Обманы зрения

Юлия Сергеевна только фыркнула в ответ. А Нина невозмутимо продолжила:

— Надумаешь приехать — милости прошу. У меня в Москве, конечно, не такой дворец, — она широким жестом обвела огромную гостиную, стены которой были увешаны подлинными картинами старых мастеров, — но места вполне хватит. Может, ещё что потребуется — всегда рада помочь.

Юля поблагодарила, твердо зная, что не воспользуется приглашением, а потом и вовсе выбросила из головы весь этот необычный разговор.

Но с этого времени что-то начало с ней потихоньку происходить. Странная, непредсказуемая память стала всё чаще отправлять Юлию в путешествия по давно покинутым местам и позабытым людям. Стали сниться сны — чего не было никогда прежде. Во сне к ней часто приходил высокий седоватый мужчина, которого она не видела уже четверть века, садился напротив, смотрел с ласковым укором.

Его уж, поди, и на свете-то нет!

А иногда снилась маленькая девочка в смешном платьице с оборочками, ласковая и шаловливая.

Всё меньше оставалось сил. Женщина даже по дому передвигалась с трудом, тяжело опираясь на руку наемной сиделки. Потом и вовсе почти перестала вставать с постели. Она отказалась ложиться в больницу — ну что там смогут сделать? Врачи давно уже не скрывали от своей пациентки печальной правды.

— Стелла…Стелла! — тихо, затем чуть громче позвала женщина. Не услыхав ответа, нахмурилась, повысила голос, — Стелла, pigra (бездельница), ну где ты там?

Заспанная сиделка, могучая тётка с черными, как сливы, глазами, подлетела и, ошалело моргая уставилась на подопечную.

— Si, Signora, да, госпожа графиня, я здесь. Вам что-нибудь нужно? Что-то беспокоит?

Женщина нахмурилась.

— Тут помирать станешь — а ты всё проспишь.

— Что вы, госпожа графиня, я вовсе не спала. Может, отвлеклась на секундочку, а так — нет, не спала.

— Рассказывай… — скептически протянула синьора ди Франческо, мрачно глядя на сиделку. Та совсем смешалась под суровым взглядом хозяйки.

— Будешь дрыхнуть — выгоню, — пообещала старуха.

Вот ведь вредная! Ну задремала чуть-чуть, ну с кем не бывает? На такой работе первое дело — вздремнуть. А ну как приступ у старой карги начнется? Там уж будет не до сна! Да и стаканчик винца из старухиных подвалов, пропущенный за обедом — кухарка поднесла, хорошая женщина эта кухарка! — своё дело сделал.

— Вот что, Стелла, — слегка смягчилась госпожа, — скажешь Пьетро (а это местный дворецкий, зверь лютый, а не человек, никакой непорядок от его глаз не скроется), чтобы он вызвал моего поверенного, синьора Мори. Поняла, stolta (дурёха)?

— Si, Signora Contessa, всё будет сделано, — пролепетала совсем проснувшаяся сиделка и бодро потрусила к двери. Да уж, тут надо поворачиваться, не то старуха живо вышвырнет. А ей, Стелле, позарез нужно это место! Платят отлично, да и от дома недалеко.

— Да, Стелла, скажи ещё Пьетро, чтобы позвонил Нине в Москву и соединил меня с ней. Срочно!

Утро началось с мокрого холодного носа, весело ткнувшегося в Адину щеку. Потом шершавый горячий язык принялся быстро-быстро облизывать всё, до чего ему удавалось дотянуться: шею, ухо, лицо и даже спутанные волосы. Ада покрепче зажмурилась, стараясь сохранять полную неподвижность — притворялась мертвой. Очень хотелось досмотреть утренний сладкий сон. Там было что-то тёплое, нежное, и ещё что-то такое, что непременно требовалось запомнить и сохранить на весь день.

Язык и нос пропали, зато послышалось жалобное посвистывание — нос никуда, собственно и не исчезал, — потом над ухом раздалось обиженное поскуливание, а затем и возмущенное тявканье: ну, в самом деле, сколько можно просить по-хорошему, я же приличная собака, дома не пачкаю, но и ты совесть имей. Немедленно вставай и пошли скорее гулять!

Ада ещё раз покрепче зажмурилась, открыла глаза и засмеялась:

— Доброе утро, Ника!

Прямо перед ее лицом радостно улыбалась черная мохнатая мордаха. «Доброе утро, хозяйка!» Длинный розовый язык, похожий по цвету на любимую «докторскую» колбасу, высовывался из приоткрытой пасти, его кончик подрагивал в такт дыханию. Чтобы дотянуться до хозяйки, парню пришлось забраться передними лапами на край кровати — совсем залезать на нее строго воспрещалось! Да, дружок, это ты пока тянешься, а скоро, судя по папаше, станешь нагибаться…

По документам щенка звали Доменик, но Ада быстро сократила его кличку до Ники, а когда сердилась на шкодливого малыша, то частенько сулилась переименовать его в Старого Ника, поскольку именно так в Англии именуют чёрта.

Первыми на улице им встретилась черная неопрятная дворняга Бастинда. Бася полностью оправдывала свою кличку, отличаясь редкой злобностью и лютой ненавистью к мытью. В общем, «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»! Своими хозяевами, неприметной пожилой парой, псина правила не менее сурово, чем ее знаменитая тёзка вверенными мигунами. Бастинду Ада с Никой не любили — она могла ни за что ни про что цапнуть, и поговорить с ней было не о чем.

На подходе к собачьей площадке они повстречали сладкую парочку — «афганца» Фабиана и сестру его Феофано, названную так в честь какой-то древней Византийской императрицы, а дома именуемую «Фифа». Хозяйками этих холеных борзых были две подружки-соседки, додумавшихся купить щенков из одного помета. Теперь каждые полгода они были вынуждены разлучаться на три недели, пережидая всплески совсем не братских чувств Фабиана к сестрице. Это так только говорится, что короли и собаки родства не знают. Очень даже хорошо знают!

По крайней мере, собаки…

Увидав Фабиана, Ника нетерпеливо взлаял и сильно натянул поводок. Вот это была подходящая компания! Тут найдется с кем побегать и поиграть.

Дурашливый Фабиан мог носиться целый день. Одна беда — мог задуматься и убежать неизвестно куда, в том числе и с собачьей площадки. Пару раз его уже искали всем районным собачьим сообществом. Слава Богу, находили. На даче, по словам хозяйки, ее мужу пришлось наращивать забор вокруг участка, поскольку «мальчик» ещё и дивно прыгал в высоту, и почти двухметровая оградка не могла остановить резвого охотника на афганских зайцев.

Фифа, в отличие от родственника, бегом сильно не увлекалась. Красавица постоянно охорашивалась, а в свободное от этого увлекательного занятия время присматривала за братом и бегала на него ябедничать. Стоило Фабиану отвлечься и прибавить скорость, как Феофано стремглав неслась к погруженным в непрекращающуюся беседу хозяйкам и, подвывая и поскуливая от возбуждения, рассказывала всё-всё, добиваясь немедленного принятия мер.

Ада спустила малыша с поводка. Она всегда старалась дать ему вволю побегать с утра — если не было дождя. К несчастью, поздняя осень частенько преподносила такие денечки, что Александр Владимирович только бодро подшучивал: «В такую погоду хорошая собака скорее научится пользоваться унитазом, чем хозяина на улицу выгонит». К счастью, нынешний день обещал быть погожим, и упитанный щенок рыжим мячиком поскакал к своему долговязому приятелю.

Ада сняла куртку, пристроила ее на невысоком заборчике и начала разминку. Тратить время впустую не хотелось, поэтому прогулки с Домеником она старалась совмещать с хорошей зарядкой и растяжкой — благо, около собачьей площадки торчали проржавевшие, но еще крепкие штуковины, на которые в прежние времена хозяйки натягивали веревки и развешивали бельё для сушки. Ада прекрасно помнила, как раздувались на ветру гигантские простыни и пододеяльники, и как с соседской Светкой Тутыхиной они решили спрятаться от мальчишек между свисающими почти до земли полотнищами — шла игра в прятки. Идея казалась богатой. Но подул резкий ветер, и мокрые ледяные тряпки со всех сторон облепили находчивых девиц. Визжа и брыкаясь, они пытались вырваться из неожиданного плена, веревка оборвалась, и клубок из перепуганных девчонок и сырого испачканного белья продолжил крутиться на земле. Спас их Светкин папа, шедший с работы.

Попало им тогда здорово. Пришлось долго извиняться перед соседями, голосившими, как по покойнику, и перестирывать здорово измазанные простынки.

Теперь уже никто ничего не вешал на эти страшненькие конструкции. Ада с удовольствием использовала их в качестве турника.

— Доброе утро, Адочка. Всё упражняетесь? — прогудел рядом сипловатый женский голос. Ада как раз повисла на своем доморощенном тренажере — делала растяжку для позвоночника, очень полезно! От неожиданности ее руки разжались, и она неловко плюхнулась на землю. Хорошо, хоть не растянулась на виду у всего двора!

— Доброе утро, Надежда Германовна, — поймав дыхание пропыхтела Ада. — Вы сегодня что-то рано.

Рядом с пышной немолодой дамой переминалась с лапы на лапу огромная московская сторожевая Ася. Ее ошейник был украшен розовым бантом. Как правило, Ася лучилась дружелюбием и норовила как следует облизать всех знакомых людей и собак. Однако нынче что псина, что обычно жизнерадостная хозяйка выглядели непривычно вялыми и подавленными.

— Надежда Германовна, у вас всё в порядке? — Ада потрепала уныло повисшее Асино ухо. — Вы сегодня как-то необычно выглядите.

— Ох, Адочка, — отстегивая поводок, просипела пожилая дама, — и не говорите, такой кошмар! Мы сегодня ночью, почитай, совсем и не спали, — отпущенная на свободу собака медленно побрела в сторону резвящихся приятелей.

— Да что случилось-то? — заволновалась Ада. Надежда Германовна ей очень нравилась. Собственно, вся компания собачников с радостью приняла в свои ряды маленького Доменика с хозяйкой. Но именно от Надежды Германовны Ада получила кучу информации по поводу выращивания и воспитания щенка крупной породы. Кроме того, бабулька охотно таскала благодарной слушательнице разнообразные книги по собаководству, витамины, подкормки, гомеопатические препараты и даже свела ее со своим знакомым ветеринаром, жившим по соседству, что было особенно ценно.

— Вы не поверите, смешно ведь кому сказать! Асенька наша вчера как отличилась, — старушка подавила зевок. — У нас с Михал Палычем гости были. Так я индейку запекла. Хлебушком её, голубушку, нафаршировала — и в духовочку. Так еще матушка моя, Царствие ей Небесное, делала. Так вот, достала я пожарившегося индюка, да на стол в кухне и поставила — всегда ведь надо дать расстояться что мясу, что птице, прежде, чем разрезать. Поставила я, значит, ее на стол, а сама в комнату к гостям пошла. И что-то мы заговорились, не заметили, как минут двадцать прошло. Возвращаюсь я на кухню — и о, ужас! Что я вижу? — Надежда Германовна картинным жестом прижала сомкнутые руки к могучей груди. — Нет уж больше на столе моей вкусной птички! Зато на полу наша собачка быстро-быстро догрызает последнюю косточку! И что самое интересное, вся операция была проведена совершенно бесшумно — даже кости на зубах не хрустели! — тут бабулька не выдержала взятого трагического тона и рассмеялась. — Ну и, ясное дело, всю ночь напролет Асеньке было нехорошо, пришлось ее каждый час водить на улицу, так что никто в нашем доме глаз не сомкнул.

— Слушайте, а ей хуже-то не станет? — давясь от смеха, проговорила Ада. — Всё-таки птичьи кости очень опасны для собак…

— Нет! — махнула рукой развеселившаяся дама. — Во-первых, Асенька умная и трубчатые кости не ест. А во-вторых, в прошлом году она умудрилась найти и слопать дохлую ворону. Целиком. С перьями. Вот тогда мы поволновались. Однако, и тогда через сутки наша девочка вполне оклемалась!

Мнению Надежды Германовны Ада доверяла. Старушка по образованию была зоологом, и в бытность свою вовсю занималась крупными морскими млекопитающими, проводя немалое время на Арктическом побережье нашей родины. Об этом она весело поведала Аде в ответ на робкий вопрос, не сложно ли двум пожилым людям управляться с такой серьезной собакой, как московская сторожевая. Надо заметить, что «девочка» не только отличалась поразительным для свирепых «москвичей» добродушием, но и была великолепно воспитана и прекрасно знала, кто хозяин в доме.

Поболтав ещё немного с Надеждой Германовной, Ада стала собираться домой — Доменик уже вполне нагулялся, так что можно было возвращаться к повседневным утренним делам.

— Ника, малыш, ко мне, пошли.

Но щенок всем своим видом демонстрировал абсолютное нежелание завершать прогулку. Нет, он не пытался грубо игнорировать призывы хозяйки. Просто ему не хотелось расставаться с весёлой компанией в лице Фабиана и слегка оживившейся Аси. Но раз уж хозяйка зовет, и нельзя просто ослушаться, может, попробовать взять ее в игру? Ей, должно быть, скучно стоять в сторонке!

Словом, в ответ на приглашение идти домой, Ника принялся носиться по площадке. Он стремительно подлетал к пытающейся ухватить его за ошейник Аде, ловко уворачивался, припадал на передние лапки, возбужденно взлаивал, отскакивал назад и начинал вертеться в стороне от хозяйки. Затем всё повторялось снова и снова. Щенок хитро посматривал на Аду, подпрыгивал к ней бочком, отпрыгивал, крутил пушистым хвостиком.

Вслед за Домеником в волнение пришли и Ася с Фабианом, заскакали, залаяли басом. Истерически взвизгнула Фифа, видимо, стремясь привлечь внимание рассеянных людей к возникшим беспорядкам.

Ох, как Нике было весело! Все вокруг — и собаки, и их хозяева — прыгали, бегали и громко шумели. Потом стали играть в догонялки, причем все люди старались поймать всех собак, неважно, где чья. Ха! Слабо же!

Только воспитанная Ася покорно стояла в сторонке рядом со своей хозяйкой, нервно подрагивая ушами. Остальные же псы, и Фабиан с Фифой, и деловитый боксёр Зяма, и длинношерстая такса Клеопатра, и, конечно, Ника во главе всей этой банды продолжали радостно носиться по огороженной площадке, разбрызгивая грязные лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя.

