Нунивак

10. УТОЮК

После бурного собрания, на котором по настоянию Таю обсуждалось будущее Нунивака, решили послать в районный центр делегацию.

Солнечным ясным днем из Нунивака выехали две упряжки в Мэйныным. На передней ехал Таю, за ним на сдвоенной упряжке Утоюк и представитель преклонного поколения — старик Матлю.

На нарте Таю лежали подарки, предназначенные для выздоравливающего в районной больнице Амирака: один сверток от Нели Муркиной, другой приготовила Рочгына.

Нет лучшего времени для путешествий на нарте, чем ранняя весна! Дни длинные, солнце долго бродит по небу, ласково оглядывая землю, как путник, возвратившийся на родину после долгого отсутствия. Всё интересно, хочется заглянуть в самые заветные уголки. Солнечным светом наполняются угрюмые ущелья, забитые слежавшимся снегом и льдом. Живительные лучи пробивают толщу сугробов, оттаивая застывшую землю, ветви стланика наливаются и набираются сил и тянутся навстречу свету.

Небо такое яркое и синее, что даже снег кажется подсиненным, снежинки блестят, как драгоценные камни.

Воздух ходит волнами и обманывает непривычный глаз. Вот показался человек на дороге с поднятой рукой. Он ведет себя странно: стоит неподвижно, как замерзший. До него далеко, человек едва возвышается над сугробом. Однако не успевают собаки сделать и десятка шагов, как фигурка превращается в сухой стебелек, торчащий из-под снега. Росту у него от силы на палец.

Наст крепкий. Солнце слепит глаза, но ещё ничего не может поделать со снегом. Многими месяцами накопленный холод трудно изгнать из земли. Собаки бегут дружно — их не надо понукать: в такую погоду для них тащить нарту — одно удовольствие.

И седоку тоже неплохо. Можно задремать, прилечь на нарту, подставив иссеченное морозным ветром лицо горячим лучам.

Иногда собаки начинают проявлять беспокойство. Они поднимают морды и озираются по сторонам. Черные кончики носов обретают необычную подвижность и трепещут, с шумом втягивая воздух: где-то близко оленье стадо. Нарты несколько раз проехали через широкие, вспаханные тысячами копыт оленьи пути — колхозные стада направлялись на отел.

К концу длинного дня, когда солнце зажгло на ледяных вершинах гигантские костры, нарты спустились на лед залива, а ещё через час путники въехали на широкую улицу районного центра.

По привычке Таю направил упряжку к большому дому с флагом на крыше. Здесь помещались райисполком и райком партии. Перед крыльцом на колу торчал непонятный знак — перечеркнутая буква в красном кружке.

Остановив упряжку у столба и привязав к нему потяг, Утоюк и Таю вошли в помещение, поручив Матлю сторожить собак. Кабинеты уже были закрыты, только в приемной секретаря райкома горел свет.

Дежурный по райкому позвонил в гостиницу.

— Места для вас будут, — сказал он, — а упряжку можете привязать на берегу залива — там специально отведена площадка.

Таю и Утоюк поспешили на улицу: надо ещё накормить собак и самим устроиться, а время позднее.

Возле нарт стоял милиционер и о чем-то громко разговаривал со стариком.

Матлю размахивал руками и пытался перебить разгневанного стража порядка.

— Что случилось? — спросил Таю, подойдя к нартам.

— Это ваши упряжки? — кинулся к нему милиционер.

— Наши, — ответил Таю.

— Вы что, знак не видите? — сердито спросил милиционер.

— Какой знак? — пожал плечами Таю.

— Этот, — милиционер показал на кол, к которому были привязаны собаки. — Стоянка транспорта запрещена! За нарушение штраф!

— Мы этого не знали, — невозмутимо ответил Таю, отвязывая потяг. — Не по-русски написанное мы не понимаем.

— Владельцы транспорта должны знать правила уличного движения, — назидательно сказал милиционер. — На первое время прощаю.

Он едва успел отскочить от нарт, но все же приложил руку к козырьку.

В гостинице было тесно. Все уже спали. Лохматая дежурная сердито подала горячий чайник, подождала, пока гости не напились, и повела в комнаты.

Кровать Таю оказалась против окна. Это неприятно — скоро поднимется солнце и разбудит его.

