Ноздря в ноздрю

Глава 9

Нас посадили за столик на двоих у самой стены, неподалеку от двери, но на Каролину это произвело неизгладимое впечатление.

— Никогда не думала, что вам удастся заказать столик, — сказала она по прибытии. — Честно говоря, если б знала, что вам это действительно удастся, я бы такого не предложила. До сих пор не уверена, действительно ли мне хочется пообедать здесь. — И в доказательство она исподлобья оглядела зал.

Я не знал, как воспринимать этот комментарий, но она пришла, что на тот момент было для меня самым важным. Два последних дня я изо всех сил пытался вспомнить струнный квартет на том обеде. Я помнил высокий рост молодых женщин, длинные черные платья, забранные в конский хвост волосы, но, как ни старался, не мог вспомнить их лиц. Однако едва Каролина вошла в ресторан «Гордон Рэмси», я сразу понял — это она.

Заказ столика дался мне тяжело, пришлось многим напомнить об оказанных ранее услугах и еще больше наобещать. «Извините, — сказали мне по телефону, про себя посмеиваясь над моей глупостью, — столики обычно заказывают за два месяца». Им не было нужды добавлять, что заказ за два дня просто невозможен.

Однако не зря же я был известным шеф-поваром, пусть и работал в провинции. В мире высокой кухни конкуренция, возможно, такая же жесткая, как и в любом другом, шеф-повара частенько грезят о том, чтобы своими ножами перерезать горло сопернику, но глубоко в душе мы знаем, что нужны друг другу веселыми и здоровыми не только для того, чтобы поддерживать интерес общественности к происходящему на кухне или приходить в гости на телевизионное шоу.

Продав душу если не дьяволу, то хранителю его кухни, надавав обещаний, выполнить которые было не просто сложно, но, скорее всего, невозможно, я получил желаемое: мне предложили «маленький дополнительный столик на двоих, который поставят в уже полный зал в девять часов. Но, возможно, близко к двери». — «Отлично», — тут же согласился я.

По правде говоря, не стал бы возражать, если б столик поставили на тротуаре.

— Вы, должно быть, очень хорошо знаете Гордона Рэмси, раз мы сидим здесь, — добавила Каролина.

— Мы, профессионалы, всегда идем друг другу навстречу. Стараемся держаться вместе. — Чушь, конечно, но все лучше, чем рассказывать, через что мне пришлось пройти ради этого столика. Как знать, возможно, было и проще заплатить по суду десять тысяч.

— Он приятен в общении? — спросила она. — В телепрограммах он всегда такой грубый.

— Очень приятен. А на телевидении — это игра.

С Гордоном Рэмси я никогда не встречался, но не собирался говорить об этом Каролине, во всяком случае, пока.

— А теперь расскажите, что делаете вы, — сменил я тему.

— Я делаю музыку. Как вы делаете еду. Вы насыщаете, я развлекаю. — Она улыбнулась собственной шутке. И лицо ее переменилось. Словно кто-то утром раздвинул шторы, открыв путь солнечному свету.

— Разве музыку не называют пищей души? — спросил я.

— На самом деле цитата о страсти. «Нет такой страсти в человеческой душе, которая не находит пищу в музыке». Не могу вспомнить, кто это сказал[22] или что сие означает, но фразу эту вырезали на деревянной панели, которая висела в коридоре в моей музыкальной школе.

— Какой школе?

— РМК. Королевском музыкальном колледже.[23]

— Ясно, — кивнул я. — Но почему альт?

— Ноги растут из начальной школы. Учительница музыки играла на альте, и я хотела во всем ей подражать. Классная была учительница. — Каролина улыбнулась. — Она научила меня наслаждаться выступлением. Я ей за это так признательна. Многие мои коллеги по оркестру любят музыку, но терпеть не могут выступать. Это ужасно. Для меня музыка и есть выступление. Вот почему я говорю, что делаю музыку, не просто играю ее.

Я сидел и смотрел на нее. Память меня не подвела. Высокая, элегантная, сегодня не в черном платье, а в кремовой юбке и серебристой блестящей блузе с таким декольте, что у меня начинало бухать сердце, когда Каролина наклонялась вперед. Волосы, рыжеватые, не светлые, она все так же собрала в конский хвост.

Подошел официант, спросил, что мы решили заказать. Мы уткнулись в меню.

— Что такое pied de cochon? — спросила Каролина.

