Нефедов Сергей Александрович — историк. Родился в 1951 году. Окончил Уральский университет в Екатеринбурге. Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессор Уральского федерального университета. Автор более 180 научных работ, в том числе монографий «Факторный анализ исторического процесса» (М., 2008), «Secular Cycles» (Oxford and Princeton, 2009), «История России. Факторный анализ» в 2-х томах (М., 2010). Живет в Екатеринбурге. В «Новом мире» печатается впервые.
Они во всем едины,
Они не разделены,
Они непобедимы,
Большие батальоны…
...........................
И обретает имя
В их грохоте эпоха,
И хорошо быть с ними,
А против них быть плохо.
Владимир Корнилов
15 сентября 1812 года император Наполеон верхом на лошади въехал в парадные покои русского царя Александра I в Кремле. Император удивился, не найдя никаких признаков поспешного бегства хозяина. «Все находилось на месте:даже часы шли, словно владельцы оставались дома», — писалмаркиз де Коленкур [1] . Посмеявшись над роскошью царской спальни, Наполеон принялся за письмо к Александру. Император считал, что война закончена: Москва в его власти, армия противника разбита, и Александр должен принять французские требования.
Потом была русская зима, гибель Великой армии и горькое признание: «От великого до смешного — один шаг». 31 марта 1814 года Александр I во главе войск антинаполеоновской коалиции торжественно вступил в Париж. Вместе с прусским королем и австрийским командующим русский царь принял парад на Елисейских полях, а через несколько дней император Наполеон отрекся от престола.
В чем причина такой переменчивости судьбы? Почему вдруг померкло «солнце Аустерлица»? Ведь Наполеон покорил всю Европу, его солдаты видели Вену, Берлин, Мадрид, они легко одерживали победы над армиями европейских монархий — и, в конце концов, дошли до Москвы. Что породило эту волну завоеваний? Каким образом Наполеону удалось одерживать победы над армиями всей Европы? И почему он в конечном счете потерпел поражение?
Современные историки по большей части даже не пытаются понять причины происходивших событий. «Само слово „причина” вышло из моды», — отмечает английский историк Эдвард Хьюлетт Карр [2] . Тысячи работ посвящены изучению эпохи Наполеона; огромные тома наполнены мельчайшими подробностями, включая сокровенные детали любовных интриг и гастрономических прихотей императора. Что же касается побед Наполеона, то они объясняются гениальностью императора, в то время как для объяснения поражений оказывается достаточным ссылки на его плохое самочувствие. К примеру, Рональд Делдерфилд всерьез утверждает, что «понос, вызванный чесноком в баранине», съеденной Наполеоном после битвы при Дрездене, «стоил ему и его людям кампании, а возможно, и всей войны». Глава книги Делдерфилда, повествующая об осенней кампании 1813 года, так и называется: «Чеснок и судьба» [3] .
История наполеоновских войн — это тот случай, когда изучение мелких подробностей не помогает пониманию главного. Чтобы объяснить историю взлета и падения Наполеона, нужно искать и анализировать столь же масштабные события прошлого, нужно понять причины взлета и падения великих империй.
Хорошо известно, что рождение империи во все времена было связано с волной завоеваний. Историки утверждают, что первой мировой державой, объединившей большую часть цивилизованного мира, была Ассирийская империя. Ее рождение связано с военной реформой царя Тиглатпаласара III: в середине VIII века до н. э. ассирийский царь создал «царский полк» — регулярный армейский корпус, вооруженный новым по тем временам оружием — железными мечами. Это была фундаментальная военная инновация, за которой последовала волна ассирийских завоеваний, охватившая весь Ближний Восток. Ассирийская держава погибла в конце VII века до н. э. в результате нашествия мидян и скифов. Скифы были первым народом, научившимся стрелять на скаку из лука и передавшим конную тактику мидянам и персам. Появление кавалерии стало новым фундаментальным военным открытием, вызвавшим волну завоеваний, результатом которой было рождение мировой Персидской державы. Персов сменили македоняне, создавшие македонскую фалангу — новое оружие, против которого оказалась бессильна конница персов. Фаланга воочию продемонстрировала, что такое фундаментальное открытие: до тех пор мало кому известный малочисленный народ внезапно вырвался на арену истории, покорив половину Азии. Завоевания Александра Великого породили то, что позже назвали «эллинистической цивилизацией»: на остриях своих сарисс македоняне разнесли греческую культуру по всему Ближнему Востоку. В начале II века до н. э. македонская фаланга была разгромлена римскими легионами: римляне создали маневренную тактику полевых сражений; это было новое фундаментальное военное открытие, которое сделало Рим господином Средиземноморья. Победы легионов в конечном счете породили новую цивилизацию — тот мир, который называли рах Romana.
Причинная связь между созданием нового оружия и рождением империи хорошо известна историкам: она описана в «теории культурных кругов» Фрица Гребнера [4] . Гребнер считал, что историю человечества определяют великие, фундаментальные открытия — в том числе и появление нового оружия. Фундаментальное открытие дает совершившему его народу решающее преимущество перед другими народами и порождает волну завоеваний, знаменующих рождение новой империи. Народы, находящиеся перед фронтом наступления, в свою очередь стремятся перенять оружие завоевателей — и вместе с этим оружием перенимают их обычаи и культуру. Иногда наступление удается остановить, в других случаях волна завоеваний останавливается под влиянием неблагоприятных природных условий. К примеру, римские легионы не смогли достичь успеха в зарейнских лесах, где им противостояли германские племена.
Волны завоеваний, порожденные созданием новых военных технологий, были характерны не только для Древнего мира, но и для эпохи Нового времени. Новое время началось с появлением огнестрельного оружия, которое попало в христианскую Европу из мусульманской Испании, но затем было усовершенствовано европейцами. В 1370-х годах в Германии ручную пищаль снабдили фитильным замком, и, таким образом, появились первые аркебузы. Однако европейские рыцари не желали использовать аркебузы, которые считались оружием простонародья, и создание новой военной технологии, использующей огнестрельное оружие, стало делом османских султанов. При султане Мураде I (1362 — 1389) были созданы первые подразделения янычар — корпус регулярной пехоты, составленный из воинов-рабов, с детства воспитанных в казармах. Дисциплина, порядок и мужество янычар помогали им одерживать победы в сражениях, но настоящая слава пришла к ним тогда, когда в руках «новых солдат» оказалось «новое оружие». При Мураде II (1421 — 1451) большую часть янычар вооружили аркебузами — тюфенгами; был создан мощный артиллерийский корпус, «топчу оджагы», — таким образом, на свет явилась армия, вооруженная огнестрельным оружием. Эта фундаментальная военная инновация вызвала волну османских завоеваний и образование огромной Османской империи [5] .