Лежа в непривычной постели, Таю думал о завтрашнем разговоре. На собрании в Нуниваке, к удивлению Таю, прямых противников переселения не оказалось. Голоса разделились поровну: одни были за переезд в «Ленинский путь», другие за то, чтобы строить новый Нунивак в удобном месте. Последние считали, что эскимосы не должны смешиваться с чукчами. Таю пришлось снова взять слово и объяснять землякам, что строительство нового поселка отодвинет срок переселения — всё надо будет возводить заново: школу, пекарню, магазин, почту, амбулаторию… Но потом Таю разгадал хитрость сторонников строительства нового Нунивака. Если переселение в «Ленинский путь» — дело быстрое, то когда ещё выстроят новый поселок! За это время может многое измениться. Упорным противником слияния чукотского колхоза с эскимосским был председатель Утоюк. Главным его доводом было то, что якобы национальная политика не рекомендует сливать колхозы разных национальностей. Где Утоюк откопал такой тезис? Может быть, он прав? Всё же учился в окружной партийной школе. А как же быть с дружбой народов? Выходит, дружба дружбой, а вельботы врозь? Почему же тогда дети не чувствуют себя ущемленными в своих национальных чувствах в «Ленинском пути»? Они тоже происходят от эскимосов, и в их жилах течет кровь настоящих морских охотников…

Едва Таю смежил веки, как солнце своими лучами разбудило его. Он поднялся, начал одеваться, но тут его взгляд упал на человека, спящего на соседней кровати. Что-то очень знакомое было в его облике. Таю старался вспомнить, где его видел, но не мог. Придется дожидаться, пока он не проснется. Спящий человек совсем не такси, когда бодрствует.

Солнечный луч добрался до лица соседа по кровати и коснулся ресниц. Лицо спящего нахмурилось, приняло осмысленное выражение. И тогда Таю отчетливо вспомнил давние дни: маленькую комнату — кабинет секретаря райкома, заполненный махорочным дымом, и согнутую в надрывном кашле над столом фигуру Владимира Антоновича.

Владимир Антонович открыл глаза и снова зажмурился от непривычного яркого света.

Таю тихонько засмеялся и спросил:

— Отвык от нашего солнца?

Владимир Антонович взглянул на Таю. В его глазах блеснуло солнце, он широко улыбнулся и медленно произнес:

— Если не ошибаюсь — Таю?

— Не ошибаешься, Владимир Антонович, — сказал Таю.

Бывший секретарь райкома соскочил с кровати и обнял эскимоса.

— Сколько лет прошло!

— Как твое здоровье? Ты уезжал насовсем? — спросил Таю.

— Здоровье пока не беспокоит, — весело ответил Владимир Антонович. — Но погибал. По-настоящему погибал. Очень тосковал по Чукотке, по северу. Ходил по разным докторам, добрался до одного ленинградского профессора. Он осмотрел меня и говорит: «Вы человек ещё молодой, и лечить вашу болезнь надо там, где она вас схватила…» Как будто он читал мои мысли! Вот уже второй год работаю инструктором областного комитета партии. Давно собирался в ваши края, то есть в наши. В районе уже несколько дней, а привыкнуть не могу — очень всё изменилось. Вчера вернулся из Лорино — ничего от старого селения не осталось. Да и здесь, в районном центре, узнаю только два-три домика, а все остальное — новое… Пришел в райком и первым секретарем вижу своего бывшего ученика, боевого комсомольца, а теперь товарища Каля! Думали мы с тобой когда-нибудь, что эскимос станет секретарем райкома и будет руководить населением на территории, превышающей иную великую державу?..

В столовую завтракать пошли вместе. Утоюк, увидев Владимира Антоновича, долго удивлялся. Матлю глубокомысленно заметил, что это закон жизни, когда встречаются старые друзья, и не худо бы по такому знаменательному поводу опрокинуть чарку.

Владимир Антонович засмеялся и сказал старику:

— Обязательно выпьем! Сегодня же вечером. В новой столовой.

В светлом просторном зале столовой стояли легкие столики и такие же стулья. Утоюк по-хозяйски осмотрел мебель и сказал:

— Такую бы нам…

Пока Таю и Владимир Антонович заказывали завтрак, старый Матлю обошел обеденный зал и остановился у стены возле красочных картин в застекленных рамах. «Печень здорового человека и печень алкоголика», — удивляясь, прочитал шепотом Матлю и перевел взгляд на другую картину. «Сердце здорового человека и сердце алкоголика», — гласила надпись под ней. Изображения были очень удивительные. Матлю стало нехорошо, и он поспешил за стол.

За завтраком продолжался обмен воспоминаниями.

— Если времени у меня хватит, — сказал Владимир Антонович, — я обязательно заеду в Нунивак. Вот, наверное, где произошли большие изменения! До сих пор забыть не могу эти узкие тропинки в скалах, жилища, похожие на звериные норы… И как только люди жили в таких условиях? Раньше это казалось само собой разумеющимся, а теперь — поверить трудно…

Таю уже открыл рот, чтобы сказать Владимиру Антоновичу, что Нунивак остался прежним селением — ничего в нём не изменилось, как Утоюк перебил его:

— Владимир Антонович, вы уж приезжайте на следующий год. И не в Нунивак, а в «Ленинский путь». Мы туда переселяемся.

