Кукольник

Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Прозаики, эссеисты; печатались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь” и др. Живут в Перми.

Средь хода жизни зимне-скрипучего… короче, в Фиалохолмске начали цикл радиопередач “Семь чудаков нашего края”.

В селе Ручейки проживал один такой — кукольник Петр Федорович Фролов, он же Петрофан.

— Это островок невинного света! — выскользнула из внедорожника журналистка Карина Бедуин (три кости, обтянутые хорошенькой физиономией, а не оторваться!).

Уста ее почти лобызали серебристый диктофон.

— У него счастливые глаза, как у композитора Журбина! Его зеленые варежки — как листики весенние…

На самом деле эти “счастливые глаза” кукольника уже полгода передают только один процент света в мозг.

— Как же так, а где впечатления для спектаклей берете?

— А что во сне приснится, то и впечатление…

С Кариной приехал из Фиалохолмска режиссер кукольного театра Лев Воробьев. Сам! Выбрался из джипа и поправил волчий малахай, подаренный казахскими кукловодами. Он хотел понять, как это в наши дни, в XXI веке, по селам ходит кукольник. Неужели наступает новое средневековье?

— Я не поверил своим глазам, — говорил он в пути, — когда прочитал в Сети: на табуретке все представление! Петрофан играет на гармони, поет про злободневное, а куклы на табуретке как бы сами пляшут. И вот погнало меня любопытство за сто верст — в Ручейки.

Не верьте ни одному его слову!

На самом деле в капустнике на юбилее театра он играл черта, после чего заснул и трое суток не мог проснуться… уж думали, что в коме. Позвонили знакомому батюшке, а тот спрашивал: крещен ли режиссер. Никто не знал, даже жена — завлит театра.

Вдруг Лев очнулся в палате интенсивной терапии, как ни в чем не бывало пощелкал длинным полированным ногтем мизинца, выкрашенным в стальной цвет. И говорит медсестре:

— Спасибо. У вас дети-внуки есть? Сказки они любят? А кукол? На всех контрамарки выдадут в кассе… Игорь, ты что здесь делаешь?

— Бог и черт боролись за твою душу, — сказал отец Игорь, бывший саксофонист, а еще ранее — бывший хирург, который, уходя из профессии, заявил: “Довольно я пролил крови”.

Внешность Льва Воробьева сочетала в себе и льва и воробья: на темени хохолок, а взглянет — чистый царь зверей. В общем, режиссеристый весь. Впрочем, мог представиться: “Президент общества дураков”. И раскланивался.

В кукольном театре все поголовно отращивали ногти на мизинцах. Чем-то грело их такое подражание Пушкину.

Так вот: поехал Лев к кукольнику — после трех суток тех, без сознания когда лежал…

Между тем народ в магазине собрался. Петрофан сел на одну табуретку, другую поставил перед собой. Снял зеленые варежки и черные валенки, заиграл и запел:

Приходится пить

То, что в колодце,

Приходится петь

То, что поется…

Кукла вышла по прорезям в центр табуретки, поклонилась и сказала голосом Петрофана, но не обычным, а очищенным от годов:

Не для меня блестит алмаз,

Не для меня кафе открыли,

Не для меня бабло нарыли,

И бренды тоже не для нас.

Куклы другие выскользнули на “сцену”, стукались лбами, зрители хохотали.

Когда терпенью край,

Играй, душа, играй:

Как будто все о’кей!

Спокойно чай попей

Иль книжку почитай.

Играй, душа, играй:

Как будто близко рай…

Петрофан отложил гармошку и растопырил пальцы на правой руке. Правнук с серьгой в ухе надел на его пальцы куклу в виде условного животного: четыре лапы, хвост и человеческая голова.

Лев Воробьев оторвался от видеокамеры (снимал все для архива театра) и шепнул Карине:

— Это наш древний образ! Был в русских сказках зверь Китоврас…

Тут изнутри истории древнегреческая рука протерла изрядный такой портал, и кто-то звучно сказал:

— Вообще-то, это наше все, а не ваше. Наш кентавр.

Вдруг на краю табуретки оказалась красавица Заря, расшитая пестрым бисером. Она заманчиво водила огромными глазами, ну и доигралась: Китоврас ее похитил! Он имел на нее свои виды:

Щас я ей овладею,

Пущу в ход все, что имею...

Но герой Урал тут как тут:

Вот тебе в глаз,

Китоврас,

Это раз!

Щас слетит голова —

Это два!

