Новый швейцарский Робинзон

Едва прошли мы несколько шагов в этом направлении, как наши собаки кинулись в густую траву, ворча так, как будто они схватились со свирепым животным.

Фриц, положив палец на спуск своего заряженного ружья, отважно двинулся вперед. Эрнест в тревоге поместился подле матери, но также приготовил ружье. Жак неустрашимо кинулся за Фрицем, оставив ружье на перевязи. Я хотел пойти за ним, чтобы в случае нужды защитить его, когда услышал его восклицающим во все горло:

- Папа, иди скорее, скорее! Дикобраз! Чудовищный дикобраз!

Я ускорил свой бег и вскоре увидел, действительно, дикобраза, хотя и не чудовищного, каким объявил его Жак. Собаки бесновались около животного, на которое они не могли нападать, не платясь каждый раз за свою дерзость. Дикобраз защищался очень своеобразно: став к неприятелям спиной, уткнув голову между передними лапами, он пятился назад, подняв свои иглы и потрясая ими, так что они издавали странный звук. Всякий раз, как собаки бросались на дикобраза, они получали несколько ран. Пасть их была окровавлена, и на мордах даже торчало несколько глубоко вонзенных игл.

Фриц и я ожидали минуты, когда мы могли выстрелить в дикобраза, не опасаясь ранить собак. Жак, не понимая причины нашей медлительности и более нетерпеливый, приставил один из своих пистолетов почти в упор дикобраза и выстрелил. Дикобраз упал мертвым.

Фриц был отчасти рассержен успехом своего брата и воскликнул:

- Экий неосторожный! Ты мог не только убить которую-либо из собак, но и ранить нас, стреляя так близко.

- Ранить вас! - повторил гордый охотник. - Уж не думаешь ли ты, что только ты умеешь обращаться с ружьем?

Видя, что Фриц хочет возражать, я поспешил вступиться: "Правда, Жак мог бы поступить менее торопливо; но ты сердишься за то, что он лишил тебя возможности показать свою ловкость. А это нехорошо, друг мой. Нужно честно признавать заслуги других, чтобы и наши заслуги были признаваемы. Итак, не сердись. Твоя очередь придет. Подайте друг другу руку и помиритесь".

Ни тот, ни другой не были злы. И потому они искренне пожали друг другу руку, и мы стали думать лишь о том, как унести дикобраза, о мясе которого я знал, что оно очень вкусно.

Жак, со своей обычной опрометчивостью, схватил добычу руками и в нескольких местах укололся до крови.

- Поищи веревки, - сказал я: - свяжи животному лапы, и ты, и Фриц понесете его на палке, которую каждый из вас возьмет за один конец.

Но, сгорая нетерпением показать свою добычу матери и братьям, Жак обвязал платком шею дикобраза и потащил его к месту, где остановился караван.

- Смотри, мама! - кричал он, приближаясь: - смотрите, Эрнест, Франсуа, какое славное животное я убил!.. Да, это я убил его. Я не испугался его тысячи копий; я подошел и выстрелом из пистолета... - паф!.. Он и упал мертвым. Я не промахнулся. Мясо его очень вкусно, говорит папа.

Мать поздравила сына с его храбростью и ловкостью.

Эрнест, приблизившись, со своим обычным хладнокровием стал очень внимательно рассматривать дикобраза и заметил, что у этого животного в каждой челюсти было по два резца, подобных резцам зайца и белки, и короткие закругленные уши, которые издали напоминали уши человека.

Жена и я сели, чтобы вытянуть из морд наших собак засевшие в них иглы.

- Скажи, - обратился я к Жаку: - не боялся ты, что дикобраз пустит в тебя свои иглы и пронзит тебя насквозь? Говорят, дикобразы способны на это.

- Я и не думал об этом, - возразил он: - но во всяком случае, ведь я понимаю, что это только сказка.

- Однако ты видишь, что дикобраз не пощадил наших собак.

- Правда, - возразил Жак, - но они накинулись на животное; а если бы они держались поодаль, то, конечно, не были бы ранены.

- Справедливо, дитя мое, и я радуюсь, что ты умеешь остерегаться неправдоподобных рассказов. Дикобраз вовсе не может метать свои иглы; но так как часто должно было случаться, что дикобраз терял свои иглы в стычках, подобных виденной нами, то и родился предрассудок, который ты не признаешь за правду.

Решившись взять дикобраза с собой, я обернул его сперва толстым слоем сена, а потом одним из наших одеял и привязал эту ношу на спину осла, позади маленького Франсуа. Затем мы отправились дальше.

Но вскоре осел вырвался из рук жены, которая держала его за повод, и бросился вперед, делая уморительные скачки, которые очень позабавили бы нас, если бы мы не опасались за сидевшего на осле маленького Франсуа.

Фриц побежал за ослом и при помощи собак, которые преградили дорогу животному, скоро схватил его за повод.

Стараясь найти причину такой внезапной перемены в обыкновенно миролюбивом и спокойном настроении осла, я вскоре открыл, что иглы дикобраза, проткнув сено и одеяло, очень неприятно раздражали кожу нашего вьючного животного.

И потому я поместил нашу добычу уже не на спине осла, а на волшебном мешке, предостерегая Франсуа, чтобы он не прислонялся к ней.

Фриц, может быть, с целью поправить свой промах, зашел вперед каравана. Однако, мы достигли Обетованной Земли без всякой новой встречи.

- Чудо! - вскричал Эрнест, увидев высокие деревья, к которым мы приближались. - Какие громадные растения! Они не ниже стрелки страсбургского собора!.. И как богата здесь природа! Какая прекрасная мысль мамы покинуть пустынную местность, в которой мы жили!

Затем он обратился ко мне с вопросом: не знаю ли я названия этих деревьев?

- Деревья эти нигде не описаны, - ответил я, - и, по всей вероятности, мы первые из европейцев видим их. Но когда нам удастся поселиться на этих деревьях, и самый ловкий медведь не доберется к нам по их обнаженным стволам.

- А каковы наши деревья? - спросила меня жена.

- Я понимаю твой восторг, - ответил я: - и выбор твой прекрасен.

- Да, недурен, - возразила она, шутя погрозив мне пальцем. - Вот неверующий, который не хочет верить ничему, чего не видел!

Я выслушал этот дружеский упрек с улыбкой.

Мы остановились. Первой заботой нашей было развьючить наших животных, которым мы предоставили свободу пастись в окрестности, связав им предварительно передние ноги. Только свинья была оставлена совершенно свободной.

Выпустили мы также кур и голубей; куры принялись шарить около нас, а голуби взлетели на ветви деревьев, откуда они не приминули бы спуститься при первой даче корма.

Мы легли на покрывавшую почву пышную траву и стали совещаться о средствах построить дом на этих исполинских деревьях.

Но так как, по всей вероятности, невозможно было поселиться на них в тот же день, то меня беспокоила мысль о ночи, которую нам приходилось провести на земле, подвергаясь всем переменам погоды и беззащитными против хищных зверей.

Думая, что Фриц тут же, я позвал его для сообщения своего намерения, не теряя времени, забраться на самое большое из деревьев. Он не отозвался; но два последовательные выстрела, раздавшиеся на недалеком расстоянии, доказали нам, что он занят охотой. Вслед за тем раздался его радостный крик: "Попал! Попал!"

Вскоре он явился к нам, держа за задние лапы великолепную тигровую кошку и с гордостью поднимая ее на воздухе, чтобы показать нам.

- Молодец охотник! - воскликнул я: - ты оказал нам важную услугу, избавив наших птиц от этого опасного соседа, который не преминул бы отыскать их, хотя бы они попрятались в вершинах деревьев. Если увидишь еще подобное животное в здешних окрестностях, разрешаю тебе не давать ему пощады. Где нашел ты ее?

- Очень близко отсюда, - ответил Фриц: - я заметил движение в листве недальнего дерева, подкрался к стволу и оттуда выстрелил по животному, которое упало к моим ногам. Когда я приблизился, чтобы взять его, оно поднялось; но я добил его выстрелом из пистолета.

- Счастье, - сказал я, - что зверь не кинулся на тебя, будучи только ранен, потому что эти животные, хотя и не велики ростом, страшны, когда защищают свою жизнь. Я могу утверждать это с той большой уверенностью, что узнаю в убитом тобой животном не настоящую тигровую кошку, а маргая, очень обыкновенного в Южной Америке, где он известен своей хищностью и отвагой.

- Но какое бы ни было это животное, - сказал Фриц, - посмотри, как красива его шкура, с черными и коричневыми пятнами на золотом поле. Надеюсь, что Жак не изрежет шкуры моего маргая, как он изрезал шкуру шакала.

- Будь спокоен. Если Жака предостеречь, то он не коснется твоей собственности. Но что думаешь ты сделать из этой шкуры?

- Об этом я и хотел спросить тебя, - ответил охотник: - я последую твоему совету. Притом я не намерен употребить шкуру именно только в свою пользу.

- Хорошо сказано, сын мой. В таком случае, так как нам еще не нужны меха на одежду, то из этой шкуры ты, по моему мнению, можешь приготовить чехлы для наших столовых приборов, а из хвоста - великолепный охотничий пояс, за который станешь затыкать нож и пистолеты.

- А мне, папа, - спросил в свою очередь Жак: - что сделаешь из кожи моего дикобраза?

- Когда мы вырвем несколько игол, которые могут служить нам вместо стальных иголок и наконечниками для стрел, то из шкуры мы можем сделать род панциря для одной из ваших собак, чтобы сделать ее страшной для хищных животных.

- Чудесно, чудесно! - воскликнул Жак. - Как мне хочется поскорее одеть в такой панцирь Турку или Билля!

И маленький ветреник не дал мне покоя, пока я не согласился показать ему, как я стану снимать шкуру с дикобраза. Я повесил животное за задние лапы на сук дерева и принялся снимать шкуру, что и удалось мне исполнить весьма успешно. Фриц, внимательно следивший за моей работой, повторил ее на своем маргае. Обе шкуры были прибиты к стволу дерева, чтобы высушить их на ветру. Часть мяса дикобраза была назначена на обед, который мать принималась готовить, а остаток мы порешили посолить в запас.

Эрнест набрал больших камней и построил из них очаг. В то же время он спросил меня, не принадлежат ли деревья, под которыми мы поселились, к роду древокорников. Я сказал, что его предположение кажется мне вероятным, но что я не решаюсь утверждать об этих деревьях что-либо, не справившись в библиотеке капитана.

- Когда-то, - вздохнул Эрнест, - удастся нам на досуге читать и перечитывать эти книги!

- Потерпи, дружок, устроим сперва необходимое. Придет время, когда мы примемся и за книги.

Франсуа, которого мать послала собрать в окрестности хворосту, показался, таща за собой сухие ветви; в то же время он с жадностью жевал какие-то плоды.

- Неосторожный! - вскричала мать, бросаясь к ребенку. - Может быть, эти плоды, которые ты ешь с таким удовольствием, ядовиты... ты можешь от них умереть! Покажи мне их.

- Умереть! - испуганно повторил мальчуган, торопясь выплюнуть то, что он собирался проглотить. - Я не хочу умирать!

Он выпустил из рук ветви, которые тащил, и вынул из кармана две или три винные ягоды. Я взял у него эти ягоды, чтобы рассмотреть их, но сейчас же успокоился, потому что, сколько мне известно, ядовитых винных ягод не существует. Я спросил Франсуа, где он нашел эти ягоды.

- Очень недалеко отсюда, - ответил он, - под одним из этих деревьев, где их много, много! Я подумал, что их можно кушать, оттого что куры и свиньи жадно поедают их.

- Это еще ничего не доказывает, - заметил я, - потому что некоторые плоды съедобны для животных, а вредны для человека, и наоборот. Но вот что можно сделать. Так как, по строению своему, обезьяна очень похожа на человека и, кроме того, по инстинкту угадывает свойство пищи, то я предлагаю вам, дети, каждый раз, когда вы найдете какой-нибудь плод, которого вам захочется поесть, давать отведать его обезьяне.

Едва произнес я эти слова, как Франсуа побежал к обезьяне, которая была привязана к дереву, и предложил ей одну из винных ягод, которыми были наполнены его карманы. Маленькое животное, сидя на задних лапах, осмотрело, обнюхало плод и принялось есть его.

- Отлично, - воскликнул Франсуа, совершенно успокоенный этим опытом, и снова принялся есть винные ягоды, которые, по-видимому, нравились ему.

- Значит, - сказал Эрнест, - эти деревья смоковницы?

- Да, - ответил я, - но не малорослые, какие встречаются в южных европейских странах. Эти принадлежат, как ты думал, к роду древокорников, именно к виду древокорника желтого, который своими огромными корнями образует своды, какие мы здесь и видим.

Разговаривая таким образом, между тем как жена, при помощи Франсуа, расставляла приборы, я принялся делать иголки из игол дикобраза. Острие было изготовлено природой и оставалось только протыкать дыры на противоположном конце. Это удалось мне при помощи длинного гвоздя, который я накаливал на огне. Таким способом я в короткое время приготовил запас иголок различной величины, которые хозяйка наша приняла с большим удовольствием.

Дети, все еще изумляясь громадной высоте деревьев, на которых мы намеревались поселиться, придумывали средство взобраться на них. Сначала я, подобно им, затруднялся, но потом напал на мысль, исполнение которой, однако, на время отложил.

Жена окончила приготовление обеда, и мы расселись в кружок; мясо дикобраза и сваренный на нем бульон показались нам очень вкусными, а вместо десерта жена дала нам масла и голландского сыру.

Когда мы подкрепили свои силы, я решился воспользоваться оставшимися часами дня.

Я попросил жену осмотреть и, где нужно, скрепить ремни, которые должны были служить сбруей нашим вьючным животным при перетаскивании с берега лесного материала для нашей постройки, и жена не медля принялась за эту работу.

