Когда я планировал эту статью, я осознал, насколько сложно пытаться написать что-то новое о Милтоне Эриксоне. Я решил писать о том, что о нем известно, о том, что каждый знает как “типично эриксоновское”. Я опишу некоторые аспекты его подхода и основные отличия от подходов других терапевтов. Кое-какие случаи и положения уже публиковались ранее. Поскольку новые случаи из практики Эриксона в наше распоряжение, к сожалению, больше не поступят, мы должны продолжать разбирать и наслаждаться теми, что нам доступны.
Много лет назад, в 50-х, Рэй Бердвистл, авторитетный специалист в области движений тела, сообщил мне, что, по его приблизительным подсчетам, у Эриксона 5 тысяч верных фанатов. Он был удивлен размерами этой “толпы”. А я поразился, что у психиатра могут быть фанаты. Эриксона знало поразительное число людей, даже несмотря на то, что он работал вне основного течения психотерапии. Если кто-то упоминал о нем, другой тут же говорил: “А вы слышали этот случай с человеком, который мог мочиться только через 50-сантиметровую деревянную трубку?” (Хейли, 1985, с.154). И они начинали обсуждать уникальный подход Эриксона к решению этой проблемы. Когда рассказывали об этом случае, все тотчас же понимали, что это именно эриксоновский случай, потому что он так типичен для Эриксона. Это было нечто такое, чего не делал никакой другой терапевт.
Я уже когда-то говорил, что случаи Эриксона были столь же узнаваемы, как и работы Пикассо. Каждый сразу определял создателя этого произведения. Стиль был уникален и отличался от стиля любого другого художника. Чтобы продолжить параллель, нужно принять во внимание период работы мастера, так как стиль со временем меняется. Ранние картины Пикассо, когда он только отрабатывал технику, были достаточно традиционными и весьма отличались от поздних. Его ранние работы еще носят следы влияния других художников того времени. А идеи Эриксона? Развивал ли он их от более традиционных взглядов, ставящих классификации в центр психиатрии, к большему вниманию к социальной ситуации в реальном мире? Или же он всегда ориентировался на реальность? Каким был его терапевтический подход? Изменялся ли он, развивался ли со временем? По- моему, нет. Увидеть разницу между ранними случаями Эриксона и поздними невозможно.
Наставники Эриксона
Оказали ли влияние другие терапевты и учителя того времени на развитие Эриксона? По-видимому, нет.
Когда мы изучаем работу Эриксона, возникает ряд вопросов. Откуда он пришел? Кто его учителя и предшественники? В рамках какой традиции он работал? У него была отличная подготовка по психиатрии, но думал он иначе, чем его коллеги, которые получили такое же образование. Когда мы пробуем поместить его в какое-нибудь идеологическое обрамление, то обнаруживаем, что ни одна из современных ему школ психотерапии и ни один из учителей не подходят для этой цели.
Большинство терапевтов выражают благодарность тому или иному ученому или практику, ставшему их учителем. Эриксон никогда не упоминал об учителе или о влиянии на свои методы, насколько я помню. Думаю, что он умышленно сводил к минимуму влияние других. Он говорил, что узнал о гипнозе, когда был студентом колледжа и попал на демонстрацию Кларка Холла в Висконсинском университете. Значит, Холла можно назвать его учителем? Эриксон не согласился бы с этим. Он рассказывал, что после демонстрации пригласил субъекта Холла к себе в комнату и загипнотизировал его сам. Осенью он записался на семинар Холла. Значило ли это, что Холл был его учителем? Совсем необязательно. Эриксон рассказывал, что на семинаре основное внимание уделялось гипнотическим техникам, которые он сам разработал летом. Так, может быть, Эриксон учил Холла?
Перспектива изменения
Говоря о психотерапии, уместно выделить два основных теоретических направления, смешивать которые не следует. Одно из них — теория о том, почему люди ведут себя так, а не иначе, и почему они стали так себя вести. Другая — теория изменения, или как его добиться. Эти две теории могут быть и не связаны. Эриксон, даже соглашаясь с теорией, объясняющей, как люди стали такими, какие они есть, выдвигал абсолютно уникальные идеи о том, как их изменять. Кто еще в сороковые годы мог помочь парню, который мочился только сквозь деревянную трубку, так, как это сделал Эриксон? Он требовал, чтобы парень менял материал, размер, длину трубки, пока тот не обнаружил, что его пенис тоже своего рода трубка. Где корни подобного подхода?
Этот случай произошел в 40-е годы, когда Эриксон работал в призывной комиссии. В то время единственной клинической теорией была психодинамическая. Ни семейная, ни поведенческая терапия еще не сформировались. Любой другой терапевт в то время скорее предположил бы, что столь странное поведение вызвано подавленными бессознательными идеями, которые должны быть осознаны с помощью интерпретаций. А как бы он объяснил деревянную трубку и какое назначил бы лечение? На трубке внимание даже не остановили бы, ибо считалось, что на проявлениях проблемы фокусироваться не следует. Терапевт погрузился бы в серьезную психопатологию, стоящую за этой трубкой и ее символическим значением. У кого Эриксон научился работать именно с проявлением проблемы?
Эриксон признавал ряд психодинамических идей и даже экспериментировал с ними. Он проверял психопатологию повседневной жизни, используя гипноз для внушения бессознательных идей, а затем наблюдая поведение субъектов. В то время он, очевидно, предполагал, что у некоторых людей симптомы являются результатом неосознанных идей, связанных с прошлым. Но то, что он предпринимал для достижения изменения, не было похоже на то, что делали последователи этой теории.
Классический пример — фобия. Считалось, что фобия вызывается прошлой травмой, которую человек вытеснил в бессознательное. Ортодоксальная психотерапия предлагала осознание этой травмы и связанных с ней чувств. Ясно, что терапевтическая интервенция подобного рода не могла бы быть типичной для Эриксона. Даже принимая допущение, что фобия возникла в результате прошлой травмы, работал он с ней совершенно иначе.
Для примера я приведу случай заторможенной молодой женщины, у которой была фобия, связанная с сексом. Предположение заключалось в том, что мать напугала ее разговорами об опасностях секса; затем мать умерла. Эриксон вызвал у молодой женщины регрессию в детство, к моменту, когда мать собиралась сообщить ей столь устрашающие сведения. Он рассказал девушке, что сначала матери дают советы, которые касаются лишь части проблемы, а позже они рассказывают о проблеме полнее — когда видят, что дочери уже достаточно взрослые, чтобы правильно понять их слова. Затем он подвел девушку к моменту, когда мать предостерегала ее от секса, и выразил согласие с ее предостережениями. После этого он обсудил с молодой женщиной, что могла бы мать рассказать ей о сексе, если бы осталась жива. Ведь дочь к тому времени выросла бы и смотрела бы на секс здраво, и мать поведала бы ей о его положительных сторонах. К сожалению, смерть не позволила матери завершить обучение дочки. Теперь пациентка была готова принять то, что мог дать ей Эриксон, — более позитивный взгляд на секс, который, вероятнее всего, дала бы ей мать, если бы не умерла так рано.
