О смелых и умелых

БОЕВОЙ ДРУГ

Было у нас два неразлучных лейтенанта — Воронцов и Савушкин. Воронцов высокого роста, белолицый, чернокудрый красавец, с громким голосом, сверкающими глазами. А Савушкин не выдавался ни ростом, ни голосом.

— Я бы, может, с тебя вырос, — говорил он Воронцову, — да мне в детстве витаминов не хватало.

Воронцов обнимал его и, заглядывая в смешливые серые глаза, отвечал:

— К моей бы силушке да твое мастерство, Савушка.

Воронцов летал смело, но грубовато. От избытка сил он несколько горячился, дергал машину, и в исполнении фигур высшего пилотажа у него не было тонкости, шлифовки движений, что делает их по-настоящему красивыми.

А Савушкин летал так искусно, что в его полете не чувствовалось усилий. Казалось, машина сама испытывает удовольствие, производя каскады фигур высшего пилотажа, играючи переворачиваясь через крыло, легко и непринужденно выходя из беспорядочного штопора и поднимаясь восходящим.

Воронцов любовался полетами своего друга и говорил ему:

— Я обыкновенный летчик, а ты, Сергей, человек искусства.

— Мастерство — дело наживное, Володя, — отвечал Савушкин, — а вот ты сам — произведение искусства.

Савушкин долго и безнадежно любил одну капризную девушку, для которой ему хотелось быть самым красивым молодым человеком в мире или хотя бы в Борисоглебске, где она жила. Девушка была сестрой Воронцова.

Когда улетали на войну, она крепко пожала Савушкину руку и сказала:

— Сережа, побереги Володю, ты знаешь, какой он горячий, увлекающийся; ведь если с ним что случится, мама не переживет.

Савушкин обещал беречь Воронцова и действительно не расставался с ним ни днем ни ночью.

Бывало, войдет в столовую:

— А где Володя?

И не сядет обедать, пока не увидит друга.

Летали они в одном звене, крыло к крылу.

И надо же было так случиться, что именно в этот день они расстались.

Машину Савушкина поставили на ремонт: накануне вражеская пуля пробила бензиновый бак, воентехники спешно меняли его тут же на льду озера, накрыв самолет белым брезентом.

Савушкин написал письма всем родным и знакомым, потом пошел прогуляться на лыжах. День был серый и не предвещал ничего особенного.

Вдруг над аэродромом ударила красная ракета. За ней свечой взвился самолет командира, за ним другой, и вот, сделав круг, вся эскадрилья помчалась на запад.

Сердце Савушкина не выдержало, он подпрыгнул на лыжах и помчался по незримому следу улетавших. Лесистый холм спускался к западу. Лыжи разгонялись все быстрей, Савушкин подгонял их палками.

Неожиданно в небесной дымке возникло неясное мелькание самолетов. «Воздушный бой», — подумал Савушкин и понесся вперед, пока не очутился прямо у окопов.

Вражеский снайпер мог бы подбить его, но в эти минуты о нем не думали.

Как только начался воздушный бой, пехотинцы глаза к небу, каски на спины, и стрельба на земле прекратилась. Над истоптанными снегами, над расщепленными лесами только и слышался басовитый рев моторов, набирающих высоту, свист пикирующих самолетов да пулеметный клекот.

Наши бипланы, белые, как чайки, курносые монопланы с широкими хвостами, пестрые истребители противника гонялись друг за другом, устремлялись навстречу, делали неожиданные перевороты, сменяя атаку фигурным выходом из-под обстрела, состязаясь в храбрости, хитрости и мастерстве.

И наши стрелки и снайперы противника затаив дыхание наблюдали это волнующее зрелище. До сих пор финские истребители удирали от наших, не принимая боя, а сейчас их было значительно больше, и они решили драться.

Необычайная карусель воздушного боя катилась по небу все ближе к нашему расположению, словно гонимая легким ветерком, дующим с Ботнического залива.

— Заманивай, ребята, заманивай! — кричал Савушкин. — Тащи на свою сторону, чтоб ни один не ушел! Эх, меня с вами нету…

Глаза его блестели, шлем свалился, светлые волосы покрывались инеем.

— За своим гонишься, Петя! Что ты, ослеп? Это же Витя, видишь, зеленый хвост! Берегись, фоккер под хвостом! Ваня, выручай Володю, на него двое насели!

В воздухе было много самолетов. Разноцветные хвосты и опознавательные знаки быстро мелькали в огромном небесном калейдоскопе. И все же Савушкин угадывал товарищей по повадкам, называя по имени.

Он никогда не думал, что будет так волноваться, наблюдая воздушный бой с земли. Просто невыносимо — все видишь, все понимаешь и ничем не можешь помочь!

И надо же завязаться такой схватке, когда его самолет поставили на ремонт.

Он так переволновался за судьбы товарищей, что вспотел и обессилел, словно сражался больше всех.

— Смотри, смотри, двое одного кусают! — крикнул над ухом какой-то восторженный пехотинец.

— Да не кусают, а взяли в клещи…

— Один готов — дым из пуза!

— Горит мотор — какое пузо! — возмутился Савушкин.

— Ой, братцы, да это наш! — не унимался пехотинец.

Савушкин схватил пустую гильзу и стукнул его по каске. Получилось, как будто ударила взлетная пуля. Пехотинец испуганно нырнул в окоп.