«Гав!»

Гулкое эхо рванулось между домами. Гавкнуто, между прочим, было серьёзно; не в шутку гавкнуто! Будто кто из пушки в бочку выстрелил! И животные, и люди немедленно замерли, услыхав этот грозный рёв. Маленький Доменик от неожиданности даже плюхнулся на попку.

У входа на площадку меховой горой уверенно возвышался непререкаемый хозяин двора, да и всего прилегающего района, могучий «кавказец» Лаврентий Павлович. Он мрачно и неодобрительно взирал на представшую его царственному взору неразбериху. Непорядок! Что может быть гаже? Прекратить немедленно!

Неторопливо подошел и хозяин кобеля, такой же огромный, неулыбчивый и желто-пегий, как и его пёс. Эта пара не признавала поводков и намордников, однако, претензий к ним не бывало. Майор милиции Седых много лет служил местным участковым, и на пару с Лаврентием Павловичем они поддерживали прямо-таки армейский порядок в своём хозяйстве. За что и были любимы и уважаемы всем зверино-людским коллективом. Дворники у них чисто мели дворы, хозяева палаток были вежливы и соблюдали все санитарные нормы, подростки не маялись с пивом на детских площадках, шпана не хулиганила. Родители спокойно отпускали детишек в школу. Почтальоны не боялись разносить старикам пенсии.

Вместо табельного оружия майор Седых повсюду ходил со своим псом. Неодобрительного взгляда двух пар тёмно-коричневых хмурых глаз бывало достаточно, чтобы прекратить любые беспорядки.

Рассказывали, что как-то раз приблудная не слишком трезвая компания попыталась оказать неповиновение блюстителям порядка. Их было шестеро, и они очень удобно расположились в свежеокрашенном детском городке, гордости жителей района. Пиво и мат лились подобно водопаду Виктория, широким потоком.

Что уж они такое сказали или попытались сделать ИванМихалычу, и как им вообще в голову пришло не выполнить его требований, для жителей окрестных домов осталось загадкой. Известно лишь, что после короткой, но содержательной беседы на повышенных тонах (майор сидел в сторонке на лавочке), суровый Лаврентий Павлович отконвоировал задержанных в опорный пункт милиции, куда и была вызвана бригада медиков для оказания первой помощи пострадавшим.

Лаврентий Павлович с минуту постоял, разглядывая тяжело дышащих запыхавшихся собак. Потом его суровый взгляд остановился на Нике — матерый пёс безошибочно определил возмутителя спокойствия. Он не спеша подошел к затаившемуся щенку, легким движением опрокинул того на спину и слегка прижал к земле своей гигантской лапой. Доменик покорно терпел наказание. Ему было не больно, однако очень обидно и стыдно. Огромный зверь укоризненно фыркнул на малыша: «Безобразник! Такой маленький, а так всех перебаламутил! Стыдись! Фу!» «Я не хотел ничего плохого, мы просто играли, и люди тоже…» Мохнатый хвостик слегка вильнул — извинялся.

Наметившийся беспорядок был ликвидирован не корню. Остальные собаки почтительно взирали на «шерифа», на всякий случай соблюдая дистанцию. Только Фифа, неровно дышавшая к мрачному псу, пыталась незаметно придвинуться поближе, как-то по-особенному сложив длинные уши и элегантно помахивая хвостом. С чисто византийским коварством красавица обхаживала равнодушного кавалера, явно не теряя надежды на то, что в один прекрасный день парень всё-таки окажется нахалом!

Ада с интересом смотрела на Лаврентия Павловича и Нику. Она не волновалась за своего питомца — грозный «кавказец» лишнего себе никогда не позволял. Да и майор спокойно стоял рядышком.

Огромный пес убрал лапу и слегка подтолкнул широкой безухой головой лежащего перед ним щенка. Тот шустро вскочил, потом припал на передние лапы, неожиданно подпрыгнул и лизнул строгого наставника в черный глянцевый нос. А затем важно двинулся к Аде, демонстрируя добровольность сдачи в плен.

Рядом послышались странные звуки. Майор Седых трясся от смеха, глядя на обескураженного Лаврентия Павловича. Тот смотрел вслед маленькому бесстрашному нахалёнку, и на его морде было написано такое изумление, какого милиционер ни разу не видел у своего сдержанного друга.

Придя домой и как следует отмыв щенка — барахтанье в грязных лужах сделало его пушистое тельце равномерно коричневым, — Ада с удовольствием расписала всю сцену Александру Владимировичу. Отец с дочерью сидели на кухне, пили кофе, а рядом с хорошо нагулянным аппетитом наворачивал свой завтрак Ника.

— Пап, представляешь, я ведь его, шкодника, даже и не отругала толком за все художества, — смеялась Ада, вытирая слёзы. — Ведь сумел, негодник, последнее слово сказать — и кому? Лаврентию, «хозяину тайги»!

Ника на секунду оторвался от миски, мельком искоса глянул на хозяйку и вроде даже пожал плечами: «Поду-у-умаешь!»

— Говоришь, даже Седых смеялся? — веселился Александр Владимирович, поглядывая на щенка. — Ну, такое с ним случается не чаще раза в пять лет.

— Пап, а ты никогда не замечал, что хозяева и их собаки похожи? Вот, примеру, наш участковый и его напарник — просто родные братья, что внешне, что по характеру!

— Близнецы, — хихикнул отец.

— Практически, — согласилась Ада. — А посмотрел бы ты на Зяму, нашего боксёра, и его хозяина! Ну просто копия! Оба круглолицые, щечки висят, носы курносые, складки на лбу — и те одинаковые. Или доберман из соседнего подъезда — не знаю, как его зовут, они с нами не гуляют. Когда его видишь с хозяином — ну просто два добермана рядышком идут! Одно лицо на двоих, да к тому же оба высокие, поджарые.

Александр Владимирович с удовольствием смотрел на дочь. Она разрумянилась после утренней прогулки, от недавней депрессии, казалось, не осталось и следа. Ада по-прежнему не вдавалась в подробности своего ухода от мужа. Лишь сказала — скупо проинформировала, как о деле окончательно решенном. Зять, правда, был решительно настроен против развода, часто звонил, но старый профессор видел, что спокойная решительность уже вернулась к его любимой девочке. А значит, она справится.

— Пап, а как ты думаешь, это люди со временем становятся похожи на своих собак, или же они сразу выбирают себе псину по своему образу и подобию? — Ада со вкусом намазывала маслом круассан. Хорошо, что у девочки хороший аппетит!

— Не знаю, дочка, — Александр Владимирович уже окончил свой завтрак, а теперь увлеченно почесывал млевшего от удовольствия Доменика. Наевшийся щенок забрался передними лапами на колени к старому хозяину и увлеченно подставлял для почесывания то одно ухо, то другое. — Похоже, процесс носит обоюдный характер. Тогда, значит, скоро и мы с тобой начнем становиться похожими на нашего разбойника. Ну, а он — на нас с тобой.

Как бы в ответ на слова хозяина, разбойник довольно заурчал и потёрся головой о его руку. Аду и Александра Владимировича очень смешило, что щенок частенько вёл себя, как кот. Собственно, ничего необычного в этом не было, поскольку все леонбергеры должны напоминать львов необычной для собак скользящей походкой и лохматой гривой. А кто такой лев, если не огромный кот? Вот отец с дочерью и покатывались со смеху, наблюдая, как их малыш лижет лапу, а затем умывает ею мордочку, или зевает со звуком, подозрительно напоминающим мяуканье, или трется головой о хозяйские ноги.

Поначалу Александр Владимирович воспринял Никино появление в их доме с большой осторожностью. Его собственные физические возможности были крайне ограничены. Было непонятно, когда дочь собирается возиться с малышом и как сумеет найти для этого время. Однако, всё очень неплохо устроилось.

После расставания с Петькой Ада неожиданно обнаружила у себя кучу неучтенного свободного времени, прежде уходившего на хождение с супругом по разнообразным светским мероприятиям, а также на магазины, куда муж ее исправно затаскивал. Оказалось, что на подобную ерунду этого самого драгоценного времени уходила чёртова уйма!

В освободившиеся часы Ада спокойно гуляла и занималась с Домеником. Щенок дважды в день выгуливал хозяйку, и довольно скоро ее бледное осунувшееся лицо посвежело и порозовело. По ночам Александр Владимирович, чей сон был по-стариковски прозрачен и короток, уже не слышал, что дочь подолгу не спит, а всё ходит в раздумье по своей спальне. Больше среди ночи не виднелась полоска света под ее дверью. После хорошей вечерней прогулки с малышом Адин сон был крепок.

Хуже всех поначалу отнеслась к новому члену семьи домработница, она же сиделка, Анна Родионовна. В течение нескольких дней она умудрялась сохранять на своём обычно добродушном лице выражение мрачной покорности злодейке-судьбе. Женщина заранее подозревала щенка во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. По ее мнению, Ника собирался обгрызть ножки мебели, испортить паркет и ковры, сожрать обувь и книги. Да, ещё и выть по ночам, вызывая законное возмущение соседей и сердечный приступ у ее главного подопечного! У звереныша непременно заведутся блохи, которые затем примутся скакать по остальным обитателям квартиры. Словом, сплошной разгром и разорение!

А восстанавливать утраченный порядок придется именно ей, Анне Родионовне!

Открыто протестовать против Доменика она не решалась. Всегда спокойная и приветливая хозяйка легко умела быстро, хоть и совсем необидно поставить на место периодически пытающуюся высказывать своё мнение домработницу.

Правда, в последнее время на бедняжку Адочку стало просто страшно смотреть! Тощая, бледная, под глазами синячищи, улыбается через силу, а взгляд отсутствующий. Как разошлась со своим Петей, так и позеленела, вот ей-богу!

Домработнице хозяйкин муж всегда нравился. Хоть и редко он появлялся в просторной тестевой квартире на Ленинском, зато уж как придет, так непременно ей, старухе, уважение окажет, о здоровье расспросит, комплимент сделает. Отдыхать побольше посоветует! И собой хорош; усы, как у гусара, ну и всё такое прочее… Жаль, что хозяйка с ним рассталась!

Он-то, похоже, не очень этому рад, всё названивает да названивает! А она даже говорить с ним отказывается, вот какая характерная!

Впрочем, Аду Анна Родионовна тоже любила. Поэтому не могла не порадоваться тому, что с момента Никиного появления в доме хозяйка вроде «пошла на поправку».

Щенок, как ни странно, особых огорчений домработнице не доставлял и самых страшных ее подозрений не оправдывал. Обувь не портил, книги не рвал, мебель не грыз. Однажды, правда, в качестве протеста против несправедливого, по Никиному мнению, запирания в хозяйском кабинете, сжевал оставленные там старые шлепанцы и от корки до корки «прочитал» брошюру под символическим названием «Воспитание щенка». Больше никакого урона имуществу парень не наносил, хоть бдительная Анна Родионовна и старалась уличить малыша во вредительстве.

Постепенно суровая дама смягчилась. Пёсик уже не казался ей источником повышенной опасности. Окончательно покорила домработницу привычка Доменика встречать ее по утрам, словно обожаемого друга после долгой разлуки. Щенок со всех лапок несся к входной двери, едва заслышав звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине, и там поскуливал от нетерпения, приплясывая на месте. Едва Анна Родионовна переступала порог квартиры, как Доменик, встав на задние лапы, передними обнимал свою скрытую недоброжелательницу и прижимался к ней головёнкой. Не растаять от умиления тут было невозможно.

Ада, правда, призывала свою помощницу и домоправительницу к тому, чтобы та не разрешала Нике ставить на себя лапы.

— Анна Родионовна, миленькая, через год наш пушистый шарик превратится в гигантского зверя весом более восьмидесяти килограмм. Что с вами будет, если эдакая махина поприветствуем вас подобным образом?

Но домработница пропускала хозяйкины призывы мимо ушей, свято уверенная в том, что с Никочкой она всегда сумеет договориться. К этому моменту она полностью смирилась с присутствием в доме маленького проказника и даже перестала ворчать на необходимость дополнительно готовить для собаки (Ада всех этих «Чаппи» не признавала, так что приходилось варить крайне полезную смесь из мяса и овощей с добавлением оливкового масла и сложных щенячьих витаминов) и выходить с ним днем на прогулку. А еще через неделю Анна Родионовна уже была уличена в тайном подкармливании быстро растущего и, как следствие, вечно голодного щенка многочисленными вкусными кусочками.

Ада задумчиво размешивала сахар в чашке, наблюдая за отцом и ласкающимся к нему Домеником. Да, она не ошиблась, согласившись принять Инкин непростой подарок. Бесхитростный малыш оживил их невеселый дом, помог ей самой справиться с подавляющим чувством утраты, перестать думать о тех, кто так легко и бессовестно обманул ее доверие. Да и отец здорово помолодел, общаясь с неугомонным собачьим ребенком.

Ада вздохнула. Отец пока так и не дождался внуков, и не известно, дождется ли. Ада смертельно завидовала Инне и Мите, квартиры которых порой просто сотрясались от детских воплей и проказ. Она с удовольствием возилась с их разновозрастной малышней, мечтая, что когда-нибудь будет играть и со своим собственным карапузом.

Чужие дети быстро подрастали. Свои так и не появились.

Сперва Петька «был не готов». Потом стоило ещё немного повременить. Затем оказалось, что его родительский инстинкт вполне удовлетворен сыном от первого брака, который не путался под ногами, поскольку жил с матерью, и не требовал внимания, так как не привык ни к чему подобному со стороны отца. Мальчишка, собственно, уже вырос, и слава Богу! Начинать сызнова утомительную эпопею с сосками, пеленками и ночными воплями у Петьки не было ни малейшего желания. Жена поначалу пыталась как-то повлиять на него, но потом отстала, видимо, дотумкав, что слово мужа нерушимо, как скала!

Ада рассеяно смотрела в чисто вымытое окно. Чёрт с ним, с этим Петькой! Ну что привязался? Больше разве подумать не о чем?

Будет у нее ещё малыш, ласковый и веселый!