— Если перевести, то копытце свиньи. Нижняя часть ноги. Очень вкусно.

Она дернула очаровательным носиком.

— Я буду равиоли с лобстером, а потом ягненка. Что такое сморчок?

— Сморчок — съедобный гриб, — ответил я. — Как и шампиньон.

— Отлично, я буду ягненка с соусом из сморчков. — Мне словно напоминали о другом грибном соусе, том самом, что стал причиной ее отравления. Я решил, что говорить об этом не стоит.

— А мне pied de cochon и морского окуня.

— Благодарю вас, сэр.

— Что будете пить? — спросил я.

— Я предпочитаю красное вино, но вы заказали рыбу.

— Красное меня устраивает. — И я заказал бутылку недорогого «Медок», недорогого по карте вин этого ресторана, потому что в «Торбе» бутылка самого дорогого вина стоила гораздо меньше. Мне еще предстояло привыкнуть к лондонским ценам.

— Так чем вы меня отравили? — Она резко вернулась к самым животрепещущим вопросам. — И как вы узнали номер моего домашнего телефона? И вообще, откуда вы так много обо мне знаете?

— Скажите мне, — я проигнорировал ее вопросы, — каким образом вы оказались в составе струнного квартета, играющего на ипподроме в Ньюмаркете, если обычно играете для КФО?

— Я играю в КФО, не для них, — поправила она. — Это очень важное различие.

Этим она напомнила мне отца, который ненавидел людей, говоривших, что он упал, тогда как он утверждал, что упала лошадь, а он просто свалился вместе с ней. Для него это различие тоже было очень важным.

— Так почему струнный квартет?

— Подруги по колледжу, — ответила она. — Мы оплачивали наше обучение, играя вместе по вечерам и уик-эндам. Где угодно, от свадеб до похорон. Это была отличная практика. Две из нас теперь профессионалы, третья — преподает музыку. Джейн, четвертая, — молодая мама, живет в Ньюмаркете. Она решила собрать нас на прошлой неделе. Мы до сих пор собираемся, когда можем, но случается это все реже и реже, потому что у каждой свои обязательства. Но в квартете играть так весело. Прошлая неделя не в счет. Веселья, особенно потом, никакого не было.

— Я очень сожалею, что все так вышло. Но если вам от этого станет хоть капельку легче, я тоже отравился.

— Хорошо. Послужит вам уроком.

— Не слышу сочувствия.

Каролина рассмеялась.

— Почему я должна сочувствовать знаменитому ньюмаркетскому отравителю?

— Но я никого не травил.

— Тогда кто?

— Вот это вопрос на миллион долларов.

Я уверен, Бернард Симс меня бы не одобрил, но я рассказал ей все об отравлении, пусть знал не так уж и много.

Наши закуски прибыли, когда я описывал воздействие фитогемагглутинина на пищеварительную систему человека, и я мог поклясться, что Каролина очень уж пристально разглядывала равиоли, дабы убедиться, что никакой фасоли на тарелке нет.

Слава богу, нижняя часть свиной ноги не выглядела так, будто готова убежать с моей тарелки, а на вкус была восхитительной. Я люблю поесть, но, поскольку готовка — мой бизнес, пристрастно отношусь к творениям коллег. Назовите это профессиональной самонадеянностью, но, наслаждаясь тем или иным блюдом, я обычно говорил себе, что смог бы приготовить его лучше. Случалось и другое: у меня возникало ощущение, что я ем нечто такое, что сам приготовить не сумею, и такое вот блюдо сейчас поставили передо мной. Эта pied de cochon (вареное перепелиное яйцо, свиная голяшка, голландский соус) могла отправить меня на кухню с твердым намерением совершенствовать свое мастерство.

— И кто, по-вашему, это сделал? — наконец спросила Каролина, отложив вилку.

— Я думаю, более важный вопрос: почему они это сделали?

— И?

— Не знаю. Всю прошлую неделю пытался это понять. Поначалу подумал, что кто-то пытается погубить меня и мой ресторан, но я представить себе не могу, кому это нужно. В Ньюмаркете и округе не так много ресторанов, но ни в одном из них посетителей сильно не прибавится, если перестанут ходить к нам.

— Как насчет ваших сотрудников?

— Я об этом думал. Но какая им в этом выгода?

— Может, кто-то хочет занять ваше место.

— Но я владелец ресторана. Если меня выпихнут из бизнеса, работу потеряю не только я, но и они.

