Новый швейцарский Робинзон

Фриц, с обычной ему привычкой судить о предметах по первому взгляду, выразил опасение, чтобы это не были плоды маншинеля, о котором я недавно говорил и от ядовитых плодов которого предостерегал детей. Но так как свинья отнюдь не отказывалась от найденных плодов, то я решил отложить суждение о них до того времени, когда будет известно и мнение Кнопса. И потому я собрал несколько штук этих плодов и представил их нашему маленькому оценщику.

В это время Жак, который также отправился искать воды, возвращаясь, закричал нам.

- Папа, папа! Я встретил крокодила!..

- Крокодила! - повторил я со смехом, - в месте, где мы не можем найти капли воды! Ты, дружок, сошел с ума!

- Уверяю тебя, папа, - возразил совершенно испуганный ребенок, - он лежит там, растянувшись на скале и греясь на солнце.

Еще более убежденный в том, что мой ветреник болтает вздор, я отправился с Фрицем к указанному месту и не замедлил признать, что животное, сочтенное Эрнестом за крокодила, было большая зеленая ящерица, называемая игуаной, которая, хотя довольно велика, опасна только тогда, когда бывает раздражена, и которой мясо очень ценится индейцами.

Фриц, по своей всегдашней привычке, уже прицелился в животное.

- Торопишься, - сказал я, поднимая его оружие, - игуана очень живуча, и ты можешь потерять заряд и прогнать животное, которым, мне кажется, мы можем овладеть, благодаря его сну.

Я срезал в кустах хлыст и к концу его привязал бечевку со стягивающейся петлей. Взяв его в левую руку, а в правую палочку, я осторожно приблизился к ящерице, которая продолжала спать. Когда я подошел к ней на длину хлыста, я, к великому изумлению детей, принялся насвистывать знакомую мне песенку.

Игуана проснулась, стала с удивлением озираться и, по-видимому, жадно прислушивалась к раздававшимся звукам. Я продолжал свистеть, и хотя моя музыка не могла быть очень гармонична, я вскоре увидел, что животное впадает в какой-то судорожный восторг. Воспользовавшись этим его состоянием, чтобы накинуть игуане петлю на шею, я сильно дернул за бечевку, и петля стянула нашу новую добычу.

Дети подняли радостный крик и сильно изумлялись способу, которым я овладел игуаной.

Я сознался, что только прибег к средству, весьма употребительному в Западной Индии.

Так как мы не намерены были бросить свою добычу, то я взвалил игуану себе на спину. Жак, желая помочь мне, поддерживал хвост ящерицы. В такой обстановке я походил на восточного государя, идущего в сопровождении пажа, который несет конец его плаща, унизанного изумрудами.

Жена, которую мы оставили одну с Франсуа, начинала тревожиться нашим отсутствием; она слегка побранила нас и удивилась тому, что мы возвращались без воды; но вид игуаны оправдал нас.

Когда мы рассказали подробности своей охоты, жена сообщила нам, что во время нашего отсутствия найденные нами и положенные под деревом подозрительные плоды соблазнили Кнопса, что он украл несколько штук и с удовольствием съел их.

Я сам поднес одно яблоко нашей дрохве, которую мы привязали к дереву, и она жадно проглотила плод. Это убедило меня, что мы могли без опасения есть найденные плоды. Они показались всем очень вкусными, и я пришел к заключению, что мы нашли гуявы, весьма ценимые жителями Западной Индии.

Однако гуявы не могли утолить нашего голода, возбужденного прогулкой, и потому мы должны были прибегнуть к запасам, взятым нами из Соколиного Гнезда, так как варить Жакового рака было уже некогда.

Несколько подкрепив свои силы, мы стали собираться в обратный путь. Время было до того позднее, что мы порешили оставить на месте сани, на которые жена и Франсуа сложили всю вновь изготовленную посуду. Мы только посадили на осла маленького Франсуа, который начал уставать, и взвалили игуану и несколько уже высохших штук посуды.

По прибытии к Соколиному Гнезду, Франсуа поспешил развести огонь, и мать подвесила над очагом кусок игуаны и бросила в золу картофель. Мясо игуаны показалось нам вполне заслуживающим свою славу прекрасной пищи.

XVI

ТЕТЕРЕВА. ВОЛК.

ГНЕЗДО ПОПУГАЕВ. РЕЗИНА

На другой день я отправился с Фрицем под предлогом захватить остальную приготовленную нами посуду, в самом же деле с целью проникнуть за цепь скал и узнать протяжение страны, куда мы были выброшены. Кроме собак, мы взяли с собой только осла.

Приблизившись к леску из зеленых дубов, мы увидели нашу свинью. Она спокойно развалилась под деревьями, вероятно, досыта наевшись желудей. Мы не тревожили ее. Лес был полон птиц; Фриц, в котором пробудилась его страсть охотника, дал несколько выстрелов и убил хохлатую сойку и двух попугаев, в том числе одного великолепного красного ара. Но пока он вновь заряжал ружье, мы услышали звук, похожий на глухой грохот барабана. Нам пришло на мысль, что, может быть, это военная музыка какой-либо толпы дикарей. В ужасе мы скользнули в густой кустарник и, медленно продвигаясь, вскоре открыли причину этих странных звуков.

На стволе опрокинутого дерева сидел великолепный глухарь, исполняя самые странные движения, какие только можно вообразить себе, перед десятками двумя глушиц, которые, по-видимому, любовались этим зрелищем.

Глухарь то кружился, подымая свои шейные перья, то распуская хвост опахалом, хлопал крыльями и испускал какой-то странный переливчатый крик. Мне хотелось обождать конца этого представления, как вдруг выстрел Фрица положил глухаря на песок и разогнал глушиц. Я строго выговорил Фрицу за эту неумеренную горячность.

- Что у тебя за страсть убивать и уничтожать? - Разве вид живой природы не в тысячу раз прекраснее вида разрушения? - сказал я. Фриц, по-видимому, искренно раскаивался в своей поспешности и стал печален и задумчив. Чтобы вновь развеселить его, я сказал, чтоб он поднял свою добычу и поднес ее матери. Глухарь был повешен на спину осла, и мы возвратились в лесок с тыквами, где нашли в сохранности все оставленные нами вещи. Было еще рано, и поэтому мы могли предпринять прогулку в неизвестную еще нам часть острова.

Дорога была довольно трудная, по причине высокой травы и стлавшихся по земле корней. По временам попадались маленькие ручьи, в которых мы утоляли жажду. Тут в изобилии росли картофель и маниок. Немного дальше, в густой чаще, я заметил кусты, ягоды которых были покрыты воском, прилипавшим к нашим пальцам, когда мы срывали эти ягоды. Я знал, что в Америке растет куст, который ботаники называют Myrica cerifera, или восковником восконосным; я не сомневался, что мы нашли именно его, и искренно радовался этой находке. Фриц, заметив мою радость, спросил к чему могут служить нам эти ягоды, и я объяснил, что из них добывается воск, который горит так же хорошо, как пчелиный и, кроме того, распространяет еще очень приятный запах. Услышав это, Фриц собрал изрядное количество этих ягод в мешок, который повесил на спину осла.

Немного дальше, внимание наше было привлечено весьма необыкновенным явлением. То была колония птиц, величиной с наших европейских зябликов, бурого цвета с белыми крапинками. Они жили обществом, в одном гнезде, искусно свитом на дереве, стоявшем особо. Это гнездо, служившее жилищем большому числу семей, казалось нам крытым камышом и переплетенными корнями. По бокам было видно множество отверстий, служивших дверями отдельным кельям в общем жилище. Все оно походило на огромную губку. Множество птиц влетало в общее гнездо и вылетало из него, не тревожась нашим присутствием. Рассматривая эту странную колонию, мы заметили несколько порхавших здесь маленьких попугаев, которые ссорились с обитателями гнезда и, по-видимому, оспаривали у них вход в отделения.

Фрицу захотелось поймать нескольких из этих птиц, и он, сняв ружье, полез на дерево. Приблизившись к гнезду, он сунул руку в одно из отверстий, с намерением схватить птенцов, сидевших в отделении, но почувствовал такой сильный щипок, что, вскрикнув от боли, быстро выдернул руку и стал трясти ею в воздухе. Но он не хотел отказываться от добычи. Как только боль немного унялась, он осторожно засунул руку в гнездо и вытащил из него птицу, которую сунул под свою куртку. Затем он соскользнул со ствола и подошел ко мне. Он тотчас же поспешил рассмотреть своего пленника. Это был так называемый попугайчик, с зеленым оперением. Фриц попросил у меня позволения приручить его и научить говорить. Я с радостью согласился. Нам следовало обманывать свое одиночество, привязывая к себе новых друзей.

По всей вероятности, гнездо принадлежало попугайчикам, а птицы, которых мы заметили сначала, пытались завладеть им. Это пояснило нам и ссору, которой мы были свидетелями.

Фриц удивлялся инстинкту этих птиц, которые обитали в общем гнезде.

- В большинстве животных классов, - сказал я ему, - есть строители, соединяющиеся таким образом. Таковы: пчелы, муравьи, бобры и многие другие животные. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о животных, которых потребность в сожительстве с другими, им подобными, принуждает жить в обществе.

Разговаривая, мы дошли до опушки леса, которого еще не видали. Деревья походили несколько на смоковницы и достигали весьма большой высоты. Фриц заметил, что из растрескавшейся коры этих деревьев сочилось нечто в роде резины, твердея на воздухе. Фриц заметил небольшое количество этого вещества и стал мять его между пальцами. Убедившись, что оно мягчеет от теплоты и растягивается, сгибается, не разрываясь и не ломаясь, он подошел ко мне и воскликнул:

- Папа, мне кажется, что я нашел резину!

- Да это было бы для нас настоящим сокровищем!

Рассмотрев вещество, поданное мне Фрицом, я увидел, что он не ошибся, и так как он спросил, к чему может служить нам резина, то я сказал ему, что, помимо многих других предметов, мы можем употребить ее на изготовление обуви.

Любопытство Фрица было разбужено, и, продолжая идти, я должен был пояснить сыну, каким образом я думаю достигнуть упомянутой цели.

- Резина, как ты сейчас видел, сочится из деревьев капля за каплей. Ее собирают в чашки. Пока она еще жидка, ею обмазывают глиняные формы в виде бутылок, коптят резину на дыму и таким образом сушат и окрашивают. Затем форму разбивают и высыпают из образовавшегося на ней мешка, который гладок и гибок. Почти тот же способ можно употреблять для изготовления обуви. Мы набьем песком пару чулок, покроем их резиной и получим крепкую и непромокаемую обувь.

Очень довольные новым открытием и, в воображении, уже обутые в резиновые сапоги, мы продолжали идти. Перед нами стоял новый лес кокосовых пальм. - Остановимся здесь, - предложил я Фрицу. Внимательно приглядевшись к некоторым стоявшим вблизи деревьям, я признал их за саговые пальмы. В стволе одного из этих деревьев, сломанного ветром, я увидел не только сочную сердцевину, которую в Европе продают под названием саго, но - что еще более утвердило меня в сказанном убеждении - в сердцевине я заметил толстых белых червей, которых жители Западной Индии считают весьма вкусным кушаньем и достоинство которых я решился испытать. И потому я насадил несколько этих червей на палочку и поместил ее на двух деревянных вилках над разведенным нами огнем.

Сначала, при виде изготовляемого мною странного жаркого, Фриц объявил, что ни за что не возьмет в рот такой пищи. Но мое жаркое издавало такой соблазнительный запах, что пробудило во Фрице сильное желание отведать этого кушанья, и он первый стал лакомиться им.

Поев этих червей и печеного картофеля, мы пустились в дальнейший путь, который однако не представил ничего замечательного. Везде мы видели роскошную, но однообразную растительность. Наконец мы возвратились в лес с тыквами, запрягли осла в оставленные нами здесь сани и к вечеру возвратились к Соколиному Гнезду, где семья уже начала тревожиться нашим долгим отсутствием.

Подробности нашего путешествия составляли предмет вечерней беседы. Но детей наиболее занимал попугайчик, и каждый предлагал заняться его обучением. Чтобы устранить все возникшие притязания, Фриц должен был объявить, что займется новым членом колонии сам.

Что касается до матери, то ей наибольшее удовольствие доставило открытие резины и ягод восковника, особенно последних, подавших ей надежду иметь свечи. И потому я обещал ей на другой же день заняться изготовлением их.

XVII

СВЕЧИ. МАСЛО. ПЛАНТАЦИИ.

ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ.

ПАЛЬМОВОЕ ВИНО. БУЙВОЛ. ЩЕНОК ШАКАЛА

Поднявшись, вся семья упрашивала меня исполнить вчерашнее мое обещание. Я постарался припомнить все, что знал о ремесле свечника, и принялся за работу. Я велел сварить ягоды в котелке с водой. Вскоре на поверхность ее поднялся зеленый воск. Я собрал его в сосуды и поставил близ огня, чтобы не дать воску остынуть. Когда жена изготовила светильни из нитей парусины, я стал опускать эти светильни в воск и затем вывешивал их на воздух для отвердения воска. Повторив этот прием несколько раз, мы получили свечи, которые, правда, не были так круглы, ни так гладки, как выливаемые в формах, но которых свет, хотя и не яркий, освобождал нас от печальной необходимости ложиться с закатом солнца.

Этот первый успех подстрекнул нас попытаться выполнить другое предложение, которое, удавшись, должно было сильно обрадовать нашу хозяйку. Она часто горевала о том, что сливки, оставшиеся на горшках с молоком, не приносили пользы, тогда как при помощи маслобойни их можно было бы обращать в масло. Чтобы заменить недостававшее нам орудие, я взял одну из наших тыквенных бутылей, наполнил ее до трех четвертей сливками, плотно закупорил и положил на кусок парусины, четыре конца которой были привязаны к воткнутым в землю палкам. Затем я поручил своим четырем сыновьям сильно перекатывать бутыль по парусине. Это занятие до того увлекло их, что послужило им забавой. Через час я открыл тыкву и нашел в ней небольшой кусок превосходного масла. Жена не знала как выразить свое удовольствие, да и дети, всегда радовавшиеся новому лакомству, были в восторге.

