Обманы зрения

Сколько же бабульке лет? Свекровь всегда держала подобную информацию под грифом «Совершенно Секретно». Но, судя по возрасту ее детей, уж никак не меньше семидесяти пяти.

— Нет, ты и правда считаешь, что твой роман с этим олигархом, ради которого ты бросила моего сына, никому не известен?

— С кем, с кем? — рассмеялась Ада. Она это, интересно, о ком? Среди ее знакомых олигархов точно не было, разве только Митин друг детства Лёва, но, чтобы предположить, что у нее с господином Барковским роман, требовался изрядный полёт фантазии.

— Антонина Васильевна, должна вас разочаровать, но жизнь с вашим сыном напрочь отбила у меня всякую охоту ударяться в любовные приключения. И с олигархами я не знакома. Откуда бы мне их взять? Они свои глазки чинят где-нибудь в Швейцарии. И по улицам просто так не бегают. Так что, вы не переживайте, я не променяла Петю на богатого любовника. Я просто от него ушла, и возвращаться не собираюсь.

Старуха помолчала, поджав губы и разглядывая нахалку невестку. Затем сняла с рукава жемчужно-серого шелкового пиджака несуществующую соринку, разгладила на коленях безупречную юбку и тихо поинтересовалась:

— А ты в курсе, скромница ты наша, что тебя несколько раз видели в ресторанах с мужчиной? В том числе и сразу после того, как ты «просто» ушла от моего сына. А кое-кто твоего спутника и признал. Так что, если ты думаешь, что твоему мужу не известно, что ты пытаешься окрутить этого господина, то ты глубоко ошибаешься. Стыдись! Мой сын так верил тебе, а ты наплевала на его чувства, на десять лет семейной жизни, наконец. Опомнись, Ариадна! Ты сама потом не простишь себе своего предательства. Сейчас ты обязана вспомнить о приличиях, о порядочности, наконец! Поезжай к Пете, я дам тебе адрес больницы, где он лежит, помоги ему поправиться, успокой его. В семейной жизни всякое бывает, люди могут и ошибиться, сделать ложный шаг, но надо научиться прощать друг друга!

Ну полный бред! Точно, у бабки маразм! Или это она, Ада, сама сходит с ума?

И что за ерунду она болтает? Это что, про Антона? Телевизора, что ли, насмотрелась, и решила, что все вокруг олигархи, если не получают зарплату исключительно в средней школе Љ5? Так их с отцом старые соседи по даче именовали этим дурацким новомодным словом любого, кто умудрялся выстроить на своем участке что-то, отличное от классической избушки на курьих ножках.

Но как же ловко старуха всё повернула! Наверное, месяц назад Ада и впрямь могла ощутить себя предательницей, наплевавшей на самое святое, посыпать голову пеплом и отправиться спасать заболевшего Петьку. Но теперь она лишь почувствовала, как ловко и хитро свекровь пыталась заставить ее плясать под свою дудку. И это даже не разозлило Аду и не вывело ее из себя.

— Антонина Васильевна, — терпеливо проговорила она, — вы очень и очень ошибаетесь. Всё совсем не так, как вам представляется, — Аде не хотелось говорить, что ей совершенно понятно всё старухино враньё. — Мне очень жаль, что ваш сын болен. Но наша с ним дальнейшая совместная жизнь не возможна. Обсуждать это совершенно бессмысленно. Я хочу, чтобы вы это поняли. Если я могу чем-либо помочь — консультации хороших специалистов, например, или какие-то обследования — пожалуйста, я помогу. Но ничего другого я сделать не сумею. И не стоит об этом говорить.

— Хорошо. Мне твоя позиция ясна, — процедила свекровь. — Нельзя сказать, что я тебя могу за нее уважать. Однако, спасибо за откровенность. В таком случае, я вынуждена просить тебя ещё кое о чём. Раз уж ты не желаешь выполнить свой долг и сохранить семью, то могу я хотя бы надеяться на то, что ты не станешь немедленно затевать бракоразводный процесс и втягивать в него Петра, который очень и очень нездоров. Он уже не мальчик, об этом тебе как врачу стоило бы не забывать. Подожди, пока он поправится, не трави ему сейчас душу. Позже, когда он оправится от удара, ты сможешь получить своё. Или тебе не терпится?

— Ладно, Антонина Васильевна, — удивленно протянула Ада. Ну надо же, какие мы чувствительные. Впрочем, Петька всегда был любимчиком матери. Не мудрено, что она так распереживалась. — Мне не к спеху. Пусть поправляется, раз такое дело.

Свекровь молча кивнула и поднялась с кресла, давая понять, что ее визит окончен.

— Я надеюсь, что ты сдержишь слово. Когда Петино здоровье будет лучше, я дам тебе знать. Всего доброго. Не надо меня провожать.

И ушла, не обернувшись.

— Что ж, я у нее побывала, — Антонина Васильевна заставила себя не спеша дойти до своей машины, прежде, чем достала мобильный телефон и защелкала клавишами. Ничего, выдержки ей всегда было не занимать!

— Ну и как, удалось тебе о чем-нибудь договориться? — жадно поинтересовался Петька, ждавший дома звонка матери.

— Трудно сказать, — пожала плечами старая дама, закуривая. — По крайней мере, какое-то время я выторговала. Правда, пришлось сказать, что ты в больнице.

— Да ради бога! — хмыкнул Петька.

— Да? И что ты станешь предпринимать в том случае, если твоя мадам решит совершить акт милосердия и навестить тебя на одре, так сказать, страданий? — саркастически спросила мать.

Её безумно раздражала необходимость участвовать в этом непристойном спектакле, спровоцированном собственным сыном, его глупостью и жадностью. Нет бы у матери спросить, посоветоваться! Да ни за что, он же ведь самый умный!

— Да, мам, а что мы станем предпринимать? — деловито осведомился он.

— Вот и думай теперь, — огрызнулась Антонина Васильевна. — Раньше надо было соображать!

— Ну, придумаем что-нибудь! — отмахнулся сынок. — А кстати, чем я болен?

— Гипертонический криз, — отрезала мать.

— Ну и ладно, с этим долго в больнице не держат. Выписывают болеть домой.

— Это ты мне авторитетно заявляешь, как врач? — ехидно спросила она. — Остается надеяться, что твоя жена не захочет тебя лицезреть и будет терпеливо ждать, когда я ей сама позвоню и сообщу о твоем выздоровлении.

— Хорошо бы она потерпела подольше, — мечтательно протянул Петька. — Время нам в любом случае нужно с запасом. Кто его знает, сколько всё ещё протянется.

Вечером, после работы, Ада поехала к Инне. Она довольно давно не была у подруги дома. Подавленное состояние, в котором Ада находилась последние два с половиной месяца, не способствовало общению. Теперь же, «проснувшись», или «выздоровев», что в данном случае было одно и то же, она поняла, как соскучилась по привычным посиделкам с друзьями. Кроме того, ей очень хотелось повидать Лизу и Артёма, Инкиных отпрысков и своих крестников.

Митя тоже обещал подъехать вместе со своим семейством, так что вечер обещал быть не тихим. Дети, как правило устраивали весёлую кутерьму, в которой с удовольствием принимали участие даже старшие, Лиза и Аркаша Конкин, в других ситуациях уже пытающиеся вести себя «по-взрослому».

Инна пришла в восторг от Адиного подарка. Её святой Антоний стоял, опершись на посох, и задумчиво глядел прямо перед собой.

— Адусь, это же прелесть что такое, — радовалась подруга, прижимая к себе тёплую резную фигурку. — Но куда же мне его поставить? Не с безделушками же? И не на туалетный столик — это, пожалуй, вовсе не прилично.

— Поставь на свой рабочий стол, — посоветовала Ада. — Будет тебя вдохновлять и уберегать от ошибок.

— Точно! — Инна стремительно вышла из просторной гостиной и скрылась в своей комнате, служившей одновременно и спальней, и кабинетом.

Вернувшись, она уставилась на дочь, бережно открывающую коробочку, врученную ей крёстной.

— Так-так, а это у нас что такое? — нахмурилась Инна. — Елизавета, а что это там у тебя в руках?

— А это мне Адочка подарила, — с придыханием ответила девочка, восторженно изучая содержимое лакового ящичка с набором косметики «для губ и глаз».

— Подруга, ты мне что, ребенка испортить решила? — с шутливым возмущением воскликнула Инна. Она была строгой мамашей и не поощряла в детях подобного «баловства». Ада с Митей потихоньку хихикали над подругой, поскольку прекрасно знали, что она без памяти любила своих отпрысков, постоянно с ними возилась, куда-то таскала, однако в «воспитательных целях» считала необходимым устанавливать для них жесткие рамки поведения, «чтобы не избаловались». То ли благодаря спартанскому воспитанию, то ли вопреки ему, ребята росли добродушными и спокойными, причём очень дружными.

— Твоей дочери, моя дорогая, не так давно исполнилось двенадцать лет, — невозмутимо парировала Ада. Притворное возмущение подруги ее ни в малой степени не смутило. Сама она не отказывала себе в удовольствии побаловать крестников, вытаскивая их в несанкционированные походы в кафе, покупая им дорогие подарки и болтая с ними на любые темы.

— Этого не достаточно, чтобы начинать краситься! — продолжала сопротивляться Инка.

— А она всё равно уже красится, — пробурчал Лизин младший брат Артём, ковыряясь с ярко-красной изящной коллекционной моделью «Феррари». Мальчик увлеченно собирал машинки, и Ада не поленилась обойти несколько магазинов игрушек и разыскать эту красавицу, полностью повторявшую до малейших деталей свой взрослый прототип. — Они с Машкой Веселовой на лестнице вчера ресницы мазали.

Инна шагнула к сыну и влепила ему полновесный щелбан.

— Ма, ты что? — обиженно завопил он, потирая макушку.

— Доносчику, сыночек, всегда достается первый кнут, — неожиданно весело ответила мать и подмигнула притихшей дочери. — Только смотри, Лизка, чтобы боевую раскраску индейцев племени сиу мне тут не наводить! Хочешь краситься — учись это делать как следует.

— А меня Адочка научит, — радостно ответила девочка. — Правда, Адочка?

— Да я тебя и сама научу, — мирно сказала Инна. — Ну, а Адочка твоя ненаглядная поможет.

В это время в дверь позвонили.

— Мам, я открою, — завопил увалень Артём, ничуть не надувшийся за щелбан, и вскочил. — Лизка, побежали вместе, это дядя Митя!

Ухватив сестру за руку, он потащил ее к входной двери. Почему-то Митя у них всегда был «дядей», а Ада от «тёти» как-то сумела отбиться.

В доме стало шумно. Рассмотревших свои подарки детей всем скопом отправили накрывать на стол. Аркашин младший брат восьмилетний Илюша сперва недовольно заворчал по этому поводу — ему хотелось как следует поиграть с новой маленькой ярко-синей «Ламборджини». Пятилетняя Полинка по-взрослому покачала головой, аккуратно сложила в стопочку обновки для своей ненаглядной куклы, «крошки» Аннабель, и потянула брата за рукав:

— Пойдем, Илюша, помогать станем. Мы же не лентяи, правда?

Мальчик нехотя отложил игрушку, вздохнул и поплелся за младшей сестренкой, не смея перечить. Всем было известно, что малышка Полина, несмотря на свой нежный возраст и крошечный рост (а она была настоящая Дюймовочка) обладала железным характером и, нисколько не теряясь, командовала добродушными здоровенными братьями.