Сам же я стал прежде всего привешивать на ночь наши койки к выгнутым сводами корням древокорника, поверх которых мы натянули парусину. Она свешивалась с боков и должна была предохранять нас от росы и мошек. Сделав это, я, вместе с Фрицем и Эрнестом, отправился на берег, чтобы поискать крепких и прямых палок, которые могли бы послужить ступенями задуманной мной веревочной лестнице. Эрнест нашел на берегу небольшого болота несколько стволов бамбука, наполовину погруженных в ил. Мы вынули их и, разрубив топором на куски от трех до четырех футов длиной, связали в три пачки, по одной на каждого. На небольшом расстоянии от места, где мы нашли бамбук, дальше внутрь болота, я заметил густые пучки тростника, к которым и отправился, намереваясь приготовить из них стрелы. Шедший возле меня Билль вдруг кинулся вперед с лаем, и вслед за тем из тростника с чрезвычайной быстротой поднялась великолепная стая краснокрылов.

Фриц, которого подобные случайности никогда не заставали врасплох, успел прицелиться и выстрелить, прежде чем птицы улетели на далекое расстояние. Два краснокрыла упали; один мертвым, другой только раненым в крыло. Последний, вероятно, успел бы скрыться, если б его не нагнал и не схватил за другое крыло Билль. Добрая собака не выпускала птицу до тех пор, пока я не подошел и не завладел добычей.

Когда я возвратился к детям и показал им своего пленника, они испустили радостный крик и сказали, что птицу следует сохранить и приучить.

- Как хорош он будет со своим красивым белым и розовым оперением между остальной нашей живностью! - воскликнул Фриц.

Эрнест заметил, что у краснокрыла ноги устроены удобно и для бега, как у аиста, и для плавания, как у утки, и изумился тому, что одному животному даны обе эти способности.

Я сообщил ему, что ими обладают несколько видов птиц.

Я не хотел из-за этой охоты упустить найденный мною тростник и потому срезал несколько тростей, говоря детям, что хочу этими тростями измерить высоту дерева, на котором мы намеревались поселиться.

- Ого! - воскликнули они недоверчиво: - много же тростей придется надвязывать одну на другую, чтобы достичь хоть последних ветвей.

- Потерпите! - возразил я: - припомните урок, данный вам мамой, когда нужно было словить кур. Не решайте дела пока не узнаете каким образом я намерен выполнить задуманное.

Дети смолкли. Взяв пачки бамбуков, трости, мертвого краснокрыла и живого, которому я связал лапы, мы отправились к своим.

Жак и Франсуа встретили краснокрыла криками радости; но мать тревожилась тем, что мы прибавляли еще одного бесполезного нахлебника к своим уже и без того многочисленным домашним животным. Менее склонный тревожиться таким предметом, я осмотрел раны птицы. Я увидел, что у нее повреждены оба крыла, одно выстрелом, другое Биллем. Я перевязал обе раны, приложив к ним род мази, которую приготовил из масла, соли и вина. Затем краснокрыл был привязан за лапу веревкой к шесту, воткнутому в землю близ ручья. Когда мы отошли, он подложил клюв под крыло и заснул, стоя на одной из своих длинных ног.

Пока я перевязывал краснокрылу раны, дети, связав несколько тростей концами, подняли составленный таким образом шест и приставили его к одному древокорнику, чтобы измерить его высоту; но шест не достиг и нижних ветвей дерева, и дети снова выразили свое сомнение относительно успешности средства, которого я им еще не сообщал.

Предоставив им свободу говорить и делать что угодно и улыбаясь их неверию, я заострил несколько тростей с одного конца, а с другого усадил перьями, выдернутыми из мертвого краснокрыла. Я придал этим стрелам большую тяжесть, насыпав песку в пустоту тростей. Затем я принялся делать лук, сгибая при помощи веревки гибкий бамбук, утонченный с обоих концов.

Присутствовавшие при этом Жак и Фриц не замедлили вскричать: "Лук, лук, стрелы! папа, позволь мне попробовать; ты увидишь, что я сумею стрелять".

- Подождите, - сказал я, - так как я потрудился над луком, то хочу и испытать его первым. Притом не думайте, чтоб я хотел приготовить себе игрушку. Нет, я сделал лук и стрелы на пользу и не замедлю доказать вам это.

Потом я спросил жену, не может ли она дать мне моток толстых ниток.

- Может быть, - ответила она с улыбкой, - я посмотрю в своем волшебном мешке.

Она сунула руку в мешок и, вынув моток и подавая его мне, сказала:

- Вот, кажется, то, что тебе нужно. И так как она исполнила мою просьбу с некоторой гордостью, то Жак заметил:

- Да разве это чудо какое вынуть из мешка то, что сам положил в него?

- Правда, чуда тут нет, - заметил я ветренику, - но в минуты ужаса, которые предшествовали нашему отплытию с корабля, нужно было обладать большим хладнокровием, чтобы, подобно маме, запастись сотней вещей, которые мы забыли и которые могут пригодиться всем нам. Сколько людей беспечных заботятся только о настоящем и не думают ни о своем, ни о чужом будущем!

Жак был очень добр и бросился на шею матери. - Меня следовало бы зашить в этот мешок и не выпускать из него! - воскликнул он.

- Ах ты, милый злой мальчик! - сказала ему мать: - ведь не оставила бы я тебя в мешке, это ты знаешь!

Распустив большую часть мотка, я привязал конец нитки к стреле. Затем, наложив эту стрелу на лук, я пустил ее в ветви самого большого древокорника. Стрела, перелетев через ветвь, упала по другую сторону ее, и таким образом нитка была перекинута.

Подняв стрелу до ветви, мы легко получили нить длиной равной стволу, чтобы узнать, какой длины нам следовало приготовить веревочную лестницу.

Оказалось, что до ветвей около пятидесяти футов. Я отметил от крепкой веревки, приблизительно, сто футов, разрезал этот конец пополам и попросил детей растянуть оба куска параллельно на земле. Затем я поручил Фрицу напилить бамбуковых палок, длиной около двух футов, и, при помощи Жака и Эрнеста; прикрепил эти ступени к обеим веревкам узлами и гвоздями, которые не позволяли ступеням скользить по веревкам.

Менее чем через полтора часа лестница была готова. Чтобы втащить ее, я употребил тот же способ, как и для измерения высоты. Была пущена новая стрела, но уже на тройной нитке, чтобы привязь была крепче прежней. К ней была привязана веревка, а к веревке лестница, которая скоро была прикреплена той же веревкой.

Жак и Фриц заспорили о том, кому влезть первому. Я отдал преимущество Жаку, так как он был легче брата и лазал не хуже матроса. Но предварительно я посоветовал ему не становиться на ступеньку, не удостоверившись в ее прочности, и, как только он заметит какую-либо неисправность лестницы, спуститься. Он полез, мало обращая внимание на мое предостережение, и, слава Богу, благополучно взобрался на первую ветвь, на которую и сел верхом, крича: "Победа! Победа!"

За ним влез Фриц и еще крепче привязал лестницу. После этой предосторожности влез и я. Взобравшись на дерево, я осмотрел расположение ветвей, чтобы составить план нашего жилища. Между тем наступила ночь, и уже при свете луны я прикрепил к одному из более высоких суков большой блок, который я захватил с собой и который должен был на другой день служить нам при подъеме бревен и досок, необходимых для предположенной постройки.

Намереваясь спуститься с дерева, я оглянулся, ища глазами детей; но ни Фрица, ни Эрнеста не оказалось. Я подумал, что они уже внизу, как вдруг услышал на верхних ветвях дерева два детских голоса, которые согласно пели вечерний гимн. Я не хотел прерывать этот неожиданный концерт, тем более что в голосе обоих певцов, да и в самой мысли восхвалить таким образом Творца окружавшей природы, было нечто доброе и трогательное, что казалось мне как бы благословением нашему новому жилищу.

Окончив пение, они спустились ко мне, а затем, вместе со мной, и на землю.

Жена, подоившая корову и козу, подала нам прекрасную молочную похлебку и оставшиеся от обеда куски дикобраза. Скот был привязан под корнями дерева.

По моему предложению, Эрнест и Франсуа собрали значительное количество хвороста, которым я мог бы, в течение ночи, поддерживать огонь для удаления хищных зверей.

После общей молитвы, мать и дети не замедлили уснуть в подвешенных на корнях койках. Я же решился бодрствовать всю ночь, наблюдая за костром.

В продолжение первой половины ночи сонливость мою разгоняло беспокойство от малейшего доносившего шума. Меня тревожил даже шепот листьев. Но мало-помалу усталость одолела и под утро я незаметно уснул. Я спал так крепко, что когда проснулся, вся семья моя была уже на ногах.

VIII

ПОСТРОЙКА ЖИЛИЩА НА ДЕРЕВЕ

Тотчас после завтрака жена поручила Жаку и Эрнесту надеть на осла и корову приготовленную накануне сбрую; она намеревалась отправиться с тремя младшими сыновьями на побережье, чтобы привезти лес, необходимый для нашей воздушной постройки. Им предстояло совершить это путешествие несколько раз, и я беспокоился о том, что такой непривычный труд утомит жену свыше меры.

- Не тревожься, - сказала она мне, - эта жизнь поселянки для меня полезнее, чем ты думаешь. Я нахожу полезным и справедливым, чтобы мы пользовались лишь теми удобствами, которые доставим себе в поте лица. Исполнять этот закон, забываемый в городах, приятно. Знаешь ли, что я уже люблю наш скот. А отчего? Оттого, что я вижу, как эти добрые животные любят меня; наши куры, утки, собаки, наш бедный осел, наша корова - наши друзья, и самые верные, какие только были у нас: смирные, трудящиеся, терпеливые, благодарные. Если мы когда-либо покинем этот остров, то окажется, что он служил хорошей и спасительной школой мне, детям, да и тебе, друг мой.

Эти слова жены были золотые слова, полные твердости и разума.

Я отпустил ее и, подкрепленный ее словами и добрым примером, радостно принялся за работу. В сопровождении Фрица я поднялся на крону дерева, в центре которой, при помощи пилы и топора, мы расчистили место для нашего жилища. Положение нижних ветвей, простиравшихся в лежневом направлении, оказалось чрезвычайно удобным для настилки пола. На высоте шести или восьми футов мы оставили несколько ветвей, чтобы повесить на них свои койки. На ветви, стоявшие повыше, мы решили натянуть парусину, которая должна была служить нам кровлей.

Эта предварительная работа была нелегка; однако нам удалось расчистить в частых ветвях смоковницы довольно большое пустое пространство.

Бревна и доски, привезенные с прибрежья в большом количестве, мы поднимали при помощи блока, увеличивавшего нашу силу. Был настлан пол, и вокруг него были поставлены перила.

Мы работали до того ревностно, что до полдня не подумали об обеде. На этот раз мы удовольствовались завтраком. После еды мы снова принялись за работу. Нужно было натянуть парусину, что требовало большой ловкости и значительных усилий. Так как парусина спадала с боков, то мы прикрепили ее к перилам. Вследствие этого наше жилище, которого одну стену составлял ствол дерева, было закрыто с трех сторон. Четвертая сторона, обращенная к морю, оставалась пока открытой, но я предполагал со временем закрыть и ее парусом, который спускался и подымался бы по желанию, подобно занавесу.

Когда мы привесили койки к сбереженным нами ветвям, жилище наше было на столько готово, что мы могли провести в нем ночь.

Солнце уже садилось. Фриц и я спустились с дерева, и хотя я был сильно утомлен, но принялся устраивать из досок стол и скамьи, которые поставил под деревом, на том месте, где мы провели предшествовавшую ночь, потому что место это казалось мне очень удобным, чтобы стать нашей столовой.

Окончив этот последний труд, к великому удовольствию нашей хозяйки, я, до крайности усталый, лег на одну из устроенных мной скамеек и, отирая пот со лба, сказал жене:

- Сегодня я работал как негр, а завтра намерен отдыхать целый день.

- Ты не только можешь это сделать, - ответила она, - но и должен, потому что, если я не ошибаюсь в счете дней, завтра воскресенье. Это второе воскресенье, что мы на острове, а первого мы и не думали праздновать.

- Я, подобно тебе, заметил это, но думал, что мы обязаны позаботиться о своей безопасности. Теперь же, когда мы удобно устроились, ничто не мешает нам посвятить этот день Богу. Итак, дело это решено. Но дети не слышали нашего разговора, и потому объявим им наше решение завтра. Оно приятно изумит их.

Жена позвала детей, которые разбрелись окрест, но не замедлили прийти и разместились вокруг стола, уже уставленного приборами.

Мать сняла с огня глиняный горшок, поставила его на стол и открыла, чтобы большой вилкой вынуть из него убитого накануне краснокрыла.

- Я хотела было зажарить его на вертеле, - сказала она, - но Эрнест отклонил меня от этого намерения, говоря, что это старое животное, мясо которого непременно будет жестко. Тогда я, по Эрнестову же совету, зажарила нашу дичь в кастрюле. Судите, хорошо ли я сделала.

Мы немного посмеялись над нашим ученым и над его предусмотрительностью по кухонной части, но тем не менее должны были сознаться, что он был прав: приготовленный по его совету краснокрыл оказался чрезвычайно вкусным и был съеден до костей.

Во время обеда мы с удовольствием увидели, что наш живой краснокрыл доверчиво присоединился к нашим курам, которые похаживали и поклевывали вокруг нас. За несколько часов до этого времени мы отвязали его и предоставили ему свободу. Все время после полудня он прогуливался мерно, гордо, на своих длинных красных ногах, подобно человеку, погруженному в глубокую думу. Видя его теперь занятым менее важными мыслями, мы стали бросать ему куски сухарей, которые он ловил чрезвычайно ловко, к великому огорчению кур, перед которыми он был в большой выгоде по причине своего длинного клюва и длинных ног.

И обезьянка больше и больше приручалась, становясь иногда даже наглой. Она перепрыгивала с плеча на плечо, перебегала через стол и уморительно кривлялась. Всякий старался доставить ей побольше лакомств.

Наконец, за десертом явилась свинья, которую мы не видели со вчерашнего дня. Каким-то особенным хрюканьем она, по-видимому, выражала удовольствие, что нашла нас.

Жена поставила ей тыквенную чашку молока, свинья выпила его с жадностью.

Женина щедрость показалась мне несовместимы с правилами бережливости, которые мы должны были соблюдать, и я высказал свое мнение хозяйке, которая, однако, не затруднилась опровержением.

