О русском пьянстве, лени и жестокости

Глава 1 Зачем нужны мифы о России?

Мифы о себе есть абсолютно у всех народов. Обычно это мифы положительные — в них народ предстает немного лучше, чем он есть на самом деле. Англичане видятся самим себе деловитыми и честными, свободолюбивыми, преданными короне и своей стране. Американцы считают себя прирожденными демократами, не терпящими никакого неравенства и несправедливости между людьми. Немцы — чувствительными, трудолюбивыми и добродушными.

Каждый такой миф — приятное упрощение, в котором нет места для негативных сторон народного характера или черных пятен в истории народа.

У всех народов есть мифы о своих соседях. Это мифы и положительные, и отрицательные, черные: кого-то любят, кого-то и не очень. Англичане ославили шотландцев как невероятных жадин. Мы до сих пор сравниваем скрягу с шотландцем.

Корни этого мифа известны. Шотландцы и правда были прижимистее англичан: народ это более бедный, они вели себя скромнее и аскетичнее. Когда шотландские дворяне приезжали в Лондон ко двору новых владык Шотландии — английских королей, английские дворяне смеялись над их скромной одеждой и сдержанным поведением. Шотландцы не швыряли щедрые чаевые, не переодевались пять раз на дню, не держали большого штата слуг. Вот английские дворяне, уже разбогатевшие на торговле и колониальном грабеже, и ославили шотландцев как жадин. И весь мир поверил!

Но на уровне бытового общения шотландцы намного щедрее англичан. По собственному опыту знаю: если вы гостите в средней шотландской семье, то это совсем другое ощущение, чем в средней английской! Шотландцы очень гостеприимные, искренние, дружелюбные.

Японцы до сих пор считают европейцев дикими и нечистоплотными. Ведь у японцев с древности царил культ чистоты, они принимали ванну три раза в неделю, разувались при входе в дом. Считая иноземцев варварами, японцы XVI–XVII веков во много раз раздули миф о нечистоплотности и грубости европейцев. Этим, кстати, идеологически оправдывалась и политика сёгуната на полную политическую изоляцию Японии от внешнего мира. «Что, мол, эти европейские варвары могут принести кроме вшей и прочей заразы». В книге Дж. Клавелла «Сёгун» прекрасно описаны мифы европейцев о японцах и наоборот.[2]

Известны и черные мифы о самих себе: например, финны искренне верят, что они неразговорчивые и упрямые. Так сильно верят, что убедили в этом окружающие народы.

Мифы рождаются в народном сознании. Но их порой используют и для политики. А другие мифы специально создаются для ведения политической пропаганды. Целью создания подобных мифов является легитимизация власти, полученной в результате переворота или революции. Тогда на свет Божий извлекаются положительные мифы о новой власти и создаются черные о старой.

Черные политические мифы создаются и о целых народах. В Британии XVII–XIX веков сформировался громадный пласт мифологии об ирландцах. По страницам газет расхаживал эдакий «Пегги» — аналог «тонкошеего Аарона» или «русской свиньи». Вечно пьяный, безответственный и нелепый ирландец Пегги изображался дураком и бездельником, не способным научиться чему-то путному. Вечно у него по 10 детишек, которых он не способен прокормить, вечно он влипает в разные идиотские ситуации, вечно пропивает имущество. Если «Пегги» и голодал — то исключительно по причине собственной скотской сущности, безответственности и неумения работать.

Невозможно разделить два понятия: «ирландцы» и «беспорядки», — утверждал Бернард Шоу, кстати, ирландец по происхождению.

В 1848 году в Ирландии случился неурожай. От страшного голода умерло больше миллиона человек, а еще полтора миллиона уехали в Америку. Не будь мифа о противном тупом «Пегги», британцам было бы непросто смотреть в сторону Ирландии. А так миф позволял снять комплекс вины, возложив ответственность за произошедшее на самих «неправильных» ирландцев.

Тогда же сочинялись черные политические мифы о колониальных народах. Ведь, «как известно», ни индусы, ни африканцы не способны сами с собой управиться, они остро нуждаются в наставниках-колонизаторах. Индия побольше Ирландии, но все же цифра производит впечатление: не в одном 1848 году, а КАЖДЫЙ год с 1840 по 1900 в Индии умирало с голоду примерно МИЛЛИОН человек. Примерно — потому что никто не считал. «Кто их, таджиков, блин, считает», как говорится в любимом анекдоте московских строителей.

А почему в Индии голод?! Конечно же, потому, что в Индии «неправильная» система земледелия. И потому, что индусы не умеют работать, ленивы и глупы. Да еще и учиться не хотят. Колониальная администрация пытается, пытается их исправить, да все без толку. И вообще, верят индусы в каких-то дурацких богов со множеством рук и со слоновой головой. Стали бы они протестантами, прихожанами англиканской церкви — и не было бы в Индии никакого голода. Миссионеры стараются, просвещают индусов… А они не хотят! Никакой положительности в них нет.

Политические мифы о нелепых индусах, не умеющих пахать землю и собирать урожай, внедрялись в сознание народа средствами государственной пропаганды со школьной скамьи, и даже усилиями таких талантливых писателей, как Р. Киплинг и А. Конан-Дойль.

Таковы же и черные мифы о неграх в США. Почему они рабы? А потому, что — сущие дети, не способные жить самостоятельно. И умственно они отсталые, — до самых тупых белых им далеко-о. Грязью заросли, сучьи дети, даже арифметике научиться и то не могут. Отпусти их на волю, — им же самим только хуже. И к тому же криминальные типы. Кто совершает 80 % всех преступлений? Негры! Белых женщин всех перенасилуют, дай им только волю, негодяям.

Английский историк Болингвуд восхвалял мудрость Творца: мол, Господь создавал каждую расу для какой-то определенной цели. Белая раса создана Богом, чтобы воевать и править. Желтая — идеальные промышленные рабочие, исполнительные и трудолюбивые. Черные — отличные сельскохозяйственные рабочие. Они тупые, к промышленному труду не пригодные, а на солнце им, крепким физически и выносливым, не жарко.[3] Семиты же (подразумевались, видимо, арабы и евреи) — те просто прирожденные торговцы.

Так же ославлены и индейцы. Кто они, коренные жители Америки? — Кровожадные сволочи, которые только и делают, что охотятся за скальпами, поклоняются бизонам и солнцу, «большие дети» — скачут по прериям, орут и воют. Не будем недооценивать пропагандистский потенциал такого литературного жанра, как вестерн. Поколение за поколением американцы читали книги, в которых простоватые, но честные и милые белые ковбои осваивали «Дикий Запад», а грязные жестокие дикари нападали на них, убивали и грабили.

С появлением кинематографа, вестерн сделался, чуть ли не самым популярным киножанром в США. Черный миф об индейцах утверждался уже не только силой печатного слова, но и лучшим в мире американским кино с его кинотрюками и спецэффектами, богатой цветопередачей, великолепным техническим исполнением.

Мифы кинематографа оказались такими сильными, что само слово «индеец» вызывает в памяти некого воина верхом на коне с томагавком! Этот миф совершенно поглотил память о цивилизациях инков, ацтеков и майя, уничтоженных европейскими колонизаторами.

Все это примеры черных политических мифов о народах, которых эксплуатируют, держат в нищете, не дают им подняться. Мифы, которые духовно обслуживают создание колониальных империй, насилие и грабеж.

Другие мифы, еще страшнее, идут в ход, когда надо идеологически бороться против серьезного геополитического врага.

Таков хотя бы миф, а вернее целый набор мифов XIX и XX веков о немцах — поголовных садистах, любителях маршировать и преступниках по нравственному убеждению. Немцев расписывали так, чтобы любое преступление против них выглядело бы совершенно естественным поступком. Чтобы даже обсуждать политику в отношении Германии стало бы невозможно, чтобы при одном упоминании о Германии и немцах сразу возникала бы чисто эмоциональная реакция. И любые доводы разума уже не воспринимались бы.

Черный политический миф о немцах возник в XIX веке, когда Германия стала конкурентом Британии и Франции. И ушел в небытие в середине XX века, когда Германия перестала быть врагом и сделалась стратегическим союзником. Тогда-то немцы из садистов и тупиц «превратились» в трудолюбивых и «хороших».[4]

Таковы же черные мифы о России. Этих политических мифов так много, что их трудно, даже невозможно перечислить. В обойме и отвратительные дороги, и поголовное пьянство, и особая кровавость русской истории, и (ну, конечно же!) неумение работать, и жестокость русских, и их стремление завоевать весь мир, и их рабская сущность и многое-многое другое.

Черные мифы о России создавались не только для политического использования. Но практически все бытовые и литературные мифы были рано или поздно превращены в политические.

Бытовые и литературные мифы могут изменяться, даже меняться на противоположные. Стоит почитать Томаса Манна и Эриха Марию Ремарка, чтобы убедиться: в начале XX века в Германии русских считали добрыми и веселыми людьми. А к концу 1930-х преобладало мнение о том, что русские — люди мрачные и свирепые. А современные немцы колеблются между комплексом вины перед русскими и представлениями о русских дикарях, которых надо учить пользоваться телефоном и унитазом.

Но вот черные политические мифы о России просто поразительно стабильны. Как и мифы о «Пегги», тупых неграх и жестоких индейцах, этот комплекс мифов повествует вроде бы о разных сторонах жизни страны и народа, но на самом деле формирует четкую и цельную картину. Передать ее можно примерно так:

1. Русские — народ, в психологии которого нет стремления регулярно работать, получить результат, хорошо организовать труд. Именно поэтому в России нет чистых уборных, хороших дорог, царит нищета и убожество. Царила, царит и будет царить, — ведь русским это очень нравится.

2. Русские — непосредственные и веселые дети, у которых игра легко становится жестокой и грубой, как у всех детей и дикарей. Распорядиться собой они не способны, им нужен строгий, но справедливый начальник — такой «отец», который бы приказывал, распоряжался, вел, наказывал.

Типично в этом плане использование летописного мифа о Рюрике. Вот, мол, пример того, что только иностранцы смогли принести русским государственность и порядок.

Если брать историю, до сих пор неизвестно, существовал ли вообще Рюрик. Неизвестно, был ли он князем в Ладоге или попросту наемником, захватившим власть. Неизвестно, было ли вообще «призвание варягов», и никто толком не может ничего сказать, откуда именно они пришли. В.О. Ключевский полагал, что летописец «сказочкой о призвании прикрыл факт узурпации и разбоя».[5] А миф о Рюрике-цивилизаторе живет и живет, делая свое черное дело! Под Стокгольмом поставили даже памятник Рюрику — завоевателю и цивилизатору Руси.[6]

3. Русские — рабы в душе, для них нормально почитание жестокой и грозной власти. Только авторитарную, деспотическую власть они уважают, только ее принимают всерьез. Демократия для них совершенно невозможна.

4. Российское государство не способно решать задачи развития, управления громадной империей. В ней царит азиатская деспотия, произвол и грубость нравов.

Единственная цель российского государства — завоевание как можно большего пространства, покорение и эксплуатация соседских стран и народов. Это — сокровенная цель Российской империи, и что бы ни говорили сами русские, ничего другого от них ждать не приходится.

Причем бытовые и литературные мифы не так живучи. Причина понятна: рядовой человек изначально может думать что угодно и верить во что угодно. Он и не виноват, что думает глупости и верит в полную чепуху, — его так воспитали. Известно ведь, что Карло Бартоломео Растрелли-старший вместе с сыном, будущим строителем Смольного монастыря и Зимнего дворца, Бартоломео Растрелли-младшим в июне (!) 1716 года приехал в Россию в шубе и в санях. И первое время очень удивлялся своей популярности — чего это в каждой деревне за ними бегут мальчишки, а взрослые хохочут и тычут в них пальцами?!

Но люди в частной жизни легко убеждаются в неправильности своих представлений. Те же Растрелли: и папа, и сын шубы быстро поснимали, а позже много раз смеялись над своими представлениями о русском климате.

Есть много других примеров из разных эпох, когда стереотипы постепенно рассыпались в результате открытости стран и активного культурного, образовательного, туристического обмена. Стоит «открыть» страну — и на уровне отдельных личностей она уже воспринимается адекватно.

А вот черные политические мифы поразительно устойчивы. «Новые» мифы о России, родившиеся в середине, а то и в конце XX века, вовсе не так уж новы. Здесь и миф о невероятной агрессивности Советского Союза, и о неумении русских застегивать штаны и пользоваться ватерклозетом, и о том, что Россия «слишком холодна и не приспособлена для жизни».

Все они восходят к образцам «старых» мифов, созданных на протяжении XVI–XIX веков и «благополучно» доживших до нашего времени.

Взять хотя бы миф о «Завещании Петра Великого». В середине XVIII века он мелькнул и пропал. В записках французского шпиона и агента влияния кавалера д’Эона можно найти упоминание о том, что в 1757 году он, благодаря тесной дружбе с царицей Елизаветой Петровной, получил доступ в архивы. Там он скопировал «Завещание Петра Великого» — завещание наследникам о том, как надо стравливать европейские державы, расширять пределы Российской империи и в конечном счете достичь мирового господства. И якобы в Париже отдал это «Завещание» королю Людовику XV.

В 1778 году отставленный от двора и потерявший влияние д’Эон пытался напомнить о себе, для этого был найден предлог. В 1763 году умирает польский король, и французские дипломаты обсуждают возможный раздел Польши, который, по их мнению, замышляют Россия и Пруссия. В 1772 году раздел Польши совершился. И в 1778 году упомянутый нами кавалер д’Эон интерпретирует его как реализацию «излюбленного плана Петра Великого, страстно желавшего приблизить свои границы к Германии, чтобы играть там серьезную роль». Цель — поднять себе цену. Ведь он, д’Эон, еще в 1757 году предсказал раздел Польши в своем докладе, представленном королю!

Однако «Завещание Петра Великого» — это только слух и не более. Слух, запущенный политическим авантюристом для того, чтобы вернуться в политику.

В 1807–1811 годах Наполеон готовил общественное мнение Европы к походу на Россию. Сначала в Париже были запущены в обращение два варианта брошюры, включавшей вариант текста «Завещания». В основу легло сочинение польского эмигранта М. Сокольницкого, написанное в 1797 году.

Потом, по прямому заданию Наполеона, французский чиновник Мишель Лезюр, историк по образованию, написал книгу «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века». В ней, помимо прочего, было сказано: «Уверяют, что в частных архивах русских императоров хранятся секретные мемуары, написанные собственноручно Петром Великим, где откровенно изложены планы этого государя». Текст «Завещания» не опубликован, и Лезюр использует слухи, чтобы убедить европейскую публику в наличии агрессивных и наступательных устремлений российской внешней политики. Суть слухов такова: якобы Петр подробно спланировал территориальную экспансию в северном, южном и восточном направлениях, вплоть до покорения значительной части Европы, Персии и Индии. Как же с такой страной не воевать?!

В 1836 году появилась и сама фальшивка, завершавшаяся «страшными» словами: «Так можно и должно будет покорить Европу». Специалисты давно доказали, что так называемое «Завещание Петра Великого» — грубая фальсификация. Но в нее многие поверили. Не одно поколение уже не европейских, а российских и советских историков принимались искать «Завещание Петра Великого».

Так миф начал самостоятельную жизнь, уже независимо от того, что было в реальности.

Замечу, в Европе лучше, чем в любом другом месте, знают — это фальшивка. Ведь д’Эон на самом деле вообще никогда не привозил во Францию ни авторский документ Петра Великого, ни его копии. Он только составил для короля меморандум об основных внешнеполитических аспектах политики российского императора царя Петра. Записки кавалера д’Эона и сейчас хранятся в архивах французского МИДа, и французам прекрасно известно, что в них написано.

Тем не менее фальшивка вытаскивалась на свет всякий раз, когда недругам России надо было оправдать свои агрессивные замыслы и действия. Так, интерес к ней усилился в 1854–1855 годах. Англо-французская пресса тогда объясняла агрессию союзников в Крыму необходимостью предупредить осуществление захватнических планов Петра.

О «Завещании» было вспомнили также в 1876 году в связи с началом освободительного движения балканских народов: вот, мол, Россия опять усиливается, мирового господства хочет!

В 1915 году немцы инспирировали публикацию «Завещания» в иранских газетах. Замысел был прост: вызвать страх и недоверие к России в соседней, очень лояльной к ней, стране. Берегитесь! Скоро придут русские!

В ноябре 1941 года, когда стал очевиден провал «блицкрига», немецко-фашистские газеты вновь опубликовали «документ», предпослав ему крикливый заголовок: «Большевики выполняют завещание Петра Великого о мировом господстве».[7]

Известно, что обвинения в адрес Советского Союза о стремлении его к «мировому господству», о намерении выполнить «Завещание Петра Великого» раздавались и в — годы «холодной войны».

Уже в XXI веке экс-министр обороны США Дональд Рамсфельд заявлял, что «Россия — это новая угроза», и ссылался на «Завещание».

В 2006 году в США начали писать об «имперской политике» России. Любили подчеркнуть то, что Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин повесил портрет Петра I у себя в кабинете.

Или — в реконструкциях Константиновского дворца в Петербурге явно прослеживается своего рода реинкарнация эпохи и личности Петра I. Константиновский дворец изначально предназначался для принятия иностранных посольств и делегаций, затем дворец был заброшен… Что же плохого в реконструкции дворца и в реанимации активной европейской политики? — Нет, В.В. Путин откровенно старается показать себя преемником и имперской, и проевропейской политики Петра I.

Казалось бы, такую позицию можно понять и как верность политике европеизации страны, сближения с Западом…

Но раскручивается маховик политической истерии: раз президент повесил портрет Петра, значит, верен идеям его завоевательной политики. И посему опять всплывает «Завещание». Юристы называют такое умозрение «презумпция виновности». Что бы ни делал президент России — это наверняка что-то плохое.

На этом примере хорошо видно, как на уровне политического противостояния постоянно используется миф, которому уже больше двух веков. Меняются государства, грохочут войны и революции, изменяется облик Земли, а миф «благополучно» сохраняется и используется снова и снова.

А другие мифы и стереотипы трансформируются в новые, они лишь в главном похожи на старые. В современной интерпретации старый миф о «тюрьме народов» или «империи зла» раскручивается теперь и в некоторых бывших союзных республиках.

В 2006 году довелось мне с делегацией Госдумы России посетить Латвию. Прямо перед началом официальной (!) встречи между парламентариями двух стран в стенах Латвийского сейма нам вручили по экземпляру бесподобной книжицы «Три оккупации Латвии». Книга выпущена в черно-красном переплете (фашистская колористика). Ее издание — часть государственной политики, книгу непременно вручают всякому официальному лицу, приехавшему из России. Образец, скажем, дипломатичности и просто вежливости…

Под тремя оккупациями имеются в виду советская оккупация 1939 года, оккупация нацистами в 1941–1944 годах и советская оккупация 1944–1991 годов. Первой оккупации посвящено страниц 10, германской — 2–3 странички, а основная часть книги, страниц 100 — исключительно о «третьей оккупации».

Забавно, что о немецко-рыцарской оккупации со времен XIII века в книге нет ни слова. Видимо, превращение земель, заселенных латышами-язычниками, в колонию Тевтонского ордена, Ордена меченосцев и потом Ливонского ордена оккупацией не считается.

В общем, думаю, читатель догадывается, что испытывает всякий нормальный русский человек, полистав этот местный образчик евро-агитпропа. В душе закипает… Как вы понимаете, парламентские переговоры не задались.

В той же Латвии на создание «документального» фильма «Русский миф» выделяются средства из бюджета страны и из бюджета Европарламента. Главная задача авторов «Русского мифа» — изменить в сознании молодых европейцев и прибалтийских народов отношение к Советской армии. Реальный образ Советской армии — освободительницы Европы от германского фашизма переродился в образ армии-оккупантов. Видимо, эта задача показалась настолько важной, что никаких денег не жалко.

Ни о какой другой стране не сочинено столько политических черных мифов, как о России. В этом отношении мифы о России — явление в мировой истории уникальное. Эти мифы настолько живучи, что невозможно объяснить их появление и сверхдолгую жизнь простой случайностью.

Сами по себе, независимо от породившей их реальности, такие мифы — важный фактор международной политики.

Объяснить явление можно следующим: Россия уже двести пятьдесят лет, с середины XVIII века, является главным конкурентом и геополитическим противником Запада. Как только стала «противником», так и возник комплекс черных политических мифов. Поскольку Россия до сих пор конкурент и противник, мифы никуда не исчезли.

Уникально в истории и другое — нигде и никогда черные мифы о стране не имели внутри нее самой такой устойчивой поддержки. Что бы ни писали французы и англичане, немцы никогда не соглашались с тем, что они — народ садистов и полудурков. Как бы ни рассказывали французы о запойных пьяницах-англичанах, в Британии отвечали не киванием головы, а возмущением и протестом. И сочиняли ответные мифы, «обидные» для французов. «Мы — пьяницы?! А „зато“ вы — шалопаи, бездельники и развратники!».

В России не так. Какую бы глупость ни придумала пропагандистская машина Запада, в России обязательно находятся те, кто поддерживает этот миф. Иногда так «поддерживает» и творчески развивает, что уже непонятно, где родился этот миф, по какую сторону границы.

Например, миф о том, что Русскую армию всегда били. Небоеспособна она по определению. Если русские и побеждали, то исключительно ценой колоссальных потерь, заваливая трупами вражеские траншеи. Или с помощью «генерала Мороза».

Происхождение именно этого мифа известно: он сочинен в 1820-е годы бывшими офицерами армии Наполеона, участниками похода 1812 года. Они приписывали русской армии совершенно фантастические потери в сотни тысяч и миллионы людей.

Эта байка не выдерживает никакой, даже самой поверхностной критики. В Бородинском сражении погибло 58 тысяч французов, в том числе 47 генералов. Русские потери — 44 тысячи человек, в том числе 23 генерала.[8]

За всю же кампанию 1812 года потери русской армии не превысили 80 тысяч человек ранеными и убитыми, 100 тысяч заболевшими и обмороженными, 5 тысяч пленными. Потери же французов составили не менее 200 тысяч убитыми и ранеными, 100 тысяч обмороженными и заболевшими и 250 тысяч пленными. Почти все раненые тоже попали в плен.

Фактически вся армия, все 600 тысяч, перешедших русскую границу 12 июня 1812 года, была уничтожена и пленена. После катастрофической для французов переправы через Березину в ноябре 1812 года бежало из России не более 7 (по собственному французскому исчислению — 25) тысяч человек. Уже не армия, даже не остатки ее, а толпа, кучка случайно спасшихся.

Так вот, большая часть создателей этого мифа сами прошли русский плен и в этом плену, кстати, далеко не бедствовали. В основном вели они себя достаточно отважно и «Наполеон капут» вроде не кричали. Но, вернувшись в «прекрасную Францию», не удержались от мелкой виртуальной мести победителям. Даже в самой Франции их россказни не вызывали большого доверия.

Мелкий реванш за 1812 год во Франции виден порой и сегодня. В Париже в знаменитом Музее Инвалидов я увидел в магазине на прилавке книгу, которая начиналась словами: «В России и сегодня люди верят словам школьных учебников о том, что русские под Бородино победили или, по крайней мере, заслужили почетную ничью. Но все серьезные историки знают — русские „на самом деле“ были разгромлены…» Вот так!

Называлась эта богато иллюстрированная книга «скромно»: «1812. Победа под Москвой». Даже Наполеон в своих воспоминаниях не решился приписать себе и тень победы под Бородино! По его словам, «французы были достойны того, чтобы победить, а русские заслужили снискать себе славу непобедимых».

Типично для Запада — серьезная история востребована специалистами. А для массового потребителя — поток патриотических, греющих сознание мифов. Например, о французской победе под Бородино.

О гениальности наших полководцев в самой России говорят очень мало. Например, у Льва Толстого Кутузов — это такой патриархальный дедушка. Не деятельный полководец, а просто какой-то Илья Муромец на печи! Главное его достоинство, что он ни во что не вмешивается, давая событиям течь естественным образом… И мало кто помнит, что в армию, действовавшую против Наполеона, Кутузов прибыл с фронтов другой войны, Русско-турецкой 1806–1812 годов.

В 1795 году был подписан договор Турции и России о недопущении французов на Балканы.

В 1806 году наполеоновские дипломаты убедили турок разорвать этот договор и объявить России войну: Наполеон обещал отдать туркам Крым и Грузию.

Война велась на суше и на море, рассказывать о ней можно долго. Вероятно, не будь нашествия Наполеона, 1812 год запомнился бы как год блестящей победы Кутузова над турками.

В 1811 году стало очевидно, что надо любой ценой вывести турок из войны. Шпионы доносили, что Наполеон планирует использовать турецкую армию для нашествия на Россию, по сути, как одну из своих армий. И тогда Кутузов проводит совершенно гениальную операцию. Разгромив врага под крепостью Рущук (турки потеряли порядка 5 тысяч человек, русские — 500), Кутузов взорвал Рущукскую крепость и стал отступать на левый берег Дуная. Турецкая армия потянулась за ним: русские отступают!

Между тем на правом берегу Дуная высилась турецкая крепость Слободзея. Никто не ждал, что Кутузов обрушится именно на нее: основные турецкие части стояли лагерем в стороне. И вдруг Кутузов захватывает крепость! Уже взяв Слободзею, он решительно наступает на основные силы турецкой армии. Турки бросают в бой все силы. Но после первой же стычки войска Кутузова получают приказ… немедленно отступать. Слободзея укреплена со стороны реки (северная сторона), она и построена, чтобы встречать угрозу с севера. С юга у нее очень слабые укрепления. Турки легко отбивают крепость обратно. Будучи уверенными, что только и именно поэтому русские решили легко захваченную крепость Слободзею не защищать, что никакого подвоха здесь нет и быть не может. Развивая контрнаступление, турки форсируют Дунай и захватывают плацдарм на левом берегу. Кутузов не отступает, но приказывает немного отойти и рыть окопы, укрепляется. Русские опять бегут, якобы бегут. В действительности отходят строго по приказу, но внешне создавая видимость паники. Турки интерпретируют эти события по-своему: «Ага! Он переходит к обороне! Необходимо сосредоточить все силы именно здесь, и Кутузов скоро побежит!»

Турки переправляются от Слободзеи и скапливаются на плацдарме. И тогда Кутузов разделяет свою армию! Резервный корпус генерала Е.М. Маркова (15 тысяч пеших, 2,5 тысячи конных, 38 орудий) получает приказ незаметно перейти реку в нескольких верстах в стороне от места основных событий — на правый берег и с незащищенного тыла опять напасть на крепость! Офицеры Кутузова в шоке: зачем старику нужно было форсировать Дунай и штурмом брать крепость (а взяли с налета — легко!), затем начать наступление на основные силы турок. Но, едва обменявшись с ними парой залпов, тут же дать приказ спешно отступать, бросить крепость и переправляться назад, на «свой берег». Ну, совсем спятил старик фельдмаршал! К слову, так же будет о нем думать и вся недальновидная имперско-военная верхушка России в кампании с Наполеоном. Пока не увидят, что армия непобедимого Бонапарта попросту «растворилась» на русских просторах благодаря гениальной стратегии Кутузова и Барклая!

Но вернемся на Дунай, в осень 1811 года. 2 октября Марков громит немногочисленные турецкие войска, еще оставшиеся на правом берегу Дуная. Он опять захватывает крепость Слободзею — так же легко, как захватил первый раз и как легко «отдал» ее туркам обратно. И всеми силами удерживает ее. Приказ по гарнизону Слободзеи: «Держать крепость любой ценой! Стоять насмерть!»

Турецкая армия со всем своим командованием оказывается на «плацдарме» между русскими редутами с одной стороны, и Дунаем и крепостью — с другой. Вокруг — русские окопы и флеши. Несколько атак турок захлебываются. Весь «плацдарм» простреливается насквозь. Позади — ощетиненная орудийными стволами Слободзея.

Через месяц у турок начинается настоящий голод, болезни, мор, а погода-то не май месяц. Русские даже не пытаются атаковать, лишь держат «котёл» закрытым. Турки и так каждый день теряют сотни воинов. Потери русских в процессе поддержания «Дунайского котла» — ноль. Это излюбленная тактика Кутузова — избегать боя и ненужных жертв, когда время и так работает на тебя. Ее же применил Кутузов и полгода спустя.

В кольце, которое турки, в общем, сами себе устроили, оказалась вся верхушка турецкой армии! Пока соберут новую армию в Турции, в слободзейском лагере вообще никого не останется. Сам Великий визирь лично обращается к Кутузову с просьбой о мире. Там, в окружении — его близкие родственники. Кутузову ничего не стоит раздавить их, уничтожить огнем или просто подождать еще месяц, пока они все не умрут от ран, голода, болезней. Но тогда — кровная месть, турки озлобятся и вспыхнет новая война. А Кутузову нужен мир. Поэтому Кутузов согласен на почетную капитуляцию! 26 ноября 12 тысяч выживших турецких солдат и офицеров (из 35 тысяч угодивших в «котел») выходят с барабанным боем и знаменами, шатаясь, бредут в сторону Турции.

Пока заключено только перемирие, русская армия стоит в Молдавии и Румынии. Бухарестский мир 16 мая 1812 года дал России территорию в 40 тысяч квадратных верст с населением в 200 тысяч человек. Турция признала российскими все территории в Грузии, которые добровольно перешли в подданство России. Было и много других пунктов договора, весьма привлекательных для России: о праве судоходства по Дунаю, о самоуправлении Сербии…

Но главное — Кутузов фактически без потерь вынудил турок выйти из войны. Он сохранил для России и для войны с Наполеоном армию в 55 тысяч человек и не допустил выступления турок на стороне Наполеона.

Так же блистательно он действовал и осенью 1812 года. Русская армия шла параллельно французам и не давала уйти из ими же разоренной местности! А в нужный момент, под Березиной, Кутузов ударил изо всех сил с разных направлений. Разгром под Березиной не отрицают даже те французские историки, у которых хватает совести писать о победе под Бородино.

Это поражение навсегда вошло идиомой «Березина» во французский язык. «Березина» в современном французском — это катастрофическое, полное поражение. «Березина́» с ударением на последнем слоге — так французские футбольные болельщики сегодня называют разгром с большим счетом.

Этот термин так же устойчив, как в России — шваль и шаромыжник. Слово «шаромыжник» произошло от «мон шер ами» — «мой дорогой друг»: так обращались к русским крестьянам умирающие с голоду французы. Ну, а особо кичливых плененных «французиков из Бордо», видимо, претендовавших на особое дворянское обхождение, наши заскорузлые смоленские мужички стали называть еще грубее — шваль — от шевалье (всадник, дворянин) — видимо, были основания.

Будь в России такое же отношение к истории, как в Европе, у нас памятники Кутузову стояли бы в каждом городке по Минской дороге, а историю крепости Слободзея знал бы каждый мальчишка. А у нас, похоже, и Березину забывать начали.

Во всяком случае, о русской армии, которую все и всегда били, слышать приходится. Когда мне рассказывают, что Великая Отечественная война унесла то ли 50, то ли 60 миллионов жизней, я не могу не вспоминать, где родился этот миф — в воспаленных умах тех, кого мы же беспощадно и били на полях сражений! Причем били, неся намного меньшие потери!

А некоторые черные мифы и вообще созданы в России. Например, о ее бандитской сущности. До этого обвинения Запад то ли не додумался, то ли и так хватало мифов самого жуткого свойства.

В начале 1990-х журналисты в Москве возопили, уверяя: разгул криминала, мол, в эти несколько лет вызван особыми свойствами русской души. Криминалитет — это своего рода откровение русской души, ее сокровенная суть.

И вот уже в 1994 году некая ведущая на телевидении задает вопрос бородатому властителю дум: «Как Вы считаете, Россия — страна бандитская или рабская?» И этот же вопросик — еще нескольким участникам программы.

Что характерно, никто не возмутился самой постановкой вопроса. Наверное, это считалось бы очень уж «неинтеллигентным».

А Запад, разумеется, охотно подхватил этот миф! Да еще как!.. На шутливой карте, изданной в Америке, где Британия обозначена как «51-й штат США», а Китай — как «Майкрософт фэктори», Россия обозначена просто как территория «русской мафии».

Последний раз позитивный образ русского создан в эпоху «перестройки» Шварценеггером в фильме «Red Heat». А ведь с тех пор прошло уже 20 лет! Создание мифа «Русская мафия» в средствах массовой информации и в кинематографе «шествует по миру», сметая и топча итальянскую «Коза Ностру» — преступные латиноамериканские группировки в США. Мифотворцы «раскручивают» этот миф таким образом, что наркообороты колумбийских и мексиканских дельцов меркнут перед миллиардами «русской мафии».

В фильме «Большой куш» самый отпетый и прожженный из всех преступников, бандит среди бандитов — майор КГБ. В фильме «Идентификация Борна» о похождениях лишенного памяти агента Борна половина персонажей-злодеев — русские, и даже действие одной из серий полностью снято в Москве.

Про «русскую мафию» поминают даже там, где вроде бы речь идет о совершенно других явлениях. В фильмах для детей, например, мимоходом вводятся персонажи — русские преступники.

Взять хотя бы популярный в Америке фильм «Джо» — про исполинскую, размером чуть не со слона, обезьянищу, привезенную из джунглей Африки. Маму этой сверхгориллы убили гадкие, злые охотники. Хорошие американские ученые поймали детеныша, назвали его Джо, и теперь он живет в США. Джо вызывает огромный интерес людей, все его любят, кормят бананами и всячески изучают.

«Джо» — это красивая, хорошо снятая сказка, очень зрелищная и добрая. Только вот имена у охотников «почему-то» русские, и между собой они говорят по-русски.

Подкрадываются в джунглях к маме-обезьяне, кормящей детеныша, целятся в нее, переходят в другое место… снова берут на мушку… И переговариваются по-русски… Плывет этот шепот на русском языке на фоне то красивой, необычной обезьяны, то тропической природы, то потных мерзких физиономий самого уголовного вида…

Полное впечатление, что маленьким зрителям заранее прививают негативное отношение к русским и к русскому языку. Ведь это язык преступников, и звучит он из отвратительных перекошенных пастей с эдакими косыми, очень «русскими» приклеенными сигаретками.

Для зрителей постарше в фильме «Пуленепробиваемый» тоже есть русский персонаж — любимая девушка главного героя.

Это очень хорошая девушка, смелая и умная. Она терпеть не может расизма, неравенства людей и жестокости. Она отчаянно дерется, выручает главного героя в разных трудных ситуациях. В конечном счете они с главным героем женятся и вместе несут груз великой тайны тибетских магов.

Идиллия! Но только девушка эта — дочка главы русской мафии по кличке «Иван Грозный». Она живет в охраняемом особняке, куда попасть можно только с риском для жизни.

Еще раз повторяю: это фильмы вовсе не про мафию и никак не про Россию. И образы русских в них, что называется, второго плана. Но какие образы! Какое восприятие России и русских они формируют!

…А позаимствована идея (не забудьте!) из России. Ее родина, как сказал бы Лев Гумилев, «месторазвитие», — любимые кухни московских интеллигентов. Это они первыми кинулись рассуждать, что Россия — страна сугубо бандитская. Ну, доорались, поздравляю! Теперь если одного из создателей этой «светлой» теории пять раз подряд проверят в аэропорту в США — не везет ли он тонну тротила, чтобы взорвать Белый дом, — так ему будет и надо! Жаль только, что обыскивать будут не только «изобретателей», но вообще всех русских людей — поголовных мафиози, естественно.

Попробуйте въехать в США с самой мирной целью… Вам придется заполнять примерно 50 страниц опросника, в сравнении с которым «отдыхают» все советские анкеты про то, были ли вы или ваши родственники в плену или интернированы в годы Второй мировой войны. Человек постарше вполне реально может заполучить микроинфаркт, отвечая на вопрос: «Собираетесь ли вы совершить террористический акт?» Или: «Являетесь ли вы членом Аль-Каиды?» А про процедуру снятия отпечатков пальцев у туристов в посольстве США лучше не говорить.

Создание черных политических мифов всегда направлено против целого народа. Создание и эксплуатация таких мифов имеет две цели: внешнюю и внутреннюю.

Внешняя — это формирование образа страны за ее пределами. Благодаря потоку черных политических мифов для народов Запада образы России и русских обретают черты дикой, варварской страны, которой надо опасаться.

Русофобия приобрела в некоторых странах формы тотальной ненависти, которая стала сама по себе важным политическим ресурсом.

Политический капитал от такой пропаганды в Европе — 40 % коренных жителей, негативно относящихся к переселенцам из России. «Матрешка — перестройка — балалайка — водка — Горбачев»! Это сначала было забавно. Теперь это трансформировалось в «Путин — Чечня — Мафия — КГБ — Куршавель» Всем бояться! «Рашн, гоу хоум!» Русофобская паранойя — вещь опасная! Сразу вспоминается трагикомичный случай эпохи маккартизма, как один отставной американский генерал, то ли с перепоя, то ли с передозы выбросился из окна на асфальт с пистолетом в руке с криком: «Спасайтесь! Русские идут!» Смешно и грустно. Но нам-то с вами от этого не легче.

В США знание среди студентов о нашей стране, которое обнаруживалось в ассоциативном ряде, связанном со словом «Россия», внедрено кинематографом и СМИ и во многом опирается на события исторического прошлого — «водка», «шапка-ушанка», «холодный климат», «дефицит и длинные очереди», КГБ и «Карибский кризис».

При этом достигается и другая цель — ослабление самого русского народа. Ибо под влиянием массированной пропаганды в сознании русского народа начинают прорастать семена самокритики и различных комплексов.

Создание, раздувание, пропаганда черных исторических мифов — это целенаправленная идеологическая работа против России и русского народа. Да еще внутри народа эту идеологическую работу охотно подхватывают, укрепляют, раздувают.

Если говорить о реальности — то Россия ни в чем не уступает истории западных стран — ни в жестокости, ни в славе. Не будем творить положительный миф — за века русской истории бывало всякое. Но, во-первых, срама, жестокости и грязи было ничуть не больше, а то и поменьше, чем в истории любой другой страны — хоть западной, хоть восточной. Во-вторых, были не только грязь и кровь — была и слава! Были и достижения. И в количестве ничуть не меньшем, чем опять же в любой другой стране… Если не больше. Но мы, словно заколдованные черными мифами, не помним своей славы, забываем о своих достижениях и успехах.

Россиянину не нужно объяснять, кто такой Малюта Скуратов или Ванька Каин. А если спросить — кто такие Дмитрий Бокарев и Федор Ландрин? Или: многие ли знают, что Россия — родина подсолнечного масла? В XVII веке подсолнечник завезли в Европу, тогда же он появляется и в России. Сначала как декоративное растение — красивый цветок и как лакомство — и в России, и в Европе охотно «лузгали» семечки.

В 1830-е годы крепостной крестьянин слободы Алексеевка Бирючинского уезда Воронежской губернии Дмитрий Бокарев начал вырабатывать подсолнечное масло. Приспособил для семечек жом, которым пользовались для выдавливания рыжикового масла, и начал выжимать подсолнечное, а потом сбывать его на базаре.

Сперва культура подсолнечника развернулась в Саратовской и Воронежской губерниях, потом пошла по всей Южной России. А уж там попала и в Европу.