— Однако, характер! — посмотрел ей вслед Митя, притворно вздыхая. Полинка была его любимицей, и он с удовольствием наблюдал, как дочка легко заставляет плясать мальчишек под свою дудку.

— Ты погоди, скоро ты сам за ней на веревочке пойдешь, — подначила друга Инна.

— Ты думаешь, он еще не ходит? — осведомилась Соня. — Я пока пытаюсь сопротивляться, но приходится нелегко. Для нее один авторитет — дедушка Коля. Я, говорит, когда вырасту, буду, как деда Коля, солдатом, и замуж пойду за солдата! — Сонин отец был кадровым военным.

— Ага, и будет тебе солдат Джейн, — засмеялась Ада. Она была счастлива опять оказаться в компании любимых друзей и их ребятни.

За столом было весело. И взрослые, и дети проголодались и с аппетитом наворачивали свинину, нашпигованную морковкой и чесноком и запеченную хозяйственной Инной в духовке. Мальчишки налетели на мясо, как заправские троглодиты, попутно набивая рот картошкой, укропом и кинзой, а Аркаша — своей любимой черемшой. Даже малоешка Полина соблаговолила отведать предложенное угощение.

— Скажи, пожалуйста, — обратился к Аде серьёзный Аркашка, — ты больше не нашла никаких новых слепых?

— Нет, Аркаш, а ты?

— И я тоже — нет, — вздохнул парнишка.

Последние пару лет он серьёзно увлёкся музыкой. Правда, надежд своего деда-профессора консерватории он не оправдал, и, хоть и заканчивал музыкальную школу, продолжать классическое музыкальное образование не собирался. Его интересовали рок, соул, джаз, этника. Педантичный аккуратный парень тщательно собирал записи и информацию о любимых группах и исполнителях, коллекционируя книги и часами болтаясь в Сети. Он не поленился создать свою собственную картотеку, в которую скрупулёзно вносил всё, что удавалось раскопать, от дискографии до личных пристрастий музыкантов и их привычек в быту.

Как-то раз, порывшись в дисках, валявшихся в Адиной машине, мальчик сделал забавное открытие: все любимые исполнители подруги родителей — слепые! Видимо, потому, что она — врач окулист!

Новость, а также сделанные выводы развеселили всю компанию. Самое смешное, что парень не погрешил против истины: среди Адиных любимых музыкантов всегда были Рэй Чарльз, Стиви Уандер, Хосе Фелисиано и Рой Орбиссон. Позже к ним присоединился и Андреа Бочелли, «певец, не поднимающий глаз», «серебряное горло Италии». Ада упивалась волшебным, слегка ленивым голосом, а Аркашка скачивал для нее из Интернета его новые диски и старательно заносил в свою картотеку всё новые данные о певце.

— А наш папа должен был бы стать не окулистом, а ухо-горло-носом! — заявил однажды парнишка на полном серьёзе. — Он ведь больше всего Бетховена любит, а тот ведь был глухой!

Митя расхохотался.

— Точно, сынок, верное умозаключение! Самое главное, что теперь абсолютно понятно, почему наша мама — психиатр!

Если сам Митя с Адой исправно посещали концерты в консерватории, зале имени Чайковского и Международном Доме Музыки, то Соня с Инной классическую музыку терпеть не могли, а со школьной скамьи увлекались тяжелым роком. Правильно рассудив, что колхоз — дело добровольное, девушки не желали делать умные лица и сдерживать зевки, слушая произведения Палестрины и Альбениса. Вместо этого они старались не пропускать выступлений «Лед Зеппелин» или «Аэросмит».

Аркашины наблюдения и рассуждения страшно веселили взрослых. Поэтому и теперь его невинный вопрос вызвал «оживление в массах». Даже Митя, выглядевший нынче уставшим и чем-то удрученным, слегка улыбнулся.

— Адусь, у тебя сегодня была гостья? — он потер лицо обеими руками и потряс головой. Дети, наконец, наелись, «сбились в стаю», по Сониному выражению, и помчались разносить Тёмкину комнату.

— Доложили?

— А как же? Начальник я или где? — вспомнил Митя старую шутку институтской военной кафедры. Их военрук отличался потрясающим красноречием и косноязычием, а также был не дурак выпить, что порой порождало самые невероятные обороты речи, прочно вошедшие в студенческий фольклор. Не одно поколение будущих врачей вслед за ним радостно повторяло: «Что вы тут матом ругаетесь, как малые дети?» или «Я вас всех водку пьянствовать отучу!»

— Начальник, начальник, — согласилась Ада. — Да, дружочек, посетила меня сегодня бывшая свекровь.

— И что хотела? — деловито поинтересовалась Соня, до сих пор молчавшая и беспокойно поглядывавшая на мужа.

— А хотела она, чтобы я опомнилась и вернулась в семью. Чушь всякую несла. Стыдила меня всяко, — отозвалась Ада, разрезая огурец.

— И что ты? Устыдилась и вернешься? — подозрительно спросила Инна, убиравшая тарелки за поевшими детьми.

— Ага, сейчас, уже побежала, не видишь, что ли? Сказала я ей всё, что думаю про ее сыночка, и попросила меня больше не беспокоить.

— И она легко согласилась?

— Ты знаешь, как ни странно — да. Правда, попросила не затевать прямо сейчас развод. Петенька, видите ли, плохо себя чувствует и его теперь нельзя травмировать, — задумчиво ответила Ада. Только сейчас она поняла, что ей показалось таким странным в визите свекрови. Антонина Васильевна никогда на ее памяти не отличалась сговорчивостью. Принять чужое решение, услышать кого-либо, кроме себя, любимой, было ей совершенно не свойственно.

— И ты решила отложить развод? — удивилась Инна. — Она же просто хочет выиграть время. Будет тебя и дальше уламывать.

— Пусть ее уламывает, — отмахнулась Ада. — Тут ей не светит… Митюша, ау, ты с нами?

Глубоко задумавшийся Митя взглянул на нее невидящими глазами, потом несколько раз моргнул и смущенно улыбнулся.

— Прости, задумался.

— Что-то ты, Иван-царевич, нынче не весел, что-то голову повесил?

— Да? В общем-то, да.

— Что случилось, касатик? — продолжала развлекаться Ада. — Расскажи про свою печаль-тоску, один ум хорошо, а полтора — лучше, глядишь — и придумаем что-нибудь!

Инна прыснула. Митя посмотрел на оставшуюся серьезной Соню, а затем повернулся к Аде.

— Адусь, похоже, в нашей спокойной жизни намечаются перемены.

— Это ты о чем? — забеспокоилась Ада.

— Это я о нашем Центре.

— И что с Центром?

— А то, что сегодня я имел разговор со Львом Яковлевичем. Похоже, он в ударном темпе сворачивает свой бизнес в России.

— И что?

— Он нас продает, — Митя поморщился, как от боли.

— То есть кто кого продает?

— Ну не тебя лично, и не меня, конечно, — опять скривился Митя. — Центр наш он продает.

— Да ты что? — изумлённо проговорила Ада. — Как же так?

— А вот так. Избавляется от собственности.

— И что, других способов нет? Ведь он же мог бы переоформить Центр на кого-нибудь из своих, на тебя, к примеру. И продолжал бы получать свои дивиденды.

— Не думаю, Адуся. Может, ему деньги нужны — все, какие может собрать. А может, не хочет оставлять ничего, что можно было бы к нему привязать. Неформальная сторона наших с ним отношений кому надо хорошо известна. А что касается дивидендов — это отдельный вопрос. Не было их особо никогда.

— Как это не было?

— Да вот так. Обороты у нас, конечно, не маленькие, но и расходы — ого-го! Таких зарплат, как у нас, нигде больше нет. А стажировки-командировки? А аппаратура, а расходные материалы? Да много ещё чего, не забивай себе этой ерундой голову. Словом, оставалось не так много. И Лёва позволял мне это пускать на развитие. Ему же такие деньги — тьфу, мелочь. И Центр был просто игрушкой. А теперь он, насколько я понял, всё до последней игрушечки старается сбыть с рук.

— И что теперь будет дальше? Ты уже знаешь, кто нас покупает?

— Пока нет, — вздохнул Митя. — Лёва темнит, не говорит ничего конкретного.

— И когда будет хоть какая-то ясность? — продолжала настаивать Ада.

— Да не знаю я больше ничего, — начал сердиться Митя.

— Митенька, — подала голос Соня, — а не может быть так, что Лев Яковлевич просто пошутил? Разыграл тебя?

При этих словах Митя, Ада и Инна, не сговариваясь, одновременно повернулись к Соне и уставились на нее. Потом все трое расхохотались.

Тихая спокойная Соня отличалась не только потрясающим чувством юмора, но и тем, что была непревзойденной мастерицей розыгрыша, того, что в английском языке имеет название «practical joke», «практическая шутка». Не моргнув глазом, она могла расклеить в институтском общежитии объявления о намечающемся субботнике, на который следовало придти «строго в рабочей одежде». Однажды она умудрилась разослать уведомление двум группам о необходимости явиться на следующий день в институтскую библиотеку к восьми тридцати утра, имея при себе все находящиеся на руках учебники и пособия «для сверки фондов». Не смея портить отношения с суровой библиотекаршей Маргаритой Васильевной, несколько десятков студентов, обвешенных сумками и рюкзаками с книгами, с раннего утра столпились у дверей книгохранилища.

В другой раз старшие курсы молниеносно облетела потрясающая новость, что идет набор на стажировку в Сорбонне. Бесплатно. Ещё и стипендию платить будут. Запись желающих — у секретаря факультета. Надо ли говорить, что толпы студентов немедленно рванули в деканат, а вредная Лидия Павловна, ни разу без проволочек не выдавшая ни одной справки, плевалась там на них огнём, но с тех пор попритихла и стала почти вменяемой и даже иногда — вежливой.

Очень мало кто знал, что за подобными розыгрышами стоит скромная Соня. Только очень узкий круг ее друзей был в курсе того, кто может организовать хорошо подготовленный переполох. Впрочем, у большинства студентов, ставших жертвами ее «практических шуток», так или иначе хватало ума и чувства юмора, чтобы посмеяться над собой и соседом, а не разыскивать «виновника торжества» и не объявлять ему, то есть ей, вендетту.

Митя, собственно, и стал ухаживать за этой изящной темноволосой девушкой после того, как сам попал ее молитвами в историю, над которой потом потешался весь институт. Дело было так: веселая компания студентов собралась в институтском общежитии, чтобы там без помех отметить окончание зимней сессии и начало каникул. Ну и отметили, мало никому не показалось. На следующее утро продолжавшая отчаянно гулять компания нашла в себе силы проводить до автобуса улетающую к родителям в Оренбург Соню, а затем вернулась к своему приятному занятию.

На самолет девушка опоздала. Ну так уж случилось. Следующий рейс намечался лишь на следующий день, причём денег на ещё один билет у нее не было. Пришлось возвращаться в общежитие.

В коридоре общаги уставшей голодной Соне, из последних сил тащившей свой дорожный баул, встретилась всё та же компания. Градус подпития уже завис на какой-то постоянной величине, настроение у народа было приподнятое, хотя определенная усталость явно наблюдалась.

— О, Софья, ты откуда взялась? — нечетко выговаривая слова, поинтересовались парни. — Мы же тебя, вроде, домой проводили.

Соня поставила тяжелую сумку, которую ни один из изрядно пьяных кавалеров взять у нее не догадался, вздохнула, неодобрительно покачала головой и с укором сказала:

— Ну вы, мужики, даёте! Ничего себе вы запой устроили. Я уже домой слетать успела и вернулась, а вы всё в том же виде. Сразу понятно, каникулы у вас прошли не зря! Молодцы!