Зимой она пойдет с ним кататься с горки на санках, а летом, на даче, они возьмут у сторожа Корнеича лодку и поплывут через озеро, далеко-далеко! С собой они позовут ставшего к этому времени совсем взрослым Доменика, и пёс будет бдительно следить, чтобы хозяев в дороге не обидели нехорошие люди, а когда Ада с малышом решат искупаться в прозрачной прохладной воде, Ника станет плыть рядом и волноваться за людей. Они же не умеют так хорошо плавать и нырять, как собаки, в чьих жилах течет благородная кровь водолазов-ньюфаундлендов!

А когда они втроём вернутся домой, то там их встретит с горячим чаем дедушка Саша! Они сядут чаевничать, и на столе будет клубничное варенье и маленькие бутерброды с докторской колбасой и свежим огурцом. А потом все трое завалятся на огромный диван перед телевизором, смотреть мультики!

Негромко зачирикал телефон. Ада лениво поднялась из-за стола, попутно прихватив остывший чайник.

Разыскать настойчиво звенящий аппаратик было нелегко. Наконец Ада откопала его из-под стопки газет — Александр Владимирович любил с утра ознакомиться со свежей прессой, и дочь всегда приносила ему вкусно пахнущие страницы, прежде чем идти со щенком на прогулку.

— Алло!

В ответ тишина.

— Слушаю вас, говорите пожалуйста.

В трубке что-то зашелестело, а затем раздались короткие гудки. Пожав плечами, Ада сунула телефончик под салфетку рядом со своей пустой чашкой.

— Кто это нас по межгороду добивается? — бодро поинтересовался Александр Владимирович, по-прежнему почёсывая млеющего Нику. А и впрямь, звонок-то междугородний! Интересно, кто бы это мог быть?

Когда телефон вновь разразился бойкой трелью, Ада без промедления схватила изящную трубочку.

В ухе у нее что-то непонятно, однако жизнерадостно заквакало.

— ква-буль-буль, итальяно? — радостно поинтересовалась трубка.

— Не-е-ет, — удивленно ответила Ада, — то есть, non! — спохватилась она и переспросила: — Do you speak English? Parlez vous Francais? May I help you? Чем могу помочь?

Трубка с готовностью перескочила на французский язык и поинтересовалась:

— Могу я поговорить с мадемуазель Ариадной Третьяковой?

— Да, пожалуйста, я вас слушаю.

— Bien! Хорошо! — затрещала трубка. — Моё имя Лучано Мори. Я являюсь поверенным в делах вашей матушки и звоню вам по её поручению.

Ада оторопело уставилась на отца. Тот вопросительно поднял брови. Даже Доменик задрал головёнку и удивленно посмотрел на хозяев, почуяв в воздухе нечто необычное.

Голос в трубке тем временем продолжал:

— С прискорбием должен вам сообщить, что матушка ваша очень плоха. Она тяжело больна; можно даже сказать, что дни ее сочтены.

— А что с ней? — растерянно подала голос Ада, лишь бы что-нибудь сказать.

— Рак. Сожалею, — человек на другом конце провода трубно высморкался. — Так вот, мадемуазель, ваша матушка хочет перед смертью повидаться с вами и просит вас незамедлительно приехать. Вопрос с выдачей вам визы решается в настоящий момент. Вам лишь следует явиться с паспортом в итальянское посольство в приемные часы. Завтра утром вам доставят билет первого класса на рейс в Венецию, так что вечером вы сможете вылететь самолётом авиакомпании «Alitalia». В аэропорту вас встретит наш водитель и отвезет в имение синьоры ди Франческо.

— Куда-куда? — удивленно переспросила Ада.

— В имение синьоры Джулии ди Франческо, вашей матери, — веско повторил господин Лучано Мори, поверенный в делах. — Так что, мадемуазель, в котором часу сегодня или завтра вы сможете посетить посольство Италии? Я должен уведомить о времени вашего визита господина консула, — адвокат пёр, как асфальтоукладчик, ни капли, похоже, не сомневаясь в том, что предложенный им план будет принят его собеседницей немедленно и с восторгом.

Но Ада уже пришла в себя от неожиданности.

— Минуточку, господин адвокат, — оборвала она напористого синьора Мори, — не так быстро. Скажите мне лучше, по какому номеру телефона я могу с вами связаться?

— Похоже, вы не совсем меня поняли, мадемуазель, — с нажимом проговорил итальянец. — Вам стоит поторопиться, ибо состояние здоровья вашей матери ухудшается с каждым днем! И она крайне настойчива в своём желании увидеться с вами.

— Похоже, это вы, сударь, не вполне владеете ситуацией, — сухо ответила начавшая злиться Ада. — Я не имела удовольствия видеть или слышать свою мать в течение примерно двадцати пяти последних лет, а в своё время она была не менее настойчива в желании никогда более не видеть меня. Поэтому я пока не знаю, что больше меня сейчас удивляет — ее просьба приехать, или то, что я еще не ответила на это приглашение отказом, — Ада говорила всё тише и любезнее, очень чётко произнося каждое слово, как бывало всегда, когда она приходила в крайнюю степень раздражения. — Поэтому, если вы желаете, чтобы я обдумала ваше неожиданное предложение, то, будьте добры, продиктуйте мне свой номер телефона. Я свяжусь с вами, когда буду иметь, что сказать по этому поводу.

— D» accord! — против ожидания ее собеседник вовсе не обиделся на резкость. Было даже похоже, что он остался доволен полученной отповедью. — Пусть будет по-вашему, мадемуазель. Я могу надеяться, что вы мне перезвоните как можно скорее?

— Можете, — буркнула Ада, крайне недовольная собой. Звонок растревожил ее гораздо больше, чем она была готова признать.

Записав номер синьора Мори и распрощавшись со ставшим под конец беседы приторно вежливым итальянцем, Ада отключила телефон и села напротив отца. Александр Владимирович совсем не владел французским языком, так что он не мог понять даже приблизительно, о чём она говорила. Однако, ему не требовалось перевода, чтобы догадаться, что разговор с неизвестным собеседником ее сильно рассердил и расстроил. Отец с тревогой смотрел на задумавшуюся дочь. Он терпеливо ждал, когда она сама заговорит. Доменик, не обладавший ни выдержкой, ни опытом хозяина, соскочил с его колен, подбежал, виляя хвостиком, к Аде, поставил лапки к ней на колени и принялся тыкаться мокрым любопытным носом в ее плечо и грудь, пытаться достать и до щеки; когда же хозяйка сразу ему не ответила, щенок ухватил ее зубками за руку и слегка прикусил. На щенячьи зубки, острые, как шильца, не обратить внимания было сложно. А Ника для верности ещё и взлаял сквозь зубы! В самом деле, хозяйка, давай же, рассказывай нам, кто тебя огорчил? Ну мы ему покажем!

Ада осторожно вытащила руку из щенячьей пасти, рассеяно почесала малыша за ушком и подняла недоумевающие глаза на отца.

— Пап, ты знаешь, это звонили от мамы. Какой-то господин Лучано Мори, говорит, что он — ее адвокат. Она тяжело больна, умирает и просит меня немедленно приехать. Ну и что я должна делать?

Полупустой самолет «Аэрофлота», тяжко вздрагивая огромной белой тушей, пробивался через плотные, сочащиеся дождем облака, упорно набирал высоту, ложился то на одно крыло, то на другое. Конец осени — не сезон для веселых туристов, предвкушающих отдых и приключения. Немногочисленные пассажиры были сдержаны и молчаливы. В основном они летели по делам, многие даже в салоне расположились работать с документами. На коленях у некоторых уже стояли ноутбуки, и их хозяева нетерпеливо поглядывали на электронные табло, ожидая сигнала, разрешающего включить мобильные телефоны и компьютеры.

Ада устало закрыла глаза. За иллюминаторами мелькали обрывки туч, по стеклу стекали узкие ручейки воды. Несмотря на довольно-таки позднее утро, впечатление складывалось такое, что рассвет ещё и не наступал, так темно и мглисто было за бортом.

Минувшие три дня оставили впечатление чего-то непрерывного и нереального. Разговор с отцом пришлось отложить на вечер, пора было отправляться на работу. Весь день Ада ловила себя на том, что мысленно возвращается к утреннему звонку и раз за разом прокручивает в голове разговор с неизвестным итальянцем. Лишь нешуточное волевое усилие позволяло не отвлекаться от пациентов, пришедших на консультации, и их проблем. К счастью, серьёзных операций, требующих максимальной сосредоточенности и собранности, в этот день не было.

Звонил Антон. Это был уже ставший привычным звонок. Раза два в неделю он обязательно объявлялся. Иногда они просто болтали. Иной раз даже обедали вместе. Аде было приятно внимание этого мужчины, но не более.

Тогда она не смогла с ним даже поговорить, отделалась вежливыми дежурными фразами.

— Папа, я весь день думала над тем, как мне поступить. Голова, похоже, скоро лопнет.

Ада с отцом ужинали. Александр Владимирович неспокойно поглядывал на дочь, ждал начала непростого разговора.

— И что же ты решила, девочка моя?

— Пока ничего.

Некоторое время ели молча. Анна Родионовна приготовила невероятно вкусную запеканку из баклажанов с мясом, но Аде казалось, что у нее во рту мочалка.

— «Быть или не быть»? — поинтересовался, отложив вилку, Александр Владимирович. Он был бледен и серьёзен.

— М-да. Скорее, ехать или не ехать? Должна или не должна? А ты, папа, что думаешь?

— Ты знаешь, дочка, не будь я твоим отцом, я бы, наверное, посчитал, что это решение ты обязана принять сама, в одиночку. Но, так как дело касается именно твоей матери, я, пожалуй, устраниться не вправе. Хотя, конечно, твоё слово — последнее!

Ада с тревогой посмотрела на отца.

— Па, ты хорошо себя чувствуешь? Что-то ты мне не нравишься. Вон глаза как блестят! Голова не болит? Не кружится?

Голова болела весь день, но об этом сообщать дочери Александр Владимирович не собирался. Он честно выпил кучу положенных таблеток и считал, что Адино беспокойство к ним ничего не добавит.

— У меня всё в порядке. И вообще, смею тебе заметить, дочь моя, что отец твой, на минуточку, врач, причём профессор и доктор наук. Своё состояние я вполне могу адекватно оценить.

— Ага, ага! — скептически отозвалась Ада. — Я, конечно, не профессор и не доктор наук. Но я тоже врач, и даже с кандидатской степенью! И потом, не ты ли, милый папенька, учил меня, что самые тяжелые и редкие заболевания, а также самые запущенные случаи наблюдаются именно у врачей? Так что, не надо отказываться и от моей оценки состояния твоего здоровья.

Ада уже ехидно улыбалась. Отец, довольный тем, что слегка развлек дочь, тоже улыбнулся в ответ.

Ну и что ты мне посоветуешь? — вернулась к главной теме дня Ада.

— Поезжай, — немедленно откликнулся Александр Владимирович. — Поезжай и поговори с мамой. Может, вам удастся понять друг друга, и вы помиритесь.

— Я, между прочим, с ней не ссорилась, — ощетинилась Ада, впрочем, совсем слегка, в меру.

— Хорошо, прости, я не так выразился. Может, тебе удастся простить её. И вам обеим станет легче.

— Если ты припомнишь, папочка, она ушла от нас почти двадцать пять лет назад. Ты только вдумайся: почти четверть века прошло с тех пор, как она упорхнула! Мне уже давным-давно не холодно и не жарко от того, что тогда произошло. Было тяжело и больно, и тебе и мне. А сейчас мне уже никак. Всё равно. Ты мне веришь?

Александр Владимирович помолчал. Ему было жалко дочь, которой вновь пришлось копаться в том, что случилось, «когда деревья были большими», и что оставило серьёзный след в ее душе. С другой стороны, он был даже рад, что нежданный утренний звонок раскопал в старом шкафу памяти, куда уже давно никто не заглядывал, старые воспоминания, засунутые на дальнюю полку, тщательно заваленные пыльными тряпками и затянутые серой паутиной. Александр Владимирович прожил долгую жизнь и был мудрым человеком. Он знал, что рано или поздно его любимой дочери придется лицом к лицу встретиться с «делами давно минувших лет», если она не хочет всю жизнь нести груз давней обиды на мать.

— Дружочек, нам, похоже, давно было пора об этом поговорить, — Александр Владимирович машинально крутил в длинных сильных пальцах вилку. — Поверишь ты мне или нет, но я никогда не винил твою маму за то, что она от нас ушла. Я её очень любил. Но я никогда не мог до конца поверить в то, что она счастлива со мной. Это было такое неземное, такое сказочное существо! — Ада изумленно рассматривала отца. Он задумчиво глядел мимо нее, куда-то внутрь себя, грустно улыбаясь. — Всё ей Бог дал: и красоту, и ум, и утончённость, и прекрасное воспитание. Когда мы встретились, ее родителей уже не было в живых, и бедняжка была очень одинока.

— А она любила тебя, пап?

— Конечно, любила. Трудно себе представить, чтобы Юленька могла выйти замуж без любви. Она была очень романтической барышней, честной и чистой. И когда позже она полюбила другого человека, она не стала притворяться. Даже не пыталась.

— Ну а я? Меня она не любила?

— И тебя любила, малыш. Но ты же знаешь, в какой стране мы все тогда жили. Она была вынуждена расстаться с тобой. И я просто счастлив, что всё произошло именно так, а не иначе, что ты осталась со мной. Я ведь очень люблю тебя, доченька, — Александр Владимирович устало потёр лоб. — Если бы тебя тоже увезли, я и не знаю, как бы мне удалось всё это пережить.

Он надолго замолчал, а потом добавил:

— Я только всегда от всей души надеялся, что Юленька счастлива. Никто другой так не заслуживает счастья, как она… Съезди к ней, дочка, прошу тебя!

Уладить дела на работе и взять отпуск на неделю оказалось неожиданно легко. Митя ни минуты не возражал против Адиной отлучки, хотя и здорово удивился, узнав, куда и к кому она едет.

— Слушай, подруга, я ведь и не знал, что твоя мать жива. Ты же никогда про нее ничего не говорила. Я хорошо помню, как ты просто сказала, что ее давно нет, без дальнейших уточнений.

— Да, Митюш, — задумчиво ответила Ада, — похоже, за последнее время мы много нового узнали друг о друге.

— Да уж, это точно, и это особенно радует, учитывая то, что знаем мы с тобой друг друга почти двадцать лет! — ловко отбил подачу Митя.

