Крест, орел и полумесяц. Обманчивый рай

Франдзис Осень 1446 года – зима 1447 года Мистра

Вести, одна ужаснее другой приходят сейчас с севера.

Горящие города, вереницы рабов, крики женщин и плач детей – каждый день слухи обрастают новыми подробностями, принимая все более зловещие очертания.

Султан Мурад, потеряв остатки терпения, пошел на нас войной. Балканские земли уже содрогаются под ногами его бесчисленных воинов, жаждущих наживы и славы. В многочисленных боях с врагами империи их души очерствели, а сердца ожесточились, так что христианам незачем ждать пощады.

Вся эта грозная сила движется сюда – на Пелопоннес, в цветущий край, давно не знавший войны. Здесь созрел мятеж Константина Палеолога, отсюда он черпал свою силу и именно здесь должен был решиться исход этой войны.

Отдать греческие города османам, лишиться всех своих завоеваний и тем самым навсегда похоронить мечту о возрождении Ромейской державы – нет, об этом мой господин не мог даже и помыслить! Сейчас Константин Палеолог спешно собирает войска, готовясь дать отпор, и не сомневаюсь – он будет стоять насмерть. Однако его силы слишком малы, и я боюсь, что в ответ на несгибаемую стойкость наших защитников, завоеватели будут проявлять лишь еще большую жестокость.

В то время как греки готовились умирать, латинские князья отказывались от прежних клятв и переходили на сторону султана.

Афинский герцог Нерио, прежде запертый в своем имении, сумел сбежать и вскоре присоединился к войскам Мурада. Турецкий правитель благодушно принял нового союзника, но в качестве доказательства верности потребовал ключи от нескольких латинских крепостей, которые препятствовали продвижению армии магометан вглубь полуострова. Стараниями Нерио, турки быстро подчинили себе эти твердыни и вскоре их неисчислимые орды хлынули вглубь Балкан, сметая любое сопротивление на своем пути.

Армии Константина Палеолога не могли сдержать этот натиск и продолжали отступать, однако в греческих городах завоеватели встречали ожесточенное сопротивление. Немало крови пролилось на улицах Халкиды, Фив и Афин. Жители этих городов были перебиты практически поголовно, а немногих оставшихся в живых уводили в плен.

Но и перед лицом неминуемой гибели, греки продолжают бороться. Даже здесь, в безопасной Мистре собираются отряды добровольцев, которые день за днем отправляются на охваченный войной север.

Наблюдая этот искренний народный порыв, я еще раз утверждаюсь в мысли, что затеянная Константином борьба не была напрасной. Ибо те, кто приносят себя в жертву во имя свободы и справедливости не истираются из народной памяти, но становятся живыми символами для новых поколений.

Алексей разбудил меня на рассвете.

– В чем дело? – спросил я, накидывая тунику и подвязывая сапоги.

– В город прибыл царевич Фома, – ответил Алексей. – Он желает немедленно видеть вас.

– Фома? – удивился я. – Что привело его сюда из далекого Константинополя?

– Этого я не знаю, – ответил юноша, помогая мне застегнуть плащ. – Но он привел с собой отряд в почти семь сотен солдат. Похоже, император отозвался на нашу просьбу о помощи.

Мне тоже хотелось в это верить, ибо с самого начало войны мы не получали из Константинополя никакой поддержки.

Через несколько минут я спустился, чтобы поприветствовать своего гостя.

Фома был самым младшим из сыновей Мануила Палеолога. Белокурый и голубоглазый, он с самого раннего детства отличался плохим здоровьем и, в отличие от других своих братьев, предпочитал проводить время за книгами, нежели упражняться в военном искусстве. Как и его венценосный брат, Фома обладал мягким и спокойным характером. Я никогда не видел, чтобы он возвысил голос или прогневался на кого-либо. На его лице застыло то же меланхоличное выражение, что было присуще столичной знати. Однако надменность не шла ему к лицу и не могла обмануть проницательного человека.

– Рад видеть вас, господин, – с поклоном сказал я. – К сожалению, мы не знали о вашем приезде и не смогли подготовиться к нему должным образом.

– Не беспокойся об этом, Георгий, – ответил Фома. – Я не задержусь тут надолго.

– В таком случае предлагаю пройти в мой кабинет. Там мы сможем поговорить без посторонних.