Парни ошалело уставились сперва на нее, потом друг на друга. Плохо соображающий Митя начал глупо хихикать. Ну надо же, как здорово! Ну, погуляли!

— И что теперь? — растерянно промямлил Славик Иванов, староста их группы.

— Да ничего, — пожала плечами Соня. Завтра занятия начинаются, первая пара — физиология.

Парни испуганно затоптались на месте. Практические занятия по физиологии не прогуливались даже под страхом смертной казни. На них приползали хоть чучелком, хоть тушкой. Любой пропуск, даже по самой что ни на есть уважительной причине, приходилось отрабатывать в многократном размере. Отсутствующих же отмечала лично сама доцент Воронова, установившая драконовские порядки и тщательно следящая за их соблюдением.

— Приводите себя в порядок, мальчики, — сочувственно посоветовала Соня. — Я тоже пойду распакуюсь, да приготовлюсь к завтрашнему дню. Увидимся в институте. Смотрите, не проспите!

Парни уныло потащились в свою комнату. Там они, по здравому рассуждению, решили, что по этому поводу надо бы выпить — всё равно терять им нечего, кроме своих цепей. Сказано — сделано. Выпили. Потом Митя погрузился в некое подобие сна, успев напоследок удивиться, что он в общаге, а не дома.

Наутро не успевшая протрезветь компания, кляня всё на свете, каким-то чудом добрела до институтского здания и уныло устроилась у входа в пустой кабинет, где обычно выклёвывала печень своим студентам суровая физиологиня. Там, в растерянности и недоумении, парни прибывали довольно долго, пока на них не наткнулся сам декан факультета и не поинтересовался их непосредственными планами. Потом важный профессор так хохотал, что даже не стал наказывать обнаглевших студентов, появившихся в институте вдребезги пьяными.

Это был тот редкий случай, когда Сониным жертвам было известно, кто же их так славно надул. Сперва они исполнились жажды мести, но затем поостыли на свежем воздухе и даже заулыбались. Митя же, творческая натура, пришел в восторг от легкости и изящества, с которыми был исполнен этот простенький экспромт. Так что, результатом незамысловатой шутки, по выражению самой Сони, стало трое детей.

Со временем она сократила свою подпольную активность. Первого апреля окружающим, конечно, доставалось от нее на орехи по-прежнему, но, зная тайные таланты своей жены, мамы и подруги, все были начеку. Правда, в этом году после Дня Дураков главный врач больницы, в которой работала Соня, недели две объяснялся с Интернет-магазином, не желая выкупать заказанный для него четырёхтомный словарь русского языка, стоивший примерно, как двухнедельный тур в Египет. Бедный эскулап отличался тем, что делал в слове «ещё» четыре ошибки и писал «корова» через «ять».

Однако, и своим регулярно перепадало, поэтому немудрено, что любое упоминание Соней шуток, розыгрышей и прочих затей вызывало у Мити, Ады и Инны хороший здоровый смех.

Отсмеявшись, Митя притянул жену к себе и поцеловал в висок.

— Умеешь ты, зайка, настроение поднять.

— Уже неплохо, — рассудительно ответила ему жена. — Так что, может и правда, всё это не особо серьезно?

— Да нет, Сонь, серьёзней не бывает, — вздохнул помрачневший Митя.

Ада с состраданием смотрела на друга. «Глаз-Алмаз» был его ещё одним ребенком, причём таким, в которого вложены все знания и умения. Ада знала, как Митька гордится своим Центром, как радуется успехам своих специалистов, как внимательно отслеживает каждого пациента, обратившегося к ним за помощью.

— Так что, вряд ли в нашем Центре все останется по-прежнему, — продолжил он. — Никто не позволит нам работать, как раньше, закупать самое лучшее, самое современное оборудование, стажироваться и ездить на конференции за счет фирмы. Цены на наши услуги, как пить дать, велят повысить, расходы — сократить. Словом, заставят приносить ощутимую прибыль, — он невесело усмехнулся.

— Мить, подожди горевать, — сказала Инна. — Может, с новым хозяином тоже можно будет работать. Будете по-прежнему с Адкой штопать народу глазки. Не хорони дело раньше времени.

— Да, подруга, но вот тут мы подошли к самому печальному пункту нашей программы. Кто тебе сказал, что новый хозяин захочет работать с протеже старого владельца? У него, поди, и своя кандидатура имеется. В общем, столько лет труда прахом пойдут!

— Митюш, значит нам надо будет искать другое место работы. Ну неужели не найдём? — стараясь звучать убедительно, сказала Ада.

— Ну, тебя-то вряд ли кто уволит, — постарался успокоить подругу Митя. — Ты же наш лучший специалист.

— Мить, — удивленно спросила она, — ты что же, всерьез думаешь, что я стану работать с теми, кто заберет у тебя Центр, созданный с нуля твоими собственными руками? Пусть даже и не мечтают.

— Адка, не говори глупостей! — насупился Митя. — Где ты ещё сумеешь так хорошо устроиться?

— Дурак ты, братец! — засмеялась Ада. — Ты же только что сам сказал, что я — лучший специалист. Не пропадем, верно?

Больше всего ей сейчас хотелось хоть чуть-чуть поддержать друга, отвлечь его от грустных мыслей, но как это сделать, вот вопрос. Ей самой действительно почему-то совсем не было страшно расстаться с таким славным, уютным и удобным местом. В своей квалификации Ада не сомневалась. Да и проживут они с отцом и Никой как-нибудь, в конце концов, много ли им троим надо?

А вот Митя — другое дело. Ему семью кормить, и немаленькую. Попробуй, найди в отечественной медицине возможность безбедно содержать такую толпу! Вон Сонька какая кислая сидит!

— Ладно вам прежде времени огород городить-то, — посоветовала умная Инка. — Вы сейчас договоритесь до того, что прямо завтра и уволитесь. Надо бы прежде узнать, кто же всё-таки вас покупает, да что за человек, да чего ему по жизни надо. Может, всё ещё и не так уж и катастрофично. Мить, поговорил бы ты ещё раз с другом детства.

— Да поговорю, конечно. Вопрос — что узнаю?

— Вот когда нас будут бить, тогда мы и будем плакать! — внушительно ответила Инна. — Все вперед, на добычу информации! Митька, мы с тобой до победного конца! Адка, тебе что ли дать обычный телефон? Ты весь вечер мобильник то достанешь, то уберешь. Тебе позвонить надо, или сама звонка ждешь?

Ада удивленно посмотрела вниз. Действительно, в ее руке был маленький аппаратик, который она, сама не замечая того, машинально крутила в пальцах.

— Да нет, вроде, никуда звонить не собираюсь, — пожала плечами она. — Как-то оно само собой получилась.

— Ага, рефлекторные подергивания конечностей, — наконец-то насмешливо сказала непривычно озабоченная и невесёлая Соня. — Это у вас, девушка, подсознание разгулялось. Разберитесь-ка с тёмной стороной своей души.

— Человек, познай себя сам! — загробным голосом провыл Митя, и три женщины с облегчением рассмеялись. Всё будет хорошо, вот увидите!

Домой Ада ехала долго. Опять начался снегопад, похолодало, резкий ветер швырял сугробы снега большой лопатой прямо на лобовое стекло маленького автомобильчика, деловито топчущего своими колёсиками змеящуюся позёмку.

Ада не торопилась. «Зимняя дорога учит скромности», — поучал ее, помнится, инструктор по вождению в автошколе. В салоне было тепло и уютно, мягкий, округлый, слегка ленивый тенор любимого Андреа Бочелли наполнял его прозрачными горошинами звуков. Домашние уже, наверное, третий сон видят, особенно Доменик, нагулявшийся на ночь с Валерием Петровичем.

На пассажирском сидении, рядом с сумкой валялся телефончик. Зачем она его вытащила, интересно? Ада никогда не имела привычки доставать в машине аппаратик из сумки. Периодически ей из-за этого приходилось рыться на ходу в сумкиных недрах, пытаясь ответить на некстати поступивший вызов, что было абсолютным нарушением чтимых Адой правил дорожного движения.

А вот сегодня телефон спокойно расположился на кресле. Ада периодически косилась на него. «Поройся в своём подсознании», так, кажется, посоветовала ей Соня. Ну, где рыть начнём?

Припарковаться удалось у самого подъезда — вот это здорово повезло, прямо перед ней отъехала какая-то машина, спасибо вам, добрые люди, не пришлось круги наматывать по всему забитому по ночной поре двору в безуспешных поисках места, а потом всё равно ставить любимую девочку где-нибудь на выселках. Заглушив двигатель, Ада начала собирать по салону и складывать в сумку перчатки, шарф, сигареты, жевательную резинку. Взяв в руки мобильник, она не стала сразу убирать его, а задумалась, прижав к щеке его гладкую крышку.

Рыть надо там, где царапает, раздражает и не дает расслабиться.

Где-то в самой глубине ее мозга жила своей жизнью какая-то неуловимая и не поддающаяся определению точка, постоянно ускользающая, однако подспудно притягивающая к себе внимание. Эту мысль никак нельзя было взять и подумать, это ощущение — прочувствовать и пережить. Ада знала это зудящее состояние и очень его не любила, хотя и знала, что в один прекрасный момент что-то внутри щелкнет, запертые двери сознания распахнутся, источник раздражения найдется сам собой, и наступит облегчение. Было без толку пытаться прежде времени поймать его за хвост, но тем не менее Ада периодически устраивала «мозговые штурмы», надеясь сломать сложившийся стереотип и не ждать милостей от природы.

Вот и сейчас она сосредоточенно смотрела в темноту за стеклом, рассеянно поглаживая маленький телефончик. Ей казалось, что он тоже занимает определенное место в ее сегодняшних сбежавших и спрятавшихся мыслях.

Время шло. От нервного напряжения начал болеть затылок, заломило за ушами. Крепко зажмурившись и потрясся головой, Ада несколько раз резко вдохнула и выдохнула быстро остывающий воздух, затем решительно сунула аппаратик в сумку и вышла из машины. Как там говаривала Скарлетт О» Хара? «Я подумаю об этом завтра!»

Но до завтра ждать не пришлось. Она уже засыпала, уже накатывала тёплая мягкая волна подбирающихся снов, когда внезапно вырвавшаяся на свободу мысль сильно толкнула ее в грудь и в голову. Ада резко села в кровати. Первое чувство — привычное облегчение и радость: вот оно! Поймала! А затем она удивлённо захлопала глазами.

Ада поняла, что, оказывается, она ждет звонка Антона! Вот это новость! Они не разговаривали уже дней десять, с тех самых пор, как она ему позвонила, стоя напротив входа в Базилику святого Антония. И теперь ей, получается, позарез надо его услышать! При этом, однако, сама она звонить ему почему-то никак не могла. Глупо? Очень. Но — факт, а факты, как известно, — вещь упрямая. Что-то происходило с ней, и это «что-то» придавало прямо-таки школьную, подростковую многозначительность самым простым, казалось бы, словам и поступкам.

Ада устало откинулась на подушки и закрыла глаза.

«Ладно, об этом я тоже подумаю завтра».

Долго думать не пришлось. Антон сам позвонил на следующее утро. Ада только что погуляла с Домеником и теперь готовила завтрак для всей своей небольшой семьи, причем, каждому индивидуально. Себе — кофе и бутерброд с маслом и сыром, Александру Владимировичу — омлет, а Нике — домашний творог, обогащенный кальцием. Также надо было быстренько сделать все заготовки для щенячьего обеда и ужина. Днем придет Анна Родионовна. У нее, конечно, никто голодным не будет, однако, если не оставить ей специально приготовленную для малыша еду, она, не моргнув глазом, накормит его борщом и жареной картошкой.

