Новый Мир ( № 9 2009)

Незаметная правда

Захаров Владимир Евгеньевич родился в 1939 году в Казани. Академик РАН. Лауреат двух Государственных премий в области физики. Автор нескольких книг стихов и многих журнальных публикаций. Живет в Москве и по нескольку месяцев ежегодно преподает в США.

Прошлое

Где прошлое,

Частью которого

Я стремительно становлюсь?

Где прошлое,

В котором я не только

Ускользнул от лагеря,

Но не был даже

Исключен из комсомола?

Неужели оно окончательно,

Непреклонно, непоправимо,

Безудержно, бескомпромиссно,

Просто так —

Взяло и исчезло?

Никак не могу в это поверить!

Прошлое

Притягивает меня как магнит.

В музее в Чикаго

Выставлен полный скелет тираннозавра,

Говорят,

Это была юная девушка.

Прошлое притягивает меня как магнит!

Из берцовых костей юных девушек

Буддийские монахи

Делали музыкальные инструменты.

Бабушка

Бабушка Мария Андреевна,

Урожденная Игнатьева, дворянка,

Никогда не работала, профессии не имела

И, хоть воспитала четверых детей,

Пенсию получала ничтожную.

А в молодости была красавица.

Март, март, очень мокрый снег,

Дедушка недавно умер от воспаления легких,

Организм имел могучий —

Долго страдал,

Но нужны были антибиотики,

А где их взять бухгалтеру,

Если не сказать — счетоводу,

В тысяча девятьсот сорок восьмом году?

Впрочем, некогда уважаемому менеджеру —

Мосты по России строил,

Домом в Петербурге владел.

Итак, бабушке шестьдесят пять,

Мне восемь,

Я — поздний ребенок.

После революции тридцать лет прошло,

Но уголки старого быта еще остались,

В Казани есть такая замечательная булочная,

Там подают кофе со взбитыми сливками,

Две чашки кофе,

Два круассана,

Вот и вся бабушкина пенсия!

Дважды в месяц здесь собираются

Женские обломки Империи.

Теперь-то я понимаю,

Дамы полны еще были жизни,

Но мне они казались морскими чудовищами,

Зато кофе был просто красив,

Белоснежный остров

Посреди благородного коричневого океана.

Возникала мысль:

Стану художником!

Однако долго в голове не держалась,

В том обществе

Мне было томительно,

И я отпрашивался на улицу,

Где с удовольствием смотрел,

Как пискливые, драчливые воробьи

Расклевывают дивно пахнущие яблоки

Свежеуроненного конского навоза.

Февраль в Аризоне

Размер существа не имеет значения:

Можно быть маленьким

И очень храбрым.

Вот колибри,

Мы назвали его в честь нашего сына Алешей,

Полностью завладел поилкой со сладким сиропом,

Которую мы, неуклюжие великаны,

На ветке для птиц повесили,

Не дай бог, другой колибри приблизится,

Тогда — дуэль двух вертолетов.

Но сегодня из поилки мирно пьют двое,

Стало быть,

Наступила весна.

А в Москве то оттепель,

То неслыханные морозы,

И наш Алеша,

Весом в тридцать тысяч колибри,

Борется с гололедом в автомобиле

На Крымском мосту.

А Крымский мост —

Место мне не чуждое,

Полвека назад,

Когда автомобилей в Москве было еще мало,

Я прошел по нему в феврале,

Не замечая пронизывающего ветра,

Повторяя про себя строчки Гейне

Из его ранней книги

“Юношеские страдания”.

Александру Штейнбергу

Как Гюйгенс или новый Галилей,

Я в институт вхожу на Воробьевском

Шоссе. Охранник юный у дверей

Мой пропуск деловито проверяет.

Слетает пух с московских тополей,

Заблудший голубь с облаков ныряет,

Льет музыка с правительственных дач,

И воздух зрелых, взвешенных удач

Меня своим естественно считает,

И хочется, аршинный циркуль взяв,

Всем доказать, что квадратура круга

Не столь уж есть козява из козяв,

И Бога полюбить легко, как друга!

О дух науки! Парадоксов внук

Крушит замок со ржавою скобою,

Приходит слава и соблазнов круг,

Неслыханных, приводит за собою.

Ее повсюду слышен легкий гам,

И весь ты в приглашеньях и приветах,

И зависть примолкает по углам,

И все клянутся в дружбе на банкетах.

О боже, как кружится голова

От перспектив, невиданных и разных,

В каких домах имеешь ты права!

Какие есть (а ты не знал) соблазны!

Лови свой час, избранник бытия,

Возвысясь над снующею толпою,

Но знай, что непроста судьба твоя

И скоро посмеется над тобою.

