Нюрнбергский процесс, том 8 (1999)

Выступления защитников подсудимых

Выступление О. Штамера, защитника Г.В. Геринга 20

Выступпение A. Зейдля, защитника Р. Гесса 47

Выступпение М. Хорна, защитника И. фон Риббентропа 70

Выступление О. Нельте, защитника B. Кейтеля 98

Выступление К. Кауффмана, защитника Э. Капьтенбруннера 112

Выступление А. Тома, защитника A. Розенберга 132

Выступление А. Зейдля, защитника Г. Франка 148

Выступпение О. Панненбекера, защитника В. Фрика 161

Выступление Г. Маркса, защитника Ю. Штрейхера 175

Выступление Ф. Заутера, защитника В. Функа 184

Выступпение Р. Дикса, защитника Г. Шахта 195

Выступление О. Кранцбюллера, защитника К. Деница 203

Выступление B. Зимерса, защитника Э. Редера 214

Выступление Ф. Заутера, защитника Б. фон Шираха 223

Выступление Р. Серватиуеа, защитника Ф. Заукеля 231

Выступление Ф. Экснера, защитника А. Иодля 241

Выступпение Э. Кубушока, защитника Ф. фон Папена 251

Выступпение Г. Штейнбауэра, защитника А. Зейсс-Инкварта 259

Выступпение Г. Флекснера, защитника А. Шпеера 269

Выступление О. Людингхаузена, защитника К. фон Нейрата 278

Выступление Г. Фрица, защитника Г. Фриче 286

Выступление Ф. Бергольда, защитника М. Бормана 289

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунале от 4 и 5 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи!

Этот процесс, имеющий такие масштабы, такое историческое и политическое значение и такое значение для становления норм права, каких еще не знала история права, этот процесс, имеющий значение не только для присутствующих здесь в зале подсудимых, но и для всего немецкого народа, вступает в новую фазу. Слово имеет защита.

Положение защитника на этом процессе особенно затруднительно, ибо слишком неравно соотношение сил обвинения и защиты.

Обвинение имело возможность за несколько месяцев до начала процесса с большим аппаратом опытных сотрудников обследовать все учреждения и архивы внутри страны и за границей, допросить по всем вопросам свидетелей. Таким образом, обвинение было в состоянии представить Трибуналу огромное количество документов.

Трудность положения защиты усугубляется еще и тем, что англо-американским процессуальным нормам, которыми руководствуется Суд и стороны на этом процессе, чужда одна из норм немецкого уголовного права, по которой обвинение обязано доставлять и представлять доказательства, говорящие в пользу подсудимого.

Председатель: Доктор Штамер, я хотел бы сказать Вам, что заявление, которое Вы только что сделали, совершенно неправильно. В Англии вообще не существует кодекса судебной процедуры по уголовным делам, но во всем мире, как и на этом процессе, принято, чтобы обвинение сообщало защите о всех добытых обвинением документах, а также об имеющихся свидетелях, говорящих в пользу обвиняемых, поэтому Ваше заявление совершенно не соответствует действительности. Обвинение на настоящем процессе, придерживаясь этого правила, сообщило защите о всех документах или свидетелях, имеющихся в его распоряжении, которые были бы полезны защите. Было уже несколько случаев, когда обвинение сообщало защите о полученных обвинением документах, которые, как ему казалось, могли быть полезны защите.

Все или почти все документы, представленные защитой на этом процессе, были получены обвинением с большим трудом. Были произведены расследования по всей Германии и, я могу даже сказать, почти по всему миру с тем, чтобы помочь защитникам осуществлять их задачу на данном процессе.

Штамер: Я благодарю Вас за Ваши разъяснения, господин председатель.

После оглашения Обвинительного заключения рейхсмаршал Геринг на вопрос господина председателя, считает ли он себя виновным, ответил: «Нет, я не признаю себя виновным в духе предъявленных мне обвинений».

Это заявление подсудимого обязывает нас рассмотреть все пункты обвинения, выдвинутые в Обвинительном заключении. Подсудимый лично дал уже объяснения по многим важным для его защиты вопросам во время его допроса. Он подробно изложил свои соображения по поводу политических и военных событий и при этом детально осветил мотивы своих действий, а также возникновение и ход событий.

Я благодарен Высокому суду за то, что подсудимому было разрешено сообщить об этих событиях в полном объеме, как он их видел, воспринимал и переживал. Ибо именно непосредственное личное описание, и только оно, дает возможность понять действительные внутренние мотивы подсудимого и составить правильное представление о его личности. Такое знание личности необходимо, если Трибунал хочет принять решение, которое не только отвечало бы формальным требованиям права, но и было бы справедливым при учете индивидуальных особенностей лица, совершившего инкриминируемые действия.

После того, как подробные показания подсудимого были заслушаны Трибуналом, я не считаю нужным заниматься каждым вопросом, по которому подсудимый уже дал необходимые объяснения...

Для правильного понимания всех тяжких преступлений и заблуждений, на которых здесь строится обвинение, необходимо осветить и исторический фон... Средневековые проповедники первыми сделали попытку подчинить войну правовым принципам. До этого войну всегда воспринимали только как естественное явление, такое, как, например, болезнь или непогода. Часто войну почитали даже как суд божий. Такие люди, как святой Августин и Фома Акаинский, выступили против этой точки зрения и учили делать различие между войнами справедливыми и несправедливыми. Дальнейшим развитием устои средневекового порядка были поколеблены... и государство, не признавая над собой никакой власти, по своему усмотрению завоевывало себе жизненное пространство на этой земле и делало это до тех пор, пока более сильная воля другого народа не устанавливала для него естественных преград...

Упоминавшаяся здесь обвинением теория деликта войны Гуго Гроция не имела успеха потому, что она противоречила динамике того времени. Она только представляла собой попытку сохранить вышеупомянутое христианское представление о войне, придавая ему светское обоснование.

С того времени мир волнует вопрос об истинном праве. Все социальные теории являются лишь попыткой разрешения этого вопроса. Люди снова ищут безопасности и порядка после того, как их слишком уж разочаровала обратная сторона чрезмерной свободы.

Державы-победительницы надеются приблизиться к решению проблемы мирового порядка, создавая дистанцию между собой и побежденными путем коллективного обвинения и осуждения национал-социалистов как преступников.

Но откуда они хотят взять масштабы, с которыми можно было бы подойти к разрешению вопроса о том, что справедливо и что несправедливо в правовом отношении? На действовавших до сих пор нормах международного права нет необходимости останавливаться. Я не буду возражать и против того, что на основании Устава был создан особый Трибунал. Но я решительно должен возразить против применения этого Устава в той части, где им создаются существенно новые формы права, угрожающие наказанием за действия, которые в период их совершения не считались преступными, по крайней мере, в смысле индивидуальной ответственности.

Можно ли ожидать, что установленные в соответствии с этим наказания будут признаны справедливыми, если преступник не мог знать о возможности применения их, так как в то время они не угрожали ему и он считал свои действия справедливыми? Разве может здесь помочь ссылка на закон нравственности, если этот закон нужно еще отыскать? Судья Джексон, правда, считает, что нацистское правительство с самого начала не являлось представительным правительством законного государства, преследующего законные цели, стоящие перед ним как перед членом международного сообщества. Только исходя из этого, вообще можно понять обвинение в заговоре, которого я коснусь позже... Действительно, это обвинение, как и вся аргументация судьи Джексона, намного опережают время, ибо общепризнанных масштабов, с которыми независимо от позитивного международного права можно было бы подойти к определению законности государств и их целей, вообще не существовало так же, как не существовало и международного сообщества как такового. Все доводы о законности своих собственных и незаконности чужих притязаний помогали образованию политических группировок в такой же степени, как и попытки заклеймить своих политических противников как нарушителей мира. Во всяком случае они не привели к созданию новых норм права.

Судья Джексон справедливо сказал, что побежденные находятся во власти победителей и последние могли поступать с побежденными по своему усмотрению. Но, сказал он, огульное наказание без окончательного и точного установления вины каждого было бы нарушением неоднократно дававшихся обещаний и легло бы тяжким бременем на совесть Америки. Поэтому он сам был за проведение судебного процесса. Правда, этот процесс должен был отличаться от обычного уголовного процесса тем, что подсудимые должны были быть лишены обычной возможности обструкции и затягивания хода судебного разбирательства. Но установить вину можно только на основании справедливого рассмотрения дела. И если подсудимые являются первыми, кому приходится нести ответственность перед лицом закона в качестве руководителей побежденной нации, то им также должна быть предоставлена возможность защищать свою жизнь «во имя справедливости».

Устав Трибунала может быть применен судом лишь в той мере, в какой его положения не только формально, но и фактически могут рассматриваться как нормы права...

Другой вопрос заключается в том, действительно ли положения Устава настолько противоречат существовавшим до его появления нормам права и в особенности основным принципам всякого правового порядке, что Суд не хочет признать и применять их как устаревшие нормы права. Практически основная проблема здесь состоит в том, чем руководствоваться в спорных случаях — Уставом или положением права: «Nulla poena sine lege»[21].

В отдельных случаях, когда не учитывалось это правило, пытались ссылаться на ярко выраженный политический характер этого процесса. Такого рода обоснование, однако, никак не может быть принято. Политическое значение процесса будет выявляться в его непосредственных и далеко идущих последствиях, но никоим образом не в самом характере процесса. Судья должен осуществлять правосудие, а не делать политику. И он тем более не существует для того, чтобы исправлять ошибки политических деятелей. Наказания, в отношении которых своевременно не было сделано предупреждения, не могут устанавливаться на основании закона, изданного впоследствии.

В противном случае следует, очевидно, придерживаться принципа разделения властей. Руководствуясь этим, Монтескье разграничил первоначально единую власть абсолютного монарха на область законодательства, администрации и правосудия. Эти три различные формы выражения государственной власти должны на основе равноправия уравновешивать чаши весов и, таким образом, помогать контролировать друг друга. Эта система разделения властей является характерным признаком сущности современного правового государства. Можно определить сферу компетенции и деятельности этих трех различных форм выражения власти следующим образом: законодательство имеет дело с будущим, администрация — с настоящим, а правосудие — с прошедшим временем.

Законодательство устанавливает нормы, по которым строится жизнь. Время от времени следует изменять эти нормы и приводить их в соответствие с изменившимися условиями жизни. Но до тех пор, пока условия не изменились, нормы остаются в силе.

Когда установление жизненного порядка чисто нормативным путем становится со временем недостаточным, этот порядок устанавливается администрацией, которая в свою очередь также связана определенными нормами, но в рамках своих задач может обычно действовать свободно, дабы действительно отвечать каждодневно меняющимся потребностям. Администрация так же, как и политический деятель, издающий законы, руководствуется идеей целесообразности.

Судья же не имеет права принимать решения, руководствуясь этой идеей. Он должен руководствоваться нормами права. Вообще, его задача состоит не в том, чтобы создавать новые нормы права, а в том, чтобы выносить приговор. Он исследует поступки после того, как они совершены, и условия после того, как они сложились. Он определяет, соответствуют ли они нормам, насколько они отступили от них, а также какие правовые последствия они влекут за собой. Его взгляд обращен, как правило, в прошлое. В государственной жизни, постоянно изменяющейся в результате деятельности политических руководителей, взгляд которых обращен в будущее, судья — противоположный статичный полюс. Правда, судья связан законами, изданными политическими деятелями, но он не просто их исполнительный орган. Более того, он со своей стороны должен контролировать законодателя, проверяя его законы с точки зрения их соответствия конституции. Он, следовательно, должен также следить за тем, соблюдается ли принцип разделения властей. Судья должен вершить правосудие, предоставляя законодателю право издавать законы, а законодатель не должен вмешиваться в функции судьи, вводя законы, имеющие обратную силу.

Критика правовых принципов национал-социалистского государства базируется в основном на том, что оно отвергло принцип разделения властей. Выдвинув на первый план политический принцип фюрерства, оно самовольно вмешивалось в компетенцию судьи. С помощью полиции, то есть администрации, оно арестовывало людей, не имея на это юридического права, исходя лишь из соображений политической безопасности, оно подвергало даже повторному аресту тех людей, которые раньше решением суда были оправданы и освобождены. С другой стороны, опять-таки по политическим соображениям, оно укрывало уличенного преступника от судебного преследования.

При этом некоторая гарантия от произвола со стороны судей заключалась в том, что национал-социалистское государство было проникнуто одной определенной, обязательной для судей идеологией. О тесной связи правосудия с идеологией еще много лет тому назад писал швейцарский профессор права Ганс Фер из Берна в книге «Право и действительность. Зарождение и отмирание форм права».

«Без определенной идеологической базы, — писал он, — право парит в безвоздушном пространстве... У кого нет идеологической базы, у того нет и определенной теории права...».

В противовес этому нельзя установить определенной идеологической основы Устава, так как лица, подписавшие его, стоят на идеологических позициях, значительно отличающихся друг от друга. Поэтому они должны исходить в Уставе, как это было и в существовавших до настоящего времени нормах международного права, из идей свободы мировоззрения. Для него особо священным должно являться положение права: «Nulla poena sine lege». Это доказывается, кроме того, также и тем, что Контрольный Совет в Германии в ясной форме напомнил о нем всем немцам, издав закон об устранении аналогии в уголовном законодательстве Германии.

Судья Джексон назвал Устав и данный процесс шагом вперед «в направлении создания права, устанавливающего также и личную ответственность того, кто начинает войну».

Вследствие фиаско принципа коллективной безопасности в последней войне и у противников Германии возникла мысль обеспечить безопасность в будущем на основе возложения ответственности на отдельных лиц, виновных в нарушении мира. Таким образом и возник Нюрнбергский процесс. Исходя из факта его возникновения, сегодня можно, бросив ретроспективный взгляд, сказать: в период второй мировой войны развитие приняло революционный характер... Но судья Джексон сам же выразил сомнение относительно того, сможет ли угроза наказания и оказываемое ею устрашающее действие воспрепятствовать нарушениям мира в будущем. Ведь решение о войне так или иначе принимает только тот, кто уверен а своей победе, и поэтому не может серьезно принимать в расчет наказание, которое грозит ему только в случае его поражения. Поэтому важнее, чем устрашающее действие, которое может быть достигнуто угрозой наказания в будущем, воспитательное значение данного процесса, достигаемое благодаря упрочению идеи права. Политический деятель должен усвоить, что принцип разделения властей должен соблюдаться также и им и что ни один судья не согласится исправлять его ошибки, прибегая к наказанию на основании законов, изданных после совершения преступления. Приговор, свободный от этих недостатков, значительно повысил бы доверие к международному правосудию, которое сегодня страдает от подозрения в том, что им легко злоупотребить в политических целях...

Таким образом, даже с точки зрения политической целесообразности нарушение положения «Nulla poena sine lege» не находит оправдания. Необходимо признать, что укрепление веры в непреложность права, как в стабильный фактор в невероятной динамике политических событий, лучше всего может послужить делу мира.

Этот вывод не может быть подвергнут сомнению также и на основании отдельных соображений, высказанных представителями обвинения.

Представители французского обвинения подчеркивали, что живое международное право немыслимо без международной морали и что всем претензиям на свободу как индивидуумов, так и наций должен предшествовать моральный закон. Это, конечно, истины, которые следует весьма приветствовать. Однако, если их правильно истолковать, они говорят только в пользу моей точки зрения, а именно, что укрепления идеи права нельзя достичь, начав с ее нарушения.

Если Главный обвинитель от Франции заявил, что без наказания главных преступников нацистской Германии в будущем не может быть больше веры в справедливость, то он здесь, очевидно, слишком далеко зашел. Справедливость проистекает не из необходимости любой ценой удовлетворить оскорбленное чувство справедливости. В этом случае мы быстро вернулись бы снова к возмездию в самом прямом смысле, очутились бы перед бесконечной цепью несчастий, дошли бы до кровавой мести. Нет, справедливость требует чувства меры и рассмотрения доводов и контрдоводов. А в этом отношении односторонние действия против подданных держав оси нарушают идею справедливости.

Господин Главный обвинитель от Великобритании назвал самую возможность издания законов, имеющих обратную силу, одной из самых отвратительных доктрин национал-социалистского правосудия. Между тем он полагает, что предоставление возможности наказания за действия, которые уже раньше были заклеймены как преступления, не означает изменения норм права, оно означает лишь их дальнейшее логическое развитие и является поэтому допустимым. Однако я вовсе не собираюсь порицать оправдываемое им на этом основании учреждение Трибунала. Основной вопрос состоит в том, должен ли этот Трибунал наказывать за действия, которые не составляли преступления в момент их совершения...

Далее важно, что если Устав имел в виду уголовное преследование за указанные в нем действия и наказуемость этих действий, то в нем это должно быть более ясно и четко обосновано. Между тем положения статьи 6 Устава совершенно неясны. Формулировка: «Следующие действия или любые из них являются преступлениями, подлежащими юрисдикции Трибунала» — может быть истолкована как в смысле простого определения компетенции Трибунала, так одновременно, хотя и с трудом, и как положение, обосновывающее наказуемость действий. Поэтому это положение должно быть истолковано в соответствии со старым правилом о том, что сомнения истолковываются в пользу подсудимого.

Следующее за ним положение о том, что виновный в таких преступлениях несет за них индивидуальную ответственность, и приведенные в дальнейших параграфах материальные положения уголовного права не дают по своему содержанию никакого основания для сомнений при их толковании. Они содержат лишь положения о разных степенях уголовной ответственности, которая сама по себе предполагается. Пусть Трибунал решит, считает ли он их совместимыми с основным принципом «Nulla poena sine lege».

Труднее всего мне понять точку зрения господина Главно-го обвинителя от США Джексона. С одной стороны, он резко выступает против произвола нацистов в области права, с другой — он не собирается удовлетвориться осуждением подсудимых только за те преступления, за которые уже во время их совершения грозило наказание. С одной стороны, он не хочет, чтобы применялись наказания без справедливого установления вины подсудимых, а с другой стороны, он требует строгого применения Устава также и в том случае, когда Устав содержит новые нормы права, новые также и для подсудимых. С одной стороны, он хочет, чтобы процесс явился для последующих поколений осуществлением стремлений человечества к справедливости, а с другой — в ответ на возражения против положений Устава он ссылается на волю победителей, которые вообще могли бы не церемониться с подсудимыми...

Я перехожу к вопросу о заговоре...

Из всех преступлений, вменяемых в вину подсудимым, самым крупным по своему составу и по времени, которое оно охватывало, является заговор. Господин Экснер, профессор уголовного права, особенно подробно исследовал значение этого правового понятия для нашего процесса. Во избежание повторений и в интересах экономии времени профессор Экснер предоставил в мое распоряжение результат своего исследования. С его согласия я намереваюсь сказать по этому вопросу следующее.

Понятие «заговор» является понятием англо-американского права. Правда, и там это понятие не является бесспорным. Больше того, примечательно то, что и в Англии имеются люди, считающие это понятие устаревшим...

Для данного процесса важным является нечто иное. Понятие «заговор» в том смысле, в каком его употребляет обвинение, германскому праву совершенно неизвестно.

Поэтому на первый план своего краткого рассмотрения правовых вопросов я хотел бы поставить несколько вопросов, вызывающих сомнения:

1. Должен ли уголовный процесс, претендующий на справедливость, использовать правовые понятия, которые абсолютно чужды и всегда были чужды подсудимым и правовому мышлению их народа?

2. Как это может быть согласовано с положением «Nullum crimen sine lege» которое было признано Главным обвинителем от Великобритании в качестве основного принципа уголовного права цивилизованных нацийI

3. Можно ли утверждать, что еще до 1939 года не только развязывание противозаконной войны было признано действием, за которое грозило уголовное преследование отдельным лицам, но и заговор с целью развязывания таких войн был признан наказуемым действием?

Положительный ответ на этот вопрос, данный обвинением, вызвал удивление не только в Германии. В этой связи следует разъяснить одно недоразумение. Утверждалось, что национал-социалистское государство само издавало уголовные законы, которые противоречили принципу «Nullum crimen sine lege»[22], и что поэтому подсудимые не вправе ссылаться на этот принцип. Я ни в коем случае не намереваюсь защищать национал-социалистское законодательство, но справедливости ради должен сказать: это — заблуждение. Во время существования «третьей империи», как это уже было упомянуто, было издано три закона, имевших обратную силу, которые увеличивали меру наказания. Эти законы предусматривали смертную казнь за действия, за которые в качестве наказания в момент их совершения было предусмотрено лишение свободы.

Устав, из которого я здесь исхожу, вводит новое понятие заговора. Если применять это понятие по отношению к немцам. То это должно производиться со всеми ограничениями, которые диктуются требованиями справедливости.

По англо-американскому праву заговор означает сговор нескольких лиц о совершении преступлений. «Сотрудничество или соглашение между двумя или большим количеством лиц для достижения незаконной цели или законной цели незаконными средствами».

Сговор означает открыто высказанное или молчаливое согласие. Если несколько человек, независимо друг от друга, преследуют одну и ту же цель, то это не является заговором. Таким образом, недостаточно, что у них у всех единый план, они должны быть осведомлены об этой общности плана, и каждый из них должен добровольно признать этот план своим. Уже в самом слове «konspirieren» (конспирировать) заключен тот смысл, что каждый должен принимать участие в заговоре по своей воле и знать о нем. Тот, кого заставляют принимать участие в заговоре, не является заговорщиком, так как насилие исключает возможность соглашения, оно может лишь привести к внешней готовности оказывать помощь. Таким образом, если кто-либо навязывает другому свою волю, то это не заговор. Вот почему заговор с диктатором во главе противоречит самой сущности понятия заговора. Диктатор не вступает а заговор с исполнителями своей воли, он не заключает соглашения с ними, он диктует, а участники подчиняются.

Заговорщики сознательно стремятся к созданию общего плана. Содержание этого плана может быть различным. В английском праве, например, существует понятие о заговоре для совершения убийства, обмана, шантажа, клеветы, отдельных экономических деликтов и т.д. Во всех этих случаях заговор рассматривается как деликт особого рода, поэтому заговорщики за участие в заговоре несут наказание, причем не учитывается, было ли в каждом отдельном случае действительно совершено убийство, обман или имела место только попытка совершить подобное преступление. Согласно значению этого термина в немецком языке мы бы сказали: заговор является одним из таких случаев, в которых уже подготовка к совершению преступления является наказуемой. То же самое положение существует и в германском уголовном праве. Наказанию подвергается то лицо, которое принимает участие в действиях группы людей, имеющих своей целью покушение на жизнь. Такое лицо наказывается согласно §49Ь за преступление, которое заключается в подготовке к убийству, если даже задуманное действие не было совершено.

С этим имеет некоторое сходство ст.129 германского Уголовного кодекса, в которой говорится, что «соучастие в действии, которое преследует определенные враждебные государству цели, является наказуемым, независимо от того, было ли совершено действие или нет». Если такое действие будет совершено, каждый привлекается к ответственности в той мере, в какой это соответствует степени его виновности в совершении этого действия. Если отдельный заговорщик невиновен в этом конкретном преступлении ни как исполнитель, ни как сообщник, то он может нести ответственность только за соучастие в антигосударственных действиях, а не за отдельные преступления, совершенные другими участниками организации.

Обвинители на этом процессе идут дальше. Они при определенных условиях хотят наказать заговорщиков также и за отдельные действия, в которых они не принимали участия.

Такая концепция самым явным образом противоречит германскому уголовному праву, так как в последнем действует само собой разумеющийся и никем не оспоримый принцип: за то или иное действие человек ответствен лишь в том случае, если он совершил его или по крайней мере являлся его соучастником.

Обратимся теперь к Уставу. В Уставе приведены два случая, которые объявлены наказуемыми и отнесены к юрисдикции Трибунала:

1. В пункте 6а говорится об участии в общем плане или заговоре, направленном к совершению преступлений против мира. Сюда относится планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны или войны в нарушение международных договоров или заверений. Здесь бросается в глаза следующее обстоятельство: внутригосударственное уголовное и частное право Англии и Америки было без долгих размышлений применено в области международного права. Устав делает это с помощью того, что он обращается с лицами, которые планировали или вели противозаконные войны, как с гангстерами, принимающими участие в уличном грабеже. Это — юридическая смелость, так как в данном случае между отдельными лицами и успехом их действий находится суверенное государство; это лишает всякого основания какое бы то ни было сравнение с фактами внутригосударственных повседневных событий. Международному праву понятие «заговор» было до сих пор неизвестно.

2. Согласно последнему пункту статьи 6 Устава, соучастники, то есть лица, участвовавшие в составлении или в осуществлении общего плана или заговора, направленного на совершение преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности, несут ответственность за все действия, совершенные любым из участников при исполнении этого плана. Здесь имеется принципиальное различие по сравнению со случаем, упомянутым в пункте 1. Это означает не только наказание за деликт-заговор, но также ответственность за каждое отдельное действие любого заговорщика. Другими словами, здесь заговор не являет собой особого состава преступления, он представляет собой форму совиновности в действиях заговорщиков.

Судья Джексон привел здесь пример: если из трех разбойников, состоящих в заговоре, один убьет жертву, то они все несут ответственность за убийство.

Этот пример имеет для нашего процесса огромное значение. Отдельный заговорщик должен быть наказан за действия, которые совершил не он, а другой заговорщик. Значит, подсудимый, который не имел ничего общего с уничтожением евреев, должен быть наказан за это преступление против человечности только потому, что он принимал участие в заговоре.

Принципиальный вопрос состоит в следующем: следует ли применять на этом процессе нормы ответственности, которые выходят за пределы основ германского уголовного права?

В статье 6 Устава сказано, что все заговорщики несут ответственность за любое действие, совершенное кем-либо из участников заговора с целью осуществления этого плана. Это положение имеет решающее значение для истолкования Устава.

По моему мнению, смысл этого положения заключается в следующем: заговорщики несут ответственность за те действия других заговорщиков, которые были совершены в рамках плана, который ими обдумывался, совершения которого они также желали или с которым они по крайней мере согласились... Ведь заговорщики могут отвечать лишь за то, что происходит «во исполнение плана»; к общему же плану относится лишь то, что с самого начала предусматривалось заговорщиками и одобрено как необходимое для достижения цели.

Правовой принцип, который распространяет ответственность заговорщиков на действия, в которых они невиновны, чужд германскому праву. Применение его противоречило бы самым явным образом основному принципу «Nullum crimen sine lege», который был признан английским обвинением. Ввиду того, что статья 6 допускает различные толкования, следует считать из двух возможных толкований соответствующим воле авторов то, которое не противоречит вышеназванному принципу.

Принимали ли 22 подсудимых участие в заговоре, как это изложено в Обвинительном заключении, то есть в заговоре, направленном на совершение преступлений против мира, против человечности, на совершение военных преступлений? Если бы такой заговор существовал, то (в этом никто не сомневается) Гитлер был бы его главой. Но я уже обращал внимание на то, что заговор с диктатором во главе противоречит самой сущности понятия заговора. Гитлер, вероятно, смеялся бы, если бы ему сказали, что он заключил соглашение со своими министрами, партийными лидерами и генералами о ведении той или иной войны с помощью тех или иных средств. Он был самодержцем. Для него не имело значения согласие тех или иных людей, для него было важно лишь выполнение его решений независимо от того, одобрялись эти решения или нет.

Но, помимо этих юридических соображений, следует упомянуть, что в действительности окружение Гитлера выглядело иначе, чем какая-то заговорщическая группа, как это пытались характеризовать здесь обвинители во время представления ими доказательств...

Я не могу поверить в заговор для совершения преступлений против мира и военных преступлений.

К этому следует добавить лишь два момента общего значения:

1. Поведение Геринга непосредственно перед началом войны. В то время он был лицом, которому Гитлер все доверял, он был вторым человеком в государстве, а теперь он главная фигура среди подсудимых.

Если бы тогда действительно существовал заговор для ведения агрессивной войны, то он был бы вторым человеком в этом заговоре. Здесь следует сказать, что как раз он в последние дни августа напрягал все усилия для того, чтобы предотвратить нападение на Польшу. Больше того, он за спиной Гитлера прилагал все старания к тому, чтобы сохранить мир. Как это может быть совместимо с заговором для ведения агрессивных войн? Он был также не согласен с ведением войны против России и всячески отговаривал фюрера.

2. Если бы существовал заговор для совершения военных преступлений, то война велась бы с самого начала с полнейшей беспощадностью и в нарушение всех правил ведения войны. В действительности же было наоборот: как раз в первые годы войны, и это никем не оспаривается, международные правила ведения войны в основном выполнялись обеими сторонами. Как раз в первом периоде войну старались вести на началах рыцарства и порядочности.

Если нужны доказательства тому, то вполне достаточно взглянуть на предписания, которые издавало ОКВ по вопросу поведения войск в Норвегии, Бельгии, Голландии. Далее: каждый солдат при отправке на фронт имел в своей солдатской книжке памятку с «10 заповедями о ведении войны германскими солдатами». Фельдмаршал Мильх оглашал их здесь из своей книжки. Эти заповеди обязывали солдат вести себя лояльно и не нарушать международных правил ведения войны. Банда заговорщиков во главе государства с планом, состоявшим в том, чтобы вести войну, не соблюдая никаких норм права и морали, наверное, не послала бы своих солдат в бой, отдав им письменный детально разработанный приказ, повелевающий прямо противоположное.

Я думаю, что если обвинение считает этих- 22 человек заговорщиками, и именно заговорщиками против мира, правил ведения войны и против человечности, то оно ошибается.

Защитники отдельных подсудимых покажут, какое отношение имели их подзащитные, каждый в отдельности, к мнимому заговору.

Я только что упомянул, что рейхсмаршал Геринг был вторым человеком в государстве; на протяжении всего процесса это неоднократно отмечало и обвинение, пытавшееся усмотреть в этом особо отягчающее для Геринга обстоятельство, и обвинение указывало, что в силу своего особого положения Геринг должен был иметь возможность вмешиваться во все дела правительства, самостоятельно решая важнейшие вопросы.

Эта точка зрения неверна, и она базируется на незнании, в чем заключалась исключительность положения Геринга. А заключалась она в следующем: Геринг был вторым человеком в государстве по рангу. Этот ранг закрепился за ним, когда осенью 1934 года Гитлер, составив завещание и секретный указ, назначил Геринга своим преемником в правительстве. В 1935 или 1936 году это было зафиксировано в неопубликованном Правительственном законе, подписанном всеми министрами 7 сентября 1939 г. Гитлер объявил этот закон в рейхстаге; таким путем преемственность Геринга стала известна всему немецкому народу.

В качестве заместителя фюрера в правительстве Геринг выступал только в тех случаях, когда Гитлер был болен или находился в отъезде вне Германии, как это было, например, в марте 1938 года, когда Гитлер несколько дней пробыл в Австрии. Когда же Гитлер был на месте и сам выполнял свои обязанности, положение заместителя не давало Герингу никаких особых прав и полномочий. Он мог давать указания лишь непосредственно подчиненным ему ведомствам и не имел права давать служебные указания другим ведомствам.

Из этого факта следует, что Геринг, будучи вторым человеком в государстве, не мог ни отменять, ни изменять, ни дополнять указания и приказы Гитлера. Он не мог отдавать распоряжения тем учреждениям, которые не были подведомственны непосредственно ему. У него не было возможности давать директивы, обязательные для других ведомств (будь то партийные органы, органы полиции, учреждения армии и флота), или вмешиваться в руководство ими.

Таким образом, положение Геринга как второго человека в государстве не может быть использовано против него в качестве особо отягчающего обстоятельства; оно не может также служить основанием для утверждения, что существовал заговор.

Подсудимый Геринг никогда не принимал участия в выработке или проведении в жизнь общего плана или заговора, который имел своим содержанием преступления, названные в Обвинительном заключении.

Как я уже отмечал, участие в подобном заговоре должно было иметь в первую очередь предпосылкой существование такого общего плана и то, что его участники были едины а своем намерении провести в жизнь преступления, вменяемые им теперь в вину. В отношении Геринга такие предпосылки отсутствуют.

Надо признать даже обратное. Конечно, Геринг хотел ликвидировать Версальский договор и обеспечить Германии ее прежнее положение крупной державы. Но он думал, что этой цели можно достигнуть если не при помощи правовых норм Лиги Наций, то во всяком случае только политическими средствами. Вооружение должно было только придать больше веса голосу Германии...

Находя себе поддержку в поразительных успехах Гитлера в первый период, Геринг надеялся, что мощные вооруженные силы Германии уже только одним своим существованием помогут достижению целей Германии мирным путем, пока эти цели не будут выходить за определенные границы. В политической жизни государство может выступать со своим мнением и его будут слушать только в том случае, если за его спиной стоит мощная армия, внушающая другим государствам уважение. Совсем недавно начальник американского генерального штаба Маршалл в своем втором годовом отчете констатировал: мир не считается серьезно с желаниями слабых. Слабый — это слишком большое искушение для сильных...

Германия вооружалась не для ведения агрессивной войны. Не для подготовки агрессивной войны осуществлялся и четырехлетний план, назначение и задачи которого точно выявлены в показаниях самого подсудимого и свидетеля Кернера.

Генерал-фельдмаршалы Мильх и Кессельринг единодушно показали, что созданные в ходе вооружения военно-воздушные силы имели только оборонительные цели, негодные для ведения агрессивной войны. Такое скромное вооружение Германии не дает осноаания сделать вывод о ее агрессивных намерениях.

Геринг не хотел войны...

Начиная с 1933 года в своих выступлениях, в своих многочисленных речах Геринг часто подчеркивал, что он очень заинтересован в сохранении мира и что вооружение производится только для того, чтобы поднять авторитет Германии и снова обеспечить ей возможность играть на международной арене определенную политическую роль...

Герингу казалось очень важным сохранить добрые отношения с Англией. Об этом говорит его поведение во время беседы с лордом Галифаксом в ноябре 1937 года в Каринхале, so время которой Геринг совершенно откровенно сообщил лорду Галифаксу о целях внешней политики Германии, сводившейся к следующему:

а) аншлюс, то есть присоединение Австрии и Судетской области к Германии,

б) возвращение Германии Данцига и разумное разрешение вопроса о Польском коридоре.

При этом Геринг указал, что он не желает войны и может способствовать Англии разрешить этот вопрос мирно.

Встреча в Мюнхене осенью 1938 года состоялась по его инициативе. Мюнхенское соглашение обязано своим возникновением в значительной мере его влиянию.

Когда в марте 1939 года в результате оккупации оставшейся части Чехословакии и возмутительного поведения Гитлера, нарушившего Мюнхенское соглашение, отношения с Англией значительно ухудшились, Геринг приложил все усилия для восстановления нормальных отношений. Для достижения этой цели он организовал встречу с английскими промышленниками, которая состоялась в Зенке-Ниссен-Коог в начале августа 1939 года и о которой здесь рассказывал свидетель Далерус. В речи, произнесенной тогда, Геринг указал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы началась война с Англией. Он просил участников беседы в меру сил содействовать восстановлению хороших отношений с Англией.

Когда после речи Гитлера, произнесенной на совещании командующих войсками 22 августа 1939 г. в Оберзальцберге и неоднократно цитированной здесь, возникла угроза войны, Геринг немедленно, то есть на следующий же день, вызвал к себе из Швеции Далеруса и, действуя через голову Министерства иностранных дел и на свой страх и риск, попытался добиться взаимопонимания с Англией для предотвращения войны.

Здесь выдвигалось возражение, что Геринг, мол, не посвятил Далеруса в свои истинные намерения и что его устремления были направлены не на сохранение мира, а лишь на то, чтобы побудить Англию отказаться от договора о взаимопомощи с Польшей, то есть разобщить Англию и Польшу, после чего Германия могла бы оказать на Польшу давление и Польша под~ чинилась бы ее требованиям, или начать наступление на Польшу и, ничем не рискуя, осуществить свой план а отношении нее.

Сомневаться в том, что Геринг желал мира, несправедливо.

Если это сомнение основывается на том, что Геринг не сообщил свидетелю Далерусу содержания речей фюрера от 23 мая 1939 г. и от 22 августа 1939 г., то оно неубедительно и ничего не дает.

Ни при каких условиях Геринг не мог сообщить об этих строго секретных речах кому-то третьему, а тем более иностранцу, не подвергая себя обвинению в государственной измене и измене родине. Кроме того, эти речи не имели значения для выполнения того поручения, которое давалось свидетелю, тем более что налицо была особая ситуация, так как попытки дипломатов остановились на мертвой точке, и Геринг, не найдя другого выхода, решил в качестве крайней меры воспользоваться своими личными связями, своим личным влиянием и своим личным авторитетом.

Для выполнения поручения Далерусу было важно лишь то, что внешнеполитическое положение Германии в результате известного свидетелю инцидента между Германией и Польшей угрожающе обострилось и теперь в результате соответствующего отношения со стороны Англии должно было быть вновь переведено g мирное русло.

Геринг не собирался разобщать Англию и Польшу. Это следует со всей очевидностью из того факта, что вначале Геринг передал английскому послу в Берлине Гендерсону текст ноты, содержавшей предложения, которые Германия делала Польше и которые были квалифицированы Гендерсоном как умеренные, и этим он пытался достичь переговоров непосредственно с Польшей.

Но Польша совершенно откровенно не желала соглашения с Германией. На это указывают различные обстоятельства:

а) инцидент с Польшей начался почти год назад. Почему Польша не потребовала его разрешения на третейском суде, с которым был подписан специальный договор? Почему Польша не обратилась в Лигу Наций? Очевидно, она не хотела, чтобы третейский суд вынес приговор по вопросу о Данциге и Коридоре;

б) о нежелании Польши установить взаимопонимание с Германией еще яснее говорит заявление польского посла Лип-ского, сделанное им послу Форбсу и переданное здесь свидетелем Далерусом. Липский заявил, что его не интересует какая-либо нота и какое-либо предложение Германии, но он уверен, что в случае войны а Германии тотчас же вспыхнет восстание и польская армия триумфально двинется на Берлин.

Это отрицательное и непонятное отношение Польши находит свое объяснение, по-видимому, в том, что, получив гарантии со стороны Англии, она почувствовала себя слишком уж сильной и уверенной.

Указание на предстоящее восстание дает основание полагать, что Польша была осведомлена о планах группы Канариса.

Таким образом, ни о каком двусмысленном поведении Геринга или о его фальшивой игре не может быть и речи.

Серьезное стремление подсудимого Геринга к сохранению мира и установлению хороших отношений с Англией признается также послом Гендерсоном, который, зная хорошо положение в Германии и имея связи с руководителями Германии, имеет наиболее верное суждение о Геринге.

Я ссылаюсь на его цитату из его известной книги «Провал миссии», в которой на 83-й странице говорится дословно следующее:

Лорд Галифакс также заявил, что и у него не было никаких сомнений в том, что все усилия Геринга, направленные против возникновения войны, были искренними.

То, что после начала войны, которой Геринг стремился помешать всеми имеющимися в его распоряжении средствами, но которой помешать он не смог, он, как главнокомандующий ВВС, отдавал асе свои силы для победы Германии, не находится ни в каком противоречии с серьезностью его стремления не допустить войны. С этого момента он знал только свой долг солдата по отношению к своей родине.

Гитлер несколько раз выступал перед командующими войсками с речами, например, в ноябре 1937 года, 23 мая 1939 г. и 22 августа 1939 г. Во время допроса Геринг весьма подробно изложил значение и смысл этих выступлений. Для решения вопроса о том, означает ли факт присутствия на совещаниях, на которых имели место эти выступления, участие в заговоре в духе Обвинительного заключения, важно констатировать, что в этих выступлениях Гитлер односторонне излагал свое мнение по военным и политическим вопросам. Он информировал участников совещания только о том, в каком направлении будут развиваться события. Мнение участников совещания никогда не спрашивалось.

Из вышеупомянутых выступлений участники совещаний не могли узнать и так и не узнали, имелось ли у Гитлера твердое намерение начать агрессивную войну.

Это подтверждают единодушно все присутствовавшие на этих совещаниях.

Подсудимый обвиняется в бесцеремонном ограблении оккупированных Германией областей и тем самым в нарушении Гаагских правил ведения сухопутной войны. Это обвинение не обоснованно.

Во время допроса подсудимый Геринг привел убедительные доводы, почему он считал, что Гаагские правила ведения сухопутной войны от 1899 и 1907 годов не могут быть применимы к современной войне; он считал, что к началу второй мировой войны эти правила были в некотором отношении устаревшими и недостаточными. Во время возникновения их еще не были известны воздушная война, экономическая война и война пропаганды. Неизвестна была также и тотальная война, на то чтобы побудить Англию отказаться от договора о взаимопомощи с Польшей, то есть разобщить Англию и Польшу, после чего Германия могла бы оказать на Польшу давление и Польша подчинилась бы ее требованиям, или начать наступление на Польшу и, ничем не рискуя, осуществить свой план в отношении нее.

Сомневаться в том, что Геринг желал мира, несправедливо.

Если это сомнение основывается на том, что Геринг не сообщил свидетелю Далерусу содержания речей фюрера от 23 мая 1939 г. и от 22 августа 1939 г., го оно неубедительно и ничего не дает.

Ни при каких условиях Геринг не мог сообщить об этих строго секретных речах кому-то третьему, а тем более иностранцу, не подвергая себя обвинению в государственной измене и измене родине. Кроме того, зги речи не имели значения для выполнения того поручения, которое давалось свидетелю, тем более что налицо была особая ситуация, так как попытки дипломатов остановились на мертвой точке, и Геринг, не найдя другого выхода, решил в качестве крайней меры воспользоваться своими личными связями, своим личным влиянием и своим личным авторитетом.

Для выполнения поручения Далерусу было важно лишь то, что внешнеполитическое положение Германии в результате известного свидетелю инцидента между Германией и Польшей угрожающе обострилось и теперь в результате соответствующего отношения со стороны Англии должно было быть вновь переведено в мирное русло.

Геринг не собирался разобщать Англию и Польшу. Это следует со всей очевидностью из того факта, что вначале Геринг передал английскому послу в Берлине Гендерсону текст ноты, содержавшей предложения, которые Германия делала Польше и которые были квалифицированы Гендерсоном как умеренные, и этим он пытался достичь переговоров непосредственно с Польшей.

Но Польша совершенно откровенно не желала соглашения с Германией. На это указывают различные обстоятельства:

а) инцидент с Польшей начался почти год назад. Почему Польша не потребовала его разрешения на третейском суде, с которым был подписан специальный договор? Почему Польша не обратилась в Лигу Наций? Очевидно, она не хотела, чтобы третейский суд вынес приговор по вопросу о Данциге и Коридоре;

б) о нежелании Польши установить взаимопонимание с Германией еще яснее говорит заявление польского посла Липского, сделанное им послу Форбсу и переданное здесь свидетелем Далерусом. Липский заявил, что его не интересует какая-либо нота и какое-либо предложение Германии, но он уверен, что в случае войны в Германии тотчас же вспыхнет восстание и польская армия триумфально двинется на Берлин.

Это отрицательное и непонятное отношение Польши находит свое объяснение, по-видимому, в том, что, получив гарантии со стороны Англии, она почувствовала себя слишком уж сильной и уверенной.

Указание на предстоящее восстание дает основание полагать, что Польша была осведомлена о планах группы Канариса.

Таким образом, ни о каком двусмысленном поведении Геринга или о его фальшивой игре не может быть и речи.

Серьезное стремление подсудимого Геринга к сохранению мира и установлению хороших отношений с Англией признается также послом Гендерсоном, который, зная хорошо положение в Германии и имея связи с руководителями Германии, имеет наиболее верное суждение о Геринге.

Я ссылаюсь на его цитату из его известной книги «Провал миссии», в которой на 83-й странице говорится дословно следующее:

Лорд Галифакс также заявил, что и у него не было никаких сомнений в том, что все усилия Геринга, направленные против возникновения войны, были искренними.

То, что после начала войны, которой Геринг стремился помешать всеми имеющимися в его распоряжении средствами, но которой помешать он не смог, он, как главнокомандующий ВВС, отдавал асе свои силы для победы Германии, не находится ни в каком противоречии с серьезностью его стремления не допустить войны. С этого момента он знал только свой долг солдата по отношению к своей родине.

Гитлер несколько раз выступал перед командующими войсками с речами, например, в ноябре 1937 года, 23 мая 1939 г. и 22 августа 1939 г. Во время допроса Геринг весьма подробно изложил значение и смысл этих выступлений. Для решения вопроса о том, означает ли факт присутствия на совещаниях, на которых имели место эти выступления, участие в заговоре в духе Обвинительного заключения, важно констатировать, что в этих выступлениях Гитлер односторонне излагал свое мнение по военным и политическим вопросам. Он информировал участников совещания только о том, в каком направлении будут развиваться события. Мнение участников совещания никогда не спрашивалось.

Из вышеупомянутых выступлений участники совещаний не могли узнать и так и не узнали, имелось ли у Гитлера твердое намерение начать агрессивную войну.

Эго подтверждают единодушно все присутствовавшие на этих совещаниях.

Подсудимый обвиняется в бесцеремонном ограблении оккупированных Германией областей и тем самым в нарушении Гаагских правил ведения сухопутной войны. Это обвинение не обоснованно.

Во время допроса подсудимый Геринг привел убедительные доводы, почему он считал, что Гаагские правила ведения сухопутной войны от 1899 и 1907 годов не могут быть применимы к современной войне; он считал, что к началу второй мировой войны эти правила были в некотором отношении устаревшими и недостаточными. Во время возникновения их еще не были известны воздушная война, экономическая война и война пропаганды. Неизвестна была также и тотальная война, на службу которой без остатка ставится весь народ и все народное хозяйство.

До начала первой мировой войны согласно международному праву — во всяком случае, поскольку речь идет о сухопутной войне, — было неоспоримо, что война не затрагивает частноправовые отношения между гражданами воюющих государств, что в принципе частная собственность остается неприкосновенной, что война ведется только вооруженными силами и что она не затрагивает гражданское население противника. В войне на море, напротив, частная собственность не защищается. Могут ли правила ведения сухопутной войны со своими ограничениями иметь силу и в отношении комбинированной войны на суше и на море?

По существующему международному праву, как и прежде, имеет силу принцип, согласно которому частная собственность в войне остается неприкосновенной. Этот принцип нарушается только в случаях, когда Гаагские правила ведения сухопутной войны разрешают известное вторжение в область частной собственности. Поводом к такому вторжению может быть бедственное положение государства; вторжение оправданно в той мере, в какой кажется необходимым в интересах самосохранения государства. В этих рамках в войне разрешаются также действия, которые в принципе не соответствуют военному праву, то есть сами по себе противоречат международному праву.

Там, где жизненные интересы государства поставлены под такую угрозу, как бедственное положение государства, нельзя, по-моему, считать, что государство нарушает нормы права, если оно прибегает к методам, необходимым для предотвращения угрожающей опасности.

Вследствие образа действий вражеских держав экономическое положение Германии в ходе второй мировой войны стало в высшей степени угрожающим. В результате тотальной блокады у Германии была полностью отнята возможность какой-либо связи с нейтральными странами; поэтому стало невозможно достаточное снабжение сырьем, необходимым для ведения войны, и питанием, необходимым для снабжения гражданского населения. Германия должна была также заботиться о питании находящегося на оккупированных территориях гражданского населения.

Вследствие этого Германия в целях поддержания своей собственной экономики, которая в противном случае потерпела бы крах, была вынуждена использовать в своих интересах находившиеся на оккупированной вражеской территории запасы сырья и продовольствия, а также предметы, необходимые для продолжения войны.

Может ли подсудимый быть лично привлечен к ответственности за возможно преднамеренное или сделанное по небрежности нарушение, которое было совершено им исключительно как уполномоченным фюрера, или в таких случаях несет ответственность только государство — этот вопрос ставится на рассмотрение Трибунала. Со своей стороны, мы считаем, что здесь имеет место только деликт против международного права, который не может служить основанием для личной ответственности.

Положение на восточном театре военных действий имело свои особенности, так как в России не было частной собственности, а имелось только государственное хозяйство, строго регулируемое центром. Здесь правовое положение было в общем таково, что собственность вражеского государства могла быть используема как военная добыча.

За предписания, содержавшиеся в «Зеленой папке», подсудимый Геринг взял на себя полную ответственность, однако это не дает еще повода для его обвинения. Нельзя не учитывать, что речь идет о войне, связанной с такими трудностями и такого размаха, такой продолжительности и такого тотального характера, о которых творцы Гаагских правил ведения сухопутной войны определенно не только не имели, но и не могли даже иметь хотя бы малейшего представления. Эта война была войной, во время которой борьба шла за существование или гибель народов. Это была война, во время которой переоценивались все ценности.

С точки зрения бедственного положения может быть также оправдан и вывоз рабочих из оккупированных областей в Германию.

Подсудимый подробно изложил, по каким причинам он считал эти мероприятия необходимыми. В остальном защитник подсудимого Заукеля доктор Серватиус подробно остановится на этом вопросе. Поэтому я могу отказаться от дальнейшего его рассмотрения.

Относительно обвинения в ограблении произведений искусства подсудимый дал подробные показания, оправдывающие его действия. Дополнительно следует заявить, что к охране произведений искусства в Польше он вообще не имел непосредственного отношения. Из этих произведений искусства он ничего не взял для своей коллекции. Тем самым в этом отношении никоим образом не возникает обвинения для подсудимого.

Во Франции по приказу фюрера произведения искусства, находившиеся во владении евреев, были временно конфискованы в пользу империи, причем здесь речь шла об имуществе, не имеющем хозяина, так как владельцы покинули страну. Из числа этих конфискованных произведений искусства Геринг получил небольшую часть с разрешения фюрера не лично для себя, а для галереи, которую он должен был создать и в которую он намеревался передать находившиеся в его владении произведения искусства. Приобретая эти предметы, Геринг Думал, как он подчеркнул это в своих показаниях, что он имеет право на приобретение их, так как они были конфискованы на основании указа фюрера.

Теперь я хочу рассмотреть обвинение в расстреле 50 английских офицеров военно-воздушного флота, бежавших из лагеря военнопленных в Сагане.

В Обвинительном заключении говорится: «В марте 1944 года 50 офицеров королевских военно-воздушных сил, бежавших из стационарного лагеря военнопленных "Люфт-3" в Сагане, были убиты после их поимки». Судя по более позднему представлению обвинением документов, речь идет здесь о следующем случае:

В ночь с 24 на 25 марта 1944 г. из лагеря военнопленных «Шталаг Люфт-3» в Сагане бежали 76 офицеров английских королевских военно-воздушных сил. 50 из этих офицеров были после их поимки расстреляны СД.

Следует установить, кто дал приказ о расстреле. Имел ли рейхсмаршал Геринг какое-либо отношение к этому случаю? В частности, содействовал ли он изданию приказа о расстреле этих 50 летчиков? Одобрял ли он эту меру, хотя она являлась грубым нарушением статьи 50 Женевского соглашения об обращении с военнопленными?

Обвинение утверждает, что подсудимый Геринг содействовал изданию этого приказа. Оно ссылалось, в частности, на заявления генерал-майора Вестгофа и советника по уголовным делам Вилена, составленные в английском плену. Однако допрос этих свидетелей в Суде, а также дальнейшее представление доказательств показали, что первоначальные показания Вестгофа и Вилена были неточными как в отношении присутствия Геринга при обсуждении военной обстановки у Гитлера, так и в отношении его осведомленности о приказе относительно расстрела. Эти показания основывались на предположениях.

25 марта 1944 г. Гиммлер доложил фюреру о побеге 76 офицеров. По этому поводу Гитлер упрекал генерал-фельдмаршала Кейтеля; в побеге он усматривал значительную угрозу для общественной безопасности, так как бежавшие офицеры могли поддержать находящихся в Германии 6 миллионов иностранных рабочих при организации вооруженного восстания. Гитлер отдал затем приказ: «Военнопленных оставить у Гиммлера».

Эти данные полностью согласуются с изложением рейхсмаршала Геринга, который в момент обсуждения этого вопроса у Гитлера находился в отпуске. О факте побега ему доложил по телефону его адъютант. Лишь после своего возвращения из отпуска на пасху 1944 года он узнал от своего начальника штаба Кортена о том, что военнопленные расстреляны... В связи с этим Геринг не может быть признан ответственным за этот, в высшей степени прискорбный приказ, воспрепятствовать которому было свыше его сил.

Далее обвинение говорит о суде Линча, который в отдельных случаях в 1944 году был осуществлен немецким населением по отношению к сбитым вражеским летчикам. За эти события ответственность возлагается на подсудимых, в частности, также на рейхсмаршала Геринга.

Для подтверждения своих обвинений против рейхсмаршала Геринга обвинение в первую очередь ссылается на протокол от 19 мая 1944 г. так называемого совещания о летчиках-истребителях, которое имело место 15 и 16 мая 1944 г. под руководством Геринга.

В параграфе 20 этого протокола записаны высказывания Геринга о том, что он предложил фюреру дать указание расстреливать вражеских летчиков-террористов немедленно на местё совершения преступления. Подсудимый со всей решительностью оспаривает правильность этой записи и утверждает, что такого высказывания с его стороны не было.

Если на этом совещании действительно говорилось о летчиках-террористах, то это замечание могло быть сделано лишь в том смысле, что фюрер предложил такие меры...

Обвинение ставит в вину подсудимому Герингу, что он незамедлительно после 30 января 1933 г., занимая пост прусского министра внутренних дел, а вскоре затем — прусского премьер-министра, создал в Пруссии режим, при котором господствовал террор в целях подавления всякой оппозиции программе нацистов.

Для осуществления своих планов он использовал прусскую полицию, которой уже в феврале 1933 года для защиты нового правительства он дал приказ действовать беспощадно против всех политических врагов, не считаясь с последствиями. Для обеспечения власти он создал страшную тайную государственную полицию (гестапо) и уже в начале 1933 года — концентрационные лагеря.

Относительно этих обвинений следует сказать следующее: само собой разумеется, что это не может быть поставлено в вину подсудимому, а, наоборот, означало бы тяжелое нарушение порученных подсудимому обязанностей, если бы он со всей силой не выступил на защиту нового правительства и не принял бы все мыслимые меры для того, чтобы с самого начала сделать невозможным любое нападение на это новое правительство. Для достижения этой цели в первую очередь использовались полицейские учреждения.

Расследовать нужно лишь вопрос о том, были ли недопустимыми средства, использование которых подсудимый считал необходимым.

На этот вопрос надо ответить отрицательно по следующим соображениям.

Полиция в любом государстве является внутриполитическим инструментом власти; во всяком государстве она имеет своей задачей поддерживать правительство, защищать его во всех отношениях и, в случае необходимости, силой оружия обезвредить нарушителей порядка и права. Такие же задачи подсудимый поставил находившейся под его руководством полиции, которую он призывал в упомянутой обвинением речи действовать энергично и честно исполнять свой долг. Каким образом подобный призыв к выполнению долга может быть недопустимым, остается непонятным.

Во время допроса подсудимый Геринг подробно изложил, по каким причинам и на основании каких принципов он считал, что необходимо предпринять реорганизацию полиции. Эти причины никоим образом не могут быть подвергнуты сомнению.

В этой связи следует указать на то, что согласно существующим принципам международного права суверенные государства имеют право регулировать свои внутриполитические отношения по своему усмотрению.

Захват власти национал-социалистской партией, естественно, натолкнулся на сопротивление, и прежде всего со стороны левых партий, которые не были согласны с положением, создавшимся вследствие этого прихода к власти. Противники вовсе не были слабыми ни в численном отношении, ни в отношении имевшихся в их распоряжении средств. По этой причине новые правители увидели серьезную опасность для своей власти в том, что эти враждебные им партии будут беспрепятственно продолжать свою деятельность, поэтому они должны были своевременно и заранее обезопасить себя от такой угрозы.

Чтобы стабилизировать собственную власть и с самого начала в зародыше подавить всякую возможность волнений, подсудимый Геринг по соображениям государственной целесообразности считал необходимым одним разом арестовать вождей и деятелей коммунистической партии и смежных с нею организаций. О причинах таких действий подсудимый сам подробно рассказал. Для устранения опасности и для обеспечения безопасности государства принятые подсудимым меры вызывались государственной необходимостью. Так как речь шла о превентивных мерах, то для ареста вовсе не было необходимой предпосылкой совершение наказуемого антигосударственного действия или наличие подготовки к совершению его. Для ареста было достаточно — так как речь шла о политическом акте государственной самозащиты — принадлежности к одной из упомянутых выше групп и активного участия в них.

Эти соображения вскоре после прихода национал-социалистов к власти привели к созданию концентрационных лагерей.

Подсудимый Геринг руководствовался мотивами такого же характера, когда он в 1933 году создал концентрационные лагеря и издал законы относительно тайной государственной полиции.

Когда обвинение утверждает, что здесь речь идет об осуществлении заговора, ставившего себе целью преступления против человечности, то оно, высказывая эту точку зрения, не учитывает действительную политическую жизнь тех лет. Такой заговор не существовал, у подсудимого не было намерения совершить преступления против человечности, и он не совершал этих преступлений. В качестве одного из политических уполномоченных германского правительства он чувствовал себя обязанным защищать последнее от опасных нарушителей и тем самым способствовать дальнейшему существованию национал-социалистского жизненного порядка. Будучи далеким от того, чтобы видеть преступления в этих мероприятиях, он считал их, напротив, неизбежными средствами, необходимыми для того, чтобы укрепить политический порядок как основу всякого права.

В 1936 году руководство полицией и тем самым концентрационными лагерями перешло от подсудимого к рейхсфюреру Гиммлеру. Нельзя приписать подсудимому вину за то, что стало впоследствии с концентрационными лагерями, за то, что они, особенно после начала войны, превратились в отвратительнейшее место страданий и уничтожения людей, за то, что они — отчасти намеренно, отчасти в результате хаоса, вызываемого военными условиями, — привели к уничтожению бесконечного числа людей, чтобы в конце концов в последние дни перед окончанием войны стать массовой могилой.

Конечно, он знал, что существовали концентрационные лагеря, что число заключенных увеличивалось в результате напряженно й военной обстановки и что это число в результате расширения масштабов войны по всей Европе включало и иностранцев, но ужасающие эксцессы, вскрытые на этом процессе, не были известны. Он не знал о безответственных экспериментах, которые проводились над заключенными, об экспериментах, являвшихся профанацией истинной науки...

Создание концентрационных лагерей как таковых не имело ничего общего с последующим уничтожением евреев, идея которого, несомненно, возникла в головах Гейдриха и Гиммлера и которое мастерски скрывалось и лишь после окончания войны было разоблачено в виде ужасов в Освенциме и Майданеке.

Перехожу к вопросу о преследовании евреев.

Подсудимого обвиняют в том, что он в 1935 году провозгласил «нюрнбергские законы», которые должны были иметь целью сохранение чистоты расы и что он с 1938 по 1939 год, будучи генеральным уполномоченным по четырехлетнему плану, издал постановления, которые были направлены на устранение евреев из экономической жизни.

Затем ему вменяется в вину издание целого ряда законов, которые означали определенно направленное, серьезное ограничение прав евреев.

Геринг всегда отвергал любое противозаконное насильственное мероприятие, направленное против евреев. Об этом ясно свидетельствует его отношение к организованному Геб-бельсом мероприятию, которое проводилось с 9 на 10 ноября 1938 г. и о котором он узнал лишь после того, как оно имело место. Он самым резким образом осуждал его, сделав Геббельсу и Гитлеру соответствующее представление...

О биологическом истреблении евреев он узнал лишь к концу войны. Такое мероприятие он никогда бы не одобрил и со всей силой противился бы ему, так как у него было достаточно политического чутья, чтобы распознать всю чудовищную опасность и бессмысленный риск, которые должны были неизбежно возникнуть для германского народа в результате такой жестокой и отвратительной акции уничтожения.

Подсудимого обвиняют в том, что он как второе лицо в государстве должен был быть осведомлен об этих ужасных мероприятиях. Заявление подсудимого о том, что он не знал о таких злодеяниях, воспринимается с некоторым недоверием. Несмотря на высказываемые сомнения, подсудимый, однако, настаивает на том, что до него не дошли сведения о подобных деяниях...

В таком случае напрашивается следующий вопрос: разве подсудимый не был лицом, обязанным расследовать и выяснить, где действительно находятся якобы эвакуированные евреи и какова их судьба? Какой юридический вывод можно сделать в связи с тем, что он по халатности нарушил вытекающую из его положения правовую обязанность, заключающуюся в том, чтобы вмешаться в это дело?

От решения этого чрезвычайно сложного вопроса о должном и сущем можно отказаться, потому что Геринг, хотя он и являлся вторым человеком в государстве, не обладал властью помешать осуществлению вышеупомянутых мероприятий, если их проводил Гиммлер и если последний, во всяком случае, одобрял их.

Господин председатель! Вчера я уже сказал, что я хотел бы осветить также и Катынское дело, и я сейчас, прежде чем перейти к заключению, хотел именно остановиться на Катыни. К сожалению, для меня было совершенно невозможно подготовить перевод, так как представление доказательств происходило в самые последние дни. Доклад не очень велик, у переводчиков имеются копии, так что я думаю, что могу сейчас начать.

В подробном рассмотрении нуждается также и Катынское дело, по которому несколько дней назад было закончено представление доказательств. Русское обвинение опиралось на результаты исследования, изложенные в документе СССР-54. В этом документе на основании материала сделано следующее заключение:

1. Военнопленные поляки, находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска, оставались там и после вступления немцев а Смоленск до сентября 1941 года включительно.

2. В Катынском лесу германские оккупационные власти осенью 1941 года произвели массовые расстрелы польских военнопленных из вышеуказанных лагерей.

3. Массовые расстрелы польских военнопленных в Катынском лесу были произведены германской воинской частью, сокрытой под ложным именем «Штаб 537-го строительного батальона», во главе которого стоял подполковник Аренс и его сотрудники: старший лейтенант Рекс и лейтенант Ходт.

Спрашивается, доказало ли обвинение свое утверждение?

На этот вопрос следует ответить отрицательно. На основании документа нельзя констатировать этого. Обвинение направлено против определенной воинской части и против определенных, названных по именам, офицеров. В качестве времени совершения преступления указывается осень, сентябрь 1941 года. В качестве места указывается Катынский лес. При столь точных указаниях на обстоятельства дела задачей защиты было лишь установить, выдержат ли эти констатации проверку. Сперва следует указать о круге лиц. Полковник Аренс, офицер, имеющийся в виду как подполковник Аренс, уже потому исключается в качестве лица, совершившего преступление, что действие это якобы было совершено осенью 1941 года, тогда как Аренс стал командиром 537-г о полка лишь в конце ноября 1941 года. Лишь в это время он прибыл в Катынь, ранее же он никогда не бывал на Восточном театре военных действий. До Аренса полком командовал полковник Беденк, который со штабом своего полка в августе 1941 года прибыл в Катынь. Еще до Беденка старший лейтенант Ходт, непосредственно после взятия Смоленска, а именно в июле 1941 года прибыл на дачу на Днепре с передовым отрядом 537-го полка и пробыл там до прибытия штаба полка, к которому он тогда еще не принадлежал. В штаб полка он был переведен лишь в сентябре 1941 года и с этого момента постоянно жил на даче. Особые факты, которые могли бы доказать вину Ходта или Беденка, не явствуют из представленного документа, а другие документы об этом не были представлены. Тем самым не доказано, что Беденк и Ходт могут быть лицами, совершившими преступления. Многие обстоятельства говорят против того, что 537-я или какая-либо другая воинская часть участвовала в преступлении.

Польские военнопленные, как указывалось, попали а руки немцев в трех лагерях западнее Смоленска. Таким образом они стали бы немецкими военнопленными. О захвате их в плен необходимо было бы доложить группе армий «Центр». Такого сообщения, согласно показаниям свидетеля Эйххорна, не поступало. То, что при таком большом количестве военнопленных донесение по недосмотру могло быть не сделано, совершенно исключается. Кроме того, захват в плен 11 000 польских офицеров ни в коем случае не мог остаться неизвестным группе армий. Но в группе армий, как это вытекает из показаний генерала Оберхойзера, никогда не получали об этом сообщения. Из показаний, данных обоими свидетелями — Эйххорном и Оберхойзером, следует, что ко времени занятия Смоленска немцами польские офицеры уже не могли находиться в этих лагерях. Свидетели, которые утверждали бы, что они видели этих офицеров после этого в лагерях, не были допрошены русской комиссией. Допрошенный по этому вопросу служащий железной дороги ничего не знает из своих собственных наблюдений. Утверждают, что 11 000 военнопленных были направлены из этих лагерей в Катынь. Переброска такого большого количества польских военнопленных не могла остаться скрытой от русского населения, даже если бы эта переброска производилась по возможности незаметно и тайно. Расстрел в таких больших масштабах также не мог остаться незамеченным для русского населения. Если даже лесок был оцеплен, то ведь на расстоянии 200 м находилось общедоступное шоссе, которое было без ограничений предоставлено для движения. По нему также передвигалось много русского гражданского населения. То, что происходило в Катынском лесу, можно было наблюдать с шоссе. В непосредственной близости от днепровской дачи находились крестьянские дворы, в которых во время оккупации находились жители и которые все время поддерживали контакт со штабом полка. Но ни в отношении переброски, ни в отношении наблюдения расстрелов нет надежных данных и показаний. Никогда с немецкой стороны для такой массовой экзекуции не было бы избрано такое место, как то, где были обнаружены могилы. Это место вследствие того, что оно находилось между шоссе и расположением полка, было совершенно не приспособлено для таких дел. Как уже было сказано, большое движение имело место не только на проходящем вблизи шоссе, но и непосредственно рядом с могилами по дороге к штабу полка. Таким образом, даже солдаты, не участвующие в этой операции, должны были бы иметь возможность наблюдать и знать о ней. Также и избранный для проведения операции род войск был крайне неблагоприятен, так как технические войска, к которым относился полк связи, меньше всего были приспособлены для выполнения таких задач. Правда, свидетели Оберхойзер и Эйххорн лишь 20 сентября 1941 г. поселились вблизи от места действий. Поэтому они могут говорить о своих наблюдениях только начиная с этого момента, в то время как уже с конца июля на даче сначала находилась команда квартирьера, а с августа — штаб полка. В этот период времени, охватывающий приблизительно шесть недель, такие действия не могли быть приведены в исполнение. Это совершенно исключается. Те немногие люди, которые были в распоряжении полка, были загружены работой и не могли в такой короткий промежуток времени расстрелять 11 000 пленных и, кроме того, убрать их трупы. Правда, по утверждению русского обвинения, русские военнопленные помогали убирать трупы, но это не доказано, и в данном случае никто из русских жителей не видел таких пленных. Ни в коем случае нельзя так быстро устранить следы этого действия и замаскировать место действия так, чтобы свидетели Оберхойзер и Эйххорн, проезжая часто к даче, не могли заметить подозрительных признаков.

Заявлений допрошенных здесь свидетелей совершенно недостаточно:

Показания, не полные во всех отношениях, цены не имеют.

Заслушанные здесь показания двух врачей не являются достаточными для оценки данных событий в духе обвинения. В рамках допущенного Трибуналом представления доказательств было бы невозможно произвести полнейшее расследование всех медицинских вопросов, которые имели бы решающее значение для экспертов при вынесении ими решения. Поэтому защита отказалась выставить здесь медицинского эксперта для оправдания подсудимых. Но не следует забывать следующего. Экспертиза была произведена по инициативе германского правительства комиссией из 12 членов из числа видных представителей высших европейских судебно-медицинских учреждений, в то время как представленная русским обвинением экспертиза была составлена исключительно русскими экспертами. Первая экспертиза заслуживает предпочтения, поскольку она составлена аполитичными экспертами.

Свидетель профессор Марков во время своего допроса отказался от того, что было им самим написано в протоколе от 30 апреля 1943 г. Он утверждает, что уже тогда на основании вскрытия им трупа он считал неправильными данные о том, что расстрел был произведен в марте—апреле 1940 г.

Эти показания вызывают большое сомнение. Свидетель сам не мог дать никакого точного разъяснения, почему он при таком своем отношении ко всему этому делу не выступил немедленно против формулировки протокола от 30 апреля 1943 г., почему он не отказался подписать этот протокол, также почему в последующем никогда не говорил, по крайней мере, остальным экспертам, которые участвовали в этом, о своем действительном научном заключении.

Из-за этого заявления германская экспертиза не теряет своего значения, тем более что все остальные 11 экспертов полностью и очевидно одобрили содержащиеся в данной экспертизе утверждения. При таком положении вещей вовсе не будет необходимым излагать отдельные причины во всех деталях, которые говорят за правильность содержащегося в «Белой книге» заключения от 30 апреля 1943 г. Установленный русскими экспертами момент расстрела, а именно осень 1941 года, определен совершенно произвольно и не может быть ни при каких обстоятельствах верным, поскольку трупы были одеты в зимнюю одежду, как это установил также свидетель Марков на трупе, который он сам вскрывал. Тот факт, что в могилах обнаружены револьверные патроны германского изготовления, не допускает вывода, что расстрел был произведен немцами. В германской «Белой книге» указано на то, что германский завод, который производил эти патроны, в очень большом количестве поставлял их в другие страны и больше всего на Восток.

В заключение следует сказать, что задачей данного процесса не является установить, были ли 11 000 польских офицеров расстреляны после занятия Смоленска немцами и мог ли этот расстрел быть произведен немцами. Поэтому это обвинение выпадает из Обвинительного заключения.

Перехожу к заключению.

Если в свете всего сказанного рассматривать личность и жизнь подсудимого Геринга, то решающими для оценки его действий окажутся следующие моменты.

После того как империя кайзера была свергнута, немецкий народ хотел создать новую конституцию на демократической основе, надеясь, что в дальнейшем он сможет подняться путем прилежания и терпения. При этом большую роль играло доверие к дальновидности тогдашних держав-победительниц, в частности к 14 пунктам Вильсона.

После горького разочарования, принесенного Версальским договором, Веймарская демократия вступила в период жестокого кризиса, от которого ей не суждено было оправиться. Этот кризис вместе с наступившим позднее мировым экономическим кризисом, бесспорно, послужил предпосылкой захвата власти Гитлером.

Борьба против Версаля в первую очередь сделала возможным его взлет в качестве руководителя партии. В своих свидетельских показаниях Геринг говорил о том, что с первой встречи его объединяло с Гитлером их общее убеждение в том, что путем бумажных протестов ничего достигнуть нельзя. Геринг, как и Гитлер, был убежден в том, что Германия неизбежно станет жертвой мирового революционного большевизма, если не удастся пробудить в ней достаточную энергию к сопротивлению путем возрождения веры в свои силы. Было понятно, что эти силы следовало решительно направить на борьбу с державами, подписавшими Версальский договор. При этом Гитлер, безусловно, исходил из того, что Германия в основном составляет с Западом единое целое в культурном, экономическом и политическом отношении. Он считал, что большевистская опасность, направленная в первую очередь против Германии, угрожает также и западным странам. Поэтому он надеялся, что, объявив идеологическую борьбу против Востока, сумеет постепенно добиться ее признания и поддержки со стороны Запада.

Только в свете этого основного положения должна рассматриваться вся его политика в целом вплоть до фактического крушения. Сейчас можно справедливо осуждать ее как ошибочную с самого начала, но все же нельзя игнорировать того, что тогда в процессе ее развития многое, казалось, говорило о ее правильности. Этим объясняется тот факт, что Гитлеру удалось превратить в своих приверженцев все большее количество немцев.

Геринг твердо верил в то, что спасение может принести только Гитлер. Он видел в нем прирожденного народного вождя, который умел влиять на народ и руководить им и удивительная сила воли которого не отступала ни перед какими препятствиями. Он понимал, что при демократической конституции выдвинуться мог лишь такой человек, обладавший поистине дьявольскими демагогическими способностями. Поэтому он примкнул к нему.

Поскольку Геринг был немцем, проникнутым искренней любовью к отечеству, он не думал о том, чтобы использовать Гитлера лишь как орудие для своего собственного возвышения. Напротив, он с самого начала признал его «фюрером» — человеком, которому принадлежало решающее слово; сам он решил довольствоваться подчиненной ролью. Поэтому он, знаменитый летчик, кавалер ордена «За заслуги», без колебаний принес еще неизвестному Гитлеру присягу на верность, присягу, которую он не должен был нарушить и в действительности не нарушил в течение всей жизни.

Трагично, что такая борьба, какую вел Геринг вместе с Гитлером, могла быть понята в самой своей основе таким образом, что ее уже с самого начала рассматривают как заговор, направленный на совершение преступлений.

Целью борьбы являлось прежде всего освобождение Германии от цепей Версальского договора. Правда, веймарское правительство неоднократно принимало попытки к избавлению от особенно обременительных условий этого договора, но они успеха не имели.

Не создавалось ли впечатления, что международное право является лишь орудием в руках версальских победителей, постоянно используемым для того, чтобы все время не дать Германии подняться? Не одержала ли снова сила верх над правом, и могли ли немцы достичь чего-либо иначе, чем набравшись мужества, с силой ударить кулаком по столу?

Такие размышления были вполне понятными в свете тогдашнего положения. Считать их доказательством заговора, о котором говорит обвинение, — эго значит совершенно не понимать их. Действительно, развитие событий после 1933 года, казалось, полностью подтверждало правоту Гитлера. Он, играючи, достигал власти во много раз больше, чем веймарское правительство, опиравшееся на принцип добровольности.

Из готовности, с которой иностранные государства не только заключали с Гитлером договоры, например, Морское соглашение 1935 года, Мюнхенское соглашение or 29 сентября 1938 года, но и до последнего времени принимали участие в имперских партийных съездах, немецкий народ мог лишь заключить, что Гитлер избрал правильный путь для достижения взаимопонимания между народами.

Такое впечатление и такой вывод были вполне верными вплоть до осени 1938 года. Если бы Гитлер в дальнейшем лояльно придерживался Мюнхенского соглашения, он лишил бы силы аргументы политики торможения, которая велась против него. Не только был бы сохранен мир, но Гитлер спокойно смог бы собрать плоды своей всеми державами признанной внутренней и внешней политики.

В настоящее время спор идет в основном лишь о том, является ли он один виновником дальнейших событий, приведших к катастрофе, или ответственность должна быть возложена и на кого-то еще. Обвиняют всех немцев, которые когда-либо оказывали Гитлеру какую-нибудь поддержку, и, как говорят обвинители, в первую очередь тех, кто с самого начала не ожидал от него ничего хорошего и даже отрицал законность его правительства, говоря: «Ведь можно было предвидеть, что он именно так кончит». Значит все, кто когда-либо поддерживал его каким-либо образом, должны также считаться виновными...

Какую же часть этой вины можно и нужно возложить на приближенных к нему лиц?

Тому, кто не отвергал с самого начала методов Гитлера как незаконных, было очень трудно определить, где кончались политические стремления Гитлера найти оправдание своим мероприятиям и где его политика становилась преступлением...

Геринг оставался верным однажды избранному им фюреру, даже после того, как он утратил его доверие, и даже тогда, когда он был приговорен Гитлером к смерти...

Посол Гендерсон правильно характеризовал Геринга, написав о нем:

Эта оценка сохраняет свою силу и теперь. Но правильность ее стала для него роковой...

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 5 и 25 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Когда в 1918 году немецкая армия после более чем четырехлетней героической борьбы сложила оружие, она поступила так, доверяя заверениям президента Вильсона, который неоднократно делал их в 1918 году. В своей речи в конгрессе 8 января 1918 г. президент Соединенных Штатов Америки требовал в 14 пунктах открытых, согласованных мирных договоров.

Председатель: Я должен сказать Вам, доктор Зейдль, что Трибунал не хочет слушать Вас по вопросам, которые не имеют никакого отношения к рассматриваемому делу и выдвинутым в отношении Гесса и других подсудимых обвинениям. Если Вы не можете перестроить свою речь на ходу, Вам будет дана возможность сделать это не спеша, а затем позже выступить...

Зейдль: Господин председатель, господа судьи!

Когда в 1919 году германский народ после проигранной мировой войны приступил к преобразованию своей общественной жизни на демократической основе, он столкнулся с трудностями, которые были обусловлены не только самой войной и связанными с ней потерями, но и репарационной политикой держав, победивших в 1918 году.

Последствия этой политики для Германии должны были стать тем более опустошительными, что Франция в 1923 году приступила к военной оккупации Рурской о блести, центра экономической мощи Германии. В это время, время экономического краха и полной беззащитности Германии, Адольф Гитлер сделал первую попытку 9 ноября 1923 г. захватить в свои руки государственную власть революционным путем. Подсудимый Рудольф Гесс также участвовал в этом шествии к «Дворцу полководцев» в Мюнхене.

Вместе с Адольфом Гитлером он отбыл наказание, наложенное на него неродным судом, в крепости Ландсберг, где Гитлер написал саою книгу «Майн кампф».

Когда в 1925 году партия была восстановлена, Рудольф Гесс был одним из первых, кто снова был вместе с Адольфом Гитлером.

Во время выборов в рейхстаг 14 сентября 1930 г. национал-социалистская партия добилась серьезной победы и получила в новом рейхстаге 107 мест. Этот факт не а последнюю очередь является результатом экономического кризиса того времени, большой безработицы и, следовательно, непосредственно результатом репарационных поставок, противоречащих здравому экономическому смыслу, результатом отказа держав-победительниц, несмотря на настойчивые предупреждения, от изменения существующего порядке. Правде, предусмотренные Версальским договором репарационные поставки и способ выполнения их были изменены планом Деуэсе и пленом Юнге. Однако правильно и то, что эти изменения произошли слишком поздно и потребовали от Германии в дальнейшем поставок такого масштаба и при таких условиях, которые должны были неизбежно привести к экономической катастрофе и фактически привели к ней впоследствии.

В этой связи необходимо указать следующее: обвинение представило обширный доказательный материал в отношении подъема НСДАП до ее приходе к власти. Сравнение количества мандатов а рейхстаге в 1930—1932 годах с числом безработных в тот же самый период показало бы, что движение этих цифр приблизительно было одинаковым. Чем безутешнее становились социальные явления, обусловленные безработицей, — в 1932 году результаты безработицы отразились не менее чем на 25 миллионах человек, включая членов семей, — тем более разительными становились успехи национал-социалистов во время выборов.

Я не думаю, чтобы можно было привести более убедительное доказательство причинной связи между следствиями политики репараций держав-победительниц в 1919 году и подъемом национал-социализма.

Эту причинную связь можно свести к одной короткой формуле: без Версальского договора не было бы репараций, без репараций не было бы экономического краха с теми, в особенности для Германии, катастрофическими последствиями, которые нашли свое выражение в 7 миллионах безработных, а без катастрофы национал-социализм не пришел бы к власти.

Политическая и историческая ответственность руководящих государственных деятелей противной стороны, вытекающая из этой причинной связи, так очевидна, что излишне делать по этому вопросу какие-либо дальнейшие пояснения на этом процессе.

Пусть эта формула покажется слишком заостренной и пусть даже верно, что не только бедственное экономическое положение и громадная цифра безработных заставили миллионы немцев а первый раз 14 сентября 1930 г. выбрать в рейхстаг национал-социалистов и впоследствии привели к дальнейшему укреплению власти партии. Определенно только, что это было одной из основных причин.

Другие причины, сыгравшие роль для многих избирателей при принятии их решения, в конце концов, также должны быть отнесены за счет роковых последствий Версальского договоре и отказа держав-победительниц, и в первую очередь Франции, согласиться на ревизию этого договора. Это прежде всего относится к выдвинутому позднее всеми демократическими правительствами требованию равноправия.

Когда германский народ в порядке выполнения Версальского мирного договоре разоружился, он по праву мог ожидать, что и страны-победительницы начнут разоружаться соответственно взятым ими на себя по договору обязательствам. Этого не случилось. И не подлежит сомнению, что отказ в равноправии, а денном случае отказ этих стран от своего разоружения, был одной из основных причин подъеме национал-социализме в 1931 и 1932 годах.

30 января 1933 г. Адольф Гитлер был назначен президентом Гинденбургом на пост имперского канцлера и получил задание сформировать новое правительство...

Я уже заявил от имени подсудимого Гессе, что он берет не себя полную ответственность за все законы и приказы, которые были подписаны им в качестве заместителя фюрере и в качестве имперского министре или же члене совете министров по обороне империи. Я отказался от представления доказательств по тем пунктам обвинения, которые затрагивают только внутренние дела Германской империи как суверенного государстве и не находятся ни в какой связи с преступлениями против мира и с преступлениями против законов и обычаев ведения войны, о которых говорится в Обвинительном заключении. Поэтому и сейчас я остановлюсь только на тех законах и государственно-правовых и политических мероприятиях, которые имеют какое-либо отношение к пунктам обвинения и к общему плану или заговору, о которых говорит Обвинительное заключение.

Обвинительное заключение ставит подсудимому Рудольфу Гессу в вину то, что он будто бы способствовал военной, экономической и психологической подготовке войны и принимал участие в политическом планировании и подготовке агрессивных войн. В доказательство этого утверждения обвинение указало на тот факт, что подсудимый Рудольф Гесс как имперский министр без портфеля 16 марта 1935 г. подписал закон о создании вооруженных сил. Этим законом в Германии вновь вводилась всеобщая воинская повинность и устанавливалось, что немецкая сухопутная армия в мирное время будет состоять из 12 корпусов и 36 дивизий.

Введение всеобщей воинской повинности законом от 16 марта 1935 г., по-видимому, рассматривается в Обвинительном заключении не как наказуемое само по себе действие, а как часть того общего плана, который, по утверждению обвинения, был направлен на совершение преступлений против мира, против законов и обычаев ведения войны и против человечности...

Гесс обвиняется еще в том, что он лично в качестве заместителя фюрера создал заграничную организацию НСДАП, союз немцев на Востоке, германо-американский союз и германский иностранный институт. Документы, представленные обвинением по этому вопросу, не содержат доказательств того, что сам Гесс давал этим организациям указания или приказы о проведении деятельности, сходной с деятельностью «пятой колонны»... Обвинение не представило также доказательств и того, что названные организации в действительности занимались подрывной деятельностью в иностранных государствах. Эти обстоятельства делают излишним более подробное исследование деятельности перечисленных организаций, тем более что нет никаких данных, свидетельствующих о том, что имелась какая-либо причинная связь между задачами и функциями этих организаций и теми событиями, которые в 1939 году привели к развязке войны.

При помощи большого количества документов обвинение пыталось далее доказать, что подсудимый Гесс принимал решающее участие в оккупации Австрии 12 марта 1938 г. Я не намереваюсь останавливаться на деталях истории аншлюса и давать правовую оценку фактам, которые в 1938 году действительно привели к присоединению Австрии к Германской империи...

Что же касается участия подсудимого Рудольфа Гесса и национал-социалистской партии в осуществлении аншлюса, то и по этому вопросу представленные доказательства показывают, что присоединение Австрии было событием, не имевшим ничего общего с национал-социалистской партией в империи как таковой. В этой связи достаточно сослаться на показания, данные подсудимым Герингом, а также на показания доктора Зейсс-Инкварта, из которых следует, что вопрос аншлюса был решен исключительно империей, то есть государственной властью, a не партией. Если останутся еще какие-либо сомнения по этому поводу, то они будут устранены представленным обвинением документом США-61 (ПС-812).

Здесь речь идет о письме гаулейтера Зальцбурга доктора Фридриха Райнера, направленном им 8 июля 1939 г. имперскому комиссару Йозефу Бюркелю, в котором, между прочим, говорится:

Такой отчет был бы, разумеется, излишним, если бы заместитель фюрера сам непосредственно и решающим образом принимал участие в разрешении вопроса об аншлюсе. Я напоминаю об этом не для того, чтобы привести причины, оправдывающие или извиняющие подсудимого Рудольфа Гесса. Я устанавливаю это исключительно в интересах исторической истины. Теперь я перехожу к вопросу о присоединении Судетской области...