- Пока мы не устроимся окончательно и не обзаведемся всей нужной посудой, нам трудно будет обращать в масло и сыр остающееся ежедневно молоко. И потому, мне кажется, лучше давать его нашим животным, во-первых, чтобы привязать их к нам и, во-вторых, чтобы сберечь наше зерно, которое для нас драгоценно, и соль, которая на исходе.

- Твоя правда, как и всегда, дорогая моя, и потому мы скоро посетим скалы, чтобы набрать соли, и в ближайшую поездку на корабль не забудем запастись зерном.

- Опять на корабль! - воскликнула жена. - Когда же кончатся эти опасные плавания? Я буду спокойна лишь тогда, когда вы откажитесь от них.

- Я понимаю твою тревогу; но ты знаешь, что мы пускаемся в море лишь в самую тихую погоду. И ты сама согласишься, что с нашей стороны было бы непростительной трусостью, если бы мы отказались от всех запасов, которые еще находятся на корабле.

Пока мы разговаривали, дети зажгли, на некотором расстоянии от деревьев, костер, в который кидали самые большие сухие ветви, какие только могли найти, чтобы огонь горел как можно дольше и охранял наш скот от хищных животных. Потом мы стали взбираться на наше дерево. Сначала влезли Фриц, Жак и Эрнест, карабкаясь с ловкостью кошки. За ними медленно и осмотрительно поднялась мать. Мне было труднее влезать во-первых потому, что, желая поднять лестницу за собой, я отцепил ее от колышков, которыми она была прикреплена с нижнего конца, и во-вторых потому, что я нес на себе маленького Франсуа, которого не решился пустить одного.

Однако я благополучно добрался до верху, и когда я втащил лестницу на пол беседки, детям казалось, что они находятся в одном из замков древних рыцарей, огражденные от всяких врагов.

Тем не менее я счел нужным зарядить наши ружья, чтобы быть наготове стрелять по непрошенным гостям, которые вздумали бы посетить нас с дурными намерениями и о приближении которых могли известить нас собаки, оставленные на стороже под деревом.

Приняв эти предосторожности, мы улеглись на койки и скоро уснули. Ночь прошла совершенно спокойно.

IX

ВОСКРЕСЕНЬЕ

- Что мы будем делать сегодня? - спросили дети проснувшись.

- Ничего, - ответил я.

- Ты шутишь, папа! - заметил Фриц.

- Нет, не шучу. Сегодня воскресенье, и мы должны святить день Господа.

- Воскресенье, воскресенье! - воскликнул Жак. - Я пойду гулять, охотиться, ловить рыбу, делать все, что мне захочется.

- Ошибаешься, друг мой, - сказал я маленькому ветренику. - Я понимаю празднование воскресенья иначе: это день не лени и удовольствий, а день молитвы.

- Но ведь у нас нет церкви, - возразил Жак.

- Нет органа, - добавил Франсуа.

- Правда, - возразил я, - но Бог присутствует везде, - разве вы этого не знаете? И могли ли бы мы молиться Ему в более великолепном храме, как эта чудная природа, которая нас окружает? А орган мы заменим нашими голосами. Наконец, разве каждый вечер, каждое утро мы не молимся без церкви? И потому мы вместе помолимся, споем какой-нибудь гимн, и в заключение я расскажу вам притчу, которую я для этого придумал.

- Папа расскажет притчу... Послушаем! - воскликнули дети. - Но я попросил их потерпеть, а сперва помолиться. После молитвы и пения, мы уселись на траву, и я рассказал моим слушателям, которые внимали мне чрезвычайно напряженно, историю, напоминавшую наше собственное положение; при этом я вставлял в нее как можно больше сближений, применимых ко нраву каждого из детей. Мой простой и задушевный рассказ произвел, по-видимому, довольно сильное впечатление на детей и подал мне надежду, что он не останется без благотворных последствий на их развитие.

- Теперь, - сказал я кончая, - если бы у меня была библия, я прочел бы вам отрывок из этой божественной книги, пояснил бы его, и тем закончил бы наше богослужение.

При этих словах моих жена встала и удалилась, и вскоре я увидел ее возвращающуюся и держащую в руках книгу, об отсутствии которой я только что сожалел. И когда на моем изумленном лице жена прочла вопрос о том, откуда она добыла эту драгоценность, она сказала с улыбкой:

- Все в том же волшебном мешке!

Я не мог удержаться, чтобы, не раскрывая еще книги, не обратить еще раз внимание детей на поданный им матерью пример предусмотрительности.

Все дети выразили одинаковое с моим убеждение. Тронутая этим мать по очереди обняла нас всех.

Прочитав несколько отрывков из библии и посильно пояснив их, я объявил наше богослужение законченным и разрешил каждому доставить себе игры и развлечение по своему вкусу.

Жак попросил у меня лук и стрелы; но так как иглы дикобраза плохо держались в стрелах, то он воскликнул:

- Ах, если б у меня было немного клея!

Тогда я посоветовал ему развести одну из пластинок бульона в очень небольшом количестве воды. Исполнив это, он в короткое время приготовил несколько стрел, которые, в руках искусного стрелка, действительно, могли бы быть хорошим оружием. Тогда мне пришло желание, чтобы дети поупражнялись в стрельбе из лука и достигли в этом искусстве некоторого совершенства: хотя наш запас пороха был и велик, но не был же неисчерпаем, и нам следовало по возможности беречь его.

От этих размышлений меня отвлек раздавшийся выстрел, и вслед затем к ногам моим упало пять или шесть мертвых птиц, которых я поднял и признал за подорожников садовых.

Убил их наш философ Эрнест, который, забравшись на дерево и увидев множество этих птиц, сидевших на верхних ветвях, выстрелил из ружья, заряженного мелкой дробью.

Вскоре он с торжествующим видом спустился на площадку, восклицая: Хорошо я прицелился? Ловко ударил?

- Ловко, - ответил я, - но сегодня, ради воскресенья, ты мог бы и пощадить этих птичек.

Эти слова удержали порыв Фрица и Жака, которые уже бросились к своим ружьям, готовые последовать примеру брата. Эрнест спустился и, подошедши ко мне, со смущением извинился. Конечно, я не заставил просить себя дважды. Невольный промах моего маленького охотника доказал мне, что вблизи нас находилась обильная вкусная дичь: все окрестные деревья были населены подорожниками, которых привлекали смоквы. Нам было легко, при помощи силков, а в случае нужды, и ружей, добыть большое количество этой дичи, и так как я знал, что в Европе этих птиц сохраняют полужареными, в жиру, то и решился приготовить таким же образом запас этой дичи. В ожидании большого числа, жена взяла шесть подорожников, убитых Эрнестом, ощипала их и стала жарить.

Фриц, который решился употребить шкуру своего маргая на чехлы для наших серебрянных приборов, попросил у меня совета как выделать ее. Я посоветовал ему тереть ее золою и песком, а потом, для умягчения маслом и яичным желтком.

Между тем как он занялся выделкой шкуры, подошел Франсуа. Обладая маленьким луком, которым он научился уже изрядно владеть, он попросил меня сделать ему колчан, который он мог бы, наложив тростниковыми стрелами, закидывать за плечи. Я устроил ему колчан из четырех суживавшихся к одному концу кусков коры, которые я скрепил гвоздями. Вооруженный таким образом, мальчуган был в восторге.

Эрнест взял библию и, усевшись под деревом, казалось, совершенно углубился в чтение.

Жена позвала нас кушать. Подорожники оказались очень вкусными, но, конечно, не могли насытить нас.

Во время еды я сказал детям, что намерен сделать весьма важное предложение. Все они устремили на меня крайне любопытные взоры.

- Нужно, - сказал я, - назвать различные точки наших владений. При помощи этих названий нам легко будет разуметь друг друга. Однако, берегов мы не будем называть, прибавил я, потому что, может быть, они уже названы какими-нибудь европейскими мореплавателями, и мы должны уважать дело наших предшественников.

- Как хорошо! - разом вскричали дети. - Станем придумывать имена.

- Станем придумывать самые трудные, - предложил Жак, - например: Коромандель, Шандернагор, Зангебар, Мономотапа.

- Но, дорогой мой, - сказал я, - если мы будем давать имена, которые трудно запомнить, кто же будет прежде всего испытывать неудобство этого? Мы же.

- Какие же имена следует придумывать? - спросил он.

- Вместо того, чтобы приискивать имена случайно, - ответил я, - не лучше ли будет называть местности по каким-нибудь происшествиям, которые мы испытывали на этих местах.

- Конечно, - заметил Эрнест. - Так, залив, в котором мы пристали к острову, можно назвать заливом Спасения.

- Я предлагаю, - возразил Жак, - назвать его заливом Рака, оттого что в этом заливе рак сильно ущипнул мне ногу.

- Тогда, - сказала мать, смеясь самолюбивому притязанию своего сына, лучше назвать залив заливом Криков, потому что ты довольно вопил при этом случае. Но я стою за предложение Эрнеста, находя, что придуманное им название лучше.

- Решено, решено! залив Спасения! - воскликнули дети, в том числе Эрнест, скромно забывая, что это было его предложение и Жак, подавив свое маленькое самолюбие.

Последовательно все точки нашего владения были названы: первое жилище было названо Палаткой; островок при входе в залив - островом Акулы, в память ловкости и отваги Фрица. Затем следовали: болото Краснокрылов, ручей Шакала. Наше новое жилище было названо Соколиным Гнездом. - Мне хочется верить, - сказал я детям, - что вы будете так же смелы и отважны, как молодые соколы; а хищничать в окрестностях вы склонны и теперь. Мыс, с которого Фриц и я напрасно искали следы наших товарищей по крушению, был назван Мысом Обманутой Надежды.

Согласившись с этими легко запоминаемыми названиями, мы встали из-за стола, и каждому из детей была предоставлена свобода найти себе развлечение. Фриц продолжал готовить чехлы из кожи с лап маргая, при помощи деревянных колодок. Жак попросил меня помочь ему изготовить Турку, из иглистой шкуры дикобраза, пояс. Я исполнил его просьбу.

Очистив шкуру дикобраза, подобно шкуре маргая, мы привязали ее ремнями на спину собаки, которая, в таком наряде, получила очень воинственную наружность. Турка смиренно дозволил надеть на него эту сбрую и не пытался освободиться от нее; но Биллю очень не нравился наряд товарища, потому что как только Билль, по привычке, подходил к Турку, чтобы поиграть с ним или поласкать его, он сильно укалывался. И потому было благоразумно решено, что мы не станем злоупотреблять этими воинскими доспехами и будем надевать их на Турку лишь во время важных предприятий.

Из остальной шкуры Жак приготовил себе иглистую шапку, которой он готовился напугать дикарей, если б нам случилось повстречать их.

Эрнест и Франсуа стали упражняться в стрельбе из лука, и я с удовольствием увидел, что они принялись за дело довольно искусно.

Солнце садилось, жар спадал. Я предложил прогулку. Возникло совещание о том, куда нам отправиться, и было решено идти к Палатке, тем более что некоторые из наших запасов начали истощаться и нужно было возобновить их из магазинов: Фриц и Жак нуждались в порохе и пулях, хозяйка просила масла. Эрнест предложил принести пару уток, которым берег ручья должен был понравиться.

- Пойдемте, - сказал я, - изберем дорогу, несколько длиннейшую той, по которой пришли. Не бойтесь усталости.

Мы отправились. Фриц и Жак, подобно мне и Эрнесту, были вооружены ружьями; кроме того, они одели: один свой пояс из шкуры маргая, другой свою шапку из шкуры дикобраза. Даже маленький Франсуа захватил с собой лук и колчан со стрелами. Только жена моя шла безоружной. Обезьянка, конечно, участвовавшая в прогулке, вздумала поместиться на спине Турка, но, уколов себе лапы об иглы его пояса, она с уморительными гримасами пересела на Билля, который добродушно понес на себе этого наглого всадника. И краснокрыл важно следовал за караваном. На своих длинных ногах, волнообразно двигая длинной шеей, он был очень забавен. Нужно заметить, что он вел себя, несомненно, разумнее всех, участвовавших в прогулке.

Дорога наша по берегу ручья была очень приятна. Жена и я шли рядом; дети бежали впереди, уклоняясь в стороны. Вскоре мы увидели возвращавшегося Эрнеста, который, показывая нам травянистый стебель, на конце которого висели три или четыре светлозеленых шарика, кричал:

- Папа, картофель! картофель!

Я легко убедился в том, что он говорил правду, и мог только похвалить его наблюдательность, дарившую нас одним из самых драгоценных открытий, какие были сделаны нами во время пребывания на острове.

Эрнест, восхищенный, предложил нам пойти скорее посмотреть на картофельное поле, которое, по его словам, представляло целую равнину, покрытую этим растением.

Действительно, мы вскоре увидели эту природную плантацию. Жак стал на колени и принялся рыть землю руками, чтобы набрать несколько клубней. Обезьяна, соскочив со своего коня, стала подражать своему господину. Менее чем в пять минут, они вдвоем обнажили множество картофелин, которые Франсуа складывал в кучи, по мере того как Кнопс и Жак бросали их на землю. Весь вырытый картофель был положен в мешки и охотничьи сумки, и мы продолжали путь, тщательно заметив положение поля, на которое мы намеривались в скором времени возвратиться для сбора своего картофеля.

Мы перешли через ручей у подошвы маленькой гряды скал, с которой он падал каскадом. С этого возвышенного места открывался не только живописный, но и весьма разнообразный и обширный вид. Мы находились как бы в европейской оранжерее, с той разницей, что, вместо горшков и цветочных ящиков и кустарных чанов, здесь самые великолепные по виду и размерам растения сидели корнями в расщелинах скал. Особенно изобильны были растения, обыкновенно называемые мясистыми: индейская смоковница, или опунция кошениленосная, алой, кактус с иглистыми стволами в виде пластинок и покрытый пламеневшими цветами, кактус плешевидный, с извилистыми и переплетавшимися стеблями, и наконец ананас, с превосходнейшими плодами, которые были уже известны детям и на которые они и накинулись с такой жадностью, что я должен был остановить их, боясь, что б излишнее употребление этого лакомства не расстроило их желудка.