В XVII — XVIII веках фундаментальные открытия породили несколько потрясших Европу волн завоеваний. Первая из этих волн связана с созданием легкой артиллерии. Поначалу пушки были тяжелыми и не могли передвигаться по полю боя, но в 1620-х годах в Швеции была создана легкая полковая пушка, «regementsstycke» . Ее могла везти одна лошадь; два-три солдата могли катить ее по полю боя рядом с шеренгами пехоты, и таким образом пехота получала постоянную огневую поддержку. После изобретения полковой пушки в руках шведского короля Густава Адольфа оказалось новое оружие, но нужно было создать армию, которая смогла бы использовать это оружие. Швеция была маленькой и бедной страной, которая не могла содержать значительную наемную армию, однако у шведов с давних времен существовал обычай в случае войны созывать всеобщее ополчение. Густав Адольф упорядочил несение этой воинской повинности; в армию стали рекрутировать одного из десяти военнообязанных мужчин, и срок службы был установлен в 20 лет [6] .
Создание легких пушек и регулярной армии породило волну шведских завоеваний. В 1630 году шведские войска высадились в Германии, а год спустя в битве при Брейтенфельде шведские пушки расстреляли армию императора Фердинанда II. Шведы стали хозяевами Центральной Европы, за двадцать лет войны было сожжено 20 тысяч городов и деревень и погибло 2/3 населения Германии. Страны, подвергшиеся нашествию, — Австрия, Пруссия, Россия — были вынуждены поспешно перенимать военные инновации шведов, легкие пушки и рекрутскую систему. Как полагает Майкл Робертс, «военная революция» Густава Адольфа изменила весь ход истории Европы [7] . Появление регулярных армий означало необходимость перестройки финансовой системы европейских государств, необходимость увеличения налогов, что вело к росту бюрократии и в конечном счете — к установлению абсолютизма.
Второй этап военной революции связан с появлением двух важных военных инноваций: штыка и кремневого замка. В 1646 году французские мушкетеры получили на вооружение багинет, клинок 30-сантиметровой длины, узкая рукоять которого вставлялась в дуло мушкета, на время превращая его в копье. Позже, в 1699 году, была создана трубка с горизонтальной шейкой, превратившая багинет в настоящий штык. Одновременно происходила замена старого фитильного замка в мушкетах кремневым ударным замком. Это усовершенствование упростило процесс заряжания мушкета и увеличило его скорострельность с одного выстрела в две минуты до трех выстрелов в минуту.
Таким образом огневая мощь мушкета резко увеличилась, а штык превратил его в комбинированное стреляющее и колющее оружие; это дало возможность отражать атаки кавалерии огнем и штыками. В результате присутствие пикинеров в составе батальонов стало излишним. На смену сложным передвижениям мушкетеров и пикинеров пришла линейная тактика: мушкетеры строились в линию из 4 — 6 шеренг; при приближении к противнику первая шеренга стреляла и становилась на колено, заряжая ружья, затем то же самое делала вторая шеренга, затем третья — и так далее.
Пионером внедрения линейной тактики была австрийская армия. Австрийцы первыми пожали плоды этих фундаментальных инноваций: предводимые Евгением Савойским, они в 1697 году разгромили турок в сражении при Зенте и затем в союзе с англичанами одержали верх в войне за испанское наследство. В результате этих побед была завоевана Венгрия, Бельгия и часть Италии, территория габсбургской монархии увеличилась более чем вдвое, а Евгений Савойский стал самым знаменитым полководцем того времени. Новое фундаментальное открытие породило волну австрийских завоеваний и привело к рождению огромной империи Габсбургов.
Следующий шаг в развитии линейной тактики был сделан в Пруссии. Король Фридрих Вильгельм I ввел знаменитую «прусскую муштру» — как оказалось, необходимый элемент военной подготовки. Доведенный до автоматизма процесс заряжания позволил прусскому солдату делать 5 выстрелов в минуту, в то время как солдаты других армий производили лишь 2 — 3 выстрела. Это дало возможность уменьшить глубину строя до трех шеренг и, соответственно, увеличить длину линии. Другим преимуществом, приобретенным «муштрой», стала способность быстро разворачиваться из походных колонн в боевой порядок. При линейной тактике такие перестроения были довольно сложным процессом, и другие армии стремились развернуться и занять позиции заблаговременно, до подхода противника. Прусская армия умела перестраиваться непосредственно на поле боя; это позволяло ей маневрировать и заходить во фланг противнику.
Еще одной особенностью прусской армии была система флигельманов и флигель-рот. Массовые армии комплектовались подневольными рекрутами и ненадежными наемниками, поэтому дезертирство было их больным местом. Для предотвращения дезертирства пруссаки ставили на края взводной шеренги специальных надсмотрщиков — флигельманов, которые убивали бегущих; фланги полка занимали особые флигель-роты. Зажатые флигель-ротами прусские солдаты не помышляли о бегстве и сражались до последнего. Франц Меринг писал: «Тремя шеренгами, плечо к плечу, нога в ногу, имея по бокам взводных, а позади замыкающих офицеров, которые могли заколоть... каждого уклоняющегося, двигались эти солдаты, давая по команде залп и бросаясь прямо на вражеский огонь, пока снова не раздастся команда» [8] . «Идя вперед, мой солдат наполовину рискует жизнью, идя назад, он теряет ее наверняка», — говорил Фридрих II [9] . Дисциплина и порядок в условиях изнурительной муштры поддерживались с помощью палки: офицеры и унтер-офицеры носили трость, которой избивали солдат за малейшую ошибку. Жесткое — а временами просто жестокое — отношение к солдатам обуславливалось также и тем, что прусские солдаты по большей части были крепостными крестьянами, и офицеры-дворяне ни во что не ставили жизни несчастных холопов. Холопы отвечали на это всегдашней готовностью дезертировать; на привалах они пели: «Отечество — неблагодарно. И за него погибнуть? Эх ты, дурак!» [10] .