Когда вопрос об аншлюсе в отношении Австрии был разрешен, нельзя было избежать того, чтобы положение судетских немцев в будущем — они насчитывали все же 3,5 миллиона человек и их принадлежность к германской нации не подлежала сомнению — было подвергнуто пересмотру. Я не собираюсь с фактической и с юридической точек зрения отдельно рассматривать все вопросы, связанные с присоединением Судетской области к империи. Однако, учитывая, что обвинители в представленных ими Суду судебных выдержках по делу подсудимого Гесса останавливались на судетско-немецком вопросе и предъявили несколько документов в качестве доказательств, необходимо все же кратко остановиться на этом. В документе ПС-3258 (ВБ-262), представляющем собой речь заместителя фюрера на конференции заграничной организации НСДАП 28 августа 1938 г., он останавливается только в общих выражениях на судетско-немецком вопросе. Остальные представленные обвинением документы — США-126 (ПС-3061) и США-26 (ПС-388) не содержат ничего, что давало бы основание судить о решающей роли подсудимого Рудольфа Гесса в разрешении судетско-немецкого вопроса. Однако степень его участия можно и не подвергать рассмотрению, так как аншлюс Судетской области сам по себе ни в коей мере не является действием, наказуемым на основании международного права. Ведь присоединение Судетской области было произведено не на основании односторонних действий Германии и не на основании договора между Германской империей и Чехословацкой республикой, который, возможно, мог бы показаться сомнительным. Аншлюс произошел на основании соглашения, которое было заключено 29 сентября 1938 г. в Мюнхене между Германией, Соединенным Королевством Великобританией, Францией и Италией. В этом соглашении были предусмотрены и детально сформулированы условия вывода войск из области, уступаемой Германии, и постепенного занятия ее немецкими войсками. Окончательное установление границ было произведено международным комитетом. Не вдаваясь в детали соглашения, можно с уверенностью сказать, что этот договор был заключен на основании свободного волеизъявления и все его участники питали надежду, что он будет основой или, по крайней мере, важной предпосылкой для улучшения международных отношений в Европе.

Я перехожу теперь к другому пункту обвинения. Как в Обвинительном заключении, так и в материалах индивидуального обвинения, предъявленных обвинителями, подсудимому Рудольфу Гессу вменяется в вину то, что он участвовал в развязывании войны; на него возлагается ответственность за это. Действительно, подсудимый Гесс во многих речах высказывался по вопросу о Польском коридоре и проблеме вольного города Данцига. Однако прежде всего необходимо сказать следующее. Путем создания Польского коридора было нарушено не только право народа на самоопределение, потому что таким образом более миллиона немцев попало под польское господство, но, кроме того, в результате раздела государственной территории Германии на две территории, полностью отделенные друг от друга, было создано положение, которое не только противоречило экономическому смыслу, но и стало с первого же дня причиной постоянных трений и инцидентов. Начиная со дня подписания Версальского мирного договора, требования о ревизии этого договора именно по вопросу о Польском коридоре не замолкали никогда. В Германии не было ни одной партии и ни одного правительства, которые не признали бы и не требовали бы необходимости ревизии договора прежде всего по этому пункту.

Не подлежит никакому сомнению, что, если уж Польша при всех обстоятельствах должна была получить свободный доступ к Балтийскому морю, — эту проблему можно было бы разрешить разумнее, чем путем создания так называемого Коридора и вызванного этим раздела Германской империи на две совершенно изолированные территории. То же относится и к вопросу о положении свободного города Данцига с точки зрения международного и внутригосударственного права. Нет необходимости в том, чтобы здесь детально останавливаться на тех фактах, которые с течением времени создавали все большие трудности и, в конце концов, привели к такому состоянию, которое сделало необходимым изменение положения чисто немецкого города в международно-правовом и внутригосударственном отношении.

Неверно было бы считать, что только после прихода Гитлера к власти затронутые здесь проблемы начали подвергаться открытому обсуждению...

При таких обстоятельствах ни для кого не могло быть неожиданностью, что после прихода к власти Гитлера и его партии были еще раз подвергнуты пересмотру вопросы, возникшие в связи с созданием Польского коридора и отторжением Данцига от империи.

Это было неизбежно тем более потому, что и после заключения германо-польского договора в 1934 году ни в коей мере не прекратились попытки Польши во все возрастающей степени вытеснить германский элемент...

В первый раз имперский министр иностранных дел 24 октября 1938 г. в беседе с польским послом обсудил вопросы, связанные с Коридором и Данцигом, и сделал Польше соответствующее предложение, которое было построено на следующей основе:

Ответ польского правительства на это предложение был предъявлен Трибуналу самим обвинением. Это документ ТС-73, в котором излагается точка зрения польского министра иностранных дел Бека от 31 октября 1938 г. и его поручение польскому послу Липскому в Берлине. В этом документе германское предложение категорически отклоняется...

Несмотря на эту отрицательную позицию Польши, все же во время дальнейших переговоров между польским послом и имперским министром иностранных дел, начавшихся 21 марта 1939 г., последний повторил предложение, сделанное 24 октября 1938 г. Из этого следует сделать вывод, что германское правительство стремилось к тому, чтобы разрешить вопросы, связанные с Коридором и Данцигом, путем переговоров.

Ответом на германские предложения от 21 марта 1939 г. была частичная мобилизация польской армии. Можно оставить открытым вопрос о том, в какой связи находилась частичная мобилизация, объявленная польским правительством, с английским предложением о консультации от 21 марта 1939 г. и высказало ли британское правительство уже в связи с передачей этого предложения о консультации в Варшаве свое согласие на заявление о гарантиях, сделанное им затем 31 марта, или только указало на такую возможность. Не подлежит никакому сомнению, что частичная мобилизация польской армии, которую признал также английский премьер-министр Чемберлен в своем заявлении в палате общин 10 июля 1939 г., меньше всего могла создать благоприятные предпосылки для дальнейших переговоров. В действительности меморандум польского правительства, переданный 26 марта 1939 г. польским послом Липским, содержал окончательное отклонение германского предложения. Было заявлено, что не может быть и речи об удовлетворении требований Германии в отношении экстерриториальности транспортных путей, а вопрос о передаче Данцига империи не может подвергаться обсуждению. В беседе, которая происходила после передачи меморандума между имперским министром иностранных дел и польским послом, последний совершенно откровенно заявил, что дальнейшее стремление к осуществлению германских планов, в особенности касающихся передачи Данцига Германии, будет означать войну с Польшей...

Переговоры, которые начались 21 марта 1939 г. между Лондоном, Парижем, Варшавой и Москвой с целью заключить союз, направленный исключительно против Германии, не привели к желаемым результатам. Французская и британская военные миссии, посланные 11 августа 1939 г. в Москву, также не могли устранить трудностей, вызванных, очевидно, далеко идущими разногласиями. Можно оставить открытым вопрос о том, какую роль играл при этот тот факт, что Польша, которая должна была получить гарантию со стороны Англии, Франции и Советского Союза, очевидно, отказывалась от военной помощи со стороны Советского Союза. Можно не решать также вопрос о том, правильно ли утверждение советского комиссара иностранных дел Молотова на Чрезвычайной сессии Верховного Совета от 31 августа 1939 г. о том, что именно Англия не только не рассеяла сомнений Польши, а, наоборот, поддержала их.

Значительно важнее рассмотреть принципиальные расхождения...

На XVIII съезде Коммунистической партии 10 марта 1939 г. Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Сталин выступил с речью, в которой он намекнул, что советское правительство считает возможным или желательным улучшение отношений с Германией. Гитлер хорошо понял этот намек.

Подобным образом высказался народный комиссар иностранных дел Молотов в своей речи в Верховном Совете 31 мая 1939 г. Начатые после этого переговоры между германским и советским правительствами преследовали сначала цель заключения германо-советского соглашения о торговле и кредите. Это соглашение было подписано 19 августа 1939 г. в Берлине. Но уже во время этих переговоров экономического характера обсуждались также вопросы общеполитического порядка, которые, согласно сообщению советского агентства ТАСС от 21 августа 1939 г., показали, что обе стороны желают изменить свою политику и воспрепятствовать войне путем заключения пакта о ненападении. Этот пакт о ненападении был подписан в ночь с 23 на 24 августа в Москве, следовательно, как показало представление доказательств на этом процессе, за два дня до нападения германских армий на Польшу, которое было намечено на утро 26 августа 1939 г.

Наряду с этим пактом о ненападении был подписан в качестве его существенной составной части «Секретный дополнительный протокол». На основании результатов представления доказательств, в частности, на основании письменного показания статс-секретаря министерства иностранных дел барона фон Вейцзекера и на основании заявлений подсудимых фон Риббентропа и Иодля можно считать, что установлено следующее содержание секретного дополнительного протокола: в случае территориально-политических преобразований в областях, относящихся к прибалтийским государствам, Финляндия, Эстония и Латвия попадут в сферу интересов Советского Союза, в то время как территория Литвы должна была принадлежать к сфере интересов Германии.

В отношении территории Польши сфера интересов была поделена таким образом, что области, расположенные восточнее рек Нарев, Висла и Сан, попадали в сферу интересов Советского Союза, в то время как области, лежавшие западнее демаркационной линии, проходившей вдоль этих рек, были включены в сферу интересов Германии. Впрочем, в отношении Польши было достигнуто соглашение такого содержания, что обе державы при окончательном урегулировании вопросов, касающихся этой страны, будут действовать с обоюдного согласия. В отношении юго-востока Европы было достигнуто разграничение сфер интересов таким образом, что с советской стороны была подчеркнута заинтересованность в Бессарабии, в то время как с германской стороны было провозглашено абсолютное отсутствие политических интересов в этой области. Согласно показаниям свидетелей, в частности, на основании показаний посла доктора Гауса и статс-секретаря фон Вейцзекера установлено, что это тайное соглашение содержало совершенно новое урегулирование вопроса, касавшегося Польши и судьбы польского государства.

Попытки соглашения с Польшей о Данциге и Коридоре, предпринятые после подписания германо-советского договора о ненападении и относящегося к нему секретного дополнительного протокола, окончились неудачей.

Пакт о взаимопомощи, заключенный 25 августа 1939 г. между Великобританией и Польшей, не предотвратил войны, а только оттянул на несколько дней ее начало. Я не намереваюсь подробно рассматривать дипломатические переговоры, которые велись после подписания германо-советского договора от 23 августа 1939 г. для того, чтобы все-таки прийти к соглашению. Но одно можно с уверенностью заявить: если данная Англией 31 марта 1939 г. односторонняя гарантия увеличила неуступчивость польского правительства по отношению к германским предложениям, то пакт о взаимопомощи с Великобританией еще более отрицательно повлиял на готовность Польши вести переговоры.

Провал переговоров, которые велись между Германией и Польшей, не может казаться удивительным, если вспомнить показания свидетеля Далеруса в этом Трибунале. Этот свидетель ведь подтвердил, что польский посол в Берлине Липский заявил 31 августа 1939 г., что он не может вести переговоры относительно предложений германского правительства...

Когда 1 сентября 1939 г. вспыхнула война между Германией и Польшей, речь шла сначала о местном конфликте между двумя европейскими государствами. Когда 3 сентября 1939 г. Великобритания и Франция объявили войну Германии, этот конфликт перерос в европейскую войну, которая, как все современные войны между большими государствами при характерной для нашего времени неудовлетворительной международной организованности и после окончательного провала системы коллективной безопасности, с самого начала имела тенденцию перерасти во всеобщую мировую войну. Эта война должна была причинить неимоверное горе всему человечеству, и когда 8 мая 1945 г. война в Европе закончилась безоговорочной капитуляцией Германии, Европа в результате войны была превращена в руины.

Адольф Гитлер не пережил поражения Германии и безоговорочной капитуляции.

На скамье подсудимых сидят 22 бывших руководителя национал-социалистской Германии, которые обвиняются в том, что они, осуществляя общий план, совершили преступления против мира, законов и обычаев ведения войны и против человечности.

Основой данного процесса является так называемое Лондонское соглашение, которое было заключено между правительством Великобритании и Северной Ирландии, правительством Соединенных Штатов Америки, временным правительством Французской республики и правительством Союза Советских Социалистических Республик. На основании этого соглашения был создан данный Трибунал, чей состав, чья компетенция и задачи изложены в Уставе Международного военного трибунала, представляющем собою составную часть соглашения упомянутых четырех правительств от 8 августа 1945 г. Устав Международного военного трибунала содержит не только положения о составе, компетенции и задачах Трибунала. В нем имеются наряду с этим — и это важнейшие части Устава — и положения, относящиеся к материальному праву. Это прежде всего относится к статье 6, в которой содержится определение понятий преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности со всеми отдельными признаками соответствующих составов преступлений. Абзац 3 статьи 6 Устава, в котором отдельно перечисляются признаки так называемого заговора, следует рассматривать как определение состава уголовного преступления. Статьи 7, 8 и 9 Устава также следует рассматривать как нормы материального права...

В самом Обвинительном заключении подсудимому Гессу вменяется в вину, что он содействовал захвату власти так называемыми нацистскими заговорщиками, укреплению их контроля над Германией, а также военной, экономической и психологической подготовке развязывания и ведения войны. Затем ему инкриминируется, что он принимал участие в политическом планировании и в подготовке агрессивных войн, а также войн в нарушение международных договоров, соглашений и гарантий и участвовал в подготовке и разработке внешнеполитических планов так называемых нацистских заговорщиков.

Первый раздел Обвинительного заключения рассматривает так называемый общий план или заговор. Согласно этому разделу все подсудимые вместе с другими лицами в период до 8 мая 1945 г. в качестве руководителей, организаторов, подстрекателей и сообщников принимали участие в подготовке и осуществлении общего плана, направленного на совершение преступлений против мира, преступлений, нарушающих законы и обычаи войны, и преступлений против человечности. Утверждается, что подсудимые планировали, подготавливали, развязывали и вели агрессивные войны и в осуществление этого плана совершили военные преступления и преступления против человечности.

В то время как Устав включает только три состава преступления: преступления против мира, преступления против законов н обычаев ведения войны и преступления против человечности, Обвинительное заключение содержит четыре состава преступления. В Обвинительном заключении общий план или заговор превращается в отдельный и самостоятельный пункт обвинения, хотя Устав не дает для этого достаточного основания. Можно оставить в стороне вопрос о том, является ли заговор по англо-американскому праву специальным составом преступления. Венду того, что Устав не придерживается ни англо-американского, ни континентального права, а самостоятельно создает правовые нормы... решающими являются лишь текст и смысл Устава. Поскольку, однако, в абзаце 3 статьи 6 Устава ясно говорится о составлении или осуществлении плана, направленного на совершение преступлений против мира, против законов и обычаев ведения войны и против человечности, не может быть никакого сомнения в том, что не существует того самостоятельного состава преступления, на который указывается в первом разделе Обвинительного заключения под заглавием «Общий план или заговор», во всяком случае его не существует согласно положениям Устава.

Так как подсудимому Гессу инкриминируют я преступления, перечисленные во всех четырех разделах Обвинительного заключения, необходимо сначала рассмотреть первый пункт обвинения.

Обвинение не могло предъявить ни одного доказательства, которое позволило бы сделать вывод о том, что партия и ее руководители, применяя незаконные средства, стали соучастниками в составлении общего плана, имевшего целью развязать агрессивную войну.

Когда Гитлер 30 января 1933 г. был назначен рейхсканцлером, для него и его правительства, в которое вошли и представители других партий, не могло быть и речи о том, чтобы, полностью игнорируя политические, а главное — экономические условия, заняться разработкой общего плана, имеющего целью агрессивную войну.

Германская империя добивалась уравнения вооружений путем собственного перевооружения. Это делалось не тайно, а совершенно открыто, путем объявления 16 марта 1935 г. закона о восстановлении всеобщей воинской повинности. Обвинение не смогло предъявить никаких доказательств в подтверждение обвинения в том, что этот закон был издан в связи и во исполнение общего плана, направленного на развязывание агрессивной войны...

В связи с этим нужно вкратце остановиться на одном документе, представленном обвинением в числе других так называемых ключевых документов, который должен служить доказательством существования совместного плана, упоминаемого в Обвинительном заключении. Документ, о котором я говорю, является протоколом совещания, происходившего в имперской канцелярии 5 ноября 1937 г. (США-25, ПС-386). Суду известно, что этот документ не является дословной передачей выступления Гитлера, а представляет собой запись полковника Госсбаха, датированную 10 ноября 1937 г. Я не стану подробно рассматривать содержание этого документа. Я сошлюсь в этом случае на те показания, которые давались здесь подсудимыми Герингом и Редером, а также на соображения, высказанные другими защитниками. Нужно еще только добавить, что Гитлер в обращении к главнокомандующим и тогдашнему министру иностранных дел имел в виду план последовательности проведения операций, который не находится ни в какой связи с позднейшими событиями. При таких обстоятельствах само существование определенного и твердо намеченного плана кажется весьма неправдоподобным, если учесть, что собою представлял Гитлер. Из содержания этого документа бесспорно вытекает лишь то, что 5 ноября 1937 г. Гитлер и сам имел в виду разрешение территориальных вопросов, возникших в связи с Версальским договором, мирным путем. Хотя бы по одной этой причине какой-либо совместный план, предусматривающий начало агрессивной войны, не мог существовать до этого дня... На основании общих результатов представления доказательств и, в частности, с учетом показаний свидетеля доктора Ламмерса и других свидетелей, а также целого ряда документов, предъявленных представителями обвинения, можно с уверенностью сделать вывод, что не позднее чем с 5 ноября 1937 г. все вопросы, затрагивающие проблемы войны и мира, не обсуждались больше ни правительством как государственным органом, ни каким-либо другим широким кругом постоянных сотрудников, а решались исключительно самим Гитлером...

Ни один из документов, предъявленных обвинением, не содержит никаких данных о существовании сотрудничества между имперским правительством, имперским руководством партии и имперским военным министерством, а позже ОКБ или главнокомандующими частями вооруженных сил и их начальниками штабов. Напротив, если из всех представленных доказательств можно сделать какой-либо вывод, то этот вывод лишь о том, что вся власть была сосредоточена исключительно в руках Гитлера, что имперское правительство, имперское руководство партии и вооруженные силы получали приказы только от него и что именно Гитлер всячески препятствовал независимости этих инстанций. Этим объясняется то, почему вопросами политического или военного характера занимались только те служебные инстанции, которые непосредственно имели дело с выполнением поставленной задачи...

Можно с уверенностью сказать, что не позднее чем с 5 ноября 1937 г. положение Гитлера стало настолько исключительным, а единоличные решения им всех важнейших политических и военных вопросов стали столь несомненными, что уже по одной этой причине существование какого-либо совместного плана невозможно.

Подсудимый Гесс не принимал активного участия в совещании у фюрера в рейхсканцелярии 5 ноября 1937 г., несмотря на то, что он был заместителем фюрера, а по партийной линии — высшим политическим руководителем, как и во всех остальных совещаниях, которые обвинением рассматриваются как доказательства существования общего плана; он также мало участвовал и в принятии важных политических или военных решений. Это в равной мере относится и к предъявленному обвинением доказательству за номером США-26 (ПС-388). Я имею в виду секретный документ командования — «план Грюн» о Чехословакии. Не вдаваясь в подробности этого документа, нужно, однако, сказать, что речь здесь идет о специфическом плане генерального штаба, который задуман был вначале в качестве разработки варианта, а затем переработан в настоящий план кампании. Этот план военных действий не был проведен в жизнь. Разработка «плана Грюн» прекращается по приказу №1 фюрера и главнокомандующего вооруженными силами, в котором указывается на оккупацию территории, где проживали судетские немцы, отделенной от Чехословакии на основании Мюнхенского соглашения от 28 сентября 1938 г. При этих обстоятельствах излишне подробно останавливаться на письме начальника ОКБ на имя заместителя фюрера от 27 сентября 1938 г., которое также находится среди документов «плана Грюн» и говорит о мерах мобилизации, которые должны быть проведены без особого приказа.

То, что я сказал о документе США-25, в равной мере относится и к документу США-27 (Л-79). Это тоже один из так называемых ключевых документов, в котором приводятся инструкции, данные фюрером 23 мая 1939 г. в помещении новой имперской канцелярии главнокомандующим тремя родами войск и начальникам их штабов. Не останавливаясь подробно на содержании, значении и доказательной силе документа (доклад Гитлера закончился приказом о создании небольшого учебного штаба при ОКВ), надо сказать, что и этот документ со всей ясностью показывает, что общего плана в той форме, как это утверждает обвинение, не могло существовать, тем более между теми подсудимыми, которые сейчас предстали перед Судом. На этом совещании у фюрера — на самом деле это было не совещание, а информация для присутствующих и отдача приказов — не присутствовал ни один министр, ни один служащий гражданского ведомства.

Следующие три «ключевых» документа, предъявленные обвинением, относятся к одной и той же теме, а именно к речи Гитлера перед главнокомандующими вооруженными силами, г произнесенной им 22 августа 1939 г. Это документы США-28 (Л-3), США-29 (ПС-798) и США-30 (ПС-1014). Изложенное в этих документах как по форме, так и по содержанию очень отличается одно от другого. Наиболее полное изложение сказанного Гитлером дается, по-видимому, в документе США-29. И здесь самым примечательным является конец, который до некоторой степени освещает тогдашнее положение и показывает, какие обстоятельства побудили Гитлера произнести эту речь.

На этом совещании, кроме главнокомандующих, не присутствовал ни один министр или партийный руководитель и, в частности, подсудимый Гесс.

То же самое относится и к документу США-23 (ПС-789), где говорится о совещании у Гитлера 23 ноября 1939 г. Из этого документа явствует, что и здесь также присутствовали только главнокомандующие родами войск, которым фюрер давал директивы относительно предстоящих операций на Западе. Далее идет документ США-31 (ПС-446). Это, собственно говоря, инструкция №21 к «плану Барбаросса». Речь идет об инструкции фюрера и верховного главнокомандующего вооруженными силами, носившей исключительно военный характер и предназначавшейся только для вооруженных сил. Возможность какого-либо участия в этом представителей гражданских ведомств или партии, даже в лице ее высшего партийного руководителя подсудимого Гесса, исключается по самому характеру этой инструкции.

Из документа США-32 (ПС-2718), который содержит запись результатов совещания от 2 мая 1941 г. по «плану Барбаросса», также явствует, что в этом совещании ни заместитель фюрера, ни какой-либо другой политический руководитель не участвовал.

И, наконец, последний из этих документов — США-33 (ПС-1881), на котором следует остановиться, является записью посла Шмидта о переговорах между фюрером и японским министром иностранных дел Мацуока, происходивших в Берлине 4 апреля 1941 г. Тема этих переговоров сама по себе исключает возможность участия в них подсудимого Гесса или какого-либо другого политического руководителя. Но из документов явствует еще другое, а именно тот факт, что не только нельзя говорить о наличии в Германии какого-либо общего плана, но что и, кроме того, между так называемыми державами оси не существовало никакого тесного военного или политического сотрудничества, во всяком случае когда речь идет о Германии и Японии.

Какие же выводы можно сделать из содержания этих так называемых основных документов, которые обвинение представило в качестве веских доказательств существования общего плана? Не оценивая доказательной силы этих документов, можно, во всяком случае, учитывая их, сказать, что подсудимый Гесс не принимал участия в издании приказов. Учитывая это обстоятельство, а также и тот факт, что подсудимый Рудольф Гесс был заместителем фюрера, то есть верховным политическим руководителем, и что он с 1 сентября 1939 г. был назначен преемником Гитлера после подсудимого Германа Геринга, можно сказать, что не остается места для утверждения, что общий план существовал в той форме, как это говорит обвинение...

Надо считать доказанным, что даже в узком кругу соратников Гитлера не было полной согласованности относительно тех мероприятий, которые должны были проводиться в политической и военной областях, причем можно оставить в стороне вопрос о порядке подчиненности, основанном на государственном праве и существовавшем между офицерами вооруженных сил и главой государства и верховным главнокомандующим. Ясно, что нельзя признать существование общего плана, направленного на подготовку и ведение войны, даже среди того круга лиц, в котором это казалось бы наиболее правдоподобным...

В качестве второй общей цели заговора Обвинительное заключение указывает на захват областей, которые Германия потеряла в результате мировой войны 1914 — 1918 годов. Кроме того, из требования воссоединения Австрии с Германской империей и присоединения к ней Судетской области нельзя сделать вывод о существовании плана, который должен был быть осуществлен при помощи силы и путем войны.

На самом деле эти области присоединились бы к Германской империи еще в 1919 году, если бы им не помешали в этом, игнорируя право народов на самоопределение. По этому поводу я могу сослаться на то, что я сказал в начале своей речи. На основании представленных доказательств можно сказать, что присоединение Австрии к Германии произошло при таких обстоятельствах, которые не могут быть квалифицированы как военные действия и которые дают основание сделать вывод, что большая часть австрийского населения была согласна с присоединением. Что касается судетских немцев, то здесь Достаточно указать на Мюнхенское соглашение, подписанное Гер манией, Великобританией, Францией и Италией, урегулировавшее вопрос воссоединения судетских немцев с империей.

Наконец, в качестве третьей цели общего плана указывается на захват других территорий европейского континента, которые должны были служить заговорщикам «жизненным пространством»... В этом пункте Обвинительное заключение изложено очень неясно и дает основания думать что угодно. На самом деле вопрос о так называемом жизненном пространстве является проблемой, совершенно не зависимой от национал-социалистской идеологии...

Господа судьи! Я перехожу к юридической оценке дела, фактическую сторону которого следует считать установленной. Как я уже говорил, абзац 3 статьи 6 Устава представляет собою не определение самостоятельного состава преступления, а расширение уголовной ответственности организаторов, подстрекателей и соучастников, которые совместно участвовали в составлении общего плана, направленного на совершение одного из преступлений, указанных в пункте 2, или в совершении их. Согласно вышеназванным положениям эти лица отвечают не только за те действия, которые они сами совершали, но и за все действия, которые совершали другие лица при проведении в жизнь этого общего плана.

В статье 6 Устава (пункт «а» абзаца 2) состав преступления против мира определяется следующим образом:

Таким образом, если в абзаце 3 статьи 6 Устава говорится, что уголовная ответственность участников общего плана ограничивается действиями, совершенными любыми лицами с целью осуществления такого плана, то в пункте «а» абзаца 2 статьи 6 говорится, что со став преступления против мира будет и в том случае, когда война ведется в нарушение соглашений или заверений или когда устанавливается участие в общем плане или заговоре, направленное к осуществлению любого из вышеуказанных действий. В противоположность абзацу 3 статьи 6 здесь не требуется, чтобы вообще совершались действия по проведению данного плана; оказывается, достаточно одного участия в заговоре.

Я не собираюсь подробно рассматривать вопрос, можно ли считать начало войны 1 сентября 1939 г. согласно действовавшему тогда международному праву началом преступной, агрессивной войны...

Таким образом, уже на основании этих констатаций и исследований можно сделать вывод, что преступления против мира, как это изложено в пункте «а» абзаца 2 статьи 6 Устава, не существует.

Этот раздел статьи 6 Устава не находит достаточной основы в существующем международном праве...

Во вступительных речах четырех главных обвинителей и на предшествовавшей процессу дискуссии о правовых основах процесса были выдвинуты два совершенно противоречащих друг другу аргумента. В то время, как одни заявляли, что Устав является истинным выражением существующего международного права и что он полностью согласуется с общими правовыми воззрениями всех народов, другие утверждали, что одной из главных задач создаваемого Международного военного трибунала является дальнейшее развитие международного права. Последнее мнение выражено довольно ясно, например, в докладе американского Главного обвинителя Президенту Соединенных Штатов от 7 июля 1945 г. В докладе, между прочим, сказано дословно следующее:

В другом месте доклада говорится следующее:

И в самом деле во все не нужно было выдвигать требования о создании нового уголовного закона, если бы такое поведение было бы наказуемым уже в соответствии с существующим правом.

Очевидно, что выполнение подобного требования судом, каковы бы ни были юридические принципы процесса, противоречило бы принципу, на котором основано уголовное право почти всех цивилизованных народов и который находит свое выражение в правиле: нет преступления, не указанного в законе, то есть действие может лишь тогда повлечь за собой наказание, если наказуемость его установлена законом до того, как оно было совершено. Это положение кажется тем более примечательным, что правило «нет преступления, не указанного в законе» зафиксировано в конституциях почти всех цивилизованных государств...

Помимо участия в общем плане или заговоре, как это изложено в первом разделе Обвинительного заключения, подсудимому Рудольфу Гессу вменяется в вину совершение военных преступлений и преступлений против человечности. Это обвинение основывается, по существу, на одном документе, а именно на документе ВБ-268 (Р-96).

Речь идет о письме имперского министра юстиции имперскому министру и начальнику имперской канцелярии от 17 апреля 1941 г., в котором говорится о введении уголовного закона против поляков и евреев в присоединенных восточных областях. Подсудимого Гесса это касается лишь постольку, поскольку в письме, между прочим, упоминается, что заместитель фюрера поставил на обсуждение вопрос о введении телесных наказаний. Если учесть, что штаб заместителя фюрера насчитывал 500 чиновников и служащих и что по вопросам законодательства существовал особый отдел, который непосредственно вел переговоры с отдельными министерствами, то кажется очень сомнительным, чтобы подсудимый Гесс лично вообще занимался этим вопросом... Точна зрения фюрера или же в данном случае заместителя фюрера в том виде, как она изложена в письме имперского министра юстиции, не имеет отношения к делу с позиций уголовного права...

Другой документ, представленный обвинением, это документ США-696 (ПС-62). Здесь речь идет о распоряжении заместителя фюрера от 13 марта 1940 г., в котором говорится об инструктировании гражданского населения относительно поведения при высадке на территории Германской империи парашютистов или приземлении вражеских самолетов.

Это тот самый документ, об исправлении перевода которого я ходатайствовал, так как перевод с немецкого на английский, по моему мнению, был сделан неправильно.

Правда, этот документ не содержится в представленных британским обвинением судебных выдержках и не был упомянут господином полковником Гриффит-Джонсом 7 февраля 1946 г., когда он говорил об индивидуальной ответственности подсудимого Рудольфа Гесса, но, учитывая, что это распоряжение было официально представлено в качестве доказательства, необходимо вкратце на нем остановиться.

Поводом для издания этого распоряжения от 13 марта 1940 г. был тот факт, что французское правительство официальным путем и по радио дало указания французскому гражданскому населению, как оно должно вести себя при посадке германских самолетов.

Эти инструкции французского правительства заставили главнокомандующего германскими военно-воздушными силами со своей стороны соответствующим образом проинструктировать германское гражданское население, используя для этого партийные каналы. Главнокомандующий военно-воздушными силами издал инструкцию о поведении населения при посадке вражеских самолетов или парашютистов. Эта инструкция была использована заместителем фюрера Гессом в качестве приложения к вышеназванному распоряжению от 13 марта 1940 г.

Указанная инструкция, однако, не содержит в себе ничего такого, что противоречило бы законам и обычаям ведения войны, в частности Гаагским правилам ведения сухопутной войны. В пункте 4 инструкции дается указание задерживать вражеских парашютистов или обезвреживать их. Не подлежит никакому сомнению, что как по тексту, так и по смыслу этого пункта в нем подразумевалось лишь то, что вражеские парашютисты должны быть взяты путем применения силы или уничтожены, если они не сдаются добровольно и пытаются со своей стороны избежать задержания с помощью применения силы и, в частности, с помощью огнестрельного оружия. Это ясно вытекает уже из самого слова «или». В первую очередь следует пытаться взять их в плен. Это должно осуществляться хотя бы а интересах службы информации. И только если это окажется невозможным вследствие оказываемого ими сопротивления, они должны быть обезврежены, то есть уничтожены в бою.

Всякое другое истолкование этой инструкции противоречило бы как ее содержанию, так и ее духу и, кроме того, противоречило бы тому факту, что, включая и французскую кампанию, война велась согласно Гаагским правилам ведения сухопутной войны и что во всяком случае в то время — март 1940 года — война не развилась еще до взаимной борьбы на уничтожение, какой она стала после начала германо-русской войны. Что возможность веяного другого истолкования исключается, вытекает также из содержания так называемого приказа о коммандос, изданного фюрером 18 октября 1942 г.; этот документ был предъявлен обвинением под номером США-501 (ПС-498). Этот приказ был обусловлен совершенно иными предпосылками и издание его самим Гитлером было бы совершенно излишним, если бы главнокомандующий военно-воздушными силами издал уже в марте 1940 года инструкции, которые служили бы тем же самым целям. Кроме того, в пункте 4 приказа фюрера от 18 октября 1942 г. совершенно недвусмысленно говорится, что пленные члены коммандос должны передаваться СД...

Документ ВБ-267 (ПС-3245), содержание которого также вменяется в вину подсудимому Гессу, не нуждается в подробном разъяснении, так как содержание его при условии применения вышеназванных принципов не может ни в каком случае рассматриваться как преступление против закона и обычаев ведения войны и против человечности.

Кроме индивидуального, Гессу были также предъявлены обвинения как члену СА, СС, руководящего политического состава и имперского правительства. Что касается принадлежности к СА и к СС, то всякие подробные разъяснения по этому вопросу являются излишними.

Из предъявленных обвинением документов вытекает, что подсудимый Гесс имел в этих организациях лишь почетное звание обергруппенфюрера, которое не давало ему праве издавать приказы или пользоваться дисциплинарной властью.

В качестве заместителя фюрера подсудимый Рудольф Гесс занимал, однако, высшую должность, имевшуюся среди руководящего состава национал-социалистской партии. В мою задачу не входит подробное исследование обвинения, которое предъявлено руководящему политическому составу в пределах и на основании статьи 9 Устава; это обвинение нашло свое выражение в требовании объявить руководящий политический состав преступной организацией...

Ни в Обвинительном заключении, ни в судебных выдержках, где разбирается вопрос об индивидуальной ответственности подсудимого Гесса, последнему не вменяется в вину никакое действие, которое подпало бы под состав преступления, именуемого военным преступлением или преступлением против человечности, и совершено было бы Гессом как членом Руководящего политического составе национал-социалистской партии. Осуждение его было бы равнозначным установлению уголовно-правовой ответственности за действия и упущения Другого лица...

Наконец, Рудольф Гесс обвиняется как член имперского правительства. Что касается его принадлежности к тайному совету министров, то по этому поводу можно сказать следующее: процесс представления доказательств показал, что этот тайный совет министров был создан только для того, чтобы общественность не восприняла отставку бывшего имперского министра иностранных дел фон Нейрате как разрыв между ним и Гитлером. В действительности ни разу не состоялось ни одного заседания этого тайного совета министров. Совет не собирался даже для учредительного заседания.

Что касается имперского кабинета, то в ходе представления доказательств был о совершенно ясно доказано, что по крайней мере с 1937 года заседания кабинета больше не проводились. Задачи, которые должны были разрешаться имперским правительством, а также задачи, связанные с законодательными функциями, разрешались так называемым циркулярным методом. Представление доказательств показало, далее, что, по крайней мере начиная с 1937 года, все важные политические и военные решения выносились единолично самим Гитлером, причем членов имперского правительства предварительно не информировали по этим вопросам.

Имперское правительство как институт, начиная со времени назначения Гитлера на пост рейхсканцлера, еще задолго до 1937 года не принимало какого-либо значительного участия в вынесении политических и военных решений.

Господа судьи! Сейчас я перехожу к событию, которым закончилась политическая карьера подсудимого Рудольфа Гесса, а именно — к его полету в Англию 10 мая 1941 г. Это событие для данного процесса по многим причинам имеет очень важное значение. Как это показали представленные доказательства, подсудимый Гесс принял решение относительно этого полета уже в июне 1940 года, то есть сразу после капитуляции Франции. Осуществление этого плана задерживалось по целому ряду причин, в частности необходимо было наличие некоторых технических предпосылок. Кроме этого, определенную роль играли также соображения политического порядка, в частности то, что подобное предприятие может увенчаться успехом лишь в том случае, если политические условия и особенно военная обстановка будут благоприятными для начала переговоров о заключении мира. Восстановление мира, без сомнения, являлось целью, которую преследовал Гесс своим полетом в Англию.

Когда подсудимый Гесс на следующий день после своей посадки встретился с герцогом Гамильтоном, он заявил последнему: «Я прибыл с миссией, имеющей целью защиту интересов человечества». Во время бесед, которые состоялись у подсудимого 13, 14 и 15 мая с господином Киркпатриком из Министерства иностранных дел, он изложил последнему все причины, которые побудили его предпринять такой необычный шаг. Одновременно он сообщил Киркпатрику об условиях, при которых Гитлер готов заключить мир. 9 июня 1941 г. состоялась беседа между Рудольфом Гессом и лордом Саймоном, который явился по поручению Британского правительства. Записи этой беседы я предъявил Трибуналу в качестве документального доказательства и сейчас ссылаюсь на этот документ. Из этого документа видно, что причиной, вызвавшей этот полет, было намерение прекратить дальнейшее кровопролитие и создать благоприятные условия для начала переговоров о мире. В ходе этой беседы подсудимый Гесс передал лорду Саймону документ, в котором были перечислены четыре условия, при которых Гитлер в то время согласен был заключить с Англией мир. Эти условия были таковы:

Рудольф Гесс заявил господину Киркпатрику и лорду Саймону, что это как раз те условия, при которых Гитлер был готов сразу же после окончания французской кампании заключить мир с Англией, и что мнение Гитлера со времени окончания французской кампании в этом вопросе не изменилось. Нет никаких оснований считать это заявление подсудимого недостоверным. Как раз наоборот, эти заявления подсудимого находятся в полном согласии со многими заявлениями самого Гитлера, которые он сделал по вопросу о взаимоотношениях Германии и Англии. Подсудимые Геринг и фон Риббентроп в своих показаниях подтвердили, что сообщенные Гессом лорду Саймону условия полностью соответствовали намерениям Гитлера.

Если в выдвинутых Гессом условиях предусматривалось, что Европа будет сферой интересов держав' оси, то из этого обстоятельства никоим образом не следует делать вывода, что это является равнозначным установлению господства держав оси в Европе.

Из разъяснений, данных Гессом, содержащихся в протоколе по поводу совещания между ним и лордом Саймоном, следует со всей ясностью, что это должно было лишь исключать возможность влияния Англии на континентальную Европу...

Господа судьи! Последующие соображения относятся к вопросу о том, какой юридический вывод следует сделать из полета подсудимого Гесса в Англию в отношении его участия в общем плане или заговоре, о котором говорится в Обвинительном заключении, в частности, можно ли считать, что подсудимый должен нести уголовную-ответственность за действия, совершенные в то время, когда он был в Англии...

Согласно абзацу 3 статьи 6 Устава подсудимый несет уголовную ответственность за все действия, совершенные любым лицом с целью осуществления общего плана, о существовании которого говорило обвинение...

В данном случае по общепринятым правовым принципам, которые могут быть установлены на основании юридического права всех цивилизованных народов, должно быть применено правило исключения ответственности при установлении алиби.

Если этот принцип применить в отношении подсудимого Гесса, то следует признать, что после его полета в Англию 10 мая 1941 г. он не должен нести ответственность за все последующие события, которые имели место не по его воле и в его отсутствие...

В этой связи следует еще коснуться утверждения обвинения в том, что подсудимый Гесс совершил свой полет в Англию не с целью создания благоприятных условий для мирных переговоров. Его намерением, как утверждает обвинение, якобы было защитить тыл Германии для планируемого похода против Советского Союза. Документы, представленные обвинением, не обосновывают этого предположения. Этому противоречит в первую очередь тот факт, что подсудимый Гесс принял решение совершить этот полет еще в июне 1940 года, то есть в то время, когда никто в Германии и не думал о походе против Советского Союза. Из письма, которое в свое время было оставлено подсудимым Гессом и которое был о передано Гитлеру, когда Гесс был уже в Англии, следует со всей ясностью, что Гесс ничего не знал о предстоящем походе против Советского Союза. Как установлено показаниями свидетельницы Фаб, читавшей это письмо, подсудимый Гесс в этом письме ни одним словом не обмолвился о том, что он, совершая этот полет, намеревался защитить тыл Германии для предстоящего походе против Советов. В этом письме Гесс вообще не упоминает о Советском Союзе. Следует почти что с уверенностью предположить, что Гесс обязательно коснулся бы этого вопроса, если бы он знал о планируемом нападении и если бы он связывал со своим полетом такие намерения, о которых говорит обвинение...

Но даже в том случае, если бы Гесс имел точные сведения о планируемом походе против Советского Союза, это не должно было бы помешать снять с него ответственность за последующий период.

Как показало представление доказательств, Гитлер отдал приказ о нападении на Советский Союз в значительной мере для того, чтобы опередить предстоящее наступление Советов. По этому вопросу я ссылаюсь на доклад начальника американского генерального штаба Маршалла, который я уже оглашал среди тех вопросов, которые должны быть здесь рассмотрены. Можно оставить открытым вопрос о том, планировал ли Советский Союз в действительности такое нападение. Свидетельские показания Иодля дают возможность предполагать, что это было вполне вероятным, если это и нельзя утверждать с уверенностью. Решающим в данном случае является то, что Гитлер на основании полученных им сообщений субъективно придерживался такой точки зрения. Если бы подсудимому Рудольфу Гессу в Англии удалось создать предпосылки для перемирия и для мирных переговоров, то политическое и военное положение в Европе изменилось бы настолько, что нападение Советского Союза на Германию было бы почти невероятным и опасения Гитлера были бы лишены оснований. Попытка подсудимого Гесса, которую он предпринял, совершая полет^- в Англию, оставалась бы причиной для исключения ответственности за все то, что произошло после 10 мая 1941 г., и за все те события, которые были направлены на выполнение общего плена, который существовал, по утверждению обвинения, даже в том случае, если бы придерживаться мнения, что не опасения предстоящего советского нападения побудили Гитлера принять такое решение, а безвыходное экономическое положение, в котором в то время находилась Германия. Ибо в случае окончания войны с Англией это экономическое положение Германии изменилось бы или по крайней мере утратило свою остроту.

Резюмируя, можно сказать, что уголовная ответственность подсудимого Гесса во всяком случае должна ограничиться теми действиями, которые были совершены до полета в Англию.

Господа судьи! Закончившаяся война принесла всему человечеству такие несчастья, размеры которых трудно себе представить. Война превратила Европу в кровоточащую тысячами ран часть света, а Германию превратила в груду развалин. Совершенно очевидно, что при современном уровне техники человечество не сможет пережить катастрофу, которую принесла бы с собой новая мировая война. Можно предвидеть, что новая война полностью уничтожила бы цивилизацию, которая и так неслыханно пострадала в этой войне. Поэтому совершенно понятно, что при таких условиях во имя борющегося за свое существование человечества следует приложить все усилия также и в правовом отношении для того, чтобы избежать повторения подобной катастрофы.

Но нельзя сомневаться в том, что право, как бы велика ни была его сила в общественной жизни, играет лишь подчиненную роль в борьбе с войной... И какой бы заманчивой ни была попытка создать на развалинах, которые оставила нам закончившаяся мировая война, по крайней мере улучшенное и более сильное международное право, эта попытка с самого начала обречена на неудачу, если она одновременно не является частью установления всеобъемлющего нового порядка в области международных отношений и если международное право не явится одновременно существенной составной частью порядка, обеспечивающего бесспорные права всех народов и в особенности исполнение справедливых требований всех народов на соответствующее участие в распределении материальных богатств мира. Устав Международного военного трибунала, без сомнения, не является частью такого нового всеобщего порядка... Содержание Лондонского соглашения заставляет считать Устав Международного военного трибунала, который является существенной составной частью этого Соглашения, законодательной нормой, действие которой в силу статьи 7 ограничивается одним годом... Осуждение за преступления против мира и за участие в общем плане, направленном на ведение агрессивной войны, может иметь место вопреки действующему международному праву только в том случае, если Трибунал, нарушая принцип «Nulla poena sine lege», решится на дальнейшее развитие международного права. И как бы ни было велико это искушение, нельзя предусмотреть всех тех последствий, которые оно может повлечь за собой. Будет нарушен принцип, который вытекает из принципа уголовного, права всех цивилизованных народов и который является неотъемлемой составной частью международного права, а именно то, что действие является наказуемым только в том случае, если наказуемость его была установлена законом до того, как это действие совершено... И если не хотят закрыть дорогу действительному развитию международного права, то правовой основой для приговора этого Суда может явиться только подлинное международное право, то есть право, действовавшее во время совершения рассматриваемых действий.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 5 и 8 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Все великие потрясения в мировой истории, и в особенности в современной Европе, являлись одновременно войнами и революциями.

Мы сейчас переживаем как раз период таких потрясений. Этот период ни в ко ей мере не закончен. Вырвать из общей связи отдельные события для того, чтобы давать им юридическую оценку, не только невозможно, но и связано с опасностью скороспелого приговора. Не будем обманывать себя: мы рассматриваем вопрос не о каком-то локальном кризисе, причины возникновения которого ограничиваются определенной частью Европы. Мы должны представить себе ту катастрофу, которая затронула глубочайшие корни нашей цивилизации.

Обвинение применило строгий критерий при оценке определенных государственных событий и явлений, имевших место в отношениях между отдельными государствами. Германия полностью заинтересована в развитии идеи права, если последняя, будучи повсюду воплощенной в жизнь, приведет к совершенствованию международной морали. Перед настоящим Судом стоит благородная задача, заключающаяся не только в том, чтобы вынести решение относительно отдельных подсудимых и вскрыть причины происшедшей катастрофы, но также и в том, чтобы одновременно создать нормы, которые должны стать обязательными повсюду. Недопустимо, чтобы создавалось право, которое будет применяться лишь в отношении слабых. В противном случае возникнет опасность, что все усилия государств будут опять направлены на то, чтобы усилить сопротивление, придав ему всеобщий характер, и тем самым сделать войну еще более ожесточенной, чем та, которая является здесь предметом обсуждения.

Исходя из вышеизложенной основы я представлю Трибуналу на рассмотрение мои соображения и выводы.

фон Риббентроп считается лицом, несущим среди заговорщиков главную ответственность за внешнеполитическую, дипломатическую сторону мнимого заговора, который якобы ставил себе целью подготовку и ведение агрессивных войн. Прежде всего моя задача заключается в том, чтобы, базируясь на результатах представления доказательств, установить, когда, с точки зрения международного права, и в каких случаях велась агрессивная война.

Понятие агрессивной войны не исчерпывается тем формально-юридическим определением, которое предложено главными обвинителями от США и Великобритании. Оно имеет прежде всего реальные предпосылки.

Лишь знание этих предпосылок допускает точку зрения, которая может служить основой для решения Суда. Поэтому я откладываю обсуждение понятия агрессии и агрессивной войны до тех пор, пока не представлю Суду соответствующий материал, изложив германскую внешнюю политику и участие в ней Риббентропа.

Трибунал намеревался рассмотреть положение вещей с точки зрения уголовного права. В соответствии с этим я особо остановлюсь на вопросе о том, насколько тормозящим или поддерживающим было влияние Риббентропа на внешнеполитические решения во время его политической деятельности.

Успешным был первый шаг господина фон Риббентропа в примирении интересов, а следовательно, и в ослаблении борьбы международных сил, когда он в 1935 году добился заключения морского соглашения между Германией и Англией.[24]

Обстоятельства, сопутствовавшие подписанию этого соглашения, столь же показательны для политических проблем тех лет, как и характерны для самого фон Риббентропа и дальнейшего развития его политической деятельности. Это соглашение было заключено через голову официальной германской дипломатии. Посвященные круги знали об этом. Тогдашний германский посол в Лондоне фон Геш и Вильгельмштрассе[25] отнеслись к проекту этого соглашения с огромнейшим скептицизмом. И Геш, и Вильгельмштрассе не верили в то, что Англия склонна к заключению такого договора, который нарушал положения части V Версальского договора и который противоречил предыдущей позиции Англии на различных конференциях по разоружению. Они не верили в то, что такое соглашение может быть заключено через несколько недель после того, как Ассамблея Лиги Наций назвала восстановление германского военного суверенитета нарушением германских обязательств, и после того, как представители Англии, Франции и Италии собрались в Стрезе, чтобы ответить на этот шаг Германии. Они совсем уже не верили в то, что такому стоящему в стороне от Дел человеку, как Риббентроп, удастся заключить договор, имевший колоссальное принципиальное значение.

Последствия подписания этого договора были столь же очевидными, как и важными. Престиж господина фон Риббентропа, вышедшего из рядов национал-социалистской партии, поднялся в глазах Гитлера. Отношения между Риббентропом и консервативной дипломатией все более обострялись. Все сильнее росло недоверие к этому титулованному послу, который сумел завоевать доверие Гитлера, избежав того, чтобы его деятельность подвергалась контролю со стороны министерства иностранных дел.

После заключения морского соглашения Гитлер стал видеть в Риббентропе человека, который может эффективно помочь ему осуществить свое заветное желание — можно вполне сказать также и желание германского народа — заключить с Англией политический союз...

В политическом отношении морское соглашение представляло собой первую значительную брешь в политике Версаля, что санкционировалось Англией при последующем одобрении со стороны Франции. Таким образом, после многих лет безрезультатных переговоров было достигнуто первое соглашение об ограничении вооружений, имеющее практическое значение. Одновременно создалась благоприятная общая политическая атмосфера. Морское соглашение и его последствия явились, видимо, основанием того, что после смерти Геша Гитлер на следующий год назначил фон Риббентропа послом в Лондоне.

Насколько неожиданно быстро удалось Риббентропу добиться морского соглашения, настолько же мал был успех его предложения о заключении общего союза с Англией. Была в этом повинна дипломатия фон Риббентропа или причина заключалась в абсолютном расхождении интересов Германии и Англии, трудно сказать. Кто знаком с психологией англосаксов, тот знает, что не рекомендуется сразу осаждать этих людей предложениями и просьбами. Если немцам удалось в первый момент установить нечто общее с англичанами, то при более близком ознакомлении с их политикой выяснилось, что имеются глубоко идущие расхождения...

На протяжении современной истории Англия постоянно испытывала потребность в союзе с какой-либо континентальной военной державой и, учитывая свои интересы, в зависимости от преследовавшихся ею целей, она искала и находила себе союзника либо в Вене, либо в Берлине, а с начала XX столетия — в Париже.

Интересы Англии и во время деятельности фон Риббентропа не допускали отклонения от этой линии. К этому присоединялась принципиальная точка зрения Великобритании, состоявшая в том, что она не желала укрепляться на континенте. С берегов Темзы наблюдали за осложнениями, намечавшимися на континенте. Руководящие лица в английском министерстве иностранных дел еще слишком сильно придерживались политики конца XIX и начала XX столетия, заключавшейся во французской ориентации.

Голоса тех, кто выступал за более тесную связь с Германией, были незначительными в своем политическом весе, они уступали оппозиции. Кроме того, существовали трудности, возникшие в связи с участием Германии в комитете по невмешательству, который заседал в Лондоне, решая вопрос об изоляции держав от участия в гражданской войне в Испании.

Обвинение затронуло вопрос о том, как фон Риббентроп оценивал германо-британские отношения, когда он покидал пост посла в Лондоне.

Ответ даст нам лучше всего документ ТС-75, который содержит точку зрения Риббентропа на международное положение Германии в тот период и на то, как в будущем могут сложиться германо-британские отношения.

Риббентроп исходил из той предпосылки, что Германия не желает связывать себя существующим в Европе положением. Он был убежден, что осуществление поставленных целей неизбежно приведет Германию и Англию в «разные лагеря». Он советовал создать систему союзов с державами, интересы которых совпадают с интересами Германии (Италия и Япония).

Такой политикой он надеялся, с одной стороны, связать Англии руки, ставя под угрозу наиболее слабые места Британской империи, а с другой стороны, сохранить за ней возможность установления взаимопонимания с Германией.

Затем Риббентроп перешел к австрийскому и судетскому вопросам. По его тогдашнему убеждению, Англия не должна была согласиться на изменение статус-кво по этим двум вопросам, но под давлением обстоятельств ей пришлось бы допустить их разрешение.

Напротив, изменение статус-кво на Востоке, затронув жизненно важные интересы Франции, превратит Англию в противника Германии. Этой точки зрения Риббентроп придерживался не только в 1938 году, когда был написан этот документ, но и в течение всего периода вплоть до начала второй мировой войны. Вопреки утверждениям обвинения, он предупреждал Гитлера об этой опасности.

Из приведенного документа не следует, что Риббентроп изображал Гитлеру англичан, как здесь утверждалось, вырождающимся народом; он ясно заявил, что Англия станет суровым и упорным противником, если Германия будет продолжать преследовать свои цели в Центральной Европе.

Эта изложенная в документе ТС-75 точка зрения относительно международного положения Германии в тот период, очевидно, совпадала с точкой зрения Гитлера, поскольку фон Риббентроп в связи с кризисом, связанным с фамилией Фрича, стал во главе Министерства иностранных дел вместо ушедшего в отставку фон Нейрата.

Согласно показаниям Риббентропа, когда он вступал на свой пост, Гитлер просил его, чтобы он помог решить четыре проблемы. Речь шла об австрийском, судето-немецком, мемельском вопросах, а также вопросе о Данциге и Польском коридоре. Как выяснилось из представления доказательств, это не было тайной договоренностью двух государственных деятелей.

Программе национал-социалистской партии в §3 содержит требование ревизии мирных договоров 1919 года. Гитлер в ряде своих речей всякий раз указывал на необходимость удовлетворения этих германских претензий. Рейхсмаршал Геринг показал здесь, что в ноябре 1937 года он разъяснил лорду Галифаксу необходимость решения этих вопросов, заявив, что они представляют собой неотъемлемую составную часть германской внешней политики. Так же открыто он изложил эти цели и французскому министру Бонне. Таким образом, фон Риббентроп, исходя из своего убеждения, помогал достижению целей, о которых было известно и которые неизбежно вытекали из динамики обстановки в Центральной Европе, обстановки, обусловленной усилением империи.

Вопрос о том, насколько широко пользовался Риббентроп свободой действий или насколько он был лишен ее в качестве министра, когда решались вышеупомянутые проблемы, я изложу в связи с рассмотрением вопроса об участии подсудимого в заговоре, которое инкриминируется ему. Пока нужно лишь упомянуть, что, как следует из представления доказательств, вместе с отставкой барона фон Нейрата решение проблем внешней политики полностью сосредоточилось в руках Гитлера. Фон Нейрат был последним министром иностранных дел, который при режиме национал-социализма сохранил в области внешней политики значительное влияние, утрачивая его по мере усиления упомянутого режима и уступая тоталитарным устремлениям Гитлера.

С назначением фон Риббентропа министром иностранных дел появился наконец человек, которого Гитлер избрал по своему вкусу.

Несомненно, наряду с различными формами государственного права и компетенцией различных государственных органов важным элементом управления государством являются чисто личные взаимоотношения правящих лиц. Рассматривая некоторые действия и исторические события с этой точки зрения, стоит коснуться вопроса об отношении Гитлера к Риббентропу.

Риббентроп как состоятельный человек, принадлежавший к лагерю националистов, видел в Гитлере и его партии выразителей тех стремлений, которые отвечали его взглядам и чувствам. Мнения Риббентропа относительно тех стран, в которых он побывал, вызывали у Гитлера интерес. Личность Гитлера и его политические воззрения превратили фон Риббентропа в его приверженца, корни чего, в конечном итоге, надо искать в воздействии силы внушения и гипноза Гитлера.

Мы не должны скрывать от себя того факта, что жертвой этого воздействия стал не только фон Риббентроп, но и огромное количество людей в Германии и за ее пределами...

Как адвокат, и исключительно в качестве такового, я должен остановиться на рассмотрении результатов представленных доказательств. С разрешения Трибунала я перейду к вопросу о роли Риббентропа в так называемом заговоре, целью которого было планирование агрессивных войн и других актов агрессии, осуществлявшихся в нарушение существующих договоров, соглашений и заверений.

Прошло менее 10 дней со времени назначения фон Риббентропа на пост министра иностранных дел, как Гитлер пригласил его участвовать в состоявшихся в Берхтесгадене 12 и 13 февраля 1938 г. переговорах с австрийским канцлером и австрийским министром иностранных дел. Представленные доказательства устанавливают, что вопросы, связанные с Австрией, входили исключительно в компетенцию Гитлера. Тогдашний посол фон Папен представлял свои доклады непосредственно главе государства. Риббентроп не оказывал никакого влияния на деятельность национал-социалистской партии в Австрии, как и вообще в юго-восточных странах. Мой подзащитный утверждает, что он лишь изредка и неофициальным путем узнавал о той деятельности, которую партия там проводила.

Бывший австрийский министр иностранных дел доктор Гвидо Шмидт, вызванный сюда в качестве свидетеля, показал, что Риббентроп не участвовал в наиболее важных переговорах, происходивших между Гитлером и Шушнигом в Берхтесгадене. Во время остальных переговоров он вел себя иначе, чем того требовал тогдашний стиль Гитлера, и у свидетеля создалось впечатление, что он не располагал необходимой информацией, так как до этого он находился в Лондоне и лишь совсем недавно был назначен на пост министра иностранных дел.

Из этого безупречного поведения Риббентропа обвинение делает вывод, что оно было маневром, заранее условленным между ним и Гитлером. Вообще обвинение видит в поведении Риббентропа типичный признак того, что оно представляло собой двойную игру. Разве неоспоримые даты и факты, относящиеся к личности Риббентропа, впечатление, вызванное им у свидетеля Шмидта, мои доводы относительно позиции, которую занимал Риббентроп в качестве министра, его осведомленность о давно составленных планах, касавшихся Норвегии и Дании, а также другие доказанные факты не заставляют нас поставить такой вопрос: не принимал ли Риббентроп в решении внешнеполитических вопросов несравненно меньшее участие, чем это утверждает обвинение?

Рейхсмаршал Геринг показал, что аншлюс в его первоначальной форме, как он был сформулирован в законе о воссоединении от 13 марта 1938 г., подписанном также Риббентропом, не только отвечал даже первоначальным намерениям Геринга, но был им осуществлен.

Аншлюс Австрии послужил для партии судетских немцев сигналом к тому, чтобы форсировать свое присоединение к Германии.

Обвинение вменяет Риббентропу в вину то, что он, будучи министром иностранных дел, занимался инсценировкой трудностей. Его обвиняют в том, что он подстрекал партию судетских немцев к тому, чтобы она вместо вступления в чехословацкое правительство шаг за шагом расширяла свои требования, мешая тем самым общему решению вопроса, причем внешне германское правительство должно было оставаться совершенно в стороне.

Представленный обвинением документ ПС-3060 доказывает обратное. Правда, Риббентропу было известно, что партия поощряла стремление судетских немцев присоединиться к Германии. Однако он не имел подробных сведений об этой партийной политике и не оказывал на нее влияния. На основании трудностей с чехословацким правительством, возникших в результате сепаратистских стремлений судетских немцев и их частично бесконтрольной политики, Риббентроп считал себя вынужденным позаботиться о достижении целей судетских немцев предоставленными ему политическими средствами...

Мюнхенское соглашение внесло временное успокоение в международную обстановку. Она осложнилась снова в результате совершенно неожиданного для Риббентропа шага Гитлера, заключавшегося в посещении Берлина Гаха, и связанных с этим событий.

Как показал Геринг, Гитлер наперекор всем предостережениям после разрешения словацкого вопроса решил создать протекторат Богемия и Моравия. Трудно на основании имеющегося материала определить конечные причины этого шага Гитлера. По словам подсудимого Геринга, корни их надо искать в постоянном опасении Гитлера, что чешский офицерский корпус примкнет к России и этим создаст новое осложнение на юго-востоке. Видимо, эти и вытекающие отсюда стратегические и исторические соображения побудили Гитлера к шагу, сделанному им 13 марта 1939 г. и явившемуся неожиданностью также и для Риббентропа.

Это решение, объяснимое склонностью Гитлера к внезапным решениям, принесло с собой полное изменение внешнеполитического положения Германии.

Риббентроп предостерегал Гитлера, указывая ему на ту реакцию, какую он вызовет со стороны западных держав, и в частности Англии.

Последствия сказались на вопросах Данцига и Польского коридора, поставленных еще в октябре 1938 года. Если до этого поляки не отказывались от переговоров по этим вопросам, основываясь на политике Германии, которую последняя вела с 1934 года, и на том факте, что Тешинская область снова перешла к ним, то в конце марта дала о себе знать реакция на образование протектората. Англия видела в создании протектората нарушение Мюнхенского соглашения и начала консультации с рядом государств. В то же время министр Бек, вместо того чтобы еще раз приехать в Берлин, отправился в Лондон и возвратился оттуда с заверением, что Англия будет выступать против всякого изменения существующего положения на Востоке. Это же заявление было сделано в палате общин после предварительной консультации с французским правительством. 26 марта 1939 г. на Вильгельмштрассе явился польский посол Липский и заявил фон Риббентропу, что дальнейшие стремления к ревизии в отношении Польши, в частности в вопросе о передаче Данцига империи, означает войну.

Таким образом, польский вопрос стал вопросом европейским. Риббентроп заявил тогда польскому послу, что Германия не может удовлетвориться таким решением. Только полное присоединение Данцига к империи и экстерриториальная связь с Восточной Пруссией могут привести к окончательному решению проблемы.

Я сделал Трибуналу обзор польского кризиса в форме представления документальных доказательств. Поэтому я могу считать, что фактический ход событий, в том числе и присоединение Мемельской области, которая по договору с Литвой отошла к империи, всем известен. Чтобы зря не занимать времени Трибунала, я ограничусь тем, что выделю только те факты, которые помогут выяснить роль Риббентропа.

Господнну Риббентропу предъявляется обвинение в том, что в период судетского кризиса и во время образования протектората Богемия и Моравия он усыпил Польшу, разыгрывая перед ней дружеские чувства. В опровержение этого утверждения я должен указать на то, что со времени соглашения в 1934 году отношения между Германией и Польшей были хорошими и даже дружественными и что факт передачи Польше Тешинской области, которым она обязана внешней политике Германии, оказал на них еще более благоприятное влияние. Таким образом, Польша имела все основания к выражению дружественных чувств по отношению к Германии, для этого не нужно было никакого фальшивого поведения Риббентропа. Как показали представленные здесь доказательства, Риббентроп продолжал придерживаться дружественной политики по отношению к Польше и после раздела Чехословакии, так как не было никакой причины отказываться от этой политики.

Риббентропу предъявляется далее обвинение в том, что он знал, что уже весной 1939 года Гитлер принял решение воевать с Польшей, и что Данциг послужил только поводом к этому конфликту. Такой вывод делается на основании документов США-27 и США-30, в которых говорится об известных речах Гитлера от 23 мая и 22 августа 1939 г. Я должен обратить Ваше внимание на то, что Риббентроп не присутствовал на этих совещаниях, участниками которых были только военные лица...

Здесь подробно говорилось о целом ряде документов. Я назову только самые известные, например документ Госбаха, оба документа Шмундта, записи вышеупомянутых речей Гитлера.

Этим документам можно противопоставить ряд речей, в которых Гитлер утверждал обратное. Тут возразят, что в таких случаях Гитлер преследовал определенную цель, так как эти речи произносились для всех. Это, конечно, верно. Но также верно и то, что даже те немногие основные документы, представленные в доказательство того, что война была агрессивной, содержат в себе так /иного противоречий, что только критики, оценивающие все события прошлого, могут усмотреть в них эти планы. Кстати говоря, содержание этих документов было известно только тем, кто принимал участие в совещаниях, как того и требовали строгие правила сохранения тайны.

Я могу заявить, что Риббентроп впервые узнал о них здесь, в зале суда.

В ходе представления доказательств не было представлено никаких данных, свидетельствующих о том, что в этом вопросе был хоть один повод, который должен был быть известен господину фон Риббентропу. Суду не было представлено доказательств того, что Риббентроп знал о целях Гитлера, которые значительно превышали бы требования, сформулированные Гитлером при его назначении. Также мало доказано утверждение обвинения о том, что еще до 1 сентября 1939 г. Риббентроп сделал все, что только мог, чтобы нарушить мир с Польшей, хотя он знал, что война с Польшей вовлечет в конфликт Великобританию и Францию. Утверждая это, обвинение базируется на документе ТС-73, представляющем собой отчет польского посла в Берлине Липского министру иностранных дел Польши. Но документ вообще не содержит ничего, что могло бы служить обоснованием этого утверждения.

Кроме того, я не думаю, что после представленных доказательств Липский может считаться особенно хорошим свидетелем. Я должен напомнить о том, что именно Липский был тем человеком, который на решительной стадии переговоров, до начала войны, говорил, что у него нет ни малейшего повода интересоваться предложениями и нотами со стороны Германии. Он говорил, что за пять с половиной лет, в течение которых он был послом в Германии, он хорошо изучил положение там и убежден, что в случае возникновения войны в Германии начнутся беспорядки, и польская армия победоносно двинется на Берлин.

По показаниям свидетеля Далеруса, во время решающего совещания в польском посольстве именно Липский вызвал у шведов такое впечатление, что Польша саботирует всякую возможность начать переговоры.

Против вышеуказанного утверждения обвинения говорят и другие выводы из представленных доказательств, например, тот факт, что Риббентроп, узнав о подписании англо-польского договора о гарантиях, добился от Гитлера отмены данного войскам приказа о наступлении, потому что, по его мнению, в конфликт с Польшей были вовлечены западные державы. Это мнение совпадает с теми выводами по оценке положения в Европе, которые Риббентроп высказал уже в рассмотренном документе ТС-75.

Посланник Шмидт сообщил здесь, что как раз Риббентроп послал его 25 августа 1939 г., то есть после встречи Гитлера с сэром Невилем Гендерсоном, к последнему с вербальным коммюнике (документ ТС-72), в котором кратко были изложены предложения Гитлера. Риббентроп настоятельно просил немедленно и лично передать правительству Великобритании эти предложения Гитлера. Согласно английской «Синей книге» сэр Невиль Гендерсон не мог не квалифицировать эти предложения, а также предложения, представленные позже, как исключительно разумные и чистосердечные.

Тот, кто изучал переговоры последующих решающих дней, не сможет отрицать, что со стороны Германии было сделано все, чтобы по крайней мере начать переговоры и провести их на приемлемой основе. Но другая сторона сорвала их, потому что она твердо решила на этот раз действовать. Добрая услуга Англии на этот раз окончилась прекращением всяких переговоров; представители Польши так и не сели за стол, за которым эти переговоры должны были бы вестись.

Против Риббентропа выдвинуто обвинение в том, что практически он сорвал последние решающие переговоры с английским послом Гендерсоном, зачитав предложения, которые Германия делала Польше в такой форме, которая противоречила всем дипломатическим правилам и нормам международного этикета, и так быстро, что сэр Невиль Гендерсон не мог их понять и, стало быть, не мог передать. На этой решающей встрече присутствовал переводчик-посланник Шмидт. Здесь под присягой он показал, что это утверждение неверно. Можно считать неумным приказ Гитлера сообщить сэру Невилю Гендерсону только суть меморандума. Но факт остается фактом: Риббентроп не только прочел английскому послу вслух нормальным темпом все содержание, но и благодаря присутствию переводчика предоставил сэру Невилю Гендерсону возможность полностью познакомиться с содержанием меморандума и просить пояснения. Впрочем, по инициативе рейхсмаршала Геринга в ту же ночь меморандум был передан по телефону советнику британского посольства Форбсу. Таким образом, правительство Великобритании было в состоянии выполнить им же самим предложенную услугу по организации переговоров на основе позитивных предложений Германии.

На основании описанных фактов можно, пожалуй, усомниться в верности того утверждения, что подсудимый сделал все, чтобы избежать мира с Польшей.

В начале своей защитительной речи я подчеркнул, что невозможно рассматривать агрессивную войну с юридической точки зрения, не зная предпосылок, которые привели к ее началу.

Прежде чем перейти к юридической оценке конфликта с Польшей, я просил бы разрешения коротко остановиться на тех причинах, которые привели к нему.

Период между обеими мировыми войнами характеризуется реакцией удовлетворенных стран на поведение неудовлетворенных и наоборот. По-видимому, существует закон, по которому после крупных военных потрясений страны-победительницы стремятся к восстановлению довоенного состояния как в материальной, так и в духовной жизни, в то время как побежденные страны, прибегая к новым средствам, и методам, вынуждены искать выхода из положения, явившегося следствием поражения. Так, после войны Наполеона возник «Священный союз», который под руководством Меттерниха пытался игнорировать последствия Французской революции, действуя под знаком законности.

Чего не достиг «Священный союз», того не добилась и Лига Наций. Созданная в минуту горячей веры в человеческий прогресс, она быстро превратилась в орудие удовлетворенных государств. Каждая попытка «укрепить» Лигу Наций означала возведение нового барьера для сохранения статус-кво. Под утонченными выражениями юридических форм продолжалась политика сильных. Идея безопасности, овладевшая всеми, вскоре лишила недавно созданный орган всяких следов свежести и жизненности. Таким образом, конечно, невозможно было найти разрешения проблем, возникших в результате первой мировой войны. В международной жизни к все большему столкновению приходили интересы консервативных стран, которые были довольны статус-кво, и революционных стран, пытавшихся изменить существующее положение вещей. В этих условиях переход политической инициативы в руки неудовлетворенных стран был вопросом времени. Создание фронтов зависело исключительно от силы революционного духа, созревшего в противовес политическому самодовольству и тоске по прошлому.

На этой почве выросли доктрины национал-социализма, фашизма и большевизма, программы которых содержали много мракобесных, эластичных, а иногда и противоречащих друг другу пунктов. Эти направления вербовали себе приверженцев не своими программами. Их сила состояла в том, что они предлагали что-то новое и не требовали от своих приверженцев поклонения старым политическим идеалам, оказавшимся в прошлом несостоятельными...

У каждой революции есть только две возможности: или она встречает настолько незначительное сопротивление, что со временем появляются консервативные тенденции и создается амальгама со старым порядком, или контрсилы настолько велики, что революция разбивается в конце концов о свои же собственные чересчур заостренные средства и методы.

Национал-социализм пошел вторым путем, начав с мирного развития и поддержания традиций. Но и он не мог противостоять исторической закономерности развития. Цели, поставленные им перед собой, были слишком велики, чтобы их могло достичь одно поколение, его революционная эссенция была слишком крепкой. Первые успехи произвели ошеломляющее действие. Они заставляли умолкать критику, направленную против его методов и целей.

Очень вероятно, что процесс воссоединения всех крупных групп немецкого населения в центре Европы — я имею в виду создание протектората Богемия и Моравия и разрешение вопроса о Данцигском коридоре — окончился бы удачно, если бы под конец на основании прежних успехов не были бы слишком уже превышены революционные темпы и методы...

Здесь говорили о выражении «жизненное пространство». Я уверен, что это понятие никогда бы не стало политической программой, если бы после первой мировой войны вместо того, чтобы экономически душить Германию, ей предоставили бы возможность вновь выступать на мировых рынках. Систематическое отстранение Германии от сырьевых баз мира якобы в интересах безопасности, усиливало стремление к автаркии и поискам выхода из экономической блокады. При создавшемся тяжелом экономическом положении крик о жизненном пространстве пал на плодородную почву.

Сталин прав, когда он говорит:

Раньше война рассматривалась как международное преступление. Это отметила, в частности, восьмая Ассамблея Лиги Наций в 1927 году. Однако, как мне представляется, преступление надо понимать не в юридическом конкретном смысле этого слова, а как выражение пожелания избежать в будущем катастроф в масштабах первой мировой войны.

Как должен был признать господин представитель обвинения от Великобритании, все иные попытки заклеймить войну, попытки, имевшие место в период с первой по вторую мировую войну, остались проектами, потому что практическая политика не могла следовать этим моральным постулатам.

Из всех этих попыток — а их было немало — ясно, что трудность юридического определения агрессивной войны заключается в том, что невозможно охватить политические события, включающие в себя целый ряд компонентов, юридическим понятием, которое могло бы соответствовать многогранной жизни.

Неудачи в формулировке приемлемого определения агрессора привели к тому, что вместо выработки общих признаков, применимых в каждом отдельном случае, эту задачу перепоручили органу, стоящему над заинтересованными сторонами.

Возникла новая трудность в этой проблеме: что предпринимать против агрессора.

До того как предприняли попытку разработать определение понятия агрессии и те меры, которые должны быть применены в отношении агрессора, решающим в обязательствах отдельных стран не прибегать к войне было образование политических союзов. Чтобы улучшить неудовлетворительное анархическое положение, Соединенные Штаты в ряде договоров, заключенных при статс-секретаре Бриане, взяли на себя инициативу установления сроков «перемирия». Эти сроки должны были оттянуть возможные конфликты и утихомирить страсти.

Устав Лиги Наций использовал эту точку зрения, но пошел в этом отношении дальше, установив, что следует провести расследование, в результате которого было бы определено, допустима или недопустима война.

Это решение должно было установить, разрешена или не разрешена война по Уставу Лиги Наций. Целью этого упорядоченного расследования было ударить по нарушителю международного порядка. Однако понятие «нарушитель» не должно было обязательно означать понятие «агрессор». То государство, которое начинало войну, сообразуясь с решением органов Лиги Наций, действовало дозволенным образом, причем даже в том случае, если оно первым начинало военные действия и таким образом превращалось в агрессивную сторону с военной точки зрения.

Следовательно, выяснилось, что разграничение таких понятий, как «агрессор» и «подвергающийся агрессии», было еще недостаточно для того, чтобы справедливо упорядочить международные отношения.

Несмотря на то, что эти положения Устава, а также и то расследование, которое было проведено на основании этих положений, показали, что такие уравнения, как справедливо — несправедливо, дозволено — не дозволено, нападающий (агрессор) — подвергающийся агрессии, решить невозможно, в дальнейшем старались заклеймить нарушителя международного порядка таким понятием, как «агрессор». Так как ввиду только что упомянутых трудностей фактического определения создать было невозможно, попытались сделать из юридического понятия, которое нельзя было сформулировать, политическое решение тех органов Лиги Наций, которые были призваны охранять международный порядок. Так это и было сделано в проекте договора о взаимопомощи, который был разработан в 1923 году по поручению Ассамблеи Лиги Наций. Женевский протокол, который должен был дополнить то, что недоставало в Уставе по вопросу о разрешении конфликтов, также передавал Совету Лиги Наций право принимать решение относительно того, кто нарушил договор и является таким образом агрессором.

Попытки заклеймить войну и уладить конфликты, упомянутые здесь господином Главным обвинителем от Великобритании, остались лишь проектами, за исключением одного только пакта Бриана-Келлога.

Этому факту следует приписать и то, что на конференции по разоружению еще раз обсуждался вопрос о юридическом определении понятия агрессора. В 1933 году Комитет по вопросам безопасности при Генеральной конференции по разоружению под руководством грека Политиса выработал такое определение. Ввиду того что конференция по разоружению не увенчалась успехом, это определение в том же самом году на Лондонском совещании вошло а целый ряд договоров. Из великих держав только один Советский Союз принял участие в этих договорах. Обсуждение определения этого понятия на конференции по разоружению состоялось по инициативе Советского Союза. Этим определением воспользовался и господин Главный обвинитель от Соединенных Штатов, построив на нем обвинение а совершении преступлений против мира на данном процессе. Оно является не чем иным, как предложением обвинения в рамках Уставе, который не говорит ничего более точного относительно понятия агрессивной войны. Необходимо подчеркнуть, что господин судья Джексон при этом не может сослаться на общепризнанные нормы международного права.

Определение агрессии от 1933 года не стало предметом общего договоре, как это было предусмотрено, а напротив, только некоторые государства заключили между собой соглашения, которые были обязательными только для участников. Практически здесь имела место договоренность между некоторыми государствами, сгруппировавшимися вокруг Советского Союза, и самим Советским Союзом. Ни одна другая великая держава не приняла этого определения. В особенности же Великобритания держалась в стороне, несмотря на то, что эти соглашения были заключены именно в Лондоне. Для того чтобы создать норму международного права, которая имеет такое большое значение, было бы по крайней мере необходимо, чтобы все великие державы приняли в этом участие.

Независимо от этих чисто юридических соображений высказывания Главного обвинителя от Великобритании и Главного обвинителя от Соединенных Штатов показывают, что и с фактической стороны это предложение неудовлетворительно. В важном вопросе четвертого пункта этого определения британское обвинение отклоняется от американского обвинения. Старое противоречие в интересах, а именно противоречие между принципом открытого и закрытого моря, в обвинении привело к тому, что сэр Хартли Шоукросс не упомянул о морской блокаде побережья и портов какого-либо государства как об агрессивных действиях.

Если это определение 1933 года и содержит некоторые ценные предложения для установления того, кто является агрессором, все же нельзя обойти тот факт, что формально-юридическое определение не дает возможности удовлетворить все требования политической действительности.

Пытаясь по-новому организовать мир, Устав Объединенных Наций учитывает этот факт и, очевидно, возвращается к идее разрешения этой проблемы через международный орган. Устав говорит а статье 39 главы VII:

В 1939 году не было общепризнанного определения такого понятия, как «агрессор», ни органа, который был бы призван решать вопрос о том, кто является агрессором. Лига Наций как орган устранения конфликтов совершенно не оправдала себя.

Внешне это выразилось и в том, что три великие державы ушли из Лиги Наций. Насколько мало прислушивались к голосу почти что распавшейся Лиги Наций, показывает поведение Советского Союза в финском вопросе. Он не посчитался с решением Лиги Наций относительно этого конфликта, а, напротив, преследовал свои собственные интересы в Финляндии.

И если я, после этих рассуждений, сделаю Трибуналу предложение относительно того, что следует понимать под понятием «агрессия» в пункте 6а Устава, то эта квалификация не может быть присоединена к тому определению, которое было принято в международном праве. Не остается ничего другого, как исходить из того условия, которое всегда связывалось с этим в практике государств и а традициях дипломатии.

Согласно существовавшей в 1939 году традиции начало войны с правовой точки зрения не расценивалось как преступление независимо от того, чем оно было обусловлено... Пакт Бриана-Келлога и последовавшие вслед за ним переговоры не могли устранить этого факта, который сложился в результате развития, продолжавшегося столетия. Об этом приходится искренне сожалеть, но нельзя пройти мимо него. То, что эта точка зрения находилась в соответствии с принципами международного права по вопросу о начале войны, которые разделялись державами, подписавшими Устав, явствует из того факта, что признанные а о всем мире специалисты по международному праву придерживались того мнения, что если пакт Бриана-Келлога и коллективная система безопасности оказались несостоятельными, то в силе остается традиционное правовое восприятие войны.

Разве Риббентроп в 1939 году должен был предвидеть, что его действия, рассмотренные под углом зрения обычной дипломатической игры, будут расценены как международно-наказуемое преступление?

Я уже указывал на то, что Риббентроп тогдашнюю границу на Востоке считал неустойчивой. Поэтому-то он придерживался мнения, что ее надо изменить.

С помощью и в рамках европейской системы пактов нельзя было добиться гарантии этих границ. В рамках Локарнских договоров ввиду противоречивых интересов участвовавших а них держав не было создано гарантии восточной границы, которая была установлена Версальским договором, в то время как для западных границ оказалось возможным создание подобной гарантии. Все, что было создано в результате бесконечных усилий, — это связанные с Локарнской системой договоры о третейских судах между Германией и Польшей и Германией и Чехословакией. В этих договорах не было никаких гарантий границ. В них была лишь предусмотрена процедура урегулирования возможных конфликтов. Я буду о них говорить при рассмотрении тех нарушений договоров, которые вменяются в вину Риббентропу.

После того как Гитлер, уйдя из Лиги Наций и с конференции по разоружению, выразил таким образом свое недоверие к коллективной безопасности, он перешел к системе двусторонних соглашений. При этом на предварительных переговорах, которые велись перед заключением соглашения между Польшей и Германией в 1934 году, было ясно высказано, что данными двумя государствами эта проблема должна быть разрешена в духе предстоящего договора. И не следует здесь забывать, что для разрешения этой проблемы были предусмотрены лишь мирные средства, что имела также место договоренность о заключении пакта о ненападении, который должен был действовать в течение 10 лет. Для оценки поведения Риббентропа сейчас не имеет значения, верил ли Гитлер в возможность такого разрешения этой проблемы или он надеялся путем эволюции добиться изменения положения на Востоке. Он не брал на себя инициативы в этом вопросе, он просто столкнулся с этой договоренностью как с уже свершившимся фактом.

Опыт уравновешивания государственных интересов показывает, что соглашения являются только тогда устойчивыми, когда они соответствуют политической действительности. Если этого нет, то сама сила фактов побеждает первоначальное устремление держав, заключивших этот договор.

Великий государственный деятель XIX столетия выразил эту истину следующими словами: «Для письменных договоров элемент политических интересов является необходимой подкладкой».

Таким образом, восточный вопрос не был снят с повестки дня в результате заключенного в 1934 году договора, напротив, он продолжал тормозить развитие международных отношений. Как показало представление доказательств, в ходе политического развития все яснее и яснее становилось то, что рано или поздно должно прийти к какому-либо решению. Противоречащий этнологической, культурной и экономической действительности Устав свободного города Данцига, а также и изоляция Восточной Пруссии путем создания Коридора дали пищу конфликтам, необходимость разрешения которых вызывала опасение у некоторых государственных деятелей еще в Версале.

Данные Англией гарантии Польше 31 марта 1939 г., которые привели к заключению пакта о взаимопомощи 25 августа 1939 г., способствовали бы в случае возникновения конфликтов с этим государством с самого начала отрицательному отношению поляков к любому пересмотру, причем даже к пересмотру в самом ограниченном размере.

Эти гарантии опять-таки показали, какие значительные выводы сделала Великобритания из наблюдения за реальными политическими событиями, которые позволили ей установить распад системы коллективной безопасности; эти гарантии показали, как мало доверяла она практическому значению морального осуждения войны в пакте Бриана-Келлога.

Следовательно, г-н фон Риббентроп должен был на основании позиции Великобритании сделать вывод, что польское правительство, от которого Германия могла ожидать взаимопонимания, не изменит ни в чем своей неуступчивой позиции. Развитие событий в последующие месяцы показало, что это предположение оправдалось.

То, что надвигающаяся опасность будет развиваться в рамках обычных принципов политики, направленной на реализацию интересов собственного государства, особенно ярко показало вступление Советского Союза в этот конфликт. И он, таким образом, расстался с основами, на которых зиждилась система коллективной безопасности. Он рассматривал надвигающийся конфликт только с точки зрения русских интересов. Учитывая положение вещей, г-н фон Риббентроп старался в случае неизбежности конфликта по крайней мере локализовать его. Он с полным правом мог надеяться на то, что эти его устремления увенчаются успехом, ибо две державы — Советский Союз и Германия, в первую очередь заинтересованные в Восточной Европе, заключили между собой перед началом вооруженного столкновения не только пакт о ненападении, но и пакт о дружбе. Одновременно путем заключения тайного договора они пришли к соглашению о будущей судьбе польской территории и прибалтийских государств.

Но несмотря на все это, весь механизм пактов о ненападении был выключен; это привело к тому, что локальный конфликт в Восточной Европе превратился в мировой пожар.

Если обвинение хочет создать правовой масштаб для этих событий, то нельзя не учитывать соучастия Советского Союза.

Конфликт в Восточной Европе превратился в европейский конфликт, который в свою очередь неизбежно вызвал впоследствии мировой конфликт, и все это благодаря тому, что Великобритания и Франция приняли в этом участие. Вступление этих держав в войну последовало в форме, предусмотренной Третьим гаагским соглашением относительно начала военных действий, а именно в форме ультиматума с обусловленным объявлением войны.

Г-н судья Джексон не заседании 9 марта 1946 г. (стенограмма, стр. 6135) уточнил обвинение в том направлении, что расширение театра войны западными державами не являлось наказуемым а связи с агрессивными действиями Германии. Эта точка зрения соответствует его общим заявлениям, сделанным при определении понятия агрессии. Если бы он (судья Джексон) захотел быть последовательным, то он должен был бы объявить Великобританию и Францию агрессорами по отношению к Германии, ибо они привели к состоянию войны с помощью ультиматума.

Мне кажется, что никакого противоречия между мной и обвинением не возникнет, если я и здесь выскажу предположение, что такой результат не соответствует истинному мнению обвинения. Обвинение исключает такие доказательства, которые касаются политико-исторического фона войны. Обвинение, следовательно, ограничилось формально-юридическим определением и не стало опираться на отдельные критерии этого определения. Тем самым оно подтвердило мой окончательный вывод, который я уже высказал перед Трибуналом, а именно то, что определение, предложенное обвинением, не представляет подходящей базы для квалификации неопределенного понятия агрессии.

Я хочу обратить внимание на результаты событий, имевших место перед началом войны. Пакт Бриана-Келлога и понятие агрессии, то есть столпы обвинения, не могут удержать этого обвинения. Пакт Бриана-Келлога не имел такого содержания, которое можно было бы признать юридической нормой; он не содержал угрозы наказания для государства, как не содержал ее и для отдельных лиц. Попытка придать ему жизненность с помощью формального понятия агрессии разбилась о политическую действительность.

В распространении конфликта на Скандинавию Риббентроп участвовал в такой незначительной степени, что это действие нельзя вменить ему в вину как отдельное законченное преступление. Как показали допросы Редера и Кейтеля, Риббентроп был предупрежден об этом мероприятии лишь за 36 часов до начала его проведения. Его соучастие состояло лишь в том, что он составил ноты, которые по форме и содержанию были ему заранее предписаны.