Между этими растениями я узнал каратас, род алоэ, которого я и сорвал несколько пучков. Показывая их детям, я сказал:

- Я сделал находку, гораздо лучшую ананасов, которые вы поедаете с такой жадностью.

- Лучше ананаса? - спросил Жак с набитым ртом. - Эти-то некрасивые пучки всклоченных листьев? Это невозможно. Лучше ананаса ничего быть не может? Это чудный плод!

- Лакомка! - прервал я эти похвалы, которые, судя по глазам других детей, возбуждали их полное сочувствие, - нужно научить тебя не судить о вещах по одной их наружности. Эрнест! ты, кажется, благоразумнее остальных, возьми мое огниво, мой кремень и добудь мне, пожалуйста, огня, мне он нужен.

- Но, папа, - смутившись возразил мой маленький ученый, - у меня нет трута.

- Что же стали бы мы делать, если б нам непременно нужно было добыть огня?

- Пришлось бы, - ответил Жак, - тереть один кусок дерева о другой, как, я слышал, делают дикие.

- Для людей непривыкших это жалкое и безуспешное средство! уверяю тебя, друг мой, что если б ты тер дерево хоть целый день, то все же не добыл бы ни искорки.

- В таком случае, - заметил Эрнест, - пришлось бы искать трутового дерева.

- Искать излишне, - сказал я, показывая детям высокий стебель каратаса, сдирая с него кору и вынимая из стебля сердцевину. Затем я положил кусок этой сердцевины на кремень, ударил по нему огнивом, и первая искра воспламенила трут.

- Браво, трутовое дерево! - вскричали изумившиеся дети.

- А вы еще не знаете всей цены каратаса! - сказал я.

Говоря это, я разорвал лист растения и отобрал от него несколько очень тонких, но весьма крепких волокон.

- Сознаюсь, - сказал Фриц, - что каратас очень полезное растение. Но я желал бы знать, к чему служат окружающие нас другие колючие растения.

- Ты сильно ошибся бы, если б признал их бесполезными, - возразил я ему. - Например, алоэ производит сок, очень употребительный в медицине; индейская смоковница, которую ты видишь с листвою в виде ракеты, также весьма полезна, потому что растет на самой бесплодной почве, где люди подвергались бы голодной смерти без прекрасных плодов этого растения.

При последних словах Жак не преминул кинуться с голыми руками на эти плоды, чтобы сорвать их и отведать; но покрывавшие их колючки воткнулись ему в пальцы. Он возвратился ко мне, обливаясь слезами и неприятно глядя на индейскую смоковницу.

Мать поспешила избавить мальчика от колючек, причинявших ему жестокую боль. Между тем я показывал его братьям легкий способ срывать и есть эти плоды, не подвергаясь подобной неприятности.

Заострив палку, я наткнул на нее смоковку и при помощи ножа очистил последнюю от ее игол.

В то же время Эрнест, внимательно рассматривавший одну смоковку, заметил, что она покрыта множеством красных насекомых, которые, по-видимому, наслаждались тем, что сосали сок этого плода. - Взгляни, папа, - сказал он, - и назови мне этих животных, если знаешь их.

Я узнал в животных кошениль и воскликнул: - Сегодня нам выдался день, богатый необыкновенными открытиями. Последнее из них, открытие кошенили, конечно, для нас не очень ценно, потому что мы не ведем торговли с Европой, народы которой покупают этого червеца по очень дорогой цене, употребляя его для приготовления великолепной алой краски, называемой кармином.

- Как бы то ни было, - заметил Эрнест, - вот второе растение, превосходящее ананас, который мы так восхваляли.

- Правда, - сказал я, - и в подтверждение твоих слов я укажу вам еще одну пользу, приносимую индейской смоковницей: ее густая листва образует изгороди, способные защитить жилища человека от посещения хищных зверей, а плантации - от набегов опустошающих их животных.

- Как, - вскричал Жак, - эти мягкие листья могут служить защитой! но при помощи ножа или палки не трудно уничтожить такую ограду!

И говоря это, он принялся кромсать палкой великолепную смоковницу.

Но один из ее листьев попал ему на ногу и вонзил в нее свои колючки. Это заставило нашего ветреника испустить громкий крик.

- Теперь ты догадываешься, - сказал я, - как подобная изгородь должна быть страшна для полунагих дикарей и для диких животных.

- И наше жилище следовало бы обнести такой изгородью, - заметил Эрнест.

- А я думаю, что не лишне было бы собрать и кошенили, - сказал Фриц. Краска эта могла бы нам при случае пригодиться.

- А по-моему, - возразил я, - благоразумие велит нам предпринимать пока только полезное. Приятному, дорогой Фриц, очередь еще наступит.

Мы продолжали наш разговор; он стал серьезен, и в течение его меня не раз изумляли рассудительные замечания Эрнеста. Не раз его жажда знаний истощала весь запас моих сведений о данном предмете.

Я не просмотрел еще библиотеки капитана, которую уложил в ящик, не желая оставлять в руках детей книг, недоступных их возрасту. Несколько раз Эрнест просил у меня ключ от этого сокровища. Но всему должно быть свое время, и не следовало ли нам прежде всего окончить самое необходимое, то есть обеспечить себе безопасность и материальное довольство?

Достигнув ручья Шакала, мы перешли через него и, после нескольких минут ходьбы, очутились у палатки, где нашли все в том же состоянии, в каком оставили при отправлении отсюда.

Фриц запасся изобильно порохом и свинцом. Я помог жене наполнить жестяной кувшин маслом. Младшие дети бегали за утками, которые, одичав, не подпускали их близко. Чтобы изловить их, Эрнест придумал средство, которое ему удалось. На конец нити он привязал кусочек сыра и пустил приманку плавать по воде, и, когда жадная птица проглатывала сыр, Эрнест потихоньку притягивал ее к себе. Повторив несколько раз эту проделку, он изловил всех уток, которые и были завернуты поодиночке в платки и помещены в наши охотничьи сумки.

Набрали мы также соли, но меньше, чем желали, потому что и без того у нас оказалось много клади; мы даже были вынуждены снять с Турка его пояс, чтобы и ему привязать часть клади.

Страшный, но совершенно бесполезный пояс был оставлен в палатке.

- Оружие подобно солдатам, - заметил Эрнест: - вне сражения они ни к чему не годны.

Мы пустились в путь. Шутки и смех, вызываемые движениями наших уток, и забавный вид нашего каравана заставили нас на время забыть тяжесть нашей ноши. Мы почувствовали усталость только по прибытии на место. Но наша добрая хозяйка поспешила поставить на огонь котелок с картофелем и пошла доить козу и корову, чтобы подкрепить нас едой.

Скоро были поставлены и приборы.

Ожидание ужина и заманчивого картофеля, который должен был составлять главное блюдо, прогоняли наш сон.

Но тотчас после ужина дети улеглись на свои койки. Помогавшая им мать, несмотря на свою усталость, смеясь, подошла ко мне.

- Знаешь, какую приставку маленький Франсуа сделал к своей молитве? Ни за что не угадаешь!

- Скажи мне прямо, - попросил я, - страшно хочется спать.

- "Благодарю тебя, Боже, за славный картофель, что ты вырастил на острове для маленького Франсуа, и за большие ананасы для лакомки Жака". И вслед затем он уснул.

- И он хорошо сделал, - сказал я, желая жене доброй ночи.

Все мы не замедлили погрузиться в мирный сон.

X

НОСИЛКИ. СЕМГА. КЕНГУРУ

Накануне я заметил на берегу моря много дерева, годного для устройства носилок, при помощи которых мы могли бы переносить тяжести, слишком большие для того, чтобы навьючивать их на спину наших животных.

И потому с восходом солнца я отправился на берег, в сопровождении разбуженных мною Эрнеста и осла.

Утренняя прогулка казалась мне полезной Эрнесту, в котором склонность к размышлению и мечтам поддерживала какую-то вялость и лень тела.

Осел тащил большую деревянную ветвь, которая, по моему расчету, должна была понадобиться мне.

- Ты нисколько не досадуешь, - спросил я сына в дороге, - что раньше обыкновенного покинул койку, в которой спал так хорошо? Не досадно тебе, что ты лишен удовольствия вместе с братьями стрелять птиц?

- О, теперь, когда я встал, - ответил Эрнест, - я очень доволен. Что касается до птиц, то их останется довольно на мою долю, потому что первым же выстрелом братья разгонят птиц, вероятно, не убив ни одной.

- Отчего же? - спросил я.

- Оттого, что они забудут вынуть из своих ружей пули и заменить их дробью. Да если б они и догадались сделать это, то будут стрелять снизу, не думая о том, что расстояние от земли до верхних ветвей слишком велико.

- Твои замечания верны, дорогой мой; но я нахожу, что, не надоумив братьев, ты поступил очень недружелюбно. Кстати о тебе: мне хотелось бы, чтоб ты был менее нерешителен, менее вял. Если бывают случаи, когда следует призадуматься и быть благоразумным, то есть другие, когда нужно уметь решиться быстро и настойчиво выполнить решение.

Среди дальнейшего доказательства, что если ценно благоразумие, то не менее ценна и быстрая решительность, мы достигли берега.

Действительно, я нашел на нем много жердей и другого дерева. Мы сложили значительное количество этого леса на нашу ветвь, которая представляла таким образом род первобытных саней. Между обломками я нашел также ящик, который, по прибытии к Соколиному Гнезду, я вскрыл ударом топора. В ящике оказались матросские платья и немного белья, смоченные морской водой. Когда мы приблизились к Соколиному Гнезду, частые выстрелы возвестили нам, что происходила охота. Но когда дети завидели нас, раздались радостные крики, и вся семья вышла к нам навстречу. Я должен был извиниться перед женой, что покинул ее, не предупредив и не простившись. Вид привезенного нами леса и надежда на удобные носилки для переноски наших запасов из палатки заставили смолкнуть кроткий упрек жены, и мы весело сели за завтрак. Я осмотрел добычу наших стрелков; она состояла из четырех дюжин птиц подорожников и дроздов, которые не окупали потраченного на них большого количества пороха и дроби.

Для сбережения запаса этих предметов, которого мы не могли возобновлять бесконечно, я научил своих неопытных охотников устраивать силки и ставить их на ветвях деревьев. Для устройства силков нам послужили волокна каратаса. Пока Жак и Франсуа были заняты этим делом, Фриц и Эрнест помогали мне делать носилки.

Мы работали уже некоторое время, когда поднялся страшный шум между нашей живностью. Петух кричал громче всей стаи пернатых. Жена пошла посмотреть, не порождена ли эта суматоха появлением какого-либо хищного животного, но увидела только нашу обезьянку, которая бежала к корням смоковницы и исчезала под ними.

Из любопытства жена последовала за нею и нагнала ее, когда животное готовилось разбить яйцо, чтобы съесть его. Осмотрев пустоты под окрестными корнями; Эрнест нашел большое число яиц, которые Кнопс спрятал себе в запас. Обезьянка была очень падка на эту пищу, и жадность побудила ее красть и прятать яйца, по мере того как их клали куры.

- Теперь я понимаю, - сказала жена, - почему я часто слышала клохтанье кур, какое они издают, снесши яйцо, и нигде не могла найти его.

Воришка был наказан, и мы порешили привязывать его на те часы, в которые обыкновенно неслись куры. Но впоследствии нам самим случалось прибегать к помощи обезьянки для отыскивания яиц, снесенных курами не в гнезде.

Жак, влезший на дерево для того, чтобы расставить силки, спустившись, объявил нам, что голуби, привезенные нами с корабля, построили себе на ветвях гнездо. Я порадовался этому известию и запретил детям стрелять в крону дерева, чтобы не ранить голубей и их птенцов. Я даже раскаивался в том, что подал детям мысль ставить силки. Но силки я не решился запретить на том соображении, что уже запрет стрелять в крону дерева опечалил моих маленьких охотников, которые, может быть, видели в нем только скупость на порох и дробь. Маленький Франсуа с обычным своим простодушием спросил меня, нельзя ли посеять порох на особом поле, за которым он обязывался даже, в случае нужды, ходить, лишь бы братья могли охотиться вволю. Мы позабавились этой мыслью ребенка, которая обнаружила в нем, по крайней мере, столько же доброты, сколько незнания.

- Крошка ты мой, - сказал ему Эрнест, - порох не растет, а приготовляется из смеси толченого угля, серы и селитры.

- Я не знал этого, - возразил Франсуа, который не отказывался от случая узнать что-либо: - благодарю тебя, что сказал мне.

Предоставив молодому ученому удовольствие поучать своего брата, я до такой степени отдался устройству носилок, что жена моя и два младших сына успели ощипать кучу убитых птиц, прежде чем я заметил это. Количество дичи убедило меня в том, что употребление силков понравилось детям. Хозяйка нанизала всю эту мелкую дичь на длинную и тонкую шпагу, привезенную с корабля, и готовилась зажарить всю нанизанную дичь разом. Я поздравил ее с приобретением вертела, но заметил, что она готовит втрое большее количество дичи, чем какое нам нужно для обеда.

Она отвечала, что решилась зажарить всю дичь, услышав от меня, что садовых подорожников можно заготовить в запас, полусжарив их и положив в масло.

Мне осталось только поблагодарить жену за предусмотрительную боязливость.

Носилки были почти совсем готовы; я решился после обеда вновь сходить к палатке и объявил, что, как и утром со мной пойдет один Эрнест. Мне хотелось преодолеть в нем его леность и боязливость.

Перед нашим уходом Франсуа снова рассмешил нас простодушным вопросом.

- Папа, - сказал он. - Эрнест говорит, что человек согревается от ходьбы и бега. Значит, если я буду бегать слишком скоро, то могу и загореться.

- Нет, друг мой, хотя от шибкого бега и согреешься, но ни дети, ни даже взрослые не могут бегать так скоро, чтобы тело их, от трения частей, могло загореться. К тому же тело человека не сухое дерево, чтоб могло воспламениться. И потому успокойся и бегай, сколько тебе угодно.

- Это хорошо, - сказал Франсуа, - я люблю бегать, а тут стал было бояться.