Когда мы остались наедине, я поспешил задать волнующий меня вопрос:

– Из столицы приходят дурные слухи о здоровье василевса. Неужели все так серьезно?

– Болезнь, слава богу, отступила, – сказал Фома. – Император еще слаб, но уже вернулся к делам. Будем верить, что свежий воздух и привезенные из Трапезунда целебные снадобья вернут ему силы. Только вот… – царевич оглянулся по сторонам и добавил уже тише: – Сомневаюсь, что эта хворь вызвана слабым здоровьем василевса.

– Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросил я.

– Не так давно в столицу вернулся Феодор. Теперь его часто можно видеть в компании Луки Нотараса и Георгия Куртесия.

– Старые заговорщики вновь слетаются к трону императора.

– И теперь их замыслам никто не сможет помешать, – печально покачал головой царевич.

– Но в таком случае, – не выдержал я, – почему вы покинули столицу? Почему не остались рядом с императором?

– Такова воля моего царственного брата, – сухо вымолвил Фома. – Да и что мне оставалось делать? Сторожить опочивальню василевса? Нет уж, лучше я буду воевать, как это делает мой брат! Разве имеет значение, кто окажется на троне в Константинополе, если страна утопает в крови!

В чести и чувстве долга царевичу было не отказать. Самый младший из сыновей Мануила, он не мог и мечтать о престоле, а потому менее других своих братьев был отравлен дурными помыслами о власти.

– Что же, – промолвил я, – оставим на время дворец во Влахернах и обратимся к делам насущным. Вы явились как раз вовремя – султан теснит наши войска повсюду. Единственная надежда – остановить его на Коринфском перешейке. Это наш последний рубеж обороны.

– Именно туда я и направляюсь, – заверил Фома. – Однако одного моего войска будет недостаточно.

Я опустил голову и нервно затеребил позолоченную фибулу[20].

– Ваш брат увел с собой практически всех мужчин, способных держать оружие, а те немногие, что остались, пытаются поддержать хрупкий порядок в моем городе. Боюсь, что ничем не смогу помочь.

– На твою помощь никто и не рассчитывает, Георгий, – послышался насмешливый голос за моей спиной. Дрожь пробежала по моему телу, я мгновенно обернулся и едва не потерял дар речи от изумления – передо мной, широко улыбаясь, стоял Николай Граитца. Судя по всему, опальный архонт находился в комнате с самого начала разговора.

– Как ты оказался здесь?! – воскликнул я, поднимаясь с места и готовясь уже позвать стражу.

– Спокойно, Георгий, – промолвил Фома. – Николай прибыл в город по моей просьбе и покинет его вместе со мной.

– Известно ли вам, что это за человек? – спросил я, не сводя глаз с незваного гостя.

– Предатель, заговорщик, клятвопреступник – как меня только не называли, – скучающе проговорил Николай. – И тем не менее я пришел сюда как друг.

– Зачем? Не ты ли ранее призывал султана свергнуть власть ромеев?

– Власть ромеев меня нисколько не волнует, – пожал плечами Граитца. – Но из-за войны, развязанной Константином Палеологом, погибнут тысячи ни в чем не повинных людей. Я желаю это предотвратить.

– Ну, довольно об этом! – оборвал наш спор Фома. – Я знаю, что в прошлом вы были врагами, но теперь вам следует забыть о противоречиях, ведь на кону судьба всей Греции!

Сказав это, царевич поднялся и направился к выходу.

– Позвольте, я покину этот дворец тем же путем, которым вошел. Появляться в городе мне небезопасно, – произнес бывший архонт.

Царевич кивнул и вышел из комнаты.

– Перед тем как уйду, – быстро проговорил Николай, упреждая мои вопросы, – хочу поблагодарить, что отыскал моего сына. Матфей мне все рассказал.

– Не спеши благодарить, – сказал я. – След Константина затерялся на поле близ Варны. Возможно…

– Нет, – качнул головой Николай. – Мой сын жив, и я уверен в этом. Надеюсь, Бог будет благосклонен и позволит мне еще хотя бы раз увидеть его.

Николай двинулся в сторону стены, за которой скрывался потайной ход.

– Да, и еще одно. – Архонт повернулся ко мне. – Будь осторожен, кто-то из местных вельмож или стражи информирует Феодора о каждом твоем шаге. Если царевич только пожелает, эти люди могут отложить перо и взять кинжал.

