Новый стандарт

Глава 3 Повороты судьбы

– Давайте вернемся, господин барон, давайте вернемся! – назойливо ныл пожилой слуга, прячась за спиной своего молодого хозяина.

– Отстань, Франц, а то получишь плеткой! – прошептал барон Манфред фон Херцштайн, мимоходом обернувшись и бросив на трусливого простолюдина гневный взгляд.

– Но, господин барон, их так много… они повсюду! – Франц трясся со страху, но не осмеливался убежать без разрешения господина.

– Во-первых, не много, всего полсотни, а во-вторых, я запретил тебе называть меня бароном, в Братстве все рыцари равны.

– Извините, господин… – замялся на полуслове Франц, – благородный рыцарь, но мне кажется, что…

– Заткнись, смерд! – резко прервал перепуганного слугу Манфред и полностью сосредоточился на наблюдении за вражеским отрядом.

Орден Святого Заступника, или Братство Северно-Восточного Рубежа, был образован в 1188 году по указу Кариота Единой Церкви Генриха Вальпона. Вот уже более пятидесяти лет резиденция Великого Магистра Ордена находилась в Мальфорне, столице могущественного Герканского королевства, а святое воинство, состоящее в основном из младших, безземельных сыновей герканского дворянства, продолжало вести победоносное шествие на северо-восток, неся слово и дух Истинной Веры на земли диких приморских племен. Шел 1240 год, за полвека существования Ордена граница Герканского королевства переместилась далеко на северо-восток, поглотив земли элькрусов, лантов и прочих мелких племен. Победоносная поступь воинственного рыцарства была отчетливо слышна на границах владений непокорных лесовиков, было захвачено несколько крупных пограничных поселений лесного народа: Юнск, Копорье, Паевск. Однако дальнейшее продвижение на восток было прервано двумя непредвиденными обстоятельствами: труднопроходимой лесисто-болотистой местностью и вольноградским ополчением, собравшим в своих рядах лучший наемный сброд со всех диких северо-восточных земель.

Вольный град, единственный город во всем Полесье, процветал. Купцы, торгующие ценными дарами богатых северных лесов не только с прибрежными герканскими городами, но и с далекой Империей, не жалели денег на защиту границ и отменно платили каждому бородатому мужику с топором, примкнувшему к ополчению. Логика торгового люда была примитивна, проста, но, как ни странно, верна: «Лучше хорошо платить своим, чем отдавать все чужим». Ордену пришлось на время остановиться и призадуматься над укреплением границ.

Барон Манфред фон Херцштайн, командир гарнизона одной из опорных крепостей рыцарства на землях лантов, был крайне удивлен, наткнувшись во время охоты на достаточно крупный отряд вольноградского ополчения. «Что делают здесь лесовики, за много десятков миль от установленных последним перемирием границ? – размышлял Манфред, прячась вместе со слугой в кустах и наблюдая за походной стоянкой отряда. – Что им надо? Зачем, а может быть, за кем они пришли?»

– Не пыхти, Франц, и постарайся поменьше потеть, а то среди лесного народа охотников много, учуют запах, вот тогда действительно придется туго, – наставлял Манфред слугу, не сведущего в премудростях разведки и особенностях быта дикарей.

– Я верю, мой господин, благородный рыцарь Единой Церкви, заступник верующих, спасет меня от гнева богомерзких нечестивцев, служителей темных сил, прозябающих в грехе и разврате! – высокопарно и со скрытой издевкой заявил Франц, боясь дать хозяину хоть малейший повод упрекнуть его в непочтительности к безрассудному поведению господина.

– Дурак, – тихо, опасаясь привлечь внимание врагов, рассмеялся барон, конечно же, уловивший истинный смысл сказанного, – дурак не потому, что прикидываешься преданным лизоблюдом, а поскольку боишься умереть. С такой жаждой жизни тебе следовало родиться жирным монахом, а не грязным рабом. Пожалуй, когда вернемся, прикажу дать тебе пару десятков плетей для осознания своего места в жизни, – дал рыцарь радужное обещание и жестом приказал слуге замолчать.

Барон любил общаться с Францем, причиной тому была врожденная прямота слуги, неумение держать язык за зубами и та легкость, с которой он иногда дерзил хозяину, в то время как остальной сброд только покорно соглашался со словами господина и пугливо прятал взор. «Труслив пошел народец; жалкое, забитое стадо, не то что раньше. Святоши молодцы, так оболванили крестьян премудрыми речами за пару сотен лет, что те не то чтобы бунт поднять, даже косо посмотреть на господина боятся», – размышлял комендант крепости, пока его зоркие, не по годам мудрые голубые глаза скользили по палаткам и группам воинов, ощупывали каждый уголок поляны. Манфред пытался найти хоть какую-то мелкую деталь, намек, дающий понять, зачем лесовики вторглись в его владения.