Относительно фактической стороны, а именно о предстоящем нарушении скандинавского нейтралитета западными державами, сведения он черпал из получаемой им информации. Как показало представление доказательств и как позднее покажу я при рассмотрении правовой стороны вопроса, Риббентроп, будучи министром иностранных дел, не имел полномочий для проверки этой информации и никаких необходимых для этого вспомогательных средств. Если считать, что эта информация была правильной, то он с полным правом мог предположить, что Германская империя, намереваясь провести подобное мероприятие, действовала в соответствии с международным правом. Более точное освещение этих правовых вопросов я предоставляю моему коллеге доктору Зимерсу, подзащитный которого Редер предоставлял Гитлеру информацию о намерениях противника и выступил перед последним с предложением оккупировать Скандинавию.

Что касается Бельгии и Нидерландов, то в ходе представления доказательств было выявлено, что эти державы не могли обеспечить соблюдения нейтралитета бельгийско-нидерландской территории. Еще до войны между генеральными штабами западных держав и генеральными штабами этих двух нейтральных государств имелись соглашения; между ними происходил также постоянный обмен мнениями по вопросу об оккупации в случае конфликта с Германией и о позиции, которую должны занять данные государства в случае конфликта. Детальные выступления и построенные под руководством офицеров западных держав системы укреплений должны были подготовить принятие союзных воинских частей. Эти планы распространялись не только на сотрудничество участвовавших армий, но и на включение определенных гражданских учреждений для обеспечения снабжения и успешного продвижения союзных армий.

Существенным моментом в этих приготовлениях является тот факт, что они были задуманы не только для обороны, но и для наступления. По этой причине Бельгия и Нидерланды не хотели или не могли воспрепятствовать постоянным перелетам британских боевых авиасоединений, которые ставили своей ближайшей целью разрушение Рурской области, ахиллесовой пяты германской военной промышленности. Эта область в случае наступления на суше явилась бы основной целью союзников.

Эти намерения, а также и интенсивная подготовка наступательных действий со стороны западных держав были точно установлены всевозможными источниками информации. В результате группировка наступательных сил привела к тому, что бельгийско-нидерландская территория была включена в область военных действий. Эти сообщения, как уже говорилось при описании предшествовавшего конфликта, все время доводились до сведения Риббентропа самим Гитлером или его уполномоченными. И здесь Риббентроп должен был доверять правильности этих сообщений, не имея права и не считая возможным проверять их. И он на основании этих сообщений пришел к выводу, что для предотвращения смертельной опасности, то есть для предотвращения наступления союзников на Рурскую область, необходимо принять контрмеры. Исходя из этих соображений и учитывая масштабы современных военных операций, нельзя было исключить Люксембург.

Обвинение в связи с этими мероприятиями вменяет в вину германской внешней политике и, таким образом, Риббентропу ввод войск на территорию Бельгии и Голландии, что противоречит Пятой гаагской конвенции относительно прав и обязанностей нейтральных держав и нейтральных лиц в случае войны.

Обвинение не учитывает при этом, что этот договор не имеет отношения к вовлечению в войну нейтрального государства, в войну, которая ведется другими государствами, и что договор существует лишь для установления прав и обязанностей нейтральных государств и государств, ведущих войну, до того момента, пока нейтралитет существует. Обвинение сделало ошибку, используя свою, как я уже показал, неправильную интерпретацию пакта Бриана-Келлога, распространив его положения на соглашение, которое было заключено двадцатью годами ранее. Все соглашения относительно прав во время войны и в особенности относительно порядка ведения сухопутной войны, а также соглашение о нейтралитете в области сухопутной и морской войны строились исходя из того, что военное положение как бы существует.

Это установление уничтожает ссылку обвинения на Пятую гаагскую конвенцию о запрещении расширять театр военных действий за счет нейтральных государств, которые ратифицировали это соглашение.

Далее вообще сомнительно, можно ли, как это делает обвинение, упоминать Локарнский договор в связи с включением Бельгии в войну. Локарнская система после отказа от нее Германии в 1935 году совсем развалилась, как это покажет защитник фон Нейрата. Все попытки добиться нового соглашения, которое должно было встать на место этой системы, исходили из того факта, что созданное Германией действительное положение должно послужить исходной точкой нового соглашения. Об этом особенно свидетельствуют британские и французские планы, составленные в связи с предусмотренным новым соглашением. Согласия добиться не удалось. Однако длительные и детальные переговоры показали со всей ясностью, что Локарнский договор ни одним из участников не рассматривался как действующий. Напротив, западные державы перешли к обсуждению вопроса о том, каковы будут последствия обстоятельств, гарантирующих западные границы.

Остается признать, что система договоров, таким образом, стала устаревшей. В 1940 году, следовательно, у Германии не было тех обязательств, которые имелись у нее по западному пакту от 1925 года.

О соглашениях относительно третейских судов и о так называемых дополнительных соглашениях, которые связаны с Локарнским договором и которые были заключены с Бельгией, Польшей и Чехословакией, я буду говорить позднее, когда буду рассматривать обязательства Германской империи относительно мирного разрешения конфликтов.

Что касается Люксембурга, то само обвинение не ссылалось на нейтралитет этой страны.

Югославия. Когда 24 марта 1941 г. югославское правительство заявило о своем присоединении к Пакту трех держав, Риббентроп не мог предполагать на основании всех имеющихся в его распоряжении сведений, что через несколько дней после этого присоединения в силу политических причин необходимо будет военное вмешательство Германии на Балканах. Эта обстановка была создана в результате насильственной смены правительства в Белграде. Реакция на присоединение правительства Стоядиновича к Пакту трех держав имела своим последствием то, что в Югославии произошел новый политический переворот под руководством Симовича, цель которого заключалась в установлении тесного сотрудничества с западными державами против идеи Пакта трех держав.

Учитывая эту неясную обстановку внутри Югославии, которая усугубилась в результате мобилизации югославской армии и развертывания ее вдоль германской границы, Гитлер внезапно принял решение о военных операциях на Балканах. Он принял это решение без ведома Риббентропа, думая, что устранит серьезную опасность, угрожавшую итальянскому союзнику.

Допрос подсудимого Иодля с очевидностью показал, что Риббентроп после принятия решения Гитлером и после путча Симовича прилагал серьезные усилия для того, чтобы до начала военных операций попытаться исчерпать дипломатические возможности. Иодль здесь подтвердил, что эти усилия Риббентропа были отвергнуты так резко, что, учитывая характер Гитлера и господствовавшие методы, было невозможно оказать на него влияние...

После того как 23 августа 1939 г. Риббентроп подписал в Москве заключенный между Германией и Советским Союзом договор о ненападении, включая тайное соглашение о разделе Польши и передаче прибалтийских государств России, на ближайший период идеологические противоречия между национал-социализмом и большевизмом, которые временами были очень резкими, были исключены как элемент опасности из международной сферы.

Эта система договоров, которая в течение последовавших месяцев была дополнена, оказала благоприятное влияние на оценку внешней политики Гитлера со стороны широких слоев германского народа, обеспокоенных противоречиями в мировоззрении.

С того времени, как Бисмарк заключил с Россией договор о взаимных гарантиях, в Германии все были убеждены, что сохранение дружественных отношений с Россией всегда должно быть целью нашей внешней политики.

Г-н Риббентроп тогда, исходя из только что упомянутых традиционных соображений, видел в этих договорах прочную опору германской внешней политики. Следуя своим убеждениям, он зимой 1940 г. дважды приглашал народного комиссара иностранных дел Советского Союза Молотова в Берлин, чтобы разрешить возникавшие в то время вопросы. К сожалению, вторая беседа не привела к желаемым результатам.

У Гитлера результаты этих переговоров и тайные сообщения вызывали большие опасения относительно позиции Советского Союза по отношению к Германии. В частности, Гитлер рассматривал образ действий России в прибалтийских странах, а также вступление советских войск в Бессарабию и Буковину как акты, которые представляли угрозу германским интересам в пограничных государствах на побережье Балтийского моря и в румынских нефтеносных районах. Кроме того, он видел в политике СССР возможность приобретения влияния на Болгарию. Он мог усмотреть подтверждение своего подозрения в заключении 5 апреля 1941 г. Советским Союзом пакта о дружбе с Югославией, который был подписан в тот момент, когда Югославия после смены правительства угрожала перейти в лагерь западных держав.

Несмотря на то, что Гитлер неоднократно высказывался перед г-ном фон Риббентропом о своих опасениях, подсудимый все же пытался разрядить создавшуюся атмосферу. Суд разрешил мне предъявить показания, которые подтверждают, что г-н фон Риббентроп еще в декабре 1940 г. пытался во время одной подобной беседы с Гитлером склонить последнего дать ему полномочия для осуществления присоединения России к Пакту трех держав. Это доказательство подтверждает, что г-н фон Риббентроп после этой беседы придерживался мнения, что данный шаг он мог осуществить только с согласия Гитлера. В последующее время у Гитлера эти опасения появлялись все чаще и чаще; они подкреплялись исходящими от его тайной разведки секретными данными о военной подготовке, имевшей место по ту сторону восточной границы. Весной 1941 г. г-н фон Риббентроп пытался привезти тогдашнего посла в Москве и одного из его помощников к Гитлеру в Берхтесгаден. Оба дипломата к Гитлеру допущены не были. Этим при существующем режиме все возможности г-на фон Риббентропа, в рамках его должности, были исчерпаны. Он не видел возможности и дальше не признавать доведенных до его сведения данных.

Как сообщил генерал-полковник Иодль, у него, как и у всех командующих, принимавших участие в первых операциях похода на Россию, создалось впечатление, будто немецкие войска застали русских в самый разгар их сосредоточения для ведения наступательных операций. Это же, между прочим, доказывают и найденные карты с обозначением пространства по нашу сторону от русско-германской границы. Разве можно предположить, что такое поведение Советского Союза находилось в соответствии с положениями пакта о ненападении?

К этому времени симптомы превращения европейской войны в войну мировую стали весьма заметными. Соединенные Штаты вступили в войну с законом о нейтралитете, подчинившись заранее твердо установленным правилам на случай возможной войны. Закон о нейтралитете вступил в силу после оглашения его президентом. Закон указал на зоны опасности, находясь в черте которых американские суда не могут рассчитывать на помощь со стороны своего правительства.

Эта позиция в начале войны подтверждает, что инициаторы пакта Бриана-Келлога (Соединенные Штаты) не придерживались того мнения, что исконное право нейтралитета в какой-либо мере было бы этим поколеблено.

По мере расширения театра военных действий и обострения методов ведения войны в Европе Соединенные Штаты все больше и больше отказывались от своих прежних позиций по отношению к Германии, несмотря на то, что со стороны Германии не было сделано ничего такого, что могло бы привести к конфликту.

Опыт первой мировой войны вызвал у всех немцев, а также и у Риббентропа решимость всеми силами противиться вмешательству со стороны США. Со времени речи Рузвельта о «карантине» в 1937 году стали особенно заметны сильные разногласия в идеолого-политическом мышлении мировой общественности. Ситуация еще больше обострилась из-за событий, имевших место в 1938 году в Германии, которые затем послужили причиной, по которой посол Соединенных Штатов в Берлине был вызван в Вашингтон для отчета и затем вернулся обратно на свой пост.

Поскольку Соединенные Штаты продолжали придерживаться политики нейтралитета, что нашло свое выражение в законодательных актах, вступивших в силу в начале войны, Риббентроп мог сделать вывод, что разногласия во мнениях по вопросу внутриполитического устройства государства не нарушат нейтралитета Соединенных Штатов по отношению к Германии. Руководствуясь этим, Германия в начале войны отклоняла все, что могло бы послужить во вред Соединенным Штатам. Кроме того, даже целый ряд действий со стороны Соединенных Штатов, направленных на ослабление Германии и не вяжущихся с нейтралитетом Соединенных Штатов в отношении Германии, был оставлен германским правительством без внимания.

В августе 1941 года Соединенные Штаты стали прокламировать Атлантическую хартию в качестве программы нового порядка сосуществования народов и мировая общественность узнала о том, что политические цели нейтральной Америки и ведущей войну Великобритании общие. Атлантическая хартия носила явно враждебный характер по отношению к странам оси, не оставляя больше сомнений в том, что Соединенные Штаты выступают на стороне общих противников.

Следуют инциденты на море, которые, как показали предъявленные доказательства, свидетельствовали о том, что США оказывают материальную помощь Великобритании.

Занятием Исландии, Гренландии летом и осенью 1941 года Соединенные Штаты взяли на себя охрану важнейших коммуникаций для находившейся в тяжелом положении Великобритании. Таким образом, здесь имела место военная интервенция еще до начала официально объявленной войны... Значит, еще за несколько месяцев до 11 декабря 1941 г. США приняли меры, которые обычно проводятся только во время войны. Начало войны было лишь звеном — и то не самым главным — в целой цепи следовавших один за другим событий. Война началась нападением японцев на Перл-Харбор, которое, как было доказано на процессе путем представления доказательств, Германия не могла предвидеть и которое она ничем не провоцировала.

Согласно формальному определению агрессии факт объявления войны является одним из критериев для определения агрессора, но, как я уже говорил в связи с развитием войны в Европе, один этот критерий без учета сути дела не является единственной уликой, определяющей агрессора. В ответ на многочисленные нарушения нейтралитета со стороны Соединенных Штатов, которые могли быть приравнены к военным действиям, Германия давно была вправе ответить на это такими же военными действиями. Было ли это право ответа на подобные действия использовано до объявления войны или после объявления войны, не играет роли.

До сих пор я освещал события, рассматриваемые обвинением как агрессивные действия с начала польской кампании до вступления в войну Соединенных Штатов. Остается еще осветить с юридической точки зрения нарушения заключенных Гер-манией договоров, предусматривающих мирное разрешение политических конфликтов.

Риббентропу ставится в вину не только то, что он принимал участие в агрессивных действиях, но, оказывается, и то, что он был обязан привести в действие механизм этих договоров прежде, чем дело дошло до вооруженных конфликтов. Обвинение считает, что предусмотренные в договорах пути мирного урегулирования не были использованы и это упущение Риббентропа может считаться уголовным преступлением. Такое мнение является ошибочным с юридической точки зрения.

Если мы станем на точку зрения обвинения, то увидим, что сделанные им выводы не могут быть состоятельными, несмотря на фундамент, на котором они зиждятся.

Если отдельный министр будет нести уголовную ответственность за невыполнение договора, то обвинение должно спросить, был ли вообще в состоянии этот министр своей деятельностью достичь значительного влияния на развитие событий. Согласно присущему природе уголовной системы основному положению обвиняемый может быть наказан за свое упущение лишь в том случае, если он фактически был в состоянии и был обязан действовать с юридической точки зрения. Насколько незначительны были реальные возможности Риббентропа оказывать влияние я укажу, когда буду говорить о заговоре. Решающим при этом является то, что он юридически не был в состоянии делать обязательные заявления иностранным державам от лица Германской империи, если он не был уполномочен на это главой государства.

Гитлер как глава государства является представителем Германской империи на международной арене. Только он мог делать обязательные заявления внешнему миру. Все остальные лица могли это делать лишь на основании полномочий, полученных от главы государства.

Подсудимый никогда не мог бы достичь юридического влияния, если бы он и попробовал против воли фюрера самостоятельно использовать предусмотренную в многочисленных договорах и соглашениях о третейских судах возможность разрешения споров. Только Гитлер мог пользоваться таким приемом. Подсудимый был бы в состоянии сделать это лишь по его поручению. Он не имел права давать советы, если Гитлер его игнорировал...

Обвинение далее говорит о заверениях, которые Гитлер и Риббентроп давали некоторым государствам, с которыми впоследствии Германия вступила в войну. Следует учесть, что Риббентроп давал их не от своего имени, и, поскольку речь шла о передаче высказываний фюрера, вопрос о его соучастии мог бы возникнуть лишь в том случае, если бы он давал Гитлеру в этом направлении советы. Никаких доказательств этому в процессе предъявления последних представлено не было. Большая часть этих заверений содержалась в речах, с которыми Гитлер выступал перед немецким народом как на митингах, так и в рейхстаге.

Сомнительно, чтобы такие заверения, поскольку они выражались в первую очередь перед германской общественностью, давали бы основание для обязательных действий в части международных взаимоотношений.

До сих пор я говорил об актах, относящихся к развязыванию войны и ее ведению, сейчас же я перехожу ко второму большому разделу Обвинительного заключения, разбирающему преступления во время войны.

Пункт «Ь» статьи 6 Устава объявляет наказуемым нарушение законов и обычаев войны. Он определяет это понятие путем перечисления ряда примеров, таких, как депортация, расстрел заложников и т.д. Эти примеры, однако, не исчерпывают полностью перечня военных преступлений и преступлений против человечности.

Мы также, как это указано в статье 6, должны представить Суду соображения о квалификации, которая может стать основой для его решения.

Я согласен с предложенным французским обвинителем методом. Он заявил, что ему не возбраняется дополнять исчерпываемый перечень преступлений, перечисленных в Уставе.

Что для обвинения правильно, то справедливо и для защиты.

Употребление выражения «законы и обычаи войны», так же как и перечисленные примеры, заставляет предполагать, что Устав хочет уничтожить классическое военное право. Отдельные факты, которые подпадают под совокупное понятие военных преступлений, должны каждый раз в отдельности расследоваться для установления, предусмотрены ли они как таковые традиционными правилами ведения войны между государствами. В то время как классическое международное право делает ответственным лишь государство в целом, военное право испокон веков являлось исключением, допускающим ответственность отдельных действующих лиц. Насколько эта ответственность отдельных лиц может после войны привести к уголовному преследованию, сделалось предметом многочисленных обсуждений. Можно считать установившимся государственной практикой такой порядок, когда воюющая страна, против которой были совершены военные преступления, может после войны привлечь к ответственности виновника. Если многие государства, воевавшие бок о бок, устроят единый суд над военными преступниками побежденного противника, то они воссоединят в себе компетенцию всех государств, принимавших участие в создании Трибунала, и государств, примкнувших к его Уставу.

Когда говорят о наказуемости отдельных лиц за преступления, совершенные по отношению к противнику во время войны, то в первую очередь имеют в виду лиц, принадлежавших ранее к составу вооруженных сил. Уже в Версале возникли трудности при рассмотрении вопроса о привлечении к ответственности военных командующих. Мысль о привлечении к уголовной ответственности министра еще никогда не возникала. И в Версале комиссия по военным преступлениям занималась вопросом привлечения к ответственности невоенных лиц только с политической точки зрения. Она делала ясное различие между виновностью в военных преступлениях, за которые приговор должен быть вынесен союзническим Трибуналом, и виновностью за начало войны, для расследования и осуждения которой должен был быть создан особый политический международный трибунал.

Таким образом, существующих предпосылок недостаточно для того, чтобы возложить ответственность за нарушение военного права на министра-специалиста. Обвинение достигло такого результата лишь обходным путем, выставив обвинение в заговоре. Если следовать этому истолкованию понятия, то имперский министр иностранных дел должен нести ответственность за уничтожение деревни Орадур, то есть он должен страдать за действия, которые не имеют ни малейшего отношения к внешней политике империи и представляют собой лишь отдельные действия каких-либо инстанций.

Как показало представление доказательств, имперский министр иностранных дел не только не ведал ведением войны, но и фактически не имел ни малейшей возможности оказывать сдерживающее или какое-либо иное влияние на военные мероприятия.

Если хотят рассматривать отдельных специальных министров как группу заговорщиков также и в отношении совершения военных преступлений, то надо доказать, что военные инстанции, призванные вести войну, действовали с согласия, по крайней мере с ведома, этих министров.

Воссоединение военных командных инстанций и министров в одно целое, которое было направлено на совершение уголовных действий, внушающих омерзение всякому порядочному человеку, является чуждой действительности конструкцией обвинения, воздвигнутой задним числом. Это целое, не существовавшее во время совершения этих действий, получает свое определение как понятие лишь сейчас. Факты приводятся в соответствие с этим понятием задним числом. Ясно, что уголовный процесс не может строиться на таком методе.

Таким образом, Риббентроп не может быть наказан без разбора за все военные преступления, которые в течение последней войны были совершены германской стороной. На него может возлагаться ответственность за отдельные действия лишь в том случае, если он сам принимал участие в определенных конкретных действиях.

Риббентропу ставится в вину, что он, согласно показаниям генерала Лахузена, давал адмиралу Канарису «указания» сжигать украинские деревни и уничтожать живущих там евреев. В первую очередь я констатирую, что министр иностранных дел не мог давать военному учреждению никаких указаний...

Я прошу Суд при вынесении решения о военных преступлениях и преступлениях против человечности, в которых обвиняется Риббентроп, взять за основу общую позицию подсудимого в вопросе гуманности...

Далее, Риббентропу в качестве военного преступления инкриминируется его участие в преступном обращении с летчика-ми-террористами.

Мой подзащитный, так же как и подсудимый Геринг, оспаривает, что упоминаемое в документе ПС-735 совещание во дворце Клесхейм действительно состоялось. Я хотел бы подчеркнуть, что генерал Варлимонт, сделавший записи об этом совещании, сам не принимал участия в нем. Приписываемые в документе Риббентропу высказывания вообще противоречат его обычной позиции в этом вопросе.

Дальнейшее представление доказательств по вопросу о летчиках-террористах в ходе допроса Иодля и Кейтеля показало, что не только министерство иностранных дел, но и Риббентроп лично в принципе выступали за то, чтобы придерживаться положений Женевской конвенции, и что Риббентроп вместе с другими руководящими лицами выступал перед Гитлером даже в самое жестокое время его правления за сохранение человеческих принципов...

С разрешения Трибунала я изложил, какова была роль фон Риббентропа до войны, в начале войны и во время войны.

Наряду с этим обвинение возлагает ответственность на всех подсудимых за все преступления, о которых на процессе шла речь. Для обоснования этого своего общего утверждения оно использует понятие заговора.

Я должен ограничиться разбором вопроса об участии в заговоре только с точки зрения фактического и юридического положения министра иностранных дел «третьей империи».

По Уставу и Обвинительному заключению под заговором понимается определенная форма соучастия в уголовно-наказуемых действиях.

Такой род преступлений до сих пор не был известен германскому и континентальному праву. Он существовал только в англосаксонском праве. В этом праве под заговором понимается соучастие в наказуемом действии, для доказательства которого в качестве минимального признака необходимо объединение для совершения преступления.

Дальнейшей предпосылкой является то, что общий план должен повлечь за собой осуществление определенно наказуемого действия.

Из этой формы соучастия в преступлении исходит также Устав, устанавливая наказание за все уголовные действия, перечисленные в статье 6-а.

Чтобы представить участников якобы существовавшего заговора как какое-то единое целое, обвинение пользуется примером пиратства. Все заговорщики находятся на пиратском корабле, который в нарушение всех законов и прав наций отправляется на разбой и поэтому совершенно свободен. Всякий, кто наказывает экипаж данного корабля, вносит свою лепту в дело восстановления права.

На первый взгляд эта картина подкупает. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что здесь мы имеем дело с метким словом, которое пытается перенести наличие единых целей у экипажа пиратского корабля, связанного со своим судном в горе и радости, на несравненно более сложные условия, существующие в современной государственной организации.

Бороться с пиратами в открытом море по традиционному общепризнанному и неоспоримому воззрению имеют право корабли всех наций, встретившие пиратское судно. В уголовном праве почти всех наций существуют положения о борьбе с ними.

Действия, которые вменяются в вину Риббентропу, были совершены в то время, когда Германская империя и ее противники выступили друг против друга на международной арене сначала в мирное, а затем и в военное время. Таким образом, пример из сферы внутригосударственного общего уголовного права не подходит для того, чтобы создать ясное представление о заговоре всего государственного аппарата.

Ни официальный пост министра иностранных дел, который занимал Риббентроп, ни отдельные действия, которые он совершал во время этой деятельности, не могут представить его членом какого-либо заговора.

Если следовать за Уставом и обвинением, то напрашивается вывод, совершенно чуждый действительности и праву, что Риббентроп, хотя он, как это доказано представлением доказательств, лично и в деловом отношении не имел никакого влияния на оккупированные восточные области, должен нести ответственность за все совершенные там военные преступления и преступления против человечности...

Если дать положительный ответ на вопрос о существовании заговора для совершения преступлений против человечности и военных преступлений, то на практике это приведет к тому, что, например, Риббентроп и министерство иностранных дел были ответственны за военные преступления, преступления против человечности, хотя из представления доказательств ясно, что именно это ведомство постоянно старалось соблюдать предписанные международным правом правила ведения войны и выступало за соблюдение Женевской конвенции...

С разрешения Суда я хочу перейти к рассмотрению заговора, который якобы имеет отношение к планированию и подготовке агрессивных войн и нарушению договоров. В рамках этого заговора подсудимый должен как министр иностранных дел, а также как лицо, занимавшее дипломатические посты до этого времени, нести ответственность.

Такого рода заговор имеет, очевидно, что-то общее со всеми действиями и планами, которые находятся в какой-либо связи с войной: подготовкой, началом и ходом ее. Так как эти отдельные действия, которые охватываются этим необычайным комплексным понятием, сами по себе не относятся к делу с точки зрения уголовного права и до сих пор никогда не охватывались с точки зрения уголовного преступления — «развязывания войны», то такая разновидность заговора не содержит в себе того состава преступлений, который охватывался бы средствами какой-либо уголовно-правовой системы мира. Поэтому мне не остается ничего другого, как рассмотреть этот комплекс с точки зрения положения Риббентропа как министра и его отношения к Германской империи, которая вела отдельные войны.

Фон Риббентроп с 4 февраля 1938 г. занимал пост министра иностранных дел Германской империи. Как показали результаты представления доказательств, Риббентроп был назначен на этот пост в то время, когда фактическое руководство внешней политикой перешло уже к Гитлеру, занимавшему одновременно в то время два поста: рейхсканцлера и главы государства.

Гитлер в своей речи от 17 июля 1940 г., произнесенной в Кроль-опере, подчеркнул (я предъявил эту речь в качестве документального доказательства), что фон Риббентроп уже тогда и в течение последующих лет должен был проводить внешнюю политику согласно директивам Гитлера. Таким образом, фон Риббентроп не занимал такого положения министра, которое обычно связывается с этим понятием в современных конституционных государствах. Он не занимал такого положения ни фактически, как об этом говорится в только что упомянутой мной речи, ни юридически.

Риббентроп и другие подсудимые, несомненно, обладали значительной властью в их собственной, интересующей Гитлера сфере. От участия в вынесении решений о войне и мире они были устранены.

На посту министра иностранных дел, каким был Риббентроп, не нужен был самостоятельный человек. Риббентроп чувствовал это, как об этом показал здесь статс-секретарь Штейн-грахт. Он высказался следующим образом: «Гитлеру нужен был самое большее секретарь по внешнеполитическим вопросам, но не министр иностранных дел...».

До сих пор при обсуждении результатов представления доказательств я ссылался на существующее международное право и Устав, которые Вы, господин председатель, охарактеризовали на заседании 20 июня 1946 г. как основу правосудия на этом процессе. До сих пор международный правопорядок не мог разрешить проблемы, которые должны быть разрешены здесь. По причинам этой несостоятельности возникла вторая мировая война.

Нельзя охватить сегодня всех последствий катастрофы, которую этот правопорядок не мог предотвратить. Предотвращение подобной катастрофы в будущем является величайшей целью всего человечества, которая лежит в основе Лондонского соглашения от 8 августа 1945 г. Что это не могло быть еще достигнуто, показывает с ужасающей ясностью тот факт, что в тот день, когда Устав данного Трибунала был провозглашен миру как новое право, между Советским Союзом и Японией началась война. Советский Союз обещал это союзникам уже полгода назад. В качестве обоснования наряду с другими причинами было приведено то, что Россия должна свести с этой страной старые счеты. Таким образом, здесь имел место типичный случай неспровоцированного нападения.

Я говорил о том, что невозможно дать общее определение агрессора и агрессии, которое охватило бы все события действительности. Только международная инстанция может заклеймить то или иное государство как агрессора. Эта верховная инстанция человечества должна иметь не только фактический, но и моральный авторитет. Должно быть внушено общее доверие к ее беспристрастной оценке. Должен быть создан ареопаг, который возвышается над всеми партиями и у которого спорящие партии должны искать правосудия, а не сидеть в качестве судей в нем.

Сейчас мы находимся в переходном периоде от старого права, при господстве которого мир покрылся развалинами, к новому мировому праву, контуры которого начинают проявляться, но которое еще не укреплено достаточно в моральном отношении.

В этот период становления нового порядка и отмирания прошлого очень трудной, почти превышающей человеческие возможности задачей является взвесить и оценить с уголовной точки зрения действия, совершенные бывшим имперским министром иностранных дел фон Риббентропом, его участие в происшедшем, его несостоятельность и его личную вину.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 8 и 9 июля 1946 г.]

«Мы должны подойти к своей задаче так рассудительно и с такой духовной неподкупностью, чтобы когда-нибудь в будущем этот процесс выглядел как исполнение мечты человека о справедливости».

Эти слова из обвинительной речи Главного обвинителя от США Джексона должны быть лейтмотивом для всех тех, кому выпала задача помочь установить истину не данном процессе. То, что эта истина не может быть абсолютной, высказали уже представители обвинения...

Было высказано мнение, что не существует намерения уничтожить весь германский народ. Безоговорочной капитуляцией мы отданы на милость державам-победительницам. Однако было сказано, что приговор Суда должен быть справедливым. Здесь, на данном процессе, лейтмотивом не должна быть милость или немилость, им должна быть справедливость. Справедливость не означает мягкость. Однако справедливым приговор может быть только в том случае, если он примет во внимание все обстоятельства, анализирующие действия и поведение подсудимого. То, что произошло и что составляет объект обвинения, нельзя простить. Я могу лишь попытаться сделать анализ. Горе, несчастье, постигшее все человечество, так велики, что их нельзя выговорить словами. Германский народ после того, как он узнал, какая катастрофа разразилась над народами Запада и Востока и над евреями, чувствует сострадание к жертвам, сострадание, полное ужаса. Германскому народу известно, что значит это несчастье, так как он разбит, как никакой другой народ, не только в военном отношении, но и вследствие ужасных воздушных налетов, миллионных потерь в рядах своей молодежи, оставшейся навсегда на поле битвы, вследствие эвакуации, бегства в мороз и стужу. Итак, мы знаем, что такое несчастье, мы знаем, что значит страдать. Но в то время, как другие народы могут рассматривать все эти ужасы и несчастье как страницу своего прошлого и под защитой государственного порядке питают надежду возвратиться к упорядоченному существованию и к счастливому будущему, над германским народом довлеет еще тьма безнадежности.

Приговор Трибунала, если бы он подтвердил вину германского народа, увековечил бы эту безнадежность. Германский народ не ждет оправдания. Он не ожидает, чтобы надо всем, что произошло, было распростерто покрывало христианской любви к ближнему и забвения. Германский народ готов нести на себе тяжесть последствий. Он хочет согласиться с этим, как со своей судьбой, и сделать все возможное для устранения последствий. Но он надеется также, что души и сердца остальных людей не так закостенели, что существующие напряженные отношения останутся и в дальнейшем, он надеется, что ненависть остального человечества к нему тоже не будет существовать вечно.

Ваша задача, господа судьи, чрезвычайно трудна. Мы не только говорим на различных языках, но и каждый из нас душой болеет за свою Родину...

Государственный порядок является твердой основой и опорой существования народа и обеспечивает ему чувство уверенности в жизни и в работе...

Руководство вооруженных сил, далекое от политических соображений, верило, как здесь засвидетельствовали все генералы и адмиралы, в законность правительства Гитлера. Оно рассматривало себя как инструмент законного правительства, так же как оно делало это, когда кайзер, Эберт и фон Гинденбург были верховными представителями Германии...

Задача защиты на данном процессе трудна. Германский народ относится к Нюрнбергскому процессу по-разному. Одни относятся к задаче защиты скептически и частично враждебно, так как считают защиту подсудимых поблажкой людям, которых они рассматривают как военных преступников, и думают, что защитники хотят увести подсудимых от справедливой кары. Другие называют этот процесс зрелищем, на котором защитники выступают в роли статистов, чтобы придать процессу видимость правосудия. В глазах этих немцев мы оказываемся виновными в покровительстве врагу.

У нас нет повода оправдываться, так как мы, будучи верными долгу нашей профессии, участием на процессе выполняем задачу, значение которой не нуждается в оправдании. Она состоит в выяснении истины, значение и последствия которой для нашего народа сейчас еще нельзя оценить, она состоит в обосновании причин и в ответе на вопросы в той мере, в какой это понадобится.

Только ясное понимание причин, сил и людей, приведших к разразившемуся над миром несчастью, обеспечит нашему народу возможность в будущем вновь найти путь к остальному миру.

Задача Трибунала состоит не в обосновании политических, экономических и метафизических причин второй мировой войны, не в изучении течения событий, а скорее только в решении вопроса о том, принимали ли подсудимые участие, и если да, то какое в том, что державы-победительницы сделали объектом данного процесса.

Задача защиты в рамках ее участия в установлении истины должна состоять в изучении вопроса о том, можно ли найти фактические или правовые доводы и какие именно в пользу подсудимых.

Документы играют главную роль в процессе предъявления доказательств на суде. По сравнению с ними свидетели отступают на задний план. Тем более велико значение изучения этих документов с точки зрения возможности использования и доказательственной ценности их...

Обвинение против Кейтеля распадается на два периода: с 1933 года по 4 февраля 1938 г. и с 4 февраля 1938 г. до конца войны. Поэтому подсудимый обвиняется не только как соучастник заговора, но и за личное участие во всех преступлениях. Этому обширному обвинению соответствует также место, отведенное подсудимому Кейтелю в выступлениях обвинителей.

Ни одна фамилия подсудимых не называлась обвинением так часто, как фамилия Кейтеля. Все время мы слышим: «приказ Кейтеля», «указания Кейтеля» и «приказ ОКВ», «директивы ОКВ» и т.д., причем это связывается с именем Кейтеля как «начальника ОКВ» с 4 февраля 1938 г.

Подсудимый относится к числу людей, которые в связи со смертью Гитлера попали под свет рампы общественности. С 1938 года он находился в непосредственном окружении Гитлера, был почти что постоянным его спутником. Ясно, какое значение это имеет для данного процесса. Обвинение неоднократно утверждало, что подсудимые, указывая на мертвых, хотят свалить на них собственную вину. Если целью данного процесса является установление правдивой картины всех событий и их связи между собой, то необходимое упоминание тех мертвых, которые, как известно обвинению, являются главными преступниками, не должно служить основанием для недоверия к тем, кто делает это. Это непосредственно относится к подсудимому Кейтелю, положение, влияние и действия которого невозможно правильно оценить, не осветив личности Гитлера и его отношения к Кейтелю.

Из выступления господина Джексона видно, что здесь речь идет об обвинении всей национал-социалистской системы. Обвинение является всеобъемлющим, но фактически выражается в 21 отдельном обвинительном акте.

Некоторые подсудимые являются в известной степени символическими фигурами сфер власти государства, в котором господствовала эта система — национал-социалистская партия, правительство и вооруженные силы.

Мне хотелось бы заявить, что все, о чем я буду говорить, делается с полного согласия подсудимого Кейтеля и, поскольку здесь будет идти речь о точке зрения и фактах, которые смогут оправдать подсудимого Кейтеля, это явится вкладом в дело выяснения событий и ответом на вопрос, как все могло произойти. Подсудимый не хочет, чтобы его положение и роль, которую он играл в драме, были приуменьшены, но в то же время он хотел бы предотвратить искажение его роли в событиях.

Я считаю себя обязанным объявить об этой позиции подсудимого Кейтеля, так как она значительно облегчает мою задачу. Подсудимому Кейтелю ясно, что если вспомнить об ужасных последствиях и обо всем чудовищном, что несомненно (не ставя здесь вопрос о виновности) совершено немцами и что неоспоримо следует отнести на счет приказов и распоряжений, с которыми Кейтель в той или иной форме соприкасался, то чувствуешь себя виновным, не размышляя о том, идет ли здесь речь о виновности в правовом смысле или о трагической сопричастности к самим событиям, их причинам и следствиям, в смысле выпавшей на их долю судьбы.

Обвинение утверждало, что все подсудимые в какой-то период времени объединились с нацистской партией для осуществления плана, который, как это было им известно, мог быть осуществлен только путем развязывания войны в Европе.

Относительно подсудимого Кейтеля было сказано, что он с 1933 года активно участвовал в заговоре.

В доказательство данного тезиса обвинение высказало следующее:

a) национал-социалистская программа сама по себе, то есть согласно ее точному тексту и смыслу, могла быть реализована только с применением насилия;

b) подсудимый Кейтель понимал это или должен был понимать;

c) зная это, он вместе с другими, в частности с некоторыми подсудимыми, участвовал в планировании агрессивных войн.

Я не хочу повторять то, что говорили здесь отдельные подсудимые во время дачи ими показаний...

Кейтель был кадровым офицером. В качестве такового он не мог быть членом партии. Офицерам запрещалась всякая политическая и партийно-политическая деятельность. Руководство вооруженных сил заботилось о том, чтобы не допустить влияния политики партии на вооруженные силы. Это относилось как к периоду до 1938 года, так и к позднейшему периоду. Гитлер сам подтвердил этот принцип, ясно сознавая, что не пришло еще время приобщать офицерский корпус к политике, не говоря уже о генералитете. Высшие офицеры по традиции и по профессии были «настроены националистически», как было принято говорить, и приветствовали выдвинутые Гитлером на первый план националистические пункты программы. Они рады были участию армии в осуществлении этой программы и без колебаний встали на сторону руководимого Гитлером правительства, когда оно объявило борьбу с Версальским договором и, в частности, с военно-политическими формулировками.

Нельзя не учесть и того, что осуществление национальных целей несло в себе опасность войны. Однако мне кажется, что Дело обстоит таким образом, что генералы усматривали опасность не в том, что Гитлер хотел добиться национальных целей путем агрессивной войны, а скорее в том, что осуществление их привело бы к санкциям со стороны бывших «держав-против-ников». Генералы ввиду их вынужденного абсолютного военного бессилия были далеки от мысли о подготовке агрессивной войны.

Я остановлюсь более подробно на этой проблеме, тесно связанной с возобновлением вооружения, несколько позднее... Сейчас важно отметить, что круги, к которым принадлежал подсудимый Кейтель (я добавляю в период между 1933—1938 гг.):

1) не соприкасались с партийной программой,

2) не имели связи с партийными кругами,

3) симпатизировали одной части партийной программы, которая соответствовала их национальной позиции,

4) не думали об осуществлении национальных пунктов программы путем агрессивной войны, так как с военной точки зрения это не имело бы перспективы.

Можно было бы возразить, что если даже сами генералы и не думали об агрессивной войне, то они все-таки поняли или должны были бы понять, что Гитлер намеревается, если не сейчас, то в ближайшем будущем вести агрессивную войну.

Обвинение считает возможным утверждать, что подсудимый Кейтель сознавал это с 1933 года. Утверждение обвинения следует считать опровергнутым. Го же самое относится и к утверждению о том, что он знал об этих целях из книги «Майн кампф», даже если считать, что она имелась у подсудимого. Поэтому здесь речь может идти только о том, знал ли Кейтель из других источников об агрессивных намерениях Гитлера. Что касается периода, предшествовавшего 1938 году, то получение таких сведений от самого Гитлера исключается, так как Кейтель говорил с ним первый раз только в конце января 1938 года.

Речи, произносимые Гитлером, так же как и прочими партийными руководителями, до этого периода были недвусмысленно направлены на сохранение мира. Оглядываясь назад, сейчас это можно назвать пропагандистской маскировкой противоположного намерения.

Если это было так, тогда такая маскировка успешно ввела в заблуждение не только миллионы немцев, но также и иностранные государства, настроенные по отношению к национал-социализму частично критически, частично враждебно...

Кейтель верил в мирные заверения. Он видел, что их правдивость подтверждается официальными предложениями о разоружении и договорами с Англией и Польшей. Он верил в это тем более, что, как уже было сказано, агрессивная война казалась ему невозможной.

Подсудимый фон Нейрат также неоднократно заявлял, что асе, что он знал о политике Гитлера до 5 ноября 1937 г., оправдывало его глубокое убеждение в том, что Гитлер, осуществляя свои политические цели, не хотел прибегать ни к насилию, ни к агрессивным войнам. Это убеждение фон Нейрата было поколеблено только выступлением Гитлера от 5 ноября 1937 г. ...

Обвинение ставит подсудимому в вину то, что он знал о таком намерении Гитлера или должен был знать о нем. Это звучит неубедительно, и я предоставляю Трибуналу решить вопрос, учитывая все обстоятельства, имел ли он возможность быть в курсе дела относительно истинных намерений Гитлера. Мне кажется, что подсудимый Кейтель имеет право претендовать на добрую веру в его неведение, если даже из других источников вытекает такая осведомленность или даже участие его в подготовке войны.

В качестве других источников в период с 1933 по 1938 год может быть принята во внимание деятельность Кейтеля в связи с вооружением и в комитете по вопросам обороны империи.

Обвинение в незаконном вооружении охватывает два момента, которые были объединены обвинением. Первое — тайное вооружение в нарушение Версальского договора и второе — вооружение в целях ведения агрессивных войн...

Кейтель воспринимал Версальский договор и особенно его военные формулировки как унижение Германии. Он считал долгом по отношению к своей стране содействовать устранению такого положения. Он был убежден в том, что Версальский договор вследствие невыносимых в военном и территориальном отношении положений должен быть когда-либо пересмотрен... На основании этого убеждения он, как немец и солдат, считал себя вправе на том служебном посту, который занимал в то время, рассматривать военные положения Версальского договора как невыносимые, то есть необеспечивающие эффективную оборону и ограничивающие возможности ее развития.

Не будучи сам к этому причастен, он при существующем положении вещей не считал несправедливым то, что Германия строила в Финляндии подводные лодки не для себя, а с целью приобретения опыта и обучения специалистов, что она финансировала конструкторское бюро в Амстердаме для того, чтобы следить за прогрессом в области авиации и воспользоваться новшествами, не строя самолетов...

Учитывая освещенные здесь факты, Трибунал должен проверить и решить, действительно ли подсудимый Кейтель преступным образом нарушал военные статьи Версальского договора в духе предъявленного ему обвинения. Во всяком случае, обвинение не предъявило ему конкретных фактов в связи с данным пунктом.

Бесспорно то, что с 1933 года в империи началось вооружение. Подсудимый Кейтель признал это и заявил, что на постах, которые он занимал до 30 сентября 1934 г., он соответственно своим функциям участвовал в вооружении. Вооружение проводилось продуманно и организованно. Обвинение, собрав относящиеся к этому документы, в частности, представило документ ПС-2353, протоколы заседаний имперского комитета обороны. Однако в ходе представления доказательств общая картина периода с 1933 по 1938 год не была ясно обрисована. Обвинение представило доказательства ретроспективно и на основании последствий войны сделало заключение о мотивах вооружения. Одновременно на основании того неоспоримого факта, что это вооружение не могло быть осуществлено одним человеком, заключило, что здесь имело место общее планирование в целях ведения агрессивных войн.

В чем же заключается решающий признак вооружения или какой-либо другой подготовки не случай войны, на основании которого можно заключить, что эти мероприятия носят агрессивный характер, то есть неправлены не подготовку и ведение агрессивной войны? Само вооружение не дает еще права заключить, что существовало такое намерение. Наоборот, вооружение может и даже должно при подготовке к обороне и обеспечению безопасности выглядеть точно так же, как и в случае подготовки к агрессивной войне.

В конце концов важно установить, было ли в связи с названными мерами высказано намерение о планировании агрессивной войны или же убеждение в подготовке к агрессивной войне основывается на оценке характера и объема проводившихся мероприятий...

В связи с этим особенно в отношении подсудимого Кейтеля как военного нужно учитывать, что до вступления на пост начальника ОКВ 4 февраля 1938 г. он не занимал руководящих постов, поэтому не мог играть решающей роли в вооружении...

Конечно, Кейтель несет ответственность за действия генерала Томаса как начальника управления военной экономики и вооружения ОКВ. Технические подробности и объем его деятельности вытекают из документа ПС-2353, который в основном правилен, хотя Томас в заявлении, подшитом к историческому документу, хочет теперь изложить дело так, что он якобы, опасаясь ареста, изменил свои первоначальные записи в более благоприятном с точки зрения Гитлера направлении, то есть в сторону преувеличения... В ходе предъявления доказательств выяснилось, что до начала 1938 года с трудом было вооружено только 27 дивизий мирного времени, а 10—12 резервных дивизий подготавливались; запасов вооружения и боеприпасов кроме этого в распоряжении вооруженных сил тогда не было.

Однако если все же удалось до осени 1938 года создать армию почти из 40 дивизий для нападения на Чехословакию без проведения мобилизации при одновременной незначительной охране границ на западе, то отсюда вытекает, что это был наивысший возможный для того времени военный потенциал.

При таких обстоятельствах, зная состояние вооружения и военный потенциал соседних государств, связанных между собой союзами и пактами о взаимопомощи, ни один из генералов старой школы не мог думать о том, чтобы развязать войну. Тот факт, что уже годом позже — в 1939 году состояние германского вооружения было значительно лучше, объясняется в первую очередь оккупацией Чехословакии.

В заключение следует указать на то, что в этот период не планировалась стратегическая агрессия.

Занятие демилитаризованной зоны в Рейнской области не было запланировано. Это была импровизация со стороны Гитлера. «Директивы о наступлении и ведении боя» от июля 1937 года являются общими наставлениями на случай возможных военных осложнений.

Для полноты картины я должен указать также и на документ ЕС-194. Это приказ верховного командующего вооруженными силами фон Бломберга, говорящий об авиаразведке и наблюдениях за передвижениями подводных лодок во время оккупации Рейнской области. Кейтель подписал приказ и препроводил его дальше. Это единственный документ, относящийся к тому периоду.

Кейтель до 30 сентября 1933 г. находился в военном ведомстве в качестве полковника и руководителя отдела, а с октября 1935 года, будучи генерал-майором и начальником отдела вооруженных сил имперского военного министерства, являлся членом имперского комитета обороны.

Таким образом, с 30 сентября 1933 г. по 1 октября 1935 г. он не был в военном министерстве и тем самым не имел тех функций, которые подходят под пункт обвинения его по должности; в этот период он не участвовал в заседаниях имперского совета обороны, протоколы заседаний которого были представлены обвинением как имеющие большую доказательственную ценность...

Решения от 4 февраля 1938 г. оказались роковыми для генерала Кейтеля и для германских вооруженных сил: для Кейтеля потому, что он не мог еще оценить должным образом вновь созданную инстанцию «верховное командование вооруженных сил» (ОКВ).

Гитлер устранил последний барьер между собой и вооруженными силами — народом под ружьем путем устранения фигуры главнокомандующего вооруженными силами и имперского военного министра, который по конституции должен был быть ответственным лицом за вооруженные силы. Такое судьбоносное решение стало для Кейтеля и для всего германского народа роковым, причем в момент вынесения решения причастные к этому лица даже не подозревали этого. Сейчас, оглядываясь назад, легко сказать, что такая непроницательность была преступной...

Для подсудимого Кейтеля, который в то время лично не знал Гитлера и впервые познакомился с ним во время предварительных переговоров по поводу данного решения, это не было его собственным решением. Гитлер назначил Кейтеля на вновь созданную должность начальника ОКВ. Кейтель принял ее. Если мы оставим без внимания человеческие чувства, то и тогда для начальника военного управления в имперском военном министерстве не было никакого основания отклонять данное предложение, тем более что оно было сделано фон Бломбергом. Какое значение придавал Гитлер этой должности, Кейтелю было не известно...

Привожу выдержку из показаний фон Бломберга:

Декрет о руководстве вооруженных сил от 4 февраля 1938 г. известен Трибуналу. Поэтому мне не нужно оглашать его здесь. Положение подсудимого Кейтеля, круг его компетенции и ответственность ясно вытекают как из этого, так и из целого ряда других документов.

Гитлер не хотел иметь ответственное имперское военное министерство. Он не хотел также, чтобы кто-нибудь другой, кроме него, имел верховную власть над всеми вооруженными силами. В своем лице он объединил оба института, заявив по поводу верховной власти: отныне он лично и непосредственно будет осуществлять верховную власть и функции имперского военного министерства, которым должен по его поручению управлять Кейтель.

Таким образом, Гитлер создал военный штаб для осуществления своей военной и технической программы. Штаб назывался «верховное командование вооруженных сил» (ОКВ) и был не чем иным, как военной канцелярией фюрера и верховного главнокомандующего. Такие канцелярии уже существовали в виде имперской, президентской канцелярии и партийной канцелярии. Начальником военной канцелярии был назначен подсудимый Кейтель, его назвали «начальником штаба верховного командования вооруженных сил» (начальник ОКВ).

Из этого следует, что ОКВ не должно было быть промежуточной инстанцией между верховным главнокомандующим вооруженными силами и тремя видами вооруженных сил. Противоположная точка зрения обвинения, выраженная в графическом изображении, покоится на ошибочной оценке. Между верховным главнокомандующим и тремя главнокомандующими — главнокомандующим сухопутными войсками, главнокомандующим военно-морскими силами и главнокомандующим военно-воздушными силами — не существовало промежуточной инстанции со своими собственными полномочиями, как это имело место до 4 февраля 1938 г.

ОКВ не было самостоятельным военным учреждением или ведомством. Оно было лишь военно-техническим штабом Гитлера и его военным министерским ведомством. ОКВ не имело никаких самостоятельных полномочий. Поэтому ОКВ не могло издавать собственные приказы. Больше того, все распоряжения, декреты, директивы или приказы, которые поступали из ОКВ, были выражением воли верховного главнокомандующего вооруженными силами. Главнокомандующие тремя видами вооруженных сил всегда сознавали, что между ними и верховным главнокомандующим не существует никакой промежуточной инстанции. Они никогда не рассматривали и не признавали ОКВ такой промежуточной инстанцией. Это было подтверждено письменными показаниями подсудимых Деница и Редера, так же как и показаниями Геринга и доктора Ламмерса. Мнение, что ОКВ или подсудимый Кейтель как начальник ОКВ были полномочны издавать собственные распоряжения или приказы, неправильно. Всякое устное или письменное служебное общение с другими военными учреждениями, выходящее за рамки обмена мнений, зависело от решения верховного главнокомандующего.

ОКВ являлось всего-навсего рабочим штабом верховного главнокомандующего. Поэтому если на документах, которые исходили от верховного главнокомандующего или ОКВ, имеется подпись или инициалы подсудимого Кейтеля (или какого-нибудь начальника управления или отдела ОКВ), то из этого еще нельзя сделать вывода о том, что ОКВ имело полномочия издавать самостоятельно приказы. В каждом отдельном случае дело заключается лишь в ознакомлении, препровождении или передаче приказов верховного главнокомандующего. Учитывая, что Гитлер был очень занят на постах главы государства, рейхсканцлера, руководителя партии и верховного главнокомандующего вооруженными силами, понятно, что было невозможно получать от него во всех случаях собственноручную подпись, даже если дело подчас касалось особо важных или имеющих принципиальное значение вопросов. Следует, однако, обратить внимание и на то, что во всех случаях необходимо было иметь решение или согласие Гитлера.

Если обвинение при таком положении вещей придерживается той точки зрения, что подписи или инициалы Кейтеля на документах дают основание считать его ответственным и за деловое содержание данных документов, то такая точка зрения не может быть одобрена. Было бы юридической формальностью считать подсудимого Кейтеля как начальника военной канцелярии ответственным за приказы, распоряжения и т.д., которые он подписывал и препровождал дальнейшим инстанциям. Мне кажется, что ответственным за это может быть только тот, кто имел соответствующие полномочия издавать и разрешать издавать подобные приказы. Подсудимый Кейтель должен был бы нести персональную ответственность только в случае, если было бы доказано, что он по доброй воле участвовал в издании этих приказов и распоряжений и являлся их инициатором...

Чтобы разъяснить полностью рассматриваемый вопрос, я хотел бы отметить то, что указания, которые, имели принципиальное значение для планирования военных операций или являлись оперативными приказами, отдавал верховный главнокомандующий главнокомандующим видами вооруженных сил. Прежде чем дать указания, Гитлер совещался о военно-технической стороне приказа с компетентными референтами из ОКВ, а также и с подсудимым Кейтелем. Главнокомандующие тремя видами вооруженных сил издавали приказы для осуществления того, что содержалось в основном указании верховного главнокомандующего. В этой связи я не буду Ссылаться на положение Устава Трибунала, согласно которому выполнение приказа не рассматривается как причина, исключающая уголовную ответственность, так как препровождение приказа не является приказом ОКВ отдельным видам вооруженных сил, но является лишь передачей воли верховного главнокомандующего, нашедшей свое выражение в приказе.

Следует предположить, что обвинение неправильно оценило положение Кейтеля и что на точку зрения обвинения в данном случае оказал влияние фельдмаршальский ранг подсудимого. Этот ранг не имел никакого отношения к командным полномочиям подсудимого.

Подсудимый Кейтель в письменных показаниях, озаглавленных «Координирование в государстве и вооруженных силах», очень ясно описал деятельность ОКВ и свою деятельность.

Можно считать — а обвинение это так и делает, — что начальник военного управления Гитлера был тесно связан со своим начальником — Гитлером и что он должен нести ответственность за весь комплекс проводившихся им мероприятий если не как виновник, то в какой-либо другой форме, предусматриваемой статьей 6 Устава. Это предположение является ошибочным. Не нужно заниматься рассмотрением существовавшей иерархии в государстве и обязательного характера приказа фюрера. Военная иерархия более стара, чем национал-социалистская идеология. Однако несмотря на все это следует сказать, и Вы должны обратить соответствующее внимание, что введение абсолютного принципа фюрерства в армии означает окончательное исключение всех стремлений, которые можно было бы рассматривать как демократические в определенном смысле, во всяком случае как стремления, тормозящие диктаторские прихоти Гитлера... Это нашло, между прочим, выражение в запрещении всякой критики снизу вверх, в запрещении генералам подавать прошения о выходе в отставку и, наконец, в устранении фигуры главнокомандующего вооруженными силами и военного министра.

Нельзя и не следует оспаривать того, что подсудимый Кейтель был ярым приверженцем принципа фюрерства в руководстве вооруженными силами и что работу «Основы организации германских вооруженных сил» (документ Л-211) следует рассматривать как изложение точки зрения Кейтеля относительно руководства в будущей войне, хотя в тот момент не рассчитывали на какую-либо войну и не это было поводом для написания работы.

Что означает это для подсудимого Кейтеля? Тот, кто признает правильность принципа фюрерства с военной точки зрения, должен действовать в соответствии с данным принципом...

Кейтель происходит из военной среды и одобряет принцип фюрерства в армии, согласно которому вся ответственность ложится на того, кто уполномочен издавать приказы. В то время, как принцип фюрерства в гражданской сфере, в которой он также действовал, исчерпывался в большинстве случаев формальностями и фактически не внес почти никаких изменений, в военной сфере этот принцип должен был оказать более сильное влияние, особенно он должен был отразиться на взаимоотношениях командующих и начальников их генеральных штабов...

Кейтель, как установлено, не был ни командующим, ни начальником генерального штаба, он был начальником военной канцелярии Гитлера, солдатом и управляющим по всем военноминистерским вопросам, то есть «министром», как здесь говорит обвинение.

Военный рабочий штаб Гитлера, начальником которого был Кейтель, должен был проводить большую предварительную работу и подготовку, необходимую для выполнения указанных задач. В соответствии с этим на него ложится и часть ответственности, но она не относится к важным, имеющим принципиальное значение вопросам. Конечно, вопрос о том, следует ли считать те или иные дела важными и следует ли о них докладывать Гитлеру, решал Кейтель. Но доказательства показывают, что Кейтель при возникновении у него сомнений был более склонен докладывать о таких вопросах после тщательной проверки их, чем самому заниматься их разрешением.

Важно установить, что Кейтель, будучи руководителем осуществления военно-материальных задач, возникавших в ОКВ, все же не был министром... Правда, декретом Гитлера главнокомандующим сухопутными войсками и военно-морскими силами, точно так же как и Кейтелю, был предоставлен ранг имперского министра, но это сделано для того, чтобы оба главнокомандующие имели право принимать участие в заседаниях кабинета. То, что Гитлер дал подсудимому Кейтелю ранг имперского министра, имело целью предоставить последнему возможность вести непосредственные переговоры с министрами. Если бы Кейтель не имел ранга министра, то ему пришлось бы ограничиваться переговорами со статс-секретарями и подобными лицами, что повлекло бы за собой определенные трудности в деле выполнения заданий фюрера.

Поэтому обвинение совершает ошибку, когда оно характеризует Кейтеля как имперского министра, хотя и «без портфеля». Он не был министром, членом имперского правительства... Он значился в списке лишь как лицо, занимавшее высшую должность...

Основным в вопросе об уголовной ответственности Кейтеля является его действительная позиция в той игре сил, которую вел Гитлер...

Показания свидетеля Гизевиуса приобрели для подсудимого Кейтеля решающее значение ввиду характера постановки вопросов господином Джексоном и ответов Гизевиуса.

Если бы то, что Гизевиус показал о Кейтеле, было правдой, то есть то, что он в своих показаниях облек а форму в основном осуждающего констатирования, то значит, подсудимый Кейтель, не сказал правды в своих показаниях. Значение данного обстоятельства становится совершенно ясным, если учесть, что отрицательное решение по поводу достоверности показаний Кейтеля должно подорвать всю защиту Кейтеля.

Судья Джексон использовал доктора Гизевиуса как главного свидетеля в своих нападках на подсудимого Кейтеля; по окончании предъявления доказательств против Кейтеля он остановился не только на отдельных фактических обстоятельствах, но коснулся всего обвинения и дал оценку показаниям Кейтеля...

Я, по возможности коротко, резюмирую те выводы, которые сделало обвинение из показаний Гизевиуса:

1) Для того чтобы Гитлер не имел правильного представления о действительности, Кейтель создал вокруг Гитлера непроницаемое кольцо.

2) Кейтель не передавал Гитлеру доклады, представляемые ему Канарисом, если в них говорилось о зверствах, преступлениях и т.п., или же он давал распоряжение внести в них изменения.

3) Кейтель оказывал большое влияние на ОКВ и на армию.

4) Кейтель грозил своим подчиненным, если они высказывались по политическим вопросам, что он их не будет защищать, и даже обещал передать в гестапо.

По показаниям Гизевиуса, фигура Кейтеля превращается в советчика Гитлера, скрывающего от него все планы и докладывающего только то, что ему, Кейтелю, выгодно, и не допускающего к Гитлеру ни одного человека. Утверждать, что Кейтель закрыл доступ к Гитлеру, может только тот, кто не знает обстановки, окружавшей Гитлера.

Гитлер ближе всего соприкасался со своими адъютантами, начальником партийной канцелярии, начальником имперской канцелярии в Берлине.

Кейтель не только не мог регламентировать доступ к Гитлеру, но не имел возможности даже помешать тому, чтобы кто-либо приходил к Гитлеру.

Источником информации для Гитлера были начальники соответствующих учреждений. Отчасти, как я уже говорил, эти источники информации были невидимыми, и было неизвестно, откуда Гитлер получает сообщения.

Гизевиус не знал об этом. Он сам никогда не был около Кейтеля, никогда не встречался с ним, не разговаривал и не знал его фамилии. И если он здесь высказал свое суждение, то это он сделал на основании сообщений, полученных от Кана-риса, Томаса и Остера...

Также установлено, что, кроме Иодля — начальника оперативного штаба вооруженных сил, только Канарис мог иметь личный доступ к Гитлеру. Это доказывает, что показания Гизевиуса о том, что Кейтель создал вокруг Гитлера кольцо, являются ошибочными.

Свидетель Гизевиус показал, что Канарис представлял доклады об ужасах в связи с переселением, изгнанием и истреблением евреев, о концентрационных лагерях, преследовании церкви и убийствах душевнобольных через Кейтеля. Они через Кейтеля шли к Гитлеру. Доклады генерала Томаса, начальника управления военной экономики и вооружения ОКВ, ставившие Гитлера в известность о военном потенциале противника, также поступали через Кейтеля.

Что касается докладов адмирала Канариса, то нужно сказать, что этот начальник абвера все время представлял доклады относительно ведения войны, включая сюда и военно-экономические вопросы.

Кейтель показал, что о всех ужасах, и особенно об изгнании евреев и о концентрационных лагерях, а также об уничтожении евреев, ему ничего не было известно. Это противоречит утверждению свидетеля Гизевиуса о том, что Канарис представлял подсудимому Кейтелю доклады по указанным вопросам...

Кейтель, по показаниям свидетеля Гизевиуса, оказывал огромное влияние на армию... Кейтель, будучи начальником ОКВ, безусловно, мог оказывать влияние. Но важно другое — оказывал ли Кейтель какое-либо преступное влияние на ход событий? Даже Гизевиус подтвердил, что Кейтель не оказывал решающего влияния на руководство вооруженных сил. Это установлено и доказательствами. Особенно оскорбительным обвинением против подсудимого Кейтеля было то, что он «вместо того, чтобы стать во главе подчиненных ему офицеров и их защищать, угрожал им отдачей их в руки гестапо».

Однако установлено, что до 1944 года ни один начальник какого-либо управления ОКВ не был уволен, что до 20 июля 1944 г., то есть до покушения на Гитлера и перехода юрисдикции к Гиммлеру, ни один офицер ОКВ не был передан в руки полиции...

Несовместимым с показаниями свидетеля Гизевиуса является и тот доказанный факт, что Кейтель с подчиненным ему начальником управления Канарисом был в приятельских и дружеских отношениях...

Как показал Гнзевиус, адмирал Канарис вел двойную игру не только на службе, но и в личных отношениях с Кейтелем: используя его дружбу, он старался показать, что придерживается тех же взглядов, в то время как за глаза в кругу своих людей он со злобой отзывался о Кейтеле...

Однако картина осталась бы незавершенной, если бы не осветить личность свидетеля Гизевиуса, исходя из его собственных показаний...

Он получил от Остера подложные документы, с помощью которых он уклонился от воинской повинности. С 1933 года он жил в Германии совершенно свободно и состоял на службе до 20 июля 1944 г., был имперским чиновником и получал все время жалованье, за исключением отпуска, которым пользовался с середины 1937 года до начала 1939 года.

С 1943 года он был имперским вице-консулом в Швейцарии при имперском генеральном консульстве в Цюрихе, куда он был назначен с помощью Канариса и где был одновременно агентом-информатором. Разумеется, ему за это платили. Одновременно он был связан с вражеской службой информации. С 1933 года он работал в гестапо и подробно знал о всех ужасах и последствиях, которые это могло иметь для всего немецкого народа...

Особым обстоятельством, характеризующим свидетеля доктора Гизевиуса, является тот совет, который он дал опытнейшему специалисту в банковских делах банкиру доктору Шахту, — довести дело до инфляции для того, чтобы взять все дела в свои руки. Такой совет он мог дать лишь в двух случаях: в случае полного незнания народнохозяйственного значения и социальных последствий инфляции или абсолютной беспринципности и полного безразличия к судьбе служащих и рабочих, на которых инфляция отразится в первую очередь. Сознательно осуществленная инфляция должна рассматриваться только как преступление против общества. Показания Гизевиуса раскрывают трагедию немецкого народа. Для меня они являются подтверждением слабости и вырождения определенных немецких кругов, которые играли идеей путча и государственной измены, не будучи внутренне заинтересованными в удовлетворении нужд народа. Это была верхушка, состоявшая из будущих министров и генералов, не имевшая поддержки широких масс нашего народа и рабочего класса, как показал здесь имперский министр Зеверинг...

Я хочу, чтобы не оставалось никакого сомнения в том, что факт заговора сам по себе имеет значение для рассматриваемого здесь вопроса о том, заслуживают ли доверия эти люди. Тот, кто является заговорщиком по честным мотивам, тот, кто, сознавая опасность, грозящую его стране, ставит на карту свою жизнь, не только действует честно, но и заслуживает благодарности отечества.

Если бы Гизевиус и его друзья, знавшие в силу своего положения о всех тех ужасах, о которых большинство немцев узнало лишь по процессу, служили бы самоотверженно своей стране, то мы и весь мир, возможно, были бы избавлены от многих несчастий и страданий...

Был ли Кейтель политическим генералом? Подсудимый Кейтель обвиняется в том, что он участвовал, помогал и способствовал планированию, подготовке и развязыванию агрессивных войн, нарушая международные договоры и обязательства.

Я хочу рассмотреть здесь только одно событие, которое приобрело на данном процессе историческое и лично для подсудимого Кейтеля большое значение: совещание Гитлера с Шушнигом в Оберзальцберге 12 февраля 1938 г. Это была зарница, которая могла бы дать прозорливым людям возможность почувствовать приближение грозы. Кейтель, который в тот момент всего лишь неделю был начальником ОКВ и до того времени не сталкивавшийся с большими политическими событиями, не увидел этих признаков приближающейся грозы. Гитлер после произведенной им смены должностей 4 февраля 1938 г. выехал в Оберзальцберг и вызвал туда к себе Кейтеля, не сообщив ему причины вызова.

Кейтель прибыл, не зная, чего хочет Гитлер и что должно произойти в Оберзальцберге. Лишь в течение дня он осознал, что его присутствие может иметь какое-то отношение к присутствию Шушнига и к переговорам по австрийскому вопросу. В каких-либо переговорах, особенно с Шушнигом или доктором Шмидтом, он не участвовал, что подтверждено доказательствами. Однако Кейтель понял, что его присутствие, так же как и присутствие генералов фон Рейхенау и Шперле, должно было иметь некоторое значение для переговоров с Шушнигом. Так как Гитлер вообще не стал обсуждать с ним военных вопросов, то он должен был прийти к убеждению, что представители ОКВ, сухопутных войск и ВВС были приглашены, чтобы продемонстрировать Шушнигу мощь вооруженных сил империи.

Следовательно, обстоятельства были таковы, что Гитлер намеревался использовать представителей вооруженных сил как средство для оказания давления с целью достижения своих политических целей.

Далее обвинение упоминало о событиях, которые рассматриваются в этой связи как симптоматичные, а именно переговоры Гитлера с Гаха и Тисо, на которых Кейтель также присутствовал...

Гитлеру нравилось, когда Кейтель сопровождал его как представитель вооруженных сил. Так, Кейтель присутствовал в Годесберге, когда туда приехал премьер-министр Чемберлен, а также в Мюнхене 30 сентября 1938 г. и во время визита Молотова в ноябре 1940 года Кейтель также присутствовал при встречах Гитлера с маршалом Петэном, генералом Франко, царем Борисом, регентом Хорти и Муссолини. Этой функции Кейтеля, однако, недостаточно для того, чтобы признать подсудимого Кейтеля генералом, игравшим руководящую роль в политике...

После представления меморандума Гитлеру Кейтель, как это соответствовало его пониманию служебного долга, не выражал больше отрицательного отношения к войне с Россией, особенно после того, как Гитлер принял решение.

Я напоминаю о том, что Кейтель, показывая здесь о так называемых идеологических приказах, изданных в связи с подготовкой войны и войной против России, говорил: «Я знал их содержание, я передавал их дальше, несмотря на мое отрицательное отношение к ним, хотя я знал о тяжелых последствиях, которые могли вызвать эти приказы»...

С течением времени возникло мнение, которое распространилось во всей армии, что фельдмаршал Кейтель является «поддакивателем» Гитлера, что он предает интересы армии. То, что он изо дня в день вел постоянную борьбу с Гитлером по самым различным вопросам и теми силами, которые оказывали на него со всех сторон влияние, генералы не видели, да они и не интересовались этим...

Подсудимый Кейтель за 37 лет военной службы, включая мировую войну, пришел к убеждению, что принцип повиновения является самой прочной опорой, на которой зиждется армия и тем самым безопасность страны.

Проникнутый значением своей профессии, он служил кайзеру, Эберту и фон Гинденбургу, а потом и Гитлеру, который выступал для него в роли руководителя государства.

То, что Гитлер оказывал сильное влияние на этого человека, который восхищался им и которого он полностью подчинил себе, является фактом, который признал сам Кейтель.

Это нужно принять во внимание, чтобы понять, как могло произойти, что Кейтель составлял и рассылал приказы Гитлера, которые были несовместимы с традиционными взглядами германского офицера, как, например, приказы, предъявленные советским обвинением (документы С-50, ПС-447)...

Подсудимый Кейтель открыто заявил во время допроса, что он сознавал преступный характер приказов, но думал, что он не может уклониться от выполнения приказов верховного главнокомандующего вооруженными силами и главы государства, который имел право последнего слова при рассмотрении всех возражений...

Последняя и во многих случаях обоснованная надежда Кейтеля состояла в том, что командующие и подчиненные им командиры войсковых частей на практике, в пределах их компетенции и ответственности, вообще не будут применять суровых, даже бесчеловечных приказов или будут выполнять умеренно.

Кейтель при занимаемом им положении стоял перед дилеммой: либо неповиновение, выражающееся в отказе передавать приказы, или выполнение указаний о передаче приказов.

Мог или должен ли был он что-либо сделать и что именно, я буду рассматривать в другой связи. Здесь речь идет о том, чтобы выяснить, как получилось, что Кейтель передавал приказы, которые, бесспорно, санкционировали совершение военных преступлений и преступлений против человечности, и что он не увидел той грани, на которой должен был кончиться долг повиновения солдата в его наиболее строгой трактовке. Произошло это вследствие того, что он считал необходимым соблюдать долг повиновения и верность, в которой он присягнул верховному главнокомандующему, а также вследствие того, что видел в приказе главы государства обстоятельство, освобождающее его от собственной ответственности...

Необходимо рассмотреть вопрос, освобождают ли эти факты подсудимого Кейтеля от уголовной ответственности.

Кейтель не оспаривает того, что несет тяжелую моральную ответственность. Он признал, что тот, кто в этой ужасной драме играл хотя бы небольшую роль, не может чувствовать себя свободным от моральной ответственности за действия, в которые был втянут...

Подсудимый Кейтель признал, что приказы Гитлера нарушали нормы международного права. Устав установил, что солдат не может для своего оправдания ссылаться на приказ своего начальника или правительства...

Правовая проблема заговора в том разрезе, в котором ее ставило обвинение, рассмотрена моими коллегами доктором Штамером и доктором Хорном.

Мне кажется, что сам характер заговора несовместим с задачами солдата и должностью Кейтеля в качестве начальника ОКВ.

Военное командование на Востоке мало соприкасалось с ОКВ, в том числе со штабом оперативного руководства. Когда я говорю «ОКВ», то имею в виду управление ОКВ, ибо всем известно, что Гитлер как верховный главнокомандующий вооруженными силами занимался всеми вопросами руководства войной, идеологической войной и вмешивался во все. Гитлер поддерживал постоянный контакт с главнокомандующим сухопутными войсками и его штабом, пока в декабре 1941 года он не взял на себя обязанности непосредственного командования сухопутными войсками.

Объединение в одном лице должности верховного главнокомандующего вооруженными силами (ОКВ) и главнокомандующего сухопутными войсками явилось, по-видимому, источником многих ошибок, приведших к обвинению в совершении тяжких преступлений со стороны ОКВ как управления или штаба и в аналогичном обвинении Кейтеля как начальника штаба.

Все, что Кейтель откровенно признал здесь, давая показания по комплексу вопросов, связанных с войной с Россией, возлагает на него уже достаточно большую ответственность, и он чувствует это. Понятно, что защита не только стремится, но и считает своим долгом четко установить в общем составе преступления по совершению ужаснейших зверств и неимоверных бесчеловечных злодеяний границы ответственности Кейтеля...

Учитывая тот обширный материал, который представило советское обвинение, в своей речи я могу остановиться только на сравнительно небольшой части документов и кратко резюмировать их.

В официальных отчетах, в которых выдвигаются обвинения против ОКВ, нет конкретных данных о том, что штаб ОКВ и Кейтель являются ответственными за организацию и осуществление злодеяний. Я не говорю здесь о фактической стороне этих документов, я указываю только на то, что Кейтель, находясь на своем посту, не имел ни полномочий, ни возможности отдавать приказы, которые привели к совершению преступлений...

В документах Кейтель или ОКВ, по крайней мере, названы в качестве несущих ответственность. Но имеется и много таких официальных документов, которые приводились в речах обвинения в качестве доказательств вины Кейтеля и в которых даже не упоминается имя подсудимого и нет указаний на ОКВ... Я могу только просить Трибунал просмотреть и остальные документы в этой связи, чтобы установить, являются ли документы, предъявленные в целях установления вины Кейтеля и ОКВ, действительно таковыми...

Далее я говорю о тех обвинениях, которые представило французское обвинение об участии ОКВ и Кейтеля в событиях в Орадуре и Тулле.

Французское обвинение выдвигает против подсудимого Кейтеля индивидуальные обвинения в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Речь идет об обвинении в убийстве французских гражданских лиц без суда. При этом особо выделяются события в Орадуре и Тулле. Они изложены в докладе французского правительства (документ Ф-236). Французское обвинение заявило: «Вина Кейтеля во всех этих событиях установлена».

Моей задачей не является говорить об ужасных событиях в Орадуре и Тулле. Как защитник подсудимого Кейтеля я должен исследовать, обоснованно ли утверждение обвинения о том, что подсудимый Кейтель виновен в чудовищных событиях или несет за них ответственность.

Бесспорно, что Кейтель не принимал непосредственного участия в этом преступлении. Таким образом, вывод о виновности подсудимого может быть сделан только на основании занимавшегося им поста. Обвинением не было предъявлено никаких приказов, которые имели бы подпись Кейтеля. Таким образом, если вообще можно говорить о непосредственной ответственности, то Кейтель не принадлежит к кругу непосредственно ответственных лиц...

Господин председатель! Перед тем, как начать рассмотрение вопроса о заложниках, я хочу теперь с разрешения Суда остановиться на тяжелых обвинениях, связанных с приказом «Мрак и туман». Пожалуй, нет ни одного приказа, который во время разбирательства Трибуналом настоящего дела сильнее врезался бы в память, чем приказ «Мрак и туман».

По приказу «Мрак и туман» подозрительные лица тайно отправлялись в Германию и об их местопребывании не давалось никаких сведений, так как объявление о наказании, а именно — лишении свободы, не может действовать устрашающе в оккупированных областях вследствие ожидающейся амнистии по окончании войны.

Подсудимый Кейтель имел совещание с начальником юридического управления вооруженных сил и начальником абвера Канарисом, который являлся автором письма от 2 февраля 1942 г. о том, что надо делать. Неоднократные представления Гитлеру о том, чтобы он отказался от этого способа действия или, по крайней мере, несколько ослабил абсолютную его секретность, не имели успеха, и поэтому в конце концов был представлен предъявленный здесь проект указа от 7 декабря 1941 г. ...

Как уже было сказано, подсудимому Кейтелю неизвестно было письмо от 2 февраля 1942 г. ...

Приказ «Мрак и туман», как его называли впоследствии, лежал тяжелым грузом на его совести. Кейтель не оспаривает, что данный приказ недопустим с точки зрения международного права и что это ему было известно...

Судя по результатам представления доказательств, следует полагать, что полицейские инстанции без ведома военных властей занимались всеми политическими подозрительными лицами, которые в соответствии с политическими мерами были перевезены из оккупированных областей а Германию и там помещены в концлагеря как заключенные согласно приказу «Мрак и туман». Судя по показаниям свидетелей, речь идет большей частью о людях, которые не были в результате обычного разбирательства в военных судах оккупированных областей приговорены к высылке в Германию.

Ясно, что полиция в оккупированных областях превышала полномочия в отношении выполнения этого приказа, не обращая внимания на исключительную юрисдикцию военных командных инстанций и на предписанные им процессуальные правила, используя его для всеобщей депортации населения.

То, что это вообще было возможно без ведома инстанций вооруженных сил в оккупированных областях, объясняется исключительно тем обстоятельством, что командующие войсками в оккупированных областях были лишены полицейской исполнительной власти вследствие назначения начальников СС и полиции, которые получали приказы непосредственно от рейхсфюрера СС.

Никогда ОКВ не признавало за рейхсфюрером СС и начальниками СС и полиции право на проведение в жизнь этого приказа, предназначенного только для вооруженных сил. Приказ имел силу только для инстанций вооруженных сил, имевших соответствующую юрисдикцию, и был ограничен только ими.

В той степени, в какой военный штаб Гитлера будет рассматриваться судом в качестве несущего ответственность, подсудимый Кейтель берет на себя ответственность в пределах своей компетенции как начальник ОКВ...

Обвинение вменяет в вину подсудимому Кейтелю то, что он якобы участвовал а депортации людей в целях использования их на работах. Относительно этого Кейтель показал, что в его ведение не входили набор, вербовка и вывоз людей из оккупированных областей, а также направление полученной таким образом рабочей силы на военные предприятия. Подсудимый Заукель дал об этом показания здесь 27 мая 1946 г.

Господин председатель! Я прошу принять к сведению следующие высказывания, не вошедшие в текст моей речи. Мой коллега, доктор Серватиус, в соответствии с достигнутым между нами соглашением опишет взаимоотношения между организацией комплектования вооруженных сил и получением рабочей силы генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы. Я должен, однако, разобрать некоторые документы, которые французское обвинение представило для обвинения ОКВ и Кейтеля а активном участии в депортации. Это документы: ПС-1292, ПС-3819, ПС-814 и ПС-824.

Первый документ — запись начальника имперской канцелярии доктора Ламмерса о совещании у Гитлера, на котором обсуждался вопрос о получении рабочей силы на 1944 год. Подсудимый Кейтель участвовал в этом совещании. К записи прилагается письмо подсудимого Заукеля от 5 января 1944 г., в котором последний резюмирует результаты совещания от 4 января и предлагает издать указ фюрера. Я цитирую из письма следующее место:

Далее в письме говорится: «Следующим учреждениям, мне кажется, в первую очередь следует направить этот указ».

Затем перечисляется, кому посылается указ:

Следовательно, документ доказывает, что:

1) фельдмаршал Кейтель принимал участие в совещании, не высказывая своего мнения относительно проблемы получения рабочей силы;

2) фельдмаршал Кейтель должен был быть поставлен в известность о приказе фюрере для того, чтобы довести его до сведения командующих. Тем самым подтверждается то, что признал и сем подсудимый Кейтель, говоря, что он сталкивался с данным вопросом.

Второй и третий документы также относятся к совещанию в имперской канцелярии от 11 июля 1944 г., в котором фельдмаршал Кейтель не принимал участия...

Здесь было предъявлено много документов с подписью «Кейтель». Положение Кейтеля, о котором здесь уже говорилось и которое не давало ему права издавать приказы, привело к тому, что он никогда не говорил в первом лице в своих сообщениях или при передаче приказов. Кроме этого документа, обвинение представило еще одну телеграмму, в которой встречается выражение Кейтеля в первом лице. Учитывая многочисленные документы, подтверждающие данное утверждение Кейтеля, остается только поверить, что здесь речь идет о передаче приказа фюрера, о чем свидетельствуют и формулировки документа. Я это сейчас цитировал. Генерал Варлимонт (документ ПС-3819) на совещании 11 июля также ссылался на «недавно изданный приказ фюрера», содержание которого он передает точно так, как оно передано в телеграмме, подписанной Кейтелем. Важным и подтверждающим аргументацию подсудимого Кейтеля является также и новый документ ПС-824 (РФ-1515), предъявленный здесь. Это письмо от 25 июля 1944 г., написанное командующим Западным фронтом фон Рундштедтом, который к этому времени объединил под своим командованием командующих оккупационными войсками во Франции и Бельгии. В нем говорится, что «по приказу фюрера следует выполнять требования генерального уполномоченного по использованию рабочей силы и Шпеера, далее будут даны распоряжения относительно вербовки беженцев на работу при отступлении из района операции; наконец, приказано доложить в ОКВ о проведенных мероприятиях».

Ссылка на приказ фюрера сразу же после 11 июля 1944 г., как и замечания Варлимонта, показывают, что таких директив Кейтеля или ОКВ вообще не существовало. Таким образом, можно считать доказанным, что сам Кейтель или ОКВ не участвовали в мероприятиях по вербовке и мобилизации рабочей силы. ОКВ было учреждением, через которое проходили приказы, издаваемые Гитлером, как начальником Заукеля, и которые он, Гитлер, направлял командующим войсками, и не несло юридической ответственности.

В этом комплексе вопросов дело обстоит не так, как в тех областях, которыми ведало ОКВ как носитель министерских функций, ибо в данной области оно было связано с этими вопросами, что давало возможность высказывать свои соображения и опасения по тому или иному вопросу.

В области изыскания рабочей силы Кейтель имел с деятельностью Заукеля следующие соприкосновения:

а) Кейтель подписал указ фюрера от 21 марта 1942 г. о создании должности генерального уполномоченного по использованию рабочей силы;

б) он направлял командующим войсками в оккупированных областях приказы Гитлера об оказании поддержки деятельности генерального уполномоченного по использованию рабочей силы в соответствии с особыми директивами.

Французский обвинитель, выступая на заседании Трибунала 2 февраля 1946 г. по вопросу о депортации евреев, в связи с ответственностью подсудимого Кейтеля заявил следующее:

Из письменных показаний Кейтеля следует, что командующий оккупационными войсками во Франции, который здесь неоднократно упоминался, не был подчинен ОКВ... Он имел функции в области гражданской и военной администрации, представлял государственную власть. Таким образом, наряду с военными задачами ему принадлежали полицейские и политические функции. Командующие оккупационными войсками назначались командованием сухопутных войск (ОКХ), и от ОКХ они и получали приказы. Отсюда следует, что ОКВ не имело непосредственного отношения к данному вопросу...

ОКВ и подсудимый Кейтель не имели никакого отношения к разрешению еврейского вопроса во Франции, к высылке евреев в Освенцим и в другие лагеря; они не имели никаких полномочий на издание приказов, а также полномочий осуществлять контроль...

Перехожу к рассмотрению ответственности подсудимого Кейтеля за бесчеловечное обращение с военнопленными.

Инстанцией, занимавшейся этим вопросом в ОКВ, являлся начальник управления по делам военнопленных, которому обвинение неоднократно инкриминировало совершение преступлений. Подсудимый Кейтель считает необходимым подчеркнуть, что начальник управления по делам военнопленных был подчинен ему через общее управление вооруженных сил.

Отсюда вытекает, естественно, ответственность подсудимого Кейтеля в этой области даже в тех случаях, когда он лично не подписывал приказы и распоряжения, касавшиеся военнопленных.

Основные установки ОКВ об обращении с военнопленными были изложены:

1) в изданных начальником ОКВ наставлениях в связи с обычной подготовкой к мобилизации как сухопутных войск, так и военно-морского флота и авиации;

2) в положениях Женевской конвенции, на которые обращалось особое внимание в наставлениях;

3) в регулярно издаваемых общих распоряжениях и приказах.

В о вращении с военнопленными, за исключением советских военнопленных, к которым применялись особые правила и к которым я еще возвращусь, руководствовались положениями наставлений, отвечавшими международному праву, то есть Женевской конвенции.

ОКВ наблюдало за точным соблюдением этих наставлений через инспектора по делам военнопленных и с 1943 года еще через одну контрольную инстанцию — генерал-инспектора по делам военнопленных...

Рейхсфюрер СС пытался взять в свои руки содержание военнопленных. Возникшая на этой почве борьба за полномочия привела в октябре 1 944 года к тому, что Гитлер передал их в ведение Гиммлера якобы потому, что вооруженные силы оказались слишком слабыми и были связаны нормами международного права.

Другим существенным фактором было влияние, оказываемое на Гитлера, а через него на ОКВ, со стороны органов по использованию рабочей силы в промышленности, производящей вооружение, вследствие все усиливавшегося недостатка в рабочей силе.

Партийная канцелярия, «Германский трудовой фронт» и министерство пропаганды также ведали этими чисто военными вопросами. ОКВ вело со всеми этими учреждениями, которые по преимуществу имели более сильное влияние, чем ОКВ, непрестанную борьбу.

Перечисленные обстоятельства должны быть учтены в том случае, если хотят правильно понять и оценить показания подсудимого Кейтеля. Ввиду того что он выполнял свои функции «по поручению», так как Гитлер, по изложенным причинам, держал вопрос о военнопленных под личным контролем, подсудимый Кейтель почти никогда не мог добиться принятия во внимание своих личных, то есть военных, возражений по поводу приказов и распоряжений...

Я не хотел бы пройти мимо событий, которые неоднократно и справедливо были предметом обсуждения на данном процессе, а именно случая с 50 летчиками английских воздушных сил, позорного дела в Сагане. Оно особенно касается Нас, немцев, так как в нем выражена вся беспринципность приказов и характера Гитлера, который ни на минуту не задумывался над вопросом чести германской армии, принимая свои внезапные решения.