Произнеся эти слова, Николай скрылся за пурпурной занавесью, а еще через несколько секунд послышался тяжелый гул каменной плиты, запечатывающей потаенный коридор.

На следующий же день я приказал замуровать все известные мне проходы в стенах. Ибо куда лучше и безопаснее принимать тех посетителей, о которых докладывают заранее.

Мистру между тем продолжали сотрясать таинственные происшествия. То там, то здесь происходят поджоги, нападения на стражу, отравления колодцев и убийство домашнего скота. Только слепец не увязал бы все эти случаи воедино.

Я бросил на поимку преступников всех, кого только мог, но результатов не было. С каждым днем население Мистры охватывала паника. Некоторые уже спешили покинуть город и укрыться в далекой Монемвасии, на юге Пелопоннеса.

Неизвестно, какие еще происшествия приключились бы в истязаемом смутой городе, если бы не одна встреча, которую никак невозможно назвать случайной.

Поздним вечером в моих покоях вновь появился Алексей. Я не удивился этому визиту, поскольку знал, что мой преданный помощник уже несколько недель не покидает дворец, самолично подсчитывая и перепроверяя количество провианта, которое ежедневно оседает в дворцовых амбарах. Эта работа по своей важности едва ли могла сравниться с любой другой, ибо после недавнего поджога мы лишились практически всего зерна. Однако в этот раз я не заметил в его руках ни увесистых отчетных книг, ни свитков с разработанными указами и предложениями. Зато обратил внимание на его весьма растерянный вид.

– Что случилось? – оторвавшись от книг, спросил я, поскольку Алексей явно не знал, как начать разговор.

– Там к вам посетительница, – промолвил юноша, указывая на дверь за собой.

– В такой час? – удивился я. – Неужели ее дело не может подождать до утра?

Алексей не успел ответить. Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в мужском камзоле и высоких сапогах, покрытых дорожной грязью. Слабые всполохи настольной лампы осветили правильные черты лица и черные волосы, выбивавшиеся из-под капюшона.

Из-за сгустившегося в комнате мрака и потрясения, вызванного столь внезапным визитом, я не сразу сумел распознать свою гостью. Однако то, что упустили глаза, точно подметил слух, ибо этот голос я не забыл бы и через века.

– Нам надо поговорить, Георгий, – произнесла Феофано, мягко отбрасывая капюшон и поправляя волосы. – Быть может, у тебя найдется минута для старой знакомой.

В горле моем пересохло, лоб покрыла испарина, а грудь сдавило невидимыми тисками. Чувствуя, что теряю равновесие, я медленно опустился на стул, не сводя глаз со своей гостьи. Неправильность, нереалистичность происходящего сводила меня с ума, заставляла усомниться в здравости рассудка, воскрешала в памяти картины давно минувших лет. Когда я был одновременно и самым счастливым, и самым несчастным из смертных.

– Выйди, Алексей, – коротко приказал я, не спуская глаз с прекрасного видения, которое, как я уже начинал догадываться, видением вовсе не являлось.

Дверь закрылась, и мы остались наедине.

– Ты… – только и сумел произнести я. Однако этого оказалось достаточно. Столько великой радости, пронзительной печали, ноющей боли и страшного упрека было в одном этом слове, что Феофано невольно опустила глаза. Она не собиралась защищаться. По крайней мере теперь, она пришла не для этого.

– Я очень виновата перед тобой, Георгий, – произнесла она давно забытым голосом. Голосом, который я уже и не надеялся услышать. – Прости за боль, что причинила тебе…

– Простить? – резко поднялся я, чувствуя, как мир вокруг закрутился в бешеной пляске. – Я считал тебя мертвой. Все эти годы! И сейчас ты просишь о прощении?

Вопреки воле из глаз моих потекли слезы, и я замолчал, стараясь взять себя в руки.

– Ты не мог оставить свою семью, ты любил императора, ты служил своей стране, – воспользовавшись паузой, произнесла Феофано. – В твоей жизни не было места для меня.

– Но зачем? – прошептал я. – Господи, зачем ты так поступила? Чем оправдана такая жестокость?