История, связанная с Федором Ландриным, еще интереснее. Придумал он изготавливать мелкие конфетки-леденцы. Стал продавать в круглых жестяных коробочках с прочно притертой крышкой. Конфетки назвали по имени изобретателя, «лАндрин». Но ясное дело, не может же что-то хорошее прийти из России! И начали называть конфеты с французским акцентом — с ударением на второй слог: ландрИн. А там и слово ландрИн постепенно забылось, сменилось чисто французским — «монпансье».

«Как известно», Россия — экономически и технически отсталая страна. Но как быть с таблицей Менделеева? С тем, что именно в России возникли такие направления в науке, как почвоведение, синтезное естествознание, экология, системные исследования на стыке физической и экономической географии?

Технический прогресс? Многие ли знают, что русский самолет «Илья Муромец» был лучшей боевой машиной на полях Первой мировой войны? За все годы войны врагом был сбит всего один «Илья Муромец» и то потому, что команда выполнила задание и «расслабилась» — по дороге на родной аэродром села играть в преферанс. А британские «Дехавиленды» горели и падали постоянно.

Что русские железные дороги до 1960-х — 1970-х годов были лучшие в мире, говорить считается неприличным, а ведь это факт. После этого времени железные дороги в Европе модернизированы, но всякий, кто бывал в Южной Америке, с ужасом видел извивающиеся, как змеи, полосы рельсов. И удивлялся, что вообще остался жив.

Интересное и важное наблюдение: если приоритет в какой-то области спорный, мы охотно отдаем пальму первенства иностранцу. А вот иностранцы никогда не соглашаются отдать свое «право первородства». Скажем, за право считаться создателями радио «борются» итальянец Маркони и русский Попов. Но в России добрая половина опрошенных назовет вам изобретателем радио Маркони! Тогда как за рубежом о Попове вообще не слыхали. Знает о нем разве что кучка специалистов.

Так же и с парой Эдисон-Яблочков. Кто изобрел электрическую лампочку? Спор уместен. Но кто слышал о Яблочкове в западном мире? А у нас об Эдисоне кто не слышал?

Или — крекинг нефти… Еще Менделеев сделал ряд наблюдений о «воздействии жара на тяжелые масла нефти».[9] В 1891 году термический крекинг запатентован русским инженером В.Г. Шуховым.[10] Американцы, называя вещи своими именами, просто присвоили (а еще проще — украли) изобретение. С 1915 года они наладили промышленные производства «по русскому методу». Но в России по сей день все уверены — крекинг нефти изобретен американцами!

К слову о нефти. Напомню: первая нефтяная промышленная скважина в мире пробурена на территории Российской империи в середине XIX века. На 15 лет раньше, чем в США.

До революции 1905 года Россия занимала 1 место в мире по добыче нефти. Первенство восстановлено в 2006–2007 гг.

Изобретение российскими гражданами первой безопасной керосиновой лампы дало такой же толчок к развитию мировой нефтяной промышленности, как позже — изобретение автомобильного двигателя внутреннего сгорания.

Россия во второй половине XIX века занимала первые места в мире не просто по добыче нефти, но и по производству и экспорту продуктов нефтепереработки: мазута, керосина (бензина тогда не было)! Сейчас для нас это несбыточная мечта.

Винтовка, которую мы называем берданкой, разработана членом российского артиллерийского комитета А.П. Горловым и сотрудником того же комитета капитаном К.И. Гунниусом. «Малокалиберная стрелковая винтовка № 1» пошла на вооружение русской армии в 1868 году. В США ее называли «русской винтовкой». Полковник американской армии Бердан усовершенствовал некоторые второстепенные детали винтовки. И теперь на вооружении русской армии принята была «малокалиберная стрелковая винтовка № 2 системы Бердана». И детище Горлова стало называться во всем мире берданкой.

О технических достижениях советского периода даже говорить трудно — слишком много всего. Тут и возведение целых промышленных районов в ледяной беспредельности Сибири, и громадный поток рационализаторства и изобретательства 1930–1940-х годов, истинное творчество масс, космическая политика. Что тут поделать, если первым из людей Земли полетел в космос все же не Юджин Гэг, а Юрий Гагарин?

Так же плохо мы помним и о том, что Россия в социальном отношении вовсе не была отсталой страной. Многие ли помнят, что освобождение крепостных в 1861 году касалось только 18 % населения страны? Остальные крестьяне уже получили личную свободу в годы правления Николая I и ранее.[11]

А вот 60 % населения Юга США до 1865 года составляли рабы. Самые натуральные рабы, которых продавали почем зря — и с семьями, и без.[12]

Да и в советское время человек был гораздо свободнее, намного увереннее осознавал себя субъектом права, чем во многих «демократических» странах.

Более того, многие реформы, продвигавшие нашу страну в сторону расширения и укрепления народовластия, были свернуты под политическим и военным давлением мировых империй, построивших свое процветание на ограблении и уничтожении целых народов.

Получается — мы «знаем» о себе много плохого. Причем многое из этого плохого вообще никогда не существовало. Оно есть только в мифах, созданных нашими врагами. И в нашем собственном воображении, к сожалению.

А хорошего мы о себе не помним или просто не знаем, что оно вообще когда-то было. Это ослабляет наш дух, не позволяет критически отнестись к мифам, которые нам усиленно навязывают.

Стоит россиянину принять всерьез черные мифы о России, и они буквально сбивают его с ног. И буквально не дают сделать ни одну осмысленную работу.

Об этом говорил Президент РФ В.В. Путин в своем последнем Послании Федеральному Собранию: «Духовное единство народа и объединяющие нас моральные ценности — это такой же важный фактор развития, как политическая и экономическая стабильность. Убежден, общество лишь тогда способно ставить и решать масштабные национальные задачи, когда у него есть общая система нравственных ориентиров. Когда в стране хранят уважение к родному языку, к самобытным культурным ценностям, к памяти своих предков, к каждой странице нашей отечественной истории. Именно это национальное богатство является базой для укрепления единства и суверенитета страны. Служит основой нашей повседневной жизни, фундаментом экономических и политических отношений».[13]

Действительно, попробуйте строить дорогу, если вы точно знаете — в России хороших дорог быть не может! Даже если вы классный инженер и у вас под рукой самые современные технологии и отряд квалифицированных рабочих. Установка сама собой обезоруживает, невероятно мешает. И даже если успех достигнут, то эта установка обесценивает результат, не дает считать его чем-то естественным и закономерным, мол, здесь, наверное, случайность… Не могли же русские построить хорошую дорогу?!

С тем же успехом — попробуйте воевать с любым внешним врагом, если вы точно знаете — Россию всегда и все били.

Попробуйте создать семью, если все русские женщины — проститутки, а заводить здесь детей не имеет никакого смысла, потому что у России нет и не может быть будущего.

Попробуйте с удовольствием пообедать, точно зная, что в России все продукты радиоактивные и химически загрязненные.

И более того: попробуйте добиться уважения других, если вы не уважаете самого себя.

Мифы, о которых идет речь, невероятно опасны. Гораздо страшнее пистолета. Это настоящее ОМП — оружие массового поражения, поражающее наш мозг, нашу веру в будущее, нашу волю к действию.

Глава 2 Какие бывают мифы?

Долгий период в истории всего человечества миф был обычным способом познания мира. Ведь что такое миф? Это нечто, основанное на действительных событиях, но приукрашенное и измененное. Приукрашенное — чтобы было интереснее.

Миф — приукрашенная история. Ну и немного измененная… в свою пользу. Ведь, если повествование о действительных событиях будет скучно, грешные людишки могут не придать должного значения событию, а то и попросту о нем забыть.

Даже если миф вовсе не об истории своего народа и вообще как бы к истории не имеет отношения, народ вносит в него свои оценки. Взять хотя бы миф о Персее, который спас Андромеду от морского чудовища. Каждый год город приносил в жертву живую девушку. Жертву приковывали к скале, и вместе с приливом из моря выползал страшный, отвратительный, прожорливый змей-дракон. Он пожирал девицу и на какое-то время оставлял город в покое. Персей победил дракона, показал ему голову медузы Горгоны. Дракон окаменел и вечно стоит теперь у моря, как скала. А Персей женился на Андромеде, и их потомки до сих пор живут в Греции.

Какие реалии стоят за этой красивой сказкой?

Наверное, древние греки очень хорошо знали, что в морях водится много разных созданий, в том числе всяких несимпатичных. Драконы драконами, а есть еще акулы, касатки, кашалоты, осьминоги, и они порой подплывали к берегу совсем близко, к самой прибойной полосе. Ведь в те времена, до появления морских судов, интенсивного отлова рыбы, двигателей внутреннего сгорания и нейлоновых сетей тем более, преград-то не было.

Греки весьма разумно считали полезным попугать подростков этими существами, чтобы они не слишком бегали без старших вдоль прибоя и не лезли бы в воду там, где старшие их могут потерять из виду. А тем паче, чтобы подростки не вздумали бы отправиться в самостоятельное плавание. Эта практическая сторона мифа очевидна.

Кроме того, миф отражает древние представления о том, что человеческая жертва может умилостивить силы природы: море, приливы, морских чудовищ. Миф, таким образом, является еще и хранителем опыта, обладает исторической памятью: так бывало когда-то… Приносили в жертву красивых девушек, и мерзкий дракон пожирал их, утаскивая в подводные пещеры… Вспомним о несчастных в ветреный зимний вечер, когда с моря несет смесь капель и снежной крупы, небо затянуто тучами и вся семья жмется к очагу. Но больше такого нет, спасибо храброму Персею! Вспомним не только о несчастных жертвах и гнусных драконах-людоедах. Вспомним и о светлых героях, которые сделали наш мир лучше, безопаснее, приятнее. Ну и о прекрасных девушках, которые сделались женами великих людей, свершивших подвиги.

Так миф соединяет разумное практическое назидание, сведения о внешнем мире, историческую память, нравственные заветы, отголоски прошедшего, представления народа о хорошем и дурном.

Существуют мифы космогонические — о том, как возникла и изменялась Вселенная, становилась такой, как сейчас. Мифы, в которых боги творят мир, а герои обустраивают его.

Так называемые мифы «происхождения» — это мифы о том, откуда и от каких предков пошел народ. Например, миф о трех братьях, Русе, Чехе и Ляхе, основоположниках русского, чешского и польского народов. Кстати, с братьями в истории мифотворчества вообще связано много занимательного и повторяющегося у многих народов. Здесь вам и Каин с Авелем, Ромул с Ремом (основатели Рима), Кий, Щек и Хорив (основатели Киева). Одно приятно: наши «сказочные» славянские братья, хотя бы «не мочили» друг друга по поводу и без, в отличие от Рема и Каина.

Мифы исторические — это мифы о своей истории.

Мифы географические — о соседях и вообще обо всех других народах.

Создавая мифы о самом себе, своем происхождении, своей истории, народ накапливает легенды и предания. Он создает представления о своем национальном характере. И русский народ, и вообще всякий народ несет в себе некий «первобытный образ» мира, и образ самого себя в этом мире. Такой образ ученые называют архетипом — то есть в буквальном переводе «древним типом». Этот образ самого себя народ несет в себе коллективно. Как говорили предки, соборно. Он характерен для всего этноса.

Архетип сразу не особенно заметен. Если хочется его узнать, приходится долго и всерьез изучать историю и этнографию народа. Архетип внедрен глубоко в подсознание. Никто даже при сильном желании не сможет ответить вам на прямой вопрос: а носителем какого архетипа ты являешься? Образ национального «я» обнаруживается в особенностях образа жизни, мотивах поступков, восприятии окружающей действительности. И отслеживать нужно поведение не отдельных личностей, а целого народа.

Мифы нужны для объяснения мира. Исторические мифы необходимы народу, потому что в них заложены его коренные национальные ценности. В мифах истории живет память, которая объясняет — кто мы, что с нами происходило, как мы реагировали на различные обстоятельства жизни.

Мифы нужны для связи человека и остального мира, личности и его народа, его предков. Почитание предков предполагает: если они вели себя так, то мы не можем, не утратив достоинства, вести себя хуже. Происхождение обязывает.

В этом мне видится, как проявила себя одна из величайших идеологических ошибок большевиков. Дело в том, что, желая «до основания все разрушить» и на пустом месте «новый мир построить», революционеры-романтики искренне насмехались над уходящими в века семейными традициями, старорусской традицией памяти и почитания фамильных предков. Более того, наличие в роду кого-либо не из «крестьян-пролетариев» ставилось в вину гражданину «нового мира», как минимум губило карьеру, а в «суровые» годы могло стать и поводом для репрессий. К чему это вело? Фамильные старые фото, на которых, не дай бог, ваш дед или прадед запечатлены в мундире, — в топку. Портрет отца-офицера с эполетами императорской гвардии — в чулан, в подвал. Детям об истории семьи — ни слова: «Твой дедушка, малыш, был… инженером, погиб в Первую мировую…»

Бабка моей матери, о коей только имя осталось — Августа, — была из остзейских немцев, к тому же дочкой зажиточного прусского «сельского капиталиста» — мельника. Затем вышла замуж за украинского инженера и переехала до 1917 года в Киев. Но в семье об этом говорить не любили, — нехорошо, когда у офицера командного состава Советской армии (моего отца) вдруг в родственниках обнаруживалась чистокровная немка, да еще с кучей родственников, наверняка, бежавших в Западную Германию. Вот поэтому и фото ее в семье нет.

Так и росли в нашей стране миллионы Иванов, родства не помнящих. Память подавляющего большинства россиян сегодня не дольше живых дедов и бабок. А дальше — пустота, черная дыра. Кем гордиться, на кого равняться? На Павлика Морозова и Юрия Гагарина? Да, но больно далеки «обобществленные» кумиры, не углядеть им за каждым твоим дурным поступком. Но вот если твой родной прадед — почетный гражданин города Н-ска или просто безвестный герой войны 1812 года, который смотрит с прищуром с портрета в твоей гостиной, он-то все видит. С того света за тобой наблюдает — не предашь ли, не опорочишь ли честь семьи. Только портрет этот воображаемый, поскольку нет больше портрета. На месте, где он должен бы висеть, — черная дыра. А раз предков нет, то и Бога нет. Значит, все можно…

Уничтожив, сознательно или в угаре нигилизма, по глупости, культ рода и семьи, большевики, не понимали того, что вырыли яму сами себе. Ибо не каждому достался дедушка Щорс, а значит, и перед новой властью нет ни у тебя, ни у твоей «ячейки общества» ни долгов, ни обязательств. Зачехлили стволы танков, подмыло мутной горбачевской водичкой Берлинскую плотину — и все, прорвало! Гуляй, Россия, веселись, грабь награбленное! А мы удивляемся: почему у нас — удивительных «хомо советикус», этаких айтматовских «манкуртов» — нет ничего святого!

Но вернемся к тому, какую роль играют народные мифы. В народных преданиях и легендах, как правило, заложены ценности, дух, сила, которая дает опору нации не только в кризисные, тяжелые периоды истории, но и в повседневной жизни. В них — разные варианты ответов, что нужно делать в тех или иных случаях. Не только на войне или во время стихийного бедствия, но и в случае победы, приобретения, успеха.

Мифы истории имеют самую разную форму. Это и героические предания или бытовые сказки, которые иронизируют, высмеивают некоторые проявления негативной стороны жизни. Это и сказания о событиях минувшего, память о поведении исторических героев. С древних времен эти предания передавались из уст в уста, а затем были переложены на бумагу.

В мифах сконцентрирован и опыт поведения. Любой разумный человек может извлечь полезный для себя урок.

Вот, к примеру, миф о том, как к Петру I привели пленных шведских офицеров после Полтавской битвы. Офицеры смущены, напряжены: откуда они знают, что с ними будет теперь? Петр же обнимает их, кричит:

— Пировать будем!

И во время пира шведы сидят среди россиян, с такими же бокалами в руках, перед ними тарелки, полные еды. И Петр поднимает тост:

— За наших учителей!

Было? Не было? В любом случае в этом предании урок: будь великодушным. Не мсти. Не злобствуй. Умей учиться и у врага, и если научился чему-то, признай это вслух. Уклонись от ненависти, от сведения счетов. Россияне XX века очень мало похожи на современников Петра Великого — прошло 200 лет. Участники Второй мировой войны жили в стране с другими границами, с другим общественным и политическим строем. Они иначе одевались, вели себя, иначе думали и чувствовали. Но пленные солдаты Вермахта не стали ответчиками за преступления, совершенные армией нацистов в России. В ходе военных действий, в аду рукопашной могло происходить все что угодно. Но попавший в плен получал медицинскую помощь и еду. Никто не мстил ему, не сводил счетов. Хотя очень даже было за что! Немецких солдат могли расстрелять, взяв на месте преступления, когда они сжигали деревни перед отступлением или участвовали в «операциях устрашения», истребляя целые села.

Но вчерашние вооруженные враги, взятые в плен, привлекались к восстановительным работам и получали за это больше, чем россияне. Весь Минск в 1946–1951 годах восстановлен руками пленных немцев. Они жили в условиях, которые не были хуже условий жизни россиян, их даже сытнее кормили,[14] одевали в трофейную немецкую форму и лечили, если заболеют. Ничего похожего на кошмар лагерей для военнопленных советских солдат.

Как видно, и в середине XX века русские вели себя так же, как в начале XVIII. Исторические мифы утверждали и пропагандировали именно такое обращение с поверженным врагом.

В мифах содержится опыт самопознания: да, мы вот такие. Это у нас сильные черты, на них можно опереться в трудную годину. А это у нас черты, скорее, забавные, они нам больше мешают.

Русские считают себя стойкими и выносливыми. Истории о переходе Суворова через Альпы, об освоении новых земель, особенно Севера, — о чем они? В первую очередь о невероятной жизненной силе россиянина, его стойкости, способности выдержать даже то, что кажется вообще невозможным. Мы — «чудо-богатыри»!

Это помогает в критических ситуациях: и в личных, и в таком историческом кошмаре, как Гражданская война или Ленинградская блокада. Легенды, истории, предания этих времен учат: будь стойким, не позволяй себя запугать, не торопись сдаваться. Береги душу больше, чем тело. Видишь, тот, кто сумел остаться сильным духом, спас себя. А сломавшийся сначала погиб духовно, потом и физически. Этому учит и литература того времени: гениальные повести М. Шолохова[15] и Б. Полевого.[16]

Миф принимали всерьез, потому что весь опыт жизни подтверждал — миф учит совсем не плохим вещам. Разумеется, и самый стойкий человек в годы войны мог быть убит, умереть от голода или болезни. Но тот, кто следовал урокам истории, действительно, получал дополнительный шанс.

Мифы создавали не только собственный архетип, но и образ «другого». Грубо говоря, россиянин знал, как ему относиться не только к себе, но и к соседу. Опыт многих поколений говорил, что немцы трудолюбивы, честны, ответственны, у них есть чему поучиться. Тот же самый опыт говорил, что у немцев не очень хорошо с воображением и чувством юмора. Классический анекдот начала XX века:

«— Фасилий Фасильевич, ну для чему фи на то мной все шуточничаете и шуточничаете? Фи же знайт, что я для фас всегда билль нушник…»

Что здесь? Только насмешка над плохим знанием русского языка? Нет. Тут еще и образ немца: полезного, хорошего, несколько забавного, который «всегда был нужник». Шуток не понимает, обижается, слишком серьезен не по делу.

Для устойчивых образов «другого» американцы с 1960-х годов стали применять слово «стереотип». Смысл термина: мы часто судим о непохожих на нас людях, исходя не из их личных достоинств, а из наших собственных предрассудков. Для американцев слово «стереотип» стало примером «неправильного» поведения, и они лихо борются с самыми разными «стереотипами».

Но, во-первых, стереотипы бывают не только негативными, но и позитивными.

Во-вторых, стереотипы, как правило, хранят представление о разных качествах «другого». Россияне помнят, что немец обычно трудолюбив, разумен и справедлив. Они уважают его за это. Но помнят и то, что немец бывает жестким, даже жестоким. Осуждать стереотип? Глупее не придумаешь! Потому что немцы, действительно, могут быть крайне жестокими. Не в приступе ярости или в состоянии аффекта, а рационально жестокими. Порукой этому — жуткие истории об истязаниях и убийствах детей, которые регулярно рассказывает сама же германская пресса.

Мой отец был в Чехословакии во время событий 1968 года. Чешские «сопротивленцы» выходили на трассы, перекрывали их собой, не давая проехать автоколоннам с советскими войсками. Так вот, мой отец рассказывал случай: на гористую дорогу выбежала женщина с маленьким ребенком на руках — и советский танкист, не задумываясь, резко свернул с дороги. Танк слетел на обочину, сполз в обрыв и загорелся. Все танкисты погибли.

А вот другая отцовская история того периода. В Чехословакию ведь вошли не только советские, но венгерские и немецкие (из ГДР) части. К лагерям солдат из ГДР вечерами собирались местные сопротивленцы, приносили с собой кастрюли и щетки. Колотили в кастрюли, устраивая страшный грохот, кричали: «Убирайтесь вон». «Кошачий концерт» не давал солдатам возможности поспать, давил на нервы.

Немцы предупредили чехов раз, два… На третью ночь выставили взвод автоматчиков и те дали очередь по толпе. Сколько людей было убито или ранено, история умалчивает, но больше немцам не докучали.

Как видим, стереотип отражает все же некую реальность.

Далее, в-третьих, стереотипы могут изменяться под влиянием жизненных обстоятельств. Коллективный образ немца в XX веке несколько раз не то чтобы менялся, но под влиянием двух огромных и страшных войн народное сознание обращало внимание на разные стороны этого стереотипа. И происходило это очень быстро.

В-четвертых, люди всегда готовы делать исключения из своих стереотипов. Данный конкретный немец может оказаться бездельником, пьяницей, криминальным типом, развратником или подонком. Из 90 миллионов немцев обязательно попадутся самые разные типы. Но тогда россиянин признает, что имеет дело с каким-то странным исключением из правила. И очень легко произнесет что-то в духе: «Неправильный немец попался». Потому что за века «соборной» жизни коллективный опыт народа донес совершенно определенный стереотип.

А в пятых… сами американцы, непримиримые борцы со стереотипами, несут в себе невероятное количество стереотипов. И не только пришедших из прошлого! Американцы постоянно порождают новые и новые стереотипы. Среди прочих, довольно мрачные стереотипы о русских. Если в 1940–1950-е годы это был стереотип, скорее положительный: образ союзника, вместе с американцами победившего нацизм, то к 1980-м этот образ приобрел такие черты, что русским в нем только рогов и хвоста не хватает. Впрочем, об американских стереотипах по поводу россиян ниже поговорим особо.

Получается: борись со стереотипами, не борись, отрицай их или не отрицай, а они существуют. Стереотипные представления о «другом» — неотъемлемая часть исторических мифов.

Всякий народ всегда пытается представить историю немного лучше, чем она была… Подкорректировать ее в свою пользу.

Так получается даже против собственной осознанной воли: события истории истолковываются так, как их бы хотелось увидеть. Событие реально, но куда деться от архетипов? Желание подтвердить верность своим представлениям о мире, своим предрассудкам, оказывается сильнее фактов. «Испорченный телефон» исторической памяти отодвигает в тень одно, высвечивает другое, напрочь забывает третье, придумывает четвертое.

И это свойственно не только России, — такие же выдумки легко обнаружить и в истории других народов.

…1745 год. Идет война за Австрийское наследство. Французские войска под командованием Мориса Саксонского осадили крепость Турне (в современной Бельгии). Англо-голландско-ганноверские войска под командованием герцога Камберленда движутся к крепости, хотят выручить ее из осады. Французские войска, не снимая осады, двинулись навстречу союзникам и заняли позиции возле деревушки Фонтенбло. 11 мая 1745 года произошло сражение под Фонтенбло. Погибло 5 тысяч французов и от 12 до 14 тысяч союзников. Поле осталось за французами, которые захватили 32 артиллерийских орудия. Крепость Турне осталась в осаде и была взята 10 июня 1745 года.

Вот и все. Вот и все сражение под Фонтенбло — мало что решивший эпизод такой же полузабытой войны за забытое Австрийское наследство. Но тут-то начинается легенда…

В те времена армии шли навстречу друг другу до тех пор, пока солдаты не могли разглядеть белки глаз противника, тогда имело смысл целиться и стрелять. При этом, естественно, человеку, идущему навстречу вот-вот вспыхнувшему первому и, как правило, единственному, залпу и смертельному потоку свинца, невероятно страшно. Стрельба по шеренге с 20–25 метров — это как игра со смертью в «русскую рулетку»: не выдержат нервы, выстрелишь раньше — и твой залп уйдет в «молоко». Затянешь на миг с залпом — и все, ты уже труп. В общем, именно поэтому Суворов старался избегать традиционной убийственной тактики того времени: «сближение — залп — шеренга 1 с колена; залп — шеренга 2 стоя; перезарядили, если успели и, если осталось, кому перезарядить — ура! В рукопашную!» Генералиссимус предпочитал быстрый переход в штыковую. Знаменитое: «Пуля — дура (хрен ее знает, куда полетит, разброс стрельбы с 20 метров вправо-влево по метру), а вот штык — молодец!»

Кстати, именно по этой причине Бонапарт построил тактику атаки и перемещения войск на поле боя не традиционными шеренгами, а узкими колоннами — сектор поражения неприятельским огнем у́же.

В общем, сближение с неприятелем в XVIII веке на поле боя — занятие не для слабонервных. К тому же 11 мая 1745 года поля под Фонтенбло скрывал туман, солдаты обеих армий долго не видели друг друга.

Во всех английских учебниках по истории написано, что когда армии сблизились до расстояния прицельного выстрела, командующий английскими гвардейцами милорд Гей закричал:

— Господа французы! Стреляйте первыми!

Эта история прекрасно известна и во Франции, но с одной маленькой поправкой: там «точно знают», что кричал-то вовсе не англичанин, а француз. Кричал мсье д’Атерош, капитан королевских гвардейцев, и кричал он, конечно же:

— Господа англичане! Стреляйте первыми!

Скорее всего, действительно кто-то и что-то в этом духе прокричал: легенды редко возникают совсем на пустом месте. В обеих странах соответствующие легенды вошли в учебники, и сомневаться в них знающие люди не советуют. Иностранцу простительно, конечно, но, усомнившись в общепринятой легенде, «своим» он рискует уже не стать. А уж для «своего» по крови такого рода сомнения и вовсе неприличны и свидетельствуют о катастрофической нехватке национального, патриотического духа.

Французы отмечают, что французский тогда был международным языком, на нем говорили в высшем английском свете, и крик мсье д’Атероша был прекрасно понятен британцам. Британцы столь же справедливо отмечают, что милорд Гей вполне мог кричать и по-французски по той же самой причине. Кричал же Милорадович в 1812 году атакующим врагам: «Молодцы, французы!» по-французски.

Итак, кто-то что-то кричал, и этот крик стал своего рода национальной легендой. Но вот кто именно кричал, что именно и кому в этот туманный день 11 мая 1745 года, мы, скорее всего, никогда уже не узнаем.

Или возьмем слова из английской песни «Правь, Британия, морями», неофициального гимна англичан: «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!» Так пелось, начиная с конца XVIII века. Пелось с чувством, красиво и в разных обстоятельствах. У Куприна в «Гамбринусе» упоминается, как английские матросы с обнаженными головами поют эту песню с ее прекрасными и гордыми словами. Англичане поют народный гимн, демонстрируя, какие они свободные, независимые, самостоятельные. Как высоко ценят каждую личность в их замечательной стране.

Все бы прекрасно, да только вот насчет рабства… Дело в том, что и в XVII, и в XVIII, и даже в XIX веках англичан частенько продавали. И ничего нового, кому-либо неизвестного в том нет, потому что продавали людей вполне официально, по закону.

Англичане очень пренебрежительно относились к крепостному праву в Пруссии, в Польше и в России — варварство! Они не ввозили в Англию негров-рабов… По крайней мере, не ввозили в больших количествах. Англичане торговали неграми, скупая их в Африке и продавая в Америке, но в «старую добрую Англию» их не везли, это верно. И к плантационному рабству тоже относились очень плохо — дикое занятие, недостойное джентльмена.

Есть тут, правда, сразу две сложности…

Сложность первая: те, кто участвовал в работорговле, отвергались «приличным обществом». Как же! Люди низких занятий, не заслуживают уважения. Но вот «инвестировать» в работорговлю вовсе не считалось чем-то скверным или неприличным. Ведь не писал же никто: «Предлагаю участвовать в торговле рабами». Создавалась фирма под приличным названием, например, «Компания невольничьего берега», хотя это название слишком прозрачно. Чаще это была «Компания торговли с островами Зеленого Мыса» или еще нейтральнее — «Томас Вулф, сыновья и компания». Фирма продавала акции и выплачивала по ним ежегодный процент. Или принимала вклады и выплачивала доход согласно вложенной сумме.

Джентльмен вкладывал деньги, прекрасно зная, чем занимается компания. И получал свои, оплаченные человеческой жизнью доходы, оставаясь джентльменом, принимаемым во всех «приличных домах». В 1800 году доходы англичан от работорговли превысили 100 тысяч фунтов стерлингов. В том году на 30 фунтов могла жить семья среднего достатка в течение года.[17] Самое крупное состояние Англии — это состояние королевской семьи, которое оценивалось в 2 миллиона фунтов, приносило ежегодный доход в 80 000 фунтов стерлингов.

«Ост-Индская компания» тоже среди прочего открыто занималась работорговлей. Государство в государстве, «Ост-Индская компания» поддерживала самые теплые отношения с раджами, которые продавали с ее помощью своих подданных и для работы на плантациях, и в публичные дома, и в качестве солдат другим государствам. И джентльмены, на словах гнушавшиеся работорговлей, вкладывали миллионы фунтов стерлингов в деятельность компании. В одном только 1830 году они извлекли дохода более чем на 500 000 фунтов. А служили компании порядка 3 тысяч офицеров, причем их офицерский патент признавался Британским государством. Уж они-то тем более оставались вполне уважаемыми джентльменами в глазах своего общества.

Да ведь и с «варварской Россией» англичане прекрасно торговали, а в войне с цивилизованной наполеоновской Францией не считали постыдным быть ее союзником.

Самих англичан бывало продавали в рабство вплоть до XIX века. Продавали вполне официально. Британцы писали об этом совершенно открыто. Возьмите томик Стивенсона, его роман «Похищенный». В нем главного героя похищают, потому что дядюшка хочет присвоить принадлежащее ему имение. Похищают, чтобы продать парня в рабство, в Америку. Так сказать, чтобы и не убивать дорогого родственника, и чтобы он исчез навсегда и не мешал бы дядюшке спокойно пользоваться собственностью.[18]

Герой Стивенсона имел шанс вернуться домой богатым лендлордом: умрет дядюшка, душеприказчики начнут искать родню… И даже если парня придется выкупить, уж как-нибудь хватит денег и на выкуп, и на оплату услуг почтенных юристов. Ведь все делается по закону!

В общем, для наследника крупного имения было главное — не надорваться на плантации, не быть запоротым насмерть, не сгореть от болезни до тех пор, пока не умрет преступный дядюшка. А как быть людям более скромного происхождения? Тем, кому папа не завещал имения, приносящего сотни фунтов годового дохода? У кого дядюшка ничего не присвоил? Ясное дело, до конца своих дней гнуть спину на того, кто его купил.

В Америку и негров из Африки стали ввозить уже после того, как убедились: индейцы в рабы на плантациях не годятся, мрут как мухи. А рабочих рук надо много, ввозимых через Англию рабов не хватает.

Уже первым колониям в Америке не хватало рабочих для освоения первобытных лесов, превращения их в плантации табака и сахарного тростника. В 1619 году в Джеймстаун, что на территории современной Виргинии, ввезли 20 рабов и 90 женщин — в жены колонистам. За каждую «голову» колония заплатила по 120 фунтов отменного виргинского табака. Того самого, что сейчас в каждой второй пачке дорогих сигарет типа «Мальборо», — обратите внимание на надпись: «Virginia blend».

Колонисты за жен тоже платили общинные деньги или отрабатывали. Такая живая собственность потом венчалась с мужем в церкви. Все честь по чести! Но когда на колонию обрушился голод, один из колонистов жену… съел. В прямом смысле слова. Убил и ел, а чтобы не протухла, часть засолил, часть закоптил.

Что характерно, современники вовсе не считали его поступок чем-то противоправным. Жена женой, а денежки-то плачены свои. Хочу — люблю, а хочу — ем. Священное право частной собственности, господа!

Современник этих событий весьма шутливо писал, что, «хотя сегодня это блюдо можно было приготовить гораздо лучше, я что-то не слышал, чтобы кто-то предлагал попробовать жену в соленом соусе».[19]

Шутки шутками, а я что-то тоже не слышал, чтобы в России помещик ел своих крепостных. В том числе девок из крепостного «гарема».

Англичан же продавали в рабство и позже. Действие «Похищенного» разворачивается в 1751 году. Последних же белых рабов ввезли в Америку в 1774 году. Партия была невелика, всего 35 человек. С тех пор в независимые США ввозили только негров.

Австралию заселяли так называемые «каторжники». Так называемые, потому что большая часть из них никогда не были в нашем понимании уголовниками. По уголовному кодексу Великобритании по 215 статьям полагалась смертная казнь (для сравнения: в Российской империи — по 68 статьям). Ею карались за хищения растений из чужого сада, блуд с женой или сестрой священника, богохульство, оскорбление члена королевской фамилии, даже 30-тиюродного родственника короля, самовольное перенесение дорожных знаков, подача неправильных знаков идущему в море судну, попытка кражи чужой лошади, помеха в движении королевского чиновника, повреждение чужого коровника, отказ платить налог на строительство дорог, умышленно неправильное складывание камней при возведении стены, самовольное возвращение из ссылки. Среди прочего, смертной казнью каралось хищение любой собственности на сумму больше 6 пенсов.

Описывается случай, когда в конце XVIII века три девушки украли шаль у богатой старухи. Их схватили и отвели к судье. Тот обрушился на них со страшной руганью, словно они страшные преступницы. Девушки оправдывались: старшая из них — дочь боевого офицера из Индии. Отец отправил ее домой, а пока она плыла на корабле, ее тетка умерла. У нее в Лондоне никого нет, она с подружками три дня слонялась по улицам голодная, у них не было выхода…

Но судью остановило от смертного приговора только одно: шаль старухи стоит всего 14 пенсов. «Преступниц» трое. Значит, на каждую из них приходится меньше чем по 6 пенсов! Значит, можно их не казнить, а «только» сослать навечно в Австралию.

В ту же самую Австралию сослали, например, парня, который украл овцу: умирающий отец просил бульон. У парня не было ни пенни на мясо, и он украл злополучное животное. Судили, приговорили к 100 ударам плетью и к смертной казни. Заменили наказание ссылкой в Австралию без права возвращения. Кстати, пока сын сидел в тюрьме, отец умер, так и не отведав перед смертью бульона.

Эти факты известны, поскольку эта пара «каторжников» вошла в историю, как организаторы массового побега. «Каторжники» в 1789 году захватили морское судно и прошли на нем около 3 тысяч километров вдоль восточного побережья Австралии.[20]

Тех, кому смертную казнь заменяли ссылкой в Австралию, везли в кандалах на другой конец Земли. Первые колонии в Австралии создавались именно как поселения «каторжников». Сидней в 1788 году основан собственно как такая колония, — в том году на берег почти не известного европейцами континента сошло около тысячи «преступников». Все они бесплатно работали на английскую корону — кто 10, кто и 20 лет. Все они могли быть официально проданы фермерам или на рудники по сходной цене — 40 фунтов за голову. Нет денег? Не страшно! Английская корона допускала рассрочку на год, а то и на два. По истечении этого срока деньги должны были быть внесены. Рабы? А кто же еще? У большинства после этого срока также не было денег освободиться: откуда у каторжника 40 фунтов? К тому же росли «долги», не оставлявшие ни малейшего шанса.

Общее число таких же точно липовых «каторжников», фактически рабов, до 1884 года составило порядка 30 тысяч человек. Почти все они так и не вернулись домой, в «старую добрую» Англию.

Разумеется, никакие это были не уголовники. И трудом «каторжников» Австралия быстро стала цветущим уголком. По этому поводу в континентальной Европе ходило множество самых фантастических историй. Просто никак не могло понять «приличное общество», как же матерые злодеи так быстро исправились и стали почтенными и приличными! Жюль Верн донес до нас замечательную байку: якобы воздух в Австралии особенный, он способствует исправлению уголовников и вообще всяких негодяев. Дико звучит? Но Жюль Верн просто передает то, о чем вполне серьезно говорили в научных и околонаучных кругах.[21]

А в самой «старушке Англии» Австралия скорее представлялась мрачным «континентом уголовников». Одна история страшнее другой! По меньшей мере, в двух рассказах о Шерлоке Холмсе Конан-Дойль упоминает вернувшихся из Австралии преступников, один другого ужаснее.[22] Веселый писатель Джером К. Джером тоже мимоходом упоминает, как сколотил состояние один из его героев: «Австралия была в те годы не то, что теперь. Имущества, взятого на трупе, обычно еле хватало на скромные похороны»…[23]

А пока в Англии рассказывали страшные истории про уголовников из Австралии, пока британцев продавали с молотка по сходной цене в 40 фунтов, англичане радостно пели бессмертное: «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом».

Чаще всего черные мифы сочиняются не о себе, а о врагах. Или, мягче скажем, о противниках. И вообще — о «других». В древности было совершенно естественным рассказывать черные мифы обо всех соседях. Так сказать, малокультурных, диких людях.

До сих пор толком не известно, откуда происходит название всех народов, кроме греков и римлян, — варвары. Самое вероятное — от насмешливого изображения непонятной античным людям речи, невнятного для них бормотания — «бар-бар-бар». Отсюда и «барбарен», то есть варвары.

Римляне считали, что варвары очень дикие: они поклоняются своим «неправильным» богам, приносят им кровавые жертвы, обижают странников и вообще всех слабых и зависимых. Они нечистоплотны и грубы, не знают правил обхождения.

Наверное, для такого высокомерия были основания, особенно в тех случаях, когда римляне имели дело с будущими европейцами, жителями Галлии, Иберии-Испании, Британии, Германии. Ведь уровень культурного развития Рима был намного выше, чем у этих народов. Но даже и в этом случае 90 % обвинений попросту высосаны из пальца.

Варварами считались и народы Древнего Востока, которые многому учили греков. В частности, письменность была заимствована греками у финикийцев. Греки обожествили торговца Кадма, который эту письменность и привез из Финикии. Они поставили его статую и поклонялись ей, как божеству. Не сомневаюсь, Кадм честно заслужил почести, но, что характерно, никто в Греции не поставил памятника финикийцам, чью письменность Кадм заимствовал. Ведь финикийцев в Греции считали варварами, как и всех, бормотавших свое «бар-бар-бар».

И египтян считали варварами. И персов. Почему?! Да потому, что они не были похожи на греков и вообще жили не так. Азия-с…

Первым разделил мир на Европу и Азию родившийся в Малой Азии, в греческом городе Милете, Анаксимандр (610–546 гг. до н. э.).

С точки зрения Анаксимандра, центр почти плоской, еле выпуклой Земли, занимало Средиземное море. Всю обитаемую людьми землю — Ойкумену, Анаксимандр Милетский разделил на две равные части: Европу и Азию. Это были не географические понятия и к современным делениям на карте они не имеют никакого отношения. В частности, родной для Анаксимандра город Милет был Европой.

