Нулевая гипотеза

Москва, Центральный аэродром, август 1937

— От винта!

Моноплан, в котором безошибочно угадывались очертания всем известного У-2, медленно начал свой разгон. Капитан Кутуля хорошо видел, как маленький самолет, неестественно ярко блестящий на солнце плоскостями, стал разгоняться по взлетной полосе. Его контур в мареве августовской жары, и без того искаженный большим расстоянием, начал медленно таять и совершенно неожиданно пропал. Нет, все остальное осталось на своих привычных местах — и поле аэродрома, и покачивающиеся вдалеке кроны пыльных тополей, и даже аспидно-черная поверхность взлетной-посадочной полосы. Но непривычно блестящий на солнце серебристый самолетик исчез! Тут же два тупоносых истребителя И-16 стремительно взмыли в безоблачное голубое небо. Но как они ни метались из стороны в сторону, обнаружить цель им не удавалось. Примерно через 30 минут они приземлились, и их пилоты, сдвинув назад прозрачные плексигласовые фонари кабин, легко соскочили на крыло и, спрыгнув на землю и придерживая на бегу планшетки, подбежали с докладом к большой группе штатских, стоящих в тени под деревянным навесом на самом краю взлетного поля.

Нарком авиационной промышленности Каганович собственной персоной, не отрывая внимательного взгляда от ясного небосвода, вяло махнул летчикам рукой, и они, козырнув, бросились обратно к своим боевым машинам.

Прошло еще не менее получаса тревожного ожидания, и в воздухе послышался знакомый рокот мотора У-2. Было слышно, как он заходит на посадку и тихий шелест его шасси по бетонке. И вот под воздушным потоком уже полегла высокая трава по обе стороны посадочной полосы. Шум двигателя стал стихать, и наконец в мареве августовского раскаленного воздуха проявился, а вернее сказать, материализовался буквально из ничего знакомый силуэт У-2.

Алтай, июль, наши дни

Их было четверо. Как они вошли незамеченными в избу, где наша группа расположилась на ночлег, оставалось для меня загадкой. Но факт оставался фактом. В этот предрассветный час они застали нас врасплох. Едва зажглась керосиновая лампа, я незаметно огляделась. Темир со связанными сзади руками лежал на полу лицом вниз. Марианна с широко раскрытыми от страха глазами сидела в углу на кровати, прижавшись спиной к стене и до подбородка натянув шерстяной плед. Отсутствовал Суходольский. Значит, скрипнула я от досады зубами, была его очередь дежурить снаружи. И он, как всегда, отнесся к своим обязанностям спустя рукава. И вот плачевный результат… Я незаметно двинула рукой в сторону подушки, под которой лежал мой ПСМ, и тут же резкий окрик «сидеть!» заставил меня замереть на месте. Хотя это было лишним — мой пистолет каким-то мистическим образом перекочевал из-под моей подушки на стол.

— Давайте сразу договоримся, — двухметровый верзила в камуфлированном охотничьем костюме улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, — я спрашиваю, а вы отвечаете. Без резких движений. Но для начала, раз уж вы все равно проснулись, наденьте вот это. — Он сунул руку за пояс и сделал короткий взмах рукой.

Рядом со мной на кровать с неприятным лязгом упали блестящие наручники. Еще раз скрипнув зубами, на этот раз от бессильной ярости, я, прежде чем защелкнуть браслеты на своих руках, исподлобья постаралась рассмотреть незваных гостей. Рядом с говорившим небрежно развалился рослый толстяк в таком же костюме и голубом тельнике. Он сидел, подперев руками подбородок. Его недобрый и цепкий взгляд был прикован к лежащему у его ног Темиру. Еще двое стояли, привалившись к дверному косяку, и курили, небрежно сбрасывая пепел прямо на пол. Оба крепко сбитые, жилистые, с обветренными худыми лицами. Двое из ларца, одинаковы с лица. Мать их…

— Ну вот и молодец. Я знал, что мы поймем друг друга. — улыбнулся верзила. — А вы, девушка, — обратился он к Марианне, — я вижу, и так будете вести себя хорошо. Правильно я говорю?

Марианна, не выпуская из рук пледа, еще сильнее вжалась в бревенчатую стену и быстро закивала головой.

— Кстати, если вы надеетесь на помощь своего друга полковника, который так сладко спал на посту, то совершенно напрасно. Он продолжает почивать снаружи под наблюдением нашего друга.

«Значит, их пятеро, — промелькнуло у меня в голове, — если, конечно, этот выпендрежник с голливудской улыбкой не блефует». Мысли вихрем неслись в голове. На охотников не похожи. Пара карабинов «Сайга», прислоненные к печке, плохо подходили для охоты в тайге. Да и забрались слишком далеко, без транспорта много мяса не вывезешь. Возраст — за сорок, на беглых непохожи. Слишком аккуратно выглядят. Откормленные и самоуверенные. Проверка? Возможно. На наших вполне смахивают. Где рюкзак Темира с алмазами? Свет единственной керосинки желтым пятном прилип к столу и худо-бедно освещал пространство над столом, все, что ниже, было погружено в почти полную темноту. Если это наши, то бояться нечего, главное, больше молчать. Но если это чужие и они найдут коробочки с алмазами, наша участь будет решена сразу, окончательно и бесповоротно. Рассчитывать на то, что они не поймут, что это за камни, не приходилось. В тайге они явно не впервой. А полмиллиарда деревянных в такой глуши, где, как известно, прокурор — медведь, любому крышу снесет. И никакие фээсбэшные «ксивы» нам не помогут. Это — азбука.

— Итак, начнем знакомиться. — Верзила весело посмотрел в мою сторону, раскрыв одно из красных удостоверений, стопкой лежащих перед ним на столе. — Ростова Наталья Александровна, подполковник федеральной службы безопасности, отдел «R». Ну надо же. Должен признаться, вы очень симпатичный подполковник. — Снова ослепительно-белоснежная улыбка. — Ну, с этим все понятно, — верзила легонько пнул лежащего у его ног Темира, — капитан управления из Барнаула, мелкая сошка. А вы, девушка? — верзила снова улыбнулся, весело посмотрев на Марианну. — Ваши документы где?

Мариша, не двигаясь с места, кивнула головой на свою ветровку, висящую на стуле.

— Посмотрим, что там у нас. — Верзила извлек Маришино удостоверение и быстро раскрыл. — Ого, мастер спорта международного класса! Да еще по альпинизму. Интересно, где вы, девушка, хотели блеснуть своим мастерством? Мы в таежной зоне, и до ближайших гор почти пятьдесят километров. Да и направлялись вы в совсем другую сторону, туда, где, уверяю вас, гор нет. Или вы настолько плохо учились в школе? Ну да ладно. Сейчас меня интересует другое. Что столь почтенная компания делает в этих забытых богом местах? Только не говорите, что собрались на пикник и заблудились.

— Вы забыли представиться, — я выдавила из себя улыбку, — а правила хорошего тона предписывают именно это.

— Прежде всего, светские правила, на которые вы, вероятно, намекаете, не позволяют воспитанным людям входить в чужой дом без приглашения.

— Хорошо. И чей это дом? — спросила я.

— Дом принадлежит лесничеству, а обитает здесь лесник, всеми уважаемый, между прочим, человек.

— Так вы — лесник? — решила немного спровоцировать я его.

— Скажем так, помощник лесника, как и мои товарищи, — он кивнул в сторону двери. — Кстати, зовут меня Иван. Итак. Я так понимаю, что вы выполняете особо важное и секретное задание и, конечно, нам ничего не скажете?

— Именно так, — ответила я. — Это касается исключительно безопасности государства, гражданами которого вы являетесь, и представляет государственную тайну. Я уж не говорю о том, что, если, по вашим словам, этот дом принадлежит лесничеству, то есть государственной организации, значит, мы имели полное право воспользоваться им. А вы как законопослушные граждане и вовсе должны оказывать нам всяческое содействие. Поэтому, я думаю, все эти заморочки вам, как и нам, ни к чему. К тому же за версту видно, что вы тоже в прошлом люди служивые.

— В проницательности вам не откажешь. А насчет содействия… Я этому государству больше ничего не должен. А если и был, то давно и сполна все долги отдал. Вот так-то, родная.

— ВДВ?[11] Я права?

— ДШБ[12], — веско ответил толстяк и опять умолк.

— В таком случае, думаю, мы без труда найдем компромисс. За неудобства, причиненные нашим вторжением, я готова принести свои самые искренние извинения. И довольно об этом. Теперь, когда мы все выяснили, прошу вас немедленно освободить меня и моих друзей и вернуть документы и оружие. Даю слово, что в этом случае все случившееся, как то нападение на сотрудников ФСБ при исполнении ими служебных обязанностей, мы готовы принять за досадное недоразумение и незамедлительно покинуть этот гостеприимный дом без всяких последствий для вас. Я ясно ответила на ваш вопрос, Иван?

— Так-то оно, конечно, так. Мы с государством ни в какие игры играть не собираемся, но… — Иван щелкнул пальцами, — понимаете, какая тут получается петрушка. Мы уже второй месяц как в тайге. Вот вернулись, думали баньку замутить. А что это за русская баня, да без женщины? Нет, — замахал он руками, — за вас, подполковник Наташа, я ничего не говорю. Вы человек государственный, а с государством нам связываться не с руки. А вот ваша подруга? — Он кивнул на Марианну, которую уже била крупная дрожь. — Она-то вроде как и без ксивы.

— Послушай меня, — рявкнула я, — если вы ее тронете, я тебе обещаю проблем по самое горло. Ты меня понял?

— Надо же, как страшно. И что же ты сделаешь? Закроешь меня? На каком основании? У нас все будет по обоюдному согласию. Да, детка? — Иван встал и подошел к Марианне. — Ты же хочешь, чтобы мы освободили твоих друзей? Отработаешь ночлег, и все. Мы с тобой аккуратно и бережно поработаем, если ерепениться не будешь. А потом разойдемся, как в море корабли.

Я вихрем соскочила с кровати, но короткий удар в живот отбросил меня назад. Дыхание прервалось, и я, согнувшись, упала на подушку. Иван подошел ко мне, схватил за волосы и поднял за подбородок. Его рука поползла вниз, и я почувствовала между ног его горячую ладонь.

— Ты что, не поняла меня? — От его спокойствия не осталось и следа. — Лежи спокойно и не дергайся. Я все сказал. А то я за себя не отвечаю. Крот, берите с Чоном девчонку и идите первыми. Потом — мы с Зайцем.

Двое стоявших у двери подошли к Марианне и за руку выдернули ее из кровати, как морковку с грядки. Девушка не удержалась на ногах и упала. Они молча подхватили безвольное тело под руки и вытащили из дома.

— Тебе, Иван, придется за это ответить. Страшно ответить… — прорычала я.

— Заткнись, — тихо произнес он и коротко ударил меня по шее.

Когда я пришла в себя, солнце уже было в зените. Его лучи ярко освещали комнату. Ночных гостей уже не было. На своей кровати, завернувшись в плед, на смятых простынях ничком лежала Мариша. Я встала и, чувствуя невыносимую головную боль, подошла к столу. Все наши удостоверения и оружие, как бы в издевку, они оставили на месте. Там же лежал маленький блестящий ключик с круглой головкой от наручников. Я сняла оковы и бросила их под стол. Потом с трудом развязала Темира. Он, тряся головой и шатаясь, встал, пытаясь взять кружку воды со стола, но она выскользнула из его затекших рук и, разбрызгивая воду, с грохотом покатилась по полу.

— Темир, алмазы! — не своим голосом крикнула я.

Темир на коленях дополз до печи, с трудом, с третьей попытки, открыл поддувало и достал перемазанные в саже деревянные футляры. Увидев целые и не нарушенные сургучные печати, я облегченно выдохнула и сказала:

— Займись Марианной.

На непослушных, подгибающихся на каждом шагу ногах я вышла во двор и увидела сидящего на скамейке и привалившегося спиной к стене Суходольского. Пара сильных пощечин быстро привела его в чувство, и он, тряся головой, ошалело посмотрел на меня.

— Просыпайся! — крикнула я ему на ухо, но голос предательски дрогнул и сорвался на визг.

— За Маришу я их порву! — свирепо орал Суходольский, мечась по комнате, глядя на девушку, которая, завернувшись в плед, маленькими глоточками пила горячий чай, лязгая о край кружки зубами.

— И что ты им предъявишь? — устало спросила я. — Они скажут, что мы влезли в их дом, с оружием в руках. По нам же не видно, сотрудники мы правоохранительных органов или нет. Удостоверений мы им не предъявляли. Вот они и обезвредили непрошеных гостей. Причем деликатненько так. Ни у кого из нас не осталось ни единого следа от ударов.

— А Мариша? — продолжал гнуть свою линию Михаил, кивнув на девушку, которая, допив наконец свой чай, с безучастным видом глядя в одну точку, продолжала сидеть за столом.

— А Мариша, они скажут, согласилась сама, и все было по обоюдному согласию. Тем паче я осмотрела Марианну и могу с уверенностью сказать, что никаких следов изнасилования на ней не найдут. Их просто нет. Конечно, у меня самой руки чешутся. Но мы не можем бросить выполнение задания и гоняться за ними по всему Алтаю.

— Но ничего. Земля круглая, бог даст — свидимся, — тихо и зло сказал Темир.

— Я думаю… — начала было я и замолчала, тупо глядя на открытое окно. Это было уже слишком. Не тайга, а проходной двор какой-то. Из-за шевелящейся на ветерке занавески торчал самый настоящий ствол карабина. Чтобы до конца оценить ситуацию, мне понадобилась доля секунды. Резко выбросив руку вперед, я ударила по стволу снизу вверх. Оглушительно грохнул выстрел. Почувствовав, как пуля прошла совсем рядом с моей щекой, я перехватила ствол ближе к ложу и изо всех сил дернула его на себя. Не удержавшись на ногах, я вместе с винтовкой покатилась по полу. Суходольский с ревом выпрыгнул в окно и через минуту втолкнул в горницу субтильного старичка. Ловким движением освободив пленника от брезентового рюкзака, а заодно и от поясного ремня, на котором висели патронташ и охотничий нож в ножнах, которые тяжело упали на пол, Суходольский развернул старика спиной к себе и рявкнул:

— Руки в гору! — Он быстро и профессионально обыскал пленника, бросив на стол сотовый телефон, портсигар, зажигалку и связку ключей. После этой нехитрой процедуры Михаил схватил его за шкирку и, швырнув худое тщедушное тело на жалобно скрипнувший стул, замахнулся для удара.

— Стоять! — не своим голосом заорала я, выбираясь из-под стола, краем глаза заметив, что пудовый кулак Суходольского остановился буквально в сантиметре от зажмурившегося и втянувшего голову в плечи старикашки. Его седая, клочьями торчащая бородка мелко дрожала вместе с безвольным подбородком, редкие прокуренные зубы выдавали громкую дробь, а острые худые плечи были подняты и походили на общипанные крылья старого грифа.

Я наконец поднялась с пола и, поставив трофейную винтовку подальше в угол, кивнула Темиру:

— Проверь телефон!

— Вот черт! — воскликнул Темир. — Сети нет!

— Понятно, — ответила я и, чертыхнувшись про себя, развернулась к пленнику: — Вы кто, уважаемый?

— Лесничий, а вы? — Дрожа от страха, дед поднял правую руку, загораживаясь от меня и, по-видимому, ожидая удара.

Я молча взяла со стола свое удостоверение и, раскрыв его, поднесла к прищуренным, начинающим слезиться глазам пленника.

Шевеля бледными бескровными губами, старикан пытался прочитать написанное в ксиве[13], но видно, у него плохо получалось и только тут я заметила, что держу удостоверение вверх ногами. Чертыхнувшись, я исправила ошибку. И лесник стал быстро, прямо на глазах, приходить в себя.

— Фу, ну и напугали вы меня, черти, — скрипучим голосом произнес он наконец и попытался встать со стула, но тяжелая рука Суходольского припечатала его обратно.

— Не торопись, папаша, — свирепо сверкая глазами, прошипел Михаил, — разговор с тобой только начинается. — Где твои дружки? Отвечай быстро!

— Ка-к-кие дру-ж-ки? — заикаясь и боязливо косясь на кулаки Михаила, спросил дед.

— Мордовороты, которые у тебя тут по ночам тусуются!

— Чт-то дел-лают?

— Не лепи нам горбатого, дед! А то я за себя не отвечаю! Сейчас вызову вертолет со спецназом, и они тут все перевернут! А тебя в Лефортово доставлю с ветерком. Там долго возиться не будут, быстро ребра пересчитают. Понял?

— Подожди, — вмешалась я, видя, что старикан находится на грани обморока, — как вас зовут?

— Виталий Степанович.

— А меня — Наталья Александровна. Можно просто Наташа. Тут вот какое дело. Мы выполняем очень важное задание и в силу определенных обстоятельств остались без связи. Нам придется воспользоваться вашим телефоном. Вы не возражаете?

— Я-то не против, только здесь нет сотовой связи.

— А зачем тогда вы носите бесполезный аппарат с собой? — начала терять я терпение.

— Почему бесполезный? В поселке-то связь есть. Там вышку еще в прошлый год поставили.

— И как далеко отсюда находится этот ваш поселок?

— Нартыш-то? Да два дня ходу.

— Прекрасно. Вам придется проводить нас до этого вашего Нартыша.

— Хорошо, — ответил лесник после секундной паузы. — Только лосям и маралам соли накидаю. Это я скоренько. До вечера управлюсь, а завтра с утра пойдем. И, — старик замялся, — никаких таких мордоворотов я не знаю. Шального люда здесь много ходит. Все атаманское золото ищут. Я их не трогаю, ну, и они ко мне с понятием. Живность зря не бьют, с огнем не озорничают. Так что, если что не так, — развел старик руками, — мое дело сторона. Сами понимаете, мне с ними воевать не с руки.

— Договорились, — вздохнула я, — идите кормите ваших зверей. Только винтовку отдать не могу, и еще — с вами пойдет наш сотрудник, — кивнула я на Темира, — уж не обессудьте.

— Смотри, а портсигарчик-то у нашего дедули оч-чень интересный. «Товарищу Кутуле В. С., за отличную стрельбу. ГУРКМ НКВД СССР. 1937 год». — Суходольский встал и передал мне тяжелую серебряную вещицу.

Я повертела портсигар в руках. Слегка почерневшая от времени, местами поцарапанная серебряная поверхность с наградной надписью за 1937 год. Действительно, интересная, можно сказать, раритетная вещь. Только в последнее время что-то часто мне стала попадаться эта аббревиатура из четырех букв. НКВД. Я задумчиво закурила. Где, интересно, служил этот товарищ Кутуля? Судя по надписи на портсигаре, в центральном аппарате. То есть в Москве. Если бы он проходил службу на одной из многочисленных зон или затерянном в тайге прииске, коих в этих местах тьма-тьмущая, наградная надпись бы звучала иначе. Тем паче, судя по возрасту, кем мог быть по званию наш новый знакомый в 37-м? Лейтенантом? Ну, максимум старлеем[14]. Очень сомнительно, что какому-то молодому офицеру за отличную стрельбу прислали награду из самой столицы. Если только какой генерал заезжий облагодетельствовал? Но это маловероятно. Ладно, запишем пока в загадки, но по возвращении стоит вдумчиво поспрошать ветерана о днях его боевой юности. Авось и следок какой нашего пропавшего Урбонаса отыщется.