Идеи Эриксона о том, как изменять людей, ставили его особняком от остальных терапевтов. Те строили инсайт в прошлое. Эриксон изменял прошлое, что видно из предыдущего случая, и более полно — в различных случаях с Человеком из Февраля (Хейли, 1986, с. 179. См. также “Человек из Февраля”[6]). То, что Эриксон принял и согласился с негативными замечаниями матери, а затем изменил их, было для него очень типично. Он не осуждал мать или ее взгляды на секс, поскольку они были так важны для дочери. Его идея об использовании техник “приятия” как способа изменить людей до сих пор вызывает споры и непонимание. Терапевтический мир утверждал, что нельзя поддерживать мнение матери о сексе, если ты с ним не согласен. Эриксон же говорил, что, не поддержав его, он не смог бы адекватно общаться с дочерью. Аналогично, Эриксон был жесток с клиентами, привыкшими к жесткому обращению. Он считал, что для взаимодействия это необходимо. Кто в нашей мягкосердечной профессии мог внушить ему эту идею?
Взгляд Эриксона на лечение фобии предполагает, что пациент должен очутиться в ситуации, вызывающей фобию, при этом следует отвлечь его внимание, а затем сформировать у него новый комплекс эмоций и ожиданий. Он заставлял войти в лифт пациента, боящегося лифтов, внушая ему сконцентрироваться на ощущениях в ступнях. Или же готовил человека к пугающей ситуации, заставляя его представлять страхи на экране и тем самым отделять себя от пугающих эмоций. Он мог лечить фобию действием и за пределами кабинета. Однажды, например, пожилой врач пришел к нему на прием в надежде избавиться от “лифтобоязни” (Хейли, 1986, с. 297). Этот врач работал в больнице на шестом этаже и вынужден был преодолевать пешком пять лестничных пролетов. Он боялся ездить в лифте, хотя лифт был абсолютно безопасен, а лифтерами работали весьма квалифицированные молодые женщины. Однако приближалась старость, а вместе с ней и физическая слабость, и ходить по лестнице пешком становилось все труднее и труднее.
Для терапевта есть разные способы объяснить этот страх и его причину и обдумать, как же добиться изменения. А какой подход можно считать типично эриксоновским? Я уверен, что у него могли возникнуть следующие предположения и наблюдения:
1. Эриксон не спрашивал о прошлых травмах, а работал над изменением через действие в настоящем. Судя по всему, он предположил, что фобия будет вылечена, если клиент проедется в лифте, не испытывая страха.
2. Поскольку он работал с симптомом, он поинтересовался деталями. Так он узнал, что доктор может входить в лифт и выходить из него. Паника возникала, только когда лифт двигался.
3. Как всегда, он внимательно наблюдал за своим клиентом и заметил, что пожилой доктор был очень вежливым, строгим и чопорным человеком.
На основе этих наблюдений и допущений можно ли угадать, какой будет типичная эриксоновская интервенция?
Эриксон пришел в больницу вместе с доктором и они вдвоем осмотрели лифт. Так как доктор мог входить в кабину и выходить из нее, Эриксон выбрал один из лифтов и попросил лифтера, молодую женщину, подержать лифт на первом этаже. Доктор продемонстрировал Эриксону, что может входить и выходить. Эриксон попросил его повторить это еще раз. Однако, когда доктор вошел, лифтер закрыла дверь и сказала: “Я ничего не могу с собой поделать. Мне ужасно хочется вас поцеловать”. Не в меру щепетильный доктор ответил: “Отойдите от меня! Ведите себя как следует!” Девушка настаивала: “Но я просто обязана вас поцеловать!” Доктор приказал: “Сейчас же поднимайте лифт!” Она нажала на рукоятку, и лифт начал подниматься. Между этажами она опять остановила лифт и сказала: “Мы между этажами — здесь нас никто не увидит, я хочу вас поцеловать”. “Немедленно поднимайте лифт!” — воскликнул доктор, и она подчинилась. Его “лифтобоязнь” была вылечена с помощью одной-единственной интервенции.
Использование Эриксоном вспомогательного персонала
Типичным для Эриксона было допущение, что “терапия одной встречи” вполне возможна. Для достижения своих целей он, как правило, использовал вспомогательный персонал — парикмахеров, портных или лифтеров. И это в те времена, когда терапевты считали неприемлемым даже поговорить по телефону с родственниками клиента, а не то что вовлечь в терапию постороннего. Откуда пришла к нему идея использовать вспомогательный персонал, когда этого никто никогда не делал? Он вовлекал в терапию даже своих детей — чего ни тогда, ни, пожалуй, теперь никто не делает. В те дни, если клиент просто спрашивал терапевта, есть ли у того дети, вопрос оставался без ответа. Терапевт, скорее всего, реагировал следующим образом: “Интересно, а почему вы об этом спрашиваете?”
Эриксон считал, что для терапевта очень важно быть лично вовлеченным в проблему клиента. Он не считал, что терапевт должен быть закрыт непроницаемым экраном или играть роль нейтрального наблюдателя. И действительно, именно его личная вовлеченность часто “запускала” желаемое изменение.
Эриксон и инсайт
О том, что Эриксон не принадлежал к психодинамической школе, свидетельствует колоссальное различие между инсайтом в психодинамической терапии и обучающим подходом Эриксона. Он никогда не делал интерпретаций в обычном смысле этого слова. Если терапевт говорит: “Заметили ли вы, что реагируете на своего начальника так же, как на своего отца?” — можно быть уверенным, что этот терапевт — не Эриксон. Эриксон никогда не пользовался фразами типа: “Интересно, что..”, или “Понимаете ли вы, что..”, или “Интересно, почему вы так стремитесь к саморазрушению?” Тем не менее, он много сообщал людям о них самих. Он не помогал хилому парнишке осознать свою зависть к более сильному брату. Он помогал этому пареньку обнаружить, что он стройнее, и подвижнее своего массивного, мускулистого брата. Основное различие между обучающим подходом Эриксона и инсайтом “психодинамистов” заключалось в том, что Эриксон стремился открыть положительные стороны клиента. Но откуда он почерпнул эту идею? В те времена клиническая психотерапия изучала лишь негативные стороны.
Эриксон не обеспечивал клиентам инсайт, напротив, он демонстрировал, что изменение может произойти без понимания клиентом причин проблемы или того, как он ее преодолел. Он стремился изменять людей, не раскрывая причину проблемы, что было для него типично и вызывало наибольшее сопротивление у терапевтов, свято веривших, что только знание о себе приводит к спасению.
Эриксон, очевидно, считал инсайтовые интерпретации грубыми. Терапия его отличалась удивительной вежливостью. Если вы слышите о терапевте, который принимает маниакальные фантазии клиента и работает в их рамках, скорее всего, этот терапевт — Эриксон. Например, одна женщина утверждает, что посреди кабинета Эриксона стоит большой медвежий капкан (Хейли, 1985, с.232). Так как капкана никто не видит, то, говоря на языке психиатрии, его можно считать галлюцинацией. Однако Эриксон не оспаривает существование этого капкана. В присутствии пациентки он каждый раз, выходя из комнаты, осторожно обходил его. Типично эриксоновское поведение.