Уже на следующий день Ада перезвонила синьору Мори и сообщила, что сумеет приехать. Однако она категорически отказалась от предложенного билета, а также от услуг водителя.

— Я в состоянии оплатить свой авиабилет и заказать себе такси, — холодно оборвала она начавшего было возражать адвоката, поминутно ссылающегося на распоряжения синьоры ди Франческо. — Более того, я прошу вас забронировать для меня номер в любой гостинице, расположенной неподалёку от поместья.

И пояснила для изумлённого итальянца:

— Как вы теперь знаете, если и не знали этого прежде, я не общалась со своей матерью почти двадцать пять лет. У меня нет никакой уверенности в том, что мне будет приятно находиться под ее кровом и хоть как-то зависеть от нее. В моём распоряжении должна быть возможность распоряжаться собой по своему усмотрению. Впрочем, если я не сумею поселиться неподалёку, я всегда смогу уехать в Верону или Падую — уж там-то с гостиницами проблем в это время года не будет, — мстительно закончила она, радуясь растерянности ещё вчера такого самоуверенного адвоката ее матери.

Два дня пришлось отчаянно покрутиться: визы, билеты, заказ машины от Венеции до материного дома, — всё это заняло гораздо больше времени, чем поначалу казалось. А ещё было надо передать своих пациентов другим врачам Центра, перенести консультации в Институте глазных болезней, утрясти кучу мелочей.

С отцом оставалась верная Анна Родионовна, а ее муж даже пообещал помочь с Никиными прогулками.

Вроде бы всё, что необходимо — улажено, что возможно — организовано, однако Ада не могла справиться с нервной дрожью. Ледяной узел крепко затянулся где-то под ложечкой, не давая расслабиться, свободно откинуться на спинку удобного кресла — не салон первого класса, конечно, но и так неплохо.

В Ирландском баре аэропорта «Шереметьего-2» Ада выпила большую кружку темного пива, но вкусный густой «Гиннес» лишь холодным комком свалился в желудок и не принес ожидаемого результата.

Усилием воли Ада заставила себя снять куртку и убрать ее в багажный отсек над креслом. Затем достала из небольшого дорожного баула журнал с интересной статьёй, посвященной последним разработкам в области лазерного воздействия на сетчатку глаза, и попыталась читать.

Впустую. Текст не воспринимался. Ада вздохнула, осознав, что вряд ли поможет даже любимая Агата Кристи, скромно ждущая внимания в боковом кармане сумки, убрала журнал и закрыла глаза.

«Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту „Марко Поло“. Температура воздуха в Венеции — плюс двадцать градусов. Погода ясная. Ветер слабый. Просим вас оставаться на местах до полной остановки. Командир корабля и экипаж прощаются с вами и благодарят за полёт с нашей авиакомпанией! Всего доброго!»

Ну ничего себе! Как это она умудрилась проспать весь полёт? Да уж, расслабилась так расслабилась! И завтрак проспала. А есть, между прочим, хочется.

Сосредоточенные пассажиры салона неторопливо и тщательно складывали вещи, бережно убирали документы, над которыми удалось поработать в полёте. Аде вроде собирать было нечего, только куртку сверху достать. Впрочем, а зачем ей куртка, коль за бортом — лето? Попробовать, что ли, запихать ее в сумку?

Венеция и впрямь встретила Аду по-летнему теплым ветерком, ярким утренним солнцем, пушистыми лёгкими облачками, разбросанными там и сям по высокому ярко-синему умытому небу. После залитой скучными осенними дождями Москвы, где уже дважды шёл снег, а ледяной ветер свирепо срывал последние листья с пригорюнившихся деревьев и безжалостно гонял их по вымокшим улицам и паркам, южная осень показалась ей чудом, волшебным подарком, благословеньем Божьим.

Собственно, саму Венецию туристических маршрутов и карнавалов Ада и не увидала — старый город стоит в стороне от аэропорта, и на обычном такси туда не попадешь. Развеселый шофёр, встречавший Аду с табличкой в руках, добровольно взял на себя обязанности чичероне и всю дорогу красочно рассказывал ей на вполне приличном французском о достопримечательностях Венето, самой лучшей, по его авторитетному мнению, провинции во всей Италии. Нет, в целом мире, вот как!

— Слушай, а плюнь ты на свои дела, давай я тебя прямо сейчас отвезу в Падую! — говорливый итальянец был ещё и донельзя фамильярен, но Аде, с детства привыкшей к церемонной официальности отцовых коллег и его друзей-медиков, было почему-то всё равно и даже приятно. — Я там вырос и знаю в городе каждый закоулок. Поехали, я тебе быстренько всё-всё покажу!

Ада внутренне содрогнулась, живо представив себе, как этот носатый Чипполино станет таскать ее по всяким закоулкам и там всё-всё показывать. Она даже совершенно неуместно засмеялась, что вызвало ответную бурю идей со стороны итальянского Сусанина:

— Ты знаешь, а тебе ведь непременно нужно к нашему Святому, — доверительно сообщил он ей.

— Куда-куда? — непочтительно удивилась Ада.

— К Святому, — не сморгнув глазом повторил водитель. — А-а, я и забыл, что ты здесь ничего не знаешь. Падуя — это город трёх «без». У нас есть луг без травы, кафе без дверей и Святой без имени. Я тебя могу повсюду отвезти!

— И куда же вы дели имя Святого? — развеселилась Ада. — Забыли? Или он — аноним?

— Не надо смеяться, — строго оборвал ее самозваный гид. — Каждый житель города знает, что наш главный святой — это святой Антоний. У нас в городе находятся его мощи. Нам нет нужды постоянно уточнять его имя. Поэтому мы зовём его просто — Святой.

— Здорово! — искренне восхитилась Ада. Итальянцы, оказывается, фамильярничают не только с людьми, но и со святыми! Вот молодцы!

— А тебе точно надо побывать у его гробницы, — торжественно продолжил ее чичероне. — Вон ты какая бледная и грустная! А Святой выполняет все просьбы, особенно о любви. Он пошлёт тебе большую любовь, если ты хорошо попросишь! К нему каждый день приходит куча народу со своими просьбами, и он никому не отказывает. Ну, может, лишь двум-трём в неделю!

Ада мысленно зааплодировала. Вот оно как: ребята ещё и статистический учёт ведут, подсчитывают, сколько обращений удовлетворено, а скольким посетителям отказано!

После того, как она проспала всё время полёта (чудеса какие-то, прежде спать не получалось даже во время долгих трансатлантических рейсов; Ада вообще никогда не могла заснуть в самолёте), настроение у нее было превосходное. Нервное напряжение каким-то образом осталось в Москве. Мучившие ее три дня сомнения в том, правильно ли она поступает, решившись на эту странную поездку, были, похоже, забыты где-то там же, в «Шереметьево». Что ей, собственно, терять, кроме своих цепей? Будет плохо — она всегда может уехать, предусмотрительно обеспечив себе независимость от вновь обретаемой маменьки.

— Ну так что, — деловито поинтересовался водитель, — заезжаем в Падую?

И тут Ада решилась.

— Ну, поехали. Но только без закоулков. Провезешь меня по городу, свозишь к гробнице. Да, и у какого-нибудь кафе там остановись.

Очень хотелось кофе. Кроме того, пустой желудок всё настойчивее напоминал о пропущенном завтраке.

Обрадованный Чипполино всю оставшуюся дорогу рассказывал ей о святом Антонии, покровителем Падуи. Его цветистое повествование изобиловало совершенно душераздирающими подробностями из жизни Святого, который, как помнилось Аде, по официальной версии церкви отличался редким благочестием и стойко сопротивлялся разнообразным искушениям. Однако, народная молва добавила скромнику и постнику Антонию ярких натуралистических красок.

Старинный южный город очаровал Аду с первой минуты — она вообще любила европейскую провинцию с ее узкими улочками, выхоленными древними соборами и домами, ухоженными деревьями, сувенирными лавками и маленькими столиками уличных кафе. Он был невелик, но старательно не забывал о том, что когда-то и на его улицах доводилось вершиться Истории.

К знаменитой Базилике они подъехали по улице с символическим названием виа дель Санто, улица Святого, ну а как же иначе! Величественный собор навалился на Аду своей могучей коричневой тушей, едва машина выехала на пересечение с виа Цезаротти. Тяжкие мрачные стены, увенчанные приземистыми куполами широкие романские башни, взлетающие высоко в небо узкие островерхие венецианские шпили, неожиданно напоминающие минареты, готические окна-«розочки», — всё это была такая седая древность, исполненная сдержанного достоинства, что Ада просто дышать забыла от восторга. Ей приходилось видеть немало величественных храмов: Нотр-Дам в Париже и Руане, собор Святого Павла в Лондоне, пламенеющую готику Испании и Германии, однако ничего более прекрасного в своей суровости и чистоте линий ей не встречалось.

Водитель, которого, кстати, тоже звали Антонио (ну кто бы сомневался!), довольный произведенным на его подопечную впечатлением, попытался начать теперь уже предметную, так сказать, экскурсию по Базилике и ее окрестностям, но Ада несколько рассеяно и невежливо от него отмахнулась.

— Слушай, не надо, помолчи, здесь я хочу сама, одна.

Итальянец против ожидания вовсе не обиделся, хотя и попробовал поканючить:

— Ты ж ничего здесь не знаешь. Даже гробницу будешь два дня искать! — с удовольствием посулил он. Но Ада уже его не слушала, а, быстро перейдя через площадь и миновав конную статую какого-то лысоватого мужика без шапки, толкнула тяжелую высокую дверь, и, пройдя через узкую переднюю, очутилась внутри собора.

Великолепные интерьеры храма резко контрастировали с его аскетической внешней отделкой. Но ни могучие колонны красного веронского мрамора, ни яркие солнечные фрески, покрывающие плафоны, ни мраморные барельефы, ни светлые резные алтари, богато украшенные лепниной, цветами и свечами, ни даже скульптуры, принадлежащие резцу великого Донателло особо Аду не заинтересовали. Ей хотелось увидеть и почувствовать что-то иное.

И вот наконец, в узком коридоре бокового придела, совсем в стороне от центрального нефа, она ее нашла — тёмную массивную плиту, вмонтированную в нарядную розовую мраморную рамку, украшенную строгой резьбой. Гробницу Святого плотно обступили важные скульптуры — видимо, святые рангом пониже. Весело горели свечи и лампадки, сбоку от саркофага висели какие-то картинки в рамках, а также нечто, напоминающее расписные тарелочки. Сверху слева скромно притулился наивный букетик мелких астр в узком стакане.

Около гробницы никого не было — Базилика вообще была почти пуста, не сезон! С непонятным и незнакомым, прежде никогда не испытанным чувством Ада приблизилась к отполированной каменной глыбе и положила на нее обе руки.

Так она простояла довольно долго. Негромкие голоса людей, звуки шагов по каменному полу постепенно отдалились и исчезли, словно в соборе больше не осталось ни единой души. Ада прислонилась к холодному камню лбом и закрыла глаза.

Она ни о чём не думала. Казалось, в голове не осталось ни одной мысли, в душе — ни единого чувства. Всё вытеснила, всё заполнила звенящая пустота. Не было ни страха, ни страсти, ни безразличия — совсем ничего. Мир стал черно-белым, но не пугающим, а лишь спокойно-просторным. Почему-то Аде было приятно это полное освобождение от самой себя.

Она не молилась. Не будучи человеком воцерковленным, она толком и не знала ни одной молитвы, кроме «Отче наш». Ей всегда нравилось просто находиться в церквях — не важно, каких, православных, католических или протестантских. Ада любила приходить тогда, когда не было службы, не звучали ангельские голоса певчих, не толпились прихожане. Там, в тишине и безлюдье, она молча ходила по храму, или сидела где-нибудь в сторонке, или неторопливо ставила свечи в тяжелые подсвечники. Стоя перед строгими тоскующими глазами Спаса, или перед скульптурой Мадонны, или перед лаконичным деревянным крестом, она без слов обращалась к Богу, прося прощения за грехи, мечтая о счастье и душевном покое.

Гладкий камень слегка нагрелся в тех местах, где его касались Адины руки и лоб. Внезапно мраморная плита показалась ей очень горячей, просто обжигающей, и молодая женщина отпрянула назад, не испугавшись, а лишь стряхнув с себя странное оцепенение и ощутив, как к миру возвращаются краски и звуки, а к ней самой — жизнь.

Посмотрела по сторонам — по-прежнему никого.

Осторожно потрогала гробницу — она была невозмутимо холодна.

Ада пожала плечами и улыбнулась.

— Спасибо, — она слегка погладила саркофаг, — мне теперь стало совсем хорошо.

Потом чуть помолчала и спросила:

— Я ещё приду, ладно?

Саркофаг надменно промолчал.

Выйдя из Базилики, которую жители Падуи называли запросто — «Санто», Ада немедленно начала отчаянно жмуриться на солнце, особенно ярком после сумрака собора, искать в сумке темные очки, ловить подхваченные ветром волосы и озираться в поисках своего провожатого. Машина стояла на том же месте, где ее и оставили, однако водителя ни внутри, ни поблизости не наблюдалось. Посмотрев на часы, Ада с удивлением обнаружила, что провела у Святого не меньше сорока минут.

Всё это очень хорошо, но пора бы и ехать дальше. Ладно, её ждали, и она подождет.

Однако, уходить от машины с целью дальнейшего самостоятельного изучения города она не рискнула, здраво рассудив, что в противном случае может сложиться ситуация, когда «Ваньки нету — Манька есть, а Маньки нету — Ванька есть».

Наверное, чтобы не стоять просто так, без дела, Ада вытащила телефон, нашла, понажимав кнопочки, нужный номер в записной книжке и нажала клавишу вызова. По дисплею весело забегали стрелочки, сообщая, что далеко-далеко, в холодную, заплаканную последними ноябрьскими дождями Москву, минуя границы и государства, стремительно помчался сигнал, который должен попытаться соединить ее с человеком, чьё имя неожиданно пришло на ум.

— Алло! — далёкий голос звучал хрипло, будто спросонок.

— Привет! — засмеялась Ада. — А что у тебя с голосом? Спишь?

Учитывая двухчасовую разницу во времени вопрос прозвучал несколько экзотично.