— Может, кто-то завидует вашему успеху.

— Я и об этом подумал, но не могу представить себе кто. В этом просто нет никакого смысла. — Я отпил вина. — У меня есть другая версия, но она совсем уж безумная.

— Поделитесь со мной. — Она наклонилась вперед, отчего сердце у меня вновь бухнуло. «Не опускай глаз», — приказал я себе.

— Я начал думать, а не связано ли отравление на обеде со взрывом на трибуне. Понимаю, звучит глупо, но я просто ищу хоть какую-то зацепку, объясняющую, кому понадобилось отравить двести пятьдесят человек.

— Что значит — связаны?

— Пусть это и покажется бредом, но, возможно, на обеде всех отравили для того, чтобы кто-то из гостей не мог прийти в субботу на скачки и, таким образом, не погиб при взрыве бомбы.

— Почему вы называете это бредом? — удивилась она. — По мне, вполне логичное объяснение.

— В этом случае, вопреки общепринятой версии, бомба взорвала тех, кому и предназначалась. Это означает, что взорвать хотели не арабского принца, и все газеты ошибаются.

— Почему?

— Тот, кто решил отравить гостей на обеде накануне взрыва, наверняка знал, что арендаторы ложи, которую он хотел взорвать, сменились несколькими днями раньше. Опять же, я не думаю, что кто-то из обедавших на ипподроме в пятницу мог на следующий день оказаться в ложе принца. Газеты сообщили, что он и вся его свита прилетели только в субботу утром. Однако семь человек, которых ждали на ленч во взорванных ложах, не пришли, и я точно знаю, что трое остались дома исключительно по той причине, что отравились в пятницу вечером.

— Bay! — воскликнула Каролина. — И кому еще вы об этом рассказали?

— Никому. Я просто не знаю, кому рассказывать. И потом, я боюсь, что меня поднимут на смех.

— Но почему?

— Вы не читали газет? Всю неделю они пишут о связи взрыва с Ближним Востоком. И по телевизору твердят только о том, что бомба предназначалась принцу.

— Может, они располагают сведениями, которых нет у вас, — предположила Каролина. — Секретные службы, возможно, что-то знают.

— Возможно, — не стал спорить я. — Но, согласно «Санди таймс», ни одна экстремистская группа ответственности за взрыв на себя не взяла.

— А чего брать, если покушение провалилось?

— Не знаю, — ответил я.

Принесли главные блюда, и какое-то время мы говорили о более приземленном — наших семьях, школах, любимых фильмах и музыке. Даже не задавая прямого вопроса, я убедился, что в настоящий момент постоянного бойфренда у нее нет, не говоря уже о культуристе ростом в шесть футов и шесть дюймов, который мог бы съесть меня на завтрак. Судя по всему, она сталкивалась с той же проблемой, что и я: ежевечерняя игра на альте не способствовала романтическим увлечениям.

— Мне не хочется этого говорить, но большинство музыкантов оркестра редкостные зануды, совершенно не в моем вкусе.

— А какие мужчины вам по вкусу? — спросил я.

— Да, это хороший вопрос.

Ответа, однако, я от нее не дождался и опять сменил тему:

— Как ягненок?

— Восхитительный. Хотите попробовать?

В итоге я получил кусочек ягненка с ее вилки, а она — кусочек рыбы с моей. В процессе обмена я пристально смотрел на нее. Увидел ярко-синие глаза, высокие скулы, удлиненный тонкий нос над широким, чувственным ртом и волевым подбородком. Возможно, не классический идеал, но мне она казалась красавицей.

— Куда вы смотрите? У меня капелька соуса на подбородке? — Она вытерла подбородок салфеткой.

— Нет, — ответил я. — Просто хотел получше разглядеть человека, который подает на меня в суд, чтобы узнать его на процессе. — Я улыбнулся, она — нет.

— Да, теперь я понимаю, что погорячилась.

— Вы можете отказаться от иска, — предложил я.

— Мой агент настаивает. Не любит терять комиссионные.

— Он получает долю со всех ваших заработков?

— Абсолютно. Пятнадцать процентов всегда его.

— Это ж надо! Деньги ни за что.

— Нет-нет, он их отрабатывает, — вступилась за агента Каролина. — Он заключил для меня контракт с КФО, и на более выгодных условиях, чем удается другим агентам. Я также выступаю соло, когда не занята в оркестре, и вся подготовительная часть лежит на нем. Я только приезжаю и играю.