Еще вчера его посетило дурное предчувствие. Ему так не хотелось устраивать охоту и загонять ни в чем не повинного, лесного зверя, но он не мог отказать в удовольствии гостившему в крепости маркизу Орнадо, дальнему родственнику Великого Магистра Ордена. К тому же охотничий азарт, как эпидемия чумы, быстро распространился по рядам собратьев-рыцарей. Глаза только что принятых в Братство юнцов и седовласых ветеранов одинаково загорелись огнем желания: преследовать и убивать.

«Пожалуй, самое время устроить маленький набег, спалить пару полесских сел, пограбить купцов, а то с этим проклятым перемирием вояки совсем с ума сойдут, еще, не дай бог, друг дружку резать да грабить начнут», – размышлял командир гарнизона, отдавая распоряжения егерям.

В уставшей памяти барона неожиданно всплыла забавная метафора, брошенная невзначай кем-то из его старых знакомых, кем именно, когда и по какому поводу, Манфред уже не помнил: «Люди – волчья стая. Если поблизости нет врага, начинают грызться между собой». Слова провидца, слова пророка, а может быть, просто утомленного общением с ближними своими мудреца. Как бы то ни было, высокопарное сравнение имело право на жизнь, как любая иная аксиоматичная истина сумасбродного мира людей. Конечно, это правило опровергали заумные слова священнослужителей, произносящих напыщенные речи под величественными сводами церквей, и клятвенные заверения правителей, признающихся в дружбе и вечной любви соседям, но это обман или, как принято называть в благородных светских и духовных кругах, «дипломатия».

Реальные дела людей почему-то всегда расходились с напыщенными, красивыми словами: церковники призывали голодающих людей к смирению и покорству, веками вытравляя из крестьян дух бунтарей, а сами обжирались за их спинами. Лучшим же примером двуличности правящих дворов были постоянные междоусобные войны стремящихся к чуть ли не мировому господству герканских курфюрстов, причем чем меньше двор, тем больше амбиции. Если бы не войны с соседними государствами: Филанией, Шеварией и Виверией и не бесконечные набеги на северо-восток, то своенравная герканская знать давно бы уже перебила друг друга. Сил Ордена не хватило бы, чтобы воспрепятствовать междоусобной резне, а власть герканского короля фактически не распространялась за высокие крепостные стены Мальфорна.

Люди врали, врали постоянно, справляя естественную потребность своей загадочной души и подсознательно подчиняясь неумолимому закону природы – выживает сильнейший. А что остается делать, если ты слаб? Врать, усыплять бдительность, убаюкивать жажду наживы и власти более сильного врага, иными словами, стараться выжить любыми средствами.

Пасмурное вечернее настроение не прошло с наступлением утра, скорее усугубилось из-за радостных предвкушений других обитателей замка. Скрепя сердце Манфред надел темно-зеленый охотничий костюм и натянул высокие сапоги. Толпе весело галдящих во дворе дворян не удалось заразить его азартом и хорошим расположением духа. Барону было не до развлечений и шумных безумств, душа взывала к одиночеству, ей хотелось не забав и не заунывных церковных песнопений, а реальных опасностей и будоражащих кровь боевых действий.

К счастью, охота – всего лишь светское развлечение, а не турнир или духовный церемониал Ордена, на котором присутствие командира было обязательным, однако соблюсти негласные нормы приличия и появиться при выгоне собак и помпезном выезде кавалькады из ворот замка все же пришлось. Изнывая от скуки и терпя несносную болтовню любителей острых ощущений, немногие из которых решились бы поохотиться по-настоящему, один на один со зверем, без десятка голодных собак и ревностных слуг, барон из последних сил ожидал спасительного момента, когда старший егерь наконец-то задует в свой проклятый рог, а прислуга спустит свору.

– Терпящий да страждущий, да обретет успокоение! – едва слышно прошептали губы барона, прилипшие к ним слова последней проповеди аббата Бертона – духовника замка, когда раздался призывный рев охотничьего рожка и три десятка седоков пришпорили коней, пытаясь обогнать несущихся к лесу борзых.

Посчитав свою миссию завершенной, барон хотел было развернуть коня и поехать в замок, где среди опустевших залов и галерей витали тишина и успокоение, однако внезапный порыв ветра донес до рыцаря приглушенные звуки симфонии леса: пение птиц, легкое поскрипывание высоких стволов корабельных сосен, успокаивающий шелест травы.

«Уж где искать покой, как не в лесу, в этой вековой опочивальне из душистых трав», – вздохнул Манфред, которому в последние годы слишком много времени приходилось проводить среди холодных, сырых стен замков и крепостей.