— Да нет, простыл, — закашлялся в Москве Антон Михайлович Ромашов. — Мы с Лёхой на рыбалке были, поверишь — первый раз за осень выбрались! Ну и вот…

— Температура высокая? — поинтересовалась Ада.

— Вчера было тридцать восемь и две, — похвалился Ромашов, а затем жалобно добавил:

— И ведь никто меня не лечит. Один лишь Алексей пытается стать мне родной матерью, вот вчера даже ходил в магазин. Принес сыр, ветчину, кетчуп и пиво. Хлеб забыл. Пиво выпил сам, из сыра и ветчины сделал мне бутерброд.

— Точно, — ехидно поддакнула Ада, — просто как в восемнадцатом году. Тогда хлеба тоже не было, так масло прямо на колбасу мазали!

В сиротские жалобы хворого Антона не сильно верилось, поскольку было совершенно доподлинно известно, что его хозяйством занимается серьёзная тётя по имени Марья Максимовна, и с голоду помереть своему работодателю она точно не даст.

— Ты там давай, только самолечением не занимайся, — проворчала Ада. — Уж врач-то у тебя должен быть. Вот и пусть лечит.

— А ты сама-то где? — поинтересовался Антон, сообразивший, что плач Ярославны пока остаётся без ожидаемого ответа. — У тебя всё в порядке? — В его голосе появились тревожные нотки. До него наконец-то дошло, что Ада никогда прежде сама ему не звонила.

— У меня всё просто прекрасно, а звоню я тебе, мой далёкий простуженный друг, из тех мест, где нынче светит солнце и цветут цветочки, а именно из славного Итальянского царства-государства. — Ада весело улыбалась. Простуда Антона не слишком ее взволновала — женщины с такой температурой спокойно отправляются к плите и на работу. — Хочу я тебе, добрый человек, передать привет от твоего тёзки, я у него только что побывала в гостях.

— А что это ты в славной Италии делаешь, и что там за тезка вокруг тебя вертится? — подозрительно поинтересовался болезный Ромашов и громко засопел. Чувствуется, не врал человек, когда на здоровье жаловался. — Турпоездка?

— Да нет, по делам приехала, — отмахнулась Ада. — И не тёзка вокруг меня вертится, а я вокруг него.

— Даже так?

— Ага! Его полное имя — святой Антоний, на этой бренной земле он появлялся веке эдак в тринадцатом, а нынче я нахожусь рядом с его гробницей. Он, говорят, исполняет все желания — ну, или почти все.

— Ну и как, у тебя всё уже исполнил? — заинтересованно спросил Антон, успокоенный преклонными годами тёзки-конкурента.

— А я ничего и не попросила, — засмеялась Ада. — Рядом с ним и так просто, без просьб, постоять приятно. Правда, Антон, тут такое место дивное! Такое умиротворение нисходит, такая радость! Вот я тебе и решила позвонить, поделиться хорошим настроением.

— Спасибо, — буркнул Ромашов. — Нет бы приехать, человека полечить, так нет, всё по заграницам разъезжаешь, а ещё врач! — тут он придушенно хмыкнул.

— Я вас попрошу без намеков! — важно ответила Ада. — У тебя же не конъюнктивит, а я не ЛОР, чтобы твои сопли лечить!

— И долго ты ещё в своей Италии собираешься быть? Ты там где, кстати?

— Может, неделю, может, меньше. Я сейчас в Падуе, это город такой неподалёку от Венеции, но скоро дальше поеду. Вот дождусь своего шофёра, и сразу поеду, только где-нибудь кофе попью. А вот, кстати, и мой чичероне бежит.

Со стороны желтого, украшенного по крыше статуями старинного здания, стоящего за Базиликой, вприпрыжку несся ещё один тёзка великого святого, придерживая на ходу грозившую слететь полотняную кепочку.

Он с разбегу кинулся было извиняться за свое отсутствие, но Ада жестом попросила его замолчать.

— Выздоравливай, дорогой товарищ Ромашов! — торжественно пожелала она в трубку. — Поправляйся, значит! А я тем временем попробую поднять больно упавший уровень кофеина в организме, да отправлюсь помаленьку дальше осваивать просторы прекрасной Италии.

— Давай-давай, осваивай. Потом отчёт о проделанной работе предоставишь, — Антон сильно закашлялся.

— Ну, пока! Лечись как следует! — улыбнулась Ада и захлопнула крышку телефона. Она не любила долгих прощаний.

Кафе, куда ее завёз весёлый итальянец, располагалось довольно далеко от центра города и оказалось маленьким, темноватым и вообще выглядело не так, чтобы очень. Аде хотелось посидеть на улице, но столиков около сомнительного заведения не было. Разочарованная, она уже хотела попросить Антонио отвезти ее куда-нибудь в другое место, но тот, предвосхитив такую просьбу, быстро зашептал ей:

— Не стоит ехать куда-то ещё, синьора. Поверь мне, здесь лучший в Падуе кофе. А какие торты печёт хозяйка! — он поцеловал кончики своих пальцев и добавил: — Я их ем уже лет двадцать — и они всё вкуснее и вкуснее! — И дальше, без паузы: — Я могу отлучиться минут на пятнадцать?

Отлучайся, Бог с тобой! Ада, усмехаясь, прошла в тускло освещенный зальчик, всерьёз подозревая, что пройдохе-водителю просто понадобилось побывать в этом районе.

Печальный худой хозяин кафе принял у нее заказ с таким видом, как будто ему предстояло расстаться с самым дорогим, что у него было в жизни. Через несколько минут он поставил на ее столик тарелку с изрядным куском сырного торта, крошечную кофейную чашечку и высокий запотевший стакан воды.

Ада удивлённо смотрела на влажный стакан — уж что-что, а воду она точно не заказывала. Потом она подозрительно заглянула в чашку и изумилась: на ее донышке плескался ровно один глоток тёмно-коричневой жидкости. Значит, говоришь, лучший кофе в городе? Ну, вернёшься ты, мошенник! Мало не покажется, это уж точно.

Ладно, как там говаривал Козьма Прутков? «Лопай, что дают»? Ада осторожно сделала малюсенький глоток, после которого микроскопическая порция напитка уменьшилась раза в два.

Эффект превзошел все самые смелые ожидания. Обжигающе-горячая жидкость взорвалась во рту пронзительно-тягучим насыщенным вкусом. До Ады сразу дошло, зачем ей принесли непрошенную воду, и она быстро отхлебнула из тяжелого стакана. Ощущения были потрясающие. Глаза мгновенно распахнулись, кровь, казалось, закипела в сосудах, согрелись заледеневшие ещё в холодном соборе руки и ноги. После второго глотка, опустошившего чашку до донышка, появилась приятная уверенность в том, что ей вполне по силам прямо сейчас обойти пешком весь город, побывать во всех музеях, а потом самостоятельно отправиться бродить по дорогам провинции Венето. Вполне возможно, босиком!

Голод стал прямо-таки волчьим. Ада энергично управилась с куском вкуснейшего торта. Затем с аппетитом сжевала сложный семиэтажный бутерброд на домашнем сером хлебе с настоящей домашней же ветчиной, салатом, соусом, сыром и ещё Бог знает с чем. После этого стала приглядываться к серьёзному куску лазаньи, который уплетал дяденька за соседним столиком. Может, себе тоже попросить такую красоту?

За этими приятными размышлениями ее и застал вернувшийся с десятиминутным опозданием водитель. Его появление напомнило Аде, что, собственно, конечная цель ее путешествия не находится в этом милом кафе — кто там посчитал его маленьким и тёмным, не особо опрятным и вообще сомнительным заведением? Наверное, какой-нибудь болван.

— Сейчас, Антонио, я только ещё кофе выпью, и мы сразу поедем. Ты сам-то будешь?

Стоящий неподалёку хозяин, не глядя на Аду, уныло пробормотал что-то по-итальянски и отвернулся.

— Что он сказал? — поинтересовалась она.

— Он спросил, здоровое ли у тебя сердце, — охотно объяснил Антонио. — Те, кто пьет много приготовленного им кофе, должны иметь сердце, как у космонавта. Ты, судя по всему, на его кофе запала, так что предупредить не мешает.

— Сердце у меня отличное, просто золотое сердце, и нервы, кстати, стальные, — с намёком ответила Ада. Чичероне намек понял, перестал болтать и немедленно заказал две чашки волшебного напитка.

Через десять минут их «Фиат» вовсю катился по залитой мягким осенним солнцем дороге, петляя между поросшими лесом холмами, расчерченными по линейке виноградниками и живописными деревушками. Перед одной из них машина свернула и поехала по прямой, обсаженной высоченными пирамидальными тополями, неширокой аллее.

Ехали медленно, дорога была вымощена розовой потёртой брусчаткой, и машину немилосердно трясло.

— Потерпи, мы уже почти приехали, — сосредоточено объезжая выбоину на дороге, проговорил Антонио.

— У них что, денег нет дорогу заасфальтировать? — лязгая зубами, поинтересовалась Ада.

— Ты что, это же круто, такая дорога! — искренне удивился ее вопросу водитель. — Ей же неизвестно сколько лет! Может, еще от древних римлян осталась!

— Вот-вот, и с тех пор ни разу не ремонтировалась, — пожаловалась Ада, чуть не прикусив язык.

— У нас, если у кого такая дорога есть, то он ей гордится, бережёт. И гости не ворчат, что трястись приходится, только завидуют.

— М-да, тут, несомненно есть чему позавидовать, — саркастически заметила Ада, живо представив себе какую-нибудь «Феррари» или «Ламборджини», цепляющую пузом за древнюю брусчатку, и ее водителя, немилосердно завидующего хозяевам чудо-дороги. Интересно, в каких словах он потом выражает им свое восхищение?!

Наконец, антикварное шоссе упёрлось в ажурные кованые ворота самого внушительного вида. Антонио что-то прочирикал в переговорное устройство, и тяжелые створки, хорошенько подумав, начали неторопливо открываться. У входа никто не появился, лишь внимательные объективы камер слежения бесшумно поворачивались, разглядывая прибывших гостей.

Антонио аккуратно проехал через ворота и сразу повернул направо, объезжая могучие кипарисы, росшие плотной стеной и закрывавшие от посторонних глаз территорию усадьбы. Дорога шла по довольно большому кругу, всё время забирая влево. Тёмные кипарисы сменились ярко цветущими кустами гигантского гибискуса, затем зеленая стена закончилась. Дорога вынырнула к ступеням огромного старинного особняка, чьи светлые стены были заплетены плющом и вьющимися розами, а ставни на окнах с маленькими чисто вымытыми стеклами в частом переплете рам были открыты настежь. На большой круглой площадке перед входом громко журчала вода в сером каменном фонтане. За фонтаном, в окружении пышно цветущих клумб, расходились тщательно подметенные и посыпанные песком дорожки.

Внизу у ступеней стоял солидный высокий господин в тёмно-синем строгом костюме, хорошо начищенных ботинках и при солидном галстуке. Рядом с ним переминался с ноги на ногу кругленький лысоватый коротышка, чем-то отдаленно напомнивший Аде ее любимого Дени де Вито. Бело-серый рябенький пиджак сидел на нём криво, брюки были длинноваты, яркий шелковый шейный платок и вовсе выглядел как пародия.

Ада хихикнула.

Машина тихо прокралась по противной брусчатке, ставшей после ворот лишь чуть ровнее, и плавно остановилась, не доезжая фонтана. Представительный джентльмен уверенно и быстро приблизился и с полупоклоном распахнул заднюю дверь. Лысенький шибзик тоже засуетился, подскочил поближе и подал разглядывающей его Аде руку с неожиданно длинными наманикюренными ногтями. Ничего не оставалось, как опереться на предложенную ладонь и выйти из машины.

На окруженной высокими деревьями площадке было совсем безветренно. Солнце припекало не по-осеннему, и Аде немедленно захотелось снять пиджак. Но коротышка крепко вцепился в ее руку и, похоже, собрался разразиться приветственной речью. Ну не славно ли? Кстати, интересно было бы узнать, а это вообще кто?

— Здравствуйте, дорогая мадемуазель, рад вас приветствовать, ваша матушка с нетерпением ожидает вашего приезда. — Лёгкий укор в голосе. — Похоже, вы заблудились? Ваш шофёр не знал дороги? — убийственный взгляд в сторону притихшего Антонио. — Мы уже начали было волноваться, позвонили в аэропорт. Там нам сообщили, что ваш рейс прибыл вовремя, по расписанию. Мы уже даже собирались выслать своего водителя вам навстречу, — маленький человечек говорил крайне торжественно, что совершенно не вязалось с его манерой подпрыгивать, как чижик в клетке.

— Простите, — вклинилась в прочувствованную тираду Ада, слегка раздраженная его королевскими «мы» и «нам», — а с кем, собственно, я имею честь беседовать? — «Сейчас я тебе, зазнайка, такой Версаль устрою!», мысленно пообещала она маленькому надутому клоуну.

— Прошу прощения, мадемуазель, — притормозил тот. — Позвольте представиться. Я — Лучано Мори, адвокат, мы с вами неоднократно беседовали по телефону.

Ада удивлённо уставилась на своего собеседника. Клетчатый плешивый коротышка в пёстром платке и с неприлично-длинным маникюром плохо укладывался в образ присяжного поверенного, созданный гениальным пером Голсуорси. Позвольте, а где же темный костюм, крахмальный воротничок, подпирающий вялые щечки, где трость, наконец? Скорее, на адвоката был похож второй встречающий ее мужчина, важный и молчаливый. Может, он тоже юрист?

— Очень приятно, — протянула Ада, подозрительно косясь на высокого человека в строгом костюме. Синьор Мори заметил ее взгляд и, спохватившись, представил:

— А это Пьетро, дворецкий вашей матушки.

Важный Пьетро с достоинством поклонился.

Кто их разберет, этих итальянцев?! Может, у них так заведено — адвокат похож на клоуна, дворецкий на адвоката?

Между тем синьор Мори продолжал:

— Позвольте же вас проводить к синьоре ди Франческо. Пьетро тем временем рассчитается с таксистом и распорядится, куда отнести ваш багаж.

Вот так! Даже не сам отнесет, а распорядится, чтобы отнесли! Да уж, да уж, тут надо держать ухо востро, а то не успеешь оглянуться, как станут тебя водить, как козу на веревочке.

— Прошу прощения синьор Мори, — непринужденно возразила Ада, — я предпочитаю расплатиться с моим водителем сама, — и неторопливо повернулась к маленькому адвокату спиной.

