Нунивак

13. ВЕТЕР ГОНИТ СТРУЖКИ

Таю удивился, не найдя в толпе встречающих Кэлы.

— Где председатель? — спросил он заведующего клубом Куймэля.

— В конторе, — ответил заведующий. — Несчастье у них там.

— Что случилось? — встревожился Таю и, не дожидаясь ответа, заспешил в колхозное правление.

Сердце снова напомнило о себе острой болью. Чтобы отвлечься, Таю осматривался вокруг и с радостью замечал новые постройки, протянувшиеся длинной улицей. Встречный ветер гнал легкие стружки, остро пахнущие живым деревом.

Около правления толпились люди. Торопливо кивая в ответ на приветствия, Таю вошел в контору и увидел низко наклоненную над столом черноволосую голову Кэлы. Рядом на стуле сидел понурый Амирак. Лицо его выражало скорбь, уголки рта были опущены, и от этого губы казались длиннее и тоньше, чем на самом деле.

Кэлы поднял голову на вошедшего.

— А, Таю, — тихо произнес он. — Здравствуй! Извини. Несчастье тут у нас.

— Слышал, — сочувственно сказал Таю и сдернул кепку с головы. — Кто умер?

— Мальчик, — тихо ответил Амирак. — По мой вине.

Словно длинной иглой проткнули сердце Таю, и он схватился за грудь.

— Чей то мальчик был?

— Колхозный, — печально отозвался Амирак. — Я отказывался от него, но вот он настоял. — Амирак показал на председателя.

Кэлы поднял голову, что-то дописал на листе, лежащем перед ним.

— Подпиши, — подал он ручку Амираку.

— Большой был мальчик? — осведомился Таю.

— Целую упряжку заменял, — ответил Кэлы. — Сильный был, стройный…

— Да кто умер! — вскричал сбитый с толку Таю.

— Мальчик, — ответил Кэлы, забирая листок у Амирака. — Конь. Купили мы его у Чукотстроя. Большие деньги заплатили. Думали, помощником будет, а вот он его сгубил.

— Уф! — облегченно вздохнул Таю. Боль уходила из груди. — Я-то думал, что человек умер…

— Мальчик заменял на подвозе кирпича восемь человек! — обиженно сказал Кэлы.

— Отчего он умер? — спросил Таю.

— Вот спроси у него. А еще звание зверовода дали! Доверили коня, а он, — Кэлы сокрушенно махнул рукой.

— Да ведь никто не сказал, как надо с ним обращаться! — слабо защищался Амирак. — Я смотрел: придет он усталый, вся спина мокрая, а накормить нечем. Трава сухая, зернышки какие-то — разве это еда для настоящего зверя? Мои чернобурки и песцы вон сколько мяса съедают, а он только воду пил… Ведрами ему таскал. Жалко мне его было. Стал потихоньку прикармливать: травы и зерна поменьше, мяса побольше. Отворачивался. Да ведь и человек не ко всякой пище сразу привыкает. Думаю, поголодает, поймет. Траву и зерна совсем перестал давать. Скучный стал, а потом и помер…

— Кони мяса не едят, разве тебе это не было известно? — сердито спросил Таю.

— А откуда об этом знать? Зубы у него — во, как у моржа! — показал руками Амирак.

— Ладно, ты иди, — сказал Кэлы звероводу. — Мы тут на правлении подумаем, что с тобой делать.

Амирак ушел. Глядя на его спину, можно было понять: зверовод искренне переживал гибель коня.

Когда дверь закрылась за братом, Таю спросил у Кэлы:

— Зачем коня купили?

— Долго объяснять, — ответил Кэлы. — Но так и быть, тебе скажу. Так вот. Конь — это дело перспективное для Чукотки. В Якутии они могут жить и работать, а почему у нас нет? А какая выгода! Питаются они травой и зерном. Травы около нашего «Ленинского пути» сколько хочешь: накосил за лето, а зимой корми целое стадо. Зерно можно купить. Дальше слушай. Конь может успешно заменять собак и даже автомашину. Станет меньше упряжек, а значит, и расход мяса на корм собакам. Опять же и бензина экономия. Следовательно, мы можем расширить звероферму, держать дополнительно десятки черно-бурых лисиц и голубых песцов. Вот так, Таю!