Успех этих различных попыток внушил мне смелость предпринять работу, более долгую и трудную, чем все выполненное мною до того времени. Нужно было изготовить тележку, взамен саней, которые наши животные таскали с большой тратой сил. Мне казалось, что в Европе я достаточно присмотрелся ко всякого рода повозкам, чтобы уметь построить простую тележку. Но изготовление колес и пригонка частей поставили меня в большое затруднение. Самое скромное ремесло требует изучения, навыка и род особого таланта, на который не всегда обращается должное внимание.

Наконец, после многих усилий и опытов, я построил тележку о двух колесах, - сознаюсь, тяжелую, безобразную, но которая все-таки оказалась очень полезной при уборке хлеба, овощей и плодов.

Пока я занят был этими различными работами, жена и дети также не оставались без дела. Они пересадили наши европейские растения на более удобные для них места. Виноградные лозы были пересажены под большие деревья, густая листва которых должна была защищать их от палящих лучей солнца. Усилиями тех же работников дорога, ведшая к ручью Шакала, превратилась в аллею каштанников, орешины, вишневых деревьев.

Мы особенно заботились об украшении местности Палатки. Туда были пересажены все наши европейские деревья, не боявшиеся солнечного зноя, лимонные, апельсиновые, фисташковые, тутовые, миндальные, и превратили это пустынное место в чрезвычайно красивое и приятное. Кроме того, мы сделали его убежищем на случай опасности, окружив местность широкой живой изгородью из колючих растений, чтобы защититься от нападений хищных зверей.

Все эти работы заняли не менее шести недель, в течение которых мы однако не забывали святить воскресенья. Я удивлялся неутомимой деятельности моих сыновей, которые, после шести дней непрерывной работы, находили в себе достаточно силы для гимнастических упражнений, в которых они достигли замечательной ловкости.

Между тем наша одежда изодралась и потребовала поездки на корабль, на котором еще находилось несколько ящиков с бельем и платьями. Я убедил жену отпустить нас на эту поездку. В первый же тихий день пинка доставила нас на корабль. Он сильно пострадал от ветра и последней бури: ящики с одеждой и военные припасы были подмочены. Мы нагрузили наше судно всеми предметами, которые могли принести нам пользу, как-то: кухонной утварью, всякого рода оружием, - между прочим, батареей маленьких пушек. Затем, овладев, в несколько последовательных поездок, всем, что могло иметь для нас какую-нибудь ценность, я решил взорвать кузов корабля, чтобы приобрести бревна и доски, которые ветер принес бы к нашему берегу.

С этой целью я вкатил в киль корабля бочонок пороху, с небольшим сделанным мною отверстием. Отъезжая с корабля, я вставил в это отверстие, при помощи палочки, конец длинного фитиля и зажег его с другого конца. Затем мы удалились от корабля на веслах. Прибыв к палатке, я попросил жену подать нам ужин на мысе острова, откуда мы могли бы видеть корабль. Она согласилась. Не прошло и часа с тех пор, как мы разместились на берегу, и нас охватила темнота, которая в этих странах сменяет день, не предшествуемая сумеркам. Вдруг послышался страшный взрыв, и широкий столб огня, поднявшийся с моря до облаков, показал нам окончательное разрушение корабля. То разорвалась наша последняя связь с Европой; впредь между нами и родиной была пропасть. Эта мысль обратила радостные крики моих детей во вздохи и рыдания, которые мне едва удалось подавить. Мы возвратились к Палатке весьма печальными, и только ночной отдых утешил несколько тягостные впечатления предшествовавшего дня. На другой день мы поднялись пораньше, чтобы отправиться на берег моря. Вдоль него плавало множество обломков, между которыми я с радостью увидел большие бочки, к которым я, в бытность на корабле, привязал медные котлы слишком тяжелые для перевозки на пинке и назначенные мною для предположенной сахароварни.

Несколько дней кряду мы заняты были ловлей обломков, которые ветер выкидывал на наш берег. Между тем как мы были заняты на берегу, жена открыла, что две из наших уток и одна гусыня высидели многочисленные выводки, миловидность которых напомнила жене и заставила сожалеть о пернатых животных, оставленных в Соколином Гнезде. Все мы желали возвратиться туда, и я назначил выступить на другой день.

По дороге Эрнест заметил, что молодые деревья, посаженные в аллее, ведшей к Соколиному Гнезду, были слишком тонки, чтобы не нуждаться в подпорках. Было решено посетить мыс Обманутой Надежды, набрать там бамбуковых тростей и употребить их на подпорки. Поход этот становился необходимым еще и потому, что наш маленький запас свечей истощался, и мы хотели вновь набрать ягод восковника. Каждый из мальчиков приводил какой-нибудь повод участвовать в походе, который я обратил в прогулку.

На другой день стояла великолепная погода: воздух был чист и свеж; вся наша колония отправилась в путь. На телегу, в которую были запряжены осел и корова, положили доски, долженствовавшие служить детям сиденьем. Мы запаслись обильно съестным, не забыв захватить и бутылку прекрасного вина из ящика капитана.

Чтобы облегчить детям взлезанье на кокосовые пальмы, я взял с собой еще изготовленные из акульей кожи ремни.

Скоро мы достигли полей картофеля и маниоковых корней, а затем и дерева, на котором Фриц поймал попугайчика. Всем детям хотелось посмотреть странное общественное гнездо, о котором им рассказал Фриц.

По обилию восковников, мы скоро набрали нужное количество его ягод. Наполненные ими мешки мы припрятали в надежные места, чтобы захватить эту ношу на обратном пути. После нескольких минут ходьбы мы дошли до резиновых деревьев. Добыча была велика; благодаря сделанным нами широким надрезам, из них вытекала беловатая жидкость, которую мы собрали в принесенные с этой целью чашки. Пройдя сквозь пальмовый лес и обогнув мыс Обманутой Надежды, мы очутились в самой прелестной местности, какую только можно вообразить себе.

Влево были поля сахарного тростника, вправо бамбуковая, дальше пальмовая чащи; впереди нас расстилался залив Обманутой Надежды, а за ним беспредельное море. Этот вид очаровал нас до такой степени, что местность была единодушно избрана средоточием наших будущих походов. Мы даже едва не решились покинуть Соколиное Гнездо, чтобы поселиться в открытом нами раю; но к прежнему жилищу нас привязывали привычка и убежденность в его испытанной безопасности.

Мы выпрягли наших вьючных животных и пустили их на густую и сочную траву под пальмами. Затем мы разделились: одни пошли за бамбуковыми тростями, из которых предполагалось сделать подпорки деревьям, другие за сахарными тростями. Эта работа возбудила в детях голод, и они явились к матери, прося уступить им яства, предназначенные к ужину. Но осторожная хозяйка не вполне разделяла их мнение и потому предложила им найти какой-либо иной способ утолить голод. Тогда их взоры устремились на кокосовые пальмы, на которых висели великолепные орехи. Но как забраться на такую высоту? Я вывел их из затруднения, предложив им охватить тело и ствол ремнем из акульей кожи, который давал бы возможность отдохнуть, например, на полпути.

Средство это удалось лучше, чем мы ожидали. Мальчики счастливо взобрались до вершин пальм. Топорами, заткнутыми за пояс перед попыткой, они срубили множество свежих орехов, которыми все полакомились, без ущерба запасам, назначенным для ужина. Фриц и Жак хвалились своим подвигом и насмехались над бездействием Эрнеста в бытность их на дереве. Эрнест казался равнодушным к их насмешкам и в то же время занятым каким-то важным предприятием. Вдруг он поднялся с земли, попросил меня распилить ему надвое кокосовый орех и, когда я исполнил это, привесил одну половинку, которая походила на чашу, к петле своей одежды.

- Правда, - сказал он, - я не особенно люблю опасные предприятия, но при случае способен на отвагу не менее другого. Я надеюсь добыть нечто более приятное, чем кокосовые орехи моих братьев; обождите только несколько минут.

Шутя поклонившись, он подошел к высокой пальме.

- Браво, дорогой мой! - воскликнул я, - твое соревнование достойно всякой похвалы.

Я предложил ему ту же помощь, что и его братьям. Но мальчик быстро и ловко полез на выбранную им пальму и, с искусством, которого я не подозревал в нем, добрался до вершины дерева. Фриц и Жак, не видя ни одного ореха на дереве, на которое взбирался Эрнест, стали трунить над ним. Но наш натуралист, не отвечая на их насмешки, срубил вершину дерева, которая упала к нашим ногам.

- Ах, злой мальчик! - вскричала мать, - в досаде, что не нашел кокосовых орехов, он срубает вершину великолепной пальмы, которая теперь засохнет.

- Не сердись, мама, - крикнул Эрнест сверху дерева, - я бросил вам кочан пальмовой капусты, которая лучше кокосовых орехов; если я говорю неправду, то готов остаться здесь навсегда.

- Эрнест прав, - сказал я. - Пальмовая капуста нежное и вкусное блюдо, весьма ценимое в Индии, и наш натуралист гораздо более заслуживает благодарности, чем насмешек, на которые, кажется, не скупятся некоторые господа. - Произнося эти слова, я оглянулся на маленьких насмешников.

Эрнест не торопился слезать с пальмы; напротив, он удобно устроился на месте срубленной вершины, и мы напрасно старались разглядеть или разгадать, что он там делает. Наконец он слез, вытащил из кармана бутылочку с жидкостью, вылил ее в приготовленную мною чашу и поднес мне.

- Попробуй, папа, - сказал он, - вкусно-ли пальмовое вино.

Напиток был приятен и освежающ. Я поблагодарил моего маленького виночерпия и, когда мать также отведала приятной жидкости, я пустил чашу в круговую, и в несколько мгновений она была осушена за здоровье Эрнеста.

День клонился к концу, и так как мы порешили ночевать в этом прелестном месте, то занялись устройством палатки из листвы, чтобы укрыться от ночного холода.

Между тем как мы были заняты этой работой, осел, который до того времени мирно пасся под деревьями, вдруг испустил пронзительный крик - и-а! с испуганным видом стал скакать и брыкаться и, пустившись в галоп, исчез из виду. Мы побежали за ним, но не отыскали и следов его. Этот внезапный побег беспокоил меня по двум причинам. Во-первых, мы утрачивали весьма полезное животное; во-вторых, я боялся, что осел бежал, испугавшись близости какого-либо хищного зверя. Это опасение внушило нам мысль развести вокруг шалаша большие огни. Ночь была ясная; семья моя улеглась на постелях из мха; я же сторожил до утра, когда на короткое время также уснул.

Утром, поблагодарив Бога за охранение нас от всякого несчастья и подкрепив себя хорошим завтраком, поданным нам хозяйкой, я хотел отправиться на поиски за нашим ослом. Я взял с собой Жака, оставив двух старших сыновей заботиться о безопасности матери и Франсуа. Приблизительно через полчаса ходьбы я различил следы копыт осла, которые несколько дальше, по-видимому, мешались с более широкими следами.

Эти следы привели нас к равнине, казавшейся безграничной. Вдали мы увидели стадо животных, ростом, на наш взгляд, с лошадей. Я подумал, что наш осел мог находиться между ними, и потому направился к ним. На болотистой почве, по которой нам пришлось идти, мы увидели тростник изумительной вышины и толщины, и я не сомневался в том, что это настоящий бамбук, или исполинская американская трость, достигающая тридцати и сорока футов вышины.

Перейдя это крытое болото, мы очутились шагах в ста от виденных нами животных, в которых я узнал буйволов. Я читал о свирепости этих животных и потому не мог подавить в себе ужаса, и бросил на сына взгляд, полный тревоги. Встреча эта озадачила меня до такой степени, что я даже не вздумал зарядить ружье. Бежать не было возможности; буйволы стояли как раз перед нами, хотя посматривали на нас больше с удивлением, чем со злобой, так как, по всей вероятности, они впервые видели людей. Но вдруг наши отставшие было собаки бросились на них с лаем. Все наши усилия удержать собак остались тщетными; завидя буйволов, они ринулись в середину стада.

Завязался страшный бой; буйволы испускали громкий рев, били землю ногами, взрывали ее рогами и с яростью кидались на собак, которые не трусили и хватали неприятеля за уши. Мы успели зарядить наши ружья и отступить на несколько шагов. Вскоре наши собаки, которые обе ухватили одного буйволенка за уши, приблизились к нам, таща животное, которое страшно ревело. Разъяренная мать буйволенка ринулась ему на помощь и уже готовилась рогами распороть одну из собак, когда, по данному мною знаку, Жак выстрелил в нее. При этом звуке все стадо, испугавшись, обратилось в бегство. В несколько минут буйволы скрылись из виду, и до нас доносилось от скал лишь слабое эхо их мычания.

Наши отважные собаки не выпустили буйволенка. Мать его, в которую выстрелил и я, раненая двумя пулями, пала. Избавившись от грозившей опасности, я вздохнул свободнее и похвалил Жака за проявленную им решительность. Но нам предстояло еще совладать с буйволенком, который не переставал бороться с собаками и против которого нам не хотелось употреблять наших ружей. Я решился взять его живым, чтобы заменить им нашего осла, искать которого нам уже прискучило. Жаку пришла счастливая мысль справиться с нашей живой добычей при помощи лассо, и он бросил свое оружие так ловко, что животное, с крепко связанными задними ногами, свалилось. Я подбежал, отогнал собак и заменил лассо простыми веревками. Но нужно было заставить буйволенка следовать за ними, а это было не легко. Не находя выхода из затруднения, я решился прибегнуть к средству, правда, жестокому, но верному. Лезвием ножа я проткнул перегородку его ноздрей и продернул веревку, за которую можно бы было вести его; веревку эту я привязал пока к стволу дерева: затем я принялся резать мертвую буйволицу. Так как при нас не было необходимых для этого орудий, то я вырезал только язык и несколько кусков мяса и натер их солью, небольшой запас которой мы всегда носили при себе. Как ни неприятно было мне ремесло мясника, но я должен был подчиниться нашему положению: оно становилось всесильным законом. Однако я никогда не мог вполне подавить в себе отвращения, которое внушило мне всякое подобное занятие. Жители городов избавлены от него. При виде подаваемого на стол кушанья, они могут, по крайнем мере, не думать о жестоком условии нашей жизни, вынуждающем человека вносить повсюду смерть, ища средств к собственной жизни.