— Слушай, Маришка, а про какое атаманское золото дед говорил? Ты, случайно, не в курсе? — спросил Михаил.

Мариша перестала бездумно вертеть пустую кружку и подняла глаза.

— Атамана Кайгородова, наверное. Его золотой обоз давно ищут.

— Мариш, а расскажи, — попросил Суходольский.

— Ну, я подробностями не интересовалась. Так, смотрела по телику одну передачу. По нашему телевидению часто рассказывают о спрятанных в горах Алтая кладах, и ими уже давно мало кого удивишь. Но байки про атамана Кайгородова и его спрятанный клад упорно ходят уже почти сто лет. Есаул Кайгородов со своей бандой «гулял» по этим местам в лихие годы становления здесь советской власти. А становление это на Алтае было длительным и тяжелым. В то время как почти во всей России уже была установлена власть большевиков, в горах и селениях Алтая новой власти продолжали упорно сопротивляться белогвардейские соединения. Кстати, обеспечение продовольствием и деньгами этих вооруженных формирований белых происходило по большей части за счет местного населения и в меньшей степени за счет помощи из-за границы. Впрочем, белогвардейцы не гнушались и разбоями, частенько просто грабили богатые китайские караваны с товарами. Сами понимаете, что добра у них накопилось немало. Но историки уверены, что никакого золота у Кайгородова не было. Скорее всего, в обозах было оружие и, может быть, немного серебра.

— Очень похоже на одну из многочисленных легенд про золото Колчака и иже с ними, — усмехнулась я.

— И тем не менее легенды о кладе атамана Кайгородова все же имеют под собой некую реальную основу. Говорят, что уже перед самой своей смертью Александр Кайгородов уходил от красных со всеми своими обозами через урочище Щеки. Так вот, по свидетельствам очевидцев, в одно из ближайших к урочищу селений его отряд зашел с груженым обозом, а вышел уже, так сказать, налегке. И с тех пор много лет кладоискатели ищут вокруг этих мест золото атамана.

— А я слышала еще две версии, — сказала я, — что клад все-таки был, и спрятан он в одной из недоступных сухих пещер горного Алтая. Говорили, что якобы атаман Кайгородов нашел вертикальную пещеру в скале, и, чтобы добраться до нее, казаки забивали овец и, примораживая их освежеванные туши к скале, как по ступенькам поднимались по ним к пещере. А когда наступила оттепель, то туши отвалились. По другой — казаки забирались в пещеру по стволу векового дерева, которое потом спилили. Таким образом, пещера с сокровищами стала недоступна для непосвященных.

— Кстати, Кайгородов был полным георгиевским кавалером. А большевики отрубили ему голову, — тихо сказала Марианна и замолчала.

— Но для большевиков он был просто бандит. Хотя, конечно, если полный георгиевский кавалер… Уважаю. — задумчиво произнес Суходольский и тоже замолчал.

— Что же вы, уважаемый, не сказали, что мы коллеги? — спросила я лесника, положив перед ним наградной портсигар.

— Да вы не спрашивали. И потом, давно это было, я уж и сам забывать стал.

— А вот забывать ничего не надо, — погрозила я ему пальцем, — вас, очевидцев тех событий, и так почти не осталось. А вы где служили?

— В Москве, аккурат до начала войны, а потом в январе 41-го ушел на фронт. С 43-го и до самой победы — в СМЕРШе. Работал, так сказать, по специальности.

— В СМЕРШе? Я и смотрю, чуть дырок во мне из своего карабина не наделали.

— Это вам повезло, что я Налета с собой из поселка не взял, а то бы он вашего, — лесник кивнул на Суходольского, — в два счета бы уделал. Да и что чужие в доме, километра за два я бы уже точно знал.

— А Налет, я так понимаю — собака? — догадалась я.

— Помесь лайки и волка, — улыбнулся старик, — зверюга страшный — девяносто килограммов живого веса. Да вот давеча на охоте ему медведь лапу повредил, вот я его дома и оставил. На ваше счастье.

— Да уж, повезло тебе, Михаил, — улыбнулась я. — А в столице в каком управлении трудились? — спросила я и сама себе удивилась. Ситуация была абсурдная. В наш век компьютеризации выяснить все это было несложно. Но это в Москве, здесь же, в отрыве от производства, так сказать, добывать информацию приходилось по старинке — задавая массу вопросов.

— Чем занимался, не скажу, уж поймите меня правильно. Потому как подписок на мне что блох на Барбоске. А срок давности не по всем вышел, — развел руками старик.

— Хорошо, — согласилась я, — а скажите мне тогда вот что. Фамилия Урбонас вам о чем-нибудь говорит?

— Это который Ян Мартынович?

— Он самый.

— Лично не знал. Но слышал. О нем в конце тридцатых все наши слышали. Говорили, гнилой человечек был. Осрамился он сильно. Его ведь из Москвы за что поперли? За изнасилование подследственной. Хотя, конечно, и не такое тогда вытворяли. Не бог весть какое это дело. Не скажу, что такое часто случалось, но чтобы вот так, с доведением приказа по управлению до всего личного состава… Раньше такого не бывало. Это ведь не то что сейчас. Даже допросы, слышал, теперь у вас после одиннадцати вечера запрещены. А мы, наоборот, все больше днем спали, а ночью работали. Время такое было, — вздохнул Виталий Степанович.

— Виталий Степанович, я понимаю, что времени много прошло, но, может, какие подробности вспомните. Нам это очень важно.

— А что тут вспоминать? Говорю же, лично его я не знал. Мы в разных подразделениях служили. Он — следователем, я — опером. По службе не пересекались, не довелось. Слышал только, что занимался он тогда профессором каким-то, Каменев, кажется, его фамилия. Я, кстати, видел однажды этого профессора, даже за руку здоровался. В августе 37-го. На Центральном аэродроме. Сам Каганович тогда на испытания приехал.

— Какие испытания? — мгновенно сделала я стойку.

— Так самолета невидимого. Неужто не слышали? В интернете сам несколько статей про то видел. Да что говорить, — махнул рукой Виталий Степанович, — такую страну просрали. Американцы когда свой «Стелс» сделали?

— Ну, официально весной 1990 года, — неожиданно блеснул эрудицией Суходольский.

— Вот, — воскликнул Виталий Степанович, — а я видел наш самолет-невидимку в действии еще в августе 37-го!

— Подождите, — остановила я его, — а какое отношение к этим испытаниям имел профессор Каменев? Он же был историком по образованию и археологом по профессии?

— Вот этого сказать не могу, не знаю. Но одно помню точно — стоял этот профессор во время того полета рядом с Кагановичем. И не просто стоял. А Лазарь Моисеевич, потрясенный увиденным, все время что-то спрашивал у этого Каменева, а тот отвечал. Было полное впечатление, что профессор, как сейчас говорят, в теме. Да что там Каганович, честно говоря, я и сам дар речи потерял, когда увидел, как этот У-2 сразу после взлета пропал.

— Как пропал? — не поняла я.

— Очень просто. Растворился в воздухе, и все. Там еще на подхвате несколько «ишачков» шестнадцатых[15] стояло. Так вот, они сразу взлетели, но самолет так и не нашли. Он сам сел минут через сорок и снова стал виден.

— Да, озадачили вы нас, Виталий Степанович, — пробормотала я в полной растерянности.

— Ну, извиняйте, если что не так. Кстати, почти сразу после этого испытания, месяца через два, наверное, профессор этот застрелился. Наши его брать поехали, но не успели. Прямо в кабинете пулю в голову себе пустил.

— А вы не помните, какое обвинение ему хотели предъявить?

— Знамо дело, какое — шпионаж и связь то ли с немцами, то ли с англичанами. Почти стандартное по тем временам обвинение. Как под копирку. Да и некогда было тогда следователям особо изощряться. Такой поток шел.

— Ну, повод-то должен был быть, — настаивала я на своем.

— А как же. Повод был — донос. Я эту бумаженцию не читал, но ребята в курилке болтали, что кто-то из его же института и накропал бумагу. И главное, убедительно так, обстоятельно. А поскольку в серию этот самолет-невидимка не пошел, то и решили слить профессора от греха подальше.

— А вы ничего не путаете? — спросила я. — Может, там на аэродроме другой какой профессор был?

— Милая моя, я, конечно, старый уже, но в маразм пока не впал. Если я говорю, что видел того профессора рядом с Лазарем, значит, так оно и было.

— Ну хорошо, — устало согласилась я, — а Урбонас-то чем занимался, если профессор застрелился? Ведь если нет человека, то и дела нет? Или я что-то не так поняла?

— Ну, это мне неведомо. Может, бумаги какие во время обыска не нашли. Может, еще что. Только Урбонасу так и не дали дело довести до конца. После того допроса с изнасилованием его сразу с должности сняли и сплавили куда-то с глаз долой. Хорошо, что еще так отделался, а могли бы и к стенке прислонить запросто. В то время вопросы подобного порядка быстро решали.

— А это произошло во время допроса по делу Каменева?

— Вот этого не знаю, — развел руками Виталий Степанович, — может, по тому делу, а может, и нет. Тогда у каждого следователя в производстве по несколько десятков дел висело, а то и под сотню. Поди там разберись, кого Урбонас тогда допрашивал. Да и дрянь был человек. А зачем, если не секрет, он вам понадобился? Через столько-то лет?

— Да вот видите, какое дело. Пропал ваш Урбонас в ноябре 1959-го здесь, на Алтае. Егерем служил в «Джазаторе».

— И что же? Теперича через столько лет его ФСБ взялось искать? — прищурился лесник. — Если вам говорить нельзя, то и не говорите. Только странно все это.

— Ну, вы же сами все понимаете, — облегченно вздохнула я, — не придется сочинять и плести вам всякие небылицы. Верно?

— Верно. Только сдается мне, что не Урбонас вас интересует, а Каменев. Угадал?

Я потрясенно покачала головой, а лесник не спеша закурил и продолжил:

— Так вот, про Каменева больше ничего не знаю, а вот про ученика его Тетерникова скажу…

После этих слов Виталий Степанович затянулся папиросой и выдержал эффектную паузу, глядя на меня в упор хитрыми глазами. А я пыталась собрать мысли, которые в буквальном смысле «растекались по древу» и никак не хотели выстроиться в правильном направлении. И где он только их берет, эти папиросы? Черт! О чем я думаю? При чем здесь папиросы? Сердце так сильно билось в груди, что казалось, сейчас выпрыгнет наружу. Ну, Виталий Степанович, ну дает. Вот что значит старая гвардия. В таком возрасте сохранить не только ясность ума, но и навык так быстро анализировать информацию. Сейчас, сейчас я наконец услышу то, что поставит точку в этом деле. Я была настолько уверена в этом, что от нетерпения чуть не сломала карандаш, который вертела в руках. Если бы я только знала, как ошибаюсь.

— Так вот, — наконец заговорил лесник, — если вам интересно…

— Ну давайте уже, не томите! — с нетерпением воскликнула я, всем своим видом давая понять, что старик попал в «десятку».

— Я встречался с Тетерниковым в 45-м. В Гюстрове. Собственно, я сам его и допрашивал. Сами понимаете, что мы тогда очень тщательно отслеживали все перемещения союзников в нашей оккупационной зоне. Так вот тогда, в июне 45-го, объектом нашего пристального внимания стал полковник армии США, некто Браун. Он был официальным представителем Международного Красного Креста и, имея такие документы, мог свободно перемещаться по нашей оккупационной зоне. Так вот, в Гюстрове нами были зафиксированы две встречи Руди Брауна с майором Советской армии Тетерниковым. После их первой встречи в кафе «Wunderbar» в Западной Померании оба объекта, как вы понимаете, сразу были взяты нами под негласное наблюдение. После второй встречи Тетерников был препровожден нами в комендатуру для беседы. Там я с ним и беседовал.

— И с какой целью Тетерников встречался с Брауном? — нетерпеливо спросила я.

— Он пытался через Красный Крест найти одну женщину.

— Почему через Красный Крест? Она была в плену?

— Не совсем так. Немцы угнали ее в 41-м в Германию. Так вот, он разыскивал некую Марию Николаевну Рассказову, 1918 года рождения…

— Марию Николаевну? Рассказову? — невольно вырвалось у меня. — Вы ничего не путаете?

— Дочка, я очень хорошо помню, сам писал протокол допроса, ошибки быть не может. Именно Рассказову Марию Николаевну, осужденную в 1937 году по статье 58 часть 12 на 10 лет и освобожденную из лагеря в марте 1941 года по состоянию здоровья.

— Статья 58, часть 12 — за недонесение? — упавшим голосом спросила я.

— Совершенно верно. За недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении, — без запинки продекларировал старик.

— А вы не помните, где она отбывала наказание? — спросила я, уже зная наперед ответ.

— В Мыюте, по-моему. Но точно не могу сказать. Вернетесь — проверите.

Вот он, момент истины, хотела воскликнуть я всего несколько минут назад, а теперь вместо этого устало и тихо сказала:

— Спасибо. Вы даже не представляете, как нам помогли и сколько сэкономили наших сил и времени. И последний вопрос — чем закончился ваш допрос Тетерникова?

— А ничем. Я записал его показания, и все. Инкримировать ему по большому счету было нечего. Контакт с полковником армии США? Так американцы вроде как в союзниках тогда ходили. Весна 45-го. Сами понимаете. Было распоряжение по возможности лояльно относиться к фронтовикам. Тем более Тетерников в то время — комендант Гюстрова, старший офицер, орденоносец, герой, прошедший всю войну. Да и общая обстановка тогда была ох какая непростая. Пьянящая радость победы. В воинских частях до предела обострилось чувство боевого братства, многократно усиленного алкоголем. Я бы тогда, в те весенние дни 1945-го, честно говоря, и не рискнул бы без веских на то оснований производить арест боевого офицера. Подобного рода действия с моей стороны могли повлечь за собой самые печальные последствия. Вплоть до попыток отбить любимого командира с оружием в руках. Это чуть позже стало попроще, когда части, бравшие Берлин, переформировали, перетасовав личный состав, раскидав его по разным частям. Когда дивизии стали массово пополнять до полного штата свежими силами и оружие для рядового состава стало недоступным. А весной 45-го — нет. Тем более что Тетерников вел себя адекватно. На вопросы отвечал спокойно, без выпендрежа. Не бил себя в грудь, не козырял военными заслугами, не кричал: «Я кровь на фронте проливал, а вы, тыловые крысы, фронтовика по застенкам допрашиваете!» В общем, отнесся с пониманием. Ну и я тоже. У человека горе, пропала дальняя родственница. Можно было войти в положение. Конечно, для порядка я послал запрос на Рассказову. Все подтвердилось.

— Что подтвердилось? — тихо спросила я.

— Да немногое, конечно. Все то же самое — Мария Николаевна Рассказова, 1918 года рождения, уроженка Москвы, была угнана немцами в Германию в 1941 году. А что еще? Время-то какое было? Неразбериха полная. Кто — на фронте, кто — в эвакуации, кто — погиб. Архивы по большей части уничтожены или эвакуированы. Информация, конечно, пришла скудная. Не без этого, но и на том спасибо. Опять-таки, встречался он с американским военнослужащим, который в нашей зоне оккупации находился вполне легально и ни в чем предосудительном замечен не был. В то время все еще искренне думали, что США — наши верные друзья навеки. Это потом уже… Так что на тот момент предъявить ему было нечего. Да и, честно говоря, заниматься им было особо некогда.

— Что, так просто взяли и отпустили? — не поверил Суходольский.

— Нет, не просто. Я написал рапорт, и в течение суток в комендатуру пришел приказ о демобилизации Тетерникова из армии. Он ведь не кадровый был. Так он быстренько собрался и отбыл по месту жительства. Умный был, не жаловался, не возмущался, рапорта не строчил — сразу понял, что легко отделался. И вовремя, потому как вскоре пришел приказ исключить в советских частях случаи мародерства и насилия, особенно по отношению к местному женскому населению. Виновных расстреливать на месте. Тетерников ведь был военным комендантом города и, следовательно, за все случаи мародерства на подчиненной территории пришлось бы отвечать и ему тоже. А в нашей оккупационной зоне такое творилось! И это несмотря на то, что еще 19 января 1945 года. Сталин подписал специальный приказ «О поведении на территории Германии». А аналогичный приказ, призванный направить чувство ненависти людей на истребление врага на поле боя и карающий за мародерство, насилия, грабежи, бессмысленные поджоги и разрушения…

— Это знаменитый приказ Рокоссовского за номером 006? — спросила я.

— Точно. От 21 января 1945 года. Рокоссовский подписал его уже в Восточной Пруссии. А 27 января такой же приказ издал командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев. А в начале февраля во всех батальонах 1-го Белорусского фронта был зачитан приказ Жукова, который строго запрещал красноармейцам «притеснять немецкое население, грабить квартиры и сжигать дома». Приказы тогда были доведены до каждого офицера, до каждого солдата. В его дополнение и развитие командование и политорганы фронтов и воинских соединений тоже составляли соответствующие приказы. Конечно, того, что живописали фашисты, не было. Но пропаганда Геббельса уже сделала свое черное дело. Немцы боялись наших солдат до ужаса. Советских военнослужащих представляли узкоглазыми монголами, безжалостно убивающими немецких женщин и детей, заживо сжигающими огнеметами священников. Геббельс орал на митингах, что немецких женщин наши солдаты превратят в проституток, а мужчин отправят умирать на каторгу в Сибирь. Вот такой фашистский бред. Однако отдельные случаи все же были. Но за это расстреливали на месте, без суда и следствия… Да и с союзничками нашими отношения, прямо скажем, уже в июне 1945-го были совсем не те. Чувствовалось, витало что-то в воздухе. Эйфория от победы у нас быстро прошла. Черчилль вон еще 13 мая по радио призвал англичан проявлять бдительность и сказал, что от наказания гитлеровцев за их преступления пользы не будет, если на их место придет тоталитарный или полицейский режим. Понятно же, кого он имел в виду, хотя и не сказал прямо. Каков гусь?

— Да, как раз в это время Берия от нашей разведки в Уайт-холле получил информацию о секретном приказе о массовом сборе и учете трофейного немецкого оружия с целью возможного вооружения вновь сформированных частей вермахта для участия в секретной операции Unthinkable. То есть, по сути, Сталин получил сведения о планируемой англичанами третьей мировой войне. Не удивительно, что после этого резко осложнились отношения с Черчиллем, и в штабы союзников полетели многочисленные запросы о том, по какой причине немецкие солдаты, находящиеся в тылах союзных армий, до сих пор не переведены в положение военнопленных. Ну да ладно, — встала я из-за стола, — может, теперь чайку нам сообразите? А то чаю крепкого, кажется, сто лет не пила. А за информацию еще раз спасибо.