— Интересные соображения, — сказал Таю. — Надо обсудить на правлении.

Кэлы разочарованно махнул рукой.

— Теперь вера в коня подорвана, — сказал он. — Как я скажу на правлении, сколько мы потерпели убытку, так никто не захочет больше коня держать.

— А вы взыщите стоимость с Амирака, — посоветовал Таю. — Впредь ему будет наука.

— Нельзя, — отрицательно покачал головой Кэлы. — Во-первых, это его первый проступок; во-вторых, он хотел сделать как лучше; в-третьих, человек скоро женится.

— А если я внесу предложение? — сказал Таю. — Я ведь теперь тоже член правления «Ленинского пути».

— Не поддержат, — твёрдо сказал Кэлы.

— Почему?

— Потому что Амирак твой брат.

— Какое это имеет значение? — спросил Таю.

— Психологическое, — загадочно сказал Кэлы и спросил другим тоном: — Пришел смотреть, как идет строительство? Давай перенесем на завтра осмотр домов. Сегодня уж такой день неудачный выпал. У дочери остановился?

— Да нет, пока нигде. Я же прямо с берега сюда, как услышал про несчастье. Пойду сейчас к детям.

Ни дочери, ни Линеуна дома не было. Таю положил чемоданчик на крыльцо и пошел разыскивать зятя.

На строительной площадке кипела работа. Подводили под крышу сразу несколько домов. Отовсюду слышался перестук топоров, визжание пил, мягкий шелест рубанков. В ногах путались стружки, как пена морского прибоя.

Линеун стоял возле недостроенного дома на две квартиры и о чем-то совещался с русским парнем в защитной куртке.

Линеун радостно поздоровался с тестем и познакомил его с русским парнем.

— Миша Королев, — представился русский. Пожимая руку, он добавил: — Очень рад познакомиться с вами.

Таю счел последнюю фразу данью вежливости: все так говорят. Но следующий вопрос заставил его переменить мнение и почувствовать невидимый, но нелегкий груз славы.

— Правда, что вы разоружили американский сторожевой катер, зашедший в наши воды? — с наивным простодушием спросил Миша Королев.

— Вы в армии служили? — ответил вопросом Таю.

— Только что демобилизовался, — доложил Миша.

— А задаете глупые вопросы, — отрезал Таю и повернулся к Линеуну: — Дай ключи от дома.

Линеун, напуганный гневом тестя, с готовностью полез в карман и протянул связку ключей.

Таю хотелось поскорее добраться до дома и прилечь отдохнуть: волнение снова вызвало острую боль в сердце. Он не видел дорогу, машинально переставлял ноги. Перед глазами вертелось какое-то колесо, а в голове, как зажатая в кулак муха, билась мысль: только бы не упасть посреди улицы… Только бы не упасть…

Когда Таю очнулся, он сначала удивился и с досадой подумал: всё-таки не устоял на ногах. Ноздри уловили лекарственный запах, а глаза увидели склоненное над ним усатое лицо, похожее на морду старого моржа.

— Кто ты? — спросил Таю.

— Доктор Вольфсон, — ответил из-за лица другой, знакомый голос.

Таю улыбнулся, узнав дочь. Ритино лицо появилось рядом с моржовыми усами: встревоженное, со следами быстро вытертых слез.

— Беречься надо, дорогой друг, — сказали моржовые усы.

— Вот уж не думал, что скоро стану другом докторов, — попытался шутить Таю.

— Сердце ваше велит, — ответил ему в тон доктор Вольфсон. — Сердцу надо повиноваться, оно шуток не любит. Вам повезло, приступ застал вас почти у порога больницы.

Рука Таю невольно потянулась к груди: сердце билось ровно, но слабо.

— А теперь покой. Полный покой, — сказал доктор и обратился к Рите: — Пусть больной отлежится. Завтра зайду.

Доктор Вольфсон строго посмотрел на Таю и вышел из комнаты. Рита повернулась к отцу и ободряюще улыбнулась.

— Вот и стал стариком твой отец, — горько сказал Таю.