Китоврас, пораженный дубиной, слетает с руки кукловода и скрывается в бездне его кармана. А Краса Заря дальше ходила по всему миру табуретки и раздавала прибавку к пенсии. Ну тут герой Урал после всех подвигов выпил, крякнул и упал за край табуреточного мира. Путем всея земли.

Мужики громко вопрошали воздух: не пора ли им тоже принять? И посматривали на приезжих со значением.

— Поставлю, — благородно-кратко пообещал Лев. — Но давайте досмотрим. Маэстро, просим вас.

Заря в это время безмятежно завершала:

— Старичье, которое ничье, получит бесплатный проезд на сто верст.

Вошел в магазин Пашка — колом рубашка и сразу закричал:

— Да зачем вы смотрите эту хреновину! Все устарело! Вы что тут — первобытные?

— Почему же ты ходишь сюда? — спросила продавщица и задвигала глазами не хуже Красы Зари.

— Да кто-то должен вас уму-разуму учить!

Тут чьи-то губы подышали на пространство-время, опять протерли портал и сказали приезжим про Пашку: работать не умеет — ему лишь бы прислюнявлено было…

Петрофан запел, завершая:

В старости ночи

Становятся длиннее,

А в беде — хочешь не хочешь,

Становишься стройнее.

У меня давно старость

И давно беда.

Но любви самая малость

Прибывает только тогда.

И натянул на длинные кисти свои зеленые варежки, которые как листья весенние.

“Как будто у него пахали на лице, — торопливо писала Карина. — А когда он заплакал, завершая спектакль, борозды на лице заполнились сверкающей влагой”.

Правнук Петрофана закутал табуретку вместе с куклами в лоскутное одеяло… “Под Пауля Клее, — записала Карина, — все в треугольниках”.

Лев, двигая царственными брылами, сделал продавщице дневную выручку. Сгребли водку-тушенку с прилавка и пошли все к Петрофану.

Правнук нес цветастую торбу с реквизитом. Закатное солнце на миг поселилось в его серьге, затем — в серьгах Карины, огляделось — в чем бы еще поработать, и зажгло окна домов.

Рядом бежала еще собачка в шкуре на два размера больше. Ее звали Наволочка.

Пришли, врезали.

С полатей доносился сладковатый запах душицы, а на полу младший правнук Петрофана собирал сложный пазл.

— Что это у тебя? — спросила Карина.

— Сеятель.

Старший правнук подвинул Петрофану тушенку и пошептался с ним, затем в двух словах рассказал о плане спасения его глаз:

— Мама пазл этот — Ван Гога — прислала. Она в Голландии — нянчит буржуйского ребенка… операцию оплатить.

Старик Сергеич, который в этой компании играл роль Щукаря, высыпал:

— И поздней осенью бабочке хочется жить.

— Мы вам поможем, Петр Федорович, — сказал Лев. — Для того и приехали. Я вхожу в состав благотворительного общества “Жизнь — Игра”, помогаем пожилым артистам.

— Из какой вы семьи? — Карина протянула кукольнику серебристую коробочку диктофона.

— Ну… рассказывалась семейная история. Отец у красных был мобилизован писарем в контору… Пришли белые и послали за ним. Он сказал: “Им я нужен, пусть сами ко мне и идут”. Офицер прибежал, кипит — шашку наголо, и вдруг вышла бабушка. Сейчас вы будете смеяться — она была дворянка. Увидев ее, офицер спрятал шашку и сказал: “Как мы все огрубели с этой гражданской войной!”

В это время народ уже пытался от пития перейти к пению. Получалось мимо нот, но почему-то хотелось слушать.

В лунном сиянии снег серебрится,

Вдоль по дороженьке троечка мчится…

— Учились ли вы кукольному делу, Петр Федорович?

— В детстве… у нас ссыльный один вел кружок, говорил: “Ты пересели часть себя в перчаточную куклу. И она должна двигаться поперек жизни”.

— И что — выступали тогда?

— Ходили по сельским школам с марионетками, была еще одна тростевая кукла… А какие он умел показывать фокусы, ел горящую паклю!

— Лексей Лексеич, — вспомнил имя учителя старик Сергеич, который не без выгоды был здесь за Щукаря, и уронил в себя маленькую стопку — за упокой.

— Да вот Сергеич был тоже в этом кружке.

— Но он не стал кукольником. А вы стали! Как это случилось?

— Я пришел из армии — учитель уже умер. И мне был сон, что хожу и куклами развлекаю детей. Проснулся, подумал: какая глупость — не до кукол, надо жениться.

— Но вы все же стали кукольником…

— Это сначала всю жизнь проработал учителем труда… И вот вещий сон увидел…

— Тот же самый?