Понурый Антонио уже вытащил из багажника ее чемодан и теперь смущенно топтался у распахнутой двери машины. Вручив ему деньги — и немаленькие, особенно с учётом незапланированного заезда в Падую, в гости к Святому, Ада улыбнулась и протянула руку, которую он осторожно пожал.

— Спасибо, Антонио, всё было просто замечательно. Мне особенно понравилось то чудесное кафе, — она краем глаза с удовольствием наблюдала за удивленно поехавшими вверх бровями господина Лучано и за каменным лицом корректного Пьетро. — Я надеюсь, ты не откажешься повозить меня, если будет такая необходимость? — и сквозь зубы тихо добавила: — Выше нос, чёрт тебя побери. — И уже громко: — Твой телефон у меня записан, так что в случае необходимости я тебе позвоню.

Антонио расцвёл.

— Да, синьора, буду очень рад. Для меня большая честь, — а дальше понёс, расшаркиваясь, какую-то околесицу. Ну, всем полный привет от Петруши, нашего экс-супруга!

— Поезжай, Антонио, — прервала поток сознания Ада, — да смотри, колесо на древней дороге не потеряй!

Затем она повернулась к невозмутимому Пьетро и недоумевающему присяжному поверенному Лучано Мори и, как ни в чём не бывало, проговорила:

— Господа, теперь я готова следовать за вами.

Старинный дом есть старинный дом, будь то дворец, замок или избушка. Прожитые им годы придают ему особый, неповторимый, завораживающий аромат старины. По-другому звучат шаги на безукоризненно натертом паркете, по-своему льется свет через неровные мелкие оконные стёкла. И себя ощущаешь как-то иначе — строже и одновременно свободнее.

Старые дома, в которых или по-прежнему живут люди, или превращенные в музей, или в общественное учреждение, очень уязвимы. Ничего не стоит в угоду комфорту нарушить сложившийся десятилетиями и веками уклад, уничтожить изощренную и вместе с тем наивную атмосферу его долгой жизни.

Ада плохо разбиралась в архитектуре, поэтому ей было сложно определить возраст палаццо. Лет двести? Триста? Интересно, как современным людям живется в таком доме, как чувствуется? Насколько он переделан, приспособлен к требованиям сегодняшнего, так сказать, дня? И кто его переделывал?

Безмолвный Пьетро шел впереди Ады, указывая путь. Маленький адвокат катился сзади важным колобком. Широкий, обшитый тёмными деревянными панелями холл был вымощен гладкими каменными плитами, и их шаги звучали так гулко, словно по дому шёл взвод солдат. По бокам стояли какие-то старинные резные лари, а на них — потрясающей красоты расписные фарфоровые вазы с цветами. Вперед и вверх уходили мраморные ступени широкой лестницы. Пьетро начал торжественно подниматься на второй этаж.

Синьор Мори вдруг посунулся к Аде и негромко заговорил:

— Может быть, вы прежде хотите осмотреть комнаты первого этажа, мадемуазель?

— Мадам, — поправила его она. Адвокат заморгал.

— Простите, что?

— Я говорю, мадам, а не мадемуазель, — повторила Ада. — Я была замужем.

— Что вы говорите, синьора! — всплеснул руками человечек.

— А что вас, собственно, так удивляет? — поинтересовалась она. — Мне тридцать пять лет, и вполне естественно, что я была замужем.

— А… сейчас? Вы сейчас не замужем? — тревожно спросил адвокат ее матери. Аде стало смешно.

— А сейчас я развожусь. В процессе, так сказать.

— Ну а дети? Дети у вас тоже есть? — продолжал напирать коротышка.

— Вот детей, к сожалению, у меня пока нет, — сообщила Ада, а затем строго добавила: — Я не совсем понимаю, какое отношение имеют ваши вопросы к цели моего приезда.

— Никакого! Поверьте мне, совершенно никакого, — замахал руками загадочный синьор Мори, и Ада ему не поверила.

Да ну и чёрт с ним!

— Так что, мы идем? — она пожала плечами.

— Посмотреть комнаты, мадам? — деловито осведомился адвокат.

— К моей матери, сударь, — внушительно ответила Ада. — По-моему, я за этим сюда приехала.

Она отвернулась от слишком близко к ней стоящего человечка и вопросительно поглядела на вежливо ожидающего их Пьетро. Дворецкий неподвижно возвышался на площадке, от которой лестница расходилась в две стороны. Он слегка наклонил голову, как бы интересуясь, можно ли продолжать шествие. Ада утвердительно прикрыла глаза. Ей было любопытно, как этот бесстрастный господин отреагирует на ее молчаливую просьбу.

Оказалось, Пьетро ее прекрасно понял. Неторопливо повернувшись, он зашагал по лестничному маршу, идущему налево. Ада последовала за ним. Дальше, вздыхая, потрусил коротышка.

Пройдя по довольно длинному сумеречному коридору, дворецкий остановился у широкой двери в левом крыле. Он осторожно постучал, а затем потихоньку открыл тяжелую створку.

В коридор немедленно хлынул солнечный свет. Окна просторной комнаты была настежь распахнуты, резко пахло скошенной травой и цветами. Эти ароматы перемешивались с печальными запахами лекарств и болезни.

Пьетро что-то негромко сказал по-итальянски (Ада подумала, что впервые услыхала его голос). Затем он величественным жестом предложил своим спутникам пройти.

Оробевшая вдруг Ада медленно шагнула в ярко освещенную весёлую комнату. Её взгляд быстро скользнул по нарядным розовым стенам, изящным парчовым креслицам, тяжелым широко раздвинутым шторам и остановился на большой кровати у высокого окна. Там, на сильно взбитых подушках, укрытая по плечи толстым атласным одеялом лежала крохотная, почти бесплотная фигурка. Над кроватью склонилась высокая полная женщина в форменном белом платье и шапочке. Она распрямилась, обернулась к вошедшим и застыла, испуганно помаргивая черными, как маслины, выпуклыми глазами. В руках она держала безукоризненно чистое полотенце. Женщина что-то пробормотала, а затем стала бочком продвигаться к дальнему от входа углу, где располагался столик, заставленный чашками и пузырьками, а перед столиком стояло большое уютное кресло.

Маленькая фигурка под одеялом слабо зашевелилась. На желтоватом высохшем личике появилась жалкая гримаса. Морщинистые тёмные веки задрожали и начали подниматься так медленно и тяжело, как будто на них лежала неимоверный груз всех грехов человеческих.

Ада не могла отвести глаз от этой широкой кровати, от воскового лица на фоне нежно розовой шелковой подушки, от тусклых выцветших глаз, которые, тем не менее, мгновенно нашли ее и теперь пристально изучали.

Тут она почувствовала аккуратный, хоть и вполне ощутимый толчок в спину, и мимо нее энергично протиснулся коротышка-адвокат. Оказавшись в комнате, он немедленно разразился длинной тирадой. Говорил он, ясное дело, по-итальянски, да так быстро, что, даже знай Ада язык, ей вряд ли удалось бы разобрать хоть что-нибудь.

Синьор Мори говорил и говорил. Плавно взмахивал пухлой ручкой и убедительно кивал. Было очень похоже, что дело, которое он собрался изложить, небыстрое, и рассказывать он намеревается очень подробно! Невозмутимый Пьетро переступил с ноги на ногу и покосился на болтуна, однако сохранил каменное молчание и незаинтересованный вид. В самом деле, пусть его болтает!

Ада тоже терпеливо стояла у двери. Должен же этот господин когда-нибудь и сам замолчать? Подождем.

Но сушеный кузнечик раздраженно дернулся на своём роскошном ложе, мутные глаза быстро перескочили с Ады на синьора Лучано, и неожиданно звучный сильный голос резко бросил короткую итальянскую фразу.

Адвокат поперхнулся на середине фразы, попытался с разгону удержать инициативу, однако ещё два-три отрывистых слова заставили его умолкнуть. Затем человечек тихонько попятился к двери. А кузнечик без всякой паузы продолжил теперь уже по-русски:

— Это я ему велела заткнуться и выметаться из комнаты. А то, пока всё не расскажет и не покажет, не успокоится. Он человек неплохой, и юрист толковый, но нудный — нет сил. Пусть пойдет где-нибудь посидит в холодке, — тут с кровати донеслось довольное хихиканье.

Господин Мори с достоинством улыбнулся, слегка поклонился в сторону окна и плавно выскользнул из комнаты, ухитрившись по пути скорчить Аде забавную мину, что немного примирило ее с говорливым человечком. Пьетро также неслышно вынес свое исполненное величия тело в коридор. Толстая сиделка тихой мышкой устроилась в своем удобном уголке.

— Здравствуй, дочь, — всё тем же звучным голосом произнесла маленькая старушка и с усилием растянула потрескавшиеся губы в улыбке. — Я боялась, что ты не захочешь меня видеть. Спасибо, что приехала. Ты подойдёшь поближе?

Ада молча приблизилась к ней. Она представления не имела, что сделать или сказать. Все три дня, предшествующие отъезду, были заняты совсем другими размышлениями, и подумать о том, что именно ей предстоит увидеть и услышать, а также что могут ожидать от нее самой, ей как-то не удалось. И теперь она стояла и растерянно смотрела на незнакомую умирающую женщину.

Это был совсем не тот нежный ангел, жестоко оставивший их с отцом четверть века назад, исчезнувший навсегда, насовсем. На его месте оказалось беспомощное страдающее существо, сумевшее, однако, сохранить остатки воли, отчаянно борющееся, но уже побежденное и жалкое в своём поражении. Тугой холодный узел сжался в Адиной груди. Она крепко стиснула переплетенные пальцы рук, стараясь сохранить самообладание. Старушка печально смотрела на нее, протягивая костлявую, но всё ещё сохраняющую красивую форму ручку с изящными удлиненными ногтями.

Внезапно Ада словно увидала, как на высохшем сморщенном лице сквозь небытие начали проступать тонкие черты давно ушедшей далёкой красавицы, романтической и томной, мамы ее детства. Она даже почувствовала горьковато-нежный запах ее духов, услыхала спокойный звучный голос, ощутила прикосновение мягких губ на своём лбу. Время словно провалилось, и не стало больше этих двадцати пяти лет разлуки, обиды и горького разочарования. Ада присела на краешек пышной постели, наклонилась и поцеловала сухой желтый лоб.

— Здравствуй, мама. Я приехала.

Мать слабыми пальцами вцепилась в Адину горячую ладонь. Из мутных, будто вылинявших глаз вытекла слеза.

— Спасибо, доченька, спасибо, Адочка. Я боялась тебя не дождаться.

— А что же раньше не позвала? — улыбаясь сквозь слёзы спросила Ада, с ужасом понимая, что еще два-три месяца назад она запросто могла бы отклонить такое приглашение.

— Сперва, наверное, не знала, как это сделать, — мать криво, не похоже на себя усмехнулась и посмотрела куда-то в сторону. — Потом поняла, что надо просто позвать, и собиралась с духом. Мне казалось, ты откажешь. И поделом мне. Я бы тебя не винила. Однако, долго не решалась. Хотелось иметь надежду, — слезы опять тихо потекли из ее тусклых глаз.

— Мам, не надо, не плач. Я приехала. Всё будет хорошо.

Что хорошо? Откуда хорошо? Кому? Ада произносила первые пришедшие на ум слова. Ну что тут можно вообще сказать? Она лишь чувствовала огромную жалость к умирающей женщине.

— Прости меня, доченька, — прошелестела та. — Простишь?

— Мам, не надо об этом говорить. Я простила, простила.

— Да? А я бы, наверное, не смогла, — задумчиво проговорила мать. — Ты другая.

— Все другие, мама. Я, видишь, могу.

— Ты в отца. Как он — жив? — нерешительно спросила Юлия Сергеевна.

— Жив и почти здоров, — тут Ада запнулась и тревожно взглянула на мать. В доме у повешенного о веревке не говорят. А умирающему, наверное, не стоит подробно рассказывать о вполне приличном здоровье человека на двадцать лет его старше. Как-то бестактно выходит.

Но Юлия Сергеевна и бровью не повела. Напротив, слегка оживилась и спросила:

— Ты мне расскажешь?

Неделя промелькнула стремительно, как встречный поезд. Ада провела ее в доме у матери. Московские опасения не оправдались, и предусмотрительно забронированный гостиничный номер оказался не нужен. По распоряжению Юлии Сергеевны, ее поселили в правом, гостевом крыле дома, в просторной комнате, обставленной роскошной антикварной мебелью, затянутой молочно-синим шелком.

Ада не любила задергивать на ночь шторы, и каждое утро просыпалась задолго до восхода солнца. Выглядывала в окно, любовалась росшей наискосок гигантской старой пинией, в которую просто влюбилась с первого же взгляда. Неспешно шла в ванную. Потом спускалась вниз пить кофе.

С самого начала ее поразили разумность и организованность здешней жизни. Старинный дом был виртуозно реконструирован в соответствие с самыми современными требованиями — и при этом сторонний взгляд с большим трудом мог бы отыскать следы переделок. Людям, искренне восхищавшимся подлинностью и сохранностью палаццо, не приходило в голову обратить внимание на то, что умело скрытая система отопления, или прекрасно оборудованные ванные комнаты, или электрический свет, мягко льющийся из подлинных старинных светильников явно не существовали лет этак двести назад. Или триста. Всё старое было тщательно и бережно реставрировано, всё новое умело спрятано или замаскировано под ту же старину.

Ада была поражена, узнав, что своим нынешним внешним и внутренним обликом особняк был полностью обязан его нынешней хозяйке, Джулии ди Франческо, ее матери. Ещё при покойном графе Марио дом стремительно ветшал, сад дичал, водопровода и канализации не было в помине, тепло зимой давали только камины. На кухне царствовала дровяная печь, хорошо помнившая как минимум Наполеона. Запасы свечей пополнялись регулярно. Находясь в этом поместье, было странно сознавать, что меньше чем в часе езды находится Падуя или Верона, битком набитые туристами, современными гостиницами и ресторанами, автомобилями и бичом всех итальянских городов — мотоциклами. Создавалась полная иллюзия того, что на дворе в разгаре век примерно восемнадцатый.