— Что ты! — запротестовала Рита. — Ты ещё такой молодой! Первый раз на моей памяти болеешь. Поправишься, опять будешь прежним.

— А как же с мамой? — озабоченно спросил Таю. — Ей не сообщили?

— Завтра Кэлы поедет на вельботе за топлёным жиром и привезет её, — ответила дочь.

— Выходит, мы с Рочгыной первыми из Нунивака переселимся в «Ленинский путь», — сказал весело Таю. — Иногда и поболеть полезно.

Поздно вечером пришел навестить больного Кэлы. Председатель осторожно опустился у изголовья и участливо спросил:

— Как себя чувствуешь?

— Вроде лучше, — ответил Таю.

— Сердце — такое дело, что с ним шутить нельзя, — повторил Кэлы слова доктора Вольфсона. Должно быть, перед приходом председатель заходил в больницу.

— Всё, что тебе нужно, говори, — обеспечим, — обещал Кэлы. — Завтра привезу твою жену. Не беспокойся, знаю, как нужно сообщить ей. А ты, Рита, скажи заведующему магазином, чтобы он порылся в запасах, которые припрятал. Пусть достанет эти самые… болгарские помидоры, китайские ананасы и прочее… Поправляйся.

После Кэлы в дверь постучался Амирак. Он ещё не оправился от горя, причиненного смертью Мальчика, и тень скорби омрачала его лицо.

— Садись сюда рядом, — подозвал его Таю и указал на стул, с которого только что встал Кэлы. — Расскажи, как ты тут живешь?

— Что рассказывать? — пожал плечами Амирак. — Живу, работаю.

— Нравится твоя работа?

— Раньше нравилась, — чистосердечно признался Амирак.

— А теперь?

— Теперь не так. Собираюсь перейти на другое место.

— Куда же?

— Ещё не выбрал, — Амирак вздохнул. — Со зверями много хлопот. Кормить и то их надо с умом: одного так, другого этак. Разборчивый народ, хитрый. Вот когда щенились самки, так я не уходил сутками со зверофермы. Новорожденных чуть ли не за пазухой приходилось носить, чтобы выходить. По три с половиной щенка получили; Вышли в районе на первое место. В газете была заметка, так там была напечатана моя фамилия. Ты читал?

— Читал, — утвердительно кивнул Таю. — Молодец! Зря ты собираешься уходить со зверофермы. Вот видишь, получил по три с половиной щенка, а надо бы по четыре. А то куда это годится — полщенка. Смешно!

— Думаю, что в следующем году получим по четыре, — пообещал Амирак.

Таю улыбнулся про себя: не уйдет брат со зверофермы.

Амирак помолчал и, запинаясь, спросил:

— Ты видел Таграта?

— Видел.

— Как он? Здоров?

— Телом, может, и здоров, но душой плох. Не сладкая, видно, у них жизнь в Америке, — ответил Таю.

— Ты бы взял его сюда, — неуверенно сказал Амирак.

— Как же его возьмешь? Он же всё-таки как-никак иностранец, — сказал Таю.

— Странно, — пробормотал Амирак. — Родной брат, а иностранец!

На следующий день, как обещал Кэлы, в «Ленинский путь» приехала Рочгына. Таю не дал ей ни слова произнести, чтобы не слышать ахов, и принялся расспрашивать о делах в Нуниваке.

— Как будто год не был, — ворчала Рочгына, но подробно отвечала на вопросы мужа.

Она перечислила, сколько моржей убили охотники Нунивака за вчерашний день.

— И зачем тебе всё это сейчас? — недоумевала Рочгына.

— Как ты не понимаешь? — возмутился непонятливостью жены Таю. — Не должно быть, чтобы нунивакцы отстали в промысле от коренных колхозников «Ленинского пути».

Целый день Таю навещали. Пришел доктор Вольфсон и выслушал больного.

— Дела идут на поправку, дорогой друг! — сказал доктор.

— Когда можно вставать? — спросил Таю.

— Об этом даже говорить ещё рано, — ответил Вольфсон.

— Я же должен знать, — сказал Таю.

Усы доктора вздернулись кверху, и он твердо отрубил:

— Об этом позвольте знать врачу, а не больному, дорогой друг!