Усмирив болельщика, Савушкин поднял глаза вверх и запечатлел редкое мгновение: самолет разлетелся на части, словно бабочка от удара хлыста. Крылья, срезанные кинжальным пулеметным огнем, затрепетали в небе, а фюзеляж падал отдельно. Вначале он шел вниз, как челнок, но вдруг за ним возник купол парашюта, и фюзеляж стал вращаться, болтая зацепившегося за хвост пилота, как куклу.

По окопам прошел смех.

Погибал враг.

— Наш падает, наш! — раздались тревожные крики.

Проводя черную черту по ясному небу, мчался объятый пламенем самолет. Из дымной бесформенной массы торчал голубой хвост с номером семь.

— Это же Володя! — закричал Савушкин.

Падал его лучший друг… Воронцов!

Савушкин не верил своим глазам и оцепенело смотрел, как самолет товарища приближался к земле. Вот сейчас удар… и все кончено. Савушкин хотел зажмуриться, но в это время белым цветком раскрылся купол парашюта, парил несколько секунд и мягко лег набок.

— Молодец, — блаженно произнес Савушкин, — затяжным шел!

А ловкий Володя, отличавшийся скорой сообразительностью во всех случаях жизни, действовал решительно и быстро. Отстегнув лямки, он пригнулся и бросился в ближайший окоп. Только вместо нашего — в неприятельский!

— Вернись, куда ты? — закричал Савушкин.

И по всему окопу разнеслось:

— Сюда! Сюда!

А Воронцов только ускорил свой бег; ему показалось, что шумят враги, от которых он ловко уходит… Длинные, сильные ноги несли его с рекордной быстротой к траншеям, где шевелились белые каски финских солдат. Воронцов и не знал, какое посмешище представлял он для них в эту минуту. До траншеи оставалось совсем немного. Бугор, овраг да полянка. Володя резво перескакивал воронки от снарядов…

Забыв про воздушный бой, бойцы растерянно смотрели на безумный бег летчика навстречу смерти…

Каждый знал: не убьют его фашисты просто, если живым попадется, а вначале поиздеваются вдоволь… Знал это и Савушкин.

«Что делать? Не отдать же им Володю на поругание!»

Савушкин оглядел напряженные лица бойцов, сжал и разжал кулаки, глотнул воздух и вдруг выхватил у соседа ручной пулемет. Не успели бойцы оглянуться, как Савушкин припал к брустверу, прицелился, треснула короткая очередь, и под ногами Воронцова задымился снег… Летчик высоко подпрыгнул и свалился в воронку от снаряда…

Савушкин провел рукой по глазам и, не видя на горизонте ничего, кроме истоптанного снега да расщепленных деревьев, отошел от пулемета.

Наступила необычайная тишина. Воздушный бой переместился далеко на север, и в небе стало тихо и пустынно.

Жесткая ладонь пожала руку Савушкина. Он очнулся, увидел перед собой лицо незнакомого пехотного командира.

— Вы поступили правильно.

— Что — правильно? Кто — правильно? — вскинулся Савушкин на пехотинца. — Да вы что думаете — я друга своего убил, что ли? Я же по ногам целил… Его надо выручать!

Савушкин полез на бруствер, но его оттащили.

— Не ваше дело ползать, — проворчал пехотный командир. — Сейчас мы дадим заградительный огонь, потом пошлем за ним охотников, потерпите немного.

Над окопами противно пропела и лопнула с дребезгом мина. Застрочил пулемет. Ему ответил другой. Враги словно опомнились и стали наверстывать упущенное. Вокруг поднялась бешеная стрельба.

Командир заставил Савушкина спуститься в глубокий блиндаж.

Здесь Савушкин лег на чей-то полушубок и долго лежал в забытьи. На него осыпалась земля. Приходили и уходили какие-то люди, стонал раненый. Все походило на скверный сон.

Вдруг дверь блиндажа широко растворилась, понесло холодом.

— Сюда, сюда, — раздались голоса. — Товарищ лейтенант, жив ваш дружок. Вот он, его разведчики вытащили!

Свет карманного фонаря упал на лицо Савушкина, затем на лицо Воронцова.

От света Савушкин зажмурился, а Воронцов открыл глаза.

— Сергей?

— Володя!

Они схватились за руки и помолчали.

— Пустяки, — сказал Воронцов, — только ноги… Пройдут.

— Это я ударил из пулемета…

Электрический фонарь погас, и дверь закрылась. Пехотинцы выползли обратно, шурша замерзшими халатами. Лейтенанты остались вдвоем.

— Так это ты ударил меня из пулемета? — переспросил Воронцов.

— Я.

Друзья снова помолчали. Над ними глухо сотрясалась земля от взрывов, доносились неясные крики. Война продолжалась. Воронцов, закрыв глаза, вспоминал, как это все случилось. Да, он был сбит в воздушном бою. Затем падал, не раскрывая парашюта. Раз десять перевернулись в глазах земля и небо; он потерял ориентировку и бросился не в ту сторону. Это бывает.

Что же пережил Савушкин, когда ему пришлось стрелять в своего? Не каждый может… А если бы он не решился?.. Воронцов ясно представил себе, как он вскочил бы во вражеский окоп на позор и муки. Он открыл глаза и скрипнул зубами, но, увидев Савушкина, крепко стиснул его руку.

— Спасибо, ты настоящий боевой друг!