Победы Фридриха II более чем вдвое увеличили территорию Пруссии и превратили ее в одну из великих европейских держав. В Семилетней войне Пруссия сражалась с тремя сильнейшими европейскими монархиями, в несколько раз превосходившими ее численностью своих армий, — тем не менее Фридриху II удалось избежать неизбежного, казалось бы, разгрома и отстоять свои завоевания. Противники Фридриха II были вынуждены признать превосходство прусской военной системы и реформировать свои армии по прусскому образцу. Уставы, введенные в австрийской, русской и французской армиях, были основаны на «прусской муштре», на изнурительных тренировках, с помощью которых достигалась высокая скорость стрельбы и быстрота перестроений. В России, как и в Пруссии, армия состояла в основном из крепостных, и в ней царил режим палочной дисциплины. За малейшую провинность — и просто по прихоти офицеров — солдат жестоко истязали, нанося сотни и тысячи ударов шпицрутенами. В своей ненависти к офицерам солдаты были готовы на все: «За свою отдачу рекруты всегда дышат... злодейством и мщением», — писал генерал-аншеф Панин [11] . Когда после Семилетней войны победоносная армия возвращалась в Россию, тысячи солдат бежали из походных колонн и остались в Польше.
Эпоха Фридриха II стала временем появления еще одной военной инновации — мобильной полевой артиллерии. Ранее пушки отливались вместе с каналом ствола; при этом канал получался негладким и зачастую — с кавернами; стенки орудия приходилось делать толстыми, а между стенками и ядром полагался зазор примерно в полсантиметра. В 1734 году работавший во Франции швейцарский мастер Жан Мариц изобрел горизонтальный сверлильный стан — мощную сверлильную машину с приводом от водяного колеса [12] . Марицу удалось решить проблему вибрации сверла: он сделал сверло неподвижным, а зажатая в огромных тисках массивная заготовка быстро вращалась вокруг своей оси. Высверленный канал получался гладким, без каверн, что обеспечивало его прочность на разрыв и позволяло уменьшить зазор между стенками и ядром. Если обточить ядро и сделать его идеально круглым, то оно могло входить в канал ствола как поршень.
Понимал ли Жан Мариц последствия своего изобретения? Предвидел ли он триумф Наполеона и пожар Москвы? Мог ли он представить то, что произойдет дальше? Ведь история не сводится к пушкам. Полвека спустя Джеймс Уатт использовал сверлильный стан для обточки цилиндра паровой машины — и перед человечеством открылась дорога в другой мир, мир фабрик, паровозов и пароходов.
Глядя на пушки, отлитые Жаном Марицем, понимаешь, что он думал совсем о другом. Эти орудия, «сanon de Valliеre», — настоящие произведения искусства, предназначенные не для войны, а для парадов и для украшения дворцов. Фигуры львов и медуз на стволе пушки перетекают в гербы французской знати и в нравоучительные латинские изречения: «Nec pluribus impar» («Никому не равный»), «Ultima Ratio Regum» («Последний довод королей»). Вероятно, Мариц хотел усилить этот «последний довод». После появления его машины стало возможным, сохраняя мощь орудия, значительно уменьшить пороховой заряд; это означало, что в принципе можно делать стенки ствола более тонкими и уменьшить его длину. Но командующий французской артиллерией Лавальер не оценил этой перспективы: он использовал машину Марица, ничего не меняя в конструкции своих орудий. И Жан Мариц продолжал отливать великолепные пушки в стиле барокко.
Однако существование сверлильного стана вскоре перестало быть секретом, и его сумели воспроизвести голландские и немецкие мастера. Главный артиллерист Фридриха II, генерал Хольцман, в 1740-х годах наладил производство облегченных орудий в прусских арсеналах; новые пушки были вдвое легче прежних образцов. В 1750-х годах облегченные пушки стали производить в Австрии и немного позже — в России. В 1760 году, во время Семилетней войны, русские взяли в плен голландского мастера, построившего сверлильный стан в арсенале Шпандау; посулив большие деньги, они уговорили его построить такую же машину на тульском заводе [13] .
В 1770-х годах была наконец предпринята реформа артиллерии во Франции; эта реформа была связана с именем генерала Жана-Батиста Грибоваля. Грибоваль долгое время служил в австрийской армии под началом генерал-фельдцехмейстера князя Лихтенштейна, поэтому в своих преобразованиях он широко использовал австрийский и прусский опыт. Так же как Лихтенштейн, Грибоваль свел всю артиллерию к нескольким стандартным образцам; зазоры в стволе были уменьшены вдвое, и вес пушек был существенно уменьшен. Великолепные украшения исчезли, новые пушки получили более легкие и прочные лафеты с железными осями; были усовершенствованы механизмы наводки. Чтобы быстрее маневрировать по полю боя, каждое орудие получило постоянную запряжку лошадей [14] .
В конечном счете труды Хольцмана, Лихтенштейна и Грибоваля привели к тому, что составлявшие полевую артиллерию мощные 6- и 8-фунтовые орудия стали столь же подвижными, как 3-фунтовые полковые пушки. «Подвижность имела неожиданные последствия, она произвела полную революцию в употреблении артиллерии», — отмечал историк-артиллерист А. Нилус [15] . Прежде батареям полевой артиллерии редко удавалось сменить позицию на поле боя, теперь появилась возможность маневра артиллерией и сосредоточения ее на участке прорыва. Слабые полковые пушки стали не нужны; в случае нужды их заменяли придаваемые полкам мощные батареи. Новые орудия позволили увеличить дальность картечного выстрела с 200 до 300 — st1:metricconverter productid="500 метров" 500 метров /st1:metricconverter . В то же время дальность ружейного выстрела по-прежнему составляла 200 — st1:metricconverter productid="220 метров" 220 метров /st1:metricconverter ; таким образом, картечь новых орудий поражала пехотинцев прежде, чем те успевали выстрелить. Сила артиллерийского огня теперь в 6 — 10 раз превосходила силу огня пехотных линий. Это в значительной мере обесценило значение ружейного огня и той «прусской муштры», с помощью которой достигалась скорострельность [16] .