— То есть он старается, чтобы вы не простаивали.

— Безусловно. На этой неделе я свободна только потому, что должна была улететь в Нью-Йорк. Сказать по правде, это фантастические ощущения — проводить вечер дома, лежа на диване, перед телевизором.

— Сожалею, что сегодня лишил вас всего этого, пригласив в ресторан.

— Что вы такое говорите, я в восторге.

— Хорошо. Я тоже.

Какое-то время мы ели в удовлетворенном молчании. Я действительно наслаждался этим вечером. Красивая, умная, талантливая спутница, превосходный обед, приличное вино. Разве можно желать лучшего?

— И с кем ты[24] намерен поделиться этой безумной версией? — спросила Каролина за кофе.

— Кого бы ты предложила?

— Разумеется, полицию, — ответила она. — Но сначала ты должен подготовить доказательства.

— В каком смысле?

— У тебя есть список гостей званого обеда?

— Да, но пользы от него немного, поскольку нет полного перечня фамилий. За несколькими столами сидели по десять человек, а назван только хозяин. Остальные числятся гостями такого-то. Я раздобыл и план павильона с расшифровкой, где кто сидел, но и там та же история. Так что у меня есть фамилии только примерно половины присутствовавших.

— А как насчет списка приглашенных на ленч?

— Его у меня пока нет. Думаю, полный список был только у одного человека — дамы из службы маркетинга компании-спонсора, но она погибла при взрыве. Выяснить, кто был на ленче, достаточно легко, потому что их фамилии или в списке погибших, или в списке раненых. Но меня больше интересуют те семеро, которые не пришли, хотя их там ждали.

— Но у кого-то должен быть список всех приглашенных, — упорствовала Каролина.

— Я пытался его добыть, но — увы. Большую часть понедельника потратил на это. Сюзанна Миллер, возглавляющая компанию, которая обслуживает зрителей ипподрома, сказала, что у нее в бумагах лишь гости «Делафилд индастрис», а Уильям Престон, управляющий ипподромом, не смог помочь даже этим. Нашел лишь фразу «спонсор и его гости».

— А как насчет компании-спонсора? С ними ты не связывался?

— Нет. Не думаю, что они знали, кто приглашен, помимо своих сотрудников, которые прилетели из Америки. Я уверен, что Мэри-Лу Фордэм, та самая женщина из маркетинга, которая погибла, добавила к списку американцев англичан после того, как покрутилась здесь и поняла, кто есть кто. Я помню, что до ленча она очень сердилась, потому что два тренера из города в последнюю минуту отказались прийти. И я, похоже, знаю, кто это.

— А их ты спросить не можешь?

— Вчера спросил одного из них. — Вчера я позвонил Джорджу Кейли. — Но он сказал, что это сложно — знать, кого пригласили на мероприятие, на котором ты сам не был.

— Наверное, это так, — кивнула Каролина. — А как насчет раненых сотрудников компании-спонсора? Кто-то из них может знать, кого приглашали.

— Я об этом тоже подумал. Согласно вчерашней местной газете, двое из них все еще в отделении интенсивной терапии, а остальных уже отправили в Америку.

Я попросил проходящего мимо официанта принести счет, и меня чуть передернуло, когда я увидел, в какую сумму обошелся обед. В «Торбе» на такую сумму до отвала наелась бы большая семья, а в недорогом баре напилась бы целая армия, но наслаждение, полученное от обеда с Каролиной, стоило любых денег.

Я предложил отвезти ее домой в Фулем, но она заявила, что прекрасно доберется сама, если я посажу ее в такси. И настояла на своем. С неохотой я остановил черное такси, и в салон она вошла одна.

— Я тебя еще увижу? — спросил я через открытую дверцу.

— Конечно. Мы увидимся в суде.

— Я не про это!

— А про что?

— Не знаю. Еще обед? День на скачках? — Мне-то больше всего хотелось пригласить ее в свою кровать.

— Что будешь делать через две недели в четверг? — спросила она.

— Ничего, — ответил я. Разве что готовить шестьдесят ленчей и сотню обедов в «Торбе».

— Я должна сыграть концерт для альта с оркестром в «Кадогэн-Холл». Приходи и послушай.

— С удовольствием. Потом пообедаем?