По ответу доктора Таю понял, что Вольфсон намеревается его подольше продержать в постели.

После его ухода Таю отвернулся к стене и сказал жене, что хочет вздремнуть.

Перед ним была стена, оклеенная обоями. Рисунок был занятный — на сером поле то ли креветки, то ли какие-то неведомые черви… Неужели его положение настолько серьезно, что доктор даже не может назвать приблизительного срока выписки? И надо же было заболеть в эти дни, когда он так нужен в Нуниваке! Таю знал, что через день-два в Нуниваке состоится собрание по просьбе председателя Кэлы. Дело в том, что в связи с большим размахом строительства в «Ленинском пути» ощущалась острая нехватка рабочей силы: некому было разделывать добычу — люди были заняты на подноске кирпича и других строительных материалов. Когда же запарившийся в поисках выхода Кэлы отправлял людей на берег разделывать добытых зверей, останавливалась стройка. И это происходило в то время, когда люди, для которых строились дома, сидели без дела в своём Нуниваке… Кэлы предложил уже сейчас переселить в «Ленинский путь» часть жителей Нунивака, не дожидаясь, пока все дома будут готовы.

Кто согласится первым переселиться? Им будет, конечно, не Утоюк. Бывший председатель заявил, что он, как капитан, последним покинет селение. Утоюк хитрил. Ему просто хотелось продлить последние дни пребывания в родном Нуниваке. Капитан и корабль тут ни при чем… Скорее всего таким смельчаком будет кто-нибудь из молодежи… Но кто? Все они живут при родителях, и их решение — это ещё не всё. Может быть, старый Матлю? Он-то может согласиться, но какую пользу принесет в «Ленинском пути»? Его жена почти не видит и так стара, что уже не решается путешествовать по крутым нунивакским тропам-улицам.

Нет, надо обязательно побывать на собрании в Нуниваке и уговорить настоящую семью, большую, где много народу: вот, скажем, Ненлюмкина — моториста… Как же бригада без моториста? Выходит, и всей бригаде надо переселяться? Вот это здорово! Бригадир уже здесь всей семьей!

— Рочгына! — позвал жену Таю громким, совсем не больным голосом.

Жена прибежала из кухни.

— Позови мне сегодня к вечеру Кэлы. Скажешь — важное дело. Пусть обязательно придет.

Кэлы пришел, нагруженный гостинцами.

— Неужели ты меня считаешь таким уж больным, что хочешь утешить подарками? — упрекнул его Таю.

— Да нет, что ты! Это я так, от всего сердца…

Таю услал из комнаты жену, велел сесть поближе Кэлы и сообщил ему свой план.

— Это здорово! — восхитился Кэлы. — Целая полноценная бригада! Как это тебе могло прийти в голову? Только здоровый человек мог придумать такое! Молодец, Таю! Ты здоровее многих ходящих. Так что не обижайся на подарки. Послезавтра еду в Нунивак. Вот только поставим автоклав на жиротопке — сяду на «Моржа». Он как раз в четверг возвращается из Нешкана.

— Меня не забудь прихватить, — попросил Таю.

— Обязательно! Как же без тебя? — с жаром сказал Кэлы, но тут же осекся: — А как же твое сердце? Доктор Вольфсон…

— Доктор Вольфсон обещал к послезавтрему ещё раз осмотреть меня, — не моргнув, соврал Таю.

— Он говорил неделю-полторы… — пробормотал Кэлы.

— Ошибается доктор, — сказал Таю. — Может ошибиться доктор? Нет, ты скажи?

— Теоретически… — нерешительно произнес Кэлы. — Но доктор Вольфсон на моей памяти ошибся только один раз: когда предсказал, что Маюнна родит сына, а на самом деле получилась дочь.

— Ты мне не веришь? — возмущенно произнес Таю.

— Нет! Нет! — горячо уверил его Кэлы.

Через полчаса после ухода председателя пришел доктор Вольфсон. Он остановился в дверях комнаты и оттуда посмотрел на Таю. Глаза их встретились. Таю смутился, как юноша на первом свидании.

— Значит, ошибся доктор Вольфсон? — моржовые усы дернулись кверху и стали похожи на два поднятых весла.

