О чем говорят президенты? Секреты первых лиц

У опасной черты

Конец седьмого десятилетия характеризовался усилением процесса распада. Катастрофически дряхлело все: хозяйство, идеи, люди. Теряя силы, Брежнев становился все более необъективным к оценке событий и людей.

Как раз в этот период Андропов допустил тактический просчет, чуть было не стоивший ему высокого положения.

Располагая, как никто другой из приближенных Генерального, полной картиной процесса деградации и распада, охватившего страну, коррупции и взяточничества, процветавших всюду, халатного и бесхозяйственного отношения к технике, даже к той, что закупалась за границей, он старался остановить этот губительный развал, докладывая все Брежневу, не учитывая одного существенного фактора — тот уже не был способен «переварить» столь концентрированную негативную информацию. Срабатывали защитные силы дряхлеющего организма, и Андропов, делая доклад, все чаще замечал, как глаза Брежнева стекленели, лицо застывало и превращалось в неживую гипсовую маску. Становилось ясно, что он больше не видит и не слышит говорившего.

Прекрасно понимая, что происходит, Андропов тем не менее ухитрился пропустить тот опасный момент, когда количество перешло в качество.

Однажды в один ничем не примечательный день, Андропов, вновь просмотрев все отобранные для доклада Генеральному секретарю бумаги и собрав все соответственные мысли, отправился к Брежневу.

Поначалу тот принял его, как обычно, тепло. Вопрос первый, связанный с устным посланием Шмидта по поводу опостылевших всем ракет, решился довольно быстро и безболезненно. В основе предлагавшегося на рассмотрение Политбюро решения лежало уже известное мнение министра обороны Д.Устинова и А.Громыко. Последнее сводилось к тому, что нельзя уничтожать наши ракеты просто так, «меняя их на воздух», поскольку ничего подобного пока у Запада нет. Окончательное решение должно было принять «коллективное руководство».

Второй вопрос касался, кажется, развала на железнодорожном транспорте. Брежнев слушал, молча, хоть и без удовольствия. Затем поинтересовался, почему мнение главы ведомства госбезопасности столь разительно расходится с мнением других компетентных людей. В частности, не далее, как накануне вечером Генеральный секретарь долго беседовал с весьма ответственными товарищами, которые по роду работы много ездят по стране и прекрасно осведомлены о реальном положении дел. Так вот, они нарисовали совершенно иную картину. Подтекст вопроса был ясен: может быть он, Андропов, чересчур строго судит о происходящем?

Андропов вернулся со встречи в подавленном настроении, которое затянулось до того момента, пока не прояснилась причина гнева Генерального секретаря.

Вечером того же дня Брежнев, чувствуя себя вконец измотанным, высказал вслух сделанный им вывод:

— После мрачных докладов Андропова о положении в стране я чувствую себя совершенно больным, и потом целую неделю не могу прийти в себя. Он сведет меня, конечно, в могилу своими докладами.

Скоро выяснилось, что «монолог отчаяния» Брежнева дошел до ушей министра внутренних дел СССР Николая Щелокова. Тот вместе с первым заместителем Андропова Семеном Цвигуном возглавлял группу наиболее коррумпированных чиновников в окружении Генерального секретаря.

По представлениям того времени, Щелоков воплощал собою тип «советского мафиози»: напористый, беспринципный, алчный и беспощадный на пути к цели, он манипулировал страстью Брежнева к дорогим машинам и прочим атрибутам комфорта. Всей своей сутью он являл отрицание щепетильного в своих убеждениях Андропова, которого Щелоков и ненавидел, и боялся, не без оснований полагая, что тот прекрасно знает о его «проделках».

Неприязнь была обоюдной. Однако «правила двора» Брежнева вынуждали их улыбаться друг другу при встрече, тем более, что городские квартиры обоих располагались в доме № 26 по Кутузовскому проспекту, даже в одном подъезде, том же, кстати, что и квартира Брежнева, только на разных этажах.

Соседство не примирило министров. Андропов относился к Щелокову пренебрежительно и осуждающе, хотя до поры до времени избегал открытой конфронтации.

И тем не менее, настал день, когда министр внутренних дел вынудил Андропова высказаться по своему адресу несколько резче, чем это позволяла этика сложившихся в брежневском окружении отношений.