Допрос подсудимого Кейтеля представителем английского обвинения выявил, в какой степени его имя связано с этими ужасающими событиями. Хотя в процессе предъявления доказательств со всей очевидностью было установлено, что Кейтель не передавал приказов Гитлера об убийствах и не слышал о них, что ни он, ни вооруженные силы ни в какой степени не были связаны с проведением данного приказа в жизнь и что, наконец, он всеми средствами препятствовал передаче совершивших побег офицеров Гиммлеру и добился того, что возвращенные обратно в лагеря были спасены, все-таки остается удручающее чувство вины за то, что он тогда не понял, какой ужасный удар был нанесен престижу германской армии в мире в результате такого мероприятия.

В связи с рассмотрением событий в Сагане французское обвинение предъявило подсудимому Кейтелю документ ПС-1650, касающийся обращения с бежавшими военнопленными.

Здесь, господин председатель, речь идет о так называемом декрете «Пуля». Я хотел бы сократить рассмотрение данного случая в целях экономии времени, но должен рассмотреть его, так как он является одним из самых важных и тяжелых обвинений, выдвинутых против моего подзащитного.

Я буду резюмировать. Кейтель во время перекрестного допроса показал следующее:

Кейтель заявил:

Затем он в своих показаниях останавливается на различных возможностях того, каким образом такой приказ мог быть передан тем инстанциям, которые издали его. Далее он сослался на документ ПС-1544, в котором содержатся все приказы и распоряжения относительно военнопленных, но в нем нет приказов относительно военнопленных — офицеров и унтер-офицеров, совершивших побег. Свидетель Вестгоф подтвердил, что ни ему, ни управлению ОКВ по делам военнопленных не было известно понятие «3-я степень» и его значение. Он также заявил, что при вступлении на пост начальника управления 1 апреля 1944 г. он не обнаружил приказов такого рода, а следовательно, и никакой записи об этом документе. Было неясно, что имелось в виду под декретом «Пуля». Мне кажется, однако, что на основании показаний одного свидетеля было выяснено, что это за приказ, а именно на основании показаний подсудимого Кальтенбруннера, что он никогда не говорил по данному вопросу с подсудимым Кейтелем.

В заявлении Кальтенбруннера сказано:

На этом основании можно предполагать, что Гитлер, не говоря с подсудимым Кейтелем и не поставив его в известность об этом, отдал Гиммлеру устный приказ в том виде, в каком он передан в документе ПС-1650...

Кейтель при его допросе показал, что он знал о приказах, Директивах и распоряжениях, которые имели такие ужасные последствия, и что он составлял и подписывал их, не задумываясь над возможными последствиями.

Эти показания оставляют открытыми три вопроса: 1) вопрос о методах выполнения приказов, 2) вопрос о предвидении фактически наступавших последствий и 3) вопрос о «dolus evenfualis»[26].

В своих письменных показаниях (книга документов II, №12) подсудимый Кейтель в связи с комплексом вопросов о так называемых идеологических приказах рассказал о влиянии органов СС и полиции на ведение войны и о привлечении вооруженных сил к участию в событиях. Представленные доказательства показывают, что многие командующие войсками частично вообще не применяли, частично применяли в более мягкой форме под свою ответственность приказы, которые сами по себе были преступными. Методы СС, придававшие приказам их ужасную эффективность, были чужды и поэтому непонятны Кейтелю с его старыми взглядами на некоторые вопросы. Согласно его показаниям последствия приказов в таких масштабах не были ему известны.

То же самое относится к приказу фюрера «Мрак и туман», о котором я только что говорил. Но если он не задумывался над «возможными» последствиями, передавая приказы по инстанции, то нельзя утверждать о наличии «dolus evenfualis» в результате наступивших последствий. Скорее следует предположить, что, если бы он мог предвидеть их ужасное действие, он, несмотря на запрещение подачи заявлений об отставке, сделал бы вывод, который освободил бы его от ужасных угрызений совести и противодействовал бы втягиванию его из месяца в месяц в водоворот событий.

Пусть это будет гипотезой, представление доказательств дало для подтверждения его правильности известные основания. Попытка уйти со своего поста, предпринимавшаяся им пять раз, и решение покончить жизнь самоубийством, о котором дал свидетельские показания генерал-полковник Иодль, дают вам возможность установить наличие серьезных намерений Кейтеля в этом отношении. Если они не претворялись в жизнь, то объясняется это теми обстоятельствами, на которых я уже останавливался: непременный и, как говорит Кейтель, безусловный долг быть верным своей присяге, добросовестно выполнять свой долг до горького конца...

Подсудимый Кейтель на вопрос, который так часто ставился на процессе, почему он не отказался от повиновения Гитлеру или не выступил против Гитлера, ответил, что он над ним не задумывался ни одной минуты...

Подсудимый Кейтель не слышал предостерегающего голоса мировой совести. Принципы его солдатской жизни так глубоко укоренились в нем, настолько сильно завладели его мышлением и поступками, что он был глух ко всем соображениям, которые могли бы увести его с пути повиновения и верности в том смысле, как он их понимал.

Это поистине трагическая роль, которую сыграл подсудимый Кейтель в самой ужасной драме всех времен.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 9 июля 1946 г.]

Господин председатель, Высокий Суд!

Этот процесс войдет в мировую историю, так как история заполнена революционными потрясениями... Если мера вины моей родины не имеет предела, то и величайшее искупление, которое выпадало на долю какого-либо народа, творится им вечно...

Европейский международный порядок, частью которого была моя родина, тяжело болен. Он болен духом отрицания и унижения достоинства человеческой природы...

Трибунал, выполняющий свою миссию в сознании своего высокого долга, предстанет перед испытующим оком истории. Я не сомневаюсь в том, что избранные судьи стремятся служить справедливости, которой они должны руководствоваться...

Право может создаваться лишь в том случае, если суд обладает внутренней свободой и независимостью, подчиненными только совести и богу. На моей родине была забыта эта священная заповедь, и прежде всего она была забыта в высших политических кругах нации. Гитлер превратил право в продажную девку, которую он использовал в своих целях. Нужно легально представить себе положение империи до 1933 года. Здесь уже достаточно говорили об этом, и мне нет необходимости все повторять.

Я думаю, что не смогу выполнить полностью своей задачи, если стану рассматривать чудовищные преступления лишь как эмпирические факты. Нужно дать немцу возможность познать развитие, происшедшее в короткий срок, чтобы понять связь событий...

Задача установить истину поднимает защитника до уровня помощника Суда и дает право защитнику ставить под сомнение не только показания свидетелей, но и документы, и прежде всего правительственные отчеты. Она позволяет защитнику заявить, что такие отчеты, хотя и допущены Уставом в качестве доказательств, могут быть приняты лишь с большими оговорками...

Кальтенбруннер до 1943 года по сравнению с остальными подсудимыми был почти неизвестным в Германии человеком, во всяком случае одним из тех, кто не имел тесной связи ни с германской общественностью, ни с виднейшими деятелями режима. В то время когда германский народ в военном, экономическом и политическом отношении уже с огромной скоростью катился в пропасть, ненависть и страх перед исполнительной властью достигли кульминации.

Я понимаю, что перед лицом моря крови и слез мне не следовало бы останавливаться не душевных особенностях и характере этого человека, но я его защитник...

Кальтенбруннер не является сыном злого духа, как его называло неоднократно обвинение, он не является «маленьким Гиммлером», его «доверенным», «вторым Гейдрихом» и т.д. Я думаю, что он не является тем холодным, как лед, существом, о котором, правда, основываясь только на слухах, говорил в таких абсолютно отрицательных тонах доктор Гизевнус. Подсудимый Иодль показал, что Кальтенбруннер не относился к доверенным Гитлера, которые после ежедневных обсуждений общей обстановки собирались вокруг последнего в главной ставке фюрера. Свидетель доктор Мильднер показал (обвинение не подвергло сомнению его показания) следующее:

В том же духе высказались свидетели фон Эберштейн, Ванек и доктор Хеттль.

Несмотря на все, этот человек взял все-таки на себя руководство главным управлением имперской безопасности; да, он действительно взял его на себя в полном объеме, несмотря на договоренность с Гиммлером.

Я знаю, что сегодня он тяжело страдает из-за катастрофы, из-за того, что когда-то он действительно руководил управлением, о зверствах которого, если бы это было возможно, заговорили и камни. Но личность и сущность данного человека должны быть охарактеризованы иначе, чем это сделало обвинение...

Кальтенбруннер, конечно, положительно относился к личности Гитлера до тех пор, пока он не стал проявлять свои человеконенавистнические стороны. Он одобрял также, как признал на допросе, принципиальные меры, предпосылкой к проведению которых было более или менее значительное насилие, как, например, создание воспитательно-трудовых лагерей. Поэтому ни один разумный человек не станет оспаривать, что он в принципе считал вполне допустимым, по крайней мере на время войны, создание концлагерей или как бы там иначе ни называли эти учреждения, при упоминании о которых слушатель невольно вспоминает слова Данте.

В Баварии, в стране, в которой в настоящее время заседает Трибунал, также имелись подобные лагеря...

Однако преступления против человечности в немецких концентрационных лагерях ни в коей мере не умаляются. Что касается Кальтенбруннера, то этот человек, по моему убеждению... с отвращением констатировал наличие общего курса террора и порабощения, нараставшего в Германии из года в год.

Поэтому я считаю также необходимым сослаться на показания свидетеля Айгрубера, из которых вытекает, что утверждение обвинения «Кальтенбруннер создал Маутхаузен» является неверным...

Не подлежит никакому сомнению правильность того факта (это подтверждают также свидетели Ванек, доктор Хеттль, доктор Мильднер, Олендорф и даже само обвинение), что Гиммлер с момента убийства Гейдриха сам взял на себя исполнительную власть, так что в Германии в области исполнительной власти не мог произойти какой-либо хоть сколько-нибудь значительный случай без того, чтобы Гиммлер не сказал заключительного слова и тем самым не вынес бы окончательного решения...

Кальтенбруннер в силу своих внутренних склонностей в действительности занимался главным образом службой информации внутри страны и за границей и тем самым все больше приобретал влияние на внешнюю и внутреннюю политику, к чему он стремился. Об этом показали свидетели. Я напомню о Ванеке, докторе Хеттле, а также о подсудимых Иодле, Зейсс-Инкварте и Фриче. Доктор Хеттль показал:

Из показаний Иодля я подчеркиваю следующую фразу:

Кальтенбруннер в главном управлении имперской безопасности действительно занимал позицию, имевшую целью главным образом обеспечение работы службы информации и дальнейшее расширение последней...

Этот человек затем под давлением политических и военных событий не сохранил разделения функций. Его послушание Гитлеру, а тем самым и Гиммлеру, в 1943 — 1945 гг. привело к тому, что он подчинился кажущейся необходимости гарантировать стабильность внутригерманского положения с помощью полицейского насилия, оказавшись тем самым среди виновных. Ясно, что он может рассчитывать на снисходительное решение вопроса только в том случае, если бы смог доказать, что он действительно отмежевался от IV управления (управления тайной государственной полиции — гестапо), которое вполне заслуживает названия дьявольского управления, и если бы он никоим образом не был причастен к идеям и методам, приведшим, как я считаю, в конце концов к данному процессу. Я не могу отрицать фактов: он не отмежевался от управления. В этом направлении не было предпринято ничего определенного, даже его собственные показания говорят против него. Этим следует объяснить, пожалуй, сделанное им в начале допроса перед Трибуналом заявление, которое я хотел бы назвать его тезисом о виновности:

Таким образом, задача защиты распадается на 2 части, для выяснения которых следует задать следующие вопросы:

1. Что хорошего и плохого сделал Кальтенбруннер с момента его назначения на пост начальника главного управления имперской безопасности, то есть с 1 февраля 1943 г.?

2. В какой степени можно утверждать, что он не был достаточно осведомлен о всех преступлениях против человечности и военных преступлениях, об основных моментах этих преступлений?

3. В какой степени можно говорить о его виновности, если смотреть на все с той точки зрения, что он должен был знать о тяжелых преступлениях против международного права, в которых принимало непосредственное или косвенное участие IV управление главного управления имперской безопасности (государственная тайная полиция)?

Что сделал Кальтенбруннер? Я допускаю инкриминируемое ему участие в событиях при оккупации Австрии и Чехословакии, ибо с какой бы энергией он ни преследовал цель — присоединить свою австрийскую родину к империи и для достижения ее использовать руководимые им силы СС, — эта цель может осуждаться совестью мира как преступная...

Мне кажется, что в равной мере нельзя ответить утвердительно и на вопрос о наказуемой вине Кальтенбруннера в связи с якобы имевшей место деятельностью в чехословацком вопросе. По-моему, дискуссия о вине и искуплении ее Кальтенбруннером может возникнуть только в связи с событиями после 1 февраля 1943 г. Возмущение германского народа против одного из самых отвратительных средств террора — превентивного заключения было колоссальным еще до этого времени. Можно ли сказать, что Кальтенбруннер, чьи приказы о превентивном аресте, то есть приказы о превентивном заключении, за его подписью представлены Суду, сам чувствовал внутреннее отвращение к такому виду насилия над человеческой свободой? По-моему, можно. Я думаю, что Кальтенбруннер сейчас глубоко сожалеет о том, что он слишком долго следовал принципу насилия без оказания должного сопротивления...

Я не считаю показания Кальтенбруннера недостоверными, когда он говорит, что сем никогда не подписывал приказов о превентивном аресте. Но я не буду терять время на рассуждения о том, совсем отпадает или значительно уменьшается его вина из-за того, что такие приказы подписывались, может быть, без его ведоме... Если речь идет о жизни или смерти людей, то не может быть ссылок на незнание, для того чтобы избегнуть наказания или смягчить последнее. Это знает и подсудимый. Приказы о превентивном аресте были роковыми предвестниками концентрационных лагерей, и я не открою какого-нибудь секрета, если скажу, что ответственность за издание приказа о превентивном аресте означает начало ответственности за судьбу потерпевших лиц в концлагерях. Я никогда не соглашусь с тем, что доктор Кальтенбруннер знал во всех подробностях о страданиях тысяч людей, томившихся в концентрационных лагерях, ибо, как только за ними захлопывались ворота концентрационного лагеря, они подпадали под полную власть так часто упоминавшегося здесь главного административно-хозяйственного управления СС. Вместо того чтобы ссылаться на показания многих свидетелей по этому вопросу, я укажу на показания доктора Хеттля, который ответил на вопрос о порядке подчинения следующим образом:

Другие свидетели показали, что Кальтенбруннер должен был знать печальное положение в концлагерях, но нет сомнения в том, что коменданты концентрационных лагерей рьяно заботились о том, чтобы не сообщать даже своему начальству о наказуемых эксцессах со стороны своих охранников. Далее является фактом то, что при вступлении на территорию Германии союзники столкнулись с таким положением, которое было почти исключительно последствием катастрофического военного и экономического положения в последние недели войны и на основании которого мир неверно вывел заключение, что так было и раньше. Показания коменданта лагеря Освенцим Гесса, который вследствие своей прежней деятельности в отделе концлагерей главного административно-хозяйственного управления был осведомлен о положении в концлагерях, в полном объеме подтверждает это. У Гесса нет никакой внутренней причины давать неверные показания. Он посылал на смерть миллионы людей... Никакие человеческие критерии на него распространяться не могут. Я ни в коем случае не прихожу к заключению о полном знании Кальтенбруннером так называемого положения в концлагерях. Путь для установления истины был в Германии сложен, и даже перед начальником главного управления имперской безопасности вставали почти непреодолимые препятствия в виде иерархии компетенций власти в подведомственности третьих управлений и лиц. Улучшить судьбу заключенных с 1943 года было задачей, решить которую возможно было только путем устранения самих лагерей. Но Германия последних 12 лет без концлагерей означает утопию. Кальтенбруннер был в этом механизме лишь небольшим колесиком.

Я уже касался приказов о превентивном заключении и его последствиях. Кальтенбруннер признавал необходимость исправительно-трудовых лагерей вследствие общих, господствовавших тогда в империи условий, недостатка рабочей силы и многого другого, как он показал на допросе. И, если я не ошибаюсь, — убедительных доказательств об истязаниях и жестокостях в лагерях представлено не было. Возможно, это объясняется тем, что лагеря были схожи в некоторых отношениях с концлагерями, но не были приравнены к ним.

Кальтенбруннер, используя все возможные средства, выступил против обвинения в том, что он якобы подписывал приказы об экзекуциях. Свидетели Гесс и Цуттер утверждают, что в отдельных случаях они видели подобные приказы... Свидетель Цуттер, адъютант коменданта лагеря Маутхаузен, основываясь на слухах, говорил, что телеграммой за подписью Кальтенбруннера разрешалось проводить экзекуцию парашютистов весной 1945 года. Кальтенбруннер оспаривал свою осведомленность в этом... Свидетель Хеттль показал: «Нет, Кальтенбруннер не отдавал таких приказов и, по моему мнению, не мог сам давать таких приказоа (об умерщвлении евреев)».

Ванек категорически подтверждает: «Мне известно, что Гиммлер лично выносил решения о жизни и смерти и иных наказаниях заключенных в концлагерях». Тем самым, пожалуй, доказано исключительное право Гиммлера в этой области.

Но было бы неверно, если бы я стал полностью отрицать вину Кальтенбруннера а данном пункте. Если такие приказы, например, на основании приказа Гитлера о коммандос от 18 октября 1942 г., приводились в исполнение по отношению к подданным иностранных держав, то встает вопрос об ответственности того лица, имя которого стоит под подобным приказом. Могло быть, однако, что подчиненные злоупотребляли этим именем. Установлено, что Кальтенбруннер не оказал ни малейшего влияния на составление приказа о коммандос, хотя едва ли может быть поставлено под сомнение, что этот приказ нарушает положения международного права...

Свидетель доктор Хеттль подтвердил, что Кальтенбруннер в вопросе будущей судьбы Германии доходил до пределов, граничивших с государственной изменой, если даже не перешел их. Свидетель подтверждает, например, что Кальтенбруннер сумел побудить Гитлера к умеренности в венгерском вопросе в марте 1944 года и воспрепятствовать вступлению в Венгрию румынских соединений; что благодаря его сопротивлению долгое время не назначалось намеченное националистическое венгерское правительство.

Обвинение возложило на Кальтенбруннера ответственность за эвакуацию и преднамеренное уничтожение известных концлагерей... Ему вменяется в вину попытка уничтожить концентрационный лагерь Дахау с обоими его дополнительными лагерями, о чем показали свидетели барон фон Эберштейн и тогдашний гаулейтер Мюнхена Гисслер. Но свидетель Ванек показал, что ему не был известен подобный приказ Кальтенбруннера, хотя при своем тогдашнем положении он знал, если бы Кальтенбруннер отдал подобный приказ или даже только обдумывал его.

Кто в действительности отдал такой приказ, нельзя установить определенно. Свидетель Гесс при допросе его упоминал приказы об эвакуации, отданные как Гиммлером, так и непосредственно Гитлером...

Мне кажется также сомнительным, чтобы так называемые оперативные группы (эйнзатцгруппы), созданные на основании приказа Гиммлера о комиссарах от 1941 года, существовали после вступления Кальтенбруннера в свою должность с теми же функциями, что и до его назначения.

Одни данные говорят за, другие — против. Кальтенбруннер отрицает существование этих групп во время своей деятельности в качестве начальника главного управления имперской безопасности. Я не хотел бы зарываться в мелочах, но считаю необходимым обратить внимание Суда на это сомнение. То же самое верно и в отношении так называемого приказа «Пуля» (кугельэрласс). Документ ПС-1650, США-246 свидетельствует, что соответствующие распоряжения подписал не Кальтенбруннер, а пресловутый начальник IV управления Мюллер, тогда как документ ПС-3844, США-801 говорит о подписи самого подсудимого. Мне кажется, что первый документ заслуживает предпочтения... Я думаю, что Суд имеет настолько большой опыт в оценке документальных доказательств, что мне не надо приводить дальнейшие аргументы по данному вопросу...

В какой степени я вправе заявить, что Кальтенбруннер, действительно, не был достаточно осведомлен о многих военных преступлениях и преступлениях против человечности, которые были совершены в течение двух последних лет войны при каком-либо участии IV управления? Будет ли такая защита иметь надежду в значительной степени оправдать начальника главного управления имперской безопасности Кальтенбруннер показал во время своего допроса, что он узнал о некоторых приказах, распоряжениях, директивах и т.д., изданных задолго до вступления его на должность, очень поздно. Об отдельных приказах он узнал лишь в 1944 и в 1945 годах. Я хотел бы особенно подчеркнуть, что все приказы, которые противоречат международной морали и гуманности, были изданы в то время, когда Кальтенбруннер находился еще в Австрии...

Выполнялись ли подобные приказы, директивы и т.д. также и во время пребывания подсудимого на должности начальника главного управления имперской безопасности?..

Во время допроса Кальтенбруннера на Суде он описал трудность своего положения, которое застал при вступлении на должность 1 февраля 1943 г., и, я надеюсь, что никто не истолкует неверно эту ситуацию. Империя ведь еще не защищалась и даже в 1943 году была опасной для любого противника, которому приходилось сталкиваться с ней. Но это уже была борьба за цель, лежавшую явно в недосягаемой дали. Кто попытается схватить за спицу колесо экипажа, несущегося навстречу пропасти, тот погибнет... Кальтенбруннер сказал в отношении этого положения: «В начале февраля 1943 года я прибыл в Берлин. Исключая некоторые визиты в связи с вступлением в должность, я начал свою деятельность в мае 1943 года. За четыре го да войны приказы и указы Германской империи, относившиеся к исполнительной власти, тысячами скопились на столах и в шкафах у чиновников. Одному человеку почти невозможно было прочитать все это за год. Даже если бы я чувствовал себя обязанным сделать это, я не смог бы узнать содержание всех приказов». В этой связи я напоминаю о том, что, согласно показаниям свидетеля доктора Хеттля и других, во времена Квльтенбруннера главное управление имперской безопасности в Берлине охватывало около 3000 служащих всех категорий и что, по показаниям того же свидетеля, Кальтенбруннер полностью никогда не господствовал в этом управлении. Никто не будет оспаривать справедливости следующего вопроса: не был ли Кальтенбруннер обязан получить в кратчайшее время информацию, по крайней мере, о важнейших событиях во всех управлениях главного управления имперской безопасности и разве он не узнал бы тогда довольно быстро, например, об антиеврейских мероприятиях Гиммлера и Эйхмана и о некоторых других тяжких террористических мерах...

Свидетель Ванек следующим образом охарактеризовал отношение Кальтенбруннера к разрешению еврейского вопроса Гиммлером. К моменту вступления на должность Кальтенбруннера разрешение данного вопроса находилось уже на такой стадии, когда Кальтенбруннер не мог оказать на него влияния. Если Кальтенбруннер вообще высказывался по этому вопросу, то лишь в том духе, что здесь совершена ошибка, которую нельзя исправить. Далее свидетель подтверждает, что все мероприятия, связанные с разрешением еврейского вопроса, проводились самостоятельно, что Гиммлер передавал приказы непосредственно Эйхману, что доминирующее положение Эйхмана еще при жизни Гейдриха постоянно усиливалось, так что, в конце концов, он совершенно самостоятельно действовал во всем секторе по еврейскому вопросу.

Я хотел бы здесь заметить, что, согласно показаниям Гесса, единственного оставшегося в живых человека, который знаком с затронутым вопросом, ясно, что этот демонический приказ, который обсуждался всего лишь 10—15 минут в присутствии 200—300 человек, имел последствием более 4 миллионов человеческих жертв. Я добавлю: об этих жертвах едва ли знал 80-миллионный германский народ, и о событиях, разыгравшихся в юго-восточной части империи, едва ли было известно кому-либо.

В связи с проблемой о виновности остается принципиальный вопрос: может ли большое должностное лицо и руководитель влиятельного управления, подчиненные которого постоянно совершают преступления против человечности и международного права, вообще вступать на такой пост или оставаться на таком посту, если он осуждает эти преступления?..

Обязательство противиться приказам, продиктованным злом, существует само по себе для каждого человека независимо от его положения; оно признается также Кальтенбруннером. Тот, кто занимает посты в государстве, должен в первую очередь суметь доказать, что и он внес свой вклад в дело прекращения подобных гигантских несправедливостей, которые имели место в Европе; он должен доказать, что выступил сразу против них, как только он узнал о них, если не хочет оказаться виновным. Представил ли Кальтенбруннер такого рода доказательство? Ответить на этот вопрос я предоставляю Вам. В качестве собственного мнения я хотел бы выразить одно: Кальтенбруннер не был заговорщиком, он был лишь лицом, которое получало приказания, лицом, которое принуждали действовать тем или иным образом... Устав Трибунала отказывает в праве ссылаться на полученный приказ в целях избежать наказания. Как железное кольцо приказ держал руководителей на своих постах во время войны. Нет сомнения в том, что лицо, не исполнившее приказ, особенно в последние годы войны, должно было опасаться за собственную жизнь и за существование всей своей семьи. С какой бы стороны ни подходили к проблеме приказа в Германии с 1933 года, нельзя все-таки отказывать подсудимому в праве ссылаться на упомянутое положение, ибо принцип, присущий немецкому уголовному праву, как и уголовному праву всех цивилизованных народов, основан на утверждении свободы воли человека, необходимой для всякой виновности.

Если преступник не может действовать свободно, так как кто-то другой лишает его этой свободы с помощью угрозы его существованию, то в принципе отпадает всякая вина. Я не хочу в данный момент исследовать, существовала ли в германской действительности последних лет такая непосредственная опасность для собственного существования некоторых людей. Вне всякого сомнения, такое ограничение свободы лица, подчиняющегося приказам, существовало в той или иной степени. Мне кажется ясным, что Гиммлер рассматривал бы категорический отказ Кальтенбруннера взять на себя руководство главным управлением имперской безопасности как саботаж и в результате уничтожил бы его.

Гитлер был одним из величайших правонарушителей, известных в мировой истории, как это показал данный процесс. Многие дают положительный ответ на вопрос об обязанности уничтожить подобное чудовище, чтобы тем самым гарантировать миллионам людей право на свободу и жизнь. На этом процессе были высказаны различные мнения со стороны свидетелей и подсудимых относительно путча и особенно относительно убийства тирана. На вопрос об обязанности я не могу дать положительного ответа, но право на это оспаривать, во всяком случае, нельзя. Если насилие над человеческой свободой происходит путем издания явно незаконного, человеконенавистнического приказа, то в возникающем конфликте между повиновением и свободой совести весы склоняются в сторону последней. Даже так называемая присяга на верность не может оправдать иную позицию, ибо, как всякий это ощущает, верность предусматривает обязательство со стороны обоих партнеров, так что тот, кто попирает ногами обязательства об уважении человеческой совести в лице подчиненного, в тот же момент теряет всякое право требовать послушания...

Как бы верно это ни было, все-таки существует непреложная обязанность сопротивляться исполнению приказа, который, как это ясно подчиненному, имеет целью насаждение зла и который, очевидно, оскорбляет здоровое чувство гуманности и мира между народами и людьми. «В борьбе народа не на жизнь, а на смерть не существует законности» — является тезисом, не продуманным до конца и неправильным к тому же. Он не стоит того, чтобы его опровергать, кто бы его ни высказал. Даже непосредственная опасность для жизни, угрожающая тому, кто отдает приказ, не может меня заставить изменить свое мнение. Доктор Кальтенбруннер не станет оспаривать, что тот, кто стоит во главе управления, имеющего огромное значение для всего народа, обязан при упомянутых предпосылках пожертвовать даже своей жизнью. Если, таким образом, даже непосредственная реальная опасность для его собственной жизни и жизни его семьи не может извинить его, то она все-таки смягчает его вину; только на эту моральную и юридическую оценку своего положения хочет указать Кальтенбруннер. Он тем самым подчеркивает исторически установленный факт, который явился одной из глубочайших причин краха империи; ведь ни один человек не может принести какому-либо обществу свободу, мир и благосостояние, если сам с отвращением носит цепи и потерял свободу, которая является одним из самых главных признаков существ, обладающих человеческим обликом. Мне кажется, что Кальтенбруннер хотел бы родиться вновь, и я знаю, что тогда бы своей кровью он стал защищать эту свободу.

Кальтенбруннер виновен, но размер вины меньше, чем это кажется обвинению. Сейчас он как последний представитель зловещей силы из самых мрачных и тяжелых времен империи будет ожидать Вашего приговора.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 9 и 10 июля 1946 г.]

Господин председатель!

Высокий Суд! Розенберг — по происхождению балтийский немец — уже в детстве научился говорить по-русски. После перевода высшего технического училища из Риги в Москву во время первой мировой войны он держал в Москве экзамены, интересовался русской литературой и искусством, имел знакомых русских и считал загадочным, почему русским народом, названным Достоевским «народом-богоносцем», овладел дух материалистического мышления, дух марксизма... В конце 1918 года он приехал в Германию...

Для подсудимого Розенберга военный конфликт с Советским Союзом, особенно агрессивная война с ним, был настолько же маловероятным, как и для каждого германского или иностранного политического деятеля... Розенберг никогда не требовал военной интервенции против Советского Союза. Когда Розенберг в августе 1939 года узнал о заключении пакта о ненападении между Германской империей и Советским Союзом (о предварительных переговорах, как и о других внешнеполитических мероприятиях фюрера он не был информирован), он мог бы пойти к фюреру и протестовать против этого. Он этого не сделал и вообще не произнес ни слова против пакта. Подсудимый Геринг подтвердил это, сославшись на соответствующие высказывания Гитлера.

Розенберг (стенограмма от 16 апреля 1946 г.) показал, что в начале апреля 1941 года он был неожиданно вызван к Гитлеру, который заявил ему, что считает неизбежным военное столкновение с Советским Союзом... что в этой связи он уже отдал необходимые военные и другие приказы и что хочет использовать Розенберга в той или иной форме в качестве политического советника. Розенберг оказался тогда, как он об этом сообщил в своих показаниях, перед свершившимся фактом, и его попытка вообще сказать что-либо по данному поводу была пресечена фюрером, сделавшим замечание, что приказы все равно уже отданы и что дела не изменишь...

20 апреля 1941 г. Розенберг получил от Гитлера предварительное поручение — создать центральное учреждение по восточным проблемам и установить контакт с соответствующими высшими имперскими инстанциями по этим вопросам (документ ПС-865)...

Если эти показания Розенберга сами по себе недостаточны для опровержения обвинения в том, что Розенберг несет личную ответственность за планирование, развязывание и ведение агрессивной и грабительской войны с Россией... я могу привести еще несколько моментов.

1. Розенберг не присутствовал на известном совещании в имперской канцелярии 5 ноября 1937 г. («протокол Госбаха» ПС-386, США-25), когда Гитлер впервые раскрыл свои военные планы; это было в то время, когда Розенберг играл еще некоторую роль в политике или когда, по крайней мере, казалось, что он играл такую роль; если вообще он когда-либо играл какую-то роль близко стоявшего к Гитлеру политического вдохновителя, — он должен был играть ее именно в то время.

2. Свидетель Ламмерс показал на данном процессе, что все основные решения, в том числе и решение о войне с Россией, Гитлер принимал самостоятельно.

3. Геринг 16 марта 1946 г. на данном процессе ответил на мой вопрос о влиянии Розенберга на внешнеполитические решения Гитлера следующее:

Это подтвердил здесь также Нейрат 26 июня 1946 г. ... Я хотел бы остановиться на «Кратком отчете о деятельности внешнеполитического отдела НСДАП» (документ ПС-003, США-603). В нем кратко упоминается о восточных областях, и на основании этого обвинением несправедливо утверждается, что если территории на Востоке были оккупированы в результате агрессивной войны, то, следовательно, все, что там делала норманская администрация, было преступным, и что если Розенберг был ответственным имперским министром по делам оккупированных восточных областей, то он должен быть наказан за все преступления, которые были там совершены, по крайней мере, за все то, что происходило в рамках функций и полномочий административных органов. Я попытаюсь доказать, что такое утверждение является неправильным с правовой и фактической сторон.

Розенберг, действительно, был организатором и главным ответственным лицом за администрацию на Востоке. 17 июля 1941 г. он был назначен имперским министром по делам восточных оккупированных областей. Еще до этого времени он, согласно данному ему поручению, проводил подготовительную работу, связанную с проблемами восточно-европейского пространства, путем установления контакта с соответствующими имперскими учреждениями (документ ПС-1039, США-146). Он запланировал и создал свое ведомство, которое занималось разработкой всех вопросов, связанных с восточноевропейским пространством (документ ПС-1024, США-278). Он отдал распоряжение о составлении предварительной инструкции для рейхскомиссаров (документ ПС-1030, США-144). Он выступил с программной речью 20 июня 1941 г. и, главное, участвовал в совещании у фюрера 16 июля 1941 г. (Л-221, США-317).

В присутствии Розенберга, Ламмерса, Кейтеля и Бормана Гитлер сказал тогда, что не следует сообщать всему миру о действительных целях войны с Россией:

Гитлер провозгласил идею порабощения и эксплуатации восточных территорий, противопоставив высказывание тому, что до этого ему говорил Розенберг о своих планах на Востоке и против чего он тогда не возражал.

Таким образом, Гитлер, возможно, наметил программу порабощения и эксплуатации. Отсюда, по мнению обвинения, со всей очевидностью напрашивается вывод о том, что Розенберг еще до того, как он стал министром, знал о целях Гитлера на Востоке, а именно: 1) овладеть, 2) управлять им, 3) эксплуатировать его.

Обвинение считает, таким образом, доказанным, что Розенберг не только виновен в преступлении, состоящем в заговоре против мира, но что он лично также ответствен за преступления против человечности, которые чинились в восточных областях, так как Розенберг имел на Востоке всю полноту власти, наивысший авторитет.

Вопрос об автоматической ответственности Розенберга как главнокомандующего в восточных областях я рассмотрю де-юре и де-факто позже. Вначале я хочу рассмотреть вопрос о его индивидуальной ответственности. Ее можно было вывести по двум направлениям: во-первых, в связи с тем, что он якобы участвовал в подготовке агрессивной войны с Советским Союзом; я уже показал, что это утверждение неправильно: Розенберг не принимал ни идеологического, ни фактического участия в подготовке агрессивной войны; во-вторых, что он якобы поддерживал захватнические планы Гитлера, участвуя в составлении их и поддерживая в выступлениях и административной деятельностью. Если министр или полководец разрабатывает планы на случай возможных конфликтов в будущем или проводит подготовительные организационные мероприятия по поручению главы государства, то такая деятельность не может рассматриваться как преступная, если при этом затрагиваются интересы других стран, и даже в том случае, если планы, приготовления и мероприятия проводятся на случай войны. Только тогда, когда соответствующий министр или полководец преследует цели, которые согласно здравому смыслу, чувству порядочности и международному долгу справедливости должны рассматриваться как преступные, он может нести личную ответственность.

Розенберг словом и делом непрестанно доказывал, что традиционные взгляды на право являются также и его взглядами и что он намеревался действовать в соответствии с ними. Его положение, правда, было особенно тяжелым, так как его высший начальник в своих идеях, целях и планах находился, собственно говоря, по ту сторону допустимого. Его положение было тяжелым также и потому, что наряду с ним действовали еще и другие крупные силы, которые срывали и саботировали хорошие и честные намерения Розенберга, как, например, Борман, Гиммлер и гаулейтер Эрих Кох...

Таким образом, мы видим странную картину, когда, с одной стороны, у власти находился министр, который частично не понимал и не одобрял намерений главы государства, а частично и вообще ничего не знал о них, и когда, с другой стороны, глава государства назначил министра, который хотя и был его старым и верным политическим соратником, но с которым он не имел больше никакого внутреннего контакта. Розенберг не мог просто уйти в отставку, он чувствовал себя обязанным бороться за взгляды, которые казались ему правильными и добропорядочными.

В своей речи 20 июня 1941 г. Розенберг заявил, что немцы обязаны подумать над тем, что Германия не должна бороться каждые 25 лет за свое существование на Востоке. Но он ни в коей мере не желает уничтожить славянские народы. Он желает способствовать развитию всех народов Восточной Европы, развитию их собственных государств, но не уничтожению...

В приведенной речи имеется также пункт, который обвинение особо вменяет ему в вину и который заключается в том, что, по его словам, снабжение германского народа в эти годы, несомненно, будет составлять одно из главных германских требований к Востоку и что южные области и Северный Кавказ Должны поддерживать на определенном уровне снабжение германского народа.

Затем Розенберг продолжает:

Этот момент является совершенно неожиданным и стоит изолированно в длинной речи. Ясно чувствуется: он просто втиснут в общий контекст, но это не голос Розенберга. Розенберг не провозглашает здесь своей собственной программы, а лишь только констатирует факты, которые не зависят от его воли...

Сейчас я перейду к вопросу об автоматической ответственности Розенберга как министра по делам восточных областей, то есть к вопросу об уголовной ответственности, которую он несет в силу занимаемой должности. Речь идет об уголовной ответственности Розенберга, о его ответственности за те преступления, которые он якобы совершил сам, и за преступления других.

Известно, что 17 июля 1941 г. Розенберг был назначен имперским министром по делам оккупированных восточных областей. В качестве двух суверенных территориальных областей были созданы два рейхскомиссариата: Остланд (Эстония, Латвия, Литва и Белоруссия) с рейхскомиссаром Лозе и Украина, подчинявшаяся рейхскомиссару Коху.

Далее особое значение имеет то, что Розенберг, будучи министром, не являлся главой всей администрации на Востоке, что одновременно существовало несколько высших лиц. Уполномоченный по четырехлетнему плану Геринг был ответствен за руководство экономикой во всех оккупированных областях и в этом отношении он являлся начальником министра по делам восточных областей, ибо Розенберг мог лишь только с согласия Геринга издавать распоряжения по экономическим вопросам. Начальник германской полиции Гиммлер был ответствен за обеспечение полицейского порядка в оккупированных областях.

В министерстве по делам оккупированных восточных областей вообще не было полицейского управления, не располагали таковыми и рейхскомиссары.

Компетенция Розенберга также ущемлялась «рейхскомиссаром по консолидации германского народа» Гиммлером, а также Шпеером, в пользу которого на основании указа фюрера из компетенции администрации по делам восточных областей была выделена вся промышленность, и, кроме того, Геббельсом, который оставил за собой ведение пропаганды также и в восточных областях.

Мне кажется, что решающее значение имеет то обстоятельство, что Розенберг являлся министром по делам восточных областей, но не был сувереном. Суверенами являлись рейхскомиссары колоссальных территорий — Остланда и Украины. Еще не были выработаны принципы будущего нашего государственно-правового порядка в этих областях, но одно уже было ясно: главой являлся рейхскомиссар. При проведении таких важных мероприятий, как расстрел жителей области за акты саботажа, он выступал в качестве лица, которое обладает правом выносить окончательное решение. Я хочу добавить, что в действительности полиция была единственной инстанцией, у которой была сосредоточена вся компетенция такого характера. Правительство, а следовательно, и другие инстанции обладали правом издания основных законов и правом верховного надзора. Положение Розенберга как министра по делам восточных областей можно изобразить, перефразировав известное изречение французского ученого в области государственного права Бенджамена Констана: «Король царствует, но не управляет» — следующим образом: «Министр управляет, но не царствует».

Существовала суверенная власть рейхскомиссара с центральным верховным надзором, осуществлявшимся министром по делам восточных областей... Следовательно, я прихожу к тому выводу, что не может быть автоматической уголовной ответственности Розенберга за то, что он не воспрепятствовал совершению преступлений на Востоке, уже потому, что, хотя в его руках и был верховный надзор, он не являлся сувереном. Суверенами были оба рейхскомиссара.

Далее следует выяснить, несет ли подсудимый индивидуальную ответственность за преступные эксплуатацию и порабощение народов восточных областей, а также и за другие преступления.

Своеобразное государственное положение Розенберга в качестве имперского министра по делам восточных областей и его все уменьшавшееся политическое значение осветил свидетель Ламмерс во время допроса 7 апреля 1946 г.

По показаниям Ламмерса, власть Розенберга ограничивалась тем, что в оккупированные восточные области были назначены два рейхскомиссара — Лозе и Кох. Высший чин СС и полицай-фюрер хотя и подчинялся «лично и непосредственно» рейхскомиссару, но, как показывает Ламмерс, по деловым вопросам он получал приказы не от рейхскомиссара или Розенберга, а только от Гиммлера. Ламмерс говорит, что Розенберг всегда хотел проводить на Востоке умеренную политику. Он, несомненно, был против «политики истребления» и «политики угона», которые широко проповедовались другими...

Гитлер в своих идеях больше следовал за Борманом и Гиммлером. Восток превратился в опытное поле...

В июле 1942 года Борман пишет Розенбергу. Розенберг отвечает. Третье лицо, доктор Маркулл, сотрудник Розенберга по министерству, критически разбирает это письмо Бормана. По словам доктора Маркулла, смысл письма Бормана, которое в оригинале больше не существует, сводился к следующему: славяне должны на нас работать, а те, кого мы не можем использовать, пусть умирают. Заботиться о состоянии их здоровья излишне. Плодовитость славян нежелательна. Образование опасно. Достаточно будет, если они смогут считать до ста. Каждый образованный человек — наш враг в будущем. Религию мы оставим им как средство отвлечься. Что касается их снабжения, то обеспечить надо только самым необходимым. Мы — господа и должны получать все в первую очередь.

На это письмо ближайшего сотрудника Гитлера Розенберг мог дать только один ответ: выразить внешнее согласие и сделать кажущуюся уступку. Такая удивительная внешняя перемена в установках начальника вызвала озабоченность в восточном министерстве, которая и нашла свое выражение в меморандуме доктора Маркулла от 5 сентября 1942 г.

Розенберг, давая показания, сказал, что он согласился с этим только потому, чтобы успокоить Бормана и Гитлера...

12 октября 1944 г. Розенберг через Ламмерса передал фюреру прошение об отставке...

Не получив ответа на свое прошение об отставке, Розенберг неоднократно пытался поговорить лично с Гитлером, но безуспешно.

11 декабря 1945 г. господин Додд сказал:

Генерал Руденко 8 февраля 1946 г. говорил:

Я уже говорил о формальной и индивидуальной ответственности Розенберга как имперского министра по делам восточных областей. Я также говорил и о том, что в области использования рабочей силы не Розенберг, а Заукель как генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы является главным и ответственным лицом на основании указа фюрера от 21 марта 1942 г. (документ ПС-580). Таким образом, Заукель в этой области стоял выше Розенберга, то есть Розенберг был ему подчинен. 3 октября 1942 г. он, например, писал Розенбергу (документ ПС-017):

В своей «Программе использования рабочей силы» от 24 апреля 1942 г. (документ ПС-016) он подчеркивает, что все мероприятия технического и административного порядка в области использования рабочей силы входят в компетенцию одного лишь генерального уполномоченного по использованию рабочей силы...

Для того чтобы опровергнуть заявление обвинения о том, что Розенберг являлся представителем системы ненависти и варварства, подавления личных прав и рабства, мне следует остановиться еще на других моментах. Розенберг получал отчеты, в которых говорилось о плохом состоянии дел.

Так, 7 октября 1942 г. он получил отчет о плохом обращении с украинскими рабочими-специалистами (ПС-054, США-198). Там обращалось внимание на отдельные недопустимые явления при вербовке и неполадки при перевозке рабочих. Сообщалось, что рабочих нередко ночью вытаскивали из постели и запирали в подвалах для последующей отправки. Угрозы и применение физической силы со стороны сельской полиции были частыми явлениями. Нередко полиция отбирала у специалистов те продукты, которые они брали с собой; на пути следования сопровождавшие их лица позволяли отдельные перегибы, небрежное обращение и так далее.

Розенберг не имел никаких полномочий для устранения этих нарушений. Однако он попытался сделать это. Письмо к Заукелю от 21 декабря 1942 г. (ПС-018, США-186).

Вначале Розенберг подчеркивает свое принципиальное согласие с Заукелем, а затем настойчиво жалуется на применяемые при мобилизации рабочей силы методы. Я цитирую:

Далее Розенберг заявляет, что он уполномочил рейхскомиссара Украины применять свою верховную власть, если это окажется необходимым, и заботиться о ликвидации таких методов вербовки, которые противоречат интересам военного руководства и военной экономики в оккупированных областях...

Рейхскомиссар Кох был его тайным и поддерживаемым высшими инстанциями противником. Кох является одним из главных виновников ужасного метода вербовки и использования восточных рабочих, против которого Розенберг ничего не мог сделать.

Господин обвинитель Брудно 9 января 1946 г. упрекает подсудимого в том, что если последний и протестовал, то он протестовал не по каким-либо гуманным соображениям, а в силу политической целесообразности. На это я могу сказать: не следует без достаточных оснований лишать подсудимого Розенберга всех человеческих качеств.

В качестве примера особой жестокости подсудимого обвинение неоднократно указывало на так называемую акцию «Сено» (документ ПС-031). Здесь речь идет о плане командования группы армий «Центр» эвакуировать из зоны операций 40—50 тысяч детей, поскольку они являлись большим бременем в зоне операций, причем большинство из них не имело родительского ухода... Розенберг как имперский министр по Делам восточных оккупированных областей был вначале против этого, так как, с одной стороны, он боялся, что указанное мероприятие может быть рассмотрено как угон детей, и, с другой стороны, потому, что эти дети не могут представлять собой значительного укрепления военной силы. Начальник оперативно-политического штаба связался с Розенбергом и изложил

ему, что группа армий «Центр» придает решающее значение тому, чтобы дети попали в империю не через генерального уполномоченного по вопросам использования рабочей силы, а через ведомство имперского министра по вопросам оккупированных восточных областей... В обоснование своего ходатайства перед министром было также добавлено, что подростки не представляют собой существенного укрепления военной силы, но что важным является уменьшение биологической силы противника на длительное время; такого мнения придерживается не только рейхсфюрер СС, но даже и сам фюрер. В конце концов Розенберг дал согласие на проведение данного мероприятия. В этой связи следует сказать: здесь речь шла о таком круге вопросов, который по административной линии не входил в подчинение Розенбергу. Он не хотел уничтожить чужой народ даже несмотря на то, что в качестве обоснования была приведена необходимость биологического ослабления противника.

Обвинение считает Розенберга виновным потому, что он издавал нечеловеческие и варварские распоряжения, которые имели своей целью обеспечить угон советских людей в германское рабство. Поэтому мне сейчас придется заняться рассмотрением вопроса, противоречили ли положениям международного права декрет о трудовой повинности от 19 декабря 1941 г. и другие декреты Розенберга о введении трудовой повинности для жителей восточных областей.

Управляемые Розенбергом восточные области были заняты в ходе военных действий. В результате оккупации Германия достигла фактического господства в этих областях и приобрела там верховную власть, как на своей собственной территории.

В то время как старое международное право позволяло действовать оккупанту по своему произволу, не заботясь о праве и законе, новейшее развитие международного права устранило этот принцип и обеспечило победу культурного и гуманного принципа; неограниченная до того власть превратилась в ограниченное право оккупанта. Гаагские правила ведения сухопутной войны, в частности, установили правовые обязанности оккупантов. Но неправильно было бы думать, что эти правила ведения сухопутной войны представляют собой изложение лишь отдельных прав оккупантов. Они устанавливают границы в отношении самого по себе неограниченного права оккупантов и их полномочий, вытекающих из необходимости управления занятыми областями.

Отсюда вытекает следующий принцип, признанный международным правом: мероприятия оккупантов являются законными в оккупированной области, если проведению их не препятствует какое-либо существующее положение международного права. Это положение устанавливает право оккупантов без ограничений проводить все меры, вытекающие из их суверенных прав в оккупированной области...

Статья 52 Гаагских правил ведения сухопутной войны допускает привлечение к труду рабочих оккупированных областей. Там указывается, что от жителей оккупированных областей можно требовать выполнения работы, которая должна ограничиваться потребностями оккупационных войск и должна находиться в соответствии с ресурсами страны, и по характеру своему не должна возлагать на население обязанности принимать участие в военных мероприятиях против их отчизны. В этом положении я не могу усмотреть запрета использования рабочих в оккупированных областях, наоборот, я склонен думать, что на основании этого положения трудовая повинность является вполне допустимой. Использование рабочих в военной экономике, несомненно, соответствует потребностям оккупационной армии и, по моему мнению, совершенно не означает использования их для военных мероприятий. В Гаагских правилах ведения сухопутной войны ничего не говорится о том, можно ли заставлять этих людей работать только на собственной территории или же привлекать для выполнения определенных работ в стране, оккупировавшей их родину. Поэтому существует мнение, что это постановление устанавливает право оккупанта неограниченно осуществлять все меры, вытекающие из суверенных прав.

Председатель: Доктор Тома, Трибунал хотел бы знать, будете ли Вы утверждать, что Гаагскими правилами предусматривалась депортация мужчин, женщин и детей в другие страны для рабского труда в последних?

Тома: Господин председатель, я говорю о толковании Гаагских правил ведения сухопутной войны и разбираю здесь вопрос, допустимо ли вывозить для нужд оккупационной армии жителей страны. Я стою здесь на той точке зрения, что рабочих также можно перевозить в страну оккупанта. Относительно детей я ничего не говорил, относительно евреев я также ничего не говорил, я говорил только о трудоспособных людях, которых обязали работать на нужды оккупационной армии. Я стою также на той точке зрения, что допустимо перевозить их в страну оккупанта. Я предоставляю этот вопрос на рассмотрение Суда...

Теперь я перехожу к новой теме.

В противовес утверждению обвинения Розенберг ни в коем случае не был вдохновителем преследований евреев, как и вообще не был руководителем и создателем политики, проводимой партией и Германской империей, как это утверждало обвинение.

Розенберг был, конечно, убежденным антисемитом, который отразил свои убеждения и принципы в сочинениях и речах. Но антисемитизм не находится на переднем плане его деятельности... Обвинение цитировало следующее высказывание Розенберга как программное: «Еврейский вопрос после устранения евреев со всех общественных постов найдет свое окончательное разрешение в создании гетто»...

Розенберг не участвовал в бойкоте евреев в 1933 году, не был привлечен к разработке еврейских законов 1933, 1934, 1935 годов и т.д. (лишение гражданства, запрещение вступать в брак, лишение избирательных прав, удаление со всех значительных постов и из учреждений). Он также не участвовал в мероприятиях против евреев в 1938 году, в разрушении синагог и в антисемитских демонстрациях. Он не был закулисным руководителем, который подстрекал людей на такие действия или приказывал им совершать их...

Розенберг повторял лозунги Гитлера о «разрешении еврейского вопроса», а однажды и об «истреблении еврейства». При этом, возможно, мало думал, как большинство приверженцев Гитлера, о том, что все эти речи имеют жуткий смысл, а именно, что под этим подразумевается не только выселение, но также и физическое уничтожение, убийство евреев...

С 1941 года было разработано и осуществлено массовое преступление, далеко оставившее за собой все понятия человеческого разума и морали. «Еврейский вопрос» развивался дальше и был доведен до так называемого окончательного разрешения. Суд должен будет решить вопрос, ответствен ли Розенберг, видный представитель партии, имперский министр по оккупированным восточным областям, за убийства евреев, особенно за убийства евреев на Востоке...

Я думаю, что могу сказать, что Розенберг никогда открыто или скрытно не содействовал физическому уничтожению евреев. Превращение антисемитизма в преступление имело место без его ведома и желания...

Я хочу рассмотреть вопрос о его ответственности на основании представленных здесь документов.

Еврейские погромы в Слуцке (документ ПС-1104). 27 октября 1941 г. в Слуцке полицейским батальоном силой в 4 роты была учинена жуткая резня местных евреев, потому что командир получил задание от вышестоящих органов освободить город от всех евреев. Областной комиссар... сообщил об этом генеральному комиссару Кубе в Минск. Последний через рейхскомиссара Лозе обратился к имперскому министру по делам восточных областей с просьбой, чтобы вышестоящие органы немедленно предприняли соответствующие меры.

Имперский министр по делам оккупированных восточных областей послал доклад начальнику полиции безопасности и СД Гейдриху с просьбой о принятии дальнейших мер.

Вследствие утонченной системы, создавшей полицию, не ответственную перед местным начальником администрации и даже не обязанную докладывать ему, Розенберг в этом, как и в других подобных случаях, был не в состоянии предпринять какие-либо дальнейшие меры.

Он не был начальником полиции и мог надеяться, что будет достаточно передать сообщение Гейдриху для того, чтобы прекратить такие эксцессы полиции... Он не знал, что это был не эксцесс, а мера, проведенная по приказу Гейдриха и Гиммлера. Розенберг не мог предполагать ничего подобного...

Документ ПС-3428 касается письма генерального комиссара Белоруссии имперскому комиссару Остланда. Это потрясающий документ о массовом истреблении евреев в Белоруссии. Однако для обвинения Розенберга отсюда ничего нельзя взять, так как эти страшные события могли быть поставлены ему в вину только в том случае, если бы он знал о них и в нарушение служебного долга не выступил бы против них. Для утверждения о наличии такой осведомленности не оказывается также и здесь отправного пункта.

Утверждение о том, что эти документы якобы найдены у Розенберга, не соответствует фактам, так как они адресованы имперскому комиссару в Риге.

В «Заметках для фюрера от 18 декабря 1941 года» (документ ПС-001, США-282) подсудимый писал:

В мою задачу не входит говорить здесь о допустимости расстрелов заложников, но ясно, однако, одно, что Розенберг был убежден в допустимости таких мер...

Документ Р-135, СССР-289 представляет собой доклад генерального комиссара Белоруссии от 1 июня 1943 г. о происходившей из минской тюрьмы отправке золотых пломб имперскому комиссару Остланда, который передал этот доклад дальше 18 июня 1943 г. Во время допроса подсудимого Розенберга 16 апреля 1946 г. он уже высказался по этому поводу...

Никто не сомневается ни минуты в том, что ужасные преступления, которые ясны из этих документов, и многие другие события, которые не могут быть доказаны никакими документами, все же произошли и требуют искупления. Никто не сомневается в том, что не только мелкие помощники палачей, которые действовали по высокому приказу, должны быть наказаны, но должны быть наказаны также и прежде всего те, которые издавали приказы и которые ответственны за эти преступления.

Розенберг не издавал приказов об убийстве евреев — это, пожалуй, установлено. Является ли он тем не менее ответственным за эти страшные убийства, необходимо решить.

Имперские комиссары являлись суверенными господами своих областей, которые решали сами в качестве последней инстанции вопросы о расстрелах заложников и других мерах возмездия. Каковы были их фактические права? Если имперский комиссар был недоволен Розенбергом, то он обращался к Гитлеру. Вряд ли кто-нибудь серьезно думает, что Розенберг при наличии разногласий с Кохом по вопросу о еврейских экзекуциях был бы прав перед Гитлером.

Я перехожу к оперативному штабу Розенберга. Не менее трех обвинителей выступали на данном процессе с обвинением Розенберга в систематическом разграблении предметов искусства и науки на Западе и Востоке (Стори — 18 декабря 1945 г., Жертоффер — 6 февраля 1946 г., Смирнов — 15 февраля 1946 г.). Сначала я должен рассмотреть явно преувеличенные и несправедливые обвинения, а именно утверждения о том, что деятельность особого штаба на Западе распространялась без какого-либо различия на общественную и частную собственность, что Германия присвоила себе предметы искусства, которые превышают по ценности сокровища музея Метрополитен в Нью-Йорке, Британского музея в Лондоне, парижского Лувра, Третьяковской галереи вместе взятых. Я должен также признать неправильным утверждение о том, что «программа разграбления» Розенберга имела целью лишение оккупированных областей всех сокровищ искусства и науки, накопленных в течение столетий...

Как же в действительности обстояло дело?

Оперативный штаб Розенберга действовал на Западе и на Востоке. Он имел две задачи: 1) обследовать библиотеки, архивы и т.д. на предмет обнаружения материалов, которые годились бы для планируемой «высшей школы партии», конфисковать эти материалы и отправить их для исследования в Германию; 2) произвести учет таких культурных ценностей, которые находились во владении евреев или у которых не было владельца, а также такие культурные ценности, происхождение которых не было достаточно ясно установлено.

Обвинение говорит: истинным и единственным мотивом, единственной и истинной целью этого «учета» был грабеж, о каких-либо целях обеспечения сохранности не могло быть и речи.

20 августа 1941 г. Розенберг писал рейхскомиссару Остланда, что он категорически запрещает вывозить какие-либо культурные ценности без разрешения рейхскомиссара какими-либо инстанциями (документ ПС-1015). Главное командование сухопутных войск в согласии с Розенбергом 30 сентября 1942 г. издало приказ (документ ПС-1015-Н), в котором говорится:

Далее говорится:

В отчете особого штаба по вопросам изобразительного искусства (рабочий отчет за время с октября 1940 года до июля 1944 года, документ ПС-1015-Б) говорится, что деятельность особого штаба по вопросам изобразительного искусства ограничивалась в оккупированных восточных областях научным и фотографическим учетом публичных коллекций; уход за ними производится в сотрудничестве с военными и гражданскими инстанциями. Далее там говорится, что в ходе эвакуации данных областей несколько сот ценных икон, картин и т.д. в сотрудничестве с отдельными группами армий были изъяты и отвезены для сохранения в империю. Наконец, 12 июня 1942 г. Розенберг издал циркуляр всем высшим имперским инстанциям, в котором говорится: «Я учредил центральную инстанцию для учета и охраны культурных ценностей на Востоке как особое управление в своем министерстве»...

Международное право не имеет ничего против того, чтобы оккупант заботился о сохранности и целостности предметов искусства, если это окажется возможным в данной военной обстановке, более того, считает долгом оккупанта по отношению к культуре спасать особо ценные предметы искусства из зоны огня и размещать их в наиболее безопасных местах. При определенных обстоятельствах правом и долгом оккупанта по международному праву и в интересах сохранения особо ценных с научной точки зрения предметов и культурных ценностей является направление последних к себе на родину. В этом нет ничего недопустимого.

Что же сделал оперативный штаб с произведениями искусства? Он составил подробную картотеку с примечаниями о бывшем владельце каждой отдельной картины, сфотографировал произведения искусства... тщательно запаковал и отправил в баварские замки Нойшванштайн и Химзее. Ввиду опасности воздушного нападения они были впоследствии помещены в старые австрийские копи. Розенберг никогда не отрицал, что он и его сотрудники надеялись, что картины останутся в Германии, возможно, как компенсация или как залог для мирных переговоров.

Наконец, он действовал не по своей инициативе, а в порядке проведения в жизнь государственного приказа...

Геринг поддерживал работу оперативного штаба и, как он показывает, «отделил» кое-что с согласия фюрера для своих собственных целей... Розенберг ничего не мог предпринять против Геринга, но он поручил своему уполномоченному Роберту Шольцу по меньшей мере точно регистрировать все, что переходит к Герингу...

Я перехожу к мероприятиям, касающимся мебели. Розенбергу особенно вменяется в вину разграбление мебели и то, что будто бы он ограбил 79 000 еврейских квартир, из них 38 000 — в Париже, и отправил их обстановку в Германию. Бесспорно, эти мероприятия были проведены в целях помощи пострадавшим от воздушных налетов: в разрушенных воздушными налетами городах для людей, потерявших кров, создавались новые квартиры.

То, что конфискация ограничилась имуществом евреев, соответствовало национал-социалистскому образу мышления и, конечно, должно быть морально осуждено. Однако существенным является вопрос законности конфискации вообще. Я избегал его в своей речи и не хотел бы затрагивать его и здесь. Оправдывать слабую юридическую основу этих мер бедственным военным положением — значит, как говорит один специалист международного права, «пользоваться рычагом, при помощи которого можно снять с петель все военное право». Но разве в данном случае нет основания для оправдания на основе государственной и военной необходимости, разве воздушная война не принесла Германии всеобщего бедственного положения?.. Использование частной собственности противника происходило в порядке осуществления права реквизиций, вышедшего за юридические нормы военного права и оправдывающегося бедственным положением...

Я перехожу к кампании в Норвегии.

Обвинение называет Розенберга и Редера самыми энергичными заговорщиками, руководившими мероприятиями против Норвегии, и позднее называет Розенберга по этому же делу «пособником в государственной измене» (документ ТС-56).

Квислинг в первый раз увидел Розенберга в 1933 году. Квислинг появился еще раз в Берлине у Розенберга в декабре 1939 года. Последний устроил ему встречу с фюрером. Гитлер заявил, что больше всего он хотел бы полнейшего нейтралитета Норвегии и что он не намеревается расширять театр военных действий и втягивать в конфликт другие нации, но сумеет противостоять дальнейшей изоляции и угрозе Германии. Для создания противовеса растущей деятельности вражеской пропаганды Квислингу была обещана финансовая помощь для развития его движения, базировавшегося на великогерманской идее.

Военную подготовку возникших в связи с этим вопросов поручили особому военному штабу. Политическую обработку этого вопроса должен был взять на себя Розенберг, назначивший своего сотрудника Шейдта связным между собой и Квислингом. Хагелин, доверенное лицо Квислинга в Норвегии, в январе 1940 года передал Розенбергу новые тревожные известия о возможном нарушении нейтралитета со стороны норвежского правительства, о чем Розенберг немедленно сообщил Гитлеру. После инцидента с судном «Альтмарк» Хагелин, вращавшийся в норвежских правительственных кругах, усилил свои предостережения. Союзники исследовали уже возможности высадки десанта, транспортировки в норвежских портах. Норвежское правительство в таком случае ограничилось бы бумажными протестами, и Квислинг приказал сообщить, что всякое промедление с началом германского контрнаступления означает чрезвычайный риск. Розенберг немедленно передал сообщения Гитлеру. Если бы этого он не сделал, то с его стороны была бы почти измена по отношению к своей стране. 9 апреля 1940 г. последовал германский контрудар, о котором Розенберг как любой рядовой гражданин государства узнал по радио и из газет. После упомянутых сообщений Гитлеру, которые он делал в порядке выполнения своего долга, Розенберг не участвовал ни в дипломатической, ни в военной подготовке данной операции... Розенберг слышал лишь о фантастическом и практически неосуществимом плане путча Квислинга (захват важных центральных учреждений в Осло путем неожидвнного выступления, поддержанного особо подобранными и обученными в Германии норвежцами, затем вызов германского флота вновь созданным норвежским правительством). Однако менее фантастичным Розенбергу показалось более раннее сообщение Квислинга о том, что офицеры западных держав — указывались имена — объезжают Норвегию под видом чиновников консульства, определяют глубину воды в гаванях и осведомляются о поперечном сечении и высоте железнодорожных туннелей. Это было истинной и единственной причиной всего, что предпринял Розенберг в норвежском деле. Второй документ является донесением Розенберга Гессу от 17 июня 1940 г. о «Политической подготовке мероприятия — Норвегия» (документ ПС-004, ВБ-140). В нем нет ничего такого, что отклонялось бы от достоверного изложения Розенбергом мероприятий и показало бы его как поджигателя войны и государственного изменника. Розенберг не привлекался ни к одному политическому или военному совещанию, касавшемуся Норвегии.

Что же преступного совершил Розенберг? Разве было преступным то, что он попытался завоевать влияние в Норвегии (документ ТС-56) или что с его ведома Министерство иностранных дел выдавало Квислингу субсидии? Наконец, мне хотелось бы указать еще на то, что Розенберг в дальнейшем после удавшейся операции не получал никакой должности или функции, которые касались бы Норвегии, что даже назначение имперского комиссара по Норвегии произошло без какой-либо договоренности с ним.

Теперь я перехожу к теме «Преследование церкви».

Обвинение утверждало, что Розенберг совместно с Борманом издавал распоряжения о религиозных преследованиях и побуждал других участвовать в преследовании религии...

Розенберг не имел ничего общего с арестами и высылкой священников, с преследованием церкви. Он не участвовал также ни в переговорах с Ватиканом о конкордате, ни в назначении протестантского имперского епископа. Также мало он участвовал во враждебных церкви мероприятиях, проводившихся позднее полицией...

Я перехожу к обвинению в разжигании расовой ненависти...

Розенберг был убежденным антисемитом, выражавшим свои воззрения и их обоснования в письменных произведениях и в речах. Но, несмотря на резко отрицательное отношение к евреям, он не требовал их «истребления». В качестве ближайшей цели он выставлял лишение евреев политических прав, что означало поставить их в положение иностранцев... Конечная цель его заключалась, правда, в выселении евреев из стран с арийскими народами... Розенберг не знал об уничтожении 5 миллионов евреев.

Я считаю, что обвинение Розенберга в том, что он принадлежал к числу людей, являвшихся в Германии «идеологами расовой ненависти, господства ужаса и насилия, безрассудства и жестокости власти», не соответствует обстоятельствам дела...

Далее Розенберга обвиняют в том, что он проповедовал идею мирового господства, но он отрицает, что думал о покорении мира...

Вначале руководящие органы партии в практической деятельности приняли многие его концепции, но затем стали пренебрегать ими во все большей степени, особенно с началом войны. Как это вскрылось теперь, во многих случаях они превратились, наконец, в противоположность того, за что боролся Розенберг...

Розенберг не смог воспрепятствовать многим ужасным вещам на Востоке, но за это нельзя привлекать его к уголовной ответственности. Ему не подчинялись ни армия, ни полиция. Он не ведал вопросами использования рабочей силы. Узнавая о безобразиях и эксцессах разного рода, он делал все, что мог, чтобы прекратить их.

Отмечая с болью раны, нанесенные всем народам, и гибель империи, он смотрит вперед, ожидая справедливого приговора Трибунала.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 11 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Подсудимому Гансу Франку Обвинительным заключением вменяется в вину использование своего положения в партии и в государстве, личного влияния и связей с фюрером для содействия захвату власти национал-социалистами и укрепления их контроля над Германией. Далее ему вменяется в вину, что он в качестве руководителя санкционировал, участвовал в указанных в разделе III Обвинительного заключения военных преступлениях и упомянутых в разделе IV преступлениях против человечности, в частности в военных преступлениях и преступлениях против человечности при управлении оккупированными областями.

Как и все остальные подсудимые, подсудимый Франк обвиняется в разработке и осуществлении общего плана, направленного на подготовку, развязывание и ведение агрессивных войн и на совершение в ходе этих войн преступлений в нарушение законов и обычаев войны.

Предъявленными доказательствами установлено, что подсудимый Франк в 1928 году вступил в национал-социалистскую рабочую партию Германии. Как до, так и после прихода к власти он занимался почти исключительно правовыми вопросами. Как рейхслейтеру партии, ему до 1942 года было подчинено имперское ведомство юстиции. После назначения Гитлера рейхсканцлером Франк был назначен государственным министром юстиции Баварии. В том же году он был назначен имперским комиссаром по унификации юстиции. Эта задача по существу ограничивалась передачей имперскому министерству юстиции правовых учреждений федеральных земель. В 1934 году эта работа закончилась. С передачей дел баварского министерства юстиции имперскому министерству юстиции закончилась деятельность подсудимого Франка как баварского министра юстиции. В декабре 1934 года он был назначен имперским министром без портфеля. С 1934 года он являлся также президентом основанной лично им Академии германского права и председателем палаты международного права. Наконец, он являлся руководителем национал-социалистского союза блюстителей права.

Уже одно перечисление разных постов, которые занимал подсудимый Франк в партии и государстве, показывает, что сферой его деятельности были почти исключительно правовые вопросы. Обязанности его ограничивались в основном выполнением 19-го пункта партийной программы, который требовал создания германского общего права. На самом деле почти все речи и статьи подсудимого франка как до, так и после захвата власти национал-социалистами касались правовых вопросов в широком смысле.

Во время допроса подсудимый Франк показал, что он делал все, что было в его силах для того, чтобы Гитлер пришел к власти, и для того, чтобы осуществить идеи и программу национал-социалистской партии, но что бы ни предпринималось подсудимым в этом направлении, все делалось им открыто...

Представители обвинения не смогли предъявить никаких доказательств того, что ревизия Версальского договора должна была в случае необходимости быть проведена с применением методов насилия и войны.

Предъявление доказательств также не дало ничего такого, из чего можно было бы заключить о существовании общего плана, что утверждается в разделе I Обвинительного заключения, если под этим планом понимается определенный, твердо установленный план узкого круга одних и тех же лиц.

Если коснуться вопроса об участии подсудимого Франка в общем плане, то, наоборот, в результате представления доказательств, в частности, на основании показаний свидетеля доктора Ламмерса и показаний самого подсудимого, можно считать установленным, что Франк не принадлежал к узкому кругу сотрудников Гитлера.

Обвинение не смогло представить Суду ни одного документа, касающегося важных политических или военных мероприятий, в которых принимал участие подсудимый Франк. Подсудимый франк, в частности, не участвовал ни в одном из совещаний с Гитлером, которые обвинение считает особенно важными для доказательства существования общего плана и протоколы которых оно представило в качестве доказательств (документы США 25-34). Единственным важным в этой связи законом является закон о введении всеобщей воинской повинности от 16 марта 1935 г. Подсудимый Франк, подписал его как имперский министр. Этот закон имел целью восстановление суверенитета Германской империи, по крайней мере в военном отношении.

Деятельность подсудимого Франка после прихода к власти и до начала войны ограничивалась почти исключительно выполнением задач, вытекающих из руководства Академией германского права и национал-социалистским союзом блюстителей права.

Задачи Академии германского права ясны из указа о создании этой Академии от 11 июля 1933 г. Она должна была содействовать реорганизации германской юридической жизни и в тесной постоянной связи с соответствующими законодательными учреждениями проводить в жизнь национал-социалистскую программу в области права. Академия находилась под надзором имперского министра юстиции и имперского министра внутренних дел...

Гитлер в принципе был предубежден против всяких блюстителей права, и уже по одной этой причине совершенно исключалось, что между Гитлером и подсудимым Франком могли сложиться близкие отношения. Подсудимый Франк видел свою жизненную задачу в том, чтобы осуществить и в национал-социалистской империи идею правового государства и прежде всего обеспечить независимость судей.

Эти принципы подсудимый франк изложил еще в 1939 году до начала войны на заключительном заседании в большой речи в День германского права в Лейпциге.

Предъявленные доказательства свидетельствуют о том, что, еще будучи баварским министром юстиции в 1933 году, он возражал против создания концентрационного лагеря в Дахау, боролся за проведение так называемого принципа законности, то есть за преследование наказуемых действий обычным порядком и в этих лагерях, и, кроме того, требовал упразднения концентрационного лагеря Дахау. Последнее явствует из показаний допрошенного в комиссии свидетеля доктора Штеппа...

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что нет никаких фактических оснований предполагать, что подсудимый Франк участвовал в осуществлении общего плана, имевшего своей целью ведение агрессивной войны, и в связи с этим в совершении преступлений против законов войны.

Господа судьи!

Я перехожу теперь к пунктам обвинения, относящимся к деятельности подсудимого Франка в качестве генерал-губернатора...

После военного краха Польши сначала была создана военная администрация, которая охватывала четыре военных округа: Восточную Пруссию, Познань, Лодзь и Краков. Во главе ее стоял командующий на Востоке генерал-полковник фон Рундштедт. Подсудимый Франк в системе этой военной администрации являлся главным начальником администрации.

Военная администрация прекратила свое существование 26 октября 1939 г. В этот день вступил в силу указ фюрера и рейхсканцлера об управлении оккупированными польскими областями от 12 октября 1939 г. Данным указом подсудимый Франк был назначен генерал-губернатором оккупированных польских областей, которые не вошли в состав империи и спустя короткий срок получили название «генерал-губернаторство»...

Согласно статье 3 декрета фюрера от 12 октября 1939 г. генерал-губернатор подчинялся непосредственно фюреру. Генерал-губернатору согласно тому же декрету была подчинена вся администрация.

Однако фактически генерал-губернатор не обладал полнотой власти, как это могло показаться. Декрет фюрера в 5-й статье предусматривал, что «совет министров по обороне империи» мог издавать законы для генерал-губернаторства.

Такие же права имел и уполномоченный по четырехлетнему плану. В статье 6 говорилось, что, сверх того, все высшие имперские инстанции могли издавать распоряжения, необходимые для планирования в социальной и хозяйственной сфере, имеющие силу также в генерал-губернаторстве.

Кроме этих, предусмотренных в указе фюрера от 12 октября 1939 г. ограничений полноты власти генерал-губернатора, и в более позднее время кое-кому давались полномочия, не в меньшей степени нарушавшие принцип единства администрации. Это, в частности, относится к положению генеральных уполномоченных по использованию рабочей силы. Я ссылаюсь здесь на предъявленные обвинением и защитой важные документы, в частности на указ Гитлера от 21 марта 1942 г., который устанавливал, что права генерального уполномоченного по использованию рабочей силы распространяются и на территорию генерал-губернаторства. Вся военная экономика в генерал-губернаторстве сперва была подчинена верховному командованию вооруженных сил, а после создания имперского министерства вооружения она была подчинена этому министерству.

На основании предъявленных доказательств установлено далее, что принцип единства администрации нарушался также и в других областях. Здесь я ссылаюсь на показания доктора Ламмерса и доктора Бюлера и на представленные мною документы, в частности на документ США-135. Речь идет об указаниях для особых областей в директиве номер 21 («план Барбаросса»), где категорически устанавливается, что главнокомандующий сухопутными войсками должен иметь право «отдавать в генерал-губернаторстве распоряжения для выполнения его военных задач и для обеспечения войск», причем главнокомандующий был уполномочен передавать свои полномочия командующим группами армий и армиями. Все нарушения принципа единства администрации и все особые полномочия отходят на второй план перед тем особым положением, которое было отведено рейхсфюреру СС Гиммлеру в генерал-губернаторстве. На основании предъявленных доказательств и, а частности, на основании показаний старшего правительственного советника в главном управлении имперской безопасности доктора Бильфингера установлено, что уже в 1939 году при назначении подсудимого генерал-губернатором был издан секретный указ, в котором устанавливалось, что высший начальник СС и полиции не Востоке должен был получать свои указания непосредственно от рейхсфюрера СС и начальника германской полиции Гиммлера. В декрете фюрера и рейхсканцлера о консолидации германской нации точно так же постановляется, что рейхсфюрер СС имеет право непосредственно создавать путем переселения новые области, которые будут заселяться немцами. Оба этих указа предоставляли рейхсфюреру Гиммлеру такие полномочия, которые должны были с первого же дня существования генерал-губернаторства создать для администрации этой области едва ли преодолимые трудности. И очень скоро выявилось, что подчиненная генерал-губернатору общая администрация не располагала исполнительной властью в собственном смысле. Ввиду того что высший начальник СС и полиции на Востоке получал все указания и распоряжения непосредственно от рейхсфюрера СС Гиммлера и отказывался выполнять указания генерал-губернатора, вскоре выяснилось, что на самом деле в генерал-губернаторстве господствовали две власти. Возникшие в связи с этим затруднения должны были быть тем большими, что высший начальник СС и полиции Крюгер, который не менее четырех лет был непосредственным представителем Гиммлера в генерал-губернаторстве, никогда не согласовывал своих полицейских мероприятий с администрацией генерал-губернаторства.

Если при этом учесть также, что не только рейхсфюрер СС Гиммлер передавал свои указания непосредственно начальнику СС и полиции, обходя генерал-губернатора, но что, кроме того, и III, IV, V и VI управления главного управления имперской безопасности также передавали свои распоряжения непосредственно командующему полицией безопасности и СД в Кракове, то будет понятно, с какими трудностями ежедневно сталкивалась гражданская администрация генерал-губернаторства. При этих обстоятельствах генерал-губернатору не оставалось ничего иного, как постоянно стараться по возможности добиться в какой-либо форме сотрудничества с полицией безопасности, если он не хотел вовсе отказаться от попытки укрепления гражданской администрации в генерал-губернаторстве. И на самом деле, более чем пятилетняя история администрации генерал-губернаторства в значительной части является историей непрерывной борьбы между генерал-губернатором и администрацией, с одной стороны, и полицией безопасности (включая СД), олицетворявшей рейхсфюрера СС Гиммлера и высшего начальника СС и полиции на Востоке, с другой стороны.

То же самое относится и к деятельности Гиммлера и его органов в области переселения. Как имперский комиссар по укреплению германской нации Гиммлер со своими органами проводил мероприятия по переселению даже без предварительной связи с администрацией генерал-губернаторства и информирования генерал-губернатора.

Выявленные в ходе представления доказательств многочисленные жалобы генерал-губернатора имперскому министру и начальнику имперской канцелярии доктору Ламмерсу относительно мероприятий рейхсфюрера СС и высшего начальника СС и полиции на Востоке на чинимые препятствия в управлении этой областью привели в 1942 году к попытке заново урегулировать взаимоотношения администрации и полиции. При проверке задним числом на основании предъявленных доказательств сегодня можно сказать, что и эта попытка со стороны Гиммлера и полиции безопасности была направлена на то, чтобы и с внешней стороны подорвать положение генерал-губернатора и его гражданской администрации.

Указом фюрера от 7 мая 1942 г. в генерал-губернаторстве был создан статс-секретариат по вопросам безопасности и статс-секретарем был назначен высший начальник СС и полиции.

Согласно статье II указа статс-секретарь по вопросам безопасности одновременно являлся представителем рейхсфюрера СС в его должности рейхскомиссара по укреплению германской нации. Решающее постановление содержится в статье IV этого указа, где, между прочим, сказано:

Стало совершенно ясным и на этот раз открыто подтверждалось содержание секретного указа, который был издан еще в 1939 году в связи с созданием генерал-губернаторства и которым устанавливалось, что высший начальник СС и полиции на Востоке должен получать все указания непосредственно от центральных берлинских учреждений и прежде всего лично от рейхсфюрера СС. Правда, в статье V указа фюрера от 7 мая 1942 г. предусматривалось, что при разногласиях между генерал-губернатором и рейхсфюрером СС и начальником полиции должно быть запрошено решение фюрера и начальника имперской канцелярии...

На основании абзаца 3 статьи I указа фюрера от 7 мая 1942 г. деятельность статс-секретаря по вопросам безопасности приняла новое направление. Высший начальник СС и полиции, а за ним и рейхсфюрер СС попытались в связи с реорганизацией служебной деятельности статс-секретариата по делам безопасности получить возможно больше полномочий, в то время как генерал-губернатор в интересах поддержания в известной мере упорядоченной администрации, естественно, стремился получить в свои руки, по крайней мере, некоторые функции полиции охраны порядка и административной полиции. В этой борьбе полиция одержала полную победу.

3 июня 1942 г. генерал-губернатор в специальном указе должен был заявить о своей готовности передать статс-секретарю по вопросам безопасности все дела, входившие в компетенцию полиции безопасности и полиции охраны порядка.

Только при учете этих фактов и эволюции отношений между администрацией и полицией в генерал-губернаторстве можно составить себе более или менее верное представление о том, что происходило в генерал-губернаторстве и что частично включено в обвинение, предъявленное на данном процессе.

Господа судьи! Наличие составов преступлений, инкриминируемых подсудимому Франку, обвинение пыталось доказать с помощью цитат из дневника подсудимого. По этому поводу необходимо сказать следующее. Этот дневник велся не лично подсудимым Франком. Он составлялся стенографистками, которые присутствовали на заседаниях правительства и различных совещаниях, проводимых генерал-губернатором. Он состоит из 42 томов и насчитывает не менее 10—12 тысяч машинописных страниц. Записи производились, за одним-единственным исключением, не под диктовку подсудимого, а в форме протоколов, которые вели стенографисты. В значительной части — и это вытекает из дневника — составители дневника не записывали дословно отдельные речи и высказывания, а кратко излагали их содержание собственными словами...

Все эти факты заставляют прийти к заключению, что не следует переоценивать фактической доказательной ценности этого дневника...

Подсудимый Франк не мог избежать того, чтобы во все большей степени не вступать в резкое противоречие с представителями системы полицейского государства, что проявлялось все сильнее в ходе войны, и притом как на территории империи, так и в оккупированных областях.

Представителями полицейского государства были рейхсфюрер СС Гиммлер, а на территории генерал-губернаторства — высший начальник СС и полиции на Востоке обергруппенфюрер СС и генерал полиции Крюгер. Отношения между ними и Франком были крайне плохими уже при создании генерал-губернаторства. Они должны были еще больше ухудшиться, по мере того, как разногласия во взглядах на задачи полиции становились все более явными, и подсудимый Френк был вынужден вследствие актов насилия со стороны полиции безопасности и СД постоянно обращаться с резкими жалобами к начальнику имперской канцелярии доктору Ламмерсу и к самому фюреру.

Как я уже сказал вначале, для генерал-губернатора вследствие отсутствия собственной исполнительной власти не оставалось ничего другого, как все время стереться координировать задачи общей администрации и задачи полиции для того, чтобы вообще иметь возможность вести административную деятельность. Но эта необходимость согласованных действий обусловливала, естественно, по крайней мере с внешней стороны, известные компромиссы с общей позицией полиции безопасности и прежде всего с позицией высшего начальника СС и полиции не Востоке. Кроме того, предъявление доказательств показало далее, что напряженные отношения, существовавшие между генерал-губернатором и высшим начальником СС и полиции, часто достигали такой остроты, что подсудимый Френк чувствовал себя в опасности и, говоря словами свидетеля доктора Бюлере, он более не был свободным и не мог сам принимать решения...

Господа судьи! Я перехожу сейчас к отдельным обвинениям, выдвинутым против подсудимого, и к их рассмотрению с правовой точки зрения. Подсудимый Френк обвиняется в том, что он санкционировал военные преступления и преступления против человечности в оккупированных областях, руководил ими и принимал в них участие. Существующие нормы права исходят в принципе из того, что субъектом международного права является только суверенное государство, а не отдельный человек. Ответственность отдельного человеке по международному праву может существовать только в том случае, если само международное право определит, что эти нормы следует применять непосредственно к действиям, совершенным отдельным человеком. Только таким обрезом отдельные лице, которые согласно существующим нормам права ответственны только по внутригосударственному уголовному праву, как исключение, будут отвечать непосредственно по международному праву.

В отклонение от этого праве существующие нормы международного права только в виде исключения допускают, что государство может наказать попевшего в его руки противнике — подданного другого государстве, если он перед захватом его в плен нарушил нормы военного права. Наказание, однако, и в этом случае исключено, если преступление было совершено не по личному убеждению, а должно быть отнесено исключительно за счет государства, подданным которого он является. В остальном вокруг понятия «военное преступление» и признаков его составе все время ведутся споры как в судопроизводстве, так и в литературе.

Гаагские правила ведения сухопутной войны, которые в качестве приложения к Четвертому соглашению о законах и обычаях сухопутной войны должны были стать кодексом отдельных проблем военного права, не предусматривают составов преступлений, которые могли бы послужить основанием этого соглашения, наоборот, содержат явное указание на то, что не отдельные лица, а государство, которое нарушает эти права, обязано в случае нужды возместить ущерб и отвечает также за все действия, которые совершены лицами, входящими в состав его вооруженных сил.

Уже первая мировая война вышла за пределы этих рамок, и притом не только в отношении распространения военных действий на большие территории. Война превратилась в истребительную войну целых народов, в которой каждая воюющая сторона использует весь свой военный потенциал, все свои материальные и духовные силы.

Вторая мировая война должна была, учитывая усовершенствование военной техники, окончательно разрушить рамки, предусмотренные для ведения войны Гаагскими правилами ведения сухопутной войны. Если вспомнить, что только в Германии в результате воздушных налетов не только разрушена большая часть почти всех городов, но что при этом значительно более миллиона гражданского населения поплатилось своей жизнью, что только при одном-единственном массированном налете на город Дрезден погибло около 300 тысяч человек[27], то можно будет установить, что Гаагские правила ведения сухопутной войны не могут являться правильным отображением, во всяком случае, во многих областях права и тех законов и обычаев, которым необходимо следовать во время войны. Если все же остаются какие-либо сомнения в этом отношении, то они, безусловно, устраняются последствиями взрыва двух атомных бомб, которые сровняли с землей Хиросиму и Нагасаки и убили сотни тысяч людей.

При этих обстоятельствах положения Гаагских правил ведения сухопутной войны не могут быть использованы даже в переносном смысле и при соответствующем их применении для обоснования индивидуальной уголовной ответственности.

При таком положении дел следует считать невозможным установить общие и ясные признаки состава так называемых военных преступлений. Учитывая, что и статья 6 Устава Международного военного трибунала также лишь примерно перечисляет признаки, то на вопрос, следует ли в определенного рода поведении усматривать состав военного преступления или нет, можно дать ответ только в конкретном случае, но и то лишь при учете всех обстоятельств дела.

Для оценки поведения подсудимого Франка важно не то, что говорили Гитлер, Франк или другие лица в том или ином случае; важно то, какую политику проводил в действительности подсудимый Франк по отношению к польскому и украинскому народу. На основании общего результата представления доказательств и особенно на основании записей в дневнике самого подсудимого не может быть никакого сомнения в том, что он отказался осуществлять все тенденции и мероприятия, направленные на германизацию этих народов.