Однако новое оружие само по себе не обеспечивало успех в сражениях, нужно было научиться его использовать. Фридрих II не смог это сделать: в его батареях новые пушки были перемешаны со старыми тяжелыми орудиями и их преимущество в мобильности фактически не использовалось. Главная проблема, однако, заключалось в другом: артиллерия не могла побеждать в одиночку, без взаимодействия с пехотой, а линейная тактика не обеспечивала такого взаимодействия. 20 сентября 1792 года вымуштрованная прусская армия встретилась на равнине Вальми с войсками революционной Франции. Новая французская армия состояла в значительной степени из добровольцев, не знавших военной дисциплины; офицеры-дворяне по большей части эмигрировали, а новые командиры не имели боевого опыта. Прусский командующий герцог Брауншвейгский полагал, что без труда обратит этот «сброд» в бегство. Подневольные прусские солдаты, как всегда, атаковали в линейном порядке, но шеренги стрелков не успели подойти на дистанцию выстрела, как на них обрушилась картечь сорока грибовалевских пушек. Несмотря на все усилия флигельманов, прусские линии в замешательстве отступили, но французы даже не сделали попытки атаковать противника. При всем их патриотизме у добровольцев не хватило дисциплины и мужества, чтобы построиться в шеренги и идти навстречу картечи.
Битва при Вальми показала всю непригодность линейного строя, но воспитанные в школе Фридриха II прусские генералы не сделали никаких выводов. Французские военные не были связаны столь тяжким грузом традиций. В Комитете общественного спасения военными делами ведал талантливый военный инженер, капитан Лазар Карно; он был сыном адвоката-еврея и не мог похвалиться чистотой дворянской крови. Поскольку Робеспьер не доверял офицерам-дворянам, то Карно оказался единственным военным, на которого всецело возложили организацию обороны. До революции французская армия была в основном наемной, и (поскольку наемники обходились дорого) ее численность составляла лишь 172 тысячи солдат — намного меньше, чем в Австрии и Пруссии, армии которых пополнялись посредством рекрутирования. В августе 1793 года по настоянию Карно Конвент декретировал всеобщую воинскую повинность, Levеe en masse . Если рекрутские наборы давали одного солдата с 10 или 20 дворов, то всеобщая повинность ставила под ружье всех молодых мужчин, и один лишь набор 1793 года дал 450 тысяч рекрутов. В 1794 году численность французской армии достигла одного миллиона! Эту армию необходимо было снарядить и вооружить, и революционное правительство превратило страну в огромный военный лагерь, живущий по законам регулируемой экономики [17] .
Имея огромную, но плохо вооруженную и обученную армию, Карно предложил строить атакующие войска колонной и бросать их в штыковую атаку — без единого выстрела. Карно писал Робеспьеру: «Нужно... вести войну массами людей: направлять в пункты атаки столько войск и артиллерии, сколько можно собрать; требовать, чтобы генералы находились постоянно во главе солдат... приучить тех и других не считать никогда неприятеля, а бросаться на него очертя голову, со штыком наперевес, не думая ни о перестрелке, ни о маневрировании, к которому французские солдаты совершенно не приучены...» [18] .
Таким образом, военная необходимость породила тактику колонн. Ружей не хватало, поэтому солдаты в задних рядах колонны первое время были вооружены копьями. Но ружейный огонь в любом случае был неэффективен по сравнению с ливнем картечи. Главное заключалось в том, чтобы выбрать место прорыва и перебросить к нему батареи грибовалевских пушек. Эти батареи обычно располагались позади, образуя мобильный резерв; в решающий момент они быстро, на галопе, выдвигались на передний край и открывали уничтожающий огонь с близкой дистанции. Шедшие в передовой цепи стрелки с дальнобойными штуцерами прицельно выбивали офицеров, знаменосцев и артиллеристов противника. Затем подтянутая из глубины колонна устремлялась в штыковую атаку. Передние ряды погибали под вражеским огнем, но, шагая по трупам, колонна в конечном счете прорывала тонкую стрелковую линию противника — и одерживала победу.
Лазар Карно сам испробовал новую тактику: в битве при Ваттиньи он взял на себя командование одной из атакующих колонн. В костюме комиссара Конвента, с издалека видным красным шарфом, он шел в первом ряду и чудом остался жив, но колонна прорвалась сквозь австрийские укрепления, и сражение было выиграно. Бог оказался на стороне больших батальонов, которые идут напролом [19] .
Тактика колонн обеспечивала взаимодействие пехоты и огня батарей; она позволяла эффективно использовать преимущество нового оружия — мощной и мобильной полевой артиллерии. Эта тактика была фундаментальной военной инновацией , она стала всепобеждающим оружием французской армии. Но кроме тактики была еще стратегия, которая заключалась в том, чтобы, используя форсированные марши, добиваться разделения сил противника и бить его по частям. Карно организовал четырнадцать армий, он сам отбирал командующих этими армиями. Гош, Журдан, Моро — все эти командующие были молодыми офицерами, которых Карно учил новой тактике и стратегии. Одним из этих молодых генералов был Наполеон Бонапарт. Карно поручил Бонапарту Итальянскую армию, разработал вместе с ним план кампании и постоянно присылал из Парижа инструкции: учил, что делать дальше. Бонапарт оказался самым талантливым учеником Карно; будучи артиллеристом, он до совершенства довел тактику мобильной артиллерии [20] . Артиллерийский маневр в сочетании с таранным ударом колонны — это было новое оружие, породившее волну наполеоновских завоеваний .
Любая фундаментальная военная инновация порождает волну завоеваний — независимо от намерений первооткрывателя. Для Карно было достаточно титула «организатора победы»: отбросив врагов Франции, он не стремился к покорению Европы. Но возвысившиеся на гребне побед молодые генералы стремились к новым войнам; слава побед обеспечивала всенародное почитание и двигала их к вершинам власти. Таким образом, тот, кто научился с блеском использовать новое оружие, должен был непременно стать императором. Фундаментальное открытие порождает волну завоеваний и империю — но оно порождает и императора, нового Александра Великого, «царя царей».
Итак, законы истории предназначили Наполеону стать великим завоевателем и императором. 2 декабря 1805 года на равнине Аустерлица французские «большие батальоны» разорвали фронт русско-австрийской армии, которая была практически уничтожена; потери союзников в восемь раз превосходили потери французов. Остатки армии разбежались; молодой русский император растерял при бегстве свою свиту; лишившись сил, он сошел с коня, сел под деревом и разрыдался. Бежавший в другую сторону император Австрии через два дня пришел на бивуак к Наполеону просить о мире. Прусские генералы, наследники Фридриха Великого, внимательно следили за событиями и не понимали, что происходит. Их главный теоретик, Георг Беренхорст, под впечатлением французских побед пришел к объяснению военного успеха простой случайностью: он полагал, что теперь действует единственное правило — «ломи вперед, напролом»! [21] 14 октября 1806 года шедшие напролом «большие батальоны» прорвали линии пруссаков в двойном сражении при Иене-Ауэрштедте. Поскольку прусские шеренги состояли из подневольных крепостных, почти что рабов, «отвага имела место лишь постольку, поскольку соблюдалась шеренга», — свидетельствует генерал Шарнгорст. Когда шеренга была прорвана, рабы разбежались. От 180-тысячной прусской армии не осталось и следа. «Наполеон дунул на Пруссию — и Пруссии не стало», — писал Генрих Гейне [22] .