Европа — это та часть Ойкумены, учил Анаксимандр, где живут граждане цивилизованных государств. Они владеют собственностью и обладают неотъемлемыми правами.

В Азии нет граждан; все могут быть только подданными царя. У любого человека власть может отнять его собственность, как у последнего раба. И с самим человеком царь может поступить как угодно.

Поэтому Европа хорошая, а Азия — плохая. В Азии все рабы — «сверху донизу».

Эта последняя фраза знакома россиянину от народовольца и революционного демократа Николая Гавриловича Чернышевского. Но не он ее придумал, он только повторил то, что сказал Анаксимандр.

Ничего нового нет в таком очернении всех «не своих». На ранних этапах истории таким подходом грешит всякий народ. Многие самоназвания племен Новой Гвинеи означают «люди». Остальное человечество, как нетрудно понять, вовсе не люди.

Самоназвание чукчей — лыг’ораветлян — в переводе означает «настоящий человек». Это уже более высокий уровень развития народного самосознания. Мы — настоящие люди, но и другие тоже «человеки», хотя и не настоящие.

Наши предки были не лучше. Согласно одной из версий, само слово «славяне» означает совокупность людей, которые умеют говорить. Ведь говорить — это произносить слова на единственно правильном языке — своем языке. Все остальные языки не настоящие и говорящие на них, словно бы и не говорят вовсе. Все остальные языком не владеют. Они — немые, немцы. Так до сих пор на русском языке называется неславянский народ, с которым предки сталкивались чаще всего.

Только не надо думать, что немцы были хоть в какой-то степени «цивилизованнее» и лучше. В жизни Руси большую роль сыграли контакты с германским племенем готов.

Еще в I веке до н. э. готы обитали на острове Готланд и на северном побережье Балтики. Там, на прародине готов-готонов их соседями были скандинавские племена.

Во II веке н. э. племя готов переселилось на южный берег Балтики, в низовья Вислы. Название польского города Гданьск восходит к более раннему Gutisk-andja — готский берег.

На южном берегу в числе соседей готов оказались племена балтов и северных славян — будущих словен ильменских.

Затем готы двинулись на юго-восток, пересекли всю лесную и лесостепную полосу Восточной Европы. Освоили теплое Причерноморье, в 260-е годы захватили греческие города Северного Причерноморья, поселились в Крыму. Опустошительные набеги готов на Римскую империю заставили римлян уступить им провинцию Дакия.

Существует много свидетельств готско-славянских контактов. Одно из них — русское слово «чужой», которое восходит к готскому слову piuda, что означает на готском языке «народ».[24]

Ученые предполагают, что таким словом определяли себя готы для простоты общения со славянами. Встречаясь с ними, они называли себя «народом» — то есть опять же единственным народом на земле. Интересно, понимали ли славяне, что, употребляя это слово, готы как бы исключают их из рода человеческого? И понимали ли готы, что славяне «взаимно» отказывают им в праве владеть членораздельной речью?

Слово «народ», которое готы произносили как piuda, в древнем верхненемецком звучало как thioda. От этого слова произошло прилагательное «tiutsche», которым немцы, начиная с XI века, все чаще обозначали весь свой народ. До этого никакого единого немецкого народа не существовало, были территориальные названия, восходившие к прежним племенным делениям. «Баварцы» — это, конечно же, не члены племени баваров, а «саксонцы» — вовсе не древние саксы, но именно этими словами чаще всего называли себя жители разных немецких земель. Осознание своего единства существовало, но слабое, слабее территориального. Так, поляне понимали, что древляне — тоже славяне, близкие родственники, но это не мешало им топить древлян в крови при всякой попытке тех освободиться или уклониться от дани.

Слово «tiutsche» употреблялось с XI века все чаще и постепенно превратилось в современное «deutsch» — «немецкий». А от него уже легко произвести и слово «Deutscher» — то есть «немец».

Трудно представить себе, что русское слово «чужак» и самоназвание немцев «Deutschen» восходят к одному древнегерманскому корню, но это факт.

Можно предположить, какие черные мифы сочиняли друг о друге и славяне, и готы!

…Если и есть что-то необычное в поведении греков и римлян, то только одно… Всем народам и родоплеменного уровня развития, и находящимся на ранней стадии развития цивилизации, свойственен этноцентризм. То есть избыточно «положительное» представление о самих себе и слишком уж «черное» обо всем остальном человечестве. В точности, как славянам и готам.

Но греки и римляне создали своего рода наднациональный и надэтнический «цивилизационный» центризм: избыточно восторженное представление о себе и «черное» представление обо всех, кто живет иначе и не разделяет их ценностей.

Цивилизационный центризм восприняли и европейцы. Само представление о «цивилизации» построено именно так: цивилизация в мире одна-единственная: европейская. Все остальные люди — не цивилизованные. Неважно, каков уровень их развития, умственные способности, личные качества. Дикие они: скифы, азиаты.

Цивилизационный центризм позволяет бесконечно культивировать и свой этноцентризм. Ведь получается — «мы» не просто считаем себя выше и лучше других. Мы не просто так навязываем всем вокруг свои представления о мире. Для этого у нас есть серьезнейшие основания. Мы — передовые. Мы — цивилизованные. Достигнут другие нашего уровня развития, тогда и поговорим.

В результате цивилизационного центризма получается удивительная вещь: везде и всюду люди постепенно преодолевают свой этноцентризм. Они становятся все толерантнее к «другому». Исчезает манера считать одних себя людьми или «настоящими» людьми, исчезают представления о своей исключительности.

Древние китайцы в X–V веках до н. э. писали про европеоидные народы Южной Сибири: «Люди с отвратительными огромными глазами. Белокожие не умеют учиться».[25]

Других европеоидов, живших в нынешнем Северном Китае и Маньчжурии, усуней, китайские источники описывают как людей «с голубыми (зелеными) глазами демонов и с рыжими бородами, похожих на обезьян».

Видимо, на китайцев производили сильное впечатление и светлые глаза без третьего века, и непривычные для китайцев волосатые тела.

Но в китайских энциклопедиях XV века ясно писалось: «Способности людей и высокие качества ума нисколько не зависят от цвета кожи и глаз». Коротко и ясно.

Через триста лет после выхода в свет этих энциклопедий, в конце XVIII века, Ж. Кювье создал свои классификации животного мира. Не обошел он и человека… Кювье всерьез писал, что желтая раса ленива и склонна к неге. Она управляется деспотией. Черная раса невежественна и непредусмотрительна, не способна к созданию цивилизации и управляется племенными вождями. Вот европеец, белая раса, — активен, трудолюбив и предприимчив, а управляется законами.

Древние китайцы не согласились бы с Кювье в том, какая раса «хорошая», а какая «плохая», но сам дух его рассуждений был бы древним китайцам близок и понятен. А вот китайцы XV века Кювье уже восприняли бы плохо.

Не будем идеализировать Китай: еще в начале XX века там белых в народе называли «заморские черти». Само название Китая в переводе означает «срединная земля». Так сказать, центр мироздания. До падения династии Цинь в 1911 году дипломатические подарки иностранных государств официально регистрировались как «дань». Дикие заморские варвары шлют дань в знак признания Китая центром Вселенной.

Но ведь и энциклопедии были, и свое дело они делали. Сегодня при въезде в Пекин стоит стела, на которой написаны названия «коренных народов Китая». Русские в этом списке есть.

А в Европе… В 1921 году в США прошел всемирный конгресс по евгенике — науке об улучшении человеческого естества. На этом конгрессе Жорж Ваше де Ла-пуж, создатель науки антропосоциологии, рекомендовал принять некоторые меры, чтобы заменить «низшие» расы колониальных стран на «высшую» расу европейцев. В числе этих мер — категорическое недопущение «низших» рас к образованию.

Само собой разумеется, «цивилизованный мир» не мог не создать множества черных мифов о тех, у кого он сидит на шее.

В числе такого рода черных мифов — и устрашающий набор о России.

Политические мифы были известны еще во времена Древнего Востока. Они использовались особенно активно, когда не просто сын сменял отца на престоле, а менялись династии. Тогда, конечно, «приходилось» подробно объяснять, почему боги прогневались на скверных людей из вырезанной династии и за какие чудесные поступки божественной волей воцарились другие правители.

Такого рода «пиаром» грешили и греческие тираны, и римские императоры: о самом себе каждый их них рассказывал, какой он хороший и какими скверными были их предшественники. Не сами о себе рассказывали, конечно, а устами своих прихлебателей. Для возвеличивания одних кумиров и для низвержения других вполне годились любые мифы, любые стереотипы, коренившиеся в народном сознании.

Возьмем «лучшего из римлян» — Октавиана Августа. Он как будто не поощрял своего культа. Однако современные ему PR-щики охотно рассказывали, что Октавиан никогда не губил своих врагов, что он честный, хороший человек. И к тому же достойный семьянин.

Даже получше самого Цезаря будет. А что Цезарь? Вот у римлян был обычай — впереди колесницы триумвира шел глашатай, рассказывавший о его великих делах. А позади колесницы бежал шут, кричавший самую оскорбительную правду о триумвире. Гай Юлий Цезарь был известным женолюбом, и когда ехал на колеснице во время триумфа, бежавший за колесницей шут кричал: «Римляне, прячьте жен! Вот едет лысый развратник!» Об этом часто вспоминали при однолюбе Августе.

Кроме того, рассказывали, что Юлий Цезарь был жесток, не жалел своих легионеров. Значит, был далек от народа. К тому же Юлий Цезарь был неаккуратен с деньгами, расточал народное достояние, после его смерти римская казна не досчиталась огромных сумм… В общем, личность если и героическая, то куда как хуже Октавиана.

В действительности, думаю, Гай Юлий Цезарь был ничуть не менее отважен и горд, силен и мудр, чем Октавиан Август. Кое в чем даже он его и превосходил.

Естественно, Октавиан Август был не менее и даже более коварен, хитер, бессердечен и временами подл, чем Гай Юлий Цезарь. Правда, отравляли врагов по приказу не самого императора, а его жены Ливии… Наверное, одной из самых страшных женщин, каких знала история человечества.

Примерный семьянин? Но число его любовниц и внебрачных детей практически не уступает «амурному списку» Юлия Цезаря.[26]

Однако историческая истина не препятствовала сознательному рождению слухов. И свою роль политических мифов эти слухи прекрасно выполнили.

Об императоре Септимии Севере презрительно фыркали: «Он же с Дуная…» Ведь, «как известно», на Дунае живут сплошные дикари и тупая деревенщина, — типичный пример того, как стереотип превращается в политический миф.

В III веке н. э. в Риме воцарился полный бардак, дикая чехарда императоров. Императоры делились на сенаторских и солдатских. Сенаторских ставили аристократы из сената. Обычно их свергала армия и ставила своего человека. Солдатского императора свергал обычно ставленник сената.

Свергнув очередного сенаторского императора, солдатский император охотно распространял о нем слухи как о человеке слабом, изнеженном, трусливом. Скинув очередного солдатского императора, о нем тут же пускали слух, как о примитивном и грубом, тупом и злобном солдафоне.

Монархи Европы вели себя, как правило, приличнее. Ведь они — помазанники Божьи. Ведь нет власти, кроме как от Бога. Приходилось соответствовать этому мифу. Но, если менялась династия, конечно, необходимо было объяснить, из-за каких скверных качеств прежних правителей она сменилась. А уж если сталкивались разные претенденты… В Британии низложили последнего прямого представителя династии Плантагенетов, Ричарда II. И тут же, в 1455 году, вспыхнула междоусобица, настоящая война между Йорками и Ланкастерами. Оба клана были родственниками ушедших Плантагенетов и имели равные права на престол и примерно равные военные и экономические ресурсы.

Война эта названа очень романтически — «Война Алой и Белой розы», поскольку алая и белая розы были на гербах Ланкастеров и Йорков. Эта война обернулась совершенно неромантичными деяниями: она разорила Британию, привела к огромным материальным и человеческим потерям. Была физически уничтожена большая часть феодальной знати. В общем, одна из самых страшных гражданских войн в истории человечества.

Что же до мифов, то в ходе этой войны Йорки прозрачно намекали, что Ланкастеры происходят вовсе не от своего титульного предка, а от его садовника. И что низкое происхождение сказалось на их поведении — развратном и буйном.

Ланкастеры же всерьез утверждали, что их власть над Британией предсказал не кто иной, как мудрец времен короля Артура, Мерлин.[27]

Таковы традиции династических войн. И уж если идеологические противоречия сталкивали людей, то ценой противостояния становились тысячи жизней!

Например, во Франции в XVI веке, во время вражды протестантов-гугенотов и католиков обе стороны не только резали друг друга, они обвиняли друг друга в поклонении сатане, осквернении могил, поедании трупов, питье крови младенцев, гадании по внутренностям казненного.

Что правда, а что вранье, сказать трудно, потому что слишком много находилось «очевидцев» этих злодеяний. Включая свидетелей, которые видели, как некоторые католические девицы прогуливались по Парижу под ручку с кавалером, чью шляпу приподымали рога, а копыта лихо отбивали чечетку по мостовой.

К тому же гугеноты говорили, что католики-парижане, жирующие за счет всей Франции, задиры и наглецы. А католики утверждали, что гугеноты — неотесанная провинциальная деревенщина.[28]

Впрочем, с XVI–XVII веков власть королей в Европе становится слабее власти парламентов и верхушки чиновников. Началась эпоха сплошных революций.

Уже в ходе первой из них, Нидерландской революции 1566–1609 годов, испанцы сформировали миф о голландцах как о вероотступниках и предателях, до мозга костей порочных типах.

С другой стороны, в народных легендах, песнях и сказаниях голландцев испанцы предстают как сборище мерзких садистов и патологических убийц, на которых и смотреть-то страшно. Создается мрачнейший черный миф, который можно назвать и антииспанским, и антикатолическим.

Книга Ш. де Костера написана уже в XIX веке, но ее колорит очень точно отражает этот набор политических обвинений.[29] Как и в случае с гугенотами, во Франции враждующие стороны использовали бытовые стереотипы и мифы, которые уже существовали… И применяли их, превращая в политические для идейного сокрушения врагов.

Каждая последующая революция в Европе создавала свой набор положительных и черных мифов. Уже в годы Английской революции 1649–1667 годов прежнюю королевскую власть объявляли чуть ли не демонической: и распутная она, и расточительная, и злобная, и о народе не заботилась. И опирается на жителей самых отдаленных, глухих районов, боится умных людей.

О самих же себе революционеры сочинили немало положительных мифов: и религиозно они правильные, так как Богу угодные, и честные необычайно, и добрые, к тому же — представители народа.

Что же касается фактов, то каждая новая революционная власть на практике обычно была и более жестокой, и менее народной, чем королевская. И даже менее демократической. При новом диктаторе Британии Кромвеле ввели имущественный ценз при выборе в местные органы самоуправления — муниципалитеты. Раньше избирать и быть избранным мог всякий, кто имел на этой территории хоть какую-то собственность. Теперь избирать своих представителей в органы тогдашнего местного самоуправления могли всего 20 % населения. А быть избранными — не более 5 %.

«Революционная демократия» откровенно держалась на штыках.

В свою очередь, королевская «партия» создавала свои мифы. Эти мифы были ничуть не хуже революционных: об ангелах на троне и вокруг трона, о черных демонах, стремящихся их погубить. Отголоски этих мифов находим и у Дюма.[30] Замечательна история про то, как мушкетеры прячутся под помостом, где отрубают голову Карлу! Когда священная кровь короля капает сквозь доски на мушкетерские кружева, Атос хочет сохранить эту священную кровь монарха, чтобы показать ее находящемуся во Франции в «политическом убежище» его сыну.

В действительности Английская буржуазная революция формально началась с того, что король Карл вошел в здание парламента, чтобы арестовать нескольких парламентариев, обвинявшихся в государственной измене. С королем было всего несколько солдат. Парламентарии возмутились особенно появлением солдат и выгнали короля. После этого им не оставалось ничего другого, как восстать и объявить себя правительством, поскольку получалось, что демонстративно надсмеявшись над монаршей волей, все они стали государственными преступниками. Кстати, именно с этого эпизода берет начало незыблемое правило британского государства, коему уже 400 лет: никогда нога монарха не смеет переступать порог парламента. Боюсь, исходя из исторического опыта, и самим монархам не очень приятно это делать.

Забавно это, кстати, соотносится с современными российскими традициями. У нас тоже Президент не очень жалует визитами Государственную Думу, в смысле, старается не заглядывать туда без крайней необходимости.

Ельцину, понятно, это было крайне неприятно: как-то после расстрела из танков мятежного российского парламента в октябре 1993 года не было у нас излишней любви между законодательной и исполнительной ветвями высшей власти.

А Путину вроде и незачем в Думу ездить.

Правда, был в последней IV Думе дважды: на открытии ее в декабре 2003 года и на торжественном заседании в Таврическом дворце Санкт-Петербурга по поводу ее 100-летия.

А так, обычно парламентарии сами идут к Президенту когда надо, и даже так называемые «Ежегодные Послания Президента Федеральному Собранию РФ» — это не когда Президент приезжает в Государственную Думу на Охотный Ряд и обращается к избранникам народа, а когда депутаты и сенаторы стройными рядами, получив «спецпропуск» и сдав на входе мобильный телефон, идут в Кремль, дабы выслушать Послание.

Но чему здесь удивляться? Такова наша традиция верховной власти.

Наша Москва — Третий Рим, но не Рим Италийский, а Византия.

Тут вам не «Сенат и народ Рима», а — «Государь и бояре», а еще вернее — «Государь и личная канцелярия его Императорского Величества», — вот, что стояло и стоять, видимо, долго будет и на практике, и в сознании народном на самом острие российской «вертикали власти»…

Но вернемся в XVII–XVIII века, века, породившие Великие буржуазные революции и Великие революционные мифы… Особенное количество самых невероятных мифов создала Французская революция 1789–1793 годов. Причины, которые послужили началом революции, мифологичны. Революционеры охотно рассказывали, что народ «при короле» голодал, а королевский двор одновременно тратил невероятные суммы на наряды королевы, придворных дам и мадам Помпадур лично.

В действительности же Франция XVIII века была самой передовой и самой сытой страной Европы. Стремление к революционным переменам подсказано было замедлением темпов как социально-экономического, так и политического развития. Рост экономики к 1780-м годам несколько замедлился, ожидания людей оказались обмануты. Кто виноват? Разумеется, король! Официальная власть всегда оказывается «виновата», если ожидания подданных не сбываются. И революции происходят нередко в самых передовых и экономически развитых государствах.

Конец XVIII века — классическое время финансовых «пирамид», часто полугосударственных, типа российских ГКО. Это время разорившихся буржуа, обедневших рантье, недополучивших свое пайщиков и акционеров. Вся эта масса бурлила и жаждала реванша. Но к народу ее отнести очень трудно.

Собственно, об этом известно уже давно — только известно, конечно же, для узких специалистов.[31] А большинство людей уверены, что революция началась чуть ли не с трупов умерших с голода.

Кстати, король сам выступал пред Национальным собранием и предлагал широкий план реформ — в том числе радикальную земельную реформу.

Национальное собрание возмутилось: дворяне и духовенство поняли, что у них реально могут отнять собственность. То же самое происходило всякий раз в России, начиная с Екатерины II, и далее без исключения до Александра II, когда «просвещенный монарх» пытался продвинуть в истэблишменте идею отмены крепостного права.

Александр II решился на эту реформу, о необходимости которой говорили совершенно серьезно и его батюшка Николай, и тем более его дед — непоследовательный либерал (особенно в молодые годы).

Но Александр Павлович решился на выхолощенный, путаный ее вариант, в минимальной степени бьющий по имущественным интересам дворянства. И то, настолько боялся покушения со стороны «своих же» посвященных, что в день перед объявлением манифеста ночевал в Зимнем вместе с семьей под усиленной охраной и… в чужих покоях. Прятался у себя дома!

То же самое происходило, по сути, и во Франции накануне штурма Бастилии. Не столько мягкий и слабохарактерный Людовик XVI, сколько зажравшаяся элита не допускала начала земельно-имущественных реформ, это с одной стороны. С другой стороны, революционные радикалы увидели, что король делает все, что они предлагают. Превращение Франции в конституционную монархию «сверху» было в интересах народа, но не Национального собрания!

Однако некоторые сказки, созданные революционерами, до сих пор живут в массовом сознании. Победители, взяв власть, навязали свои представления современникам, а через них и потомкам. Это касается не только причин революции…

Легендарный «Штурм Бастилии» 14 июля 1789 года, который с великой помпой празднуется в современной Франции как главный национальный праздник, — «красный день календаря» Французской революции.

А сколько говорено о «решительном» и кровавом штурме, об «освобождении несчастных узников» королевского правления, жертв чудовищной жестокости антинародного режима!

Собственно, штурма-то и не было, потому что защищали дряхлую Бастилию то ли 80, то ли 90 швейцарских наемников. И каких наемников! — инвалидов: или стариков-ветеранов, или увечных. К тому же у коменданта был строгий приказ: ни в коем случае пальбы по толпе не открывать! Ни при каких обстоятельствах!

Сами парижане вовсе не собирались ничего штурмовать или разбивать. Чтобы пойти на штурм Бастилии и начать гражданскую войну, «пришлось» привести с юга Франции около тысячи уголовников, в основном не французов, а корсиканцев и каталонцев. Эти «представители народа» и ринулись на штурм.

Швейцарцы воевать не хотели. Был бы приказ, огрызнулись бы огнем 15 пушек…

И непонятно, как могла бы повернуться история. Но приказа стрелять не было, был как раз приказ не стрелять. Комендант сам вынес ключи от крепости «восставшему народу».

Спросил:

— А что вам нужно?

— Мы хотим освободить несчастных узников!

— Заходите… Только без шума.

«Восставший народ», бандюганы с юга Франции, устроили в Бастилии погром, а заодно попытались увести с собой «несчастных узников». Только идти с ними никто не захотел. Некоторые «жертвы королевского режима» с перепуга запирались изнутри и отказывались выходить. Странная это была тюрьма, Бастилия…

Подготавливая события, агитаторы рассказывали о страшных пытках в специальных камерах, о подвалах, забитых скелетами, о чудовищных условиях содержания в Бастилии врагов короля.

В реальности содержались в Бастилии по одним данным — 18, по другим — 20, по третьим — всего 7 человек из числа высшей аристократии Франции. Тюрьма-то была особая, королевская. Все эти люди имели собственные апартаменты, еду им приносили из ресторанов, у многих тут же в тюрьме жили слуги.

За что попали в тюрьму? Ни один — за защиту народных интересов. Личности, содержавшиеся в комфортабельной Бастилии, сидели в ней за участие в «черных мессах» сатане, убийстве ребятишек, гадании по частям расчлененных тел покойников, поклонение Кабале.

По некоторым данным, в их числе был знаменитый маркиз де Сад. Сидел он будучи официально признанным психически больным. А достаточно комфортабельного сумасшедшего дома, достойного маркиза и известного писателя, тогда во Франции просто не было. «Пришлось» держать свихнувшегося аристократа в уютной королевской тюрьме.

Бастилию разрушили как символ «старого режима»? Смешно, но факт: король и так собирался ее разрушить и на ее месте сделать широкую площадь.

Вот по поводу этих событий, «штурма Бастилии» 14 июля 1789 года, и ликуют каждый год французы 14 июля. Ненормальные? Нет, обычнейший исторический миф. В данном случае — революционный.

Что же касается жестокости антинародного режима, то, захватив власть, революционеры судорожно стали искать, что же такого дурного сделали короли и их приближенные?! И если даже нашли, то такую малость, что и для пропаганды не годилось.

«Приходилось» попросту придумывать.

Зато с другой стороны, вот пара штрихов о гуманизме революционеров, о «милосердных нравах» «героев 93 года»… Одно изобретение того времени: гражданские «свадьбы» — когда контрреволюционно настроенных юношей и девушек раздевали и привязывали спинами друг к другу, после чего бросали в реку.

Другая вариация: «семейные похороны» — когда торговок в городе Лионе топили вместе с маленькими детьми, привязанными к матерям.

Изготовление париков из волос казненных, абажуров из кожи «врагов народа» — строго документированные факты. Ничего вам не напоминает? — мыло из костей жертв гитлеровских концлагерей…

Но, конечно же, об этом не пишут в школьных учебниках, не сообщают по телевидению. Ликуя в День штурма Бастилии, люди радуются «избавлению» их предков от «королевской тирании», «феодализма» и «реакции».

Особая ипостась политических мифов — мифы о народах, которые стали конкурентами для других или начали вызывать страх. Тут особенно хорошо видно, как политические мифы опираются на народные бытовые стереотипы.

Исторические мифы живут в народе как часть его национального сознания. Но ведь у власти может возникать соблазн использовать какой-то миф для решения своих собственных задач. В таком случае могут родиться черные мифы о народах-смутьянах, нациях-агрессорах и провинциях «недочеловеков».

Еще в 1840–1850-е годы немец во Франции или в Англии воспринимался добродушным, туповатым и трудолюбивым. Немцев считали сентиментальными романтиками, которые умеют хорошо работать, но, не поверите, плохо умеют считать деньги, обожают семью с бесчисленными младенцами, «а-ля тирольские» песни и домашних животных.

В 1860-е годы «вдруг» выяснилось, что Германия производит товары лучшего качества, чем французские и английские. Появился конкурент, и это вызывало настороженность. Милейшие добряки с трубочками во рту и пивными брюшками стали казаться уже не такими безобидными и симпатичными. Во французских газетах немцев стали изображать жестокими и наглыми, пронырливыми и жадными.

У Жюль Верна такой персонаж — немецкий профессор — выведен очень комедийно и непривлекательно. Чавкая, он пожирает целые горы кислой капусты с сосисками, запивает озерами пива, после чего садится писать статью: «Почему современные французы проявляют признаки дегенерации».[32]

Пруссия стремилась объединить Германию, а Франция изо всех сил препятствовала этому: не хотела терять гегемонию в континентальной Европе, что, собственно, и вызвало Франко-прусскую войну 1870 года. Оказалось, что Пруссия может выставить вдвое больше хорошо обученных солдат, она отмобилизовала армию в два раза большую, чем французская, и сделала это вдвое быстрее.

Стальные нарезные орудия Пруссии вели огонь на расстояние до 3,5 км, а бронзовые французские — на расстояние 2,8 км, и точность стрельбы у них была намного ниже.

Прусская армия лучше управлялась, лучше снабжалась и несравненно лучше воевала.[33]

С августа 1870 по апрель 1871 года германская армия наголову разбила французскую, вошла во Францию и оккупировала Париж.

По Франкфуртскому договору Франция уступала Пруссии Эльзас и Лотарингию и выплачивала громадную контрибуцию в 5 миллиардов золотых франков.

После этих событий черный миф о Германии окончательно стал частью политики Великобритании и Франции. Задолго до Первой мировой войны со страниц газет этих стран не сходил образ немца — жадного, тупого, малообразованного, в общем, отвратительного во всех отношениях.

Что с того, что уровень образования и общей культуры в Германии был выше английского и французского? Что Германия была Страной Университетов? Что германская наука лидировала в мире? «Средний» француз и англичанин вполне могли не знать этого. А пропаганда целенаправленно делала свое дело: формировала образ глупого и невежественного врага.

Немцы представали милитаристами, жаждущими войны со всем миром, националистами и расистами. В статье «Мечта немцев» газета «Таймс» рисовала «извечную мечту» немцев о покорении всей Европы. Якобы немцы только и хотят завоевать Британию, покорить ее народ. Газета напоминала, что уже в раннее Средневековье германские племена завоевывали Британские острова. Вот и их потомки опять сюда лезут…

Тут далеко до исторической истины. И сами англичане — потомки вовсе не столько бриттов, сколько германских племен англов и саксов, которые даже дали название их стране и народу. Да и немцы вовсе не поголовно разделяли милитаристские стремления правительства Пруссии.

В дневниках В.И. Вернадского есть прелестное описание, как в Геттингене некий юноша из земли Пфальц выказывал ему, Вернадскому, всяческое презрение, вел себя задиристо и нагло. «Неужели это потому, что я русский?!» — не мог не подумать Владимир Иванович. Назавтра обидчик пришел извиняться и вел себя крайне смущенно. «Простите, ради Бога, — оправдывался юноша русскому коллеге. — Меня ввели в заблуждение… Мне сказали, что Вы из Пруссии…»

Быть пруссаком в Германии вовсе не было комплиментом.

Для многих немцев, объединенных с Пруссией «мечом и кровью», Пруссия стала символом примитивизма, готовности не договариваться, а орать. Решать проблемы кулаком, а не языком.

Но что пропаганде до этого? Вся Германия отождествлялась с Пруссией. Всем немцам приписывалась нежная любовь к казарме, муштре, сапогам, ругани, завоевательной политике. Всякий немец изображался злобным ограниченным садистом.

Кстати, о завоеваниях: именно во второй половине XIX века формировались колониальные империи Франции и Англии. Можно долго описывать, как бесчинствовали в них колонизаторы — вовсе не немцы. Но именно немцам приписывалась чудовищная жестокость.

Во время Первой мировой войны английская разведка сочинила миф о том, что немцы поедают бельгийских детей. Натурально поедают, ну нечего им есть в окопах, они и ловят детишек.

Еще британские журналисты писали, что у немцев есть специальный завод, на котором они перерабатывают на глицерин трупы вражеских солдат, французов и британцев. Находились даже свидетели!

Черные мифы о Германии ослабели только в 1960-е годы и по причине тоже политической: Германия перестала быть конкурентом и стала стратегическим партнером.

Глава 3 Мифы Древней Руси

В России был тот же набор положительных и черных мифов о самих себе и окружающих народах, о политических врагах династий и властей, об исторических событиях.

Нам придется посмотреть, какие мифы возникали в разные периоды русской истории, зачем они возникали и почему.

Тогда станет понятно, как появились самые опасные мифы нашей истории и почему от них столько вреда.

История Древней Руси хорошо исследована. По крайней мере, не хуже, чем история стран Европы раннего средневековья. Источники по истории Древней Руси многообразны и богаты.

Едва ли не важнейший из них — «Повесть временных лет». Летопись несколько раз редактировалась и дописывалась.

Среди известных каждому школьнику образцов древнерусской словесности — «Слово о полку Игореве».

Даже в смысле поэтическом — непревзойденная вершина, шедевр.

«Слово о полку Игореве» — не летопись, поэтическое произведение. Но создано оно по определенному историческому поводу — походу в 1185 году северских князей во главе с Игорем на половцев. Поход оказался неудачен, Игорь разбит. Все, что осталось от войска, — 19 человек. Сам князь попал в плен, затем с трудом бежал и после многих приключений вернулся в родной город Путивль. Особое внимание сегодня также уделяем берестяным грамотам, число которых, особенно большое на Северо-Западе Руси, после первых находок в 1951 году в целом превысило 800. Среди этих грамот — частные письма, счета, записки купцов, любовные послания, даже упражнения учеников тогдашних школ.

Нам могут возразить: ведь Фоменко и Носовский уже «доказали», что история Руси гораздо короче! «Теория» Фоменко и Носовского основана на идее заговора: якобы Романовы, а потом ряд ученых после Петра сознательно уничтожали одни документы и заменяли их другими. Новгород — это вовсе не «настоящий» Древний Новгород, «настоящий» — это Ярославль. Александр Невский и Батый — одно лицо, носившее разные имена в разных частях единого государства, а современные ученые подделывают результаты археологических раскопок — в частности, якобы около 1000 года дендрохронология обрывается, и более ранние даты ими попросту придуманы.[34] И это только часть измышлений этих двух «великих историков» и их последователей.

Не будем вдаваться в долгую полемику. Возражений у нас будет два.

ПЕРВОЕ: Фоменко и Носовский НЕ доказали верность своей критики «обычной» хронологии. Их аргументация поверхностна и часто попросту лжива. Скажем, в культурном слое Новгорода, раскопанного огромными площадями, попадаются многочисленные берестяные грамоты. «Подделать» их присутствие в культурном слое невозможно по определению: ведь этот слой не потревожен веками, берестяные грамоты отделяют от современной поверхности несколько метров напластований.

Что же, агенты Романовых туда запихивали бересту?! Кстати, и обрыв хронологии около 1000 года — выдумка авторов «новой хронологии». Дендрохронология в Великобритании доведена до IV века н. э., в Германии до VI–VII веков, в России — до VIII века. Без «разрывов».[35]

Другие находки новгородских археологов подтверждают точность «деревянного календаря». Сенсационная находка печати Ярослава Мудрого сделана в слоях, согласно дендрохронологии датируемых 1030-ми годами. Остается напомнить, что правил Ярослав с 1014 по 1054 год.

Печатей, принадлежавших известным деятелям древнерусской истории, уже выявлено больше сотни, и все они в точности подтверждают «показания» годичных колец на спилах бревен с новгородских мостовых.

Можно еще многое говорить по этому поводу, но главное ясно.

ВТОРОЕ возражение. Наша книга написана не о самих по себе источниках, а о том, как эти источники формируют самоопределение, или, как лучше всего сказал А.С. Пушкин, хотя мы сегодня и не употребляем в живой речи это слово, «САМОСТОЯНЬЕ» современного человека. Если даже все источники по истории Древней Руси фальсифицированы, именно они важны для жизни современного россиянина. Важен не столько факт, сколько его отражение в народном самосознании.

Есть основания полагать, что Ледовое побоище 1242 года было гораздо менее важным событием, чем Невская битва 1240 года. А на фоне битвы при Грюнвальде — может, это вообще рядовая приграничная «разборка».

Но в идеологии это не имеет значения! Именно Ледовое побоище вошло в историю как важнейшее, определяющее событие! И живет в этом качестве до сих пор.

Говорил ли Александр Невский: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет»? Не говорил? Это уже не имеет никакого значения. О Ледовом побоище снят фильм, и он вошел в сокровищницу мирового кинематографа. Он сформировал отношение к России и отношение к русской истории не одного поколения. Это наиболее важно.

Поэтому мы будем относиться к источникам, как к заслуживающим доверия. И строить на них свое повествование.

Изучая русский фольклор, ученые XIX века обнаружили поразительную вещь: русские в XVII–XIX столетиях очень хорошо помнили Древнюю Русь. По всему Северу — в Ярославской, Олонецкой, Архангельской губерниях — рассказывали былины. Это были предания о богатырях, служивших древним киевским князьям. Память народа хранила истории двора Владимира Красное Солнышко, правнука Рюрика, правившего в Киеве в 978– 1015 годах.

Такова официальная версия определения, кто изображен в русских былинах под именем князя Владимира Красное Солнышко. Хотя мне лично всегда казалось, что речь фактически идет о слиянии в народном сознании двух исторических персонажей: собственно Владимира Святого — крестителя Руси и Владимира, долгие годы княжившего на Северо-Западе, в Новгороде Великом — Владимира Мономаха. Они-то оба и слились в народном эпосе в собирательный образ Владимира Красное Солнышко. Именно во времена их княжения (и между ними) наивысшего экономического и политического влияния достигла Киевская Русь.

Не будем пока объяснять некую «странность» — рассказчики былин в глуши северных лесов часто и не знали, где находятся Чернигов и Киев! Но «почему-то» народная память о Киевской Руси не задержалась ни под Киевом, ни под Черниговым. Она сохранилась именно на севере. Отметим этот важный момент, — он еще понадобится нам, чтобы объяснить очередной миф.

Несколько толстых книг можно заполнить историями приключений Ильи Муромца, Алеши Поповича, Микулы Селяниновича и других богатырей. Их сражениями с трехглавым драконом, Змеем-Горынычем, сидевшим на дубу Соловьем-Разбойником, иноземными богатырями, «наскакавшими» из степи.

Красивая сказка? Да, в былинах много откровенно сказочных персонажей: Соловей-Разбойник и Змей-Горыныч. Сказочны описания силы богатырей да и их врагов, легко поднимавших булаву в сорок пудов, на месте следов которых оставались озера.

Как-то Добрыня Никитич «видит в поле громадные следы от копыт: каждый след величиной с полпечи. Присматривается Добрыня к следу, говорит себе:

— Это, видно, Жидовин, чужой богатырь, заехал в наши вольные степи из земли жидовской».[36]

Этот самый Жидовин из земли жидовской — самый настоящий богатырь, ничем не хуже того же Ильи Муромца: «Чернеется громадное: конь, как гора, на нем богатырь, словно сена копна, — не видать лица под меховой шапкой пушистой». Палицей он играет «весом в девяносто пудов». Даже одолев Жидовина, Илья Муромец говорит: «Тридцать лет езжу я в поле, братцы мои названые, а такого чуда ни разу еще не наезживал!»[37]

Но ведь и остальные чудища, побеждаемые Ильей, не лыком шиты.

Так же сказочно-условны, возвышенны, отрешенны образы Владимира, и его «светлой княгинюшки», и самих богатырей. Скорее, икона, чем портрет. Скорее, житие, чем биография.

Все так. Но при всей сказочности деталей, откровенной условности повествования былины строго привязаны к совершенно определенному периоду русской истории. Первые богатыри появляются при дворе киевского князя Владимира, то есть на рубеже X и XI веков. Последний из богатырей, Алеша Попович, погибает в битве на Калке в 1224 году — в первой битве с монголами. Былины, собранные на севере Руси, хранят не только память о степях, о хазарах и печенегах, о Киеве и о Черном море, но и о событиях 230–240 лет русской истории.

Былины — это одновременно исторический источник и первый на Руси пример исторического мифа. Это не политический миф, не литературный: былины дают образ народа — такой, каким хотел бы видеть себя народ.

Положительный миф? Несомненно! Но, читая былины, убеждаешься: отразившийся в них коллективный образ народа на редкость симпатичен. Именно образ — проявление архетипа. Реальные исторические персонажи могут быть довольно далеки от описанных в былинах. Достаточно сказать, что былины умиленно живописуют супружескую идиллию Владимира Красное Солнышко и «его светлой княгинюшки». И появляются они вместе, и уходят, проводив гостей, и княгиня демонстрирует все необходимые для женщины качества скромности, стыдливости, покорности мужу. И Владимир то заботливо уводит уставшую пировать жену, то обнимает княгиню, прикрывая ее рукой от разбушевавшегося Соловья, то лукаво посматривает на нее, слушая о приключениях Забавы Путятишны.

Не случайно былины ни разу не называют «светлую княгинюшку» по имени. Потому что было у Владимира до 40 жен, и даже брак с византийской царевной Анной, сестрой правящих базилевсов Константина и Василия, мало что изменил. То есть для порядка несколько телег с женами князя разъехались по разным городам, а часть женщин Владимир раздал своим приближенным и сподвижникам. Причем, может, и кому-то из богатырей досталась жена «с княжеского»… плеча, как знать.

Такова история. Во времена Владимира еще живо было язычество. Князья носили два имени — христианское и языческое, и тот же Владимир — Владей Миром — был Василием в крещении. Двоеверие пронизывало жизнь Древней Руси, языческие традиции вовсе не казались чем-то странным для первых поколений христиан.

Но авторы былин совершенно не желают считаться с историей! Былины-то сочиняли и передавали потомственные христиане! Они совершенно не одобряли языческой легкости нравов, и хотели видеть князей строгими единоженцами, приличными и верными мужьями. Владимир описан в былинах самыми симпатичными красками. Ну народ и дает ему хорошую жену, достойную такого славного князя.