— Извините, доктор, — кротко сказал Таю. — Садитесь поближе, мне надо с вами поговорить.

— Прежде чем сесть, я вам заявляю со всей ответственностью, что я не ошибся, — строго сказал доктор. — И выпишу вас не раньше положенного срока. Если же вы сделаете попытку подняться без моего разрешения с постели, прикажу вас поместить в больницу. Вот так, дорогой друг.

Доктор вытер пальцами усы, придавая им строго горизонтальное положение, и сел на стул.

Таю говорил долго. Он рассказал о жизни эскимосов в Нуниваке, о своем брате Таграте, которого он встретил на льдине, о диких ветрах, падающих с вершины Нунивакской горы, о своих земляках, принявших нелегкое для них решение переселиться в «Ленинский путь»

— Мне надо обязательно быть там на собрании, — закончил Таю. — Моя бригада первой переезжает…

Вольфсон слушал Таю, не перебивая. Усы его понемногу обвисали, и доктор несколько раз возвращал им приданное строгое положение.

Таю замолк. В комнате стало тихо. Так было долго. Обеспокоенная Рочгына украдкой заглянула в комнату.

— Только при одном условии я вам разрешу поехать в Нунквак, — торжественно сказал доктор и сделал паузу.

Таю в нетерпеливом ожидании приподнялся с постели.

— Только при одном условии, — повторил Вольфсон. — Если вы меня возьмете с собой.

— С удовольствием! — выкрикнул от радости Таю.

— Тише, — поднял руку доктор. — Лежите спокойно, вам вредно волноваться.

— А радоваться тоже вредно? — спросил Таю.

— В меру, — коротко ответил Вольфсон.

Встречная волна била в правый борт сейнера. Миша Павлов гостеприимно предложил Таю место в рубке рядом с собой.

— Посторонним вход воспрещен! — строго сказал капитан, когда вслед за Таю потянулись Кэлы и Вольфсон.

Таю был благодарен Мише Павлову, избавившему его на время от нудной опеки доктора. Вольфсон смотрел за ним, как за малым ребенком, делал вслух замечания, одергивал. Таю молча повиновался и стыдился поднять глаза на товарищей.

— Заболел? — участливо спросил его капитан.

— Мотор испортился, — сознался Таю. — Дает перебои. Доктор говорит, надо ему дать отдохнуть.

— Сзади вас скамеечка, — заботливо сказал Миша, — присядьте. Так вам будет удобнее.

— Как рейсы проходят? — осведомился Таю.

— Отлично, — отозвался капитан. — Теперь мы не теряем время в хорошую погоду, изучаем очертания берегов, составляем собственную лоцию… Слышал, что переселяется Нунивак на новое место.

— Верный слух, — подтвердил Таю.

— Ну и правильно делаете, — сказал капитан. — Я сразу приметил Нунивак. Другие прибрежные селения похожи друг на друга, как штампованные изделия, один Нунивак выделяется. Смотришь на него с моря и дивишься, как это люди могут так жить?

— Эскимосы могли выжить только потому, что селились в таких местах, — сказал Таю. — Море близко, значит зверь рядом. А где зверь — там сытость, тепло, есть что надеть, чем покрыть хижину.

— Наверное, теперь эскимосы с большой радостью переселяются! Ждут не дождутся! Это же великое дело — начать жизнь на новом месте! — восторженно сказал капитан.

В Нунивак «Морж» пришел в середине дня. На берегу его встречали почти все люди селения. Сегодня по случаю сильной воды и ожидающейся бури вельботы остались на берегу. Лучшего времени для общего собрания нечего было и желать.

Пока люди собирались в самом большом классе пустовавшего летом школьного здания, Таю в сопровождении доктора Вольфсона поднялся в свое жилище. Таю открыл дверь на ременных петлях и вошел в сенцы. Только три дня не было человека в жилище, а здесь уже пахло нежитью, сырыми шкурами и остывшим очагом. Доктор вошел следом за Таю и молча огляделся.

— Так жили люди, — многозначительно произнес он.