Остальное мясо буйволицы было предоставлено нами в добычу коршунам и другим хищным птицам, которые, покружив над нашими головами, черной тучей спустились на труп.

Между этими птицами я заметил царского грифа и клюворога, называемого так по наросту на клюве.

Чтобы отвлечь Жака от зрелища этих птиц, терзавших труп буйволицы, я послал его нарезать в болоте бамбуковых тростей, из которых я хотел сделать формы для отливки свечей.

Поев, мы отправились дальше, ведя за веревку буйволенка, который не оказывал большого сопротивления.

Когда мы шли по подошве небольшой горы, собаки подняли самку шакала; они погнались за ней и схватили ее при входе в углубление в скале, где были ее детеныши. Собаки загрызли мать и бросились на детенышей. Как ни быстро подоспел Жак, но мог вырвать у них только одного щенка. Он попросил у меня позволения приручить его. Я согласился тем охотнее, что это животное могло оказать нам услуги, если б нам удалось приручить его к охоте. Жак был в восторге; он не переставал любоваться хорошенькой мордочкой своего будущего питомца, его буро-золотистой шерстью и чрезвычайно живыми глазами, хотя едва открытыми.

Я, с своей стороны, сделал довольно важное открытие низкорослой пальмы с колючими листьями, которая казалась мне пригодной для устройства живой изгороди. Я решился в непродолжительном времени выкопать несколько особей этого растения, чтобы усилить изгородь, которой была окружена палатка.

Мы вернулись к своим только с наступлением ночи. Можно вообразить себе, какой посыпался на нас град вопросов. Жак отвечал на них со своей обычной живостью, и его рассказ до такой степени овладел вниманием слушателей, что настало уже время ужинать, а мне еще не удалось выспросить у жены, чем занимались остальные дети во время моего отсутствия.

XVIII

САГО. ПЧЕЛЫ. ЛЕСТНИЦА.

ВОСПИТАНИЕ ЖИВОТНЫХ

Наконец жена рассказала мне, что она очень довольна детьми, с которыми посетила мыс Обманутой Надежды. Они повалили громадный ствол той пальмы, у которой Эрнест срезал верхушку. Эта работа требовала с их стороны столько же силы, сколько и искусства. Они употребили в дело топоры и пилу и, наконец, привязав веревку к вершине ствола, повалили его безопасно для себя.

Пока они были заняты этой работой, стая обезьян, пробравшись в наше жилище, привела его в такой беспорядок, что дети должны были прибирать вещи, по крайней мере, целый час.

Фриц поймал птицу, которую я признал за малабарского орла. Мне припомнилось из прежнего чтения, что эта птица воспитывается довольно легко, и я уговорил Фрица поберечь своего пленника, которого он мог воспитать, как в былые времена обучали соколов. Вслед за тем Эрнест начал излагать все, что знал о соколиной охоте, любимой забаве средневековых рыцарей. Было решено учить Фрицева орла такой охоте.

Когда любопытство той и другой стороны было удовлетворено, мы зажгли костер из зеленых ветвей, густой дым которого высушил принесенные нами и повешенные над костром куски мяса.

Молодой буйвол, которого жена моя накормила картофелем с молоком, стал до того смирен, что был помещен вместе с нашей коровой.

Ужин прошел очень весело. Для безопасности в течение ночи были приняты те же предосторожности, как и накануне, и наши постели из мха доставили нам прекрасный сон. На другой день, после завтрака, я хотел подать знак к походу; но дети заявили другое намерение.

- Друг мой, - сказала жена, - нам не хотелось бы бросать сваленного вчера дерева. Эрнест утверждает, что сердцевина этого дерева - саго, и, сознаюсь, если наш маленький ученый не ошибся, то меня очень порадовал бы запас этой здоровой и приятной пищи.

Я осмотрел дерево и уверился, что Эрнест сказал правду. Но чтобы добыть саго, предстояло расщепить этот ствол, длиной, по крайнем мере, в пятьдесят футов, что было не легко. Тем не менее я объявил собравшейся семье, что мы займемся приготовлением саго.

Чтобы расщепить дерево, мы должны были употребить неимоверные усилия. Наконец, дело было исполнено при помощи вбитых в ствол клиньев. Во время этой трудной работы мне пришла мысль сделать из двух половин ствола желоба для проведения из ручья Шакала воды, необходимой для поливки нашего огорода.

Один из концов дерева был выдолблен, чтобы служить корытом для промывки сердцевины. Мы положили в него вынутую сердцевину, полили ее водой, и двое детей, засучив рукава, принялись тщательно месить это тесто. Когда оно показалось мне достаточно густым, я привязал к одному концу корыта терку и стал давить тесто на этот конец. Из дырочек терки стали падать мучнистые крупинки, которые мы, собрав на полотно, выставили сушиться на солнце.

Мне вздумалось изготовить и вермишель. Для этого пришлось только сделать тесто погуще и надавливать его на терку безостановочно. Из дырочек терки стали виться и падать на полотно тоненькие нити.

На другой день, с восходом солнца, мы отправились к Соколиному Гнезду. В телегу были впряжены корова и буйвол, и мы не могли нарадоваться покорности буйвола. Выбранная нами дорога привела нас к мешкам с ягодами восковника; кроме того, и тыквы, оставленные нами под резиновыми деревьями, оказались полными их соком.

При проходе через маленький лес гуявника наши собаки несколько раз бросались с лаем в чащу, но тотчас же возвращались. Думая, что в лесу скрывается какой-либо хищный зверь, мы окружили чащу, держа ружья наготове. Жак, который почти лег на землю, чтобы различить причину этой тревоги, вдруг вскричал:

- Вот на! это наша свинья! она поросилась!

Восклицанию ответило хорошо знакомое нам хрюканье, вовсе не страшное, и вызвало взрыв общего смеха.

Бедное животное кормило шесть хорошеньких поросят, рожденных дней пять или шесть тому назад.

Обсудив, что нам делать со всеми этими маленькими животными, мы порешили взять только двух из них, а остальных оставить в лесу, чтобы они расплодились.

Приход наш к Соколиному Гнезду был настоящим празднеством. Особенное удовольствие доставили нам наши домашние животные, которые ласкались к нам и, казалось, сильно радовались нашему возвращению.

Буйвол и шакал были привязаны к деревьям, в ожидании, что привычка сделает их смирными и покорными. Орел Фрица был также привязан; но сын мой необдуманно снял с глаз его повязку. Птица тотчас же начала бить направо и налево своими когтями и клювом, и сидевший вблизи попугайчик был в минуту растерзан.

Увидев кровавые клочья своего маленького питомца, Фриц сильно рассердился и готовился казнить убийцу смертью.

- Лучше отдай его мне, - попросил Эрнест, - я укрощу его, я знаю чем.

- Нет, - возразил Фриц: - я поймал его и оставлю себе. Лучше скажи мне твой способ.

- В таком случае, - ответил Эрнест, - орел при тебе, способ при мне.

Я был вынужден вмешаться в спор.

- Отчего, - сказал я Фрицу, - требуешь ты, чтобы Эрнест сообщил тебе свою тайну без всякого вознаграждения?

Состоялась сделка. Фриц уступил Эрнесту обезьянку, а тот указал ему способ усмирить и приручить орла.

Средство это, весьма простое, состояло в том, чтобы пускать в ноздри животного табачный дым, который должен был одурманить птицу и тем укротить ее.

Сначала Фриц не хотел верить действительности этого средства и даже намеревался взять назад обезьянку, но я посоветовал ему не решать дела, не проведя опыта.

Эрнест принес трубку и табак, найденные нами на корабле, и стал курить над головой орла, который от первых же струек дыма совершенно притих. Мало-помалу он ослаб, зашатался и стал совершенно неподвижен.

Фриц, считая его мертвым, уже раскаивался в том, что дозволил произвести этот опыт; но столбняк вскоре прошел и птица стала настолько же смирной и покорной, насколько прежде была дикой и злой.

Чтобы окончательно приручить орла, не пришлось даже часто повторять этот прием, который был неприятен и Эрнесту.

На следующее утро мы отправились втыкать привезенные нами бамбуковые трости подле наших молодых плодовых деревьев.

Мы наложили на тележку, кроме бамбуковых тростей, изрядный запас сахарных и длинный, заостренный железный шест, которым можно было делать углубления у корней деревьев. Оставшихся дома жену и Франсуа мы попросили приготовить нам обед из пальмовой капусты и саго.

Так как легко нагруженную тележку могла везти одна корова, то буйвол был оставлен в стойле: мне не хотелось употреблять его в работу, пока не заживет его рана в ноздрях.

Подпорки оказались крайне необходимыми, потому что все наши деревья были повалены ветром, дувшим на прибрежьи в продолжение предшествовавших дней. Пока мы поднимали молодые стволы и прикрепляли их к бамбуковым тростям, которые должны были служить им опорой, дети засыпали меня вопросами относительно земледелия, огородничества и садоводства. Я отвечал как умел. Я желал бы знать все, чтобы быть в состоянии передать все этим бедным детям!

- Встречаются ли посаженные нами здесь деревья в том же состоянии в природе, или они уже подверглись от возделки разным изменениям? - спросил Фриц.

- Хорош вопрос! - воскликнул Жак. - По-твоему, деревья приручаются, как животные! Не думаешь ли ты, что есть средства сделать деревья покорными, как твоего орла, научить их кланяться и приглашать людей к сбору их плодов?

- Бедный Жак! - заметил я, - тебе кажется, что ты сказал очень остроумную вещь, а между тем ты сболтнул глупость. Конечно, нет растений, которые повиновались бы голосу своего хозяина; но как есть растения, которые прозябают без всякого ухода, так, напротив, есть и такие, которые подвергаются, можно сказать, настоящему воспитанию, для улучшения их произведений, цветов и плодов. Коль скоро ты не признаешь различия между растениями и животными, то мне, следуя такому же взгляду на животных и людей, пришлось бы побеждать твое неповиновение способом, употребленным над буйволом: продеть тебе веревку в ноздри.

- И средство это было бы очень недурно, - посмеиваясь заметил Эрнест.

- Однако средство это, - возразил я, смеясь, - мне пришлось бы применить ко всем вам, не исключая и господина ученого. Но как людей воспитывают иначе, чем животных, так есть особые средства и для изменения природы некоторых растений: таковы прививка, пересадка, удобрение почвы и, вообще, все те заботы, совокупность которых составляет искусство земледельца, огородника и садовника.

При этом случае я сообщил детям, что большинство наших плодовых деревьев иностранного происхождения: что, например, маслина завезена из Палестины, персиковое дерево из Персии, смоковница из Лидии, абрикосовое дерево из Армении, слива из Сирии и груша из Греции. Я добавил к этому, что многие другие деревья разводятся в наших странах уже так давно, что их привыкли считать туземными.

К полудню, окончив наше занятие, мы возвратились в Соколиное Гнездо, где нас ожидал прекрасный обед.

После обеда мы занялись осуществлением предположения, возникшего несколько времени тому назад.

Нужно было заменить неподвижной лестницей веревочную, ведшую в наше воздушное жилище и представлявшую опасность, особенно для жены и младшего сына. Я не мог и думать о постройке этой лестницы снаружи: выполнение такого предприятия было бы слишком трудно, чтобы не сказать невозможно. И потому я решился построить лестницу внутри смоковницы, которую считал полой, так как в ней помещался рой пчел. Но прежде всего нужно было избавиться от этих неудобных соседей.

Для исследования пустоты дерева, дети и я стали бить по его стволу обухами топоров. Этот шум потревожил пчел: они вылетели в большом количестве и яростно напали на ветреника Жака, который, не внимая моим предостережениям, поместился подле отверстия, служившего выходом из улья. В минуту лицо и руки его были исколоты, что причинило ребенку жестокую боль. Мне удалось унять ее, прикладывая к уколам сырую землю.

Это происшествие убедило меня, что нам не удастся изгнать наших соседей, не прибегая к мерам жестоким. До этого случая я думал принудить пчел только к переселению и построил из пустого пня, накрытого, в виде колпака, пустой тыквой, улей, в котором хотел поселить крылатый народец. Но я не знал, как приняться за такое переселение колонии, и, кроме того, считал недоказанным, что рой пчел может примириться с новым жилищем.

Пока я обдумывал средство выйти из затруднения, я заметил у отверстия улья необыкновенное движение пчел: они чрезвычайно хлопотливо выходили, входили. Я понял, что из улья хочет выселиться новый рой. И действительно, через несколько минут, множество пчел выползло из улья, стали виться в воздухе и затем садились кучей на ближнюю ветвь маленького дерева, на которой и повисли большой кистью. Я несколько раз был свидетелем того, как снимают рой, и решился употребить тот же способ. Из предосторожности я накрыл голову куском полотна, в котором проделал несколько маленьких дырочек, позволявших мне видеть и дышать, обернул руки платками, подошел к дереву и опрокинул приготовленный мною улей под ветвью, на которой висели пчелы. Затем ударом ноги я сильно пошатнул дерево. Большая часть роя упала в улей, который я поспешил снова опрокинуть на широкую доску, долженствовавшую служить улью основанием и положенную на пень. Самая трудная часть дела была исполнена. Сначала установился быстрый перелет пчел между ветвью, на которой еще осталась часть роя, и ульем, вверху которого было отверстие. Час спустя, весь рой овладел своим новым жилищем. Вечером, когда пчелы уснули, мы перенесли улей к изгороди нашего огорода и сада, при чем вход в улей был поставлен к югу. И с следующего же дня маленький народец приступил к работам. Приобретая таким образом рой, который обещал нам, в случае размножения, запас меда и воска, мы уже менее печалились о необходимости пожертвовать находившимся в стволе нашей смоковницы. И потому, хотя не без угрызений совести, мы умертвили его, плотно закрыв все щели в стволе и вложив в отверстие улья две или три палки зажженной серы.