В лесу он не был давно, хотя именно с пением птиц, безмятежным шорохом листвы и зеленью деревьев у него были связаны самые яркие воспоминания в жизни: минуты сладкого отдыха в лесных поселениях, утомительные многодневные переходы по заросшим высокой травой тропам, ночные привалы у костра, война, потери и первая, давно ушедшая любовь.

В голове стерлись многие события и связующие их нити логической последовательности: с кем, куда и когда он ходил, от кого спасался и кого преследовал; остались только образы, красочные картинки прошлого с гаммой сопутствующих эмоций, ничего лишнего. Так вот устроена память – комната, в которой всегда не хватает места, чулан жизни, где хранится лишь самое главное.

Лес не был его другом или храмом общения с самим собой, скорее являлся местом для горьких воспоминаний, обителью печали. Уж слишком многих близких он потерял на лоне природы, среди ельников да густых дубрав.

Всадники ехали молча, слуга не мешал своему господину тонуть в бездонном мире размышлений. Франц инстинктивно понимал, когда можно без умолку болтать, а когда лучше не лезть к человеку, тем более если он высокопоставленный вельможа и вдобавок твой господин. Поскольку слуга безмолвствовал и почтительно ехал в десяти шагах позади, Манфред наконец-то смог в полной мере насладиться упоительными минутами одиночества. К счастью, кабана погнали совершенно в другую сторону, и отсюда не было даже слышно противного трезвона свистков и воя рожков.

За полчаса конной прогулки рыцарь со слугой уже довольно далеко углубились в лес и могли бы заплутать, если бы не легкий бриз, освежающе дующий с моря. Решив, что пора возвращаться, к сожалению, в замке ждали дела, барон развернул коня, как привык говорить, «мордой по ветру», и уже через пару минут они оказались на краю скалистого, заросшего лесом берега.

С обрыва открывался впечатляющий вид на широкую гладь морского простора. Казалось, что путникам только удалось выбраться из одного океана и тут же погрузиться в другой, с играющими бликами солнца на нежно синих, почти голубых волнах. Шепот деревьев и таинственный шелест травы сменились гомоном чаек и плеском лениво накатывающегося на скалы прибоя. Смена обстановки была слишком быстрой, Манфред застыл в изумлении, наблюдая величественную панораму слияния воедино трех стихий: суши, моря и чистого голубого неба.

От увлекательного процесса созерцания Манфреда отвлекли неожиданные и совершенно неделикатные толчки. Франц тряс его за плечо и что-то орал, дыша прямо в лицо запахами чесночного супа. Недолго думая Манфред отвесил зарвавшемуся слуге звонкую оплеуху, от которой шарахнулась в сторону испуганная лошадь, а бедолага кубарем скатился на землю.

– Совсем обнаглел, смерд, быдло! – заорал господин, спешиваясь и беря в руки плетку.

– Господин барон, господин барон, – тарахтел слуга, отползая назад и тараща от страха глаза, – посмотрите туда!

Решив на время отложить процесс воспитания нахала, Манфред повернул голову в направлении, на которое указывал грязный палец холопа. Негодование и ярость прошли, уступив место непониманию и смутной тревоге. На голубой глади горизонта маячили два едва различимых белых пятна парусов.

– Господин барон, я в жизни не осмелился бы, но…

– Замолкни! – перебил оправдания властный голос хозяина, руки которого уже отбросили плеть, а глаза были прикованы к белым точкам на водной глади.

Корабли находились еще далеко от берега, но опытный глаз командира безошибочно определил принадлежность судов, их скорость, грузоподъемность и степень загрузки. Это, без сомнения, были две легкие торговые барки вольноградских купцов, почему-то именуемые лесовиками челнами. Суда шли тяжело, грузно шлепаясь низкими бортами о каждую накатывающуюся волну. Перегрузка явно давала о себе знать, и мореходам, несмотря на почти безветренную погоду, приходилось то и дело спускать и поднимать парус, меняя направление движения, скорость и «ловя волну». Даже отсюда, с расстояния в несколько морских миль, было понятно, что за груз везли корабли. Возле парусов время от времени появлялись яркие всполохи – отблески солнечных лучей, отражающиеся от гладких, металлических поверхностей кольчуг и шлемов.

После того как прагматичный мозг командира наспех сопоставил скорость движения посудин с оставшимся до побережья расстоянием, тревога прошла, сменившись удивлением и любопытством. Несмотря на продолжительную войну и постоянные пограничные стычки, купцы из Господина Вольного Города продолжали активно торговать с островитянами-альтрунсами и прибрежными герканскими городами. Однако плавали сами редко, предпочитая принимать гостей у себя или на пустынных, необитаемых островах вблизи побережья, а уж если выходили в открытое море, то большими караванами, не менее дюжины судов.