Русская жена последнего графа ди Франческо, не жалея сил и средств, преобразила и старый дом, и сад. Хрупкая романтическая молодая женщина, загадочная и задумчивая, она, как оказалось, обладала несгибаемым характером, железной волей, деловой хваткой и прекрасным вкусом. При ней опять стали съезжаться десятки гостей, устраиваться феерические балы и праздники, поражавшие изяществом и продуманностью деталей.

Всё это Аде поведал Пьетро. Важный немногословный дворецкий оказался хорошим рассказчиком, отлично знавшим историю поместья и рода графов ди Франческо, о чём он с удовольствием рассказывал внимательной хозяйкиной дочери.

С матерью Ада общалась не очень много. Юлия Сергеевна позволяла навещать себя лишь в те часы, когда свирепая болезнь немного отпускала ее, и наступало непродолжительное облегчение. Когда же ей становилось хуже, она категорически отказывалась принимать кого-либо, не делая исключения для дочери. Те два-три часа в день, обычно вечером, которые Аде удавалось провести с матерью, много они не разговаривали. Юлии Сергеевне, находящейся под действием лекарств, порой бывало трудно даже слушать. Иной раз Ада просто сидела у ее постели, а мать удерживала ее руку своими восковыми пальцами, изредка поглаживая.

В остальное время Ада гуляла по саду, разговаривала с Пьетро или с господином Мори, зачем-то приезжавшим примерно через день. Маленький адвокат старался быть галантным и неоднократно, хоть и безуспешно предлагал свои услуги в качестве ее спутника в поездках по окрестностям.

Удалось совершить и несколько вылазок за пределы поместья. Она принципиально не пользовалась услугами материного шофера, но, памятуя о своём обещании, вызывала Антонио, что несказанно раздражало синьора Лучано. С носатым веселым итальянцем она вновь навестила Падую, съездила в Верону, в Эсте. Кстати, по доисторической брусчатке ездить больше не пришлось — к поместью, как выяснилось, вела ещё и другая, вполне современная дорога.

Балкон Джульетты, захватанный тысячами жадных рук многочисленных туристов, Аде не понравился, да и сама Верона оставила равнодушной, хотя античный театр Арена ди Верона и замок Кастельвеккьо произвели на нее яркое впечатление. В древнем городке Эсте она с удовольствием посетила живописную крепостную стену и башню Торе Чивика, монастырь святой Фёклы, погуляла по Пьяцца Маджоре, поднялась на холм к дворцу Деи Принчипи.

В успевшей полюбиться Падуе Ада первым делом отправилась к Святому и провела в Базилике немало времени, дивясь тому состоянию ясности и покоя, которое вновь охватило ее в чудесном месте. Затем, умиротворенная и спокойная, под руководством слегка заважничавшего Антонио она прошлась по аллеям Пратто делла Валле, того самого «луга без травы», поросшего огромными платанами. Она неторопливо рассматривала скульптуры, изображающие великих мужей прошлого: вскоре были обнаружены Мантенья, Ариосто, Петрарка, Тартини и даже Тит Ливий…

Они побывали в капелле Скоровеньи, прославившейся фресками самого Джотто; сходили в один из древнейших в Европе университет Бо (Бык), в котором преподавал Галилей и где расположился первый в мире анатомический театр; зашли в «кафе без дверей», Педрокки, где в белом зале выпили кофе; добрели до Дворца Правосудия, чьи древние стены были окружены тремя средневековыми площадями: Пьяцца делле Эрбе, Пьяцца деи Синьори и Пьяцца Деи Фрутти.

Антонио и впрямь отлично знал город. Помимо признанных туристических красот, он сумел показать своей подопечной Падую местных жителей, город узких улочек, внутренних двориков, живописных овощных и фруктовых развалов, зычно перекликающихся тёток и сушащегося на окнах белья.

Он опять сводил Аду в приглянувшееся ей в день приезда кафе, где они с аппетитом умяли по две огромные порции вкуснейшей домашней лазаньи, запивая ее легким розовым вином, произведенным унылым хозяином лично.

За два дня до отъезда в Москву Антонио повёз ее на Эуганские холмы, в знаменитый Национальный парк. Там Ада долго любовалась спинами спящих динозавров — потухших вулканов Монте Орбиеса, Монте Руста и Монте Фасоло. Спины доисторических чудовищ поросли дубом и орешником, а между ними комфортно расположились виноградники, фруктовые сады и термальные источники.

По извилистой дорожке они добрались до средневекового городка Аркуа Петрарка, где окунулись в атмосферу четырнадцатого века. Именно здесь великий итальянец, воспевший свою Лауру, провел конец своей жизни и был похоронен. Прогулка по узким старинным улочкам и обед в очень немолодо выглядящей таверне навеяли историко-романтические настроения. Ада под руководством своего неугомонного чичероне отправилась сперва в аббатство ди Пралья, где находилась община монахов-бенедиктинцев, а затем — в замок Монселиче, в тамошний музей Средних веков.

День накануне отъезда выдался почти по-летнему жарким, Юлия Сергеевна чувствовала себя лучше и даже захотела выехать на специальном кресле во двор. Там, в тени старой пинии, мать и дочь провели несколько спокойных долгих часов.

Юлия Сергеевна, словно наверстывая упущенные дни (да что там дни — годы!), много говорила, расспрашивала Аду о ее житье-бытье, рассказывала о своей жизни в Италии. Она была очень оживлена.

Обед им подали под пинию. Оторвавшаяся по полной программе на здешних лазаньях и пиццах Ада была всерьёз озабочена мрачной перспективой покупки новой одежды — на пару размеров больше. По этому поводу она скептически ковыряла вилкой паровую рыбу с овощами — всё крайне полезно и низкокалорийно! Юлия Сергеевна, чей аппетит стал первой жертвой ее болезни, с недовольным видом запихивала в себя простоквашу и фруктовое пюре. Рядом толстой заботливой пчёлкой гудела сиделка Стелла, бдительно следя за тем, чтобы ее пациентка съела всю предписанную доктором еду и приняла лекарства.

Наконец, с невкусным обедом было покончено. Аде принесли кофе и бокал Амароне, полюбившегося ей красного сухого вина из подвяленного винограда, собранного на виноградниках поместья, Юлии Сергеевне — воду без газа. Она мрачно уставилась на высокий тяжелый стакан, затем искоса взглянула на дотошную сиделку, а затем жадно уставилась на кофейную чашку.

— Дай-ка мне отхлебнуть глоточек, — быстро проговорила женщина.

— Мам, тебе ведь нельзя, — с упреком посмотрела не мать Ада. Юлия Сергеевна раздраженно отмахнулась:

— Мне теперь почему-то ничего нельзя! Мне запретили крепкий чай, кофе, моё чудесное вино, сигареты, жирное, острое и ещё Бог знает что!

— Но ведь правильно запретили-то, — осторожно ответила Ада. — В твоём возрасте всё это никому не полезно, а уж при таком анамнезе, с такими болячками…

— Вот именно! — заворчала мать. — С моим диагнозом мне должно быть позволено всё, принимая во внимание, как мало этого «всего» осталось. Хоть удовольствие получу напоследок… Дай сюда чашку!

Сиделка неспокойно заерзала на своем месте. Она не понимала ни слова по-русски, но недовольство хозяйки уловила мгновенно. Ада немного помедлила, обдумывая слова матери, а затем протянула ей изящную фарфоровую чашечку. От изумления Стелла выпучила глаза, но грозная синьора ди Франческо показала ей высохший кулачок и залпом проглотила напиток. Ада мысленно порадовалась, что количество жидкости в посудинке было еще меньше, чем в Падуанском кафе.

На лице Юлии Сергеевны появилась довольная улыбка. Она даже с блаженным видом прикрыла глаза на минуту. Потом подозрительно посмотрела на дочь.

— И ты, конечно, скажешь, что не куришь, и что сигарет у тебя нет, — с вызовом воскликнула она.

Ада с трудом удержалась от смеха. Крохотная высохшая старушка сейчас напоминала ей подростка с ярко выраженным протестным поведением.

— Ты будешь смеяться, мама, но я и впрямь не курю. По крайней мере, последний месяц.

Это была истинная правда. Несколько недель назад Ада с Инной в борьбе за здоровый образ жизни в очередной раз вместе бросили вредную привычку. Впрочем, Ада не особо обольщалась — подобные попытки предпринимались уже неоднократно. Как там писал Марк Твен? «Бросить курить очень легко — я сам это делал сто раз!»

Мать недовольно фыркнула, а затем улыбнулась.

— Ты знаешь, дочка, у меня такое чувство, что лишь теперь, когда мне жить остался один понедельник, да и тот уже начался, я научилась радоваться самым простым вещам: хорошей погоде, прогулке, чашке кофе… Мне, правда, уже почти ничего не доступно, — старая женщина с деланным безразличием махнула рукой.

Ада сочувственно помолчала. Её переполняла жалость к маленькой мужественной старушке, которую она ещё даже почти не привыкла называть мамой, каждый раз приходилось делать над собой ощутимое усилие.

— Мам, а ты была счастлива? — чуть погодя спросила она, вспомнив разговор с отцом перед отъездом.

— Счастлива? — рассеянно переспросила Юлия Сергеевна. — Не знаю, Адочка, думаю, что нет. Я никогда не умела ценить то, что имею. Куда-то всё рвалась, чего-то хотела… Не брала на себя труд остановиться, посмотреть по сторонам, быть благодарной за то, что уже есть. Ты меня понимаешь? — она пристально посмотрела на дочь. Та растерянно кивнула.

— Понимаешь, деточка, — продолжила мать, — нам всё кажется, что наша жизнь — это дорога к цели, хорошей, плохой, истинной, ложной — не важно. И нам кажется, что счастье там, впереди, за поворотом, надо лишь туда добраться. Вот и бредем себе, бредем, тешим себя мыслью о том, что всё самое хорошее впереди, гоняемся за призраками. Так почти никто и не доходит. В старости начинает казаться, что самое лучшее уже миновало, всё незачем, всё впустую. А счастливы лишь немногие, те, кто умеет понять, что радость существует только здесь и сейчас. В пути, так сказать. Я же это поняла слишком поздно.

Да, Аде был хорошо знаком этот жизненный принцип. Так жил ее отец, такой была и бабушка. Ей и в голову не приходило, что у матери всё не так.

— Папа тебя очень любил, — задумчиво сказала она. — Я думаю, он и теперь тебя любит. Перед моим отъездом он сказал, что всегда желал тебе счастья, поскольку ты его заслуживаешь, как никто другой.

Юлия Сергеевна затрясла головой.

— Ты сама знаешь, как я перед ним виновата. Перед ним, перед тобой, перед твоей бабушкой Олей, моей свекровью. Но сделано то, что сделано. Я поступила именно так, а не иначе, поскольку так мне казалось правильным и разумным.

— Папа говорил, что ты полюбила другого, поэтому оставила всё, что тебе дорого, и последовала за ним.

Юлия Сергеевна грустно усмехнулась.

— Я, доченька, почти всю жизнь умудрилась любить только себя. Да, да, и не смотри на меня так удивлённо. Никто, даже твой отец, а уж тем более мой второй муж, этого не знает, но моё детство и юность были наполнены таким одиночеством, такой нищетой и тяжелым ежедневным трудом, что никого, кроме себя, я любить не выучилась.

Когда самолет, на котором Ада возвращалась из Италии, приземлился в аэропорту «Шереметьево», в Москве вовсю мела метель. Складывалось впечатление, что она отсутствовала не неделю, а, как минимум, месяц. Зима уверенно пришла на смену осени, было очень холодно. Ада успела здорово замерзнуть в своей лёгкой курточке, пройдя от здания аэровокзала до встречающего ее такси.

На Ленинградке, а потом и на МКАД, как обычно, собрались огромные пробки. Снег, как и всегда, выпал совершенно неожиданно как для коммунальных служб, призванных всю эту красоту убирать, так и для водителей, ошалело скачущих по сугробам и судорожно соображающих, поменяли они уже резину, или ещё только собирались. Было много мелких аварий.

— День жестянщика у нас нынче, — хмуро пробормотал усталый таксист, аккуратно объезжая очередную сладкую парочку, перекрывшую полторы полосы движения. Ада, всегда «переобувавшая» машину примерно за неделю до первого снега, неодобрительно рассматривала лысые колёса «виновника торжества», вытирая ладошкой постоянно запотевающее окно.

До дома добрались уже в сумерках. В окнах по-зимнему рано зажигали свет, дворник Хасан старательно скреб широкой лопатой тротуар перед соседним подъездом. Горели круглые молочно-белые фонари над входными дверями.

Дома Аду явно заждались. Подросший за неделю малыш Доменик едва не снес дверь, встречая ее. Наплевав на все запреты, он встал на задние лапки и крепко обнял пошатнувшуюся от его напора хозяйку, изо всех сил прижимаясь к ней головёнкой. Хвостик вертелся, как пропеллер, а сам щенок от избытка чувств слегка подвывал и тявкал.

Потом смогли поздороваться и люди. Александр Владимирович гладил дочь по плечам, подозрительно шмыгая носом. Анна Родионовна по случаю приезда молодой хозяйки испекла свой фирменный персиковый торт с заварным кремом. Её муж Валерий Петрович выразил готовность и впредь гулять с Домеником, благо, что жили они рядом, через подъезд.

Искренняя радость домочадцев растрогала Аду. Она сто раз ездила в командировки, но впервые ее провожал и встречал отец. Мужу Пете и в голову не приходило как-то по-особенному встретить жену после недельного отсутствия, или хотя бы съездить за ней в аэропорт, или цветочки там какие-нибудь купить. Ага, щас, больше заняться, что ли нечем? Подумаешь, смоталась в Париж или Амстердам! Не вокруг ведь света на плоту проплыла!

Александр Владимирович радовался так, будто дочь вернулась, как минимум, из Антарктической зимовки.

Прежде чем сесть за празднично накрытый стол, Ада стала доставать из дорожной сумки приготовленные подарки.

— Адочка, детка, это что ж ты мне, старухе, такую красоту привезла? Куда я ее надевать стану? — Разрумянившаяся от удовольствия Анна Родионовна прикладывала к скучному тёмному платью кружевной воротник, изготовленный мастерицами с острова Бурано. Её муж любовно поглаживал бок внушительной бутылки с итальянской виноградной водкой граппой. Доменик таскал за хвост гигантскую мышь из специальных то ли жил, то ли хрящей — зубки чесать.