И вообще, мораль былин исключительно высока. Аналоги былин есть и в Европе. Например, британские сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола или повествования о графе Роланде. Но в европейских сказаниях супружеская измена — дело довольно обычное.

Например, своим рождением король Артур обязан тому, что предсказатель Мерлин узнал по звездам: если именно в эту ночь жена герцога Горлойса Игрейна зачнет младенца от короля Утера Пендрагона, то на свет появится великий король, объединитель и слава Британии. Обсудив этот важный вопрос с королем, колдун Мерлин отвлек стражу, и король Утер проник в замок своего верного вассала, герцога Горлойса. Околдованная стража приняла его за самого герцога, младенец был зачат… Фанфары!!!

Образ короля Артура сделался для своего общества еще ярче и интереснее — посланец небес, с появлением на свет которого связана такая увлекательная история![38]

…Но вот авторы былин сочли бы такое происхождение «неправильным» и даже обидным для героя.

Самому королю Артуру принято сочувствовать, потому что обе жены были ему неверны. Одна из сторон трагедии Артура в том, что он должен поддерживать самые лучшие отношения с братом Ланселота Бедуиром, которого любит королева.

Личная трагедия короля может быть выражена очень красиво, в самых изысканных выражениях.

Эти красивые стихи сочинил Кретьен Де Труа, придворный бард герцогов Шампани. Они были широко известны во всей Европе.

И погибает Артур от руки своего внебрачного сына, рожденного от феи Моргаузы, кстати, тоже его дальней родственницы.[39]

Нет, нет! И эти истории, и сказания о бесчисленных дамах графа Роланда — очень интересны и увлекательны. И даже поучительны по-своему. Не будем ханжами, в конце концов.

…Но в былинах нет ничего даже отдаленно похожего.

Что характерно — в былинах и женщины наделены высокой моралью. Тот же идеал непререкаемой преданности, силы духа, взаимопомощи, всепоглощающей любви. Забава Путятишна переодевается воином, отправляется искать пропавшего жениха. Победив полчища врагов и самых отборных чудовищ, она спасает парня, увозит домой… и уже вне опасности становится его женой — ко всеобщему удовольствию.

Кстати, в «Слове о полку Игореве» — высоконравственные супружеские отношения. Княгиня Ефросинья Ярославна, вошедшая в историю как образец беззаветной женской любви, жена, которая проводит князя Игоря на войну, в половецкий поход 1185 года, после гибели войска.

Обязанность жены — оплакать мужа? Демонстрация своей роли вдовы? И это тоже. Ярославна ведет себя соответственно роли женщины патриархально-родового строя. Но есть в ее поведении и нечто индивидуальное: далеко не все вдовы князей и бояр оплакивали их так, что плач этот угодил в литературные произведения. Да и называет она князя, отца своих взрослых сыновей не как иначе, как «другом милым», и не страхи вдовьей участи поминает, а то, что ей «без милого тоска».

После того как Игорь бежал из плена, появился в Путивле, супруги на глазах всего города бросились друг к другу и «от слез и от радости ничего сказать друг другу не могли». Летописец не осуждает Игоря за то, что он ведет себя не как князь, а как муж Ефросиньи Ярославны, и, скорее, вызывает сочувствие.

Дамам, изображенным в фольклоре Европы, у Ярославны учиться и учиться!

И во всех остальных отношениях былины утверждают очень высокую мораль. Богатыри — побратимы и нерушимо верны и преданы друг другу. Ни секунды не колеблются они перед тем, как броситься в бой друг за друга. Аналог в жизни Европы разве что мушкетеры Дюма…

Жизнь богатырей — служение. И не столько служение Владимиру Красное Солнышко, сколько Руси. Поссорившись с Владимиром, Илья Муромец уехал со двора, но служить Руси не перестал: отправился прямиком громить Змея-Горыныча.

В другой раз Владимир посадил Илью в темницу. Осаждают Киев враги, очень нужен Илья. Как ни просит Владимир Илью, обиженный богатырь непреклонен: не желает обнажать меч за обидевшего князя. Еле уговорили — и только потому, что разорение угрожало всему городу.

После этой истории Владимир кланяется Илье, просит прощения, уговаривает сесть во главе пиршественного стола. Описания этой сцены в различных списках былин разные: в одних Илья все же уезжает прочь и возвращается через много лет. В других — он дает себя уговорить, и сам Владимир лично подает ему кубок с медом.

Сравнение русских богатырей с европейскими рыцарями не в пользу последних. Несомненно, смелы они и горды, и воины могучие. Но служат все же не Отечеству, а герцогам и королям. И все же обидчивы, как вздорные мальчишки. Вечно у них дуэли да драки. Вообразить же дуэль Ильи Муромца с Алешей Поповичем невозможно даже «в бреду».

Точно так же невозможно представить себе короля Пендрагона, который извинялся бы перед герцогом Горлойсом. Какое там! Ну надо было владыке совершить важный политический акт — сделать нового короля. И вассал отброшен, «аки ветошь».

Владимир тоже может нанести обиду, но его поведение намного нравственнее и человечнее. Уже за счет готовности извиниться. Эта нравственная окраска всех абсолютно поступков, этическая выверенность всех жестов и поз, всех возможных сторон поведения — важнейшая часть жизни героев былин.

Да и скромнее они как-то — и русские князья, и русские богатыри. И душевно широкие, бессребреники, нестяжатели.

Благородство, великодушие к побежденным, отвага, широта души, честность, скромность — вот качества, которые народ отмечает в своих представителях — богатырях.

Стало быть, эти черты он хочет видеть в самом себе. Вместе с неприхотливостью, терпеливостью, способностью к самопожертвованию, верностью семье, князю и Отечеству.

Еще один миф, вернее, несколько положительных мифов связаны с Крещением Руси. Часть этого мифа, например, — повествование в «Повести временных лет» о том, что предки были дикими и грубыми, нравы у них были «зверовидны» и жен они «умыкали у вод», после соответствующих «бесовских игрищ». Летописец связывает грубость и жестокость предков с язычеством. Вот стали христианами и сделались необычайно милы.

Даже жуткая месть княгини Ольги не мешает считать ее христианкой, а истребляемых древлян — мерзкими язычниками, которым «так и надо».

Подробно пересказывать страшную историю мести Ольги не стану, она описана множество раз и в исторических сочинениях, и в художественной литературе.

Да и рассказывать эту историю неприятно, — уж чего только не проделывала озверевшая Ольга с послами Мала и со всеми древлянами; послов-сватов и живьем сжигали, и живыми закапывали. Древлян резали и топили в реках сотнями. Искоростень сожгли дотла, кровь текла ручьями на погребальном кургане Игоря.

Тем более, вроде виноват по нашим понятиям во всем был именно Игорь: осенью 945 года, когда уже собрали дань, вернулся к древлянам с «малой дружиной» — еще «дособирать». В современной интерпретации Игорь ведет себя как бандит-беспредельщик: ему уже дали положенное, а он требует еще и еще.

Тут-то и лопнуло терпение у древлян, и они во главе со своим князем Малом сказали: «Если повадится волк по овцы, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот, если не убьем его, всех нас погубит». Тут, правда, благоразумие древлянам совершенно отказало, и вместо того чтобы попытаться с Игорем худо-бедно договориться, они сами начали со зверства. Древляне пленили князя, наклонили два дерева, привязали каждую ногу Игоря к деревьям и отпустили. Князя разорвало надвое.

Немного протрезвев и решив, что явно, извините за жестокий каламбур, «перегнули палку», древляне решили пойти на мировую с Киевом и поженить овдовевшую княгиню Ольгу и своего князя Мала. Послали к ней сватов. Вполне разумный поступок по понятиям родового общества. Даже некоторая языческая справедливость: мы твоего мужа убили, но против тебя лично ничего не имеем, дадим тебе нового мужа. Ольга же осталась верна покойному Игорю и мстила древлянам как угодно, но не по-христиански.

Однако в истории она — первая христианка на Руси! — Святая равноапостольная Ольга, символ христианства.

А нравы Руси, по мнению летописца, сразу же изменились, как только Русь приняла христианство.

Во всех известных нам текстах X–XIII веков присутствует собирательный образ Руси: «Святая Русь». У многих народов есть архетипический образ своей родины. «Добрая старая Англия», «Сладостная Италия», «Прекрасная Франция» — это и есть архетипические образы. У древнерусского народа — «Святая Русь».

Отметим еще вот что. Древняя Русь охватывала громадную территорию от Волго-Окского междуречья до Карпат и от Ильмень-озера до степей за Переяславлем, в 200 км к югу от Киева.

Но в народном представлении украинцев и белорусов не существует никакой «Святой Украйны» или «Святой Белой Руси». А Великая Русь, Великороссия приняла этот архетипический образ. «Святой Русью» называла себя Русь-Великороссия, принимая эстафету времен.

Еще один важный факт. Только на Руси народ стал называть себя христианами — на уровне самосознания. Христианин-христьянин-крестьянин — стало самоназванием самого многочисленного сословия на Руси. В Польше сохранилось древнее славянское «хлопы», в чем угадывается «холопы».

А на Руси века с XIV все чаще звучит именно это — крестьянин. Часто под «христьянином» имеют в виду не земледельца-землепашца, а вообще всякого незнатного, незнаменитого, небогатого. Крестьяне — это то же самое, что «простонародье».

С образом Святой Руси, населенной христианами, связана удивительная славянская легенда — эпос о «Граде Китеже». Согласно ей, жители града Китежа не захотели покориться осадившим их град монголам, и по молитве жителей озеро Светлояр разлилось и скрыло город Китеж. То есть город неведомым образом сам «ушел в озеро», скрылся под его водами от захватчиков.

Праведникам не повредило наводнение. Чудесным образом они прошли воды и, может, попали в лучший мир. Если сегодня посидеть на берегу или проплыть на лодке в солнечный день, якобы можно увидеть под водой дома и башни, а в престольные праздники услышать еле звучащий благовест из-под воды.

Так и будет жить град Китеж под водой до самого конца света. Лишь накануне Страшного суда он снова поднимется. Тогда же из священного города выйдет и непобежденное войско князя Юрия Всеволодовича, и его воины вместе с остальными душами предстанут на Божий суд.

Легенда? Миф? Несомненно!

Но попробуйте найти в этом мифе хоть малейший след неуважительного, черного отношения к самим себе и к Руси. Этот миф и положительным не хочется назвать — слишком уж он красивый и поэтичный. Одна из жемчужин славянского эпоса.

Миф о не покорившихся русских людях, не поклонившихся завоевателям.

Миф о том, что сама мать-земля помогает своим детям, живущему на ней народу.

Миф, с огромной силой воплощающий веру в дух и могущество России.

Миф, содержащий архетипическое, ментальное представление о России.

Миф — поэтичный архетип представлений русского народа о самом себе.

Этот миф оказал колоссальное влияние на всю историю России.

В сентябре 1812 французские войска победным маршем вошли в Москву. Императору Александру I со всех сторон советовали «замириться» с «супостатом Буонапарте», ну отдать ему «ненужную» «небольшую» часть России, — ну там кусочек Польши, и так от нее «один геморрой», или узкую полосочку на южном побережье Крыма под базы французского флота, все равно ведь Наполеон победит!

Но Александр Павлович ответил тогда: «Лучше я буду царем Камчатки».

Нельзя отдавать свою землю. Земля сама помогает героям.

Так позже и Сталин готов был перенести столицу в Самару, Свердловск-Екатеринбург, потом хоть в Красноярск. Но не сдаваться.

Интересно и полезно сравнить миф о граде Китеже с аналогичными легендами Европы о городах, ушедших под землю или под воду. На юге Европы поговаривали о городах, проклятых Богом за нечестие жителей. Провалившись под Землю, эти города не сохранили жителей.

Иногда они появляются на поверхности земли — то ли в полнолуние, то ли два раза в год — на день Ивана Купала в июне и в Сочельник под Рождество, когда всякая нечисть выходит пакостить людям. В эти дни человек может войти в проклятый город и много чего «обрести» на его улицах и в домах. Вон скелет, из истлевшего кармана которого катятся золотые монеты. Вон кости красотки, драгоценности которой все так и разложены перед черепом. Пока не начала закатываться луна, не брызнули первые лучи солнца, бери скорее, что успеешь, и иди. Вот только знающие люди говорят, что не приносит счастье вымороченное золото. А впрочем, мало ли что говорят, может, кому и повезет.

Существует также миф о городе, ушедшем под воду за то, что его жители не подали милостыню пришедшему в город страннику. По другой версии — за жадность. Горожане торговали по такой высокой цене, что никто за целый день не смог у них совершенно ничего купить.

Раз в сто лет поднимается город из морских волн, и целый день продолжается торг на его рынках. Если хоть один человек купит хоть самую малость в этом городе, тот опять встанет над водами и уже никогда не погрузится…

Красивые легенды, поэтичные при всей своей мрачности. Но нужно ли объяснять, что миф о граде Китеже отражает совершенно другое и намного более здоровое мировоззрение. Он в отличие от европейских легенд — о великом подвиге самопожертвования во имя спасения.

Русский предпочтет смерть во имя Родины, нежели сдаться врагу. И воды озера Светлояр чистые и прозрачные, как хрусталь, они скрыли, спасли войско! Это не просто легенда, это ПОДВИГ и УРОК последующим поколениям.

Европейские легенды — также урок, но урок другого порядка. Воды в европейских легендах мутные и поглотили они преступников в наказание за злодеяния!

Воды же Светлояра укрывают, спасают героев. Русь — Святая и озеро Светлояр — часть Руси — тоже священное. И к Руси отношение, как к святыне.

Сюжетно мифы о городах, покрытых водой, схожи, но нравственные уроки различаются принципиально!

Как видим, наши предки — русичи — слагали легенды, которые отражали высокие нравственные принципы русских. Но что еще интереснее, черных мифов о Древней Руси не сочиняли и ее соседи!

Единое Киево-Новгородское государство, Древняя Русь, начала формироваться вокруг знаменитого Пути из варяг в греки. Русских купцов прекрасно знали в Византии, в торговых городах Нижней Волги и Прикаспия, куда вел Путь из варяг в хазары — по пути с Балтики в бассейн Волги через волоки.

Русских знали во всем бассейне Балтики, в Польше, Германии и Венгрии, во всем неспокойном степном мире. До принятия христианства Владимиром четверо из его бесчисленных жен были скандинавского происхождения, остальные — и касожками, и болгарками, и славянками…

Его сын Ярослав Мудрый — христианин, но его семья — средоточие международного родства.[41]

ПОЛОВИНА всех браков в роду Рюриковичей между 862 и 1237 годами заключена между русскими княжнами и князьями и иноземными принцами и принцессами. Половина!

О чем говорит это обилие династических браков? В первую очередь о высоком статусе Руси на международной арене. С династией неавторитетной, с владыками мало значащей страны никто не стремится заключать браков. Если ПОЛОВИНА отпрысков династии находят себе пару среди других царствующих родов, это говорит о высоком статусе Руси в Европе.

Брак с русским или с русской был ПРИВЛЕКАТЕЛЕН для представителей правящих родов. Отметим это как важнейшую деталь!

Но Русь знали в Европе и простолюдины, по крайней мере, горожане. Ведь она вела оживленную торговлю с Европой. Через Богемию-Чехию и Польшу, через Галич и Львов шла торговля с Германией. Раффенфельштадское таможенное установление 906 года содержит упоминание о русских купцах.

Ратисборн в XI и XII веках — основная точка торговли с Германией. Здесь была особая корпорация купцов, торговавших с Русью, — «рузарии».

Новгородские купцы активно торговали с немецкими купцами Риги, Ревеля и Дерпта. В Новгороде была корпорация купцов, торговавших со Щецином, новгородцы часто посещали Волин.

Но кроме того, новгородцы были активнейшими мореплавателями. У них был флот в сотни вымпелов и эти «вымпелы» были ничем не хуже, чем корабли датчан или шведов.

Новгородцы не только ждали к себе купцов-гостей; они сами регулярно плавали по морю в Данию, в Любек и в Шлезвиг. В XII веке они основали свою колонию на острове Готланд, в главном городе Висби; там стояла новгородская церковь.

В новгородских летописях упоминается, что в 1131 году на обратном пути из Дании погибло 7 торговых кораблей с командой и грузом.

В 1157 году шведский король Свейн III захватил много русских кораблей.

В 1187 году император Священной Римской империи германской нации Фридрих II даровал равные права на торговлю в Любеке голландцам и русским.

Сукно из бельгийского города Ипра высоко ценилось в Новгороде и привозили его сами новгородцы.

Уже в XII веке в Новгороде появился Готский двор. Основали его купцы с острова Висбю, предшественники Ганзы.

С конца XII века в Новгороде находился Немецкий двор и посольство Ганзы.

Но в том-то и дело, что мы не знаем ни одного черного мифа о Древней Руси! Все известные нам отзывы о ней — только положительные. Это не менее важный аргумент авторитета Руси на «международной арене», чем династические браки!

Черные мифы сочиняли порой разные земли Руси друг о друге. Такое бывало «чисто по-соседски». Новгород и Киев спорили о том, кто из них главнее на Руси. Киевляне считали, что их город основал князь Кий. И что жил он в городе вместе с братьями Щеком и Хоривом и сестрой Лыбедью.

Новгородцы же думали иначе. В новгородских летописях этого самого загадочного Кия называли… перевозчиком. Якобы Кий перевозил людей и груз через Днепр, покрикивая при этом: «На перевоз, на Киев!» Откуда и пошло: Киев перевоз, потом просто Киев.

В других новгородских текстах Кия и его братьев представляли как лютых разбойников, которых князь в Новгороде заточил в темницу. Потом князь сжалился, отпустил их, и разбойники ушли к Днепру, где основали Киев.[42]

Ни историки XIX века, ни их современные коллеги не хотят принимать этой версии всерьез. Перед нами — черный миф, который пытались пустить в одной части Руси про другую.

Что же до отзывов иноземцев…

Летописец Титмар из Мариенбурга (975–1018 гг.) подчеркивал богатство Руси и ее торговые обороты. По его словам, он не видел нигде в Европе города больше и красивее Киева. Города, где было бы больше красивых церквей, жители которого были бы богаче и достойнее.

Каноник Адам из Бремена в книге «История гамбургской епархии» называл Киев соперником Константинополя и украшением христианского мира.

«Анналы» Ламберта Херсфельда написаны около 1077 года — много сведений о Руси и в самых лучших красках.

В 1229 году подписан торговый договор между Смоленском и немецкими городами: Бременом, Дортмундом, Гронингеном, Сестом, Мюнстером, Любеком и Ригой.

Немецкие купцы часто приезжали в Смоленск, некоторые жили в нем постоянно. У немцев была своя церковь Святой Девы в Смоленске.

Впрочем, Русь знали не только в Германии, — Русь и русские часто упоминаются во французской поэзии XI–XII веков. Также самым положительным образом.

Впрочем, долго перечислять все сочинения византийцев, немцев, поляков, арабских и персидских путешественников, хроники стран, в которых побывали русские, — все они очень уважительны к россиянам.

В них царит дух или спокойно-объективного описания, как в Бертинских анналах — французской монастырской летописи на латинском языке, посвященной истории государства Каролингов (741–882 гг.), или уважительной оценки русских — сильных торговых партнеров, как, например, в анналах германских городов, торговавших с Новгородом, или сильных воинов, как в хрониках Польши и Венгрии.

О Руси слагались саги как о сказочно богатой «стране городов».

В скандинавских сагах читатель найдет красочный образ Руси, в которой правят мудрые князья, из которой выходят сильные воины, богатства которой неисчислимы, а города велики и красивы.

Да и много их, городов — «больше во много раз, чем во всем остальном мире».

Как видно, для современников Древняя Русь была вполне хороша.

Однако потомки тех иностранцев сочинили о ней немало мифов, в том числе и черных.

О чем мы и поведем речь в других главах.

Глава 4 Мифы Московии

Изучать историю XIV–XV и тем более XVI–XVII веков намного легче, чем историю Древней Руси. Сохранились сотни, тысячи текстов. Среди них и официальные документы, и летописи, и литературные произведения.

В числе самых ранних — «Моление Даниила Заточника, написанное им своему князю Ярославу Владимировичу» (конец XII — начало XIII века).

В «Молении» сначала звучат обычные для того времени слова разочарования о мире. Друзья неверны, развлечения надоедают, «зла жена и до смерти сушит». Но вот отречься от мира «заточнику» тоже не хочется. Даже из монастыря монахи бегут, гонит их «блудный нрав», а ведь лучше умереть, чем «Богу солгати».

Единственным светлым пятном в нехорошем мире становится для Даниила Заточника… княжеский двор. Как хорошо служить князю! «Яко птицы небесные уповают на волю Божию, тако и мы, господине, желаем милости твоея».

Без внимания князя человек — чахлая травка у стены, на которую и солнце не посветит, и дождь не прольется. Все обижают человека, не огражденного страхом княжеского гнева.

Боярин князя не заменит: слаб боярин, и сухой кус хлеба на княжеском дворе лучше, чем на боярском — бараний бок.

«Моление» читалось и переписывалось, постоянно перерабатывалось, дополнялось, из него делались выборки, оно жило, творилось в течение ряда веков.

Через сто лет после «Заточника», появляется «Задонщина» — «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая». Это воинская повесть о Куликовской битве 1380 года. Написана, возможно, Софонием Рязанцем.

В числе известных произведений, которые представляют для нас интерес, — исторические. Например, «Повесть о Шемякином суде» — память народа о том, как самозванец Шемяка отнял власть у законного князя Василия. Стоит также упомянуть «Повесть о Калкской битве», «Повесть о разорении Москвы Тохтамышем» и «Повесть о Псковском взятии».

Для полного представления всей картины и исторического контекста необходимо обратиться и к назидательно-религиозной, поучительной литературе. Например, «Домострой» духовника Ивана IV — Сильвестра. Или «Повесть о Горе и Злосчастии» — поучительная история о том, какие последствия могут ожидать молодого человека, если он отрывается от дома, если сын не подчиняется отцу. Церковные реформы Никона породили движение старообрядцев, которые оставили нам громадное количество литературы, открывающей целый пласт русской истории и культуры.

Особый интерес представляют сочинения протопопа Аввакума (1621–1682 гг.), главы старообрядчества, которые оцениваются как крупнейшее явление в истории русской литературы. Особенно важно для историка «Житие протопопа Аввакума им самим написанное» в период 1672–1673 гг. в пустозерской тюрьме.

О нравах Руси, ее быте, повседневной жизни говорят бытовые, любовные, приключенческие повести. Такие, как «Повесть о Петре и Февронии» — идиллическая история о супругах, любивших друг друга до последнего часа; «Повесть о Василии Златовласом» — история о том, как чешский принц завоевывает французскую принцессу и в конечном итоге на ней женится; «Повесть о Карпе Сутулове» — озорная история о том, как купеческая жена обхитрила купца, священника и архиепископа.

Если упомянутые выше повести — ироничные описания, то в «Повести о Карпе Сутулове» читатель находит критику священников, правда, мягкую, в рамках дозволенного. А вот в «Повести о бражнике» эта критика жесткая, переходящая в злую сатиру. Судите сами, вечно пьяный мужичонка попадает на тот свет. Святые не хотят пускать его в рай… А умерший бражник доказывает святым, что они еще грешнее его.

В начале Киевской Руси лежат события, послужившие богатой пищей для мифов: призвание Рюрика.

В начале Московской Руси тоже лежат события, послужившие для мифотворчества ничуть не меньше. Прямую линию развития от Киевской к Московской Руси начал Александр Ярославович Невский, личность легендарная и яркая.

Он сумел остановить Тевтонский орден и не пустить его в русские земли. Он усилил княжескую власть и уничтожил вечевой строй в Северо-Восточной Руси. Он не согласился участвовать в походе монгольского хана Берке на Иран, за что был им отравлен.

Отец-основатель государства нового типа, Александр, почитался и в Московии, и в Российской империи. Не случайно Александро-Невская лавра названа именно в его честь. И не случайно Петр I пытался перенести его мощи в Петербург. Миф о Ледовом побоище и о защите родной земли он пытался использовать для укрепления государства.

Окрепнув, Московия со времен Ивана III пытается стать не только самым важным и главным, но и ЕДИНСТВЕННЫМ русским государством.

Это проявляется как в политике «собирания земель», так и в разработке идеологии. Согласно официальной историографии, именно Московия является единственной наследницей истории Древней Руси. Проявлением этого становится принятие Иваном III титула «Государь всея Руси».

Политические деятели Великого княжества Литовского и Русского, а затем и Польши категорически возражали против этого титула. Ведь 90 % территории Великого княжества составляли русские земли. А в польскую Корону входила территория, которая сейчас образует единую самостоятельную страну — Украину.

Только тогда никто не называл такими словами эту территорию; и в представлении поляков, и в представлении московитов, и по мнению самих жителей Украины, это была русская земля, населенная «русинами», то есть русскими.

Украинская война 1654–1667 годов велась не за Украину, а за часть Руси, как это понимали все — и в Польше, и в Московии, и на так называемой сейчас Украине.

Насколько ни у кого не было сомнений в том, что Украина — часть Руси, говорит хотя бы такой факт: в 1687 году поляки хотели использовать Московию в войне с турками и татарами, организовать поход Московии на Крым. Московия согласилась, но при условии уступить Московии Киев.

Киев тогда входил в состав коронных земель, то есть подчинялся непосредственно Кракову. Но в представлении и киевлян, и жителей Москвы Киевщина была частью Руси.

Аргументация русских была простая: полякам последовательно читали все летописи «от основания Руси» и «от призвания Рюрика» в доказательство того, что Киев — русский. И поляки Киев отдали!

Брак великого князя Ивана III с племянницей последнего византийского императора Константина XI Софьей Палеолог способствовал провозглашению Русского государства преемником Византии.

Тогда же предпринимались попытки связать начало русской истории со Священным Писанием, с Библией. Поскольку правнука Ноя, великого праведника, спасшегося в Ковчеге со всеми зверьми и растениями во время Всемирного потопа, якобы звали Скифом, а его сыновей — Словеном и Русом, делались выводы: славяне и русские происходят непосредственно от праотца Ноя!

Из этих мифов так естественно складывалась идея Москвы — Третьего Рима. Ученый инок Филофей Елизаровского монастыря под Псковом учел как разгром Рима варварами (не говоря от том, что этот италийский Рим «впал в латынство», то есть тоже в своем роде пал), так и взятие Второго Рима, Константинополя, безбожными турками.

В «Послании о крестном знамении» Филофей выводит свою классическую формулу: «Два Рима падоша по грехам своим, третий же стоит, а четвертому не бывать».[43]

Во времена Ивана Грозного родилась версия о происхождении Рюриковичей от императора Древнего Рима Цезаря Августа. Особые доказательства не приводились, просто сообщалось как общеизвестное.

В Священном писании можно обнаружить упоминание о том, что апостол Андрей Первозванный посетил Скифию — области, лежащие к северу от Черного моря.

По одним версиям (более достоверным), побывал св. Андрей в греческих городах Причерноморья — Карикинтии и Пантикапее. По другим, уже фантастическим, — в Киеве. Вернее, на том месте, где стоял Киев. И что Андрей Первозванный предсказал возникновение могучего христианского государства на Восточно-Европейской равнине. Легенда обрастала подробностями. Известны несколько ее версий.

Принимая послов от Папы Римского, Иван Грозный говорил им уже вполне серьезно: «Мы с самого основания христианской церкви приняли христианскую веру, когда брат апостол Андрей пришел в наши земли… а когда Владимир обратился к вере, религия была распространена еще шире».[44]

Из вышеупомянутого следует, что все версии русской истории — положительные мифы, утверждающие величие династии, могущество государства и его международное положение.

Избрание Михаила Романова на престол «Московского царства русского государства» в 1613 году было отмечено сожжением книг по истории Руси. Масштаб фальсификации был не так уж громаден, а цель предельно утилитарная — уничтожались свидетельства того, что в XVI веке предки Михаила Романова вовсе не занимали такого уж высокого положения.

Для легитимизации власти Романовым требовалось стать Рюриковичами, и такая «правильная» генеалогия была для них создана. На месте заурядного боярского рода появились невиданные Романовы — почти прямые потомки самого Рюрика, а соответственно (хе-хе!) и Августа Октавиана! В общем, смотрите телесериал «Рим», новый сезон! — «Романовы. Венценосная семья».

Трудно понять историю России, если не помнить, как в ней фальсифицировали историю. Ведь в России, как и во всем мире, тоже менялись династии, происходили перевороты и революции. Как же тут без политических мифов?

Как и везде, новая власть в России переписывала историю предыдущего периода, отрицала одно, выпячивала другое, искажала внутренний смысл событий.

Год 1613 — период особенно рьяного мифотворчества, впрочем, положительного. Романовы никого не обвиняли, не объявляли негодяями или предателями, не отрицали достижений предшествующего периода. Их цель была прагматична — возвеличивание одного отдельно взятого рода, приписание ему даже не особых достоинств, а только одного качества, не так уж важного в глазах потомков — несуществующей знатности.

В конце концов, может это и цинично, но пусть Романовы происходят от Рюрика… или от Цезаря.

Да пусть происходят хоть от Адама и Евы, никому ведь от этого ни хорошо ни плохо. Если уж дух нации зависит от того, «худородные» Романовы или «знатные» — да и черт с ними, пусть будут «знатными».

XVI–XVII века — начало становления бытовых черных мифов о России. Возникают эти мифы на Западе и основываются на записках и воспоминаниях европейских путешественников: Сигизмунда Герберштейна, Альберто Кампенезе, Генриха Штадена и других. В XVII веке появляются также и сочинения других авторов: Буссова и Флетчера.

Может сложиться впечатление, что стоит любому западному человеку приехать в Россию, и он тут же напишет что-то гадкое. Примерно такой вывод и делают горе-«патриоты», считающие любого иноземца по определению врагом России.

У человека же умного тут же появляется мысль — а может, мы знаем не все сочинения иностранцев? Ведь не может быть, чтобы все так просто…

Стоит начать изучать действительные источники, как все оказывается еще более сложным. Мало того, что не все знаем, так и не все авторы, ославленные «русофобами», на самом деле ими были. Но и те, кто были таковыми, писали не так однозначно, как кажется.

Пожалуй, начинателем тут был Герберштейн…

В России барон Герберштейн (Херберштейн, Herberstein), дипломат и путешественник, был два раза. Крупный государственный деятель, он выполнял деликатные поручения императора Максимилиана I. Император хотел, чтобы великий князь Василий III Иванович передал Смоленскую землю польскому королю, а потом выступил против Турции вместе с Польшей и Священной Римской империей германской нации.

Герберштейн дважды был в Московии в роли собственно официального посла: в 1517 и в 1526 годах. Обе его миссии, естественно, не увенчались успехом.

В 1549 году Герберштейн выпустил книгу «Записки о московитских делах». Основная часть посвящена землеописанию России: ее городов, торговых путей, сел, рек. Тут же описываются экономика, быт, религия страны, поведение русских, дается конспективное изложение русской истории.

Герберштейн первым, как считается, писал о том, что русские патологически нечестны и не способны порядочно вести дела. Они не умеют работать и все время пытаются что-нибудь выклянчить или украсть. В торговле они тоже нечестны, лживы, коварны и всегда пытаются обмануть покупателя и продавца. К тому же они пьяницы и безответственные типы, им нельзя доверять совершенно ни в чем. А самые отпетые жулики из русских — это именно москвичи.[45]

Папский нунций в Польше Альберто Кампенезе жил в Московии недолго.

Кроме собственных наблюдений, он использовал отзывы многих людей — в основном выходцев из Польши. В начале XVI века отношения Польши и Руси оставались очень напряженными. Постоянно шли войны за Смоленскую землю, пограничные конфликты. Православные князья «отъезжали» на Русь, ослабляя Великое княжество Литовское и Русское. Поляки практически не рассказывали ничего хорошего о русских.

Докладывая Папе о своих впечатлениях, Кампенезе сообщает: русские не умеют и не любят работать, они лживы и вечно пьяны. Одновременно, правда, пишет и о том, что у русских «почему-то» в стране полное изобилие товаров, продовольствия, золотых и серебряных денег — больше, чем в других странах.[46]

Он пишет о языческих «суевериях» и «сказочных представлениях» русских — и тут же о высоком уровне бытовой морали и честности в делах.

Очень противоречивая книжка, из которой легко сложить прямо противоположные образы страны — от омерзительного до прекрасного. Очень характерно, что современники сразу же сложили отрицательный образ России. Видимо, у европейцев уже была к тому времени готовность принимать за истину только скверные сведения о России. Из рассказов путешественников они извлекали в основном факты, подтверждавшие их предрассудки.

А. Поссевино родился в Мантуе, вступил в Общество иезуитов в 1559 году и сделал в нем блестящую карьеру. С 1572 по 1578 год — секретарь Генерального Настоятеля Общества.

В 1579 году Поссевино впервые прибыл в столицу Великого княжества Литовского и Русского город Вильно с дипломатическим поручением.

В 1581–1582 годах Поссевино исполнял дипломатическую миссию в Московии: папский престол рассчитывал склонить Русь к Унии с католицизмом. В августе 1581 года в Старице он встретился с Иваном Грозным, оттуда поехал в Псков для организации переговоров с поляками.

С 13 декабря 1581 года по 15 января 1582 года Поссевино вел российско-польские переговоры и составлял протоколы заседаний. Эти переговоры вылились в Ям-Запольское перемирие на 10 лет, остановившее Ливонскую войну. Не без его усилий Россия отказалась от Полоцка и Ливонии.

14 февраля 1582 года Поссевино второй раз пересекает русскую границу и прибывает в Москву. Здесь он опять пытается склонить Ивана Грозного к Унии… Безрезультатно.

15 марта 1582 года Поссевино выехал из Москвы в Рим вместе с русским посольством Якова Молвятинова. Он вез грамоту от Ивана Грозного к Папе Римскому. Миссия его, несмотря на внешние знаки уважения, неудачна: русские не заинтересовались идеей Унии.

Впрочем, карьеры Поссевино эта неудача не испортила. До 1586 года он был главным инспектором католических семинарий в Польше. С 1586 по 1611 годы — ректором Академии в Падуе. Находясь на этом посту, он написал свои знаменитые сочинения: «Московия», «Московское посольство» и «Ливония».[47] Умер 26 февраля 1611 года в Ферраре, в зените уважения и известности.

Поссевино сетовал на полуязыческую веру русских, — по его мнению, именно она мешает им стать до конца хорошими людьми. Именно эта идея «изначальной консервативности и, следовательно, вредности» православия не в пример с протестантизмом, часто впоследствии доставалась «из заначки» нашими критиками (вплоть до Макса Вебера и представителей доморощенной интеллигенции в попытке объяснить «откуда есть пошла такая отсталость на русской земле»).

Это, утверждал Поссевино, все из-за православия: тиранство в государстве и в семьях, повальное пьянство, воровство, невежество, зазнайство.

В 1570 г. Папа Пий V и Венецианская республика вознамерились привлечь московского царя к антитурецкой лиге. Посредником между Папой и республикой, с одной стороны, и Иваном IV, с другой, был избран польский нунций Портико.

Одновременно Портико должен был вести переговоры о примирении Москвы с Польшей. Польский король Сигизмунд II Август не имел ничего против посредника, но сильно боялся, как бы не завязалась между Москвой и папской курией дружба, вредная для интересов Польши.

И тут, очень вовремя, в Польше оказался некий Альберт Шлихтинг, недавно бежавший из московского плена. Немецкий дворянин из Померании, А. Шлихтинг (годы рождения и смерти неизвестны) в Москве далеко не бедствовал.

Зная русский и латынь, он устроился в качестве слуги и переводчика к некому «итальянскому врачу», лечившему самого царя Ивана IV. Впрочем, никаких итальянских врачей у Ивана Грозного не было, был бельгиец… Возможно, Альберт Шлихтинг имел в виду именно его. Уже такие неточности заставляют усомниться в любых других сообщаемых сведениях.

Сам Шлихтинг на себе никаких неприятностей не испытал, и, в конце концов, сам его хозяин помог ему уехать из Москвы. Но о Московии, ее нравах Шлихтинг рассказывал такие ужасы, что король захотел с ним лично познакомиться. А познакомившись, попросил записать все, что Шлихтинг знает о Московии.

Король беседовал с Шлихтингом, видимо, корректировал обличительный трактат о злодействах «московского тирана». Получилось, действительно, жутковато.

Назывался документ «Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича» (так в тексте! — Авт.).

В записках Шлихтинга нет никаких политических обобщений, никаких заключений — что именно делалось и для чего. Просто перечисление пыток и казней, такой средневековый фильм ужасов. Цифры убитых и умерших под пытками он называет такие, что если их сложить, получится больше миллиона человек. Все городское население России того времени.

Любопытно, что тексты Шлихтинга на немецком и латинском языках различаются. Свое латинское сказание Шлихтинг завершает торжественным заверением: «То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве.

А то, что происходит в других больших и малых городах, едва могло бы уместиться в (целых) томах».

В немецкой записи тон куда менее решителен: «То, что я только что описал вашему королевскому величеству… не выдумано, Бог тому свидетель, что я все это отчасти сам видел и слышал».

Естественно, нунцию вручили текст на латыни, вежливо переведенный для ознакомления и для доклада в Ватикане.

В Ватикане творение Шлихтинга произвело сильное впечатление.

В итоге нунций Портико получил от Папы следующую инструкцию: «Мы ознакомились с тем, что вы сообщали нам о московском государе; не хлопочите более и прекратите сборы. Если бы сам король польский стал теперь одобрять нашу поездку в Москву и содействовать ей, даже и в этом случае мы не хотим вступать в общение с такими варварами и дикарями». Таким образом, всякая мысль о переговорах с Московией была оставлена.

Виват польской дипломатии! Поздравим польского короля, он блистательно добился того, что хотел.

Шлихтинг называет себя военным: дворянское происхождение заставляет его горячо сочувствовать боярству, преследуемому Грозным. Но само свирепствование «тирана» и его опричников находит, по его мнению, объяснение, главным образом, в дурном нраве русских.

«Московитам врожденно какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой. А тирану все это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о взведенных на них обвинениях».[48] Сильно сказано…

Генрих Штаден родился около 1542 года в городке Ален (Вестфалия). Бедная семья бюргера, нищета… Активный юноша нанимается в полуразбойничий отряд, идущий в Ливонию. Как он служил в немецкой Ливонии, мы не знаем, но по его собственным словам, «бежал под страхом виселицы».

Бежит он своеобразно: предлагает свою службу русскому царю. Приняли его в Московии более чем хорошо, даже дали имение. Правда, сам Штаден тут же начал в своих имениях гнать водку, — русским это запрещалось, а иноверцам было можно. Впрочем, бутлегерством дело не ограничивалось.

Служба в опричнине давала и другие способы обогащения.

Штаден откровенно рассказывает об этом в связи с походом Ивана IV на Новгород: «Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы; одел их. Им это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повел своих людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где — по монастырям, церквам или подворьям — можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его, пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро».

В общем, шайка-лейка, а-ля «Черная кошка». Только «Горбатый главарь» параллельно состоит на довольствии непосредственно в «службе безопасности Президента», то бишь в опричном войске царя Ивана.

Кстати, о «горбатых» и топорах. Среди разбойничьих набегов Штадена описывается такой случай: «Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собою моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей».[49] Прямо кино…

Однако спустя год регулярные опричные войска не смогли отстоять Москвы, и татары сожгли ее дотла. В 1572 году земские войска успешно отбили новое нападение хана Девлет-Гирея. После этого доверие царя к опричнине пошатнулось.