— Вот как! — удивился Владимир Антонович. — Интересно.

— Вы знаете, — продолжал Утоюк, — на какой крутизне расположен Нунивак? Для того чтобы поставить даже маленький дом, надо вырубить в скалах фундамент. Но и с таким трудом поставленный дом — хорошая добыча для настоящего ветра… Раньше для эскимоса не было лучшего места, чем Нунивак. Чукчи завидовали нам — Берингов пролив близко, пути морских зверей проходили у порога наших жилищ. Сами знаете, в какое время жили. У человека была самая главная мечта: всегда быть сытым, не сдохнуть с голоду. Голод был страшнее всяких болезней… Теперь не одна еда нужна человеку. К чему цепляться за скалу, полувисеть на ней? Можно переселиться в другое место, поставить хорошие дома и жить по-человечески. На охоту ведь на моторных быстроходных вельботах ходим, не то что, как прежде, на веслах… А что в «Ленинский путь» переезжаем, это понятно: там многие наши дети живут. И люди там нам родные — сколько народу перемешалось, живя рядом…

Таю с едва скрываемой радостью слушал речь Утоюка. Председатель колхоза говорил то, что годами вынашивал Таю, о чем они подолгу и ожесточенно спорили. Выходит, всё же Таю удалось убедить своего друга.

Утоюк кончил говорить. Владимир Антонович внимательно его выслушал и повернулся к Матлю.

— А как же старики? Не против переселения? — спросил он.

Матлю, ещё не совсем оправившийся от созерцания ужасных картин, равнодушно ковырял вилкой в тарелке. Вопрос Владимира Антоновича застал его врасплох, и старик уклончиво ответил:

— Мы всегда голосуем «за».

После завтрака Таю решил навестить брата в больнице. Со спутниками договорился встретиться в райкоме.

Районная больница находилась на краю поселка. Длинное здание загибалось в виде буквы «Г», и во дворике по случаю солнечного дня гуляли выздоравливающие. Они с любопытством уставились на Таю, гадая, к кому пришел эскимос с внушительными свертками в руках.

— Таю! — услышал он голос брата.

Амирак сидел на скамейке. Он был одет в неопределенное больничное пальто и ватную шапку с ушами. Туго затянутая рука согнутой палкой торчала перед грудью. Лицо его побледнело, потеряло красноту обветренной морозом кожи.

— Иди сюда, Таю, — позвал Амирак брата.

Таю подошел и сел на нагретую солнцем скамью. Он не знал, с чего начать разговор. Всю жизнь он считал брата младшим, а себя обязанным поучительно разговаривать с ним. Но теперь перед ним был взрослый человек. Таю покряхтел, огляделся, подыскивая нужные слова.

— Вот прислала Неля, — наконец произнес он, подавая сверток. — А это от нас с Рочгыной…

— Зачем? — сказал Амирак, пряча благодарную улыбку. — Я не нуждаюсь ни в чём. Мне тут присылают из «Ленинского пути». А письма от Нели нет? — робко спросил он.

— Вот совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Таю, он пошарил в кармане и вытащил смятый конверт.

Амирак взял письмо и положил на колени. Видно, ему не терпелось поскорее раскрыть его и почитать. Таю, понимая состояние брата, скороговоркой перечислил домашние новости.

— Всё же приняли решение переселиться в «Ленинский путь», — сообщил он под конец. — Сейчас я должен идти в райком. Будем обсуждать. Нас обком поддерживает. Помнишь, был у нас до войны секретарь райкома Владимир Антонович? Он теперь в обкоме работает. Одобряет наше решение.

— Я тоже одобряю, — шутливо сказал Амирак и бросил взгляд на письмо.

— Ну, я бегу в райком, — сказал Таю и поднялся со скамейки… — Поправляйся, приезжай.

— Скоро обещают снять гипс, — ответил Амирак. — Зайди перед отъездом, захвати письмо.

— Обязательно, — пообещал Таю. — Ты пиши быстрее. Может быть, сегодня к ночи уедем. Смотри, как солнце греет. Днем снег будет липнуть к полозьям.

Таю зашагал к райкому, с беспокойством поглядывая на небо. Весна что-то в этом году торопится. Если пролив раньше обычного очистится ото льда, можно после Первомая выходить на промысел.