14 июня 1807 года «большие батальоны» разгромили русскую армию при Фридланде. Царь Александр послал Наполеону просьбу о перемирии и прибыл на свидание в Тильзит.
Наполеон находился в апогее славы, и им восторгались даже русские офицеры. «Мы… прибежали на берег и увидели Наполеона... — писал Денис Давыдов. — Гул восторженных приветствий и восклицаний гремел вокруг него… В эту минуту огромность зрелища восторжествовала над всеми чувствами. Все глаза обратились и устремились к барке... несущей этого чудесного человека, этого невиданного и неслыханного полководца со времен Александра Великого и Юлия Кесаря» [23] . Русский царь тоже восторгался Наполеоном — и не только его военными победами. Так же как Александр Великий, Наполеон принес в завоеванные страны порядки своей родины — и эти порядки не могли оставить равнодушными народы, страдавшие от сословных привилегий и крепостного права. Ни один просвещенный человек не мог оставаться равнодушным, когда заходила речь о «свободе, равенстве, братстве». «Самое могучее оружие, которым пользовались до сих пор французы, — писал Александр I, — это общее убеждение, что их дело есть дело свободы и счастия народов» [24] . Через две недели после подписания Тильзитского мира Наполеон продиктовал конституцию новосозданного «Великого герцогства Варшавского». Первый параграф конституции гласил: « Рабство отменяется. Все граждане равны перед законом » [25] . Несколько миллионов польских крестьян получили свободу. Через два месяца прусский король был вынужден объявить об освобождении крепостных в Пруссии. Разбежавшиеся под Иеной рабы должны были быть благодарны Наполеону. После Тильзита разговоры об освобождении крепостных шли и в России. Александр I поручил своему ближайшему помощнику, М. М. Сперанскому, подготовить проект конституции. «Богатые помещики, имеющие крепостных, — свидетельствует современник, — теряли голову при мысли, что конституция уничтожит крепостное право...» [26] . Ненависть дворянства к «французской системе», к «антихристу» Наполеону и к континентальной блокаде в конце концов привела к отставке Сперанского и к войне 1812 года.
Восторги тогдашних почитателей Наполеона охлаждало то, что французы принесли с собой не только «свободу, равенство, братство». Французская армия отличалась от армий восточноевропейских монархий тем, что она состояла из свободных людей. Прусские и русские солдаты были крепостными, но они подчинялись суровой дисциплине и не смели грабить население. Однако свободные солдаты должны были иметь свой интерес в этой бесконечной войне, особенно в условиях недостаточного снабжения. Снабжать армию столь огромных размеров в те времена можно было, лишь мобилизовав все силы страны. Когда якобинский режим всеобщей мобилизации рухнул, армия осталась без продовольственного обеспечения, и Карно приказал ей довольствоваться реквизициями — то есть грабежом завоеванных стран. В условиях войны эти реквизиции были бесконтрольными и постоянно переходили в мародерство; несмотря на формальные запреты, солдаты беспощадно грабили население. Возможность грабежа была хорошим стимулом для французских солдат — они знали, что победа может принести им не только славу, но и богатство. Для солдат Наполеон был символом победы, славы и богатства — поэтому они самозабвенно кричали «Да здравствует император!» [27] .
Новое оружие Наполеона было подобно всесокрушающему мечу, который диктует политику своему хозяину, — меч требует, чтобы его использовали, пока он не затупится. Установив мир на востоке, император приступил к окончательному покорению запада и вторгся в Испанию. Однако в Испании, как и во Франции, жили свободные люди, которым французская армия не могла принести ничего, кроме грабежей. Французские солдаты грабили деревни и церкви — в ответ крестьяне брали оружие и уходили в горы; ими предводительствовали священники с крестом в одной руке и с саблей — в другой. «Большие батальоны» одерживали победы в сражениях, но не могли победить в партизанской войне, которая длилась многие годы.
Между тем разгромленные генералы европейских армий понемногу постигали секреты французского нового оружия. Австрийский командующий, эрцгерцог Карл, ввел в своей армии тактику колонн. Прусские реформаторы Шарнгорст и Гнейзенау не только приняли тактику колонн, но и ввели всеобщую воинскую повинность, открыли доступ в офицеры недворянам и запретили телесные наказания. В России под руководством графа Аракчеева была реформирована артиллерия и приняты на вооружение орудия грибовалевского типа, но русские пушки все же были более тяжелыми, чем французские. Русские пехотные батальоны получили организацию, ружья и форму французского образца. Устав 1811 года уделял основное внимание действию в колонне и рекомендовал избегать палочных наказаний [28] .
В 1809 году, когда началась война с Австрией, Наполеон обнаружил, что его противник многому научился. Чтобы одержать победу, Наполеону пришлось довести массирование сил до пределов возможного. В битве при Ваграме он собрал на участке атаки батарею в сто орудий и после невиданной канонады бросил в прорыв колонну в 56 батальонов — 30 тысяч солдат. Австрийцы снова были разбиты, и всесокрушающий меч снова повлек своего хозяина вперед — на этот раз в просторы России.
Наполеон предполагал, что война 1812 года будет происходить недалеко от границ, что одного сражения будет достаточно, чтобы заставить русских соблюдать континентальную блокаду. Он не собирался ожесточать войну освобождением крестьян, хотя с приходом французов литовские и белорусские губернии были охвачены крестьянскими восстаниями. «Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнетом которого они находились… — свидетельствует генерал А. Х. Бенкендорф. — Они взбунтовались почти во всех деревнях...» [29] . Частные письма помещиков были переполнены указаниями на то, что русское дворянство в первую очередь страшилось не французов, а собственных крепостных крестьян [30] .