Перед нашим уходом Фриц подарил нам чехол, в который можно было вложить столовый прибор и даже топорик. Я признал работу очень искусной и, обняв по очереди всю оставшуюся семью, отправился. Осел и корова были запряжены в носилки. Эрнест и я, взяв в руки по бамбуковой трости, вместо плетки, и вскинув на плечи наши ружья, пошли по бокам вьючных животных. Билль бежал за нами.

Мы пошли через ручей и без всяких приключений прибыли к палатке.

Отпряженные животные были пущены пастись, а мы нагружали носилки, поставив на них бочонок масла, бочонок пороху, пуль и дроби, сыры и некоторые другие запасы.

Эта работа заняла нас до такой степени, что мы не заметили, как осел и корова перешли обратно ручей, - вероятно, привлеченные видом и запахом раскошного луга, расстилавшегося по другую сторону ручья.

Я послал за ними Эрнеста, предварив его, что сам поищу удобное место для купанья, которое освежило бы нас после нашей продолжительной ходьбы.

В осмотренной мною внутренней части залива Спасения я нашел место, где стоявшие на песчаной почве скалы образовали как бы отдельные купальни. Не раздеваясь, я несколько раз крикнул Эрнеста; но он не ответил. Встревоженный, я пошел к палатке, все еще зовя его, но также тщетно. Я уже начал опасаться какого-либо несчастного случая, когда увидел Эрнеста, близ ручья: лежа под деревом он спал. Невдалеке от него мирно паслись осел и корова.

- Маленький лентяй! - закричал я ему, - вот как ты заботишься о скотине! Она могла вновь перейти через ручей и заблудиться.

- Этого опасаться нечего, - с уверенностью возразил мне сонуля, - я снял с моста несколько досок.

- Вот как! Леность придала тебе изобретательности. Но, вместо того чтобы спать, ты мог бы лучше набрать в дорожный мешок соли, на которую мать рассчитывает, о чем кажется, она тебе и говорила. Набери же, дружок, соли, а потом приходи ко мне за первый выступ скал, где я намерен выкупаться.

Говоря это, я указал Эрнесту рукой выбранное мною место и удалился.

Пробыв в воде около получаса, я удивлялся тому, что Эрнест не является, и потому оделся и отправился посмотреть не заснул ли он снова. Едва сделал я несколько шагов, как услышал его крик:

- Папа! папа! помоги мне: она утащит меня!

Я побежал на крик и увидел моего маленького философа, невдалеке от устья ручья, лежащим на брюхе на песке и держащим в руке лесу, на конце которой билась огромная рыба.

Я подбежал к нему именно вовремя, чтобы не дать уйти великолепной добыче, так как силы Эрнеста истощались. Я схватил лесу и вытащил рыбу на отмель, где мы и овладели нашей добычей, но не раньше как Эрнест вошел в воду и оглушил рыбу ударом топора.

Это была семга, весом по крайней мере футов в пятнадцать.

Я поздравил сына не только с удачей или искусством в рыбной ловле, но и относительно предусмотрительности, с которой он захватил с собой удочки.

Пока он в свою очередь купался, я потрошил и натирал солью семгу и несколько других, гораздо меньших рыб, которых Эрнест, поймав, завернул в свой платок.

Я положил на прежнее место снятые с моста доски, и когда Эрнест воротился, мы запрягли наших вьючных животных и направились обратно к Соколиному Гнезду.

Мы шли около четверти часа по окраине луга, когда Билль, залаяв, бросился в густую траву, из которой вскоре появилось животное толщиной, приблизительно, с овцу, которое обратилось в бегство, прыгая необыкновенно высоко и далеко. Я выстрелил, но слишком поспешно, и дал промах. Эрнест, предуведомленный моим выстрелом и стоя в том направлении, по которому побежало животное, выстрелил в свою очередь и положил добычу на месте.

Мы побежали, чтобы скорее рассмотреть попавшуюся нам дичь.

Животное представляло морду и цвет шерсти, подобные мышиным, уши зайца, хвост тигра, чрезвычайно короткие передние лапы и чрезвычайно длинные задние. Я долго присматривался к нему, не будучи в состоянии назвать его. Что же касается до Эрнеста, то радость победы мешала ему отдаться своей обычной наблюдательности. Его занимала только важность добычи.

- Что скажут мать и братья, - вскричал он, - когда увидят такую большую дичь и еще узнают, что убил ее я!

- Да, дружок, у тебя верный глаз и твердая рука. Но мне хотелось бы узнать название твоей добычи. Рассмотрим ее попристальнее, и нам, может быть, удастся...

Эрнест прервал меня:

- У нее, - сказал он, - четыре резца, и потому животное может принадлежать к отряду грызунов.

- Справедливо, - сказал я, - но у него под сосцами мешок, а это составляет отличительный признак сумчатых. И, кажется, я не ошибусь, если скажу, что перед нами лежит самка кенгуру, животное неизвестное естествоиспытателям до открытия Новой Голландии знаменитым мореплавателем Куком, который первый видел и описал это животное. И потому ты можешь считать свою сегодняшнюю охоту действительно необыкновенной.

- Папа, - заметил Эрнест, - ты так радуешься за меня и нисколько не досадуешь на то, что тебе не удалось убить животное самому?

- Потому что я люблю моего сына больше себя, и его успех радует меня сильнее собственного.

Эрнест бросился мне на шею и поцеловал меня.

Кенгуру был взвален на сани, и по пути я передал Эрнесту все, что знал об этом животном, об его коротких передних ногах, о длинных задних и об его хвосте, на который оно опирается как бы на пятую ногу, заменяющую ему слишком короткие передние ноги.

Едва завидели нас оставшиеся в Соколином Гнезде дети, как подняли радостный крик и побежали на встречу нам в забавном наряде. На одном была длинная рубаха; другой терялся в широких синих штанах, хватавших ему под мышки; третий был почти скрыт в балахоне, спускавшемся до пят и уподоблявшем его вешалке.

Видя, что они приближаются торжественно, подобно театральным героям, я спросил их о поводе к этому переодеванию. Они объяснили мне, что во время моего отсутствия мать решила вымыть их одежду и потому, в ожидании, чтоб последняя высохла, они должны были надеть эту, найденную в ящике, привезенном нами с берега.

Посмеявшись над выходками, внушенными детям этим нарядом, все окружили сани, с целью освидетельствовать кладь. Хозяйка поблагодарила за привезенные нами масло, соль и рыбу; внимание же детей обратилось преимущественно на семгу и кенгуру, которого Эрнест с гордостью показывал своим братьям.

Жак и Франсуа восторгались этой добычей. С несколько иным чувством отнесся к ней Фриц; он посматривал на нее с какой-то досадой. Но в то же время мне показалось, что он старается подавить в себе это побуждение зависти.

- Папа, - сказал он, подойдя ко мне, - возьмешь ли меня с собой в следующий раз, когда пойдешь куда-либо?

- Да, мой друг, - ответил я. И я прибавил ему на ухо: - хотя бы для одного того, чтобы наградить тебя за ту внутреннюю борьбу, которую ты только что выдержал и из которой вышел победителем.

Фриц обнял меня, и подойдя к Эрнесту, искренно поздравил его с удачей и искусством, доказывая мне этим, что пылкость его характера отнюдь не уменьшала его доброты.

С другой стороны, я с удовольствием заметил скромность Эрнеста, который с нежной внимательностью умолчал о том, что я промахнулся по кенгуру.

По разгрузке саней, я раздал нашим животным некоторое количество соли, которой они были лишены в последнее время и которой сильно обрадовались. Кенгуру был привешен к ветви дерева, а мы поужинали наловленной Эрнестом мелкой рыбой и картофелем. Ночь мы провели в своем воздушном жилище.

XI

ВТОРАЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ

На следующий день я поднялся очень рано, позвал Фрица и сообщил ему, что он будет сопровождать меня во второй поездке на корабль. Жена, услышав мои слова, восстала, как я и ожидал, против новых опасностей, которым мы хотели подвергнуться. Я снова обратился к ее благоразумию, доказывая, что с нашей стороны было бы просто непростительно, если бы мы из недостатка решимости отказались от сотни полезных вещей, которые могли еще находиться на корабле.

Потом я спустился с дерева и снял с кенгуру его красивую серую шкуру. Мясо его было разделено на две части: одну мы решили тотчас же съесть, а другую посолить в запас.

После завтрака я попросил Фрица положить в наши охотничьи сумки огнестрельных запасов, налить в тыквы воды и собрать оружие, которое мы должны были взять с собой. Готовясь отправиться, я стал звать Жака и Эрнеста, чтобы дать им несколько советов относительно употребления времени в наше отсутствие. Они не откликались, и потому я спросил жену, куда они могли уйти. Жена ответила, что они, вероятно, отправились копать картофель, так как, казалось ей, они высказывали намерение сделать это. Заметив, что они взяли с собой Турку, я успокоился. Итак, не ожидая их, мы отправились, оставив Билля в Соколином Гнезде.

Подойдя к мосту Шакала; мы вдруг услышали на некотором расстоянии крики и смех, и вскоре увидели Эрнеста и Жака выходящими из-за кустов. По-видимому, они очень забавлялись тем, что провели нас. Я строго побранил их за то, что они ушли, не предуведомив нас. Они сознались, что поступили таким образом в надежде, что я возьму их с собой на корабль. Я разъяснил им, что этого нельзя было сделать, во-первых, потому, что их долгое отсутствие встревожило бы мать, и, во-вторых, потому, что их присутствие на плоту было бы скорее обременительно, чем полезно. Затем я отправил их к матери, поручив сказать ей, что, может быть, Фрицу и мне придется заночевать на корабле. При отправлении у меня не хватило духу сообщить доброй жене это мое намерение.

- Постарайтесь, - сказал я, - вернуться раньше полудня. Обращаясь к фрицу, я прибавил: - А чтобы они не могли сказать, что не знали времени, то дай Эрнесту свои часы; ты возьмешь на корабле другие для себя и еще одни для Жака.

Мальчики не заставили долго просить их и отправились к Соколиному Гнезду. Вскоре Фриц и я уже плыли на нашем плоту из чанов, и течение быстро и без приключений принесло нас к кораблю. Первым моим делом было поискать лесу для постройки по мысли Эрнеста плота, на который возможно было бы накладывать гораздо больший груз, чем на наш плот из чанов.

На корабле мы нашли большое число пустых бочек, предназначенных для воды. Мы выбрали из них дюжину, связали выбранные бочки брусьями, которые накрепко прибили гвоздями; затем поверх бочек я настлал пол и обнес его перилами около двух футов вышиною.

Эта работа отняла у нас большую часть дня. Когда мы закончили ее, было уже слишком поздно, чтобы успеть хорошо нагрузить новый плот и возвратиться на берег.

И потому мы ограничились общим обзором корабля, как бы перечнем предметов, которые мы признавали стоящими перевозки. Затем Фриц и я удалились в каюту капитана. После скромного ужина мы заснули на прекрасных матрацах.

На другой день мы поднялись с рассветом, здоровые и свежие, и принялись нагружать наши плоты.

Прежде всего мы осмотрели комнату, в которой спали, затем мы посетили помещение, которое занимали с семьей во время плавания, и я захватил все, что могло быть нам или полезным, или дорогим по воспоминаниям. После этого мы обошли и другие каюты, снимая с них замки, переплеты окон, сами окна, даже двери. В добычу вошли еще два полные чемодана; но особенно порадовали меня найденные ящики с орудиями плотника и оружейника. На минуту ослепил нас ящик с золотыми и серебряными часами, табакерками, кольцами; но еще гораздо сильнее привлекли наше внимание мешки с овсом, горохом, кукурузой и европейские плодовые деревья, которые были тщательно завернуты и сохранены для посадки на другом материке. С нежным чувством осматривал я эти произведения моей дорогой родины, грушевые, вишневые деревья, виноградные лозы, и дал себе слово попытаться акклиматизировать их на нашем острове. Как обрадовались мы, найдя, кроме того, полосы железа, колеса, заступы, кирки и, особенно, ручную мельницу. При нагрузке корабля, долженствовавшего перевезти нас на новый материк, не было забыто ни одного предмета, который мог оказаться полезным во вновь устраиваемой колонии. Мы не могли захватить всего. И потому не мудрено, что ящичек, полный серебряными монетами, едва удостоил нашего взгляда. Могли ли сравняться предметы условной ценности с предметами практически полезными? Из ящика с драгоценностями мы взяли только двое часов, обещанных братьям Фрица. Он попросил у меня позволения взять еще удочку, пару гарпунов и случайно найденное веревочное мотовило.

Погрузка всех этих вещей заняла половину дня; наступило время отплыть. Не без труда спустили мы на воду свой второй плот, который связали бок о бок с первым. Оба они были сильно нагружены. К счастью, подул благоприятный ветер и наполнил распущенный мною парус.

Я правил рулевым веслом, и распущенный парус мешал мне видеть действия Фрица, сидевшего на передней части плота. Вдруг я услышал шум от быстрого вращения мотовила.

- Фриц, что ты делаешь? - вскричал я.

Мне отвечал радостный крик:

- Попал, не уйдет!

Дело касалось огромной черепахи, которую Фриц увидел спящей на поверхности воды и в которую он смело и искусно вонзил гарпун. Животное, раненое в шею, тащило наш плот с ужасающей быстротой. Я поспешно спустил парус и бросился на нос плота, чтобы обрубить веревку гарпуна; но Фриц умолял меня не отказываться от такой прекрасной добычи, уверяя, что он перережет веревку, лишь только мы будем в опасности.

Влекомые животным, мы двигались с изумительной быстротой. Мне трудно было править рулевым веслом и исправлять толчки, которые наш буксирный пароход давал плоту. Вскоре, заметив, что черепаха направляется в открытое море, я поднял парус. Ветер дул к берегу, и животное, почувствовав слишком большое препятствие, переменило направление и поплыло к земле. Наконец, мы стали на дно, на расстоянии ружейного выстрела от берега, против Соколиного Гнезда. Я соскочил в воду, чтобы добить черепаху топором. Она лежала на песке, как бы сев на мель. С первого же удара топора голова ее отделилась от туловища. Фриц в восторге выстрелил в воздух, чтобы уведомить наших, и они скоро прибежали на берег.