— Конечно. — Она улыбнулась мне во все тридцать два белоснежных зуба, дверца захлопнулась, и такси уехало. Я же остался на тротуаре, чувствуя себя покинутым и одиноким. Неужели я настолько отчаялся, спросил я себя, что готов наброситься на первую попавшуюся женщину? Каролина собиралась подать на меня в суд, потребовав выплаты десяти тысяч фунтов, и, наверное, мне следовало быть более осторожным, не рассказывать ей так много? Но между нами возникла определенная связь, я в этом не сомневался. Даже в пятницу вечером, по телефону, я почувствовал, что мы поладим, и был нрав. Никакого отчаяния нет, сказал я себе, я все сделал правильно. Но тогда почему у меня щемит сердце из-за того, что мы расстались?

Я остановил другое такси и с неохотой попросил водителя отвезти меня на вокзал Кингс-Кросс, а не на Тэмуорт-стрит в Фулеме.

Я вскочил в последний поезд на Кембридж за минуту до отхода. Сел и задумался о том, что обсуждал с Каролиной. Поезд тронулся, отправившись на северо-запад, чтобы через час десять доставить меня домой.

Почему-то, когда я облачал свои мысли в слова, они становились более убедительными. Однако я все еще чувствовал, что власти отметут мою версию, найдя ее слишком уж вычурной. Но, с другой стороны, не смотрелась она более вычурной, чем организация ближневосточной террористической группой взрыва бомбы на ипподроме Ньюмаркета с целью ликвидации арабского принца.

Полностью я, конечно, в это не верил, но, если мое предположение, что гостей на обеде отравили, чтобы кто-то не смог прийти на ленч, соответствовало действительности, тогда бомбой взорвали именно тех, кого и намечали. Но чем «Делафилд индастрис» не угодила кому-то, да еще до такой степени, что их десант в Англию решили взорвать в знаменательный для компании день? Кто хотел убить или покалечить Элизабет Дженнингс или Брайана и Джун Уолтерс и почему? А может, реальной целью были Ролф Шуман, Мэри-Лу Фордэм и остальные американцы?

Я знал, что «Делафилд индастрис» производит тракторы и комбайны, но чем еще они занимались? Я решил с утра поискать в Интернете информацию и о компании, и о Ролфе Шумане.

Привалившись к спинке, я переключился мыслями на более приятное, вроде концерта в «Кадогэн-Холл», назначенного на четверг, двумя неделями позже. По правде говоря, я не считал себя большим любителем классической музыки, но с огромным удовольствием выслушал бы всю программу, предвкушая последующий обед с Каролиной. От одной мысли об этом мои губы изогнулись в улыбке, хотя пятнадцать дней без Каролины казались мне очень уж долгим сроком. Я даже подумал, а не удастся ли мне выманить ее в Ньюмаркет раньше, скажем, завтра.

Поезд прибыл на станцию Кембридж в двадцать пять минут второго. Как и обычно в столь поздний час, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не заснуть, иначе поезд увез бы меня в Кингс-Линн или куда-то еще.

Автомобиль я оставил на стоянке у станции, как делал всегда, уезжая в Лондон. В пять вечера мне с трудом удалось найти свободное место, но теперь мой старенький «Гольф» дожидался меня в дальнем конце стоянки в гордом одиночестве. За вечер я выпил лишь полбутылки вина, при этом съел плотный обед, завершив его чашкой кофе. Прошло чуть ли не три часа с того момента, как мы с Каролиной допили вино и расстались, вот я и полагал, что могу сесть за руль, не подвергая угрозе ни себя, ни окружающих.

Я несколько удивился, обнаружив, что автомобиль не заперт. Более того, водительскую дверцу даже не захлопнули. Я не помнил, чтобы оставил «Гольф», не заперев его, но, с другой стороны, такое в прошлом случалось. Да и дверной замок после стольких лет эксплуатации барахлил. И требовалось сильно хлопнуть дверцей, чтобы он закрылся. В мастерской мне не раз и не два предлагали поменять замок, но я всегда отказывайся, говоря, что новый замок будет стоить чуть меньше, чем дадут за весь автомобиль.

Я обошел «Гольф». Осмотрел колеса, убедился, что ни одно не спущено. Опустился на четвереньки и заглянул под днище. Ничего. Даже открыл капот и глянул на двигатель. Я, конечно, не знал, как выглядит бомба, и мои шансы что-то заметить не следовало оценивать высоко, но вроде бы никаких подозрительных предметов, подсоединенных к электрическим проводам автомобиля, я не увидел. Может, я становился параноиком? Причину, конечно же, следовало искать во всех этих версиях с отравлением и взрывом. Однако сердце в груди определенно билось сильнее, чем обычно, когда я повернул ключ зажигания.