– Я не хотела бы утомлять тебя этим рассказом, – ответила Феофано, приблизившись ко мне. Я вновь почувствовал аромат ее волос, мягкое прикосновение рук и теплое дыхание. Страсть вскружила мне голову, и я, позабыв обо всем, заключил девушку в крепкие объятия, а наши уста соединились в жарком поцелуе.

Горячее дыхание Феофано кружило мне голову, и дрожь волнами разливалась по всему моему телу. Снова, как и много лет назад, я чувствовал страсть и вожделение, способные затмить мой рассудок. А весь остальной мир вдруг исчез, растаял, потерял для меня всякое значение и казался теперь пустым и обреченным.

Когда же сознание вернулось, мы опустились на небольшой диван, который в последнее время служил мне кроватью, и долго сидели, любуясь друг другом и не произнося ни слова. Я гладил ее волосы и не отрываясь смотрел в пленительные темные глаза, которые не раз кружили мне голову в прошлом. Не устоял я и на этот раз.

– Расскажи мне все, – попросил я Феофано уже мягким, почти умоляющим голосом. – Почему ты не дала мне знать, что жива? Кто и зачем распустил слух о твоей смерти?

– Слишком много вопросов, – прошептала девушка, проводя рукой по моей щеке. – Неужели недостаточно и того, что мы снова вместе. Как тогда в Патрах. Помнишь?

Однако я не позволил сбить себя с толку, и хотя волнение от вновь обретенной любви по-прежнему трепетало в моей душе, разум страдал от недомолвок и тайн, которые плотной завесой окутали прошлое Феофано.

– Прошу, ответь, – негромко, но настойчиво повторил я. – Клянусь, что не стану осуждать тебя.

Феофано вдруг приподнялась, ее глаза осветились странным блеском.

– Не торопись обещать мне этого, Георгий, – произнесла она слегка изменившимся голосом. – Ты даже не представляешь, что пришлось мне пережить за это время. Какую цену заплатить, чтобы еще хотя бы раз увидеть тебя.

Загадочные слова Феофано пробуждали в моей душе тревогу и порождали лишь новые вопросы. Однако прежде чем я успел вымолвить хотя бы слово, она заговорила вновь.

– Ты, конечно, слышал о чуме, что разразилась сразу после твоего отъезда из Патр, – медленно проговорила она, не поднимая на меня глаз. – Эта болезнь унесла множество жизней, а вскоре заразилась и я. Никто уже не верил, что меня возможно исцелить, а местные лекари обходили наш дом стороной. Я смирилась со своей участью, однако отец с этим мириться не пожелал. Он разослал вестников во все концы полуострова, призывая лучших целителей и суля огромные деньги за мое спасение.

Феофано глядела в пустоту. Сейчас в ее памяти оживало прошлое, которое, судя по всему, ранило ее душу.

– Но деньги не потребовались, – продолжала она после слегка затянувшейся паузы. – Один лекарь, прибывший на зов отца, обещал вылечить мою болезнь, но при двух условиях.

– Что это за условия?

– Первое, – произнесла Феофано. – Я должна порвать со старым миром. С теми, кого я знала и любила…

Она посмотрела на меня, и голос ее заметно дрогнул.

– Второе, я должна была навсегда покинуть Патры и начать новую жизнь, вдали от родного дома.

– Неужели отец согласился на это? – не мог поверить я.

– У него не было иного выбора, – пожала плечами Феофано. – Либо расстаться на неопределенный срок, либо потерять меня навсегда.

Воцарившееся молчание было еще более тягостным.

– Ты хочешь знать, что было дальше? – осведомилась девушка.

Мне уже не хотелось, однако, переборов себя, я все-таки кивнул.

– Около года я провела в далеких краях, о которых ничего не могу тебе рассказать, так как мне было запрещено покидать башню, в которой я заперта вместе со своей служанкой и тем самым лекарем, что взялся исцелить меня. Днями и ночами он готовил мне различные снадобья, от которых начинались видения, а потом бросало то в холод, то в жар. Он окуривал комнату благовониями и травами, после которых ко мне приходили зловещие сны. Все это повторялось снова и снова. Так прошел месяц, за ним другой. Я и не заметила, как болезнь отступила, однако мое затворничество на этом не закончилось.

Феофано взглянула на меня умоляющими глазами.

– На этом все, Георгий! – сказала она. – Не спрашивай меня больше ни о чем. Умоляю!