Теперь я перехожу к так называемой чрезвычайной акции умиротворения.

Когда в сентябре 1939 года закончилась польская кампания, то это не означало прекращения всякого сопротивления. Уже вскоре создались новые очаги сопротивления, и когда 9 апреля 1940 г. германские войска заняли Данию и Норвегию, а 10 мая 1940 г. перешли в наступление на Западе, руководители тогдашнего польского движения Сопротивления, учитывая общую политическую и военную обстановку, решили, что наступило время действовать. Движение Сопротивления было тем опаснее, что в нем принимали участие рассеянные, но значительные остатки бывшей польской армии. Из множества записей в дневнике подсудимого Франка следует, что положение в отношении безопасности с каждым днем становилось все хуже. Так, запись от 16 мая 1940 г. гласит:

Учитывая общее угрожающее положение, как это следует из дневника, фюрер отдал приказ о проведении в целях поддержания общественной безопасности всех мер для подавления предстоящего восстания. Задание было передано через Гиммлера высшему начальнику СС и полиции. Администрация генерал-губернаторства сначала не имела к этому ни малейшего отношения. Она вмешалась в дело для того, чтобы по возможности предотвратить насильственные мероприятия полиции безопасности и СД и при любых условиях добиться того, чтобы при данной акции не погибли невиновные. На основании тех показаний, которые были даны подсудимыми Франком и Зейсс-Инквартом, а также показаний свидетеля доктора Бюлера, можно считать установленным, что усилия администрации генерал-губернаторства увенчались успехом постольку, поскольку все члены движения Сопротивления, захваченные во время чрезвычайной акции на основании распоряжения, изданного в 1939 году, были преданы военно-полевому суду («штандгерихт») и, кроме того, приговоры этих судов перед приведением их в исполнение представлялись на утверждение специально созданного комитета по помилованию... Председателем его был до назначения на пост имперского комиссара в Нидерландах подсудимый Зейсс-Инкварт. Как следует из его показаний, не менее половины всех смертных приговоров, вынесенных военно-полевыми судами, было заменено лишением свободы. В остальном я в связи с этой чрезвычайной акцией умиротворения, ссылаюсь на свидетельские показания и на выдержки из дневника подсудимого Франка, оглашенные мною здесь для записи их в протокол...

В индивидуальном обвинении подсудимому Франку вменяется в вину то, что он поддерживал переселенческие планы имперского комиссара по укреплению германской нации и, таким образом, также виновен в совершении военных преступлений. Совершенно ясно, что переселение, даже в том случае, если оно проводится планомерно и хорошо подготовлено, представляет собой большие трудности для тех лиц, которых он непосредственно затрагивает, ибо во многих случаях переселение равнозначно уничтожению экономической базы существования. Несмотря на это, кажется весьма сомнительным то, что проведение переселений представляет собой состав военного преступления или преступления против человечности...

Подсудимого Франка обвиняют в том, что он в нарушение законов войны и человечности санкционировал и осуществлял программу истребления польских евреев. Правильно то, что в ряде речей, которые были произнесены подсудимым Франком как генерал-губернатором, имеются высказывания по еврейскому вопросу. Представленные обвинением выдержки из дневника отражают все то, что имеется в нем на 10—12 тысячах машинописных страниц по этому вопросу. Нельзя оспаривать того, что подсудимый Франк никогда не скрывал своих антисемитских убеждений. Он подробно говорил об этом в своих показаниях...

На основании результатов представления доказательств, в частности, показаний свидетелей доктора Бильфингера и доктора Бюлера, на основании тайного указа о полномочиях полиции безопасности и СД от 1939 года, а также указа о задачах статс-секретаря безопасности можно считать установленным, что все мероприятия, касающиеся евреев, проводились в генерал-губернаторстве исключительно рейхсфюрером СС Гиммлером и его учреждениями. Это относится как к созданию гетто и установлению в них порядков, так и к так называемому окончательному решению еврейского вопроса. Что касается последнего, то на основании показаний свидетелей Вислицени и Гесса и документов, представленных обвинением, можно сказать, что эти мероприятия проводились в соответствии с приказом Гитлера и что проведением их занимался очень ограниченный круг лиц, который состоял из нескольких фюреров СС из отдела IV-a — IV-б главного управления имперской безопасности и начальников концентрационных лагерей.

Администрация генерал-губернаторства не имела никакого отношения к этим мероприятиям. Установлено, что представленные обвинением антисемитские высказывания подсудимого Франка не имеют никакой причинной связи с так называемым окончательным решением еврейского вопроса...

Памятуя об отношениях, существовавших между генерал-губернатором, с одной стороны, и рейхсфюрером СС Гиммлером и начальником СС и полиции в генерал-губернаторстве Крюгером — с другой, отношениях, доходивших иногда до Разрыва, кажется совершенно невозможным расценивать высказывания подсудимого Франка как подстрекательство или помощь. Наоборот, представленными доказательствами устанавливается, что все усилия подсудимого Франка проверить возникшие слухи об уничтожении евреев, хотя бы в своей области, потерпели неудачу. Ради полноты картины следует упомянуть еще, что концентрационный лагерь Освенцим находился не в генерал-губернаторстве, а в той части бывшего Польского государства, которая была присоединена к Верхней Силезии.

Представленные доказательства подтверждают также, что создание концлагерей и управление ими входило в задачи ведомства рейхсфюрера СС Гиммлера. Как на территории империи, так и во всех областях, оккупированных германскими войсками, они подчинялись исключительно главному административно-хозяйственному управлению СС или генеральному инспектору концентрационных лагерей. Ни генерал-губернатор, ни общая администрация генерал-губернаторства не имели с ними ничего общего.

Другим пунктом обвинения против Франка является обвинение его в том, что он оказывал поддержку насилию и экономическому принуждению как средству для получения рабочих в целях отправки их в Германию.

Первые годы управления генерал-губернаторством большинство польских рабочих направлялось в Германию добровольно. Позднее, когда в результате беспрерывных воздушных налетов на Германию в развалины были превращены не только города, но и фабрики и когда значительная часть германского военного производства была переведена по соображениям безопасности в генерал-губернаторство, само собой разумеется, подсудимый Франк должен был стремиться воспрепятствовать дальнейшему вывозу рабочей силы. Кроме того, подсудимый Франк с самого начала осуждал всякие насильственные меры при вербовке рабочих, и уже по одним только соображениям безопасности и во избежание создания новых очагов беспорядков он боролся против применения насильственных мер. Это установлено на основании показаний свидетелей доктора Бюлера и доктора Беппле. Это также вытекает из большого количества записей в дневнике.

Обвинение утверждает, что многие, если даже не все, иностранные рабочие были вывезены в Германию насильно и что там они должны были выполнять тяжелые работы в недостойных человека условиях.

Другой пункт обвинения касается вопроса закрытия школ... В результате представления доказательств выяснилось, что в большинстве случаев школы были закрыты уже к тому моменту, когда подсудимый занял пост генерал-губернатора...

Советское обвинение предъявило в качестве документального доказательства (СССР-336) распоряжение подсудимого от 9 октября 1943 г. о борьбе с налетами на германские строительства в генерал-губернаторстве и о предании участников налетов военно-полевым судам («штандгерихт»). Нет сомнения в том, что распоряжение отходит от тех требований, которые предъявляются к судопроизводству в нормальных условиях. Правильно оценить этот документ можно лишь в случае, если будут учтены все обстоятельства, которые привели к его изданию...

В течение лета и осени 1943 года в результате усилившейся деятельности партизан и улучшения их военной организации и вооружения безопасность в генерал-губернаторстве была поставлена под угрозу в такой степени, что при создавшемся положении, вероятно, было бы целесообразнее передать все управления генерал-губернаторства соответствующему начальнику военной администрации и ввести чрезвычайное положение, ибо фактически существовавшее в генерал-губернаторстве положение нельзя было назвать иначе, как только войной. Это было время, когда каждую минуту можно было ждать начала общего восстания по всей стране... и подсудимый Франк согласился издать распоряжение об организации военно-полевых судов («штандгерихт»), подписанное им 9 октября 1943 г. ...

В ходе настоящего процесса неоднократно упоминался отчет бригадефюрера СС Штропа от 1943 года об уничтожении Варшавского гетто, документ США-275 (ПС-1061). Из отчета и ряда других документов вытекает, что все мероприятия, связанные с Варшавским гетто, были проведены исключительно на основании непосредственного указания рейхсфюрера СС и начальника германской полиции Гиммлера. Я ссылаюсь на аффидевит бригадефюрера СС Штропа от 24 февраля 1946 г., который представлен обвинением под номером США-804 (ПС-3841), и на письменные показания, данные под присягой бывшим адъютантом начальника СС и полиции Варшавы Карла Калеске от того же дня (документ США-803, ПС-3840). Из документов явствует, что эти, как и все остальные мероприятия полицейского характера, проводились исключительно полицией безопасности или службой безопасности по непосредственному приказу рейхсфюрера СС Гиммлера и начальника СС и полиции на-Востоке или по указанию главного управления имперской безопасности. Общая администрация генерал-губернаторства не имела к этим мероприятиям никакого отношения.

Далее советское обвинение в соответствии с 21-й статьей Устава предъявило в качестве документа СССР-93 отчет польского правительства...

Он не содержит никаких существенных данных о личной ответственности подсудимого Франка. Поэтому нет необходимости подробно останавливаться на большом по объему документе, который точно так же, как и Обвинительное заключение, представляет собой общие обвинения, не содержащие подробных сведений и доказательств, оправдывающих сделанные выводы. За данным документом можно признать фактическую документальную силу лишь в той степени, в какой содержащиеся в отчете утверждения доказаны с помощью подлинных документов или других безупречных доказательств. Согласно Обвинительному заключению и, в частности, согласно предъявленным обвинением досье подсудимый Франк должен нести ответственность за недостаточное снабжение польского населения продовольствием. Но обвинение не смогло представить никаких документальных доказательств того, что в управляемых подсудимым Франком областях свирепствовали голод или эпидемия...

В ряде пунктов Обвинительного заключения подсудимому Франку инкриминируется административная деятельность как генерал-губернатора, при этом не сделано даже попыток дать хоть в какой-то степени правильное изображение всей деятельности подсудимого и указать на трудности, с которыми было связано выполнение им своих задач...

Против подсудимого Франка выдвигается обвинение в том, что он в течение долгого времени проводил политику подавления, эксплуатации и германизации.

Господа судьи! Я хотел бы лишь просить Суд принять к сведению отчетный доклад, который был составлен главой правительства 26 октября 1943 г. в связи с четырехлетним существованием генерал-губернаторства... Он дает сжатое описание мероприятий и успехов административной деятельности подсудимого за эти четыре года, причем в нем освещаются все области: ремесленное производство, сельское хозяйство, торговля, транспорт, финансы, кредитное хозяйство, народное здравоохранение и т.д. Только при учете этих фактов можно дать в какой-то степени правильную оценку общего положения вещей.

Господа судьи!

Само собой разумеется, я не собираюсь оспаривать того, что в районах, называемых генерал-губернаторством, во время войны были совершены ужасные преступления, созданы концентрационные лагеря, в которых производилось массовое уничтожение людей, расстреливались заложники, проводились конфискации и т.д. Сам подсудимый Франк меньше всего хотел бы оспаривать это. Ведь он в течение пяти лет вел борьбу против всех насильственных мероприятий. Обвинение в качестве документального доказательства (США-610, ПС-437) представило меморандум, который был послан Франком фюреру 19 июня 1943 г. В нем на странице 11 он в 9 пунктах остро критикует все недостатки, которые создались в результате насильственных мероприятий, проводимых полицией и службой безопасности, и перегибов различных имперских инстанций. Все его усилия покончить с недостатками были безуспешными.

Эти 9 пунктов в основном составляют сущность обвинения, выдвинутого здесь против Франка. Однако из содержания всего меморандума от 19 июня 1943 г. вытекает, что подсудимый оспаривает свою ответственность за неполадки. Из отчета следует, что за описанные в нем неполадки не могут нести ответственность ни подсудимый, ни общая администрация гене-рал-губернаторства. Ответственность должны нести лишь вышеназванные организации, то есть полиция безопасности и СД, персонально начальник СС и полиции на Востоке...

Меморандум от 19 июня 1943 г. облечен в форму широкой политической программы...

При таких обстоятельствах следует спросить, что же мог сделать подсудимый Франк? Само собой разумеется, он должен был уйти в отставку, это он и пытался делать: не менее 14 раз подавал прошение о своей отставке. Гитлер столько же раз отклонял прошение, сколько представлялось ходатайств... Гитлер видел в подсудимом Франке человека, за спиной которого с помощью Гиммлера и органов полиции безопасности и СД он мог проводить все мероприятия, которые стали необходимыми для достижения своих политических целей...

Решающим при отклонении его прошения было, очевидно, то соображение, что Гитлер считал более целесообразным заставлять полицию безопасности и прочие органы рейхсфюрера СС Гиммлера выполнять данные им задания, которые они считали необходимыми для достижения своих целей, за спиной подсудимого Франка.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 11 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи!

Подсудимому Фрику вменяется в вину совершение преступных действий, предусмотренных статьей 6, пп. «а», «Ь» и «с» Устава.

Я хочу прежде всего коснуться вопроса о том, должна ли статья 6 Устава рассматриваться как руководящая норма материального уголовного права, устанавливающая в непреложной и обязательной для Трибунала форме, какие действия должны считаться наказуемыми, или же статья 6 Устава определяет процессуальные нормы, устанавливающие подсудность настоящему Трибуналу определенных преступлений.

Последняя точка зрения отражена в выступлениях обвинителей, а именно в указании сэра Хартли Шоукросса на то, что статья 6 Устава восполняет собою существовавший ранее пробел в процедуре отправления международного уголовного правосудия, но что нормы материального уголовного права, подлежащие применению к подсудимым, установлены уже ранее посредством законов. В соответствии с этим часть II Устава, начинающаяся со статьи 6, озаглавлена: «Юрисдикция и общие принципы», из чего можно сделать вывод, что статья 6 предназначена для того, чтобы установить в процессуальном отношении подсудность определенных видов преступлений данному Трибуналу.

Доводы сэра Хартли Шоукросса имели целью опровергнуть возражение, состоящее в том, что недопустимо и противоречит одному из основных правовых принципов привлечение к ответственности за действие, которое в момент его совершения не являлось наказуемым. Это возражение вызвано тем толкованием, что Устав создал новые нормы материального уголовного права, имеющие обратную силу.

Надо решить, является ли запрет придавать закону обратную силу настолько важным правовым принципом, что его нельзя нарушать...

Я полагаю, что имеются веские основания для того, чтобы рассматривать статью 6 Устава в соответствии с текстом ее заголовка как норму, определяющую юрисдикцию настоящего Трибунала, тем более что державы, подписавшие соглашение, уже высказались решительно за строгое и обязательное восстановление запрета придания обратной силы уголовному закону.

Если толковать статью 6 как определяющую юрисдикцию данного Трибунала, то Трибуналу надлежит самому решить не только вопрос о доказанности предъявленных обвинений, но и правовой вопрос — существует ли в каждом отдельном случае материальный уголовный закон, предусматривающий наказание за действия, вменяемые в вину подсудимым. Такой возврат к нормам материального уголовного права, существовавшим во время совершения соответствующих действий, не означает невозможности предания суду подсудимых настоящему Трибуналу за такие действия, которые при всех обстоятельствах являются преступными. Однако отсюда вытекает ряд ограничений, которые, по мнению защиты, допустимы скорее, чем нарушение такого существенного принципа справедливого суда, состоящего в том, что закон не имеет обратной силы.

Таким образом, я отстаиваю ту точку зрения, что вполне возможно и не противоречит требованию справедливой кары за военные преступления истолкование статьи 6 Устава в соответствии с ее заголовком как нормы, определяющей процессуальную компетенцию настоящего Трибунала, а не как новой нормы материального уголовного права.

Дальнейшие объяснения касаются вопроса о «заговоре», но доктор Штамер так подробно останавливался на этом, что я могу это опустить.

Устав не содержит указания на то, что подсудимый должен нести ответственность за такие совершенные им действия, которые выходят за пределы его участия в общем планировании.

Формулировка Устава «во исполнение общего плана» не противоречит тому толкованию, что Устав устанавливает ответственность за действия, совершенные в пределах согласованного плана.

В таком объеме предположение об ответственности за действия, совершенные другими, соответствует требованиям справедливости, а за этими пределами оно было бы нарушением основных правовых принципов. Поэтому защита считает, что в тех случаях, когда речь идет о действиях, совершенных другими, и за которые подсудимый должен нести ответственность, необходимы доказательства того, что действия и форма их исполнения отвечали намерениям подсудимого.

Я хотел бы вернуться к отдельным видам преступлений, участие в которых инкриминируется подсудимому Фрику. В первую очередь, как утверждает обвинение, подсудимый участвовал в планировании и подготовке агрессивной войны. Здесь уже говорилось о том, является ли агрессивная война уголовным преступлением с точки зрения правосознания данной эпохи. Что касается подсудимого Фрика, то я полностью присоединяюсь в этом вопросе к тому, что говорил профессор Ярайсс.

Существует лишь одна возможность осудить отдельных лиц за участие в агрессивной войне как уголовно наказуемом преступлении, а именно: вопреки утверждениям сэра Хартли Шоукросса, применить Устав как норму материального уголовного права, впервые определяющую агрессивную войну как уголовный деликт и притом имеющую обратную силу. Из иного толкования статьи 6 Устава, а именно как процессуальной нормы, определяющей юрисдикцию данного Трибунала, по мнению защиты, вытекает следующий вывод. Хотя Суд признан компетентным для рассмотрения преступлений против мира, это, однако, не доказывает еще виновность отдельных подсудимых, потому что отсутствует отдельная предпосылка, а именно возможность установить, что подсудимым нарушены какие-либо действующие нормы международного права или же правовые нормы отдельных стран, которые в то время определяли агрессивную войну как уголовно наказуемое деяние, совершить которое могут отдельные лица.

Теперь я обращаюсь к фактам, приводимым обвинением в доказательство участия подсудимого Фрика в планировании и подготовке агрессивных войн.

Такую деятельность обвинение усматривает уже в самом раннем сотрудничестве Фрика с партией, которое продолжалось до 1933 года и способствовало приходу Гитлера к власти.

Таким же образом обвинение расценивает и дальнейшую деятельность Фрика после прихода Гитлера к власти, когда он содействовал укреплению мощи партии и ее руководства путем внутриполитических мероприятий, в частности, своим участием в законодательных мероприятиях, благодаря которым были созданы вооруженные силы, и, наконец, участием в мероприятиях по прямой подготовке к войне.

Исходя из того, что с точки зрения уголовного права имеет значение лишь преднамеренное участие подсудимого в подготовке к агрессивной войне, я должен подойти к вопросу — представило ли обвинение доказательства того, что Фрик сознавал, что его содействие в достижении партией ее целей является подготовкой к войне, то есть что он сам участвовал в подготовке войны.

Обвинение утверждает, что Гитлер и его партия с самого начала открыто преследовали цель изменить внешнеполитическое положение Германии посредством войны. На основании этого утверждения обвинение заявляет, что не требуется специальных доказательств в подтверждение того, что каждый подсудимый, поддерживающий Гитлера и его партию, тем самым сознательно содействовал подготовке агрессивных войн. В доказательство того, что Гитлер со своей партией с самого начала спланировали агрессивную войну, обвинение ссылается на партийную программу и называет отмену Версальского договора одной из целей партии. Однако в программе партии не говорится ни слова о том, что подобная цель должна быть достигнута при помощи оружия.

С того времени, как Гитлер вступил в правительство, то есть 30 января 1933 г., когда он стал ответственным руководителем правительства, он занял совершенно недвусмысленную позицию относительно путей и целей германской внешней политики и высказывал свои намерения как в официальных речах и беседах, так и в частных разговорах.

Со времени прихода к власти при возможности он всегда подчеркивал свое настоятельное стремление к миру и отрицательное отношение к войне, подкрепляя высказывания убедительными аргументами. Он все время заявлял о том, что определенных изменений Версальского договора он решил достичь только мирным путем.

Нет необходимости повторять цитаты из речей Гитлера, которые были приведены обвинением в доказательство того, каким образом Гитлер обманывал весь мир и подвластный ему народ своими речами о мире.

Фрик, как и немецкий народ, принимал всерьез заверения Гитлера, которые он, будучи главой правительства, повторял без конца.

Поэтому те, кто с самого начала были убеждены в том, что Гитлер желает войны, и высказывали предостережения, оставались в безнадежном меньшинстве по всему миру.

На то, что мир серьезно верил мирным заверениям Гитлера, обвинение указывало не раз. Лучшим доказательством того факта, что иностранные государственные деятели, знакомые с партийной программой, были также обмануты этими мирными заверениями, служит то, что они проглядели вооружение Германии, проводившееся Гитлером для агрессивной войны, в которую ни в Германии, ни во всем мире никто не верил всерьез, кроме тех, кто был непосредственно посвящен в тайные планы Гитлера.

Далее обвинение утверждает, что если намерения, связанные с войной, вначале не всем были известны, то все же подсудимый Фрик обязательно должен был знать о подготовке Гитлером агрессивной войны благодаря тем задачам, которые он выполнял с 30 января 1933 г. в качестве министра внутренних дел.

Однако все эти меры не находились в непосредственной связи с подготовкой к войне. Для иного суждения не дают основания также и те меры, которые были направлены непосредственно на создание военной мощи Германии, то есть введение всеобщей воинской повинности и занятие демилитаризованной Рейнской зоны.

В качестве имперского министра внутренних дел подсудимый Фрик издавал распоряжения по линии гражданской администрации об учете военнообязанных, вследствие чего он должен был подписать закон о всеобщей воинской повинности.

Но и эти мероприятия сами по себе все же не могут рассматриваться как подготовка агрессивной войны. Восстановление всеобщей воинской повинности и установление военного суверенитета Германии в демилитаризованной области на Западе обосновывались Гитлером перед его сотрудниками и перед мировой общественностью такими аргументами, справедливость которых была признана повсюду, и многие иностранные государственные деятели после того, как прошел первый испуг, продолжали верить в мирные заверения Гитлера и считали, что нет серьезных оснований для того, чтобы бояться воинственных стремлений Гитлера.

Бесспорно, что Гитлер 23 ноября 1939 г. сам заявил главнокомандующим (документ ПС-789, США-23), что вооруженные силы он создал для того, чтобы воевать. Однако свое намерение Гитлер до этого времени маскировал так удачно, что ему верили как в стране, так и за границей и, как показали представленные доказательства, верили даже члены его собственного кабинета, не посвященные в тайные планы Гитлера.

Этим объясняется то, что многие из подсудимых заявляют, что хотя они и согласились на восстановление вооруженных сил Германии вопреки условиям Версальского договора, однако не желали войны и свое участие в восстановлении вооруженных сип Германии не рассматривали как участие в планировании агрессивных войн. Что касается подсудимого Фрика, то, с точки зрения защиты, отсутствуют доказательства того, что Гитлер посвящал его в свои военные планы, а поэтому его содействие восстановлению немецких вооруженных сил не может рассматриваться как преднамеренное участие в планировании войны. Это же относится к деятельности подсудимого, направленной на то, чтобы централизовать гражданскую администрацию на случай возможной войны. Такая задача была возложена на подсудимого на основании второго закона о защите империи от 4 сентября 1938 г., в котором он назван генеральным уполномоченным по имперской администрации.

Я еще раз хочу указать на то, что должность генерального уполномоченного по делам имперской администрации была создана лишь вторым законом о защите империи, и то, что, таким образом, первым законом о защите империи от 21 мая 1935 г. она еще не предусматривалась.

Точно так же обстояло дело с должностью генерального уполномоченного по имперской администрации, которая была учреждена 4 сентября 1938 г. вторым законом о защите империи и на которую был назначен подсудимый Фрик по той причине, что он был имперским министром внутренних дел.

Эта должность введена была с целью централизовать всю гражданскую администрацию в интересах защиты отечества. Даже если Гитлер, судя по тем документам, которые предъявлялись здесь Суду, во время издания второго закона о защите империи уже хотел войны, то все же защита подсудимого считает важным установить, мог ли Фрик в то время знать об агрессивных намерениях Гитлера на основании содержания самого закона, подготовительных работ к нему, документов или другой информации, имевшихся в его распоряжении.

В самом законе не отражается намерение Гитлера использовать его в качестве инструмента для подготовки агрессивной войны.

Задачи, поставленные перед подсудимым Фриком как генеральным уполномоченным по имперской администрации, состояли исключительно в концентрации внутреннего управления Германии на случай любой войны или военной угрозы. Это явствует из дополнительно представленного здесь документа ПС-3787, США-782. Закон сформулирован так, что в нем говорится только о защите империи в случае войны. Закон говорит «о состоянии обороны» и предусматривает случай «внезапной угрозы территории империи», когда необходимо принять соответствующие меры.

В законе нет указания на то, что Гитлер планировал начать войну. Это вполне соответствует принципу, много раз упоминавшемуся здесь, которого Гитлер придерживался даже в отношении людей, непосредственно его окружавших, и который состоял в том, что никто не должен знать о планах Гитлера больше, чем это нужно для выполнения своей непосредственной работы. Учитывая этот принцип, нельзя предполагать, поскольку обратное не доказано, что министерству внутренних дел сообщалось больше, чем было необходимо для принятия им мер, обеспечивающих защиту империи в случае внезапной угрозы нападения со стороны других государств путем проводившейся для этой цели концентрации ресурсов внутреннего управления страны.

Мне не нужно подробно останавливаться на том, что такое мероприятие не может расцениваться как преднамеренная подготовка к агрессивной войне, поскольку соответствующим учреждениям внутренней администрации было сказано, что эти меры необходимы для обороны империи против угрожающей со стороны других государств агрессии, в чем Гитлер сумел убедить всех, кому не следовало знать о его тайных планах и кто, несмотря на это, должен был содействовать проводимому им вооружению и перестройке государства на случай войны.

Я должен лишь остановиться вкратце на некоторых документах, относящихся к деятельности подсудимого Фрика в качестве генерального уполномоченного по имперской администрации.

В своей речи от 7 марта 1940 г. Фрик говорил об этой должности (документ ПС-2608, США-714), заявив, что планомерная подготовка аппарата управления была проведена еще в мирное время, для чего и была учреждена должность генерального уполномоченного по имперской администрации.

Таким образом, эта речь подтверждает только то, что следует из текста самого закона. Точно так же обстоят дела с документом ПС-2986, США-409, представляющим собой письменное показание подсудимого, где подтверждается то же самое.

Поэтому должность генерального уполномоченного по имперской администрации вместе с созданными этим законом должностью генерального уполномоченного по вопросам экономики и должностью начальника ОКВ не могут рассматриваться как некий «триумвират», в руках которого сосредоточивалась вся правительственная власть Германии. Ни в самой Германии, ни за ее пределами никогда не говорили о том, что

Германия управляется подобным триумвиратом. Свидетель Ламмерс указал на то, что задачи, которыми занимались эти лица, имели явно второстепенное значение, выполнялись ими путем издания распоряжений и никакого отношения к подготовке агрессивной войны не имели.

Еще одна область деятельности подсудимого расценивается обвинением как участие в подготовке агрессивной войны. Речь идет о поддержке Фриком союза немцев, проживающих за границей.

Я ссылаюсь на документы «Фрик №14» и ПС-3258, представленные под номером ВБ-262. Оба документа свидетельствуют о том, что Фрик поддерживал вышеназванный союз как объединение немцев, живущих за границей; задачей союза являлось поддержание культурных связей между ними.

Однако из документов не следует, что Фрик проводил какую-либо деятельность с целью поддержки так называемой пятой колонны за границей.

Следующим документом, из которого обвинение заключило, что Фрик одобрял политику агрессивных войн, является письменное показание Мессерсмита (ПС-2385, США-68). Ряд подсудимых указывали на неточность его показаний, и, в частности, подсудимый Шахт во время своего допроса показал, что этот документ вообще не может быть правильным а основных пунктах.

Я не думаю, чтобы письменные показания, вызывающие сомнения в основных пунктах, могли быть использованы для обоснования судебного приговора. Для доказательства того, участвовал ли Фрик в сознательной подготовке агрессивной войны, обвинение далее предъявило документ Д-44, США-428.

Из него явствует, что имперским министерством внутренних дел в 1933 году было дано указание составлять все официальные сообщения в такой форме, чтобы не давать за границей возможности усмотреть в них нарушения Версальского договора.

Из документа не видно, должны ли быть скрыты при помощи этих указаний действительные нарушения договора или же речь шла о том, чтобы избежать лишь видимости нарушения договора.

Приблизительно так же обстоит дело и с документом ПС-1850, США-742. Речь идет о записи совещания между руководством С А и имперским министром обороны, который в 1933 году сделал СА предложение о том, чтобы при помощи министерства внутренних дел бюджетные средства империи были использованы для военной подготовки членов СА.

В документе не говорится о том, как отнеслось министерство внутренних дел к этому предложению, и если бы оно приняло его, то это опять-таки доказывает лишь то, что министерство внутренних дел способствовало воссозданию германских вооруженных сил — факт, который и без того доказан.

Следовательно, все эти документы не доказывают, что обвиняемый Фрик воспринимал как подготовку к агрессивной войне те мероприятия, которые Гитлер приказывал проводить как необходимые для обороны империи. В 1941 году, за несколько дней до начала войны с Советским Союзом, состоялось, правда, совещание между обвиняемым Розенбергом и представителями министерства по вопросу о проведении мероприятий в случае оккупации областей Советского Союза.

Это явствует из документа ПС-1039, США-146 — отчета Розенберга о переговорах, где сказано, что переговоры велись с «имперским министром Фриком» (присутствовал статс-секретарь Штукарт)^[28].

Так как переговоры происходили всего лишь за несколько дней до начала войны на Востоке, то из документов не следует, что сам Фрик узнал об этих переговорах еще до начала войны...

На процессе при помощи многочисленных доказательств уже выяснено, насколько Гитлер хранил в тайне действительно агрессивные намерения и вообще как он умел скрывать действительную цель своих политических мероприятий, то есть войну, в течение многих лет при помощи тысячи убедительных причин, которыми оправдывал отдельные мероприятия своей агрессивной политики.

Существовал очень узкий круг сотрудников, которых Гитлер посвящал в свои военные планы, однако круг был избран не на основании должностей, занимаемых соответствующими лицами в кабинете или же их положения в партийной иерархии, а исключительно под углом зрения того, должно ли соответствующее лицо с учетом выполняемой им работы в плане подготовки войны знать об агрессивном характере общей политики Гитлера или даже детали его агрессивных планов.

Из документов ПС-386, США-25 видно, с какой последовательностью соблюдался принцип сохранения тайны даже по отношению к руководящим членам партии и начальникам важных ведомств в имперском кабинете.

Тот, кто как министр внутренних дел должен был в рамках подготовки войны проводить только такие мероприятия, которые были бы совершенно такими же, как и в случае обороны, не посвящался в агрессивные намерения Гитлера, принимая во внимание его основной принцип. По этой причине присутствие обвиняемого Фрика не зарегистрировано ни на одном из тех тайных совещаний, на которых Гитлер сообщал о своих внешнеполитических планах и военных целях кругу избранных лиц. В только что упомянутом документе ПС-386 Гитлер особенно подчеркивает и обосновывает то, что такие планы не должны обсуждаться имперским кабинетом как высшим совещательным органом.

В другой записи о подобном совещании (документ Л-79, США-27) изложен принцип, согласно которому никому не разрешалось знать что-либо о военных планах, если он непосредственно для своей работы не должен знать этих планов. Фамилии Фрика нет не только среди присутствовавших на совещаниях у Гитлера, проводившихся перед началом войны, где говорилось о его агрессивной политике, но и на многочисленных конференциях, посвященных дальнейшим целям войны и агрессивным намерениям Гитлера, которые проводились во время войны.

О последующих актах агрессии обвиняемый Фрик также ранее не информировался и не привлекался к разработке их планов, что вытекает из докладов Гитлера о своих планах и соответствующих списков лиц, присутствовавших на совещаниях, представленных Трибуналу.

Фрик, специалист по делам имперской администрации, считавшийся некомпетентным по военным и внешнеполитическим вопросам, был вполне подходящим лицом для создания гражданской администрации в случае возможной войны, но, по мнению Гитлера, его внешнеполитические и военные планы ни в коей мере не касались Фрика.

Однако обвинение далее утверждает, что подсудимый Фрик после завоевания чужих областей и их оккупации определял административную политику в них и несет за нее ответственность, и обвинение расценивает эту деятельность подсудимого согласно статье 6, пункт «а», Устава как «участие в ведении агрессивных войн». Как утверждает обвинение, Фрик осуществлял «всеобщий контроль» над оккупированными областями, в частности, потому, что он был начальником «центрального управления» по делам оккупированных областей. Ввиду выполнения им этих функций на него возлагается ответственность за все военные преступления и преступления против человечности, которые были совершены в оккупированных и присоединенных областях перед войной и во время войны, вплоть до его отзыва с поста имперского министра внутренних дел 20 августа 1943 г.

Это вопрос толкования права: расценивать ли деятельность в управлении оккупированными областями согласно статье 6, пункт «а», Устава как «ведение агрессивных войн» или же наказуемым являются лишь военные преступления и преступления против человечности?

Такое толкование сделало возможным наказание за преступления, которые были совершены при управлении оккупированными областями. Во всяком случае, преступления против человечности или военные преступления согласно Уставу подлежат наказанию.

В связи с этим следует рассмотреть, за какие территории подсудимый Фрик несет ответственность. Это прежде всего области, которые на основе государственного права были включены в Германскую империю и назывались «присоединенными территориями». Они перешли под управление соответствующих имперских министерств, то есть в отношении внутренней администрации в ведение имперского министра внутренних Дел. Таким образом, подсудимый Фрик несет ответственность за администрацию этих областей в пределах того периода времени, когда он был министром, то есть до августа 1943 г. На востоке — это главным образом области Восточной Пруссии, Познань, Данциг...

На востоке в таком же государственном положении находилась область Мемеля; на западе — район Эйпен-Мальмеди, а на юго-востоке — Судетская область. Далее а состав Германской империи была включена Австрия. В отношении этих территорий Фрик участвовал в издании законов и проведении административных мероприятий, на основании которых было произведено их присоединение. За внутреннее управление этих областей он несет обычную ответственность министра внутренних дел вплоть до своей отставки.

Там, где существовала собственная администрация, она никогда не зависела от соответствующих министерств в империи, она всегда подчинялась начальнику администрации данной области, который в свою очередь подчинялся непосредственно Гитлеру. Это же распространялось не оккупированные советские области, администрация которых в общем подчинялась имперскому министру по делам оккупированных восточных областей.

В декретах о создании собственной гражданской администрации говорится о том, что имперский министр внутренних дел является центральной инстанцией, и не основании данной формулировки обвинение сделало вывод об ответственности подсудимого Фрика за управление во всех оккупированных областях, как это изложено в Обвинительном заключении. Фактические задачи центральной инстанции изложены в распоряжении о создании центральной инстанции для Норвегии — документ ПС-3082. В то время центральная инстанция в первую очередь имела своей задачей предоставлять в распоряжение начальников гражданской администрации в оккупированных областях необходимый персонал в соответствии с предъявленными требованиями... Эта деятельность центральной инстанции не оправдывает предположения об ответственности Фрика за администрацию в оккупированных областях.

Требования о предоставлении чиновников для оккупированных областей рассматривались в имперском министерстве внутренних дел, что показал свидетель Леммерс. Я цитирую из вышеупомянутого документе ПС-3082: «Унифицированное, согласующееся с потребностями Норвегии сотрудничество высших имперских властей между собой и с имперским комиссаром».

Представленные доказательства по делам подсудимых Розенберге, Франке и Зейсс-Инкввртв, которые являлись начальниками гражданской администрации в оккупированных областях, ни в одном случае не установили их сотрудничества в какой-либо форме с подсудимым Фриком как имперским министром внутренних дел или руководителем центральной инстанции в этом министерстве...

Фрик, в частности, не имел никакого права вмешиваться в деятельность полиции в оккупированных областях, не присоединенных к империи. Поэтому подсудимый Фрик не может нести ответственность за преступления против человечности и за военные преступления в оккупированных областях, тек как они не могли совершаться в них по его приказу, и в то же время он не мог воспрепятствовать их совершению.

Что касается территории Германской империи, я должен теперь обратиться к возлагаемой обвинением на подсудимого Фрика ответственности за все мероприятия полиции, включая гестапо, а также за создание концлагерей и управление ими. Разрешите мне сначала сослаться на документы, представленные мною, из которых следует, что полиция, включая политическую полицию, в 1933 году была еще в ведении отдельных провинций внутри империи, то есть Пруссии, Баварии и т.д.

Имперский министр внутренних дел в тот период имел только так называемое право «имперского надзора» над провинциями, которое Фрик осуществлял путем издания общих директив и распоряжений правового характера, и это был единственный путь, при помощи которого Фрик как имперский министр мог оказывать влияние на политическую полицию и концентрационные лагеря.

Фрик... пытался путем издания распоряжений правового характера ограничить произвол в практической деятельности политической полиции отдельных провинций. В этой борьбе Фрика со злоупотреблениями политической полиции провинций последняя имела все преимущества, так как находилась под руководством Геринга и Гиммлера, с которыми «бюрократ» Фрик — как Гитлер его презрительно называл — не мог даже сравниться в отношении влияния в партии и государстве. Политическая полиция провинций часто на практике не выполняла распоряжения Фрика. Но Фрик не смотрел на это безучастно и вмешивался в тех случаях, когда считал, что его вмешательство может ввести в определенные правовые рамки анархическую практику политической полиции провинций...

Я сошлюсь на документ ПС-775 — меморандум Фрика Гитлеру, который ясно называет вещи своими именами... резко критикует отдельные случаи злоупотребления правом превентивного заключения со стороны политической полиции провинций...

Однако все эти попытки не имели успеха, потому что политическое влияние Фрика было слишком незначительным и он не мог бороться против Геринга и Гиммлера и, кроме того, по той причине, что практика Геринга и Гиммлера в основном соответствовала тому, чего в действительности хотел сам Гитлер, хотя этого Фрик в то время еще не сознавал...

Следовательно, вывод о том, что Фрик в какой-то степени принимал участие в терроре и актах насилия гестапо, необоснован.

В более поздний период правовое положение изменилось.

Указом Гитлера от 17 июня 1936 г. (документ ПС-2073) задачи полиции по всей территории империи были объединены и в целом переданы Гиммлеру, ведомство которого было формально включено в имперское министерство внутренних дел под наименованием «рейхсфюрер СС и начальник германской полиции в имперском министерстве внутренних дел».

Вопрос состоит а том, получил ли Фрик, будучи министром внутренних дел, в соответствии с новой структурой, какое-либо право издавать приказы -или практически осуществимое право давать указания политической полиции, ее органам и чиновникам? Когда Гиммлер по собственному желанию, осуществления которого он смог добиться благодаря своему влиянию на Гитлера, был назначен начальником полиции на всей территории империи, в Германии перестало существовать министерство полиции или безопасности в собственном смысле этого слова. Этим следует объяснять то, что единоначальное руководство полицией в лице Гиммлера формально было включено в имперское министерство внутренних дел. Гиммлер, однако, был больше чем начальником управления в министерстве внутренних дел...

Ему было присвоено специально учрежденное звание «рейхсфюрер СС», что давало Гиммлеру возможность осуществлять государственно-полицейские функции в качестве рейхсфюрера СС, то есть партийного руководителя, не зависевшего ни от каких распоряжений государственного министра...

Гиммлер с самого начала получил полномочия, приравнивавшие его к имперскому министру, в именно самостоятельно и под собственную ответственность представлять интересы полиции в кабинете, как это вытекает из указа о его назначении (документ ПС-2073).

Путем издания приказа от 25 января 1938 г. Фрик пытался ограничить право применения превентивного заключения и исключить его применение для целого ряде случаев, в которых им злоупотребляли. Я ссылаюсь на документ ПС-1723, США-206. Возможно, здесь будет сделано возражение, что на практике гестапо никогда не обращало внимания на эти директивы Фрика, и Гиммлер и его подчиненные продолжали проводить абсолютное господство террора и насилия. Это соответствует действительности и в деталях подтверждено свидетелем Гизевиусом...

Обвинение во время представления своих материалов 3 июля 1946 г. предъявило документ Д-181, ВБ-528 и заявило, что политическая полиция не только формально была включена в министерство внутренних дел, но что Фрик действительно несет ответственность за мероприятия полиции. В действительности этот документ свидетельствует лишь о том, что Фрик, будучи министром внутренних дел, был причастен к вопросу стерилизации так называемых наследственных больных. Этот документ не имеет никакого отношения к мероприятиям полиции и прежде всего к мероприятиям политической полиции. Кроме того, он не раскрывает позицию Гиммлера в министерстве внутренних дел...

Речь идет здесь о той же проблеме, которая касается многих из подсудимых, а именно о формальном подписании приказе, издаваемого по указанию Гитлере...

Теперь я должен остановиться не нескольких документах, которые обвинение расценило как доказательства активного участия подсудимого Фрика в деятельности политической полиции. Я уже касался документа ПС-3304, на который обвинение ссылалось. Это распоряжение об учреждении должности начальника полиции при имперском наместнике восточных областей, включенных в состав Германской империи. Следовательно, здесь рассматривается вопрос о структуре администрации ведомства имперского наместника в одной из частей империи...

Указанное распоряжение относится к сфере общей компетенции министерства внутренних дел и не свидетельствует о какой-либо специальной полицейской деятельности. Кроме того, к каким-либо актам произвола со стороны гестапо это распоряжение не имеет никакого отношения...

Так же обстоит дело и с документами, которые обвинение расценило как доказательства участия подсудимого в создании концентрационных лагерей и в управлении ими или как одобрение террористических методов гестапо...

Обвинение предъявило далее документ ПС-1643, США-73, в котором речь идет о переговорах относительно отчуждения земельных участков для расширения территории концентрационного лагеря Освенцим. Вопросами отчуждения всегда занимается общая внутренняя администрация. По этой причине к участию в переговорах был привлечен чиновник из министерства внутренних дел...

Обвинение указало на то, что подсудимый Фрик сам посетил концентрационные лагеря в Ораниенбурге и Дахау. Подсудимый не оспаривает факт посещения им в 1938 году концентрационного лагеря в Ораниенбурге, о чем здесь также говорил в своих показаниях свидетель Гесс...

Официальный посетитель концентрационного лагеря в то время не мог заметить ничего такого, что свидетельствовало бы об убийствах, зверском обращении и других преступлениях; поэтому факт посещения лагеря не может служить решающим аргументом в подтверждение того, что данное лицо знало о преступлениях, происходивших в концентрационных лагерях...

Далее я должен коснуться обвинения, выдвинутого против подсудимого Фрика по вопросу о преследовании евреев. Фрик принимал участие в законодательных мероприятиях, в частности, в издании «нюрнбергских законов», и в осуществлении административных мероприятий, которые он рассматривал как выражение национал-социалистской политики. В то же время не имеется никаких доказательств того, что Фрик сам участвовал и знал о мероприятиях, преследующих цель их физического уничтожения, которые проводили Гиммлер и его органы по непосредственному поручению Гитлера и которые держались в строгом секрете от всех тех, кто не принимал участия в этих ужасных событиях.

Фрику на основании его деятельности на посту министра внутренних дел вменяется также в вину убийство больных и душевнобольных.

Принципиальное указание Гитлера содержится в документе ПС-630, США-342, из которого видно, что Гитлер отдал такое распоряжение... Боулеру и доктору Брандту, минуя аппарат министерства. Гитлер вопреки всем правилам подписал поручение не в качестве лица, выполняющего государственные функции, то есть фюрера и рейхсканцлера, а использовал для этого бумагу, предназначенную для частных писем со штампом «Адольф Гитлер»...

После того как Фрик оставил пост министра внутренних дел, он в августе 1943 года был назначен на должность имперского протектора в Богемии и Моравии... Я ссылаюсь на документы ПС-3443, СССР-60 и ПС-1366 и показания свидетеля Ламмерса.

Должность имперского протектора являлась первоначально воплощением власти империи в протекторате. Однако на практике полномочия постепенно переходили к тогдашнему статс-секретарю имперского протектора Карлу Франку. С назначением Фрика в августе 1943 года имперским протектором в Богемии и Моравии правительственные полномочия были также и формально перенесены на Франка неопубликованным декретом фюрера. С этого времени Франк стал именоваться «германский государственный министр в Богемии и Моравии».

За имперским протектором в основном осталось лишь право представительства и право помилования. Обвинение не вменяет Фрику в вину злоупотребления этим правом. После издания упомянутого указа фюрера Франк в качестве «германского государственного министра» подчинялся непосредственно Гитлеру, от которого получил назначение и который, минуя Фрика, давал франку указания. Изменить или повлиять на них Фрик не имел возможности. При таком положении вещей нельзя выдвигать обвинения против Фрика на основании документе ПС-3589, США-720...

Далее, обвинение характеризовало Фрика как главу гестапо и вследствие этого назвало его членом данной организации. В качестве аргумента было приведено то обстоятельство, что гестапо со времени назначения Гиммлера на пост начальника германской полиции в 1936 году формально входило в состав имперского министерства внутренних дел. Однако гестапо в лице Гиммлера имело собственного начальника, от которого оно получало все указания; формальное подчинение Гиммлера министру внутренних дел не делает последнего членом единолично руководимой Гиммлером организации.

На основании всего этого можно сказать, что подсудимый Фрик был человеком, который, несомненно, прилагал определенные усилия в политическом смысле для того, чтобы обеспечить Гитлеру приход к власти, и который после достижения цели в течение определенного времени оказывал значительное влияние на внутреннюю политику.

Но все его мероприятия преследовали внутриполитические цели. Они не должны были иметь ничего общего с внешнеполитическими целями, связанными с агрессивными войнами, и во всяком случае ничего общего с преступлениями против мира или военными преступлениями; а такая зависимость согласно статье 6 Устава необходима для осуждения, как об этом говорили в своих выступлениях обвинители.

Когда Фрик позднее увидел, что политика направляется по такому руслу, которого он не мог одобрить, он пытался использовать свое влияние для того, чтобы изменить эту линию политики, но со временем должен был все больше убеждаться в том, что Гитлер не намеревался выслушивать его жалобы и возражения. Наоборот, он понял, что жалобы подрывали доверие к нему Гитлера, который гораздо охотнее выслушивал советы своих единомышленников, например Гиммлера и ему подобных. В конце концов с 1937 года Гитлер больше не стал принимать Фрика, если последний приходил с жалобами.

Затем Фрик отказался от таких безнадежных попыток добиться какого-либо изменения положения. Его отставка также не принесла бы с собой никаких изменений, если прошение об отставке, которое он неоднократно подавал, было бы удовлетворено. Этот момент достаточно ясно освещен в процессе представления доказательств. Таким образом, вся трагедия заключается в том, что он оказался запуганным в систему, первоначальные шаги которой он с восторгом приветствовал и развитие которой представлял себе совершенно иначе.

Для оценки личности и действий подсудимого мне кажется важным то обстоятельство, что в процессе представления доказательств, длившегося в течение месяцев, не было приведено ни одного доказательства, свидетельствующего о личном участии подсудимого в совершении каких-либо преступлений...

На какие только обманы и уловки пропаганды ни пускался Гитлер! Ими были обмануты многие — те, кто был увлечен гитлеровской силой внушения и кто в свое время не понял, что подчинялся преступной воле и что Гитлер для достижения своих целей готов разрушить опоры цивилизации. Они не предвидели, что в конце концов он оставит за собою необозримую груду развалин, обломки материальных и духовных ценностей.

Преодолению всего этого должен способствовать законный и справедливый приговор по настоящему процессу.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 11 и 12 июля 1946 г.]

Высокий Суд! Господин председатель! Я начинаю свою защитительную речь по делу подсудимого Юлиуса Штрейхера.

Когда в мае прошлого года закончились последние военные действия самой ужасной из войн, немецкий народ начал медленно приходить в себя от того отупения, в котором находился в последние месяцы войны. Как и все народы Европы, он в течение ряда лет терпел ужасные бедствия, особенно за последние месяцы налеты с воздуха принесли так много несчастий всему народу и всей стране, что это почти превышает пределы того, что может вынести человек. К этому ужасу прибавилось еще сознание, что война проиграна, и страх перед неизвестностью судьбы — судьбы, которую принесет с собой оккупация. Наконец прошло первое время страха, и немецкий народ вздохнул опять, но внезапно новый гнетущий ужас овладел им.

Пресса и радио, газеты и фильмы показали немецкому народу те злодеяния, которые были совершены на Востоке, в степях и в концентрационных лагерях. Германия узнала, что ее люди — соотечественники — истребили много миллионов невинных евреев. Большинство инстинктивно чувствовало, что это — самое большое обвинение из всех тех, какие мир может предъявить Германии. Вопрос о том, знал ли в общем немецкий народ об этом и приветствовал ли он такие действия, — вопрос всей его судьбы. Это пробный камень для проверки того, сможет ли Германия когда-либо наравне с другими народами снова войти в единое мировое целое в экономическом и культурном отношении.

Как и всегда, сразу же возник вопрос, кто виновен в этом и кто должен нести ответственность? Кто приказывал совершать такие злодеяния, кто их выполнял и как вообще дело дошло до таких невероятных событий, до таких деяний, каких не знала самая ранняя история человечества?

И вот в то время, когда были подняты все вопросы, пришла весть о том, что в руки американской армии попал бывший гаулейтер Франконии, редактор «Штюрмера», нынешний подсудимый Юлиус Штрейхер. Из того, как реагировали на это известие газеты, целиком находящиеся в руках оккупационных властей и издаваемые ими, а также из сообщений по радио, было видно, что мир рассматривает захваченного Юлиуса Штрейхера не как одного из многих антисемитских пропагандистов «третьего рейха», а считает его антисемитом номер 1. И почти все в мире придерживались мнения, что Юлиус Штрейхер не только активно пропагандировал преследование и уничтожение евреев, но что он сам деятельно участвовал в этом. Говорили, что он является не только ярым ненавистником евреев и проповедником их уничтожения, но и тем человеком, чье влияние обусловило уничтожение еврейства в Европе.

Только исходя из такой точки зрения, можно объяснить, что подсудимый Штрейхер вместе с остальными подсудимыми сидит здесь, на скамье подсудимых, среди лиц, несущих главную ответственность за нацистскую систему, потому что сам по себе он как личность, а также на основании занимавшихся им должностей не принадлежит к руководящим кругам НСДАП и к ее наиболее влиятельным членам. Эту первоначальную точку зрения сначала поддерживало и обвинение. Однако вскоре оно уже отошло от нее, так как в Обвинительном заключении уже не говорится о том, что Штрейхер непосредственно и прямо участвовал в массовых убийствах. В нем даже указано, что он менее, чем другие подсудимые, должен нести ответственность за все свои непосредственные действия. Подзащитному вменяется в вину его деятельность, выражавшаяся в устной и письменной пропаганде.

Пункты обвинения, предъявленного подсудимому Штрейхеру, сформулированы следующим образом:

1) содействие приходу к власти и укреплению НСДАП после того, как представители этой партии вошли в состав правительства;

2) подготовка агрессивной войны путем пропаганды преследования евреев;

3) духовная и моральная подготовка к уничтожению евреев и воспитание в этом духе:

a) подготовка к этому немецкого народа,

b) немецкой молодежи,

c) подготовка лиц, активно уничтожавших евреев.

Итак, обвинение говорит, что без Юлиуса Штрейхера не было бы Освенцима, Маутхаузена, Майданека и Люблина.

Что касается первого пункта обвинения, то подсудимый не отрицает, что он с самого начала содействовал приходу НСДАП к власти. Эта поддержка выразилась в том, что созданное им во Франконии движение он поставил на службу Гитлеру. Это движение представляло партию, возникшую после первой мировой войны; она была весьма немногочисленна и существовала только в Южной Баварии. После освобождения Гитлера из крепости Ландсберг он снова немедленно примкнул к нему и впоследствии решительно выступал в поддержку его идей и целей.

До 1933 года вся деятельность подсудимого Штрейхера исчерпывалась пропагандой в пользу НСДАП и за ее цели главным образом в области еврейского вопроса. Такое поведение подсудимого само по себе не может рассматриваться как преступление. Принадлежность к партии, существующей в государстве, которое допускает наличие такой оппозиционной партии, может только тогда считаться преступной, когда цели партии с объективной точки зрения являются преступными и когда каждый, кто принадлежит к этому движению, субъективно сознает преступность целей, одобряет и поддерживает их.

Основа всех обвинений против подсудимых заключается в том, что НСДАП с самого начала ее существования вменяются в вину преступные цели. По утверждению обвинения, члены данной партии имели якобы с самого начала преступный план поработить весь мир, уничтожить другие расы и насадить расу господ-немцев по всему миру. Они обвиняются в том, что с самого начала хотели осуществить эти цели и планы с помощью агрессивных войн, убийств и насилия. Таким образом, если уже само членство в НСДАП и поддержка партии должны вменяться подсудимому Штрейхеру в вину как преступление, то в таком случае нужно доказать, что эта партия действительно имела такие планы и что подсудимый знал о них и одобрял их.

Мои коллеги, выступавшие до меня, уже достаточно подробно изложили, что заговор, преследующий такого рода цели, не существовал. Поэтому я могу воздержаться от дальнейших рассуждений и сослаться на то, что уже здесь излагали другие защитники. Мне следует заняться лишь вопросом о том, что подсудимый Штрейхер не участвовал в подобном заговоре, если Высокий Суд признает, что он все-таки существовал...

Представленные доказательства не устанавливают, что существовали какие-либо тайные планы относительно агрессивной или реваншистской войны, которой предшествовало бы уничтожение евреев или которая была бы попутно связана с уничтожением евреев.

Если все-таки заговор существовал, то он должен был ограничиться узким кругом людей, группировавшихся исключительно вокруг личности Гитлера. Подсудимый же Штрейхер к этому кругу не относился. Ни одна из должностей, которые он занимал, не дает ни малейшего основания для такого предположения. Как почетный гаулейтер и как почетный обергруппенфюрер СА он был равным среди равных. Рассматривая посты, которые он занимал, нельзя обнаружить какой-либо близкой связи с основным зерном партии. Точно так же с конца 1938 года не наблюдаются какие-либо личные связи с руководящими лицами движения как с самим Гитлером, так и с подсудимым Герингом, Геббельсом, Гиммлером и Борманом...

Ничто из того, что предъявлялось Суду в процессе представления доказательств, не может расцениваться как доказательство того, что подсудимый Штрейхер был настолько тесно связан с высшей партийной инстанцией, что мог знать ее конечную цель или даже обязан был знать ее. Так же и по еврейскому вопросу конечные цели НСДАП, последствия которых проявились в концентрационных лагерях, до прихода к власти и длительное время после прихода к ней не были так сформулированы, как они позднее осуществлялись... В этой связи, констатируя факты, следует заметить, что подсудимый Штрейхер в противоположность почти всем подсудимым оставался на своей должности не до последнего момента и даже не все то время, пока велась война. Официально он был отрешен от должности гаулейтера в 1940 году, но в действительности уже раньше чем за год до этого фактически утратил всякое влияние и был отстранен от дел...

Пункт 2 обвинения, выдвинутого против подсудимого Штрейхера, где разбирается вопрос о преследовании евреев как о подготовке к агрессивной войне, может быть рассмотрен тут же. До 1937 года никак нельзя было узнать, что планировалась какая-либо агрессивная война. Во всяком случае если Гитлер и имел такое намерение, то скрывал его от окружающего мира...

В отдельных совещаниях, на основании которых обвинение сделало вывод о планировании позднее действительно начавшихся войн, подсудимый Штрейхер также не участвовал.

Штрейхеру вменяется в вину, что он в течение десятилетий натравливал немцев против евреев и подстрекал к преследованию евреев и затем к их уничтожению и что он несет ответственность за конечное уничтожение евреев в Европе. Обвинение придерживается той точки зрения, что относительно ответственности подсудимого по этому вопросу возникает мало сомнений, как и относительно преступного соучастия германского народа. В качестве доказательств обвинение представило здесь следующее:

a) речи Штрейхера до и после прихода к власти, например речь в апреле 1925 года, где он говорит об уничтожении евреев. По мнению обвинителя, она является вообще первым доказательством окончательного решения еврейского вопроса, которое намечалось партией и заключалось в уничтожении всех евреев;

b) активное участие подсудимого в организации и использовании своего авторитета во время бойкота 1 апреля 1933 г.;

c) многочисленные статьи в еженедельнике «Дер штюрмер», среди них статьи, в которых разбирается вопрос о ритуальном убийстве с цитатами из Талмуда.

Таким образом, по мнению обвинения, он сознательно и преднамеренно выставлял еврейскую нацию как неполноценную, хотел воспитать и воспитывал ненависть и волю к уничтожению этого народа... В действительности он пропагандировал лишь ту мысль, что евреев вследствие их чужеродности нужно удалить из народной и экономической жизни в Германии и лишить тесных связей с германским народом.

Далее, он всегда намеревался разрешить еврейский вопрос в международном масштабе, не признавал лишь частичного решения этого вопроса, то есть в масштабах Германии или Европы, и отклонял его. Именно с этим связано то, что он в передовой статье газеты «Дер штюрмер» в 1941 году предлагал избрать местом поселения для евреев французский остров Мадагаскар.

В соответствии с вышеупомянутым он видел окончательное решение еврейского вопроса не в физическом уничтожении евреев, а в их выселении... Можно утверждать, что подсудимый, когда ему было поручено руководство антисемитскими мероприятиями, не допустил каких-либо насильственных мероприятий против еврейского населения.

Я считаю, что моей задачей как защитника является рассмотреть и изложить не только вопрос о том, стремился ли подсудимый Штрейхер с помощью своих речей, действий и публикаций добиться того успеха, о котором говорило здесь обвинение, но также и вопрос о том, добился ли он в действительности этого успеха. Поэтому нужно исследовать вопрос о том, действительно ли Штрейхер привил германскому народу в такой степени антисемитский дух, что дал руководству германского народа возможность совершить такие преступления, которые действительно были совершены. Далее следует рассмотреть вопрос о том, привил ли подсудимый германской молодежи ненависть к евреям в такой степени, о которой говорит обвинение. Наконец, следует решить вопрос о том, был ли Штрейхер действительно тем человеком, который духовно и морально подготовил для совершения преступлений исполнительные органы власти по уничтожению евреев.

Мне кажется, что прежде, чем заняться рассмотрением этого вопроса, важно указать на то обстоятельство, что значительная часть статей, которые были опубликованы в газете «Дер штюрмер» и на основании которых обвинение хочет сделать вывод о существовании пропаганды, направленной на истребление и уничтожение евреев, была написана не самим Штрейхером, а принадлежит перу его сотрудников и исходит, в частности, от заместителя гаулейтера Карла Гольца, известного своими ультрарадикальными установками. Хотя подсудимый Штрейхер и несет формальную ответственность за статьи и перед лицом суда решительно взял на себя эту ответственность, все-таки данный момент является важным для определения размера его уголовно-правовой ответственности...

Подсудимый Штрейхер не может оспаривать и никто не должен защищать это, что он постоянно помещал в газете «Дер штюрмер» статьи и выступал с речами, которые носили глубоко антисемитский характер и по меньшей мере имели своей целью исключение евреев из общественной жизни Германии.

Первая мировая война закончилась поражением Германии... Искали козла отпущения за проигранную войну и думали, что нашли его в лице евреев. Зависть, недовольство и упущение из вида собственных недостатков окончательно способствовали тому, чтобы создать неблагоприятное отношение к еврейскому населению... На такой почве и из этой среды возник «Дер штюрмер»... Некоторые слои населения проявляли интерес к такого рода скандальным историям и по этой причине подписывались на газету «Дер штюрмер». Но лишь только в том случае можно увидеть в этом преступный образ действий — вероятно, такова же точка зрения и обвинения, — если подобный род литературной и ораторской деятельности привел к преступному результату...

Господин обвинитель утверждал, что без продолжительных лет травли евреев со стороны Штрейхера германский народ не одобрил бы преследования евреев и Гиммлер не нашел бы в рядах германского народа исполнительных органов для проведения мероприятий по уничтожению евреев. Если подсудимого Штрейхера следует за это привлечь к судебной ответственности, то нужно доказать, что совершенные преступления вытекали из имевшего место подстрекательства...

Затем произошло то, что с приходом партии к власти вся германская пресса попала под контроль партии, которая тотчас же приступила к тому, чтобы унифицировать прессу, то есть сделать так, чтобы какая-либо центральная инстанция сверху руководила бы прессой в духе национал-социалистской политики и национал-социалистского мировоззрения. Это произошло через министра пропаганды и руководителя имперской прессы с помощью официального партийного органа «Национал-социалистская партийная корреспонденция». Особенно министр пропаганды доктор Геббельс, которого такие сведущие лица, как Геринг, Ширах, Нейрат и др., охарактеризовали как самого крайнего представителя антисемитского направления в правительстве, считал необходимым по нескольку раз в неделю помещать во всей германской прессе, охватывавшей более чем три тысячи ежедневных газет и иллюстрированных журналов, передовые статьи, написанные в антисемитском духе...

Подсудимый Штрейхер, по крайней мере с 1937 года, начал постепенно утрачивать свой авторитет и влияние даже в собственной области (гау) во Франконии. Причины этого достаточно известны...

Был издан целый ряд законов для того, чтобы отделить германские слои населения от еврейских. Примером являются так называемые законы об охране расовой чистоты в сентябре 1935 года, которые угрожали смертной казнью за кровосмешение германского народа с еврейскими слоями населения... Такими же были законы, изданные в ноябре 1938 года, относительно исключения еврейского населения из экономической жизни Германии...

Об антисемитской демонстрации, имевшей место в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г.

Доказано, что эти акты насилия не осуществлялись стихийно германским народом, а что они подготавливались по указанию доктора Геббельса и проводились при поддержке государственного и партийного аппарата.

Успех и последствия демонстраций, которыми руководило государство и которые самым циничным образом выставлялись за границей как выражение возмущения германского народа по поводу убийства секретаря посольства фон Рага в Париже, были совершенно иными, чем те, на которые рассчитывали зачинщики демонстрации. Эти акты насилия и эксцессы, основанные на низменных инстинктах, единогласно порицались... Вместо враждебного отношения к еврейскому народу они вызывали чувство сострадания и участия в его судьбе: Вряд ли какое-либо другое мероприятие партии вызывало такое всеобщее внимание. Общественность находилась под таким впечатлением, что подсудимый Штрейхер, будучи гаулейтером, счел необходимым в речи, произнесенной в Нюрнберге, предостеречь от столь большого сочувствия к евреям...

Все эти факты свидетельствуют о том, что сам народ не испытывал вражды к евреям, несмотря на антисемитскую пропаганду, проводимую государством...

Обвинение заявило, что такие мероприятия, как массовое истребление евреев, мог одобрять лишь только народ, воспитанный в духе сильной ненависти к евреям такими людьми, как подсудимый. Таким образом, всем немцам делается упрек в том, что они знали об уничтожении евреев и одобряли это уничтожение. Это такое обвинение, тяжесть и последствия которого для будущего германского народа вообще не поддаются измерению.

Да, но одобрял ли действительно германский народ эти мероприятия?

Одобрять можно только такие вещи, о которых вы осведомлены. Но если считать доказанным утверждение обвинения, то логически нужно сделать также вывод о том, что германский народ действительно знал об этих фактах.

Из представленных доказательств по данному вопросу явствует, что рейхсфюрер СС Гиммлер, уполномоченный Гитлером, и его сотрудники непосредственно окружили все эти мероприятия мраком неизвестности, угрожая строжайшими наказаниями за каждое нарушение строго предписанного молчания, сумели скрыть все то, что разыгрывалось на Востоке и в лагерях уничтожения, за железным занавесом, полностью скрывавшим от общественности все преступления...

Народ Германии мог узнать о мероприятиях по уничтожению евреев только от людей, которые сами работали в лагерях.

Необходимо также осветить и ту роль, которую обвинение приписывает подсудимому Штрейхеру, утверждая, что он воспитал немецкую молодежь в антисемитском духе и настолько пропитал ее духом ненависти к евреям, что это пагубное действие сохранится надолго после смерти Штрейхера.

Центральный момент обвинения, выдвинутого против подсудимого, заключается в том, что молодые люди, воспитанные Штрейхером в духе ненависти к евреям, подстрекались к совершению преступлений против евреев, которых они при других обстоятельствах не могли бы совершить, и что от молодежи, воспитанной в таком духе, можно ожидать совершения преступлений в будущем.

Обвинение основывается в этом пункте главным образом на книгах для молодежи, опубликованных издательством «Штюрмер», и на нескольких статьях, обращенных к молодежи и помещенных в этом журнале...

Немецкие юноши и девушки предпочитали другую литературу.

Необходимо подчеркнуть, что ни содержание, ни иллюстрации в таких книгах не могли в какой-либо степени привлекать молодых людей. Наоборот, они невольно должны были производить отталкивающее впечатление...

Для подтверждения заявления обвинения, что немецкая молодежь была охвачена преступной ненавистью к евреям, не было представлено никаких доказательств.

Теперь я перехожу к последнему решающему пункту обвинения, а именно к рассмотрению вопроса о том, кто несет основную ответственность за издание приказов о массовом уничтожении евреев и как произошло, что нашлись люди, которые выразили готовность выполнять эти приказы. И возникает еще вопрос — могли ли быть изданы и выполнены такие приказы, если бы не велось такой пропаганды, какую вел подсудимый Штрейхер?

Главную ответственность за окончательное решение еврейского вопроса, за уничтожение евреев в Европе, без сомнения, несет Гитлер.

Этому величайшему из всех процессов мировой истории присущ тот недостаток, что главные виновники не сидят на скамье подсудимых, так как они либо умерли, либо их невозможно найти.

То, что беспредельная жестокость являлась основной чертой Гитлера, в первый раз проявилось со всей очевидностью при подавлении так называемого путча Рема в июне 1934 года. Тогда Гитлер принял решение расстрелять своих старейших соратников без судебного разбирательства. Его безудержный радикализм выразился и в методе ведения войны с Польшей. Только потому, что он опасался отрицательного отношения ведущих кругов польского народа к Германии, он приказал уничтожить их. Еще более радикальными были его приказы во время русской кампании. Уже тогда он издал распоряжение об уничтожении евреев путем различных мер.

Приведенные примеры явно показывают, что этому человеку было несвойственно учитывать какие-либо принципы человечности...

В октябре 1942 года был издан указ Бормана, которым предписывалось уничтожение евреев (документ ПС-3244). Как установлено, он исходил от Гитлера и был направлен рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, которому поручили активно осуществлять уничтожение евреев.

Со своей стороны он поручил окончательное выполнение этого приказа начальнику гестапо Мюллеру и его уполномоченному по еврейскому вопросу Эйхману. Таким образом, эти люди после Гитлера несут главную ответственность. Ничем не доказано, что Штрейхер мог как-то оказать на них влияние или действительно оказал его...

Затем я перехожу к вопросу о том, оказала ли деятельность подсудимого Штрейхера решающее влияние на исполнительные органы, производившие казни, на членов оперативных групп (эйнзатцгруппы), с одной стороны, и на команды, производившие расправы в концлагерях, с другой стороны, и была ли вообще нужна моральная и идеологическая подготовка этих людей для того, чтобы они проявили готовность и пошли на то, чтобы осуществить подобные мероприятия.

Рейхсфюрер СС в своих часто упоминавшихся здесь речах в Николаеве, Познани, Харькове заявлял, что он не только наряду с Гитлером несет ответственность за окончательное решение еврейского вопроса, но что предписанные мероприятия можно было осуществить лишь только благодаря использованию сил СС, которые он сам отобрал для этого...

Из показаний Олендорфа мы знаем, что так называемые оперативные группы (эйнзатцгруппы) состояли из сотрудников гестапо и СД, из рот, входивших в состав войск СС, из старых служащих полиции и из местного населения.

Не идеологические причины и не то, что Штрейхер подстрекал людей, которым поручили уничтожение евреев, принудили этих людей выполнять вышеупомянутые приказы, а лишь только их повиновение приказу Гитлера, переданному им Гиммлером, и сознание того, что невыполнение приказа фюрера будет означать смерть...

Не Штрейхеру, а подсудимому Розенбергу Гитлер поручил идеологическое воспитание германского народа. Розенберг отвечал за институт по исследованию еврейского вопроса во Франкфурте, а не подсудимый Штрейхер, который даже не был привлечен для сотрудничества в этом институте. Подсудимому Розенбергу поручили проведение антисемитского конгресса в 1944 году. Правда, конгресс никогда не состоялся, но это характерно...

Борьба против евреев в «третьем рейхе» обострялась из года в год, особенно после начала и во время войны. В противоположность этому влияние подсудимого Штрейхера из года в год уменьшалось. Уже в 1939 году он почти игнорировался, не имел никаких связей с Гитлером или иными руководящими лицами государства и партии, с 1940 года был отрешен от должности гаулейтера и с тех пор в политическом отношении был трупом.

Если бы подсудимый Штрейхер действительно был тем человеком, как им его считает обвинение, то влияние и деятельность его должны были бы автоматически расширяться по мере обострения антисемитской борьбы. И итогом должно было явиться не отсутствие политического влияния и не изгнание, как в действительности произошло, а поручение осуществить уничтожение евреев.

Из-за своей многолетней писательской деятельности, во время которой он до пресыщения обсуждал одну и ту же тему в неуклюжей, грубой и резкой форме, подсудимый Штрейхер — этого нельзя отрицать — снискал враждебность мировой общественности. Тем самым он создал о себе мнение, на основании которого сильно переоценивается его значение и влияние, а также возникает опасность, что таким же образом может быть преувеличена и его ответственность...

Он писал об исчезновении еврейских масс на Востоке, но из этого нельзя заключить, что он располагал сведениями о каких-либо зверствах. Таким образом, он мог просто считать, что это исчезновение не связано с физическим уничтожением евреев, а что, может быть, речь идет лишь о переселении сконцентрированного еврейского населения в какую-либо нейтральную страну или на территорию Советского Союза.

Пусть приговор в отношении подсудимого Штрейхера будет каким угодно... Однако кажется установленным, что германский народ и этот подсудимый никогда не были единого мнения по данному вопросу, являющемуся в деле определяющим. Германский народ постоянно отмежевывался от принципов подсудимого, которые он излагал в своих публикациях, и сохранил собственное мнение и отношение к евреям...

Решение о виновности или невиновности подсудимого находится в руках Высокого Суда.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 12 и 15 июля 1946 г.]

Господа судьи! Моя задача состоит в том, чтобы проанализировать деятельность подсудимого доктора Вальтера Функа, следовательно, выступить на тему, которая, к сожалению, является довольно сухой и малоинтересной. Я должен сделать следующую оговорку.

Я не буду выступать с какими-либо общими заявлениями политического, исторического или психологического характера, хотя подобные высказывания кажутся особенно заманчивыми в рамках процесса. С такими обширными общими высказываниями уже выступали другие защитники, и кто-нибудь еще, вероятно, выступит с дополнениями к сказанному.

Я хотел бы ограничиться тем, чтобы под углом зрения защиты рассмотреть вопрос о том, какая картина нарисована представленными доказательствами на процессе, и сообщить Вам свои соображения по этому поводу, а также дать характеристику личности подсудимого Функа, действий, совершенных им, сказать о мотивах, которыми он при этом руководствовался.

Господа судьи! Весь ход процесса и представление доказательств по делу подсудимого показали, что он никогда не играл решающей роли в национал-социалистском государственном руководстве.

Права Функа на то, чтобы принимать решения, всегда были значительно ограничены полномочиями вышестоящих лиц. Замечание подсудимого во время допроса, что его всегда только подпускали к дверям, но никогда не пропускали через них, подтверждается предъявленными доказательствами.

В партии, в противоположность государственному аппарату, на подсудимого Функа лишь только в последний год перед приходом к власти, следовательно в 1932 году, были возложены некоторые задачи. Выполнение их, однако, не имело никакого практического значения потому, что поручения были кратковременными. С момента прихода партии к власти Функ никогда не занимал партийной должности. Он не принадлежал также ни к партийным организациям, ни к СС, ни к СА, ни к корпусу политических руководителей. Мандат депутата рейхстага был у Функа только немного более полугода до прихода к власти национал-социалистов. Таким образом, он не являлся членом рейхстага в то время, когда принимались основные законы, направленные на укрепление власти национал-социализма. Законы, вменяемые подсудимому Функу в вину, в частности, закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, были, напротив, приняты имперским кабинетом министров в то время, когда Функ не являлся еще членом имперского кабинета министров. Он стал им лишь после его назначения на пост имперского министра экономики к концу 1937 года, то есть тогда, когда больше не происходили заседания кабинета министров. Но, будучи руководителем печати в имперском правительстве, Функ не имел в кабинете ни места, ни голоса и не мог оказывать никакого влияния на содержание проектов законов. Я ссылаюсь на показания Ламмерса по этому пункту.

То же самое относится и к расовым законам, к так называемым «нюрнбергским законам».

Близкие отношения с Гитлером были у Функа только в течение полутора лет, когда он, будучи руководителем печати имперского правительства, систематически делал Гитлеру доклады по вопросам печати, следовательно, с февраля 1933 года до августа 1934 года, то есть до кончины президента империи Гинденбурга. Позже Функ виделся с Гитлером редко ... Гитлер давал свои директивы по экономическим вопросам до 1942 года Герингу как уполномоченному по четырехлетнему плану, ответственному за руководство всей экономикой, а с 1942 года — Шпееру, который, будучи министром вооружения, мог в силу особых полномочий давать указания всем отраслям производства и который с 1943 года сам руководил всем производством.

Итак, Функ в руководстве экономикой национал-социалистской империи никогда не играл главную роль; подсудимый Геринг на процессе подтвердил это в своем показании от 16 марта.

Точно так же и подсудимый Шпеер на заседании Трибунала от 20 июня заявил, что он, будучи министром вооружения, с самого начала имел решающие полномочия в важнейших областях экономики, как-то: по углю, железу и стали, металлу, алюминию, машиностроению и т.п. Все энергетическое хозяйство и все строительство еще до назначения Шпеера подчинялось его предшественнику — министру вооружения Тодту...

Обвинение заявляет, что Функ должен был знать о различных событиях, которые составляют объект обвинения... Из распоряжений, которые издавал лично Функ, или из директив, которые исходили от него, обвинение ссылается в основном на изданные Функом инструкции по четырехлетнему плану и по устранению евреев из экономической жизни в ноябре 1938 года...

Имперское министерство экономики, как было доказано показаниями Геринга, Ламмерса и Гейлера, стало просто министерством торговли, которое должно было в основном заниматься распределением предметов потребления и технической стороной в области ведения внешней торговли.

Управление по четырехлетнему плану выносило таким же образом свои решения и в отношении имперского банка, когда речь шла об использовании золота и валюты. Как только Функ занял должность президента рейхсбанка, Рейхсбанк был лишен права выносить решения относительно предоставляемых кредитов в области внутреннего финансирования страны на военные нужды. Тем самым Функ вообще отстранялся от ответственности за финансирование на военные нужды.

Лицом, которое могло выносить решения о финансировании, был имперский министр финансов, а не Функ. И, наконец, господа судьи, будучи генеральным уполномоченным по вопросам экономики, Функ занимался лишь только в августе 1939 года координацией деятельности гражданских и экономических ведомств к проведению мероприятий, которые должны были обеспечить беспрепятственный переход экономики мирного времени на рельсы военного времени. Результатом совещаний с этими ведомствами явились предложения, которые Функ передал на рассмотрение Гитлеру в письме от 25 августа 1939 г., цитировавшемся здесь много раз документом под номером ПС-699.

В отношении оккупированных областей Функ вообще не имел никаких полномочий выносить решения...

Необходимо указать, что обвинение вменило подсудимому Функу в вину то, что в 1940 году, в день своего 50-летия, он принял денежное приношение... Президент и президиум экономической палаты, следовательно, высшие сословные представители германской экономики, подарили ему усадьбу в Верхней Баварии размером в 55 га. Она находилась сначала только на бумаге, о ней говорилось в жалованной грамоте, и ее нужно было еще построить. Преподношение подарка охотно было санкционировано главой государства Гитлером. Таким образом подарок был преподнесен имперскому министру экономики не тайно, а официально. Функ, не имевший до этого никаких долгов и постоянно живший в приличных условиях, как раз из-за «преподношения» усадьбы влез в долги. Геринг, который услышал об этом, помог Функу, выдав ему большую сумму. Когда Гитлер узнал о денежных затруднениях Функа от министра Ламмерса, он предложил для приведения в порядок материального положения Функа перевести ему требуемую денежную сумму в виде дотации. Таким образом Функ смог оплатить налоги и долги...

Господа судьи! До сих пор я занимался общими вопросами, относящимися к деятельности подсудимого Функа, и перехожу теперь к вопросу об уголовной ответственности подсудимого в связи с отдельными пунктами обвинения.

Первый пункт обвинения относится к вопросу о способствовании захвату власти партией и, таким образом, к деятельности подсудимого Функа в партии с 1931 года до конца 1932 года.

Утверждают, что подсудимый Функ способствовал захвату власти заговорщиками. В этом пункте Обвинительного заключения рассматривается деятельность подсудимого Функа с момента вступления его в партию в июне 1931 года до прихода к власти Гитлера 30 января 1933 г. Обвинение утверждает, что Функ, выступая в это время на стороне партии, способствовал захвату власти национал-социалистами. Это верно. Подсудимый Функ во время его допроса 4 мая сам признал это...

Та роль, которую обвинение приписывает ему, не соответствует действительности. Значение деятельности Функа отчасти сильно переоценивается обвинением, а отчасти о ней создается неправильное представление. Подсудимый Функ в 1932 году установил контакт между Гитлером и некоторыми руководящими лицами из германских экономических кругов. Он выступал также за то, чтобы национал-социалистские идеи нашли понимание, и ратовал за поддержку партии экономическими кругами. Его часто называли советником Гитлера по экономическим вопросам, но это не было ни партийной должностью, ни партийным титулом...

Во время перекрестного допроса подсудимого Функа советское обвинение предъявило последнему статью, появившуюся в журнале «Дас рейх» в связи с 50-летием Функа. В ней автор, экономист, по имени доктор Герле, подчеркивает, что Функ «как посредник между партией и экономическими кругами расчистил дорогу для новой идеологии германских предпринимателей».

По этому поводу следует сказать: Функ никогда не оспаривал, что он видел тогда свою задачу в том, чтобы найти такой синтетический принцип построения экономики... Функ всегда признавал политические цели и идеалы национал-социализма...

30 января 1933 г. Функ как руководитель прессы имперского правительства занял пост министериаль-директора в имперской канцелярии. Однако руководство политикой в области прессы уже через полтора месяца перешло к доктору Геббельсу, когда он стал имперским министром народного просвещения и пропаганды, и отдел прессы имперского правительства, которым до этого должен был руководить Функ, был слит с вновь образованным министерством пропаганды.

До смерти Гинденбурга за Функом сохранилась еще обязанность лично докладывать по вопросам прессы имперскому президенту фон Гинденбургу и имперскому канцлеру Гитлеру. Затем и эта деятельность полностью прекратилась. Следовательно, должность руководителя прессы в имперском правительстве практически существовала лишь на бумаге, что подтвердил также подсудимый Фриче во время его допроса 28 июня.

Господа судьи! Я перехожу теперь ко второму пункту обвинения, а именно к вопросу об укреплении власти правительства и партии, в связи с этим к преследованию евреев в области интеллектуального труда.

Я не буду подробно излагать свои объяснения по пункту, господа судьи, я хочу лишь отметить несколько соображений, вытекающих из процесса. Предъявленные доказательства показали, что Функ, являясь статс-секретарем, по существу вообще не занимался пропагандистской деятельностью. Он не выступал ни с какими речами по радио и на митингах. Политикой прессы в тот период руководил только Геббельс.

Подсудимому Функу инкриминируется то, что он «имея полное представление об агрессивных планах заговорщиков, активно участвовал в мобилизации немецкой экономики для агрессивной войны».

В доказательство этого в Обвинительном заключении указывается прежде всего на то, что Геринг включил в управление по четырехлетнему плану министерство экономики в качестве «верховного командования немецкой военной экономики», которое затем было подчинено подсудимому Функу. Далее обвинение указывает, что на основании Закона о защите империи от 4 сентября 1938 г. на Функа как генерального уполномоченного по экономике была возложена задача мобилизации германской экономики на случай войны. Утверждение обвинения, что имперское министерство экономики было включено в управление по четырехлетнему плану прежде, чем Геринг передал его Функу, безусловно, правильно. Так называемое верховное командование немецкой экономикой осуществлялось, но не подсудимым Функом, а уполномоченным по четырехлетнему плану подсудимым Герингом. Функ был связан его директивами, и это подтвердил здесь сам Геринг... Имперское министерство экономики было лишь ведомством, которое должно было проводить указания управления по четырехлетнему плану...

При перекрестном допросе Функа американским обвинением был предъявлен документ ЕС-255 — письмо от 29 ноября 1937 г. имперского военного министра фон Бломберга на имя Геринга, в котором Бломберг предлагает только что назначенного имперским министром экономики Функа назначить также генеральным уполномоченным по военной экономике. Этого, однако, не случилось. Вначале Геринг сам взял руководство имперским министерством экономики и лишь через несколько месяцев, в феврале 1938 года, передал его подсудимому Функу.

Затем ОКВ, а именно штаб военной экономики, возглавляемый многократно упоминавшимся генералом Томасом, потребовал, чтобы генеральный уполномоченный по военной экономике в дальнейшем по всем вопросам, связанным со снабжением вооруженных сил во время войны, выполнял указания ОКВ. В другом письме (ЕС-270, США-240) штаб военной экономики ОКВ требует даже предоставления ему права давать указания генеральному уполномоченному по военной экономике почти во всех областях деятельности. Подсудимый Функ пытался тогда посредством переговоров с рейхсмаршалом Герингом в письме к имперскому министру Ламмерсу определить свое положение в качестве генерального уполномоченного по военной экономике и требовал, чтобы он в качестве генерального уполномоченного по экономике подчинялся непосредственно Гитлеру, а не был связан с указаниями ОКВ. Геринг и Ламмерс тогда согласились со взглядом Функа...

Следует отметить, что подсудимый Функ согласно закону об обороне империи от 4 сентября 1938 г. являлся не генеральным уполномоченным по военной экономике, а генеральным уполномоченным по экономике. Здесь нет слова «военной» и в этом втором законе о защите империи было точно установлено, что Функ должен выполнять требования ОКВ. Таким образом, в конечном итоге ОКВ все же настояло на своем...

В материалах, предъявленных обвинением, нигде не указывается на то, что подсудимый Функ знал что-либо о политических и военных переговорах, совещаниях и подготовке, которые касались бы планирования войны и, в частности, агрессивной войны со стороны Германии. Функ никогда не привлекался к таким переговорам, в частности, он не присутствовал и на совещании у Геринга 14 октября 1938 г., о котором обстоятельно говорилось в обвинении...

Когда 25 августа 1939 г. Функ написал письмо Гитлеру, польские и германские армии уже стояли в полной боевой готовности друг против друга. Поэтому тогда он должен был действовать таким образом и не мог отказаться от каких-либо приготовлений...

Представленный обвинением документ ПС-3787 — это протокол второго заседания имперского совета обороны от 23 июня 1939 г. Оно происходило за 2 месяца до начала войны.

Функ участвовал в нем в качестве генерального уполномоченного по вопросам экономики. Однако весь протокол в целом не оставляет сомнения в том, что при этом речь шла вообще о теоретических полномочиях на случай какой-либо войны. Кроме того, при оценке протокола нельзя упускать из виду то, что во время войны, которая разразилась через четверть года, деятельность Функа в области распределения рабочей силы полностью перешла к управлению по четырехлетнему плану...

Об угрозе войны с Россией Функ узнал впервые в апреле 1941 года, когда Розенберг был назначен уполномоченным по единому разрешению проблем Восточной Европы. Подсудимый Функ получил тогда, как мы помним, некоторые разъяснения от Ламмерса и Розенберга. Они в общих чертах были изложены некоторыми свидетелями при допросе их в суде. В качестве причины указывалось то, что русские будут концентрировать вдоль всей границы много войск, что они вторглись в Бессарабию и что Молотов в своих беседах выдвинул требования в отношении Восточной Европы.