В кабинете секретаря райкома его уже ждали. За столом сидел Каля, эскимос из селения Чаплино. Он листал какие-то бумаги и одновременно слушал Утоюка. Когда председатель нунивакского колхоза закончил свою речь, Каля спокойно сказал:

— Мы давно ждали от вас этого… Понимали, что нелегко расставаться с обжитой землей, поэтому и не торопили. А сейчас мне остается только приветствовать ваше решение… Товарищу Кэлы ещё не сообщали об этом?

— Нет, — ответил за Утоюка Таю, — пусть порадуется в праздники: Первого мая пошлем ему телеграмму.

Когда эскимосы вышли из райкома, Матлю разочарованно произнес:

— И это всё? Я-то думал, что райком — это умные беседы с утра до вечера: совещания, заседания… И одной трубки не успел выкурить…

— Разве плохо, когда дело решается без лишних разговоров — быстро? — спросил его Таю.

— Но всё же это учреждение… Конечно, к примеру, на море не станешь попусту болтать, если есть зверь… А здесь обстановка располагающая — мягкие удобные сиденья, большущие часы и графин на отдельном столике для утоления жажды, — ответил Матлю.

Остаток дня нунивакцы посвятили магазинам.

Таю купил большой эмалированный таз — о таком давно мечтала Рочгына. Утоюк долго приценивался к радиоприемнику.

— Может быть, купить? — посоветовался он с Таю.

— Смотри сам, — ответил Таю. — Только ведь электричества в Нуниваке нет, как ты им будешь пользоваться?

— Не для Нунивака я его покупаю, — сказал Утоюк. — В будущем собираюсь им пользоваться в «Ленинском пути».

— Я бы тебе не советовал его брать сейчас, — деловито сказал Таю. — Ехать нам на нарте, можно растрясти — вещь хрупкая. Ещё ведь не скоро переедем, успеешь купить получше.

— Пожалуй, ты прав, — сказал Утоюк, отходя от прилавка.

— Что вы понимаете в приемниках? — обиженно бросил им вслед продавец.

Вечером перед отъездом пошли попрощаться с Владимиром Антоновичем в районную столовую. Дело в том, что после шести вечера рядовое предприятие общественного питания превращалось в некое подобие ресторана с подачей спиртных напитков.

Трое эскимосов заняли столик в углу. Вскоре к ним подсел Владимир Антонович. Заказали обильный ужин на дорогу и немного вина.

Таю обратил внимание на то, что старый Матлю как-то странно озирался по сторонам и пытливо оглядывал стены.

— Мух ищешь? Ещё рано. Да и чистота не та, что в старой столовой, — сказал Таю.

— Не мух ищу, а картины, — ответил Матлю.

Действительно, со стены куда-то исчезли плакаты, которые здесь висели утром. Правда, Таю не разглядел, что на них нарисовано.

— Вот они! — радостно крикнул Матлю и показал в угол.

Возле печки, прислоненные лицом к стене, на полу лежали плакаты.

— А что на них нарисовано? — с любопытством спросил Таю.

— Не стоит смотреть, — махнул рукой Матлю. — Вредные картины. Им висеть в больнице, а не в столовой…

Владимир Антонович расхохотался и объяснил Таю и Утоюку содержание плакатов.

— На вечер, чтобы не сбить коммерции, заведующий столовой снимает их со стены, — пояснил он.

Все громко засмеялись.

Когда вино разлили по стаканам и Владимир Антонович провозгласил тост за лучшее будущее Нунивака, Таю подмигнул Матлю:

— Может, не станешь пить?

Матлю покосился в угол и храбро ответил:

— Теперь не страшно…

Около полуночи собаки спустились на залив. Было светло и тихо. Подмерзший наст отлично держал упряжки.

Таю и Утоюк сидели вместе, на второй нарте разлегся захмелевший Матлю. Он пел неразборчивую пьяную песню, заставляя оглядываться собак.

— Я рад за тебя, Утоюк, — сказал Таю. — Хочу признаться тебе: боялся я. Боялся, что переселение положит конец нашей давней дружбе… А сегодня в райкоме я вспомнил тебя таким, каким ты был много лет назад, когда Владимир Антонович вручал нам наши партбилеты. Будто сбросил ты много лет и снова стал молодым…

— Подожди, Таю, — мягко прервал его Утоюк. — Ты помнишь, в прошлом году, когда мы возвращались после песенного праздника в «Ленинском пути», что ты мне сказал?

Таю наморщил лоб, вспоминая.

— Тогда ты мне сказал, что познал секрет долгой молодости: пока у человека мысли направлены в будущее — он молод, сколько бы ему лет ни было… Вот так, Таю, я не хочу считать себя стариком, — торжественно произнес Утоюк.