О смелых и умелых

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НИКОЛЕНКО

Наш суровый командир любил пошутить. Когда на фронт явились летчики, недавно окончившие военную школу, он, рассказав им, в какой боевой полк они прибыли, вдруг спросил:

— А летать вы умеете?

Молодые авиаторы почувствовали себя неловко. Как ответить на такой вопрос — ведь они только и делали, что учились летать. И научились. Поэтому их и прислали бить фашистов в воздухе. И вдруг один летчик громко сказал:

— Я умею!

Командир поднял брови: «Ишь ты какой! Не сказал — мы умеем».

— Два шага вперед!.. Ваша фамилия?

— Младший лейтенант Николенко! — представился молодой летчик уверенным баском.

— Ну, раз летать умеете, покажите свое умение, — сказал с усмешкой командир. — Обязанности ведомого в воздухе знаете?

— Следовать за ведущим, прикрывая его сзади.

— Точно. Вот вы и следуйте за мной. Я ведущий, вы ведомый.

И с этими словами они направились к самолетам. Старый летчик шел и все усмехался: не так это просто следовать за ним, мастером высшего пилотажа, если он захочет оконфузить ведомого и уйти от него.

— Полетим в паре, я буду маневрировать так, как приходится это делать в настоящем воздушном бою с истребителями, а вы держитесь за мой хвост, — сказал командир, как бы предупреждая: «Держи, мол, ухо востро».

И вот два «ястребка» в воздухе. Десятки глаз наблюдают за ними с аэродрома. Волнуется молодежь: ведь это испытание не одному Николенко…

Старый истребитель, сбивший немало фашистских асов, вначале выполнил крутую горку, затем переворот. После пикирования — снова горка, переворот, крутое пикирование, косая петля, на выводе — крутой вираж. Еще и еще каскад стремительных фигур высшего пилотажа, на которые смотреть — и то голова кружится!

Но сколько ни старался наш командир, никак не мог «стряхнуть с хвоста» этого самого Николенко. Молодой ведомый носился за ним как привязанный. Когда произвели посадку, командир наш вылез из машины, вытер пот, выступивший на лице, и, широко улыбнувшись, сказал:

— Летать умеете, точно!

А Николенко принял это как должное. Он был уверен в этом и ответил:

— Рад стараться, товарищ полковник!

Еще раз оглядел его старый боец. С головы до ног. Хорош орлик, только слишком уж самонадеян. Если зарвется, собьют его фашисты в первом же бою.

Николенко был назначен ведомым к опытному, спокойному летчику старшему лейтенанту Кузнецову.

И в первом же полете совершил проступок. Когда восьмерка наших истребителей в строю из четырех пар сопровождала на бомбежку группу штурмовиков, Николенко заметил внизу фашистский связной самолет, кравшийся куда-то над самым лесом. Спикировал на него и сбил первой же очередью из всех пулеметов и пушек. Но потерял группу и нагнал своих только при возвращении с боевого задания.

— Вы что же это вздумали? Бросать ведущего? Разрушать строй?.. разносил его командир эскадрильи.

— Но я сбил самолет, — пытался оправдаться Николенко.

— Хоть два! Из-за вашего самовольства мог погибнуть ведущий, нарушиться строй. В образовавшуюся брешь могли ударить фашистские истребители, навязать нам невыгодный бой… Мы бы не выполнили задания по охране штурмовиков и понесли бы потери!

Словом, досталось Николенко.

Но привычки своей — волчком отскакивать от строя в погоне за своим успехом — он не оставил. Правда, благодаря лихости и сноровке на его счету появилось несколько сбитых вражеских самолетов. И в ответ на упреки своих товарищей по летной школе он насмешливо отвечал:

— «Дисциплина, дисциплина»!.. Что мы, в школе, что ли? Вот вы первые ученики, с пятерками по дисциплине. А где у вас личные счета? Пусты…

Как-то раз командир полка, улучив минуту, когда они были одни, по-дружески обнял его за плечи и сказал:

— Смотрите, Николенко, убьетесь!

— Меня сбить нельзя! — задорно тряхнул головой Николенко.

— Вот я и говорю: сами убьетесь.

— Подставлю себя под удар? Нет. У меня и на затылке глаза!

И Николенко так удивительно покрутил головой, что, казалось, она у него вертится вокруг своей оси.

— Шею натрете, — усмехнулся командир.

— Не натру: вот мне из дому прислали шарф из гладкого шелка.

И показал красивый шарф нежно-голубого цвета.

— Ну, ну, смотрите, да не прозевайте. Уж очень вы на одного себя полагаетесь. А знаете, что мой отец, сибирский мужик, говаривал: «Один сын — еще не сын, два сына — полсына, три сына — вот это сын!» Так и в авиации: один самолет — еще не боевая единица, пара — вот это боец, четыре пары — крепкая семья, полк — непобедимое братство!

Задумался Николенко. Еще в школе упрекали его, что он плохой товарищ. Ни с кем не дружит, всегда сам по себе. Зачем ему друзья — он и так первый ученик! А когда трудновато, родители репетитора наймут. И опять он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели, чтоб он везде был самым первым. Чтоб и костюмчик у него был лучше всех, и отметки…

Учителя им гордились. Другим в пример ставили. А ребята не любили. Так и прозвали: «гордец-одиночка».