28 мая 1941 г. у Функа происходило совещание с Розенбергом (документ ПС-1031). На нем, как Вы, очевидно, помните, обсуждался вопрос, как должна быть урегулирована денежная проблема на Востоке, если будет война с Россией и если эти области будут оккупированы войсками.

Если на совещании с Розенбергом говорилось о том, правда, не подсудимым Функом, что нужно печатать рубли для удовлетворения необходимой потребности в платежах, то Функу это предложение не казалось преступным и необычным...

Война началась уже через несколько недель после этого совещания. О том, что существует угроза войны с Россией, подсудимому Функу было известно. Однако то, что Германия давно готовится к войне, ему не было известно, так же как и то, что Германия будет нападать, то есть будет вести превентивную войну...

Функ ничего не знал о планах Гитлера в области внешней политики и о том, что Гитлер планирует какие-либо агрессивные войны. Правда Функ особенно летом 1939 года заблаговременно начал заниматься вопросом перевода мирного хозяйства на рельсы военного на случай войны...

С точки зрения уголовного права, существенным для рассмотрения дела Функа является не то, отдавал ли он со своей стороны распоряжения о такой подготовке, а то, знал ли Функ, что Гитлер планирует агрессивные войны и что Гитлер намеревается вести такие агрессивные войны, нарушая заключенные договоры и пренебрегая международным правом. Но Функ заявил под присягой, что он не знал и не предполагал этого. Постоянные уверения Гитлера о том, что он хочет сохранить мир, не позволяли ему, Функу, думать о такой возможности. Правда, мы сегодня знаем на основании событий последующего времени и фактов, установленных процессом, что мирные заверения Гитлера, которые он давал даже в момент самоубийства, в действительности были не чем иным, как ложью и обманом. Однако Функ в то время рассматривал мирные заверения Гитлера как чистую правду. В то время ему и в голову не приходила мысль о том, что Гитлер может обмануть его и весь немецкий народ. Напротив, Функ так же верил словам Гитлера и стал жертвой обмана, как и весь мир...

Функа считают также ответственным за применение принудительного труда иностранных рабочих по той причине, что он, начиная с осени 1943 года, был членом так называемого управления центрального планирования. 22 ноября 1943 г., то есть в разгар войны, он впервые участвовал в заседании этого учреждения... Функ вообще, и я хочу это особенно подчеркнуть, не занимался вопросами использования рабочей силы ни в качестве имперского министра экономики, ни в качестве президента Рейхсбанка...

Теперь, господа судьи, я перехожу к предпоследнему разделу обвинения, а именно к деятельности Функа по исключению евреев из участия в хозяйственной жизни в ноябре — декабре 1938 года, что является третьим пунктом обвинения.

Господа судьи, в Германии никогда не утверждали, что Функ принадлежит к тем антисемитам-фанатикам, которые принимали участие в еврейских погромах или приветствовали эти погромы и извлекали из них личную пользу...

Для Функа трагичным является то, что, несмотря на все это, его имя на данном процессе неоднократно упоминалось в связи с распоряжениями от ноября 1938 года, на основании которых евреи были изгнаны из хозяйственной жизни. Независимо от его желания он, будучи министром экономики, должен был рассматривать вопросы, относящиеся к участию евреев в хозяйственной жизни Германии. Он, как чиновник, обязан был издавать необходимые распоряжения по выполнению этих мероприятий...

Функ был особенно удручен, когда 10 ноября 1938 г. в Берлине стал свидетелем ужасных опустошений в еврейских домах и магазинах и когда одно за другим стали поступать сообщения, которые вновь все время подтверждали, что Геббельс и его клика, используя возмущение народа по поводу убийства евреями немецкого дипломата в Париже, организовали такие еврейские погромы по всей Германии, которые привели не только к уничтожению еврейского имущества, но и к убийству большого числа евреев, и к преследованию многих тысяч ни в чем не повинных сограждан...

Мы не должны упускать из виду того, что при проведении всех этих мероприятий Функ действовал лишь в качестве министра экономики, то есть как чиновник, который давал лишь распоряжения, относящиеся к выполнению приказа, изданного по указанию Гитлера Герингом, как уполномоченным по четырехлетнему плану. При этом Функ действовал не по своей воле точно так же, как, например, имперский министр финансов граф Шверин фон Крозигк, который в тот же период должен был издать распоряжение относительно выполнения приказа об уплате евреями выкупа в миллиард рейхсмарок, или как имперский министр юстиции и имперский министр внутренних Дел, которые также издавали аналогичные распоряжения в своей области.

Господа судьи, является ли служебный приказ начальника обстоятельством, исключающим ответственность для лиц, выполнявших их?

В связи с этим правовым вопросом я должен высказать следующие принципиальные соображения.

Естественное восприятие права подсказывает нам, что всякий гражданин государства, а также чиновник и даже солдат в том случае не может ссылаться в свое оправдание на выполнение им служебного приказа, если приказ предписывает совершение явно противозаконных действий, особенно преступления, и если подчиненный по существу дела и при учете всей совокупности обстоятельств сознает или должен сознавать, что служебный приказ начальства противоречит существующему правопорядку. Если имеется эта последняя предпосылка, то есть если приказ начальника явно противоречит существующему праву, то в таком случае правильно, если подчиненному не будет предоставлено право ссылаться в свое оправдание на служебный приказ начальника и утверждать, что он лишь выполнял его. В этом отношении данное положение Устава Трибунала, собственно говоря, не содержит в себе по существу ничего нового, а является подтверждением и дальнейшим развитием правовых принципов, которые, хотя и в различном объеме, уже нашли признаке в уголовном праве большинства современных цивилизованных государств. Правда, при этом будет весьма уместна известная осторожность, ибо, с другой стороны, господа судьи, нельзя забывать, что повиновение приказам начальника, а не только закону, является основой любого государственного управления во всех странах и останется ею в дальнейшем для того, чтобы было обеспечено правильное функционирование государственного административного аппарата и что весьма опасным было бы предоставить на усмотрение самого чиновника вопрос о том, должен ли он соблюдать данную им присягу на верность.

Однако, господа судьи, в данном случае речь идет о другом. Здесь речь идет о повиновении граждан государства, и в особенности чиновника, которым был тогда Функ, закону государства, который согласно конституционным положениям данного государства издан правомерно...

Эти правовые вопросы должен разрешить сам суд. В свою защиту Функ может, однако, указать на тот факт, что именно ему в силу его мировоззрения и всего прошлого, безусловно, было очень трудно издавать распоряжения по проведению таких законов в жизнь, хотя он и думал, что при этом исполняет только свой долг как чиновник...

Если Функ во время допроса 22 октября 1945 г. заявил американскому офицеру: «Я виновен», то здесь совсем не следует выяснять, имел ли подсудимый в виду уголовную или лишь моральную вину, которую он усматривал в том, что остался на своем посту, который обязывал его проводить в жизнь законы, противоречащие его собственному мировоззрению...

Таким образом, господа судьи, сознание своей обязанности, с одной стороны, и человеческие чувства — с другой, были теми факторами, которые удерживали подсудимого на его посту и поставили его в такое положение, которое сейчас ставится ему в вину как преступный образ действий.

Сейчас, господа судьи, я перехожу к последней главе, которая в моей защитительной речи носит название «Золотые вклады СС имперскому банку и концентрационные лагеря».

Действительно, особой трагедией в жизни подсудимого Функа было то, что он не только в 1938 году был принужден судьбой издавать распоряжения по проведению в жизнь законов, которые он внутренне осуждал и отрицал, как никто другой, но также и то, что в 1942 году он еще раз особенно ужасным образом оказался связан с преследованием евреев; я имею в виду вклады СС в имперском банке, то есть дело, по которому здесь был показан фильм, демонстрирующий стальные сейфы филиала имперского банка во Франкфурте, и были заслушаны два свидетеля: вице-президент Эмиль Пуль и советник имперского банка Альберт Томе.

По поводу этого дела подсудимый Функ был допрошен на предварительном следствии 4 июня 1945 г. Правда, тогда он ничего не мог сказать о подробностях и заявил, что этим делом он занимался всего несколько раз и непродолжительное время и не придал ему никакого значения. Это было также одной из причин, почему он первое время не мог подробнее припомнить обстоятельств данного дела... Во всяком случае, Функ должен был считаться с тем, что об этом будут говорить на процессе во время перекрестного допроса. Так и произошло: 7 мая 1946 г. об этом говорил представитель американского обвинения, причем он представил письменные показания свидетеля Эмиля Пуля, в которых, как известно, Пуль вначале обвинял подсудимого Функа...

Действительно, в свое время, как припомнил подсудимый после допроса Пуля, рейхсфюрер СС Гиммлер обратился к нему, Функу, однажды с вопросом, нельзя ли хранить в сейфах имперского банка ценности, конфискованные СС на Востоке1

На этот вопрос Гиммлера Функ ответил утвердительно и сказал, что Гиммлер может кому-либо поручить обсудить и урегулировать это дело с вице-президентом Рулем.

Гиммлер в то время заявил Функу, что это может сделать его группенфюрер Поль, который свяжется с вице-президентом Пулем. Мне кажется, что это было все, о чем Функ говорил в 1942 году с имперским руководителем СС Гиммлером и о чем он при случае сообщил своему вице-президенту Пулю, так как Пуль фактически вел дела имперского банка и этот вопрос входил в его компетенцию.

Существенным во всем деле является вопрос, знал ли или видел ли Функ, что среди поставляемых СС вещей в большом количестве, которое бросалось бы в глаза, находились также золотые оправы очков, золотые зубы и тому подобные предметы, попавшие в руки СС не на основе законной конфискации, а преступным путем.

Функ не знал ни о размерах, которые постепенно принимали вклады СС, ни о том, что среди фонда имелись украшения, жемчуг и драгоценные камни, оправы от очков и золотые зубы... Он только один раз по просьбе вице-президента Пуля обратился с вопросом к рейхсфюреру СС Гиммлеру — это была вторая беседа с Гиммлером — о том, могут ли быть реализованы ценности СС, хранившиеся в имперском банке, то есть реализованы в законном торговом порядке. Гиммлер разрешил это сделать, и Функ сообщил своему вице-президенту Пулю...

От многочисленного персонала имперского банка не скрывали того, о каких вещах здесь шла речь. Наоборот, личный персонал имперского банка получил от Пуля задание сортировать X поступавшие драгоценные вещи и оценивать их в ломбарде; десятки чиновников имперского банка, регулярно ходившие в хранилище, могли видеть там отдельные вещи, а главная имперская W касса, как обычно совершенно открыто, вместе с имперским министерством финансов оценивала золотые вещи.

Я прихожу к выводу: хотя имперский банк и производил расчеты по счетам империи, где фигурировали вещи, которые добывались преступными действиями СС, но Функ все же об этом ничего не знал, следовательно, не может быть за это привлечен к ответственности в уголовном порядке.

То же самое, господа судьи, относится к кредитам имперского банка, выдаваемым предприятиям СС.

Господа судьи! В этой связи кажется необходимым остановиться еще на вопросе о том, посещал ли когда-либо Функ концентрационные лагеря. Допрошенный здесь свидетель доктор Блаха заявил, что Функ в первой половине 1944 года один раз посетил Дахау. Визит имел место тотчас же после одного совещания с министром финансов, в котором участвовал Функ и которое происходило в Берхтесгадене или в другом местечке. Функ знал, что в Германии существовали концентрационные лагеря, так же как он знал о том, что в Германии имелись каторжные работы, тюрьмы и прочие учреждения исправительного характера.

Но ему не было известно о большом количестве подобных концентрационных лагерей и о громадном числе заключенных, доходившем до сотен и миллионов. Ему не были известны также совершаемые в лагерях и выявленные только на процессе многочисленные злодеяния. В частности, Функ узнал о существовании так называемых лагерей уничтожения, служивших для целей убийства миллионов евреев, только благодаря процессу.

Господа судьи! Таким образом, защита выразила свою точку зрения по данной части обвинения, которая в том случае, если она является правильной, тягчайшим и ужаснейшим образом падет на голову Функа. В одном пункте, по мнению подсудимого Функа, может быть расхождение во мнениях, а именно относительно ужасов в концлагерях, которые совершались там в течение ряда лет и особенно над евреями. Всякий, кто принимал участие в таких неслыханных злодеяниях, должен, по мнению германского народа, нести суровое наказание. Это является также точкой зрения подсудимого Функа, которую он выразил в ответе 6 мая 1946 г. американскому обвинению, когда заявил, что он, как человек и как немец, чувствует тягчайшую вину и глубокий стыд за то, что совершили немцы над миллионами несчастных людей.

Господа судьи! Итак, я заканчиваю рассмотрение дела Функа. Я коснулся всего, что касается уголовных моментов и что входит в задачи защиты на этом процессе...

Вашей задачей, как судей, будет вынесение справедливого приговора подсудимому Функу, приговора, который не заставил бы его искупать чужую вину, которую он не мог предотвратить и о которой даже не знал; приговора, который установил бы меру его виновности, не политической его виновности, а уголовной, что только и может быть предметом данного процесса; приговора, который имел бы значение не только сегодня, но был бы признан правильным в будущем, когда мы уже отдалимся на Необходимое по времени расстояние от ужасных событий и когда бесстрастно рассмотрим все эти вещи как принадлежащие далекой истории; приговора, господа судьи, который удовлетворил бы не только представляемые вами народы, но и был воспринят как справедливый и мудрый всем германским народом в целом.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 15 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Исключительный характер Шахта становится совершенно очевидным уже при одном взгляде на скамью подсудимых, на которой сидят Кальтенбруннер и Шахт. Какова бы ни была компетенция Кальтенбруннера, но он, во всяком случае, являлся начальником главного управления имперской безопасности. Шахт вплоть до мая 1945 года находился в заключении в различных концентрационных лагерях главного управления имперской безопасности. Это на редкость гротескная картина: главный тюремщик и его узник сидят на одной скамье подсудимых. Сама по себе эта необычная картина уже в начале судебного процесса должна была бы заставить призадуматься всех его участников: судей, обвинителей и защитников.

Установлено, что Шахт был заключен в концентрационный лагерь по приказу Гитлера. Ему предъявили обвинение в государственной измене, измене гитлеровскому режиму. Он был бы осужден «народным судом» во главе с кровавым судьей Фрейслером, если бы, находясь в заключении, не перешел в ведение союзных держав-победительниц. Летом 1944 года на меня была возложена задача защищать Шахта перед «народным судом» Адольфа Гитлера; летом 1945 года меня просили осуществить его защиту в Международном военном трибунале. Такое положение вещей само по себе в корне противоречиво. Оно также должно побудить всех участников процесса вдумчиво отнестись ко всему, что касается личности Шахта.

Путем подробного и тщательного представления доказательств перед Трибуналом была полностью раскрыта сущность «третьего рейха». В ней таилось многое. В пределах возможного была воспроизведена также и закулисная сторона. В пределах возможного! Это означает, что при всей его глубине исследование было ограничено рамками представления судебных доказательств, и хотя оно и производилось тщательно, все же в силу Устава должно было закончиться, по возможности, скорее. Чтобы понять, как выглядела Германия при Гитлере, многое должно быть воспринято Трибуналом интуитивно.

Невозможно когда-либо в будущем оценить гитлеровскую Германию с государственной точки зрения, опираясь при этом на понятия человека, обладающего правовой культурой.

Меня, как защитника подсудимого Шахта, не интересуют многие преступления, о которых может идти речь, потому что обвинение Шахта должно рассматриваться независимо от действий других, и только лишь исходя из оценки его собственных действий, которые не содержат в себе никакого преступления...

Шахт заявил здесь, что он чувствует себя жестоко обманутым Гитлером. Этим он признал ошибочность некоторых своих взглядов и действий. Обвинение оспаривает добрую волю Шахта и обвиняет его в том, что он умышленно и сознательно в качестве финансового агента Гитлера содействовал подготовке агрессивной войны, а поэтому, с точки зрения заговора, должен нести уголовную ответственность за все злодеяния и жестокость, которые были совершены другими в ходе войны. Обвинение не могло привести прямых доказательств этому утверждению. Оно попыталось сделать это, ссылаясь на отдельные, неправильно истолкованные и выхваченные из общего контекста высказывания Шахта. Затем обвинение ссылалось на свидетелей, которые не могли быть вызваны для допроса в суд, потому что один из них отсутствует, а другие умерли. Я напоминаю о письменных показаниях Мессерсмита и Фуллера и о записях в дневнике посла Додда...

Обвинение попыталось обосновать обвинение Шахта теми действиями, которые бесспорно установлены. Шахт был противником Версальского договора, утверждает обвинение. В действительности он был им. Этот факт сам по себе обвинение не вменяет ему в вину. Однако оно делает из него тот вывод, что Шахт хотел насильственным путем освободиться от обязательств этого договора. Шахт был сторонником колониальной политики, утверждает обвинение. Да, он действительно был сторонником колониальной политики. Это ему вменяется в вину. Однако отсюда делается вывод, что он стремился к захвату колоний силой и т.д. Шахт работал совместно с Гитлером в качестве президента рейхсбанка и министра экономики. Отсюда делается вывод, что он являлся носителем нацистской идеологии. Шахт являлся членом имперского совета обороны, следовательно, был сторонником агрессивной войны; содействовал финансированию вооружений в первый период, до начала 1938 года, следовательно, хотел войны. Шахт приветствовал присоединение Австрии, следовательно, был согласен с политикой насилия, применявшейся в отношении этой страны. Он приветствовал «новый план» в области торговой политики, отсюда делается вывод, что хотел обеспечить поставку военного сырья. Шахт заботился об обеспечении жизненных потребностей избыточного населения Центральной Европы, следовательно, стремился к нападению на чужие страны и к уничтожению народов. Шахт неоднократно предупреждал мир о недопустимости проведения политики подавления Германии и моральной диффамации ее, следовательно, Шахт угрожал войной. Поскольку не нашлось никакого письменного доказательства того факта, что Шахт вышел в отставку в результате его несогласия с политикой войны, делается вывод, что он вышел в отставку исключительно в результате своего соперничества с Герингом. Можно было бы бесконечно продолжать перечень неправильных выводов. Их кульминационной точкой является такое заключение: Гитлер никогда не пришел бы к власти, если бы не было Шахта; Гитлер никогда не смог бы осуществить вооружения Германии, если бы ему не помог Шахт...

Шахт в своих речах и письменных произведениях никогда не пропагандировал насилия или войны. Ему, как признанному специалисту в области экономической политики, более чем кому-либо другому, было ясно, что война никогда не может решить данный вопрос, даже если она будет выиграна. Во всех высказываниях Шахта неизменно выявляются его пацифистские воззрения, и, пожалуй, особенно четко они были выражены им на берлинском конгрессе Международной торговой палаты, когда Шахт в присутствии Гитлера, Геринга и других главарей этого режима сказал: «Поверьте мне, друзья мои, народы хотят жить, а не умирать».

Чтобы понять образ действий Шахта как сразу после прихода Гитлера к власти, так и позднее, когда он убедился в пагубных действиях последнего, необходимо иметь перед глазами ясную картину гибельного и чудодейственного влияния Гитлера и сущности его режима, так как оба эти момента составляют ту почву, на которой возникли действия Шахта и которой можно все объяснить...

К сожалению, Германия оказалась самым первым и, я надеюсь, последним примером создания режима тирании и деспотизма с помощью дьявольской демагогии. Не подлежит никакому сомнению, что гитлеровский режим представлял собой Деспотию одного человека, прообразы которой можно найти лишь в Азии давно прошедших времен... Вот почему для правильного понимания событий необходимо дать оценку личности этого деспота, политического крысолова, гениального демагога, который, как Шахт с вполне понятным волнением говорил во время его допроса, обманул не только его, но весь германский народ, больше того — весь мир...

Адольф Гитлер... оставался полуобразованным, лишенным всякой духовности мелким буржуа, у которого, кроме того, отсутствовало всякое сознание права.

Шахт не мог понять тогда всего пагубного влияния, которое оказывали Гиммлер и Борман на Гитлера. Впрочем, этого никто не мог понять. Эта тройка культивировала все те преступления, которые составляют сейчас сущность обвинения, так как для Гиммлера политика была равнозначна убийству, а его чисто биологическое восприятие человеческого общества усматривало в последнем конюшню для племенных лошадей, но ни коим образом не социально-этническое единство.

Мне кажется, что сказанного достаточно, чтобы признать, что сотрудничество Шахта с Гитлером не может служить основанием для обвинения его. Из этого факта нельзя делать того вывода, что он соглашался с преступными действиями Гитлера и его режима.

Шахт не оказывал Гитлеру помощи в приходе его к власти. Гитлер был уже у власти, когда Шахт начал для него работать...

В то время, когда Шахт начал служить Гитлеру, он служил, по его мнению, не Гитлеру, а своей стране. Пусть это мнение было совершенно неправильным, а при учете личности Гитлера, как впоследствии оказалось, это мнение было абсолютно неправильным.

Шахт вступил на должность министра экономики лишь после 30 июня 1934 г. Весь ужас событий нам становится понятен только теперь... События 30 июня[29] ни в коей мере не могли быть для Шахта основанием для того, чтобы с отвращением отвернуться от Гитлера, так же как они не помешали правительствам других стран поддерживать с Гитлером дипломатические отношения. То же самое относится к участию Шахта в так называемом совещании промышленников. Здесь я хотел бы только заметить (см. аффидевит Шницлера), что Шахт не руководил этим совещанием и не ведал фондами, предназначенными для национал-социалистской партии.

Доктор Нельте подверг критике моральные качества свидетеля Гизевиуса и тем самым поставил под сомнение его показания, касающиеся участия Шахта в заговоре против Гитлера...

Шахт относится к тому небольшому числу людей, которые остались в живых после 20 июля[30]. Как известно, и он должен был погибнуть во Флоссенбюрге, как погибли, я указываю, сотни тысяч жертв политического террора в государстве Гитлера.

Я намеренно, в целях сокращения времени опускаю аргументы, которые Суд мог в подробностях слышать при допросе подсудимого как, например, о неучастии Шахта в законодательстве, которое ослабило народ. Это законодательство было введено до его вступления в кабинет. Решающее событие в деле укрепления власти Гитлера — объединение в его лице должностей рейхспрезидента и рейхсканцлера — произошло также без его участия, следовательно, он не несет за это ответственности. На основании этого закона армия присягала на верность Гитлеру. Рейхсканцлер получил не только полицейскую власть, как это было до сих пор, но и власть над армией.

В мои задачи не входит разбирать, на кого ляжет политическая ответственность за этот закон и вместе с тем историческая вина; во всяком случае, не на Шахта. Основные антиеврейские законы возникли прежде, чем Шахт стал министром. Позднейшими «нюрнбергскими законами» он был просто потрясен. Распоряжение об исключении евреев из германской экономической жизни от 12 ноября 1938 г. и распоряжение об использовании еврейского имущества от 3 декабря 1938 г. вышли после того, как он покинул пост министра экономики, и поэтому без его активного содействия. Закон о смертной казни за сокрытие валюты был направлен не специально против евреев. Он возник не по инициативе Шахта, а по инициативе министра финансов. Шахт не хотел, чтобы из-за таких законов произошел раскол, так как считал, что следует заняться решением более сложных задач...

По Уставу наказанию подлежит тот, кто желал войны и связанных с ней ужасов, если действия, которые ставятся ему в вину, совершены в целях осуществления общего плана или заговора. Такая правовая трактовка вопроса не исключает возможности осуждения Шахта за зверства в отношении евреев. При допросе Шахта судья Джексон неоднократно указывал на то, что подсудимому не вменяется в вину антисемитизм как таковой, его несогласие с Версальским договором, даже его высказывания по поводу так называемого жизненного пространства и высказывания о колониальных притязаниях, если это не связано с подготовкой войны.

Он обвиняется во всем этом постольку, поскольку своими действиями способствовал подготовке агрессивной войны. Поэтому при оценке доказательств я должен коснуться этих проблем. С еврейским вопросом, мне кажется, я закончил. В связи с так называемой проблемой жизненного пространства я, пожалуй, могу в целях экономии времени сослаться на то, что сказал Шахт при его допросе. Колониальная проблема была предметом перекрестного допроса. Своими вопросами господин Джексон стремился доказать, что без мирового господства или по меньшей мере подготовленного военным путем морского господства колониальная деятельность Германии была бы невозможна. Отсюда в ущерб подсудимому Шахту вытекало, что стремление к захвату колоний было логически обусловлено планированием агрессивной войны. Это неправильный вывод.

Ничем не доказано, что Шахт в своем стремлении к колониям ставил цель устранить всякое морское господство другого государства.

Теперь я перехожу к теме о вооружении, то есть к деятельности Шахта как президента имперского банка и имперского министра экономики до 1937 года, то есть до того момента, когда лояльный государственный слуга Гитлера сделался заговорщиком против него и вступил на темный путь хитрости и маскировки с целью подготовки покушения.

Обвинение расценивает нарушение Версальского, Локарнского и других договоров как косвенное доказательство, как косвенную улику подготовки агрессии. Это прежде всего вызывает вопрос, имели ли вообще место объективные нарушения договоров, а если да, то должны ли эти нарушения договоров имперским правительством в лице его членов, в том числе и Шахта, рассматриваться как улики, свидетельствующие о наличии агрессивных планов? Невозможно, да и нет необходимости в рамках защитительной речи исчерпать связанную со С£ всеми этими вопросами проблематику, установить, имели ли в действительности место нарушения договоров. Мой коллега Хорн уже разбирал такой вопрос в своей защитительной речи. Конечно, милитаризация Рейнской области, а также введение всеобщей воинской повинности, вооружение в таких размерах, как этого желал Шахт, присоединение Австрии к Германии, которого в принципе также желал Шахт, противоречат смыслу и тексту указанных договоров, в частности Версальского договора...

Нарушением договора Гитлером было занятие Рейнской области, которое произошло в марте 1936 года. Этот акт нарушал не только Версальский договор, но и Локарнский пакт, заключенный, без сомнения, совершенно добровольно. Буквально через 10 дней после занятия Рейнской области Шахт узнал о том, что после нарушения договора державы, участники Локарнского пакта, предъявили Совету Лиги Наций меморандум, в котором требовали ограничения германского войска в Рейнской области до 35 500 человек, уменьшения числа находящихся там эсэсовцев и членов СА, а также крепостей и аэродромов.

Разве этот меморандум не нужно рассматривать как нарушение договора? Третьим нарушением договора было возведение на острове Гельголанд, на которое участники договора обратили внимание и о котором Иден 29 июля 1936 г. в своей речи в Палате общин ограничился лишь вскользь сделанным замечанием, что не имеет, мол, смысла осложнять переговоры постановкой отдельных вопросов, подобных этому. Должен ли был германский министр Шахт занять другую, более резкую позицию? А как обстоит дело с террористическим аншлюсом Австрии а марте 1938 года, когда Шахт уже не был имперским министром экономики? Если бы именно этот акт послужил источником, из которого иностранные державы почерпнули уверенность в подготовке Гитлером агрессивной войны, то они не отказались бы от применения силы...

Если за границей могли надеяться поддерживать с Гитлером и в дальнейшем мирные отношения, то нужно оставить это право и за Шахтом...

Я хочу напомнить суду, что после отставки Шахта за оба отчетных года, 1938/39 и 1939/40, на вооружение было истрачено 31,5 миллиарда. Это значит, что и без Шахта на вооружение производились затраты, и гораздо большие, чем при нем...

Учреждением мефо-векселей он создал автоматический тормоз для выплаты денег на вооружение. Это мероприятие, несколько смелое в финансово-техническом отношении, с юридической точки зрения было, однако, вполне терпимым.

Мефо-векселя служили финансированию вооружения, но тормозили дальнейшие траты на вооружение после срока наступления платежей, с 1 апреля 1939 г., потому, что империя была обязана их компенсировать. Предвидения Шахта оправдались. Увеличение занятости привело к такому повышению государственных доходов, что оплата мефо-векселей при наступлении срока, то есть через пять лет, стала бы нетрудной.

Кейтель показал, что в бюджетном году, начавшемся 1 апреля 1938 г., на вооружение было истрачено на 5 миллиардов марок больше, чем в предыдущем, несмотря на то, что 1 апреля 1938 г. кредиты со стороны имперского банка были закрыты.

Половины этих пяти миллиардов было бы достаточно для того, чтобы начать выплату по мефо-векселям с апреля 1939 бюджетного года, в связи с наступлением срока. Он ограничил срок оборота мефо-векселей с самого начала пятью годами. То, что Гитлер просто не будет платить по векселям и нарушит свое обещание, Шахту, конечно, не могло быть известно.

Меморандум имперского банка от ноября 1938 года повлек за собой отставку Шахта...

То обстоятельство, что он остался министром без портфеля, должно было помочь ему в получении информации о событиях, которыми интересовалась на пути достижения своих целей его заговорщическая группа больше, чем если бы он совсем отстранился от дел. Факт вооружения как таковой, таким образом, не может служить доказательством того, что Шахт сознательно принимал участие в подготовке агрессивной войны...

Отмечая тот факт, что Шахт был членом имперского правительства (до января 1938 года министром экономики, а затем до января 1943 года министром без портфеля), обвинение считает его, как и все имперское правительство, ответственным за военные нападения Гитлера, имевшие место в тот период времени. Эта аргументация действует убедительно на того, кто исходит из нормального понятия имперского правительства...

Имперский кабинет, который Гитлер называл «клубом пораженцев», в последний раз собрался в 1938 году и то лишь с целью выслушать сообщение Гитлера, а не для делового обсуждения вопросов и принятия решений. Гитлер умышленно скрывал от имперского кабинета политически важные дела. То же самое относится и к членам имперского совета обороны, который весной 1939 года Гитлер окончательно отстранил от Дальнейшей подготовки к войне...

Если здесь один из подсудимых говорил о единстве германского народа во время второй мировой войны в противоположность первой, я должен возразить ему, так как едва ли когда-либо в своей истории германский народ был внутренне так расколот, как во время существования «третьей империи». Кажущееся единство было только спокойствием кладбища, вызванным террором. Отражением внутренней раздробленности германского народа, державшейся только искусственно, втайне вследствие террора гестапо, были противоречия между отдельными высокопоставленными лицами, о которых мы здесь говорили. Чтобы дать несколько примеров, я упомяну о том, что здесь перед нами выступили противоречия между Гиммлером и Франком, Гиммлером и Кейтелем, Заукелем и Зельдте, Шелленбергом и Канарисом, Борманом и Ламмерсом, СА и СС, вооруженными силами и СС, СД и юстицией, Риббентропом и Нейратом и т.д. Даже в отношении идеологии партия была расколота на многочисленные группы, что выяснилось в начале слушания дела уже из показаний Геринга. Эти противоречия были принципиальными, и Гитлер не примирял их, а усугублял. Они были клавиатурой власти, на которой он играл. Министры не были ответственными руководителями, они были не чем иным, как профессионально обученными служащими, которые должны были выполнять указания. Если какой-нибудь министр, как, например, Шахт, не подчинялся этому, то дело доходило, как и у него, до конфликта и отставки. Поэтому в преступлениях Гитлера, которые он совершил, навязав своему собственному народу и человечеству агрессивную войну, не мог принимать участие ни один заговорщик, а только служившие Гитлеру его помощники...

При таком положении власти в «третьем рейхе» можно предположить, что было преступное соучастие или преступное пособничество, но не групповое уголовное преступление, каким является заговор. Вопрос о том, является ли каждый из подсудимых соучастником в совершенном Гитлером преступлении развязывания агрессивной войны, может быть рассмотрен и решен индивидуально в каждом отдельном случае.

Я рассмотрю его в этой плоскости только в отношении Шахта.

Даже при наличии объективного факта заговора в какой-либо части обвинения и даже при самой широкой трактовке понятия заговора заговорщик должен согласиться с планом заговора и с целью заговора хотя бы частично, в форме «dolus eventuelis».

Если судья Джексон во время перекрестного допроса предъявил Шахту фотографии и фильмы, которые с внешней стороны документируют связь его с Гитлером и его паладинами, то это могло произойти только потому, что он старался завуалировать свою неприязнь к Гитлеру. Поэтому мне необходимо будет коснуться вопроса о фотографиях и о такого рода аргументации.

Судья Джексон дополнил предъявление фотографий цитированием речей, из которых можно сделать вывод, что Шахт даже во время путча был предан Гитлеру. Это представление цитат можно рассматривать в той же плоскости. Я думаю, что такая аргументация является несостоятельной и не может устоять ни перед жизненным опытом, ни перед историей... Он, как заговорщик, должен был особенно маскироваться. Это должен был делать каждый, кто жил в Германии при таком режиме...

Шахт, уходя с должности министра экономики и с поста президента имперского банка, с января 1939 года по 1943 год оставался министром без портфеля. Шахт говорил о том, что это было условие, которое поставил перед ним Гитлер перед тем как он был снят с должности в министерстве экономики.

Для того чтобы его уволили с этой должности, необходима была подпись Гитлера как главы государства. И если бы Шахт не захотел остаться министром без портфеля, то совершенно очевидно рано или поздно был бы арестован как подозрительная личность в политическом отношении...

Он предстает перед Трибуналом, доверяя ему, как это он высказал в своем заявлении, посланном Трибуналу в начале процесса. Выдвинутые против него обвинения уголовного порядка он рассматривает с чувством полной уверенности в своей невиновности, и вправе делать это, ибо, кто бы ни был признан виновным и несущим уголовную ответственность за войну, зверства и бесчеловечность, которые были совершены во время ее, Шахт после установления обстоятельств дела может посылать слова проклятия виновникам.

Я ходатайствую о признании Шахта невиновным в предъявленных ему обвинениях и прошу оправдать его.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 15 и 16 июля 1946 г.]

Господин председатель! Господа судьи! «Война — жестокая вещь. Она влечет за собой несправедливость и преступления».

Этими словами Плутарха Гуго Гроций начинает исследование вопроса об ответственности за военные преступления, и они также правдивы сегодня, как и две тысячи лет тому назад. Во все времена стороны, ведущие войну, совершали действия, которые были военными преступлениями или рассматривались как таковые противной стороной...

Если в сухопутной войне господствуют в известной степени твердые правила ведения военных действий, то в морской войне испокон веков воззрения участников в отношении международного права всегда сильно разнились...

На этом процессе выдвинуто обвинение против двух адмиралов за такое ведение морской войны, которое называется преступным.

Каковы же эти обвинения? Они делятся на две большие группы: незаконное потопление судов и намеренное убийство людей, оставшихся в живых после потопления судна.

Сначала я займусь обвинением относительно незаконного потопления судов.

В основу этого обвинения легли два доклада господина Роджера Аллена из британского министерства иностранных дел, относящиеся к осени 1940 года и весне 1941 года. В докладах одна пятая незаконных нападений приписывается подводным лодкам, а четыре пятых — минам, самолетам и надводным вооруженным силам. Четыре пятых обвинение отбрасывает, и эту сдержанность можно объяснить тем, что использование боевых средств британской стороной ничем не отличается от использования их германской стороной...

Доклады господина Роджера Аллена достигают своей кульминационной точки в утверждении, что германские подводные лодки, начиная с лета 1940 года, торпедировали все, что попадалось под их торпедные аппараты. Без сомнения, методы ведения подводной войны постепенно обострились под давлением ряда мероприятий, направленных против Германии. Однако эта война никогда не принимала формы дикой стрельбы, которая производилась бы только по соображениям целесообразности. ..

Юридической основой ведения подводной войны Германией в начале войны являлся Лондонский протокол 1936 года, все пункты его были дословно перенесены в статью 74 германских правил взятия призов, которые даже господин Роджер Аллен считает достаточно разумными и не лишенными человечности.

Проект правил о взятии призов в формулировке 1938 года был направлен двум существовавшим тогда подводным флотилиям и подводной школе и служил основой обучения командиров подводных лодок. Задержание и досмотр торговых судов рассматривались как тактические задачи. Чтобы облегчить командирам подводных лодок в войне против торговых судов быструю и правильную оценку юридического положения по отношению к судну и грузу противника и нейтрала, были сконструированы так называемые призовые диски, которые с помощью несложного приема дают указания, на какие статьи следует ссылаться в распорядке о взятии призов. В той степени, в какой для ведения подводной войны против торгового судоходства вообще были приняты какие-либо подготовительные меры, они основывались исключительно на германских правилах взятия призов и тем самым на Лондонском протоколе.

Этих юридических основ германское верховное командование действительно придерживалось в начале войны. В боевых директивах подводным лодкам от 3 сентября 1939 г. содержался ясный приказ о ведении подводной войны согласно правилам о взятии призов: потопление допустимо лишь после задержания и досмотра, а также в тех случаях, когда судно пыталось уйти или оказывало сопротивление. Поэтому верно то, что констатирует господин Роджер Аллен, что германские подводные лодки в первые недели войны строго придерживались Лондонского соглашения.

Почему это положение не осталось таким же и далее? Потому, что поведение противной стороны сделало невозможным применение таких методов с военной точки зрения и одновременно создало юридические предпосылки для их изменения...

Основной причиной было полное вооружение вражеского торгового флота. Уже 6 сентября 1939 г. одна немецкая подводная лодка подверглась артиллерийскому обстрелу с британского парохода «Манавр», и это послужило сигнальным выстрелом для начала крупны> конфликтов, которые имели место между подлодками, с одной стороны, и вооруженными, оснащенными артиллерией и глубинными бомбами торговыми судами — с другой, как между равноценными военными противниками...

Все эти меры противника я иллюстрировал несколькими примерами, которые не хотел бы повторять. Они ясно показывают, что дальнейшие действия против торговых судов на основе правил ведения войны были уже невозможны с военной точки зрения и означали самоубийство для подводной лодки. Несмотря на это, германское командование еще несколько недель не изменяло своих действий на основании правил о взятии призов. Лишь после того, как было установлено, что в отношении действий вражеских торговых судов, в частности в отношении использования оружия, речь идет не об отдельных случаях, а об общепринятых мерах, 4 октября 1939 г. был издан приказ о потоплении без предупреждения всех вооруженных торговых судов противника. Торговый корабль, будучи вооружен, не подпадает под защиту от потопления без предупреждения, которая признается за торговыми судами Лондонским соглашением.

Во время перекрестного допроса обвинение назвало подобное изложение Лондонского соглашения неверным. Оно в узкой дословной интерпретации считает потопление торгового судна допустимым лишь после того, как оно оказало активное сопротивление...

Специалисты по международному праву после Лондонского соглашения и подписания Лондонского протокола 1936 года рассматривают вопрос об обращении с вооруженным торговым судном в войне на море как вопрос неразрешенный. Здесь я хотел бы указать на один лишь источник, который пользуется высоким авторитетом, зто проект соглашения о правах и обязанностях нейтральных держав в войне на море, опубликованный в июле 1939 года ведущими американскими профессорами международного права Джессупом, Борхардом и Чарльзом Уоренном с обоснованием, которое дает прекрасный обзор новейших мнений по этому вопросу. Статья 54 проекта дословно соответствует тексту Лондонского соглашения 1936 года с одним важным исключением: выражение «торговое судно» заменено выражением «невооруженное судно».

Приказы британского адмиралтейства частично содержатся в «секретных приказах по флоту», главным образом в «Руководстве по обороне торгового судоходства», изданном в 1938 году.

В них предписывается:

1) сообщать о подводных лодках с помощью радиотелеграфа;

2) использовать корабельную артиллерию;

3) использовать глубинные бомбы.

Эти директивы дополнены переданным в октябре 1939 года по радио приказом таранить все германские подводные лодки... В действительности во всех случаях торговое судно с самого начала войны имело приказ стрелять по любой подводной лодке, которая появлялась в сфере дальнобойности его орудий. Гак действовали все капитаны британских торговых судов...

Большое значение, по-видимому, имела британская пропаганда в связи с потоплением по недоразумению немецкой подводной лодкой английского пассажирского судна «Атония», имевшим место 3 сентября 1939 г. Через агентство «Рейтер» 9 сентября был распространен слух о неограниченной подводной войне... Германский приказ о торпедировании без предупреждения вражеских вооруженных торговых судов был издан только 4 сентября. Таким образом, он был оправдан во всех отношениях, даже если хотят признавать различие в обращении с судами с оборонительным или наступательным оружием...

Еще большее значение и большую опасность для подводных лодок имел, однако, приказ немедленно сообщать тип и местоположение всякого замеченного вражеского судна... Если вспомнить, что в силу соглашения о госпитальных судах даже госпитальные суда теряют свой иммунитет, если они передают военные сведения подобного характера, то не может быть никакого сомнения в неизбежности последствий подобных действий для торгового судна. Тот, кто выходит в море с приказом и стремлением при всякой возможности передавать собственным военно-морским и воздушным силам военные сведения о противнике, принимает участие в течение всего рейса в военных действиях и согласно упомянутому докладу комитета юристов от 1930 года не может претендовать на то, чтобы его рассматривали как торговое судно...

17 октября 1939 г. был издан приказ атаковывать без предупреждения все вражеские торговые суда... На пассажирские пароходы приказы, имевшие силу в отношении остальных судов, распространили лишь с начала 1940 года.

Теперь я перехожу к обращению с нейтральными судами в практике ведения германской подводной войны.

Для германских подводных лодок до последнего дня войны существовал принципиальный приказ не атаковывать опознанные нейтральные торговые суда. Из приказа существовали точно установленные исключения, о которых в нотах было сообщено нейтральным государствам. Они относились, во-первых, к судам, которые вели себя подозрительно или враждебно, и, во-вторых, к судам в запретных зонах операций.

К первой группе прежде всего относятся те суда, которые идут с погашенными огнями в зонах военных действий. 26 сентября 1939 г. командующий подводным флотом ходатайствовал перед главным командованием военно-морских сил о разрешении проводить атаки без предупреждения на затемненные суда в Канале. Военно-морской штаб удовлетворил ходатайство командующего подводными лодками...

24 ноября 1939 г. германское правительство направило всем нейтральным странам, имеющим торговый флот, ноту, в которой оно указало, что в водах вокруг Британских островов и вблизи Французского побережья оно не может больше гарантировать безопасности нейтрального судоходства, так как в условиях боевых действий с противником больше нельзя было считаться с нейтральным судоходством.

После разгрома Франции летом 1940 года Британские острова стали центром военных событий. 17 августа 1940 г. имперское правительство сообщило в ноте нейтральным правительствам о том, что весь район боевых действий вокруг Англии без всякого ограничения объявляется районом боевых операций.

Начиная с этого момента район использовался в полном объеме. Всем военно-морским и военно-воздушным силам разрешено было немедленно применять оружие против встреченных там судов, если не давался приказ об отдельных исключениях.

Председатель: Вы утверждаете, что любая страна, находящаяся в состоянии войны, имеет право объявлять районом боевых действий ту зону, которую она считает подходящей и отвечающей ее интересам. Я спрашиваю Вас, зависит ли право объявления какой-нибудь зоны районом боевых операций, если вообще такое право существует, от возможности или способности страны, объявившей эту зону, укрепить ее для того, чтобы предотвратить вхождение судна, не захватывая и не подвергая его обстрелу?

Кранцбюллер: Господин председатель, в науке, мне кажется, еще нет единого мнения по этому вопросу. В отличие от области блокады в классическом смысле этого слова, когда необходима полная эффективность, район боевых операций предусматривает только эффективную угрозу ввиду происходящих там военных операций, и я считаю, что как раз эта эффективная угроза имела место в германском районе боевых действий.

В этой связи я должен упомянуть также приказ от 18 июля 1941 г., которым суда США в районе операций приравнивались к судам всех других нейтральных стран, то есть на них разрешалось нападать без предупреждения...

Я постарался показать Трибуналу наиболее важные приказы и сказать кое-что об их юридическом обосновании. Без сомнения, имели место случаи, когда атаке подвергались суда, которые согласно названным приказам нельзя было атаковывать. Однако таких случаев немного, и о некоторых из них говорили здесь, на процессе. Самый известный случай — это потопление английского пассажирского парохода «Атения» 3 сентября 1939 г. подводной лодкой «У-30», командиром которой был капитан-лейтенант Лемп. Потопление объясняется тем, что командир подводной лодки принял его ошибочно за вспомогательный крейсер...

Командующий подводным флотом приказал изъять из судового журнала подлодки «У-30» запись о потоплении «Атении» и дополнить его таким образом, чтобы изъятые записи не бросались в глаза.

Как видел Трибунал, приказ был выполнен не очень хорошо, по-видимому, потому, что офицер, который занимался этим, не имел практики.

Обвинение представило факт изменения судового журнала как особо преступный акт подлога...

Я не занимался здесь вопросом о том, кто из обвиняемых адмиралов в большей или меньшей степени несет за то или иное действие ответственность. Формально почти во всех случаях имелись приказы фюрера. Однако оба адмирала заявили, что полностью берут на себя ответственность за все приказы в связи с морской войной, которые они отдали или передали...

Я перехожу ко второму основному разделу обвинения — преднамеренному убийству экипажей потопленных судов. Это обвинение направлено только против адмирала Деница, а не против адмирала Редера.

Юридические принципы обращения с оставшимися в живых после потопления судов, на которые распространяется Лондонское соглашение 1936 года, указаны в самом протоколе. В нем говорится, что до потопления следует обеспечить спасение его экипажа и пассажиров.

В отношении всех судов, на которые не распространяется Лондонский протокол, их потопление рассматривается как военные действия. Юридическими принципами для обращения с оставшимися в живых является в этих случаях Гаагская конвенция относительно применения положений Женевской конвенции к морской войне от 18 октября 1907 г., хотя она не была ратифицирована Великобританией.

Согласно этой Конвенции после каждого боя обе стороны должны принять соответствующие меры для розыска оставшихся в живых, насколько это допускают военные цели. Немецкие подводные лодки придерживались также принципа оказания помощи экипажу тех судов, которые были потоплены без предупреждения, если:

1) подводная лодка не подвергалась опасности и

2) не наносилось ущерба выполнению поставленной ей военной задачи...

Основной приказ о действиях подводных лодок был издан штабом военно-морского командования 4 октября 1939 г. Он предусматривал спасение экипажей потопленных судов, если для этого предоставлялась возможность с военной точки зрения. Данные мероприятия на время были ограничены приказом за номером 154, изданным в декабре 1939 года, касавшимся тех немногих подводных лодок, которые тогда оперировали непосредственно у Английского побережья... Когда по окончании норвежского похода действия подводных лодок постепенно переместились в свободную часть Атлантического океана, этот приказ потерял свое значение и осенью 1940 года был отменен.

В последующее время немецкие командиры предпринимали спасательные мероприятия, если они могли оправдать это в военном отношении...

Такое положение изменилось в результате приказа от 17 сентября 1942 г., которым адмирал Дениц категорически запретил спасательные меры. Приказ гласил:

Обвинение оспаривает, что здесь речь действительно идет о запрещении спасательных мер. Оно рассматривает приказ как завуалированный приказ к умерщвлению утопающих, и в мировой прессе этот приказ истолковывался как призывающий к убийствам...

Каким же образом обвинение пришло к заключению, что данный приказ является «приказом об убийствах»?...

Его исходным пунктом является разговор между Гитлером и японским послом Осима в январе 1942 года, во время которого Гитлер высказался о перспективе издания приказа подводному флоту об умерщвлении оставшихся в живых членов экипажей потопленных кораблей. Это сообщение, заключает обвинение, Гитлер, вне всякого сомнения, реализовал, а адмирал Дениц провел в жизнь своим приказом о «Лаконии». В действительности, фюрер в связи с докладом по вопросам подводного флота, который должны были сделать ему оба адмирала в мае 1942 года, сам проявил инициативу в вопросе о применении активных мер против экипажей потопленных судов, то есть их расстреле...

Затем обвинение приводило приказ о нападении на так называемые спасательные суда как доказательство того, что существовало намерение уничтожать людей, оставшихся а живых после потопления судна. Но таким лицом является только тот, кто находится в воде или в спасательной лодке...

Капитан 3-го ранга Меле некоторым командирам подводных лодок намекнул, что приказ о «Лаконии» требует или, по крайней мере, одобряет уничтожение людей, оставшихся в живых после потопления судна...

Мне кажется, что на этом процессе не было выяснено, как, собственно, Меле пришел к такому истолкованию приказа. Он утверждает, что капитан 3-го ранга Купиш рассказал ему в штабе командования подводным флотом историю подводной лодки «У-386», командир которой по возвращении с боевой операции в штабе командования подводных лодок получил порицание за то, что не расстрелял находившихся в надувной резиновой лодке летчиков. Этот рассказ Меле не соответствует действительности. На основании дневника военных Действий и с помощью свидетелей доказано, что командиру подводной лодки «У-386» сделано порицание за то, что он не взял летчиков на борт и не доставил их на базу...

Насколько мне известно, в этой войне с германской стороны имел место лишь один случай расстрела оставшихся в живых, а именно случай с капитан-лейтенантом Экком...

Он не хотел уничтожать людей, а хотел устранить обломки и плоты, обнаружение которых могло дать основание летчикам союзников заключить, что в этой части моря находятся германские подводные лодки. За такие действия Экк вместе с двумя своими офицерами был приговорен к смерти...

Военно-морское командование заявило ставке фюрера о том, что оно отказывается применять репрессалии в виде уничтожения оставшихся в живых членов команд судов противника.

Я должен разобрать другие пункты обвинения против гросс-адмирала Деница, не имеющие отношения к морской войне.

Прежде всего речь идет об обвинении в подготовке агрессивных войн. Известно, насколько большое сопротивление вызвало именно это обвинение в среде профессиональных офицеров, пожалуй, всех союзных стран. Отвечая на подобные нападки со стороны общественности, судья Джексон следующим образом сформулировал мысли обвинения по этому пункту на пресс-конференции 4 декабря 1945 г.:

К началу войны Дениц был сравнительно молодым командующим, его единственная задача состояла в обучении и руководстве подводными лодками, он не принадлежал к генеральному штабу в том смысле, как это имеет в виду обвинение, и не принимал участия ни в одном из совещаний, записи о которых были представлены здесь в качестве доказательств о наличии агрессивных намерений.

Когда адмирал Дениц 1 февраля 1943 г. был назначен главнокомандующим военно-морскими силами, война для Германии перешла в стадию обороны, более того, опасных неудач и поражений на всех фронтах. Этот факт может иметь значение для вопроса об участии в так называемом заговоре. Обвинению не совсем ясно, с какого именно момента оно хочет приписать подсудимому Деницу участие в заговоре...

Адмирал Дениц познакомился с фюрером лишь осенью 1943 года, во время доклада о военных делах, а в последующие годы имел с ним короткие беседы всего 8 раз, всегда о военных вопросах и никогда с глазу на глаз. Так как подсудимый, кроме того, не принадлежал ни к одной организации, которая обвиняется в заговоре, я не вижу никакой связи Деница с этим заговором до 1 февраля 1943 г. ... Вследствие назначения на пост главнокомандующего военно-морскими силами он стал членом имперского правительства. Основой этого утверждения служит распоряжение, согласно которому главнокомандующие сухопутными и военно-морскими силами получали ранг имперского министра и по распоряжению Гитлера должны были принимать участие в заседаниях кабинета.

Ясно, что лицо, лишь получившее ранг имперского министра, не является в действительности имперским министром. Оно не является также членом кабинета, если может принимать участие в его заседаниях лишь на основании особого распоряжения...

Гросс-адмирал всегда участвовал в обсуждении обстановки у фюрера, если находился в его ставке. О всех встречах и совещаниях главнокомандующего его сопровождающие вели записи, которые находятся в руках обвинения. Но оно не представило ни одной записи, согласно которой главнокомандующий военно-морскими силами принимал бы участие в докладе или в решении политического вопроса, и можно, пожалуй, полагать, что подобных записей вообще не существует. Но тем самым подтверждаются показания свидетелей о том, что обсуждение обстановки у фюрера не имеет ничего общего с заседанием правительства и что оно было исключительно инструментом военного руководства.

Таким образом, ни в коем случае не существует общей ответственности гросс-адмирала за все происшествия и события с 1943 года, которые были охарактеризованы на процессе как преступные...

Деницу ставятся в вину только такие дела, в отношении которых он принимал непосредственное участие.

Это относится прежде всего к приказу фюрера об уничтожении диверсионных отрядов от 18 декабря 1942 г. ... Дениц, как он сам признал это, читал его осенью 1942 года, будучи командующим подводным флотом... Приказ о том, чтобы не давать этим людям пощады и в определенных случаях передавать их СД, сам по себе нарушает обычаи войны, это признает всякий высший офицер.

Обвинение полагает, что адмирал Дениц через несколько месяцев после того, как стал главнокомандующим военно-морскими силами, должен был и имел возможность осведомиться о причинах издания приказа о диверсантах.

Здесь я должен сказать, что приказы о военных мероприятиях на суше издавались без сотрудничества штаба военно-морского командования и об их исполнении в штабе военно-морских сил не докладывалось.

Такой порядок издания приказов о территориальных задачах объясняет также полную неосведомленность Деница и его сотрудников в штабе военно-морских сил о передаче экипажа норвежского торпедного катера МБТ-345 службе безопасности после его взятия в плен частями адмирала фон Шрадера. Как следует из протоколов суда над военными преступниками в Осло, штаб военно-морских сил получил лишь сообщение о бое и о захвате торпедного катера и о количестве пленных. Во всех остальных вопросах согласно приказу о коммандос адмирал фон Шрадер договаривался с командующим в Норвегии. Решение о судьбе экипажа было прислано из главной ставки фюрера на запрос гаулейтера Тербовена...

Вторую попытку обвинения установить участие в заговоре для совершения военных преступлений я вижу в представленном протоколе допроса адмирала Вагнера по вопросу о выходе из Женевской конвенции в начале 1945 года. Подробности становятся ясными без свидетельских показаний Вагнера. Согласно этим показаниям при обсуждении положения 17 февраля Гитлер указал на то, что вражеская пропаганда о хорошем обращении союзников с военнопленными явно производит впечатление на находящиеся на Западе войска, и было доложено о большом количестве перебежчиков. Он приказал рассмотреть вопрос о выходе из Женевской конвенции. Таким путем он стремился убедить собственных солдат в том, что они больше не могут рассчитывать на хорошее обращение с ними как с военнопленными и подорвать действие вражеской пропаганды. Через два дня Гитлер снова вернулся к этой мысли, но теперь на переднем плане стояло другое обоснование. Он охарактеризовал ведение войны противником на Востоке и воздушные налеты на немецкое гражданское население как полный отказ противника от соблюдения международного права и теперь, со своей стороны, хотел путем отказа от Женевской конвенции освободиться от всяких обязательств. Он вновь запросил вооруженные силы об их мнении и при этом обратился прямо к гросс-адмиралу Деницу. Дениц не дал никакого ответа. Позиция военного руководства в данном вопросе была недвусмысленно отрицательной. Перед обсуждением положения на следующий день имела место 10-минутная беседа между Деницем, генерал-полковником Иодлем и послом Гевелем, во время которой Дениц сообщил о своем отрицательном отношении. Судя по заметке адмирала Вагнера, он сказал: «Лучше принять необходимые меры без всякого о том оповещения и сохранить для внешнего мира, на всякий случай, прежнюю мину». Обвинение видит в этом готовность и желание выдать сотни тысяч союзных военнопленных на произвольное убийство. Сам адмирал Дениц не помнит такой фразы. Это и неудивительно, так как речь идет не о протоколе, а о резюме довольно длительного разговора в четырех фразах, которые были сформулированы лишь на следующий день после разговора и написаны адмиралом Вагнером...

Адмирал Дениц не одобрял отказа от Женевской конвенции, и Гитлер вследствие очевидного отрицательного отношения всех военных руководителей вообще не настаивал на этой мысли...

Переходя теперь к заговору для совершения преступлений против человечности, я хотел бы сперва указать на то, что против подсудимого Деница согласно пункту 4 обвинения не выдвигается обвинение в непосредственном совершении преступлений против человечности. В индивидуальном обвинении также ничего не говорится об участии в заговоре для совершения преступлений против человечности... Несмотря на это, обвинение представило некоторые документы, которые внешне должны обосновать его совместную ответственность за известные преступления против человечности.

Передача предложения министерства вооружения об использовании на верфях 12 тысяч человек из концентрационных лагерей в качестве рабочих является для обвинения доказательством того, что адмирал Дениц знал и одобрял арест невиновных, жестокое обращение с ними и их умерщвление в концентрационных лагерях.

Фактически он знал, конечно, что существуют концлагеря и что в лагерях, кроме уголовных преступников, содержатся политические заключенные... но это не может быть вменено ему в вину. Главнокомандующему военно-морскими силами, а также его сотрудникам, как и подавляющей части немецкого народа, не было известно о совершаемых в концентрационных лагерях истязаниях и убийствах...

В заключение обвинение установило связи также с еврейским вопросом с помощью одного высказывания, в котором Дениц говорил о «медленно действующем яде еврейства». Относительно этого я констатирую: план уничтожения еврейства не был известен Деницу, как не было известно и выполнение его. Ему было известно о переселении проживавших в Германии евреев в генерал-губернаторство...

Дениц никогда не отождествлял себя с партией и поэтому не может, конечно, привлекаться к ответственности за ее идеологические стремления или даже эксцессы...

Я ни в коем случае не хочу создать впечатление, что адмирал Дениц не был национал-социалистом. Напротив. Я как раз на его примере хочу показать неправильность тезиса, что каждый национал-социалист как таковой должен быть преступником. Этот Трибунал является единственной инстанцией, в которой авторитетные деятели главных союзных держав подробно и непосредственно занимаются немецким прошлым последних 12 лет. Он является единственной надеждой очень многих немцев для устранения роковой ошибки и, таким образом, открывает путь к политическому оздоровлению.

Сознание ответственности побудило Деница после вступления его на пост главы государства 1 мая 1945 г. прекратить военные действия на Западе, а на Востоке задержать еще на несколько дней капитуляцию.

Возвращаясь к исходному пункту обвинения, следует сказать, что Дениц ничего не сделал для того, чтобы начать войну, и сделал решающий шаг для того, чтобы ее окончить.

В начале своей речи я указал на те сомнения, которые Данный процесс над военными преступниками пробуждает в груди юриста. Они возникают у каждого, кто разделяет ответственность за такой процесс...

Да будет приговор этого Трибунала представлен суду истории!

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 16 и 17 июля 1946 г.]

Высокий Суд! В своей защитительной речи по делу подсудимого гросс-адмирала доктора Редера при изложении материала я хочу придерживаться той же последовательности, что и в своих книгах документов и при предъявлении доказательств. Я полагаю, что это облегчит рассмотрение дела в целом.

Редер, которому недавно исполнилось 70 лет, с 18 лет, то есть примерно в течение полувека и притом в период, богатый событиями, был солдатом и только солдатом душой и телом. Хотя он всегда знал только свой солдатский долг, обвинение на этом большом процессе против национал-социализма обвиняет его не только как солдата — командующего германским военно-морским флотом, но и как политического деятеля, как политического заговорщика и члена правительства, хотя все три функции а действительности ему свойственны не были. Поэтому передо мной стоит своеобразная задача: защищать Редера как политического деятеля, хотя, как я покажу, его жизненный принцип состоял в том, чтобы быть совершенно аполитичным офицером и руководить офицерским корпусом и военно-морским флотом, которые также должны были оставаться совершенно аполитичными.

Если я предпошлю эти соображения, то станет ясно, почему Редер, как показывает его допрос, отчужденно и удивленно встретил обвинения.

Само собой разумеется, я остановлюсь также и на военных преступлениях, за исключением тех, которые касаются ведения подводной войны, на которых уже остановился доктор Кранцбюллер также и по делу Редера. Обвинение о нарушении Версальского договора включается в заговор, поэтому я коснусь его.

Редер прямо признал, что нарушения договора имели место. Однако небольшой масштаб этих нарушений свидетельствует о том, что они не могли быть связаны с планами ведения агрессивных войн. Кроме того, я хотел бы добавить, что с юридической точки зрения нарушение договора не может рассматриваться как преступление. Согласно аргументации обвинения наказуемое действие имеется налицо только в том случае, если нарушение было сделано с преступными намерениями, то есть было направлено вопреки пакту Бриана-Келлога на ведение агрессивной войны.

Несколько иначе обстоит дело с обвинением германского военно-морского флота в строительстве подводных лодок в Голландии. При этом обвинение опиралось на документ за номером С-156, книгу капитана 1-го ранга Шустлера «Борьба военно-морского флота против Версаля», а также на высказывания историка военно-морского флота адмирала Ассмана в его записках (документ Д-854).

Документы доказывают, что германский военно-морской флот участвовал в работе конструкторского бюро по строительству подводных лодок в Голландии, а именно в фирме «Н.Ф. Инженерснантор фон Шифсбау». Участие относится еще к периоду, когда военно-морской флот не находился под руководством Редера. Суд вспомнит, что Редер был назначен начальником главного морского штаба только 1 октября 1928 г., в то время как участие в работе голландского конструкторского бюро относится к 1923 году и последующему периоду... Участие в деятельности иностранного конструкторского бюро не было запрещено, и не в этом состоял смысл Версальского договора. Решающим было то, что Германия не создавала своего подводного флота.

Сконструированные голландской фирмой и построенные за границей подводные лодки были и использованы за границей, а именно в Турции и Финляндии...

Нарушения договора в период с 1933 года до германо-английского морского соглашения от 1935 года дают также аналогичную фактическую и юридическую картину... В марте 1935 года, то есть за несколько месяцев до заключения морского соглашения, было начато планирование строительства линкоров «Шарнхорст» и «Гнейзенау» с водоизмещением в 27 тысяч тонн каждый, хотя формально в тот период и в течение последующих месяцев еще действовало положение Версальского договора, предусматривавшее возможность иметь военные корабли водоизмещением в 10 тысяч тонн, в противоположность морскому соглашению 1935 года, предусматривавшему водоизмещение линкора в 35 тысяч тонн.

При этом я прошу учесть, что Германия в марте 1935 года уже могла рассчитывать на то, что в скором времени будет заключено германо-английское соглашение и что время между планированием строительства линкора и спуском его на воду исчисляется не месяцами, а годами.

В действительности «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вступили в строй только через 3—4 года после заключения морского соглашения, а именно в 1938—1939 гг. 17 июня 1937 г. было заключено новое соглашение о морских вооружениях... Обвинение в доказательство того, что военно-морской флот снова нарушил морское соглашение в агрессивных целях, приводит следующие факты.

В соглашении от 1937 года оба договаривавшихся правительства дали обязательство взаимно обмениваться информацией и в течение первых четырех месяцев каждого календарного года сообщать в деталях о программе строительства. Согласно документу за номером С-23 военно-морской флот нарушил это обязательство в том отношении, что уменьшил сведения относительно водоизмещения и осадки обоих линкоров, строившихся в то время — в начале 1938 года «Бисмарка» и «Тирпица», а именно: указал водоизмещение каждого 35 тысяч тонн вместо 41 700 тонн. Факт этого нарушения договора Редер признал...

31 марта 1938 г., то есть 6 недель спустя после даты, обозначенной в документе за номером С-23, Англия со своей стороны предложила увеличить тоннаж линкоров. Соглашение об этом было подписано обеими странами 30 июня 1938 г.

Второе обвинение предъявлено представителями американского обвинения во время перекрестного допроса. Оно основано на записках адмирала Ассмана для своего исторического труда, где он говорит о том, что Германия в области строительства подводных лодок меньше всего придерживалась границ германо-английского морского соглашения: до 1938 года могло быть предусмотрено строительство 55 подводных лодок; в действительности же было построено и находилось в стадии строительства 118. Это утверждение Ассмана является неправильным. В действительности Германия в области строительства подводных лодок строго придерживалась положений германо-английского морского соглашения. В морском соглашении от 1935 года Германия, несмотря на заверения в равноправии, ограничилась 45 процентами английского тоннажа; но за ней было оставлено право повысить тоннаж с помощью дружественного соглашения с Англией в любое время.

В декабре 1938 года между британским адмиралом лордом Кэнингхемом и гросс-адмиралом Редером состоялись соответствующие переговоры, во время которых правительство Его Величества одобрило увеличение до 100 процентов...

В заключение я хотел бы сказать, что упомянутое Ассманом число — 55 подводных лодок — соответствует 45 процентам, а число 118 подводных лодок соответствует 100 процентам.

Сейчас я перехожу к обвинению против Редера в том, что он якобы принимал участие в заговоре для ведения агрессивных войн и что он, в частности, поддерживал Гитлера и национал-социализм, несмотря на то, что должен был знать, что Гитлер с самого начала намеревался вести агрессивные войны...

Редер до 1933 года не имел ничего общего с национал-социализмом и не знал ни Гитлера, ни работников его партии. Он познакомился с Гитлером 2 февраля 1933 г., когда в числе других командующих был представлен Гитлеру бароном фон Гаммерштейном. Для Редера как начальника военно-морского штаба существовал лишь один начальник, а именно рейхспрезидент Гинденбург, который согласно конституции и воинскому закону был верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами. Гинденбург как рейхспрезидент назначил Гитлера рейхсканцлером, и вследствие этого непроизвольно между Гитлером и вооруженными силами установилась связь...

Обвинение вменяет Редеру в вину то, что он был осведомлен о многих политических решениях и в качестве главнокомандующего военно-морским флотом проводил стратегическое планирование и подготовку в связи с политическими мероприятиями. Речь идет о выходе Германии из Лиги Наций 14 октября 1933 г., о милитаризации Рейнской области 7 марта 1936 г., об аншлюсе Австрии в марте 1938 года, о включении Судетской области в состав империи осенью 1938 года и о создании протектората Богемия и Моравия в марте 1939 года...

Для всех решений общим было то, что Редер в политическом отношении не содействовал принятию ни одного из них. Редера никогда предварительно не спрашивали, и он в качестве главнокомандующего военно-морским флотом не обладал правом содействовать принятию подобных решений. Редер не делал ничего, кроме того, что он в соответствии с этими решениями отдавал те распоряжения, которые необходимо было отдать с военной точки зрения на случай, если бы возникли военные осложнения.

Если обвинение в случае с Австрией и с созданием протектората Богемия и Моравия, действуя объективно, безусловно правильно указывает, что Гитлер применил весьма сомнительные и, может быть, даже преступные средства, то это для главнокомандующего военно-морским флотом не имеет никакого значения, так как установлено, что он не был осведомлен об этих действиях, не говоря уже о примененных средствах...

Правильно, что Редер принадлежал к созданному в феврале 1938 года тайному совету министров. Правильно и то, что тайный совет министров представлял собой чистый фарс, поэтому излишне обсуждать данный пункт, которому обвинение придавало сначала такое большое значение...

Из представленного обвинением документа ПС-2098 следует, что главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич и главнокомандующий военно-морским флотом Редер, цитирую, «приравниваются в ранге к имперским министрам». Тем самым доказано, что Редер не являлся министром, а лишь только по соображениям этикета приравнивался в ранге к имперским министрам.

Точно так же и принадлежность к имперскому совету обороны нельзя рассматривать на основании документа ПС-2194 как отягчающее обстоятельство. Как следует из текста, речь идет лишь о мероприятиях по подготовке обороны империи, там не говорится ни о политической деятельности, ни о деятельности, которая имела бы что-либо общее с агрессивными войнами.

В качестве последнего отдельного момента в этой связи я хочу указать на то обстоятельство, что утверждение обвинения о том, что Редер являлся членом партии, оказалось необоснованным. Правда, Редер получил от Гитлера золотой почетный значок члена партии, но это означало не что иное, как награждение орденом, и не могло означать ничего другого...

Редер не мог предполагать и знать, что Гитлер и в последнее время, и перед началом войны говорил ему не то, что думал и делал...

В подтверждение обвинения в участии Редера в заговоре представлено много документов, которые могут свидетельствовать о том, что Редер знал об агрессивных планах Гитлера. Правда, имеется много правительственных документов, из которых видно, что военно-морской штаб или Редер получили их по одному экземпляру, но действительно уличающими Редера из всех этих документов могут быть признаны лишь 4 документа, которые охарактеризованы обвинением в силу их значимости как ключевые документы. В данном случае имеются в виду четыре речи Гитлера перед главнокомандующими: от 5 ноября 1937 г., 23 мая 1939 г., 22 августа 1939 г. и 23 ноября 1939 г. Обвинение утверждает, что из них вытекает факт участия в заговоре и что из речей совершенно ясно видно, что Гитлер готовился к ведению агрессивных войн...

Без сомнения, эти ключевые документы имеют важное значение для последующей исторической констатации того, какие мысли руководили Гитлером... Подкупает мысль, что содержание документов отражает действительные события, поскольку там речь идет о высказываниях, имевших место в узком круге лиц, перед которыми Гитлер, естественно, шире раскрывал свои намерения, чем в публичных речах. Я признаю ценность этих документов, но мне кажется, что обвинение сильно переоценивает их значение... Они не дают нам ключа для раскрытия истинных планов Гитлера, не дают никаких масштабов для определения выводов, которые должны были, по мнению обвинения, сделать из них присутствовавшие на совещаниях.

Для меня совершенно ясно, что поведение Гитлера в период после Мюнхенского соглашения до начала войны с Польшей дает основание для тягчайших обвинений, и это является решающим для дела Редера, но не как военного, а как политического руководителя. Мы знаем, что Гитлер и сам признал это, а потому решил избегнуть ответственности путем самоубийства, нисколько не заботясь в годы войны и особенно в конце ее о жизни и благе немецкого народа...

Я рассматривал события довоенного времени. Теперь перехожу к событиям, имевшим место во время войны.

Когда, несмотря ни на что, война с Англией все же началась 3 сентября 1939 г., в первый же день произошел прискорбный случай: потопление "Атении", на основании которого строится тяжкое моральное обвинение против Редера, причем не столько на основании чисто военного значения этого события, то есть потопления, о котором уже говорил мой коллега доктор Кранцбюллер, сколько на основании статьи в «Фелькишер беобахтер» от 23 октября 1939 г. под заголовком «Черчилль потопил "Атению"». Если обстоятельства дела, изложенные обвинением, соответствовали бы действительности, то упреки морального порядка, которые делаются Редеру и военно-морскому флоту, являлись бы обоснованными...

На основании показаний Редера, Шульте-Ментинга, Вейц-зеккера и Фриче, а также на основании документов установлено следующее:

1. В начале сентября 1939 года Редер был твердо убежден в том, что потопление произведено не немецкой подводной лодкой, потому что из сообщений было видно, что ближайшая немецкая подводная лодка находилась от места потопления на расстоянии не менее 75 морских миль.

2. В соответствии с этим Редер, как видно из документа Д-912, опубликовал и дал соответствующие объяснения американскому военно-морскому атташе и статс-секретарю барону Вейцзеккеру.

3. Редер узнал о том, что это было неправдой, лишь после возвращения подводной лодки «У-30», то есть 27 сентября 1939 г.

4. Гитлер... настоял на том, чтобы о действительном положении вещей не знали другие германские или иностранные органы и чтобы не было сделано сообщения о том, что германская подводная лодка потопила «Атению».

По-видимому, он руководствовался политическими соображениями, потому что хотел избегнуть осложнений с Соединенными Штатами, вызванных этим случаем, хотя и прискорбным, но непоправимым. Приказ Гитлера был настолько строгим, что немногие офицеры, знавшие правду, были приведены к присяге о том, что они будут хранить тайну.

5. Фриче показал, что после первого запроса, с которым обратился к военно-морскому флоту в начале сентября 1939 года, он больше не делал запросов и что статья в «Фелькишер беобахтер» появилась на основании личного распоряжения Гитлера и Геббельса, о чем Редер предварительно не был информирован. Это подтверждается одинаковыми показаниями Редера и Шульте-Ментинга. Далее установлено, что Редер вопреки утверждению обвинения не являлся инициатором появления этой статьи и вообще ничего не знал о статье до ее опубликования... Нельзя делать Редеру морального упрека, основываясь на том факте, что он, узнав о статье, не выступил с опровержением, потому что был связан приказом Гитлера и в то время не мог предполагать, что Гитлер имел отношение к данной статье, которую Вейцзеккер справедливо назвал плодом извращенной фантазии...

По вопросу о Греции обвинение вменяет Редеру в вину нарушение нейтралитета и международного права в двух направлениях, а именно:

1. Основываясь на документе С-12, из которого следует, что Гитлер в соответствии с докладом Редера 30 декабря 1939 г. принял следующее решение:

2. Согласно документу С-176 Редер в связи с докладом у Гитлера 18 марта 1941 г. просит подтверждения того, что, я цитирую, «всю Грецию следует оккупировать даже в том случае, если будет достигнуто мирное решение вопроса»...

Редеру и руководству военно-морского флота в октябре-ноябре 1939 года стало известно, что греческие торговые корабли по инициативе или с согласия греческого правительства в большинстве своем были предоставлены в распоряжение Англии. Этот факт несовместим с нейтралитетом, поэтому в соответствии с принципом международного права он разрешал Германии принять эквивалентные контрмеры...

Планы союзников на Балканах известны. Они предусматривали создание Балканского фронта против Германии. С этой целью союзный генеральный штаб обследовал с помощью союзных офицеров местные условия как в Греции, так и в Румынии для того, чтобы создать там авиабазы. Кроме того, проводились мероприятия для высадки десанта в Греции...

Гитлер в своей директиве за номером 20 еще 13 декабря 1940 г. предусмотрел, что следует занять всю территорию Греции для того, чтобы свести на нет стремление Англии создать под прикрытием Балканского фронта опасную авиабазу и особенно авиабазу, угрожающую румынскому нефтяному бассейну...

9 апреля 1940 г. германские войска всех трех составных частей вооруженных сил заняли Норвегию и Данию. На основании этого и предшествующих планов наряду с общим обвинением в участии в заговоре гросс-адмиралу Редеру предъявлено еще одно тягчайшее обвинение. Обвинитель от Англии указал на то, что Редер первый внушил Гитлеру идею о занятии Норвегии... Правильно только то, что... Редер первый обратился к Гитлеру с вопросом о Норвегии, а именно 10 октября 1939 г. Но я покажу, что и в данном случае он действовал не как политик, а лишь как солдат.

Редер заметил чисто стратегическую опасность и указал Гитлеру на эту угрозу потому, что предполагал, что в Скандинавии, особенно в Норвегии, союзники хотят создать новый фронт. Он знал, что оккупация Англией Норвегии может сказаться неблагоприятно на ходе войны для Германии.

Редер, будучи главнокомандующим военно-морским флотом... неохотно согласился с норвежской операцией. Он чувствовал, что нейтральное государство нельзя втягивать в уже начавшуюся войну, если к этому не вынуждает создавшееся положение. В период с октября 1939 года по весну 1940 года Редер все время придерживался той точки зрения, что лучшим решением этого вопроса было бы сохранение абсолютного нейтралитета Норвегией и всей Скандинавией...

Обвинение указало на соглашение, существовавшее между Германией и Норвегией, и в частности на документ ТС-31, в котором германское имперское правительство еще 2 сентября 1939 г. категорически заверяло Норвегию в том, что будет уважать ее нейтралитет и неприкосновенность...

Нарушение Германией нейтралитета Норвегии явилось в данном случае актом самообороны, предусмотренным международным правом.

В конце сентября — начале октября 1939 года Редер, как показывают представленные доказательства, получил от генерал-адмирала Карлса и из текущих сообщений адмирала Канариса — руководителя контрразведки — сведения о том, что возникла опасность, что союзники, осуществляя свои планы по блокаде Германии, оккупируют опорные пункты Норвегии с тем, чтобы был прекращен подвоз руды из Скандинавии. Опасность была очевидной. Она заключалась в прекращении всякого подвоза руды из Скандинавии, в частности, в прекращении подвоза железной руды, а также и в том, что союзники получили бы, таким образом, удобную базу для воздушных налетов и в конце концов в том, что германский военно-морской флот находился бы под угрозой с фланга и был бы, следовательно, ограничен в своих операциях. Это последнее по счету, но немаловажное обстоятельство.

Блокада Северного и Балтийского морей имела бы в стратегическом отношении опустошающие последствия... Я твердо убежден, что Высокий Суд, учитывая описанные обстоятельства и ныне действующие положения международного права, констатирует, что Редер в отношении оккупации Норвегии действовал из чисто стратегических соображений, соблюдая нормы международного права, и оправдает его в этой части обвинения.

В заключение я хотел бы в связи с темой о Норвегии подчеркнуть, что... Редер и командующий флотом в Норвегии генерал-адмирал Бем старались заключить мир с Норвегией при соблюдении норвежских национальных интересов. Этим усилиям противостояла назначенная Гитлером и Гиммлером так называемая гражданская администрация во главе с имперским комиссаром Тербовеном, которая в противоположность вооруженным силам находилась в связи с партией, СС, СД и гестапо.

Редер... вместе с Бемом вел решительную борьбу с Тербовеном. Но и здесь налицо то трагическое обстоятельство, что вооруженные силы, несмотря на большие усилия, не могли достичь своего из-за диктатуры Гитлера, а также диктатуры, которая с ведома Гитлера осуществлялась имперским комиссаром Тербовеном...

Я перехожу к обвинению, выдвинутому представителями обвинения, относительно войны против России.

Обвинение заявило, что Редер не был противником войны с Россией. Единственно, что может остаться от такого обвинения, это утверждение, что Редер в принципе был за войну с Россией и возражал Гитлеру лишь в отношении срока.

Ссылаясь на документ С-170, обвинение говорит, что Редер лишь рекомендовал оттянуть войну с Россией до победы над Англией. При изучении документа С-170, в самом деле может возникнуть такое представление. Однако в действительности все обстоит иначе, и истинное положение вещей было выяснено с помощью представления других доказательств... Редер защищал тот взгляд, что война против России явится неверным шагом в стратегическом отношении. Его собственные показания и показания Шульте-Ментинга показывают, что Редер в сентябре, ноябре и декабре 1940 года постоянно старался отвлечь Гитлера от мысли о войне против России... Это верно, что в документе С-170 изложено только стратегическое обоснование возражений. Да это и неудивительно, ибо в бумагах командования военно-морских сил, естественно, записывались только те аргументы, которые имели значение в военно-техническом и стратегическом отношении, а не в политическом.

Однако Редер высказывал Гитлеру соображения не только стратегического, но и политического характера.

Остается признать, что трагическое положение заключается в том, что Гитлер мало слушал политические возражения Редера относительно России, как и относительно Норвегии и Франции.

Так же обстоит дело с обвинением в отношении агрессивной войны против Америки и в отношении нейтралитета Бразилии. Оба обвинения в рамках представленных доказательств в достаточной мере доказывают неправильность их. Мне остается лишь кратко коснуться этого.

Прежде всего обвинение представило все таким образом, будто Редер как-то способствовал тому, чтобы вовлечь Японию в войну против Америки. В действительности же не имели места какие-либо переговоры между Японией и Редером по вопросам морской стратегии. Редер придерживался всегда той точки зрения, что надо избегать войны с США и с Россией... В представленном обвинением документе С-152 говорится лишь о предложении, заключающемся в том, что Япония должна выступить против Сингапура, чтобы на допустить участия Соединенных Штатов в войне. Пожелание, высказанное Редером Гитлеру относительно того, что Японии следовало бы напасть на Сингапур, в любом отношении является вполне логичным. Мы уже находились в состоянии войны с Англией, и Редер должен был попытаться сконцентрировать все силы против нее.

Еще более реальным опровержением обвинения, предъявленного в связи с вопросом о Бразилии, является то, что обвинители после моего выступления во время представления доказательств ни в одном из перекрестных допросов Редера, Шульте-Ментинга и Вагнера не возвращались к этому вопросу.

Речь идет об обвинении в том, что согласно дневнику Иодля штаб военно-морского командования уже за 2 месяца до начала войны Германии с Бразилией просил дать разрешение на то, чтобы начать военные действия против бразильских военных и торговых судов, и оно было получено. Помимо показаний свидетелей, это обвинение документально опровергнуто выдержкой из дневника Иодля...

Из документов явствует, что Бразилия нарушила нейтралитет тем, что разрешила Соединенным Штатам пользоваться бразильскими аэродромами для того, чтобы оттуда можно было совершать налеты на немецкие и итальянские подводные лодки. Кроме того, бразильское министерство авиации официально сообщило, что бразильские военно-воздушные силы предприняли налеты. При такой позиции, нарушавшей нейтралитет, ходатайство штаба военно-морского командования относительно того, чтобы начать военные действия против бразильских судов, было оправданным...

Я считаю возможным в защитительной речи по делу Редера отказаться от аргументации относительно военных преступлений и преступлений против человечности, ибо я не мог установить связи между Редером и материалами обвинений, представленных по этим преступлениям. Обвинение игнорирует фактическое и юридическое положение дел, когда оно привлекает Редера к ответственности за политические решения, хотя он не имел к ним никакого отношения, а действовал всегда только как солдат...

Остается еще один вопрос: является ли долгом солдата выступать с протестом, открыто восставать? На него каждый военный начальник и вообще всякий человек даст отрицательный ответ. Исключение может составить только приказ диктатора, заставляющий совершить преступление, причем командующий, получивший приказ, должен ясно осознать его преступный характер. В соответствии с этим Редер мог бы быть привлечен к ответственности только за военные преступления, но не за политические, ибо за политические отвечает диктатор...

Перед историей Редер может быть виновен потому, что он, как и многие другие в стране и за границей, не распознал Гитлера и не имел достаточной силы для того, чтобы выступить против него. Но бездействие в данном случае не является преступлением...

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 17 и 18 июля 1946 г.]

Господа судьи!

Бальдур фон Ширах, которого я защищаю, будучи имперским руководителем молодежи, в 1936 году приветствовал гостей, присутствовавших на олимпийских играх в Берлине, следующими словами: «Молодежь преодолевает все преграды и моря»...

Будучи гаулейтером Вены, он обратился в 1940 году к Гитлеру: «Вену можно завоевать не штыками, а только музыкой».

Приведенные высказывания подсудимого являются характерными для этого подсудимого.

Задачей защиты является рассмотреть результаты представленных на этом процессе доказательств с тем, чтобы установить, действительно ли Ширах совершил те преступления против права и человечности, которые ему обвинение вменяет в вину.

Ширах — самый молодой подсудимый на процессе. Он является тем подсудимым, который при своем вступлении в партию был намного моложе всех прочих. Ему тогда не было и 18 лет. Уже одни эти факты являются в известной мере достаточными для того, чтобы судить о нем. Еще на школьной скамье он поддался обаянию нарождавшегося национал-социализма: его неудержимо привлекала идея социализма, в соответствии с которой в его земельном воспитательном доме не делалось никакого различия между детьми представителей различных сословий и профессий; эти юноши, группировавшиеся вокруг Шираха, надеялись, что народное движение 20-х годов в Германии возродит наше отечество, избавив от последствий проигранной первой мировой войны, и обеспечит ему счастливое будущее. И судьбе было угодно, чтобы уже а 1925 году семнадцатилетний Ширах в городе Гёте — старом Веймаре — лично установил контакт с Гитлером... Юноша стал убежденным национал-социалистом и... антисемитом, разумеется, антисемитом не в духе тех фанатиков, которые затем создали Освенцим и убили миллионы евреев...

То, что таковы были действительно взгляды Шираха, свидетельствует заявление Шираха, которое он сделал на процессе во время утреннего заседания от 24 мая 1946 г. и в котором прямо назвал преступления, совершенные Гитлером, позорным пятном нашей истории, вызывающим стыд у каждого немца. Это то заявление, в котором Ширах открыто высказывается в том духе, что Освенцим должен явиться концом всякой расовой политики и всякого антисемитизма.

Это показание Шираха в зале заседания явилось результатом тех страшных разоблачений, о которых он узнал на процессе, и Ширах заявил это перед лицом широкой общественности для того, чтобы вывести немецкую молодежь с ложного пути, по которому она идет, на путь справедливости и терпимости.

Господа судьи, я хочу рассмотреть выдвинутые против Шираха важнейшие пункты обвинения и дать оценку результатам представления по ним доказательств...

Во-первых, подсудимому Шираху вменяется в вину то, что он до прихода национал-социалистов к власти, то есть до 1933 года, активно содействовал национал-социалистской партии и примыкающей к ней молодежи и тем самым способствовал приходу партии к власти. Как указывается в представленных документах, «он был покорным и преданным приверженцем Гитлера, слепо верил в него и в его национал-социалистские идеи и как руководитель союза студенческой молодежи приобщал студентов политически и идеологически к национал-социализму и завоевывал их для служения фюреру». Все это Ширах никоим образом не оспаривает. Все, что ему в этом отношении вменяется в вину, он совершил, в чем открыто и признается... Единственное, что он отвергает категорически, как не имевшее место ни в упомянутый период, ни позже, это обвинение в том, что он принимал участие в заговоре...