— Доброе утро! Не разбудил?

— Да ну что ты?! Мы уже с Никой нагулялись, скоро завтракать будем, — Адин голос слегка дрогнул, ни с того, ни с сего забилось сердце.

— Как съездила?

— Вполне содержательно, — взяв себя в руки, сдержанно ответила она.

— Давно вернулась?

— Два дня назад.

— А я — вчера вечером.

— И далеко ль ездил? — поинтересовалась Ада.

— А в Китай, — беспечно ответил Антон.

— Что, родной бизнес позвал в дорогу? — не удержалась и съехидничала она.

— Вот-вот, всё так и было, — согласился ее собеседник.

— Как твоя простуда поживает?

— А всё прошло. Зажило, как на собаке. Хоть никто и не лечил, — мстительным голосом ввернул он.

— Значит, ты здоровенький. Иммунитет у тебя — просто супер, — наставительно сказала Ада.

— Я и сам — просто супер!

— И главное, на удивление скромный!

Они хором захохотали. Потом Антон спросил:

— Пообедаем сегодня?

— Сегодня никак, — вздохнула Ада, которой до чёртиков хотелось согласиться. — Отрабатываю недельный прогул. Может, завтра?

Ей стало неловко. Завтра была суббота. Кто сказал, что деловые люди, только что приехавшие из Китая, куда они ездили по своим серьезным бизнесменским делам, готовы развлекать по субботам унылых докторш? Для суббот у них должны быть лёгкие необременительные красавицы, легкомысленные и веселые. Однако, Антон тут же ответил:

— Отлично, заметано. Во сколько?

Может, красавицы все разбежались кто куда, пока деловой человек раскатывал по дальним странам?

— Ты знаешь, я до четырех работаю, у меня субботний прием. Мы сможем пообедать в это время?

— Отчего ж не смочь? — удивился Антон. — Просто мы назовём это либо поздним обедом, либо ранним ужином.

«Либо совсем ранним завтраком», — мысленно добавила Ада и покраснела. О как! Ничего себе тебя, подруга, заносит! Вслух же она сухо сказала:

— Как-нибудь, да назовём.

— Тогда я за тобой в четыре заезжаю.

— Заезжай.

— А я себе мотоцикл купил, — похвастался Антон, когда они доели горячее и приступили к десерту.

Он привёз Аду в небольшой ресторанчик в Замоскворечье, славившийся своей русской кухней девятнадцатого века. Убранство зала было выполнено в стиле богатой дворянской квартиры: низкие вальяжные диваны, массивные столы под белоснежными скатертями, глухие ковры, неяркий свет старомодных торшеров. На оклеенных полосатыми обоями стенах — картины в тёмных рамах. В углу стояло чёрное резное пианино, и худой грустный мужчина во фраке тихонько перебирал желтоватые тусклые клавиши, неспешно наигрывал тягучие, важные мелодии — Григ, Масснэ, ещё что-то…

Ада была здорово голодна. В субботу всегда приходила куча народа, и перекусить днем ей не удалось. Однако, начав есть нежный салат из зелени с вкуснейшим замысловатым соусом, она поняла, что именно означает выражение «кусок в горло не лезет». В отчаянии она ковыряла сочные листья, слушая рассказ своего спутника о его недавней поездке. Сама она не могла выдавить из себя ни слова, кроме дипломатических «Ага!», «Угу!» и «Ну надо же, как интересно!». Ей было холодно в жарко натопленном помещении, руки и ноги казались ледяными, даже в желудке, похоже, уютно расположился кусок льда.

Ада ощущала необъяснимую и непривычную скованность. То, что происходило с ней, что случалось в первый раз, обескураживало ее, и ей вдруг стало страшно унизиться, сказать или сделать не то, показаться смешной и глупой.

Антон рассказывал хорошо. Было очевидно, что человек любит путешествовать, и даже самые серьёзные деловые поездки старается совместить со знакомством с новыми местами. В Китае он, правда, бывал уже много раз.

— У меня сейчас было совсем немного свободного времени, — говорил он, — и единственное место, куда я решил съездить — это Великая Китайская Стена. Я там был года три назад, и вот, решил повторить.

— Зачем? Так понравилось в прошлый раз? — выдавила из себя Ада.

— Да нет! — засмеялся Антон. — Это такая бредятина, что слово «понравилось» тут не при чём. Понимаешь, эта стена — гимн колоссальной бесполезности. Кстати, ее строили три раза. Прикинь: десятки, сотни тысяч человек, из года в год, из десятилетия в десятилетие, из века в век практически на пределе сил и возможностей возводят бестолковейшее и нелепейшее сооружение в мире. Экономика большого процветающего государства работает на износ, не выдерживает в конце концов. Меняются династии. Страна теряет свою мощь. Люди мрут, как мухи. Спрашивается, зачем? Какая практическая цель этим преследовалась, какой результат достигался? Хотели защититься от северных варваров? Не защитились. Зато построили здоровенную оглоблю в сотни километров, ширина такая, что на колеснице кататься можно. Гимн гордыне — вот что они сумели создать. Причем три раза подряд. Крайне поучительное зрелище. Слушай, а ты что такая зеленая? Ты, случаем, не заболеваешь?

— Ты знаешь, я что-то замерзла, — подхватила удобную мысль Ада.

Антон, перегнувшись через стол, взял ее за руку.

— Ну точно, руки ледяные. Сейчас будем принимать меры.

Через минуту официант уже тащил к их столу пушистый неяркий плед, в который Антон тщательно завернул изумленную Аду.

— Не думала я, что в ресторанах дают пледы, — оглядывая себя, протянула она.

— Ну, здесь что хочешь дают.

Ещё через несколько мгновений перед ней стоял большой бокал со слегка дымящейся темной жидкостью.

— Это что, глинтвейн? — подозрительно спросила Ада, понюхав предложенное питьё.

— Почти, — хмыкнул Антон. — В девятнадцатом веке, да и прежде, красное вино часто подавали подогретым. Добавляли специи. Хорошее, между прочим, дело. Давай, пей, сразу согреешься.

Ада послушно сделала несколько глотков. Напиток был очень вкусным, хоть и показался ей крепковатым. От горячего вина стало тепло, плед приятно щекотал шею. Было, правда, немного странно сидеть в ресторане, завернутой в одеяло. Она почувствовала, как напряжение отступает, и допила свой бокал. Антон насмешливо улыбнулся.

— Вообще-то они туда вишнёвую настойку подливают. Так что некоторые потом песни петь начинают. Ты как, петь умеешь?

— Вот заодно и проверим, — невозмутимо ответила Ада. Ледяной ком в желудке растаял, и она с аппетитом принялась жевать сочное душистое мясо.

— Может, добавочки? — Антон коварно кивнул на пустую посудину.

— Фигушки, — выразительно посмотрела на него Ада. — Ты что, подпоить меня решил?

— А что, мысль, между прочим, заслуживает пристального внимания, — пробурчал он в ответ.

Некоторое время ели молча. А потом он и сказал:

— А я себе мотоцикл купил. Такой классный! Ты сама-то не увлекаешься?

Ада захлопала глазами.

— Чем не увлекаюсь?

— Ну, на мотоцикле не катаешься?

Она чуть не подавилась.

— Ты что, я в жизни на мотоцикле даже не сидела. Мне на этих мотоциклистов и смотреть-то страшно, не то, что самой ездить. Тут на четырех колёсах удержаться бы, а ты говоришь — на двух.

— Ничего ты не понимаешь, — засмеялся Антон. — Это же самый кайф! На машине едешь — ты сам по себе, в замкнутом пространстве, от всего того, что снаружи: ветер там, дорога, лес, — ты отделен, закрыт. А на мотоцикле, как и на лошади, — прямой контакт! Чувствуешь себя заправским ковбоем!

— И что же, ты теперь, как пацан, или как рокер бородатый, начнешь носиться по улицам, пугая добропорядочных граждан? — затряслась от смеха Ада.

— Ну вот, сразу «пацан» или «рокер»! — быстренько сделал обиженную физиономию Антон. — Ничего-то, вы, девушка, в нашем мотоциклетном деле не понимаете. Самое интересное — это не по шоссе носиться, а по бездорожью, по полям, по лесам. В такие места забраться можно!

— И что, ты себе мотоцикл — внедорожник купил?

— Не совсем. У меня прежде такой был. А теперь я взял машину класса «эндуро».

— Это что за зверь такой? — заинтересовалась Ада.

— А это такая помесь кроссового мотоцикла, ну, внедорожного, то есть, с обычной шоссейной машиной. То есть, и по трассе, и по оврагам лихо скачет. Двигатель — почти сто «лошадей»! Зверь, а не машина! Хочешь, покатаю?

— Пока что-то не очень, — честно призналась Ада. — А самому-то не страшно?

— Не страшно — чего?

— Ну упасть же можно, разбиться…

— Да легко! — согласился Антон. — Я пару раз здорово летел.

— Понравилось?

— Очень! Незабываемые, доложу я вам, впечатления! Особенно, когда руку сломал и четыре ребра.

— Да уж, такое разве может не понравиться? — тут же согласилась Ада. — Приятнее, наверное, только ноги ломать!

— Ногу я тоже ломал, — прилежно доложил Антон. Но это в горах, на лыжах.

Ну-ну! С тех пор, как в стране появился президент, способный стоять на лыжах, все, кому не лень, надо им это или нет, немедленно кинулись осваивать склоны далёких и близких гор. Чтобы выиграть чемпионат мира по футболу, страна, похоже, должна выбрать на высший государственный пост футбольного фаната. И тогда все в едином порыве тут же отправятся пинать мячик.

— Сент-Мориц или Куршавель? — елейным голосом осведомилась Ада. Антон помотал головой:

— Хибины.

Ничего себе, занесло!

— И давно ты там катался?

— Да уж задолго до того, как, судя по твоей ехидной физиономии, ты подумала! — в тон ей ответил Антон. — Я там вырос. У меня отец рядом служил. Он пограничник. Вот и на лыжах кататься мы все там начинали раньше, чем учились читать. А горки там неласковые, наших фокусов не спускали.

Что такое неласковые горки, Аде было хорошо известно. Её отец всегда ездил кататься в Приэльбрусье, куда стал брать с собой и дочь, едва той исполнилось десять лет. Жили они обычно на военной турбазе «Терскол».

Сперва Александр Владимирович учил Аду спускаться с пологих склонов Эльбруса. На девочку произвели огромное впечатление высокогорные станции «Мир» и «Кругозор», стены которых были увешаны мемориальными досками и фотографиями погибших спасателей. Наверх, вдоль обманчиво-невинных трасс, веселых туристов тащил тряский обшарпанный медлительный фуникулёр, напоминавший гигантский вагон старого трамвая.

На нетрудных спусках Ада довольно быстро освоила азы горнолыжной премудрости и даже почувствовала некоторую тягу к лихачеству. Однако, проницательный Александр Владимирович сумел не пропустить этот опасный момент и немедленно продемонстрировал слегка расслабившейся дочери кучу неприятных мест в непосредственной близости от склона, куда легко мог угодить вылетевший с трассы неопытный лыжник. Больше всего Аде «понравился» ледяной грот, куда периодически попадали сильно разогнавшиеся и не успевшие вовремя уйти влево незадачливые катальщики. Выбраться из ловушки можно было только с посторонним участием. Однако, позвать на помощь было почти невозможно, поскольку в силу каких-то природных хитростей звук из грота наружу не доходил. Кричи себе на здоровье!