Присутствие на палубе вооруженных людей еще ничего не значило, каждый купец надевает кольчугу в плавание или в поход, но челны шли прямо к берегу, в то время как до ближайшего торгового города оставалось не менее тридцати миль. Возможность кораблекрушения отпадала: оснастка казалась целой, корпуса челнов не были побиты волнами, да и море было спокойным на протяжении трех последних недель.

«Нет, они точно приплыли не по торговым делам, что-то им здесь нужно, но что?» – размышлял командир крепости, беспокоясь из-за появления сил врага во вверенной ему Магистром Ордена округе.

– Господин барон, надо уходить, возвращаться в замок! – скулил напуганный Франц, более не решаясь подходить к господину ближе чем на пять шагов.

– Чего ты дрожишь, дурень?! – прервал рыцарь стенания слуги. – Они еще в море и до берега доберутся не скоро. Уйти сейчас глупо, дождемся, пока они высадятся, разгрузят суда; пересчитаем, сколько их, а уж потом поскачешь в замок и приведешь отряд.

– А вы, мой господин?! – В глазах холопа светился испуг, непонимание барского безрассудства.

– А я прослежу, куда они направятся, – меланхолично ответил Манфред, занимая удобную наблюдательную позицию на траве под растущим на самом краю обрыва деревом.

Высадка отряда началась намного раньше, чем предполагалось. Причина тому крылась не в сказочном везении и не в неожиданной смене ветра, а в безответственной, по мнению барона, манере вольноградских рулевых проводить корабли сквозь прибрежные рифы. К тому же лесовики не стали выбрасывать трап и спускать на воду лодки, а по-простецки попрыгали через борт на мелководье, в десяти-пятнадцати метрах от берега. Даже с вершины скалы, где прятался Манфред, был отчетливо слышен противный, скрежещущий треск древесины, царапающейся и расщепляющейся от ударов об острые камни дна.

Однако барон ошибся, списав варварское отношение к шхунам на простую небрежность. Дикарям были больше не нужны суда, они не собирались возвращаться на них обратно. Как только разгрузка походного скарба была закончена, моряки отвели корабли подальше от берега и затопили, даже не сняв паруса и снасти.

«Лесовики прибыли надолго, с военной миссией и возвращаться обратно будут через леса», – подытожил неутешительные наблюдения Манфред, предвкушая возникновение больших проблем в его полуцерковном, полувоенном хозяйстве.

Рыцарь не сдержал слова, опрометчиво данного слуге, и не отослал его в замок, поскольку сообщить пока что было абсолютно нечего. Если бы ополченцы избрали для возвращения морской путь, то диспозиция была бы куда проще: оцепить прибрежный район и ждать, пока отряд не вернется к челнам или не посетит одну из мелких, разбросанных по лесу деревушек лантов. Сейчас же ситуация была неясной и непредсказуемой. Полсотни хорошо вооруженных и явно хорошо обученных бородатых головорезов тайно высадились среди прибрежных скал, затопили корабли и поспешно уходили в лес, тщательно заметая следы своего недолгого пребывания на берегу.

Францу не суждено увидеть спасительных стен замка, пока он, барон Манфред фон Херцштайн, не будет знать намерений врагов и точного маршрута их передвижения.

Поезд слегка качнуло на крутом повороте извилистого дороги. Дарк проснулся от неожиданного удара левым виском о стекло. Глаза моментально открылись, и беглецу удалось застать свое тело в том странном, загадочном состоянии внезапного пробуждения, когда слуховые, зрительные и прочие рецепторы ощущают настоящее, а не успевшее отойти от сна сознание находится в иллюзорном мире грез или в видениях из далекого прошлого, как это было на этот раз. «Какой тогда шел год и как меня звали? – пытался вспомнить давно минувшие дни Дарк, вновь закрывая глаза и давая сознанию время освоиться в реальном мире. – О, вспомнил: барон Манфред фон Херцштайн по прозвищу Манфред Жестокий, северное побережье, конец лета 1240 года. – На губах долгожителя появилась легкая улыбка то ли ностальгии, то ли иронии. – Хорошие были деньки, да и имя тогда гордо звучало, а вот сейчас с таким выжить трудно: клеймо тупоголового кровожадного маньяка на всю жизнь. Другие времена, другие нравы…»

Иногда к нему приезжали издалека морроны и жаловались на современную жизнь. «С нынешним поколением трудно ладить, невозможно найти адекватную позицию в общении и понять алогичный, порой абсолютно иррациональный ход беспринципных, запутанных мыслей!» – искренне негодовали они и получали в ответ дежурное изречение мудреца бессмертных: «Хлеба и зрелищ!»

По мнению Дарка, жить стало намного проще. Общество развивается, стремясь обрести гармонию в новых формах и упростить извечно витиеватые, запутанные межличностные отношения. Разрозненные и абстрактные понятия с расплывчатыми границами Добра и Зла медленно, но верно приводятся к всеобщему денежному эквиваленту. Процесс замены протекает настолько эволюционно и неторопливо, что неуловим для взгляда большинства обычных людей.