Другие терапевты отказались бы принимать подобный бред. Они бы сообщили ей, что капкана там нет, и обсудили бы ошибки в ее восприятии мира. Кое-кто решил бы, что капкан — это признак невменяемости и пациентке требуется медикаментозное лечение. А кое-кто посчитал бы просто неэтичным оставлять этот бред неразвенчанным. Эриксон же, по-видимому, считал, что капкан необходим пациентке как способ передать какое-то важное сообщение, и он принял метафору.
Те из нас, кто уже балансирует на краю вечности, удостоились чести общаться с Эриксоном, когда он был физически активен. Он мог с легкостью ездить по городу на машине, посещать клиентов или слетать в Скенектади, чтобы провести там тренинг. Те, кто знал Эриксона уже прикованным к инвалидному креслу, не могут представить, что типичной эриксоновской интервенцией был визит на дому, неприемлемый для традиционно обученных терапевтов. Казалось, Эриксон считал психиатра столь же доступным для пациентов, как семейный доктор в добрые старые времена.
Эриксон часто вызывал изменение так, что никто не понимал, что же произошло. Он не только предлагал изменение без осознания проблемы, а порой и разрешения-то на него не спрашивал. В соответствии с ортодоксальной теорией изменение без инсайта или осознания невозможно, иначе это ненастоящее изменение. Эриксоновский подход вызывал возражения не только у психодинамистов, но и у когнитивных терапевтов, би- хевиористов, терапевтов когнитивно-поведенческого направления, проблемно-ориентированных терапевтов и даже конструктивистов.
Позвольте мне перечислить некоторые различия между Эриксоном и терапевтами его времени, а также еще раз задать вопрос, где он научился терапии, противоположной всему существующему в нашей области. Он работал с проявлением проблемы. Он стремился проводить “терапию одной встречи”, но никогда не оспаривал утверждения, что длительная терапия лучше и глубже. Он использовал вспомогательный персонал. Он был лично вовлечен в процесс терапии. Он не давал интерпретаций и не добивался инсайта. Остальные терапевты помогали людям вспомнить каждый болезненно-неприятный случай их прошлого и считали, что помогать забывать — неправильно. Эриксон внушал амнезию и событий прошлого, и событий настоящего. Он принимал то, что предлагали клиенты и не торопился исправлять их представления. Он заходил к клиентам домой. И наконец, он не просто предлагал клиентам мысли, а совершал действия и давал указания.
И в наши дни, присутствуя на каком-нибудь собрании памяти Эриксона, где собираются выдающиеся представители основных школ психотерапии, обнаруживаешь, что большинство из них не являются энтузиастами типичного эриксоновского подхода. Их шокирует изменение без понимания, они предпочитают более рациональный подход при работе с иррациональными проблемами. Без сомнения, источник их идей — ортодоксальная психотерапия. А каков источник идей Эриксона?
Воздействие без осознания
Какие школы психотерапии развивались в 50-е годы? В то время начали развиваться некоторые инновации. Одно из немногих преимуществ возраста состоит в том, что ты видел рождение и смерть разных идеологических и практических течений психотерапии. Я вспоминаю один из первых шагов нового терапевтического подхода и серьезный спор вокруг проблемы изменения без осознания. Это произошло в 50-х в госпитале для ветеранов, где я работал в рамках исследовательского проекта Грегори Бейтсона. Мы развивали терапию, ориентированную на семью. Мы располагались в одном здании с психологами-иссле- дователями, которые работали над тем, что позднее стало поведенческой терапией.
На одном из наших обеденных семинаров два молодых психолога сказали, что хотят представить новую идею. Аудитория состояла из персонала больницы, большинство были психоаналитиками или сторонниками психодинамической идеологии. Лидером этой группы был директор обучающего центра, пожилой, консервативный психоаналитик.
В своем докладе молодые люди изложили способ усиления выражения эмоций, что в то время считалось важным. Если вы хотите, чтобы пациент выражал больше эмоций, говорили они, каждый раз, когда он выражает какую-либо эмоцию, вам нужно кивать и улыбаться. Когда он не выражает эмоций, вы остаетесь бесстрастными. Если вы так сделаете, говорили они, к концу часового приема перед вами будет очень эмоциональный клиент. Директор обучающего центра и его коллеги-психоаналитики отреагировали на доклад негодованием. Директор сказал, что это аморальное, чтобы не сказать хамское, поведение. Воздействовать на человека, когда он не осознает, что вы делаете, — просто недопустимо. Один из молодых докладчиков возразил: “Но мы ведь в любом случае делаем это. Если пациент делает то, что нам нравится, мы реагируем положительно; а если не делает, мы не реагируем”. Директор обучающего центра ответил: “Если вы это делаете, но не знаете, что вы это делаете, — тогда все в порядке!”
Так как мы уже были знакомы с методами Эриксона, применение внушений без осознания этого клиентом нас не шокировало. Это было типично для работы Эриксона в течение многих лет. Он говорил, что пациенту намного труднее сопротивляться указаниям, если он не осознает, что получает их.
Эриксон доказывал, что терапевт должен знать, как воздействовать на клиента за пределами и внутри его сознания, общаясь с ним прямо и косвенно, контролируя выбор слов и изменения голоса. Терапевт должен воздействовать и своей позой, и движениями. Такой самоконтроль позволит ему подчеркнуть определенные слова в предложении и, говоря одно, предлагать другое, а движениями тела, возможно, внушать третье. Как же это отличалось от работы терапевтов, признававших только словесное взаимодействие!
Здесь мы упомянули две проблемы, связанные с отношением к Эриксону. Во-первых, он стремился менять людей вне их осознания этого. Во-вторых, он не использовал положительного подкрепления в обычном смысле этого термина. Лежат ли корни этих приемов в обучающих теориях бихевиористской школы? Думаю, нет. Он использовал бихевиористские техники еще до того, как они были открыты терапией обучения, но не применял обычное положительное подкрепление, что является главным для этой школы. Он не говорил: “Вы сделали это хорошо...”, или “Отлично...”, или “Мне нравится, как вы сделали... ” И шоколадок для подкрепления реакции он тоже не предлагал. Каждый знал, когда Эриксон одобрял его действия, хотя я не помню, чтобы он хоть раз сказал пациенту: “Ты сделал это хорошо”.
Эриксон и подкрепление
Эриксон однажды сказал мне, что не следует хвалить пациента за нормальные действия. Я вспоминаю об этом, когда слышу, как кто-нибудь из моих студентов обращается к клиенту: “Как замечательно, что вы пришли сегодня вовремя!” Обобщая, можно сказать, что Эриксон не давал обычных положительных подкреплений, потому что считал: человек должен нести ответственность за свои поступки. Поэтому, если клиент справлялся с проблемой, Эриксон реагировал так, как будто улучшение произошло благодаря клиенту, а не ему, направляющему клиента. Кто подкрепляет, тот и властью обладает.