Двигатель тут же ожил, как и положено. Я придавил педаль газа, он взревел, но внутри ничего не ударялось и не щелкало. Я покрутил руль и опять не заметил ничего необычного. Проехал чуть вперед, резко нажал на педаль тормоза. Автомобиль остановился как вкопанный. Я сделал несколько кругов по площадке, по и против часовой стрелки, энергично вращая руль. На все мои телодвижения «Гольф» реагировал должным образом. «Я действительно параноик», — сказал я себе и поехал домой, куда добрался безо всяких приключений, хотя по пути, на прямых участках дороги, неоднократно проверял тормоза, с силой нажимая на педаль.

В эту, еще одну беспокойную ночь ноги Мэри-Лу Фордэм, точнее Мэри-Лу без ног, неоднократно появлялись из моего подсознания. Конечно, думал я, моему мозгу следовало бы контролировать ситуацию. Конечно, он должен понимать, что меня нужно будить в самом начале кошмарного сна. Но всякий раз эпизод прокручивался от начала и до конца, после чего я просыпался весь в поту, перепуганный насмерть, с часто бьющимся сердцем. И пусть я уже начал забывать лицо Мэри-Лу, ее безногое тело по-прежнему повергало меня в дикий ужас.

Я пытался проигнорировать кошмары, поворачиваясь на другой бок и стараясь вновь заснуть в надежде увидеть что-то более приятное, скажем, Каролину в своих объятьях, но продолжал бодрствовать, пока не снижался уровень адреналина в крови, наконец засыпал, но лишь для того, чтобы вновь попасть в самое начало кошмара. Такой сон не нес с собой отдыха, только еще больше выматывал.

Среда, когда она наконец наступила, принесла с собой чудесное майское утро, какими иной раз радует нас равнинная Восточная Англия: безоблачное синее небо и удивительная прозрачность воздуха. Из окна моей спальни я мог видеть белую арочную крышу трибуны «Тысячелетие» на ипподроме, и в ярком солнечном свете она словно выросла в размерах и приблизилась.

«Если бы жизнь была такой ясной», — подумал я.

Зазвонил мобильник.

— Алло. — Я надеялся, что это Каролина, но такого просто быть не могло, потому что она не знала мой номер.

— Макс, это Сюзанна Миллер. Боюсь, у меня плохие новости. Этим утром я получила письмо из окружного совета Форест-Хит, в котором сообщается об их намерении выдвинуть против нас обвинения по статье семь Закона о качестве пищевой продукции от 1990 года.

«Черт, — подумал я, — если они собираются дернуть в суд компанию, которая осуществляла только общий контроль, они, конечно, выдвинут обвинения и против шеф-повара».

— Они сказали, кого именно собираются привлечь к ответственности?

— Всех, — ответила она. — И меня лично, и компанию. Есть даже письмо для мистера Макса Мортона. Пришло на адрес ипподрома, с тем чтобы мы передали его тебе.

Черт! Скорее всего, еще одно письмо ждало меня в «Торбе».

— И что написано в твоем письме?

Она его зачитала. Ничего хорошего я не услышал.

— Мое письмо наверняка идентично твоему, — предположил я. — Если хочешь, я за ним заеду.

— Да, пожалуйста. Послушай, Макс, ответственность за еду полностью лежала на тебе, и мне придется сказать об этом. Я отвечала только за организацию. Я не могу допустить, чтобы меня обвинили в приготовлении опасной для здоровья пищи, особенно теперь, когда до выхода на пенсию осталось несколько месяцев. Я не могу из-за этого лишиться пенсии. — Она расплакалась.

— Сюзанна, — я пытался говорить как можно спокойнее, чтобы и она пришла в себя, — я это знаю, ты это знаешь, Анджела Милн из совета Кембриджшира это знает. Если кого-то в чем-то и обвинят, так это меня. Понимаешь?

— Да, благодарю. — Она всхлипнула.

— Но, Сюзанна, мне нужна твоя помощь. Во-первых, более полный список приглашенных на обед и фамилии тех твоих сотрудников, которые мне помогали. Во-вторых, фамилии приглашенных в ложи «Делафилд» в день скачки «2000 гиней». Если ты мне все это достанешь, я с радостью скажу, что к еде на том обеде ты не имеешь никакого отношения.