А ему ни жарко ни холодно. Он школу с отличием окончил. Когда ему бывало скучно без компании, он умел подобрать себе товарищей для игр. Только не по дружбе, а по службе. Приманит к себе малышей отличными горными санками, которые ему родители из Москвы привезли. И за то, что даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.

Словом, все и все для него: и родители, и приятели, и учителя. Только он ни для кого ничего…

И до сих пор жил отлично. Лучше всех, пожалуй. Да и на войне вот: разве он не лучше других себя чувствует? Все хорошо воюют, а он лучше всех. Кто из молодых летчиков больше самолетов сбил? Лейтенант Николенко.

Усмехнулся Николенко в ответ на предупреждение командира и только из вежливости не рассмеялся.

А командир знал, что говорил…

Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмерку по тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром, устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая истребительная эскадра. Самолеты все свеженькие, как с чеканки. Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут над густым лесом — вот тебе и стол и дом… Для пилотов — теплые землянки, горячий завтрак, а для самолетов — бензин и смазка и дежурные мотористы наготове.

Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио все это сообщили.

Восьмерка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый момент возвращения домой. Бензин у них на исходе — драться они не смогут.

Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют зенитные пушки. Его прикрывает «шапка» дежурных истребителей.

Все это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.

Фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару наших самолетов, затем еще два — повыше. А потом разглядели и еще. И смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке, эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван летчиками «этажерка». Неуязвимый строй: нападешь на нижнюю пару — тебя на выходе из атаки верхняя собьет, нападешь на верхнюю — тебя во время скольжения вниз нижняя подхватит… А уж в центр такого строя соваться и совсем не стоит, если дорожишь головой. И фашистские летчики, прикрывавшие аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.

Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь, глядишь — заставят «этажерку» рассыпаться, растреплют строй. И тогда…

Но не тут-то было. Наш полковник свой маневр знал. Лишь только ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей восьмерке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше, ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым парам.

Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам: вот сейчас, через какие-то минуты, должны вернуться немецкие самолеты, и тогда хочешь не хочешь, а убирай огонь, не то своих подобьешь.

Наш командир, усмехнувшись, посмотрел на часы: «Скоро явятся фашистские истребители, и начнется славная охота!»

Вся «этажерка», совершая круг, «работает» точно, как вот эти часы с секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.

— Немного терпения, мальчики, — сказал он по радио.

И вдруг черная тень пробежала по его лицу, когда один самолет вышел из боевого порядка и скользнул в сторону, за высокие ели. Туда, где не было разрывов зенитных снарядов.

«Николенко!» — так и ударило в сердце.

И командир не ошибся. Это был Николенко. Не желая находиться под зенитным огнем и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из зоны огня и «прогуляться» в сторонке, пока не появятся немецкие истребители. Вот тогда он и включится в бой… И набьет больше всех!

Вслед за Николенко, по обязанности защищать командира, пошел и его ведомый.

Увидел этот маневр не только наш командир — тут же заметили его и фашисты.

— Струсили, наконец, — обрадовались они. — Легкая добыча!

И не успел до Николенко дойти по радио предупреждающий окрик командира, как два залпа, словно две огненные дубины, обрушились на его самолет.

Наблюдая за огнем снизу, Николенко прозевал атаку сверху.

Один, затем второй краснозвездные самолеты, охваченные пламенем и дымом, посыпались на вершины елей… А в это время возвратились восвояси фашистские истребители. Они явились всей эскадрой и густо пошли на посадку. Зенитки сразу замолкли. Все небо покрылось машинами. Одни планировали на аэродром, другие, дожидаясь очереди, летали по кругу. А наши гонялись за ними, сбивая один за другим.

Подбитые валились и в лес и на летное поле. Тут костер, там обломки. На них натыкались идущие на посадку. Капотировали. Разбивались. Два фашиста в панике столкнулись в воздухе. Иные бросились наутек, но без горючего далеко не улетели.

— Попались, которые кусались! — шутили потом участники замечательного побоища.

Набили бы наши больше, если бы не Николенко. Двоим нашим истребителям пришлось связать боем фашистских дежурных, которые его сбили. Только четыре истребителя из восьми действовали в полную силу.

И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно…

А наутро его ведомого, молодого летчика Иванова, выбросившегося с парашютом, опаленного, поцарапанного, вывезли из тыла партизаны. И сообщили, что второй летчик сгорел вместе с самолетом.

Сняли шлемы летчики, обнажили головы.

— Сообщить родителям Николенко, что сын их погиб смертью героя… — приказал командир. И добавил: — Тяжко будет отцу с матерью, а ведь сами виноваты: смелым воспитали его, да только недружным.

Война продолжалась. Много было еще горячих схваток, тяжелых утрат и славных подвигов. А командир никак не мог забыть, что случилось с Николенко. Принимая в полк молодых орлят, полковник всегда рассказывал эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и неразговорчив. Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана, которую нанес ему молодой летчик своей бессмысленной гибелью.