На другой день мы не только могли овладеть запасом меда и воска, накопленным пчелами в течение нескольких лет, но и беспрепятственно приняться за постройку нашей лестницы.

При помощи шеста я измерил дупло дерева и к величайшему удовольствию своему нашел, что оно простиралось от основания до ветвей, на которые мы настлали пол нашего жилища. Это удостоверяло нас в возможности устроить внутри дерева винтовую лестницу. И потому, не теряя времени, я принялся за работу вместе с моими тремя старшими сыновьями.

Сначала мы прорубили внизу ствола большое отверстие, к которому и прикрепили двери из каюты капитана. Таким образом наше жилище могло быть запираемо.

Длинное и толстое бревно с корабля было утверждено в середине дупла, чтобы служить опорой ступеням, которые другим концом мы вложили в зарубки на внутренней поверхности ствола. Лестница была освещена вырубленными на известных расстояниях отверстиями, в которые мы вставили привезенные с корабля окна. Таким образом ствол походил на башню с окнами, наверху которой помещался дом, наполовину скрытый в листве.

Лестница, занимавшая нас в течение нескольких дней, была, пожалуй, далеко не красива; но она была крепка и удобна, а этого-то мы и желали. Она показалась нам превосходной.

Во время этих занятий Билль родила двух щенков чистой датской породы, и я дозволил Жаку присоединить к этим щенкам, в качестве молочного брата, своего шакала.

Смирная собака, не противясь, допустила к своим сосцам нового питомца, который от ее молока быстро поправился.

Почти в тоже время коза родила пару козлят, а овцы пять или шесть ягнят.

Мы с удовольствием следили за этим умножением нашего стада, и, предвидя случай, что нашим животным вздумается, подобно ослу, покинуть нас, Жак придумал привесить им на шею по маленькому колокольчику, из найденных нами на корабле, чтобы звон их мог, при нужде, навести нас на след животных.

Рана, нанесенная мною буйволенку, совершенно зажила. Я, по примеру готтентотов, продел в отверстие палку, которая выдавалась с обоих боков и при помощи которой мы могли править животным, как удилами.

Благодаря этому средству, наш буйвол стал вскоре очень послушен; однако не без труда приучили мы его к верховой езде и к перевозке тяжестей.

Фриц ревностно занимался приручением своего орла. Птица знала голос своего хозяина и повиновалась ему; но она еще слишком порывалась на свободу, чтобы можно было снять с нее привязь.

Страсть приручать была в это время общей. И Эрнест принялся воспитывать обезьянку, уступленную ему Фрицем. Забавно было видеть медлительного по природе ребенка, терпеливо старающимся сдержать излишнюю живость своего питомца. Так как самые малые тяжести казались Эрнесту обременительными, то ему пришла мысль приучить подросшего и окрепшего Кнопса таскать различные вещи. С этой целью он привязал ему на спину, двумя ремнями, маленькую корзину, которую сплел из тростника и в которую клал сначала легкие вещи. Обезьянка, очень недовольная своими новыми обязанностями, каталась по песку, скрежетала зубами и прибегала к всевозможным хитростям, чтоб избавиться от этой барщины. Но, при помощи то легких наказаний, то лакомств, Эрнест приучил-таки ее, не противясь, носить тяжести, хотя небольшие, но значительные по росту животного.

Жак, в свою очередь, учил своего шакала, которого он, в надежде на будущее, назвал Ловцом и которого он хотел приучить, подобно лягавой собаке, держать стойку перед живой дичью и приносить убитую. Но животное плохо поддавалось обучению. Оно довольно послушно приносило бросаемые вещи, но никак не хотело держать стойку. Однако Жак не отчаивался добиться лучшего успеха.

Подобными занятиями мы заполняли часы, свободные от работ, и в целом нашем дне не находилось времени для скуки.

Едва была построена лестница, как нужно было усовершенствовать наше свечное производство. В этом деле нам отлично помогли формы из бамбуковых тростей.

Нам недоставало светилен, так как жена моя вполне основательно запретила нам рвать на светильни наши носовые платки и галстуки.

Мне вздумалось испытать одно очень горючее дерево, известное на Антильских островах под именем светильного дерева. Я нащепал из него тоненьких прутиков и вставил их в формы.

Жена, не доверяя деревянным светильням, придумала изготовить светильни из волокон листьев каратаса, которые она высушила на солнце и потом скрутила.

Когда формы были снабжены этими различными светильнями, мы положили в котелок по равному количеству воску пчелиного и древесного и расплавили его на огне. Когда смесь была достаточно горяча, мы наполнили ею, при помощи ложек, формы, нижний конец которых был опущен в воду, чтобы воск быстрее остыл и твердел.

С наступлением ночи, когда свечи были вынуты из форм, я зажег две свечи, по одной каждого сорта, чтобы судить о том, какие светильни следует предпочесть: деревянные или каратасовые.

Но увы! ни те, ни другие не могли заменить хлопчатобумажных. Светильное дерево сгорало слишком быстро, а волокна каратаса, обугливались, падали кусками на свечу. И потому мы вздыхали о дне, когда нам удастся добыть светильни хлопчато-бумажные, не уничтожая нашего белья.

После неудачного изготовления свечей я обратился к выделке резиновой обуви. Я употребил способ, объясненный мною Фрицу при открытии резиновых деревьев. Я набил песком пару чулок и обмазал их глиной, которую высушил на солнце. Затем кистью из козьей шерсти я стал мазать полученную форму жидкой резиной и, когда намазанный слой высыхал, я накладывал второй и так далее, пока толщина слоя не казалась достаточной. Тогда я повесил изготовленную пару обуви на ветру, а уверившись, что резина отвердела, высыпал песок, осторожно отодрал чулки и поломал и высыпал слой глины. Таким образом я изготовил пару сапог довольно красивую и, главное, до того удобную для ходьбы, что дети просили меня сделать им каждому по паре такой обуви.

Часто случалось, что дети, черпая воду в ручье, подымали со дна ил и приносили воду мутной; поэтому я решился устроить водоем из черепа черепахи и провести в него воду из ручья по желобам из ствола саговой пальмы, для чего хотел поднять уровень воды в ручье при помощи затвора.

Таким образом почти ежедневно возникали и приводились в исполнение предприятия к улучшению нашего быта.

Каждое из наших открытий было встречаемо радостными криками детей и благодарной молитвой жены и моей, за очевидное благословение наших усилий Небом.

XIX

ОНАГР. ЛЕН. ВРЕМЯ ДОЖДЕЙ

Однажды утром, когда мы намеривались приняться за работу, издали донеслись до нас какие-то дикие звуки: то был род рева, смешанного с резким свистом и кончавшегося жалобными звуками.

Опасаясь какого-либо нападения, мы спешили собрать скот под корнями нашего дерева и поднялись в свой замок, между тем как собаки, подняв уши, готовились к обороне.

На несколько мгновений наступила тишина; потом загадочные звуки раздались снова, на этот раз гораздо ближе. Все мы пристально смотрели в ту сторону, откуда, казалось, доносились эти крики, эти незнакомые звуки, как вдруг Фриц, у которого зрение было наиболее остро, отставил ружье, заливаясь смехом, сказал:

- Да это наш осел! Это он возглашает свое возвращение! Каков голосок!

Тотчас же все дети выразили досаду на то, что потревожились приближением такого врага.

Я успокоился не так скоро.

- Может быть, - сказал я, - наш осел и участвовал в этой музыке; но не один же он исполнял ее.

- Ты прав, папа: осел ведет за собой целое общество.

Я взглянул по направлению, указанному мне Фрицем, и увидел прекрасного онагра, или дикого осла, который со ржанием сопровождал нашего беглеца.

Я тотчас же стал придумывать средство овладеть им, и потому, попросив всех не шуметь, тихо спустился с дерева вместе с Фрицем.

Я взял веревку, привязал ее концом к нашему дереву и завязал на ней петлю, которую накинул на длинный хлыст. Из куска бамбуковой трости я приготовил род клещей. Фриц напрасно силился разгадать мой план. Сгорая нетерпением поймать дикого осла, он хотел употребить свое лассо; но я удержал его, заверяя, что мой способ должен оказаться лучше патагонского.

Оба животные приблизились к дереву, и онагр заметил нас. Впервые, конечно, увидя человека, он испуганно отступил. Но в это время Фриц протянул к нашему ослу горсть овса. Осел не чванился и кинулся к овсу с такой жадностью, что онагр, судя о найденной пище по поспешности своего товарища, доверчиво последовал его примеру. Воспользовавшись этой минутой, я накинул ему на шею петлю, висевшую на конце хлыста.

Онагр тотчас же быстро скакнул назад, чтобы убежать, но петля стянула ему шею так сильно, что бедное животное упало, задыхаясь.

Я поспешил снять давившую его петлю, и заменить ее недоузком нашего осла; потом, прежде нежели онагр очнулся, я сдавил ему ноздри бамбуковыми клещами, которые связал на другом конце бечевкой, употребив таким образом для усмирения животного способ, к которому прибегают кузнецы, подковывая пугливую или злую лошадь.

Потом я привязал недоуздок двумя длинными веревками к корням дерева и стал ожидать, когда онагр очнется, чтобы, смотря по обстоятельствам, употребить то или другое средство для совершенного подчинения его своей воле.

Между тем вся семья спустилась с дерева. Стоя вокруг животного, мы не могли налюбоваться его красотой, которая почти приравнивается этот вид осла к лошади.

По прошествии нескольких минут онагр вскочил и снова стал рваться на свободу; но боль, причиняемая ему бамбуковыми клещами, заметно укрощала его; он даже дозволил довести себя до места, которое предназначалось ему стойлом. Но нужно было предупредить новый побег и нашего осла, так как наша надежда на его верность была поколеблена. И потому, связав ему передние ноги, я привязал его подле онагра, чтобы общество подобного себе животного приучило пришельца к его новому образу жизни.

Не малого труда стоило нам подчинить онагра. Я прибегал и к голоду, и даже к побоям, но добился успеха лишь применяя иногда средство, весьма употребительное в Америке и состоящее в том, чтобы кусать упрямому животному конец уха.

По прошествии нескольких недель Легконогий - так прозвали мы онагра приручился до такой степени, что мы без опасения ездили на нем верхом. Для управления им я придумал особую узду без мундштука, род капцуна, состоявшую из недоузка, к которому с обоих боков было прикреплено по палочке, ударявших по воле всадника то левое, то правое ухо, животного, весьма чувствительные.

В этот промежуток времени три выводка наших кур дали нам около сорока цыплят, которые живо бегали по птичнику и около нашего жилища, ища корм.

Это умножение нашей живности, а равно приобретение онагра, напомнили мне мое прежнее намерение построить на время дождей, которое не могло не наступить, крытые конюшню и птичник.

К стоявшим сводами корням нашего дерева мы прикрепили стены из бамбуковых тростей, заделывая щели более тонкими тростями; этот остов мы покрыли мхом и глиной, а затем слоем смолы; всю постройку мы окружили перилами, так что она походила на беседку.

Внутри мы перегородили ее на несколько отделений, которые должны были служить: одни стойлами или овином, другие молочной или амбаром, для зернового хлеба и других запасов, которые мы хотели собрать ко времени дождей, так как это время, соответствующее в тропических странах нашей зиме, должно было лишить нас возможности выходить.

Прошло несколько дней без всякого увеличения наших запасов.

Однажды, вечером, когда мы возвращались со сбора картофеля, мне пришла мысль отпустить жену и двух младших сыновей одних в Соколиное Гнездо, а самому с Фрицом и Эрнестом отправиться в дубовый лес, чтобы добавить к дневной добыче запас желудей. Мы так и сделали. Фриц гордо ехал верхом на онагре, а Эрнест нес на плече обезьянку.

У нас были пустые мешки, которые мы предполагали наполнив свезти домой на онагре, чтобы постепенно приучить его к услугам подобного рода, так как до сих пор он не давался в упряжь.

Пробравшись в чащу леса, я привязал Легконогого к дереву, и мы ревностно принялись наполнять мешки, что сделали очень скоро, благодаря обилию и легкости сбора. Когда мы занимались этим, наша обезьяна внезапно бросилась в ближние кусты, перед которыми она несколько минут перед тем уселась настороже. В кустах мы услышали птичьи крики и хлопанье крыльями, что заставило нас подозревать борьбу между Кнопсом и какой-либо птицей.

Эрнест, стоявший ближе других к кустам, осторожно подкрался и закричал: "Фриц, иди сюды; здесь гнездо, полное яиц. Возьми его, а я подержу Кнопса, который хочет угоститься ими. Да и птица убежит".

Фриц поспешил в кусты, и несколько минут спустя вынес канадскую курочку, по которой он, несколько дней перед тем, дал промах. Я помог ему связать птице лапы и крылья и радовался ценному приобретению для нашего птичника. Эрнест, устранив Кнопса, вышел со шляпой, полной яиц и прикрытой листьями, похожими на листья косатиков. Показывая свою находку, он сказал:

- Я захватил и несколько листьев, из которых было сделано гнездо; они походят на копья, и Франсуа может играть ими.

Мы взвалили полные мешки на спину онагра, оставив, впрочем, место для Фрица, обыкновенного седока онагра. Эрнест нес яйца, я курицу, и мы направились к Соколиному Гнезду.