— Почти. В двухтысячном году, в феврале. Голос говорит: “У куклы нет мимики, вся сила ее в маске — подними правую руку” (я во сне поднимаю), “иди” (я иду)… Возьмите вот мои записи, там ход моих жизненных мыслей. Берите, я слепой, мне уже они ни к чему… Дистанция еще одолела… то есть дистония…

Записи из амбарной книги.

“Немножко жив. Надеюсь снова подняться до кукол”…

“Сосед по палате все пел: „Девушки-голубушки, у вас четыре губушки…” Замутило меня. Но он все время под капельницей с температурой, ничего ему не говорю”.

“Если не справлюсь с рулением самим собой, вылечу в кювет существования”.

“В реанимации лежу, а мозг-то все слышит. Хирург сказал: к утру умрет. А мой мозг: хрен я вам умру!”

…Последние записи в амбарной книге были помечены осенним числом: пятое сентября:

“Вчера попал под ливень, реки текли по дорогам, а вечером начались судороги на ногах. Хожу — дергаюсь. Вот так будет дергаться Петрушка, когда убегает от Мента.

Устал. Зато чувство жизни”.

И вдруг Лев Воробьев себя обнаружил таким: стоит над поющим “Снился мне сад в подвенечном уборе” народом и говорит:

— Я понимаю, я все понимаю, вам весь этот юмор животный на экране надоел, и начинается что-то вроде самозарождения искусства в лице маэстро Фролова.

Дочь Петрофана подала на завтрак морковь, тушенную в сметане. Это была жилистая северная морковь, которая возросла, наливаясь соками, навстречу всем непогодам. Долго тушилась эта морковь, но все еще оставалась стойкой, как орех.

Дочь покачала головой и сказала:

— Ты весь высох. Гербарий!

И глаза заволокло влагой — об отце.

Когда она вышла поить корову, Петр Федорович протер сухие глаза:

— Чужие дети растут быстро, а свои не вырастают никогда… Она вся в мать — раньше я видел — коралловая помада, какие-то сравнения всегда… в молодости фразы изо рта жены казались мне вышивками…

— А зять ваш?

— Он воевал в Афгане, приехал в отпуск по ранению, никому не говорит, куда ранили. Из военкомата, однако, просочилась информация: нож в задницу моджахед ему сунул… рубил дрова и наклонился, а то бы в спину. Смеялись: покажи, герой, афганскую рану! А потом его убили там… поехали на охоту, говорят, на бронетранспортере, горючка кончилась… пока по рации вызвали, пока ждали… “духи” их на куски порезали…

Петрофан устал и усмолк. Лев вложил ему в руку горючее — полсотни грамм.

— А ваша жена?

— Наталиша умерла. Но не буду говорить — как будто оса в сердце жалит. И из-за угла подмигивает тоска. И тогда я взялся за кукол.

— А вы говорили: учитель приснился.

— В тот момент и приснился.

Карина наконец-то приготовила вопрос момента истины, который вскрывает человека, как консервную банку:

— Петр Федорович! Значит, хорошо, что Сталин ссылал? Вы у ссыльного научились кукольному ремеслу.

Кукольник понурился. Он понимал: бесконечная глупость часто проделывает туннели в будущее, в апокалипсис, и оттуда сыплются черные вопросы.

Глина древнего лица его треснула морщинами ответа:

— Готов отдать это счастье кукольной игры, только чтобы палача Сталина никогда не было.

Захорошевший Лев Воробьев поплыл улыбкой:

— Восьмидесятилетнее сверкание! — он повернулся к Карине: — Помните, как Ахматова назвала Жданова? Кровавая кукла палача!

Карина (она была за рулем) решительно сказала:

— Ну давайте собираться.

После операции Петр Федорович несколько дней гостил у Льва Воробьева и даже побывал в кукольном театре на “Кандиде”. Счастливые глаза Петрофана, так долго находившиеся в разлуке с реальностью, заново открывали ее, полную красоты лиц.

Потом он слушал передачу Карины о себе, о куклах, об успешной операции на оба глаза.

Радиослушатели дозванивались и указывали:

— Это нетипичная история, зачем вы нам ее рассказываете!

— Только нетипичные истории движут миром, — отвечал гость передачи отец Игорь, настоятель храма Георгия Победоносца.

В день отъезда Петра Федоровича налетели журналисты городских газет. Ах, ох, прямо так вот с куклами вы ездите по селам, а сколько берете за представление, ах, ох, неужели правда, что символическую плату? В наше время и с куклами?!

— Ну почему вы удивляетесь моим куклам? Посмотрите, вон мужики идут, выпили, руки болтаются, как у тростевых кукол…

Загрузка...