Однажды, приехав к Андропову по делу, Щелоков в конце разговора попросил взять на работу в КГБ своего сына. Андропов возмутился настолько, что не сдержался, и, поскольку разговор происходил с глазу на глаз, сказал, что не намерен превращать вверенное ему учреждение в пристанище для отпрысков высокопоставленных родителей.

Эта звонкая пощечина расставила точки над «і» в их отношения, и теперь, услышав жалобу Брежнева, министр понял: сейчас или никогда. Час пробил, нужно действовать, притом, действовать решительно, учитывая могущество соперника.

Теперь он знал точно, насколько губительны отрицательные эмоции для психического и физического состояния здоровья Генерального секретаря, а положительные, напротив, живительны. И в соответствии с этим строил свои с ним беседы: в стране благополучно, люди с одинаковым наслаждением трудятся, отдыхают, плодят детей и любят Генерального секретаря, ибо именно он создал им такую чудесную жизнь. Да Генсек и сам не раз убеждался в этом, наезжая с визитами в разные регионы, особенно кавказские и азиатские: счастливые дети первыми рвались к нему при встречах в аэропортах, а ведь дети не лгут. Они и не лгали: куда же лучше, если отменяют занятия в школах, везут в аэропорт в шикарных, а не грязных и переполненных автобусах, да еще и раздают подарки!

Не кривили душой и жители городов, начиная со столичной Москвы: куда приятнее махать флажком у положенного и пронумерованного столба на шоссе по дороге из аэропорта, чем без толку сидеть, ища себе занятия, за письменным столом в конторе!

Итак становилось очевидно, что идя на встречу с Генеральным секретарем министр внутренних дел прихватывал с собой эликсир жизни, а руководитель госбезопасности — яд. Выбирать было легко, и Андропов оказался на какое-то время потеснен, а его встречи с Брежневым стали более редкими. Это означало приближение к опасной границе.

Кульминацией подобного сложного для Андропова периода был его разговор с Брежневым, который явился своего рода проверкой на лояльность. Содержание разговора может быть восстановлено лишь по отдельным, брошенным им фразам.

— Слушай, Юра, ты ведь знаешь, как я доверяю тебе, поэтому мне так важно твое мнение. С разных сторон до меня доходят слухи, что я стар, плох и мне пора уходить. Да ты и сам видишь, как мне тяжело. То же говорят и мои домашние. Ну, сколько можно, в самом деле, работать?

О том, какой ответ дал Андропов, можно догадываться, зная его талейрановское мастерство обходить расставленные ловушки.

Разрядить опасно нагнетавшуюся обстановку помог опять случай. Кто-то, посвященный в семейные дела, рассказал Андропову, как болезненно реагирует Брежнев на все его лишенные прикрас доклады, а также о бурной активности Щелокова во время участившихся визитов на дачу Генерального.

Теперь становилось ясно, откуда дует ветер и какой аромат он несет. Исходный материал оказался теперь у Андропова в руках, а учить его, как им распорядиться, было излишне.

Однажды первого заместителя Андропова, генерала армии Семена Цвигуна вызвали в ЦК партии и поставили в известность о том, что на уголовном процессе по делу о коррупции в особо крупных масштабах, предполагавшем высшую меру наказания в случае вынесения обвинительного приговора, подсудимые дали против него, Цвигуна, показания.

По их словам, он, первый заместитель министра госбезопасности, используя свое служебное положение, брал крупные взятки.

Прежде, чем ответить, Цвигун спросил, знает ли о его вызове в ЦК Брежнев. Получив утвердительный ответ, он попросил сутки на обдумывание. Однако, вернувшись домой, раздумывать не стал, и в тот же день застрелился.

Прошло некоторое время, прежде чем на стол Брежнева легли документы, подтверждающие использование своего служебного положения в преступных целях министром внутренних дел Николаем Щелоковым. Ознакомившись с ними, Генеральный секретарь решился лишь на одну меру пресечения: он перестал принимать министра у себя дома и свел до минимума деловое общение с ним. После чего углубился в более детальное изучение представленных бумаг. Закончить эту работу ему не хватило времени.

Придя к власти после смерти Брежнева, Андропов снял министра Н.Щелокова со своего поста. Его ждало судебное разбирательство. Не желая испытывать унижения и позора, первой застрелилась жена Щелокова. Когда ясно стало, что арест неизбежен, покончил с собой и сам министр.