В нашей культуре прочно укоренилась идея о том, что поведение может формироваться под воздействием позитивных подкреплений, и поэтому родители, и терапевты, и любые “руководители” расхваливают тех, кто делает то, что они хотят. Не думаю, что Эриксон так поступал. Возможно, кто-то и может припомнить, как он выражал положительное подкрепление, но не я. Если он и делал это, то лишь когда клиент был в трансе. Тогда он выражал свое удовлетворение успехами субъекта определенным поведением. Конечно, Эриксон формировал поведение и убеждал людей делать то, что он хочет, и даже больше, чем он хочет. Как он это делал? Например, он обязывает ребенка написать тысячу раз одно и то же предложение, чтобы улучшить почерк. Когда ребенок принесет задание, Эриксон не станет хвалить: “Замечательно написано!” Вместо этого он скажет: “Как четко здесь написана буква “о” или “А здесь “z” лучше, чем там”. И таким образом выделит единицу в классе позитивного подкрепления, не упоминая при этом весь класс.
Даже когда он не выражал положительное подкрепление, каждый знал, когда Эриксон доволен. Например, я много лет мучился и наконец написал книгу “Необычайная терапия”. Я послал ее Эриксону, но одобрительного отзыва не получил. Однако я узнал, что он купил много экземпляров моей книги и раздал их людям. Его одобрение выражалось в действии или как-то иначе, но никогда в словесном подкреплении.
Эриксон, как правило, не использовал для обучения прямую критику. Приведу личный пример. Я лечил женщину, страдающую от фантомной боли в ампутированной правой руке. Я загипнотизировал ее, заставив эту воображаемую руку левитировать. Женщина указывала, где находится рука, когда она “поднималась”. Я решил, что прием получился достойным статьи. Я с гордостью рассказал этот случай Эриксону, но он не никак не отреагировал на мой рассказ, а заговорил о посторонних вещах. Через некоторое время он завел разговор о том, что не следует гипнотизировать человека, фокусируясь на том, что болит. Нужно концентрироваться на том, что приятно. Он сказал, что нельзя лечить гипнозом головную боль, концентрируясь на головной боли. В тот вечер или даже на следующий день я понял, что, скорее всего, не должен был гипнотизировать ту женщину, фиксируя ее внимание на больной руке.
Не используя позитивных подкреплений, невозможно принадлежать к школе поведенческой терапии. Эриксон, похоже, сопротивлялся им и следовал своим путем. И это очень важно. Эриксон был одним из величайших мастеров убеждения. Люди делали то, что он хотел. Если он добивался поведения, которое ему нравилось, без положительного подкрепления, то как же он это делал? Я думаю, необходимы исследования, результатом которых, возможно, станет открытие нового способа мотивации — способа доктора Эриксона.
Эриксон не принадлежал ни к поведенческой, ни к психодинамической идеологии. А можем ли мы сказать, что его идеи основывались на теории систем?
Прежде чем перейти к рассмотрению этого серьезного вопроса, позвольте мне остановиться на идее неосознаваемого изменения людей. В данном вопросе существует вполне оправданное противоречие, и в центре его — Эриксон. Однако это больше, чем просто этический аспект эриксоновских техник. Этим спорным вопросом определяется вся природа психотерапии.
Я всегда считал, что терапевт не должен помогать людям, не желающим, чтобы им помогали. Однако, если Эриксон делал это, возражений у меня не возникало. Я знал, что он добрый человек, несущий ответственность за все, что делает, и его суждения казались мне глубокими или, по крайней мере, совпадающими с моими. Тем не менее, другие терапевты, пытающиеся следовать Эриксону, не обязательно обладают его добротой или глубиной понимания потребностей людей или непрямых просьб.
Среди многих важных аспектов влияния на людей, не знающих об этом, помимо этических существует два особых момента. Первый: можно ли изменять людей, когда они не осознают перемен? Второй: всегда ли воздействие и изменение в психотерапии требует сотрудничества?
Рассмотрим пример. У супругов проблемы с сексом, и они не желают открыто обсуждать их, но хотят изменить свою сексуальную жизнь. Если Эриксон решит, что им следует измениться, он может воздействовать на них косвенно, с помощью метафоры. Он обсудит с ними какое-нибудь параллельное занятие, например, ужин вдвоем. Обсуждение будет проходить в таком ключе, что под воздействием окажется их сексуальная проблема. Он спросит, любят ли они закуски в начале ужина, для стимуляции пищеварительных соков, или же сразу набрасываются на мясо и картофель. В других случаях он мог провести внушение и вызвать амнезию, чтобы изменение оставалось вне сознания клиента. Он стремился принять ответственность за изменение того, что, по его мнению, следовало изменить.
Когда терапевт влияет на клиента, используя незаметные интервенции, умышленно скрытые от сознания клиента, он ступает на зыбкую почву изменения людей без их на то разрешения или договоренности.
Есть терапевты, которые убеждены, что нельзя изменять людей без их согласия. Эриксон был готов работать без явно выраженного согласия. Например, если клиент приходит с жалобами на головную боль и со следами внутривенных наркотических инъекций на руках, для Эриксона было бы типичным сказать, что в этом случае долг терапевта — излечить человека от наркотической зависимости. И совсем не обязательно доводить это до сведения клиента. Если человек хочет в качестве проблемы представить головную боль, терапевтический акцент будет сделан на ней, для лечения наркомании должны быть найдены косвенные методы. Повторим еще раз: эриксоновская терапия может быть названа терапией вежливости. Он не заставлял людей признавать свои проблемы, как не заставлял их достигать инсай- та, интерпретируя движения их тела.
В отличие от своих коллег-современников, Эриксон считал, что терапевт ответственен за результаты терапии. Это означало, что он обязан использовать свою власть и внушать изменение, когда это возможно. Он также знал, что власть есть результат сотрудничества. Именно в сфере сотрудничества возникает вопрос о неосознаваемом влиянии. Было бы чрезмерным упрощением сказать, что можно проводить терапию, доводя до сведения клиента все, что делается, или же что можно лечить клиента, не подозревающего о ваших интервенциях. Те, кто доказывает, что клиенту следует предоставлять возможность осознавать все, что происходит, недостаточно продумывают всю ситуацию в целом. Клиент никогда не может быть полностью осведомлен обо всем, что делает терапевт. Ведь и сам терапевт не может в полной мере знать все, что делает. Даже если он пытается объяснить клиенту все, достаточно посмотреть запись терапевтической сессии в замедленном темпе, и становится очевидным, что взаимодействие — это слишком сложный процесс для осознанного знания. Рэй Бердвистл подсчитал, что два человека во время беседы обмениваются информацией со скоростью 100 000 бит в минуту. И это заметно, когда изучаешь записи терапевтических сеансов кадр за кадром. Допустим, например, что клиент что-то сказал, а терапевт в этот момент неловко глянул в сторону — и клиент меняет тему разговора. Терапевт даже не знает, что он оказал воздействие, и уж тем более не может обсудить это с клиентом.