Впрочем, вскоре после этой познавательной экскурсии Александр Владимирович решил, что дочка уже вполне может попробовать кататься на более сложных склонах крутого неласкового Чегета. Бугристые неопрятные трассы, кишевшие лыжниками, девочке не понравились сразу, она с тоской посматривала в сторону возвышавшегося над ней спокойного двуглавого красавца.

— Ну ладно, — сказал отец, — я, похоже, погорячился. Сегодня уже потихонечку покатаемся здесь, чтобы день не пропадал, а завтра с утра — на Эльбрус.

Но гора рассудила иначе. Через полтора часа Ада уже ехала на машине «Скорой помощи», баюкая сломанную руку.

— Представляешь, — рассказывала она Антону, — туда, в Терскол, народ не в шашки, в общем-то, приезжает играть. Однако, ближайшая больница находится в сорока двух километрах от посёлка. Туда-то меня и отвезли. Хорошо ещё, что перелом был несложный, скорее, даже, трещина. Смогли подлатать даже в полевых условиях.

— И что же ты, больше туда ни ногой? — насмешливо спросил Антон, с интересом выслушав Адин рассказ. Он и сам несколько раз катался в тех местах, и ему было приятно услышать знакомые названия.

— Отчего же, — с напускной важностью отозвалась Ада. — Через год мы с папой опять туда поехали. Рук-ног я больше не ломала, трассы Чегета освоила, даже по «Доллару» спускалась! — «Долларом» назывался узкий извилистый спуск изрядной крутизны. Кататься по нему отваживались только самые отчаянные и самоуверенные лыжники.

— Ну и молодец, — похвалил ее Антон. — Теперь, значит, пора и мотоцикл освоить. Хочешь на него посмотреть для начала?

— А он красивый? — заинтересованно спросила Ада.

— По-моему, очень!

— А где он?

— В гараже. Здесь рядом. Заедем?

— Ну, давай заедем, — улыбнулась она.

Ехать было и впрямь недалеко. Антон вел машину какими-то узкими, совсем плохо освещенными переулками, лишь иногда пересекая залитые огнями оживленные дороги. Минут через десять они остановились у шлагбаума, перекрывающего въезд в подземный гараж широкого современного здания, нависающего над соседними довольно ветхими на вид постройками. Ада с любопытством разглядывала красиво подсвеченный дом. Несмотря на свою явную новизну и лощёность, он каким-то непостижимым образом умудрялся не портить старинной улочки и не выделялся из своего побитого временем окружения привычной надменной кичливостью московского новодела. Лилово-фиолетовый фасад, выполненный в стиле «Ар Деко» смотрелся удивительно гармонично в старом замоскворецком переулке.

Из будки охранника выглянул дюжий молодец в пятнистой форме, приветливо улыбнулся, махнул рукой, и полосатый шлагбаум начал неторопливо подниматься. Антон медленно повел тяжелую машину куда-то вниз и влево. Еще один поворот, автоматические ворота, услужливо скользнувшие вверх при их приближении, и они въехали в ярко освещенное помещение. Там, между опорными колоннами подземного этажа, располагались аккуратные ряды блестящих дорогих машин, до того чистых, что даже не верилось, что они ездят по тем же слякотным осенним московским улицам, что и все остальные.

Или не ездят? Стоят себе на приколе, смотрят сладкие автомобильные сны, тихо посапывая, ждут лета?

— Мы приехали, — задумавшаяся Ада и не заметила, что Антон уже успел припарковаться и даже заглушил двигатель.

— Прости, задумалась, — смущенно улыбнулась она.

— О чем, если не секрет?

— Почему здесь все машины такие чистые? Спят до лета?

Антон расхохотался.

— Да нет, чаще всего бодрствуют. Как, впрочем, и их хозяева, живущие в этом доме. Просто их здесь моют. Приехал — помыли.

— Здорово! — восхитилась Ада. Её давно уже удручал слой грязи, исправно покрывавший по такой погоде ее веселую бирюзовую любимицу. Регулярное посещение автомойки ситуацию не спасало. Во-первых, было жалко времени и денег, а во-вторых, помогало это мероприятие лишь минут на двадцать, после чего грязь честно прилипала снова, а потраченных времени и денег становилось вдвое жальче!

— Ну, показывай скорее свою обновку, — потребовала она, отогнав подальше размышления о превратностях автогигиены.

— Закрой глаза, — попросил Антон. — Только, чур, не жухать! Не подглядывай!

Ада крепко зажмурилась. Мягко хлопнула водительская дверь, затем с уютным чмоканьем открылась дверь с другой стороны, и рука Антона бережно и крепко ухватила ее за локоть.

— Выходи осторожнее, высоко, — предупредил его голос. — Теперь иди за мной. Не бойся, здесь не споткнешься… Тут поворачиваем… Стоп. Постой так секунду… Можешь смотреть!

Ада открыла глаза. Пред ней стаяла черный с серыми подпалинами здоровенный агрегат. Он хищно посверкивал своими отполированными до немыслимого глянца боками, хромовыми стойками, переливчатой фарой. Тускло лоснилась матовая кожа широкого сиденья. Мотоцикл напоминал задремавшего могучего зверя, даже во сне поигрывающего стальными мускулами, готового к мгновенному броску.

— Ух ты! — выдохнула она. — Хорош! Но как на таком ездить-то?! Это ж как на тигре верхом кататься. Или на мустанге каком необъезженном…

Говоря, она обошла вокруг приосанившегося мотоцикла, поглаживая его бока, легко касаясь пальцами руля, почёсывая мощный корпус. Казалось, огромная машина сейчас замурлычет от удовольствия.

— Можно на него сесть?

Антон молча кивнул. В горле у него внезапно пересохло. В один момент вдруг стало совершенно невыносимо просто стоять и смотреть, как эта женщина, исправно заглядывающая в его самые невероятные и нереальные сны и чуть насмешливо улыбающаяся ему издалека почти каждую ночь, двигается рядом, тихонько поглаживая сверкающий мотоцикл.

Вдруг стало понятно, что нет у него больше сил ждать ее, сохранять невозмутимость и легкость тона, уговаривать себя не спешить и просыпаться среди ночи в горячем поту, с неистово колотящимся сердцем.

Он больше не может и не хочет разыгрывать из себя сэра Ланселота Озёрного, Тристана, Роланда, доблестного рыцаря Айвенго или кто там у них ещё был! Он хочет получить её немедленно, и она должна стать его, желательно здесь и сейчас!

Антон тяжелым взглядом смотрел, как Ада боком усаживается на спину железному зверю. Она слегка поёрзала на месте, усаживаясь поудобнее, поправила на коленях юбку, поплотнее запахнула короткое светлое пальто и подняла на него смеющиеся глаза.

Вытерпеть это было уже совсем невозможно. Антон стремительно шагнул к Аде, наклонился, опершись одной рукой на зашатавшийся мотоцикл, а другой обхватил ее за плечи и поцеловал.

Он целовал её мягкий рот, столько раз снившийся ему, и рыжеватые прядки ее волос щекотали его лицо. Каждую секунду он боялся, что вот-вот она оттолкнет его, и понимал, что не сможет заставить себя подчиниться. Ему было страшно, и он начинал ненавидеть этот страх, и себя за глупую робость, и ее — за то, что смогла внушить ему подобные чувства.

Внезапно Антон осознал, что ему больше не приходится наклоняться. Ада стояла, прижимаясь к нему всем телом, обнимая его и изо всех сил возвращая ему поцелуй.

Антон тяжко вздохнул. Его руки сжали узкую спину под распахнувшимся пальто, и в опустевшей, заполненной лишь глухим грохотом голове неуверенно появилась одна-единственная мысль: ещё немного, и это точно произойдет именно здесь и именно сейчас. Что-то надо немедленно делать.

Вдруг потянуло сквозняком, невдалеке прошуршали колеса, чуть погодя хлопнула дверь машины, мимо простучали быстрые каблучки, открылись и закрылись двери лифта, и всё опять стихло. Антон выпрямился. Он заглянул в растерянные зеленовато-голубые глаза, провел рукой по растрепавшимся медным волосам, на секунду уткнулся в них лицом, а затем взял Аду за руку и повёл. Она молча пошла за ним.

Ему очень хотелось поцеловать ее в лифте, но он сдержался, догадываясь, что иначе он сильно рискует не вспомнить, где находится его собственная квартира, и они просто стояли, тесно прижавшись друг к другу. Он с трудом сообразил, каким ключом отпирается входная дверь, и наконец они оказались одни, в тёмной просторной прихожей, там, где совершенно точно никто им не мог помешать. Рядом с тихим шорохом на пол упало что-то светлое, и в тот же миг Антон почувствовал, как Адины руки скользнули к нему под куртку. А затем она приникла к нему и завладела каждой клеточкой его разгоряченного тела.

Когда к Антону вернулась способность хоть что-либо соображать, он понял, что до спальни им добраться не удалось. Они лежали в гостиной на неудобном диване, слишком широком, чтобы сидеть, и слишком узком, чтобы лежать вдвоём. Тёмную комнату освещал лишь свет уличных фонарей. На полу повсюду валялась их одежда. В остальном же, особых жертв и разрушений не наблюдалось, что было довольно странно, учитывая силу унесшего их урагана.

Ада лежала тихо, уткнувшись носом в его бок. Спит, что ли?

— Я зажгу свет? — хрипло спросил Антон.

Она пошевелилась.

— Включай, — и кажется, сделала наивную попытку отодвинуться. Смешная! Вспомнила о своей обожаемой независимости?

— Лежи тихо, — Антон покрепче прижал ее к себе. — Тут тебе самое место. Пить хочешь?

— Хочу.

— Что тебе принести?

— Всё равно, похолоднее, если есть.

— Поищем, — усмехнулся он и начал подниматься. Ада в упор разглядывала его.

— Ты меня смущаешь.

— Это хорошо, — она удовлетворенно кивнула.

По пути на кухню Антон заглянул в ванную, где прихватил халат, и в прихожую. На полу сиротливой кучкой притулилось нарядное светлое пальто. Он поднял его и прижался щекой к ворсистой мягкой ткани. От пальто слабо пахло Адиными духами — тонкими, горьковатыми. Антон осторожно положил его на кресло и понял, что блаженно улыбается.

Вернувшись в гостиную, он обнаружил, что комната ярко освещена, а Ады нет. Одежда тоже больше не валялась по всему полу.

Он с недоумением разглядывал аккуратно убранную комнату, где отсутствовали даже малейшие следы недавнего беспорядка, когда вошла Ада, замотанная в толстое желтое полотенце. Плечи у неё были мокрыми.

— Уф-ф, а я уж было решил, что ты оделась и сбежала, — с облегчением проговорил Антон.

— А что, надо было? — весело поинтересовалась она.

— Я тебе сбегу!

— Да я, вроде, и не собиралась, — Ада пожала плечами, и от этого движения полотенце поехало вниз. Антон взглядом проследовал за ним.

— Ну вот, теперь ты меня смущаешь!

— И это тоже хорошо, — ответил он и вышел из комнаты. Когда он вернулся, в руках у него был большой шуршащий пакет.

— Может, вот это наденешь?

— Это что? — с подозрением спросила Ада, не притрагиваясь к свертку. Даже руки за спину спрятала. Антон вздохнул. Бедная девочка, всегда начеку, постоянно ждет подвоха… Впрочем, немудрено. Давешняя папочка, собранная дотошным Лёней Чуперко, о многом ему поведала.

— Вообще-то это мой халат. Мне мать на день рождения подарила, а я его ни разу не носил. Надевай. Удобнее, всё-таки, чем полотенце, — терпеливо объяснил Антон.