Поколение за поколением люди по-другому ощущают себя в мире. Понятия «хорошо» и «плохо» постоянно колеблются и теряют четкие очертания, сливаясь воедино, вытесняя друг друга или взаимозаменяясь. Еще двести лет назад лозунг только что оперившейся из подросткового возраста молодежи звучал: «Честь превыше всего!», в начале двадцатого века на смену понятиям «честь», «достоинство», «долг» пришли их менее радикальные эквиваленты: «совесть», «свобода», «мораль», «гуманность». Сейчас же идеалов просто не было, общество пресытилось ими и заменило их на всеобъемлющее, примитивное требование: «Хлеба и зрелищ!», модифицированное на современный лад: «Бабок и развлечений!» Не важно, откуда ты достал деньги на забавы или что ты за человек; главное, чтобы развлекаловка «имела место быть».

Конечно, с точки зрения догматичных морально-этических норм подобное упрощение было регрессом, означающим растление и загнивание человеческой натуры и общества в целом, но лично Дарку так было проще: проще общаться с людьми и отстаивать свои интересы. Стало меньше ханжества и притворных жеманств, разрушающих неокрепшие умы душевных метаний, неразрешимых внутренних противоречий и, конечно же, утомляющего окружающих словоблудства доморощенных философов.

Спонтанное философствование на тему «Куда же мы катимся?!» было внезапно прервано тяжелым прикосновением руки, властно легшей на правое плечо беглеца. Рефлексы взяли верх над рассудком и логикой, чуть не приведя к плачевным последствиям.

Контролер, обходивший с проверкой билетов вагон второго класса, был шокирован, когда молодой пассажир, которого он собирался озадачить привычным императивным вопросом: «Ваш билетик?!» – и которому неосмотрительно положил руку на плечо, сильно сжал его кисть левой рукой, резко рванул на себя и с разворотом отшвырнул официального представителя железнодорожной службы прямо в центр прохода, под ноги изумленных пассажиров.

Осознав свою непростительную ошибку, Дарк вскочил с кресла и кинулся на помощь больно стукнувшемуся локтем и спиной контролеру, который, вместо того чтобы учтиво принять извинения, обильно рассыпаемые Дарком, и все же подняться на ноги, начал испуганно отползать на карачках в дальний угол вагона. Когда же детективу удалось поднять официальное лицо на ноги и отряхнуть с него пыль, к потерпевшему с отвисшими шеварийскими усами наконец-то вернулся дар речи.

– Вы что, с ума сошли, да как вы смели?! – заорала что есть мочи невинная жертва, гневно выпучив глаза и шевеля складками второго подбородка.

– Еще раз прошу простить меня, господин Альтфукс, – Дарк старался говорить как можно доброжелательнее: дружески похлопывал контролера по плечу и персонифицировал процесс общения при помощи именной таблички на униформе служащего, – но вы подошли так внезапно, не сказали ни слова и дотронулись до меня. Откуда я мог знать о ваших намерениях? Сработали профессиональные рефлексы.

– Кем ты работаешь, придурок?! – заорал потерпевший, на которого явно дурно повлиял задушевный стиль общения. – Вышибалой в портовом борделе или клоуном в цирке, где еще можно встретить таких уродов?!

– Ну, если вас так интересует, – не отступая от культурной манеры общения, ответил Дарк, доставая из наплечного кармана куртки удостоверение старшего инспектора фальтербергского уголовного сыска.

Фальшивка, выписанная на имя какого-то Генриха Краузе с не совсем удачно наклеенной сверху цветной фотографией слегка подвыпившего Дарка, как и ожидалось, произвела неизгладимое впечатление на отошедшего от шока контролера. Пожилой шевариец даже на время закрыл рот.

– Еще раз прошу прощения, – широко улыбнулся Дарк, – но на спине у человека глаз нет. Я не знал, кто вы и зачем дотронулись до меня. В поездах ведь народ разный ездит, столько маньяков развелось, господин Альтфукс, вы же знаете… Я ошибочно подумал…

– Да, да, – испуганно поддакнул служащий, – вы абсолютно правы, в наше время надо быть осторожней, вот две недели назад двое мерзавцев сели в Атаре и…

– Вам хотелось увидеть это? – Дарк, которому были абсолютно безразличны похождения очередных негодяев, протянул контролеру смятый билет.

– Ну что вы, что вы, господин инспектор, и проверять даже не буду. Я уверен, что все в полном порядке.