Другой аспект осознания еще более сложен. Если терапевт говорит, используя метафору, и клиент реагирует на нее, не зная об этом, может ли это действительно происходить за пределами сознания? Как клиент может реагировать на внушение, если он не осознает этого внушения? Ведь это значит, что внушение не было воспринято.
Позвольте мне привести пример, лежащий в типичной зоне исследовательских интересов Эриксона. Он заметил, что, если гипнотизируешь субъекта и внушаешь ему негативные галлюцинации о столе, стоящем в комнате, субъект не будет видеть этот стол. Стол будет находиться вне пределов его сознания. Однако, если попросить субъекта пройти через комнату, то он обойдет стол. Он не осознает наличие стола, однако обойдет его.
Эриксон описал этот эффект как “подсознательное знание”. Я сказал ему, что это терминологическое противоречие. Если человек знает о чем-то, он, по определению, не может не осознавать этого. Мне казалось, и сейчас кажется, что язык “сознательного и бессознательного” слишком примитивен для того, чтобы справиться с этими вопросами.
Почему это важно для терапии? Если кто-то дает субъекту директивы вне его осознавания, а субъект реагирует на них адекватно, это значит, что на некотором уровне мозг субъекта принимает сообщение и вступает во взаимодействие. Человек не знает о директиве. Сотрудничество, похоже, возникает всегда, когда один человек воздействует на другого вне его знания об этом. Терапевт предлагает метафору, например обсуждение с супругами совместного ужина в качестве аналогии сексуальных отношений, а супруги выбирают из метафорического сообщения идеи, существенные для них и их проблем. Они выбирают, сотрудничать им или нет, а не реагируют как роботы на указания терапевта. Хотя и не осознают получение метафорического сообщения. На самом деле Эриксон учил: если супруги начинают осознавать параллели в метафоре, терапевт должен немедленно сменить тему. Впрочем, я всегда предполагал, что, когда клиент осознавал, что Эриксон что-то ему внушает, на самом деле Эриксон позволял клиенту фокусироваться на этом, чтобы клиент не заметил другого внушения, которое он как раз и хотел сделать клиенту.
Точно так же, как субъект должен видеть стол, чтобы его не видеть, субъект, получающий метафорическую директиву, должен осознавать аналогию, реагируя на нее бессознательно. Например, когда Эриксон говорил, что супругам следует наслаждаться ужином на двоих, он предполагал, что его рекомендации они отнесут и к сексуальному удовольствию, так как осознают, хотя и бессознательно, это предложение. Все эриксоновские техники рассказывания историй подразумевают коммуникацию через метафору, осознает это “получатель” или нет. Рассказывание историй было важной частью эриксоновской терапии, тогда как его коллеги-современники вообще мало говорили во время сеансов, если не считать фраз типа: “Расскажите-ка мне об этом поподробней”. Кто же научил его рассказывать истории?
Подчеркну и другой аспект сотрудничества. Оно заключалось не только в том, что Эриксон давал указание, а субъект его выполнял. Обычно он давал директиву, а клиент выполнял ее не дословно, а модифицируя. Конечной целью, как правило достигаемой, было сотрудничество.
На основе изложенного можно сформулировать несколько общих положений о “типично эриксоновском”. Он принимал непрямое взаимодействие с клиентом как указание на проблему; он был готов принять ответственность за то, как изменится клиент. Например, на гипнотических демонстрациях субъект-доброволец часто давал ему намек о том, какая помощь требуется, и он помогал, причем так, что аудитория об этом и не подозревала. Он доверял собственным суждениям о том, что нужно делать. Когда он делал внушения, чтобы воздействовать на людей вне осознавания, то предполагал, что побуждает следовать своим указаниям бессознательное знание клиента. Он также предполагал, что клиент модифицирует его внушение. Некоторые люди боятся самой мысли о том, что терапевт может внушить им свои идеи помимо их сознания. Им следует понять: в данном случае осуществляется гораздо более сложное сотрудничество, чем обычно.
В общем-то, данный вопрос гораздо шире и включает в себя понимание профессии “целителя”. Многим терапевтам нравится посвящать людей в тайны терапевтических теорий. Когда это происходит, клиенты становятся особой элитой, обладающей знаниями по психологии, недоступными широким слоям населения. Противоположным является подход, считающий целью помочь клиенту стать обычным человеком, не обремененным специальными знаниями по психологии. Для Эриксона было типично возвращать людей к норме, не давая им при этом психотерапевтического образования. Эриксон, как правило, считал идеи психотерапии делом терапевта, а не клиента; впрочем, если клиент желал узнать, что происходит, он получал объяснения в пределах, не мешающих лечению. Я помню, как он говорил, что нормальные мужчины и женщины либо вообще не интересуются своим детством и терапевтическими теориями, либо проявляют к этому очень мало интереса.
Системы и семейная терапия
Эриксон любил повторять, особенно приезжающим к нему моим студентам, что он не семейный терапевт. Тем не менее он проводил терапию с супружескими парами и семьями. Как это объяснить? Эриксон предпочитал не причислять себя ни к гештальт-терапевтам, ни к психодинамистам, ни к роджерианцам, ни к экзистенциальным терапевтам, ни к “краткосрочным” терапевтам. Он также не называл себя групповым терапевтом. Я думаю, Эриксону не хотелось принадлежать к определенному разряду в терапевтической классификации. Как большинство хороших терапевтов, он стремился максимально расширить свободу маневра. А это означало работу с клиентами во всем спектре методов и направлений.
Эриксону больше нравилось подходить особо к каждому случаю, нежели следовать определенному методу. Большинство современных ему терапевтов старались найти метод, подходящий для каждого случая. Эриксон не стремился к этому. Носить ярлык, например, “семейный терапевт” означает или не иметь возможности осуществлять разные интервенции, или быть обвиненным в отступничестве от “школы”. Это также значит оказаться в одном лагере с коллегами, которые могут и не одобрить твои действия. Я сам никогда не хотел называться семейным терапевтом, потому что подобный ярлык ограничивает индивидуальный подход. Очевидно, что любой терапевт средней руки работает именно с семьями и для этого ему вовсе не требуется принадлежать к определенной терапевтической категории.
Эриксон считал, что терапевт получает от клиента то, что ожидает от него получить. Теория систем основана на идее о самокорректирующейся, управляемой системе, которая предотвращает изменение. Если муж в изменениях заходит слишком далеко, жена реагирует на это; если жена — реагирует муж. Если они оба слишком далеко заходят, реагируют дети. Эриксону не нравилось, когда терапевты не ждали, что клиенты изменятся, так как их усилия направлены на стабилизацию системы. Он считал любую форму сопротивления важной, потому что терапевт обязан сломить ее хитростью. Но насколько я понимаю, он не любил, когда сопротивление встраивалось в теорию.