Халат был темно-синий, из толстого тяжелого шелка и такой огромный, что его подол как шлейф волочился за Адой по полу, а чтобы не споткнуться, ей пришлось приподнимать его спереди, что сделало ее похожей на средневековую принцессу. Вензель известной фирмы, вышитый, по идее, на груди, располагался почти на талии.

— Слушай, а тебе идет! — Антон восхищенно смотрел на нее.

— Ага, а главное — сидит как влитой! — расхохоталась Ада. — По-моему, сюда можно ещё штуки три таких как я завернуть!

Антон обнял ее.

— Останешься?

Ада решительно помотала головой.

— Никак, мой дорогой. Ночевать я должна дома. Утром Нику выводить. Сегодня вечером его за меня выгуляли, а утром — мой черед.

— А, может, и на утро договоришься? — шепнул Антон.

— Нет-нет, не получится. И вообще, папа начнет нервничать. Он последнее время привык за меня переживать, так что пока придется поберечь его нервную систему. Мне очень жаль, но я поеду домой, — твердо ответила она.

Антон покрепче прижал ее к себе.

Он терпеть не мог, когда его любовницы и подружки оставались ночевать в его квартире. Утро непременно приносило разочарование, всё раздражало, всё было не так. По дому зачем-то ходила чужая женщина, что-то делала и говорила, и ей даже требовалось отвечать! При свете дня особо остро ощущались ненужность, бездарность и бессмысленность любых подобных слов и действий.

С некоторых пор под любым предлогом он стал стараться отправить своих дам домой. Хоть в ночь, хоть куда — он вызывал такси, и очередная девица, не понимающая, что не так, и поэтому смертельно обиженная, уезжала. Правило было железное: утро Антон предпочитал встречать в одиночестве.

И вот, в первый раз за много лет ему захотелось заснуть и проснуться вдвоем, тесно прижимая к себе эту женщину, от близости которой он немедленно переставал соображать. Он не мог дать названия тому, что происходило с ним. Он только чувствовал, что удивительным образом они совпадали до такой степени, что было не ясно, где заканчивался один из них, и где начинался другой.

Ему нравилось смотреть как она двигается — свободно и вместе с тем сдержанно; как сидит — очень прямо, с уверенным спокойствием развернув неширокие плечи; как, задумавшись о чем-то, запускает пальцы с овальными коротко остриженными ногтями в рыжевато-медные пряди.

Она не пыталась произвести на него впечатление, казаться необыкновенной, умной, привлекательной, интересной. Она просто была. И он хотел, чтобы она «просто была» рядом с ним.

А она ещё говорит, что не может остаться!

— А я тебя не отпущу, — пробормотал Антон.

— Отпустишь! — засмеялась Ада и поцеловала его в грудь.

На этот раз им всё же удалось дойти до спальни.

— По-моему, у тебя мобильник звонил, — сказал Антон, когда всё закончилось, и они лежали поперек огромной кровати, притихшие и обессиленные. — Раза три, не меньше. Кто это тебя может сейчас разыскивать?

— Не знаю. Может, папа? В любом случае, надо пойти и посмотреть.

— Не надо. Давай, ещё немножко полежим.

— А вдруг что-нибудь срочное? — спросила Ада, но не встала, а лишь поплотнее прижалась к его боку и потерлась об него носом.

— Срочное — перезвонят, — уверенно ответил Антон.

Словно в ответ на его слова, где-то в недрах квартиры призывно замяукал телефон. Ада вздохнула, зашевелилась и стала выбираться из-под прижимавшей ее тяжелой руки.

Когда Антон вышел вслед за Адой в гостиную, она разговаривала, отвернувшись к широкому окну. В ту же секунду он почувствовал, что лучше бы этого звонка не было совсем. По крайней мере, сегодня. Ее узкая спина была неестественно выпрямлена, и от всей неподвижной, застывшей фигурки исходили плотные волны напряжения.

— Да, мне знакомо это имя… И что?… Ты точно уверен в том, что сейчас говоришь? — голос звучал сухо и безжизненно. — Я хочу сказать, эта информация абсолютно верна?… Ты видел документы?… Нет, мне об этом ничего не известно… Нет, не нравится, если не сказать больше… Да, я попробую уточнить, но ничего хорошего не обещаю… Хорошо. Я перезвоню, когда смогу. Может, сегодня, а может, завтра с утра… Пока… Пока!

Антон молча смотрел на эту напряженную спину. Он не мог отвести от нее глаз. Ада по-прежнему стояла у окна, постукивая телефончиком по ладони. Потом она повернулась, и Антон испуганно моргнул.

Её застывшее лицо было землисто-серым, глаза запали, и под ними резко обозначились огромные синяки. Губы плотно сжаты. Медные волосы повисли и потускнели. Тонкие руки судорожно стискивали пояс халата. Перемена в ней была тем сильнее, чем она была внезапнее. Эта осунувшаяся мертвенно-бледная женщина никак не могла несколько минут назад уютно прижиматься к нему, разнеженная, мягкая, с порозовевшими щеками и ярким нежным ртом.

Когда она заговорила, ее слова прозвучали почти равнодушно.

— Зачем ты мне солгал?

— Я тебе не лгал.

— Хорошо. Я спрошу по-другому. Почему ты мне не сказал правду?

— Скажи, а мы о чём сейчас говорим? — осторожно поинтересовался Антон, от всей души надеясь, что они говорят о разных вещах.

— Это правда, что ты купил наш «Глаз-Алмаз», и все документы были вчера подписаны?

Вот что она узнала! Причем, не так, как надо и не от него! М-да…

— Правда.

— И ты не счёл нужным мне об этом сказать?

— Я не собирался ничего скрывать, — Антон пожал плечами. — Мне просто хотелось выбрать для этой новости другое время и другое место. Точнее, я собирался поговорить с тобой об этом завтра. Хотел сделать тебе сюрприз.

— Считай, что тебе это удалось.

Она была невероятно спокойна. Однако, выдержка! Землистая серость ушла с ее лица, и щеки даже слегка порозовели. Похоже, первый шок от известия проходил, хотя было совершенно не понятно, с чего бы вдруг явилась такая реакция. Все живы, никто не умер. Ничего плохого не произошло.

Очень странно.

— Антон, зачем ты это сделал? — голос слегка дрогнул, но удержался.

— Я сделал что-нибудь плохое? — холодно осведомился он.

— Я пока не даю этому оценок. Я спрашиваю — зачем?

— Что в этом странного? Барковский продавал. Я купил. Зачем покупают фирму? Чтобы работала и прибыль приносила, — буркнул Антон. Он начал злиться. Им, собственно, не было сделано ничего, что бы могло считаться стыдным и некрасивым. Кроме, может, одной вещи. Но он был уверен, что Ада и до этого рано или поздно доберется.

— И как же ты узнал, что именно сейчас господин Барковский продает именно эту самую фирму?

Ну вот, пожалуйста, а он о чем? Уже и подобрались к самому скользкому месту!

— Мне об этом сообщили, — сказал Антон, твердо решив говорить честно.

— Кто?

— Моя служба безопасности.

— А почему в поле зрения твоей службы попал никак не связанный с вами медицинский центр?

— Потому что я дал такое распоряжение.

— Ты хотел, чтобы следили за мной? — вот так, прямо в лоб заехала!

— Не только за тобой.

— За кем же ещё?

— За теми, кто находится с тобой рядом.

Вот теперь точно всё сказано. Не убавить, ни прибавить.

Ада молча смотрела на Антона. Он замялся.

— Ты попытайся понять меня правильно. Было ясно, что с тобой что-то стряслось. Что именно — ты не говорила. Может, всё совсем плохо. Может, будет ещё хуже. Может, тебе надо помочь. А ты молчишь, как каменная. Ну, я и распорядился, чтобы во всем разобрались и мне доложили.

— А тебе не пришло в голову, что я не считала нужным сообщать тебе подробности своей жизни? Ты у нас, значит, такой крутой, что считаешь возможным лезть туда, куда тебя не зовут? Тебе всё можно? — голос Ады становился всё тише и холоднее. — Ты, значит, решил покопаться в моих шкафах, да ещё и свою службу безопасности в полном составе пригласил. Ну, ты и молодец! Впрочем, я думаю, что вряд ли ты так уж интересовался именно мной. Медицинский центр, наверное, попривлекательнее будет.

— Ада, ты зря так переживаешь. Никакая служба безопасности в полном составе не имела отношения к этому делу. Им лично занимался Лёня, руководитель службы, мой друг.

Антон чувствовал, что говорит что-то не то, что каждое сказанное им слово только усугубляет ситуацию, делает ее всё хуже и непоправимее. Но он не мог придумать, что и как сказать, как объяснить, зачем он полез не в своё дело. Чем больше они это обсуждали, тем неприятнее и двусмысленнее выглядело его непрошенное любопытство.

Антон оборвал сам себя на полуслове. Он шагнул к Аде и взял ее за руку. Она ее не убрала, но пальцы были холодны и безжизненны.

— Прости меня. Я был не прав. Я не хотел тебя обидеть. Я только хотел помочь. Теперь я понимаю, что совершил бестактность. Прости.

Ада помолчала, а потом всё тем же ровным голосом сказала.

— Всё понятно, — и, после паузы: — Значит, ты теперь наш новый хозяин.

— Ада, я не собираюсь ничего менять в вашем Центре. У вас, вроде, и так всё неплохо. Увидишь, со мной легко работать.

— А с чего ты решил, что я буду с тобой работать?

Ада с сожалением посмотрела на него, как смотрят, должно быть на деревенского дурачка, не понимающего самых очевидных вещей. Потом выдернула руку и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. Хлопнула дверь ванной. Реветь отправилась? Ну, тогда, может, и ничего. Может, всё и образуется. По опыту Антон знал, что, как правило, женские слёзы хорошо служат нелегкому делу примирения с ситуацией, эти слёзы и вызвавшей.

Послышался шум льющейся воды, потом что-то упало. Антон молча курил и ждал. Сюрприз хотел сделать, идиот. Предвкушал ещё, как она удивится и обрадуется. Как всё станет легко и просто.

Да уж, проще некуда. Впрочем, Ада — женщина разумная. Она должна понять, что всё, что бы им ни делалось, было только во благо.

Антон всё ещё убеждал себя, что всё будет хорошо, когда Ада вошла в комнату. Она была полностью одета, даже пальто застегнуто, даже сумка небрежно болталась на плече. Лицо спокойное и совсем не зареванное.

— Ты не учёл только одного, — сказала она без каких-либо предисловий. — Я не имею привычки спать с работодателями. И не работаю с любовниками.

А потом повернулась и спокойно ушла. Только входная дверь хлопнула.

Ада поняла, что заблудилась. Причём она умудрилась заблудиться прямо в этом стильном доме, куда ее привез Антон Михайлович Ромашов часа два назад, и откуда ей хотелось исчезнуть как можно скорее и убраться как можно дальше. Желательно, в другой город. Или на другой материк.

Ада с трудом понимала, где она находится и как отсюда выбраться. По ее смутным расчетам, лифт должен был привезти ее в холл, откуда она могла попасть на улицу и уйти прочь. Однако, коридорчик, идущий от лифта, привел ее к каким-то многочисленным закрытым дверям, даже отдалённо не напоминающим выход на улицу или вход в квартиру. Там и сям висели какие-то таблички, прочесть которые в почти тёмном помещении у нее никак не получалось. Она подергала начищенную металлическую ручку. Заперто. Офисы у них тут, что ли, какие?