Начался новый «перебор людишек», по выражению Грозного, то есть пересмотр военных списков. У опальных опричников отнимали поместья и возвращали прежним собственникам. Штаден не был принят ни в один из новых списков, лишился всех своих владений, но, благодаря своей изворотливости, избегнул прямой опалы.

Он бросил все московские дела и предприятия, перебрался на север. Сначала построил в Рыбной слободе (Рыбинске) мельницу, потом, обдумывая «как бы уйти из этой страны», двинулся дальше на Поморье, где занялся торговлей мехами.

На Севере Штаден был посредником между голландцами, англичанами, бергенцами из Норвегии и русскими.

В 1576 году в Коле он сел на голландский корабль, который вез 500 центнеров каменных ядер для артиллерии повстанцев, боровшихся в Нидерландах против Испании. Сам он увозил с собой большой груз мехов, которыми вместе с одним из русских купцов удачно расторговался на Лейпцигской ярмарке.

Что характерно: Штаден считает, что его судьба по-прежнему связана с Россией. Он вовсе и не думает, что покинул совсем и навсегда русскую землю. Вопрос — как вернуться?

Он пытается поступить на службу к шведскому королю. По просьбе брата короля, герцога Карла Зюйдерманландского, «разузнает», нет ли в Голландии караванов русских купцов. Называя вещи своими именами, служит «наводчиком» у пиратов.

Разыскивая по Германии шведского принца, Штаден попадает к его родственнику пфальцграфу Георгу Гансу — своего рода «люмпен-аристократу» без своих феодальных владений. Авантюрист, который вечно носится с разнообразными безумными прожектами. Сейчас он носится с идеей создания подобного шведскому немецкого флота для борьбы с «нехристями-московитами». Штаден крайне заинтересовал пфальцграфа своими рассказами о Московии.

Несколько месяцев пфальцграф продержал у себя в Люцельштайнском замке в Вогезах бывшего московского опричника. По требованию графа Генрих Штаден к концу 1577 — началу 1578 года успел составить описание Московии. За это же время новые друзья разработали новый план борьбы с Москвой: план ее военной оккупации.

План они представили императору Рудольфу II Габсбургскому. Суть плана Штадена-Ганса довольно проста: союз с Польшей и Швецией, а Московию подчинить Германии. Как? Тоже просто.

«Потребная для того первоначальная сумма равна 100 000 талерам. И воинские люди должны быть снаряжены так, что, когда они придут в страну (великого князя), они могли бы служить и в коннице. Это должны быть такие воинские люди, которые ничего не оставляли бы в христианском мире: ни кола, ни двора. Таких ведь много найдется в христианском мире. Я видел, что такое великое множество воинских людей побиралось, что с ними можно было бы взять и не одну страну. И если бы великий князь имел в своей стране всех побирох из военных, которые шатаются по христианскому миру, — причем некоторые из них поворовывают, за что кое-кого вешают, — то он захватил бы все окрестные страны, у которых нет государей и которые стоят пустыми, и овладел бы ими».

Вот и весь план! Собрать побольше бездомных авантюристов, «побирох» и на кораблях вывести их в Русское Поморье. Там пересядут на коней… И порядок. Россия завоевана и становится колонией Священной Римской империи германской нации. Ивана IV надо вывести в Германию и держать под сильным надзором, чтобы не сбежал.

В книге о Московии Штаден пишет обвинительный акт против московского царя. «Описание страны и правления московитов» и автобиография Штадена составляют как бы приложение к военно-политическому плану и предназначены для того, чтобы осветить слабые пункты московской политики и доказать негодность строя, основанного якобы на голой жестокости и на ограблении правителем своих собственных подданных.

Какое моральное право имеет Штаден писать подобное — отдельный вопрос. Он ведь не только очевидец, но и участник, даже организатор ужасов и злодейств, которые описывает. Нет у него ни чести, ни совести: наживши и награбивши в Москве много добра, он не питает к народу и государю, его приютившим, иных чувств, кроме презрения и ненависти.

Избегая называть Ивана IV царем и применяя к нему только прежний титул великого князя, Штаден старается возбудить против него общественное мнение в Европе. Это своего рода подстрекательство государей и всего дворянства к борьбе против восточных «нехристей».

Книга Штадена вполне достигла этой цели. Она много содействовала тому, что в дипломатии, публицистике и литературе Запада за Иваном IV утвердилась самая невыгодная репутация… Даже на фоне массовых казней при Генрихе VIII в Англии, Варфоломеевской ночи во Франции Ивана Грозного стали считать кровожадным чудовищем.

Опричник-«обличитель» бросил мрачную тень на весь русский народ. Ведь кто такие московиты у Штадена? Это дикие и грубые невежды, которыми можно управлять только палкой. Их, московитов, не стоит стесняться самих обманывать и водить за нос, это толпа дикарей, склонных к грабежу и насилиям.

Джером Горсей — из «нового английского дворянства», не брезговавшего торговыми делами. Горсей жил в России в 1573–1591 годах. Он управлял конторой Московской компании, его лично знал и привечал царь. В 1580 году Горсей доставил в Россию порох, медь и другие припасы, необходимые для ведения Ливонской войны. Горсей приумножил в России немалое наследственное состояние. Вернувшись в Англию, получил рыцарское звание и избирался в парламент.

Тем не менее он редко называл Россию иначе, чем «долиной печали» или «областью скорби». И постоянно упоминал, что жизнь в России безмерно трудна, жестока, полна лишений и всяческих ужасов.

Порой Горсей сообщает вовсе уж фантастические сведения. Скажем, о походе опричников на Новгород он пишет, что московиты убили в Новгороде 700 тысяч человек. Р.Г. Скрынников[50] называет другую цифру — «от 2 до 3 тысяч человек».

Книги всех этих авторов стали основой для черного антироссийского мифа. Дело нетрудное: ведь в них активно пропагандировалось негативное отношение к России. Но есть, правда, нюансы.

А они в том, что в этих книгах попадаются позитивные оценки! Причем эти противоречащие друг другу оценки даются в одном и том же сочинении! Альберто Кампенезе, например, писал о том, что русские ленивы…

А через несколько страниц: «Московия весьма богата монетою, добываемою больше через попечительство государей, нежели через посредничество рудников, в которых, впрочем, нет недостатка, ибо ежегодно привозится туда со всех концов Европы множество денег за товары, не имеющие для москвитян почти никакой ценности, но стоящие весьма дорого в наших краях».

Так, простите, мы ленивы? Или со всех концов Европы едут покупать наши товары?

Отцы-основатели черного мифа порой высказывают прямо противоположные друг другу суждения.

Сигизмунд Герберштейн утверждал: «Народ в Московии, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих и в особенности вероломен при исполнении обязательств». Это высказывание перекочевало затем в отчеты некоторых других заморских посланцев.

Однако совсем иное мнение о жителях Московии выражает несколько лет спустя итальянец Альберто Кампенезе: «Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением, а о клятвопреступлении и богохульстве и вовсе не слышно».

Таким образом, даже эти книги трех вышеперечисленных авторов, в принципе, нельзя считать абсолютно негативом, только для этого нужно не «выдергивать» цитаты из контекста, а пытаться прочитать целиком.

Как правило, эти противоречия, взаимоисключения не принимались в расчет другими «туристами». И негативные мифы находили «подтверждения» в каждом новом описании. Таким образом, бытовые мифы подкреплялись поверхностными сторонними наблюдениями большого числа путешественников.

Джильс Флетчер учился в Кембриджском университете. Ездил с дипломатическими поручениями в Шотландию, Германию, Нидерланды. Обычная биография «джентльмена». В 1588 году был послан в Москву для поддержания перед русским правительством ходатайства англо-московской компании о монополии на торговлю с северорусскими портами. Кроме того, один из агентов компании, некий Мерш, наделал в России у казны и частных лиц личных долгов от имени компании. Дело это надлежало уладить.

Посольство Флетчера оказалось совсем неудачно, причем по его собственной вине. На первой же аудиенции у царя Флетчер вступил в нелепые для дипломата пререкания о царском титуле: он не пожелал прочитать его целиком, чтобы не признавать Ивана царем (а не только Великим князем). Подарки, присланные с Флетчером от королевы Елизаветы царю и Годунову, были найдены неудовлетворительными (хотя неясно, как повернулось бы, признай Флетчер Ивана IV царем).

В результате Флетчера приняли сухо, то есть по современным понятиям просто «опустили уровень переговоров»: не пригласили его к царскому столу и для ведения с ним дел назначили дьяка А. Щелкалова. Дьяк же сам был одной из «жертв» упомянутого жулика Мерша и имел личные счеты с англичанами. В итоге в даровании компании монополии Флетчеру было отказано. Более того: у компании было отнято право беспошлинной торговли в пределах России. По делу Мерша часть предъявленных долговых претензий была начтена на компанию.

В 1591 году Джильс Флетчер издал книгу о России, а затем сочинение о татарах. Его сочинение о России имело странную судьбу: книгу старалась уничтожить сама торговая компания, в которой служил Флетчер, убоявшись, что распространение этой книги окончательно восстановит против компании русское правительство. Видимо, понимали, что многое в ней оскорбительно.[51]

Управление, общественный быт и народные нравы, даже природу России Флетчер изображал самыми мрачными красками. При составлении своего труда Флетчер открыто пользовался показаниями Горсея. Судя по всему, читал он и Герберштейна. Невольно возникает подозрение: а ведь он заранее знал, что увидит в России!

Идеологическая мина сработала, только и всего…

Но одновременно с этими сочинениями на Западе выходили другие, в которых русские вовсе не выглядели смрадными чудовищами.

Познакомимся и с этими сочинениями.

Знатная семья Барберини известна с XII века. По заданию английских купцов Рафаэль Барберини в 1564 году выехал в Московию с рекомендательным письмом от английской королевы Елизаветы. Он ехал через Антверпен, Амстердам, Вестфалию, Любек, Мекленбург, Померанию, Данциг, Кенигсберг, Ригу, Ревель, Нарву, Новгород, Торжок и Тверь.

Миссия Рафаэля Барберини оказалась удачной лишь отчасти, но это мало волновало дипломата и все его семейство: деньги были «диверсифицированы», вложены в весьма разные мероприятия.

По желанию своих патронов и работодателей Барберини описал все, что видел и слышал в России. Его рукопись до сих пор хранится в Риме, в Барберинской библиотеке, под заглавием: «Relazione di Moscovia Scritta da Raffaello Barberino al conte di Nubarola, Anversa li 16 ottobre, 1565». Издавалась она и в XVI, и в XVII вв. несколько раз на разных языках.[52]

Барберини проявил себя взвешенным и спокойным исследователем. Поругивая русских за мотовство, Рафаэль Барберини относится к ним, скорее, с интересом. Этот интерес мало окрашен эмоционально. Легкое тепло, пожалуй, так.

Ричард Ченслор — английский мореплаватель. В 1553 году английский король Эдуард VI отправил три корабля в Северный океан, под начальством в том числе и капитана Ченслора. Англичане искали ни много ни мало — северо-восточный путь в Индию. Все, что дальше «земли норманнов», то есть Скандинавии, оставалось совершенно неизвестным. Некоторые ученые того времени предполагали — может, сразу за Скандинавией кончается материк, и можно, держа курс на юго-восток, и постепенно приплыть в Индию?!

В Индию Ченслор не попал, но благополучно доплыл до Белого моря. 24 августа 1553 года он вошел в Двинский залив и пристал к берегу, где был тогда монастырь Св. Николая.

Местные жители изумились, увидев большой корабль, и рассказали, что этот берег — русский. Тогда англичане объявили, что имеют от английского короля грамоты к русскому царю. Такие грамоты на всякий случай, действительно, заготовили. Местные начальники немедленно отправили гонца к царю Ивану Грозному, и тот пригласил Ченслора в Москву. Русские снабдили англичан всем необходимым и неплохо организовали путешествие.

В Москве Ченслор подал царю Ивану грамоту Эдуарда, писанную на разных языках ко всем северным и восточным государям. Он обедал у царя, а после вел переговоры с боярами. Бояре ему понравились, а Ченслор — им.

В феврале 1554 года Ченслор был отпущен Иваном с ответом английскому королю. Царь писал Эдуарду, что он, искренне желая быть с ним в дружбе, с радостью примет английских купцов и послов. Эдуард к тому времени умер, и Ченслор вручил грамоту Ивана королеве Марии. Своими вестями он вызвал большую радость в Лондоне.

В 1555 году Ченслор вторично отправился в Россию на двух кораблях, с поверенными, представлявшими английское общество купцов, чтобы заключить торжественный договор с царем. Иван милостиво принял Ченслора и его товарищей, называя королеву Марию любезнейшей сестрой. Был учрежден особенный совет для рассмотрения прав и вольностей, которых требовали англичане; главная мена товаров была назначена в Холмогорах, осенью и зимой; цены остались произвольными, то есть рыночными.

Иван дал англичанам торговую грамоту, объявив в ней, что они свободно и беспошлинно могут торговать во всех городах России.

В 1556 году Ченслор отплыл в Англию с четырьмя богато нагруженными кораблями и с русским посланником, воложанином Иосифом Непеей. К сожалению, буря рассеяла его корабли; только один из них достиг Лондона, остальные погибли близ шотландских берегов. Сам Ченслор оказался в числе погибших; русский посланник И. Непея спасся.

В своих записках о России Ченслор отмечал хорошее качество дорог, быструю езду, обилие вкусной еды, и большую честность населения.

Голландский торговец Исаак Масса впервые находился в Московском государстве в 1601–1609 годах. Вернувшись в Нидерланды, по просьбе других купцов и правительственных чиновников, составил свое описание исторических событий в Московии начиная со времени Ивана Грозного.

В 1612 году, во время Смутного времени, Масса снова поехал в Москву. С тех пор он не прекращал дипломатическую и торговую деятельность. Генеральные штаты неоднократно поручали ему вести переговоры с Москвой о свободной торговле.

Сведения Массы основаны как на его собственных наблюдениях, так и на слухах и общении со многими людьми.

Он крайне редко высказывает негативные суждения и, по крайней мере, никогда не обвиняет русских в жестокости или в склонности к холопству.

Описывая двор и поведение Иоанна Васильевича, Масса замечает: «Мне надлежало бы немного рассказать об его ужасной тирании, но это не относится к предмету предлагаемого сочинения, и об этом много раз помянуто во всех историях, и посему здесь неуместно; к тому же говорят о нем столь различно, что писать о сем совершенно правдиво невозможно».[53]

Родом из Люнебургского герцогства, Конрад Буссов получил довольно хорошее образование. В 1601 году находился на службе у шведского герцога Карла (впоследствии короля Карла IX) в Лифляндии, где занимал важную должность интенданта областей, завоеванных в 1600 и 1601 годах шведами у Польши.

Весной 1601 года он вызвался сдать царю Борису Годунову Мариенбург (Алукскене) и Нарву. Попытка провалилась, и Буссов вынужден был бежать в Московию. После смерти Лжедмитрия I Буссов принужден был выехать из Москвы. Он жил попеременно в Угличе, Калуге и Туле, потом снова в Калуге, где и соединился со вторым самозванцем.

После того как Лжедмитрия II убили, Буссов подался в Польшу, под покровительство короля Сигизмунда III и вторично явился в Москву. Он служил в польском войске, занимавшем тогда столицу. Весною 1612 года он очутился в Риге, откуда потом вернулся в Германию и там вскоре умер. В 1612–1613 годах Буссов описал события 1584–1612 годов, свидетелем которых был. Активный участник событий, лично знавший Годунова и Лжедмитрия I, Конрад Буссов считал, что у русских хороших черт больше, чем плохих.

Маржерет начал карьеру с того, что участвовал на стороне известного нам всем по романам А. Дюма Генриха Наваррского (гугенота) в борьбе его с католической лигой.

В 90-х годах XVI в. Маржерет уехал на восток, успел побывать на службе во многих странах, а в 1600 году перешел к царю Борису, которым был поставлен во главе конного отряда иноземцев.

Позже Маржерет перешел к «Димитрию», которого искренне считал и после гибели его истинным сыном Грозного.

Он был приближенным к нему и получил пост старшего из трех начальников его личной охраны. После гибели «царя Димитрия» Маржерет в сентябре 1606 года уехал на родину, где рассказывал заинтересовавшемуся далекой Московией королю об этой стране.

Затем продолжающаяся Смута в России снова увлекла его. Он оказался в Тушино, потом перешел на службу к польскому королю Сигизмунду. Маржерет участвовал в Клушинской битве, в которой разгромили князя Шуйского. Яков пришел с Жолкевским в Москву и оставался в ней до сентября 1611 года, Маржерет проявил выдающуюся доблесть и воинское искусство в обороне Кремля в дни мартовского восстания москвичей.

Сигизмунд щедро наградил французского капитана вотчинами и поместьями в России. Казалось бы, вот она — награда за многолетние труды. Но, что типично для Маржерета, он не остался ни в России, ни вообще на службе у короля.

1612 год застал его в Гамбурге, откуда Маржерет с разноплеменным отрядом искателей подвигов и жалованья собирался снова в Россию. На этот раз он предлагал свои услуги князю Дмитрию Пожарскому и хотел воевать против недавних своих нанимателей, поляков. Предложение вызвало недоумение у Пожарского и его окружения.

В 1619 году Маржерет жил в Германии, по-видимому, недалеко от Нюрнберга. По некоторым данным, он состоял на службе у князя Радзивилла и получал от него жалованье. Дальнейших сведений о Маржерете нет. Умер, видимо, естественной смертью.

Книга Маржерета о России сразу получила широкую известность. Ее издали еще при жизни автора в 1607 году, переиздавали в 1669, 1821, 1855 и 1860 годах. Два последние издания делались с биографическими и библиографическими сведениями, с комментариями.

Маржерет долго служил в России, хорошо знал русский язык, имел широкий круг знакомств и немалый талант к наблюдениям и оценкам. Язык у него простой и ясный, свои мысли Маржерет излагал конкретно и обстоятельно. Профессиональный наемник, Маржерет ни об одном народе не был хорошего мнения. Тем не менее он считает русских более честными, чем поляки, и более стойкими в бою, чем немцы. Он полагал, что особенно же неоценимы русские в осадах, здесь с ними никто не сравнится. «Они могут жить в крепости сколько угодно, если у них есть вода, мука и водка, а немцы так не могут и сдают даже сильные крепости».[54]

Олеарий прошел через ту суровую бедноту, которая выпадает на сиротское детство. Однако он смог поступить на учебу в Лейпцигский университет, затем стал асессором философского факультета. Бедствия 30-летней войны заставили Олеария покинуть Лейпциг и искать покровительства у шлезвиг-голштинского герцога Фридриха III.

В 1633 году герцог Фридрих отправил посольство к русскому царю Михаилу Федоровичу и персидскому шаху Сефи с целью завязать торговые сношения с Москвой и, в особенности, с Персией. Фридрих III хотел забрать в свои руки сухопутную торговлю шелком-сырцом.

Морем достигнув Риги, посольство сухим путем прибыло в Нарву, где провело зиму и весну, а летом двинулось через Новгород в Москву. В этом посольстве Алеарий и работал рядовым секретарем.

Вскоре после того было снаряжено второе посольство, во главе которого поставлены прежние лица, а Олеарий занял место не только секретаря, но и советника посольства. Посольство состояло более чем из 90 лиц, среди которых находился и Иоанн Альбрехт фон-Мандельсло, известный своим описанием путешествия по Индии (описание это было впоследствии издано Олеарием).

Олеарий понравился царю Михаилу Федоровичу, который предложил ему остаться в Москве в качестве придворного астронома и землеведа. Олеарий отказался. 2 августа 1639 года посольство возвратилось в Голштинию. Стоило оно громадных издержек, но главной цели своей — завести торговые сношения с Персией через Россию — опять не достигло.

Возвратясь из Персии, Олеарий поселился в Готторпе, заняв должность придворного библиотекаря и математика. В 1643 году он третий раз был в Москве. Царь вновь приглашал его к себе на службу, но Олеарий снова отказался и вернулся в Германию.

Олеарий описал посольство подробно, день за днем. Его наблюдения удивительно точны и в то же время художественно сочны и ярки.[55] Адам Олеарий был не только крупным ученым, но и одним из лучших немецких прозаиков своего времени. К тому же свободно знал русский и персидский языки. Ему принадлежит перевод «Гюлистана» Саади, под заглавием «Persianisches Rosenthal» — «Персидская долина роз».

В России Олеарию нравилось далеко не все. Но он обладал качествами, которыми не могли похвастаться иные творцы черных мифов: наблюдательностью, осторожностью, критичностью, тактом.

Выясняя, правду или неправду писали о нас иноземцы, полезно посмотреть: а откуда, из каких стран они сами-то происходили. Странно, что русские исследователи не догадались этого сделать — ведь тогда очень многие вопросы снялись бы сами собой.

Действительно — кто первый стал говорить о плохих дорогах в России?

А это, оказывается, Поссевино!

Интересно, а дороги еще каких стран не нравились итальянцам? Оказывается, не нравились им дороги в Британии, Германии, Польше и даже в Северной Франции. Кстати, жители юга Франции тоже считали дороги на севере своей страны очень плохими. «К северу от Луары не проехать», — говаривали в Тулузе.

Стоит выяснить этот вопрос, и многое становится ясно — возмущался дорогами житель Средиземноморья, той области, в которой осталось много римских дорог. Поднятых над местностью, вымощенных камнем, удобных дорог, которых не топило во время паводков, не заливало и не размывало дождями, которые стояли худо-бедно уже полторы тысячи лет…

Не итальянцы и не народы юга современной Франции строили эти дороги, но они привыкли ими пользоваться. И соответственно оценивали дороги тех стран, где не было подобного чуда.

Поляки и немцы ничего не писали о скверных дорогах России. Они тогда жили в маленьких, вечно враждовавших друг с другом княжествах. Польское же государство было поражено анархией из-за неслыханных вольностей шляхты. Дороги отсутствовали и там, и там.

Поляки и немцы с недоверием относились к централизации государства, и особенно к бюрократии. Поляки тем более привыкли, что любой шляхтич намного значительнее любого чиновника. Им было дико смотреть, что «люди государевы в России» важнее родовитых бояр, и дьяк вполне может указывать знатному человеку, даже с княжеским титулом.

Но ведь Россия во много раз больше Польши и Германии. Каждому монарху в громадной стране нужен такой штат доверенных людей. И у более поздних царей был свой аппарат, с помощью которого они собирали нужные им сведения, организовывали деликатные дипломатические миссии, тонко управляли, внося в работу государственного аппарата свою волю.

При Екатерине II такой аппарат назывался Тайной канцелярией. В царствование Александра I и Николая I это была Личная его императорского величества канцелярия с ее страшным «Третьим отделением» (в составе всего нескольких десятков офицеров), которое ведало политическим сыском и настроениями подданных.

Если соотносить с современными реалиями, то московские дьяки из центральных приказов были чем-то вроде современной Администрации Президента.

Но что характерно — персы удивлялись вовсе не централизации управления. Их поражало, как вольно ведут себя россияне с боярами и даже с самим царем, сохраняя личное достоинство в их обществе.

Во время бунта 1648 года царь Алексей Михайлович выходил на площадь, беседовал и договаривался о чем-то, а потом «по рукам бил» с «народом» — то есть с людьми из скопившейся перед царским дворцом толпы. Для поляков как раз не было ничего нового в такой сцене. А вот персы были буквально потрясены. И правда — представьте себе Персидского шаха, который на площади спорит о чем-то с людьми, договаривается с ними, жмет или бьет рука об руку.

И о пьянстве русских байку пустили не немцы, — хотя бы потому, что пили столько же, если не больше, и примерно такие же напитки. Вот французам и итальянцам было странно видеть действие крепких напитков. То ли дело виноградное вино! Потягивай весь день, мозги в тумане, а со стороны ничего, не особо заметно. Держишься вертикально, громко не орешь и не шатаешься… Благодать!

Заметим, этот стереотип в странах Южной Европы действует не только по отношению к России. Если посмотреть комедийные французские фильмы 1950– 1960-х годов, особенно с участием Луи де Фюнеса, то увидим, что в этих фильмах англичанин непременно алкоголик. Причем тонкие, изящные вина ему не интересны, а обнаружив в своем номере гостиницы бутылку с иным напитком, оскаливается и берет ее трясущимися руками:

— О-о-о!!!! Виски!!

Для непьющих же мусульман, турок и персов все были одинаковы — что французы, что британцы, что русские.

В общем, иноземцы творили не один какой-то миф, а великое множество, каждый в соответствии со своим архетипом. Каждый писал о том, что видел с точки зрения жителя своего государства, с точки зрения своего личного и исторического опыта.

Почему же настал тот момент, когда соединились бытовые мифы итальянцев и персов, немцев, британцев и французов?

Ответ может быть только один: кому-то это очень было нужно.

Иноземцы отличались многообразием точек зрения на Русь, и зависели эти точки зрения от множества разных причин.

Во-первых, от причин, которые привели иноземца на Русь: от дипломатических и военных миссий до торговли и миссионерства.

Заметим, от католических миссионеров исходят самые негативные оценки Руси. Борьба за приход и сферу конфессионального влияния была одной из основных причин рождения черных мифов о России.

У греческого православного Арсения Елассонского вероисповедных споров с московскими православными ненамного меньше, чем у католиков. Но он не шел в Россию с миссией и не пытался ее исправлять и переделывать.

И потому самая прямая причина русофобии — изначально нечестный подход к стране. Ватикан хочет унии с московским православием, хочет перекрестить Русь в католицизм, хочет подчинить ее духовную жизнь себе. Естественно, такое желание идет от изначального признания страны скверной и неполноценной. Вот удастся перекрестить, — можно будет рассказать положительный миф в духе «Повести временных лет»: были русские «зловидны» и «зверообразны», а сделались католиками, и святые на небесах не нарадуются на их ангелоподобие.

Герберштейн также выполняет очень неблаговидную миссию стравливания Московии и турок, после чего Священная Римская империя германской нации загребла бы жар русскими руками.

Отметим, что первые негативные книги о России написаны людьми, которые пришли на Русь далеко не как союзники.

Во-вторых, оценка Руси прямо зависит от успеха миссии иноземца.

Характерно, что один из самых «положительных» отзывов оставил моряк Ченслор. Он попал на Русь случайно, совершив великое и рискованное плавание по совершенно неизвестным морям. Это ведь совершенно не то, что ехать по дорогам Германии и Польши с пачкой дипломатических писем, поднося к носу надушенный платочек на постоялых дворах.

Миссии дипломатов оказались в основном неудачными потому, что они хотели переделать Россию, исправить ее, изменить. Олеарию это свойственно меньше, поэтому его описание объективнее.

Ченслор же — моряк, первооткрыватель, торговец, приехал в новую для него и уже потому очень интересную страну. Пережил увлекательные приключения. Познакомился с новыми людьми. Заработал неплохие денежки. Злобствовать вроде ни к чему.

Сравните русофилов и русофобов того времени: среди первых намного больше успешных людей.

В-третьих, оценка России зависит от личности пишущего.

Флетчер и Ченслор хотели примерно одного и того же, но у Ченслора все получилось, в том числе и потому, что он по-человечески другой. А у Флетчера не получилось, потому что с первых часов пребывания на русской земле он противопоставил себя русским традициям.

А когда не получилось, то и Россия оказалась плохой, неказистой страной.

Маржерет — профессиональный наемник. Жил наемником, умер наемником. Но он честен, разумен, справедлив. У него есть своя личная точка зрения на любые события, и он не идет против своей совести. В его биографии много битв, но нет ни одного палаческого приключения в стиле Штадена…

Штаден — тоже авантюрист и наемник, слуга многих государей. Но в отличие от Маржерета это тип, которому в любые времена и при любом устройстве общества самое красное место на виселице или, по крайней мере, на каторге.

Такой, как Маржерет, в чужой стране будет искать других таких же, чтобы с ними объединяться и дружить. Он будет смотреть на другую страну и народ честным взглядом воина, искать в «другом» какие-то положительные черты. Ну, хотя бы черты не неприятные, не отвратительные. Ведь странно как-то и неприятно жить и умирать в стране идиотов.

А такие, как Штаден, будут как раз стараться увидеть вокруг грязь и гадость. Во-первых, по привычке: ведь для него грязь — привычная среда обитания. Во-вторых, из самозащиты, — чтобы везде была грязь и мразь, чтобы не слишком выделяться на общем фоне. В-третьих, для самоутверждения: не я один такой. Все вокруг тоже дерьмо!

В конце концов, Россия XVI века велика и многообразна. Россия — это и благовест, слышный за десятки верст от ближайшей колокольни. И вопли пьяниц, дерущихся на испятнанном мочой снегу у кабака. Это героическая оборона Пскова и приключения «предприимчивых» бандюганчиков типа слуг самого Штадена. Русский народ — это и незаслуженно забытый сегодня князь Воротынский, остановивший Девлет-Гирея у Лопасни,[56] спасший нашу столицу от полного уничтожения, и профессиональный палач Малюта Скуратов. И духовник Ивана IV Сильвестр — автор Домостроя, и сумасшедший юродивый на паперти.

Вопрос: во что упрется, что выхватит взгляд иноземца. А выхватит он явно то, что ближе ему.

Было бы странно, если бы Маржерет описывал русских как пьяниц и негодяев, а Штаден — как людей умных и справедливых.

Не только на примере Маржерета и Штадена видно, как влияют личные качества писавшего на характеристику страны и народа. Так же и с двумя британцами — Флетчером и Ченслором. И голландский торговец Масса по своим человеческим качествам куда привлекательнее аристократа и дипломата Герберштейна.

Да не буду я понят так, что только плохому человеку может не нравиться Россия. Любовь — дело добровольное. В конце концов, не обязан никто любить Россию. Разумеется, у каждого народа всегда останутся традиции и привычки, которые не разделяют его соседи. И доля взаимного непонимания и неодобрения не исчезнет даже при самом пылком согласии и самой тесной дружбе между народами. Но и эти различия тоже можно трактовать по-разному.

Можно — как признак дикости и малокультурности русских, их недостаточной цивилизованности. И в целом как проявление нашей «скотской сущности». А можно — как этнографические особенности, совершенно нейтральные по своему смыслу.

Среди «обвинений» иностранцев есть упоминание «скучной», «однообразной» и «невкусной» пищи. Тут только руками разведешь — «не нравится — не ешь».

В конце концов, ведь ни приверженность итальянцев к пицце и пасте, ни любовь англичан к «fish and chips», ни поедание японцами сырой рыбы вперемешку с недоваренной рисовой кашей не служили и не служат причиной считать их «неправильными» и «цивилизационно неполноценными».

Русские действительно любят баню и не любят мраморных бассейнов. Да и мрамора у нас нет. Вообще большую часть года бассейн у нас как-то мало пригоден.

Русские и впрямь преданы своему царю и крестятся справа налево, а не слева направо. Ну и что? Достаточно последовательно считать, что поедание пирогов ничем не хуже использования в пищу гамбургера, а щи ничем не лучше и не хуже буйабеса,[57] и не спорить по этим поводам вообще.

Стоит любому из иноземцев отказаться от своего «цивилизационного эгоизма» или центризма, — как кому нравится — и тут же, как карточный домик, рассыпаются 90 % всех его обвинений.

К сожалению, записки иностранцев о России XVI–XVII веков использовались интерпретаторами не любовно и даже не нейтрально.

В XVIII–XX веках весь этот материал стал прекрасной основой для создания политически ориентированных мифов.

Мы уже видим, что за два столетия контактов, от Василия III до Петра I, иноземцы понаписали о Руси много разного. И качество, и дух написанного зависят от намерений иностранца, от успешности его миссии в России, его человеческих, личных качеств.

Большая часть заезжих путешественников описывали быт и нравы русских, как правило, противоречиво и поверхностно. Не имея возможности и времени, а то и не желая вникнуть в суть русского уклада, эти путешественники выдергивали из контекста некоторые символы — тройка, балалайка, самовар, матрешка. В текстах «цивилизованных» авторов между строк читается страх, который испытывали путешественники, наблюдая Россию сквозь окно «отеля» или кареты.

Разумеется, таким же примерно образом писали не только иноземцы о России в XVI–XVII веках. Примерно в таком же стиле писали порой англичане об итальянцах, или немцы о французах. А что писали англичане об ирландцах, вообще переводить бывает трудно — слишком много в текстах так называемой ненормативной лексики.

Обычнейшее нежелание понимать «другого», этноцентризм уже не первобытного племени, а как будто цивилизованного народа.

В писаниях любого из иноземцев легко найти и хорошее, и плохое. Вопрос — на чем фиксировать внимание и что считать важным. Даже сочинения Штадена и Герберштейна можно при желании посчитать панегириком Московии и всего русского народа. Для этого достаточно «нужным образом» подобрать цитаты из их книг, а все остальное объявить «несущественным».

Практически все те письменные источники, с которыми впоследствии знакомились иностранцы, прежде чем приехать в Россию, пестрят противоречиями. На одной странице можно встретить обвинение в грязи русских и здесь же удивление о распространении обычая мыться в бане каждую неделю. Изумление по поводу изобилия соседствует с описанием лености. Сетования по поводу отсутствия дорог эмоционально окрашены, а прекрасно отлаженная работа одной из первых в мире почтовой службы воспринимается как должное.

Существовали и серьезные, вдумчивые описания тех авторов, которые вживались в русский образ жизни, но они, как правило, не в состоянии переломить миф, потому что немногочисленны и рассчитаны на ограниченный круг серьезных исследователей.

Возникает естественный вопрос: почему же эти произведения делаются базой, основой для формирования черного мифа о России? Ведь при желании можно сделать все наоборот!

Можно… Но желания создать положительный миф о России, как видно, все же не было. А вот черный создать хотелось. Речь идет не о «теории заговора», не о воле злого человека или кучки злонамеренных лиц. И не о враждебности Запада по отношению к России.

Дело здесь в том, что ранее, до XVI–XVII веков Россия — не конкурент для стран Запада. В эпоху Древней Руси разные концы Европы жили слишком изолированно. В XIV–XV веках Европа только приближалась к границам Руси. А в начале XVI столетия, после завоевания Псковской земли, централизованное государство Российское, Московия, становится конкурентом Запада. И экономическим конкурентом, и политическим, и геостратегическим.

Россию начинают бояться. И принимают меры, порой не особенно корректные. В 1547 году Иван Грозный поручил послу Гансу Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву докторов, которые умеют ходить за больными и лечить их.

Найти также и книжных людей, понимающих латинскую и немецкую грамоту, мастеров, умеющих изготовлять броню и панцири, горных мастеров, знающих методы обработки золотой, серебряной, оловянной и свинцовой руды, людей, которые умеют находить в воде жемчуг и драгоценные камни, золотых дел мастеров, ружейного мастера, мастера возводить каменные и деревянные города, замки и церкви, полевых врачей, умеющих лечить свежие раны и сведущих в лекарствах, людей, умеющих привести воду в замок, и бумажных мастеров.

Примерно тем же занимались в большей или меньшей степени впоследствии все российские государи, наиболее активно, как мы знаем, — Петр I. Нанимали иностранцев, заимствовали технологии и старались взрастить и обучить иностранными мастерами свои «национальные» кадры.

Мало кто сегодня помнит, но одним из важных факторов успеха сталинской индустриализации стало активное использование именно зарубежного опыта и технологий. «Покупали» не просто «специалистов» — инженеров из США и Европы, давали подряды западным индустриальным проектным бюро на проектирование и «архитектурный» надзор за сборкой и отлаживанием целых заводов, промышленных комплексов.

Мы все знаем о купленном в Италии и собранном в Тольятти «под ключ» АВТОВАЗе.

Но мало кто знает, что проекты десятков гигантов отечественной индустрии, основанных в 30-е годы XX века приобретались на Западе. Это был разумный шаг, пожалуй, единственная возможность, не изобретая велосипед, в кратчайшие сроки совершить индустриальный рывок.

Именно таким образом Сталину удалось, по словам одного английского историка, «приняв Россию с сохой, оставить ее с ракетами».[58]

Будем объективны: то, что Россия в 1920-е годы оказалась «с сохой», с полностью разрушенной экономикой, транспортной системой, энергетикой и инфраструктурой — заслуга не в последнюю очередь самих большевиков, в том числе Джугашвили и сотоварищи. В общем, попыткам современной России произвести мену — «сырье в обмен на технологии» уже лет этак 600.

Шлитте выполнил задание царя, завербовал 123 человека. Однако Ливонский орден боялся, что привезенные Шлитте мастера усилят военный потенциал Русского государства. Он попросил любекский магистрат сделать все возможное, чтобы не пропустить Шлитте и его спутников в Москву. В Любеке Шлитте задержали и посадили в тюрьму. Мастера, естественно, разошлись. Один из них, Мейстер Ганс, попытался было самостоятельно пробраться в Россию, но был схвачен в двух милях от границы и казнен (!).

Вторую группу ремесленников, которую возглавляли доктор права Иоганн Цегендер фон Россенек и некий Вольф из Страсбурга, также постигла неудача. Их захватили в Вендене и продержали в заключении пять лет.

Цегендера отпустили лишь в июне 1553 года, взяв с него клятву не пытаться пробраться в Московию. Ремесленники же остались на службе в Ливонии.

Эти истории типичны для того времени. Здесь ясно виден страх перед конкурентом.

Вообще все очень напоминает историю пресловутой американской поправки Джексона-Вэника.[59]

Хотя бы часть Запада начинает осознанно хотеть, чтобы новый конкурент — Московия в европейском общественном мнении выглядела изначально порочным государством.

И по мере становления централизованного государства Российского происходит качественное изменение мифов. Сохраняя тот же легкий, в иных случаях ироничный стиль, в фольклоре начинает усиливаться описание отрицательных привычек. В записках иностранных путешественников бытовые неурядицы и единичные проявления описываются как типичные. Со временем исчезает даже ирония и появляется откровенное осуждение.

Глава 5 Переворот Петра и новые мифы

Переворот Петра — один из решающих моментов в становлении негативных мифов о России. Не потому, что при нем и после него Россия все больше обращается в сторону Запада. Дело в том, что до Петра это делается совсем не так, как при Петре и при его преемниках.

До Петра весь XVII век Русь заимствует технологии, технику, способы организации армии. В этот славный и сложный век русской истории закладывается почти все, что впоследствии приписывается Петру. Заказываются воинские уставы, и первый из них — еще в 1621 году, всего через 8 лет после восшествия на престол первого из Романовых, Михаила Федоровича. Дьяк Пушкарского приказа, Анисим Михайлов, сын Радишевский написал «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». Еще в 1607 году он начал переводить «Военную книгу» Леонарда Фронспергера, две части которой вышли в 1552 и в 1573 годах.

На основе без малого 663 статей нового Устава и начала формироваться регулярная московитская армия.

По Уставу в армии сохранялись стрелецкие войска и дворянское ополчение, но параллельно с ними вводились «полки иноземного строя»: солдатские — то есть пехота, драгунские — то есть конные, рейтарские — то есть смешанные. С этого времени полки иноземного строя постепенно вытесняют старомосковские, а когда в 1654 году под Конотопом погибает чуть не все «старое» дворянское ополчение, такие полки составляют ядро русской армии. Почти за полвека до Петра. Создается военный флот. Торговые флоты были в России и до того. С XV века существует очень неплохой рыболовный и торговый флот поморов, который базируется в Холмогорах и в Архангельске.