Можно принять академическую позицию и задать вопрос: не лежат ли истоки эриксоновской терапии в семейной терапии? Чтобы на него ответить, необходимо дать определение семейной терапии, а это сделать нелегко. Эриксон обычно работал с семьями, но не так, как другие семейные терапевты. Однако это можно сказать и о любом семейном терапевте, так как в семейной терапии масса различных школ, каждая из которых работает с семьей по-своему.
Изучая эриксоновскую терапию, я часто расспрашивал его о совместных семейных интервью, бывших в то время новинкой для психотерапии. Однако он все-таки чаще встречался с членами семьи по отдельности. По сути своей эриксоновская терапия была индивидуальной. Отдельный индивид — вот та единица, с которой он обычно работал. Терапевт всегда действует в чью-то пользу, и Эриксон считал, что должен действовать в пользу индивида. Впрочем, он был готов увеличить единицу терапии до двух человек. Это могли быть муж и жена, мать и ребенок или терапевт и клиент. Как правило, он не работал с тремя людьми как с одной проблемной единицей и не мыслил в терминах коалиций, как это делают многие семейные терапевты. Конечно, были исключения, но сейчас я имею в виду его типичные методы.
Например, Эриксон однажды рассказал нам с Джоном Уик- лендом случай с женщиной, имевшей целый букет сексуальных комплексов. Эриксон превратил ее в сексуальную особу и даже убедил ее танцевать обнаженной в спальне. Но с ее мужем Эриксон не работал. Мы спросили, разве его не заботит, что мужу придется реагировать на столь неожиданный сексуальный энтузиазм жены? Мы рассматривали ситуацию с точки зрения систем и предполагали, что у этой пары был контракт о закомплексованности жены. Это могло быть ее способом дать мужу возможность избегать сексуальных отношений. Когда она изменилась и у нее появились определенные требования к мужу, брак мог оказаться под угрозой разрушения. И разве задача предотвратить эту проблему не входит в обязанности терапевта? Эриксон ответил, что он так не считает. Он сказал, что если муж пассивно принимал закрепощенность своей жены, то и теперь, когда она изменилась, он пассивно примет изменение. То есть Эриксон, очевидно, не считал, что у проблемы жены была особая функция относительно мужа; он не считал также, что создает треугольник, работая только с женой и пренебрегая мужем. Он работал с женщиной и ее индивидуальными сексуальными комплексами.
Однако это не означало, что он исходил из таких же предпосылок, работая с другими случаями. Например, жена пришла к нему с жалобой на то, что у ее мужа всегда, когда они ложатся в постель, возникает эрекция. (Хейли, 1986, с. 159). Независимо от ее действий Эриксон дал мужу задание мастурбировать перед сном и ложиться к жене в постель уже без эрекции. Жена была польщена, что может сама возбуждать мужа. Муж был польщен реакцией жены. Это семейная терапия? Я не встречал подобного случая ни в одном из журналов по семейной терапии.
Позвольте мне подойти к данному вопросу исторически. Я встретил Эриксона на одном из его семинаров в 1953 году, когда я присоединился к проекту Грегори Бейтсона по коммуникации. Мы приступили к исследованиям гипноза, и я с Джоном Уиклендом часто ездил в Феникс к Эриксону, или он навещал нас, приезжая в Сан-Франциско. Это началось в 1955 году и продолжалось в течение многих лет. Мы начали понимать, что у Эриксона свой, особый подход к психотерапии и исследовали этот подход наравне с гипнозом. В 1956-м, в рамках проекта Бейтсона, я проводил терапию с семьей шизофреника. Тогда же я открыл частную практику как гипнотерапевт и терапевт по вопросам брака. В 1957 году я провел много времени с Эриксоном, обсуждая клинические случаи, ибо нуждался в консультациях по краткосрочной терапии. Эриксон был единственным из знакомых мне терапевтов, использовавших в работе методы краткосрочной терапии.
С семьей, с которой я работал в 1956 г. в рамках проекта, на самом деле проводилась индивидуальная терапия — без родителей, потому что пациент их боялся. (Это был тот самый пациент, который послал маме в День Матери поздравительную открытку со следующим текстом: “Ты всегда была мне как мать”. — Хейли, 1959, с. 357). Тогда мы не считали, что это семейная терапия. Однако к апрелю 1957 г. мы работали уже с целыми семьями и называли это семейной терапией. Мы начинали думать в терминах теории систем. Я все эти годы консультировался с Эриксоном и к 1956 или 1957 году тоже начал работать с семьями. Проводил ли Эриксон семейную терапию в то время? Все зависит от того, как мы определим этот термин.
В 1959 году в рамках проекта Бейтсона была проведена специальная конференция с Эриксоном, названная конференцией по семейной и супружеской терапии. В то время мы считали Эриксона авторитетом по данному вопросу. По всей стране таких специалистов было не больше двух-трех. К тому времени мы уже применяли его идеи по семейной терапии, а он, возможно, наши. Однако он работал с парами и семьями до нас, поэтому мы не могли быть единственным источником его идей.
Возвращаясь к его типичному терапевтическому подходу, заметим, что он часто представлял клинический случай как индивидуальную проблему, однако работал и с членами семьи, вовлеченными в нее.
Позвольте мне привести один пример, относящийся к тому времени. Я был на практике в Пало Альто, и ко мне подошел пожилой господин. Он спросил, могу ли я вылечить его дочь. Он сказал, что другая его дочь уже была успешно излечена одним терапевтом. Я спросил, почему же он не отведет вторую дочь к тому же терапевту, раз тот был столь хорош. Джентльмен ответил, что не может позволить себе сделать это, потому что, когда он привел свою первую дочь к тому терапевту, тот посадил его на полгода под домашний арест. Вы можете легко догадаться, кто был этот терапевт. Я возразил, что он ведь мог отказаться от домашнего ареста. В ответ он уставился на меня, словно пораженный моей наивностью. В конце концов я все- таки уговорил его отвести дочь к Эриксону, что он и сделал. Интересно, что Эриксон был в достаточно хороших отношениях с этим человеком и, приезжая в Пало Альто, останавливался в его доме. Можно ли назвать это семейной терапией? В каталоге семейной терапии мне не встречалось лечения домашним арестом. Хотя Эриксон, без сомнения, работал со всей семьей, чтобы помочь дочери, иначе он не вовлек бы в лечение отца столь жесткими методами.
Эриксоновский терапевтический подход поднимает вопрос не о том, семейная ли это терапия, а о том, что такое семейная терапия. Позвольте мне привести некоторые примеры для подтверждения правомерности данного вопроса:
1. Мужчина постоянно жаловался на страх умереть от сердечного приступа, хотя с сердцем у него все было в порядке. Эриксон поручил его жене раскладывать по дому литературу о похоронах каждый раз, когда муж начинал жаловаться (Хейли, 1986, с. 178). Мужчина избавился от страха. Что это было: индивидуальная или семейная терапия?
2. На первых этапах семейная терапия основывалась на теории вытеснения. И поэтому членов семей поощряли к проговариванию и выражению враждебных эмоций, а терапевт в это время указывал им, насколько враждебно они настроены по отношению друг к другу. Основное правило было такое: каждый член семьи может говорить все что угодно, ведь тем самым он избавляется от глубинных, скрытых чувств.