Ей было очень плохо. Все ее силы забрало колоссальное напряжение, потребовавшееся от нее там, у Антона, позволившее ей сдержаться, остаться бесстрастной, «сохранить лицо» в тот момент, когда она услыхала от Мити, что их Центр тайком купил Антон Ромашов, только что ставший ее любовником.

Какая же она дура! Так непростительно расслабиться, так близко подпустить к себе чужого человека, почти поверить в то, что он такой, каким кажется! Да что там «почти»?! Ведь совсем поверила! А всё почему? Да потому, что очень уж хотелось верить в то, что летают под облаками белые лебеди, скачут по дорогам благородные рыцари, ищут своих прекрасных дам. Идиотка, а кто тебе сказал, что прекрасная дама — это ты?

Опять на те же грабли! Тебе говорят, а ты всё принимаешь за чистую монету. А что не говорят вслух, так это ты и сама нафантазируешь!

Десять лет у тебя ушло на то, чтобы ежедневно доказывать самой себе, что твой брак удачен, и твой муж совсем не так уж плох, как пытается казаться. Было ведь и у вас много хорошего, и оно, это хорошее, просто не могло бесследно исчезнуть, и твой долг жены и заключается в том, чтобы любой ценой сохранить семью. Правда, со временем становилось всё сложнее вспоминать те недолгие и давние радости, когда-то имевшие место в вашей совместной жизни. Но ты упорно заставляла себя считать, что со временем всё наладится, и что ты просто не имеешь права на другую жизнь. Ты оставалась слепа и глуха к любым фактам, доказывающим обратное. Для того, чтобы ты, наконец, прозрела, потребовалось от всей души ткнуться носом в самое откровенное предательство близких тебе людей.

Но идиотов жизнь ничему не учит. Почему-то ты решила, что встретила человека, которому нужна и интересна ты сама. И тебе, дуре, было хорошо рядом с ним. Все эти месяцы ты вспоминала ваш единственный поцелуй, и это воспоминание принималось мурлыкать в твоей груди, а поясница наливалась сладкой болью.

А ведь как всё оказалось просто! Твой «рыцарь» так называемый просто решил купить себе ещё одно доходное предприятие. Вряд ли он стал бы городить огород из-за какой-то скучной особы. Так, под руку подвернулась. Заодно кое-что интересное про работу планируемого приобретения порассказала. Вид, так сказать, в замочную скважину! В дополнение к собранной информации.

Правда, Ада и не пыталась сообразить, а зачем, собственно, было вообще городить такой огород. Её горячечные мысли неслись тесным табуном, не разбирая дороги. Все ее комплексы, надежно упрятанные в самый дальний угол, почти побежденные, ожили, выползли из своих нор и принялись с интересом озираться, искать, чем бы поживиться, высматривать, где что плохо лежит, нашептывать гадости.

Он всё наврал. Ни о ком, и уж, конечно, не о ней он и не собирался заботиться. Он влез в ее жизнь просто потому, что так сложилось. Вот такая прихоть.

Бормоча себе под нос, Ада шла от одной запертой двери к другой, потом двинулась куда-то в сторону и вдруг увидала перед собой лифт. Интересно, она на нем сюда приехала, или тот лифт где-то ещё?

По-прежнему плохо соображая, она нажала какую-то кнопку, показавшуюся ей подходящей. На этот раз ей повезло. Она очутилась в ярко освещенном холле, где сбоку, за красивой стоечкой, сидел крепкий охранник и читал газету. Дальше виднелись сплошные стеклянные двери в частом медном переплете. Дальше — улица!

Стараясь двигаться ровно, Ада быстро прошла мимо начавшего вставать консьержа, удивленно разглядывающего незнакомую женщину с отрешенным, «перевернутым» лицом. Он знал такие лица. Ему довелось пройти Чечню, и он видел много людей, потерявших в жизни всё.

Наконец стеклянные двери остались позади. Сырой холодный ветер толкнул Аду в грудь, подхватил распущенные волосы и весело закрутил их. Осталось совсем чуть-чуть, вот тут две ступеньки, потом неширокая дорожка и влево по тротуару. А там уж она как-нибудь разберется. Вот если бы ещё посидеть где-нибудь, хоть вот на ступеньках, хоть чуть-чуть! Но нельзя — охранник, должно быть, прогонит. В таком доме не живут люди, которые могут сидеть на мраморных розовых ступеньках перед подъездом.

Мысли были вялые, тусклые, медленные.

В конце короткой дорожки стояла огромная черная машина, глянцево поблескивая натертыми боками. Их тут моют, тупо вспомнила Ада. Приехал — помыли. Молодцы! Как бы ее теперь обойти?

Она старательно обдумывала этот серьёзный вопрос, когда дверь машины распахнулась, и из нее вышел мрачный, кое-как одетый Антон Ромашов.

Подлый лжец.

Ада растерянно оглянулась, не понимая, откуда он взялся, и куда ей теперь можно исчезнуть. Силы почти оставили ее. Очень кружилась голова.

Антон хмуро посмотрел на нее, покачал головой, шагнул вперед и, обхватив ее своими ручищами, прижал к себе.

— Дура, дура, ну какая же ты дура! — бормотал он, покачивая ее, словно баюкая. — Ведь всё в порядке, ничего плохого уже не случится, я буду с тобой. Я не пытался обмануть тебя, поверь мне, очень тебя прошу. Всё и правда произошло очень быстро, а ты была далеко, далеко. Мне некогда было предупреждать тебя. Я только хотел помочь. Бедная моя храбрая девочка, как же ты всего боишься!

И тут Ада заплакала. Она отчаянно рыдала, слепо тыкаясь лицом в его мятый свитер под расстегнутой курткой. Крепко сжатые кулачки колотили его по плечам и груди, а Антон всё не отпускал ее, продолжая что-то говорить в ее макушку. Постепенно Ада стала затихать, обессилев, кулаки сами собой разжались, и она уже лишь судорожно цеплялась за него.

— Ну успокойся, моя хорошая. Я не дам тебя в обиду, — серьёзно сказал он, когда Ада подняла к нему заплаканное лицо. Она замотала головой.

— Я никогда не сказал тебе ни слова неправды, — раздельно проговорил Антон, — и никогда не скажу. Обещаю. Мне нужна ты.

И она поверила. Наверное, потому, что всегда мечтала услышать эти слова, но никто никогда их не произносил.

— Антон Михайлович, у вас всё в порядке? Помощь не требуется?

Крепкий охранник, всё это время маячивший за стеклянной дверью, осмелев, выглянул на улицу и с хорошо скрываемым любопытством преданно смотрел на Антона.

— Спасибо, Володя, ничего не нужно, — холодно ответил он. — Впрочем, вызовите, пожалуйста, из гаража Игоря, пусть он отгонит машину. Ключи в замке зажигания.

— Вы сейчас никуда не поедете? — сдержанно поинтересовался Володя.

— Пока нет. В любом случае, машине здесь не место.

— Будет сделано, Антон Михайлович! — браво рявкнул охранник, широко распахивая дверь перед господином Ромашовым, осторожно ведущим за собой рыжую растрепанную девицу, то ли странную, то ли обдолбанную. Вот ведь как интересно! Жаль только, что интересом этим ни с кем не поделишься. В доме, где служил охранник Володя, перемывать косточки жильцам строго запрещалось. Вон, Володин предшественник мигом вылетел с работы за такие дела!

— Ну что, ты совсем успокоилась? — дружелюбно поинтересовался Антон, ставя на стол перед умытой и причесанной, хоть и слегка опухшей Адой дымящуюся кружку с чаем, куда он плеснул хорошую порцию коньяку. — Говорить уже можешь?

— Могу, — согласно кивнула Ада, прихлёбывая горячий сладкий напиток.

— Тогда можешь позвонить своему Мите, и сообщить ему, что страшный зверь по фамилии Ромашов не кусается, поводов для переживаний особых нет, все вопросы будут решаться в рабочем порядке. Катастрофических изменений в работе вашего ненаглядного Центра я не планирую. Как работали, так и будете работать.

— И что же, ты даже своего руководителя не поставишь? — подозрительно уточнила Ада.

— А надо? По-моему, ваш главный врач — вполне компетентный руководитель и отличный специалист.

— Это верно.

— А хочешь, ты там сама будешь командовать? — вдруг предложил Антон.

Ада выразительно постучала пальцем по голове.

— Во-первых, Митька — мой друг, если тебе об этом ещё не доложили. Его место мне не нужно ни под каким видом. Во-вторых, я хирург, а не администратор, соображаешь? А в-третьих, я вовсе ещё не решила, могу я остаться там сама, или нет.

— Да уж, про друга — это я как-то упустил из виду, — с насмешливым раскаянием покачал головой Антон. — Но тогда и тебе самой бросать друга не пристало. Слушай, а хочешь, я тебе этот Центр подарю? Будешь там сама хозяйкой. А? Мысль?

— Ты что, господин хороший, совсем спятил? — рассмеялась Ада. — Бредишь? Может, рецидив простудного заболевания случился? Температуру будем мерить? Ты мне эти купеческие штучки брось. Тоже мне, Мамонтов с Рябушинским в одном флаконе!

— Ну и ладно, — легко согласился Антон. — Не хочешь — и не надо.

— Точно. «А захочешь — так и не будет», да? Так моя бабушка всегда говорила, — сощурилась Ада.

— Ну почему — «не будет»? Может, и будет, — хмыкнул Антон. — Звони, давай, своему корешу, не томи человека.

И вышел из кухни.

Пока Ада разговаривала, вполголоса что-то втолковывая своему другу-начальнику, Антон неторопливо и со вкусом раздумывал, как бы им завтра получше провести оставшийся выходной. По-хорошему, ему надо бы было поработать с документами, но делать этого он не собирался. Ничего с ними не станет, полежат до понедельника!

Антон довольно улыбнулся. Раньше ему такое и в голову бы не пришло. Зато теперь — пожалуйста! Есть, оказывается, и кроме бумаг в жизни ещё много чего интересного!

Хорошо бы завтра прямо с утра отправиться на дачу! Забрать Ариадну, да прихватить ее пса, пусть парень на воле побегает. Участок у Антона просторный, есть где разгуляться замученному городом щенку. А люди тем временем сходят в баньку, попарятся, а потом пожарят мяса на мангале.

Он проведет ее по своему дому, сложенному из могучих лиственничных бревен. Антон обожал этот дом, сказочный терем под тускло-медной крышей, построенный его бывшим одноклассником Юркой Лопатиным, классным, как оказалось, архитектором.

В камине, похожем на огромную кучу камней, будут ярко гореть дрова. Антон станет хвастаться (а Ада непременно будет восхищаться!) тяжелой деревянной мебелью, нарисованной всё тем же Юркой и изготовленной по эскизам в мастерской у каких-то его друзей. У всех этих комодов, шкафов, столов, лавок и кресел с высокими спинками был такой вид, будто им всем лет по двести, но им всё нипочём, они и ещё триста простоят — не заскрипят.

А потом Антон покажет Аде, какая у Юрки получилась шикарная кровать: метра два с половиной в ширину, вместо ножек — резные когтистые лапы, высокое тёмное изголовье украшено узором из желтоватой отполированной моржовой кости.

М-да, вот про кровать лучше сейчас не думать. Не то вряд ли в ближайшее время он сумеет отвезти девушку домой.

Но попасть на дачу на следующий день им не удалось. Антон уже подъезжал к площади Гагарина, когда Ада позвонила и сказала, что в Италии умерла ее мать, и ей надо срочно вылетать на похороны.