Кочи — российские суда, полностью отвечали всем требованиям, которые предъявлялись в Европе к океанскому кораблю: с килем, палубой, фальшбортом, двумя мачтами, системой парусов. Эти суда могли выходить в открытый океан. Размерами кочи были ничуть не меньше каравелл, на которых Колумб открывал Америку, и уж точно больше суденышек Северной Европы — построенных в Швеции, Норвегии, Шотландии, Англии.

О качествах коча говорит хотя бы то, что на этих судах поморы регулярно ходили к архипелагу, который норвежцы назвали Шпицбергеном и Свальбардом. У русских для этого архипелага, лежащего на 75–77 градусах северной широты, было свое название: Грумант. Плыли к нему около 2000 километров от Архангельска, из них 1000 километров по открытому океану, вдали от берега. «Ходить на Грумант» у холмогорских моряков было занятием почетным, но достаточно обычным.

Кочи были почти идеальными судами для мореплавания, рыболовства, добычи морского зверя в северных водах.

Этот флот возник совершенно независимо от флотов других европейских держав и без малейшего учения у них.

Считается, что Ричард Ченслор в 1553 году «открыл» устье Северной Двины, Архангельск и Холмогоры.

Вилим Баренц в 1595–1597 годах «открыл» море, которое носит его имя, «открыл» Шпицберген и остров Медвежий и погиб, «открывая» Новую Землю.

Приходится брать в кавычки слово «открыл», потому что все эти острова, проливы и моря давным-давно известны русским. Не говоря о том, что «открытие» Архангельска англичанами выглядит ничем не смешнее, чем «открытия» нами Лондона или Глазго.

Если Ченслор «открыл» русское Поморье, то и русские «открыли» многие европейские земли. Первые следы пребывания русских на Груманте-Свальбарде известны с X века. С XII–XIV веков они добираются до Новой Земли и Медвежьего. С начала XV века русские моряки Севера регулярно плавали вдоль всего Мурманского побережья. Огибая самую северную точку Европы, мыс Нордкап, они добрались до Норвегии и наладили с норвежцами торговлю.

В 1480 году русские моряки первый раз попали в Англию — между прочим, за 70 лет до Ченслора. Они и потом посещали Англию неоднократно. Я нисколько не умаляю славы Ченслора, Баренца и других отважных моряков Англии, Голландии, Норвегии. Но простите, кто кого открыл? Наверное, лучше и честнее всего учесть и признать все открытия. Все открывали всех, плавая по морям навстречу друг другу. Но ведь и в этом случае мы «открыли» британцев на 70 лет раньше, чем они нас.

Кочи предназначались для северных морей. Их корпус был устроен не так, как у судов, ходивших в вечно незамерзающих морях: обводы судна в поперечном разрезе напоминали бочку. Форма изгиба рассчитывалась так, что если судно затирали льды, то эти же льды, стискивая борта судна, приподнимали его, выталкивали наверх. Течение продолжало толкать лед, льдины продолжали теснить и толкать друг друга, но судну это уже не было опасно.

Таким образом были рассчитаны обводы полярного судна «Фрам» («Вперед»), построенного по проекту Фритьофа Нансена. Нансен использовал национальный, норвежский вариант «северной каракки». Его расчет оправдался. «Фрам» в полярную зиму затерли льды, корпус его поднялся почти на полтора метра, и как ни бесновался лед, он не смог раздавить корпус судна.

Наши кочи были ничуть не хуже.

А каспийский бус, плававший по Волге и Каспию, был огромным судном с водоизмещением до 2 тысяч тонн и длиной по палубе до 60 метров. По классификации Ллойда, это «галеон». Но ни один средиземноморский бус или галеон никогда не строился больше 600–800 тонн водоизмещением. Галеоны, на которых испанцы вывозили богатства Америки в Испанию, имели водоизмещение от 800 до 1 800 тонн. Только немногие из них достигали размеров не самого крупного каспийского буса.

Ни одна из каравелл, на которых Колумб доплыл до Америки, не имела водоизмещения больше 270 тонн. Водоизмещение большинства торговых кораблей Голландии и Англии, в том числе ходивших в Индию, в Америку, на остров Ява, не превышало 300–500 тонн.

Коч, с его водоизмещением до 500 тонн, ничем не отличался от европейских кораблей по размерам. Каспийский бус — значительно больше.

Кочи строили в Холмогорах и в других городках по Северной Двине. Каспийские бусы строили в нескольких местах по Волге и по Оке. России XVII века совершенно не были нужны никакие иностранные инструкторы, никакие мастера из Голландии, чтобы строить корабли.

Но во время своей поездки на север Петр в 1691 году обнаружил «ужасную» вещь: дикари из Холмогор делали «неправильные» обводы судна! Не такие, как в Голландии! То ли Петр не слушал никаких объяснений, то ли никто не решился объяснить Петру, что так и нужно строить корабли для плаваний по ледовитым морям. Ведь голландский флот севернее Эдинбурга и Осло никогда не забирался. Он никогда не смог бы плавать в таких широтах и в такой ледовой обстановке, как кочи.

Специальным указом Петр повелел прекратить строительство всех «неправильных» кораблей и строить взамен только «правильные», с такими же обводами корпуса, как в Голландии. А каспийский флот?! Там тоже неправильные обводы судов! Сломать!

Но может быть, иноземцы были необходимы, чтобы научить русских водить корабли в открытом море?

Нет, не было такой необходимости.

Один из первых русских генералов, Григорий Иванович Касогов, в 1674 году руководил постройкой флота под Воронежем и его действиями в Черном и Азовском морях.

В 1672 году он берет штурмом Азов, открывая дорогу к морю. И начинает строить флот, привлекая русских мастеров, создателей каспийских бусов.

Корабли Касогова не были, конечно, фрегатами и бригантинами голландских или английских адмиралов. Эти парусно-гребные суда, галеры и скампавеи напоминали скорее флот Венеции — тот самый, который в 1571 году наголову разбил турецкий флот при Лепанто.

Не надо пренебрежительно отзываться о галерах — и в битве при Лепанто, и в Северной войне галеры показали себя очень неплохо. Да, это не океанские суда — они тихоходны, плохо выдерживают сильное волнение. Но в узостях проливов, среди мелких островков галеры оказывались эффективнее океанских судов: они меньше зависели от ветра. Паруса линейных кораблей шведов постоянно беспомощно обвисали, для маневров им было нужно много времени. А галеры уверенно шли на абордаж замерших судов или поворачивались бортом для залпа.

И во времена Петра русские вынуждены были заводить галеры, совсем не похожие на суда голландцев.

Напомним, своей главной «морской» военной победой в Северной войне, в битве при Гангуте, Петр обязан именно активному использованию галер! Именно недорогие гребные галеры, а не парусники-фрегаты, «сожравшие» не один годовой бюджет России, — вот что обеспечило нам эффектную победную точку в многолетней войне с Карлом XII. Но еще за полвека до Петра и его балтийского флота Григорий Иванович Касогов должен был перебросить свои войска по рекам до Азовского моря, по узостям мелкого Азовского моря и по прибрежным частям Черного. Флот Касогова, эскадра в 60 вымпелов, эти задачи выполнила великолепно. Он перевез войска под Азов, а после взятия Азова построил новые суда и нанес удары по турецким и татарским крепостям на побережье Крыма.[60]

Что же получается? При Петре по его прямому указу бросают гнить, а то и просто ломают прекрасные корабли, которым плавать и плавать, уничтожают два превосходных флота. Из сырого леса, наскоро, стали строить другие, — под руководством иноземных специалистов.[61]

Но когда построили новые суда, то оказалось, что мореходными качествами прежних кочей они вовсе не обладали. Россия, русское Поморье, навсегда потеряли свой приоритет в северных морях, свое «ноу-хау», позволявшее им уверенно конкурировать с любыми иноземцами на Севере. А флот каспийских бусов так и не восстановили — иностранцы попросту не умели строить такие большие и надежные суда.

Да, Петр I строил флот! Для Черного моря под Воронежем, для Балтики — во многих местах. Да, строил… Строил под чутким руководством иноземных мастеров, игнорируя весь национальный опыт. И к тому же невероятно торопился.

При таком подходе к делу ничего хорошего не получалось. Корабли строили не вольные мастера Холмогор, а согнанные «даточные люди», толком не понимавшие, что они делают и зачем. Корабли сколачивались на скорую руку, без всякого соблюдения технологии. Все флоты, построенные Петром, сколочены в ударно короткие сроки из сырого леса, черт-те из чего и представляли собой еле держащиеся на поверхности воды плавучие гробы.[62]

Указы Петра уничтожили строительство русских кораблей. Построенный им флот уже при Анне Ивановне, в 1740-е годы, не мог выйти из Финского залива. Флот пришлось создавать заново, уже при Екатерине.[63]

История флота очень характерна для Петра: уничтожается то, что есть, заводится нечто — более худшее. Мифы о русском флоте тоже типичны для всего периода мифологии: достижения русского народа и государства Российского до Петра не замечаются, признаются как бы и не существующими.

Сказанное касается даже времени появления на Руси картофеля, подсолнечника, табака, кукурузы. Их внедрение приписывается Петру.

Да вот беда: в 1634 году Михаил Федорович запрещает курение табака по всей России. «Соборное уложение» 1649 года запрещало табак курить, пить и вообще держать у себя. «Пить» — это пить настойку на табаке. Ее пили вместо хмельных напитков или подмешивали в них, чтобы крепче получалось.

Тогда же, при Алексее Михайловиче, в садиках появляются подсолнухи. Они используются и как декоративные растения, и для семечек. Как огородное растение разводят и кукурузу. Полевой культурой она стала только в начале XIX столетия, но еще в середине XVII века никого не удивляют русские ребятишки, грызущие початки кукурузы.

В XVII веке появился и чай. В 1638 году монгольский Алтын-хан прислал царю Михаилу Федоровичу подарок — 4 пуда чайного листа. С тех пор чай завоевывает все новых поклонников. В 1679 году заключили договор с Китаем о регулярных поставках чая. Ввозится чай через Кяхту, верблюжьими караванами. Чай в Европе называется «те» или «ти». Название восходит к речи южных китайцев. На севере Китая напиток «ча» дал начало нашему названию.

С конца XVII века в Московии появляются заварочные чайники (в том числе и знаменитая гжель). На рубеже XVIII века появились и самовары, вот они-то — типично русское изобретение.

Картофель… Созданное в 1765 году Вольное экономическое общество утверждало: будучи в конце XVII века в Голландии, Петр послал в Россию мешок семенного картофеля и тем самым познакомил московитов с новой культурой. А до того, как нетрудно понять, даже о самом существовании картофеля никто и не подозревал.

Вот только как тут быть с речью патриарха Никона, который в 1666 году обрушился на тех, кто курит табак, лузгает семечки, употребляет в пищу «богопротивный картовь»?

Никон боролся с курением табака не потому, что познал вред и опасность этого занятия, и воевал с картошкой не потому, что не проникся еще пониманием, до чего же полезна эта культура. И табак, и подсолнечник, и картошка были для него «выходцами» из западных неправедных стран и подвергались гонениям только по этой причине.[64]

Но получается, картошка-то была! Выходит, не было необходимости Петру ввозить картофель из Голландии.[65]

Брат Петра по отцу, сын первой жены Алексея Михайловича, Марии Милославской, Федор, отменил (в 1679–1680 годах) многие судебные жестокости: отсечение рук и ног, долгое содержание в колодках.

Власть отказалась от страшной казни мужеубийц: их закапывали в землю по шею, чтобы они так и умирали закопанные, а потом вешали за ноги. В 1679 году велено, чтобы мужья не имели права продавать и закладывать имущества жен, действуя от их лица.

В 1680 году издан указ, запрещавший требовать от священников раскрытия тайны исповеди и любых сведений о грехах кающихся.

В это же время отменен обычай, согласно которому люди, бежавшие с поля боя, обязаны были показываться прилюдно только в женских охабнях.

12 января 1682 года окончательно отказались от местничества: системы назначении на должности с учетом заслуг всего феодального рода за всю его историю.

Не могу не вспомнить Бориса Ельцина, обратившегося во время очередного заседания к одному из членов правительства: «Не так сели!» После этого наш современный царь Борис величаво указал широким монаршим жестом, кому надо сесть к нему поближе, а кому «на галерку».

Выходит, очень глубоко коренится местничество в нашем народном сознании… Борис Ельцин, может, вообще толком не знал, что такое Боярская дума и кто, где и почему в ней сидел. А действие принципиально то же самое. Сказал он кому-то: «Не так сели!» — и газеты запестрели заголовками, мол, отставка уже предрешена.

Федор Алексеевич был в этом плане намного «прогрессивнее» Ельцина, хоть и жил на три столетия раньше. Потому что царь Федор велел предать огню все Разрядные книги, в которые вписывались заслуги всех людей того или иного рода — «поместные росписи», кто кого выше или ниже по рангу и кому за кем сидеть или стоять. В передних дворовых сенях разложили огонь и тут же сожгли Разрядные книги, прямо во дворце.

В 1678 году начата первая в истории Московии всеобщая перепись населения.

В 1679 году проведена реформа налогообложения и введено подворное обложение.

Проведена реформа официальной одежды — все государственные чиновники должны были носить польское платье. Официальные лица в старомосковской одежде в Кремль и в царский дворец не допускались. Это вовсе не блажь царя, не самодурство. В длинных старомосковских одеждах работать, писать и разбирать бумаги, просто бегать по кремлевским «этажам власти» было невозможно. В них можно было только праздно сидеть. А царь хотел от придворных какой-то активности, труда…[66]

Часть этих реформ историческая традиция приписывает Петру: перепись населения, отмену местничества.

Но главное, в отличие от брата, Петр вел себя прямо противоположно: он никогда ничего не рекомендовал и не советовал. Он исключительно приказывал. Приказывал, например, брить бороды. Никакого права выбора, никаких вариантов![67]

Кроме того, Петр требовал от священников РАСКРЫТИЯ ТАЙНЫ ИСПОВЕДИ. Это превращало церковь в систему более страшную, чем КГБ. И… менее уважаемую.

Лично я уверен, что уничтожение авторитета церкви — одна из важнейших причин, по которым не сложилось в России настоящего гражданского общества. Такого, при котором нельзя войти в парламент и арестовать депутатов. При котором власть монарха ограничена, а личность обладает неотъемлемыми правами.

При первых Романовых к такому открытому обществу медленно, но неуклонно шла Россия. При Петре движение в сторону гражданского общества остановилось.

Не было уважения к церкви, церковь лишилась морального авторитета.

Во многом именно идиотское, если не сказать сатанинское, это решение подготовило настроения общества к 1917 году.

ТАКАЯ власть не уважалась и отвергалась.

Нет бога.

Значит, ВСЕ дозволено.

Мифы о личности Петра и эпохе «петровских реформ» стали важной частью официальной и народной российской исторической мифологии. Собственно, мифы о Петре начинаются уже со слова «реформы»: большую часть реформ, которые приписаны Петру, начал не он, а его отец и даже дед.

Но есть еще один, самый страшный из созданных им мифов. Он даже хуже уничтожения флота, расстройства системы управления, приписывания себе достижений предков.

Это создание черного мифа о России — клевета на всю прежнюю русскую историю.

Чтобы оправдать все потери и преступления времен Петра, сделать из, мягко говоря, противоречивого монарха великого реформатора, черной краской стал писаться весь предшествующий период. «Допетровская Русь» сделалась символом всего самого скверного, что только может быть в русской жизни.[68]

Вся предшествовавшая Петру I история уже при его жизни стала объявляться временем «дикости» и «темноты», «отсталости» и «невежества». Что такое «допетровская Русь»? Сплошной мрак, нищета, убожество, жестокость и тупость. А пришел Петр — и солнце воссияло над Россией!

Хорошо хоть не всякий свой личный выбор Петр жестко навязывал всей России. А то, например, любил он спать под низкими потолками, во время же заграничной поездки вообще спал… в «шкапу». До сих пор в Голландии показывают «шкап», в котором спал Петр. Так хоть спать в «шкапу» он не требовал…

Но по отношению к истории была создана целая концепция. Древняя Русь рассматривалась как цивилизованная европейская страна. Потом татары оторвали ее от Европы, и задача «просвещения Руси» — это вернуть ее в Европу. Как? Да путем самых широких заимствований!

Петр произвел крутой переворот в сознании россиянина: все западное он сделал «хорошим», «положительным», а все русское — «черным», «плохим». Началось огульное заимствование западных идей, зачастую мало понятных, заимствовали их, слепо копируя. Петр перенимал вовсе не то, что реально было в странах Запада, что апробировано временем и показало свою полезность.

Он брал в основном то, что писали в книгах теоретики. Или то, что они считали полезным для России (но вовсе не обязательно — для своих стран). Таким «главным теоретиком» стал для Петра Готфрид Вильгельм Лейбниц.[69]

Г.В. Лейбниц активно пропагандировал идею «регулярного государства» — государства как исполинской машины. По словам Лейбница, в таком государстве — «как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать стране счастливые часы».

Такая идея государства, совершенно подавляющего собой общество и руководящего абсолютно всем, Петру очень нравилась.

Надо заметить, что это «регулярное государство» Лейбница в определенной степени напоминает нашу «вертикаль власти», доведи мы ее до абсурда.

Такую «вертикаль власти» пытался ввести и Николай I. Петр создать ее не успел или не смог. А Николай сумел. Действовал он, наверное, с самыми лучшими намерениями, и вообще человек был лично честный и порядочный — но уже на этом примере видно, что ничего хорошего России «вертикаль власти» и попытки построить «регулярное государство» не принесли.

Николай I в конце жизни сильно горевал, что его старший брат Александр I сумел победить Наполеона, то есть по сути армию почти всей «объединенной» Европы, а он сам, со всей своей «вертикалью», не может справиться с десантом европейских стран в Крыму, сбросить в море этот ничтожный десант, зацепившийся за самую окраину империи!

Под конец жизни Николай I очень страдал по этому поводу, и есть серьезные основания полагать, что он то ли выпил яд, то ли фактически покончил жизнь самоубийством, сознательно не лечившись во время болезни. Ведь потерпела крах главная идея его жизни: создание бюрократической империи. Он всю жизнь строил махину имперского колосса, а эта махина не в силах раздавить клопа у себя на заднице.

Уже при Петре Северную войну Россия выиграла никак не по Лейбницу. Потому что Готфрид Вильгельм последовательно считал, что историческая судьба России в этой войне — покориться Швеции.

Ведь Россия — отсталая, неисторическая держава. Шведы смогут научить русских «правильной» жизни, воспитают их, но это возможно только, когда Россия сделается колонией Швеции. Никакой самостоятельной роли у России в истории нет и быть не может, без шведов у России нет будущего.

Первый суверенный демократ на троне, Петр очень почитал Лейбница и многому учился у него. Идеи регулярного государства он заимствовал и применял, как умел. Хорошо, что хоть в одном не послушался — не послал в Стокгольм послов с просьбой взять всю Россию себе в колонию.

Петр соглашался с Лейбницом в главном: необходимо как можно больше учиться у Запада. Он согласен с тем, что Россия — отсталая, страшная, дикая, нецивилизованная. Ее цель — приобщиться к цивилизации любой ценой.

ДО Петра Русь сама не заимствует идеологии Запада и не создает о самой себе черных мифов.

ПОСЛЕ — официальная позиция правительства включает в себя черный миф о России как об отсталой и дикой стране, в которой не было и быть не могло решительно ничего хорошего.

Что характерно: уже Ломоносов, разделяя культ Петра, активно участвуя в этом культе, все же усомнился — неужели России и правда предстоит только учиться и перенимать?! Он уже был уверен, что

Ломоносов и писал это, чтобы убедить современников — не такие уж мы убогие, все-таки кое-что можем. И не убедил. Не смог переломить. До сих пор не получается.

Помню, как в Шереметьево II несколько лет назад наблюдал сцену: грузчики толкают ногами чемоданы. Не переносят, а именно пинают как попало. Говорю им:

— Неужели нельзя иначе?! Везде носят, а вы пинаете… Зачем же вы наши вещи — ногами?

А грузчик искренне:

— А вы не в Европе здеся! Вы в Россию приехали…

То есть получается — в России иначе нельзя. Это уже внедрилось на уровне архетипа, стало частью народного сознания — у нас иначе нельзя.

И грузчики в Шереметьево II — только следствие долгого пути развития… С XVIII века практически все реформы затеваются строго по западному образцу. Западная идеология становится для России образцом для подражания. Формирование государства идет с оглядкой на Запад.

Считается, что политические интересы России требуют династических браков с западными принцессами. И пусть эти принцессы (меня это всегда удивляло) не чета тем, что выходили замуж за наших князей времен Ярослава Мудрого, а так — мелюзга, бесприданницы.

С глобального петровского мифа и началась череда черных политических мифов о России, не иссякающая по сей день.

Этот миф явился сильнейшим ударом по национальному самосознанию.

Чем больше внедрялась в сознание народа эта схема, тем сильнее подрывался еще недавно сильный, могучий дух народа.

Князя Михаила Михайловича Щербатова трудно считать врагом государства Российского. А ведь он последовательно считал, что после Петра произошло «повреждение нравов» в России и одна из сторон этого «повреждения» в том, что русские стали считать себя слабыми, зависимыми от иноземцев.[70]

Так и Николай Михайлович Карамзин пишет в докладной царю Александру I: «Дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?»[71]

Н.М. Карамзин даже предлагал подумать, а не перенести ли столицу обратно в Москву? Чтобы «дух народный» укрепился и чтобы правительство пропагандировало бы «древние навыки», а не «представляло их смешными».

В 1700 году Россию еще не боятся.

Даже победа над Швецией, и Ништадтский мир 1721 года не вызвали сильного страха. Скорее, удивление. Теория Лейбница пока не подтверждается.

Но вот наступают годы Семилетней войны 1756–1763 годов. Россия участвует в ней так, как не участвовала еще никогда. Российские вооруженные силы наголову громят одну из сильнейших армий Европы — армию Пруссии.

Ни англичане, ни французы разбить Фридриха Великого не смогли. А русские смогли! В сражениях под Куненсдорфом и Гросс-Егерсдорфом русские солдаты показали себя лучше прусских — лучше обученными, подготовленными, снаряженными. Они отважнее шли в бой, больше доверяли своим командирам, лучше атаковали и твердо держали оборону.

Русские офицеры по своей квалификации ничуть не уступали прусским и притом вели себя более объединенно, были отважнее и самостоятельнее.

Военная техника? И по качеству ружей, и по количеству и калибру артиллерийских стволов Российская империя нимало не уступает Пруссии, а часто ее превосходит. Грозно рявкает «единорог» — боевая гаубица, придуманная графом Шуваловым, посылая ядро на добрые 600 саженей, то есть без малого на километр!

11 января 1758 года русские войска вошли в Кенигсберг. Пруссаки тут же присягнули на верность императрице Елизавете: «кайзерин Елизавет», как они ее называли. До окончания Семилетней войны… вернее, до выхода из нее Российской империи в 1762 году, Восточная Пруссия четыре года входила в состав России, причем не как захваченная в бою часть территории неприятеля, а как одна из ее частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к Российской империи. Они и не собирались выходить из ее состава после окончания войны.

В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего-нибудь, но столицы вражеского государства! Представьте, что пруссаки захватили Москву, и жители города легко присягнули Фридриху. А теперь взят «на штык» еще и Петербург… Пусть даже на две недели.

Русские побеждали так, что о случайности не могло быть и речи. Некоторые историки всерьез считают, что именно в Семилетнюю войну Россия сделалась активным субъектом европейской политики.

Россия выигрывала за счет еще одного качества, не менее важного, чем качество вооружений или таланты полководцев: за счет патриотизма своих жителей.

Прусская армия укомплектовывалась любым сбродом, лишь бы завербовать подходящих парней, подпоив их в кабаке или пообещав спасение от суда. Ходила поговорка, что прусский солдат больше боится палки капрала, чем пуль неприятеля. Прусский воинский устав прямо запрещал водить колонны солдат через леса или даже по опушке леса, чтобы не провоцировать дезертирства.

Русский солдат или, по крайней мере, офицер был в первую очередь патриотом, слугой Отечеству и Государю. Он шел в бой не за миску каши и не за выслугу лет, а за Веру, Царя и Отечество. На фоне прусской армии это выглядело особенно привлекательно. Но ведь и британский флот в этот период времени формировался почти как прусская армия, а во Франции патриотами, преданными своей королевской династии, были в основном офицеры-дворяне.

Особенности русской армии заставляли задуматься не одних пруссаков…

Да и рядовые немецкие обыватели не горели особой преданностью своей державе. Они встречали русскую армию настороженно, но вовсе не как врагов.

В Пруссии было много сторонников принятия подданства России. Фридрих с его муштрой, культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут появилась возможность сделаться частью большой и стабильной империи.

Русские притом проявляли практически поголовный, массовый патриотизм. Это отлично видела Европа, и страх проникал во многие сердца.

Ни Украинская война 1648–1667 годов, ни Северная война 1700–1721 годов не заставили бояться грозно нависшей над Европой Российской державы.

Теперь же рождается обоснованный страх перед огромной империей, которая все более властно вмешивается в «европейский полити́к».

Семилетняя война — время невиданной активизации всех негативных стереотипов, извлечение на свет Божий всех скверных суждений, всех отрицательных мнений о России и русских.

Середина — конец XVIII века — время формирования основных политических мифов о России, трансформация литературных и бытовых мифов в политические. Тех самых, которые до сих пор невероятно мешают нам жить.

И д’Эон «находит» «Завещание Петра Великого» именно в это время. И рассказы о зверстве и грубости русских становятся важной частью европейской политики. В прусских газетах постоянно писалось, что Елизавета взяла власть в результате дворцового переворота, что она внебрачная, незаконная дочь Петра. Что в русской армии постоянно избивают офицеров и потому многие немецкие офицеры из нее убежали. Что русские нечистоплотны и грубы, постоянно напиваются и устраивают драки между собой.

Когда русская армия З.Г. Чернышова в 1760 году входит в Берлин, генерал Тотлебен (что характерно — этнический немец) решил публично выпороть берлинских журналистов «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях».

Всего лишь выпороть, хотя по законам военного времени мог бы и повесить. Пресса и того испугалась.

«Весь город просил о монаршем милосердии к ним», после чего Тотлебен вообще отменил экзекуцию. Елизавета даже накричала на Тотлебена, укоряя, что из-за него и на нее, Елизавету, «будут смотреть как на монстру».

Елизавета Петровна была совершенно права! В Европе уже поднялся шум, — причем не в союзных с Пруссией государствах, а в союзных с Россией Австрии и Франции. Потому что, по мнению дорогих союзников, Россия должна восприниматься Европой как страна грубая и жестокая.

В Вене и в Париже очень обрадовались назревающему скандалу. Там ждали, когда же Россия проявит себя с худшей стороны, — и вот оно!

А в самой России черный миф о нашей стране получил неожиданное подкрепление: весь XVIII век — это эпоха формирования того слоя внутри самой России, который эти мифы радостно воспринимал, а часто и сам их выдумывал.

Глава 6 «Подкинутое сословие»

Одним из своих подданных Петр ПРИКАЗАЛ стать европейцами. Другим он ВЕЛЕЛ остаться туземцами. Никакой добровольности. Ни малейшего права выбора.

Европейцам было велено сесть на шею туземцам и никогда с нее не слезать. Туземцы обречены были оставаться туземцами без малейшего шанса как-то изменить свое положение. Их дело — работать и обеспечивать русских европейцев.

Начался фактический раскол нации на два субэтноса, а то и два народа. И один из них находился в полном подчинении, в истинном рабстве у другого.

Русских европейцев даже к 1917 году было очень немного. Дворян при Петре — всего порядка 100 тысяч человек. К началу XIX века их уже тысяч 300–320. К началу же XX столетия — порядка 1 миллиона 300 тысяч. Если в 1700 году на 1 дворянина приходилось примерно 140 худородных русских людей, то к 1800 году уже только 100–110 человек, а в 1900 — 97–98 человек.

Интеллигентов, то есть неродовитых русских европейцев — побольше. Это верхушка купечества, предприниматели, весь образованный слой, начиная с окончивших гимназии. Всякий служилый и всякий образованный традиционно, со времен Петра — «европеец» по определению. «Европейцев» к 1917 году уже порядка 3 миллионов. Фактически именно они и только они имеют монополию на всякую вообще интеллектуальную деятельность.

Мы до сих пор изучаем историю всех 100 % россиян по высказываниям и мнениям этих 1–2–3 % населения. И каким мнениям! Сама наука как форма общественного сознания родилась в среде русских европейцев. И родилась в России в ту эпоху, когда многие «русские европейцы» перестали не только писать и говорить, но и думать по-русски.

Психология Московии определялась своим позитивным мифом: о Москве-Третьем Риме, Москве-Новом Иерусалиме, о величии своей национальной идеологии и превосходстве над иноземцами. Достаточно сказать, что на иконах и на фресковых росписях в церквах бесов изображали бритыми и в немецких кафтанах. У бесов изо рта и носа шел дым.

Когда Петр шел по Москве в немецком мундире с трубкой во рту, он не мог придумать более выразительного образа, который бы напрямую указывал, что он — антихрист.

Когда солдаты Преображенского полка тащат в тюрьму старообрядца, что видят люди? Что существа в немецких мундирах, изрыгая дым из пастей, ругаясь матом, волокут на муки, в своего рода «земной филиал» ада русского человека… И за что волокут-то? За веру…

Русский европеец мог быть вполне искренним патриотом, верным слугой Царя и Отечества. Он испытывал к своей стране естественные сыновние чувства и от души стремился исполнить свой долг, отстоять интересы государства Российского. Но страна и народ делились для него на две части: на русскую Европу, к которой он принадлежал и с которой был связан тысячами нитей. И на русскую Азию, которая окружала со всех сторон его Россию, но оставалась чужой.

Русский европеец хорошо видел туземную Россию и знал туземцев (простолюдинов), как помещик — крестьян, офицер — солдат, предприниматель — рабочих, чиновник, врач, учитель — тех, для кого он работал. Хуже всех знал туземцев научный работник или преподаватель университета, — он мог месяцами и годами не видеть туземцев, кроме прислуги.

Европеец понимал туземца без переводчика. Но что проку, если сам строй их понятий, вкладываемый в смысл слова, различен?

Европеец никогда не признает ровней себе туземца. Любой европеец, не только князь или магнат из Петербурга, но и земский учитель, фельдшер, телеграфист, чувствует себя колонизатором в захваченной стране русских туземцев. Британцем в Индии или французом в Западной Африке.

И в XVIII, и в начале XX века русского европейца сразу видно: он внешне отличается от туземца. Русские европейцы по-другому одеваются, живут в иначе организованных домах, иначе едят иначе приготовленную пищу. Я не рассказываю ничего нового.

Ничего такого, что не знали бы предки. Особые русские рестораны и трактиры с национальной кухней описывает В.А. Гиляровский. Они отличались от обычных ресторанов с европейской кухней.[72]

Описывая страдания своего героя, Чехов пишет: «С тех пор как я стал превосходительством и побывал в деканах факультета, семья наша нашла почему-то нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порядки. Вместо тех простых блюд, к которым я привык, когда был студентом и лекарем, теперь меня кормят супом-пюре, в котором какие-то белые сосульки, и почками в мадере. Генеральский чин и известность отняли у меня навсегда и щи, и вкусные пироги, и гуся с яблоками, и леща с кашей».[73]

Профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца» — попович, а отнюдь не дворянин. Это очень симпатичный персонаж. Но при всей своей антибольшевистской риторике и он рассуждает о людях, которые на триста лет отстали от Европы и не научились уверенно застегивать штаны.[74]

Лев Гумилев рассказывал, что в начале XX века, перед Первой мировой войной, очень увлекался «дикарями» Америки и Африки, часто читал о них книжки. И одна из подруг его мамы, Анны Ахматовой, как-то недовольно заявила мальчику: «Да что ты все с этими дикими носишься, Лёвушка?! Они же такие же, как наши мужики, только черные».

Очень хорошо заметно, что сначала дворянство, потом и интеллигенция чувствуют себя европейцами, и притом вовсе не немцами и французами. Они русские… и в то же время они эмигранты, живущие в туземной стране. Они со всех сторон окружены дикими туземцами.

В XVIII веке говорили: «дворянство и народ». В XIX и XX веках — «интеллигенция и народ». Интеллигенция оказывалась как бы не входящей в народ или каким-то особым, тоже русским, но другим русским народом.

Выразительна щемящая цитата из Бунина: «Русь слиняла в два дня… Поразительно, но она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… Остался подлый народ…»[75] Трудно понять соотношение этого «подлого народа» и Руси… Если Русь «рассыпалась в два дня», если «подлый народ» сам не Русь, то кто он?

Чуть дальше Иван Бунин объясняет: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря».[76] Как всегда в таких случаях, возникает вопрос о способе, как их различить, Русь и Мерю? Измерять черепной указатель, как в Третьем рейхе? Делать анализ крови? Анализ мочи?

А Бунин различает!

«Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem“.[77] На эти лица ничего не надо ставить — и так все видно».[78]

«Это не просто дрожь отвращения при виде политических врагов. Ни один красный не оценивается так же, с такой же мерой чисто физического отвращения. Да ведь Урицкий и Троцкий — тоже люди своего круга, пусть и политические враги.

Если же крестьяне на Украине воюют с большевиками — вроде свои? Но их тоже нельзя ставить на один уровень с добровольчеством… А все-таки дело заключается больше всего в „воровском шатании“, столь излюбленном Русью с незапамятных времен, в охоте к разбойничьей вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч отбившихся, отвыкших от дому, от работы и всячески развращенных людей».[79]

А люди из «подлого народа»… Вот они: «какие-то мерзкие даже по цвету лица, желтые и мышиные волосы».[80] «Все они (лица людей. — Авт.) почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью. Каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем».[81] Даже «глаза мутные, наглые».[82]

Дело вовсе не в том, что Бунин — скверный человек и не любит русский народ. Бунин по-своему предельно жестко отразил следствие этого трехсотлетнего разделения народа на правящих дворян, вечно всем недовольных интеллигентов… и всех остальных.

Бунин, скорее, зеркало трехвекового раскола нации. Который, может, и начался тогда, когда «лучшим людям города»[83] было приказано брить лицо и курить трубку.

Европеец может вполне честно хотеть цивилизовать туземца и верить, что когда-нибудь он или его дети и внуки станут тоже европейцами. Но и тогда туземец в нынешнем своем качестве — это только заготовка полноценного человека. Личинка. А бабочкой станет, только когда превратится в ровню, в европейца.

Европейцы любили Россию. Свою Россию.

Россию красивых имений и больших, светлых квартир на Невском проспекте, Россию аллей, на которых под липами играет военный оркестр. Россию беседок в парках и библиотек, красивых «платьев в талию» и блестящих эполетами мундиров. Книги в толстых кожаных переплетах с золотым обрезом уютно мерцали за стеклами ореховых «шкапов», в этих книгах французские вставки в русский текст давались без перевода — как в сочинениях Льва Толстого.

Это потом, при советской власти, делались сноски с переводом. А граф Лев Николаевич писал для людей своего круга, о которых заранее известно — они знают французский язык как родной. Или русский как родной — какая разница?

Били настенные часы, скрипели мореные дубовые половицы, почтительно снимал шапку дворник, прислуга вносила тарелки и в обед разливала в них суп-пюре.

В креслах библиотек и кабинетов замечательно читались книги про то, как надо цивилизовывать «сиволапое мужичье» и «павианов бесхвостых».

А в присутственных местах благородия и высокоблагородия с зачесанными надвое, спрыснутыми одеколоном патриотическими бородами, во вновь вошедшими в моду при Александре II очках, в красивых мундирах вели умные разговоры о том, как же ее, туземную Русь, цивилизовывать?

Хорошо! Как же не любить таких замечательных людей?

Чехов и Булгаков происходят не из дворян. Но ведь и у них образы «русских туземцев» ничем не лучше блаженного Платона Каратаева или вечно пьяного денщика Николая Ростова — Лаврушки.

Потому что другую Русь, туземную, европейцы или вообще не любили, или любили так же, как Киплинг — Индию. Разве не любил?! Любил. Вполне искренне, но не как родину, нет. Родиной для Киплинга были не берега Ганга и не заросли джунглей, а Сассекс и Лондон. Он ярко и красочно описывал, как орут, толкаются, погоняют слонов туземцы, как они поют и пляшут…

И Мать моряков у него шлет сыновей за море, в Индию в том числе. Из дома — в колонию.

Русская Англия и Русская Индия не разделены океаном, русские европейцы ее тем более любят. М.Ю. Лермонтов сознавался, что

Но так же и Киплинг любил смотреть на туземные жилища и на веселящихся туземцев.

Слой русских «европейцев» остро нуждался в исторических мифах. Именно в черных мифах о России! Такие мифы выполняли сразу три важнейших психологических функции.

1) Принимая такой миф, русский европеец объединялся с остальной Европой. Он до конца осознавал себя пришельцем с другого континента, которого занесло в туземную Россию, и приходится тут жить и работать. «А вообще, я ваш, французы и англичане».

Придет время и окажется: миф подставляет и их, интеллигентов. Их тоже имеют в виду милейшие цивилизованнейшие европейцы, поддерживающие и формирующие, черные мифы. Но иллюзий, в которых жили интеллигенты, хватило лет на двести.

2) Черный миф о России оправдывал привилегированное положение дворянства и интеллигенции. И если уж говорить до конца честно, оправдывал и свое высокомерие по отношению к туземцам.

Миф не воспринимался на свой счет. Это туземная Россия — грязная, дикая и подлая. Это она — жестокая и грубая. А мы-то хорошие! Мы боремся, не покладая рук, с этой Россией, цивилизуем ее, что есть сил.

В общем, чем хуже Россия, тем больше право на привилегии.

3) Миф оправдывал свое неумение работать.

В России плохие дороги? А их и не может быть хороших. Надо было начинать еще в прошлом году, а мы начали строить только сегодня? А что поделать: Россия-матушка, — такие вот мы разгильдяи, и ничего с нами не поделаешь. Половину денег разворовали? А так всегда было, в России искони воруют. Подумаешь, и я чего-то спер! Такая вот народная традиция.

Сейчас в Москве обсуждается проект ограничений на въезд в исторический центр города. Я — горячий сторонник продуманных ограничений. А оппоненты говорят, что ограничений вводить не надо. Все равно гаишники будут брать взятки и всех пропускать! То есть нарушения закона считают чем-то естественным, что надо принимать, как снег зимой.

На это я возражаю: давайте ничего мы делать не будем, потому что «все гаишники — взяточники». И вообще, давайте отменим Уголовный кодекс, распустим суд и прокуратуру. А то все равно ведь ничего сделать нельзя, за взятки, бывает, и преступников освобождают от наказания…

Русских европейцев Иван Солоневич жестко характеризовал как «подкинутое сословие». У него получалось, что они вроде кукушат, подброшенных в гнездо певчей птички. Это сословие оказывалось в двойственном, очень неопределенном положении. Они не были европейцами, конечно, и в Европе их совершенно не ждали. А от родной почвы они тоже оторвались и судили о России с позиций иноземцев.

Как правило, судили с недоброй иронией, осуждением. А если даже и без неприязни, с искренним интересом и сочувствием, — все равно с иноземных позиций.