Таю сел на плоский камень, и вдруг чувство горькой утраты заполнило его грудь! Он больше не живет в этом нынлю! Деревянные подпорки крыши, потемневшие от времени и дыма, обступили его и прощались с ним навсегда — сюда больше не вернется эскимос. Мягко шуршала земля, осыпавшаяся из щелей каменных стен: казалось, камни что-то шептали Таю, напоминая ему прошлое. Прощался с Таю и кусок неба, долгие годы наблюдавший за жизнью простой эскимосской семьи, и круглое отверстие — дымоход на крыше. Деликатный доктор Вольфсон, понимая чувства опекаемого, отвернулся и смотрел в открытую дверь на Берингов пролив… Таю глянул на водную ширь пролива через плечо доктора и с горьким сожалением подумал о том, что теперь по утрам он будет видеть другое море, слышать незнакомый голос ветра…

Таю тряхнул головой, как бы освобождаясь от грустных мыслей и воспоминаний.

— Пошли, доктор, — позвал он Вольфсона. — Люди, наверное, уже собрались.

Самый большой класс Нунивакской начальной школы был переполнен. Вот уж сейчас точно можно было сказать, что дома никого не осталось.

Таю пробрался к столику, покрытому красным флагом, за которым уже сидели Утоюк, Кэлы и совершенно трезвый Матлю, который считал для себя общественной обязанностью садиться за стол президиума. Был как-то случай, когда старика выбрали в президиум. С тех пор Матлю решил, что нет удобнее места на собрании, чем место за столом, покрытым красным флагом.

Таю оглядел собравшихся и убедился в том, что капитан «Моржа» Миша Павлов крепко ошибался, полагая, что жители Нунивака испытывают большую радость и восторг, покидая навсегда свои каменные жилища.

По селению уже пронесся слух о том, что настало время решиться хотя бы части нунивакцев. Пробегая взглядом по хмурым лицам собравшихся, Таю читал в них скрытый страх перед непривычным, что их ждало в «Ленинском пути», и мысль: только не я первый.

Утоюк поднялся и объявил:

— Слово имеет председатель колхоза «Ленинский путь» товарищ Кэлы!

Кэлы пригладил волосы, откашлялся. Все притихли в ожидании.

— Как в вашем магазине с иглами и нитками?

Неожиданный вопрос был обращен к продавщице Неле Муркиной. Она растерялась. Кто-то из женщин пришел ей на помощь и ответил:

— Нет ни ниток, ни иголок! Приходится мужьям наказывать, когда они бывают в вашем селении.

— А разве это мужское дело? — проворчала жена Ненлюмкина. — Вот мой муж в моторе хорошо разбирается, а иглу выбрать не может.

— Вот так было и в нашем селении до недавнего времени, — сочувственно сказал Кэлы. — В прошлом году мы сами составили список необходимых товаров для женщин и весь заказ передали в Чукотторг. Через месяц придет пароход. Нам сообщили, что, кроме необходимых товаров и строительных материалов, нам везут много разноцветной материи для платьев, камлеек, новые женские пальто, костюмы, шелковые нитки, целые наборы иголок и швейные машины…

Упоминание о швейных машинах вызвало оживление среди женской части собравшихся.

— А всем ли хватит швейных машинок?

— Всем не хватит, — ответил Кэлы и поднял руку. — Но мы посовещались у себя в сельском Совете и решили, что швейные машины мы будем продавать в первую очередь переселенцам из Нунивака. Почему? Очень просто. Ведь сколько надо вам сшить наволочек, простыней, изготовить белья! Эту работу вручную придется долго делать. Кроме того, мы договорились с районным промкомбинатом о присылке мастеров-швейников. Конечно, кто хочет, пусть сам себе шьет наряды, но районные мастера берутся сшить новые модные платья быстро и хорошо. К чему я это говорю? А к тому, что наряды понадобятся на большом празднике, которым мы отметим ваше переселение. Каждому из вас хочется приблизить этот праздник. Что нужно для этого сделать? Помочь строителям, помочь охотникам. Сейчас в «Ленинском пути» готово двенадцать домов, можно хоть завтра вселяться. Есть и мебель — кровати, столы, стулья. Вот если в эти дома въедут нунивакцы, мы дополнительно получим свободную рабочую силу и ускорим строительство оставшихся домов. Вот всё, что я хотел вам сказать.