Жена очень обрадовалась нашей добыче. Она так заботливо ходила за канадской курочкой, что последняя снесла несколько яиц и, когда они были оставлены ей, вывела нам дней через двадцать такое же число цыплят.

Спустя некоторое время, когда мечевидные листья, которыми играл Франсуа, засохли и валялись около нашего дерева, Фриц, желая, вероятно, позабавить своего младшего брата, сказал ему:

- Вот, из твоей прежней игрушки мы сделаем плетки, чтобы подгонять скот. - И, разорвав один из листьев вдоль на три или четыре полоски, он стал сплетать их в длинный кнут. Случайно я смотрел на эту работу. Заметив гибкость и крепость полосок, я внимательнее рассмотрел растение и с радостью признал в нем формий, или так называемый новозеландский лен (Phormium tenax), растение, которое индейцам хорошо заменяет наш европейский лен.

Радость мою, конечно, вполне разделила и хозяйка, которая воскликнула: - Это лучшее из открытий, какие мы сделали до сих пор. Наберите мне побольше этих листьев, и я изготовлю вам рубашки и другую одежду. - Она, добрая, забывала, какой долгий труд обращает волокнистые растения в ткани.

В то время, когда я напомнил ей об этом, чтобы предупредить грустное разочарование, часто следующее за слишком пылкими надеждами, Фриц сел на онагра, Жак на буйвола, и оба, не говоря нам ни слова, пустились вскачь по направлению к дубовому лесу.

Спустя четверть часа мы увидели их возвращающимися. Подобно фуражирам они привесили по обоим бокам своих вьючных животных по огромной вязке формия, который и сложили к нашим ногам.

Я поблагодарил их за рвение и обещал жене, что каков бы ни был исход наших попыток, мы постараемся извлечь из нашего льна наибольшую пользу.

- Прежде всего, - сказал я, - мы займемся мочкой льна.

- В чем же состоит она? - спросил Фриц.

- Лен или пенька подвергаются попеременно сырости и теплому воздуху, чтобы растение подверглось некоторой степени гниения. Тогда и наружная кожица, и мягкая части растения легче отделяются от длинных крепких волокон, так как связывавший их растительный клей распускается в воде; затем стебли мнут и треплют, а волокна выделяют.

- А сами волокна разве не гниют наравне с остальными частями растения? - спросил Фриц.

- Они и сгнили бы, если б продолжить мочку дольше необходимого срока. Но крепость волокон делает этот случай очень редким. Притом же опасность в значительной степени предупреждается еще тем, что волокна не подвергают солнечной теплоте, а оставляют в воде до надлежащей степени гнилости стеблей.

Жена советовала, по причине большой жары в этой стране, употребить последний способ мочки и указала болото Краснокрылов, как весьма удобную для него местность. Мысль была хороша, и на другой день, утром, мы впрягли нашего осла в тележку, на которую наложили вязки льна. Франсуа и Кнопс поместились на этом мягком сиденьи. Мы шли позади, с лопатами и кирками.

По прибытии на место, мы разделили вязки на небольшие пучки, погрузили их на дно и наложили на них камни.

Работая, дети имели случай заметить инстинкт, обнаруживаемый краснокрылами. Вблизи было несколько гнезд, покинутых этими птицами. Гнездо представляет возвышающийся над водой усеченный конус. Яйца лежат в углублении сечения, так что самка краснокрыла может высиживать их, стоя ногами в воде. Гнезда эти построены из земли, сложенной так прочно, что вода не может размыть их в течение времени до вылупления выводка.

По прошествии дней пятнадцати, хозяйка наша вспомнила, что лен уже достаточно времени лежал в воде и что его пора вынуть. Мы разостлали его по траве, на солнце, и в один день он высох совершенно. Мы перевезли его к Соколиному Гнезду, намереваясь позже мять, трепать, прясть и, если удастся, ткать его. Предвидя наступление дождей, я обсудил, что нам следует раньше заняться сбором продовольственных припасов.

До последних дней погода стояла ясная и жаркая; теперь же случалось, что небо покрывалось тучами, дул сильный ветер, а иногда бывали и ливни.

Мы собрали и сложили в кучи все количество картофеля и маниоковых корней, какое могли собрать: они должны были служить нам главной пищей во время дождей. Мы запаслись также большим количеством кокосовых орехов и желудей. Вместо картофеля и маниока я посеял хлеб, потому что как ни обильны и вкусны были яства, открытые нами в этой плодородной стране, все же мы ощущали недостаток хлеба, которого ничто заменить не может. Это признает каждый, кто некоторое время был лишен хлеба. Убеждение наше разделял даже и маленький Франсуа, который в прежнее время вовсе не любил хлеба.

Мы позаботились также насадить около Палатки молодых кокосовых пальм и сахарного тростника.

Несмотря на нашу усиленную деятельность, дожди застигли нас раньше окончания работ. Дождь лил такими потоками, что маленький Франсуа спрашивал в испуге, не будет ли потопа и не следует ли нам построить ковчег, подобный Ноеву.

Сильные ветры и дожди до такой степени беспокоили нас в нашем воздушном жилище, что мы должны были переселиться под дерево, под сень его густых ветвей. Но и здесь помещение было далеко не удобно: оно перегорожено было стойлами и заставлено запасами, оружием, утварью, что мы едва могли двигаться. Кроме того, когда мы разводили огонь, то едва не задыхались от дыма, не подымавшегося в сырой воздух.

Тем не менее мы благодарили Бога за то, что погода была только сырая: при незначительном запасе дров, холод заставил бы нас страдать невыносимо!

Жена приходила в ужас при одной мысли, что дети могут заболеть; перед этой опасностью обыкновенная твердость покидала жену. К счастью, опасения эти не оправдались: все дети обладали отличным здоровьем.

Наш запас сена также в короткое время истощился, а мы не могли заменить его ни картофелем, ни другой пищей, не подвергая самих себя опасности умереть с голоду.

И потому мы решились предоставить наших туземных животных их собственному попечению о своем прокормлении. Однако, не желая, чтоб они одичали, Фриц и я ходили каждый день и каждый вечер навещать их и собирать к нашему дереву.

Жена, видя, что из каждого такого похода мы возвращались промокшими до нитки, задумала изготовить нам по паре непромокаемого платья. Она взяла две матросские рубахи, пришила к ним по башлыку и покрыла эту одежду слоем резины. В этой одежде мы могли ходить под дождем, не опасаясь ни за наши платья, ни за наше здоровье.

В это же время я начал, для развлечения, подробно записывать нашу жизнь в этой пустынной стране. Не раз приходилось мне обращаться к воспоминаниям жены и детей, чтобы занести в описание все события со дня крушения.

Все делились своими воспоминаниями, при чем дети научились многому по поводу задаваемых каждым вопросов. Чтобы не утратить узнаваемого, Эрнест делал заметки в тетради. Франсуа и Жак стали его учениками. Благодаря этому мать учила и их, и остальных детей нравственности, я старался внушить всем надежду и мужество. Таковы были наши развлечения; остальные часы коротались работой, но тем не менее казались нам иногда очень долгими.

Ящик с книгами капитана был вскрыт. Он оказал нам большие услуги: в нем было много хороших книг, - научных словарей с рисунками и особенно много практических руководств. Книги эти не были совершенны: мы часто находили в них ошибки, преимущественно в описании иноземных растений и животных, которых мы теперь наблюдали. Эрнест тотчас же исправлял эти ошибки на полях и оговаривал сведения, в ложности которых нас убедил личный опыт. Но на ряду с этими ошибками сколько нашли мы в книгах назидательного и полезного! Тут-то поняли мы всю благодетельность книгопечатания, дозволяющего науке идти вперед, не теряя ничего из того, что однажды приобретено ею!

Из всех моих изделий жена особенно благодарила меня за большую и малую чесалки для льна. Для изготовления их я округлил и заострил напильником длинные гвозди, которые укрепил на равных расстояниях на пластинке жести; края пластинки были загнуты в виде ящичка, в который мы влили расплавленного свинца, чтобы сделать гвозди неподвижными. Я припаял к каждой чесалке маленькие ушки, чтобы прикрепить свое орудие к подставке. Мое изделие казалось до того прочным и удобным, что жена, сгорая желанием испытать его, нетерпеливо ожидала солнце, которое должно было высушить наш запас льна.

XX

ВОЗВРАТ ХОРОШЕЙ ПОГОДЫ.

СОЛЕНАЯ ПЕЩЕРА. СТАЯ СЕЛЬДЕЙ.

ТЮЛЕНИ. ИЗВЕСТЬ. СЕМГИ. ОСЕТРЫ

В городах неудобства зимы вознаграждаются: за семейными беседами у камина, в плотно построенных домах, за блестящими празднествами, баловни счастья забывают, что для бедных зима есть время тяжких испытаний. Тем не менее я не думаю, чтобы кто-либо мог относиться равнодушно к возврату красных дней природы. Что же касается до нас, то невозможно описать нашей радости, когда, после долгих недель лишений и вынужденного заключения, мы увидели небо очищающимся и солнце ярко светящим на природу. С живым восторгом покинули мы душные, нездоровые комнаты, вдыхали свежий воздух и смотрели на окружавшую нас прекрасную растительность.

Все казалось нам обновленным: сами мы чувствовали в себе столько живой силы, что прогоняли воспоминания о скуке и лишениях зимы и думали только о наступающих трудах, которые казались нам веселыми играми.

Жена не переставала благодарить Бога за то, что солнце снова зарумянит побледневшие щеки детей, а труд расправит их отяжелевшие члены.

Одной из первых забот наших было обозреть места, которые мы называли нашими владениями. Посаженные нами деревца и кусты были в отличном состоянии; семена, доверенные нами земле, произрастали; листва деревьев обновлялась, и плодородная почва рядилась в тысячи цветов, благоухание которых приносил нам ветер. Везде распевали птицы с разнообразным оперением. Мы еще никогда не видели такого веселого, смеющегося возврата весны.

Жена хотела без промедления заняться чесанием и пряжей льна. Между тем как младшие дети пасли скот на свежей траве, Фриц и я расстилали вязки льна на солнце. Когда стебли достаточно высохли, мы стали мять их, трепать и чесать.

Мальчики, вооруженные каждый толстой палкой, мяли стебли. Хозяйка, при помощи Эрнеста и Франсуа, трепала лен. Обязанность чесальщика я принял на себя и исполнил ее так удачно, что жена, неутомимая, попросила меня тотчас же изготовить ей веретено, чтобы ей можно было обратить прекрасные пряди льна в нити.

Чего не делает воля! С терпением мне удалось сделать не только веретено, но и прялку и мотовило. Жена, увлекаемая рвением, тотчас же засела за работу, не дозволив себе даже прогулки, которой была лишена так долго. С этой минуты преобладающим желанием ее было предупредить недостаток одежды, и между тем как мы отправились к Палатке, она с Франсуа осталась дома.

Палатка оказалась в самом жалком состоянии. Часть ее была даже унесена ветром, и наши запасы были попорчены дождем.

Мы тотчас же принялись сушить все, что могло еще пойти в прок.

К счастью, пинка не была повреждена. Напротив, плот из чанов уже никуда не годился.

Но всего более меня огорчила потеря двух бочонков пороха, вскрытых и оставленных в палатке, тогда как их следовало перенести в кладовую в скале, куда я, к счастью, перенес четыре другие бочонка. Этот случай внушил мне мысль построить зимнее помещение, в котором мы могли бы укрыться сами и укрыть наши запасы от проливных дождей.

Я отнюдь не мог принять отважного предложения Фрица выбить жилище в скале: при наших орудиях и ничтожных силах на такое предприятие не хватило бы нескольких лет. Но на всякий случай мне хотелось вырыть погреб для наиболее ценных из наших запасов. И потому одним утром я отправился с Фрицом и Жаком, захватив с собой ломы, кирки и молотки. Я выбрал место, где гладкая скала возвышалась почти отвесно к почве. Я наметил углем края предполагаемого отверстия, и мы принялись за работу.

К исходу дня труд наш подвинулся так мало, что мы готовы были отказаться от него. Однако нас немного ободрило наблюдение, что, по мере того как мы рыли, камень становился менее твердым, и в некоторых местах мы могли отрывать его даже лопатой.

Мы проникли до глубины семи футов, когда Жак, войдя в образовавшийся выем и пытаясь оторвать ломом кусок скалы, внезапно воскликнул:

- Я пробился, папа! - я пробился!

- Пробился во что? - спросил я. - В гору, что-ли?

- Да, я пробился в гору, - ответил он радостно. - Ура!

- Он прав! - воскликнул Фриц, подбежав к месту, - дело несомненно, потому что лом Жака упал внутрь.

Я подошел и уверился в истине его слов. Я сильно ударил киркой в скалу, и целая глыба ее упала к нашим ногам, открыв отверстие, в которое дети и хотели тотчас же войти.

Я удержал их, потому что выходивший из отверстия воздух был удушлив, и я чуть не лишился чувств, приблизившись, чтобы взглянуть внутрь углубления.

При этом случае я пояснил детям, каков должен быть воздух, чтобы он мог служить для дыхания.

- Нужно, - сказал я, чтобы составные части обыкновенного воздуха были в нем в определенных количествах и без примеси других газов, выделяемых в природе различными телами. Есть несколько способов узнать присутствие испорченного воздуха и избегнуть его вредного влияния. Лучшее испытание огнем, который горит только в воздухе, годном для дыхания, и притом выгоняет испорченный.

Для первого опыта мы бросили в отверстие пучки сухой и зажженной травы. Она тотчас же потухла.

Тогда я прибег к средству, которое казалось мне более действительным.

Мы спасли с корабля ящик ракет, употребляемых на судах для знаков в ночное время. Я взял несколько штук этих снарядов, поместил их в отверстие и зажег фитиль. Ракеты засвистели, и при их свете мы увидели нутро пещеры, которая показалась нам очень глубокой, и стены которой блестели, как будто они были иссечены в алмазе. Затем все снова погрузилось во мрак и смолкло, и только клубы дыма вырывались из отверстия пещеры.