Уступавшие противнику в численности русские войска не принимали бой, они отходили все дальше, увлекая французскую армию вглубь страны. Русская армия применяла тактику выжженной земли. «Если мы приходили в деревню или хутор, мы находили их в огне, — вспоминал кавалерийский офицер Комб. — Казаки покидали их лишь поджегши, опустошив все...» [31] . На выжженной равнине реквизиции не давали добычи, французские солдаты голодали, и армия быстро таяла от дезертирства. Сухари, найденные в ранцах убитых русских солдат, были черствыми и горькими — привыкшие к белому хлебу французы не могли есть такую пищу. 3 сентября русская армия наконец остановилась у деревни Бородино. Готовясь к решающему сражению, командующий Кутузов приказал пронести по рядам войск икону Смоленской Божьей Матери. «Во имя религии… он старался побудить этих крепостных рабов защищать имущество и жизнь своих господ… — писал граф де Сегюр. — Все, до самого последнего солдата, сочли себя предназначенными самим Богом защищать небо и свою святую землю» [32] . Наполеон в обращении к своим голодным солдатам не упоминал о Боге — он обещал им богатую добычу в русской столице и скорое возвращение на родину.
Наполеон наносил главный удар по левому флангу русской армии, он сосредоточил здесь более 100 тяжелых пушек [33] . После артиллерийской подготовки французские колонны пошли в атаку на русские укрепления-флеши, однако русская артиллерия не была подавлена, и колонны шли навстречу картечи. Шагая по трупам, «большие батальоны» овладели флешами, но русские контратаковали — точно так же, как французы, колоннами, под прикрытием огня своих батарей. Русские учились использовать новое оружие Наполеона, и две армии истребляли друг друга этим оружием, еще не вполне сознавая его ужасную мощь. Укрепления несколько раз переходили из рук в руки, и каждый раз атакующие с разных строн колонны выкашивались ливнем картечи. «Оторванные части тел летали в воздухе, и солдаты умирали с криками: „Да здравствует император!”» — вспоминал французский офицер [34] . «Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить, — вспоминает другой свидетель. — Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений — все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга» [35] . «Из всех моих сражений самое ужасное было то, которое я дал под Москвой», — говорил Наполеон [36] . Обе армии понесли огромные потери, превосходившие все, что прежде бывало в европейских войнах, но русские еще не вполне освоили новую тактику, и их потери были больше: 45 тысяч убитых и раненых против 28 тысяч у французов [37] . Получив сведения об огромных потерях, Кутузов приказал отступать.
15 сентября 1812 года Наполеон верхом на лошади въехал в ворота Кремля. Сегюр в восхищении писал, что в Москве было 150 дворцов и 300 церквей; город был наполнен богатствами, которые в спешке не успели вывезти из столицы [38] . Французов поражала роскошь домов русской знати, художественная мебель, бархатные обои, драгоценные сервизы, но более всего они восторгались подвалами с изысканными винами.Однако ночью начался пожар Москвы — губернатор Ростопчин приказал своим людям поджечь город, чтобы лишить французов запасов продовольствия. Ростопчина не смутило то, что в московских госпиталях было двадцать две тысячи тяжело раненных героев Бородина — они не могли передвигаться и были оставлены в городе по приказу Кутузова. «Среди столь страшных сцен, которые представляло разрушение Москвы, пожар в русских госпиталях был самою ужасною, — писал свидетель событий. — Как только огонь охватил здания, где были скучены раненые, послышались раздирающие душу крики, восходящие как из громадной печи… Охваченные пламенем, несчастные умирали в страшных мучениях» [39] .
Уже во время пожара начались грабежи. Участники и свидетели подробно описывали происходившее: «Солдаты всех европейских наций, не исключая и русских, население… бросались взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой… Окрестные крестьяне, сбежавшиеся при первом известии о грабеже, также приняли деятельное участие в нем» [40] .
Помимо горожан и крестьян, в Москве было много русских солдат, отставших и дезертиров. «Около десяти тысяч неприятельских солдат… бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой, — свидетельствует Сегюр. — Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, — быть может, оттого, что они считали войну уже конченной... Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров и даже больше — допускали их, как товарищей, во время грабежа» [41] . Солдаты толпами бежали из отступающей армии Кутузова, адъютант командующего Михайловский-Данилевский писал, что лишь в один день было поймано четыре тысячи дезертиров [42] . Голодающая армия грабила русские деревни, и Кутузов предупреждал власти шести ближайших губерний об опасности, исходящей от мародеров. «Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников», — писал Ростопчин [43] .
Разорение Москвы привело в ярость все высшее дворянство, обладателей сгоревших московских дворцов. Кутузова называли не иначе как «слепым и развратным стариком» и обвинения адресовали самому императору. «Взятие Москвы довело раздражение умов до крайности, — писала царю великая княгиня Екатерина Павловна. — Вас во всеуслышание винят в несчастье империи, в крушении всего и вся...» [44] . Наполеон угрожал походом на Петербург, и в северной столице царила паника. «Все были в крайней тревоге, собирались и укладывались уехать неизвестно куда». Готовили к эвакуации Сенат, Синод, Монетный двор — даже статую Петра Великого. Драгоценности императорской фамилии были погружены на военные корабли, готовые отплыть в Англию. Члены царской семьи и высшие сановники едва ли не на коленях умоляли Александра I заключить мир с Наполеоном [45] .
Наполеон знал обо всем происходившем в Петербурге. Император послал Александру предложение о почетном для царя мире — и ждал ответа. Советники говорили императору о том, что близится зима, что нужно уходить из разоренной столицы. Но в Москве была теплая золотая осень, и Наполеон отвечал, что погода пока не хуже, чем во Франции. Он ждал ответа от русского царя. Граф де Сегюр писал: «...гордость Наполеона, его политика… заставляли его принимать самое опасное из всех решений, а именно: ждать ответа, полагаясь на время, которое его убивало » [46] (курсив мой. — С. Н. ).
Воспользовавшись негласным перемирием, Кутузов пополнил свою армию новобранцами и с помощью шпицрутенов восстановил дисциплину в войсках. Он не предпринимал никаких действий и старался не тревожить Наполеона; он тоже ждал: ждал, когда наступит зима, которая лишит силы всепобеждающее оружие французов, которая заметет снегом «большие батальоны».
Наполеон приказал навести справки о русской зиме; были просмотрены погодные записи за сорок лет, и императору доложили, что большие морозы начнутся не раньше начала декабря [47] . Так или иначе, нужно было возвращаться, и 19 октября Великая армия двинулась в обратный путь. Наполеон «льстил себя надеждою прибыть в Литву, где были приготовлены большие магазины, до суровой зимы, — писал префект Боссе. — Но погода нас обманула» [48] .