— Рад, что снова пригодился родине. А чаю, это можно, — согласился Виталий Степанович, — а то и покрепче у меня кое-что найдется, — хитро подмигнул Суходольскому старик. — Только дровишек надобно занести. Они там, на дворе сложены.

— Дровишек — это можно, это мы мигом, — поднялся Суходольский и, покосившись на лесника, который достал из рюкзака большую бутылку с темной жидкостью, со словами: — Без меня не начинать, — скрылся за дверью.

Пока мужики пили ароматный самогон, настоянный на кедровых орешках, я, обжигаясь, взяла горячую железную кружку с душистым крепким чаем и, выйдя во двор, присела на ступеньку крыльца. Нужно было срочно упорядочить полученную информацию. Кто такая Мария Николаевна Рассказова, 1918 года рождения, угнанная немцами в Германию еще в 1941 году? И почему Тетерников ради нее, несмотря на огромный риск, все же пошел на встречу с американским полковником? Его даже не пугала перспектива оказаться на допросе в СМЕРШе. Что это, безрассудная храбрость или у него не было другого выхода? Почему, если ему была так дорога эта неизвестная нам пока женщина, он не обратился в Международный Красный Крест официально, отправив письменный запрос? Как это делали все после войны? Совершенно непонятно. И договорился ли Тетерников с американцами? Если да и они ему помогли, то какова была цена вопроса? Неужели генерал был прав, и именно от Тетерникова ушла к американцам информация по экспедиции Каменева? Если это так, то становится очевидным, что архив Каменева каким-то мистическим образом все же оказался в руках Тетерникова. За это, кстати, говорит и его решение отправиться в экспедицию на Алтай в 59-м. В свете всего этого связь Рассказова — Мыюта — Урбонас — Тетерников — Каменев, вне всяких сомнений, существует и прослеживается очень четко. То, что человеком, написавшим донос на профессора Каменева, является Тетерников, я уже не сомневалась. Но вот зачем? Опять — тупик. Я многого пока не понимала, но чувствовала, что, узнав, кто такая эта таинственная Рассказова, мы сложим воедино все части этой головоломки. Пока же ясно было одно — пора заканчивать эту затянувшуюся алтайскую эпопею и как можно скорее возвращаться в Москву. Но сначала нужно посетить нашего неуловимого свидетеля Антошкина.

Германия, Гюстров, июнь 1945

Этот офицер СМЕРШа, сидевший перед ним в выцветшей добела гимнастерке без знаков различия, ему сразу не понравился. Тетерников, прошедший всю войну, неоднократно сталкивался со смершевцами и хорошо знал, что их напускное спокойствие и даже некоторое участие, вкупе с улыбочками, могло в любой момент обернуться самыми большими неприятностями… Вплоть до расстрела…

Они взяли его в двух кварталах от кафе «Wunderbar», где он встречался с этим американцем Вуди. Конечно, Тетерников знал, что рано или поздно его пригласят для разговора в СМЕРШ. Но что это произойдет так быстро… Принимая решение о встрече с американским представителем Красного Креста, он прекрасно понимал, что идет на риск, и потому постарался продумать все до мелочей. Сейчас же, сидя на стуле перед этим молодым офицером, который с приветливой улыбкой на широком добром лице задавал свои вопросы, Тетерников чувствовал себя очень неуютно. Почему его не привезли в военную комендатуру, а допрашивали в каком-то доме без вывесок и охраны? Почему этот офицер сам вел протокол, неторопливо записывая его, Тетерникова, показания, старательно шевеля губами и прикусывая при этом кончик высунутого языка? Все в поведении этого человека, старающегося произвести впечатление недалекого и неловкого службиста, этакого деревенского увальня, одновременно настораживало и раздражало. Когда в комнату заглянула молоденькая немка и по-немецки спросила, хотят ли господа офицеры чая, этот странный смершевец недоуменно уставился на нее, явно не понимая, о чем речь, и, когда Тетерников перевел вопрос, попросил сказать ей, что пока не нужно. Что это было? Проверка, владеет ли Тетерников немецким, или он действительно просто не знал немецкого? Но ведь в комендатуре все прекрасно знали, что Тетерников почти свободно говорит не только на немецком, но и на английском, французском и испанском. Знание языков приветствовалось при назначении его на должность военного коменданта города, но для СМЕРШа это, наоборот, было скорее минусом. И при любом, даже косвенном подозрении в связи с иностранной разведкой, могло стать поводом для серьезных обвинений в шпионаже. И потом — если сотрудник СМЕРШа делает вид, что не владеет немецким, то это выглядит так же нелепо, как для историка незнание, например, даты Куликовской битвы.

Но как бы там ни было, легенда об угнанной в Германию дальней родственнице, по счастью, кажется, вполне удовлетворила этого смершевца со смешной фамилией Кутуля.

Барнаул, Краевая клиническая больница, август, наши дни

«…Антошкин Павел Евгеньевич, 1916 года рождения, уроженец Нечунаево-Шипуновского района Алтайского края, член компартии с 1936, из служащих, русский, образование начальное (сельская школа). В ОГП-НКВД с августа 1930. Мл. лейтенант госбезопасности. Уполномоченный Залесского РАП ПП ОГПУ СибКрая, в ноябре 1933 награжден маузером от ЗСКИК (Западно-Сибирский краевой исполнительный комитет советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов). С декабря 1936 г. — 6-е отделение 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР…»

— О как! Даже наградной маузер у нас имеется. — Я отложила папку в сторону и внимательно посмотрела на лежащего в постели мужчину. Нет, пожалуй, передо мной, закрыв глаза, лежал старик. Заострившиеся черты лица, запавший рот, пергаментная желтизна кожных покровов, темные пигментные пятна на руках. Только легкое дрожание белесых ресниц говорило о том, что в этом непривлекательном, дурно пахнущем немощном старческом теле еще теплится жизнь. Да, последнее приключение в горах, похоже, окончательно добило гражданина Антошкина. Лечащий врач Барнаульской больницы позволил мне навестить больного с одним условием, что я не буду волновать пациента. Я обещала. Впрочем, волновать Антошкина я и не собиралась. Правда, кое-что крайне неприятное для себя больному вспомнить все-таки придется.

— Павел Евгеньевич, ваш доктор разрешил нам поговорить. Вы слышите меня? — громко сказала я и, уловив движение высохшей руки на одеяле, продолжила: — Скажите, когда, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Урбонасом Яном Мартыновичем?

— С Урбонасом я не знакомился. — Антошкин приоткрыл глаза и неожиданно твердым голосом продолжил: — Просто мы служили в одном отделе. Вернее, когда я пришел в отдел, он уже там работал. В какой-то начальный период времени он даже был моим наставником.

— В 6-м отделении 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР? — прочитала я, сверившись с бумагой. — А чем занимался ваш отдел, вернее, 6-е отделение? — поправилась я.

— Мы курировали Академию наук, различные НИИ и научные общества.

— Прекрасно, — я постаралась как можно дружелюбнее улыбнуться, — тогда не вспомните ли вы дело профессора Каменева?

— Не припоминаю такого, — быстро, на мой взгляд, намного быстрее, чем следовало бы, ответил Антошкин и закрыл глаза.

— Простите, я не совсем правильно выразилась. Дела профессора Каменева действительно не было, так как он погиб, — вздохнула я. — Но, возможно, вы или Урбонас допрашивали кого-то из его окружения?

— Послушайте, дамочка, — Антошкин так резко сел на кровати, что я от неожиданности вздрогнула, — сколько уже можно?

— Простите? — пробормотала я, удивленная такой бурной реакцией, и на всякий случай отодвинулась подальше.

— Я спрашиваю вас, сколько можно ходить вокруг да около? Если бы вы не спасли мне жизнь там, в горах, — Антошкин кивнул на окно, — я бы вообще не стал с вами разговаривать. Понятно? А теперь спрашивайте, что вам нужно, и убирайтесь.

— Ну хорошо. Мы располагаем многочисленными фактами превышения гражданином Урбонасом своего служебного положения. Так, будучи следователем…

— Изнасиловал подследственную? — закончил за меня Антошкин. — Было дело. Только непонятно, какая именно изнасилованная вас интересует, — усмехнулся Антошкин, видя, как я изумленно открыла рот. — Видите ли, барышня, дело в том, что Урбонас делал это регулярно, и потому я спрашиваю, кто именно вас интересует?

Вопрос поставил меня в тупик, причем в окончательный и бесповоротный. Следовало, не теряя инициативы, проблеять хоть что-то в ответ. Но слова, как назло, не находились. Чтобы хоть как-то нивелировать ситуацию и выиграть время, я встала и подошла к окну.

— Надо же, вот уже и вечер. А я и не заметила, — тихо проговорила я, заметив, что жаркое августовское солнце уже почти скатилось с небосвода за большие кроны пыльных тополей. — Меня интересует допрос молодой девушки, каким-то образом связанной с профессором Каменевым. Послушайте, я рада бы, да не знаю, как корректно сформулировать вопрос.

— Хорошо, я, кажется, понял, что вас интересует… Вы, конечно же, думаете, что Урбонаса сослали в эту сраную Мыюту за половую, так сказать, невоздержанность? Как бы не так! Если бы за подобные проступки и превышения, как вы выразились, ссылали на периферию, то через месяц, от силы два в центральном аппарате не осталось бы ни одного сотрудника! Урбонас допустил гораздо более серьезную ошибку… Вы правы, дела Каменева как такового не было, но его самоубийство повлекло за собой целую серию дел, связанных с его научными изысканиями. Вы наверняка не знаете, что профессор работал над созданием первого советского невидимого самолета. И это в 1937 году! Не перебивайте меня, — упреждающе выставил вперед руку Антошкин, видя, что я опять намереваюсь открыть рот. — Вернее сказать, над этим проектом работали несколько человек. Одним из них и был Каменев. Правда, странно? Археолог и самолет. И тем не менее. Он раскопал на Алтае скифский щит с древними текстами. Уж не знаю, что там в этих текстах было, но эти знания позволили бы шагнуть нашей авиапромышленности далеко вперед. Но… видно, не судьба. На авиационном заводе номер 18 в Воронеже были собраны три опытных образца самолета-невидимки, два на базе моноплана У-2, а один на базе истребителя И-16. Испытания проходили на центральном военном аэродроме им. Фрунзе в Москве. Первые два полета проходили под контролем Кагановича. А третий — в Воронеже. Так вот, там самолет взлетел, исчез и больше не вернулся. Учитывая собранный на Каменева и конструктора Ильина материал о контрреволюционной деятельности, было принято решение об их аресте. Ильин при аресте скончался от сердечного приступа, а Каменев, как вы знаете, застрелился. Архив Каменева бесследно исчез. Такова предыстория. Дайте воды. — Антошкин облизнул бескровные губы и показал рукой на стеклянный графин с водой, стоящий на тумбочке.

— Скажите, а под собранным материалом о контрреволюционной деятельности профессора Каменева вы имеете в виду донос его ученика Тетерникова? — решив не миндальничать, прямо спросила я.

— Не только, — поставив стакан на тумбочку, ответил Антошкин. — Там и без Тетерникова материала было несколько томов. Взять хотя бы одну экспедицию на Тибет, причем был он там в одно и то же время с экспедицией, предпринятой немцами. Ну и конечно, исчезновение самолета, и не простого, а экспериментального образца. Хотя, возможно, что это все было чудовищным стечением обстоятельств. Но представьте, как это выглядело в реалиях тридцатых годов.

— Давайте все же вернемся к Урбонасу. Что он-то натворил?

— Поскольку архив Каменева бесследно исчез, нам была поставлена задача найти эти документы. Начались аресты и допросы сотрудников института, возглавляемого Каменевым. Самым перспективным кандидатом на роль сообщника профессора и, как следствие, хранителя архива была некто Федорова Мария Дмитриевна, 1918 года рождения, работавшая вторым ассистентом. Все как один задержанные сотрудники института твердили о любовной связи лаборантки и профессора. На момент задержания, а арест проводил Урбонас, она была на восьмом месяце беременности. Тут необходимо сказать, что как только Урбонас с группой прибыл к дому номер 10 в Большом Гнездниковском переулке, а вам наверняка известно, что это был за дом и какие люди проживали там, оказалось, что гражданка Федорова уже ожидает их около парадного. Представляете? И что делает Урбонас? Сажает дамочку в «воронок», садится рядом сам, а в квартиру Федоровой для производства обыска отправляет двоих молодых сотрудников. Своими действиями он нарушил все инструкции, какие мог, и даже больше. Не вам мне объяснять порядок действий оперативного сотрудника при производстве ареста и обыска. Так вот, двое сотрудников НКВД поднимаются в квартиру, где их благополучно кладут из револьверов системы наган некие неустановленные лица, наряженные в милицейскую форму, которые с места происшествия скрываются. При этом сама Федорова показывает, что примерно в полпервого ночи в ее квартиру позвонили трое в форме НКВД, предъявили служебные удостоверения и ордер на обыск. После чего попросили гражданку Федорову одеться и спуститься вниз к подъезду, что она без задней мысли и сделала. Спустилась, как ей приказали, и стала ждать у подъезда. Ну а тут подъехала группа Урбонаса.

— В результате — три трупа сотрудников и архив Каменева не найден. Я права?

— В точку. В квартире все перевернуто вверх дном. Сразу было видно, искали быстро, но профессионально. Хорошо еще, что Федорова не ушла с места происшествия, а то Урбонасу тогда точно конец бы был. А так пусть ссылка в Мыюту, но хоть живым и при погонах. А могли бы и лоб зеленкой намазать.

— А что сама Федорова?

— А ничего. Твердила, что не знает, где архив. Довела меня до белого каления, я и позвал Урбонаса. А вишь, чем закончилось.

— Чем? — спросила я, уже зная ответ.

— А тем самым. Урбонаса, если заведется, не остановишь. Эх, что уж теперь говорить, — махнул рукой Антошкин.

— Ряженых милиционеров тогда взяли?

— Как же, возьмешь их. Двоих положили, один сам яд принял. Немецкими агентами оказались. Документы, справки, пропуска — все в лучшем виде.

— Связи установили?

— Ишь ты, какая быстрая. Тогда у нас компьютеров не было. Нет, связи установить не удалось. Но, может, их и не было. Тогда немцы частенько перебрасывали агентов через линию фронта, не давая им связников на месте. Для разовых акций связник и не нужен. Сами перешли фронт, сами выполнили задачу и сами ушли обратно. Да и зачем им связник? Документы есть, оружия кругом навалом, адрес проведения акции тоже есть. Все. А больше ничего и не нужно.

— Агенты вышли только на адрес Федоровой или по другим адресам сотрудников института тоже засветились?

— А как же. На квартире Каменева в Академгородке и засыпались. Только кто их там положил — неизвестно. Соседи позвонили, пока приехали, одни трупы и взяли. Но охотились они точно за бумагами профессора, к бабке не ходи.

— Интересно девки пляшут… получается, немцы знали не только о сверхсекретных испытаниях самолета-невидимки, но и об экспедиции Каменева на Алтай. Я правильно понимаю?

— Вы правильно понимаете. Я уже говорил вам о возможных контактах Каменева с немцами на Тибете, но это то, что лежит на виду. На самом деле контакта с немцами во время Тибетской экспедиции могло и не быть. Во-первых, насколько я знаю, маршруты наших и немецких исследователей не пересекались, а во-вторых, в составе экспедиции Каменева было несколько наших информаторов, в надежности которых не приходилось сомневаться.

— Знаете, Павел Евгеньевич, я что-то совсем запуталась. Так кто из ваших слил профессору инфу об аресте? Выяснили? — спросила я.

Антошкин как-то странно посмотрел на меня и после минутной паузы изрек:

— А с чего вы взяли, что Каменева кто-то предупредил об аресте?

— Ну сами посудите: Каменев застрелился буквально за несколько минут до ареста, а до этого целый день трудился в своем институте и о самоубийстве наверняка не помышлял. И потом, он стоял на пороге большого, если не сказать великого открытия, а это сулило в будущем неплохие дивиденды и перспективы. Сталинскую премию, например. Так?

— Да. Сталинскую премию или десять лет без права переписки, — тихо проговорил Антошкин. — Ни хрена вы, современная молодежь, не понимаете. Дивиденды, — с горечью повторил он, — и слово-то какое подобрали. Во всем-то вы ищете выгоду, как бы половчее в жизни устроиться, помягче спать, послаще жрать… Мы другие были. Ладно, — махнул он рукой и обессиленно упал на подушку, — арест Каменева должен был реализовывать 3-й спецотдел, именно он занимался арестами, обысками и наружным наблюдением. После того рокового выстрела мы поминутно восстановили последнюю рабочую неделю профессора, и выяснилась интересная деталь. Каждый день он ровно в 13:00 садился в свой служебный ЗИС и отправлялся по адресу Большой Гнездниковский переулок, дом 10, проводил там около получаса, после чего возвращался на работу в институт.

— Ну если у него там проживала любовница, то это неудивительно, — пожала плечами я.

— Это все так, но это было бы неудивительно, если бы его любовница Федорова была в это время дома. Так вот, выяснилось, что как раз Федоровой во время этих визитов и не было. То есть Каменев наносил визит кому-то другому.

— Да. Представляю, насколько непростая задача стояла перед вами. Производить аресты и обыски в таком доме, как этот, или, скажем, в «доме на набережной», что на Серафимовича, где в разное время бывали Михаил Булгаков, Гришка Распутин, где жил какое-то время Маяковский, нужно иметь мужество. Если не ошибаюсь, в Большом Гнездниковском в свое время жил даже бывший руководитель царской жандармерии Зубатов. Ну и, конечно же, сам Вышинский, если мне не изменяет память, главный обвинитель на процессах тридцатых годов. В итоге вы выяснили, какую квартиру посещал профессор?

— Нет, к сожалению. Не успели. Решено было сначала произвести арест, а потом в ходе расследования допросить Каменева. Он бы сам все рассказал и показал. Дом этот был сам по себе как неприступный бастион. Не получив ордер на обыск или арест, туда и соваться было нечего. Это вы думаете, что в то время — надел форму, и делай что хочешь. А на самом-то деле за всеми нашими действиями наблюдала особая инспекция, которая подчинялась напрямую наркому НКВД. Да уж. С этими элитными домами всегда так — едешь на обыск, а сам думаешь, как бы на пулю не нарваться. В таких домах все квартиры были забиты трофейным или наградным оружием. Нет-нет, но каждого из нас посещала одна мысль — вдруг объект разработки, попавший в опалу, вновь вернется в свой высокий кабинет? Сколько раз так было. Тогда он все и всем обязательно припомнит. И нас, оперативников, своим вниманием не обойдет. Многие наши опера по молодости об этом не думали и сами угодили в жернова. Сгорели, как мотыльки на костре. Но все равно, честно говоря, первый раз встречаю в наших рядах такую эрудированную барышню.

— Спасибо, конечно, за комплимент, на самом деле все просто. В этом доме живет моя школьная учительница испанского языка Елена Володаровна. У нее папа был одним из руководителей Коминтерна, и она мне много рассказывала про этот дом и его обитателей. Кстати, она говорила, что там какое-то время жил и Каменев. Не наш, конечно, профессор, а соратник Ленина и пламенный революционер Лев Каменев. Ну, а дежурную по подъезду допрашивали?