Выписав друг перед другом еще несколько взаимных реверансов, сопровождаемых псевдодружескими улыбками, пожилой контролер и мнимый полицейский облегченно раскались. Дарк поспешил вернуться на свое место, избегая настороженных взглядов присутствующих, у парочки из которых явно были сложные отношения с представителями закона.

За окнами монотонно мелькал среднегерканский ландшафт, точнее, среднеконтинентальный, поскольку с недавних пор притяжательные прилагательные «герканский», «виверийский», «шеварийский» потеряли реальный смысл, хотя еще и сохранились в обиходе. Пять самых крупных и на протяжении многих веков могущественных государств Старого Континента объединились, создав единое Континентальное Сообщество. Огромная территория нового конгломерата (более семидесяти процентов всего континента), различия в характерах и укладах жизни представителей пяти наций, экономические, политические, социальные отличия и многое, многое другое препятствовали созданию нового государства. Но тем не менее два года назад люди решились на этот ответственный шаг, основали новую Империю, более величественную и могущественную, чем та, в армии которой почти тысячу лет назад довелось служить капитану Аламезу.

Пока еще граждане нового государства делили себя на филанийцев и герканцев, смеялись над протяжным виверийским акцентом и ужасались шеварийской манере одеваться, но вскоре, через каких-нибудь сорок-пятьдесят лет границы окончательно сотрутся, новые поколения будут ощущать себя гражданами единого Континента. Дарк Аламез верил в жизнеспособность нового образования, поскольку сам в далеком прошлом называл себя имперцем, в то время как его отец считал себя виланьезцем, представителем маленького народа, покоренного огромной Империей.

Слабые лучи восходящего солнца с трудом пробивались сквозь утреннюю мглу и пытались добраться до красных черепичных крыш однотипных домов и хозяйственных построек в псевдорыцарском стиле, создающих атмосферу ухоженности и близости к Средневековью.

До бывшей виверийской столицы Варканы, конечной остановки поезда и очередного пункта сложного маршрута бегства моррона, оставалось чуть более трех часов. Спать он уже не хотел, и трудолюбивый мозг авантюриста пытался найти хоть какое-то применение своей неуемной энергии. Дарк решил сыграть в старую, интеллектуальную игру «Угадай, кто твой сосед», пристально присматриваясь к окружающим и стараясь определить их образ жизни, характер, настроение, манеру поведения, профессию и прочие индивидуальные черты. Умение опознавать людей, сформированное в результате высокоинтеллектуальной забавы, часто выручало его в сложных ситуациях. Благодаря постоянным тренировкам Дарку так удалось отточить навыки наблюдательности, что при беглом осмотре толпы он безошибочно выделял из серой массы людей лиц с потенциально высоким уровнем угрозы и агрессивности.

К сожалению, в вагоне не было колоритных личностей, над разгадкой тайн души которых пришлось бы потрудиться: командированый банкир, когда-то попавший в аварию и теперь боявшийся летать на самолетах; парочка влюбленных студентов; несколько ничем не примечательных рабочих и служащих; пара лиц с криминальным прошлым, осознавших ошибки молодости и давно забросивших опасные игры. Ничего особенного, обычные люди, заеденные житейскими дрязгами, копанием в самих себе и постоянно возникающими бытовыми проблемами.

На составление краткого психологического портрета целого вагона ушло не более двадцати минут. Закончив с осмотром последнего из попутчиков, Дарк не знал, чем заняться дальше, и решил для начала перекурить. Бывало, что именно в моменты поглощения никотина в голову приходила ценная мысль. Он встал и направился к тамбуру, засовывая на ходу в рот длинную сигарету. Как только открылась дверь вагона, в глаза сразу же бросилась вопиющая своей наглостью табличка: «Не курить!»

Людям доставляет истинное удовольствие заботиться о своем здоровье, особенно если есть возможность при этом насолить другим. «Курение не только вредит вашему здоровью, но и отрицательно влияет на дыхательные пути окружающих!» – любили бубнить с экранов телевизоров респектабельные доктора и смазливые ведущие, даже не представляя, сколько людей в мире регулярно прощается с жизнью из-за пристрастия к другим вредным привычкам: совать нос в чужие дела, переходить улицу на красный свет, приставать к замужним женщинам, спорить с тещей, нервничать на работе.

«Вот придурки, – чертыхался про себя Дарк, переходя из вагона в вагон в поисках тамбура для курящих, – заботятся о здоровье, как будто собираются жить вечно, а мне тут километры наматывать. И что вообще за дискриминация такая? Чувствую себя как эфиол в резервации Намбуса! У половых меньшинств и то куда больше прав!»

Нервозность прошла лишь после того, как Дарк обнаружил пристанище отверженных в тамбуре последнего вагона. На площадке в несколько квадратных метров толпилось около десятка изгоев общества, отдыхающих измученными непониманием окружающих душами и изможденными от никотинного голодания телами. Глаза моррона тут же заслезились от густых клубов дыма, а нос зачесался от едких запахов табака разных марок и сортов. Курить, конечно же, было можно, а вот получить наслаждение от самого процесса, почувствовать, как никотинный дурман проникает в мозг, увы, не получилось.