Пустив в пещеру еще несколько ружейных выстрелов, я сделал второй опыт с пучком сухой травы, и на этот раз она горела хорошо. Из этого я заключил о том, что вход в пещеру уже не представляет опасности удушья. Но так как в пещере было совершенно темно и могли быть обрывы и вода, то я признал благоразумным не входить без огня.

Я послал Жака к Соколиному Гнезду объявить о счастливом открытии, пригласить наших взглянуть на него и принести свечей для осмотра пещеры на всем ее протяжении.

В отсутствие Жака я, при помощи Фрица, расширил вход в пещеру и очистил его от загромождавших обломков.

Окончив эту работу, мы увидели жену и трех детей, подъезжавших на телеге, на которой Жак восседал в качестве возницы. Эрнест и Франсуа махали, в знак радости, шапками.

Мы вошли в пещеру, все разом, держа в руках по зажженной свече. Фриц и я запаслись огнивами на случай, если б свечи потухли.

Шествие наше было несколько торжественно. Я шел впереди, ощупывая почву и осматривая свод. Дети, подстрекаемые любопытством, отважно следовали за мной.

Почва этой пещеры была тверда и покрыта сухим и мелким песком.

Рассмотрев кристаллизацию куска, оторванного мной от стены, и отведав его на язык, я убедился, что пещера находится в пласте каменной соли.

Это открытие порадовало меня, потому что представляло богатый запас соли для нас и нашего скота и избавляло от большого труда собирать худшую соль на берегу моря. Когда мы проникли в глубь пещеры, мы были поражены как причудливым отражением света, так и формой стен. Местами к своду вздымались столбы, покрытые затейливыми фигурами, которые, смотря по направлению света от наших свечей, казались то людьми, то сказочными животными. Дальше виднелись восточные седалища, люстры, готические лампы, прекрасно изваянные фантастические облики. Маленький Франсуа вообразил себя в соборе, Жак - в замке волшебниц; Эрнест, задумчиво рассматривал окружающее; жена пожимала мне руки. - Теперь для детей уже не будет зимы, - шептала она. Фриц шумел. - Это алмазный дворец, - воскликнул он: - прекраснейший в мире. - А построил его Бог, - сказала ему мать.

Фриц обнял ее. - Бог всемогущ, - сказал он матери, с увлаженными глазами. - Он сотворил все великое, все доброе; но лучшее из Его дел, это то, что Он дал нам, бедным детям, такую мать.

- Везде, где люди любят друг друга, - шептала жена, обнимая детей, там они счастливы.

Я нашел несколько кусков кристаллов, по-видимому, отвалившихся от свода.

Это открытие возбудило в нас боязнь обвалов; но я понял, что замеченные мною куски оторвались от наших выстрелов, а не от сырости. Тем не менее наблюдение предостерегало нас от подобных случайностей; поэтому я попросил всех удалиться ко входу в пещеру и оттуда стал стрелять пулями в выступы кристаллов, которые казались мне менее прочными. Потом; длинными шестами мы испытали свод и вышли из пещеры с полным убеждением в ее прочности.

Решение сделать эту пещеру нашим зимним убежищем вызвало множество предложений об устройстве его.

Соколиное Гнездо осталось нашим летним жилищем; но мы отказались от улучшений, которые намеривались сделать в нем в виду дождей. Все наше внимание обратилось на подземный дворец, который должен был доставить нам на время дождей удобное помещение. Прежде всего я распорядился сгладить окраины входа и пробить с каждой стороны его по окну. Затем я приладил к ним двери и окна из Соколиного Гнезда, ставшие бесполезными в жилище, предназначенном только на лето.

Пещера была очень обширна. Мы разделили ее перегородками на несколько помещений. Направо от входа была устроена наша комната, налево кухня, стойла и мастерская. В глубине пещеры предназначалось поместить погреб и кладовую. Мало того: и нашу комнату перегородили на несколько отделений: первое должно было служить спальней жене и мне, второе столовой; затем следовали спальня детей и общая комната, где были размещены книги, оружие и собранные нами замечательные вещи.

В отделении, назначенном под кухню, мы устроили большой очаг, с достаточно высокой трубой, чтоб она отводила дым.

Всем нашим запасам и инструментам было отведено определенное место. Несмотря на величину пещеры, нужно было много попыток и искусства, чтобы удобно поместить живность и скот.

С самого начала нашего пребывания в этой стране мы не обнаруживали такой деятельности. Но нужно сознаться, что наше рвение поддерживалось, главным образом, последовательными успехами.

Во все время устройства пещеры мы по необходимости жили в палатке, питаясь преимущественно яйцами и мясом черепах, которые выходили на берег класть яйца и которых мы ловили. Мне пришла мысль устроить род черепашьего садка, который доставлял бы нам провизию по мере нужды в ней. И потому, как только показывалось одно из этих неуклюжих животных, Фриц и Жак отрезали ему отступление и при моей помощи валили его на спину; затем мы буравили на краю черепа дыру, продевали в нее веревку и привязывали животное к какому-либо пню. Таким образом черепаха пользовалась свободой плавать и нырять, но тем не менее оставалась нашей пленницей.

В одно утро, когда мы шли от Соколиного Гнезда к заливу Спасения, нас поразило странное зрелище. На море, шагах в тысяче от нас, поверхность воды казалась кипящей и ярко блестела на солнце. Над этой зыбью кружилась с резкими криками стая чаек, фрегатов и других водных птиц. Явление это мы видели впервые, и дети тщетно старались разгадать его.

Фриц предполагал, что это должен быть вспыхнувший подводный вулкан. Жена подозревала незамеченную нами отмель; наш ученый объявил, что зыбь могла быть произведена каким-либо морским чудовищем. Эта причина показалась очень вероятной детям, всегда готовым видеть чудесное во всем неизвестном. Но непродолжительное наблюдение обнаружило мне истину. Я не сомневался в том, что к берегу приближалась стая сельдей.

- Вам известно, - сказал я детям, - что сельди ходят иногда густыми стаями, покрывающими протяжение в несколько миль. За этими стаями обыкновенно следуют дельфины, осетры и другие морские животные, очень падкие до мяса сельдей. Кроме того, на сельдей нападают и морские птицы, хватающие тех маленьких рыбок, которые выплывают на поверхность воды. Спасаясь от преследования своих водных неприятелей, сельди ищут отмелей, на которые большие рыбы не отваживаются заходить; но здесь сельди попадают в людские сети в бесчисленном множестве. Есть даже местности, жители которых содержат себя исключительно ловлей сельдей, развозимых по всему свету. Можно бы было удивляться тому, что подобные уловы не истребили этой рыбы, если б не было известно, что самка сельди мечет до пятидесяти тысяч яиц.

Пока я говорил, стая сельдей вошла в залив с такой стремительностью, что рыбы прыгали одна через другую. Это объяснило нам замеченную сначала зыбь.

Я решился приступить к ловле, чтобы воспользоваться запасом пищи, посланным нам Провидением.

Фриц вошел в море с корзиной, которую ему стоило лишь погрузить, чтобы она наполнилась сельдями. Он выбрасывал их на берег. Франсуа собирал их и относил к Эрнесту и Жаку, которые потрошили рыбу ножом; я укладывал сельди рядами в чаны нашего старого плота, а жена посыпала толченую соль на каждый ряд рыбы. Таким образом мы наполнили все наши чаны; я забил их досками, и затем на осле и корове мы перевезли весь запас в нашу кладовую в пещере.

Эта работа длилась три дня. Едва покончили мы ловлю и соление, как в залив зашло стадо тюленей, - вероятно, преследуя сельдей. Они играли, выходили друг за другом на берег и, по-видимому, не пугались нашего присутствия. Мы убили с дюжину этих животных, с которых я снял только шкуры и жир. Шкуру я предназначил на сбрую для нашего вьючного скота и даже на одежду нам, а жир должен был, растопленный, доставить нам масло, которое сберегло бы наш запас свечей.

Мясо мы бросили в ручей Шакала, где водились множество раков. К брошенной нами падали раки сползлись тысячами. Дети легко ловили их и, по моему совету, садили в продырявленный ящик, который погрузили, при помощи камней, у берега ручья.

Таким же образом сохраняли мы в морской воде различных рыб, которых ежедневно ловили дети. В ожидании большого количества рыбы, мы населили этот второй садок сотней сельдей.

Покончив с этими различными ловлями, мы вновь принялись за устройство нашего подземного жилища. Рассматривая обломки, валявшиеся в пещере, я нашел, что они оторваны от слоя гипса. Я внимательнее прежнего осмотрел все части пещеры и в глубине ее, подле нашей кладовой, открыл слой этого полезного минерала.

Я отбил от пласта лопатой несколько кусков, накалил их на огне, истолок и таким образом получил прекрасную штукатурку. До времени я удовольствовался тем, что залил ею днище чанов с сельдями, для предохранения их от действия наружного воздуха. Но два чана я не залил, намереваясь подвергнуть находившихся в них сельдей копчению. Я прочел способ, употребляемый буканьерами Южной Америки, и решил испытать его.

И потому мы устроили, на некотором расстоянии от жилища, большой шалаш из переплетавшихся ветвей и тростей. Сельди были положены на подвешенные плетенки, а под ними мы зажгли мох и сырые травы, дававшие много дыма. Повторив этот прием несколько раз, мы получили сельди довольно сухие, очень привлекательные на вид, темно-бронзового цвета, которые и уложили в мешки и перенесли в кладовую в пещере.

Около месяца спустя по исчезновении стаи сельдей, в наш ручей зашло множество семги и осетров, которые поднимались по течению, чтобы, сообразно нравам некоторых рыбьих пород, выметать икру в пресной воде.

Жак, раньше других заметивший этих новых гостей, принял их за молодых китов.

Мне нетрудно было разубедить его, и я стал придумывать, как бы овладеть несколькими из этих рыб, мясо которых очень вкусно.

Жак, заметив или, скорее, угадав мое затруднение, воскликнул: "Подожди, папа; увидишь, что я нашел", и быстро побежал по направлению к пещере.

Он не замедлил возвратиться, неся лук, стрелы с загнутыми назад остриями, пучок бечевок и два или три тюленьих пузыря. Любопытствуя видеть применение придуманного Жаком средства, мать его, братья и я стали вокруг него. Он отрезал кусок бечевки, привязал ее серединой к пузырю, одним концом к стреле, а другим к лежавшему на берегу тяжелому камню. Потом связав лук, он нацелился в одну из самых больших семг. Пущенная им стрела глубоко вонзилась в тело рыбы.

- Попал, попал! - прыгая от радости, кричал наш стрелок.

Семга нырнула, но была удержана пузырем, надутым воздухом. Эта борьба и боль от стрелы скоро истощили силы семги, и мы без труда вытащили ее на берег.

Ловкость и успех Жака подстрекнули наше соревнование. Фриц отправился за гарпуном и мотовилом; я, подобно Нептуну, вооружился трезубцем; Эрнест закинул удочки, на которые насадил куски мяса первой семги, и началась общая рыбная ловля. Жак не отказывался от средства, которое так хорошо удалось ему; он пустил еще две или три стрелы; но только одна попала в цель: и не без больших усилий удалось мальчику завладеть своей новой жертвой. На одну из удочек Эрнеста попался осетр; чтоб вытащить его из воды, Эрнест прибег к помощи Франсуа и матери. Я последовательно ударил двух рыб, но добыл только одну, так как мое орудие было не удобнее других.

Что же касается Фрица, то он берег свои удары и решался кидать гарпун лишь тогда, когда подходил осетр не менее десяти футов длиной. Большое животное, раненое в спину, страшно билось, скакало, брызгало водой. Мы все собирали развертывавшуюся с мотовила веревку, чтобы не лишиться такой знатной добычи. Мало-помалу мы притянули ее на отмель. Чтобы окончательно овладеть рыбицей, один из нас должен был войти в воду и задеть за жабры животного веревочную петлю; затем, чтобы вытащить его на берег, мы припрягли к веревке буйвола.

Когда ловля была окончена и рыба выпотрошена, я просил отложить в сторону икру осетра и пузырь, которые назначал для особого употребления. Большая часть осетрины, разрезанной на куски, была посолена подобно селедкам. Остальное мясо я хотел замариновать по тому способу, по которому на берегах Средиземного моря маринуют мясо тунца. Для этого мы сварили части осетра в очень соленой воде и закупорили в бочонок, в который подлили некоторое количество масла.

Жена, не предполагая, что мы можем извлечь какую-нибудь пользу из яиц и пузыря осетра, хотела бросить их в ручей, но я объявил ей, что хочу приготовить из яиц очень вкусное блюдо, которое русские называют паюсной икрой, а из пузыря - клей, называемый рыбьим.

Я попросил жену без замедления вымыть в морской воде икру осетра, которой могло быть около тридцати фунтов. Мы положили ее на несколько часов в соленую воду. После этого нам осталось только положить икру в частопродырявленные тыквы; когда вода сбежала, мы получили с дюжину плотных и твердых плиток, которые повесили в нашей коптильне. Этим лакомым изделием мы увеличили свои зимние припасы.

Из чтения или разговора мне помнился способ приготовления рыбьего клея, и я применил этот способ к делу. Я разрезал пузырь на полоски, размочил их в воде, а затем опять высушил на солнце. Таким образом мы получили род стружек, которые, будучи положены в кипяток, распускались в нем и давали весьма чистый студень. Вылитый на блюдо, последний застывал прозрачными площадками.

Сад при Палатке находился в отличном состоянии и почти без всякого ухода снабжал нас прекрасными овощами всякого рода. Для получения богатого сбора нам достаточно было поливать растения, да и этот труд не стоил нам больших усилий, потому что при помощи ствола саговой пальмы нам удалось устроить маленький водопровод от ручья Шакала.