Похоже, что Эриксон придерживался другого взгляда на семью и способы ее исцеления. Он стремился организовать семью таким образом, чтобы при этом добиться определенной цели. Когда он собирал вместе всю семью, ему это было необходимо для контроля над происходящим. Например, у него лечилась семья, в которой мать, отец и дочь постоянно кричали и жаловались друг на друга. Вместо того чтобы поощрять их, он потребовал, чтобы каждый из них жаловался строго по расписанию: 20 минут и по очереди.
При другом, типичном для него подходе, он ограничивал свободное выражение эмоций во время интервью со всей семьей. Например, у него на приеме находились мать, отец и два сына, у одного из которых была проблема. Мать говорила не переставая и не давала другим слова вставить. Эриксон спросил ее, может ли она держать свои большие пальцы так, чтобы между ними было расстояние в четверть дюйма. Она ответила, что, конечно, может. Он попросил ее продемонстрировать. Она показала. Тогда Эриксон сказал, что, пока она занята этим делом, он поговорит с другими, а она послушает, и тогда последнее слово будет за ней. Он задал сыну вопрос, мать тут же начала отвечать, однако расстояние между ее пальцами увеличилось. Эриксон указал ей на это, и она снова обратила свое внимание на пальцы. Ей не удавалось одновременно говорить и следить за своими пальцами, и поэтому пришлось сидеть молча, а Эриксон поговорил с отцом и сыновьями и лишь в конце разговора предоставил ей последнее слово. Организовал бы семейный терапевт интервью подобным образом?
Многие тогдашние семейные терапевты утверждали, что ни в коем случае нельзя так вести интервью. Не давать члену семьи говорить — такое поведение считалось просто шокирующим во времена, когда целью было свободное проявление эмоций. Я помню, как в начале шестидесятых Дон Джексон, известный семейный терапевт, работавший тогда вместе с нами, проводил интервью с матерью, отцом и их семнадцатилетней дочерью, исключенной из колледжа с диагнозом “шизофрения”. Проводя интервью, Джексон начал говорить с матерью, а дочь стала перебивать их. Джексон сказал дочери, что она должна дать матери договорить, и продолжил беседу. Целью его лечения было не свободное выражение эмоций, а возвращение девочки в колледж. Большинство терапевтов в то время были возмущены коллегой, который не дал высказаться пациенту — а тем более молодой девушке с проблемами.
Во время этого интервью мать заплакала, дочь заплакала и отец, в конце концов, заплакал. Джексон вежливо вывел их из этого состояния, но не скрывал при этом своего раздражения. Большинство семейных терапевтов были бы очень довольны, что все члены семьи начали плакать, ведь так они соприкасались с их истинными чувствами. Джексон же стремился быстрее пройти стадию оплакивания, чтобы скорее достичь цели лечения. Однако никто не может сказать, что Джексон не был семейным терапевтом.
Эриксон не считал поощрение эмоций целью терапии. Он не был заинтересован в том, чтобы доводить людей до слез. Напротив, однажды он спросил меня, что я буду делать, если женщина на приеме слишком долго плачет. Я не нашелся, что ответить. И он сказал, что прекратить потоки слез можно, протянув ей бумажные салфетки и заметив при этом: “А на Рождество я пользуюсь зелеными салфетками”. Это любые рыдания остановит.
3. Муж с женой, страдающие алкоголизмом, пришли к Эриксону и рассказали, что в выходные, сидя дома, чувствуют себя несчастными. Он отправил их в выходные на лодочную прогулку по озеру, чтобы они насладились свежим воздухом. Этот прием можно считать семейной терапией. Многие терапевты рекомендуют парам и семьям делать вместе что-нибудь приятное — путешествовать, проводить отпуск без детей и т.д.
Эриксоновский совет совершить лодочную прогулку был, однако, не из этой области. Обычно он советовал членам семьи делать то, чего они делать не хотят. Он поручил семье отправиться на лодочную прогулку лишь потому, что знал: ни муж, ни жена не любят кататься на лодке. Более того, они просто ненавидят кататься по озеру. Когда они выполнили его задание, им это настолько не понравилось, что они уговорили Эриксона в следующий раз отправить их в пеший поход. Он разрешил, и они чудесно провели выходные. Я не помню, чтобы Эриксон часто посылал людей за город, чтобы те просто получали вместе удовольствие или проводили вместе отпуск. Трудно представить себе школу семейной терапии, которая не нацелена на прямое поощрение поведения, доставляющее семье удовольствие. Является ли эриксоновский подход семейной терапией?
4. Больничная няня отправилась на прогулку на задний двор больницы и повстречала там парня из обслуживающего персонала этой же больницы. Сидя на скамейке и разговаривая, они обнаружили, что оба находятся в одинаковом положении: он — гомосексуалист, а она — лесбиянка. Для них обоих это было огромной проблемой, ибо в те времена подобная сексуальная ориентация вызывала крайне негативное отношение. Если бы их склонность стала известна, они были бы уволены, а ведь подозрения уже стали возникать. Беседа их сблизила, они подружились и в конце концов решили пожениться, чтобы скрыть от окружающих свою сексуальную ориентацию. Можно решить, что им повезло случайно встретиться. На самом деле все устроил Эриксон. Он предложил няне, не объясняя причины, совершать прогулки на заднем дворе больницы и он же устроил так, что молодой человек оказался там в то же время. Можно ли это назвать созданием семьи?
5. Одна маленькая девочка ничего не умела и отставала в школе. Эриксон каждый вечер приходил к ней домой, играл с ней в шарики, прыгал через веревочку и придумывал другие игры (Хейли, 1986, с.205). Ее родители смотрели косо на такое поведение. Семейная ли это терапия? И если нет, станет ли она ею, когда терапевт объяснит, что он объединяется с ребенком против родителей?
6. В другом типичном для Эриксона случае мальчик страдал энурезом (Хейли, 1986, с.206). Эриксон рассказывал, что мать была очень доброй и старалась помочь своему ребенку. А отец был крикливым, надменным человеком, заявлявшим, что он сам страдал энурезом до 16 лет и почему бы его сыну не быть таким же. Эриксон побеседовал с отцом наедине и внимательно выслушал его. Отец кричал так, словно между ними было расстояние в 60 шагов. Выслушав отца, Эриксон отослал его, а затем начал работать с матерью и сыном над решением проблемы. Ясно, что Эриксон вовлекал в процесс и мать, и отца, и ребенка. И он был очень доволен положительной реакцией отца на успешное завершение лечения. Это можно назвать семейной терапией.
7. Однажды Эриксон отправил молодого человека жить целый год в полном одиночестве на вершине горы. Может ли это быть семейной терапией? Ясно, что такое задание показывает стремление разорвать все социальные связи этого человека.