Я видел страдания и муки, затаившиеся в глубине ее глаз, и хотя любопытство все еще терзало мою душу, я постарался направить его несколько в другое русло.

– Но ведь ты вернулась, – обратился я к ней. – Что произошло? Почему именно сейчас?

Этого вопроса Феофано явно ожидала.

– Я вернулась за тобой! – прошептала она, и глаза девушки при этих словах засияли, словно жемчужины. – Уедем вместе?

– Уехать? – предложение показалось мне безумным. – Но куда?

– Куда угодно! – Феофано прильнула ко мне всем телом. Почувствовав ее тепло, мое сердце бешено заколотилось. – У меня есть деньги. Я очень богата, Георгий! Уедем туда, где уже никто не найдет нас! Ты ведь тоже хочешь этого, я знаю!

Горячие слова Феофано ввели меня в смятение. Я был растерян.

– Это невозможно, – ответил я. – Как же моя семья, как же долг, который я выполняю перед страной? Я давал клятву василевсу…

Девушка отпрянула. Ее лицо вдруг стало суровым и жестким.

Теперь я увидел, что перенесенные за эти годы страдания не прошли для Феофано бесследно, и хотя она не утратила своей красоты, что-то в ней навсегда переменилось.

– Ах, василевс, – вздохнула Феофано, гневно глядя куда-то в сторону. – Ты по-прежнему верен ему. Но что дает тебе эта верность? Вспомни, ведь это именно он разрушил наше хрупкое счастье. Это он приказал тебе уехать из Патр и оставить меня одну перед лицом смерти.

– В том, что случилось, нет его вины, – глухо ответил я.

Феофано резко поднялась.

– Я и не желаю искать виноватых! – воскликнула она. – Я лишь хочу вернуть то, что потеряла. Тебя, любимый!

Она вдруг упала на колени и взяла мою руку.

– Уедем, Георгий, прошу! Мы снова будем счастливы!

Вероятно, часть моей души была готова навсегда остаться рядом с ней. С моей Феофано. Однако непреклонный разум охладил чувства и заставил взять себя в руки.

– Сейчас не время говорить об этом, – проронил я, вглядываясь в темные очи возлюбленной. – Война раздирает мою страну, города обращаются в пепел, а лучшие из ромеев погибают за свою землю. Я тоже должен исполнить свой долг.

Девушка бессильно опустила голову на сложенные руки.

– Ты совсем не изменился, Георгий, – покачала головой она. – Напрасно я надеялась.

Вновь поднявшись, Феофано медленно подошла к окну и долго глядела в освещаемую луной синеву ночного города, что расстилался у подножия горы Тайгет.

– Ты полагаешь, что я все та же наивная девчонка, которая верит пустым обещаниям и ежедневно выходит на берег в надежде увидеть парус твоего корабля? Но годы не проходят бесследно, Георгий. Особенно если эти годы наполнены безумным страхом.

Последние слова она произнесла затухающим голосом, словно для самой себя. Затем воцарилось молчание. Из открытых створок окна в комнату проникала ночная прохлада, издалека доносился лай собак и редкие фразы карауливших внизу солдат.

– Я возродилась к жизни, Георгий, но душа моя пуста, – обернулась ко мне Феофано. – И никакими покаяниями не искупить вины за то, что мне приходилось совершать.

– Возрождение и покаяние… – тихо произнес я, и взгляд мой упал на бронзовый медальон, который все это время лежал на столе, поблескивая в неровном мерцании свечей. Внезапная догадка озарила меня, и я, пораженный своим открытием, растерянно посмотрел на Феофано. – Так это была ты!

Девушка тоже взглянула на медальон и печально улыбнулась.

– «Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною»[21].

Она замолчала, а затем глубоко вздохнула и посмотрела на меня.

– Да, Георгий, – с вызовом произнесла Феофано. – Ты догадался верно. Псалом Давида написан словно обо мне, а лилии – древний символ перерождения.

Девушка сделала паузу, собираясь с силами, чтобы признаться в самом главном.

– Тот склад подожгла я, Георгий. И сделала еще очень много ужасных вещей.

Ее слова едва не лишили меня дара речи.

– Но зачем? – только и сумел выговорить я.

– Считай, что это плата за мое исцеление, – отозвалась Феофана, проводя рукой над пламенем свечи. – Моя жизнь в обмен на жизни других людей. Но теперь мой долг закрыт, а я свободна, Георгий.