Большая часть семян и растений, которые мы доверили земле, акклиматизировались отлично. Ползучие стебли дынь и огурцов уже покрылись множеством прекрасных плодов; ананасы также подавали блестящие надежды, а кукуруза уже воздымала множество зрелых початков. Судя по состоянию этой плантации, смежной с нашим жилищем, мы могли ожидать успеха и на отдаленных посадках. И потому одним утром все мы собрались навестить их.

Направляясь к Соколиному Гнезду, мы остановились по пути у бывшего картофельного поля, которое жена засеяла после сбора клубней. И здесь мы были поражены роскошью растительности: ячмень, горох, чечевица, просо, овес и несколько других хлебных растений и овощей удались великолепно на этой благословенной почве.

Я с недоумением задавался вопросом: где жена могла добыть достаточное количество семян, чтобы произвести такие богатые посевы. Особенно поразила меня площадка, покрытая исполинской и совершенно вызревшей кукурузой. Само собой разумеется, что эти полевые богатства не могли не привлечь диких животных, и нам не трудно было открыть вредное присутствие последних. Когда мы впоследствии приблизились к полю с кукурузой для жатвы, пред нами шумно взлетело с полдюжины дрохв, между тем как другие, гораздо меньшие птицы, в которых я признал маленьких перепелов, спаслись бегством. К ним следует еще прибавить двух или трех кенгуру, которые удалились большими скачками и которых безуспешно преследовали наши собаки.

Фриц снял клобучок со своего орла, который сперва стрелой поднялся в воздух, потом ринулся на великолепную дрохву и овладел ею, хотя не нанес ей слишком глубоких ран, так что мы могли сохранить эту добычу живой.

Жаков шакал, который начинал привыкать к охоте, принес нам последовательно с дюжину жирных перепелок, которые доставили нам отличный обед.

Отправившись в дальнейший путь, мы, в полдень достигли Соколиного Гнезда. Так как зной и ходьба истомили нас жаждой, то жена придумала изготовить нам новый напиток: измолов еще мягкие зерна кукурузы, она получила род теста, которое распустила в воде, подслащенной соком сахарного тростника. Таким образом она могла предложить нам род молока, столь же приятного, как и подкрепляющего.

Остаток дня был употреблен на выщелачивание зерен кукурузы и на приготовления к выполнению одной мысли, пришедшей мне несколько дней тому назад. Дело состояло в поселении некоторых наших животных в открытом поле: если бы они привыкли к здешнему климату и расплодились, то, оставаясь по-прежнему в нашем распоряжении, избавили бы нас от обременительного ухода за ними. Я мог дозволить себе этот опыт потому, что наш птичник и наше стадо были достаточно богаты для того, чтобы в случае нужды мы могли даже пожертвовать несколькими особями каждого вида.

XXI

ХЛОПЧАТКА. ФЕРМА.

ЧЕТВЕРОНОГОЕ ЖИВОТНОЕ С КЛЮВОМ. ПИРОГА

На другой день, с рассветом, мы отправились искать места для предположенной фермы, поместив на телеге, кроме продовольственных припасов, дюжину кур, двух петухов, трех поросят и две пары козлят. В телегу были впряжены корова, буйвол и осел. Впереди ехал Фриц на онагре.

Мы направили путь к точке наших владений, которую еще не осматривали: к местности, простиравшейся от Соколиного Гнезда до большого залива по ту сторону Обсерватории и мыса Обманутой Надежды.

Вначале мы не раз должны были прорубать себе путь топорами, идя по полям, поросшим сплошным кустарником. Но вскоре караван достиг маленькой рощи, по выезде из которой мы увидели пред собою площадку с кустами, покрытыми белыми хлопьями.

- Снег, снег! - радостно воскликнул Франсуа, соскакивая с телеги. Тут настоящая зима, а у нас только скучные дожди.

И он побежал к воображаемому снегу, желая поиграть в снежки.

Смеясь простодушию ребенка, я продолжал приглядываться к площадке и скоро разрешил себе загадку. Наш ученый также смеялся.

- Ну, - обратился я к нему, - назови-ка мне эти кусты.

- Я догадываюсь, - ответил он с некоторым самодовольством, - насколько я могу разглядеть, это хлопчатник, теперь нам можно будет без большого труда надолго запастись хлопчатой бумагой.

Эрнест говорил правду. Вид поляны был очень интересен. Плодовые коробочки кустов, созрев и растреснув, пускали на ветер, наполнявший их пух, которым были одеты семена. Хлопья висли на деревьях; ветер срывал их и долго носил по воздуху; затем они устилали почву.

Это открытие обрадовало всех нас. Но особенно была довольна жена; она тотчас же обратилась ко мне с вопросом, нельзя-ли построить ткацкий станок, и ей казалось даже легким изготовить нам белье ко времени, когда износится прежнее. Я обещал ей придумать средство к выполнению ее желания.

В ожидании мы занялись сбором хлопка в те из наших мешков, которые были пусты. После этого жена собрала еще некоторое количество семян хлопчатника, который она намеревалась развести в окрестностях Палатки, чтобы иметь этот драгоценный куст вблизи нашего жилища.

По окончании сбора мы отправились дальше. Скоро мы достигли небольшой горы, с вершины которой открывался великолепный вид. Склон этой горки был покрыт самой богатой растительностью. Под горой простиралась пройденная нами равнина, которую орошал широкий ручей. Все согласились со мной, что это место очень удобно для устройства фермы.

Тотчас же поставили палатку, устроили очаг, и мать принялась готовить ужин, в чем ей помогали Франсуа и Жак.

В это время я, в сопровождении Фрица и Эрнеста, осмотрел окрестности, чтобы ознакомиться с местностью и выбрать наиболее удобное помещение для предполагавшегося поселения животных.

Я заметил группу деревьев, стоявших до того удобно для моей цели, что я тотчас же порешил воспользоваться ими как столбами здания, которое мы намеривались построить.

Обсудив порядок завтрашних работ, мы возвратились к палатке, где нас ожидал вкусный ужин.

Жена распределила собранный нами хлопок таким образом, чтобы дать каждому из нас на ночь по мягкой подушке. Благодаря этой заботливости мы наслаждались до утра таким сладким сном, какого уже давно не испытывали.

Выбранных мною для сарая деревьев было шесть, и они стояли продолговатым четырехугольником, одной стороной обращенные к морю.

На первых трех деревьях, ближайших к берегу, я сделал по зарубке футах в двенадцати от земли и в эти зарубки вогнал толстый шест. Прибив его гвоздями, я вырубил такое же углубление и прикрепил такой же шест на противоположном ряду деревьев, на высоте восьми футов. Потом поперек обоих шестов, от одного к другому, я наложил сплошной ряд менее толстых шестов, который и покрыл кусками коры, как черепицей.

При помощи стеблей вьющихся растений и крепко связанных тростей мы возвели стены в пять футов вышиной. Оставшийся промежуток до кровли был заставлен легкой решеткой, дававшей воздуху и свету доступ внутрь сарая.

Ворота сарая, в наибольшей стене его, были обращены к морю.

Внутри мы отделали сарай возможно удобнее, не дозволяя себе, впрочем, лишней траты леса.

Перегородка, на половину высоты сарая, разделила его на два неравные отделения, из которых большее должно было служить овчарней и помещением для кур; последним был отделен один угол, при помощи частокола, шесты которого отстояли один от другого лишь на промежутки, необходимые для прохода живности.

Из овчарни калитка вела в другую половину сарая, которую мы назначили пристанищем для себя на случай посещения нами этой местности.

Все это было устроено очень скоро и потому очень несовершенно, но я обещал себе заняться отделкой сарая в более досужее время. А пока наш скот и наша живность были все-таки укрыты. Чтобы приучить их возвращаться на ночь в сарай, мы наполнили корыта хлебными корками, пересыпанными солью, и согласились возобновлять эту приманку до тех пор, пока животные не привыкнут к своему новому жилищу.

Наша постройка, которую мы надеялись окончить в три-четыре дня, отняла у нас более недели, и потому наши продовольственные припасы стали истощаться. Тем не менее нам не хотелось возвращаться в Соколиное Гнездо, не окончив устройства фермы. И потому я послал Фрица и Жака привести нам новых запасов и задать на несколько дней корму оставшимся дома животным. Наши посланцы отправились верхом на онагре и буйволе, взяв с собой еще осла для перевозки припасов.

Во время их отсутствия я, вместе с Эрнестом, странствовал по окрестности, в надежде найти картофель или кокосовые орехи, а отчасти и для ближайшего ознакомления с местностью.

Сначала мы пошли вверх по течению ручья и скоро добрели до знакомой уже нам дороги. Затем несколько минут ходьбы привели нас к чрезвычайно живописному маленькому озеру. Берега его сплошь поросли диким рисом, которым угощалась стая птиц, при нашем приближении отлетевшая с большим шумом.

Мне удалось убить из них штук пять или шесть. То были канадские курочки. Но удачный выстрел мой оказался бы совершенно бесполезным, если б следовавший за нами шакал не повытаскивал застреленных птиц из воды и не принес нам этой добычи.

Немногим дальше, Кнопс, ехавший верхом на Билле, поспешно соскочил с него и кинулся в небольшую чащу, где стал угощаться великолепной земляникой.

Находка эта была как нельзя более кстати, освежив нам запекшиеся уста.

Этих чудных ягод было так много, что мы не только вполне освежились ими, но еще набрали целый бурак, висевший на спине Кнопса. На случай падения обезьянки или ее желания полакомиться своей ношей, я прикрыл бурак листьями и чистой тряпочкой и крепко завязал последнюю.

Я сорвал еще несколько метелок риса, чтобы испытать их вареными и узнать, не может-ли их зерно служить нам пищей.

Возвращаясь берегом озера, мы увидели на воде великолепных черных лебедей, ловко нырявших за кормом. Я, конечно, не решился нарушить выстрелом это прекрасное и новое для нас зрелище. Но Билль, - не разделявший моего восторга, кинулся в воду, прежде чем мы догадались остановить его, и вытащил из воды животное престранного вида, которое я издали счел за выдру. Подбежав к собаке и вырвав из ее пасти мертвое животное, которое она намеревалась растерзать, я внимательно рассмотрел его. Ноги его были снабжены плавательными перепонками; у него был длинный шерстистый хвост, сверху загнутый, очень маленькая голова, а глаза и уши едва заметные; морда, или лучше, клюв, походил на клюв утки. Такое забавное сочетание рассмешило меня, но поставило в настоящее затруднение: мои сведения из естественных наук не выручали меня в желании определить это животное, представлявшее одновременно признаки четвероногого, птицы и, пожалуй, рыбы.

Полагая, что оно может быть неизвестно естествоиспытателям я, недолго думая, назвал его четвероногим животным с клювом и попросил Эрнеста принести его домой, потому что я намеривался набить его и сохранить как редкость.

- Я знаю его, - сказал мой ученый. - это утконос. На днях я прочел его описание в одной из книг капитана. Животное это уже давно занимает естествоиспытателей.

- В таком случае, - заметил я смеясь, - оно положит начало нашему естественно-историческому музею.

Захватив нашу добычу, мы возвратились на ферму почти одновременно с Фрицем и Жаком, которые подробно рассказали, что они делали в Соколином Гнезде. Я с удовольствием заметил, что они не только в точности исполнили все мои поручения, но и по собственной догадке распорядились многим очень умно.

На другой день, обильно снабдив кормом животных, которых мы оставляли на Ферме, мы покинули ее. В первом лесу, через который нам пришлось проходить по дороге, мы наткнулись на стадо обезьян, которые приветствовали нас оглушительными криками и дождем хвойных шишек. Рассмотрев некоторые из этих шишек, я признал в них плод кедра, орешки которого очень вкусны и дают прекрасное масло. И потому я попросил детей собрать как можно большой запас шишек. Затем мы снова отправились в путь и скоро достигли мыса Обманутой Надежды, на котором и намерен был построить беседку на случай походов на ту сторону.

Мы ревностно принялись за работу. Опыт на Ферме научил нас постройкам, и потому новое здание было построено менее, чем в неделю. Наш ученый упросил назвать это место звучным именем Проспект-Гилль*.

______________

* Так называется английская колония в Новом Южном Валлисе.

Уже довольно долго я искал дерево, кора которого дала бы мне возможность построить челнок, крепкий и в то же время легкий, и хотя мои поиски оставались до этой поры безуспешными, я не отказывался от предприятия. Окончив новую постройку, я вместе с детьми стал осматривать окрестность, изобиловавшую большими, редкими деревьями. Наконец, я нашел несколько деревьев, соответствовавших моей цели. Судя по вышине и листве, эти деревья можно бы было признать за дубы, если б плоды их, впрочем похожие на желуди, не отличались чрезмерной малостью.

Выбрав дерево, которое, на взгляд, наиболее соответствовало моему намерению, я, при помощи Фрица, привесил к нижним ветвям дерева принесенную нами веревочную лестницу. Фриц, поднявшись до конца ствола, распилил кору дерева, вокруг него, до заболони, между тем как я исполнил то же самое на нижнем конце ствола. Потом я содрал, по всей длине дерева, узкую полоску коры и принялся осторожно отдирать остальную кору при помощи деревянных клиньев. Дерево было в соку, кора его очень гибка, и потому эта часть труда удалась мне прекрасно. Но затем предстояло обратить большой пласт коры в удобный челнок.