— Пап, а это тебе, — Ада поставила на стол перед отцом довольно тяжелую деревянную статуэтку. — Это святой Антоний. Я у него дважды была в гостях. Он творит настоящие чудеса, я сама в этом убедилась!

Ада рассмеялась. Даже простое прикосновение к теплой деревянной фигурке вызвало в ее памяти невероятное ощущение легкости и покоя, нисходившее на нее у гробницы Святого.

В маленьком магазинчике неподалёку от Базилики, этакой помеси художественного салона и церковной лавки, она купила несколько резных изображений полюбившегося чудотворца. Папин Святой задумчиво сидел, напоминая своей позой и выражением лица знаменитого «Христа в пустыне».

Себе она купила святого Антония, устало бредущего с посохом в руке по пыльной дороге. Почему именно пыльной? Так ей почему-то казалось.

Кроме того, в сумке лежали тщательно упакованные в подарочную упаковку статуэтки для Мити с Соней, Инки и Антона. Неожиданно для себя ей захотелось привезти и ему изображение «тёзки».

Пока Александр Владимирович с интересом разглядывал подарок, Ада, основательно порывшись в бауле, выудила длинный узкий свёрток, аккуратно завернутый в несколько слоёв папиросной бумаги. Осторожно размотав длинные белые полупрозрачные полосы, она извлекла довольно большую бутылку неправильной формы без этикетки.

— Пап, а это тебе просила передать мама. Это «Амароне», ее любимое вино. Именно это «Амароне» производят непосредственно в ее поместье, из винограда с ее виноградников. Представляешь, для этого берут виноград нескольких сортов, молинара, кажется, и ещё какие-то, я не помню точно. Виноград подвяливают на солнце, прежде, чем жать из него сок, а потом дают этому соку полностью перебродить. Вино получается очень вкусное, хотя и довольно крепкое.

— И откуда ты это всё знаешь? — задумчиво разглядывая дочь, поинтересовался Александр Владимирович.

— Да мама сама и рассказала, — улыбнулась Ада. — Она, как оказалось, прекрасно разбирается во всех тонкостях процесса. Все сорта винограда знает, да когда какой урожай был, да что за вина получились. Вот это «Амароне», вроде бы, какого-то невероятно удачного года. Его она просила передать тебе персонально. Принимаешь подарок?

— Принимаю, дочка, — тоже улыбнулся Александр Владимирович. — Ты его сразу тогда ставь на стол, попробуем.

Ужинали весело. С аппетитом ели вкуснейшую тушеную баранину, мастерски приготовленную Анной Родионовной, маленькими глоточками пробовали драгоценное вино. Валерий Петрович стыдливо отказывался от экзотического напитка и подливал себе водочки. Ада рассказывала про своё путешествие по Венето, особенно расписывая красоты Эуганских холмов, Музей Средневековья и местный, итальянский, кофе.

Очень скоро она почувствовала, что не может усидеть на месте. Непонятное возбуждение переполняло ее, легкими пузырьками покалывая в груди. Хотелось засмеяться, или расплакаться, или просто сделать что-то необычное, что-то такое, что изумит и растормошит трёх пожилых людей, сидящих с нею за столом.

Продолжая рассказывать о поездке, Ада поднялась и стала ходить по комнате, то подходя к окну, то останавливаясь около посудного шкафа и гладя его тёмную старинную поверхность, то принимаясь вертеть в пальцах подхваченную со стола ложку.

Ей казалось, что дома что-то изменилось — всё изменилось, стало слегка по-другому. На столе стояли новые пузатенькие рюмки. Молчаливый сдержанный отец был разговорчив. Обычно строгая суховатая Анна Родионовна постоянно улыбалась. Прабабушкин буфет неожиданно приобрёл незнакомый красноватый оттенок, а левая застеклённая дверца перестала скрипеть. Даже на ковре обнаружились какие-то новые лиловые разводы, которых не было прежде.

— Ты нервничаешь, дочка? Что-то тебя беспокоит? Может, валокординчику накапать? — негромко спросил Александр Владимирович, когда они остались одни. — Ты сама не своя. Устала здорово?

— Да нет, пап, мне отлично, — засмеялась Ада, — просто на месте не сидится. У меня такое ощущение, будто я проснулась, или будто выздоровела после долгой болезни, или прежде смотрела на всё через дымку, ну, словно через вуаль, а теперь вдруг ее убрали, и теперь вижу ясно, чётко, и краски такие яркие!

— Может, просто домой вернулась?

— Может быть… Знаешь, пап, так странно! У моего путешествия ведь была довольно невеселая цель. Мне должно быть очень грустно. Оно, собственно, так и есть. Умирает человек, и не какой-то чужой, совсем посторонний. Этот человек — моя мать. И мне ее безумно жаль. Я врач, я знаю, что помочь ничем уже нельзя. Что могли — всё сделали. И всё равно человек уходит.

— И что тебе кажется странным?

— А то, что мне стало как-то легко. Я рада, что поехала, что смогла чуть-чуть узнать ее. Это — несгибаемая женщина. Просто железная леди какая-то! Даже сейчас, когда сил у нее не осталось вовсе, она сохранила волю и вкус к жизни. Мне бы стоило у нее кое-чему поучиться.

— Ты ничего не путаешь? — недоуменно спросил Александр Владимирович, рассматривая улыбающуюся Аду. — Юлечка всегда была хрупкой, мягкой, безмятежной какой-то. А ты говоришь — железная леди!

— Угу, может быть, безмятежно-железная, — рассеянно ответила она, подумала, а потом сказала: — Она мне знаешь что заявила? Что, когда первый раз меня увидела, то будто поглядела в зеркало, вернувшись в молодость. Только я другой масти. Это ее слова.

— Да, Юлечка была беленькая, а ты у меня гнедая, в бабушку, согласился отец.

— Но знаешь, что она ещё сказала? Что характером я пошла в тебя. И что она этому очень рада.

Они помолчали. Потом Александр Владимирович осторожно поинтересовался:

— Ты собираешься туда ещё поехать?

— Собираюсь, — вздохнула Ада. — Мама просила приезжать ещё, и поскорее.

— Конечно, поезжай, — отец с готовностью закивал.

— Пап, я непременно поеду, — грустно согласилась она. — Но, боюсь, сделать это придется гораздо раньше, чем я сейчас планирую.

— Ариадна Александровна, тут к вам пришли, — медсестра Таня заглянула в кабинет, где Ада чётким, аккуратным, «не врачебным» почерком подробно заполняла медицинскую карту последней пациентки. На следующую неделю было назначено много операций, и весь день у нее шел прием запланированных больных.

Ада машинально потянулась к левому углу широкого стола, куда Танечка складывала протоколы первичных осмотров. Рука пошарила по белой шершавой поверхности и ничего не нашла. Нетерпеливо взглянув на оказавшийся пустым стол, Ада строго взглянула на медсестру.

— Тань, а где карта? Опять забыли принести?

— Нет, Ариадна Александровна, — смущенно ответила девушка. — Это не на прием. Говорят, по личному вопросу, — она понизила голос.

— А что ты шепчешь? — поинтересовалась Ада. — Кто там пришел? Пусть заходит.

Таня покраснела, кивнула и исчезла. Через секунду дверь распахнулась, и в кабинет величественной походкой вошла высокая седовласая дама с очень прямой спиной и надменным лицом.

— Здравствуй, Ариадна, — сухо поздоровалась она. — Я могу пройти? Странные порядки в вашем заведении. У вас что, оборонный объект?

— Здравствуйте, Антонина Васильевна, — удивлённо ответила свекрови Ада. — Оборонного объекта у нас нет. Только что же вы не позвонили, что собираетесь придти? Сюрприз? Это неожиданность.

Ещё две недели назад она бы, скорее всего, начала нервничать по поводу визита Петькиной маменьки. Теперь же Ада с удовольствием отметила своё полнейшее спокойствие и даже равнодушие. Ей было даже не любопытно.

— Могла бы, хоть из вежливости, сказать «приятная неожиданность», — проворчала свекровь, удобно устраиваясь на мягком кресле наискосок от Адиного стола.

— Что сказано, тот сказано, — невозмутимо ответила невестка. — Так чем могу…?

— Может, чаю предложишь? — поинтересовалась Антонина Васильевна.

— Чай у нас по кабинетам не носят. Его пьют на другом этаже в свободные от работы моменты. Антонина Васильевна, у вас ко мне какое-то дело? Давайте, тогда не будем терять время. А то я, вообще-то, на приеме.

Пожилая дама в упор разглядывала свою невестку. Надо же, как мы заговорили! А была тихая, вежливая, всё угодить старалась. А теперь вот разговорилась. Однако, придется и это проглотить. Сынок Петенька, чтоб ему неладно, такого навалял, что хоть смейся, хоть плачь. Придурок! Жлоб с деревянной мордой! А она теперь должна за ним разгребать. Вот до чего жадность и глупость людей доводит! Ведь такое дело она ему на блюдечке принесла — пальчики оближешь. Как бы теперь не пришлось им просто облизнуться, да пойти себе мимо!

Но всё это было произнесено про себя. Антонина Васильевна вздохнула и выдавила из себя кислую улыбку.

— Хорошо, Ариадна, давай поговорим о деле. Я пришла просить тебя вернуться к моему сыну.

Сказать, что Ада удивилась — это значит не сказать ничего. От изумления она потеряла дар речи. Так и сидела, хлопая на свекровь глазами, открывая и закрывая рот в бесплотных попытках произнести хоть звук.

Все десять с лишним лет их с Петькой семейной жизни она ощущала со стороны матери своего мужа лишь высокомерное равнодушие, щедро приправленное ледяным презрением. Нельзя, правда, сказать, чтобы она активно возражала вообще против брака сына с какой-то там докторшей. Просто так Антонина Васильевна относилась ко всем людям — ну, может, кроме самого Петьки. Все остальные, по ее мнению, вряд ли заслуживали сколько-нибудь пристального внимания и уважения. И она не уставала демонстрировать всем этим остальным королевскую, как ей казалось, снисходительность и надменность. Сперва Аду это здорово задевало, а потом стало веселить. Как-то раз Петькина сестра Марьяна рассказала жене своего брата, что однажды ей в руки случайно попался старый-престарый документ, какая-то справка об окончании Пасюк Антониной Васильевной, уроженкой села Ново-Коровино Запорожской области, районных животноводческих курсов. Справка также охотно сообщала, что, по окончании курсов, тов. Пасюк А.В. была направлена в родное село на работу в качестве скотницы.

Собственно, ничего криминального в профессии скотницы, или уборщицы, или швеи-мотористки Ада не видела — ей и самой пришлось изрядно потрудиться санитаркой в больнице, подрабатывая во время учебы в институте. Однако ей стало гораздо веселее смотреть на любимую свекровь, изображающую на своём очередном суаре королеву Елизавету на белой лошади.

— Антонина Васильевна, а зачем это вам нужно? — слегка придя в себя от изумления, поинтересовалась Ада. — Насколько я понимаю, наш брак никогда не пользовался у вас популярностью.

— Да, я не могу сказать, что ты всегда вела себя так, как положено хорошей жене. Есть в тебе, знаешь ли, этакая холодность, сухость, эгоизм, я бы даже сказала. Петя — человек тонкий, ранимый, и ему, несомненно, требовалось больше чуткости и тепла с твоей стороны. Ты же быстро отдалилась от него, ушла с головой в свои собственные дела, а семью пустила побоку. Однако, я не могу не признать, что ты все-таки давала Пете необходимую опору, без которой ему было не обойтись. Он нуждается в том, чтобы ты, женщина, которую он любит, его жена, оставалась рядом с ним, — кислым голосом сказала свекровь.

— Антонина Васильевна, а вы уверены, что мы с вами сейчас говорим об одном и том же человеке? — не без ехидства спросила Ада. Ну и бабка, ещё одна наследница дела товарища Геббельса! И как складно, главное, излагает! Как по написанному! Ловко она всё с ног на голову поставила.

— Что ты имеешь в виду? — презрительно вздернула брови свекровь.

— Я более десяти лет прожила с вашим сыночком, если вы заметили, — холодно ответила Ада. — И, поверьте мне, ни тепла, ни чуткости, ни даже нормальной семьи, как я теперь понимаю, ему никогда не требовалось. Так, какой-то набор примитивных долженствований. Это ясно даже такому эгоистичному сухарю, как я.

— Да, Ариадна, ты очень эгоистична, — удовлетворенно подтвердила пожилая дама. — Я рада, что ты осознаешь свои недостатки. Но должны ведь оставаться какие-то представления о порядочности! Нельзя всё мерить на красивую жизнь и деньги. Должно же быть у тебя хоть что-то святое! Нельзя вот так запросто взять и выбросить десять лет жизни и человека, который в тебя так верит.

Ада просто не могла поверить своим ушам. То ли бабка в маразм впадать начала, то ли она издевается над своей дурой-невесткой. В то, что Петька не рассказал мамаше всю захватывающую историю своего разрыва с женой, она не верила. У мужа всегда была милая привычка всё выкладывать матери, причем, порой, такие вещи, которые люди предпочитают ни с кем не обсуждать. Этакая форма душевного стриптиза.

— Прошу прощенья, Антонина Васильевна, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас говорите? — осведомилась она. Сдерживаться и говорить спокойно становилось всё труднее.

— Прекрасно я отдаю себе любой отчет, — оборвала Аду свекровь. — А вот ты понимаешь, что твоё непорядочное поведение мне хорошо известно. Более того, оно стало известно и твоему мужу, для которого это явилось сильнейшим ударом! Его, между прочим, в больницу увезли с гипертоническим кризом!

— Слушайте, а вы о чем говорите-то? — устало спросила Ада. Её вдруг страшно утомил бессмысленный и бестолковый разговор. Она по привычке терпела присутствие Петькиной матери, и ей было неловко оборвать старуху. Впервые Ада осознала, что ухоженная и холеная свекровь на самом деле очень стара. Никакими кремами, никакими сложными процедурами и косметическими операциями было невозможно скрыть глубокие складки, идущие от крыльев точеного носа к слегка опущенным уголкам тонких губ, плотную сетку морщин на лице, обвисшие веки тусклых, лишенных блеска глаз. Только зубы фарфоровым блеском сверкали во рту, лишь подчеркивая свое искусственное происхождение.