Ты вдруг очнулся! От чужих судеб,

Решеньем коих ты охотно занят,

Ты кинулся на прежний черствый хлеб,

Но весь партер уже забит и занят,

Бумага та же, тот же стол и стул,

Но вновь удачи призрак не мелькнул,

Все выели интриги, заграница,

А там и старость шлет своих гонцов,

И слава Богу, коль в конце концов

В учебнике останется страница.

Увы, увы, профессия моя,

Не столь ты ныне популярна стала,

Все морщатся богемные друзья,

Сменилось время. Интеллектуала

Возник на свете идеал иной,

Сего я не поклонник идеала,

Но, с экзистенциальною виной,

Легко ли нам, уже почти забитым,

Ведь нас, каким не знаю уж копытом,

Теперь везде лягать заведено,

Страдал я раньше, нынче — все равно!

Куда ни глянешь — всюду телепаты,

Астрологи, пророки, гордецы,

И не профессора теперь богаты,

И мы не столь престижные отцы.

Что делать, прежде были офицеры

Соль общества, пора и нам сойти,

В России век в науку полной веры

Окончился, Господь ее прости!

А я припоминаю эпизод

Из юности — жара, разгар июля,

А у меня в стекле шипит азот,

Прозрачный, жидкий, и лежат на стуле

Два яблока — там, за стеною, сад,

За толстою бетонною стеною,

В бассейне охлаждения висят

Таблички: “Атом!” Все мое со мною,

Есть комната, снимаемая за

По нынешнему грош. Друзья, глаза

Влюбленные, хотя еще исход

Не каждой встречи ясен наперед,

Но вот — обед! Спирток механик пьет,

Труб и приборов дружественный хаос,

И я бросаю яблоки в азот,

Шипенье, пар, и, некий новый Фауст,

Я вызвать духа пленного хочу

Из тех кругов, где мучится Иуда,

Потом я это на пол все плещу,

И яблочки стеклянные, оттуда

Доставши, разбиваю молотком,

И, долго ощущая языком

Зернистый, вязкий, кисло-сладкий лед,

Без страха и забот гляжу вперед...

1975 — 2008

Киев

Памяти математика Бориса Николаевича Делоне,

по мотивам воспоминаний которого написано это

стихотворение

Как траурный гусар лежал в шинели,

Об этом помнят годовые кольца,

Большие куклы взрослыми любимы,

Старухи черный берегли стеклярус,

Морщины старика подобны трещинам коры.

Он сединой напоминает зиму,

Все выжившие липы на бульваре

Хранят в себе свинцовые отметки

Старательным ученикам войны,

Они припоминают сквозь дремоту,

Как хлопает оторванная ставня,

Как дико стынет месяц над предместьем,

Когда с пустых просторов победитель

Уносит жертвы уличных боев.

На карте в кабинете у отца

Наколот был театр военных действий,

Красавица сестра шуршала бантом,

Большая кукла пряталась в шкафу.

Она сумела рассмешить матроса

И всех спасла,

Когда пришли расстреливать семью.

1969

О себе

1

Опасаясь нашествия марсиан,

Рою поглубже погреб на даче,

Улыбаюсь вслед ушедшей удаче,

Незачем показывать своих ран.

Меня учили носить маску жреца

И кричать: — Петербургу-де быть пусту! —

Но потратили время. Сколько дней до конца,

Не могу знать, Господи. Квасим капусту.

Зато я научился удерживать нрав,

А ведь прежде он был такой отчаянный!

Отец Молчалина был прав,

Лучшие люди на свете — Молчалины.

А марсиане плывут мимо Земли,

Нет ни фамилий у них, ни отчества,

В черном космосе их звездные корабли —

Знаки неизбежно подступающего одиночества.

2

Мне птицей, свистящей в зеленых кустах,

Не стать уж на старости лет,

Хотя посвистеть мне так хочется, страх,

Но “нет” — отвечают в ответ.

Мне “нет” отвечают сегодня всегда,

Ах, где те златые года,

Когда из любого угла без труда

Звучало смущенное “да”?

А я улыбался, шагал, не глядел,

С друзьями беспечно сидел

И мало свистел, слишком мало успел,

Да жизнь не пустить в передел.

3

Как росток сквозь асфальт,

Прорастет, прорастет мое слово,

Как росток сквозь асфальт,

И на всех полюсах бытия,

Как простая трава,

Шелестеть будет днесь и сурово,

Как простая трава,

Незаметная правда моя.

Уходите в Аид,

Вы, что так бестолково неправы,

Уносите свой шум,

Пусть на всех полюсах бытия,

Прорастя сквозь асфальт,

Зашумят, забушуют дубравы,

Будет птицами петь

Неудобная правда моя.

4

Как дерево под тяжестью плодов,

Так я клонюсь под тяжестью трудов,

И я паду, земли не лучший сын,

Как упадает спелый апельсин,

Наполненный сладчайшею водой.

Пусть подлетает дятел молодой —

Теперь он может, прежде он не смел,

Не худший это будущий удел.