Не давая коре высохнуть, я придал ей желаемую форму, расщепил топором кору с обоих концов и сложил обе лопасти, которые свертывались в трубку, толщиной в ствол. Затем я скрепил обе лопасти гвоздями, так что, сойдясь на обоих концах свертка, они образовали на них по острому ребру. Таким образом я придал челноку два носа, которые должны были значительно облегчить его передвижение. Однако середина коры оставалась плоской. Чтобы придать бокам более отвесное положение, я стянул кору веревками, вставив между ее краями распорки. Дело удавалось. Но так как для дальнейшей работы у меня не было необходимых инструментов, то я послал за ними Фрица и Жака, поручив детям привезти с собой сани, к которым я приделал колеса одной из пушек, найденных нами на корабле. Я намеревался перевезти челнок в место, более удобное для окончательной его отделки. В ожидании возвращения посланных, Эрнест и я еще побродили по окрестности, при чем я нашел дерево, которое индейцы называют деревом-светочем, употребляя его в виде факелов во время ночных походов. Я вырубил также кокоры, чтобы подпереть бока моего челнока. Одновременно мы открыли и другой род резины, которая, засыхая, твердела и становилась непромокаемой. Рассчитав, что для смоления челнока эта резина удобнее всякой смолы и дегтя, я собрал ее в большом количестве.

Фриц и Жак возвратились только перед ночью, и потому погрузка была отложена на завтра.

На рассвете следующего дня мы взвалили на сани челнок, назначенные для него кокоры и все вещи, которые, по-нашему мнению, могли принести нам пользу, и направились к Палатке. В Соколином Гнезде мы остановились только часа на два, чтоб пообедать и накормить наших животных.

Мы прибыли к Палатке задолго до заката солнца, но слишком усталыми, чтоб предпринять что-либо в тот же вечер. Весь следующий день был употреблен на отделку челнока. Для скрепления его я прибил под каждый нос по согнутому куску дерева, а по длине челнока - киль. Вверху мы приделали отгиб из планок и шестов, к которым были прикреплены кольца для продевания снастей.

На дно челнока я бросил, в виде балласта, каменьев и глины, которые прикрыл помостом, удобным для стояния и ходьбы. Поперек челнока были помещены подвижные скамьи. Посредине возвышалась наша мачта, снабженная треугольным парусом; сзади я прицепил руль.

Мне пришла счастливая мысль еще более облегчить челнок. Я попросил жену сшить мешки из тюленьих шкур, надул эти мешки воздухом, осмолил их и привесил к бокам челнока. Эти пузыри должны были не только поддерживать челнок на воде, но и не дозволять ему опрокинуться или зачерпнуть воды.

Я забыл упомянуть, что корова наша отелилась немного спустя после времени дождей. Так как теленок уже подрос, то его можно было употребить на работу. Однажды вечером я высказал эту мысль в присутствии семьи. Эрнест предложил приучить бычка к бою, по примеру готтентотов, и так как братья находили его мысль странной, то он добавил:

- Народ этот живет в стране, изобилующей хищными зверями. Стада, составляющие единственное его богатство, были бы вскоре истреблены, если б их не охраняли быки, приученные к битве с хищными животными. Эти храбрые сторожа охраняют скот на пастбищах, стараясь сдерживать его в одном месте. Заметив опасность, они понуждают скот стать в круг; слабейшие животные становятся в середину, другие по окружности - головами наружу. Приблизившийся неприятель видит перед собой ряд длинных и острых рогов, и, по большей части, отступает. Однако лев не устрашается и этой обстановки и для спасения стада защищающий его бык бывает всегда вынужден пожертвовать собой. Эти отважные животные употребляются племенами готтентотов и в междоусобных войнах, и нередко им то племя и обязано одержанной победой.

Этот рассказ чрезвычайно понравился детям; но так как нам не предстояло ни защищать наши стада, ни вести войну, то было решено воспитать бычка обыкновенным образом. Оставалось только определить, кому из детей поручить его.

Ленивому Эрнесту было достаточно хлопот с обезьянкой; онагр отнимал довольно много времени у Фрица; на долю Жака, наиболее предприимчивого, выпало и наиболее забот: его буйвол и шакал лишали его свободного времени; заботу об осле приняла на себя жена; на мне лежал общий надзор за всеми животными; только у Франсуа не оказалось занятия.

- Ну, малютка, обратился я к нему, - хочешь ты попытаться воспитать бычка?

- Да, да, папа, - воскликнул он, хлопая в ладоши, - бычок красивый; я буду ласкать его, давать ему, что он любит, и хоть я и маленький, а с ним справлюсь. Я назову его Мычком.

Имя бычку было утверждено, и дети стали придумывать имена буйволу и двум щенкам. Жак предложил назвать буйвола Вихрем, уже заранее радуясь возможным словам: "Вот Жак несется на Вихре". Щенки были названы по своим мастям: один Бурым, а другой Рыжим.

Целые два месяца мы заняты были перегораживанием пещеры дощатыми заборами и плетнями, чтобы сделать это жилище как можно удобнейшим, рассчитывая зимой приступить к его украшению.

Работа значительно облегчалась накопившимся у нас большим запасом бревен, досок и другого леса.

Пол нашей комнаты был покрыт толстым слоем глины, в которой вставлены были очень тесно плоские камешки. Стены были покрыты раствором гипса, и я рассчитывал, что конец лета высушит его.

Из шерсти нишах коз и овец мы придумали, между прочим, изготовить войлочные ковры для столовой и сборной комнаты. Для этого мы разостлали на парусе пласт предварительно расчесанной шерсти и полили ее кипятком, в котором распустили куски рыбьего клея. Я свернул парус, и мы долго били по нем толстыми палками. Повторив поливку и продолжив колоченье, мы развернули парус, и от него отделилась длинная и широкая войлочная полость, которая, будучи высушена на солнце, прекрасно выполняла свое назначение. Ковер этот не мог, конечно, равняться с турецким, но был еще очень пригоден.

XXII

ПРАЗДНИК СПАСЕНИЯ

Однажды утром, проснувшись раньше обыкновенного и не желая своим вставанием нарушить сон семьи, я старался вычислить время, прошедшее со дня нашего крушения.

К большому моему удивлению вычисление убедило меня в том, что я размышляю накануне дня, который в минувшем году оказался для нас столь несчастным и вместе с тем столь счастливым.

После нескольких воспоминаний, поневоле весьма грустных, я должен был сознаться самому себе в моей чрезвычайной неблагодарности. Бог не только избавил нас всех от смерти, но доставил нам убежище, поистине благословенное, так как до настоящего времени всякий труд наш вознаграждался и малейшее наше усилие увенчивалось успехом. Из души моей вознеслась теплая молитва к Тому, который так очевидно охранял мою жену и наших малюток. Я решился не пропустить незамеченной эту годовщину и ознаменовать каким-либо торжественным празднеством, которое могло бы пробудить в детях чувства, приличные нашему прошедшему и настоящему.

Вечером, за ужином, я еще колебался, не решив ничего относительно следующего дня.

- Дорогие мои, - сказал я детям, - завтра великий день, который мы должны помнить в течение всей нашей жизни, что бы нас ни ожидало. А мы едва не забыли его! Завтра минет год с того дня, когда мы пристали к нашему прекрасному острову и чудесным образом избавились от смерти. День этот должен стать праздником для каждого из нас. Постарайтесь встать завтра пораньше.

Эта весть удивила мою семью. Она не хотела верить, чтобы мы уже целый год прожили в одиночестве.

- Не ошибся ли ты в счете? - спросила жена растроганным голосом. Неужели уже целый год...

- Я не ошибся, дорогая моя, - ответил я. - Мы потерпели кораблекрушение 30 января прошлого года. Календарь, который, к счастью, мне удалось спасти, служил нам одиннадцать месяцев; с того времени прошло еще четыре недели. Мы пристали в берегу 2 февраля, следовательно, завтра мы должны праздновать день нашего избавления. Но так как книгопродавец забыл выслать нам новый календарь, то впредь мы сами должны позаботиться счислением дней.

- Это не трудно, папа, - торопливо высказался Эрнест. - Нам стоит только поступать подобно Робинзону Крузе: каждый день делать по нарезке на дереве и затем делить эти значки по неделям, месяцам и годам.

Мысль мальчика казалась мне справедливой. Я задал ему несколько вопросов о календаре, о способах придать счету дней желаемую правильность, и ответы Эрнеста изумили меня своею основательностью. Я назвал его, шутя, астрономом нашей колонии и поручил ему надзор за всеми часами в наших владениях.

- Настоящий-то астроном - наша библиотека, - скромно возразил он. Какое счастье, папа, что мы спасли все эти хорошие книги.

- А я не очень люблю книги, - вмешался маленький Франсуа.

- Да ты, маленький лентяй, - заметила мать, - еще не знаешь, что в них есть.

- Мне, мама, веселее играть с Биллем, или бегать с Жаком, или работать с тобой в саду. Ведь это же не худое дело!

- Но, подросши, ты должен будешь и читать. В книгах, дорогой мой, есть много хорошего, приятного и притом полезного. Когда ты станешь постарше, ты узнаешь это и сам.

- Да я уж и теперь постарше, - ответил Франсуа простодушно, - мне одним годом больше, чем в прошлом году.

Тон Франсуа вызвал общий смех. Разговор снова обратился на измерение времени. Я продолжал спрашивать Эрнеста:

- Ты знаешь, что год состоит из 365 дней, 5 часов, 48 минут и 43 секунд; как же поступишь ты при вычислении с этими лишними часами, минутами и секундами?

- Мы будем прибавлять их к каждому четвертому году; они составят около одного дня, и мы прибавим его в феврале, чтобы сделать год високосным.

- Папа, - вмешался в свою очередь Фриц, - я никак не могу запомнить, в каких месяцах тридцать один день и в каких только тридцать.

- Для разрешения этого вопроса календарь всегда при тебе: это твоя рука.

- Рука календарь? - вопросительно воскликнул Жак.

- Да, мой друг. Сожми руку и посмотри на первый сгиб кулака с верхней стороны. Что ты видишь на этом сгибе?

- Ничего, - ответил Жак.

- А ты, Фриц?

- Вижу четыре косточки и три углубления.

- Ну вот, считай по ним месяцы, начиная с указательного пальца и возвращаясь к нему, когда дойдешь до мизинца. Затем, какие месяцы придутся на косточки, и какие на углубления... Как разместятся месяцы?

- Правда, - сказал Фриц, - январь, март, май, июль, август, октябрь и декабрь приходится на косточки, а остальные на ямочки.

- Вот и весь секрет: в месяцах, которые приходятся на косточки, по тридцати одному дню, а в остальных - по тридцати. Помни только, что в феврале високосного года двадцать девять.

Этот прием забавил детей, которые долго еще смотрели на руки и считали месяцы. Заболтавшись, мы легли в постели довольно поздно.

- Для наступающего праздника, - сказала жена, целуя детей, приготовлю хороший обед.

Занятые мыслью о завтрашнем дне, мальчики долго не засыпали, и я слышал, как они тихо спрашивали друг друга: "Что папа придумал на завтра? Какой будет праздник?"

Я притворился, что не слышу их разговоров, и предоставил каждому строить свои предположения и усыпить себя ими.

На рассвете следующего дня нас внезапно разбудил пушечный выстрел, слышавшийся с берега. Мы вскочили и с изумлением глядели друг на друга, как бы спрашивая, пугаться ли нам этого звука или радоваться ему. Но я заметил, что Фрица и Жака не было в постелях, и успокоился. Они вскоре возвратились.

- Каков гром! - гордо спрашивал Жак.

Фриц, заметив отражавшееся на моем лице недовольство, сказал:

- Извини, папа, что мы решились начать праздник Избавления пушечным выстрелом. Мы думали только о том, чтобы поразить вас неожиданностью, и не сообразили, что помешаем вам спать.

Я объяснил детям, что порицаю их не столько за нарушение нашего сна, сколько за совершенно бесполезную трату большого количество драгоценного для нас пороха, заменить который мы не нашли еще средства.

Но я не хотел их более печалить, потому что намерение детей было невинное и вошли они слишком радостными, воображая, что своей выходкой доставят всем удовольствие.

Вслед за завтраком, поданным перед входом в пещеру, на вольном воздухе, я открыл торжество чтением своего журнала, чтобы возобновить в памяти детей все подробности нашего избавления.

Затем мы, как и в другие воскресенья, вели благочестивую беседу и молились, а после отправились на прогулку в залив Спасения.

По нашему возвращении жена подала нам в обед две прекрасно изжаренные курицы и очень сладкий крем, до которого дети были большие охотники. По окончании обеда я встал и сказал:

- Живо, дети! Приготовьтесь доказать свою ловкость в гимнастических упражнениях: победителей ожидают великолепные призы.

Дети ответили на мой призыв громким "ура".

Испуганная этим криком пернатая живность подняла со своей стороны такой гвалт, что дети разразились долгим хохотом. Когда они успокоились, я решил, что состязание начнется стрельбой в цель. Для этой цели я поставил, на расстоянии шагов ста, доску, величиной приблизительно с кенгуру, которой мы придали топором несколько сходную форму: две коротенькие дощечки представляли уши, полоска кожи - хвост, а две палки - передние ноги. Подобие кенгуру было поставлено в таком наклонном положении, в коком животное сидит на земле.

Мальчики, за исключением Франсуа, зарядили ружья и поочередно стали стрелять. Фриц, искусный стрелок, два раза попал в голову; Эрнест, менее меткий, попал одной пулей в тело; Жак дал один промах, но вторым выстрелом сбил оба уха; такая удача вызвала с нашей стороны взрыв смеха.

Затем стали стрелять из пистолетов, и Фриц снова одержал победу.

Тогда я предложил молодым людям зарядить ружья дробью, и для каждого я бросал, насколько мог выше, старую фуражку, в которую они должны были попасть на лету.

На этот раз внимательный и осмотрительный Эрнест почти сравнялся ловкостью с Фрицем; напротив, ветренный Жак не всадил в фуражку ни одной дробинки. За этой стрельбой я предложил состязание в стрельбе из лука, чтобы сберечь порох, и с удовольствием заметил, что в этом упражнении дети достигли чрезвычайного умения. Я придавал ему особенное внимание потому, что оно могло оказать нам важные услуги с истощением нашего запаса пороха. К этому состязанию был приглашен и Франсуа, и он оказался не очень плохим стрелком. Братья увенчали его венком из листвы, и мальчуган не променял бы его на царскую корону.