Самые лучшие русские историки, включая Карамзина, видели в истории России сплошную цепь заимствований: из Византии, от варягов, из Польши, от шведов, от немцев, голландцев и французов… И после этих заимствований XVIII века Россия окончательно перестает быть варварской.

«Наши классические историки жили на духовный чужой счет и никак не могли себе представить, что кто-то в России мог жить на свой собственный. Занимаясь систематически кражами чужих идей, они не могли допустить существования русской собственной идеи».[84]

Мало того, что «подкинутые» охотно подхватывали и распространяли мифы, идущие из-за рубежа, они и сами напридумывали много «интересного».

Глава 7 Литературные мифы

Чаще всего русская интеллигенция объявляла Византию «плохой», а Западную Европу — хорошей. Но ее собственная историческая психология — плоть от плоти проклинаемая ею византийская цивилизация. В частности, интеллигенция обожествляла книгу и всякое написанное и особенно печатное слово.

Создавая художественную литературу, писатели Европы обычно не преследовали никаких политических или общественных целей. Они, конечно, могли считать, что не просто зарабатывают деньги, а способствуют добрым нравам, пропагандируют какие-то идеи. Но пророками и провидцами они становились редко: ни в собственном представлении, ни в представлении своих народов. Литератор — это специальность такая, за нее деньги платят.

Кстати, в 1760 году, в уже описанном нами случае, в Берлине Россия упустила некий шанс: напуганные перспективой порки берлинские журналисты всерьез предлагали Чернышову и Тотлебену написать и опубликовать статьи против Фридриха и Пруссии в целом, а если им угодно — и против любой другой европейской державы.

Некоторые даже осведомлялись о плате, которая им полагается за такие PR услуги.

Была прекрасная возможность «отомстить» Европе руками ее же журналистов. Но видимо, для этого русские оказались слишком «дикими». Им казалось невероятной и неприличной сама мысль, что можно нанимать людей для подобной работы. А немцам, наверное, казалось диким, что их можно наказать за выполнение своего ремесла.

В России традиционно было иначе: «Поэт в России больше, чем поэт», «Поэтом можешь ты не быть / Но гражданином быть обязан».

Русские писатели исходили из того, что должны учить жить остальное население России.

Они сознательно создавали образы, которые казались им или типичными, воплощавшими какие-то важные сущностные черты страны и народа, или желательными — теми, которых пока нет, но которые «должны быть», которые «прогрессивны» и которые «обязательно будут».

Беспочвенные интеллигенты обладали тревожным, нервным сознанием. Они отражали свое видение мира, свои чувствования. Но поневоле навязывали их всему народу. Они «отражали действительность» не только за себя, но и за те 98 % населения, которые не писали да и не читали книг.

Мы, повторюсь, часто учим историю 2-х–3-х% населения так, словно это история всего народа.

Но точно так же мы изучаем Обломова, Безухова или Раскольникова, словно они — типичные представители народа. В школьных учебниках так и пишут — «типичные представители»…

Типичные-то типичные, но для какой части населения?

За типичностью Форсайтов в «Саге о Форсайтах» Д. Голсуорси действительно стоит нечто характерное для очень большой части английской буржуазии. Герои Гюго тоже достаточно типичны для многих и многих французов.

А для кого «типичен» Обломов? Кто, кроме богатых помещиков, мог бы прожить судьбу Обломова? Никто. А богатых помещиков во всей Российской империи в 1850 году — 10 тысяч. И это на 90–100 миллионов населения.

Манилов? Ноздрев? Тоже помещики.

Князь Болконский, Пьер Безухов? Не просто дворянство, не просто помещики. Это — самая верхушка аристократии, люди с княжескими титулами, фантастическими богатствами. У Пьера Безухова 500 000 рублей годового дохода. По сегодняшним меркам, он в ТОР-100 самых богатых людей русской версии журнала «Forbse».

Базаров? Еще менее «типичен», потому что таких — вообще считанные сотни во всей громадной империи.

Раскольников? Были и подобные ему. Но все народовольческие кружки, все психованные испытатели бонапартистских идеек, составляли ли хотя бы тысячу на всю необъятную империю?

Герои Чехова? И сколько их, уныло рефлектирующих, скучно нудящих и пусто болтающих интеллигентов? На всю Россию к началу XX столетия было ли их хотя бы тысяч десять?

Самые типичные и характерные герои русской классики введены А.С. Пушкиным — Петя Гринев и Маша Миронова. Они как раз принадлежат к «широким слоям трудового дворянства». К тем служилым десяткам тысяч, которые и строили империю своим незаметным, скучноватым, неярким трудом.

Так же симпатичны и малозаметны, неярки любимые герои Льва Толстого — низовые офицеры типа капитана Тушина. Но они мелькают у него на вторых ролях: не о таких книга.

Герои «Носа» и «Шинели» Гоголя — маленькие чиновники, и в этом смысле очень «демократичны». Но ведь и Акакий Акакиевич «отклоняется» от типичного, только не в сторону гигантизма духа и нравственной силы, а в сторону убожества и слабости. Будь таковы большинство чиновников Российской империи, чего стоил бы весь ее бюрократический аппарат?

Кстати, пара ПОТРЯСАЮЩИХ статистических фактов о чиновничьей гоголевской России.

В конце XIX века население империи насчитывало около 130 миллионов человек. Чуть меньше, чем сейчас в Российской Федерации. Это при том, что территория империи тогда была, пожалуй, в два раза больше (почти весь СССР, Польша, Финляндия, «доминионы» — Монголия, Северный Китай [Харбин] и тогда ещё Аляска) нынешней России. Всего этого «исполина» обслуживало 170 тысяч чиновников. Численность современного чиновничьего аппарата России (включая федеральный, региональный и муниципальный уровни) выше, чем в СССР и составляет по самым минимальным оценкам 1,2 миллиона человек!!!

Выходит, что тот самый «типичный» Акакий Акакиевич в куцей шинельке, поскрипывая гусиным пером, работал в 7 раз эффективнее современного чиновника, со всеми его хрюкалками-мигалками, авто на 300 лошадиных сил, ксероксами, серверами, электронными почтами и фельдсвязью, то есть немыслимыми, фантастическими по сравнению с XIX веком средствами коммуникации, накопления и анализа информации, способами повышения эффективности труда!!!

Но вернемся из фантасмагории настоящего в литературный XIX век. Возникает естественнейший вопрос: а как получилось, что русская классика практически не отразила как раз типичных российских мещан и дворян своего времени? Так мало создала положительных героев? Тех, о ком начал писать Пушкин, сделавших знаменитыми его «Повести Белкина»?

И второй вопрос: почему классическая литература в России не вела рассказ о людях, действительно сделавших что-то хорошее и важное? О героях 1812 года написано «Бородино» М.Ю. Лермонтова, о них немало писал Л.Н. Толстой. Но ведь могли быть буквально сотни книг! В Британии о 1812 годе написаны целые библиотеки! У нас этого нет и в помине.

Существует гениальный британский сюжет о гибели чуть ли не всего элитнейшего 93-го кавалерийского полка под Севастополем — миф о том, как некий полусумасшедший английский генерал приказал атаковать в конном строю русские позиции.

Кавалерийская атака при повышении местности более чем на 15 градусов была прямо запрещена всеми уставами всех армий мира. Атака не могла не кончиться трагедией. Представьте: больше тысячи британских кавалеристов в красных мундирах медленно скачут к русским позициям под Севастополем. Медленно — потому что вверх! Под углом в 20 градусов! Описывает эту историю и Лев Толстой… «Мы плакали, когда в них целились».[85]

В этой атаке полегли сыновья чуть ли не всех дворянских семей Британии, дети принцев, графов и лордов. Тем не менее, в Британии внимание обращено не на идиотизм приказа, а на то, как полк бесстрашно его выполнил.

Поведением кавалеристов гордятся! Они знали, что идут на верную смерть, но честно выполнили свой долг. Киплинг написал прекрасную балладу «Атака красной кавалерии».

В центре Лондона мне как-то удалось попить пива в «фирменном» «Баре красной кавалерии». В нем висят картины, на которых с экспрессией выписаны эта атака, все каски, мундиры, подпруги, кивера, шашки. Все эти старинные запыленные воинские атрибуты с любовью развешаны на стенах и расставлены на полках. Романтика невероятная: истинные англичане всегда готовы выполнить любой приказ и погибнуть во имя королевы и Британии.

А вот совершенно аналогичная русская история: во время войны 1807 года под Аустерлицем два эскадрона русских кавалергардов получили приказ атаковать французское каре.

Плотное скопление войска ощетинившихся французских штыков, на которое скачут всадники в шитых золотом белых мундирах. Красота неописуемая! Ведь кавалергарды — самый цвет русской армии, брали туда исключительно детей дворян, да не простых — через одного князья, графы, бароны. Служить в кавалергардском полку — большая честь! Там, как и у англичан, «cream of the cream»[86] высшего общества. Но, увы, приказ столь же идиотский (такой же как и у англичан в Крыму спустя 50 лет), атака столь же бессмысленна, сколь и бесстрашна. «Кавалергарда век недолог…»

Почти все погибли, единицы, сбитые с лошадей, попали в плен. Наполеон сказал по этому поводу, что никогда не видел такой красивой и бессмысленной атаки. Он спросил у одного из уцелевших офицеров: зачем они атаковали в поле в конном строю каре?

Тот ответил, что эскадрон получил приказ и должен был его выполнить. Наполеон смахнул скупую мужскую слезу профессионального солдата и всех пленных велел отпустить.

Отголоски этой истории есть у Льва Толстого — в описании сражения, в котором получает смертельную рану Андрей Болконский. В первых версиях романа он умирал. Но очень уж нужен был Толстому этот персонаж, не мог он его убить в начале книги! И в более поздних версиях романа Болконский выздоравливает.

В общем, история такая же, как с атакой красных королевских всадников на русские позиции. Результаты те же. Но выводы делаются иные!

В России говорят о безграмотном генерале, пожелавшем выслужиться перед Главкомом русской армией под Аустерлицем — императором Александром I, и делают выводы в духе: «только у нас такое возможно!» Совершенно не желая говорить о мужестве и верности долгу, о героизме исполнителей.

А потом эту историю вообще совершенно забыли. То ли не могли мы после 1917 года спокойно признаться, что элита русского дворянства, все эти Фамусовы, Скалозубы, Онегины, Милорадовичи ничуть не в меньшей степени проявляли «мужество и массовый героизм», чем воспетые Герасим Курин и Василиса Кожина, то ли просто не умеем гордиться самими собой.

И вот наша литература полна персонажами типа Раскольникова, Акакия Акакиевича и, в лучшем случае, мечущихся «лишних людей» типа Печорина. И почти никто из воистину великих писателей XIX века не хочет рассказать о других героях нашего времени.

14 декабря 1825 года закончилось краткое время романтизма героев 12 года. И в великой русской литературе начался век постоянного оппонирования с властью.

Порой вообще кажется, что последним, кто с определенной симпатией относился к персоне Императора Всероссийского, был А.С. Пушкин.

Николай I, думаю, на самом деле был его искренним поклонником, в отличие от тех картинок «персонального цензорства», что рисовали нам школьные учебники. Кстати, в отношении учебников. Подчеркну, мы с вами говорим, естественно, не обо всей русской литературе XIX века, а лишь о той ее части, что официально была признана у нас и за рубежом классикой.

Это действительно великие мастера: Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чехов, отчасти Некрасов.

Список можно продолжить. Но беда в том, что осознавая себя «больше, чем поэтами», эти авторы совершенно невольно, даже, скажем, нечаянно, создали удивительно сложный, постоянно рефлектирующий, мечущийся и довольно малосимпатичный образ русского литературного героя, что, несомненно, внесло свой немалый вклад в то, что страна продолжала «самоубеждаться» в самых черных, негативных представлениях о самой себе.

Порой кажется, что во всей русской литературе того времени есть только один положительный герой, на которого молодежь могла бы без оглядки равняться, — все тот же Андрей Болконский. И тот рано погибает.

Россия вела войны с Турцией, колониальные войны на Кавказе и в Средней Азии. Как получилось, что в литературе не отражены эти войны, не воспеты их герои? В Британии на «индийскую тему» написаны тысячи книг разной степени талантливости и успешности. А где в России романы, в чертах героев которых читатель угадывал бы черты сурового Ермолова, ехидного «Грибоеда», блестящего покорителя Самарканда и Коканда генерала Скобелева?

Где литература о трудностях дальних походов, о подвигах, свершениях, потерях и познании истин громадного и важного пути?

«Туркестанские генералы» — название одного стихотворения Н.Н. Гумилева. Одного стихотворения. Не написано ни одного романа, героем которого был бы пусть не историческая личность, но офицер, принимавший участие в среднеазиатских походах.

В XX веке у хитреца-беллетриста Бориса Акунина появляется положительный герой Эраст Фандорин.

Самый хитрый, самый умный, самый проницательный. К тому же красавец и любимец женщин.

Б. Чхартишвили (Акунин) как-то подметил в своем интервью, что успех Э. Фандорина обусловлен именно полным отсутствием в русской литературе до и постсоветского периода положительного мужского персонажа.

Добавлю от себя: умница и тонкий стилист Акунин, конечно, имел в виду «ЛИТЕРАТУРУ».

«Шедевры» а-ля Фридрих Незнанский и Дарья Донцова, а также мегатонны макулатуры о «ментах», «героях Чечни», «спецназе» и тому подобному мы будем относить к «другой стороне Луны».

Но, увы, и Эраст Фандорин обречен на одиночество, и непонятно: получает он воздаяние за свои качества или наоборот, наказан за свои достоинства?

Не замечаем мы и своих открытий. Во время кругосветных плаваний русских исследователей Ф.Ф. Беллинсгаузена и М.П. Лазарева на шлюпах «Восток» и «Мирный» в 1819–1824 годах русские совершили грандиозные открытия.

Джеймс Кук писал, что он проник на юг «так далеко, как это только под силу человеку». Но россияне проникли гораздо южнее Дж. Кука, в те области Южного океана, куда он считал «принципиально невозможным» попасть. Впервые в истории мореплавания русские обогнули Антарктиду, установили размеры этого колоссального обледенелого материка. 17 января 1821 года русские моряки первыми из всех людей Земли (!) увидели черные откосы высокого берега Антарктиды и назвали ее «берег Александра I». По своему месту в истории этот подвиг близок к покорению полюсов, к выходу человека в космос. Он ничем не меньше подвига Колумба или Магеллана.

С тех пор на карте Антарктиды есть залив Новосильцова и мысы Демидова, Куприянова и Парадина, острова Анненского, Лескова, Высокий и Завадовского, море Беллинсгаузена.

В Тихом океане появились «острова Россиян» — архипелаг тропических коралловых островков. Отдельные атоллы в этом архипелаге названы именами Кутузова (Макемо), Крузенштерна (Тихекау), Румянцева (Тикеи), Лазарева (Матаива) и Барклая-де-Толли (Рароиа).

В Англии писались романы, ставились пьесы о китобоях, захваченных в плен дикарями, о пиратах Индийского и Тихого океана, о мятеже на корабле «Баунти» под командой капитана Блая, то есть по поводам несравненно менее значительным. Тот же Джеймс Кук стал героем более чем 20 известных романов и около 40 драматических произведений.

А где в России пьесы и романы о капитанах Крузенштерне и Лисянском? Где пьеса условно «Средь льдов и ветров» или «Как русские открывают Великий Южный Материк»? Где повествования о плавании графа Резанова в Русскую Америку и о том, как русские осваивали Аляску и Калифорнию?

Не написано повестей об этих подвигах ни в XIX веке, ни в начале XX (до 1917 года) века. По крайней мере, в классике того времени, современнице великих русских географических открытий нет даже намека на это. ПОЧЕМУ?!

В XX веке появилась «Юнона и Авось». Хотя бы из этой пьесы мы узнали, что русские осваивали не только Аляску, но и Калифорнию. В то же самое время сами американцы сняли целую «мыльную оперу» о приключениях графа Резанова.

Увы, ответ может быть только один и очень грустный: потому, что в этом снова проявилась раздвоенность сознания русского образованного слоя. Россиянин невероятными трудами, героизмом и самоотречением строил громадную империю.

Он осваивал почти безлюдные, суровые пространства Севера, Сибири, побережья Тихого океана и Аляски. Все это пространство он связывал дорогами, строил крепости, из которых вырастали порой немалые города, — как из станицы Верной вырос город Алма-Ата, а из заложенной в 1815 году крепости Грозная — город Грозный, столица Чечни. Русские наладили управление этими территориями. И если бы даже не все, если бы значительная часть чиновников была бы такой же, как герои Салтыкова-Щедрина и Гоголя, империя мгновенно развалилась бы. А она не развалилась.

Но вот парадокс: русскую интеллигенцию, образованный слой России, эти достижения не интересовали. Классика отразила жизнь не такой, какова она была в реальности. А такой, какой ее хотел видеть русский образованный слой.

С книгами, которые написаны выходцами из дворян, помещиков или поповичей, — то же самое. Все романы Писарева, Боборыкина, Чернышевского мало того, что, на мой взгляд, невыносимо скучны,[87] они исследуют какую-то исчезающую, незначительную прослойку людей. Сплошь народовольцы, «борцы с самодержавием», такие «передовые люди», как Рахметов Чернышевского и Крестовоздвиженский[88] Писарева, образы которых у современного читателя вызывают разве что зевоту.

Только у Помяловского в «Мещанском счастье» появляются образы выходцев из мещанства. Персонажи этого произведения работают, получают зарплату и каждый день строят свое «мещанское счастье» со щами и кашами.

У Островского и таких героев нет. Ни один герой его пьес не нажил свой капитал честным трудом. Его герой — или хитрый интриган, или жулик, или хитрован, стремящийся жениться на богатой невесте. Герои Островского частенько разоряются. Драматург никогда не показывает человека, который трудом и разумными делами наживает капитал. Если есть богатые невесты, то обязательно рядом самодуры, расточающие капиталы в публичных домах и в кабаках. Однако надо ведь иметь в виду, что сначала эти капиталы надо было нажить! Об этом же у Островского — ни-че-го. И нет у него ни одного образованного купца, мецената и ценителя наук. Сплошное «темное царство».

Имена Рябушинского и Третьякова — навек в благодарной памяти потомков. Но к сожалению, они не стали прототипами литературных героев и о них нет романов. Вроде, исключение — Лопатин из чеховского «Вишневого сада». Да и то сомнительно, положительный ли это персонаж. Смена идеологии всегда качает маятник литературной критики.

Русские купцы не знали английской поговорки «Мое слово — мой вексель». Но «честное купецкое» значило не меньше, чем расписка или письменный договор. Договаривались, били рука об руку и не нарушали условий. Это известно из истории, но не из классической литературы.

У Островского «честное купеческое» звучит только в одном месте, когда один купец дает другому денег, и тот отступается от Ларисы-бесприданницы. И хороший купеческий обычай, показатель чести и высокой нравственности приобретает какое-то мерзкое значение.

Если образованный россиянин описывает людей из народа, он тоже не замечает их положительных качеств. В «Записках охотника» Иван Тургенев не пытается творить широкие художественные обобщения. Почти не обобщая, не домысливая, он описывает то, что видел и слышал. Такая позиция наблюдателя оказывается исключительно выгодной! Своего рода литературная этнография.

Так же пишет и Гончаров о «слугах старого времени». Пишет весело, порой иронично, откровенно с позиции человека своего круга. Та же этнография в литературе.

Но стоит русской классике попытаться создать образ «человека из народа» — и получается то ли инопланетный пришелец, то ли попросту карикатура. Информация к размышлению: никак не карикатурен, очень привлекателен Савельич в «Капитанской дочке». Да и Пугачев куда привлекательнее Швабрина.

Герои «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в самом лучшем случае забавны.

Если Базаров — «представитель народа», то упаси нас Господь от таких представителей.

Купцы у Льва Толстого — очень несимпатичные люди, как у Чехова. А Платон Каратаев не только странен… — он абсолютно нереален. Непротивление злу насилием — сама по себе сомнительная идея. Не непротивлением злу и не ангельской кротостью проникли россияне на Кавказ и прошли всю Сибирь до Камчатки и Чукотки. А уж солдат, исповедующий непротивление злу насилием во время громадной и страшной войны, — это просто нереально.

Он не реальный представитель народа. Он тот, каким хотел видеть народ аристократ граф Лев Николаевич Толстой.

Очень характерный и важный тип политического мифа, который конструируется из западной интерпретации русской литературы, — литературный миф.

Литературный миф очень легко превратить в политический. Для этого достаточно отождествить литературу с реальной жизнью. Условный мир литературного произведения тогда следует считать не картиной художника, а документальной фотографией. И тогда сама же русская интеллигенция подтверждает этот миф!

Отождествление происходит по произведениям, которые приобрели на Западе признание и вошли в мировой литературный фонд. Это произведения Достоевского, Толстого, Чехова, Лескова, Гоголя.

Эти авторы давно переведены на все основные европейские языки, их читает большая часть образованных людей. Ссылаться на них легко — все знают, что там написано. Это как в России ссылаться на Джека Лондона или на Голсуорси.

Только нам не приходит в голову говорить что-то типа: вот британцы так же душевно скупы, так же жестки и скучны, так же лишены воображения, как Сомс. А что?! Сам же Голсуорси написал.

Нам не приходит в голову объявить американцев хищными негодяями, как Волк Ларссен и Смерть Ларссен. И сослаться на авторитет Джека Лондона: сами же американцы ведь пишут.

А вот европейцы уверенно интерпретируют наше поведение, исходя из нашей литературы. И подкрепляют этот уже политический миф мнениями российской интеллигенции — она же сама это все написала! Она сама же этот миф и породила.

Образы Обломова, Акакия Акакиевича, Раскольникова могли иметь единичные аналоги в реальной жизни России, но народ и страна не имеют к этим образам никакого отношения.

Но если эти образы пропагандировать как типичные и характерные, то возникнет некий образ народа: мятущихся интеллигентов, кающихся религиозных психопатов, рвущих рубахи на груди Раскольниковых и дохнущих от скуки Обломовых. Народ Маниловых и отцов Сергиев может вызывать интерес и неподдельные дружеские чувства. Но и принимать всерьез его трудно. Может даже возникнуть соблазн спасти такой народ… спасти от самого себя.

Политический миф о России оформляется в момент высшего взлета русской государственности, на фоне побед русского оружия. Миф начал создаваться во время и сразу после Семилетней войны. К эпохе наполеоновских войн о России появилось много «интересной» информации.

В ходе этих войн и победы над Наполеоном Россия превратилась в одну из ведущих держав Европы. Много спорили о том, кто сыграл самую важную роль в разгроме Наполеона. Большинство событий указывало на Россию.

В 1799 году Суворов бил французскую армию в Северной Италии и переходил Альпы. В 1812 году армия Наполеона не смогла разгромить русскую армию. И даже совершив стратегическую ошибку, взяв Москву, вынуждена была вскоре отступать, спасаясь бегством. «Спаслись», как я писал ранее, от силы 25 из 600 тысяч! В 1813 году русская армия выиграла сражение под Лейпцигом, весной 1814 маршировала по территории самой Франции. А немецкие княжества и прочие «союзники» Бонапарта судорожно разрывали союзы с Наполеоном и заключали союзные договоры с Российской империей.

Россия диктовала свои условия на Венском конгрессе 1815 года. Россия с позиции силы договаривалась с Австрией и Пруссией о политике в отношении Турции. Перед Европой реально «засветил» раздел Турции, в котором Россия приняла самое решающее участие. Мелкие германские княжества смотрели на Россию с возрастающим интересом: не ограничит ли добродушный восточный великан аппетиты Пруссии?

В газетах Баден-Бадена и Пфальца появлялись статьи, в которых сравнивалось положение подданных Пруссии и Российской империи. Получалось, что под покровительство Российской империи идти выгоднее. А это означало — немного решительности и напора и русский флаг на Босфоре, а также общая граница России и Франции западнее Рейна обеспечены.

В княжествах Средней Азии появлялись агенты Российской империи — изучали дороги и переправы, численность и вооружение местных войск. Англия не без основания чувствовала, что Российская империя подбирается к жемчужине ее колониальной империи — Индии.

Еще в середине XVIII столетия Россию изучали громадные академические экспедиции, в которые вместе с русскими, в совершенно неизученные Поволжье, на Урал и в Сибирь шли немцы. О России рассказывали сказочные истории — вплоть до того, что сибирские реки выходят из берегов из-за громадных стад бегемотов. Из России везли колоссальные метеориты, шкуры удивительных зверей и одежды удивительных народов. Россия представала перед Европой богатой, невероятно интересной, наивной и вместе с тем какой-то невероятной и сказочной. И конечно же, была она не страшной.

Затем из периферии цивилизованного мира, никому не опасной и любопытной, Россия за считанные годы сделалась реальным конкурентом. Более того, страной, которая готова доминировать в Европе.

С 1799 по 1815 год Европа настораживалась по отношению к России все больше. Россия меняла расклад сил! Чем более высокое положение занимает человек, учреждение или государство, тем больше оснований у него бояться за свое положение.

Токвиль писал в 1835 году: «В настоящее время существуют на Земле два великих народа, которые, начав с разных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Оба они выросли незаметно; и когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал об их появлении и их величии.

Все другие народы, по-видимому, почти достигли пределов, предназначенных им природой; их задача только сохранять приобретенное. Но эти два народа находятся еще в периоде роста. Все остальные остановились или подвигаются только с большими усилиями; лишь они одни идут легко и скоро по пути, которому глаз еще не может видеть конца».

Гегель не особенно любил славян и считал, что все это народы «неисторические». Он приветствовал захват Пруссией польских и чешских земель. Тем более показательны слова Гегеля: «Остальные современные государства, как может показаться, уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, у многих кульминационная точка уже оставлена позади и положение их стало статическим. Россия же уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы».[89]

Как же не испытывать страха перед тем, кто имеет небывалые силы и возможности тебя обогнать?

Страх требует рационализации: рационального объяснения неясной угрозы, перевода страхов из бессознательного на уровень осознанного.

Страх вызывает отвращение к источнику страха. Если лев грозен и страшен, просто необходимо объяснить, как жестоко он терзает свои жертвы, как ужасно воняет из его пасти, как гниют остатки мяса под его когтями.

Остановка за тем, кто сумеет создать политический миф из уже наличествующих бытовых и литературных мифов. Первой в плеяде «новых творцов» такого мифа стала баронесса Жермена де Сталь с книгой «Записки о России».

Анна Луиза Жермен, в замужестве Сталь-Хольштейн (1766–1817 гг.) принадлежала к верхушке европейской титулованной знати. Дочь барона Неккера — министра Людовика XVI. Талантливая писательница, она выпустила в свет несколько имевших успех романов, ее пьесы шли на сценах европейских театров.

Среди прочих книг Жермены де Сталь — «О Германии» (1810 г.) и «Записки о России» (1812 г.). Германия вызывает у Жермены самые положительные чувства: по ее мнению, немцы — непрактичны, жизнерадостны, романтичны. Поэтому у них плохие дороги,[90] их товары скверного качества, но зато жить в Германии легко и приятно.

А вот Россия… Русские по своему характеру деспотичны и жестоки, большая часть русских находится в рабстве. Дочь эпохи Просвещения, Жермена придавала огромное значение переписке Екатерины II с Вольтером и Дидро. Вольтер советовал Екатерине освободить крепостных, она не слушалась. Что можно еще сказать о народе, который не следует совету самого Вольтера?!

Русские любят воевать, для них страшно важно завоевывать все соседние народы (Жермена де Сталь поминает и «Завещание Петра Великого»). Потому их собственная земля лежит в запустении. В общем, у немцев дороги плохие от романтизма, а у русских — от свинства. И Екатерина Вторая не раскрепощает крестьян, потому что она по духу русская, не немка.

На этом примере хорошо видно, что политические мифы о России основаны на трансформации литературных и бытовых мифов. Ядро политического мифа составляет представление России как внутреннего деспота и внешнего врага.

Книга вышла очень своевременно: во время войн Франции с Россией, накануне нашествия «двунадесяти языков». На короткий срок общественность в Европе притихла… Как-никак Россия была дорогим для союзников победителем, ее армия стояла в Париже.

Новое дыхание мифу придал французский публицист Астольф де Кюстин. Астольф де Кюстин (Аstolphe de Сustine) родился 18 марта 1790 года в Нидервиллере в Лотарингии (Франция). Предки маркиза известны с XIV века. Его дед Адам Филипп де Кюстин (1740–1793 гг.) был заметным военным и политическим деятелем королевской Франции. Участник Семилетней войны и войны за независимость США, он сделался депутатом Генеральных штатов и Учредительного собрания. Как военный на службе революции, командующий Рейнской армией, он нанес противникам Франции ряд поражений на территории Германии. Но в 1793 году, с приходом к власти якобинцев, проявил, по заключению трибунала, «преступное бездействие». Адам Филипп де Кюстин фактически сдал противнику уже взятые было Франкфурт и Майнц. Было ли это прямой изменой, спорят до сих пор, но якобинцы казнили на гильотине и деда Адама де Кюстина, и отца трехлетнего Астольфа.

Воспитала мальчика мать. С точки зрения самого Астольфа, мать проявила исключительную стойкость характера и способность к самопожертвованию. Воспитывая сына, мама вложила в него идею своего рода аристократического европейского космополитизма. Де Кюстин рано проявил интерес к путешествиям по Европе.

В 1811–1822 годах он объездил Швейцарию, Англию, Шотландию и Калабрию, позднее посетил Испанию. Маркиз писал очень много: практически о каждой поездке появлялись путевые очерки. В них де Кюстин пропагандировал и свои политические убеждения. К середине 1820-х годов он уже был известным и уважаемым публицистом, чьи книги переводились на разные языки.

В 1839 году по личному приглашению императора Николая I этот убежденный монархист и мастер дорожного очерка посетил Россию. Николай I откровенно рассчитывал, что Кюстин напишет хорошую книгу о России. Еще одна книга о России как об одном из европейских государств — это был бы хороший «пиар».

Впечатления маркиза о николаевской России легли в основу книги «Россия в 1839 году». Книга в 4-х томах вышла в 1843 году во Франции. Ее сразу же начали переиздавать в разных странах Европы. Однако оказалось, что это был «пиар» наоборот: Россия маркизу де Кюстину категорически не понравилась. И мало того, что не понравилась…

Фактически маркиз завершил то, что начала мадам де Сталь — формирование черного политического мифа о России. Дороги плохие, а местные варвары их не ремонтируют. Лошади скверные, езда медленная. Правда, в одном месте лошади оказываются слишком раскормленными, в другом — слишком тощими… Но в любом случае — какие-то они не такие, как нужно.

Женщины в России некрасивые, офицеры мундиры носить не умеют, мужики дикие, деревни нищие, леса густые и слишком заросшие, зимой слишком холодно, а летом слишком жарко. Печи русские топят скверно, еда невкусная, пьют то ли слишком много, то ли просто пить не умеют, и все время напиваются допьяна. Деревни и провинциальные города некрасивы. Дома стоят без системы, а улицы разной ширины и кривые. Петербург же тоже некрасив, но потому, что в нем дома стоят слишком уж по одной линии, проспекты широкие и пересекаются под прямыми углами; а потому Петербург похож на огромную театральную сцену.

В общем, гадкая страна и скверный, порочный народ.

Но главное в России, в этой стране варваров, то, что все не свободны. Про мужиков говорить нечего — они в рабстве, и никакого участия в жизни страны не принимают. Но и дворяне, и чиновники — варвары и рабы по своей сути. Они пытаются подражать французам и эти попытки вызывают у маркиза самую едкую насмешку. По своей сути они — нервные, суетливые, страшно зависимые люди, панически боящиеся начальства.

Даже сам Николай I — это человек, все время «играющий» самого себя, не способный ни на миг забыть о себе как императоре, комедиант на сцене, одним словом.

Но суть и императора, и всех русских — это рабство. «Сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».[91] В этой тюрьме царит всеобщий страх, тирания бюрократии, произвол сильных над слабыми.

А вторая сторона «истинной сути» России и русских — стремление господствовать в мире, а потому вести захватнические войны. Особенная опасность нависла над бедной Европой, потому что Россия пыжится изо всех сил изобразить себя европейской державой.

А зачем ей это?

Чтобы командовать над остальными странами Европы, разумеется. Русские притворяются европейцами, Николай I играет роль «европеизированного государя» для того, чтобы утвердить право командовать и господствовать в Европе, заводить в ней свои жуткие порядки.

Ставшая весьма популярной книга Кюстина[92] смогла объединить разрозненные черные мифы о России и подчинить их одному главному политическому мифу. Разного рода бытовые мифы слагались во все времена. Скажем, немецкий профессор Шиман писал, что Николай I не читал ничего, кроме Поля де Кока[93] — специальные курьеры привозили ему из Парижа свежие оттиски.[94]

Это нелепый и грубый миф: Николай Павлович был одним из образованнейших людей своего времени. Свободно читал на трех европейских языках. Покровительствовал Пушкину и Гоголю, и ему Александр Сергеевич читал своего «Евгения Онегина», а Николай Васильевич — «Мертвые души». Николай I первым отметил талант Льва Толстого, а на «Героя нашего времени» написал отзыв, достойный похвалы и признания его как профессионального литературоведа.

У Николая I хватило и литературного вкуса, и чувства юмора, чтобы хохотать при постановке «Ревизора», а потом произнести: «Досталось всем, а больше всего МНЕ».

С трудом могу представить возможной столь самоироничную оценку у большинства последующих руководителей нашего государства.

Но даже предположим, что в сказки о полуграмотном Николае поверили бы. То есть для дискредитации его лично — сойдет. Но пятно на весь правящий слой России, на всю Россию будет брошено, а это уже иного порядка дискредитация.

Но насколько лучше политический миф, сформированный де Сталь и маркизом де Кюстином!

Теперь любые другие, «частные» мифы — о неграмотном Николае, и о плохих дорогах, и о некрасивых россиянках, можно будет привязывать к этому главному мифу.

Вот она — Россия! Страна агрессивных рабов! «The Empire of Evil!» Трепещи, Европа! Это идет железной поступью обезображенный маской урод, русский Дарт Вейдер, желающий покорить мир!

Такой миф — вне времени. Николая I нет на свете полтора столетия. Изменился и политический строй, и границы, и место России в мире. А миф жив и, если это будет кому-то нужно, то частный миф про полуграмотного Николая станет очередным небольшим фрагментом мифов о России.

А ведь о Николае I тогда рассказывали и другое! Сохранился документ о том, когда Николай лично пошел за гробом покойного унтер-офицера. Некому было проводить в последний путь нищего одинокого старика, и император, сняв фуражку, сам пошел за гробом.

Или другая история. Как-то в пургу[95] император ехал в двуколке и догнал бредущую по дороге женщину с мальчиком. Император велел остановиться и спросил, куда подвезти их. По дороге дама рассказала, что муж у нее погиб на войне, с пенсией все тянут, а сына она сама не знает, куда бы пристроить.

— Ладно, — сказал император, — я вам постараюсь помочь!

Он дал мальчику серебряный рубль. Пусть он придет завтра к Зимнему дворцу, покажет дежурному офицеру этот рубль, и тот все организует. Лишь придя на следующий день с сыном в Зимний, женщина узнала, что ее подвез не обычный офицер, а сам Государь![96] Император ускорил получение пенсии для вдовы, парня за казенный счет определил в военное училище.

Мальчик вырос, дослужился до генерала, хорошо проявил себя во время Русско-турецкой войны, воевал на Шипке. Памятный серебряный рубль он носил на шее рядом с нательным крестом.

Если бы такая легенда ходила о любом из английских королей, тут же это было бы описано в романах, снято несколько фильмов, появились бы тематические бары, а может быть, и рестораны «Серебряный рубль» и «Счастливая вдова».

Сколько хорошего о своей истории могли бы еще мы рассказать! Если хотели бы…

Естественно, книга де Кюстина вызвала гнев Николая I.

Появился целый ряд официальных опровержений, но эти опровержения были наивными и неуклюжими: в них подробно и скучно рассказывалось, что «на самом деле» дороги в России хорошие, лошади кормлены в меру, мундиры на офицерах сидят хорошо и завоевывать Россия никого не собирается.

Оправдываться — дело не простое, обстановка скандала всегда вызывает ощущение, что «или ты украл, или у тебя украли».

Просто говорить: «Нет, я этого не делал…» — бессмысленно.

Хорошим приемом в таких случаях является либо дискредитация автора пасквиля, либо ответный удар — шельмование того, кто заказал «черный пиар». Но русские официальные круги никогда не предпринимали ответного «нападения» ни на самого маркиза, ни на Францию.

Никто не догадался опубликовать очерки о том, как маркиз заблудился в трех березках под самым Петербургом, как принял за медведя болонку придворной дамы и с визгом забрался на портьеру или как он ухаживал за гвардейским офицером и что из этого получилось.[97]

Не было «записок» типа «Записки князя Волконского» или «Воспоминания графа Орлова» о путешествии во Францию.

Не увидели эти книги свет. Не было таких «записок».

Хотя в них французская действительность могла бы высмеиваться так же беспощадно, а Франции вполне можно было приписать глобальные планы покорения мира.

Оснований было немало.

В конце концов, ранний капиталистический строй угнетал людей ненамного меньше, а порой и больше крепостного. Стоит взять хотя бы реалии книжек Мало «Без семьи» или Гринвуда «Маленький оборвыш», хорошо известные в России. Или произведения Диккенса, в которых нищета Лондона того времени описана беспощадно.[98]

Короче, книга де Кюстина практически не получила достойного опровержения, и ее вспоминали всякий раз, когда складывалась подходящая политическая обстановка: в 1848 году, когда русский экспедиционный корпус помогал Австрийской империи, и в годы Крымской войны 1853–1855 годов, и во время Русско-турецкой войны 1877–1879 годов, и в годы Балканской войны 1912 года.[99]

В самой России книга «Россия в 1839 году» была фактически запрещена. Первое русское издание, причем сокращенное, увидело свет только в 1930 году. Полностью книгу издали только после «перестройки».

Но еще при жизни автора (маркиз де Кюстин скончался в 1857 году) ее ввозили во французских и немецких изданиях и читали, читали, читали… мнения были разноречивыми. У большинства россиян книга восторга не вызвала. Но «подкинутое сословие», конечно же, выдвинуло и тех, кого книга де Кюстина положительно очаровала.

A.И. Герцен сообщал, что «сочинение Кюстина пребывало во всех руках» и называл эти записки «самой занимательной и умной книгой, написанной о России иностранцем».[100]

Читали де Кюстина и петрашевцы, и народовольцы, и марксисты — все участники пресловутого «освободительного движения».

B.И. Ленин, с присущим ему талантом революционной полемики, перефразировал мысль Кюстина о России «как бы тюрьмы» и императоре-тюремщике и оформил этот миф в лаконично-категоричную фразу «Россия — тюрьма народов».[101]

Глава 8 Мифы советского периода

В 1917 году к власти пришла партия большевиков. С начала 1920-х годов большевики начинают планомерно переписывать всю историю предшествующего периода. И переписывают ее так, что просто страшно становится.

Миф об ужасах «допетровской Руси» большевики не отрицали, но дополнили новой порцией мифов об императорском периоде истории России, о Российской империи.