— Конечно. К слову сказать, дежурную мы примерно за неделю до планируемого ареста заменили на нашего сотрудника. Каменев, видимо, занервничал и больше не приезжал. А потом через несколько дней и вовсе застрелился.

— А старую дежурную допрашивали?

— Естественно…

— И она на допросе клялась и божилась, что Каменев посещал исключительно Федорову?

— Именно так. Показала, что неоднократно видела профессора с Федоровой и потому не препятствовала его проходу в дом, и в ее отсутствие в том числе. Считала, что у Каменева свой ключ имеется.

— А кто еще жил в этом подъезде? К кому еще он мог приходить? Или у него действительно свой ключ от квартиры Федоровой имелся?

— Да к кому угодно. Может, он вообще на крыше видами Москвы любовался. Поэтому, чтобы не беспокоить зря высокопоставленных жильцов, и решено было вопрос этот задать самому профессору, но уже после ареста.

— Ну хорошо, — я встала со стула и, заложив руки за спину, стала прохаживаться по палате, — я попрошу вас вспомнить последний день пребывания группы Тетерникова на турбазе «Джазатор». И кстати, почему именно Урбонас отправился на Укок с профессором? Вы ведь были, насколько я понимаю, более опытным егерем?

— А знаете, раньше я как-то не задумывался над этим. Действительно, изначально группу Тетерникова должен был вести на Укок именно я. Но мы поменялись с Урбонасом…

— Причину можете назвать?

— По его просьбе. Вообще с прибытием на базу группы Тетерникова он очень изменился. Если раньше это был угрюмый, необщительный, да что там — просто нелюдимый человек, то тут он чудесным образом превратился в этакого разбитного весельчака, любителя выпить и поухлестывать за дамами. Поскольку за ним раньше этого не водилось, все на базе сначала решили, что он сошел с ума, и только потом догадались, что Урбонас влюбился. Слишком уж разительны были перемены. Поэтому, предвосхищая ваш вопрос, сразу скажу — его просьба вместо меня идти с профессором на Укок никого не удивила.

— А объектом его вожделения, конечно, была Лиза Каменева?

— Тогда все решили, что именно она. Лиза действительно являла собой, если можно так выразиться, ангела во плоти. Красивая, нет, скорее прелестная, начитанная, скромная. Этакая тургеневская барышня. Знаете, бывают такие девушки, к которым так и тянет прикоснуться. Группа Тетерникова у нас была всего два дня, так вот, этого срока Лизе хватило, чтобы влюбить в себя всех без исключения. Когда мы узнали, что стряслось на перевале, долго не могли поверить, что это случилось именно с ней.

— Урбонас пытался ухаживать?

— Нет. Что вы, об этом не могло быть и речи. Все же знали, что у Лизы есть жених Григорий, сын профессора. А потому не ухаживать, а, скажем так, оказывать невинные знаки внимания пытались все, и я в том числе. Урбонас в этом смысле не проявлял особой настойчивости и не выделялся на общем фоне обожателей.

— Как относилась к этому сама Лиза? Не давала ли повод для ревности?

— Нет и еще раз нет. Если вы предполагаете, что впоследствии в горах мог сложиться любовный треугольник, приведший к трагедии, то вы ошибаетесь. Все действия Лизы были совершенно невинны.

— И тем не менее. У набоковской Лолиты тоже все начиналось с невинной детской игры. Ну хорошо. А как вы можете охарактеризовать Григория? Вспыльчив, ревнив, безрассуден, жесток или, наоборот, мягок и бесхарактерен?

— Мне трудно сразу вот так выдать психологический портрет Григория. Я видел его меньше двух суток, но мне он показался спокойным, уравновешенным и вполне зрелым, несмотря на молодой возраст.

— А какие отношения были у профессора Тетерникова с сыном? Имел ли он авторитет у Григория? Попробуйте охарактеризовать профессора. По вашему мнению, мог он пойти на подлость или предательство?

— Григорий во всем, насколько я успел заметить, слушался отца. Так что профессор, несомненно, имел большой авторитет у сына. А насчет предательства… не знаю. Я думаю, все мы при определенных обстоятельствах можем пойти на подлость. Разве нет?

— Спорный вопрос, — ответила я, — а кстати, где Урбонас жил? У него была квартира? Мы проверяли по адресному бюро, последнее время он был временно прописан на турбазе.

— Не знаю. В Москве Урбонас жил на служебной площади. Управление выделило ему комнату на Патриарших прудах, а в Мыюте, насколько я понял из писем, он тоже маялся в «служебке». Да, — с вызовом в голосе подтвердил Антошкин, — мы вели переписку, не часто, на День милиции и под Новый год черканем друг другу по открыточке, и все.

— Да бог с вами. Ну переписывались, и ладно. В связи этим сразу вопрос — не сохранились ли у вас, случайно, эти открыточки? Или письма Урбонаса?

— Урбонас не девица, чтобы я хранил его письма. Но если вам нужны образцы его почерка, я посмотрю, когда вернусь домой.

— Спасибо. Буду вам премного благодарна. Вы не помните, после того как стало известно о трагедии, кто-либо осматривал личные вещи Урбонаса?

— Естественно. Мы осмотрели комнату Урбонаса, сложили вещи в мешок и вынесли на склад.

— Скажите, а «мы» — это кто?

— Я и начальник турбазы Попов Михал Михалыч.

— Интересного ничего не нашли?

— Должен вас разочаровать. Интересного ничего не было, так — обычный набор холостяка. Пара книжек, верхняя одежда, белье, обувь. Все уместилось в один картофельный мешок. Мы, пенсионеры органов, небогато живем. Сами знаете.

— А после осмотра вещей у вас не сложилось впечатление, что Урбонас не собирался возвращаться? — задала я один из главных вопросов и пристально посмотрела Антошкину прямо в глаза.

— Что вы имеете в виду? — спокойно спросил Антошкин. Оказывается, он умел держать удар. Ответил сразу, без паузы, вопросом на вопрос, выиграв таким образом время, необходимое для подготовки к ответу.

— Ну, Павел Евгеньевич, полноте, мы же с вами коллеги и делаем одно дело. Зачем лукавить? Я же не подозреваю вас ни в чем, просто хочу разобраться. Вам бояться нечего, поверьте мне.

— А я и не боюсь. Хватит, отбоялся уже. Хорошо. Я отвечу прямо. Я действительно не заметил ничего такого, что говорило бы о том, что Урбонас не собирается возвращаться на турбазу. — Антошкин проговорил это медленно, с расстановкой, как на диктофон.

— Ну хорошо; и последний вопрос. Была ли у Урбонаса печатка треугольной формы? Если была, опишите ее.

— Урбонас постоянно носил ее на левой руке.

— Он был левша?

— Да. Так вот. Старинная серебряная печатка треугольной формы. Причем треугольник обращен вершиной вниз, как у масонов. В орнаменте из веревок, сплетенных в кафинский узел — набор символов вольных каменщиков: угольник, циркуль, отвес и мастерок…

Я сидела в кафе напротив больницы и, глядя, как официант уже минут пять пытается ввинтить штопор в пробку бутылки с вином вместо того, чтобы принести заказанный мной полчаса назад апельсиновый сок, пыталась структурировать полученную информацию.

Как ни прискорбно, но приходилось сознаться самой себе, что моя, как выразился генерал, «вкусная» версия с Урбонасом летит ко всем чертям. Из показаний Антошкина выходило, что Урбонас не при делах. Да, он производил арест и допрашивал некую гражданку Федорову — вероятную любовницу Каменева, а затем был сослан начальником лагпункта в Мыюту, где по стечению обстоятельств отбывала срок некая гражданка Рассказова. Которую в свою очередь разыскивал по всей Германии Тетерников. Ну, а дальше-то что? Какая здесь связь с экспедицией на Алтай? А с пропавшими бумагами Тетерникова или тем более с архивом Каменева? Совершенно непонятно. Итак, начнем сначала.

— Ваш сок, — бесцеремонно отвлек меня от размышлений наконец вспомнивший обо мне официант и с грохотом поставил передо мной заказ.

— Спасибо, — ответила я и, отодвинув стакан в сторону, достала ручку и блокнот.

Минут пять я старательно выводила на бумаге фамилии фигурантов и географических названий. Соединяла их стрелками, обводила в кружочки и рамки, делала сноски и примечания, старательно изображая на бумаге их связи. Зачеркивала и снова рисовала. Когда на листке не осталось уже пустого места, я поумерила свой пыл и с удовлетворением стала рассматривать результат проделанной работы. Выходило, что в процессе, расследования, которое обрастало все новыми и новыми связями фигурантов и второстепенными деталями, мы все дальше уходили от главной цели. Детали головоломки, которые я старательно пыталась сложить в единое целое, упрямо рассыпались прямо на глазах. Кстати. А что конкретно мы ищем? Бумаги Тетерникова, исчезнувшие из его кабинета в 59-м году, или архив Каменева, пропавший в 1937-м? Почему мы изначально, априори, так сказать, отождествляем эти два момента? Мы же не знаем наверняка, а только предполагаем, что там было, в этих бумагах. Хорошо, зайдем с другой стороны.

— Что-нибудь еще? — передо мной внезапно снова возникла долговязая фигура официанта с перекинутым через руку мокрым полотенцем.

— Нет. Спасибо, — еле сдерживаясь, чтобы не послать его вместе с навязчивым общепитовским сервисом куда подальше, прошипела я, давая понять, что занята.

Официант недовольно фыркнул и быстро ретировался, растворившись в сумраке зала.

Итак, попыталась я сосредоточиться на главном, что мы имеем на сегодняшний день? Профессор Каменев находит на Алтае древний щит и привозит его в свой институт в Москве. Все началось с этого. Будем считать — отправная точка здесь. Наиболее частыми из известных нам контактов профессора являются Тетерников — его ученик, Федорова — любовница и тот, кого Каменев, по словам Антошкина, регулярно навещал в Большом Гнездниковском переулке. Назовем его мистер «Х». Нет, это слишком избито. Лучше — «Z», нет только Зорро нам не хватало. Ладно, пусть будет «F». Я с удовлетворением воззрилась на букву «F», изображенную витиеватым росчерком пера и запоздало подумала, что, набирая эту букву на компьютере, придется каждый раз переключаться на английскую раскладку клавиатуры.

Что дальше? А дальше Каменев стреляется у себя в кабинете. А его бумаги пропадают. Из этой троицы с Урбонасом контактировала Федорова и, возможно, Тетерников и, опять-таки возможно, мистер «F». То есть все. Я отхлебнула апельсинового сока и, поерзав на стуле, продолжила свою мысль.

Урбонас, проконтактировав с вышеупомянутыми лицами, уезжает в Мыюту. Хорошо. Там его контакты, слава богу, разнообразием не отличаются. Доподлинно нам известно только о гражданке Рассказовой. Стоп. И ее же разыскивает в Германии Тетерников. Получается, что эта почти мифическая Рассказова, как мостик, соединяет наших двух основных фигурантов — Тетерникова и Урбонаса. Нет, я в досаде бросила ручку на стол, так не пойдет! Потому как Урбонас с таким же успехом мог иметь контакт и с «F». Почти как в анекдоте про бразильские мелодрамы — все друг друга знают, все друг друга любят и никто не женится.

Москва, Лубянка, ноябрь, наши дни

— Теперь по персоналиям. — начала я доклад. — Каменев — все более-менее ясно. Темное пятно — поездки в Большой Гнездниковский. Тетерников — донос на Каменева. Цель неясна. Архив и части скифского щита — местонахождение неизвестно. Федорова — любовница Каменева. Осуждена в 1937, родила дочь Лизу в 1938, умерла в лагере Мыюта в марте 1941. В НКВД считали, что именно она хранительница архива Каменева. Но признательных показаний так и не дала. Ее дочь Лиза в 1956-м взяла фамилию отца. Неясно только, как и откуда узнала, что она дочь профессора Каменева. Поступила в Дом малютки НКВД в младенческом возрасте, фамилию ей дали Афанасенко. Я вижу два варианта: настоящую фамилию ей сообщил Тетерников, нашедший ее через свои связи, что маловероятно, так как он был на фронте с лета 1941-го до середины 1945-го. Получается, чисто физически Тетерников не мог этим заниматься. Здесь, считаю, более вероятна версия с Урбонасом. Вот кто мог, не особо и напрягаясь, выяснить, в какой детдом отправили ребенка Федоровой, а также ее новую фамилию. Непонятно только, зачем ему это все. На филантропа не похож. Богатствами Федорова не владела. Будем работать в этом направлении. Теперь Рассказова — о ней вообще ничего толком неизвестно. Впервые о ней упомянул егерь во время нашей таежной эпопеи. Девушку с фамилией Рассказова искал после войны Тетерников. Причем так активно, что даже вышел на представителя Красного Креста, полковника армии США, некоего Вуди. Развил в 1945 году в Германии такую бурную деятельность, что попал под колпак СМЕРШа. Поскольку америкосы по отношении к нам даже сразу после победы особым альтруизмом не страдали, то наверняка что-то потребовали от Тетерникова взамен. В этой связи я считаю, что это пусть косвенно, но подтверждает получение американцами от Тетерникова некой важной для них информации.

— Вы хотите сказать, что ситуация для нас выглядит предельно прозрачной? То есть американцы мониторят фильтрационные лагеря в своей зоне оккупации и в зонах союзников и не без труда, но находят девушку, Тетерников взамен передает им некие секретные сведения. Или не секретные? Что-то уж слишком легко он отделался от СМЕРШа. Ваше мнение?

— Дело в том, что военными секретами в силу своего невысокого служебного положения Тетерников не владел. Конечно, будучи военным комендантом Гюстрова, он мог каким-либо способом пролоббировать интересы американцев, но не более того. И то в этом случае речь шла бы лишь о небольшом превышении должностных полномочий.

— Например, — поинтересовался Мишка.

— Например, дать разрешение на вывоз с улиц вверенного ему города металлолом. Я слышала, союзники, не мудрствуя лукаво, грешили этим налево и направо. Здесь хуже другое — официальный запрос по всем базам данных и картотекам, ясности, как я и ожидала, не внес, а запутал все еще больше. Полученные на Рассказову данные полностью совпали с информацией, полученной в ходе опроса Кутули, и… заканчиваются 1941 годом. После этого архивы никакими данными об интересующем нас человеке не располагают. Правда, здесь есть кое-что новое. Так, свидетель Кутуля не указал нам факт наличия у Рассказовой судимости.

— Ну-ка, — генерал даже встал из-за стола, — это уже интересно. Как думаете — почему?

— Скорее всего, не знал сам. Нами получены копии следственного дела и личного дела заключенного. Так вот, — я положила на стол пачку листов и черно-белую фотографию — гражданка Рассказова Мария Николаевна, 1918 года рождения, уроженка Москвы, из служащих, буфетчица, место жительства — Замоскворецкая улица, дом 4, место работы — станция Москва-Курская Горьковского направления, была осуждена в 1938 году на пять лет лишения свободы по ст. 113 УК РСФСР. Наказание отбывала в лагпункте «Мыюта» ГУЛАГ НКВД СССР…

— А в это же время начальником лагпункта «Мыюта» был гражданин Урбонас Я. М., — закончил за меня генерал. — Очень интересно. Что думаете? Связь между Каменевым и Рассказовой прослеживается?

— В том то и дело, что нет. В марте 1941 года она освободилась по УДО, но в Москву почему-то не вернулась, а сразу поехала в Брянскую область, и уже в апреле 41-го работала сторожем в местной школе поселка Знобь. А в августе того же года была угнана немцами в Германию. На этом все.

— Да и лесник, с такой еще смешной фамилией… — Суходольский щелкнул в воздухе пальцами, подбирая нужное слово.

— Кутуля, — подсказала я, — только он-то тут при чем?

— Вот этот Кутуля говорил, что Рассказову последний раз видели как раз на станции Знобь. Вот и получается, там станция Курская, тут станция Знобь…

— Интересно. Ростова, что скажешь? — Генерал снял очки и стал вертеть их в руках. В управлении все знали, что это признак крайнего раздражения.

— Ответ на поверхности. В обоих случаях — железная дорога. Притом Рассказова никогда раньше не была на Брянщине. Кто-то ее туда сосватал. Будем работать, — развела я руками. — Что касается связей нашей девушки, то здесь все непросто. После гибели деда, а родители погибли еще в 1920 году от вируса испанки, она вела крайне замкнутый образ жизни. Хотя и жила до ареста в Москве, в Сокольниках. Подруг на зоне не имела. Так что опросить по ней некого. С другой стороны, нам от этого не легче, так как я уже говорила — все следы Рассказовой обрываются в 41-м. Это может означать только одно — девушка погибла. В этом случае сделка между Тетерниковым и американцами если даже она и была заключена, то по причине форс-мажора не состоялась. Но меня смущает другое — предположим, архив оказался у Рассказовой, и что дальше? Предположим, девушка после освобождения едет в тьмутаракань, где тайно встречается с Тетерниковым и передает ему архив? Бред. Зачем тогда Тетерников так настойчиво ищет ее в Германии? Не понимаю. А вот что касается Урбонаса. Группа Тетерникова перед выходом на маршрут провела на турбазе «Джазатор» два дня. Так вот, на протяжении всего этого времени, со слов свидетеля Антошкина П. Е., Урбонас был весел, даже играл на гитаре, распевая альпинистские песни. Чем поверг в изумление всех сотрудников турбазы. Было очевидно, что Урбонас решил приударить за Лизой. По этой же причине, как считает Антошкин, напросился сопровождать группу Тетерникова на Укок. Но я считаю, что Лиза только предлог, поскольку после исчезновения Урбонаса в его комнате не осталось практически никаких вещей, что наводит на мысль о том, что возвращаться на турбазу он не собирался.

— Ты, как мне видится, совсем зациклилась на своем Урбонасе. Тебе-то он чем насолил? — наконец подал голос Суходольский. — А если Тетерников передал что-то американцам авансом? Или еще проще — американцы получили свое, то есть архив, а девушку вернули Тетерникову, но уже с другими, новыми документами. Что тогда?

— А что? Версии Михаила, на мой взгляд, очень правдоподобны и имеют право на жизнь, — похвалил Тарасов полковника.

— Прошел ли «авансовый платеж» американцам со стороны Тетерникова или нет, мы никогда уже не узнаем. А вот насчет новых документов для Рассказовой? Интересная, свежая мысль. Только зачем они ей? Чтобы скрыть что? Она ни в чем не виновата. А может, причина проста и банальна: он попытался таким образом отмазать ее от советских фильтрационных лагерей, где порядки царили еще те.

— И ради этого так явно подставляться под СМЕРШ? Нет, тут причина явно другая, и лежит она значительно глубже.

— Вполне может быть, — охотно согласилась я. — Версия хороша, но если Рассказова жива и живет по чужим документам, то для нас она пока недоступна. Ключевое слово здесь «недоступна». Слово же «пока» я добавила чисто из врожденного оптимизма. Потому как с этим фигурантом мы имеем полный тупик. Но все равно будем работать. Но если это так, значит, учитывая целых две письменно зафиксированные встречи Тетерникова с полковником армии США, считаю факт передачи профессором неких сведений американцам косвенно доказанным.