Произнося мое имя, она устремила на меня умоляющий взор, словно заклиная простить все ее прошлые грехи. Я же испытующе глядел на женщину, которую по-прежнему любил, но которая вдруг стала для меня такой чужой и далекой.

– Этот медальон предназначался мне? – холодно поинтересовался я. – Для чего ты оставила его?

– Чтобы вернуться, – ответила девушка. – Он мне дорог. Точно так же, как и ты.

Я поднялся, взял со стола медальон и протянул его Феофано.

– Уходи, – коротко приказал я.

Девушка вздрогнула от моего резкого голоса. Она явно ожидала чего-то иного.

– Георгий… – она сделала шаг ко мне, но я остановил ее жестом руки.

– Забирай медальон и уходи, – повторил я. – Мне нужно побыть одному.

На этот раз девушка повиновалась. Забрав медальон из моих рук, она отворила дверь и, бросив на меня прощальный взгляд, произнесла:

– Мы еще обязательно встретимся, Георгий. Я столько вытерпела ради нашей встречи и не отпущу тебя просто так.

Сказав это, Феофано скрылась в темноте коридора.

После этой встречи я еще долго не мог собраться с мыслями. Первые лучи уже окрасили стены моей комнаты в ярко-алый цвет, когда мне удалось, наконец, погрузиться в липкий и беспокойный сон.

На следующее утро я чувствовал себя вялым и разбитым. Бессонная ночь, странный ночной разговор и страшная правда – все это не позволяло мне в полной мере сосредоточиться на работе. Всюду меня преследовал облик Феофано. Словно наяву, я чувствовал запах ее волос, теплоту рук и сладость губ. Мне вновь захотелось увидеть, почувствовать ее рядом с собой, согласиться на любое ее условие. Но это было невозможно. Невозможно! По крайней мере именно так я вновь и вновь твердил себе.

Вконец исстрадавшись и потеряв всякий покой, я устало опустился на кровать, надеясь забыться спасительным сном. Однако все было напрасно и только внезапный приход Алексея вырвал меня из трясины мрачных видений.

– Господин, к вам пришел один из офицеров дворцовой стражи. Он уверяет, что дело весьма срочное.

– Зови, – приказал я. Сейчас мне было все равно, кого принимать, лишь бы отвлечься от гнетущих мыслей.

На пороге появился Павел. К моему удивлению, на его лице играла ликующая улыбка, впрочем, я даже и не подозревал, что удивляться было еще рано.

– Мы напали на след банды предателей, которая в последнее время причиняла нам столько беспокойств. – Павел сделал многозначительную паузу, а затем добавил: – Не без вашей помощи.

Его вызывающие манеры разозлили меня.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, обуреваемый недобрыми предчувствиями. И эти предчувствия оправдались вполне.

В руке Павла появился знакомый медальон, и душу мою охватила тревога.

– Девушка, – голос офицера рассек воздух подобно стальному пруту, – которая вчера была у вас. Она ведь созналась в своих преступлениях. Почему вы не передали ее в руки страже?

Я изо всех сил старался сдерживаться и вместо жестких слов, которые так и просились на мой язык, почти спокойным голосом осведомился:

– Где она?

Павел понял, что я не собираюсь оправдываться перед ним за свой поступок.

– В дворцовой темнице, – зло усмехнувшись, произнес он. – Есть основания полагать, что она действовала не в одиночку. У нее наверняка есть сообщники и сторонники в городе.

– Что ж, если ты полагаешь, что она виновна, – сложив пальцы лодочкой, проговорил я. – То, наверное, собрал и необходимые доказательства.

Улыбка Павла стала еще омерзительнее.

– Доказательства будут. Она все расскажет. Даже если для этого придется применить крайние меры.

Мысль о том, что Феофано будут пытать, вызвала во мне лютый гнев.

– Ты заходишь слишком далеко, таксиарх[22]! – выкрикнул я. – Я не допущу пыток!

Павел склонил голову в знак покорности.

– Как вам будет угодно, господин, – промолвил офицер все с той же отвратительной улыбкой. – Но есть и другие способы узнать правду. Поверьте, у моих людей в этом деле достаточно опыта.

Павел взглянул мне прямо в глаза.