С каким восторгом, с какими ласками они встретили нас! Жена кротко упрекнула меня за долгое отсутствие. Фриц рассказал наше приключение с черепахой. Мать содрогалась от опасности, которой мы подвергались, и все удивлялись ловкости Фрица, сумевшего попасть именно в шею, которая, во время сна животного, выставляется из-под черепа.

Двое из детей отправились к Соколиному Гнезду за вьючными животными, которых привели запряженными в сани. На последние были положены матрацы и черепаха, весившая пудов двадцать. Мы едва подняли ее соединенными силами. Остальной груз был перенесен на берег, на такое расстояние, чтоб его не могло захватить море, а плоты наши были прикреплены при помощи кусков свинца, врытых в землю. По дороге к Соколиному Гнезду дети засыпали нас вопросами. Особенно любопытство их возбуждал упомянутый Фрицем ящик с драгоценностями. Жак просил дать ему часы, маленький Франсуа - мешок с деньгами.

- Не посеять ли их хочешь? - спросил я, смеясь.

- Нет, папа, - ответил он, - я сберегу их к ярмарке, когда приедут купцы; тогда я куплю пряников...

Это намерение сильно насмешило нас.

По прибытии к Соколиному Гнезду, я тотчас занялся тем, что снял с черепахи ее череп. Мясо я разрезал на куски, прося жену изжарить их к обеду.

- Дай мне только срезать висящие по сторонам зеленоватые клочья, сказала она.

- Нет, дружочек, - возразил я, - это черепаший жир, самая вкусная часть животного.

- Папаша, - попросил Жак, - дай мне череп.

И другие дети стали просить череп. Я заметил им, что череп по праву принадлежит Фрицу.

Но, желая знать, на что употреблял бы череп каждый из детей, если б череп был отдан ему, я сперва спросил об этом Жака.

Он объявил, что приготовил бы из него хорошенький ботик для прогулок по ручью.

Эрнест, более всего помышлявший о своей безопасности, предполагал сделать из него щит для защиты от дикарей.

Маленький Франсуа мечтал о постройке хорошенькой избушки, на которую он положил бы череп в виде крыши.

Фриц еще не высказывал своего намерения.

- А ты, Фриц, - спросил я: - на что употребишь ты череп?

- Я, папа, - ответил он: - сделаю из него водоем и поставлю его около ручья, чтобы мама могла всегда черпать из него свежую воду.

- Хорошо, - воскликнул я: - это намерение общеполезное, и его следует исполнить, как только у нас будет глина.

- Глина! - вскричал Жак, - я сложил большую кучу глины под корнями соседнего дерева.

- Тем лучше, - сказал я, - но где же нашел ты ее?

- Он принес ее с холма, - поспешила ответить жена: - и при этом выпачкался до того, что я должна была перемыть все его платье.

- Я не виноват, мама, - возразил ветреник. - Там было так скользко, что я упал. Это-то и указало мне глину.

- А слушая тебя сегодня утром, я подумала, что ты нашел глину не случайно, а нарочно отыскивал ее.

- Когда водоем будет устроен, - сказал Эрнест тоном ученого, - я положу в него растения, которые я нашел сегодня и которые кажутся мне видом редьки. Растение это скорее кустарник, чем травянистое. Я не решился отведать его корней, хотя наша свинья ела их с удовольствием.

- Ты поступил благоразумно, сын мой. Снова повторяю вам, что пища, годная некоторым животным, может быть вредна человеку. Покажи мне эти корни и расскажи, где ты нашел их.

- Бродя по окрестности, я увидел нашу свинью, которая рыла землю около одного куста; я подошел и увидел, что она жрет толстые корни этого куста. Я отнял их и сейчас принесу показать тебе.

Внимательно осмотрев корни, я сказал: - Если я не ошибаюсь, то ты сделал драгоценное открытие, которое, вместе с находкой картофеля, может навсегда избавить нас от голода. Мне кажется, корни эти - корни маниока, из которых в Восточной Индии приготовляют хлеб, называемый кассавою. Но для употребления корней в пищу они должны быть подвергнуты особой обработке, которая устранила бы из них содержимый ими ядовитый сок.

Эта беседа не мешала нам продолжать переносить привезенные запасы.

Я отправился с детьми во второй поход, чтобы до наступления ночи перевезти вторую часть груза. Мать осталась дома, в сообществе Франсуа, который не пренебрегал ролью поваренка, доставлявшей ему всегда какое-нибудь лакомство. Расставаясь с ними, я объявил, что в награду за наши труды мы рассчитываем на царский ужин, изготовленный из черепашьего мяса.

По дороге Фриц спросил меня, не принадлежит ли пойманная нами черепаха к тому ценному виду, череп которого служит для гребенок, табакерок и других изделий, и не будет ли жаль употребить череп нашей добычи на водоем.

Я ответил Фрицу, что черепаха, о которой он говорит, составляет другой вид, называемый каретой черепитчатой, и что мясо ее не годно в пищу. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о способе, которым отделяют верхний пласт черепа, прозрачный и отлично полируемый.

Прибыв к плоту, мы нагрузили сани множеством предметов, - между прочим, ручной мельницей, которая, по открытии нами маниока, казалась мне чрезвычайно полезной.

По нашему возвращении к Соколиному Гнезду, жена с улыбкой подошла ко мне.

- Ты вынес два дня самой тяжелой работы. Чтобы подкрепить твои силы, я предложу тебе напиток, который ты никак не ожидаешь найти здесь. Пойдем к этому благодетельному источнику.

Я пошел за женой и у основания невысокой смоковницы увидел бочонок, наполовину врытый в землю и прикрытый густыми ветвями.

- Бочонок этот я изловила на берегу моря, - сказала жена. - Эрнест думает, что это канарское вино; желаю, чтоб он говорил правду.

Я проделал в бочонке дыру, вставил в нее соломинку и убедился, что Эрнест не ошибся. По телу моему разлилась приятная теплота.

Когда я стал благодарить жену, меня окружили дети, прося дать им отведать этого нектара. Я передал им соломинку, но они стали пить вино с такой жадностью, что я вынужден был прекратить эту забаву и побранить детей, из боязни, чтобы они не опьянели.

Выслушав выговор, они в смущении удалились. Чтобы избавить их от этого чувства, я предложил им помочь мне поднять на дерево, при помощи блока, привезенные с корабля матрацы.

По окончании этого труда жена пригласила нас ужинать. Черепаха Фрица, хорошо приготовленная, вызвала общие похвалы.

- Какая она некрасивая, - говорил Франсуа, растянувшись на своем матраце и потирая глаза, - а какая хорошая! - Правда, Жак?

Но Жак уже спал; наши матрацы произвели свое действие.

XII

ТРЕТЬЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ. ПИНГВИНЫ

Беспокоясь о судьбе наших двух плотов, прикрепленных у берега довольно непрочно, я поднялся до рассвета, чтобы пойти осмотреть их. Вся семья покоилась в глубоком сне. Я тихо спустился с дерева. При виде меня проснувшиеся уже собаки стали прыгать около и ласкаться, как бы понимая, что я отправляюсь из дома. Петух и куры весело хлопали крыльями и слетели с насестей. Овцы и коза уже ели свежую траву. Я поднял лениво лежавшего осла и, к великому его неудовольствию, запряг его одного в сани, не желая утомлять еще недоенную корову. В сопровождении двух собак я отправился на прибрежье.

Я нашел наши два плота в хорошем состоянии оставленными на суше бывшим тогда отливом. Я взвалил на осла ношу небольшую, желая сберечь его силы для дальнейшей работы и поскорее вернуться к Соколиному Гнезду. Каково же было мое удивление, когда, возвратившись к дереву, я увидел, что никто из семьи еще не подымался, хотя солнце стояло уже высоко. Я принялся бить палкой по медной посуде, производя шум, способный внушить мысль о нападении диких.

Скоро на галерейке появилась жена, казавшаяся совершенно смущенной от своего промаха. Я поднялся к ней.

- Это матрацы, - сказала она, - до такой поры продолжили мой сон. Бедные дети также испытывают их силу, потому что едва могут протереть глаза.

Действительно, маленькие сонули зевали, потягиваясь, и, казалось, вовсе не были расположены подняться с постелей.

- Вставайте, вставайте! - крикнул я громко. - Не ленитесь, дорогие мои!

Первым поднялся Фриц. Эрнест явился последним, и его наружность свидетельствовала до какой степени ему тяжело было расстаться с постелью.

- Неужели ты до того ленив, - сказал я, - что позволяешь опередить себя маленькому Франсуа?

- Ах, как приятно, - сказал он, подымая отяжелевшие руки, проснувшись, снова засыпать. Я попросил бы будить себя каждый день за два часа до рассвета, чтобы только иметь удовольствие снова засыпать.

- Какая утонченная леность! - воскликнул я. - Если ты отдаешься таким образом лености, то вырастешь бессильным и нерешительным.

Он сделал над собой усилие, чтобы прогнать остаток сонливости, и я замолчал.

Когда все собрались, мне пришлось выслушать общее восхваление матрацов; решительно, койки не могли с ними равняться. Мы наскоро позавтракали и отправились на прибрежье, чтобы окончить перевозку оставленных на нем вещей.

Два похода были совершены в очень короткое время, и так как я заметил, что вода прибывала и уже доходила до плотов, то решился воспользоваться этим обстоятельством и переправить плоты в залив Спасения, где они подвергались меньшей опасности, чем на отмели пред Соколиным Гнездом.

Я отправил жену и трех младших детей и, вместе с Фрицем, стал ожидать, чтоб вода подняла плоты.

Но Жак, замешкавшись на берегу, смотрел на нас до того печально, что я не мог противиться его молчаливой мольбе и решился взять его с собой.

Скоро волны подняли нас, и, соблазнившись хорошей погодой, я направил плоты не в залив Спасения, а снова к кораблю. Но мы прибыли на него так поздно, что на большой или важный груз не оставалось время.

Тем не менее мы осмотрели все закоулки корабля, чтобы собрать несколько предметов и не вернуться с пустыми руками.

Вскоре я увидел Жака, двигавшего перед собой тачку и радовавшегося тому, что при помощи ее он будет в состоянии, не уставая, перевозить довольно большие тяжести.

Фриц объявил мне, что за дощатой перегородкой открыл разобранную на части пинку* со всеми принадлежащими к ней снастями и даже двумя маленькими пушками.

______________

* Маленькое судно с квадратной кормой.

Эта весть сильно обрадовала меня: я бросил работу, чтобы немедленно увериться в рассказе. Фриц не ошибся; но я тут же заметил, что спуск пинки в воду будет стоить нам огромных усилий.

И потому мы отложили это дело до другого дня; на этот раз приходилось удовольствоваться некоторой домашней утварью и посудой: котлами, сковородами, тарелками, стаканами и тому подобное. Я присоединил к этим вещам жернов, терку, новый бочонок пороху, другой с ружейными кремнями. Не только не была забыта Жакова тачка, но мы захватили еще несколько тачек, которым очень обрадовались. Все это нам нужно было нагрузить как можно поспешнее, чтобы на обратном пути не быть застигнутыми ветром с суши, который поднимался каждый вечер.

Гребя к берегу, мы увидели на нем множество стоявших маленьких существ, которые казались одетыми в белые платья, по-видимому, смотрели на нас с любопытством и по временам даже братски протягивали к нам руки.

- Не в стране ли мы пигмеев? - смеясь спросил я Жака.

- Или в стране лилипутов? - вскричал он.

- Я думаю, - сказал Фриц, что перед нами стая птиц; я вижу их клювы, а что мы приняли за руки, то верно их крылья.

- Ты прав, дорогой мой: - эти существа, принятые нами за сверхъестественные, не более как пингвины. Эти птицы отлично плавают; но природа наделила их такими короткими крыльями, сравнительно с величиной их тела и ногами, устроенными до того неудобно для ходьбы, что когда они стоят на земле, то к ним очень легко подойти. Притом, они до того ленивы, что даже приближение человека едва сгоняет их с места.

Когда мы приблизились к берегу на несколько сажень, Жак внезапно вскочил в воду, вооруженный одним из наших весел, и прежде чем пингвины обеспокоились нашим приближением, он ударил и свалил нескольких. Остальные, при виде такого грубого поступка, разом, как бы по команде, нырнули в воду и исчезли.

Оглушенных Жаком мы связали и положили на берегу.

Время было слишком позднее, чтобы мы могли приняться за разгрузку наших плотов. Мы положили на тачки только пингвинов, терки, несколько кухонной посуды и почти бегом добрались до Соколиного Гнезда, где, как и всегда, наше прибытие возбудило живую радость. Собаки известили о нашем прибытии громким лаем. Мать пришла в восторг от находки тачек; дети с любопытством осматривали клад. Табачные терки вызвали легкие насмешливые улыбки, которые я не хотел заметить. Затем всякий с изумлением рассматривал пингвинов, из которых многие пришли в чувство. Я велел привязать их к нашим гусям и уткам, чтобы приучить нашу новую живность к пребыванию на птичнике.

Деятельная хозяйка показала мне, со своей стороны, большой запас собранных в наше отсутствие картофеля и маниоковых корней. Затем маленький Франсуа сказал мне с таинственным видом:

- Папа, как ты удивишься, когда мы скоро соберем кукурузу, тыквы, огурцы и овес. Мама посадила их много, много.

- Маленький болтушка! - вскричала мать, - зачем выдал ты меня? Мне так хотелось изумить папу!

- Благодарю за твое желание, дорогая моя, - сказал я жене, обнимая ее, - но откуда взяла ты эти семена?

- Все из моего волшебного мешка! - отвечала она, улыбаясь и взглянув на детей, которые на этот раз не решились оспаривать предусмотрительности матери. - Видя, что вы постоянно заняты поездками на корабль, - прибавила она, - я подумала, что вам некогда будет устроить огород. И потому я приняла эту заботу на себя. Я воспользовалась полем из-под картофеля и, чтобы преобразовать это поле в огород, мне стоило только замещать каждое вырванное нами растение несколькими семенами.

Я поздравил жену с отличной мыслью. Фриц, желая обрадовать мать, сообщил ей о найденной нами пинке. Но наши поездки в море причиняли жене слишком большое беспокойство, чтобы она могла порадоваться тому, что у нас будет для них лишнее средство. Однако она несколько успокоилась, когда я объяснил ей, что так как эти поездки неизбежны, то для нас же безопаснее будет ездить на настоящем судне, чем на негодных плотах из бочонков и бочек.