Ноябрь 1812 года выдался на редкость суровым; средняя температура оказалась на 6 — 8 градусов ниже обычной. Катастрофа произошла через день после того, как французская армия миновала Вязьму. «Снег начал падать днем 4 ноября… 5-го его выпало значительно больше, а 6 ноября он вдруг посыпал густыми хлопьями, и под порывами сильного северо-западного ветра он быстро покрыл всю беспредельную равнину, расстилавшуюся перед отступавшей французской армией...» [49] . «...Стоял такой туман, что ни зги не было видно, — вспоминал сержант Бургон, — и трещал мороз свыше 22 градусов; у нас губы слипались, внутри носа все стыло, и самый мозг, казалось, замерзал… Мы остановились неподалеку от леса… Было часов около девяти, ночь стояла необыкновенно темная… Вдруг нас переполошил какой-то странный шум; оказывается, северный ветер забушевал по лесу, подымая снежную метель... так что людям невозможно было оставаться на местах. С криками они бежали по равнине… но их обволакивал снежный вихрь, и они не могли двигаться… спотыкались и падали, чтобы уже больше не подыматься. Несколько сот человек погибли таким образом; но много тысяч людей умерли, оставаясь на месте, так как не надеялись ни на что лучшее… В состав нашей армии входил принц Эмилий Гессен-Кассельский... его маленький корпус состоял из нескольких полков кавалерии и пехоты… Эти храбрые воины, изнемогая от холода... решили принести себя в жертву, чтобы спасти своего молодого принца... поставив его посередине, чтобы защищать его от ветра и холода. Закутавшись в свои длинные белые плащи, они всю ночь простояли на ногах, тесно прижимаясь друг к другу; на другое утро три четверти этих людей были мертвы и занесены снегом; та же участь постигла почти десять тысяч человек из разных корпусов» [50] .
Снежная буря продолжалась три или четыре дня, пока армия шла к Смоленску. «Метель захватывала дыхание, снег залеплял глаза, дыхание леденело… — писал лейтенант Иелин. — Все тащились дальше, увязая в снегу, в ужасном изнеможении до тех пор, пока не падали в снег и не умирали. Огонь можно было развести только с большим трудом… еловые ветки не горели, а если и загорались, то поминутно гасли от сырости. Вокруг потухших огней, под непрерывно падающим снегом постоянно замерзали солдаты, каждый бивак походил на поле битвы, и это повторялось каждую ночь. Казалось, сама природа вооружилась, чтоб нас окончательно уничтожить… В ожесточенном сражении против холода и голода порывалась всякая связь между людьми; большинство шло без оружия, без предводителя, без защиты, повинуясь только животному инстинкту самосохранения… Если падал какой-нибудь несчастный из беспорядочно стремящейся вперед толпы, то сейчас же его обступали и раньше, чем он умирал, срывали платье или лохмотья, в которые он был закутан» [51] . «С этого времени армия совершенно утратила свои силы и не имела больше вида регулярного войска», — вспоминал инженер Лабом [52] . Началась долгая агония Великой армии: «Едва ли, как в древних, так и новейших войнах встречались ужасы, подобные тем, которыми отмечено наше отступление из Москвы» [53] .
После трагической переправы через Березину Наполеон оставил гибнущую армию и поспешил в Париж. Он считал, что не виноват в гибели своих солдат, что он не потерпел поражения — просто случилось стихийное бедствие, внезапный удар природы. «Нас убила зима, — говорил Наполеон. — Мы жертвы климата. Хорошая погода меня обманула. Если бы я выступил из Москвы на две недели раньше, то моя армия была бы в Витебске, и я смеялся бы над русскими...» «Я буду в Тюильри раньше, чем узнают о моих несчастьях… Не пройдет и трех месяцев, как я получу новобранцев и буду иметь под ружьем… 500 тысяч человек» [54] .
Действительно, Наполеон по примеру Карно поставил под ружье всю Францию и создал новую Великую армию. 2 мая 1813 года французы встретились с русскими и пруссаками на равнине близ Лютцена. Наполеон еще раз продемонстрировал, как выигрываются сражения: он быстро перебросил к участку прорыва батарею в 80 орудий, а потом в бой устремились гвардейские колонны. Фронт противника был прорван, и союзники отступили. Через три недели «большие батальоны» одержали еще одну победу — при Бауцене. Это были трудные победы, ведь и русские и пруссаки были уже знакомы с тактикой колонн и пытались найти средства против оружия Наполеона. «Такая бойня — и никаких результатов! — воскликнул Наполеон после битвы при Бауцене. — Ни одного пленного!» [55] .
В июне 1813 года Австрия предложила свое посредничество и начались переговоры — но Наполеон не соглашался на условия союзников. Император был по-прежнему уверен в своем всепобеждающем оружии; он думал, что сможет устроить своим противникам новый Аустерлиц. Несмотря на обещания Австрии примкнуть к противникам Наполеона, они чувствовали себя неуверенно. Кутузов умер, и среди генералов коалиции никто не мог соперничать с Наполеоном в использовании мобильной артиллерии и тактики колонн. Александр I пригласил в свой штаб Жана Моро — одного из тех молодых генералов, которые когда-то учились у Карно военному искусству. Моро жил в эмиграции в Америке, и ему посулили за приезд огромные деньги — два миллиона рублей золотом. Вскоре после прибытия Моро был убит в сражении, но союзники нашли другого военного советника — генерала Жомини, который прежде был начальником штаба у маршала Нея. «Мы, русские, несказанно ему обрадовались, — свидетельствовал А. И. Михайловский-Данилевский, — ибо все, от государя до последнего офицера, почитали его своим учителем» [56] .
Переговоры не привели к миру, и Австрия примкнула к противникам Наполеона. 26 августа австрийские и русские войска под командованием Шварценберга встретились с Великой армией в битве под Дрезденом. Наполеон еще раз удивил своих врагов: на этот раз, расчистив путь огнем батарей, он использовал в качестве тарана кавалерийский корпус Мюрата. Армия Шварценберга была отброшена, но у союзников были еще две армии, которые подтягивались к театру военных действий. Наполеон воевал со всей Европой: Россия, Австрия, Пруссия, Англия, Швеция выставили на поле боя более миллиона солдат. 16 — 19 октября на равнине близ Лейпцига разразилась «битва народов». Наполеон, как всегда, попытался одержать победу одним решающим ударом. 160 орудий обрушили шквал огня на центр союзной армии, недалеко от холма, с которого за сражением наблюдали русский царь, австрийский император и прусский король. Затем в прорыв устремились два кавалерийских корпуса под командой Мюрата, а за ними — плотные колонны пехоты. Французские кирасиры прорвались к подножью «монаршьего холма», и Наполеон был уверен, что сражение выиграно; он приказал звонить в колокола лейпцигских соборов. Но русские полководцы не напрасно учились у французов. Александр I самолично отдал приказ — и готовая к маневру 100-пушечная резервная батарея перекрыла путь французской коннице: пушки генерала Сухозанета стреляли картечью почти в упор. Решающий удар Наполеона был отражен его же оружием — мобильной артиллерией и колоннами пехоты. В конечном счете «битва народов» обернулась кровавой бойней, в которой союзники одолели французов своей численностью [57] .