— Правильно, Ростова, а какое слово в твоем оптимистическом заявлении — ключевое? Я так понимаю, это слово «косвенно»? И почему ты так уверена, что Тетерников передал американцам именно архив Каменева? Он что, таскал его с собой всю войну? В отпуске был? По ранению и прочее. Проверяли?

— Проверяли. Тяжелых ранений не было. Отпуск не предоставлялся.

— Что-то тут не срастается. Вот если он пообещал им передать папки в Москве — это другое дело. Этим и объясняется то, как быстро он слинял из Германии. Даже не спорил, — заметил Суходольский.

— Ну, со СМЕРШем особо было не поспорить, и его срочная демобилизация хотя и выглядит подозрительно, но вполне объяснима. Правда, с точки зрения офицера СМЕРШ. А мы должны копать глубже, — встал из-за стола генерал. — Так, здесь все ясно. Более-менее рабочую версию мне удалось из вас выжать. Ростова, давай огласи резолюционную часть.

— Как к Рассказовой попал архив, неизвестно. Довоенные связи с Каменевым или Тетерниковым не выявлены. Контактировала ли она с Урбонасом во время заключения, тоже неясно. Возможно проживание по чужим документам. Фото из дела у нас имеется. Проверяем версию Суходольского, — я бросила взгляд на Михаила, и тот не замедлил приосаниться и принять важный вид, — по возможным связям Рассказовой с человеком, имеющим отношение к железным дорогам.

— Хорошо. Принимается. А что по Федоровой?

— Федорова. По сути, единственный человек с кем она дружила, — профессор Каменев. А потому считаю версию, что Каменев сделал ее своим душеприказчиком и передал ей архив, наиболее вероятной, — начала я. — Любовница Каменева. Родила дочь во время заключения. Подруг на зоне, по информации особого отдела, не имела. Срок отбывала в Мыюте, одновременно с Рассказовой. Считаю, что именно Федорова слила Рассказовой, где находится архив и, что вероятно, снова именно Федорова сообщила Тетерникову, возможно, через начальника лагпункта Урбонаса или иным способом, как найти Рассказову.

— Или подсказала Рассказовой, как выйти на Тетерникова, — уточнил генерал. — Не забывайте, на дворе был март 1941 года. Война еще не началась, и Федорова могла передать Рассказовой, выходящей на волю, просто адрес института, в котором работал Тетерников.

— Если эта версия верна, то круг замкнулся. Но все равно остается много темных мест. Например, с кем встречался Каменев в Большом Гнездниковском? Этот фигурант также мог получить некоторые сведения от Каменева. Тем более что профессор встречался с ним буквально перед смертью, а значит, уже имел перевод текста, нанесенного на скифский щит. Помимо всего прочего, непонятны две эпизода с ограблением сначала квартиры Федоровой, а потом квартиры Каменева. Когда все перевернули вверх дном, но ничего не взяли. Также совершенно непонятно, каким образом в эту схему попали немецкие агенты. И самое главное, что меня особенно напрягает, имеют ли отношение к архиву Каменева и Тетерникова работы по созданию советского самолета-невидимки.

— Архивные документы по разработке самолета я возьму на себя, свою версию связи Рассказовой с железными дорогами отрабатывает Суходольский, а немецких агентов по уже сложившейся старой доброй традиции возьмет на себя Ростова. Ну, Ростова, выше нос, — подсластил пилюлю генерал, — вы же у нас гроза диверсантов и иностранных разведок. Копайте, — в заключение хлопнул по столу генерал, — копайте глубже.

— Копайте глубже, бросайте дальше, — передразнил начальника Суходольский, едва мы успели перешагнуть порог начальственного кабинета. — А куда копать? У нас же ничего нет, кроме твоих фантазий. Ты что, не понимаешь? — кипятился Михаил.

— Послушай, на тебя посмотреть, так можно подумать, что ты только выскочил с футбольного матча, такой возбужденный. Не нужно так нервничать! Вот съездишь в Мыюту, опросишь всех по Рассказовой, успокоишь нервишки…

— Куда? — взревел мой напарник. — И не подумаю даже! Я пас. Тебе надо, ты и езжай.

— Но ведь ты сам предложил блестящую версию про новые документы, — вкрадчиво сказала я, доверчиво положив голову ему на плечо, — вот тебе ее и проверять. Да шучу я. Честно говоря, сама сыта Алтайскими красотами по горло. Пошлем запросы в Мыюту, нехай их опера немного поработают. И смотайся завтра обязательно в Сокольники, повертишься там по адресу ее былой прописки. Я посмотрела в инете — дом еще жив. Может, кто ее и вспомнит. Хилая надежда, но отработать нужно, — хлопнула я Михаила по плечу, — но это завтра с утречка, а сегодня предлагаю по сто грамм. Устала я что-то.

— Ох и хитры же вы, менты, с подходцами вашими, — пробурчал Суходольский, пародируя героя из кинофильма «Место встречи изменить нельзя», но голову мою со своего плеча не убрал. — Ты и вправду считаешь мою версию стоящей?

— Конечно, Мишка! Помнишь, как у Богомолова: «Да мысленно я тебе аплодирую!»

— Спасибо, конечно, но пока ясно одно — доколе мы не будем точно знать, кто такая эта неуловимая Рассказова, будем тыкаться, как слепые котята. Это — факт. Попроси Тарасова, пускай протолкнет наши запросы вне очереди. А то без его подписи точно замылят.

Москва, Лубянка, ноябрь, наши дни

— Ростова, зайдите ко мне! — рявкнул в трубку телефона генерал.

Вот так всегда. Ни здрасте тебе, ни до свидания, а между прочим, сегодня День милиции, мог бы и поздравить. Все-таки десять лет оттрубила. Мог бы и поздравить. Настроение сразу поехало вниз. Правда, все в нашем управлении знали, что такой тон начальника может в равной степени означать как «вызов на ковер», так и «большой и сладкий пряник». Поскольку весь мой кабинет уже был заставлен всеми мыслимыми и немыслимыми «коврами», получить очередной не хотелось бы. Но деваться было некуда. И я, грустно глянув в окно, за которым буйствовала непогода, заливая стекла водой, захватила папку по Тетерникову и побрела на третий этаж.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — проблеяла я, чувствуя полное отсутствие трудового задора. Погода, что ли, так действует?

— Ростова, что-то вы все сегодня какие-то вялые. Не отдел, а сонное царство, честное слово. Но ничего, сейчас я тебя взбодрю.

Так я и знала, пронеслось у меня в голове.

— Ну, Ростова, пляши. — Генерал явно повеселел и, видимо, удивлялся, почему я не разделяю его оптимизма. — Пришел ответ от аналитиков по Тетерниковой. Вот, держи, читай и наслаждайся. — Генерал протянул мне прозрачный файлик.

«ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

(ФСБ РОССИИ)

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ СЛУЖБА

АНАЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ

14.07.02 N 132/2/2/4404 Начальнику Управления «R»

106032, г. Москва, генерал-майору ФСБ России Тарасову С. В.

О проверке личных банковских

и карточных счетов

гр. Тетерниковой М. П.

Сообщаем Вам, что по Вашему запросу нами проведена проверка расчетных банковских и карточных счетов гражданки Тетерниковой Маргариты Петровны, 1918 г. рождения.

Проверкой установлено, что в период с 08.08.1967 года и по настоящее время гражданка Тетерникова Маргарита Павловна имеет сберегательный накопительный пополняемый счет в Сбербанке России, в настоящий момент сумма вклада составляет 50000244,45 (пятьдесят миллионов двести сорок четыре) рубля 45 копеек.

Ежегодные перечисления в сумме 500000 (пятьсот тысяч) рублей 00 копеек на вклад гр. Тетерниковой осуществляется со счета благотворительного фонда Fondation Reyeler, Базель, Швейцария. Перечисления производятся каждый год 17 января.

Также гр. Тетерникова М.П. имеет открытый банковский счет на предъявителя в Buterfieldg Bank, острова Кайман, Джорджтаун. Размер и периодичность вкладов выясняется.

Исполнитель: Фролов П.Е. тел. доб. 114».

— Вот спасибочко, Сергей Владимирович, вот уважили, — подскочила я со стула и хотела уже выскочить вон из кабинета, но вопрос генерала догнал меня уже в дверях:

— Ты куда это собралась?

— Тетерникову колоть! — выпалила я и тут же прикусила язык.

— Подожди. Во-первых, с Днем милиции тебя, — улыбнулся Тарасов и протянул мне красную коробочку, перевязанную алой ленточкой, — подожди, не торопись, присядь.

— Спасибо, — проговорила я и присела на краешек стула. Переход генерала на «ты» теперь уже точно не сулил мне вкусняшек.

— Во-вторых, когда ты уже отвыкнешь от этого своего ментовского сленга? Твой отец, был бы жив, со стыда бы за дочурку сгорел. Следи за своей речью. Такая красивая девушка и «колоть», ну куда это годится? И в-третьих, что предъявлять думаешь? — хитро прищурился генерал.

Отвечать я не спешила. Взяла на минуту тайм-аут и сделала вид, что задумалась. Сама знала, что на одном счете на Каймановых островах далеко не уедешь. Да и российский счет с любыми суммами никому сейчас иметь не запрещается. Если, конечно, нет проблем с налоговой. Жидковатая позиция следствия, то есть моя, мне уже совсем не нравилась. К тому же генерал сидел и смотрел на меня пристально, как председатель экзаменационной комиссии.

— Ладно, — смилостивился генерал, — не буду тебя томить. Он достал из папки еще лист и протянул мне.

«Комитет государственной безопасности СССР.

18 мая 1986 года.

Ориентировка: за пособничество немецко-фашистским оккупантам в лагере Берген-Бельзен органами КГБ СССР разыскивается:

Рассказова Мария Дмитриевна, 1918 года рождения, по матери Луц.

Рассказова М. Д. дала добровольное согласие на сотрудничество с немецкими захватчиками. Последний раз ее видели в концентрационном лагере Берген-Бельзен, неподалеку от города Целле. Освобождена британскими войсками в середине апреля 1945 года…»

Я посмотрела на генерала с благодарностью, он усмехнулся и произнес:

— А теперь — вишенка на торте. — С этими словами он положил на стол и подтолкнул мне две фотографии. Они проскользили по поверхности стола и упали мне на колени. Я подняла фото. На меня с мутной черно-белой фотографии смотрела молодая Тетерников Маргарита Петровна. А на второй — в полосатой робе в анфас и профиль была изображена незнакомая мне девушка с безразличным взглядом потухших глаз на миловидном, но худом, изможденном лице.

— Товарищ генерал, я так понимаю, на большом фото — Тетерникова, тогда кто на втором?

— Настоящая Рассказова. Вот она-то и умерла в лагпункте Мыюта, а похоронили ее уже под именем Федоровой. Вот так-то. Теперь поняла?

Голова у меня тотчас пошла кругом. Мысли спутались, взгляд метался с одной фотографии на другую, но основная мысль билась в голове и никак не хотела оформляться. Я беспомощно посмотрела на Тарасова, чувствуя, что еще немного, и разревусь.

— Я выбираю звонок другу, — пошутила я, разведя руками и чувствуя, что глаза у меня уже на мокром месте.

— Ну тогда друг предлагает тебе еще одну вишенку на торт, но уже последнюю, не обессудь.

— Что-то торт у нас получается исключительно вишневый, — попробовала пошутить я.

— Ладно, держи последнюю подсказку. Честно говоря, думал, ты после первой фотографии догадаешься. — И он протянул мне фотографию молодой девушки в полосатой арестантской робе, снятой на стуле тоже в анфас и профиль. Эту девушку я определенно знала, что-то неуловимо знакомое было в этом грустном, некогда красивом девичьем лице. Но на фото внизу корявым почерком значилось: Федорова М. Д. И вдруг меня пробило: конечно же, это тоже Тетерникова! Я подняла лицо на генерала и, набрав полную грудь воздуха, выдала:

— Тетерникова!

— Молодец. Снимок из личного дела заключенного на Федорову. Хорошо поработали местные опера. Творчески подошли, не шаблонно. Думаю просить их руководство о поощрении. Ты не против?

— Да что вы, товарищ генерал, конечно, поощряйте. Вы даже не представляете! Как гора с плеч! А то я всю голову сломала. А тут вона что, как говорит один мой сосед по даче.

— Ростова, я вчера договорился по вашей просьбе с доцентом кафедры аэродинамики летательных аппаратов Московского авиационного института Бочаровым Максимом Ивановичем. Он готов с вами встретиться и дать консультацию.

— Вот спасибочко, товарищ генерал! — воскликнула я. — А я уже думала, вы позабыли.

Генерал укоризненно смерил меня взглядом и продолжил:

— Во-первых, Ростова, вам давно пора запомнить, что я никогда и ничего не забываю, а во-вторых, Максим Иванович будет ждать вас завтра утром на площадке перед ДК МАИ, на Дубосековской, ну вы, Ростова, знаете. В 8:00 часов. У них там какое-то мероприятие. В общем, он мне обещал выделить для вас время.

Бочаров оказался довольно модным мужчиной средних лет, высокого роста, немного полноватым, с густой, черной как смоль курчавой шевелюрой на голове. Его и без того слегка смуглое лицо оттеняла бородка а-ля Че Гевара и коротко подстриженные усы. Вкупе с кожаной курткой на металлических заклепках, тонкими кожаными штанами и сапожками-казаками он смотрелся весьма брутально и больше напоминал рокера, чем доцента такой серьезной кафедры.

— Генерал просил меня ответить на все ваши вопросы, но сразу хочу пояснить, что некоторые научные темы нашего теперь уже университета являются секретными. Так что не обессудьте — без соответствующего допуска…

— Полноте, Максим Иванович, я ни в коей мере не собираюсь посягать на ваши военные секреты. Мне нужна консультация чисто на бытовом уровне, без формул и прочих математических выкладок. Представьте, что вы просто выступаете с лекцией, ну, скажем, перед восьмиклассниками нашей, — я кивнула на стоящее напротив ДК МАИ пятиэтажное здание, — школы.

— Как, вы тоже учились в 82-й испанской спецшколе? — обрадовался ученый. — А я ее окончил в 1988-м.

— Значит, я немного старше вас. Я выпустилась в 85-м. Странно, я совсем вас не помню.

— Ничего удивительного, — улыбнулся Бочаров, — вы ведь наверняка, как и все наши девчонки, предпочитали ребят-старшеклассников. Где уж вам было запомнить мелюзгу из младших классов. А я вот вас вспомнил. Вы почти не изменились.

— Спасибо. Но внешние метаморфозы, как естественный процесс старения, это полбеды, а вот внутренние…

— А вы — философ, Наталья…

— Просто Наташа, — поспешила я на помощь, — мы же почти ровесники, к чему эти условности. Предлагаю перейти на «ты».

— О’кей! — легко согласился Бочаров. — Итак, что вас интересует? Говорите как есть, а я уже сам сформулирую для себя вопрос так, чтобы ответ на него был… — Максим Иванович замолчал, подыскивая нужное слово, — скажем так, научно-популярным. Договорились?

— Договорились. Скажите, в СССР занимались разработкой самолета-невидимки?

— Конечно. Еще в тридцатые годы этой проблемой вплотную занимались. Радиолокационные станции, а правильнее будет сказать, радиоулавливатели самолетов появились в СССР еще до войны. Первая созданная система «Прожзвук» была малоэффективной, так как определяла направление шума двигателя самолета и передавала информацию на прожекторную станцию — ПРС. Если была облачная погода, то прожекторы просто не находили самолеты противника. Работы над созданием более совершенных радиоулавливателей РУС начались в СССР еще 1933 году, а 3 января 1934 года в Галерном порту Ленинграда был проведен эксперимент, в котором впервые по отраженным радиоволнам был обнаружен летящий самолет…

— Ради бога извините, Максим Иванович, сама виновата, не смогла корректно сформулировать вопрос. Меня интересует, велись ли работы по созданию самолета-невидимки в прямом смысле. Невидимки. Понимаете?

Бочаров минуты две молча рассматривал меня, вероятно пытаясь сообразить, как эта ненормальная, то есть я, оказалась на воле. А потом, видимо так и не определившись, что со мной делать дальше — просто прогнать или все же позвонить в службу «03», спросил:

— Вы, вероятно, имеете в виду самолет, невидимый для наблюдателя?

— В точку, — облегченно вздохнула я. — Видите ли, Максим, меня интересуют не столько секретные разработки вашего института, сколько сам принцип: можно или нет сделать такой самолет?

— Ну, вообще-то, насколько я знаю, в тридцатые годы были проведены испытания такого самолета на базе спортивного моноплана АИР-3. Но работы быстро свернули как неперспективные.

— Почему?

— Потому что материал, которым был покрыт фюзеляж самолета, быстро приходил в негодность. Я точно не знаю, но там использовали что-то типа целлулоида, покрытого амальгамой. Как-то так. И потом, повторюсь, — приоритетное направление имело создание самолета, невидимого для локаторов, потому что скорости у самолетов росли, высота полетов тоже, и невидимость самолета для человеческого глаза, скажем на расстоянии даже километра от земли, решающего значения уже не имела.

— А что делают для незаметности самолета сейчас?

— Сейчас объясню. Простой пример: если бросить в стену теннисный мячик, он отскочит и вернется обратно. Так же и сигнал РЛС отражается от самолета и возвращается на приемную антенну — самолет обнаружен. Если же у стенки есть угловые или наклонные грани и они ориентированы в разные стороны, то мячик отскочит куда угодно, но назад не вернется — сигнал потерян. Кстати, на этом принципе основаны американские самолеты, сделанные по технологии «Стелс». Кстати говоря, «Стелс» — это, вопреки расхожему мнению, вовсе не самолет, а именно технология, позволяющая значительно снизить заметность объекта в радиолокационном и других спектрах обнаружения. Ну, например, если на этот раз обложить стенку мягкими матами и кинуть в нее мяч, то он просто шлепнется, потеряв энергию, рядом со стенкой — так же и плазменное образование поглощает энергию радиоволн. Самолет становится малозаметным для радаров. По этому принципу и был создан компактный генератор плазмы, который можно разместить на летательном аппарате. Но наилучшие результаты эта технология дает при использовании именно на больших высотах. И она, как минимум, не уступает по эффективности американским способам снижения радиозаметности. Насколько я знаю, сейчас этой проблемой занимаются специалисты российского Радиотехнического института имени академика Минца.

— То есть, насколько я поняла, существует только два пути сделать самолет невидимым. Истребитель либо отражает радиоволны, либо поглощает их с помощью специального покрытия.

— Совершенно верно. Еще в начале шестидесятых наш ученый Петр Уфимцев написал монографию со скучным названием «Метод краевых волн в физической теории дифракции». На самом деле работа была посвящена физико-математическому алгоритму, позволяющему вычислить площадь рассеивания радиоволн для самолета любой формы. Проще говоря, в своей работе ученый описывал, как сделать любой самолет невидимым. Правда, только для радиоволн.