С наступлением ночи я отправил всех спать, объявив детям, что завтра научу их новому ремеслу.

XIII

ПЕКАРНЯ

Едва проснувшись, дети, возбужденные моими вчерашними последними словами, торопились выведать у меня, какому новому ремеслу я хочу научить их.

- Ремеслу булочника, - отвечал я.

- Но, - вскричал Жак, - у нас нет ни печи, ни муки!

- Муку мы добудем из маниоковых корней, а печь заменим сковородами, привезенными вчера с корабля.

Так как удивленные взоры детей, казалось, требовали более подробных объяснений, то я рассказал детям свойства маниоковых корней и употребление их дикими народами. Я попросил жену изготовить мешок из парусины, между тем как дети, снабженные терками, ожидали моих дальнейших указаний, готовые приняться за дело. Корни маниока были тщательно вымыты. Я роздал их мальчикам и научил как тереть эти корни, предостерег детей, чтобы они пока не пробовали их на вкус. Дети ревностно принялись за работу, посмеиваясь своему новому ремеслу, и вскоре наготовили изрядное количество муки, которая походила на сырые опилки.

- Это великолепное блюдо отрубей, - смеясь сказал Эрнест, не прерывая своей работы.

- В первый раз слышу, - подхватил Жак, - чтобы можно было готовить хлеб из редьки.

Даже жена, по-видимому, сомневалась в моем искусстве в качестве пекаря. И потому, сшив по моей просьбе мешок, она поставила на огонь картофель на случай, если мой опыт не удастся. Но я не терял бодрости.

- Перестаньте смеяться, господа: вы не преминете сознаться в достоинствах маниока. Он составляет главную пищу многих племен Нового Света и даже некоторыми европейцами предпочитается пшеничному хлебу. Не обещаю вам сегодня же хорошо поднявшихся пирогов; но дам вам, по крайней мере, образчики, которые дозволяют нам судить о питательности маниока, если только нам попались хороший вид и здоровые особи.

- Значит, есть несколько видов маниока? - спросил Эрнест.

- Насчитывают три вида - ответил я. - Первые два вида, если их употреблять в пищу сырыми, очень вредны; третий вид совершенно безвреден. Но первые предпочитаются, потому что они дают больше корней и поспевают скорее.

- Как! - вскричал Жак, - растение ядовитое предпочитают безвредному; да это безумие! Что до меня, то я заранее отказываюсь от твоих ядовитых пирогов.

- Успокойся, трусишка, - сказал я, - нашу муку, прежде употребления ее в пищу, достаточно сильно выжать, чтобы ничего не бояться.

- Зачем же выжимать ее? - спросил Эрнест.

- Чтобы лишить ее яда, который содержится только в соку. По удалении же яда, остается пища весьма здоровая и вкусная. Впрочем, из предосторожности, мы станем есть наши пироги не раньше, как испытав их на обезьянке и курах.

- Но, - живо возразил Жак, - мне вовсе не хотелось бы отравить нашего Кнопса.

- Не бойся, - сказал я, - уже не в первый раз твоя обезьянка послужит нам в пользу своим природным инстинктом. И могу тебя уверить, что если пища, которую мы дадим ей, будет содержать яд, то обезьянка не станет есть ее, а, едва отведав, бросит.

Успокоенный моими словами, Жак взял свою терку, которую отложил было, и снова принялся за работу. Скоро запас наш показался мне достаточным. Эта сырая мука была сложена в парусинный мешок, сшитый женой, и я завязал его отверстие. Для выжимки муки я сложил несколько досок под корнями одного из деревьев. Мешок с мукой был положен на доску и накрыт другой; на один конец последней я положил камни, куски железа и другие очень тяжелые предметы; противоположный конец я стал нажимать при помощи рычага, пропущенного под один из корней дерева. Вскоре из мешка потек обильный сок. Дети были изумлены успехом моего изобретения.

Когда сок перестал течь, дети стали торопить меня приняться за приготовление хлеба.

Я ослабил их нетерпение, сказав, что в этот день мы приготовим пробный пирог для животных.

Я разложил муку на солнце, чтобы просушить ее; потом взял небольшое количество муки, замесил его на воде, тщательно вымесил тесто и приготовил из него лепешку, которую поставил, на одной из наших сковородок, на огонь. Вскоре поспела лепешка, запах и цвет которой обещали нам лакомый кусочек. Потребовалось все мое влияние, чтобы воспрепятствовать детям отведать лепешки.

- Как она хорошо пахнет! - сказал Эрнест: - как жаль, что ее нельзя съесть.

- Папа, дай мне маленький кусочек! - воскликнул Жак.

- Самый маленький, - прибавил Франсуа, показывая кончик мизинца.

- Что же, разве яд уже не пугает вас, лакомки? - спросил я. Кажется, мы можем сделать опыт. Но благоразумие требует, чтоб мы предварительно узнали мнение Кнопса.

Когда лепешка простыла, я накрошил ее перед обезьяной и курами, и с удовольствием увидел, что они стали жадно глотать крошки. Однако испытание муки нами самими я отложил. И потому голод детей, сильно возбужденный запахом и заманчивым видом лепешки, был утолен картофелем.

Во время обеда разговор, естественно, коснулся нового открытия. Я рассказал детям, что маниоковый хлеб зовется обыкновенно кассавой, и сообщил сведения об известных мне ядах, стараясь излагать дело как можно проще. Я предостерег детей от плодов маншинеля ядовитого, который мог встретиться на нашем острове. Я описал эти опасные плоды, чтобы дети не соблазнились их привлекательным видом. В сотый раз я закончил свой рассказ просьбой, чтобы дети не ели ничего, им незнакомого.

После обеда мы пошли посмотреть, не случилось ли чего с нашими курами от маниокового хлеба. К немалой радости нашей все они оказались здоровыми; прыжки Кнопса при нашем приближении также удостоверяли нас, что и его здоровье не потерпело. Затем я предложил приняться вновь за печенье. "За работу! - воскликнул я, - и дружно!" Я роздал необходимые орудия. Дети чуть не прыгали от радости. В минуту были зажжены костры и поставлены квашни. Дети изо всего делают игру, и потому лепешкам были преданы самые разнообразные формы. Затем лепешки были положены на сковороды, поставлены на огонь и испечены. И так как куры наши были по-прежнему здоровы, то каждый принялся есть испеченный им хлеб. Хлеб этот показался очень вкусным, особенно накрошенный в молоко. С самого прибытия нашего на остров у нас не было такого вкусного обеда. Лепешки, подгоревшие или неудавшиеся по другим причинам, были розданы нашим домашним животным, которые поели их с видимым удовольствием.

Остальная часть дня была употреблена на перевозку, на тачках, предметов, оставленных нами на плотах.

XIV

ПИНКА

Меня сильно занимала найденная на корабле пинка, и я не отказывался от намерения завладеть ею. Хотя жена и продолжала тревожиться нашими поездками на море, но мне удалось уговорить ее отпустить со мной на корабль трех старших сыновей, так как для задуманного мною дела требовалось много рук. Обещав жене, что мы возвратимся в тот же день, и захватив с собой большой запас маниоковых лепешек и вареного картофеля, а также пробковые пояса, которые должны были, в случае несчастья, поддерживать нас на воде, мы отправились.

Сейчас по прибытии на корабль мы собрали все предметы, которые могли быть полезны нам, - чтобы не возвращаться с пустыми руками. Затем мы стали рассматривать пинку, и я с удовольствием заметил, что все ее части были занумерованы и что при терпении нам будет возможно составить ее. Но наибольшее затруднение представлял спуск пинки на воду из теперешнего помещения, потому что о переноске огромных главных частей пинки на какую-либо другую верфь нечего было и думать, так как этот труд превышал наши соединенные силы. Я долго перебирал про себя различные способы и вслед за тем отказывался от них; наконец, утомленный этой нерешительностью, я положился на случай и позвал детей, чтобы они помогли мне сломать топорами перегородку, окружавшую пинку. Вечер застал нас за неоконченной работой, но желание обладать удобным судном поддерживало наше рвение, и мы обещали друг другу завтра вернуться к делу, чтобы окончить его. Рассчитывая на данное им слово, жена и Франсуа ожидали нас на берегу. Жена объявила мне, что она решилась покинуть Соколиное Гнездо и поселиться в Палатке на все время, пока будут продолжаться наши поездки на корабль. Я благодарил ее тем искреннее, что знал, как нравилось ей Соколиное Гнездо. Мы сложили к ее ногам привезенные нами запасы, именно два бочонка масла, три бочонка муки, мешки рису, пшеницы и несколько домашней утвари, и она приняла их с живым удовольствием.

Наши поездки на корабль повторялись и длились не менее недели.

Каждый день мы отправлялись ранним утром и возвращались лишь к закату солнца, а каждый вечер веселый ужин, сопровождаемый длинной беседой, заставлял нас забыть дневные труды.

Однако нам удалось составить пинку; она была построена легко, красиво, снабжена на носу маленькой палубой и вполне оснащена. Мы осмолили ее снаружи и даже прикрепили обе маленькие пушки на задней части палубы.

Наше маленькое судно чрезвычайно нравилось нам; но мы не знали, каким бы способом спустить его со средней палубы корабля на воду. По толщине стен корабля нельзя было бы и думать о том, чтобы проделать в них отверстие для пинки; тем не менее нам очень не хотелось лишиться плода стольких трудов. Наконец, решившись на крайнее средство, я приступил к его исполнению, не говоря о том ни слова своим сыновьям.

Я взял ступу, подобную тем, которые употребляются на кухнях, и толстую доску и принялся устраивать разрывной снаряд. В доску я всадил железные крючья, а на ней выдолбил бороздку, в которую вставил пушечный фитиль такой длины, чтобы он мог тлеть два часа. Я положил в ступку пороху и накрыл ее доской, крючья которой захватили ручки ступки. Засмолив щель между доской и ступкой, я устроил таким образом большую петарду, которая, разорвавшись, должна была проломить проход из пространства над средней палубой, где стояла пинка, на поверхность моря. Я поместил свою петарду в отделении корабля, где стояла пинка, зажег фитиль и поспешно удалился от корабля с детьми, не сообщая им своего предприятия, на успех которого не мог рассчитывать. Когда мы прибыли к Палатке и принялись за разгрузку привезенных вещей, мы услышали страшный взрыв.

Жена и дети с удивлением переглянулись.

- Это выстрел с погибающего корабля, - сказал Фриц, - отправимся ему на помощь.

- Нет, - возразила мать, взрыв слышался со стороны нашего корабля; вы, вероятно, заронили на нем огонь, который достиг бочонка с порохом.

Я притворился, что разделяю ее предположение, и предложил своим сыновьям тотчас же вернуться на корабль, чтобы удостовериться в происшествии. Они вскочили на плот из чанов, и так как любопытство заставило их напрячь все силы, то мы в весьма короткое время приблизились к кораблю. Прежде, нежели пристать к нему, мы объехали его, и я с удовольствием заметил, что с него нигде не поднималось ни огня, ни дыма. Наконец мы подплыли против огромного отверстия и в нем увидели пинку, хотя поваленную набок, но не поврежденную. Кругом море было покрыто щепами, и дети, которые огорчились этим обстоятельством, не могли объяснить себе высказываемой мною радости.

- Победа! - воскликнул я, - теперь пинка наша!

Тогда я объяснил детям употребленное мною средство, и они восторгались моей счастливой мысли.

При помощи блока и валиков, подложенных под киль пинки, нам удалось, наконец, соединенными силами, спустить ее на воду, и мы увидели ее красиво покачивающуюся на море. Вид этого судна с его двумя пушками, запасом пороха, ружьями и пистолетами, вызвал в детях воинственные мысли. Они уже мечтали об истреблении дикарей, которые могли напасть на нас. Однако я убедил их, что нам следовало благославлять Провидение, если оно избавит нас от необходимости прибегать к военной силе и кровавым образом доказывать нашу едва родившуюся отвагу.

Нам оставалось оснастить наше судно, снабдить его мачтами и парусами. Но так как день был на исходе, то работу эту пришлось отложить. Кроме того, мы согласились не говорить ничего матери, желая изумить ее торжественным появлением пинки в заливе Спасения.

На окончательное снаряжение пинки потребовалось еще два дня. Когда, наконец, все было готово, я подал знак к отплытию.

Я правил рулем. Эрнест и Жак поместились подле пушек, намереваясь выстрелить из них по нашему прибытии в залив. Фриц управлял парусами. Попутный ветер гнал нас к берегу. Пинка скользила по воде черезвычайно быстро, хотя и тащила привязанный к ней плот из чанов.

Когда мы уже приблизились к берегу на небольшое расстояние, Фриц, которому было предоставлено командование судном, крикнул пушкарям:

"№ 1, пли! № 2 пли!"

Вслед затем раздались выстрелы, и окрестные скалы повторили их. В то же время Фриц выстрелил из двух пистолетов, и мы испустили радостные крики.

Вскоре мы пристали к берегу, где уже нас ожидали моя жена и маленький Франсуа. Выстрелы испугали их, а вид нашего судна изумил в высшей степени.

- Здравствуйте. - сказала жена, - но, пожалуйста, не пугайте меня впредь так сильно. Ваша артиллерия нагнала на нас ужас. Я не знаю, куда я готова была спрятать маленького Франсуа, если б вслед за выстрелами я не услышала ваших криков. Ваше маленькое судно очень красиво и, по-видимому, крепко и удобно, и мне кажется, что в случае нужды я даже решилась бы сесть в него и пуститься в море, которого, однако, я по-прежнему боюсь из-за вас.

- Мама, - сказал Фриц: - пожалуйста, взойди на пинку, хоть на минуту. Мы назвали ее твоим именем; взгляни, над каютой капитана написано: "Елизавета".

Жена поблагодарила за эту внимательность и взошла на пинку. Все мы прошлись по судну к великому удовольствию детей, победивших боязливость матери.

Когда мы высадились, жена сказала: - Не подумайте, чтобы, пока вы были на корабле, я с Франсуа сидела сложа руки. Хотя мы не можем прославлять наших подвигов пушечными выстрелами, однако наш труд не бесполезен. Пойдемте, и вы проверите истину моих слов.