– Так или иначе, справедливость восторжествует.

– Да будет так, – отозвался я. Мне уже стало ясно, кому на самом деле служит этот человек.

«Будь осторожен, кто-то из местных вельмож или стражи информирует Феодора о каждом твоем шаге», – предупреждал меня Николай Граитца. Жаль, тогда я не внял его словам.

– Можно взглянуть на узницу? – спросил я, у офицера.

Павел скривил лицо, всем своим видом показывал, что не желает этой встречи. Но воспрепятствовать мне он не мог.

– Конечно, – поколебавшись, произнес воин. – Как пожелаете. Надеюсь, у вас нет дурных намерений…

Я резко взглянул на Павла и тот замолчал, не докончив фразу.

Вместе с ним и еще несколькими стражниками, мы спустились в подземные казематы дворца. Наполнявшая воздух сырость отдавала гниением, а неприятный, цепкий холод пробирал до самых костей. Я почувствовал, как тело мое сотрясает мелкая дрожь, вызванная, впрочем, отнюдь не прохладой подземелья, а ожиданием предстоящей встречи.

Я боялся за Феофано, в ужасе представляя, каким издевательствам могли ее подвергать все эти часы. И если только мои опасения подтвердятся, я знал, что не смогу удержать себя в руках.

Следуя за своими провожатыми, я дошел примерно до середины плавно спускающегося вниз коридора. Здесь Павел остановился и приказал одному из гвардейцев отворить дверь. Зазвенели ключи, послышался ржавый скрежет и вскоре перед нами открылось утопающее в темноте пространство темницы.

Оставив своих людей снаружи, Павел вошел внутрь, указывая мне следовать за ним. Я переступил порог темницы, ожидая, увидеть здесь свою несчастную возлюбленную. Но когда свет факела осветил влажные стены каменного мешка, мой спутник вдруг застыл в недоумении, а я, быстро сообразив в чем дело, облегченно вздохнул.

Темница оказалась пуста.

– Твоя служба у меня окончена, – бросил я растерянному Павлу и двинулся прочь из этого мрачного места.

Прошла неделя.

Война уже бушевала на территорию Пелопоннеса и медленно приближалась к Мистре.

Константин Палеолог, собрав остатки своих войск, укрепился в Гексамилионе – древнем укреплении, надежно защищавшим узкий Коринфский перешеек. Здесь к нему присоединился и его брат, Фома.

Вскоре после этого, утром 27 сентября, перед стеной появился султан со всем своим неисчислимым воинством. Уверенный в собственных силах, Мурад сразу же пошел на штурм. Завязалась жестокая битва, которая, однако, не принесла туркам успеха.

Воспользовавшись передышкой, Константин Палеолог отправил к султану гонца с предложением мира. Однако раздраженный неудачей Мурад не стал даже слушать посланника и потребовал от Константина немедленно сложить оружие и собственноручно разрушить стену. Предводитель ромеев не мог пойти на это и бой продолжился вновь. Впрочем, силы турок быстро истощились и Мураду пришлось отступить, чтобы дать своему войску время на передышку.

Спустя несколько дней османы получили свежие подкрепления, а также камнеметные машины и пушки. Тогда султан приказал атаковать Гексамилион по всей его длине, не давая защитникам ни секунды отдыха.

Константин Палеолог и его командиры успешно отражали все атаки турецких аскеров, которые каждый раз отступали с большими потерями. Но и силы греков постепенно иссякали. Днем они сражались с султанскими ордами, а вечером восстанавливали разрушенные участки укреплений.

Через пять дней бесконечных обстрелов и непрерывных боев Мурад решился на последний штурм. Все силы турецкой армии бросились в образовавшиеся проломы. Греки встретили их стеной мечей и копий. Завязалось новое отчаянное сражение, в котором люди не жалели ни себя ни противника. Очень скоро земля пропиталась кровью, а горы трупов едва не достигали гребня стены.

Но тут случилось событие, решившее исход сражения, а вместе с ним – исход всей войны за Пелопоннес. На одном из участков группе янычар удалось вскарабкаться на стену и установить на ней знамена с золотым полумесяцем. Увидев это, турки усилили напор и вскоре Гексамилион был взят. Это печальное событие произошло 10 декабря, на четырнадцатый день сражения, и навсегда перечеркнуло надежды Константина на восстановление былого величия Ромейской державы.