— Все понятно. И еще один вопрос в лоб: а существуют ли еще какие-либо разработки или теории по этой теме, совсем уж фантастические и не очень?

— Наташа, определенные подвижки в этом направлении, конечно же, есть, и все они связаны с созданием новых метаматериалов. Сложных молекулярных структур, обладающих просто фантастическими свойствами. Некоторые из них имеют отрицательный показатель преломления света — он как бы обтекает трехмерный объект, покрытый таким материалом, заставляя наблюдателя видеть то, что находится позади него.

— То есть одежда из метаматериала может сделать человека невидимым.

— Абсолютно. Причем для функционирования этого материала не требуются никаких источников питания — аккумуляторов, батареек и прочее.

— А как вы думаете, отвлечемся на минуточку от математических и физических постулатов, могло ли решение проблемы невидимости объекта быть уже сформулировано и, кроме того, быть подробнейшим образом описано в каком-нибудь забытом всеми древнем манускрипте?

— Простите? — опешил Бочаров.

— Хорошо, давайте тогда представим на минуту, что через несколько дней наступит конец света и вам нужно оставить для потомков какую-то архиважную информацию, прорывную технологию или что-то в этом роде. Как бы вы решили эту проблему?

— А, я понял. Предлагаете мне поиграть? Отлично, — потер руки Бочаров, — компов нет, бумага не годится. Камень? Или металл? Ну, камень долбить некогда… Остается металл. Из самых доступных и долговечных и при этом не требующих особых условий плавки — бронза. Я угадал? Ответ: ваш манускрипт написан на бронзовых листах! Способ нанесения текста — ручная гравировка.

Я стояла и молча смотрела на Бочарова. Интересно, как он учился в школе? Наверняка на одни пятерки. С такими-то способностями! Хотя нет. Наверное, он просто очень хороший ученый. И где, скажите пожалуйста, моя хваленная прозорливость, если, имея на руках целую кучу фактов, я не могу выстроить более-менее стройную, а главное — рабочую версию, тоскливо подумала я. У Бочарова, например, это получилось меньше чем за минуту…

— Кстати, о гравировке, — откуда-то издалека долетели до меня слова ученого, и я боднула головой воздух, отгоняя наваждение. — Совсем недавно китайское издание Sohu сообщило о новом метаматериале китайского производства, который способен обеспечить малую заметность для истребителей. Их новая математическая модель описывает поведение электромагнитных волн при контакте с поверхностью металла, покрытого определенными узорами. Но специалисты считают, что это решение не подходит для летательных аппаратов, поскольку гравировка на поверхности металла будет подвергаться интенсивной пылевой эрозии…

Москва, Лефортовская тюрьма, ноябрь, наши дни

— Рассказывайте, Маргарита Петровна. Все рассказывайте. Начиная с февраля, а лучше с января 1936 года. Вы ведь именно в январе 1936-го устроились на работу в институт? — вежливо попросила я сидящую напротив меня, сразу постаревшую на десяток лет женщину.

— Да, в январе 36-го. Лев с самого начала, с моего первого появления на кафедре, влюбился в меня. Я это сразу поняла, сами знаете, женщины это очень тонко чувствуют. Но он никаких действий не предпринимал, только краснел, пыхтел, но признаваться в любви стеснялся. А тут на меня положил глаз профессор Каменев. Он был значительно старше Тетерникова, а потому сразу перешел к делу. — Маргарита Петровна выпила глоток воды и задумалась.

— Так к какому делу перешел Каменев? — вернула я Маргариту Петровну в действительность.

Женщина подняла на меня глаза — в них стояли слезы.

— А то вы не понимаете? Напоил и трахнул прямо в кабинете. А когда понял, что он у меня первый, то испугался. Нет, он продолжал мне оказывать знаки внимания, дарил подарки, даже переспал еще со мной пару раз, но оформлять наши отношения не собирался. Несмотря на то, что был свободен, его жена умерла тремя годами ранее. И вот тут проявился Тетерников. Его как прорвало. Он начал буквально преследовать меня. Но я не шла ему навстречу. Не потому, что любила Каменева или рассчитывала на замужество, — нет, просто Каменев был у меня первым, и пусть он даже и оказался прохвостом… А для женщины это много значит, сами знаете.

Я кивнула головой в знак солидарности и спросила:

— А дальше была экспедиция на Алтай?

— Верно. Дальше была экспедиция на Алтай и этот проклятый скифский щит. — Женщина снова задумалась, но на этот раз я не торопила ее, а терпеливо ждала, когда она соберется с мыслями. —Каменев еще на раскопе понял, что нам попал в руки не простой артефакт. Он словно обезумел. Целыми днями и ночами сидел над расшифровкой и в один прекрасный день сообщил нам, чтобы мы сворачивали работы. Мы в срочном порядке законсервировали могильник и отбыли в Москву…

— А дальше?

— А дальше все шло своим чередом. Каменев совсем помешался на своем щите. Никого не замечал. Вся работа в институте как-то сама собой остановилась. Его вызвали в наркомат на ковер. Вернулся он оттуда довольный. Сказал, что нам поручили разработку новой темы — невидимого самолета.

— Что он еще сказал? — спросила я, боясь, что Тетерникова упустит какую-нибудь важную деталь.

— Сказал, что предложил проект невидимого танка. Но ему сказали, что Сталин зачеркнул слово «танк» и написал сверху: «самолет». Потом в институте был банкет, все нажрались, и Каменев повез меня на своем служебном ЗИСе домой, в Большой Гнездниковский. Там мы наспех перепихнулись, после чего он стал ходить по квартире, выискивая что-то. Я спросила, что он ищет. Тогда он взял бутылку коньяка, выпил половину и, лихорадочно блестя глазами, все мне рассказал. — Маргарита Петровна взяла пластиковый стаканчик и налила себе воды. Жадно выпив, промокнула краешком платка уголки губ и продолжила: — Рассказал, что в могильнике была обнаружена целая библиотека скифской Энареи. Это скифские женоподобные гадатели, носившие женское платье, имевшие женские привычки и даже женский тембр голоса, и эти Энареи были наиболее почитаемыми шаманами у скифов. Сказал, что библиотека была выбита на бронзовых полосах древнего щита, который лежал на колоде с мумией. Потом достал из портфеля три небольшие бронзовые таблички из набора щита и сказал, что самое главное на них, и поскольку, по его убеждению, человечество пока не готово к таким знаниям, их нужно спрятать в надежное место и сохранить для потомков. Под надежным местом он понимал мою квартиру. Конечно, в нашем доме проживала вся верхушка СССР, но каждый день кого-то увозили в черном «воронке», и потому я его оптимизм разделить никак не могла. Потом мы выпили еще, и я, пожалев его, дала ему ключ от подсобки. Она примыкала к квартире, но была незаметна на первый взгляд, поскольку ее закрывала шахта лифта. Мои родители складывали туда всякий ненужный скарб перед отправкой его на дачу.

— Что было потом?

— А потом его пригласили в ЦАГИ, где он выступил с докладом и произвел настоящий фурор. На мероприятии ему аплодировал сам Каганович, которому все понравилось, и на следующий день Каменев вместе с авиаконструктором Ильиным начал вести новый проект в ЦАГИ. Потом были испытания экспериментальных моделей на базе У-2, насколько я знаю, очень успешные. Потом полный провал с моделью И-16. И та злополучная анонимка. — Тетерникова всхлипнула и достала платок.

— Скажите, а к кому еще в вашем подъезде мог приезжать Каменев?

— Вы еще не поняли? Он приезжал к своим пластинам в подсобку. Оборудовал себе там кабинет. Старый письменный стол там был, он поставил туда только настольную лампу и работал. Переводил свою библиотеку. В подсобке, чтобы я не мешала…

— Понятно. Представляю вашу обиду.

— Но не думайте, — почти вскрикнула Тетерникова, анонимку на него написала не я.

— Я знаю, — твердо сказала я, — анонимку написал ваш муж, Тетерников.

— Лева? — Маргарита Петровна побледнела так, что я даже встала, боясь, что у женщины случится обморок. — Как он мог? Как он мог? — беспрерывно шептала она, и я уже сильно пожалела, что ляпнула про анонимку…

Москва, Лубянка, ноябрь, наши дни

— Непрофессионально, Ростова, работаете, — бушевал генерал, — как это вам только в голову такое могло прийти — ляпнуть про Тетерникова?

— Я подумала…

— Ах, вы подумали? Ну хорошо, что вы еще сами пытаетесь думать! Ладно. Стенограммы допроса я читал. Многое встало на свои места. В принципе, ничего страшного не случилось. Как только к Тетерниковой пустят врача — продолжите. Вы вроде нашли контакт и нужный подход. Меня интересует в первую очередь, где сейчас находится архив; и прорабатывайте немецкий след, черт вас возьми! Если нужна помощь с архивной информацией, сразу ко мне, я подпишу все необходимые запросы. Да, Ростова, не забудьте про возможную связь Урбонас — Тетерникова. Все. Идите.

Москва, Лефортово, медсанчасть, ноябрь, наши дни

— Как вы себя чувствуете? — спросила я сразу с порога.

— Спасибо, намного лучше, — тихим слабым голосом ответила Тетерникова.

— Я вот тут вам принесла витаминов, — поставила я на тумбочку пакет. — И врач сказал, что у вас был гипертонический криз. Раньше вы страдали повышенным давлением?

— Нет, не страдала, наверное, всему виной возраст и нервы. Вы когда сказали про Леву, перед глазами все поплыло. Думала, упаду. Но теперь все в порядке, мы можем продолжить.

— Спасибо за понимание. Дело не терпит отлагательств. Речь идет о безопасности государства.

— Напомните, на чем мы остановились?

— На том, что Тетерников с Ильиным начали работать над созданием самолета-невидимки. И на Каменева пришла анонимка.

— Да. Так вот. Новую модель испытывали где-то под Воронежем. Там все прошло совсем не так, как ожидали. Самолет И-16 взлетел, пропал и не вернулся. Каганович был в ярости, он уже доложил Сталину о полном успехе эксперимента. Тетерников очень переживал, много пил и говорил, что всему виной неполный или неправильный перевод, и все время проводил на работе. Я не знаю, что там у них произошло на самом деле, но вскоре Ильина арестовали. Из конструкторского бюро Каменеву позвонила его очередная пассия, — поджала губы Маргарита Петровна, — и предупредила. Раньше он никогда не носил с собой оружия, а тут не расставался с пистолетом ни днем ни ночью. У него был наградной. До этого он держал его в сейфе. После того как арестовали Ильина, он перевез ко мне все свои рабочие бумаги и, главное, перевод скифского текста. Но он был не полный. Каменев все никак не мог его закончить. Вскоре он заметил за собой слежку и перестал ездить в Большой Гнездниковский. А потом, — Тетерникова заплакала, — потом он застрелился. А через десять минут после того рокового выстрела в приемную зашли энкавэдэшники с постановлением на обыск и арест.

— Скажите, вы не знаете, а к Каменеву никто не заходил непосредственно перед выстрелом?

— Заходил. Но я не видела кто. Девчонки сказали, какой-то капитан из НКВД.

— Капитан? Хорошо. А в приемной был кто-нибудь? Секретарша или посетители?

— Тоня, это секретарша Каменева, мне потом рассказывала, что этот капитан зашел к профессору. Они поговорили минут пять, а потом этот посетитель вышел в приемную и попросил принести две чашки кофе. Селектор почему-то не работал. Она вышла из приемной, и вот.

— А капитан куда делся?

— Тоже вышел, наверное, там такая паника началась, а тут еще энкавэдэшники приехали обыск производить, а там труп.

— Понятно. А что было дальше?

— Вечером мне в дверь позвонили. Я открыла. Мне сунули в нос какую-то бумагу, сказали, что это ордер на обыск и арест. Я плохо помню. Я была беременна, на восьмом месяце, и вся эта нервотрепка…

— Вы почувствовали себя плохо?

— Да. Они приказали мне одеться, спуститься вниз и ждать их у подъезда.

— Вам не показалось это странным? Обычно находят понятых, и обыск проводится в их присутствии, а присутствие хозяина квартиры также обязательно.

— Показалось, но я сама им сказала, что мне не хватает воздуха. И потом, куда бы я делась от них с таким животом?

— И они, такие добрые, выпустили вас одну из квартиры. Вам известно, что обыск и арест такие же следственные действия, как и прочие? Ладно, проехали, что было дальше?

— Я вышла к машине, поискала глазами «воронок», но не увидела и, решив, что машина стоит на улице Горького, хотела уже выйти туда. Но тут подъехала черная легковая машина и остановилась у другого подъезда. Я еще подумала — за кем-то еще приехали. Оттуда вышли трое и, переговорив с дежурной по подъезду, направились ко мне.

— А дальше?

— А дальше их старший, рыжий, с нерусским говором, прибалт наверное, остался со мной на улице. Потом я узнала, что фамилия его Урбонас. А те двое, приехавшие с ним, вошли в подъезд. И почти сразу раздались выстрелы. Капитан засунул меня в машину, а сам тоже бросился в подъезд.

— Хорошо. Урбонас бросился в подъезд, а что было потом?

— В квартире он открыл окно и сверху позвал водителя. Как только водитель зашел в подъезд, раздался еще один выстрел, и почти сразу из дома выбежал Урбонас, сказал мне, чтобы я молчала как рыба, и пошел вызывать своих.

— То есть, иными словами, вы хотите сказать, что Урбонас застрелил водителя?

— Ну не сам же он застрелился?

— Вас потом спрашивали, как все было?

— Да.

— И что вы сказали?

— Я сказала, что все время сидела в машине и ничего не видела. Как он и приказал говорить.

— Зачем вы солгали?

— Он сказал, что если я скажу правду, то никогда не увижу свою дочь.

— Понятно. Дальше вас отвезли на Лубянку и стали допрашивать?

— Да.

— Понятно, а что они хотели узнать? Кто был в вашей квартире и расстрелял сотрудников НКВД?

— Нет. Я сама удивилась, но меня спрашивали только о бумагах Каменева.

— Что вы ответили?

— Что понятия не имею, где эти бумаги.

— А на самом деле?

— На самом деле они все время находились в тайнике в подсобке на Большом Гнездниковском.

— А где они сейчас?

— Их у меня нет. Все рукописи Каменева и бронзовые пластины я отдала Льву еще в 1945 году.

— Это он нашел вас в Германии и сделал новые документы?

— Да. Он нашел меня через американское представительство Красного Креста в Берлине. Они же и выдали мне новые документы и привезли к шлагбауму КПП советской зоны оккупации, где меня встретил Лев.

— То есть вы утверждаете, что передали все бумаги Каменева Тетерникову и больше их не видели?

— Почему? Видела. Я вам говорила, что мы поженились в 47-м, но жить стали вместе сразу, как вернулись из Германии. Тетерников почти десять лет потратил на окончательный перевод текста. Он, в отличие от Каменева, никогда не имел способности к языкам.

— Вернемся в 1937 год. Расскажите, что было дальше?

— А дальше я родила девочку. Назвала ее Лиза в честь своей мамы. Ее сразу забрали у меня в Дом малютки. А я отправилась в лагерь в Мыюте. Самое страшное было то, что через восемь месяцев туда же приехал начальником Урбонас. Это был настоящий ад. Я даже хотела несколько раз покончить с собой. Он почти каждый день вызывал меня и насиловал прямо в кабинете. Ему доставляло удовольствие унижать меня, ведь я знала его тайну.

— Что он хотел от вас?

— Он хотел знать, где архив Каменева. А что я могла ему сказать? Предать память отца моего ребенка? Тем более я ему не верила.

— Он обещал найти вашего ребенка и помочь воссоединиться с дочерью?

— Да. Только я почему-то всегда знала, что отдай я ему архив, и в тот же день меня закопают на местном кладбище в общей могиле без опознавательных знаков. У нас умирали десятками от пневмонии, туберкулеза, разных инфекций, а лечить нас, «врагов народа», никто не собирался. Так что расправиться со мной он мог запросто. Никто бы ничего и не заподозрил. Он там был бог и царь. Хотя я и сама бы удавилась, если бы не дочь. Найти ее стало смыслом всей моей жизни.

— Как вам удалось найти ребенка?

— Мне помог Тетерников. Простите, но после того, что вы мне рассказали про анонимку, язык не поворачивается называть его по имени.

— Давайте вернемся в Мыюту. Скажите, как вам удалось осуществить побег?

— Мне помог молодой лейтенантик, заместитель Урбонаса. В соседнем бараке умерла от тубика, простите, от туберкулеза Маша Рассказова. Не дожила до УДО всего один день. Лейтенант устроил так, что я по ее документам вышла на свободу, а Рассказову девчонки зашили в брезент и похоронили под моим именем. Риск, конечно, был огромный, но Урбонаса как раз вызвали в управление, и за него на хозяйстве остался лейтенант.

— Вы не пытались разыскать после войны этого лейтенанта?

— Нет. Я знала, что он погиб под Юхновым. Свидетелем его смерти был Тетерников. Так что лейтенант этот спас меня во второй раз, рассказав Тетерникову, что я жива и под какой фамилией меня искать. Видите, как бывает, а я даже, как звали этого лейтенанта, не запомнила, — горько вздохнула женщина.

— Вернемся к архиву. Значит, вы утверждаете, что архив, равно как и элементы скифского щита, Тетерников забрал с собой в экспедицию на Алтай?

— Совершенно верно. Видимо, там черти и прибрали обратно эту проклятую железяку.

— Но на месте гибели вашего мужа и дочери рукопись и части щита найдены не были. Как вы можете прокомментировать это?

— А никак, — пожала плечами Тетерникова. — Где-нибудь лежит себе и гниет потихоньку. А может, и ваши прибрали. Тетерников говорил, что щит этот — прямая дорога к вечной жизни и богатству. Вот он и пожил… — горько улыбнулась Маргарита Петровна.

— Давайте поговорим о вашей немецкой эпопее, — как можно беззаботнее спросила я и сразу заметила, как тень пробежала по лицу женщины.

— Немцы погрузили вас в вагон и отправили в Германию. Что было дальше?

— На станции Знобь нас отсортировали, загнали в вагоны для скота и отправили в Брест-Литовск. По дороге из еды выдавали полбуханки хлеба на пять человек. Там провели дезинфекцию и отправили дальше. В декабре выгрузили в Берлине. Построили и повели. Трудовой лагерь находился в районе Баумшуленвег. Жили в бараках по 24 человека. Кормили нас брюквой, шпинатом и картошкой, на ногах мы носили деревянные колодки, а на рукаве голубую повязку с надписью «OST».

— Маргарита Петровна, старайтесь не отвлекаться на второстепенные детали.

— Хорошо, тогда спрашивайте вы.

— За какие провинности вы оказались в концентрационном лагере?