Из результатов процесса мы знаем, что Гитлер, кроме Бормана и Гиммлера, не имел других друзей и советников, которых посвящал бы в свои планы и цели. Напротив, он осуществлял принцип фюрерства до крайних пределов, не признавал ни обсуждений, ни высказываний, которые имели какое-либо влияние на его волю. Все решения он принимал самостоятельно, не выслушивая мнения людей, окружавших его. Он признавал лишь только свои приказы, с одной стороны, и беспрекословное повиновение — с другой.

Так в действительности выглядел этот «заговор»...

Сегодня Ширах знает, что до конца он был верным спутником человека, который того не заслуживал, и что идеи, которые воодушевили его в молодые годы и которым он принес себя в жертву, на практике служили целям, о которых он никогда не думал. Но даже до сегодняшнего дня Ширах, очищенный от скверны в результате своего горького опыта, не может усмотреть уголовного преступления в деятельности, которую он в молодые годы с доброй надеждой развивал вместе с миллионами других немцев, служа Гитлеру и партии, ибо партия казалась ему тогда вполне законной...

Второе, гораздо более серьезное обвинение, которое предъявляется подсудимому Шираху, заключается в том, что он, будучи имперским руководителем молодежи с 1932 по 1940 год (я дословно здесь цитирую обвинение), «отравлял мировоззрение молодежи нацистской идеологией и, в частности, подготавливал эту молодежь к агрессивной войне».

Ширах с самого начала категорически оспаривал данное утверждение... В программе гитлерюгенд, сформулированной Ширахом, в его речах и сочинениях... нельзя найти ни одного слова, которое бы свидетельствовало о военном воспитании молодежи, не говоря уже о подготовке ее к агрессивной войне...

Ширах принципиально отказался от того, чтобы офицеры, состоящие на действительной службе, и офицеры в отставке воспитывали молодежь, так как он считал, что эти люди совсем не подходят для воспитания молодежи в том духе, который он рассматривал как цель своей деятельности[31].

Почему Ширах ввел для членов гитлерюгенд военную форму и не только для молодежи мужского пола, но и для девушек? Ответ на вопрос мы слышали от многих свидетелей. Ширах видел в этой единой форме мальчиков и в форменном платье девушек «одеяние социализма»...

Правда, представители обвинения утверждали, что Ширах в книге «Гитлерюгенд»... говорил о жизненном пространстве, сделав якобы тем самым этот лозунг гитлеровской агрессивной внешней политики своим собственным. Однако это утверждение абсолютно неправильно. Ни в книге «Гитлерюгенд», ни в его речах и сочинениях такого слова вообще не употребляется. Правда, Ширах в книге «Гитлерюгенд», которая была издана в 1936 году, в двух местах говорит о восточном пространстве, но это слово у него относилось не к Польше и не к Советскому Союзу, а к восточным провинциям, принадлежавшим раньше Германии.

Господа судьи!

Обвинение не смогло доказать, что подсудимый Ширах когда-либо до начала войны в чем-либо помогал осуществлять военную политику Гитлера. Его хотят обвинить в том, что он различными путями был связан с СС и СА, в частности, что СС и СА, а также корпус руководящих работников в партии пополнялись именно из числа членов организации «гитлерюгенд».

Да, последнее утверждение действительно правильно, но оно все же не доказывает, что Ширах принимал участие в военной политике Гитлера или что он принимал какое-либо участие в военном заговоре Гитлера. Правда, обвинение может указать на соглашение между имперским руководством молодежи и рейсхфюрером СС о «службе патрулирования», которая была введена в гитлерюгенд с октября 1938 года (документ ПС-2396). Но «служба патрулирования» была не чем иным, как родом общественной полиции, которая имела власть только в отношении членов гитлерюгенд и только в отношении их. Для того чтобы по данному вопросу не получилось осложнений с общей государственной полицией, необходимо было этот вопрос урегулировать соглашением с рейхсфюрером СС — Гиммлером, ибо он был начальником германской полиции в Германии и мог воспрепятствовать осуществлению «службы патрулирования»...

Что же касается его отношения к СС, то... Ширах в Вене всегда опасался того, что за ним следят и шпионят эсэсовцы. Ему к началу его венской деятельности по должности имперского наместника и имперского комиссара обороны дали постоянного заместителя в лице одного из высших руководителей СС доктора Дельбрюгге, который, как Ширах знал, был близок к рейхсфюреру СС, то есть к тому человеку, который предложил в 1943 году Гитлеру арестовать Шираха за пораженческие настроения и судить в народном суде, что практически означало быть повешенным по настоянию Гиммлера. Ширах отказался от так называемой охраны, предоставленной ему полицией, и решился вверить охрану своей личности одному из подразделений вооруженных сил, которое не подчинялось Гиммлеру...

Обвинение при представлении доказательств связало имя подсудимого Шираха с концентрационными лагерями. Допрошенный здесь свидетель Хелльригель на вопрос, был ли когда-либо Ширах в концлагере Маутхаузен, ответил утвердительно... Следует отметить, что подсудимый фон Ширах посетил концлагерь Маутхаузен в 1942 году, а не в 1944 году, как ошибочно показал свидетель Марсалек... После 1942 года или в какое-либо другое время Ширах не посещал больше никаких концлагерей. Но посещение Маутхаузена в 1942 году не может служить поводом к обвинению Шираха в том, что он будто бы знал о зверствах в концлагерях, одобрял или даже поддерживал их. В 1942 году он не видел в Маутхаузене ничего такого, что могло бы указывать на такие преступления. В 1942 году там еще не было газовых камер, и массовые казни тогда еще не проводились. Во время официальных визитов, о которых сообщалось заранее, все тщательно готовилось, чтобы показать посетителям только то, что не боялось отклика общественного мнения. Издевательства и пытки во время официальных визитов скрывались точно так же, как самовольные казни или жестокие эксперименты. Так было в 1942 году в Маутхаузене, так было в Дахау в 1935 году.

Будучи имперским руководителем молодежи, он, естественно, с самого начала не имел ничего общего с созданием концлагерей, и счастье Шираха, что в его области, в Вене, не было ни одного концлагеря...

В интересах экономии времени я не буду рассматривать вопрос о якобы существовавшей связи между Ширахом и Розенбергом или Штрейхером. Я не намерен также затрагивать якобы существовавшего сотрудничества подсудимого по осуществлению программы рабского труда, так как не было приведено доказательств соучастия его в этом. Не собираюсь я обсуждать здесь того разговора по телефону, который якобы имел какой-то венский чиновник с каким-то штандартенфюрером СС относительно трудовой повинности для евреев, о чем Шираху вообще не было известно.

Мне хотелось бы сделать здесь попутное замечание по теме, которая, в частности, разбиралась в связи с делом Розенберга, а именно высказать точку зрения по так называемой операции «Сено».

Как известно, это была операция, во время которой тысячи юношей и девушек концентрировались в восточных районах военных действий и затем направлялись частично в Польшу, частично в Германию... Об этих делах подсудимый Ширах ничего не знал. Данный вопрос не входил в его компетенцию. Этим комплексом вопросов занималась группа армий «Центр» при содействии министерства по делам Востока. И мне кажется вероятным, что как восточное министерство, так и группа армий «Центр» не обращались к гаулейтеру Вены для того, чтобы получить его согласие на эту акцию, или даже для того, чтобы сообщить ему об этом...

Разрешите сделать еще одно промежуточное замечание, а именно о письме, которое подсудимый Ширах послал из Вены после убийства Гейдриха рейхслейтеру Борману и в котором он предлагает рейхслейтеру Борману осуществить репрессалии в форме террористического налета на какой-либо английский культурный центр. Подсудимый тогда действительно направил письмо Борману, и он не отказывается от этого. С самого начала я должен указать, что, к счастью, эта инициатива осталась только на бумаге и не была осуществлена. Подсудимый, однако, рассказал нам, что тогда под впечатлением покушения на Гейдриха ему было ясно, что возможность восстания населения в Богемии может привести к катастрофе германской армии в России, а он, как гаулейтер Вены, считал своим долгом сделать что-либо, чтобы защитить тыл германской армии, находившийся на Востоке...

Я хочу как защитник подсудимого Шираха подробно остановиться на одной проблеме, а именно на отношении Шираха к еврейскому вопросу...

Ширах совершенно явно не думал ни о погромах, ни о кровавом преследовании евреев и т.д. ...

Но и после ноября 1938 года Ширах никогда не мог думать о том, что Гитлер планирует уничтожение евреев... Когда Ширах в июле 1940 года получил от Гитлера приказ взять на себя руководство Венским гау, Гитлер сам лично говорил с Ширахом по вопросу о том, что он прикажет эвакуировать евреев из Вены в генерал-губернаторство... На основании записей Госбаха и других доказательств, которые предъявлялись на процессе, мы можем заключить, что Гитлер уже в 1937 году планировал выселение евреев, кажется, в Польшу, но решение об уничтожении еврейского народа он принял лишь в 1941—1942 гг.

С эвакуацией евреев из Вены, с которой связывается имя Шираха, он вообще ничего не имел общего. Проведение таких мероприятий находилось исключительно в руках главного управления имперской безопасности и венского филиала этого управления... Единственное указание, которое Ширах получил в связи с вопросом о венских евреях и которое он выполнил, заключалось в том, что в 1940 году он должен был доложить Гитлеру, сколько евреев еще осталось в Вене. Отчет был помещен в письме от декабря 1940 года, где сообщалось о численности венских евреев в 1940 году (60 тысяч человек). Как известно, на это письмо подсудимого Шираха министр Ламмерс послал ему ответное письмо от 30 декабря 1940 г. (ПС-1950), из которого следует, что не Ширах был тем лицом, которое распорядилось о переселении венских евреев в генерал-губернаторство. Из письма вытекает также, что не Ширах был тем лицом, которое провело эти мероприятия. Они были проведены рейхсфюрером СС Гиммлером.

60 тысяч евреев, пребывавших в Вене к началу деятельности Шираха в должности гаулейтера, были вывезены оттуда СС без какого бы то ни было участия последнего. И, несмотря на это, Ширах все-таки выступил со всем известной венской речью от сентября 1942 года, в которой заявил: «Любой еврей, который действует в Европе, представляет собой опасность для европейской культуры». Далее Ширах заявил, что если его упрекнут в том, что он выселил из этого города (Вена), который когда-то был метрополией еврейства, десятки и сотни тысяч евреев в восточное гетто, то он должен будет ответить: «Он видит в этом активный вклад в дело процветания европейской культуры». Ширах признал здесь, что он действительно высказался тогда в таком духе, в чем он сейчас раскаивается. Если Трибунал усмотрит в этих словах законно наказуемое преступление против человечности, то Ширах должен взять на себя ответственность за это... О показаниях француженки Иды Вассо, которая была руководителем дома для престарелых во Львове и которая, по сообщению комиссии (документ СССР-6), якобы утверждает, что «гитлеровская молодежь получала от львовского гетто в подарок детей и использовала их в качестве мишеней для стрельбы», следует сказать, что этот единственный случай, о котором здесь говорилось, не мог быть проверен, и особенно не могло быть выяснено, шла ли здесь речь действительно о молодых людях — членах организации «гитлерюгенд». Но если даже среди 8 миллионов членов этой организации на протяжении 10—15 лет и имел место подобный единственный случай, то он ни в какой мере не доказывает, что Бальдур фон Ширах подстрекал к этому молодежь, так как он тогда уже не стоял во главе этой организации.

Обвинение старалось обосновать определенную ответственность подсудимого фон Шираха за еврейские погромы, имевшие место в Польше и в России, тем, что оно пыталось обратить против него так называемые оперативные отчеты, которые СС регулярно посылал имперскому комиссару по вопросу обороны в XVII военном округе. Действительно, надо сказать, если Ширах, я подчеркиваю, если Ширах в то время знал об этих регулярных «оперативных отчетах эйнзацгрупп полиции безопасности и СД на Востоке», это является при всех обстоятельствах тяжким морально-политическим обвинением, и тогда его неминуемо должно упрекнуть в том, что он из этих сводок мог бы сделать вывод, что наряду с военными операциями на Востоке имели место чрезвычайно жестокие массовые убийства коммунистов и евреев. Если бы Ширах действительно видел и читал эти сообщения, тогда бы он знал, что в Латвии и Литве, в Белоруссии и Киеве имели место массовые убийства и совершенно очевидно без всякого суда и приговора.

Что же в действительности было доказано в этой области в процессе представления доказательств?

Упомянутые сообщения посылались а управление имперского комиссара по вопросам обороны в военном округе XVII, так же, как и в десятки других учреждений...

Как известно, Ширах занимал в Вене три ответственных поста. Будучи имперским наместником и комиссаром по обороне империи, он являлся начальником всей государственной администрации; будучи обербургомистром, он являлся главой общинной администрации и, будучи, наконец, гаулейтером Вены, являлся руководителем местного партийного аппарата...

Для каждого из этих трех учреждений у него имелся постоянный заместитель. Заместителем в государственной администрации был правительственный комиссар Вены доктор Дельбрюгге... На представленных «оперативных отчетах» СС нет ни одной пометки, на основании которой можно было бы сказать, что эти сообщения представлялись подсудимому фон Шираху или что о них ему докладывали...

Для оценки поведения Шираха важно также его поведение в последние недели в Вене: для Шираха было само собой разумеющимся то, что не следовало выполнять те безумные приказы, которые поступали в то время из Берлина. Он решительно отклонил линчевание вражеских летчиков, которое приказал проводить Борман, так же как и приказ вешать пораженцев независимо от того, были ли это мужчины или женщины. Напротив, он делал все для того, чтобы, например, защитить летчиков, совершивших вынужденную посадку, от возбужденной толпы... Он действовал сознательно не в соответствии с приказом Бормана, в котором говорилось, что таких летчиков не следует защищать от населения. Он также не выполнял распоряжения, в которых говорилось, что Вену надо оборонять до последнего человека и что следует разрушить в Вене мосты, церкви и жилые кварталы; отклонил приказ о ведении бесполезной и преступной борьбы с помощью «вервольфа»...

Характеристика подсудимого фон Шираха останется незавершенной, если мы не вспомним заявления, которое он сделал здесь на утреннем заседании 24 мая 1946 г. Я имею в виду заявление, в котором он говорит о Гитлере как об убийце миллионов, говорит здесь перед всем немецким народом и перед мировой общественностью.

Господа судьи! Каждый человек может ошибаться, он может совершать такие ошибки, которые впоследствии не может понять. И Ширах ошибся: он воспитывал молодежь для человека, которого долгие годы считал безукоризненным и о котором сегодня он должен говорить как о дьявольском преступнике. Он в своем лояльности сдержал присягу на верность человеку, который разочаровал и обманул его и немецкую молодежь и который, как мы узнали здесь от Шпеера, до последнего дыхания преследовал свои собственные интересы, ставя их выше существования и счастья 80 миллионов людей.

Ширах, может быть, и является тем подсудимым, который не только ясно видит совершенные им ошибки, но и честно признает их и который своими откровенными заявлениями предотвратил возникновение легенд о Гитлере в будущем. Такому подсудимому надо засчитать в заслугу то, что он старается исправить по возможности тот вред, который был нанесен им, когда он был преисполнен веры...

Бывший имперский руководитель молодежи хотел прежде всего открыто сказать немецкой молодежи, что он бессознательно и будучи преисполнен хорошими намерениями вел эту молодежь по неправильному пути и что она должна теперь выбрать другой путь, если не хочет, чтобы немецкий народ и немецкая культура были бы погребены.

Господа судьи. Вы являетесь верховным судом нашего времени. Мощь всего мира стоит за Вашей спиной, четыре сильнейших народа земного Шара выступают здесь в Вашем лице. Сотни миллионов людей не только в побежденных странах, но в странах-победительницах прислушиваются к Вашему мнению и напряженно ожидают Вашего приговора, чтобы следовать за Вашим советом и учиться у Вас. Ваш авторитет дает Вам возможность Вашим приговором и обоснованием его сделать много хорошего для того, чтобы и из теперешней катастрофы можно было бы найти путь к лучшему будущему, на пользу Ваших народов и на благо германского народа...

Господа судьи! Гитлер умер, а с ним погребен и его режим, характеризовавшийся совершением бесчисленных преступлений, терроризировавших Германию и почти всю Европу, осквернивших слово «немец» на много поколений вперед...

...Но Вы, беспристрастные судьи, не забывайте одного, что всегда существовала и теперь существует другая Германия. Германия трудолюбивая и бережливая, Германия Гёте и Бетховена. Поверьте нам, Германия просыпается от тяжкой болезни и приступает к строительству своего лучшего будущего, она уходит от развалин злого прошлого к будущему для своей молодежи, которая не участвовала в этих преступлениях. На Вас смотрят 70 или 80 миллионов немцев и надеются, что Вы вынесете приговор, который откроет путь к восстановлению германской экономики, к воскрешению немецких сердец и истинной свободы.

Германский народ, а с ним весь мир ожидают от Вас, господа судьи, такого приговора, который не только сегодня будет приветствоваться державами-победительницами как последняя победа над Германией, но и в будущем историей будет признан правильным, — приговора во имя справедливости!

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 18 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Защита подсудимого Заукеля должна в первую очередь рассмотреть вменяемый подсудимому в вину «рабский труд».

Что такое рабский труд?

Правовой основой для анализа является Устав Трибунала. Однако он не указывает на то, что нужно понимать под «рабским трудом» и под «угоном». Следовательно, эти понятия нужно разъяснить путем интерпретации. В статье 6 Устава в двух местах в различных аспектах речь идет об «угоне» и «рабском труде».

Угон квалифицируется как военное преступление и как преступление против человечности, а принудительный труд появляется как под рубрикой военных преступлений с обозначением «рабский труд», так и под рубрикой преступлений против человечности с обозначением «порабощение»... Угон, упомянутый в статье 6 (в), не может быть тем же самым, что угон, упомянутый в статье 6 (с), и в такой же малой степени принудительный труд, о котором говорится в статье 6 (в), может быть идентичным принудительному труду, рассматриваемому в статье 6 (с)...

Согласно Уставу наказуемым действием является не просто «угон», а «угон на рабский труд» и «угон с какой-либо другой целью».

Подсудимый Заукель признает, что он участвовал в привлечении населения к «принудительному труду» как к обязательному. Этот вид труда обозначен общим термином «рабский труд». Но он оспаривает тот факт, что настаивал на применении «рабского труда», который может рассматриваться как труд, нарушающий принципы человечности, следовательно, как порабощение.

Обвинение, рассматривая использование рабочей силы как военное преступление, опирается на положение Гаагской конвенции о правилах ведения сухопутной войны, на военные соглашения, на военные обычаи, а также на общие принципы уголовного права цивилизованных наций и уголовные кодексы соответствующих стран. Если использование рабочей силы допустимо с точки зрения международного права, то рассмотрение его с точки зрения уголовного права оказывается излишним. Гаагская конвенция о правилах ведения сухопутной войны может считаться основой рассматриваемого здесь военного права...

Обвинение цитировало статью 46 Гаагской конвенции, согласно которой должны охраняться основные права населения... Изучая Гаагскую конвенцию с целью выявления какого-либо положения, запрещающего депортацию и использование рабочей силы, приходится констатировать, что такого положения в ней нет...

Статья 52 Гаагской конвенции, рассматривающая в основном право на реквизицию имущества, затрагивает эту спорную область, но только в масштабе потребностей войсковых частей, испытывающих нужду в дополнительных материалах, которую можно покрыть за счет местных ресурсов.

Характерным в данном случае является то обстоятельство, что право на реквизицию соответствующих материалов предоставлялось командирам частей, в то время как 51-я статья Гаагской конвенции допускает наложение этой повинности только на генералов и командиров отдельных соединений. Оккупационные власти согласно Гаагским правилам не могут требовать выполнения большей работы, чем та, выполнение которой они требуют от населения в своей стране. Однако нужно учитывать интенсивность современной тотальной войны. В связи с этим трудовая повинность может приобрести довольно большой масштаб.

Смысл и цель Гаагской конвенции о правилах ведения сухопутной войны, несомненно, заключается не в том, чтобы поставить граждан побежденного государства в лучшие условия, чем граждан государства-победителя, оккупировавшего данную страну. Но таков был результат, если бы Гаагскую конвенцию продолжали истолковывать в соответствии с ее текстом...

Ограничение трудовой повинности заключается и в том, что нельзя требовать от рабочих, чтобы они участвовали в военных операциях, направленных против их родины. Косвенно всякая работа, производимая в интересах оккупационных властей, идет на пользу войны, которую они ведут. Поэтому подобное запрещение, по моему мнению, распространяется на участие непосредственно в операциях действующих войск. Международно-правовая доктрина противопоставляет участие в военных операциях допустимому участию в работах по подготовке операций. Положения Женевской конвенции об использовании военнопленных на работах всем хорошо известны. Ее основная идея, заключающаяся в том, что никого нельзя заставить производить оружие, которое будет направлено против его соотечественников, полностью применима и к гражданским рабочим...

Организованное использование рабочей силы не противоречит правилам Гаагской конвенции. Оно допускается и другими нормами международного права. Первое — это согласие правительства оккупированного государства. Франция дала такое согласие. Приводимые здесь возражения о том, что правительство маршала Петэна было незаконным правительством, не имеют значения, так как это правительство было законным преемником временного правительства, созданного после перемирия...

Причины военного характера могут заставить эвакуировать часть населения с оккупированной области и использовать его в качестве рабочей силы в другом месте. Это тот случай, когда население, вместо того чтобы, как это надлежит, вести себя мирно, участвует в партизанской борьбе и группах сопротивления, угрожая тем самым безопасности...

Эвакуация, предпринимаемая в целях обеспечения безопасности действующих войск, находится в полном соответствии с нормами международного права, а перевод эвакуированных на новое место работы является не только правом, но и долгом оккупационных властей...

Когда такая эвакуация становится необходимой, ее нужно организовывать, не причиняя населению излишних страданий. Для этого эвакуацию необходимо заранее подготовить, что является обязанностью властей, предусмотренной статьей 43 Гаагских правил ведения войны...

Конечно, критическая военная обстановка не может служить основанием для нарушения положений международного права. Победу не следует добывать путем нарушения в критические моменты правил ведения войны, ибо они существуют как раз для определения допустимости тех или иных военных действий, связанных с критическими моментами...

Подсудимый Заукель был убежден в допустимости организованного использования рабочей силы. Это убеждение складывалось у него на основании отношения к этому со стороны вышестоящих инстанций.

Когда Заукель вступил на свой пост, иностранные рабочие уже работали. Хотя они были завербованы во время различных вербовочных кампаний, Заукель мог думать, что государство вправе использовать их труд...

Субъективная сторона состава преступления подсудимого Заукеля, а следовательно, и его уголовная ответственность в вопросе организованного использования рабочей силы не может быть доказана.

Подсудимый Заукель не должен быть наказан и по другим соображениям правового характера даже в том случае, если бы организованное использование рабочей силы действительно было нарушением норм международного права. Согласно Гаагским правилам ведения сухопутной войны в данном случае нет места для индивидуальной ответственности. Гаагские правила различают два рода военных преступлений: преступления, совершенные отдельным лицом, как-то: убийства, издевательства и преступления, совершенные одной из воюющих сторон.

Плановое использование рабочей силы — это процесс, который может быть организован только государством. В то время как согласно уголовному кодексу всех государств индивидуальное преступление наказуемо, преступления одной из воюющих сторон наказываются соответственно положению статьи 3 вводной части Гаагских правил, в которой предусматривается только возмещение убытков...

Перехожу к рассмотрению вопроса об использовании рабочей силы как преступления против человечности.

Мы считаем, что «организованное использование рабочей силы» допустимо с точки зрения международного права. Остается открытым вопрос о методах его проведения, то есть вопрос о том, в каких пределах использование рабочей силы можно считать плановым, организованным и когда нарушается допустимая граница...

В случае, если будет установлено, что использование рабочей силы проводилось негуманными методами, тогда состав преступления в духе Устава налицо. Перед нами будет преступление против человечности независимо от того, являлся ли сам факт использования рабочей силы допустимым с точки зрения военного права или нет, так как в таком случае это использование рабочей силы проводилось в связи с преступлением против мира.

Однако подвергнуть преступника наказанию можно только в том случае, если сам он субъективно сознает, что война, которая ведется, запрещена и что своими действиями он способствует ведению ее. Подсудимый Заукель заявляет, что он не знал этого. Требуется доказать, что он знал это.

Другая возможность доказать наличие состава преступления состоит в том, чтобы в бесчеловечных действиях установить состав военного преступления, предусмотренного Уставом. Сюда относятся: убийства, угон гражданского населения и издевательства над ним. Издевательства могут проводиться на основании распоряжений высшей инстанции, которая тем самым несет ответственность за них; они могут проводиться и подчиненными учреждениями на основе своих полномочий без ведома вышестоящих инстанций. В таком случае ответственным является руководитель самостоятельно действовавшей инстанции. Наконец, может иметь место чисто индивидуальное действие, совершенное вопреки существующим положениям. За него несет ответственность данное лицо.

Из этого следует, что подсудимый Заукель в первую очередь ответствен за общие распоряжения и директивы, изданные им, а не за действия не подчиняющихся ему учреждений в оккупированных областях или правительственных учреждениях в самой империи, как, например, начальника СС и полиции.

Распоряжения и директивы подсудимого Заукеля перед нами. На основании их следует установить, действительно ли использование рабочей силы, на которое он давал директивы, представляло собой издевательство над населением.

Помимо вербовки добровольцев рабочая сила использовалась на основе трудовой повинности, которая по приказу Гитлера властями на местах была введена в качестве закона.

Наряду с издевательскими методами мобилизации рабочих издевательскими могут быть и условия их труда, что может рассматриваться как военное преступление...

Содержание восточных рабочих за колючей проволокой и запрет выходить оттуда, на что имелось распоряжение Гиммлера, следует рассматривать как издевательство, если это продолжалось а течение длительного времени. Подсудимый Заукель, чувствуя, что здесь перешли границы допустимого, немедленно предпринял соответствующие шаги и в упорной борьбе с Гиммлером добился снятия колючей проволоки и отмены запрещения выходить, как это явствует из последовавших затем распоряжений...

Другим спорным пунктом являлся вопрос о ношении рабочими значка «Восток», что практиковалось до 1944 года, когда он был заменен другим с названием страны, откуда рабочие прибыли. Это обозначение восточных рабочих, которые могли вращаться среди населения, было необходимо по причинам полицейского порядка, в чем нельзя усматривать «издевательства»...

Эксцессы, возникавшие при проведении распоряжений в жизнь, можно рассматривать как издевательства. Они могут означать преступления против человечности. За них несет ответственность тот, кто был их инициатором, или тот, кто не предотвращал их, имея на то право и будучи обязанным это делать. Сравнивая только что изложенные правовые идеи с тем обширным комплексом преступлений, которые инкриминируются подсудимому Заукелю, надо в первую очередь отделить вопросы, за которые он, судя по результатам представления доказательств, не может нести ответственность.

Не доказано, что подсудимый Заукель имел отношение к биологическому уничтожению населения. Наоборот, выяснилось, что все его стремления были направлены как раз в обратную сторону. Он был заинтересован в том, чтобы сохранять людей в качестве рабочей силы. К переселению и к применяемым при этом методам он не имел никакого отношения.

Подсудимый Заукель совершенно не занимался вопросом об использовании труда заключенных концентрационных лагерей...

Мы знаем, что СС создали огромные собственные военные предприятия, что Гиммлер покрывал потребность своих заводов в рабочей силе произвольными арестами людей в оккупированных областях. Даже в Германии по всякого рода ничтожным поводам Гиммлер арестовывал рабочих и, обманывая учреждения, ведавшие использованием рабочей силы, заключал в концентрационные лагеря. Это ясно показывает документ ПС-1063 — отношение от 17 декабря 1942 г., а также отношение от 25 июня 1943 г., представляющее собой заявку на 35 тысяч заключенных. Вся корреспонденция относительно труда заключенных в концлагерях никогда не проходила через аппарат Заукеля. В качестве примера я ссылаюсь на документ ПС-1548, содержащий переписку между учреждениями Гиммлера. Фамилия подсудимого Заукеля никогда и нигде не упоминается в связи с использованием труда заключенных...

Надо также исключить из обвинения, выдвинутого против Заукеля, обвинение в использовании труда евреев. Еврейский труд является частью труда заключенных концлагерей; все это было тайной вотчиной Гиммлера. Это следует, например, из Документа Р-91, в котором содержится приказ одного из учреждений Гиммлера произвести по «еврейскому сектору» арест 45 тысяч человек и использовать их как заключенных концлагерей на работах.

Предъявив документ Л-61, обвинение хотело доказать виновность подсудимого Заукеля в этой области. Документ является отношением от 26 ноября 1942 г., направленным из аппарата Заукеля председателем управления труда провинций. Согласно ему еврейские рабочие, еще находившиеся на предприятиях, с согласия начальника полиции безопасности и СД должны были быть изъяты с предприятий и отправлены в Польшу. Отношение подтверждает, что Заукель не имел никакого отношения к использованию труда евреев, заключенных в концлагерях, ибо еврейские рабочие изымались из его сферы деятельности под предлогом эвакуации...

В документе говорится об «уничтожении с помощью труда». Однако документы ПС-682 и ПС-654 от сентября 1942 года ясно показывают, что Гиммлер, Геббельс и министр юстиции Тирак предприняли здесь секретный маневр. Подсудимый Заукель непричастен к нему.

Вопрос об использовании рабочих в рамках организации Тодта также не входил в компетенцию подсудимого Заукеля. Поэтому к нему совершенно не относится обвинение, предъявленное на основании документа ВБ-58, относительно методов использования рабочей силы на островах в Ла-Манше. Документы не показывают, что подсудимый Заукель знал об этих вещах или что он мог воспрепятствовать их проведению...

Особой областью является вербовка рабочей силы гражданскими и военными учреждениями. Частично она осуществлялась нелегально, «дико» и держалась в секрете от подсудимого Заукеля, так как последний боролся с ней и старался при всех обстоятельствах пресечь ее. Иногда распоряжения о проведении ее давались через голову Заукеля. Такую нелегальную вербовку рабочих проводили эсэсовские органы, дирекции железных дорог, строительные батальоны, военно-воздушные силы, транспортные подразделения Шпеера, штабы подразделений по строительству укреплений, саперные части и иные учреждения. Исключение этих пунктов из обвинения, предъявляемого Заукелю, должно сократить инкриминируемые ему преступления, ибо в таких вопросах распоряжения Заукеля не имели решающего значения.

Документ ПС-204 показывает положение в Белоруссии при вербовке «подсобных рабочих для транспорта».

Об аналогичном явлении свидетельствует документ ПС-334, говорящий о необходимости и организации самостоятельной кампании по мобилизации подсобных рабочих для военно-воздушных сил, что никак не может быть поставлено в вину Заукелю. Использование молодежи как пункт обвинения, известное под названием акции «Сено» (документ ПС-031 от 14 июня 1944 г.), находилось вне сферы деятельности Заукеля. Инициатором акции было командование 9-й армии совместно с министерством по делам восточных оккупированных областей.

Письмо подсудимого Розенберга имперскому министру Ламмерсу от 20 июля 1944 г. (документ ПС-345) ошибочно ссылается на «согласованность» с генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы, но зато подтверждает, что подсудимый Заукель не имел никакого отношения к кампании по вербовке вспомогательных рабочих для СС и отказался от участия в ней.

Согласно документу ПС-1137 от 19 декабря 1944 г. в министерстве Розенберга существовал особый отдел по вербовке молодежи, который выполнял эту задачу с помощью своего собственного персонала. Без ведома подсудимого Заукеля рабочих привозили непосредственно на военные предприятия.

Через голову всего аппарата подсудимого Заукеля проводились мероприятия, на которые Гитлер давал приказы непосредственно местным военным инстанциям и инстанциям гражданской администрации...

Из обвинения против Заукеля должны быть исключены, например, изложенные в документе ВБ-78 мероприятия, осуществленные в порядке подавления движения Сопротивления во Франции, непосредственная ответственность подсудимого Заукеля за которые отпадает.

По этой же причине подсудимого Заукеля нельзя сделать ответственным за отягчающие вину обстоятельства, перечисленные в пункте 3 раздела VIII Обвинительного заключения под заголовком «Депортация», целью которой было заключение в концлагеря.

Подсудимый Заукель не отвечал за депортацию, проводившуюся по политическим и расовым соображениям, о чем говорится в разделе VIII (в) Обвинительного заключения. Из упомянутых там приблизительно 5 миллионов советских граждан лишь часть была использована по линии Заукеля...

Вопрос об ответственности Заукеля за использование военнопленных также отпадает. Эту рабочую силу нечего было вербоввть, ее надо было только распределять, что делали особые организации, находившиеся при лвгерях военнопленных и работавшие в контакте исключительно с военными инстанциями. Их задачи состояли только в том, чтобы использовать военнопленных там, где это было нужно.

Подсудимый Заукель мог лишь подавать заявки о переводе военнопленных на работу в то или иное место. Об этом говорит документ обвинения ПС-1296 от 27 июля 1943 г., в третьем пункте которого указывается на рост использования военнопленных, происходящий по согласованию с командованием сухопутных войск.

Военнопленные направлялись на предприятия только под контролем военных организаций, которые наблюдали за выполнением положений Женевской конвенции. Заукель никоим образом не связан со смертью сотен тысяч военнопленных Советского Союза в 1941 году, о которых говорит Гиммлер в своей речи в Познани и которые должны были служить заменой рабочим (документ ПС-1919).

Если, несмотря на это, в официальном советском отчете о лагере Ламсдорф (документ СССР-415) устанавливается связь подсудимого Заукеля с теми фактами истязаний военнопленных, которые там имели место, то это происходит лишь на основании утверждения, что ему по служебной линии якобы сообщалось о положении в лагере. Это обвинение неверно...

Руководящие инстанции предлагали использовать для питания заключенных в лагере лошадиное и кошачье мясо (документ ПС-1206) и выпекать хлеб очень низкого качества (документ СССР-177). Совсем незадолго до вступления подсудимого Заукеля на свой пост Гиммлер строго приказал размещать рабочих за колючей проволокой. Можно сказать, что тогда обращение с иностранными рабочими было хуже, чем когда-либо в стране...

Подсудимый Заукель потребовал убрать колючую проволоку, установленную вокруг лагерей, и добился этого...

Установлено, что высшие инстанции оккупированных областей, издавая законы о трудовой повинности, неукоснительно выполняли их. Все эти инстанции имели собственный административный аппарат и защищали свои ведомства от посягательств других. Это доказывается письмом министра по делам восточных оккупированных областей Розенберга, адресованным имперскому комиссару Украины Коху, от 14 декабря 1942 г. (ПС-194), в котором подсудимый Розенберг особенно подчеркивает право самостоятельно решать вопрос, связанный с мобилизацией и использованием рабочей силы, для чего у него были свои собственные учреждения — от министерства до бирж труда на местах.

Давая этим учреждениям указания как специалист, подсудимый Заукель мог требовать от них только представления установленного числа рабочих с целью перевозки их в Германию. Этим ограничивались полномочия, за рамки которых он никогда не выходил... Для выполнения приказов в каждую область был назначен уполномоченный. Последний согласно распоряжению от 30 сентября 1942 г., хотя и подчинялся непосредственно подсудимому Заукелю, однако не принадлежал к его аппарату, а числился сотрудником какого-либо из областных учреждений...

В письме к подсудимому Заукелю от 21 декабря 1942 г. подсудимый Розенберг жалуется на методы мобилизации и использования рабочей силы на Востоке. Это следует расценить как жалобу министра, который видит, что он не в состоянии добиться своего от подчиненных, и обращается к предполагаемому источнику трудностей, которые встают перед ним...

Выполнение Заукелем заданий по набору рабочей силы являлось его обязанностью, которую он должен был выполнять «при всех условиях». Он должен был побороть слабость и ведомственный эгоизм и следить за тем, чтобы местные инстанции не бездействовали, а своевременно предоставляли необходимое количество рабочей силы и чтобы другие инстанции не задерживали ее в своих целях...

Нельзя говорить о непосредственной ответственности подсудимого Заукеля за мобилизацию рабочих. Ответственность подсудимого Заукеля заключается в том, что он знал о непорядках, понимал, что они не могут быть устранены, и, несмотря на это, продолжал требовать рабочих...

Можно ли верить подсудимому Заукелю, когда он заявляет, что не знал о том положении, о котором здесь говорило обвинение.

То, что поступало к нему официальным порядком, недостаточно для доказательства того факта, что он знал о нем. Свидетели подтверждают, что ему были неизвестны «методы» вербовки рабочих. Здесь представлены документы учреждений оккупированных областей, из которых ясно вытекает, что рейхскомиссар Украины приказал сжигать дома для подавления сопротивления, оказываемого населением оккупационным властям. Имеются распоряжения, которые предусматривают такие мероприятия.

Сообщения относительно этих событий, поступавшие в министерство по делам восточных оккупированных областей, не говорят о том, что виновные в этих событиях подвергались уголовному преследованию; напротив, они говорят о том, что такое преследование прекращалось, как, например, дело Рааба (документ ПС-254), дело Мюллера (документ ПС-290)...

Подсудимый Заукель объездил всю Украину, но местные инстанции, конечно, не сообщали ему ничего такого, что могло причинить неприятности...

Издавались распоряжения, в которых содержались указания о принятии строгих мер за неисполнение трудовой повинности: лишение продовольственных и промтоварных карточек, арест членов семьи и взятие заложников.

Допустимы ли такие меры?

Лишение продовольственных карточек стало теперь обычным средством принуждения, которое покоится на системе рационирования и которое находит полное обоснование в существующем положении. Такая мера наказания легко применима и не требует никаких особых инстанций для приведения ее в исполнение; с другой стороны, она очень эффективна.

Что касается ареста членов семьи, то и по сегодня можно наблюдать тяжелые нарушения индивидуальной ответственности. Гаагские правила ведения сухопутной войны охраняют население от коллективного наказания, но они не охраняют членов семей, которые могут рассматриваться как совиновники в случае отказа от работы одного из членов семьи. Предъявленный в качестве документа РФ-30 французский закон от 11 июля 1943 г. предусматривает такую ответственность только при наличии сознательного содействия...

Наложение оков можно толковать по-разному, но к полному пониманию субъективной стороны этого вопроса можно прийти, лишь учтя обстоятельства, при которых распоряжения были сделаны, и что послужило поводом к ним.

Основной причиной таких распоряжений явилась борьба с сопротивлением и с саботажем, которые принимали во Франции все более острые формы. Это не заявления, свидетельствующее о жестокости и цинизме, это высказывания, которые означали призыв к борьбе с нерешительностью соответствующих учреждений.

Следующий вопрос, который должен быть здесь затронут, заключается в следующем: не исчерпал ли подсудимый Заукель своими мероприятиями источники рабочей силы страны в такой степени, что дополнительную рабочую силу можно было получить только с помощью применения нечеловеческих методов, и знал ли об этом подсудимый Заукель?

Установлено, что цифры были очень высокими, но... главным было не отсутствие возможности добиться выполнения намеченных планов, а то, что эти планы срывались...

Я перехожу к вопросу об обращении с рабочими. Чтобы облегчить рассмотрение этого вопроса, необходимо выделить отдельные области, ответственность за которые несли разные инстанции.

За общие условия труда на предприятиях отвечали руководители предприятий. За общие условия жизни вне предприятий отвечал «Германский трудовой фронт». Это разграничение ответственности довольно ясно очерчено в Обвинительном заключении, где названы два представителя: Крупп и доктор Лей. За деятельность в этих областях подсудимый Заукель отвечает лишь постольку, поскольку она основывалась на его директивах или если Заукель не осуществлял должного надзора и не принимал нужных мер...

Подсудимый Заукель не может уклониться от непосредственной ответственности, если он знал и терпел вещи, которые, по утверждению обвинения, накладывали особый отпечаток на способ вербовки рабочих и их жизнь в лагерях и на предприятиях. Его обязанность состояла в осуществлении надзора, притом и в тех областях, за которые он не нес непосредственной ответственности. За размещение и продовольственное снабжение рабочих отвечали предприятия, где они работали...

«Германский трудовой фронт» ведал перевозками рабочих, действуя в соответствии с распоряжением номер 4 Заукеля. Задача «Трудового фронта» состояла в перевозке рабочих вплоть до места их работы. Те факты, которые приведены в ноте Министерства иностранных дел СССР (документ СССР-51), не могут относиться к перевозкам, проводившимся организованно под руководством ответственных за это лиц; они могут относиться только к так называемым диким перевозкам. То же относится и к перевозкам, местом назначения которых были концентрационные лагеря...

Случаи, упомянутые обвинением и имевшие место в некоторых из 60 лагерей фирмы Круппа, могут быть объяснены только необычным стечением обстоятельств. Эти случаи не были типичны, и они не могут свидетельствовать о существовании невыносимых условий вообще...

Нужно рассмотреть еще один правовой вопрос Устава, состоящий в том, как квалифицировать положение генерального уполномоченного по использованию рабочей силы: по статье 6 или по статье 8, то есть являлся ли подсудимый Заукель правительственным чиновником, имевшим самостоятельную власть, или он действовал согласно приказам.

Требования на рабочую силу выдвигались каждый раз на основе особого приказа Гитлера как программные требования. Заукель должен был только распределять ее. Этим объясняется то обстоятельство, что подсудимый Заукель в своих действиях всегда ссылался на «приказы и задания» Гитлера...

Заукель не имел самостоятельной власти. Об этом говорит и то, что после приказа о его назначении он должен был подчиняться непосредственному уполномоченному по четырехлетнему плану и был включен в состав министерства труда, которое сохранилось в прежнем виде со всеми статс-секретарями. В его ведение было передано только два отдела. Таким образом, ответственность Заукеля может быть установлена только в рамках статьи 8 Устава.

На этом я заканчиваю рассмотрение специального вопроса об использовании рабочей силы.

Подсудимому Заукелю предъявлено обвинение по всем пунктам Обвинительного заключения, причем отдельные преступления не вменяются ему лично в вину.

Какую роль мог играть подсудимый Заукель в заговоре?

Он был гаулейтером в Тюрингии и ничем не выделялся из числа прочих гаулейтеров...

До своего назначения на должность генерального уполномоченного по использованию рабочей силы, то есть до марта 1942 года, подсудимый Заукель не принадлежал к узкому кругу тех, которые в какой-то мере могли знать о планах Гитлера. Он знал только то, что передавали по радио и печатали в прессе, то есть то, что знал каждый...

Будучи верным приверженцем Гитлера, подсудимый Заукель оставался одиноким в кругу людей, знавших многое. Понятно, что зти люди не делились с Заукелем своими взглядами. Он не был посвящен в секреты тех людей, которые хотели быть одновременно и друзьями, и убийцами Гитлера, как он не был осведомлен и о той группе людей, которые были врагами Гитлера, но держали свои истинные отношения к нему в строжайшем секрете.

Еще и сегодня подсудимый Заукель не может охватить всего случившегося.

Я прошу оправдать подсудимого Заукеля.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 18 и 19 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи!

Перед нами имеется материал, охватывающий четверть столетия мировой истории и события в четырех частях света. На основании этого огромного материала обвиняются одновременно 22 человека. Это чрезмерно затрудняет рассмотрение вины и ответственности каждого, ибо здесь были выявлены бесчеловечные акты, размеры которых трудно себе представить, и возникает опасность, что густая тень, которая падает на одну часть подсудимых, затмит и другую. Я опасаюсь, что, находясь в денном обществе, кое-кто покажется совсем в другом свете, чем он казался бы, если бы сидел на скамье подсудимых один.

Обвинение употребляет понятие «заговор» с целью сделать вывод, что отдельные лица должны нести индивидуальную ответственность за то, что совершили другие. Из выступлений моих коллег следует, что в действительности никакого заговора с целью совершения преступлений против мира, военных преступлений, преступлений против человечности не существовало. Но я хочу сказать и другое: если бы даже такой «заговор» действительно существовал, то Иодль, во всяком случае, в нем не участвовал.

Он не участвовал ни на одном из больших совещаний, на которых Гитлер излагал свою программу. Книгу Гитлера «Майн кампф» — это Евангелие национал-социализма — он читал лишь отрывками. Иодль остался аполитичным человеком соответственно своим личным наклонностям, которые были далеки от партийной политики, и соответственно традициям старого офицерского рода, из которого он происходит. Будучи внутренне настроен либерально, он питал мало симпатии к национал-социализму. Формально ему, как офицеру, запрещалось быть членом партии. Иодль не присутствовал ни на одном из решающих совещаний у Гитлера: ни 5 ноября 1937 г., ни в Оберзальцберге в феврале 1938 года, ни 23 мая 1939 г., ни 22 августа 1939 г. И в этом нет ничего удивительного. Иодль был тогда слишком маленьким человеком, чтобы его привлекали к решениям вопросов государственного значения.

В октябре 1938 года Иодль был переведен из ОКВ в Вену в качестве начальника артиллерии дивизии.

То, что в случае войны он должен будет работать в штабе фюрера, было давно решено. Это определялось порядком, установленным на текущий мобилизационный год. Этот мобилизационный год заканчивался 30 сентября 1939 г. ...

23 августа 1939 г. Иодль прибыл в Берлин. Начало военных действий было назначено на 25 августа. Однако по неизвестным ему причинам начало войны было затем отложено на 6 дней. План польской кампании был уже готов...

Гитлеру Иодль был представлен 3 сентября 1939 г., то есть после начала войны, когда основные решения были уже приняты.

Его служебное положение приблизило его к Гитлеру... Но и тогда он не узнал планов и намерений Гитлера.

Обвинитель все время ссылался на речь Иодля перед гаулейтерами, стараясь показать, что Иодль, несмотря на все, отождествлял себя с партией и ее устремлениями, что он был не только солдатом, но и политиком, что он был преданным приверженцем Гитлера... Надо принять во внимание обстоятельства, послужившие поводом для этой речи. После четырех суровых лет войны партия попыталась, дав информацию специалиста о военном положении, поднять падающий дух гаулейтеров. Выполнить это по назначению фюрера должен был гене-рал-полковник Иодль... Доклад назывался «Военное положение в начале 5-го года войны», и его содержание является чисто деловой информацией о военном положении на различных фронтах с описанием того, как оно создалось. Доклад начинается и заканчивается, по крайней мере, согласно представленному документу, хвалебной песней фюреру, из чего обвинители делают не совсем верные выводы...

Теперь я перехожу к тем отдельным действиям, которые вменяются в вину Иодлю.

Согласно статье 6 Устава Суд рассматривает дело о преступлениях против мира, военных преступлениях и преступлениях против человечности, которые перечислены в Уставе и за которые установлена индивидуальная уголовная ответственность виновных в совершении этих действий лиц...

Иодлю ставится в вину участие в планировании и осуществлении нападения на Австрию и Чехословакию.

Плана наступления на Австрию вообще не существовало... На заседании 12 февраля 1938 г. в Оберзальцберге Иодль не присутствовал. Через два дня было приказано представить проект известных демонстративных маневров, очевидно, для того, чтобы оказать давление на Шушнига и заставить его придерживаться Оберзальцбергского соглашения. В этом нет ничего противоречащего нормам права, хотя обвинитель и говорил о «преступных методах». О решении фюрера относительно ввода войск в Австрию Иодль узнал совершенно неожиданно за два дня до его осуществления. Это свое решение в виде приказа фюрер передал по телефону. Письменный приказ Иодля являлся только изложением в письменной форме приказа Гитлера.

Затем операция в Чехословакии. Еще в начале 1938 года Гитлер заявил, что он не намерен «в ближайшее время нападать на Чехословакию». После неспровоцированной чешской мобилизации он изменил свою точку зрения, решив с 1 октября 1938 г. заняться решением чешского вопроса... Иодль должен был провести ряд подготовительных мероприятий в рамках штаба. Делая это, он был убежден, что его работа останется чисто теоретической, так как, учитывая желание фюрера при любых обстоятельствах избежать конфликта с Западом, следовало ожидать мирных соглашений...

Иодлю ставится в вину то, что он в одном из тезисов своего доклада предложил «организовать» инцидент, чтобы иметь повод к началу наступления. Причины этого он нам объяснил здесь. Однако дело не дошло до какого-либо инцидента...

Занятие Судетской области само по себе протекало так же мирно, как и занятие Австрии...

Указанные выступления Иодля не являются наказуемыми согласно Уставу действиями. Здесь не было нападения (в таких случаях имеет место применение силы); еще меньше это были войны (для этого необходимо наличие вооруженной борьбы), не говоря уже о том, что они не являлись агрессивными войнами.

Устав, предусматривая наказание за подготовку агрессивных войн, имеет, очевидно, в виду следующее: лицо, подготовившее агрессивную войну, которая действительно была осуществлена, должно быть наказано. Но планы войн, которые остались только планами, очевидно, сюда не относятся.

Оккупация остальной части чехословацкой территории в марте 1939 года не нуждается в более подробном обсуждении, ибо Иодль был тогда в Вене и не участвовал в этой операции. Он не имел никакого отношения и к ее планированию, так как это совершенно не связано с его работой в генеральном штабе...

Планирование войны с Польшей. По этому поводу основное уже сказано. Когда Иодль выехал из Берлина, никакого плана наступления на Польшу не существовало. Когда же 23 августа 1939 г. он вернулся, существовало намерение 25 числа выступить против Польши. План операции был, конечно, уже готов, но Иодль к нему непричастен.

В обвинении упоминается еще о том, что 3 сентября Иодль был в поезде фюрера в Польше, и это является доказательством его участия в войне. Разве военному человеку следует делать упреки такого рода?

Пункт 8 говорит о нападении на семь государств, начиная с Норвегии и кончая Грецией...

Принимая во внимание выступление доктора Зимерса по этому вопросу, я хотел бы во избежание недоразумений добавить следующее.

Не может быть ни малейшего сомнения в том, что торговые суда воюющей державы могут совершать плавания в территориальных водах нейтральных государств. Если противник с целью предотвращения подобного плавания заминирует эти воды, то это является типичным нарушением нейтралитета. Военные суда также имеют право проходить через эти воды, пребывая в них не более установленного срока и не ведя в них боевых действий. Если это относится к военным судам, то еще в большей степени к тем, которые перевозят военнопленных.

Деятельность Иодля в штабе нельзя рассматривать как наказуемое сотрудничество.

Иодль, как всякий военный специалист, знал, что если Германия должна вести войну на Западе, то для нее нет другого пути, кроме пути военного наступления. Учитывая недостаток в вспомогательных средствах германского вооружения в то время, а также мощность линии Мажино, с военной точки зрения не было иной возможности для наступления, как наступление через Бельгию...

Голландия и Бельгия в действительности уже задолго до 10 мая 1940 г. не были нейтральными, ибо над их территориями с их согласия или против их воли практически летала авиация противника Германии. Всякий знает, какую помощь в укреплении военной мощи оказывали они тем самым Англии, то есть именно одной из воюющих сторон. Достаточно подумать лишь об «ахиллесовой пяте» Германии, о Рурской области. Наши противники, очевидно, стояли на следующей точке зрения: поскольку барьер, который представляли собой Голландия и Бельгия, защищал наши промышленные районы от авиации, нейтралитета этих стран можно было бы не уважать, но, поскольку он защищал Францию и Англию, нарушение его является преступлением...

Председатель: Можно ли напасть на нейтральную страну без предварительного предупреждения, то есть будет ли нарушением норм международного права нападение на нейтральное государство без предупреждения?

Экснер: Мое утверждение состояло в том, что они не представляли собой нейтральных государств в момент, когда мы выступали против них.

Председатель: Значит, Вы отвечаете утвердительно. Вы говорите, что можно совершить нападение без всякого предупреждения.

Экснер: В международном праве существует положение о том, что необходимо заранее объявлять войну. Германия обязана была бы тоже заранее объявить войну, но раз перед нею были не нейтральные государства, мне кажется, она могла и не соблюдать подобную обязанность...

Гитлер не собирался вовлекать Балканы в войну, но в начале октября 1940 года Италия вопреки его воле напала на Грецию. Когда итальянцам пришлось туго, они попросили у Германии помощи. Иодль рекомендовал отказать в ней, ибо в противном случае пришлось бы считаться с возможностью вмешательства Англии в дела на Балканах и тем самым потерять всякую надежду на локализацию итало-греческого конфликта. Гитлер приказал все подготовить на случай, если все-таки возникнет необходимость оказать помощь Италии в ее войне с Грецией. Это приказы от 12 ноября и 13 декабря 1940 г.

Локализовать греко-итальянский конфликт не удалось. Стало ясно, что Греция будет втянута в войну Германии и Англии. Вопрос заключался лишь в том, под чьим военным контролем будет находиться Греция — под контролем Англии или Германии... Выбора не было, так как греческая территория все более и более переходила бы в сферу влияния Англии, и если бы Германия не воспрепятствовала этому, превратилась бы в плацдарм бомбардировочных эскадр в их операциях против румынских нефтеносных районов.

Гитлер не хотел втягивать в войну и Югославию. Германские войска на Балканах имели строжайшую директиву пунктуально соблюдать ее нейтралитет. Гитлер даже отклонил ходатайство начальника штаба сухопутных войск о том, чтобы просить у югославского правительства разрешения на провоз через югославскую территорию запломбированных немецких эшелонов с военными материалами.

Путч Симовича в Белграде в ночь после присоединения Югославии к Пакту трех держав Гитлер воспринял как коварное предательство. Он считал, что смена правительства в Белграде, которая изменила курс внешней политики на 180 градусов, оказалась возможной только благодаря тому, что Англия или Советский Союз обеспечили тыл. С этого момента ему стало очевидно, что Балканы целиком будут вовлечены в перипетии войны. Для него было ясно, что германские войска в Болгарии подвергаются серьезной угрозе, так же как и германская коммуникационная линия, проходившая вблизи югославской границы.

При таком положении Гитлер наутро после белградского путча принял решение начать войну, к которой не было проведено ни малейшей подготовки. Предложения Иодля, а позднее также и Риббентропа, заключавшиеся в том, чтобы, предъявив ультиматум, окончательно выяснить положение вещей, даже не обсуждались. Гитлер хотел обеспечить германский контроль над Югославией и Грецией и не допустить такового со стороны Англии... Решение о войне с Югославией принял Гитлер и только Гитлер.

Пункт 9 касается войны с Советским Союзом... Советский Союз был для германского партнера совершенно загадочной величиной. Так это и осталось. Тот, кто не учтет этих фактов, тот вообще не сможет оценить решение Гитлера о военном нападении на Советский Союз и прежде всего не сможет решить вопрос о виновности Иодля.

Если когда-нибудь Гитлер вообще действовал иначе, то в данном случае он принял свое решение, не выслушав ни от кого ни малейшего совета, не говоря уже о том, чтобы последовать последнему...

Переброска нескольких дивизий с запада, где они не были больше нужны, на восток не имела никакого отношения к подготовке нападения. Эта переброска была произведена по ходатайству командующего войсками на востоке, который слабыми силами, имевшимися у него в распоряжении, не мог решить задачи безопасности... В конце августа (директива от 27 августа 1940 г.) 10 пехотных и 2 танковые дивизии были переброшены в генерал-губернаторство на тот случай, если возникнет необходимость проведения молниеносного наступления с целью защиты румынских нефтепромыслов...

Кажется, в то же самое время Гитлер без ведома Иодля поставил перед штабом сухопутных войск задачу на всякий случай подготовить план операций против Советского Союза. Начиная с осени 1940 года штаб сухопутных войск начал разрабатывать такой план...

18 декабря 1940 г. Гитлер приказал начать военные подготовительные мероприятия... Наготове нужно было быть для того, чтобы не позднее начала лета 1941 года нанести удар. Этот срок был последним и в то же время самым ранним сроком, так как для развертывания сил было необходимо более четырех месяцев...

Иодль лишь выполнял при этом свои задачи офицера генерального штаба. Он был убежден и продолжает оставаться при этом убеждении и сейчас, что мы вели настоящую превентивную войну.

Наконец, пункт 10 касается войны против США.

То, что Иодль не хотел увеличивать число наших врагов еще на одну державу мирового значения, является само собой разумеющимся фактом...

Иодль был начальником штаба оперативного руководства, и этот штаб входил в состав ОКВ как самостоятельный отдел, который, в свою очередь, подчинялся Кейтелю. Главная задача Иодля, как показывает название его штаба, состояла в оказании помощи верховному главнокомандующему в деле оперативного руководства вооруженными силами. Он был советником фюрера по всем оперативным вопросам, по сути, начальником генерального штаба вооруженных сил. Задачей начальника генерального штаба во всех странах, которые имеют подобное ведомство, является не издание приказов, а консультация, помощь при разработке военных операций и выполнение принятых решений... В главной ставке фюрера находился только штаб оперативного руководства, о деятельности которого Иодль докладывал непосредственно фюреру. К другим отделам ОКВ он не имел никакого отношения.

Какой же вывод следует сделать из всего этого относительно ответственности Иодля за действительные и мнимые агрессивные войны?

Иодлю предъявляется обвинение в том, что он принимал участие в планировании и подготовке войн, которые велись в нарушение норм международного права. Это обвинение было справедливо лишь в том случае, если бы в его функции входила проверка правомерности поставленных перед ним задач, например подготовка какой-то войны. Однако это в его функции не входило... И далее, понятие агрессивной и противозаконной войны, как об этом уже говорилось, еще не совсем ясно определено практиками и теоретиками международного права и является спорным...

Обвинители говорят, что генералов хотят наказать не за то, что они вели войну, в конце концов, это их задача. Их обвиняют в том, что они способствовали развязыванию агрессивной войны. Без генералов, которые были помощниками Гитлера, он не мог бы вести войн... Утверждают, что Иодль способствовал делу развязывания агрессивных войн. Однако, как это было уже в полной мере доказано, он не принимал участия в развязывании войны с Польшей. А ведь как раз эта война была походом, который в силу стратегической необходимости повлек за собой все остальные...

Прежде чем перейти к военным преступлениям и преступлениям против человечности, я должен сказать еще несколько слов о том, каков был круг компетенции Иодля как начальника штаба оперативного руководстве вооруженных сил.

Иодль прежде всего был советником фюрера по вопросам оперативного руководства вооруженными силами. Он не имел никакого отношения к военнопленным, которыми занимался особый отдел ОКВ; он не имел никакого отношения ни к администрации оккупированных областей, ни к заложникам, ни к массовой депортации. Иодль не имел ничего общего с полицейскими задачами в зоне операций или в тыловых районах армии. Штаб оперативного руководства ОКВ не имел права издавать приказы, однако существует много приказов, которые Иодль или подписал «по поручению», или визировал своим инициалом «И».

Сейчас мы должны рассмотреть эти приказы и вопрос, кто является ответственным за них.

Во-первых, это приказы, которые начинаются словами «фюрер приказал» и которые подписаны Йодлем или подписаны Кейтелем и завизированы Иодлем. Это приказы, отданные фюрером устно Иодлю с поручением оформить их письменно и обработать стилистически. Что касается вопроса об ответственности за них, то в принципе Иодль ответствен за них так же, как и за приказы, подписанные непосредственно Гитлером... Но если признавать приказ фюрера противозаконным и наказуемым, все-таки нельзя уйти от того факта, что в задачу Иодля не входила проверка его правомерности, — в его задачу входило лишь правильное оформление приказа, то есть выполнение воли приказавшего. Если он делал это и только это, то он не может нести ответственности за них.

Во-вторых, Иодль очень часто подписывал приказы, ставя перед подписью буквы «1.А.», что значит «По поручению», или визировал приказы, подписанные Кейтелем, ставя свой инициал «И». Как обстоит дело с ответственностью за эти приказы? Здесь мы должны различать военную и уголовно-правовую от-ветственность. В военном отношении за приказ отвечает начальник, по поручению которого этот приказ был подписан. Уголовное право акцентирует внимание на действительно виновном, а не на ответственном с военной точки зрения. В большинстве случаев тот, кто проставляет свои инициалы, или тот, кто подписывает «по поручению», является автором документа. Возможно, что именно он несет уголовно-правовую ответственность, хотя с военной точки зрения он не ответствен за них. Поэтому в каждом отдельном случае следует установить фактическое участие обоих подписавших и после этого уже решать вопрос о виновности.

В-третьих, если Иодль проставлял свой инициал не справа под последним словом документа, а на первой странице справа наверху, то это значит, что этот документ был представлен ему лишь для ознакомления. Но это еще не говорит за то, что он действительно читал этот документ и одобрил его. Проставление инициалов само по себе не возлагает на человека, таким образом завизировавшего данный приказ, какую-либо уголовно-правовую ответственность за его содержание.

В-четвертых, в качестве уличающих документов по делу Иодля были представлены отдельные записи Иодля, так называемые «Заметки к докладу», а также замечания, сделанные им от руки на планах и других документах. Как могут быть расценены с юридической точки зрения такого рода замечания и записи? Относительно плана «Грюн» в связи предложением при случае устроить инцидент эти заметки содержат соображения, донесения о фактическом положении дел, мнение автора или других лиц и т.п. Это не приказ, это лишь материал, на основании которого начальник может прийти к решению, будет он издавать приказ или нет, и если да, то какой именно. До тех пор, пока эти записи остаются в таком виде, они представляют собой документ, лишенный с точки зрения международного права всякого значения; документ, который не может означать никакого нарушения законов и обычаев войны, не является основанием для наказания. То же самое можно сказать и о замечаниях на полях, которых очень много в документах ОКВ. Это — замечания следующего характера: «да», «нет» или «это невозможно» и т.д. ... При оценке таких замечаний следует быть осторожным: очень часто эти замечания делаются весьма небрежно, без особого раздумывания над ними, рассчитаны на то, что их будет читать определенное лицо, и т.д. Если мы все это примем во внимание, то уже с самого начала отпадут отдельные моменты обвинения, выдвинутые против Иодля.

1. Отпадает вопрос о виновности Иодля относительно летчиков, отданных на самосуд толпе (ПС-721, ПС-735). Иодль был против этой мысли, так как она должна была привести к массовому убийству всех летчиков, выбросившихся с парашютом...

2. Приказ о комиссарах (ПС-884). На этом ужасном проекте приказа, составленном еще до начала войны с Россией, Иодль сделал следующее замечание: этот приказ вызовет месть по отношению к нашим солдатам, лучше представить данное дело как репрессалии. В последующее время Иодль не занимался больше этим вопросом...

3. Женевская конвенция (Д-606). По этому вопросу Иодль предъявил Гитлеру не только заметки к докладу, но и очень подробное заключение, так как он ни за что не хотел допустить осуществления планов последнего, предусматривающих расторжение Конвенции. Иодль привел все доводы против расторжения и успокоил Гитлера словами, что и без расторжения Конвенции можно не выполнять ее отдельных положений. Это тоже не уголовно наказуемое деяние и в крайнем случае свидетельствует лишь о настроении, идущем вразрез с нормами международного права.

4. Приказ о Ленинграде. 7 октября 1941 г. Иодль сообщил командующему сухопутными войсками (и это было не чем иным, как сообщением), что Гитлер повторил уже ранее изданный им приказ, согласно которому воспрещалось принимать предложения о капитуляции Москвы и Ленинграда. Однако такого предложения о капитуляции никогда не делалось. Все это дело осталось только на бумаге и уже поэтому не может служить поводом для обвинения в нарушении международного права...

Далее я хочу остановиться на отдельных военных преступлениях, которые ставятся Иодлю в вину.

Приказ о коммандос. Два приказа, целиком составленные Гитлером и подписанные им 18 октября 1942 г., сыграли на процессе особую роль: так называемый приказ войскам о коммандос (ПС-498) и приказ командующим, идущий в дополнение к первому приказу (ПС-503) и разъясняющий его.

Эти приказы по своему содержанию находятся вне поля деятельности Иодля... и являлись инструктивными распоряжениями к приказу, изданному Гитлером за 11 дней до этого, также лично им составленному и опубликованному в виде приложения к оперативной сводке от 7 октября 1942 г. ...

Иодлю вменяется в вину два обстоятельства: 1) он передал по инстанции составленные Гитлером приказы и 2) на втором приказе, являющемся инструктивным распоряжением к первому и адресованном командующим, поставил гриф секретности...

Иодль считал понятной основную тенденцию приказа Гитлера, опубликованного в сводке верховного командования вооруженных сил. Приказ Гитлера о коммандос от 18 октября 1942 г. он считал частично приемлемым, частично вызывавшим сомнения с точки зрения норм международного права. По мере сил Иодль содействовал тому, чтобы применение на практике приказа о коммандос оставалось в пределах безусловно допустимого.

Требование Иодля о сохранении приказа в тайне истолковано как признак сознания Йодлем своей вины. Основной приказ, помещенный в оперативную сводку, стал известен всему миру. Правда, Иодль дал указание о хранении второго приказа, изданного с целью разъяснения первого, в тайне. Он не хотел, чтобы стала известной заключительная его часть, согласно которой пленных участников диверсионных команд после их допроса надлежало расстреливать.

В остальном необходимо подчеркнуть следующее: рассылка приказа не является основанием для того, чтобы считать лицо, разославшее приказ, ответственным за его содержание.

Что же касается борьбы с партизанами, то Иодль лично не ведал этим делом, но он должен был заинтересоваться им, когда движение партизан приняло такие масштабы, что начало ставить под угрозу срыва проведение военных операций. В 1942 году он издал наставление по борьбе с партизанами, которое в 1944 году было заменено новым наставлением. Не может быть и речи о том, чтобы эта борьба не регулировалась никакими правилами. Хотя Гитлер и хотел вести борьбу с этим опасным противником, не считаясь с существовавшими нормами морали и международного права, Иодль без его ведома издал памятку о борьбе с партизанами, которая, по моему мнению, находится в полном соответствии с нормами международного права... Нельзя обвинять Иодля в том, что, несмотря ни на что, борьба с партизанами приняла такой характер. В задачи начальника штаба оперативного руководства вооруженных сил не входит контроль за выполнением своих распоряжений на четырех театрах военных действий.

Во время перекрестного допроса обвинение инкриминировало Иодлю приказ о разрушении деревень в Норвегии. Имеется в виду телеграмма от 28 октября 1944 г. командующему 20-й горно-стрелковой армии. Обвинение не признает той роли, которая выпала при этом на долю Иодля... Гитлер не по предложению генералов, а по предложению имперского комиссара по делам оккупированных областей Норвегии издал приказ, который Иодль по его поручению передал командующему 20-й горно-стрелковой армии со всеми комментариями Гитлера как военного, так и морального порядка...

Обвинение хочет возложить на Иодля ответственность за депортацию евреев из Дании. При этом оно опирается на телеграмму, которую Иодль послал по поручению фюрера командующему германскими войсками в Дании. Данное утверждение обвинения особенно трудно понять, ибо из различных представленных обвинением документов ясно видно, что решение о депортации евреев из Дании было принято Гитлером по предложению доктора Беста, то есть гражданских властей, и вопреки возражениям командующего германскими войсками, выполнение же решения было передано рейхсфюреру СС. ОКВ вообще пришлось иметь дело со всем этим только потому, что в Дании тогда было объявлено чрезвычайное военное положение.

У нас долго спорили о том, должен ли преступник сознавать, что он действует против закона, или достаточно того, чтобы он сознавал, что делает что-то несовместимое со своим долгом...

Наш вопрос состоит в том, сознавал ли Иодль, подписывая и передавая различные приказы и планы, которые сегодня служат обвинительным материалом, что он совершает какие-либо противоправные действия. По-моему, нет...

Господа судьи! Я прошу оправдать генерал-полковника Иодля.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 22 и 23 июля 1946 г.]

Господин председатель, Высокий Трибунал!

Папен обвиняется в участии в заговоре, направленном на совершение преступлений против мира. Излагая обстоятельства дела, обвинение ограничивает его участие периодом до окончания его деятельности в Вене. Оно признает, что за последующий период, в частности за время его пребывания послом в Анкаре, отсутствуют данные для поддержания обвинения. Таким образом, хотя Папен и участвовал в приготовлениях к агрессивной войне, которые, по утверждению обвинения, начались уже в то отдаленное время, но он не принимал активного участия в непосредственной подготовке и совершении преступлений против мира.

Обвинение охватывает деятельность Папена в качестве рейхсканцлера последнего донацистского кабинета, его участие как вице-канцлера в кабинете Гитлера до 30 июня 1934 Г., его деятельность в качестве чрезвычайного посланника в Вене. Обвинение столкнулось с необходимостью представить объективные доказательства того, что в этот промежуток времени уже велись подготовительные действия к совершению преступлений против мира и что Папен участвовал в них, ясно сознавая намеченную цель. Поскольку пунктами обвинения охватывается деятельность сама по себе легальная, а преступность отдельных действий определяется преступными целями, субъективная сторона играет в деле Папена основную роль.

Обвинение столкнулось с тем фактом, что зачастую высказываемые Папеном взгляды и проводившаяся им в действительности политика не соответствуют тому толкованию, какое придает им обвинение. Поэтому оно считает, что он был двуличным оппортунистом, который свои искренние или, во всяком случае, открыто демонстрируемые им убеждения приносил в жертву злободневным требованиям или желаниям Гитлера. Поэтому задача защиты состоит в том, чтобы осветить его личность и доказать, что действия и высказывания Папена представляют собой единое и последовательное целое и что вся его деятельность сама по себе исключает всякую связь с преступлениями, предусмотренными Уставом; что его действия преследовали иные цели, чем те, которые обвинение считает установленными...

Обвинение считает, что участие Папена в заговоре началось 1 июня 1932 г., то есть с момента назначения его рейхсканцлером. Однако оно не может ответить на вопрос о том, какие данные свидетельствуют о присоединении Папена к преступному сообществу, которое в то время, очевидно, уже существовало. Ответа на этот вопрос дать невозможно. Деятельность Папена в качестве рейхсканцлера ни в какой степени не может рассматриваться как деятельность участника гитлеровского заговора. Слишком очевидны его цели при создании кабинета, а также цели правительства, осуществлявшиеся за время пребывания его канцлером, и, наконец, его отставка для того, чтобы можно было приписывать ему проведение нацистских идей, стремление расчистить дорогу для национал-социализма или же участие в якобы существовавшем уже заговоре...

Папен стремился привлечь национал-социалистскую партию к разделению ответственности, не давая ей, однако, возможности овладеть решающим постом рейхсканцлера. Такая совместная ответственность понудила бы эту политически оппозиционную партию к признанию существующего положения вещей и тем самым исключила бы возможность ведения демагогической пропаганды.

Эти первые попытки Папена привлечь национал-социалистское движение к совместной работе с правительством рассматриваются обвинением как прокладывание пути к власти для национал-социализма...

Каковы же те данные, которые обвинение считает возможным представить в подтверждение этого обвинения?

Прежде всего то, что Папен во время своих первых переговоров с Гитлером вскоре после сформирования им, Папеном, кабинета согласился отменить запрет на ношение формы — мероприятие, которое согласно парламентарным правилам было совершенно естественным, даже если бы оно было проведено исключительно как средство политической компенсации за проявление терпимости в отношении кабинета...

Письмо от 13 ноября 1932 г., в котором Папен пытается склонить Гитлера к участию в правительстве, обвинение расценивает как недостойную по форме и предосудительную по содержанию попытку проложить национал-социалистам путь к власти... Оно игнорирует тот факт, что и здесь непременным условием предложений Папена было то, что пост рейхсканцлера не будет занят кандидатом от НСДАП.

Обвинение усматривает во временном ограничении прусского местного правительства, проведенном распоряжением от 20 июля 1932 г., признаки идейной общности в деятельности Папена с национал-социализмом...

«Государственный переворот», как именует обвинение осуществление распоряжения от 20 июля, ничего общего не имеет с покровительством национал-социалистам...

Если даже при исполнении этого распоряжения министру внутренних дел, временно отстраненному от этого поста, полиция предложила покинуть служебное помещение, то все же называть это «государственным переворотом» было бы сильным преувеличением...

Отношение Папена к НСДАП проявилось еще резче, когда в конце ноября 1932 года рейхспрезидент привлек его к участию в формировании нового правительства...

Какую роль играл Папен при формировании правительства 30 января 1933 г., можно было бы оставить без рассмотрения. Достаточно того, что все усилия сформировать парламентское правительство без участия Гитлера не могли увенчаться успехом из-за численности голосов, полученных национал-социалистами в рейхстаге...

Обвинение усматривает во встрече Гитлера с Папеном в доме Шредера, состоявшейся 4 января, первую попытку формирования правительства от 30 января. В действительности же эта встреча у Шредера была не чем иным, как обменом мнениями о тогдашнем положении, причем Папен и Гитлер продолжали придерживаться своих прежних взглядов; Папен указал на то, что Гинденбург, судя по высказанным им опасениям, ни в коем случае не согласится на то, чтобы Гитлер занял пост канцлера...

Что касается Гитлера, то было совершенно ясно, что он будет упорствовать в своем требовании о назначении его на пост рейхсканцлера...

Папену удалось свести число национал-социалистских министров до минимума. Трем национал-социалистским членам правительства противостояли восемь не национал-социалистов, которые в большинстве своем были членами старого кабинета и гарантировали проведение прежней политики в своих ведомствах... Папен получил пост вице-канцлера. Он не был связан ни с каким ведомством и в основном он должен был служить в качестве противовеса рейхсканцлеру...

Обвинение усматривает в этом решающий сознательный шаг для передачи всей власти национал-социалистам...

Участие Папена в формировании кабинета министров 30 января не было с его стороны попыткой добиться того, чтобы национал-социализм обладал исключительной властью.

Обвинение считает, что деятельность Папена как вице-канцлера в период с 30 января 1933 г. по 30 июня 1934 г. была продолжением его заговорщической деятельности, которая преследовала цель укрепления пришедшего к власти национал-социализма. В этой связи обвинение вменяет ему в вину участие в различных изданных в этот период правительством законах, которые, по мнению обвинения, служили лишь тем целям, о которых здесь говорило обвинение...

Если на основании закона о профессиональных чиновниках с должностей смещались только те, которые заняли свои посты не на основании специальной квалификации, а благодаря принадлежности к политическим партиям, то, помимо этого, увольнялись все те чиновники-евреи, которые были назначены на должность после 1918 года...

Затем подсудимый обвиняется в действиях, направленных против профсоюзов...

Позиция Папена по отношению к профсоюзам явствует из его речи от 4 марта 1933 г. И в данном случае нужно учитывать, что на основании проводившихся тогда мероприятий нельзя было предвидеть размаха, который приняли события в дальнейшем, когда «Германский трудовой фронт» благодаря своим бесчисленным насильственным мероприятиям заслужил осуждение.

Представленными доказательствами установлено, что закон об амнистии не был каким-либо новшеством... Учреждение особых судов было мероприятием, диктовавшимся мотивами целесообразности для быстрейшего осуждения за политические преступления, так как обычный, более длинный, судебный путь не обеспечивал желанного устрашающего действия...

С момента смерти Гинденбурга Гитлер выступает в качестве диктатора, ничем уже не сдерживаемого и начинающего проводить свою беспощадную политику, по крайней мере, внутри страны.

Кроме законодательной деятельности кабинета, обвинение занималось вопросом о том, в какой степени Папен несет ответственность за подавление политических противников и за некоторые насильственные действия, происходившие в то время, которое по тогдашней терминологии называлось «национальной революцией».

Папен знал, что на основе закона имперского президента о защите народа и государства были проведены мероприятия по лишению свободы большого количества деятелей левого направления.

Этот закон был издан имперским президентом, то есть помимо компетенции Папена... под впечатлением пожара в рейхстаге.

Обвинение упрекает Папена а том, что он в своей телеграмме в газету «Нью-Йорк таймс» от 25 марта 1933 г. относительно мероприятий против евреев сообщил, что положение в Германии совершенно спокойное, и указал на то, что хотя отдельные действия имели место, но они якобы были запрещены распоряжением Гитлера...

Бойкот евреев, объявленный несколькими днями позже и проведенный 1 апреля 1933 г., был, в противоположность мнению обвинения, не мероприятием правительства, а чисто партийным мероприятием, против которого Папен на заседании кабинета вместе с другими заявил протест...

Еще более важным, чем выяснение внутриполитических отношений, является рассмотрение внешней политики империи в период, когда Папен был вице-канцлером.

В своей первой речи по внешнеполитическим вопросам, произнесенной 17 мая 1933 г., он анализировал отношение Германии к Польше, которое до этого времени никогда не было вполне удовлетворительным...

Уход Германии с конференции по разоружению произошел после того, как длительные переговоры не дали никакого положительного результата, и со стороны других держав не было заметно склонности удовлетворить в будущем требования Германии...

Одновременно последовавший выход Германии из Лиги Наций мог рассматриваться по-разному. И здесь можно было считать, что этот выход является шагом протеста и что фактические усилия в этом доказывают желание продолжать мирную политику...

Обвинение ставит Папену в вину, что он в своей речи в Эссене восхвалял правительство Гитлера и призывал к безусловному и положительному ответу на вопросы, поставленные на голосование при проведении плебисцита...

Если бы народ во время плебисцита высказался против проведенного мероприятия, это нанесло бы ущерб германской внешней политике. Поэтому совершенно понятно, что в торжественных публичных заявлениях эта политика должна была одобряться...

Наступили события 30 июня...

Бозе был первой жертвой в самом ведомстве вице-канцлера, Юнг, который был арестован вне Берлина, также был расстрелян... Другие сотрудники штаба, которых удалось обнаружить, были арестованы полицией и позже направлены в один из концлагерей.

Обвинение во время перекрестного допроса предъявило Папену письма, которые, на первый взгляд, представляют собой некоторое расхождение с его обычной позицией.

Папен заверяет Гитлера в этих письмах в том, что он является его сторонником и верен ему...

Для Папена положение тогда было следующим: он знал об убийстве Бозе, судьба Юнга тогда была еще неизвестна. Он надеялся, что тот бежал. Трое из его сотрудников были в концентрационном лагере. Их нужно было в первую очередь освободить оттуда. Кроме того, и на будущее надо было ликвидировать подозрение о том, что кто-либо из них или сам Папен находились в связи с кругами СА... Поэтому Папен считал себя вынужденным заверить в этих письмах Гитлера в своей лояльности и верности...

Факт назначения Папена на пост посла в Вене обвинение использует для утверждения о безусловной приверженности его Гитлеру, несмотря на противоположные факты, якобы служащие, по мнению обвинения, целям маскировки. Деятельность Папена в Вене ясно характеризуется тремя моментами: обстоятельствами его назначения 26 июля 1934 г., его письмом к Гитлеру от 16 июля 1936 г., написанным после заключения польского соглашения, и его отозванием 4 февраля 1938 г.

Его назначение объясняется следующими причинами. Произошли важные события. Дольфус убит, отношения между Германией и Австрией не только напряжены, но даже достигли крайне опасного пункта развития. Международное положение угрожающее. Италия концентрирует войска у Бреннера. Следовало непосредственно опасаться окончательного присоединения Австрии к одной из заинтересованных групп держав. Тем самым создавалась угроза такого положения, которое навсегда сделало бы невозможным поддержание сносных отношений между Германией и Австрией.

При столь тяжелой ситуации Гитлер, очевидно, решил отбросить в сторону свои сомнения относительно личности Папена и доверить ему пост в Вене. Папен был особенно подходящим лицом для проведения такой политики, при которой дела сдвинулись бы с мертвой точки, на которой они застыли в результате убийства Дольфуса. Со стороны Папена, естественно, имелись большие сомнения относительно того, следует или не следует занять этот пост...

Обвинение утверждает, что Папен, как верный приверженец уже известных агрессивных планов Гитлера, охотно заявил о своей готовности вступить на этот новый пост...

Письмо Папена к Гитлеру от 16 июля 1936 г., являющееся сообщением об успехе его многолетних усилий, направленных на установление мирных отношений с Австрией, раскрывает истинные причины согласия Папена занять этот пост. Папен указывает, что теперь достигнута та цель, для осуществления которой он был 26 июля 1934 г. назначен а Вену. С заключением договора от 11 июля 1936 г. он считал свою задачу выполненной.

Что же хотели с помощью сомнительных истолкований приписать его миссии. Он якобы как послушный инструмент агрессивных планов Гитлера взялся выполнить задачу по подготовке и осуществлению насильственного присоединения Австрии. Он якобы был уполномочен изнутри подрывать правительство Шушнига и сотрудничать с нелегальным нацистским движением в Австрии ради достижения этой цели. А все то, что он сделал для улучшения обоюдных отношений, — маскировка, чтобы легче было осуществлять истинные планы...

Третий момент, который ясно характеризует деятельность Папена в Вене, это отзыв его из Вены 4 февраля 1938 г. В этот период было произведено преобразование важнейших военных и политических инстанций. Личности смещенных военных и дипломатов ясно говорят о том, какова была истинная причина произведенного тогда необычного и обширного преобразования. Если Гитлер тогда безо всякой видимой причины, совершенно неожиданно и не приведя никаких объяснений, сместил также и Папена с его поста, то это ясно доказывало, что Гитлер, начиная радикальный внешнеполитический курс, не считал больше Папена подходящим лицом для Вены...

Обвинение при перекрестном допросе представило доклады разных заграничных инстанций, которые Папен пересылал в Берлин. Оно считает, что Папен использовал содержание этих докладов. Это предположение неверно. Совершенно ясно, что целью пересылки докладов заграничной службы разведки является информация...

Доклады из-за границы, которые Папен передавал непосредственно Гитлеру, могли и должны были обратить его внимание на отрицательные моменты и побудить его устранить их...

В регулярных сообщениях Папен информировал Гитлера о положении в соседних государствах. Проверка содержания этих сообщений показывает, что здесь речь шла только о проблемах, которые находятся в непосредственной связи с внешнеполитическим положением Австрии на Балканах, то есть о проблемах, которые входили в круг задач аккредитованного посланника в Вене.

Наконец, я хочу еще коснуться аффидевита Мессерсмита.

Моя критика могла бы вообще ограничиться тем утверждением, что содержание аффидевита противоречит всем правилам опыта и логики. Дипломат не может открыть тайные цели своей политики представителю другого государстве, который с подчеркнутой сдержанностью обращается к нему.

Невозможно, чтобы Папен, как это говорит в другом месте Мессерсмит, не только ему, но и вообще совершенно открыто огласил свой якобы существующий план свержения Шушнига, при правительстве которого Папен был аккредитован... Все обвинения, выдвигаемые Мессерсмитом: сотрудничество Папена с нелегальным нацистским движением, интриги и намерение свергнуть режим Шушнига, агрессивная политика на юго-востоке, разделение Чехословакии между Польшей и Венгрией — все это опровергает в своих показаниях... свидетель Габронский...

Обвинение, кроме того, касалось участия Пвпена в совещании в Берхтесгадене 12 февраля. Совещание в Берхтесгадене не было начальной стадией нового курса. Напротив, это был результат всего предшествовавшего развития...

Поэтому совершенно понятно, что Папен во время своего прощального посещения Гитлера 5 февраля, когда разговор перешел на эту тему, несмотря на свою отставку, все же принял задание установить срок предполагаемого совещания и сопровождать австрийскую делегацию в Берхтесгаден на это совещание...

Из того, что произошло 12 февраля, зная личность Гитлера, нельзя сделать вывод о том, о чем он думал, когда 5 февраля впервые возникла и подверглась обсуждению идея о подобном совещании, и, безусловно, нельзя предположить, что именно о своих планах он, Гитлер, сообщил Папену.

Обвинение расценило не в пользу Папена утверждение о том, что он якобы, встретив австрийскую делегацию на австрийско-немецкой границе, обратил внимание Шушнига на присутствие генералов. Представление доказательств подтверждает, что это соответствует действительности. Единственными показаниями, которые это подтверждают, являются показания Шмидта. Шмидт не мог точно сказать, говорил ли Папен об одном генерале, то есть о Кейтеле, который после назначения на новую должность постоянно находился в ближайшем окружении Гитлера, или он говорил о нескольких генералах. Сам Папен сейчас не помнит, говорил ли он об этом Шушнигу, и если да, то в какой форме...

Участие Папена в совещании выяснено в ходе представления доказательств. Руководил один Гитлер, который грубостью старался произвести впечатление на Шушнига. Эта грубость удивила даже людей, хорошо знавших его. Технические детали обсуждались с Риббентропом. Папен участвовал в совещании главным образом как наблюдатель, что было вполне естественно, поскольку он уже не занимал никакого официального поста.

Как расценивал Гитлер деятельность Папена в Австрии и его участие в совещании в Берхтесгадене, показывает лучше всего тот факт, что после этого Папен не получал никаких заданий, связанных с официальной деятельностью в Вене...

И если, я, наконец, разрешу себе коснуться пребывания Папена в Берлине 11 марта, то я даже и теперь, оглядываясь назад, не могу окончательно выяснить, чем объяснялось желание Гитлера, чтобы Папен был в Берлине...

Папен высказывал Гитлеру свое мнение о необходимости отсрочить проведение плебисцита для того, чтобы разрядить атмосферу. Свою точку зрения относительно дальнейших событий Папен выразил в высказываниях по поводу военной подготовки, а также по поводу отмены приказа о вступлении в Австрию. Это подтверждено документально.