В сущности, они стали относиться к России императорского периода так же, как в императорский период к допетровскому: как ко времени полного мрака, дикости и тупости.

По их версии, политика царизма всегда и во всем была антинародной, преступной и деспотической. Якобы «тиранический царизм» и «реакционное дворянство» только и делали, что душили народ и подавляли малейшие ростки свободомыслия, политической свободы и любые «прогрессивные» идеи.

Это — черный миф «в квадрате». В мрачные тона оказались окрашены не только XVI–XVII века, но, по сути, вся история России от монголо-татарского ига до Николая II. Риторика тех лет и описание военных событий того времени: «Генерал взял Ленкорань, положив на стенах несколько сот крепостных мужиков, наряженных в солдатские шинели».[102]

Ни намека на героизм, но наоборот, читатель сочувствовал иноземцам и возмущался беспощадности, коварству и жестокости русских. Где, в какой стране вы найдете такое отношение к собственной армии и собственным достижениям?! Ни в какой! И это не самый вопиющий пример.

Покровский в «Кратком курсе истории России» позволял себе называть и царей, и генералов «негодяями», «идиотами», «скотами» и «уродами». А слуг «проклятого царизма» — в лучшем случае «обманутым стадом».[103]

По Покровскому, Николай I — безграмотный солдафон. Якобы царь плохо различал буквы и больше всего любил слушать барабанную дробь — ничто другое его не волновало.

Александра III большевики объявили алкоголиком, Николаю II прочно приклеили кличку «кровавый» и даже победу 1812 года считали ошибкой — ведь и тут оболваненный народ воевал за укрепление власти своих же собственных помещиков.

Отношение к важнейшим вехам национальной истории иллюстрирует отрывок из одного «пролетарского» поэта:

Далеко не так уж безвредны и тексты одного из кумиров либеральной интеллигенции Д. Хармса, в которых описывается Иван Сусанин. Какое высокомерное отвращение во всех этих «бояринах Кувшегубах», в сценах, где глупый Иван Сусанин поедает собственную бороду, под окрик «боярина Кувшегуба»: «Гляди, яко твоя брада клочна».

Даниилу Хармсу смешны оба — и Сусанин, и боярин — смешны просто потому, что они оба — русские «представители» XVII столетия. Если для Загоскина и Карамзина это был век интересный и романтичный, то для Хармса это век смешной, нелепый и дикий.

До конца 1930-х годов русофобия вообще была частью официальной политики СССР. Луначарский в одном из своих циркуляров по Наркомату народного образования писал коротко и ясно: «Нужно бороться с этой привычкой предпочитать русское слово, русское лицо, русскую мысль…»

Прямо как в стихах уроженца Житомира Александра Ильича Безыменского:

Как же тут не порадоваться, что эта отвратительная страна

Парадоксально, но в период становления и развития СССР большевики подчеркивали, что русский народ — это имперский народ. Народ — завоеватель. И тем самым — плохой и порочный.

Вроде бы большевики были интернационалистами и строили общество, в котором угнетение народов невозможно. Но формула, восходящая еще к де Кюстину, довлела над ними как комплекс вины.

«Россия — тюрьма народов» — от этого комплекса вины пытались избавиться в Советском Союзе, определяя национальную доктрину СССР так: «…Интернационализм со стороны „великой“ нации должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы то неравенство, которое складывается в жизни фактической». «…Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить».[106]

Признаемся себе: это закладывало основы будущего распада СССР. Уверены, что предпосылки для этого были заложены еще в доктрине «Право наций на самоопределение».

В каждой из 14 Советских республик была своя Академия наук. У всех, кроме Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Все республики имели свои столицы. Кроме РСФСР, столицей которой была общая для всех столица СССР — Москва.

Всякий живший в СССР хорошо помнит, какие сложные чувства испытывал всякий, приезжавший из российской глубинки в «республики» — «национальные окраины» — особенно в Грузию, Армению или республики Прибалтики.

Путешественника на трассе из Брянской области РСФСР в Сумскую область Украины ждали не менее сильные впечатления: возле скромной таблички «УССР» кончался разбитый проселок, начиналась прекрасная асфальтированная дорога, осененная высокими тополями…

Причина этих явлений проста: Россия, в ущерб своей экономике, стала донором для национальных окраин. Я далек от местечкового шовинизма, но сухая экономическая статистика покажет любому интересующемуся, что целые промышленные районы в Средней Азии, на Кавказе и в Казахстане построены на средства «Центра», то есть в первую очередь России. И руками в первую очередь русских рабочих.

Начиная с 1930-х годов советская историография «слегка» подправила историю партии большевиков и Гражданской войны. Из истории убрали «неудобные» факты: и немецкие денежки, и систему заложников, и лозунги мировой революции, в которой России отводилась лишь третьестепенная роль «детонатора». Из официальной истории Гражданской войны полностью «изъяли» всю систему ограбления России, всю чудовищную жестокость системы массовых расстрелов, заложников и круговой поруки.

Даже создатель Красной Армии Лев Троцкий исчез из официальной историографии, а народные вожди типа Щорса или Чапаева были подняты на щит и объявлены «образованными» красными командирами. Эти два покойника уже не могли возмутиться тому, что их превращают в нелепую икону.

Фильм «Чапаев» — пример гениального политического «пиара».

Но после его выхода на экраны говорить об истории Гражданской войны в терминах исторической науки уже не представляется возможным. С этого момента начинается новый этап советского мифотворчества. Хотя стоит отметить, что этот миф, скорее, позитивный.

Отмывая кровь и грязь, советские историки творили миф о власти, приход которой означал не гибель исторической тысячелетней Руси-России, а «всего лишь» некий крутой перелом в ее истории.

Фильмы «Волга-Волга» и «Кубанские казаки» формировали положительный образ страны. Страны, в которой хорошо и приятно жить. Устами советских историков «заговорила народная Россия».

«Классические русские историки рассматривали всю историю России с иностранной точки зрения, и 1917 год… явил собой классическое доказательство того, что средний профессор понимал русскую историю хуже среднего крестьянина. Знал ее, конечно, лучше, но не понимал по существу ничего».[107]

Очень точное определение.

Рассмотрим, как создавались положительные советские мифы. Для того чтобы осуществить идею «СССР», необходимо было вовлечь народ в процесс строительства государства, сделать этот народ — главным героем, главным действующим лицом великой разворачивающейся драмы. Для этого необходимо было пересмотреть отношение к этому самому народу.

Это означало отказ от идеологии немедленной мировой революции в пользу построения социализма в одной отдельно взятой стране. Такая позиция требовала заменить призывы к интернациональной солидарности трудящихся призывами совсем иного порядка: призывами к солидарности исторической, национальной, религиозной. Сейчас трудно представить себе, насколько глубоко И.В. Сталину удалось видоизменить прежнюю советскую идеологию, внести в нее качественно новые элементы.

В 1936–1937 годах совершился громадный по значимости идеологический переворот.

До 1936 года даже имам Шамиль или племенной вождь в Казахстане, воевавший с Российской империей, Кеннесары Касымов, объявлялись «прогрессивными» борцами с «тюрьмой народов». С точки зрения ученых школы историка-большевика М.Н. Покровского даже басмачество — это «прогрессивное национально-освободительное движение». Термин Покровского «военно-феодальный империализм» вызывал восторг у Ленина и его «гвардии». Книга Покровского «Русская история в самом сжатом виде» вышла с предисловием Ленина, где он писал о том, что эту книгу надо перевести на иностранные языки, а в СССР сделать школьным учебником.

До конца 1930-х годов колониализм рассматривался как абсолютное зло, однако постепенно он превращался в зло относительное, и со временем полагалось уже отмечать «положительные стороны» присоединения народов и стран к Российской империи (говорилось, разумеется, — «к России»).

До конца 1930-х годов даже само слово «Русь» считалось контрреволюционным и было фактически запрещено. Придавать слишком большое значение русской истории, русскому языку, русской культуре, вообще всему русскому стало чем-то недостаточно идейным и очень подозрительным.

Русский народ объявлялся народом-завоевателем, который угнетал другие, завоеванные им народы. В книгах, выходивших в то время, обязательно подчеркивалось, скажем, что буряты были хорошие, а завоевавшие их казаки — преступники и убийцы.

В книге А.П. Окладникова, посвященной присоединению Бурятии к России[108] живописуются чудовищные зверства «карателей и колонизаторов». То же самое — в книгах того времени о присоединении Грузии, Средней Азии или Северного Кавказа.

«Русский народ с 1918 по самый конец 1930-х годов рассматривался как неполноценный, зараженный великодержавным шовинизмом и подлежащий перевоспитанию. А слова „русопят“ и „кондовая Русь“ стали очень обычными для обозначения всех, кому „интернационализм“ хоть немного не нравился».[109]

«Реабилитация» русских началась с 1936 года и завершилась в конце 1940-х рассказами о «великом русском народе».[110] Происходила эта реабилитация в такой форме: стали объявлять «прогрессивными» не вождей национально-освободительных движений, а собирателей русских земель. Теперь и Александр Невский, и русские цари XVI–XVII веков, и царские военачальники императорского периода становились «прогрессивными». «Реабилитация» Петра I и Ивана Грозного началась с выхода художественных произведений и фильмов.

А вспомните целую серию талантливых художественных фильмов, «вдруг» вышедших на советский экран в конце 1930–40-х годов: «Александр Невский», «Адмирал Нахимов», «Адмирал Ушаков», «Кутузов», «Суворов»! Прекрасно скроенные талантливые (а в случае с «Александром Невским» — гениальные!) произведения уверенно утверждали новые положительные мифы о выдающихся государственных и военных деятелях дореволюционной России.

На волне этой реабилитации появилось новое и симпатичное: начали издаваться популярные и художественные книги о тех, кого почти не замечали в царской России: о Лисянском и Крузенштерне, открывателях Антарктиды, об освоении русскими людьми Русской Америки, о Циолковском и Мичурине, о Пржевальском и Кулибине…

Впрочем, нет смысла даже пытаться перечислять все эти книги, ведь речь идет о десятках и сотнях их.

Сейчас большая часть этих книжек оказалась в спецхранах как «морально устаревшие» и «невостребованные». А жаль…

В СССР начал создаваться положительный миф о России. Создавали его непоследовательно, коряво, и слишком явно он был привязан к коммунистической идеологии. Но он начал формироваться, и это давало свои результаты! Блестящие, надо отметить, результаты!

Было бы странно, если бы становление СССР не породило новых политических мифов о России за границей.

Первые из них ввел еще У. Черчилль в 1918 году. Так сказать, «Это все придумал Черчилль / В восемнадцатом году». Обосновывая необходимость интервенции, он объяснял британцам, что они воюют с народом, который всегда противостоял Европе. Если они не победят, то Россия рано или поздно завоюет и их самих…

Гитлеровская Германия породила свои политические и исторические мифы о России. Эти мифы, в частности, выразились в знаменитом «пропуске в плен»: советским солдатам советовали идти сдаваться со словами: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича».

Потрясает фильм «На востоке», в котором убитый «комиссар» изображается с рогом на затылке. С самым натуральным рогом, как у динозавра.

Гитлеровская пропаганда была поразительно тупой и примитивной, она скорее смешила, чем пугала Россией. К тому же вскоре наступил 1945 год, история не предоставила пропаганде Геббельса реализоваться в полную силу. Политические мифы о России и СССР, с которыми мы имеем дело до сих пор, сформировались в другой стране и на другой основе.

В послевоенный период мировой истории, 1945–1991 годы, Россия предстала в новом качестве. До Второй мировой войны СССР был одной из десятка «великих держав». После — в мире противостояли друг другу только две сверхдержавы: США и СССР. Такого могущества не имели, такой роли в мире не играли ни Российская империя, ни СССР в 1922–1939 годах.[111]

Политические мифы о России всегда вырастали из страха перед ней. Возросло могущество — вырос и страх.

В годы Второй мировой войны СССР был для США и Британии ценным союзником. Но грянула «холодная война», и черный миф о России срочно вытащили из сундуков с нафталином. Мифы стали еще более глобальными, более грубыми, чем раньше.

Мифы в Европе и в США преподносились по-разному. Но Европа культивировала образ «Прекрасной Европы», в основе которого была позитивная система ценностей повседневной культуры. Зрелищная привлекательность создает иллюзию чистой, прекрасной, культурной, красивой Европы, а европейцы предстают высоко цивилизованными представителями этой территории.

В английском фильме 1953 года «Подводная лодка» русские показаны очень условно. Зачем эта подводная лодка вторглась в территориальные воды Англии, не понятно, почему исчезла — тоже не разберешь. Буквально несколько кадров показывают то, что делается внутри этой лодки, — полуголые, расхристанные, пьяные моряки со зверскими тупыми рожами.

Эти дикие люди чуть ли не похлопывают по плечу капитана (представление о социализме?). Угроза невнятная, неопределенная. Главное — эти страшные дикие люди угрожают красивой, цивилизованной Британии.

Американская пропаганда — скорее пропаганда свободолюбивого героизма, романтики «дикого запада», только в современном интерьере и с современными технологиями.

В формировании стереотипов особенно велика роль американского кинематографа. С 1930-х годов Голливуд отличается зрелищностью, спецэффектами и примитивизацией сценических характеров. Это позволяет максимально распространять свои идеи и широко охватить аудиторию, доносить свои представления до всего населения.

Вроде бы, на первый взгляд, американский кинематограф политкорректен. Даже в фильмах 1950-х — 1960-х годов уже не было образов откровенно «плохих» мексиканцев и индейцев. Даже нацисты в фильмах о Второй мировой войне выглядят не карикатурно «плохими», а «достойным противником» или людьми, которые просто «заблуждаются».

Но кровь и грязь колониальной войны против индейцев всячески романтизировались. Американцы каждого нового поколения на уровне эмоций и инстинктов впитывали эту идеологию. Частью истории становились такие образы, как «дикий запад», «скачка», «стрельба», «покорение диких инородцев»… Не любить «вестерны»? Гм… Это как-то не по-американски. Американцы относятся к вестернам с добродушной улыбкой. Смотреть вестерн — это как съездить в деревню к бабушке, прикоснуться к корням.

Образ России в кинематографе США с 1950-х годов активно демонизировался. Стоит упомянуть фильм «Захватчики», время действия — начало 1952 года. Советские шпионы с тупыми лицами организуют в Америке переворот. Американские коммунисты с не менее отвратительными «харями» помогают им: независимого мэра городка — в тюрьму! Честного журналиста — в тюрьму! А у побережья уже всплывают, как в страшном сне, одинаковые черные подлодки…

Русские в том фильме больше всего напоминают инопланетян — такие же страшные, непонятные, чужеродные. Они почти не говорят, и лица у них — огромные, широкие, вечно потные. Беспрерывно отхлебывают водку из фляжек.

В 1960-е годы миф о России как тюрьме народов приобрел новые, мировые масштабы: «сработал» Карибский кризис 1963 года. И не только он… 1950–1960-е годы — эпоха панического страха перед атомной бомбой, маккартизма и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

А еще это эпоха Яна Флеминга и Джеймса Бонда, «Агента с лицензией на убийство». Уже в первой книге сериала про Бонда, «Казино „Рояль“», «агент 007» совершал подвиги во славу демократии. Он пил все, что горит, вступал без разбора в интимные отношения, лихо истреблял врагов демократии из «восточного блока», не боясь ни смерти, ни пыток.

Всем, кто критикует «Майора Пронина», полезно прочитать эти книги и посмотреть снятые по ним фильмы. А уж как в них выглядят русские!..

Несомненно, лейтмотив и этих, и многих других фильмов вроде бы похвальный: пафос борьбы за свободу против того, кто грозится ее отнять. Но не только…

Образ врага в лице России культивировался на Западе во времена «холодной войны» и провоцировал страх. Много их, этих русских… Непонятные… Страшные… В любую секунду могут напасть… Подобное восприятие врага означает признание его силы и могущества.

На помощь политическому мифу приходят бытовые мифы — они позволяют представить врага не только опасным и жестоким, но и нелепым и смешным. Враг страшен — но вместе с тем и отвратителен, да еще и смешон. Смешное не так сильно пугает.

В 1960–1970-е годы вырабатывались два стереотипных образа: тупого, неправдоподобно огромного Ивана, увешанного оружием, и вставшего на дыбы, оскаленного медведя, тоже с карабином за плечами и со всевозможными топориками-ножами и пистолетами за поясом. «Рокки» и «Рэмбо», отработавшие «русскую тему» в конце 1970-х — начале 1980-х стали уже классикой кино. А как великолепен в своей прямолинейности американский сериал «Красный рассвет»! Кадр начала фильма: американская глубинка, утро, школа, дети за партами, а за окошком — белые парашютисты и озверевший русский ВДВ с АКМ наперевес — бегом к зданию школы. Русские идут! Снято, кстати, сразу после того, как брежневское Политбюро начало выполнять в Афганистане «интернациональный долг».

Кому и за что был СССР «должен», объяснить не удосужились, но платили самой твердой валютой в мире — кровью наших 18–20-летних парней-срочников и офицеров.

В обмен на кровь выжившие получали щедрую компенсацию от государства в виде «чеков Внешпосылторга», на которую можно было купить кроссовки и «видак» в «Березке», а можно и поменять у «фарцы» на «деревянные» — 2, а то и 3 рубля за один «чек».

Одновременно с созданием новых киношедевров в США разрабатывался план ядерной бомбардировки 22 городов Советского Союза и для публики предлагался слоган о том, что СССР — это «Верхняя Вольта с ракетами».[112]

«Империя зла» была в глазах обывателя одновременно дикой и пьяной, непонятно каким образом достигшей технического прогресса. Когда смеешься над врагом, он не так страшен.

В фильме 1990-х годов «Армагеддон» русские космонавты показаны на орбите в шапках-ушанках и пьяные в стельку. Страшно: они могут обрушить на Америку ядерный удар. Смешно: эти дурацкие шапки… небритые тупые лица… Пьянка в любое время суток…

При этом русский капитан корабля устраняет все неполадки на борту исключительно с помощью лома, мата и гаечного ключа исполинских размеров.

Конечно, тут полное несоответствие космической техники и людей, которые никак не могли бы такую технику создать. Но миф на то и миф, чтобы не озабочиваться такими «мелочами».

В конце концов, нелепые русские де Кюстина тоже никогда не смогли бы разгромить самую сильную армию того времени — французскую.

Голливуд лепил образ, сочетающий несочетаемое. Такой образ помогал примириться с чувством исходящей от русских смертельной опасности, осознать собственное превосходство. Он морально готовил и к войне с «недочеловеками». Ведь истреблять таких уродов — это не столько война, сколько охота. Лицо горит, опасность заставляет напряженно оглядываться, а когда враг умирает, ничто не омрачает удовольствия.

Похожий образ лепила британская пропаганда про колониальные народы.

Кинематограф морально готовил и к возможной оккупации России — ведь захватить страну, населенную такими существами и принести в нее свет демократии — это даже более славно, чем занять земли индейцев. Это почти что спасение таких существ от самих себя, от своего страшного и нелепого образа жизни.

Знаменитые слова голливудского актера и президента Рональда Рейгана про «СССР — империю зла», произнесенные в 1980 году, подводят итог созданию образа. Сказаны они были в начале афганской военной кампании, но имели в виду всю внешнюю политику СССР и весь образ СССР в целом.

Либеральная советская интеллигенция вполне искренне ждала, что после падения СССР Запад заключит Россию в объятия и примет ее в число равных держав. Наивные! Один из тех, кто определяет идеологию политики США, Р. Пайпс, совершенно ясно произнес, что «не надо разделять СССР и Россию. Надо четко понимать — холодную войну проиграла Россия». И как было сказано по иному поводу: «Целились в коммунизм, а попали в Россию».

Мифы о России после распада СССР подчинялись тому же закону: они ослабевали в годы, когда Россия казалась слабой, не опасной, и активизировались и применялись к текущей политике всякий раз, когда Россия усиливалась и начинала проводить независимую политику. В ажиотаже распада СССР возникла даже «мода на Россию» — на матрешек, Горбачева, комсомольские значки, шапки-ушанки, самовары и плащ-палатки.

Но стоило В.В. Путину повесить в кабинете портрет Петра I, и тут же Запад, как я уже говорил, вспомнил «Завещание Петра Великого».

Так что и после 1991 года не изменилось принципиально ничего… кроме того, что раньше главным объектом мифологизации была Россия как государство Российское, а теперь вровень со своим государством сделался и весь русский народ.

Раньше СССР виделся на Западе своего рода концлагерем. Как он ни страшен, а народ в нем покорен коммунистами. Если его освободить — может, что хорошее и получится. А если кто и вырвался из СССР, то это хорошо, нашего полку прибыло.

Теперь Россия видится скорее как резервация. Люди из нее частенько уезжают на Запад, привносят в западные культуры свои ценности, составляют конкуренцию коренным жителям.

В американском кинематографе в 1945–1991 годах практически никогда не появлялся образ русского эмигранта.

В США живет до 100 тысяч русских эмигрантов первой и второй волн — потомков тех, кто бежал из России во время Гражданской войны 1917–1922 годов или из СССР во время Второй мировой войны. Некоторые из них сыграли заметную роль в американской науке и в экономике. Питирим Сорокин основал одну из ведущих в мире школ социологии. Леонтьев — могучую школу экономики, более известную, чем пресловутая «чикагская», последователи которой Гайдар и Чубайс делали реформы «по-чикагски». Георгий Вернадский и Герман Пушкарев основали американскую школу россиеведения в Принстонском университете.

Русские ученые в США изобрели телевизор, микроволновую печь. Говорят, половина менеджеров высшего звена корпорации «Майкрософт» — русские. Ничего нового в этом нет, но в американских фильмах эти факты не отражены. Никак.

Если говорить о США конца XX — начала XXI века, то в этой стране живут несколько десятков тысяч русских ученых, а примерно два миллиона русских эмигрантов последних лет трудятся в самых разных областях — от трактористов в сельскохозяйственных штатах до самых крутых компьютерщиков.

Каждый год в США из России въезжают тысячи временных рабочих, в основном студентов. Они убирают апельсины в Калифорнии, моют посуду в ресторанчиках, трудятся официантами и грузчиками, — этим они зарабатывают на пребывание в Америке и небольшую культурную программу.

Но ведь это же факт: ни в одном американском фильме нет образа русского ученого, который просвещает американских студентов. Нет персонажа положительного предпринимателя, который вкладывает деньги во что-то полезное для людей, вдохновенного компьютерщика, музейного работника, храброго полицейского.

Кинематограф США политкорректен избирательно.

На экранах мелькают положительные образы хороших, честных, умных негров,[113] индусов, китайцев, поляков, евреев. Исключение одно — русские. Справедливости ради можно сказать, что прямым текстом практически никто не говорит, что русские — нечистоплотны и нелепы, и вообще, что русские — плохие. Никто не сообщает, что русские — поголовно бандиты.

Но в американских фильмах вы не найдете героев — прототипов Питирима Сорокина или создателей микроволновки, нет даже русского лесоруба или мусорщика. Есть только русские мафиози и спецназовцы.

И женские персонажи также могут быть и китаянками, и вьетнамками и немками, и француженками, но русские встречаются крайне редко. Разве что недавно появился фильм «Именинница», в котором героиня Николь Кидман, подрабатывающая проституцией, русская по национальности, всеми правдами и неправдами хочет остаться на Западе. Очень непривлекательный образ русской девушки. Нет в американском кинематографе образа «русской жены», заботливой, любящей, чистоплотной. Вы не увидите русскую героиню, которая, например, исправно моет посуду и наводит порядок в доме американского мужа, маму ухоженного пятилетнего американского гражданина.

Фильмы с теми «русскими» персонажами, которые появляются в американском кинематографе, такие, что уж лучше бы их не было вовсе.

В 1996 году на экраны вышел упомянутый мной ранее фильм «Армагеддон» (Брюс Уиллис в главной роли). Обычный околонаучный блокбастер, события которого происходят вокруг надвигающейся катастрофы: громадный астероид приближается к Земле. Как врежется в нее — тут всем конец. Американцы мчатся к астероиду на космическом корабле, чтобы заложить в него заряд взрывчатки и рвануть подальше от Земли, спасти человечество. По пути к опасному астероиду американцы стыкуются с космическим кораблем россиян… На этом полуразрушенном корабле остался один человек, зовут его… Лев Троцкий. Грязный и небритый, он ходит в ушанке с красной звездой и в валенках; в момент прибытия американцев на борт он «чинит» корабль: лупит кувалдой по какой-то детали, торчащей из стены.

Этот небритый россиянин с чудовищно испитым, тупым лицом — в общем, положительный персонаж. Он смел, умен, решителен, помогает американцам и гибнет героически. Но… эти валенки… ушанка с красной звездой… кувалда в мохнатой грязной «лапе»…

В эпоху Хрущева и Брежнева «подкинутое сословие» чувствовало себя безопасно и уютно. На своих любимых кухнях оно привольно сочиняло мифы самого разного рода. Охватить многообразие этих мифов о самих себе невозможно и не нужно. Но отметить то, что это был период создания и интерпретаций черного мифа о России, необходимо.

А.С. Пушкин говорил, что государство в России — единственный европеец.

В СССР государство, получается, было единственным патриотом.

Для многих ругать Россию было своего рода способом реабилитироваться, — а то ведь, чего доброго, бесталанность кухонного оракула могла стать чересчур уж заметной. Чаще всего, конечно, критикан становился как бы антисоветчиком. Но не обязательно!

Очень часто он становился и русофобом, чтобы уж наверняка объяснить, что не виноват: мол, «сгубила талант и ум „проклятая Россия“».

«Темная, с красными пятнами держава лежала в яме Земного шара. Дымные облака с багровыми брюхами клубились над громадным ее телом. По дну ямы, заросшему древними папоротниками и хвойными породами, топали коваными сапогами, и медный гул брел по чугунному чреву Земли. По краям ямы густо стояли стражи, и зарево пожара кровавило железо, зажатое в их когтистых руках. Облака дымного пара над державой пылали жадным пожаром. Это жгли в усобицах друг друга подданные державы, а в перерывах между усобицами горячим огнем жгли охотников глазеть завидущими глазами за края ямы и соблазняться чужим поганым грехом».[114] Такой увидел свою родину петербургский интеллигент Аркадий Викторович Белинков, автор книг про Юрия Олешу и Юрия Тынянова.

Это книга в стиле фэнтези?

Нет, все конкретно: «С Восхода обваливались в яму татары, топтали копытами диких кобыл хлеб и мутили воды медленных рек. С Заката обрушивались… поляки, разбрызгивались по могучим просторам, жгли и рубили местных подданных, смеясь и ругаясь, учили изящным танцам и ошеломляющему вину Запада и мерзли в ночи, в снегу, на ветру и морозе… Ухали пушками с севера норманны».[115]

«Шел по кровавой дороге на Восход царь державы, давя и удушая крамолу, и взял город на великой реке. По кровавой дороге на Закат шел другой царь, топча и травя измену, и поставил город на топком берегу, на склизлой земле в мутном тумане… А иногда со свистом и гиканьем выскакивали (из ямы) государевы верноподданные, хлестая соседские спины нагайками, умыкая соседских самок и выковыривая когтями ухмыляющиеся хитрые камни из зраков вражьих икон».[116]

«Окрест ямы торговали, строили и воевали, изящными танцами испещряли стены дворцов, сочиняли краски для красоты храмов и корабельщики привозили из неслыханных царств невиданные дива.

В яме было лучше. Это было ясно каждому верноподданному, и он учил этому детенышей. А который из плохих и неверных подданных не знал, что в яме лучше, того по указу соседа учили, начиная с мягких мест спины, приговаривая под свист учения: „Люби нашу самую лучшую яму да знай: все прочее ересь и грех“. А после учения пихали в сырую и теплую землю и, плюнув, втыкали осиновый крест. А указавшему соседу, улыбаясь, выписывали пряники, злое вино и алтын денег. И тогда, веселый и сытый, он нестройно мотался по яме и славил хозяина и его учение.

Ну а который случаем выскакивал из ямы с ободранной стражами кожей… тот брал охальную книгу, кричал лютые речи и звал, звал, звал, звал с Заката, Восхода, юга и севера всяких народов Земли, топтать копытами, лупить плетью и рвать ядром окаянную зверь-державу».[117]

А вот как сменился в «яме» политический строй: «Когда стало ясно со всех концов Земли всякому имевшему мозг и сердце, всем, всем, всем стало ясно, что пришел яме благословенный, веками жданный конец, капут, финиш, каюк, хана, крышка, что яма сыграла в ящик, врезала дубаря, пошла ко дну и приказала долго жить, и тогда пришла шайка беглых каторжников, и атаман шайки заграбастал всю яму с ее живностью, детенышами живности, рыбой, хлебом, зверем в лесах, изящными танцами в музеях, солдатами в окопах, проститутками и интеллигентами в борделях и университетах. Именно с этой точки как раз идет начало гибели мира и последних вздрагиваний околевающего человечества.

В яму, спотыкаясь, спускались солдаты 14 держав… и больше не возвращались на поверхность к уровню моря, убитые каторжниками. А кто возвращался, требовал, наученный каторжниками, у себя дома, чтобы тоже делали такую яму».[118]

С тех пор «в яме беглые каторжники, проститутки из бардаков и интеллигенция из университетов дружно встали у кормила власти и под ветром, дующим из глубин народных хайл и душ, повели свой корабль в бесклассовое общество».[119]

А вот и Отечественная война! «Тучи людей, верящих авторам мудрой идеи (завалить яму)… попрыгали в яму, крича и стреляя. Они пухли от голода, кровью своей поили вошь, костенели на блестевшем от крепости льду. Умирая, переставали верить в мудрую идею, приведшую их в яму, забывали о ненавистной идее врага и ничего не хотели, кроме хлеба, сна и тепла. И тогда по древней дороге, по их присыпанным снегом трупам, топали на Закат защитники ямы и, добежав до края родимой ямы, понатужившись, перемахнули через край и покатились, поползли, полились по теплой и влажной чужой земле, черные и кривые».[120]

Так и описана вся русская и советская история, вплоть до момента написания текста, то есть до конца 1940-х годов. В это время, по мнению Белинкова, «в яме сосредоточенно и сердито строили могучие черные заводы, целили жерла во все пространства Земли. В каменной, тяжелой ее столице завывали могучую славу поэты. Ученые учили ее истории — лучшей во всем Мироздании. А вождь державы со своими историками, поэтами, физиками, разъявшими атом, бактериологами, собравшими в пузырьки чуму, со своими министрами, проститутками и идеологами, доказавшими всем! всем! всем! — что лучшего учения сроду не было во всем мире, ковал лопаты для рытья ям по всем континентам вселенной».[121]

Разумеется, не все интеллигенты видели свою страну таким образом, но были и «подкидыши», вполне готовые последовательно бороться с проклятой «ямой». И создавать подходящие для этого мифы.

«Перестройка» конца 1980-х годов, распад Советского Союза и появление нового государства — Российской Федерации, сопровождались перечеркиванием всего хорошего, что было в истории СССР. Либеральная интеллигенция получила возможность высказываться свободно, без цензуры… Вот она и высказалась.

В 1986–1987 годах на страну обрушилась огульная критика Сталина и призывы вернуться к «ленинским правовым нормам».

Тогда родился и миф о «неоправданно репрессированных» ангелоподобных «демократах» Якире, Тухачевском и Блюхере. Якобы были они все необычайно талантливыми и хорошими людьми, а злодей Сталин истребил их из зависти к душевному величию и талантам.

Хорошо, что просуществовал миф недолго. В одной из последних книг В. Суворова «Очищение» в гроб этого мифа вколочены последние гвозди.[122]

С 1990 года и «ленинский» период подвергался самой разгромной критике. При этом вместе с водой постоянно выплескивали ребёнка: никого уже не интересовало, было ли хоть что-то хорошее в тот или иной период? Рой Медведев, Волкогонов, Стреляный, Поляков, все публицисты эпохи перестройки словно соревновались в том, кто наговорит больше гадостей. Как нанялись… Не случайно возникало в народе подозрение — а может, перестройщики во главе с Александром Яковлевым и правда — платная агентура Запада?

Платная или идейная — но факт остается фактом: с 1986 года шла небывалая активизация ВСЕХ черных мифов о России. Даже очевидные достижения СССР рассматривались как что-то сомнительное и ненужное. Поголовная грамотность? Низкого качества. Бесплатная медицина? Ее «на самом деле» не было. Гагарин первым в космос полетел? А еще неизвестно, кто первый. Выиграли войну? Может, было бы лучше и не выигрывать, ведь все равно неимоверные потери свели на нет все результаты победы.

При этом «реформаторы» вроде бы призывали вернуться к наследию исторической России. Они поднимали на щит некоторых либеральных реформаторов и государственных деятелей XIX и XX веков: Александра II, Витте, Столыпина.

Но они вовсе не отрицали черных мифов и императорского, и советского периодов. У них получалось, что за весь исторический период русскую армию все только и делали, что били, и что «допетровская Русь» была царством мрака и дегенератизма, и что завоевания времен Екатерины II чуть ли не вредны для России.

И в Российской Федерации совершенно ничего не изменилось. По крайней мере до 2000 года самая агрессивная русофобия оставалась ведущим мотивом на страницах прессы и на экранах телевизоров. Рождались свои мифы-однодневки, один из них — «золото партии». Даже И. Бунич написал по этому поводу книгу.[123] Но такие мифы-однодневки мелькали и исчезали, оставляя зловонный след… А параллельно с ними делались совершенно потрясающие обобщения!

Парижский корреспондент «Нового времени» А. Грачев подхватил и реанимировал старое: «труднообъяснимое для других народов долготерпение, рабья покорность и смирение русского народа».[124]

В другой статье он сообщает, что русская нация как бы сослана «в один из самых суровых углов Земного шара»,[125] и «Господь ниспосылает ей наряду со стихийными бедствиями и непрестанными иноземными вторжениями и междоусобными войнами наиболее жестоких правителей».[126]

Некий Жегалов сообщал, что «бесправие всегда было уделом российского гражданина».[127]

Полезно бы вспомнить всех, но как тут упомнишь, когда поднимается вал всего. С телеэкрана в 1997 году прозвучало: «Катастрофа по имени Россия», — автора не запомнил.

Тут же — газетные заголовки: «В кого будет стрелять голодная армия» и «Жизнь в России все больше похожа на зоопарк».

Стали «классикой» высказывания из газет, многие из которых повторялись неоднократно, а отдельные вошли в народный фольклор:

«Такое возможно только в России!»

«Хотели как лучше, — получилось как всегда».

«В отличие от цивилизованного мира».

Очень часто иностранные версии черного мифа о России опираются на данные, полученные изнутри страны. Откуда бы еще агентству Рейтер узнать, что двое пьяных рабочих на «заводе икс, к востоку от Урала» сперли на спор две ядерные боеголовки? (Сообщение от 20.04.1997.)

И что из российского военного транспортного самолета упали две украденные коровы. Упали прямиком на японское рыболовное судно и потопили его. (Сообщение от 30.04.1997.)[128]

В общем, прессу легко было обвинить в попытке вызвать массовую панику и желание бежать из России куда глаза глядят. Впрочем, в то же самое время сообщалось, что как только россияне получат иностранные паспорта, за первый же год из страны убегут 20 миллионов человек.

Примерно так же действовал кинематограф. Невозможно представить себе, чтобы американское кино выпустило аналог «Старых кляч» и вообще любой из последних фильмов Рязанова о России. Если и выпустит, продюсер разорится, а толпа разнесет съемочные павильоны и забросает камнями артистов.

Полное впечатление, что русское кино унаследовало от русской классики эту особенность: никогда не писать о хорошем, а исключительно о плохом. А в русской жизни видеть исключительно изъяны и мазохистски противопоставлять «плохую» Россию «хорошему» Западу.

Вроде бы забавная комедия про то, как в Петербурге в некой квартире открылось «окно в Париж» и россияне могут гулять по Парижу, а парижане так же, почти мистическим способом, оказываются в Петербурге.

Так нет же! И в фильме «Окно в Париж» Юрия Мамина четко противопоставляются утонченные парижане и их изысканные женщины и убогие питерские обыватели — дураки и рвачи. Какое все хорошее «там»! Какое все ужасное «здесь»!

Кинематограф и в сложные времена рассказывает о любви. Но… как? В «Курочке Рябе» А. Кончаловского получается, что любить по-русски — это попросту жалеть пьяного да убогого.

Посмотрев эти фильмы, Никита Михалков заметил: «Какой нормальный человек, посмотрев эти фильмы, захочет посетить Россию?»

И разразился блистательным «Сибирским цирюльником». Тоже миф, но какой! Миф, после которого в Россию захочется приехать, а не убежать из нее. Но таких фильмов — единицы, а основная масса, увы, скорее в стиле «позднего Рязанова».

Целое поколение было отравлено ядом «катастрофизма», ощущением, что родная страна полна мрака и ужаса. Сегодня «поколению перестройки» порядка 30 лет, оно входит во взрослую жизнь, пропитанное этим черным мифом. И еще неизвестно, как это скажется на судьбах страны.

В 2000–2001 годах вал русофобии, самооплевывания и самоотрицания несколько спал… Но спал он не до конца и ослабел только на телевидении и в прессе. А в Интернете «благополучно» бушует до сих пор.

Черные мифы о России невероятно мешают нам: и внутри страны, и на международной арене. В отношениях с Прибалтикой, Украиной, Грузией стереотипы «оккупанты» и «русс-советчик» не прибавляют нам друзей.

Внутри России они парализуют нашу волю, нашим врагам дают «право» теснить Россию политически и экономически. Республики бывшего СССР, а ныне независимые государства ближнего зарубежья получают «право» относиться к соседу, исходя из двойного стандарта. Всем, кто поверил в миф, эта вера позволяет относиться к нам с пренебрежением.

Эти мифы давно стали сами по себе важным фактором политики. Россия не сможет стать современным и богатым государством, пока не отбросит их. Более того, и на уважение других народов мы можем рассчитывать только после того, как:

— перестанем рассказывать гадости о самих себе;

— научимся жестко реагировать на то, что рассказывают о нас.

Наивно ждать, что мифы исчезнут сами собой. Не исчезнут.

В наших силах сделать так, чтобы они поменьше мешали нам самим. И в наших силах сделать так, чтобы мир считался с нашей способностью отвечать ударом на удар в идеологической войне.

Для этого нам нужно разобрать каждый из мифов, сравнить себя с другими и сделать выводы… Выводы о том, как мы на самом деле выглядим среди других народов. И что можем ответить на обвинения в жестокости, пьянстве, лени и прочих малосимпатичных качествах.

Как мы видим, исторические мифы существовали всегда. И мифы каждого народа о самом себе, и мифы об окружающих его народах. Есть мифы положительные, есть мифы черные. В мифотворчестве прослеживается своя логика. Как только Россия в конце XVI — начале XVII века стала могучей централизованной державой, она стала восприниматься как конкурент и угроза.

О нравах русских и о России мифы слагали и раньше… Но с этого времени происходит качественное изменение мифов. Сохраняя тот же легкий, в иных случаях ироничный стиль, в фольклоре начинает проявляться описание негативных привычек. В записках иностранных путешественников бытовые неурядицы и единичные проявления описываются как типичные. Со временем исчезает даже ирония, появляется откровенное осуждение.

А что хуже всего, после реформ Петра Первого в самой России появляется немало людей с психологией «исторических подкидышей». Они с восторгом воспринимают черные мифы о России и сами создают новые.