С божьей помощью мой господин и его брат сумели спастись, но многие их воины сложили свои головы на Коринфском перешейке. Отныне не было силы, способной сдержать ярость турок и вскоре они хлынули в Морею, уничтожая все на своем пути. Деревни, луга и поля выжигались дотла, людей убивали или уводили в рабство. Завоеватели не знали пощады и, ослепленные злобой, не различали ни пола, ни возраста своих жертв.

Мурад рвался вперед, практически не встречая сопротивления, и я знал, что путь его лежит сюда, в Мистру, в самое сердце Морейского деспотата.

Надежды на спасение не было никакой. Султан твердо вознамерился стереть столицу мятежников с лица земли и уверенно шел к своей цели. Город могло спасти только чудо. И оно случилось.

Алексей Ласкарис и Иоанн Кантакузен – верные соратники Константина Палеолога нанесли неожиданный удар в тыл султанской армии и поспешили укрыться в городах на севере Пелопоннеса. Желая наказать греков за столь дерзкую выходку, Мурад разделил свое войско. Одну часть, под командованием своего верного полководца Турахан-бея, он направил на захват Мистры, другую возглавил сам и последовал за Ласкарисом и Кантакузеном.

Однако это была всего лишь уловка, призванная ослабить турецкое войско.

Алексей Ласкарис, увлекая султана все дальше на север, укрылся за стенами Патр. Город опустел и лишь четыре тысячи защитников готовились оборонять его стены. Осада обещала быть долгой, однако на выручку осажденным неожиданно пришел Николай Граитца. Верный своему слову, он перерезал основные пути снабжения турецкой армии, заставив султана пойти на неподготовленный штурм. Тысячи османских воинов сложили свои головы под стенами Патр, но город устоял. В бешенстве султан приказал снять осаду и в отместку уничтожил все живое в окрестных селениях.

Путь Турахана на Мистру также превратился в сущий кошмар, когда против турок восстали местные крестьяне. Они бросали свои хижины, прятали или уничтожали припасы, уводили домашний скот, вооружались и сбивались в отряды. Поначалу это были небольшие, разрозненные группы, которые часто погибали в стычках со стремительной османской кавалерией и янычарами. Однако, со временем, они стали действовать слаженно и эффективно. Нашлись и способные командиры, готовые вести эти отряды в бой. Вскоре имена некоторых из них превратились в символы борьбы против завоевателей и я, не без удовлетворения, отметил про себя, что среди прочих, неизменно выделялось имя Рангави, который вселял жуткий страх в сердца турецких солдат. Он словно тень следовал за Тураханом, изматывая его войска постоянными набегами. Османский полководец сулил громадную награду за его голову, но бесполезно – Рангави был быстр и неуловим. Многим даже казалось, что Рангави – это не человек из плоти и крови, а злой дух здешних мест, ибо там, где проносился его отряд, обычно не оставалось никого, кто мог бы поведать об этой встрече.

В итоге, когда до Мистры оставалось не более двух дней пути, Турахан отдал приказ остановить дальнейшее продвижение. Голодная и усталая армия турок все еще была в состоянии захватить столицу Мореи, но обратный путь, в таком случае мог стать для нее катастрофой. Тем более что Константин Палеолог, по слухам, собрал разрозненные остатки своего войска и двигался на помощь городу. Эти слухи были сильно преувеличены и, по чести сказать, я сам приложил руку к их распространению, но осторожный Турахан не решился проверять их правдивость и незамедлительно повернул обратно.

Так мой город был спасен, но что сталось с Мореей!

Выжженная и разоренная земля, разрушенные города, десятки тысяч убитых и уведенных в плен – вот какой грозный урок преподал султан непокорному царевичу Константину. Да, пусть его борьба с самого начала была обречена на провал, но никто не упрекнет моего господина в том, что он не отдавался ей до самого конца. К сожалению, история немилосердна к проигравшим, но, пройдет время и потомки, возможно, по-другому оценят наши деяния. Быть может, они сумеют понять причины, которые подтолкнули Константина Палеолога к такому тяжелому решению?

А еще мне хотелось верить, что однажды на этой земле появится человек, который поднимет наши упавшие знамена и воплотит в жизнь то, что для меня и моего поколения навсегда останется лишь мечтой… Мечтой о свободе.