Не выдержав больше двух минут в зловонном помещении, где можно было бы повесить не только топор, но и целую гильотину, Дарк решил вернуться обратно. Проходя через вагон первого класса, он неожиданно остановился и прислушался. Мгновение назад сквозь тихий стук колес и монотонное гудение двигателя локомотива ему послышался слабый, отрывистый стон. «Наверное, показалось», – подумал Дарк после десятисекундного ожидания. Звук так и не повторился, однако, собираясь продолжить путь, он заметил на полу нечто, что напрочь развеяло гипотезу о слуховых галлюцинациях на нервной почве. После того как Дарк опустился на корточки и провел пальцем по маленькому, едва заметному красному пятну на ковре, сомнения окончательно развеялись. Как он и опасался, это была кровь, притом свежая, еще не успевшая загустеть. Несколько минут назад здесь ранили человека, возможно, жертва и напавшие на нее находились еще в вагоне. Моррон закрыл глаза, усилием воли блокировал сигналы других рецепторов и полностью превратился в слух.

Постепенно, шаг за шагом, его чуткое ухо отфильтровывало все лишние звуки: ритмичные шумы механического происхождения и мирное посапывание дремлющих пассажиров. Занятие было неблагодарным и отняло много сил у человека-локатора, однако привело к желаемому результату. За третьей от него дверью купе слышалось учащенное дыхание тяжело раненного вперемежку с гортанными всхлипами, странное шебуршание, как будто кто-то то и дело сворачивал и разворачивал одеяло, и тихо шепчущиеся между собой мужские голоса:

– Нашел?! Давай быстрее!

– Отстань, посмотри лучше в сумке!

– А черт, кровью испачкался!

– Куда ты его дел?! Отвечай, на куски порежу!

Оружия не было. Возвращаться за ним – значило потерять время и дать подонкам возможность завершить их грязное дело. Не раздумывая над удручающим обстоятельством, что пуля, полученная в случайной схватке, может вычеркнуть его из списка живых и лишить единственного шанса доказать свою невиновность перед Советом, Дарк ринулся в бой. Незапертая бандитами дверь купе с шумом отъехала а сторону, и первое, что увидел моррон, была пятка в дорогом ботинке ручной работы, несущаяся на полной скорости к его переносице.

«Сильный ход», – успел подумать Дарк, быстро приседая и ловя летящую ступню вытянутыми вверх руками. Резкий поворот сомкнутых кистей вбок заставил нападавшего потерять равновесие, а последующий затем толчок вверх повалил на пол уже обмякшее тело. При падении злодей номер один крепко ударился шейными позвонками о торчащий подлокотник кресла и потерял сознание.

Реакция второго мерзавца была отменной, а вот выбор, варианта действия подвел. Вместо того чтобы реализовать преимущество первой атаки на узком пространстве и кинуться на сидевшего на корточках Дарка, раздавить его в натиске, оглушить сильными ударами сверху, убийца по привычке положился на длинноствольный «мангуст» с глушителем, который еле успел вытащить из внутреннего кармана плаща. Нехватка места, разбросанные по полу вещи и тела, а так же молниеносная реакция нападавшего не дали ему не то чтобы прицелиться, даже направить оружие в сторону Дарка.

Даже не пытаясь подняться в полный рост, на такой сложный маневр все равно не хватило бы времени, моррон оттолкнулся всеми четырьмя конечностями от пола и в сумасшедшем прыжке впечатал своего незадачливого противника в железно-пластиковую конструкцию перегородки купе. «Проштампованное» тело обмякло у Дарка в руках, изо рта убийцы потекла тонкая, извилистая струйка крови, а пистолет выпал из разжавшейся руки.

«Сломал грудную клетку, ребра разорвали легкие, – поставил диагноз Дарк, отпуская противника. – Хороший получился прием, надо взять на вооружение!» План бегства мгновенно поменялся. Свидание с древним виверийским городом пришлось отложить на неопределенный срок. Времени оставалось мало, до следующей остановки поезда всего двадцать минут, а значит, нужно было срочно уходить. Сидеть за тройное убийство Аламез не собирался. Грозило пожизненное, а в его случае это было ой как долго…

Однако чувство собственной безопасности не заставило моррона забыть о цели визита. Жертвой налетчиков оказался его недавний знакомый, контролер Альтфукс. «Вот уж не думал, что бандитов стали интересовать контролеры, машинисты и почтальоны, – отметил про себя Дарк, пока стаскивал с залитой кровью груди контролера придавившее его тело одного из убийц. – Наверное, правительству надоели бесконечные забастовки профсоюзов и оно начало нормально платить, а может быть, у ребят просто не хватало денег на билет…»

Моррон склонился над жертвой и принялся осматривать обширную, еще кровоточащую рану в верхней части живота. Заключение почти профессионального хирурга, повидавшего в жизни несметное множество колотых, резаных, стреляных и дробленых ран, было неутешительным. Бедолаге оставалось жить не более десяти минут, он даже не дотянул бы до следующей остановки поезда.