— Начиная с 44-го года нас гоняли на разбор завалов после бомбежек. И однажды в руинах мы нашли целую пачку продуктовых карточек. Но мы не знали тогда, что они погашены, и пошли с ними в магазин. Там все вскрылось, и хозяин магазина вызвал полицию. Нас отвезли в участок. А оттуда в концлагерь Берген-Бельзен в пригороде Целле. Там меня и нашел герр Baiberfell. Бобер — так его звали все наши. Он сдался в плен и работал на немцев. Но не для проформы, а по-настоящему, не за страх, как говорится, а за совесть. Я сразу узнала его. Это был водитель начальника 7-го управления ГУЛАГа. Он приезжал к нам с проверкой в Мыюту. Урбонас тогда отдал меня и еще одну девушку им на ночь. Порезвились они тогда хорошо, а я полгода в синяках ходила. Меня они отделали так, что даже Урбонас меня месяц не трогал. А в концлагере его боялись как огня, и если он забирал кого-то из барака для беседы, то этот человек никогда не возвращался. Иуда не жалел ни женщин, ни детей.

— Описать его сможете? — спросила я.

— Отвратительный тип. Высокий, под метр девяносто, на вид лет тридцать, лицо широкое, тяготеет к квадратной форме, тяжелая нижняя челюсть. Взгляд недобрый, оценивающий. Особых примет я не заметила. Ходил всегда в гражданской одежде. Имя — Валерий. Но это не точно. Да вы и сами можете все узнать в архиве. Водитель, сержант, возил начальника 7-го управления ГУЛАГа.

— Хорошо. Что он хотел от вас?

— Во-первых, он тоже сразу узнал меня и сразу пригласил на беседу. Там расспросил про меня все и неожиданно вернул обратно в барак. Через две недели у нас состоялась еще одна встреча. Он спросил, хочу ли я жить, и дал подписать несколько бумажек. В суть расписок я не вникала.

— Почему вы решили тогда, что это были именно расписки?

— Ну а что еще это могло быть, как не согласие на добровольное сотрудничество с фашистами? Он был далеко не дурак и, посмотрев мои документы, сразу все понял. Что никакая я не Рассказова, а Федорова. И сразу объяснил, что ждет меня на родине за побег из лагеря. Я все поняла.

— А что он хотел от вас?

— Вы будете удивлены, но то же, что и все. Архив Каменева.

— А откуда вообще немцы могли узнать об этих бумагах? Как думаете?

— Не знаю, — развела руками Тетерникова. — Возможно, от самого Каменева.

— Вот сейчас не поняла, поясните.

— А что тут пояснять? Вы могли бы и сами догадаться. Вы же знаете о его экспедиции на Тибет в 1932 году? Я сама там не была, но знавала одного человека, который был там и даже водку с немцами пил.

— Вы хотите сказать, что маршруты экспедиции Каменева и экспедиции штурмбаннфюрера СС Эрнста Шеффера пересеклись в Гималаях в 1932 году?

— Этого я не знаю. Но думаю, что человек, который мне это рассказал, врать бы не стал, — пожала плечами Маргарита Петровна.

— Кто этот человек?

— Теперь уже неважно. Он погиб во время войны.

— Но тогда получается, что Каменева хотели арестовать за реальную измену Родине? — удивилась я.

— А вы что же думаете, что тогда хватали людей просто так? Ошибаетесь, милочка, — разозлилась Тетерникова, — все не так просто. И НКВД, поверьте мне, вашей конторе сто очков форы дало бы. Вот так!

— Успокойтесь, пожалуйста, и вспомните, вы встречались с Бобром-Валерием, назовем его так, после войны?

— Нет. Перед освобождением лагеря англичанами он ушел с немцами. Больше я его не видела. Наверное, сгинул, нелюдь.

— Ну хорошо. Вот мы с вами незаметно и подошли к третьей части Марлезонского балета, — сказала я, доставая листок бумаги в прозрачном файле.

— Что, простите? — не поняла Тетерникова.

— Да это я так, — вздохнула я, — о своем, о девичьем. Я сейчас оставлю вам копию одной банковской выписки и пойду покурю, а вы пока ознакомитесь и соберетесь с мыслями. Вопросов у меня еще будет очень много. — С этими словами я протянула файл растерянной женщине и вышла из палаты.

Москва, Лефортово, медсанчасть, ноябрь, наши дни

— Ну что, продолжим? — спросила я, заходя в палату и взглядом оценивая произошедшие с Маргаритой Петровной перемены. Она сидела на кровати, вцепившись в матрас так, что побелели костяшки пальцев, остановившимся взглядом глядя на оконные решетки.

— Полноте вам, здесь всего второй этаж, так что, если вы решили выпрыгнуть из окна… впрочем, решетки тоже сделаны на совесть.

— Чего вы от меня хотите? — продолжая смотреть в пустоту, осипшим голосом спросила Тетерникова.

— Ну, вы ведь женщина умная и должны понимать, что сама по себе вот эта бумага, — я протянула ей копию ее согласия на сотрудничество с немцами, — особо ничего не значит. Я понимаю, что в концлагере вы оказались в условиях, в которых девять человек из десяти поступили бы так же. Но вкупе с регулярными перечислениями на ваш счет просто баснословных денежных средств ваше согласие работать на немецкую разведку приобретает совершенно другой смысл.

— Да вы с ума сошли! Вы что, думаете, что я работаю на немецкую разведку? Тоже мне, нашли шпиона! Вас, наверное, уже можно поздравить с очередным званием? — прорвало Тетерникову. — Просто неслыханно!

— Хватит ерничать! — рявкнула я, и женщина притихла.

— Вы сами сказали, что ваш непосредственный начальник и к тому же любовник Каменев работал на немецкую разведку! Я не спрашиваю вас пока, чем вы занимались на этом поприще. Я хочу знать, кто вам ежегодно 17 января, я так предполагаю, это ваш настоящий день рождения, перечисляет такие огромные деньги и, главное, за что?

— Я не буду говорить на эту тему, — отвернулась женщина.

— Хорошо. Тогда буду говорить я. Деньги вам переводит ваш приемный сын Григорий! На меня смотреть! — рявкнула я, заметив, как женщина дернулась всем телом, словно от удара электрическим током. Вы можете ничего мне не говорить, но вот этих бумаг достаточно, чтобы засадить вас на пожизненное. И это еще не все. Кроме счета в Сбере, вы имеете еще счет в… — Я взяла документ и зачитала: — «Также гр. Тетерникова М. П. имеет открытый банковский счет на предъявителя в Buterfieldg Bank, острова Кайман, Джорджтаун». Что скажете? Да поймите вы, голова ваша садовая, что вашему Григорию совершенно ничего предъявить мы не можем. И не будем. Вся это история требует всестороннего изучения и оргвыводов, которые сделают эксперты. Если рукопись Каменева с дополнительным переводом вашего мужа еще цела, ее нужно вернуть в Россию, как и элементы скифского щита, поскольку ваш муж их так и не вернул. Григорий может передать мне все это в любой точке мира. Я гарантирую, что приду на встречу одна. Если он письменно подтвердит в моем присутствии, что все эти денежные средства переводил он, то с вас будут сняты все обвинения, которых, заметьте, я вам еще даже не предъявляла. Подумайте над моим предложением до завтра. — С этими словами я встала и вышла из палаты.

Москва, Лубянка, ноябрь, наши дни

— Она согласилась? — спросил генерал Тарасов.

— Так точно, согласилась. Но говорить что-либо еще отказывается напрочь. Она чувствует себя уже вполне удовлетворительно, так что я считаю, что будет правильным отпустить ее домой под подписку о невыезде. Пусть свяжется с Григорием без свидетелей. Человек она все-таки пожилой, и дома ей будет более привычно и комфортно.

— Добрый ты человек, Ростова, всех тебе жаль, а она, между прочим, с фашистами сотрудничала! Да я бы ее за одно это своими руками задушил, — горячился Суходольский.

— Ну, во-первых, по большому счету у нас на нее ничего нет. А во-вторых, я не уверена, что сама бы выдержала все это — и войну, и потерю всех близких людей, все эти допросы в НКВД…

— А я бы никогда, слышишь, никогда не подписал бы эти бумаги, — ерепенился Мишка.

— А ты был в плену? Не был. А я была и знаю, что говорю. Все, закрыли тему. Мальчиш-Кибальчиш ты наш.

— Молодые люди, я смотрю, с субординацией у нас в отделе совсем плохо стало. Придется подтянуть дисциплину, а в качестве мотивирующего момента мне придется сегодня, для начала, проредить список премированных ко Дню чекиста, — постучал по столу Тарасов.

— Ну, товарищ генерал, День чекиста — это же святое, — сразу сбросив спесь, заканючил Суходольский.

— Я считаю, отпустить Тетерникову — раз, взять ее под плотный колпак — это два. Возможно, ее сын находится в России, но встречу он назначит, скорее всего, за границей. Это — азбука, — вернула я локомотив совещания на производственные рельсы.

— Может быть, стоит посадить в квартиру Тетерниковой пару сотрудников? Для гарантии, — предложил генерал.

— Думаю, не нужно. Не будем ее лишний раз нервировать. Достаточно внешнего наблюдения. Главное — попросите дать толковых сотрудников, а не топтунов-недоучек. И чтоб обложили квартиру плотно, как учили.

Москва, Беговая улица, д. 3, ноябрь, наши дни

— У вас нет фотографии Григория? — Мы сидели за тем же столом в профессорской столовой, что и в первый раз. Тот же сервиз на столе, тот же пирог. Когда я здесь была и разговаривала с Маргаритой Петровной? Всего три месяца прошло. Я подняла глаза. Только хозяйка постарела лет на десять. Совсем сдала.

— Вы, Наташа, удивительно забывчивы. Я уже говорила вам за этим самым столом, что у нас был обыск сразу после трагедии на Алтае, и ваши коллеги все вывезли. Все до последнего клочка бумаги. Даже памятники на кладбище пришлось без фотографий делать. Вы же были на эксгумации и видели?

— Как я его узнаю?

— Он сам к вам подойдет. Просто ждите его в китайском ресторане Red Dragon на Tауэр-роуд. Закажите утку по-пекински. Как я вам завидую. — Маргарита Петровна мечтательно закатила глаза. — Побываете на Мальте. Валетта! Это так романтично, встретиться с молодым человеком в ресторане на набережной, к которой, как ручейки, сбегаются кривые мощеные улочки старого города.

— Ну, встречаться мне придется совсем не с молодым человеком и только по работе, но город посмотрю. Я там не была. Жалко, лето уже прошло, но в море окунусь всенепременно, — ответила я, размышляя, отчего у Маргариты Петровны такое хорошее настроение. Причин для веселья вроде бы как и нет. Не задумал ли Григорий Львович какую-нибудь хитрую бяку?

— Вылетаете завтра? — как бы между делом поинтересовалась женщина.

— Нет. Сегодня вечером. На всякий случай мой телефон у вас есть. И не волнуйтесь — я обещала вам, что все будет хорошо, значит, так и будет. Я всегда держу слово. Ну, спасибо за угощение. Я, наверное, пойду, — поблагодарила я хозяйку, вставая из-за стола.

— Ну дай-то бог. И еще… он хочет, чтобы я вылетела к нему, когда все закончится.

— Не вижу никаких проблем, — улыбнулась я. — Передайте, что мы и с этим условием согласны.

— Ну дай-то бог, — проговорила женщина, уже выпуская меня на лестничную клетку и, как мне показалось, перекрестила меня в спину.

— Ну давай, курортница, — хлопнул меня по спине своей пудовой ладонью Суходольский так, что у меня перехватило дыхание. — В море обязательно окунись. —  Если успею, — ответила я и, выдвинув ручку чемодана, сказала:

— Ну смотрите, чтобы все было без проколов. Поаккуратней там с женщиной. Все-таки дама в возрасте. Не хами ей. Обещаешь?

— Обещаю, — ответил Михаил, — а тебе ни пуха ни пера.

— К черту, — пробормотала я и крепко пожала ему руку.

Мальта, Валетта, ноябрь, наши дни

Я сидела в ресторане вот уже два часа и, тупо разглядывая стоящее передо мной блюдо с уткой по-пекински, размышляла. Интересно, и как они только жрут эту гадость, думала я, глядя на кучку сухого, темного утиного мяса, разобранного к тому же на микроскопические волокна. А куда подевался весь жир? Или у них в Китае утки такие же тощие, как наши суповые куры из советского прошлого: синие, с головой и лапами, но по рупь семьдесят пять? Ужас! Я сама временами не прочь полакомиться уточкой с яблоками. Делаю это блюдо для себя, любимой, на каждый Новый год. Так ее же кушать одно удовольствие. Откусишь кусочек сочного мяса, жирок по пальцам течет, яблочком антоновкой, томленным в утином соку, догонишься — красота и вкуснятина, а тут? Тьфу! Оторвавшись от гастрономических воспоминаний, я еще раз огляделась. Ничего подозрительного. Вокруг одни китайцы, корейцы и, возможно, японцы. В них я так и не научилась разбираться. Для меня они все на одно лицо. Однако утка давно остыла, а кавалера моего что-то не видать. Поступиться, что ли, своей девичьей гордостью и самой набрать. Ого! Пять не отвеченных. Я уставилась на дисплей телефона. И все незнакомый номер. Так и есть, дурья моя голова, выходя из самолета, забыла отключить режим «в полете».

Не успела я переключить телефон в нормальный режим, как телефон дернулся и завибрировал всем своим пластиковым тельцем.

— Мадемуазель Наташа? — поинтересовался приятный мужской баритон, до того приятный, что даже не верилось, что на том конце провода не загорелый обворожительный мачо, а пожилой в общем-то мужчина.

— Да, слушаю вас, — ответила я, отгоняя наваждение. — Вы, вероятно, Григорий Львович, — перешла я в наступление. — Некультурно как-то получается…

— Простите меня великодушно. Но, учитывая ценность экспонатов, так сказать, я еще раз подумал и решил, что китайский ресторан не совсем подходящее место для того, чтобы вершить судьбы мира.

— Хорошо. Что вы предлагаете?

— Я выслал за вами машину, водитель привезет вас в порт. И на борту моей яхты мы порешаем все наши вопросы. Надеюсь, трехдневный круиз по Средиземному морю по системе «все включено» не сильно поломает ваши планы?

Я задумалась. Время у меня, в общем-то, ничем не ограничено и положа руку на сердце я была не против небольшого морского путешествия. Тем более что в приватной, так сказать, обстановке я уж точно вытащу из Григория все ответы на все оставшиеся у меня вопросы.

— О’кей, — согласилась я и отправила Тарасову условную эсэмэску со словом «утка», что означало, что первый этап операции прошел без осложнений.

Шикарный лимузин привез меня к пирсу, где в ожидании своих хозяев выстроились белоснежные красавицы яхты. По трапу мне навстречу спустился капитан в ослепительно-белом кителе. Он подал мне руку, я подняла глаза и… пропала. На меня смотрела точная копия Тетерникова, молодого. Его переснятая карточка из личного дела лежала у меня в сумочке. Но разве самая лучшая фотография способна передать все это великолепие? Безукоризненная осанка, приятный, немного смущенный взгляд голубых, с лазурным отливом, чуть раскосых глаз, короткая стрижка полубокс и губы… я даже мысленно щелкнула в воздухе пальцами, подыскивая подходящее слово — бантиком! Я никогда не встречала мужчин с такими красивыми губами, такого нежного кораллового цвета.

— Здравствуйте, — пробормотала я, отчаянно краснея. — Я — Наташа, а вы, вероятно, сын Григория Львовича. Угадала? — улыбнулась я, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет наружу.

Незнакомец ничего не ответил и не представился, а прямиком проводил меня на открытую верхнюю палубу, где был накрыт роскошный стол. Красавец отодвинул мой стул, приглашая сесть, и только после того, как я устроилась, слегка склонил голову и произнес:

— Григорий Тетерников к вашим услугам.

Хорошо, что у меня в этот момент ничего не было в руках. Например, столовых приборов или бокала с вином. В противном случае, думаю, все эти предметы вывалились бы из моих рук. Я, сделав над собой усилие, привстала из-за стола и делано рассмеялась:

— Я так понимаю, разговора не получится. Молодой человек шутить изволит. Что ж, очень смешно. Мне остается только откланяться, — проводите меня!

— Подождите, я — действительно Тетерников Григорий Львович. А, впрочем, не хотите — не верьте. Просто возьмите это, — молодой человек кивнул на внушительных размеров алюминиевый чемоданчик, стоящий у моих ног, — там то, о чем мы с вами договаривались. Только можно совет? Отправляйте диппочтой, а то не пропустят на таможне.

Я медленно наклонилась и попробовала саквояж на вес.

— Ровно 16 килограммов. Восемнадцать пластин плюс упаковка, — доложил молодой человек.

Я снова села. Упустить такого интересного во всех отношениях собеседника я, конечно же, не могла. Тем более — я напрягла зрение: точно, сомнений быть не могло — на безымянном пальце левой руки у моего нового знакомого я увидела серебряную печатку Урбонаса.

— Согласна. Но здесь, — я дотронулась до чемодана, — только щит? А рукопись?

— Рукописи, к моему большому сожалению, больше не существует. Отец ее сжег. Еще тогда, перед входом в пещеру. Но у вас же должны быть в Историческом музее специалисты, способные перевести этот текст?

— Вероятно, найдутся. Главное, что есть оригинал.

— Наташа, если вы решили остаться… а вы уже решили, не так ли? — уловив мой кивок, продолжил молодой человек. — То давайте выпьем шампанского за нашу встречу и такое приятное знакомство. Пусть вдали от родных берегов. Но кто знает, может, наше деловое партнерство перерастет в сильную дружбу.

— Я не знаю, как вас там на самом деле зовут, но предупреждаю сразу: клеиться ко мне не надо! — разозлилась я.

— Хорошо, — примирительно поднял руки молодой человек. — Тогда спрашивайте, что вас интересует. Только, прошу вас, никаких диктофонов, — попросил он и, дождавшись, пока я выложу на стол свой телефон, продолжил: — Готовы задавать вопросы? Тогда вперед!

— Григорий Львович, расскажите об экспедиции на Алтай в 1959 году. Что тогда произошло в горах?

— Для того чтобы понять, что тогда произошло, я позволю себе начать с предыстории. Когда профессор Каменев нашел этот, — молодой человек кивнул на чемоданчик у моих ног, — скифский щит, то сначала и сам не понял, какое сокровище попало к нему в руки. На бронзовых пластинах было начертано жизнеописание скифской Энареи — верховной жрицы. Суть его сводилась к следующему:

«…14-го месяца Козы, 12-го дня Земли разверзнется черная голова первой пещеры, что в восьми днях от быстрой глубокой воды, где пасутся белые лошади. И тогда вспыхнет священный и мощный огонь. Пронзит он отца и его военную дружину. И предстанет каждый из них перед почившей. И откроются врата сыну его со священным щитом, и не убоится он огня и станет мужем царевны на века. И тогда войско его останется с ним. И обретет он бессмертие, и все золото мира будет его, и не будет для него границ между миром мертвых и миром живых, между прошлым и будущим. Когда высохнет русло реки. Все сможет он…» — на память продекламировал Григорий. — Могу продиктовать под запись.

— Спасибо, это лишнее, я запомнила.

— О, professional memory?

— Да, а то через таможню не пустят, — пошутила я.