Колокольный звон лейпцигских соборов оказался похоронным звоном по Великой армии. Противники Наполеона доказали, что они овладели его всепобеждающим оружием, и это означало, что император отныне обречен. Русские, австрийские, прусские «большие батальоны» сплошным потоком двинулись на запад, к Парижу. Как всегда, бог был на их стороне — на стороне «больших батальонов». «Большие батальоны всегда правы», — говорил Наполеон. «Большие батальоны» могут сражаться за «свободу, равенство, братство»; они могут защищать «святую Русь» или «фатерланд» — все равно, они всегда правы.
Они идут, большие,
Всех шире и всех дальше.
Не сбившись, не сфальшивя:
У силы нету фальши.
Хоть сила немудрена,
За нею власть и право.
Большие батальоны
Всевышнему по нраву.
[1] К о л е н к у р А. Русская кампания 1812 года. Смоленск, 2004, стр. 205.
[2] Цит. по: Ш а р и ф д ж а н о в И. И. Современная английская буржуазная историография. Проблемы теории и метода. М., 1984, стр. 11.
[3] Д е л д е р ф и л д Д. Крушение империи Наполеона. М., 2001, стр. 130, 143.
[4] Подробнее см.: Н е ф е д о в С. А. Факторный анализ исторического процесса. М., 2008, стр. 29 — 35.
[5] Подробнее см.: Н е ф е д о в С. А. Факторный анализ исторического процесса, стр. 576 — 583.
[6] Подробнее см.: Н е ф е д о в С. А. История России. Факторный анализ. В 2-х томах. Т. 2. М., 2011, стр. 34 — 40.
[7] R o b e r t s M. Essays in Swedish History. London, 1967, p. 195 — 216.
[8] М е р и н г Ф. Очерки по истории войн и военного искусства. М., 1941, стр. 127.
[9] См.: Н е н а х о в Ю. Ю. Войны и кампании Фридриха Великого. Минск, 2002, стр. 94.
[10] М е р и н г Ф. Указ. соч., стр. 207.
[11] Цит. по: Б е с к р о в н ы й Л. Г. Русская армия и флот в XVIII в. М., 1958, стр. 301.
[12] См.: М а к-Н и л У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI — XX веках. М., 2008, стр. 193.
[13] Там же, стр. 194.
[14] М а к-Н и л У. Указ. соч., стр. 195.
[15] Н и л у с А. История материальной части артиллерии, т. 1. СПб., 1904, стр. 280.
[16] См.: С т р о к о в А. А. История военного искусства. Капиталистическое общество. М., 1965, стр. 52, 145.
[17] С т р о к о в А. А. Указ. соч., стр. 27, 37.
[18] Цит. по: Д ж и в е л е г о в А. К. Армия Великой французской революции и ее вожди. М., 2006, стр. 67 — 68.
[19] См.: там же, стр. 66 — 68.
[20] Там же.
[21] Цит. по: С в е ч и н А. А. Эволюция военного искусства. В 2-х томах. Т. 1. М. — Л., 1927, стр. 327.
[22] Цит. по: «История XIX века», т. 1. М., 1938, стр. 134.
[23] Д а в ы д о в Д. В. Военные записки. М., 1982, стр. 95.
[24] Цит. по: О к у н ь С. Б. История СССР. Конец XVIII — начало XIX века, ч. 1. М., 1973, стр. 135.
[25] Цит. по: Т а р л е Е. В. Наполеон. М., 1991, стр. 177.
[26] Цит. по: М и р о н е н к о С. В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989, стр. 36.
[27] См.: И н с д е й л Ч. Наполеоновские войны. Ростов-на-Дону, 1997, стр. 90 — 98.
[28] См.: Л е в и ц к и й Н. А. Полководческое искусство Наполеона. М., 1938, стр. 55, 141 — 142.
[29] «Записки Бенкендорфа». М., 2001, стр. 47.
[30] См.: К и з е в е т т е р А. А. Исторические силуэты. Ростов-на-Дону, 1997, стр. 277.
[31] «Наполеон в России глазами иностранцев». В 2-х книгах. Кн. 1. М., 2004, стр. 157.
[32] С е г ю р Ф. Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I. Смоленск, 2003, стр. 111.
[33] См.: З е м ц о в В. Н. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Екатеринбург, 2001, стр. 315.
[34] «Наполеон в России…», стр. 174.
[35] Там же, стр. 208.
[36] Цит. по: «Отечественная война и русское общество», т. 4. М., 1912, стр. 29.
[37] См.: Т р о и ц к и й Н. А. Александр I против Наполеона. М., 2007, стр. 270.
[38] Cм.: С е г ю р Ф. Указ. соч., стр. 162.
[39] «Наполеон в России…», стр. 321.
[40] Там же, стр. 277, 321.
[41] См.: С е г ю р Ф. Указ. соч., стр. 172.
[42] Цит. по: Т р о и ц к и й Н. А. Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты. М., 2002, стр. 227.
[43] Там же.
[44] Цит. по: Т р о и ц к и й Н. А. Александр I против Наполеона…, стр. 274.
[45] Там же.
[46] С е г ю р Ф. Указ. соч., стр. 188.
[47] См.: «Наполеон в России…», стр. 402.
[48] Там же.
[49] Там же, стр. 507.
[50] Там же, стр. 512, 539 — 540.
[51] См.: «Наполеон в России…», стр. 545.
[52] Там же, стр. 534.
[53] Там же, т. 2, стр. 58.
[54] К о л е н к у р А. Указ. соч., стр. 416 — 417, 486.
[55] Цит. по: «История XIX века…», стр. 295.
[56] Цит. по: Т р о и ц к и й Н. А. Александр I против Наполеона, стр. 301.
[57] Цит. по: Т р о и ц к и й Н. А. Александр I против Наполеона, стр. 303 — 304.