Она повела нас к тому месту, где ручей Шакала падал каскадом. Там мы увидели правильно разбитый огород.

- Вот наша работа, - сказала она. - Здесь я посадила картофель; там корни маниока; с этого края - латук, а дальше оставила место для сахарного тростника. Кроме того, я посеяла огурцы, капусту, горох, бобы. Вокруг каждой плантации я посеяла семена кукурузы, чтобы стебли ее защищали молодые растения от палящих лучей солнца.

Я поздравил жену с ее счастливою мыслью и с успехом ее деятельности; не забыл я также похвалить Франсуа за его неболтливость.

- Я никогда не поверил бы, что с помощью одного Франсуа ты исполнишь такой тяжелый труд.

- Да и я не надеялась окончить его так успешно, - ответили жена. - Вот почему я и не сообщила тебе ничего о своем намерении. Во всяком случае, я счастлива тем, что могла отплатить вам неожиданностью за неожиданность. Жаль мне только одного: что, занятая этой работой, я не смогла ухаживать за посаженными нами у Соколиного Гнезда европейскими растениями, которые должны находиться теперь в очень плохом состоянии. Прошу тебя, займись ими поскорее.

Я обещал исполнить эту просьбу на другой же день.

Пинка была разгружена и поставлена у берега на якорь. И так как ничто не удерживало нас у Палатки, то мы и отправились к Соколиному Гнезду, которое в истекшие десять дней жена посетила только два или три раза, чтобы задать корму нашим животным.

XV

ПРОГУЛКА. КОЛДУН НА ДЕРЕВЕ.

ДИКАЯ СВИНЬЯ И КРОКОДИЛ

Следующий день был воскресенье. По обыкновению, оно было посвящено молитве, чтению, беседе и телесным упражнениям, которые очень понравились детям. В этот день я дал им урок гимнастики и научил их лазить по веревке, для управления пинкой.

Пока они соперничали друг с другом в силе и ловкости, я привязал два свинцовые шара к концам длинной веревки. Эрнест, первый заметивший мою работу, спросил меня о цели ее.

- Я хочу, друг мой, - ответил я, - изготовить оружие, подобное тому, которое так страшно в руках некоторых племен Южной Америки. Я говорю о лассо, употребляемом мексиканскими и патагонскими охотниками. Эти бесстрашные охотники выезжают на лошадях без седла. Завидев животное, которым хочется завладеть, охотник шпорит своего коня и, скача в галоп, кружит лассо над головой и затем изо всей силы пускает его в догоняемое животное. Натянутые ремни, встретив какой-либо предмет, размахом пуль обвиваются вокруг него. И буйволы, дикие лошади и другие рослые животные, внезапно остановленные на бегу этим страшным оружием, падают со стянутыми ногами и достаются во власть охотников.

Мысль о такой охоте сильно прельщала моих старших сыновей, склонных к приключениям. Они убедительно просили меня испытать приготовленное оружие на стволе недальнего дерева. Моя первая попытка вышла мастерской: веревка обвила ствол до того удачно, что дети не только поверили искусству американских охотников, но и решились добиться его. Фриц тотчас же стал упражняться и, благодаря своей чрезвычайной ловкости, скоро был в состоянии учить своих братьев.

На другой день поднялся сильный ветер, и я увидел с дерева, что море бушевало. И потому мы остались в Соколином Гнезде.

Жена побудила меня обойти наши владения, которые, благодаря ее деятельности, представляли много улучшений. Кроме того она показала мне в бочонках множество подорожников и дроздов, которых она изловила силками и зажарила, чтобы сохранить в масле.

Наши голуби, свившие гнездо на верхних ветвях дерева, принялись высиживать птенцов. Что же касается европейских кустов и деревьев, то я нашел их до того сухими, что побоялся лишиться их, и потому принялся как можно скорее посадить их в землю.

Этой работе мы посвятили остальную часть дня, и к вечеру все наши европейские растения были рассажены.

На другой день вся наша семья поднялась с рассветом, потому что на этот день я назначил прогулку к тыквам, для увеличения нашего запаса посуды.

Осел был запряжен в сани, на которые мы положили свои продовольственные и огнестрельные припасы.

Как и всегда, впереди шел Турка, опоясанный шкурой дикобраза. За ним шли сильно вооруженные дети. Мы с женой шли позади, сопровождаемые еще Биллем, несшим на себе своего всадника Кнопса.

Мы обошли болото Краснокрылов, позади которого было поле, заставившее нас долго любоваться его роскошной травой.

Фриц, неутомимый охотник, отделился от нас, сопровождаемый Туркой. Высокая трава скрыла их от нас. Вскоре мы услышали лай собаки и выстрел и, в направлении их, увидели тяжело падающую птицу. Птица эта, как оказалось потом, была только ранена и быстро побежала. Турка запальчиво преследовал ее. Да и Билль не мог остаться равнодушным. Одним скачком он сбросил с себя своего всадника, обезьянку, которая покатилась по земле; затем Биль кинулся в чащу травы, пересек дорогу бегущей птице, схватил ее за крыло и, не выпуская добычи, ожидал приближения Фрица.

Но животное не давало схватить себя, подобно краснокрылу. Оно сильно отбивалось лапами и привело в замешательство молодого охотника. Турка, осмелившись напасть, получил такой сильный удар по морде, что не решился наступать вторично. Фриц крикнул меня, и я побежал так скоро, как только позволяли мне тяжелая ноша и высокая трава. Улучив удобное мгновение, я накинул платок на голову животного, которое таким образом было ослеплено, почти тотчас же перестало биться. Я связал пленнице крылья и лапы бечевкой, которую нашел в кармане. Затем мы возвратились с этой добычей к нашим товарищам, ожидавшим нас на окраине болота.

- Это дрохва, - сказал нам маленький натуралист, рассмотрев животное.

- Дрохва! - повторил Фриц, пожав плечами. - Почему же ты так думаешь?

- Ты слишком поспешно сомневаешься, дорогой мой, - обратился я к Фрицу. - Эрнест прав: это, действительно, дрохва. Между признаками, которые помогают мне узнать ее, я замечаю преимущественно ее короткие крылья и ноги, лишенные большого пальца и снабженные только тремя пальцами, которые все направлены вперед. Судя по отсутствию усов, пойманная нами дрохва должна быть самка.

- Это, вероятно, та же самая дрохва, которую мы уже раз поднимали, но в которую не стреляли: помнишь, мама?

- В таком случае я прошу ей пощады: мне будет тяжело думать, что мы, убив мать, погубили ее птенцов, которые, во время прохода нашего по этим местам, казались покинувшими гнездо еще очень недавно.

- Успокойся, друг мой, насчет судьбы этих птенцов. В прошедшие с той прогулки три недели птенцы уже привыкли сами добывать себе пищу и заботиться о своей безопасности. Что же касается до пойманной нами матери, то, заживив ее рану, мы попытаемся приручить ее. Если это нам удастся, то она привлечет и самца. По поимке его, дрохвы составили бы очень ценное приращение нашего птичника.

Привязав дрохву к саням, мы направились к лесу Обезьян.

Приближаясь к нему, Фриц позабавил братьев рассказом о том, как, в первое посещение нами леса, обезьяны снабжали нас кокосовыми орехами.

Эрнест, отойдя от толпы и опершись о дерево, созерцал исполинские кокосовые пальмы, отягченные прекрасными орехами.

Стоя в нескольких шагах от Эрнеста, я следил за выражением его лица, на котором поочередно отражались то изумление, которым поражали его эти чудеса природы, то желание полакомиться великолепными плодами, висевшими на вершине стволов.

- Ты хотел бы, - заметил я, - чтоб орехи сами собой попадали тебе в рот?

- Конечно, нет, - возразил он, оборачиваясь, - потому что они поломали бы мне зубы.

Он не успел еще произнести этих слов, как один орех упал к его ногам. Эрнест отскочил. В то же время другой орех покатился передо мной, а за ним и третий.

- Что же это такое? - воскликнул наш маленький ученый. - Точно в волшебных сказках: только что успеешь пожелать, как желание твое уже и исполнено!

- По-видимому, так; но я полагаю, что сидящий на дереве колдун скорее хочет прогнать нас, чем исполнить наше желание.

Как бы то ни было, Эрнест и я подобрали орехи, которые, судя по их весу, должны были быть полны молока и очень вкусны.

- Колдун был бы очень любезен, - сказал Жак, - если б скинул еще несколько орехов Франсуа и мне.

И опять два ореха последовательно упали с дерева.

- Папа! - почти одновременно воскликнул Фриц, - я вижу колдуна. Это отвратительное животное, круглое, вооруженное двумя страшными клещами; вот, оно хочет сползти со ствола.

При этих словах маленький Франсуа укрылся за матерью. Эрнест не тронулся с места, но глазами искал безопасного убежища. Что касается до бесстрашного Жака, который также увидел животное, то, подняв с угрожающим видом приклад своего ружья, он воскликнул:

- Я переговорю с колдуном!

Странное животное, цепляясь своими клещами за кору дерева, быстро спускалось с него. Когда оно было уже не более как в нескольких футах от земли, Жак подошел и с размаху ударил. Но плохо направленный удар упал на ствол дерева, а не на животное, которое, свалившись на землю, отважно пошло на своего неприятеля, широко растопырив клещи. Жак ударил еще раз, но так же безуспешно, потому что его противник ловко уклонялся от ударов.

После этой неудачи Жак отступил. Уже братья стали подтрунивать над ним; но хитрец составил новый план нападения. Отступая, он снял ружье и охотничью сумку, а затем и куртку и, остановившись, обождал врага, бросился на него и накрыл его курткой.

- Ах ты злая тварь, - воскликнул он, стараясь получше завернуть животное, - я проучу тебя грозиться клещами!

Лицо мальчугана приняло такое презабавно геройское выражение, что мы не могли удержаться от смеха при виде Жаковых усилий совладать с животным.

Я поспешил на помощь Жаку и, после нескольких ударов обухом топора по куртке, убедился, что неприятель уже безопасен. Но и мертвый он сохранил угрожающий вид.

- Как называют это злое животное? - спросил Жак.

- Это, - ответил я, - краб кокосовый, и, право, мне приходит на мысль учредить орден скорлупняков и сделать тебя кавалером его. Вот, уже твоя вторая битва с этими животными. Сегодня ты проявил более отваги и присутствия духа, чем в первой стычке; я даже сомневаюсь, чтобы без придуманного тобою средства тебе удалось завладеть своим неприятелем, потому что кокосовый краб так же отважен, как и хитер, и даже может быть опасен, - по крайней мере, ребенку. Однако, я не верю рассказу, будто этот краб достаточно силен для того, чтобы вскрывать срезанные им с дерева орехи; скорее он рассчитывает, что они разобьются при падении, или сосет сок сквозь дырочки, находящиеся у хвоста ореха.

Освежившись молоком нескольких орехов, мы сложили остальные, а также и краба, на сани и отправились дальше. Мы продвигались медленно, потому что по мере того, как углублялись в лес, путь наш все больше и больше загораживался хворостом, и мы должны были прокладывать себе дорогу топорами. Эрнест, с обычной своей наблюдательностью, заметил, что из некоторых срубленных нами лиан сочилась чистая вода. Он вздумал отведать ее и нашел неуступающей лучшей ключевой воде.

Другие дети уже бросились на лианы и стали сосать их концы, не умея извлечь столько воды, сколько бы им желалось. Я должен был напомнить им способ, уже употребленный нами для высасывания сока из сахарного тростника. Дети поспешили сделать на лианах надрезы, чтобы входящий воздух облегчал высасывание жидкости, и вскоре все совершенно утолили жажду.

После нескольких минут ходьбы мы достигли леса с тыквами и сделали привал на том самом месте, где мы с Фрицем уже раз так приятно отдыхали.

Набрав большое число тыкв, мы принялись более или менее искусно изготовлять из них различную утварь. Показав детям, как изготовлять сосуды для молока и сточные формы для сыров, я вырезал хорошенькую чашку для яиц, намереваясь подарить ее нашей хозяйке. Мы не забыли вырезать и тарелки, и суповые миски. Даже для кур и голубей были вырезаны такие хорошенькие гнезда, что Франсуа сожалел, что он недостаточно мал, чтобы поместиться в такой же колыбельке.

Изготовляя эти различные предметы, Эрнест и Жак вздумали сварить краба по способу дикарей, то есть согрев воду при помощи камней, накаленных на огне. Они устроили уже чан из огромной тыквы. Но, принимаясь разводить огонь, они заметили, что у нас нет воды. А так как мне казалось, что в первую прогулку по этим местам я видел где-то вблизи источник, то дети и кинулись в разные стороны отыскивать его. Едва ушли они, как мы услышали голос Эрнеста, который кричал во все горло:

"Дикая свинья! дикая свинья! кабан".

Я вскочил, побежал на голос и вскоре встретил возвратившегося Эрнеста. Не замедлил я увидеть, сквозь чащу, и животное, которое, по-видимому, спасалось бегством. Я пустил вслед ему собак, которых подстрекнул голосом. Они побежали с лаем.

- Вот где, папа, - говорил Эрнест, храбро идя за мной, - увидел я это страшилище, которое глухо хрюкало.

На указанном месте я увидел несколько клубней, лежавших на только что взрытой земле.

- Не удивительно, что животное хрюкало: ты помешал ему есть.

Лай и возня собак известили меня, что они настигли животное, и потому, предоставив Эрнесту рассматривать клубни, я направился к месту схватки.

Фриц, догнавший меня, шел подле. Мы подходили осторожно, держа палец на спуске ружья.

Но как же удивились мы и как расхохотались, когда в животном, которому собаки с обеих сторон заступили дорогу, мы узнали нашу домашнюю свинью, которая, освободившись от своих шумливых преследователей, подошла к нам и даже пыталась ласкаться.

Само собой разумеется, что Эрнест подвергся почти бесконечным насмешкам за ужас, который овладел им при виде страшилища. Наши шутки продолжались бы, если б трусишка, успокоившись, не обратил наше внимание на маленькие яблочки, найденные им в траве.