Кэлы сел. Таю наклонился к нему и шепнул:

— Хитрый ты человек.

— Психология, — поднял палец Кэлы.

— Кто имеет слово? — спросил Утоюк.

Таю поднял руку. Утоюк кивнул ему.

— Вы знаете, что моя дочь живет в «Ленинском пути» и вышла замуж за эскимоса, нашего земляка Линеуна. Дочери и сыновья многих из вас тоже не вернулись в родной Нунивак, и вы знаете почему. Жизнь поставила перед нами выбор, и мы его сделали добровольно. Конечно, если бы мы захотели, остались бы здесь, в Нуниваке, доживать свой век в милых сердцу скалах, под свист ветра, подкарауливающего зазевавшегося прохожего… Но мы уже не те эскимосы, которые довольны, когда ощущали тяжесть пищи в желудке. Мы советские люди, члены высшего общества на земле. Мы хотим жить так, как подобает настоящим людям… Птице трудно оторваться от гнезда, но мы летаем выше птиц, и нам самой судьбой велено быть легкими на подъем… Многие из вас хорошо помнят моего брата Таграта. Жизнь его нелегка, как жизнь всех эскимосов, живущих по ту сторону Берингова пролива. Он мне сказал недавно при встрече на льдине, что их выселили с острова, отвели им кусок голой песчаной косы и бросили на произвол судьбы. Остров, где они раньше жили, превратили в военную базу… Мне не надо спрашивать вас о том, есть ли разница между нашим переселением и ссылкой целого эскимосского селения на голодную неприветливую землю… Я кончаю свою речь выражением большой радости и благодарности партии, правительству, нашим дорогим соседям-друзьям, чукотским колхозникам, которые принимают нас как родных… Кэлы, — обратился Таю к председателю, — запиши: моя семья готова переехать.

— Записал, — громко объявил Кэлы и добавил: — Фактически бригадир Таю уже живет в «Ленинском пути»… Кто следующий?

Молчание длилось долго.

— Ну, что ты молчишь? — послышался сварливый голос жены Ненлюмкина. — И мне хочется иметь швейную машину…

Ненлюмкин поднялся со скамьи.

— Пиши меня следующим.

— Не забудь, запиши и меня, — спохватился сидящий в президиуме Матлю. — Укажи: член бригады Таю, борющейся за звание коммунистической.

— Почему записываете только с вельбота Таю? — послышался недовольный голос Хухутана. — А мы как же? В последнюю очередь? Пиши и нашу бригаду целиком.

Желающих переехать оказалось больше, чем было готово домов. Пришлось прекратить запись. Кэлы, на которого напирали эскимосы, поднял обе руки и обещал:

— Не волнуйтесь! Всех переселим! По мере того как будут готовы дома. Не волнуйтесь!

Таю повернулся к Утоюку.

— Ну, капитан, последним покинешь корабль?

— Да, — ответил Утоюк. — Надо ведь кому-то остаться здесь.

— Ты прав, — дружески похлопал его Таю. — А вместо тебя пока возьму гарпунщиком Нытогыргына.

Перед отъездом Таю снова поднялся к себе в нынлю и взял кое-какие вещи. Вот ведь какое странное существо — человек! Таю снова охватила тоска, будто умер кто-то очень близкий… Он захлопнул за собой дверь, решив, что сюда больше не вернется. Пусть молодые выберут, что надо, увяжут… А он не может…

Обратно в «Ленинский путь» плыли на вельботе. За рулем сидел Таю. Возле него примостился доктор Вольфсон. Шла крупная попутная волна. Доктор был зеленый и часто наклонялся за борт.

Таю шутливо допытывался, что он нашел интересного в морской воде. Доктор свирепо сверкал глазами на подопечного, но даже ругнуться не мог: приходилось все время держать сжатыми зубы.

Таю поднимался с берега навстречу новым домам. Ветер кинул ему в ноги завитки стружек, принес запах свежераспиленного леса. И это показалось эскимосу так давно знакомым и привычным, что он ощутил в груди радостную взволнованность, какая бывает только у охотника, возвращающегося в родной дом с промысла.