Чертыхнувшись и больно прикусив от злости нижнюю губу, Дарк встал и собрался уходить. Его усилия были напрасны, он не смог предотвратить смерть, а сейчас был не в силах хоть на йоту облегчить страдания умирающего. Нужно было подумать и о себе, попытаться смыть пятна крови с перепачканных рук и заляпанных рукавов куртки.

Неожиданно Альтфукс пришел в сознание, его холодеющие пальцы судорожно схватились за штанину Дарка и больно сжали ногу. Видимо, умирающий вложил в последнюю хватку весь резерв покидающих тело сил.

– Господин инспектор, это судьба… – едва слышно прошептали разбитые, кровоточащие губы. – Ближе, наклонитесь ближе.

Подчиняясь воле умирающего, Дарк еще раз склонился над телом и слегка приподнял голову старика, стараясь облегчить ему дыхание в последние минуты жизни.

– Инспектор, слушайте внимательно! – хрипел контролер, брызгая слюной вперемешку с кровью. – Седьмой вагон, шестое купе, кресло двадцать один, за подкладкой диск, передашь… – Альтфукс застонал и закрыл глаза.

– Кому, кому передать? – теребил Дарк потерявшее сознание тело, в котором еще теплилась жизнь.

– Диане Гроттке или Луиджио Альваро… Континентальная полиция, возьми мой телефон, в нем маяк… они сами свяжутся, когда поймут… – с трудом произнес Альтфукс, смотря на Дарка полными надежды глазами. – Это очень важно… обещай… – Контролер не успел договорить и испустил дух.

– Обещаю! – поставил логическую точку в разговоре Дарк, закрывая глаза покойному.

У моррона было полно своих проблем, ему не хотелось влезать в мелкие дрязги людей: играть в шпионов и сыщиков, включаться в бессмысленную погоню за наркомафией, террористами или почувствовавшими себя всемогущими властелинами мира, свихнувшимися нефтебаронами. Но он не мог, не мог отказать в последней просьбе солдату, покидающему этот мир с надеждой на победу в глазах.

Поезд начал замедлять ход, сбрасывать скорость перед последней остановкой маршрута. Минут через пять в окнах покажется серая платформа гуппертайльского вокзала. Времени на сантименты не было. Перепачканными в крови руками Дарк принялся обыскивать мертвое тело. С виду обычный, ничем не примечательный дешевый телефон оказался в правом нагрудном кармане форменной куртки и чудом уцелел после всего, что довелось пережить его неудачливому хозяину.

Покинув залитое кровью купе, Дарк стремглав бросился в туалет и начал отчаянно, изо всех сил отдирать запекшуюся на руках кровь. На чистку ушло не более двух минут, весьма хороший результат.

«Интересно, в армии есть нормативы по сборке и разборке оружия, по надеванию обмундирования и прочей дребедени, а у убийц есть подобные нормы по отмыванию рук и избавлению от трупов? – почему-то пришла в голову несуразная мысль, пока Дарк стягивал с себя куртку и запихивал ее в мусорный бак. – Лучше трястись от холода до ближайшего магазина, чем слоняться по городу с окровавленными рукавами».

Покончив с мучительной процедурой санации, Аламез кинулся в седьмой вагон, интенсивно работая локтями и грубо откидывая со своего пути готовящихся к выходу и поэтому толпившихся в тамбурах пассажиров. Когда он добрался до нужного места, то поезд почти совсем остановился, а усталый голос машиниста предупреждал по селектору, что стоянка продлится не дольше двух минут.

Названное контролером место было занято респектабельным господином в очках. Не тратя времени на объяснения и уговоры, Дарк бесцеремонно схватил за шиворот и выкинул с кресла даже не закричавшего от наступившего шока мужчину. Острый охотничий нож, прихваченный с места схватки, быстро расправился с обшивкой, и еще мокрая рука погрузилась в недра наспех препарированного сиденья.

К счастью, Альтфукс ничего не напутал, не ошибся ни вагоном, ни местом. Диск оказался там, а у Дарка оставалась еще целая минута, чтобы успеть забрать сумку и выскочить из поезда до его отправления. Покинуть поезд все равно бы пришлось, а прыгать на ходу при скорости разгоняющегося локомотива восемьдесят-сто километров в час как-то не хотелось.