8. В пятидесятые годы многие женщины были сексуально закомлексованы, и Эриксон был одним из первых, кто проводил очевидную сексуальную терапию, чтобы помочь им преодолеть свои страхи. В то время сексуальной терапии не существовало, и посему его метод казался опасной крайностью. Эриксон работал и с мужскими комплексами. Вот один из его случаев: молодая супружеская пара пришла с жалобой жены на пуританство мужа, который не получал удовольствия, лаская ее грудь (Хейли, 1991). Эриксон поручил молодому человеку подобрать имя для левой груди жены — в противном случае ему придется примириться с тем именем, которое даст ей сам Эриксон. Было ли это семейной терапией?
Различия
Здесь я хотел бы определить некоторые различия в том, как Эриксон и другие семейные терапевты видели стоявшие перед клиентами проблемы.
В семейной терапии существуют две предпосылки, отсутствующие у Эриксона. Он не работал в терминах “единицы из трех человек” и поэтому не описывал ребенка как попавшего в ловушку между отцом и матерью или выражающего конфликт между терапевтом и родителями. Эриксон не мыслил в терминах треугольника и поэтому не считал, что терапевт, объединяющийся с ребенком против родителей, может усугубить проблему ребенка. Похоже, что он не придерживался и теории мотивации, принятой в семейной терапии. Теория гласит, что молодежь своими трудностями стабилизирует семейную систему. Дети помогают родителям, нанося себе вред. Если сын становится наркоманом или правонарушителем, считается, что это в некотором роде помогает сохранить семью. Если дочь ведет себя вызывающе или убегает из дому, предполагается, что это может быть способом помочь депрессивной матери. Если жена избегает сексуальных отношений, возможно, она тем самым охраняет мужа от признания его собственной проблемы. На мой взгляд, Эриксон не придерживался таких взглядов на мотивацию. А поэтому он не считал, что терапевт, огорчая родителей, может вызвать у ребенка рецидив как реакцию на желание помочь им. Один из способов огорчить родителей — объединиться с ребенком против них.
Проще говоря, если допустить, что проблема ребенка помогает родителям, возникает два подхода. Один из них — помочь родителям, чтобы ребенок не был вынужден этого делать. Эриксон порой просто говорил ребенку, чтобы он занимался своими делами, а родителей предоставил ему, а уж он о них позаботится. Другой подход — оторвать ребенка от родителей и работать только с ним, а родители пусть сами решают свои проблемы. Эриксон использовал оба подхода. Но я думаю, что некоторые из его неудач случались, когда он объединялся с ребенком против родителей, не считая при этом, что для того, чтобы помочь ребенку, надо помочь и родителям. Он так любил детей и так раздражался, когда родители вели себя по отношению к ним плохо, что иной раз ставил цель спасти детей от их родителей.
Эриксон успешно справлялся с проблемами детей всех возрастов и получал большое удовольствие от работы с детьми. Он обычно не принимал в расчет тот факт, что составляет треугольник с ребенком и его родителями, как не признавал и влияния, которое оказывает на родителей успешность его работы с ребенком. Родители, пытавшиеся помочь своим детям и потерпевшие неудачу, могут испытать огорчение от того, что проблему удалось решить терапевту. Эриксон говорил, что им просто нужно приспособиться к тому, что их ребенок стал нормальным.
В отличие от системно-ориентированных терапевтов, Эриксон иногда советовал юноше или девушке никогда больше не иметь дела с родителями. Порой он запрещал общение между родителями и их детьми. Он иногда советовал не только женам бросить мужей, которые плохо с ними обращаются, но и молодежи уйти от оскорбляющих их родителей. Он верил, что иногда поведение родителей бывает столь несносным и не поддающимся изменению, что молодой личности следует просто порвать любые контакты с ними.
Заключение
Подведем итоги. В чем отличие работы Эриксона от работы тех, кто строго следовал семейно-ориентированной терапии? Эриксон не проводил совместные интервью со всеми членами семьи и не стремился добиваться от них выражения эмоций, как это делали многие семейные терапевты тех лет. Напротив, он обычно беседовал с каждым членом семьи по отдельности и только изредка собирал их вместе. Он не всегда старался добиться общения между членами семьи, если они не общались, как это делал любой сторонник системного подхода. Порой он разделял членов семьи и прерывал их контакты друг с другом. Он обычно не соглашался с тем, что люди могут вредить себе, чтобы помочь другим. Он не представлял семью в виде треугольника, чаще рассматривая ее как состоящую из индивидов или пар.
Поскольку я описываю здесь аспекты работы Эриксона, которые мне представляются типичными для него, я понимаю, что другим они таковыми могут и не казаться. Например, кого-то может больше интересовать его работа с гипнозом, о которой я здесь практически не писал. Многое зависит от того, в какой период жизни Эриксона человек общался с ним. Я общался с ним в основном в пятидесятые годы, когда он был активен, энергичен и совмещал частную практику с выездными семинарами по всей стране. Другие знали его в преклонных годах, прикованного к инвалидной коляске, когда он все еще был сильным, но уже ограниченным в своих физических возможностях.
Делать какие-либо обобщения по поводу работы Эриксона очень сложно, так как он был разным в разное время и с разными людьми. Он стремился говорить на языке тех, кого обучал. Он обучал с помощью метафор, которые разные люди могли понимать по-разному. Естественно, что, стараясь его понять, мы пытаемся причислить его к определенной психотерапевтической категории. Однако очевидно, что он не работал в рамках какой-либо одной стандартной терапевтической идеологии. Его идеи не основывались на психодинамической теории и не использовали базовый инструмент этого подхода — интерпретацию бессознательного. Он не принимал основные предпосылки бихевиоральной терапии и не использовал ее главный инструмент — четкое положительное подкрепление. Он не принимал теорию семейных систем и ее центральную идею о том, что поведение члена системы является продуктом поведения остальных ее членов. Развивая свой собственный уникальный способ гипноза, он развивал и уникальный терапевтический подход. Сейчас, спустя десять лет после его смерти, мы все еще не можем найти для него место в какой-либо из современных или прошлых модных терапевтических школ.
Поразительно, что терапевт может быть столь широко известен, случаи из его практики могут так широко обсуждаться, а его идеология остается во многом непонятной. Эриксон был человеком, прокладывающим собственный путь. Хотя я помню, как однажды он рассказал о человеке, оказавшем на него большое влияние. Когда Эриксон был маленьким мальчиком, добрый доктор вылечил его и дал ему пятицентовую монетку. Именно тогда Эриксон и решил стать врачом. Возможно, тот добрый доктор не просто пробудил у Эриксона призвание, но и послужил образцом. Потому что, несмотря на всю свою тонкость и глубину, во многих отношениях Эриксон работал как добрый и умный сельский врач.
Литература
Haley, J. (1959) The family of schizophrenic: A model system. Amer. J. Ment. and Nerv. Dis., 1129, 357-374.
Haley, J. (Ed.) (1985) Conversations with Milton H. Erickson. Vol. 1. Rockville, Md.: Triangle Press.
Haley, J. (1986) Uncommon therapy. New York: Norton.
Haley, J. (Ed.) (1991) Milton H. Erickson. Sex Therapy: The Male. Audiotape. Rockville, Md.: Triangle Press.