Наглядное описание событий, имевших место в имперской канцелярии, содержится в стенограммах телефонных переговоров Геринга...

Независимо от правового вопроса о том, можно ли вообще говорить о присоединении Австрии в пределах обвинения, установленного Уставом, защитой Папена приведены доказательства, которые показывают, что Папен не был инициатором вступления в Австрию и не проводил политики, преследующей эту цель, и что его деятельность в Австрии была направлена лишь к достижению целей, которые были поставлены перед ним 26 июля 1934 г. при его назначении; цели эти были таковы: проводить политику, которая способствовала бы установлению мирных отношений между обеими странами, то есть это была легальная цель, которая не имеет ни малейшего отношения к какой-либо особой или же общей агрессивной политике...

Обвинение рассматривает деятельность Папена только в период его пребывания в Вене и предшествующие периоды, но не объясняет, чем была вызвана пассивность Папена в последующие периоды...

Мы переходим теперь к периоду непосредственной подготовки к войне и началу войны.

Хотя обвинение не может использовать для укрепления своих позиций деятельность Папена в Анкаре, оно все же не отказывается от того, чтобы факт назначения Папена на этот пост истолковать в неблагоприятном для него смысле. Поэтому надо остановиться на этом пункте. Папен принял это назначение после больших колебаний. Имелись причины, из-за которых он более не мог оставаться в стороне...

Конфликт Италии с Турцией мог вызвать в порядке выполнения существующих договоров всеобщую войну. Папен думал, что если он своей работой сможет помешать возникновению войны, то это внутренне оправдывает принятие им на себя этого назначения...

Обвинение считает, что Папен, состоя в заговоре с Гитлером, способствовал возникновению войны.

Обвинение не смогло доказать, что Папен когда-нибудь имел какое-либо отношение к предполагаемому заговору. Этому противоречит действительность. В порядке представления доказательств со стороны защиты установлены факты, которые не допускают связи его личности даже с мыслью о тех преступлениях, которые изложены в Обвинительном заключении.

Вывод ясен. Франц Папен не виновен в предъявленном ему обвинении.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 19 и 22 июля 1946 г.]

Милорд, высокий Военный Трибунал! Развалины Нюрнберга, древнего, достойного уважения города, подарившего не только немецкому народу, но и всему миру величайшего художника Альбрехта Дюрера, непревзойденного резчика Вейба Штоса и мейстерзингера Ганса Закса, служит теперь ареной, где происходит величайший уголовный процесс из всех процессов, известных истории права...

Мы выслушали здесь обвинение, которое стремилось в широком масштабе доказать, что существовал заговор, направленный на завоевание всего мира путем ведения агрессивных войн. При ведении этих войн не только были нарушены соглашения, воспрещавшие ведение таких войн и негуманное поведение во время войны, но и попирались самые основные права человечества. Мы видели, как в течение месяцев целые горы документов и длинная вереница свидетелей должны были подтвердить выдвинутые обвинения, а защита, со своей стороны, являясь поборником и слугой правосудия, старалась помочь суду в установлении истины. В зале присутствовали представители всех частей света, и очень часто весь мир, затаив дыхание, следил, как разрывалась густая завеса тумана и перед его взором открывались все новые бездны неслыханных преступлений. За воротами же суда стоит глубоко потрясенный германский народ, вождями которого являлись подсудимые. Однако, как бы ни закончился процесс, у защиты нельзя будет отнять одной заслуги перед германским народом, а именно той, что уже ни-когда в дальнейшем при обсуждении вопроса о вине германского народа нельзя будет говорить о коллективной вине или соучастии германского народа в преступлениях, а речь может идти лишь о коллективном позоре, так как люди, под руководством которых совершались возмутительные преступления, были немцами.

И вот в заключение этой мировой трагедии занавес поднимается еще раз для того, чтобы выслушать защиту, за чем последует приговор, который должен соответствовать не только основным принципам права, но и содействовать тому, чтобы преступления, о которых говорит обвинение, никогда не могли больше совершаться.

В начале процесса — 20 ноября 1945 г. — господин председатель заявил, что этот процесс будет иметь огромное значение для миллионов людей во всем мире. Поэтому всякий, кто принимает в этом процессе участие, должен торжественно взять на себя обязанность выполнять свой долг без страха, без пристрастия к кому-либо, руководствуясь только основными принципами права и справедливости. Для защиты эта обязанность иногда становилась почти непосильным бременем. Не из-за количества представленных на процессе материалов и совершенно новых правовых вопросов, возникающих в связи с этими материалами, а потому, что здесь были вскрыты ужасные факты, свидетельствующие о такой бездне падения, что нормальному человеку трудно поверить в возможность всего происходившего. При этом я имею в виду не препарированную человеческую кожу, не куски мыла из человеческого жира, которые нам показали, а ту методичность, с какой мучили, пытали, убивали, расстреливали, вешали и отравляли газом миллионы невинных людей. Я думаю о многих отдельных захватывающих картинах, которые произвели глубочайшее впечатление как на меня, так и на всех остальных.

Три с половиной миллиона человек — мужчин, женщин и детей — было уничтожено в одном лишь Освенциме. Самое страшное оружие обвинения заключается именно в том, что призраки всех этих невинных людей стоят рядом с обвинителем, угрожая и требуя мщения. Но и я также не одинок. На моей стороне стоят многие невинные жертвы войны с германской стороны, женщины и дети, погибшие во Фрейбурге, Кельне, Дрездене, Гамбурге, Берлине и почти во всех остальных немецких городах...

Однако, если бы даже их не было и подсудимый стоял бы один перед судьями, моим долгом, как адвоката, было бы защищать его и помогать ему...

Прежде чем перейти к отдельным пунктам обвинения, я хотел бы вкратце обрисовать облик подсудимого... Обвинение описывает его как прожженного, хладнокровного, расчетливого политического авантюриста, преследовавшего свои личные цели. Обвинение считает абсолютно очевидным его злоупотребления своим положением министра в целях ведения двойной игры для того, чтобы выдать Австрию заговорщикам. В Польше и Нидерландах, по утверждению обвинения, он хладнокровно совершал жестокости, не заботясь о международных обязательствах, и попирал ногами право малых наций на их религиозную и политическую свободу.

Его политическая программа состояла в идее аншлюса. Обвинение сделало основой этого процесса понятие о заговоре для того, чтобы этим кольцом окружить всех обвиняемых и привлечь их к общей ответственности. Мои коллеги уже достаточно говорили на этом процессе о понятии заговора и пределах его действия. Повторять эти высказывания нет необходимости.

...Я перейду к рассмотрению обвинения, предъявленного моему подзащитному, в том, что он как заговорщик участвовал в захвате Австрии и, кроме того, что он в Польше и в Нидерландах якобы совершал военные преступления, а также преступления против человечности.

Итак, первый акт разыгрывается в Австрии, второй — в Нидерландах после краткой интермедии, имевшей место в Польше...

Когда Гитлер в 1933 году пришел к власти, австрийские социал-демократы отреклись от аншлюса, ибо они увидели в самом начале, что их партия в Германии разгромлена, профсоюзы распущены, рейхстаг подожжен и что началось преследование евреев. Католические круги, которые путем аншлюса хотели усилить влияние католической церкви в империи, также отреклись от аншлюса ввиду начавшегося в империи преследования церкви, за аншлюс выступали только национал-социалисты, число которых за короткое время возросло в 10 раз. Так как доктор Дольфус отрезал национал-социалистам в Австрии путь к власти с помощью выборов в парламент, они под руководством государственного инспектора Тео Габихта стремились к власти в государстве всякими другими путями. Наступают кровавые события 1934 года. Доктор Дольфус умирает от руки убийцы. Его преемник доктор Шушниг пытается снова привести в порядок глубоко потрясенную государственную систему. Социалисты после февральских событий 1934 года, ухмыляясь, стояли в стороне. Меняется также и внешнеполитическая ситуация. Если в 1934 году Италия еще стояла на стороне Австрии и Муссолини угрожающе придвинул свои дивизии к Бреннеру, то абиссинская авантюра привела Италию к союзу с Гитлером. Австрия вынуждена участвовать в изменении внешнеполитического курса. Для того чтобы Улучшить экономическое положение, она заключает 11 июля 1936 г. соглашение, по которому Германия признает ее независимость и прекращает экономическую войну. Однако ценой всего этого являлся ряд мероприятий, которыми национал-социалисты добивались упрочения своего положения в Австрии. Для того чтобы расширить узкую платформу своего правительства, канцлер Шушниг объявляет о привлечении так называемых националистов к сотрудничеству. Среди этих лиц находился также и подсудимый, который затем в мае 1937 года стал австрийским государственным советником. Как уже упоминалось выше, его политической программой была идея аншлюса, он никогда не делал из этого секрета. Нельзя забывать, что подсудимый происходит из рядов национальной оппозиции. Аншлюс приблизил его к национал-социализму. Я не буду заниматься исследованием, когда он формально стал членом этой партии...

В задачи Зейсс-Инкварта входил контроль за проведением в жизнь июльского соглашения, он должен был быть посредником между австрийским правительством и национальными кругами, с одной стороны, и с империей — с другой. Эта задача была очень трудной и неблагодарной...

Постоянно нарушалось июльское соглашение. Австрийская полиция обнаружила известный теперь под именем Тавса план переворота, целью которого было коренное изменение формы правления. Министр Гидо Цернатто говорил, что подсудимый стоял в стороне от всех этих планов. Последовало совещание от 12 февраля 1938 г. в Оберзальцберге. Ход этого совещания известен...

На основании достигнутого на этом совещании соглашения Зейсс-Инкварт стел министром внутренних дел и министром безопасности...

Благодаря берхтесгаденскому соглашению нацистам в Австрии была дана широкая возможность деятельности и ведения пропаганды. Выпущенные из тюрем согласно закону об амнистии две тысячи членов нацистской партии, в также возвратившиеся из империи в Австрию стели вести пропаганду, особенно в провинциях, за вступление в партию. В честности, речь Гитлере в рейхстаге от 20 февраля они использовали а качестве сигнала к антигосударственным демонстрациям для того, чтобы а кратчайший срок захватить правительственную власть в свои руки...

Дальнейшее развитие событий известно, особенно события 11 мертв 1938 г. Главным моментом для объявления Зейсс-Инкварта участником заговора является телеграмма о мнимых беспорядках, которая будто бы деле толчок вступлению немецких войск в Австрию. Мы встречаем эту историческую ложь, принесшую подсудимому имя «Иуды Австрии», в описаниях, связанных с аншлюсом событий, например, в книге Рафаэля Лемкина «Господство оси в оккупированной Европе». Но кроме того, мы встречаем это имя во вступительной речи Главного американского обвинителя судьи Джексона, несмотря не то, что представление записи телефонных разговоров Геринга (ПС-2449) в связи с показаниями, которые Геринг давал, неопровержимо доказало, что эта телеграмма не была послана, а была продиктована третьему лицу в тот момент, когда немецкие войске уже получили приказ перейти границы. В связи с этим указанные телефонные разговоры Геринга представляют собой важнейший исторический документ...

15 мертв 1938 г. Адольф Гитлер прибыл в Вену...

Вместе с фюрером а Вену прибыл Геббельс, пустивший в ход свою гигантскую машину пропаганды с наивысшим напряжением. Митинги следовали один за другим... Вместе с Геббельсом прибыл и Гиммлер со своим гестапо и СС. Уже в ночь не 13 мертв в Вене началась большая кампания арестов. Она коснулась бывших членов союзов обороны, выдающихся руководителей социалистического союзе «шутцбунд», а также занимавшихся политикой и участвовавших в общественной жизни евреев, коммунистов, монархистов, духовенства и масонов. Она коснулась деже руководителей бойскаутов и австрийской организации молодежи. Только в одной Вене было произведено 76 тысяч арестов. А уже 2 апреля 1938 г. с западного вокзала отошел первый эшелон в Дахау, в котором находилось 165 бывших руководящих деятелей, среди которых были также теперешний канцлер Фигль, министр просвещения Худрес и министр юстиции доктор Гере. 21 мая был отправлен второй эшелон, в конце мая — третий, и так продолжалось и дальше. Раз в 8 дней отбывали эшелоны в Дахау, Бухенвальд и Зексенхаузен.

А подсудимый? Он был лишен влияния и прижат к стенке. Имперским комиссаром воссоединения Австрии с империей был назначен победитель в саарской избирательной борьбе Иозеф Бюркель, который получил диктаторскую власть. Полномочия подсудимого были едва ли больше полномочий обер-президента в империи, то есть он обладал административной властью второй инстанции... Он был не руководителем, а руководимым или, по-моему, правильнее сказать, лицом, которое ввели в заблуждение, вернее, послушным орудием в руках Гитлера и Геринга. Его политическим идеалом был аншлюс, конечно, без всякого намерения ведения агрессивной войны...

После аншлюса Австрия не переставала надеяться на свое освобождение и бороться за него. Было много горя и много жертв. 6 тысяч человек были казнены в Австрии. Только а результате деятельности венского областного суда погибло на гильотине 1200 человек, среди которых 800 человек было казнено лишь за антинацистские настроения. В последние дни войны прекрасные здания а Вене обратились в развалины, собор святого Стефана, один из величайших памятников немецкой готики, погиб в пламени. Так претворялись в действительность слова Гитлера, сказанные им 15 мертв 1938 г. о том, что «жемчужине имеет такую оправу, которую заслуживает ее красота»...

В заключение моих рассуждений по австрийскому вопросу я перейду к краткому рассмотрению, с точки зрения права, обвинения, предъявленного моему подзащитному.

После соглашения, заключенного 11 июля 1936 г., австрийский канцлер доктор Шушниг привлек подсудимого Зейсс-Инкварта к сотрудничеству в качестве представителя национальной оппозиции, а не как политического единомышленнике.

Зейсс-Инквврт все время заявлял, что теперь национальная оппозиция состоит только из национал-социалистов, которые руководствуются только волей Гитлера и, во всяком случае, никогда не выступят против этой воли.

Зейсс-Инкварт заявлял о том, что он является национал-социалистом, то есть что он всегда будет представлять интересы австрийских национал-социалистов. Это подтверждают не только свидетель Скубль, но и высказывания заслуживающих доверия лиц, которые я ранее цитировал. Во избежание военного или международного конфликте Зейсс-Инкварт преследовал цель вести деятельность в интересах австрийских национал-социалистов, независимых от имперской партии, при тесном сотрудничестве Австрии и Германии.

Зейсс-Инкварт заявлял, что эта цель может быть достигнута лишь в том случае, если с нею согласен Гитлер, который даст указание австрийским национал-социалистам встать на путь вышеупомянутой политики. Этого он хотел добиться...

Перехожу к деятельности подсудимого в качестве министре внутренних дел и министре безопасности...

11 марта 1938 г. Зейсс-Инкварт выполнял обязанности «связного» по берхтесгаденскому соглашению. Вместе с Глейзе-Хорстенау утром 11 марта он совершенно откровенно изложил Доктору Шушнигу создавшееся положение. В частности, он указал на угрожающие национал-социалистские демонстрации и на возможность вступления германских войск. В полдень он передал Шушнигу требование Геринга, а затем его ответ — Герингу.

После того как доктор Шушниг подал в отставку, Зейсс-Инкварт держался в стороне от дел. Он ни в коей мере не выполнял требования Геринга способствовать передаче поста канцлера в его руки или захвату власти. Как известно, ультиматум, содержавший угрозу вступления германских войск, был передан советником посольства фон Штейном и генералом фон Муффом, под давлением которых президент Миклас, наконец, сдал свои позиции. Это видно из показаний президента Микласа (ПС-3697) и свидетелей Рейнера и Шмидта...

Призыв не оказывать сопротивления германским войскам Зейсс-Инкварт взял из прощальной речи доктора Шушнига...

13 марта 1938 г. был издан закон об аншлюсе...

Никогда не считалось, что в основе присоединения Австрии к Германской империи лежал преступный политический замысел, но присоединение было единственной целью подсудимого.

Сейчас я представлю суду решить вопрос о том, можно ли вступление немецких войск в Австрию совместить с положением, изложенным в статье 6 Устава...

Несколько месяцев спустя после занятия Австрии и присоединения этой малой страны к Германии 29 сентября 1938 г. в Мюнхене был заключен договор в отношении второго малого государства...

По вопросу о Чехословакии мне нечего сказать. По вопросу о Польше я могу сказать лишь немногое, так как мой подзащитный ни с какой стороны не проявил себя по отношению к полякам в течение того короткого времени, пока находился в Польше, где он главным образом занимался организационными вопросами, связанными с созданием германского административного аппарата. В данном случав достаточно будет указать на те результаты, которые показали предъявленные доказательства. То же нужно сказать и о его почетном звании в СС. Я добавлю, что человек, имевший почетное звание в СС, никогда не подчинялся Гиммлеру как в отношении выполнения приказов, так и в дисциплинарном отношении. Люди, имевшие почетное звание в СС, каких-либо функций в СС никогда не имели. Что касается его работы в качестве министра без портфеля, то значение этой его деятельности будет разбираться в связи с рассмотрением вопроса об организациях по делу «имперского правительства».

Поэтому я перехожу ко второй части обвинения — к вопросу о Нидерландах.

...Здесь, на процессе, мы узнали, что по сравнению с народами других оккупированных стран нидерландцы оказывали наиболее целеустремленное, самое упорное, становившееся все более эффективным политическое сопротивление. Этот народ в течение нескольких лет не терял надежды на то, что в один прекрасный день для него опять восторжествует свобода...

В эту страну в мае 1940 года в качестве верховного начальника гражданской администрации прибыл Зейсс-Инкварт. Что бы он ни думал и что бы он ни планировал, его трагедией оставалось то, что он приехал в эту страну в качестве представителя Гитлера, то есть как представитель одной из самых ненавистных систем в мире. Сотни законов, постановлений и указов имели его подпись, и как бы они ни были правильно оформлены с точки зрения законодательства, они являлись в глазах народа мероприятиями врага, а Зейсс-Инкварт — угнетателем...

В Нидерландах имелись следующие власти:

1) рейхскомиссариат (гражданская администрация, представлявшая интересы империи);

2) командующий оккупационными войсками и различные начальники, включая специальные суды;

3) полиция, о которой я буду еще говорить позже;

4) управление по четырехлетнему плану, руководимое Герингом;

5) оперативный штаб Розенберга;

6) генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы — Заукель;

7) министерство вооружения Шпеера и

8) не в последнюю очередь, НСДАП с ее учреждениями и организациями.

Рейхскомиссар согласно приказу фюрера должен был де-юре следовать директивам этих учреждений. Он не имел права вмешиваться в мероприятия этих центральных инстанций... Что касается нидерландского населения, то оно, как уже упоминалось, относилось отрицательно к существовавшему порядку, а движение Сопротивления, организованное, вооруженное и руководимое нидерландским правительством из Лондона, усиливалось из года в год. Именно с этих двух позиций нужно рассматривать действия подсудимого для того, чтобы вынести справедливый приговор.

Главное обвинение заключается в имевшем якобы место нарушении суверенитете страны путем введения рейхскомиссариата с входившими в него четырьмя генеральными комиссариатами, отмены гражданских свобод, введения принципа фюрерства и роспуска законных союзов и политических партий. В этих мероприятиях нельзя видеть нарушения международного права, так как Германия, которая так же, как и Нидерланды, являлась одной из стран, подписавших IV Гааг-скую конвенцию 1907 года, придерживалась правил ведения сухопутной войны... Ввиду того, что вся страна была оккупирована, а королева и министры бежали из страны, верховная правительственная власть в области гражданских дел перешла от королевы и парламента в руки оккупационной администрации и тем самым в руки рейхскомиссара. Оставленный в стране с особыми полномочиями генерал Винкельман отказался от осуществления прав, предусмотренных в безоговорочной капитуляции от 10 мая 1940 г.

Далее, французское обвинение заявляет, что подсудимый совершил целый ряд террористических актов. Однако мы во время представления доказательств слышали, как в действительности обстояло дело с коллективными наказаниями...

Замена нормальных судов и передача прав на осуждение людей, нелояльных в отношении оккупационных властей, последовали по прямому приказу фюрера в июле 1944 года.

Одним из самых тяжких пунктов обвинения является обвинение в связи с вопросом о расстреле заложников, вследствие чего я на нем должен остановиться детально. Я упомяну о том, что уже в общем было сказано доктором Нельте, и в частности, о правовой стороне этого вопроса. Обвинение выхватило из документа РФ-379 два случая: так называемый расстрел заложников в Роттердаме и расстрел в связи с покушением на высшего руководителя СС и полиции Раутера.

На своем предварительном допросе, производившемся обвинителем, подсудимый уже говорил о первом случае — затребовании армейскими инстанциями 25—30 заложников. Свидетель Виммер показал, что эти заложники были затребованы армейскими инстанциями и что число их в результате вмешательства подсудимого в конце концов было уменьшено, и что расстрел был произведен по указанию высшего руководства СС и полиции.

Что касается второго здесь упомянутого случая с заложниками, то там речь идет о последствиях покушения в марте 1945 года на высшего руководителя СС и полиции обергруппенфюрера СС Раутера, то есть о начальнике полиции Нидерландов, непосредственно подчиненном Гиммлеру. Если мы вспомним последствия убийства в мае 1942 года чешскими патриотами тирана Гейдриха, то мы можем себе представить, как старался Гиммлер на вершине своего могущества в 1945 году соответствующими наказаниями отомстить за удар, нанесенный одному из его ближайших и непосредственных сотрудников.

Ясно и то, что после покушения на одного из своих генеральных комиссаров подсудимый, как представитель администрации, требовал в виде серьезного предупреждения устрашающих мероприятий.

Далее, обвинение утверждает, что подсудимый, будучи рейхскомиссаром, проводил, поддерживал и одобрял угон очень большого числа нидерландских граждан в империю. В принципе вопрос об этом угоне иностранных рабочих уже обсуждался другими защитниками...

Осенью 1944 года среди работоспособного населения была проведена так называемая акция по ловле людей. Как показали свидетели Гиршфельд, Швебель и Виммер, зто мероприятие проводилось вооруженными силами, за приказ которым подсудимый не несет ответственности...

Что касается обвинения в так называемом экономическом разграблении страны, то это также требуется пояснить. Конфискация сырья последовала тотчас за оккупацией согласно установкам по четырехлетнему плану и проводилась при участии нидерландских властей, которые при проведении указанных мероприятий имели возможность смягчить ненужную жестокость... Производя реквизиции, подсудимый настаивал на соблюдении всех правил возмещения за убытки, предотвращал незаконный перевод предприятий и учреждений в Германию, как, например, маргариновой фабрики в Дортрехте и холодильного института в Лейдене...

Приказ о конфискации исходил в первую очередь от вооруженных сил, в силу военного положения, что видно из доклада офицера полевого экономического штаба при командующем войсками в Нидерландах от 9 октября 1944 г. (РФ-132) и из доклада лейтенанта Гаупта (ПС-3003, США-196)...

Я укажу лишь в противовес утверждению обвинения на то, что подсудимый не имел никакого влияния на установление размеров оккупационных платежей и даже никакой возможности контроля над ними. Рейхскомиссариат при участии империи осуществлял контроль лишь над бюджетом, причем последний утверждался империей и контролировался имперским казначейством. По согласованию с нидерландскими учреждениями расходы на гражданские нужды составляли 3 миллиона гульденов ежемесячно...

Что касается изъятия ценностей, не имеющих военного значения, как, например, памятников искусства, библиотек и т.д., то подсудимый к этому отношения не имел...

Еврейский вопрос связан до некоторой степени с экономическим вопросом. Но прежде чем перейти к этому пункту, я должен обязательно сказать о роли полиции в Нидерландах. Обвинение старается показать, что полиция, и в частности немецкая полиция, особенно полиция безопасности в Нидерландах, была подчинена подсудимому...

Из декрета от 18 мая 1940 г. явствует, что немецкая полиция не являлась частью учреждений рейхскомиссара и ему не подчинялась. Таким образом, если рейхскомиссар и обладал высшей гражданской правительственной властью, то она все же не распространялась на полицию...

Из всего сказанного ясно, что рейхскомиссар несет лишь косвенную ответственность за действия германской полиции, поскольку он использовал ее для проведения своих распоряжений в гражданской области...

В судебных выдержках обвинение утверждает, что всю ответственность за выполнение нацистской программы в отношении преследования евреев в Нидерландах несет рейхскомиссар Зейсс-Инкварт, потому что он сам в своей речи, обращенной к членам НСДАП в Амстердаме 13 марта 1941 г., заявил: «Евреи не являются для нас нидерландцами, евреи — враги национал-социализма и национал-социалистской империи». Зейсс-Инкварт обосновывает в этой речи также и то, почему он, будучи представителем интересов империи, считал необходимым занять такую позицию в отношении евреев. В его намерения входило удалить евреев с ответственных постов в государстве и экономике на время оккупации, не предпринимая, однако, никаких дальнейших мер. Фактически он и провел только эти мероприятия... Тем временем разрешение еврейского вопроса было возложено Гитлером целиком и полностью на Гиммлера, облеченного обширными полномочиями, а также на Гейдриха...

Наряду с распоряжениями о лишении евреев свободы передвижения было также конфисковано имущество, принадлежащее еврейским организациям и отдельным евреям. Рейхскомиссар назначил доктора Бемкера своим специальным уполномоченным, поручив ему осуществлять, по мере возможности, надзор за мероприятиями, проводимыми полицией, и не допускать перегибов...

Документ США-195 (ПС-1726), касающийся выселения евреев, дает ясное представление о всей еврейской проблеме в Нидерландах...

Приказ об эвакуации издал не подсудимый, а Гиммлер через Гейдриха, подсудимый даже не давал согласия на эту эвакуацию...

Большая часть этих евреев направлялась в Польшу, и вероятно, одной из самых ужасных фраз, которые имеются в документах, предъявленных обвинением, является та, которая содержится в документе США-195: «Общее количество угнанных составляет 117 тысяч. После того как их вывезли из Голландии, следы их были потеряны».

Знал ли подсудимый о судьбе этого большого количества несчастных и невинных людей и одобрял ли он зто или преступно не прилагал усилий для того, чтобы предотвратить это? Подсудимый неоднократно... заявлял, что он об этом ничего не знал и что он считал, что действительно евреи были переселены на время войны на Восток...

Теперь, когда поднялась плотная завеса, за которой скрывались ужасы этих массовых убийств, мы знаем истинное положение.

Следующим пунктом обвинения является утверждение о том, что подсудимый как имперский комиссар в ходе осуществления намеченной политики уничтожения и ослабления оккупированных стран намеренно не заботился о питании голландцев, что в конце концов привело к катастрофическому голоду... По утверждению подсудимого, питание в Голландии было, несомненно, не хуже, чем в Германии.

С осени 1944 года положение с питанием значительно ухудшилось.

Страна после вторжения в большей своей части стала театром военных действий, и дороги были разрушены бесчисленными воздушными налетами. Это привело к тому, что, в частности, на западе Голландии, где на небольшом пространстве в трех крупных городах были скучены миллионы людей, создалось тяжелое положение с питанием...

Итак, с чувством доверия вручаю судьбу моего подзащитного Вам, уважаемые господа судьи. Я знаю, что Вы хорошо взвесите также и все те обстоятельства, которые говорят в пользу Зейсс-Инкварта...

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 23 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи!

Обвинение инкриминировало подсудимому Шпееру преступления по всем четырем разделам Обвинительного заключения, которые в основном соответствуют положениям пунктов «а», «Ь» и «с» статьи 6.

французское обвинение, детализировавшее отдельные обвинения, выдвинутые против подсудимого Шпеера, отказывается от инкриминирования подсудимому Шпееру преступления, предусмотренного пунктом «а» статьи 6 Устава, и требует применения против Шпеера только пунктов «Ь» и «с» этой статьи. Однако так как во время судебных заседаний юридическое понятие заговора неоднократно упоминалось именно в связи с подсудимым Шпеером и было выдвинуто утверждение, что подсудимый Шпеер также виновен в преступлениях, предусмотренных пунктом «а» статьи 6 Устава, необходимо детально рассмотреть этот вопрос.

Подсудимому инкриминируется далее планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны или войны, нарушавшей международные договоры, хотя империя в это время уже находилась в состоянии войны со всеми государствами, сам подсудимый занимал пост руководителя министерства вооружения, которое лишь через полтора года после начала войны было реорганизовано в министерство вооружения и боеприпасов. Следовательно, в то время, когда подсудимый занял свой пост в правительстве, обстоятельства, упомянутые в пункте «а» статьи 6, уже имелись налицо, и деятельность подсудимого Шпеера не внесла ни малейшего изменения в фактически существовавшее положение. Подсудимый ничем не способствовал созданию такого положения.

Его деятельность до этого представляла собой деятельность архитектора, который занимался исключительно мирным строительством и ничем не способствовал ни подготовке, ни развязыванию войны, нарушавшей международные договоры. Я ссылаюсь на документ ПС-1435...

Обвинение утверждало, что, войдя в состав правительства, подсудимый тем самым одобрил или выразил свое согласие с совершенными до этого преступлениями против мира. Такое понятие, заимствованное из гражданского права, не может быть применено в уголовном. Уголовное право охватывает только те преступления, которые состоят из действий, направленных на достижение результата, признаваемого преступным. В это не вносит никакого изменения введение юридического понятия заговора. Я сошлюсь на высказанные другими защитниками, и в частности доктором Штамером, соображения о заговоре. Чтобы избежать повторения, я не буду подробно останавливаться на этом. По-моему, надо считать установленным, что подсудимому Шпееру не может быть инкриминировано так называемое преступление против мира... Шпеер в связи со своей специальностью архитектора выполнял в партийном аппарате только архитектурно-художественные функции. Шпеер был уполномоченным по строительству в штабе Гесса; речь шла при этом о чисто технической задаче, которая не имела ни малейшего отношения к какой-либо подготовке к войне...

Обвинение инкриминирует подсудимому Шпееру участие в военных преступлениях, которые были совершены в период, когда он находился на посту министра, и выразились в том, что рабочие оккупированных областей против их воли направлялись в Германию и использовались в целях ведения войны или изготовления военных материалов...

В ходе процесса обвинение неоднократно утверждало, что ввезенные рабочие были предназначены для того, чтобы высвободить солдат для фронта. Несомненно, это было одним из тех соображений, которые послужили поводом к вербовке иностранной рабочей силы. Однако это не было единственным и даже не самым решающим из поводов... Нарушения экономической жизни, вызванные войной, требовали большого количества рабочих.

Поскольку отправка иностранных рабочих в империю была таким мероприятием, которое объективно нарушало нормы международного права, необходимо рассмотреть, в какой степени участие в нем можно инкриминировать подсудимому Шпееру. Подсудимый Шпеер во время своего допроса перед началом процесса 18 октября 1945 г. признал, что ему было известно, что, по крайней мере, с сентября 1942 года иностранные рабочие не направлялись более в империю добровольно. Он был согласен с этим, потому что не было никакой возможности удовлетворить потребности в рабочей силе иным путем. Из данного заявления можно сделать вывод, что подсудимый был убежден в необходимости этого мероприятия в связи с бедственным положением. Таким образом, субъективно в качестве довода в его защиту можно сказать, что он верил в наличие такого бедственного положения, исключавшего незаконность указанных действий. При этом надо учитывать и то, что подсудимый Шпейер выполнял чисто техническую задачу.

В отличие от других ведомств, проводивших политику отправки иностранных рабочих на территорию Германии, подсудимый Шпеер стремился использовать рабочих каждой страны для ее собственных нужд. Вследствие этого он старался препятствовать депортации рабочих с родины.

В доказательство своего утверждения о том, что Шпеер интенсивно помогал проведению депортации иностранных рабочих с целью их применения на принудительных работах в Германии, обвинение сослалось на документ ПС-556, представляющий собой заметку Заукеля об одном телефонном разговоре со Шпеером 5 января 1943 г. Однако в противовес этому документу был представлен другой документ — копия протокола заседания у Гитлера с 3 по 5 января 1943 г., в котором затрагивается та же самая тема, которой касался и указанный телефонный разговор. Хотя в этом протоколе и приводятся резкие замечания Гитлера, все же из него видно, что запись в заметках Заукеля не соответствует действительности. Подсудимый Шпеер уже тогда был не в ладах с Заукелем. Содержащееся в протоколе заседания у Гитлера поручение фюрера, данное Шпееру об организации управления французской военной промышленностью, содержало указания Шпееру по поводу того, как следует создавать предприятия закрытого типа. Практически этим было достигнуто прекращение вывоза рабочей силы из Франции, то есть как раз обратное тому, что желало бы доказать обвинение. Нужно еще указать и на документ РФ-22, который констатирует, что по соглашению, заключенному Шпеером с Бишелоном, вывоз в Германию рабочих с октября месяца 1943 года сократился до 1/10...

Подсудимому Шпееру нельзя вменять в обязанность проверять с точки зрения международного права мероприятия, которые проводились Заукелем, по следующей причине.

Переброска иностранных рабочих на территорию империи практиковалась еще задолго до того, как Шпеер в 1942 году был назначен на свой пост. Он полагался на то, что законность этих мероприятий была проверена еще до их введения. Обязанность самостоятельной проверки законности указанных мероприятий не была возложена на него, и он мог положиться на то, что инстанции, занимающиеся вопросами распределения рабочей силы, имеют все законные основания к проведению своих мероприятий. За время его деятельности генеральный уполномоченный по распределению рабочей силы несколько раз говорил ему о том, что переброска рабочей силы в Германию производится в рамках законности. Он мог полагаться на то, что уполномоченные правительством инстанции, занимавшиеся вопросами распределения рабочей силы, вполне удостоверились в том,- что такие мероприятия допускаются законом...

Обвинение особо подчеркивает то обстоятельство, что подсудимый Заукель был назначен германским уполномоченным по распределению рабочей силы по настоянию Шпеера и что поэтому Заукель в большей или меньшей степени был орудием в руках подсудимого Шпеера и по этой причине находился в большой зависимости от него. Но этот взгляд не соответствует тому, что было в действительности. Заняв пост министра вооружения, Шпеер в скором времени установил, что существовавшая до тех пор система распределения министерством труда рабочей силы по предприятиям не отвечала требованиям, которые к ней предъявлялись. Поэтому Шпеер добился учреждения должности генерального уполномоченного по распределению рабочей силы, предложенная им кандидатура была отклонена, и на эту должность был назначен Заукель.

Тот факт, что подсудимый в качестве члена управления по Центральному планированию принимал участие в тех заседаниях управления, на которых рассматривалась проблема распределения рабочей силы, не может подкрепить утверждения обвинения.

Обвинение хочет использовать материалы заседания управления по центральному планированию в доказательство того, что Шпеер был ведущим участником мероприятий по получению рабочей силы из-за границы. В противовес этому нужно заметить, что обвинение предъявило лишь протоколы заседаний управления, отражающие ход заседания, но не решения, принятые на этих заседаниях, в то время как значение имеют именно решения управления.

Следует признать, что деятельность подсудимого Шпеера в управлении по центральному планированию не дает оснований считать его ответственным за переброску рабочей силы из оккупированных областей в Германию.

Весьма сомнительно с правовой точки зрения предъявляемое Шпееру обвинение в том, что он использовал рабочую силу на подведомственных ему предприятиях, заведомо зная о том, что Заукель доставлял этих рабочих из оккупированных областей в Германию в большинстве случаев помимо их воли.

Если бы отправка рабочей силы в Германию была преступлением с точки зрения международного права, то состав этого преступления был бы законченным с того момента, как эта рабочая сила была бы доставлена в Германию. Тот факт, что доставленные в Германию люди посылались на работу, представляет собою новый состав преступления, для обозначения которого обвинение применяет понятие «рабский труд». При этом нужно иметь в виду, что специальным имперским законом и последующими распоряжениями была введена общая повинность, в силу которой каждый немец был обязан работать на военные нужды...

Иностранные рабочие, направленные в Германию, также подчинялись этому порядку. Не подлежит сомнению, конечно, что распространение трудовой повинности, относящейся непосредственно к немцам, на жителей оккупированных областей не соответствует тексту Гаагских правил ведения сухопутной войны.

Гаагские правила ведения сухопутной войны составлялись на основе другого понимания войны и не могли предвосхитить условий, создаваемых экономической войной. На вопрос о том, предусматривают ли Гаагские правила всю сумму полномочий оккупационных властей, надо ответить отрицательно...

Главный обвинитель от США судья Джексон при перекрестном допросе подсудимого Шпеера предъявил ряд документов, свидетельствующих о плохом обращении с иностранными рабочими, работавшими в фирме Круппа в Эссене, заявив при этом, что он не пытается возложить вину за каждый отдельный случай на подсудимого Шпеера.

Среди этих документов находятся аффидевит доктора Егера, о котором уже говорил доктор Серватиус; далее идет письмо паровозостроительного отдела фирмы Круппа, датированное февралем 1942 года, то есть тем временем, когда подсудимый Шпеер только что вступил на должность министра... Далее предъявленный документ Д-321 описывает обстоятельства, при которых в 1941 году русские рабочие были отправлены в Эссен, то есть говорит также о том периоде, когда Шпеер еще не был министром...

На основании проверки положения рабочих одной фирмы нельзя делать выводы о том, что вся система была такова. Необходимо был о бы доказать существование такой системы.

Хотя эти факты не имеют принципиального значения для оценки деятельности подсудимого Шпеера с точки зрения уголовного права, но они имели бы решающее значение при определении степени его участия в системе использования иностранных рабочих на военных предприятиях.

Когда подсудимый приступил к исполнению своих обязанностей, он застал уже существующую практику использования иностранной рабочей силы и военнопленных. Другими словами, он не может рассматриваться как основоположник этой практики, что также должно быть принято во внимание при вынесении приговора, так как отойти от уже усвоенной практики было невозможно. Еще до назначения подсудимого Шпеера министром иностранные рабочие в большом количестве привозились в Германию как с Запада, так и с Востока...

Весной 1943 года вооружение военно-морского флота было передано министерству Шпеера, и с этого времени заявки на рабочую силу проходили через отдел по использованию рабочей силы.

Осенью 1943 года к этому присоединилось и все остальное производство, причем промышленность вооружений военно-воздушного флота продолжала самостоятельно подавать заявки на рабочих генеральному уполномоченному по распределению рабочей силы до августа 1944 года...

Распределение рабочих находилось исключительно в распоряжении подчиненных подсудимому Заукелю органов труда, так что ни отдельные заводы, ни учреждение подсудимого Шпеера, ни он сам не имели влияния на распределение. Предоставлять ли по заявкам отечественных рабочих, иностранцев или военнопленных, зависело исключительно от органов труда.

Учреждениям Шпеера оставалось лишь руководство находившимися в хозяйственных отраслях рабочими, которые ранее уже были направлены на заводы генеральным уполномоченным по распределению рабочей силы.

Полномочия органов министерства вооружения в отношении рабочей силы были сведены к так называемым «перемещениям», то есть к переброске рабочих с одного военного завода на другой. Было бы ошибочно делать отсюда вывод об ограничении полномочий генерального уполномоченного по использованию рабочей силы и о значительном расширении полномочий Шпеера.

Подводя итоги по этому пункту обвинения, следует сказать следующее.

Шпеер не ответствен за методы вербовки иностранной рабочей силы так же, как и за отправку ее в Германию. На него может быть возложена лишь ответственность за использование части этой рабочей силы в Германии.

В следующем пункте Обвинительного заключения подсудимому вменяется в вину то, что он использовал труд военнопленных в руководимом им секторе экономики, чем нарушил статью 32 Женевской конвенции о правилах обращения с военнопленными 1929 года. Подсудимый не отрицал, что на подчиненных ему предприятиях работали военнопленные, но это само по себе не является нарушением статей 31 и 32 названной Конвенции.

Выражение «военная экономика» или «военный завод» не тождественно понятию «промышленность» или «завод», задачей которых является производство оружия или другой продукции, предназначенной для военных нужд... Есть все основания считать, что из предприятий, подчиненных инспекции по вооружению, лишь 20 или 30 процентов изготовляли такие предметы вооружения, которые предусмотрены Женевской конвенцией. Об этом необходимо было сказать для того, чтобы можно было судить, в какой степени была нарушена статья 31 Женевской конвенции в связи с использованием труда военнопленных. Под номером ПС-2520 обвинение предъявило аффидевит американского статистика по экономике Деусса, чтобы доказать, какое большое количество военнопленных и иностранных рабочих работало в промышленности вооружения. Эти данные, которые в основном опираются на цифры, взятые из документов, бывших в распоряжении подсудимого Шпеера, не дают представления о том, в каких отраслях промышленности вооружения работали отдельные военнопленные. Крупное предприятие, принадлежавшее к одной из упомянутых категорий и поэтому в целом рассматривавшееся как военное предприятие, могло производить лишь детали или вообще не производить оружия или иных предметов, непосредственно связанных с военными действиями...

Использование военнопленных в промышленности страны, захватившей их в плен, как нам представляется, не запрещено Женевским соглашением о военнопленных. Запрещается лишь использование военнопленных на работе, которая связана непосредственно с боевыми действиями, например, на земляных работах, выполняемых для действующих войск. Такое использование не может ставиться в вину подсудимому Шпееру. Производство и транспортировка оружия всех видов, а также транспортировка военных материалов для действующих войск также запрещается...

В отношении военной экономики, находившейся под контролем подсудимого Шпеера, как нарушение упомянутых постановлений могло бы рассматриваться только производство оружия и боеприпасов всех видов...

То, что в отдельных случаях Женевская конвенция могла нарушаться, нельзя о спаривать. Если, например, как показывают представленные американским обвинением фотографии, военнопленные действительно использовались для разгрузки поездов с боеприпасами вблизи линии фронта, то это, без сомнения, представляет собой нарушение статьи 31 Женевского соглашения.

Однако, такие случаи не могут инкриминироваться подсудимому Шпееру, так как они не относятся к его компетенции. На основании того факта, что производилось использование военнопленных в военной промышленности, нельзя делать обобщающего заключения о нарушении постановлений Женевской конвенции о военнопленных.

Германское правительство считало, что в отношении советских военнопленных должны применяться другие правовые принципы, нежели в отношении граждан западных государств, которые подписали Женевскую конвенцию о военнопленных 1929 года, в то время как Советский Союз не присоединился к ней[32].

Советское обвинение представило в качестве доказательства документы СССР-338, СССР-356 — доклад начальника разведки и контрразведки при ОКВ относительно незаконности предписаний, изданных по вопросу об обращении с советскими военнопленными, и подвергло их резкой критике. Следует рассмотреть вопрос о том, являются ли положения статей 31 и 32 Женевского соглашения о военнопленных выражением общих норм международного права, которые должны были бы выполняться даже в том случае, если бы не было особого договора, то есть этого Женевского соглашения о военнопленных. Упомянутые положения договоров не могут рассматриваться как выражение общеправовой идеи.

Исходя из этой мысли, по изложенным мною причинам нельзя возражать против использования советских военнопленных на работах, которые запрещаются статьей 31 Соглашения о военнопленных. Бывшие военнослужащие-итальянцы, которые после выхода Италии из войны были интернированы в Германию, также не подпадают под положение Женевского соглашения о военнопленных ввиду того, что Германия и Италия не находились в состоянии войны между собой... В связи с тем, что 25 августа 1931 г. СССР присоединился к Женевской конвенции 1929 года «Об улучшении участи больных и раненых в действующих армиях» и в законодательном порядке установил уголовную ответственность за нарушение положений этой Конвенции, ограждающей права больных и раненых военнопленных. 27 апреля 1942 г. в циркулярной ноте НКИД было заявлено о том, что немецкие фашисты совершают чудовищные преступления и игнорируют все законы и обычаи войны в отношении советских военнопленных. «Несмотря на все это, Советское Правительство, — говорилось далее в ноте, — верное принципам гуманности и уважения к своим международным обязательствам, не намерено даже в данных обстоятельствах применять ответные репрессивные мероприятия в отношении германских военнопленных по Гаагской конвенции 1907 года, подписанной также, но столь вероломно нарушенной во всех ее пунктах Германией».

французское правительство[33]было согласно с использованием французских рабочих как на строительстве под руководством организации Тодта, так и на военных предприятиях в Германии и оккупированных областях, всякое предположение о противозаконности их привлечения к работе исключается...

Дальнейшее обвинение против подсудимого Шпеера заключается в том, что в контролируемом им секторе экономики были заняты на работах заключенные концентрационных лагерей. Подсудимый признает это.

Однако ответственность за условия в концентрационных лагерях не может возлагаться ни на руководителей предприятий, ни на учреждения подсудимого Шпеера, даже если там имели место злоупотребления. Как видно из письма начальника управления Шибера от 7 мая 1944 г., направленного подсудимому Шпееру, заключенные сами предпочитали работу на подобных предприятиях той работе, которая предоставлялась администрацией лагерей, и Шибер совершенно определенно говорит в указанном письме, что по этим соображениям было бы желательно использовать заключенных концлагерей на таких предприятиях в более широком масштабе, ибо это облегчало бы их судьбу...

Предположение обвинения, будто бы использование таких заключенных в промышленности вооружения привело к повышению требований на такого рода рабочие руки и что это требование было удовлетворено тем, что в концентрационные лагеря направлялись лица, которые при нормальных условиях никогда бы туда не попали, было неправильным.

Не было представлено доказательств, что Шпеер предпринимал попытки заключения людей в концлагеря.

Во время своего допроса подсудимый согласился с тем, что в Германии повсеместно существовала боязнь быть заключенным в концентрационный лагерь. Этот страх населения был вполне обоснованным, потому что заключение в концлагерь полностью зависело от усмотрения руководимых Гиммлером полицейских властей, потому что не имелось никакой судебной инстанции, которая проверила бы те обвинения, результатом которых явилось заключение в концлагерь, и, наконец, что было самым главным, потому, что срок заключения в концлагере всецело зависел от усмотрения администрации лагеря.

Обвинение, далее, заявило, что Шпеер продолжал использовать заключенных концлагерей в промышленности после того, как он посетил лагерь Маутхаузен и ознакомился с существовавшим там положением. То, что это было так, показало заявление подсудимого по этому пункту. Речь здесь идет об очень кратком посещении, целью которого было лишь дать указание администрации лагеря о прекращении начатых ею, вопреки запрещению, работ, служивших чисто мирным целям, и предоставить рабочую силу в распоряжение промышленности вооружения.

Поэтому подсудимый Шпеер мог получить только поверхностное впечатление об условиях жизни в концлагере. Свидетели обвинения подробно останавливались на том, что во время такого рода посещений концентрационных лагерей высокопоставленными лицами лагеря показывались им только с самой лучшей стороны и любые признаки жестокостей и т.п. тщательно скрывались с тем, чтобы у посетителей не могло сложиться неблагоприятного впечатления о лагере...

В целях подтверждения своей точки зрения о том, что подсудимый Шпеер содействовал заключению людей в концлагеря, обвинение приводит его выступление на одном из заседаний управления центрального планирования от 30 октября 1942 г. по вопросу о борьбе с саботажниками. Однако за этим заявлением ничего не последовало, и только в ноябре 1943 года Заукель издал приказ против саботажников[34]... На основании этого распоряжения мог Произойти перевод в исправительные лагеря для рабочих на срок в 56 дней. Только в особо тяжелых случаях нарушения рабочими своих трудовых обязанностей это распоряжение генерального уполномоченного по использованию рабочей силы предусматривало перевод в концентрационный лагерь.

Господа судьи, статья 6 Устава в числе других наказуемых действий предусматривает ведение агрессивной войны. Я не должен здесь говорить о том, что такое агрессивная война и как она определяется. Здесь надо лишь уточнить, что такое ведение агрессивной войны. Я в данном случае придерживаюсь мнения, что агрессивную войну может вести только тот, кто облечен властью верховного командования. Все остальные участники подчиняются его руководству независимо от того, велико их участие в войне или нет. Поэтому подсудимого Шпеера нельзя обвинять в «ведении агрессивной войны». В его действиях нет такого состава преступления.

С июня 1944 года подсудимый Шпеер исчерпывающе информировал Гитлера о положении в его промышленности и неоднократно настойчиво указывал ему на то, что при дальнейшем упадке производства война будет проиграна. Это подтверждают представленные Трибуналу докладные записки Шпеера Гитлеру. Суду были предъявлены чрезвычайно красноречивые приказы Гитлера и Бормана о разрушениях и об эвакуации войск, которые были изданы ими на следующий день после совещания со Шпеером 18 марта 1945 г. ...

Шпеер уже с середины марта 1944 года принял решение делать все, чтобы ввиду неизбежного проигрыша войны сохранить для немецкого народа необходимые жизненные условия, что подтвердил свидетель Роланд...

Господа судьи! Подсудимый вступил на пост министра в возрасте 36 лет, он слишком поздно понял, что Гитлер думает не о своем народе, а только о себе самом.

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунала от 23 и 24 июля 1946 г.]

Достопочтенный лорд, господа судьи... Уже в середине прошлого столетия стремления людей, стоявших на высоком моральном и этическом уровне, были направлены на то, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить или устранить ужасы войны. Создание Красного Креста в Женеве было первым очевидным и многообещающим успехом этих стремлений. Данный процесс был обусловлен и продиктован не только стремлением ограничить методы ведения войны и свободу применения военных средств и действий, но также и стремлением найти средства и пути к тому, чтобы изъять войну вообще как средство политики из сферы взаимоотношений между народами. Кроме того, процесс преследует еще высокую цель создания такого международного права в жизни народов и сотрудничества государств, которому подчинились бы все народы и государства, если они хотят считаться цивилизованными государствами, связанными обязательствами, как связывает каждого отдельного гражданина государства изданный этим государством закон, регулирующий совместную жизнь граждан денного государства. И хотя вы, господе судьи, как и весь мир, поймете, как несказанно тяжело нем, немцем, сознавать, что именно те война, которую вели наше Германское государство и наш германский народ, вызвала эту попытку создания такого международного права, мой подзащитный подсудимый барон фон Нейрат и я можем лишь приветствовать лежащую в основе денного процессе попытку...

Впервые в истории человечестве должно быть претворена в жизнь мысль о том, что государственные деятели того или иного народа должны нести ответственность и наказание за вызванные ими агрессивные войны и за использование во время этих войн бесчеловечных и жестоких средств. Эта мысль, которую Высокий Суд должен претворить в действительность, как правовой принцип представляет собой что-то совершенно новое в истории международного права. Но если нынешний процесс вместе с Уставом, положенным в его основу, действительно вызван волей и решимостью заставить нести личную ответственность государственных деятелей тех народов, которые вызвали эту войну, и изъять тем самым войну с ее ужасами вообще из сферы международного общения государств, то тогда это будет приветствоваться всеми сторонниками мира в соответствии с их искренними стремлениями...

Вы, господа судьи, в этом я убежден, должны будете констатировать, что мой подзащитный с первого до последнего дня своей официальной деятельности на посту имперского министра иностранных дел и на посту имперского протектора был преисполнен лишь одним желанием и все его поступки диктовались единственным стремлением — избежать войны и всех связанных с ней ужасов и поддержать мир. Он ушел в отставку лишь тогда, когда убедился, что все его старания были напрасны, что воля и решимость верховного правителя государства, го есть Гитлера, были сильнее, чем он. Поэтому самый факт его принадлежности к правительству до этого момента нельзя рассматривать как согласие — я уже не говорю о содействии и соучастии в планировании, подготовке и ведении войны — и возлагать на него ответственность за войну и тем более за совершенные за время этой войны ужасы и злодеяния...

Тем самым, господа судьи, на Ваши плечи возложена неслыханная ответственность — такая ответственность, какой не знал еще ни один суд в мире. Вы должны... заложить первый камень храма мира всех народов земного шара. Вы должны построить фундамент для достижения грезившегося покойному президенту Рузвельту идеала вечного мира. Будущие поколения должны будут продолжать строительство на основании Вашего приговора. Вы должны указать направление, по которому те, кто будут жить после нас, будут стремиться к осуществлению этой высокой цели. Ваша задача не в том, чтобы создать прецедент, не в том, чтобы на основании данных этого дела наказать виновных, — Вы должны создать принципиальные положения нового международного права, которое будет господствовать в будущем. Уже это одно, то есть эта поставленная перед Вами задача, определяет собою значение данного Трибунала, его смысл и высокую этическую сущность, перед чем мы все преклоняемся. Однако одновременно это означает, что приговор, который Вы должны вынести подсудимым, не является обычным приговором над отдельными подсудимыми и их действиями, а представляет собой новый закон, на основании которого все позднейшие суды будут творить правосудие и выносить свои приговоры...

Утверждение обвинения, что подсудимый фон Нейрат своим вступлением в кабинет Гитлера и пребыванием в правительстве действовал на консервативные круги Германии, как действует «пятая колонна» с ясной целью привлечь их на сторону национал-социализма, обвинение даже и не пыталось подкрепить какими-либо доказательствами. Между тем оно опровергается показаниями свидетелей и другими доказательствами, из которых видно, что отставка подсудимого с поста министра иностранных Дел именно этими кругами была воспринята с большим огорчением и беспокойством, так как в уходе фон Нейрата из правительства они видели признак того, что отныне его последовательная политика мира будет заменена другой, направленной на подготовку войны внешней политикой, которую с полным правом расценивали как национальное бедствие.

...Нейрат не отказался, как это сделал министр Эльтц фон Рюбенах, от назначения почетным группенфюрером СС в сентябре 1937 года, а также от золотого партийного значка, который был вручен ему Гитлером на заседании комитета 30 января 1937 г., в чем обвинение усматривает доказательство его мнимого национал-социалистского мировоззрения. Как доказывают показания подсудимого Геринга, такой отказ со стороны подсудимого фон Нейрата, так же как и со стороны Эльтца фон Рюбенаха, был бы воспринят Гитлером как оскорбление, и на него Гитлер ответил бы немедленным увольнением подсудимого в отставку. Этого подсудимый как раз не хотел...

Нейрат никогда не приносил присягу, которая являлась условием вступления в СС, никогда не осуществлял никакой деятельности в СС и за всю свою жизнь лишь два раза надел форму СС ввиду настойчивого желания Гитлера.

Награждение подсудимого орденом Орла, как и подсудимого фон Риббентропа, имело место не за достигнутые ими лично успехи, а скорее, связано было с положением имперского протектора как такового, чтобы придать этому ордену, который был предназначен только для награждения иностранцев, особое значение в глазах иностранных государств, что явствует уже из того, что подсудимый при своем уходе в отставку должен был его вернуть...

Подсудимый испытал величайшее, может быть, самое тяжелое разочарование за время своей служебной деятельности, когда он 5 ноября 1937 г. из речи Гитлера понял, что все его стремления, борьба, все его личные жертвы последних пяти лет были бесполезны, что его влияние на Гитлера окончилось и что Гитлер решил отказаться от него...

Если считать, что подсудимый как ответственный руководитель германской внешней политики и нарушил международные договоры, то следует указать на то, что согласно точному тексту Устава нарушение международных договоров сам о по себе не является наказуемым деянием, а становится таковым лишь в том случае, если оно служит подготовке агрессивных войн.

Вскоре после прихода к власти Гитлера 30 января 1933 г. по причинам, освещение которых здесь завело бы слишком далеко, за границей, и не только во Франции и у ее союзников, но и в Англии, создалось впечатление, что эта так называемая немецкая революция представляет опасность для Европы.

Однако совершенно ясно, что Германия в эту весну 1933 года не была в состоянии вести войну. Было бы верхом безумия и самоуничтожением вести войну с хорошо вооруженной современным оружием многомиллионной армией Франции и ее союзников, имея маленькую армию (рейхсвер) в сто тысяч солдат, не располагающую вообще наступательным оружием, не имеющую танков, тяжелой артиллерии и военных самолетов. Следовательно, страх перед предстоящим военным нападением со стороны Германии, даже с точки зрения западных держав, ни при каких условиях не мог явиться причиной отказа их от разоружения. Единственной возможной причиной могло быть вообще отношение западных держав к вопросу о разоружении, то есть могло быть их желание вообще не начинать разоружения...

Заметная разрядка наступила лишь после того, как Гитлер в своей речи в рейхстаге 17 мая 1933 г. еще раз заявил миру о своем желании и о желании всего немецкого народа сохранить мир... Эта речь привела также к окончанию изоляции Германии и к объединению четырех великих держав — Англии, Франции, Италии и Германии так называемым Пактом четырех...

На международной конференции по экономическим вопросам, которая открылась 12 июня 1933 г. в Лондоне, австрийский канцлер Дольфус обратил внимание держав на якобы возникшую угрозу для самостоятельности Австрии со стороны Германии. Он обвинил Германию в том, что она оказывает поддержку австрийским национал-социалистам в их борьбе против его правительства.

Таким образом, он ставил австрийский вопрос в центр внимания всей европейской политики и призывал державы защитить независимость Австрии, которую называл одним из краеугольных камней во всем сооружении европейского соотношения сил, потому что ей якобы угрожала Германия.

Таким образом, он опять обострял то настроение, которое лишь незадолго до этого установилось.

...Интересным в предшествовавших переговорах был и должен быть отмечен тот факт, что произошли изменения в отношениях между Францией и Россией. Развитие этих отношений в дальнейшем стало решающим не только для внешней политики Германии, но и для всей политики Европы в последующее годы... Каково было значение этого факта, показывают события, происшедшие год спустя... Переговоры о проекте так называемого Восточного пакта в течение лета 1934 года, уход Германии с конференции по разоружению и выход из Лиги Наций вызваны были позицией западных держав, заключивших ряд соглашений и пактов о взаимопомощи...

Эта союзная система имела отчаянное сходство с той, которой Германия уже противостояла однажды в 1914 году. И как раз это невольное сравнение должно было привести каждого государственного деятеля Германии к убеждению, что все зги союзы были направлены исключительно против Германии и, во всяком случае, означали угрозу для нее...

Германия начала создавать военно-воздушный флот и восстанавливать на основе всеобщей воинской повинности армию, составившую в мирное время 36 дивизий...

Западные державы восприняли этот шаг Германии по-разному. Англия и Италия немедленно объявили протест против такой якобы односторонней отмены международных договоров, но они не обрывали нитей, которые могли бы привести к дальнейшим переговорам.

Английская нота протеста содержала ясный вопрос: согласно ли германское правительство вести дальнейшие переговоры в том плане, как это предусмотрено лондонским коммюнике, вопрос, на который подсудимый фон Нейрат тотчас же ответил утвердительно, изложив его в коммюнике Германии от 18 марта 1935 г.

В конце марта 1935 года в Берлин прибыл министр иностранных дел Англии Иден для ведения переговоров о существовавших возможностях относительно подписания соглашения по морским вопросам...

Франция сочла необходимым 20 марта 1935 г. поставить на обсуждение Лиги Наций вопрос о поведении немцев, потребовав от нее решения, констатировавшего нарушение Германией взятых ею на себя обязательств, выполнять которые должны все нации...

Само собой разумеется, что германское правительство в своей ноте от 20 апреля 1935 г. не согласилось с такой резолюцией Лиги Наций, заключающей в себе новую дискриминацию...

18 июня 1935 г. между Англией и Германией было заключено известное морское соглашение, которым устанавливалось твердое соотношение сил обоих флотов. Это германо-английское соглашение имело большое значение. С политической точки зрения оно означало фактическое признание Англией военного суверенитета Германии, отказ от резолюции Лиги Наций, следовательно, от мнения, представлявшегося французами, и одобрение, санкционирование Англией шага Германии, заклейменного Лигой Наций как нарушение договоров...

После ратификации Францией договора с русскими о взаимопомощи 7 марта 1936 г. немецкие войска снова заняли свои старые гарнизоны в демилитаризованной зоне Рейнской области. Немецкая империя восстановила полный суверенитет на всей своей территории...

Я думаю, господа судьи, что своей речью я в достаточной степени доказал, что действия, которые инкриминируются обвинением подсудимому, — нарушение договора, восстановление военного суверенитета империи и милитаризация Рейнской области — не носили агрессивного характера или характера подготовки к войне. Нет необходимости еще раз подчеркивать, что отсутствует какое-либо основание квалифицировать эти действия как подготовку Германии к будущей агрессивной войне...

Когда после речи Гитлера, произнесенной им 5 ноября 1937 г., и последующей беседы с ним относительно этой речи, состоявшейся в январе 1938 года, фон Нейрат убедился в том, что его влияние на Гитлера исчезло, что Гитлер не остановится перед насильственными военными мероприятиями, он сразу сделал должный вывод, подав прошение об уходе в отставку, которое и было удовлетворено...

Но это не исключало для подсудимого возможности снова предоставить себя в распоряжение Гитлера... В силу всей его позиции становится совершенно понятным, что когда 11 марта 1938 г. Гитлер вызвал его к себе для того, чтобы сообщить ему о вступлении германских войск в Австрию, и в связи с отсутствием имперского министра иностранных дел фон Риббентропа, находившегося в тот момент в Лондоне, спросить его совета и попросить его составить ответ на протест английского посла, фон Нейрат согласился. Обвинение ставит подсудимому в вину то, что содержание этого ответа фактически было неправильным. В связи с этим мне придется указать на следующее: а этом письме подсудимый передал лишь то, что рассказал ему лично Гитлер...

У него не было никакого основания сомневаться в правильности сделанного Гитлером описания предшествующих событий, тем более что это было в присутствии Геринга и последний не возражал...

Точно так же ему не может быть предъявлено никакого обвинения за заявление, сделанное им некоторое время спустя чехословацкому доктору Маетны. Маетны воспринял заявление фон Нейрата о том, что Гитлер не намеревается нападать на Чехословакию и считает себя теперь, так же как и раньше, связанным договором об арбитраже, не как заявление, сделанное на все будущее время, а лишь на самое ближайшее время, а именно на время до окончания операции в Австрии...

После показаний Геринга и показаний других свидетелей, совпадающих друг с другом, я считаю излишним более пространно описывать отдельные подробности о созыве Мюнхенской конференции в конце сентября 1938 года. Доказанным фактом является то, что своим созывом и своим успехом, то есть тому, что было достигнуто соглашение по судетскому вопросу с Англией и Францией, конференция в значительной степени обязана инициативе и содействию подсудимого. Он мог повлиять на ход событий благодаря одному обстоятельству, которое обвинение, совершенно превратно истолковывая вещи, вменяет ему в вину, а именно благодаря тому обстоятельству, что он после его ухода с поста министра иностранных дел был назначен председателем созданного в то время Гитлером тайного совета министров. Если бы он не занимал этого посте, ему не удалось бы получить аудиенции у Гитлера в сентябре 1938 годе и добиться от него согласия на созыв мюнхенской конференции...

Когда Гитлер несколько дней спустя после оккупации Чехословакии вызвал фон Нейрате в Вену и сообщил ему, что он избрал его на пост имперского протектора Богемии и Моравии, мой подзащитный в силу вышеуказанного сознания своей ответственности счел себя обязанным принять это назначение... Он с полным правом мог и должен был сказать себе, что если он откажется от этого назначения, то весьма вероятно, что из окружения Гитлера будет назначен на пост имперского протекторе другой человек, который не будет подходить для этой миссии.

По поводу предпринятой обвинением попытки показать путем предъявления фотокопии письме подсудимого, адресованного начальнику имперской канцелярии Ламмерсу, от 31 августа 1940 г. (документ ПС-3853) и якобы существующих к нему приложений, я хотел бы заявить следующее: обе отчете, приложенные к письму не имя Леммерса, в действительности не соответствуют намерениям и тенденциям подсудимого по вопросу о германизации чешского народа. Эти фотокопии, как с уверенностью заявляет подсудимый, не только не соответствуют по содержанию, форме и по величине подлинным приложениям, представленным ему не подпись и одобренным им самим с тем, чтобы присоединить их к письму на имя Ламмерса, но они вызывают и более чем обоснованное сомнение относительно того, действительно ли идентичны эти фотокопии подшитым к письму Ламмерса приложениям...

С самого начала имперскому протектору не только не была передана полная власть в протекторате, ему, не говоря уже о его подчинении Гитлеру, не только никогда не было предоставлено авторитетное и главенствующее положение, но даже и его собственные полномочия и сфера компетенции не были достаточно ясно определены. Правда, в указе Гитлера от 16 марта 1939 г. о создании протектората и в дополняющем его постановлении от 22 марта 1939 г. устанавливается, что имперский протектор подчиняется фюреру и рейхсканцлеру и является единственным представителем последнего, а также и имперского правительства и должен получать свои указания от фюрера и рейхсканцлера. Однако в то же время с самого начала из его компетенции были изъяты не только такие определенные административные сферы, как вооруженные силы, транспорт, почтовая и телеграфная связь, но и имперскому правительству и имперским органам было дано право подчинять своей власти независимо от имперского протектора административные органы, входившие в сферу компетенции имперского протектората, и в случае необходимости создавать так называемые собственно имперские органы, которые не подлежали бы компетенции имперского протектора. Империи было также предоставлено право принимать меры, необходимые для обеспечения безопасности и порядка в протекторате, через голову имперского протектора.

Ни в коем случае нельзя возложить на него ответственность за распоряжения, мероприятия и действия, если они исходили не от него и проводились не по его приказу, а осуществлялись другими учреждениями и инстанциями, не входящими в сферу его компетенции и не подчиненными ему.

На основании статьи 5 указа от 16 марта 1939 г. о назначении Нейрата протектором обвинение делает вывод о том, что он в качестве имперского протектора должен нести ответственность решительно за все, что происходило в протекторате за время его деятельности, то есть с 17 марта 1939 г. по 27 сентября 1941 г. Такой вывод при учете фактического распределения сфер компетенции в протекторате является объективно неправильным и ошибочным.

Приказ от 1 сентября 1939 г. о структуре управления протектората и о германской полиции безопасности был издан без предварительного уведомления подсудимого советом министров по обороне империи. Хотя согласно этому приказу все немецкие административные власти и их чиновники в протекторате и были подчинены имперскому протектору, однако это подчинение носило чисто формальный характер, то есть это не было подчинением по деловой линии...

Карл Франк, назначенный в протекторат начальником СС и полиции, одновременно получил и пост статс-секретаря и в качестве такового был подчинен ему. Из этого подсудимый мог сделать вывод о желании Гитлера централизовать руководство полицией, хотя и не в руках подсудимого, но, по крайней мере, в его учреждении, а именно в руках его статс-секретаря. На практике же отношения сложились совершенно иначе, так как статс-секретарь Франк совершенно не думал о том, чтобы как-нибудь приобщить к деятельности полиции начальника своего ведомства, подсудимого, признавая только компетенцию и руководство Гиммлера или начальника главного управления имперской безопасности...

Естественно, что вследствие такого разделения сфер влияния и в результате различного отношения Франка и фон Нейрата к чешскому народу должны были сразу выявиться противоречия и резкие разногласия между ними, ибо Франк, будучи судетским немцем и одним из руководителей, был охвачен ненавистью и жаждой мести ко всему, что было чешским...

Из всего вышеизложенного явствует, что подсудимый фон Нейрат не мог быть также ответственным и за произведенные аресты во время оккупации чешской территории, а также и за то, что 8 тысяч видных чешских деятелей были в начале войны арестованы в качестве заложников и за то, что они были заключены в концлагерь или казнены. Эти аресты согласно показаниям подсудимого, с которыми совпадают показания Франка, были произведены по прямому приказу из Берлина...

Наконец, я считаю, что представленными доказательствами неоспоримо установлено, что подсудимый не ответствен за приказ о расстреле 9 студентов и за арест 1200 студентов в ночь с 16 на 17 ноября 1939 г. Эти мероприятия, фактически являющиеся актами террора, были проведены по личному приказу Гитлера без ведома подсудимого и в его отсутствие. Выполнены они были по прямому указанию Франка, а объявление от 17 ноября 1939 г. за подписью Нейрата, в котором доводилось до сведения населения об этом мероприятии, не было ни издано, ни подписано им, его именем просто злоупотребили.

Подсудимый не несет ни малейшей ответственности за такие отвратительные акты.

Приказ об этом точно так же, как и приказ о закрытии высших школ, был издан Гитлером в Берлине и передан непосредственно Франку...

Утверждения, содержащиеся в докладе чешского правительства и в свидетельских показаниях, положенных в основу этого доклада, о том, что Нейрат приказал в середине ноября 1939 года закрыть высшие учебные заведения, являются неправильными. Закрытие высших учебных заведений произошло по категорическому приказу Гитлера...

Наконец, что касается того, что обвинение вменяет подсудимому в вину проводившиеся якобы им мероприятия против евреев, то и в данном случае утверждение обвинения не соответствует действительности, так как из 21 постановления, представленного суду, только 4 были подписаны подсудимым, 6 были изданы непосредственно имперским министерством, 10 издали статс-секретарь Франк или непосредственно подчинявшийся ему доктор фон Бургсдорф.

Издание первого постановления от 21 июня 1939 г., подписанного самим Нейратом, представляет собою не что иное, как введение инструкций, действовавших в империи, относительно того, как распоряжаться еврейским имуществом в протекторате, включенном с 16 марта 1939 г. в состав Германской империи.

Встает вопрос: совершил ли подсудимый, приняв на себя пост имперского протектора и оставаясь на нем, несмотря на развязанную Гитлером войну, начавшуюся через несколько месяцев после его назначения, преступление, являющееся наказуемым согласно Уставу и выразившееся в поддержке или помощи Гитлеру и его сообщникам при совершении ими преступлений? Обвинение отвечает на этот вопрос утвердительно...

Я спрашиваю, не является ли, по крайней мере, более моральным и нравственным посвятить себя цели, которая состояла в том, чтобы активно бороться, пусть в ограниченной сфере, против режима, не признаваемого им из-за его порочности и аморальности, препятствовать применению методов этой системы, спасая тем самым невинных людей от нужды и смерти, даже если эта деятельность будет внешне выглядеть как сотрудничество, чем, испытывая личное отвращение, с неприязнью отойти в сторону и пассивно наблюдать за тем, как этот режим без всяких препятствий свирепствует над людьми?

Господа судьи, я полагаю, что я в своей речи продемонстрировал и доказал, что ни одно из действий, инкриминированных моему подзащитному, не является преступным в соответствии с положениями Устава и что ни одно из этих действий подсудимого не было преднамеренно направлено на совершение преступлений, предусмотренных Уставом, что, таким образом, ни объективно, ни субъективно нельзя усмотреть в его поступках наказуемых действий, которые Устав квалифицирует как преступления, достойные наказания, будь то преступления, выражающиеся в планировании, подготовке или ведении агрессивных войн, будь то военные преступления или преступления против человечности...

Я передаю теперь с доверием судьбу моего подзащитного, барона фон Нейрата, в Ваши руки.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 24 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! По делу Фриче результат представления доказательства сравнительно ясен...

Прежде всего я должен осветить, какое место занимал Фриче в министерстве пропаганды и какую роль вообще он играл в немецкой пропаганде...

Фриче, занимая должность министериальдиректора и руководителя отдела радио в министерстве пропаганды, был лишь одним из 12 чиновников, которые имели одинаковый ранг. Уже только одно это обстоятельство с самого начала исключает предположение о том, что Фриче мог давать директивы в области политики, директивы в области передачи информации и основные установки о том, должны или не должны были узнать Германия и весь мир о том или ином событии...

Политику в области печати направлял имперский руководитель прессы — доктор Дитрих. Руководителем отдела радиовещания, как уже здесь говорилось, Фриче стал лишь в ноябре 1942 года (не получив при этом повышения по службе), и в этой области он также не создал ничего нового. Руководство немецкой прессой и немецким радио никогда не выпускали из своих рук ни Геббельс, ни Дитрих. Подробности относительно этого изложены в показаниях свидетеля Ширмейстера, на которые я и ссылаюсь...

Обвинение неоднократно пыталось связать работу Фриче в ее различных стадиях с так называемой группой заговорщиков и сделало на основе этого далеко идущие выводы о том, что Фриче также ответствен за военные преступления, за преступления против человечности и даже за преступления против мира. Эти попытки даже в изложении самого обвинения недостаточно подтверждены фактами...

Фриче не присутствовал ни на одном из заседаний, на которых Гитлер совместно со своими самыми близкими сотрудниками или более широким кругом лиц обсуждал какие-либо планы или мероприятия. И вообще он не принимал участия в каких-либо совещаниях, которые могли бы способствовать вовлечению всего мира в кровавую агрессивную войну. Он не был «старым борцом»; позднее он не получил «золотого партийного значка». Он не был членом ни одной из трех организаций, вопрос о признании преступными которых должен здесь решиться, и это я должен особенно подчеркнуть... Фриче не принадлежал даже и к тесному окружению Геббельса.

Я думаю, что обвинение против Фриче было выдвинуто не на основании его служебного положения. Я полагаю, что это объясняется исключительно его речами по радио, которые сделали его и его имя, и то только во время войны, известными в Германии, а может быть, и еще в какой-либо другой стране.

Как в действительности согласно представленным доказательствам освещала пропаганда, проводившаяся Фриче, отдельные военные агрессивные действия? Что было Фриче известно о закулисной стороне этих сообщений?

При оккупации Богемии и Моравии ему лишь незадолго до решающего шага, предпринятого 15 марта 1939 г., были даны руководителем имперской прессы соответствующие указания. Эти указания, как и во всех других случаях, состояли из так называемых ежедневных лозунгов, которые вырабатывались на пресс-конференциях...

Неясно, почему Фриче в большей степени причастен к вступлению германских войск в Чехословакию, чем любой другой чиновник или офицер? Насколько Фриче было мало известно о тогдашних тайных намерениях Гитлера, выяснившихся здесь на процессе, настолько же он мало знал о «Плане Грюн». Как руководитель внутригерманской прессы, он не мог влиять на пропагандистские приемы, которые должны были быть использованы в самой Чехословакии.

То же самое относится и к польской кампании. И здесь Фриче не способствовал с помощью слова военному конфликту и не передавал намеренно сведений, которые могли бы поддерживать милитаристские цели. Именно в своей речи по радио от 29 августа 1939 г., которая была ему предъявлена во время перекрестного допроса, он недвусмысленно подчеркивал, что не может быть никакого сомнения в миролюбивых стремлениях Гер-мании. Эта речь и многие другие особенно доказывают добрые намерения Фриче. Он выражал в них как разочарование германского народа, так и свое собственное разочарование по поводу того, что воля к миру, которую Гитлер неоднократно рекламировал, оказалась фикцией и даже хитростью...

Роль печати перед неожиданным нападением на Советский Союз была выяснена на этом процессе особенно тщательно. Уже хотя бы из-за стратегических соображений весь пропагандистский аппарат, а вместе с ним и Фриче как руководитель отдела печати внутри страны, не должен был ничего знать заранее. Именно эта кампания искусно скрывалась Геббельсом, он выдавал подготовку к этой кампании за подготовку к вторжению немецких войск в Англию. Своих ближайших сотрудников Геббельс тогда сам сознательно направлял по ложному пути, как это видно из показаний свидетеля Ширмейстера.

Показание Фриче о том, что он ничего не знал о секретных приготовлениях к созданию так называемого министерства по делам восточных областей, не было опровергнуто здесь так называемым докладом Розенберга, который был предъявлен ему во время перекрестного допроса...

Следует ли рассматривать участие в агрессивной войне после того, как эта агрессивная война началась, как участие в преступлении против мира и должно ли такое участие караться?..

Ведущими агрессивную войну можно считать тех лиц, которые сами планировали эту войну. Именно они осуществляют свой единый план, начиная войну без предварительного объявления или с предварительным объявлением...

Упомянутое выше понятие «ведение войны» следует рассматривать как «развязывание войны». Обвинять в преступлении против мира можно только тех, кто планировал это преступление...

Международное право уже многие годы различает такие два понятия, как «военные преступления» в узком смысле этого слова и «преступления против мира» в широком смысле этого слова. Военные преступления — это нарушения установленных в договорах или иным образом установленных правил ведения войны, нарушения обычаев войны и нарушения принципов человечности. Преступления против мира заключаются в преступном развязывании войны и в особенности неоправданной агрессивной войны...

Из этих рассуждений следует, что деятельность, способствующая войне, уже во время самой войны не может считаться наказуемым действием; это же относится и к речам Фриче, произнесенным по радио...

Совершенно не доказано, что Фриче одобрял те нарушения международного права, которые уже имели место или которые намечались, как, например, так называемый приказ о комиссарах или линчевание летчиков противника, самолеты которых были сбиты, или что Фриче даже уделял им место в пропаганде...

Фриче не может нести ответственности за то, какую роль действительно играл большой аппарат всей пропаганды «третьей империи» в планах и в руках маленького круга во все посвященных людей, роль, которую только теперь можно оценить. Если при этом какой-то частью людей, с которыми сотрудничал Фриче, злоупотребили, то и Фриче был жертвой этого злоупотребления. Предположение, что Фриче был ближайшим соучастником, правой рукой Геббельса, даже его заместителем, предположение, на котором, вероятно, строится много пунктов обвинения, выдвинутого против Фриче, опровергнуто уже установленными здесь фактами. Утверждение, что Фриче несет ответственность, равную или подобную ответственности Геббельса, оказалось несправедливым в ходе процесса...

Был ли Фриче лжецом, причем даже всем известным лжецом? То, что Геббельс был им, ясно из данных этого процесса. Неправильно полагают, что Фриче был его правой рукой, и при этом переносят качества Геббельса на Фриче. Это предположение, безусловно, не верно. Я убежден в том, что если бы Геббельс не умер и он не ушел бы от ответственности, мы не видели бы здесь Фриче в качестве представителя министерства пропаганды на скамье подсудимых... Конечно, это был грех, даже очень тяжкий грех — продолжать служить системе. Решающим, однако, при этом является то, мог ли он установить больше, чем простые недостатки. Ложь ведь была заложена уже в самом фундаменте. Следовательно, лживым должно был о быть все, что на нем строилось. Не только министерство, все в Германии было отравлено ложью...

Пусть Фриче раньше, чем другие, понял, что он сослужил службу плохому делу, или пусть он не отвернулся от государственного руководства только потому, что он хотел выпить вместе с немецким народом чашу до дна, виновным в смысле предъявленных ему перед этим Высоким Трибуналом обвинений он не является.

[Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 22 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа высокие судьи! Депо подсудимого Мартина Бормана, защита которого была поручена Высоким Судом мне, является необычным делом. Подсудимый жил в тени, когда национал-социалистская империя еще блистала, он остался в тени на этом процессе и пребывает, по всей вероятности, в царстве теней, как говорили про мертвых в античном мире. Он является единственным подсудимым, который не присутствует здесь и в отношении которого дело на основании статьи 12 Устава рассматривается заочно...

Высокий Суд должен очень тщательно проверить, следует ли при теперешнем положении процесса пользоваться предоставленным Суду статьей 12 Устава правом рассматривать дело в отношении отсутствующего.

По моему мнению, рассмотрение дела можно продолжать, если соответствующим образом, основываясь на прекрасных и ясных принципах русского права, будет доказано, во-первых, что подсудимый Мартин Борман преднамеренно и сознательно уклоняется от явки в суд, во-вторых, если обстоятельства дела не будут вызывать никаких сомнений.

Ответственность Высокого Суда вследствие того, что приговор является окончательным, в этом случае очень велика. Мое мнение о том, что приговор является окончательным, подтверждается тем, что в официальной публикации о вызове подсудимого Бормана в Суд в последнем предложении ясно указывается, что в том случае, если подсудимый будет признан виновным, приговор будет немедленно приведен в исполнение, как только Борман будет обнаружен и задержан.

По моему мнению, вовсе не доказано, что подсудимый уклоняется от явки на процесс. Допросом свидетеля Кемпка, и по-моему, с большой вероятностью установлено, что подсудимого Бормана нет в живых.

Свидетель Кемпка показал, что в ночь с 1 на 2 мая 1945 г. он вместе со статс-секретарем Науманом, подсудимым Борманом, штандартенфюрером Штумпфэккером, выбравшись из бункера имперской канцелярии, пытался бежать, следуя с левой стороны за прорывавшимся через русские боевые порядки танком. При этом подсудимый Борман шел совсем близко от танка около его середины, так что у свидетелей создалось впечатление, что Борман одной рукой держался за танк. Свидетелю показалось, что он делал это для того, чтобы не отставать от движущегося танка. Этот танк, миновав немецкие противотанковые заграждения и пройдя 30—40 метров, очевидно, взлетел на воздух, в результате попадания бронебойного снаряда.

Свидетель совершенно ясно видел, что именно там, где Борман шел около танка, во время взрыва из самого танка вырвалось пламя, и охваченный этим пламенем Борман, а также идущий впереди него статс-секретарь Науман упали на землю.

Свидетель уверен в том, что Борман, оказавшийся в центре взрыва, при этих условиях, несомненно, должен был быть убит. На основании того факта, что силой этого взрыва не был убит свидетель, нельзя делать вывод о том, что и Борман остался в живых... Кемпка показал, что Борман был одет в форму и носил знаки различия — обергруппенфюрера СС. Даже если бы Борман и не был убит этим взрывом, он был бы, очевидно, так тяжело ранен, что не мог бы продолжать бегство. Он в гаком случае неминуемо попал бы в руки советских частей, которые, по показанию свидетельницы Крюгер, были уже совсем близко от имперской канцелярии и заняли ее уже 2 мая 1945 г. СССР, само собой разумеется, при той лояльности, какую он проявляет на этом процессе, передал бы Бормана суду Высокого Трибунала.

Имеются только две возможности, по крайней мере, насколько я могу судить: первая из них — что Борман раненый попал в руки Советского Союза, но эта возможность, как доказано, исключается, таким образом, остается вторая возможность, а именно — что Борман погиб...

Итак, я прежде всего считаю, что смерть подсудимого Бормана доказана с достаточной достоверностью, причем эта смерть настолько очевидна, что на этом основании следует вообще навсегда прекратить его дело...

Подсудимый Борман отсутствует. Он не мог лично защищаться против предъявленных ему обвинений... Обвинения, которые многие подсудимые на данном процессе выдвинули против него, возможно, по каким-либо особым причинам и, несомненно, для облегчения своей собственной участи, а также оправдания своих действий, не могут быть положены в основу приговора без детального рассмотрения. Само обвинение в лице своих представителей неоднократно заявляло, что подсудимые будут стремиться переложить основную вину за действия, которые рассматривает Высокий Суд, на мертвых или отсутствующих. Некоторые из моих коллег во время своих защитительных речей также придерживались этой тактики.

Никто, однако, не знает, что подсудимый Борман ответил бы этим людям, если бы он присутствовал на процессе. Может быть, он смог бы доказать, что вся его деятельность не находилась в причинной связи с действиями, которые рассматривает обвинение, и что не имел такого влияния, какое ему приписывают как заместителю фюрера по руководству национал-социалистской партией...

Партийная канцелярия, начальником которой был Борман, была центральной канцелярией для политического руководства государством. Через нее направлялись все предложения и вся информация, адресованные Гитлеру низшими инстанциями, а также все распоряжения и директивы Гитлера низшим инстанциям...

Эта деятельность представляет собой такую деятельность, какая должна осуществляться даже при самой худшей тирании, даже при существовании самого ужасного господства произвола, а тем более в таком современном государстве, каким являлась национал-социалистская империя. Кто-то должен препровождать все распоряжения и приказы подчиненным инстанциям. Это чисто формальная работа...

Нельзя сделать вывод, что лицо, осуществлявшее эту передачу, имело какое-то влияние на издание декретов, приказов и решений. Это возможно, но это не доказано со всей определенностью...

Никто не может на основании этой посреднической деятельности, которая в любом бюро и канцелярии является необходимой, сделать точного вывода относительно размера и истинной природы влияния Бормана. Некоторые документы показывают, что Борман очень часто выступал в роли простого стенографа, делая необходимые записи во время бесед Гитлера с отдельными подсудимыми. Об этом ясно говорится в документе Л-221 относительно аннексии восточных территорий и в русском документе СССР-172.

Я не хочу, чтобы меня здесь поняли превратно. Я далек от мысли оспаривать тот факт, что Борман в руководстве «третьей империи» занимал значительную должность. Но на этом процессе не было ясно установлено, какой вес имел Борман в действительности, насколько преувеличивается его значение другими лицами и, наконец, в чем состояло его влияние. Заявления других подсудимых, которые делались ими в целях их собственной защиты, не представляют собой доводов, имеющих доказательную силу...

Я не хочу отнимать времени у Высокого Суда обсуждением дальнейших деталей...

Я настойчиво ходатайствую о том, чтобы Высокий Суд либо прекратил дело в отношении Бормана ввиду доказанности его смерти, либо приостановил слушание дела до тех пор, когда его можно будет допросить лично и когда он лично сможет осуществить свою защиту, то есть отказаться от права, предоставляемого Суду статьей 12 Устава Трибунала.