— Но я действительно не имею, — заголосила она.

— Я это знаю. Так и скажу. Но достань мне списки.

— Я постараюсь.

— Приложи максимум усилий. — И я отключил мобильник.

Тут же перезвонил в отдел новостей «Кембридж ивнинг ньюс» и попросил соединить меня с миссис Хардинг.

— Привет, — поздоровалась она. — Проверяете, собираюсь ли я прийти на обед в ваш ресторан?

— Отчасти. А также хочу сообщить вам кое-какие новости, прежде чем вы узнаете их от кого-то еще.

— Какие новости? — Она навострила уши, сразу сработал журналистский инстинкт.

— Местные контролирующие органы обвиняют меня в том, что я накормил людей едой, опасной для здоровья. — Говорить я старался сухо и бесстрастно.

— Правда? И у вас есть что сказать по этому поводу?

— Никто мой ответ не напечатает без предупреждения, что маленьким детям показывать его нельзя.

— Почему вы мне все это рассказываете?

— Я исходил из того, что вы все равно узнаете, и подумал, что лучше самому во всем признаться и остаться с чистой совестью.

— Чистой, как ваша кухня.

— Спасибо вам. Я воспринимаю эти слова как комплимент и считаю, что вы на моей стороне.

— Я бы так не сказала. Мое дело — продавать газеты, и я не знаю, на какой оказываюсь стороне, пока не становится ясно, куда дует ветер.

— Это не укладывается ни в какие рамки. Разве у вас нет моральных принципов?

— Лично у меня, безусловно, есть. У моей работы? Возможно, но не за счет тиража. Я такой роскоши позволить себе не могу.

— Я хочу заключить с вами сделку.

— Какую сделку? Никаких сделок я не заключаю.

— Я держу вас в курсе всех новостей, связанных с обвинением в отравлении, а вы даете мне возможность ответить на любое высказывание насчет меня и моего ресторана, в том числе и ваше.

— Для меня особого смысла в этой сделке нет.

— Я добавлю гарантированное эксклюзивное интервью по окончании разбирательства. Соглашайтесь или отказывайтесь.

— Ладно, согласна, — последовал ответ.

Я рассказал ей о полученных письмах, которые этим утром прибыли в офис компании, обслуживающей зрителей ипподрома. Я также сказал, что намерен решительно защищаться и опровергнуть выдвинутое обвинение.

— Но люди отравились, — указала она. — Это отрицать невозможно.

— Этого я как раз отрицать не собираюсь. Я тоже отравился. Но я не приемлю обвинения в том, что отравил их я.

— Тогда кто?

— Не знаю. Но точно не я. — Я решил не упоминать про фасолевый лектин. Пока не упоминать. Не стоило сразу выкладывать на стол все карты. — Если я выясню, чьих рук это дело, обещаю, что скажу вам. — Я собирался сказать всем.

— А о чем мне написать сейчас?

— Я бы предпочел, чтобы вы ничего не писали. Если считаете нужным, напишите что хотите. Но я должен иметь возможность ответить.

— Хорошо. — Уверенности в голосе не было. И я подумал, что самое время сменить тему.

— У вас есть новые сведения о людях, которые пострадали при взрыве? — спросил я. — Я прочитал в вашей газете, что большинство американцев отправили домой, но двое еще в палате интенсивной терапии.

— Уже только один. Вторая умерла вчера. От ожогов.

— Ох. Так сколько теперь погибших?

— Девятнадцать.

— Вы, часом, не знаете, что сталось с мистером Ролфом Шуманом? Он президент «Делафилд индастрис».

— Минутку. — Я услышал, что она задает кому-то вопрос. — Судя по всему, в прошедший уик-энд его прямо из больницы Стэнстида отвезли в аэропорт, а потом, на специальном самолете, — в Америку, за ленч мне так и не заплатили.

— Вам известно, какие он получил травмы?

Вновь она у кого-то спросила.

— У него совсем плохо с головой.

— Надеюсь, этих слов я в вашей газете не прочитаю.

— Господи, нет. Он лишился рассудка.

— А что вы можете сказать о других раненых, не американцах?

И на этот раз она обратилась за подсказкой.

— Два человека с севера все еще в больнице. У них травмы позвоночника. Остальных выписали из больницы Эдденбрука, но мы знаем, что по меньшей мере одного перевезли в Роухэмптон.