— Смешно. Я оценил. Отец рассказал мне, что если он все перевел правильно, то нам тогда ничего не должно было угрожать.

— А что правильно? И что угрожать?

— Для того, чтобы овладеть такими возможностями, мне нужно было со щитом зайти в пещеру. Но Каменев уже до нас был в этой пещере, и с ним ничего не произошло. Отец занимался переводом почти десять лет, скрупулезнейше проверяя каждую черточку на бронзе. Так вот, он понял, что пещера, которую нашел Каменев, была не той. Понимаете?

— Если честно, то нет, — ответила я.

— Как я уже говорил, в пещере мы нашли только мумию верховной жрицы Энареи. Но весь фокус был в том, что на самом деле это перенявший женский облик мужчина. А вошедший в покои усопшей должен быть тоже мужчиной. И получается неувязка.

— Ну да, мужчина не должен жениться на мужчине. Хотя в наше время этим уже никого не удивишь.

— А все потому, что Каменев ошибся! И отец нашел несоответствие. Короче говоря, должна была быть еще одна пещера с ключом. Ключ — щит. И мы нашли ее. Я бы назвал ее каменной дверью.

— Я знаю, о чем вы говорите. О каменных вратах. Справа площадка для пластины…

— Да. Мы приложили указанную пластину — высохшую реку. Но ничего не произошло. Пластина грелась, искрила, но врата не открылись. Тогда отец решил, что ошибся с датой.

— В чем была сложность?

— Видите ли, скифская пектораль, а пектораль — это большое нагрудное круглое украшение из золота, около 30 сантиметров в диаметре и весом чуть более килограмм, была найдена известным украинским археологом только 21 июня 1971 года в кургане Толстая Могила возле города Орджоникидзе Днепропетровской области. Находка была датирована 4 веком до н. э. На основе ее в 1998 году и был расшифрован древний скифский солярный календарь. Оказалось, что в скифском году 16 месяцев по 23 дня в каждом, а его структура рассчитана на 368 дней. Но скифы уже в те времена хорошо знали, что в году 365 дней. Для коррекции счета времени по своему календарю они просто не учитывали 3 дня, а именно 21, 22, 23 июня в период летнего солнцестояния. В високосный же год не учитывали 2 дня — 22, 23 июня. Время также исчисляли большими периодами по 16 лет, так называемыми скифскими индиктами, названия которых такие же, как и у месяцев года. К слову, греческий индикт был равен 15 годам. Скифы были язычниками, поэтому у каждого дня, месяца, года индикта были свои божества времени в виде различных домашних животных, которые были расположены на золотой пекторали по кругу. Всего их было шестнадцать. Новый год праздновали 21 марта, в день весеннего равноденствия, при этом отсчет времени начинали с 1 января, как по григорианскому календарю, которым мы сейчас пользуемся. Если делать иначе, то тогда на календаре парность золотых фигур пекторали не будет образовывать особый знак Иштар — похожий на букву «Ж». Ну, не буду утомлять милую барышню своими научными выкладками, скажу только, что отцу удалось, по наитию или как-то иначе, но расшифровать все правильно. И он пришел к верным выводам к 59-му году в то время, как официальная наука сформулировала скифский календарь только после находки пекторали. В общем, мы заночевали на плато, около врат. А когда проснулись утром, то увидели, что уже совсем темно, и все вокруг завалено снегом, и вообще место, где мы находились, мы не узнали. Все вокруг было другим. Мы заметили внизу на склоне какое-то движение — это группа туристов, которая ставила палатки. Мы находились в растерянности и не знали, что нам делать. Вдруг совсем рядом с нами из вершины горы вылетел огромный светящийся шар, и в его свете мы увидели вход. Мы вошли и внутри пещеры сразу наткнулись на хрустальный гроб. Помните, в точности как у Пушкина? А в гробу лежала девушка, совсем как живая. Очень молодая и красивая. Рядом стоял прозрачный хрустальный или стеклянный стакан с выдвижной створкой. Я вошел в него, закрыл дверь, и тут раздался взрыв. Мне казалось, что я лечу куда-то по ярким сияющим коридорам или туннелям, а впереди свет, ослепительный и спокойный. Очнулся я опять на Алтае. Лежал в снегу. Перед вратами. Там же вокруг лежали все члены нашей экспедиции. Увы, мертвые. Вот, собственно, и все. Единственное, что могу еще рассказать в качестве своеобразного бонуса, — туристы, ставившие палатку на склоне горы, как я потом выяснил, были из группы Дятлова, а сама гора — Холатчахль на Урале.

— Скажите, только честно, откуда у вас эта печатка?

— Это кольцо нашего проводника. Он оступился случайно, я бросился на помощь, но, увы, он все равно сорвался вниз. Я его не удержал, а перстень так и остался у меня в руке. Соскользнул с его пальца. Но да, он все равно был обречен.

— Сам упал? Ну тогда у меня тоже будет вам бонус — этот самый проводник и следователь, изнасиловавший вашу приемную мать на допросе, — одно и то же лицо.

По тому, как по-дьявольски потемнели глаза Григория, я поняла, что наши земные страсти не так уж ему и безразличны. Он долго смотрел, облокотившись на леер яхты, потом молча снял перстень с пальца и, широко размахнувшись, зашвырнул его далеко в море. Он последний раз блеснул на солнце и навсегда исчез в пучине.

— И довольно об этом. — Григорий провел рукой по леерам, стряхивая невидимую пыль.

— Хорошо, — пожала я плечами, — Григорий Львович, а вы знаете, что случилось 20 декабря 1945 года? На квартире Каменева? Там при невыясненных обстоятельствах при проведении липового обыска погибли трое немецких агентов, переодетых в форму НКВД? Их положил ваш отец?

— Да, — ответил Григорий, — ему нужно было найти архив и пластины. А где находится Мария, он тогда не знал, и, поскольку при обыске ничего не нашли, у него не было другого выхода, как навестить старую квартиру профессора, по счастью так и стоявшую опечатанной. Зашел, а там эти. Отец ведь всю войну прошел во фронтовой разведке. Ну и положил их там, как кутят, — не без гордости рассказал Григорий.

— Скажите, вам известно, как к американцам попали сведения об экспедиции на Алтай профессора Каменева?

— Им передал часть сведений отец. В обмен на свободу моей приемной матери.

— Так я и поняла, но что произошло в Чили? — С этими словами я выложила на стол фотографии, полученные от Тарасова.

— Мест высадки «Звездного десанта» было четыре, по сторонам света. Алтай, Чили, Египет и Китай. Так что еще две жрицы ждут своих суженых.

— Две? А что, у вас появился конкурент?

— Да, чилийская принцесса дождалась своего героя. Я с ним уже встречался.

— И как вы поладили?

— Пока все в порядке, спасибо за заботу.

— Да какая там забота, — махнула я рукой. — Ну, а ваш эксперимент на Алтае удался или нет?

— Посмотрите на меня, и вы все поймете. Я действительно тот самый Григорий Тетерников, ушедший в экспедицию на Алтай в ноябре 1959 года. Но не это главное. Понимаете, на самом деле все намного сложнее, чем вы себе представляете. Мир, ну, тот, в котором мы с вами сейчас живем, намного сложнее. И сейчас он, как никогда, нуждается в руководстве.

— Я думала, с этим, правда, худо-бедно, но как-то справляется наше правительство.

— Все так. Но чем дальше человечество идет по пути IT-прогресса, тем больше наш мир начинает напоминать компьютерную игру. А все игры так или иначе нуждаются в администраторе.

— То есть вы хотите сказать, что кто-то наверху должен следить за соблюдением правил этой самой игры?

— Да. При современном уровне коррупции и огромной скорости распространения информации мы уже не можем делегировать многие функции управления простым смертным. Причем это касается не только управления каким-либо государством, а Вселенной в целом.

— Я, кажется, начинаю понимать, к чему вы клоните. Но ведь все мы со школьной скамьи знаем, что Вселенная существует в строго научном поле, и неважно, как мы его называем — термодинамика или относительность. Так что правила, по которым живет Вселенная, имеют строго научное обоснование и давно известны ученым. И правила, и законы эти неизменны и незыблемы. То есть если бы не было, к примеру, Ньютона или по какой-либо причине его труды не дошли бы до наших дней, то кто-нибудь другой вывел бы эти физические законы, ведь они не подвластны никаким администраторам. Даже бессмертным. Так что законы эти невозможно подстроить под «себя».

— Ну, я бы не стал так самонадеянно утверждать, что ученым известны все законы Вселенной. И потом. Все зависит от того, как на это все посмотреть. Ведь возможно, что еще до Ньютона закон всемирного тяготения открывался не раз… Всему виной верные солдаты Ватикана — иезуиты, которые в свое время оказались самым грозным оружием Древнего Рима. В интересах папы они расползались по миру, как тараканы, и плодили ложь, возводя ее в ранг исторических событий. И спустя всего год после запрета ордена иезуитов китайский, а тогда еще Ханьский император Цяньлун начал сбор всех книг, когда-либо печатавшихся в стране. Между 1774 и 1782 годами изъятия проводились 34 раза, в результате была собрана огромная библиотека, состоящая из 172 626 томов, которая в подавляющем большинстве была переработана и выпущена вновь в уже новой редакции. Совершенно новой! При этом 6766 наименований были почти полностью уничтожены и остались потомкам только в виде аннотаций в каталоге, потому как не укладывались в новую концепцию истории Китая. И так поступали со знаниями практически во всех странах. В итоге мы имеем то, что имеем. Но в последнее время мир изменился до неузнаваемости, и обмен информацией упростился просто невероятно. Теперь переписать историю или скрыть от человечества что-либо чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно. И Вселенная теперь нуждается в защите и должна идти другим путем, поскольку человечество порой просто не готово получить какие-то знания. Мы, администраторы, и призваны оградить мир от этих несвоевременно появляющихся знаниях, которые без преувеличения могут погубить все живое на земле.

— Возможно, вы и правы. Ведь даже порох изобретался несколько раз, прежде чем стал широко применяться. Причем огнестрельное оружие очень быстро из охотничьего превратилось в оружие массового убийства, послужило причиной огромных человеческий жертв.

— В сущности, вам дозволено вычислять только существующие принципы работы реальности. А что всегда дает правильный результат при вводе корректных входных данных? Правильно, компьютерный алгоритм. Ведь еще древние философы были убеждены в том, что физические законы точны и нерушимы по причине того, что были запрограммированы. Поэтому, когда ученые делают открытие какого-либо закона, человечеству просто достается еще один кусочек математического кода, и не более того…

— О, вы намекаете на гипотезу о «Матрице»? Ну, действительно, согласно Канту, некая «вещь в себе», лежащая в основе воспринимаемых нами образов, может существовать в реальном мире, но познать нам ее до конца не дано. Да и Платон еще несколько тысяч лет назад в своем «Мифе о пещере» предположил, что все, что мы видим, вполне может быть нереальным. А французский мыслитель Декарт вторит ему, утверждая, что ничто, что мы видим и чувствуем, не верно, кроме нашего сознания, и выдвинул гипотезу, что «какой-то злокозненный гений, весьма могущественный и склонный к обману», заставил нас воспринимать физический мир как реальность, в то время как воздух, земля, звуки не что иное, как «ловушки, расставленные подлецом». Сразу скажу, что лично я, как человек с академическим медицинским образованием, в это не верю.

— Ну а вы никогда не задумывались, почему все физические величины так подозрительно подходят для человека? Согласитесь, если физические законы были бы чуточку другими, жизнь на Земле не смогла бы существовать…

— Конечно, не смогла бы прежде всего зародиться. А так, при совпадении многих факторов, она все-таки возникла. И что в этом странного?

— Так, может быть, наша Вселенная просто поддельная? Не более чем симуляция, умело запущенная в лаборатории неким могущественным существом? — усмехнулся Григорий.

— Подобная интерпретация физических законов не более как современное восприятие окружающего мира, навеянное IT-прогрессом. Вспомните, как в эпоху классической механики того же Ньютона некоторым ученым Вселенная представлялась часовым механизмом, а позже, еще на заре компьютерной эры, Вселенную рассматривали как некое хранилище информации? Так что мимо, уважаемый Григорий, или как вас там. Весь этот псевдонаучный бред о Матрице не что иное, как нелепая попытка описать Вселенную компьютерными терминами ХХI века! — улыбнулась я.

— Понимаю вас. Мир кажется слишком реалистичным, чтобы быть иллюзией. Ведь так? Тяжесть кружки кофе в руке, волнующий запах кофе, тихий шелест морских волн за бортом яхты. Даже любимая собака! Как можно подделать все это так реалистично? И тем не менее. Задумайтесь, еще сорок лет назад человечество использовало двоичный код «0» и «1» и хранило информацию на бумажных перфокартах. А сегодня? Разработчики игр делают потрясающие по своей реалистичности виртуальные вселенные, так, может, в скором времени будут созданы виртуальные миры, которые вы — люди — будете воспринимать как абсолютную реальность? Так почему бы не допустить, что некто уже создал эту самую виртуальную, неотличимую для людей от реальной игру?

— Предположим, вы правы, — задумалась я, — но какой прок от такой сложной игры? Не для нас, а для создателей, разумеется?

— В том-то и дело, что эта сложная игра написана вовсе не для людей. Человечество не более чем массовка, призванная быть исключительно фоном. А чтобы игра была интереснее, создатель позволил людям даже иметь некоторую иллюзию выбора. Но это тоже не более чем иллюзия.

— Так кто же они, эти невидимые нам вершители наших судеб? Почему мы не видим их и не знаем, чего они хотят?

— Я не рекомендовал бы вам искать встречи с ними. Это сверхлюди, которые играют совсем по другим правилам. А законы… Законы писаны не для них, а для вас. Но… пока существует Матрица — живите в свое удовольствие, стараясь не нарушать правил Системы, а то она накажет, и не потому, что плохая, а потому, что так запрограммирована…

— Ну ладно — почти убедили. Ну а все-таки, каково это, быть бессмертным? — спросила я с улыбкой, прекрасно понимая, что меня продолжают разыгрывать.

— А знаете что, давайте спустимся вниз, в каюту, и я вам покажу еще кое-что. Пойдемте, и вы узнаете, каково это на самом деле — быть бессмертным и счастливым.

— Сомневаюсь, что у меня получится, — пробормотала я, вставая из-за стола. — А что, можно попробовать?

— Пойдемте, пойдемте.

Мы спустились в каюту, и Григорий предложил мне присесть на угловой кожаный диван. Потом он подошел ко мне и пристально посмотрел в глаза. Мне сначала показалось, что две тоненькие, красного цвета молнии вонзились мне в переносицу, и я стала медленно заваливаться на спину, но не на диван, а просто в воздухе, принимая горизонтальное положение. Оставаясь в полном и нисколько не затуманенном сознании, я, левитируя, поплыла по комнате, и вдруг мое тело пронзила настоящая сладострастная судорога. Она постепенно, клеточка за клеточкой, овладевала моим телом, подбираясь к самому мозгу. Я сотрясалась в конвульсиях, и все мое естество было распахнуто навстречу этому небывало прекрасному и трепетному чувству. Я, подобно космонавту на орбите, летала и кувыркалась по каюте, буквально утопая в этом океане всеобъемлющего, непередаваемого счастья. Это продолжалось довольно долго, потом Григорий хлопнул в ладоши, все прекратилось, и я в изнеможении упала на диван.

— Ну как, понравилось? — весело поинтересовался Григорий.

— Что это было? — хриплым голосом прошептала я.

— Вот видите, то, что люди называют счастьем, не идет в никакое сравнение с тем, что подразумевает под этим определением Вселенная. Вы, простые смертные люди, подвержены многим порокам, вами управляют примитивные инстинкты, унаследованные от животного мира, и, главное, вам приходится постоянно бороться за свое место, комфортное, как вам кажется, место в Матрице, за хорошего партнера, попросту говоря, бороться за выживание. Потому как внутренний мир каждого человека соткан из множества кластеров и в нем присутствуют как зоны комфорта, а их меньшинство, так и зоны тревоги и дискомфорта — их как раз абсолютное большинство. Вы пытаетесь изменить свой собственный мир к лучшему, не догадываясь о том, что это попросту невозможно. Потому что вы так запрограммированы! И каких бы высот в этом насквозь порочном мире вы ни достигли, все равно ваш внутренний мир дискомфорта будет глодать вас изнутри. И избавиться от него не помогут ни деньги, ни слава, ни власть. Чем больше вы будете получать от Матрицы, тем больше будет страх все потерять.

— А вы чувствуете себя счастливым?

— Абсолютно.

— Но ведь вы прокляты. Неужели вы не понимаете этого? Вы потеряли все. Абсолютно все. Принцесса Укока взамен забрала у вас все, что вы когда-то любили. Родной город, любимую работу, отца, любимую девушку, наконец. Вы не скучаете по ним?

— Нет. Я не согласен с вами. Вечная жизнь — это не проклятье, а великий дар. В любой момент я могу вернуться в самые счастливые мгновения той, прошлой жизни и прожить их снова и снова, и так до бесконечности.

— Как это — вернуться?

— Очень просто. Например, если меня будут волновать воспоминания о Лизе, я всегда могу вернуться в тот самый счастливый для нас с Лизой момент и пережить его снова, как в первый раз. Понимаете? Ну, первую ночь, например, так понятнее?

— Теперь понятно. Ладно. Пойдемте наверх — только, если можно, мне нужно сходить сначала в душ, а то я вся пахну чем-то, — смутилась я.

— Вы, Наташа, пахнете настоящим женским счастьем, ни с чем ни сравнимым нектаром удовольствия и наслаждения. Душ справа по коридору. А я жду вас на верхней палубе, — улыбнулся он.

Я кивнула и пошла в душ. Первым делом я стянула с себя мокрое насквозь белье. Но как это было хорошо! До сих пор ощущается легкость и гибкость во всем теле. Нет, право слово, кажется, помолодела я лет на двадцать, не меньше. Хоть какая-то польза от этих администраторов.

Я еще долго стояла на пирсе и смотрела на Григория и машущую мне на прощание Маргариту Петровну, которых уносила все дальше в море большая белоснежная яхта. С каждым мгновением две машущие мне фигурки на верхней палубе становились все меньше и меньше, пока совсем не растворились на горизонте. Но я прекрасно знала, что проклятье принцессы Укока еще даст о себе знать. Оттого Григорий и показался мне таким несчастным. Ему предстоит пережить еще одну потерю — приемную мать. Да, странная это штука — жизнь… Ну, а у меня, слава богу, через три часа самолет. Ведь я все еще живу в Матрице. В кармане звякнул и замолчал телефон, возвращая меня к действительности.

— Ростова, ты там долго по заграницам прохлаждаться собираешься? — раздался в трубке недовольный голос генерала Тарасова.

— Сегодня вылетаю, — коротко ответила я.

— Посылка уже прибыла на место. Посольские расстарались. Что удивительно, на этот раз даже без пинка под зад. Так ты скоро? А то вся работа стоит, да и Суходольский весь изнылся, что одному ему работать приходится…

Москва, Шереметьево, Острожное, Марсалам, Хургада, 2021