— Роухэмптон?

— Реабилитационный центр, — пояснила она. — Протезы.

— Ага. — Перед моим мысленным взором вновь появились тела с оторванными руками и ногами. Зрелище не из приятных.

— Послушайте, я должна идти. Работа не ждет.

Она положила трубку, а я какое-то время посидел на кровати, сожалея, что она разбудила мои воспоминания о бойне, которые вроде бы уже начали уходить в глубины сознания, но тут легко поднялись на поверхность, словно бутылочная пробка.

Я решил подбодрить себя звонком Каролине.

— Привет, — поздоровалась она. — Так у тебя по-прежнему есть мой номер?

— Будь уверена. Я позвонил, чтобы поблагодарить тебя за вчерашний вечер.

— Это мне следует благодарить тебя. Я прекрасно провела время.

— Я тоже. Есть у меня шанс выманить тебя в Ньюмаркет на обед сегодня или завтра?

— Почему ты обходишься без прелюдии? Мог бы для приличия начать с погоды или чего-то еще.

— А что так?

— Тогда у тебя в голосе не слышалось бы такого нетерпения.

— А оно слышится? Извини.

— Не извиняйся, — рассмеялась она. — Если на то пошло, мне это даже нравится.

— Так ты приедешь?

— На обед?

— Да.

— Куда?

— В мой ресторан.

— Я не хочу есть одна, пока ты будешь готовить.

— Нет, разумеется, нет. Приезжай и посмотри, как я готовлю, а потом мы вместе пообедаем.

— Так будет уже поздно. Как я вернусь домой?

Я хотел попросить ее остаться со мной, в моей кровати, в моих объятьях, но подумал, что не стоит так уж торопить события.

— Я посажу тебя на последний поезд в Лондон или сниму номер в отеле «Бедфорд лодж».

— Для меня одной? — спросила она.

Я ответил после паузы:

— Решишь сама.

Теперь выдержала паузу она.

— То есть я не связана никакими обещаниями?

— Никакими, — подтвердил я.

— Хорошо. — Она заметно оживилась. — Где и когда?

— Приезжай пораньше, и я встречу тебя на станции Кембриджа.

— А разве в Ньюмаркете нет станции?

— Есть, но тебе придется делать пересадку в Кембридже, и обслуживание на нашей дороге не очень.

— Хорошо, — повторила она. — Я посмотрю расписание поездов и перезвоню тебе. По этому номеру?

— Да. Это мой мобильник. — Меня захлестнула радость. Я увижу Каролину уже сегодня!

— Что мне надеть? — спросила она.

— Все, что угодно.

Даже перспектива отвечать на обвинения по Закону 1990 года более не могла омрачить мне настроения. Я слетел с лестницы, схватил пиджак и поспешил к автомобилю. Каролина сегодня приедет на обед! В мой ресторан! И она остается на ночь! Жаль, что не в моем коттедже.

Тормоза моего «Гольфа» отказали в конце спуска на Вуддингтон-роуд.

Моя душа парила, как на крыльях, вот и ехал я чуть быстрее, чем следовало. Нажал на педаль тормоза, и ничего не изменилось. Пожалуй, скорость автомобиля даже возросла, когда я катился вниз по склону к Т-образному перекрестку с Даллингэм-роуд. Наверное, соображать мне следовало побыстрее. Я мог бы попытаться воспользоваться ручником, мог бы переключиться на самую низкую передачу, чтобы затормозить автомобиль двигателем. Мог, в конце концов, крутануть руль влево и направить «Гольф» в зеленую изгородь, а потом в поле. Вместо этого я в панике вцепился в руль и продолжал жать на педаль тормоза, пока не вдавил ее в пол.

В каком-то смысле мне повезло. Я не столкнулся лоб в лоб с трейлером, груженым кирпичом, как мой отец. Мою бедную маленькую машинку ударил автобус на пятьдесят три места, с системой кондиционирования салона и индивидуальными телеэкранами для пассажиров. Я об этом узнал, потому что в итоге мой «Гольф» оказался на боку, а автобус остановился чуть впереди. На его заднем торце большими белыми буквами на красном фоне указали все достоинства этого транспортного средства. Удивительно все-таки устроено человеческое сознание. «Пятьдесят три места», — отпечаталось в моей памяти, когда я уже проваливался в темноту.