В этот раз Ада не сочла нужным и уместным отказываться от услуг шофёра, предложенного господином Мори. Она не видела никакой необходимости в подчеркнутой демонстрации собственной независимости. Напротив, ей казалось, что в данной ситуации это бы выглядело почти непристойно.

В аэропорту «Марко Поло» Аду встретил приземистый широкоплечий мужчина в строгом тёмном костюме с черной траурной повязкой на рукаве. Его лицо выражало приличествующую моменту сдержанную скорбь и почтение.

— Добрый вечер, синьора, — участливо проговорил он. — Меня зовут Карло, я восемь лет проработал у вашей матушки. Примите мои глубочайшие соболезнования. Мы все скорбим. Какая утрата! Позвольте получить ваш багаж, — под конец речи почтение стало каким-то уж совсем безбрежным.

— Спасибо, Карло, но получать нечего, я приехала налегке, — Ада кивнула на свою дорожную сумку, размеры которой позволяли брать ее в салон самолета, что существенно экономило время.

— Тогда позвольте проводить вас к автомобилю, — низенький Карло и бровью не повел, поклонился и подхватил с пола довольно увесистый баул. — Следуйте за мной, пожалуйста!

Ада пожала плечами и двинулась за ним. Карло этаким мажордомом торжественно вышагивал впереди, указывая путь.

Выйдя из здания аэровокзала, он направился к стоящему прямо перед выходом огромному чёрному лимузину. Ещё один поклон, и перед Адой распахнулась дверь машины.

— Прошу вас, синьора! Сию минуту, я уберу ваш багаж.

Да уж, господин Мори нынче расстарался!

Коротышка-адвокат вновь встретил Аду на ступеньках палаццо ди Франческо, а за его спиной, как и в прошлый раз, неподвижной скалой возвышался важный Пьетро. Но на этот раз синьор Лучано, страдая всем лицом, кинулся к ней, обнял и отчаянно захлюпал куда-то ей в плечо.

— Моя дорогая, моя дорогая, какая невосполнимая потеря! Как несправедлива жизнь! — провыл он горестно в ее пиджак. — Мужайтесь, синьора Ариадна, мы с вами.

Ада моргнула. У неё ещё в аэропорту, при виде торжественного Карло и его безразмерного лимузина появилось стойкое подозрение, что ей уготована какая-то неясная роль в странном фарсе. Или в гротеске? Она была не сильна в терминологии и жанрах. Может быть, предполагается, что и она должна наглядно продемонстрировать миру, насколько горька ее утрата и непосильно бремя скорби?

Ада осторожно похлопала прильнувшего к ней адвоката по плечу, что должно было, наверное, означать взаимные соболезнования.

— Успокойтесь, синьор Мори. Возьмите себя в руки. Нельзя так себя терзать, — по возможности убедительно проговорила она. — Я тоже хотела бы выразить вам своё искреннее сочувствие. Вы ведь гораздо лучше и дольше знали синьору ди Франческо, нежели я. Я понимаю, для вас это большое горе.

Ада поморщилась. Фраза прозвучала двусмысленно. Выходило, что сама Ада, знавшая покойную по большому счету без году неделю, за особое горе ее кончину вовсе и не считала.

Конечно, это было не так. Ада искренне переживала смерть маленькой мужественной женщины, своей матери. Ей было безумно жаль, что, едва встретившись после четвертьвековой разлуки, не успев по-настоящему сблизиться и узнать друг друга, им уже пришлось расстаться. Надолго ли? Может, навсегда?

Но никогда она не считала уместным и пристойным откровенно и прилюдно выражать свои чувства.

Этого правила она старалась придерживаться неукоснительно. Оно, правда, в последнее время периодически стало давать сбой, причем исключительно в присутствии одного-единственного человека.

Внезапно Ада пожалела, что рядом с ней сейчас нет Антона.

— Хочешь, я поеду с тобой, Ариша? — спросил он, отвозя ее в аэропорт. Хоть она и попыталась вкратце ввести его в курс своих, мягко говоря, необычных взаимоотношений с матерью, получилось это неважно, и он всё продолжал сочувственно вздыхать и осторожно косился на нее. — Паспорт у меня с собой, Шенгенская виза есть. Билет сейчас купим, не проблема. А? Всё же полегче тебе будет.

Она покачала головой.

— Спасибо, но не стоит, я думаю. Что ты будешь срываться? Зачем? Сегодня воскресенье, а похороны во вторник утром. Вот во вторник поздно вечером, в крайнем случае в среду я уже прилечу обратно.

— Так быстро? — удивился Антон.

— Ну я же не отдыхать еду. Что мне там дольше делать? Провожу маму и улечу. Тем более, что Митька пребывает в куриной истерике, опять у меня как минимум две операции переносятся.

— Ну, это он как-нибудь переживет, — философски заметил Антон, аккуратно и ловко объезжая остановившийся ни с того ни с сего прямо по середине дороги светло-серый «Опель».

— Да я и не говорю, что помрет, — улыбнулась Ада. — Он же за дело болеет! Ясно вам, господин хозяин?

Антон крепко, по-медвежьи, обнял Аду у стойки паспортного контроля, поцеловал ее долгим убедительным поцелуем, а потом она улетела — одна, и вот теперь ей стало ужасно жаль, что его нет рядом. Пусть бы коротышка адвокат в него тыкался!

Весь следующий день Ада просидела, изнывая, в гостиной, пристроенная «к делу» синьором Лучано. Подготовка к похоронному обряду шла своим чередом, отпевание и погребение были намечены на следующее утро, поминальная трапеза заказана, приглашения разосланы. Все это не требовало ни малейшего Адиного участия. Она же, как растолковал господин Мори, с пристойно-траурным видом должна была принимать соболезнования, благодарить за участие, приглашать почтить присутствием завтрашнее мероприятие.

Избежать принятой процедуры нельзя. Неприлично.

Изумлённая навязанной ей ролью, Ада терпеливо сидела в задрапированной траурным крепом комнате. Посетителей было не то чтобы много, но и без дела она не оставалась. Приходили всё больше жители соседней деревушки и ещё одной, расположенной подальше: мэр, доктор, поставщики продуктов, хозяин оранжереи, выращивавший цветочную рассаду для графского парка, просто старожилы…

С графских виноградников приехало несколько арендаторов с семьями, все мужчины в черных твердых шляпах и при усах, женщины — в тёмных шуршащих платьях, специально пошитых для таких вот печальных поводов. Разномастные строго одетые детишки пытались сохранять приличную сдержанность, однако было заметно, что результатов родительского внушения хватить надолго не должно, хорошо, если, несмотря на достающиеся им суровые материнские взоры, дотянут до порога обширного невесело украшенного зала.

Почти никто из визитеров не знал ни слова ни на одном языке, кроме итальянского, и Аде пришлось усадить рядом с собой Пьетро, взявшего на себя функции толмача.

Многие из этих людей непременно придут завтра и в церковь, и на кладбище, где в старинном слегка обветшалом склепе семьи ди Франческо будет похоронена старая синьора, объяснил дворецкий. Но им придется расположиться на галёрке, за спинами сановных важных гостей, которые ожидаются на церемонии в великом множестве. Вот и пошли люди заранее, чтобы непременно нанести визит вежливости и сочувствия, отдать дань традициям.

Довольно скоро Ада уверенно почувствовала себя полной идиоткой. У нее появилось стойкое ощущение того, что она, сама того не зная, играет в неизвестном спектакле, поставленному по неизвестному сценарию неизвестным режиссером. Просто какой-то салон Анны Павловны Шерер. Или можно ещё так: мадам Обри принимает соболезнования по поводу безвременной кончины обожаемого супруга.

Бред, полный бред!

Но почему-то она не могла так просто встать и уйти.

Только часам к четырем поток визитеров поиссяк, и Ада с облегчением покинула опостылевшую гостиную.

За ужином синьор Мори старательно разъяснял ей все тонкости завтрашнего церемониала: кто когда куда пойдет, да к кому подойдет, да что скажет, да как поклонится.

— Вы, дорогая синьора, должны быть готовы к тому, что все дамы и господа, которые приедут попрощаться с вашей матушкой, захотят лично засвидетельствовать вам своё почтение, выразить соболезнования, пожать вам руку. Вы должны быть к этому готовы. Таково было желание синьоры Джулии. Я, со своей стороны, буду постоянно находиться рядом с вами. Впрочем, я не сомневаюсь, что у вас всё получится. Считайте сегодняшний день легкой разминкой.

— Интересно бы знать, зачем им всё это? — удивленно подняла брови Ада. — Я им никто, они меня увидят два раза сразу, в первый и в последний раз. И для чего все эти странные танцы?

Она была очень недовольна. Поездка на похороны оборачивалась этаким шоу, светской вечеринкой, до которых был такой любитель ее экс-супруг Петя, гипертоник, как выяснилось.

Всё же зря она его мамаше что-то такое пообещала. Надо вернуться и срочно подать на развод!

— Как знать, милая Ариадна, — ласково промурлыкал адвокат. — Ничего, что я так вас называю? Но вы действительно очень милая! Вы тоже должны звать меня просто по имени — Лучано! Так вот, пути Господни, как известно, неисповедимы. Никто не знает, когда и с кем столкнет его судьба.

Ада смотрела на коротышку во все глаза. Ничего себе, мы, оказывается, лихо фамильярничаем и философствуем! К чему бы это?

— Так вот, моя дорогая Ариадна, завтра я весь день буду около вас и окажу вам абсолютно любую помощь и поддержку. Кстати, вы должны знать, что всегда можете рассчитывать на меня! Обещайте мне, что не забудете про это, — тут господин Мори совершенно замаслился и, привстав, поцеловал Аде руку.

— Благодарю вас, ваши слова для меня очень ценны, — сдержанно сказала она, пряча руку под стол. — И тем не менее, нельзя ли мне избежать избыточного внимания гостей? Присутствовать, так сказать, инкогнито? Кстати, а как им стало известно, что я — дочь синьоры Джулии?

Адвокат энергично пожал плечами и честно вытаращился на Аду. Ничего, дескать, не знаю и не ведаю. А слухами земля сама полнится, как известно!

Врёт, поди, поганец! Всё ведь знает!

— Да, ещё хочу вас предупредить, синьора, что ожидается приезд родственников покойного графа Марио. Дальних родственников.

— Ну и что? Путь приезжают.

— Вы, похоже, не вполне понимаете ситуацию, — вкрадчиво проговорил коротышка. — Родственники старого графа категорически возражали против его женитьбы на иностранке. Был скандал. Ситуация ещё усугубилась после смерти графа, когда было оглашено его завещание.

Ада заворожено слушала рассказ господина Лучано, как сказку или приключенческий роман. Ну просто Жорж Санд или Александр Дюма! Неравный брак, оглашение наследства! А господин Лучано продолжал:

— Когда выяснилось, что граф Марио оставил всё состояние своей русской жене, родственники попытались оспорить волю покойного через суд. Однако, у них ничего не вышло. Ваш покорный слуга представлял интересы синьоры Джулии на этом процессе, и нам легко удалось доказать, что завещание подлинное, написано добровольно, дееспособность старика Марио на момент составления завещания не подвергалась сомнению, и вообще, граф с графиней были на редкость дружной и любящей парой! Мы предусмотрительно запаслись всеми необходимыми документами и свидетелями. Я скрупулёзно просчитал все возможные аргументы противника и не оставил от них камня на камне! — хвастливо закончил он.

— И что было дальше? — Заинтересованно спросила Ада. — Они объявили матери вендетту?

Адвокат дробно засмеялся.

— Господь с вами, моя дорогая Ариадна! Какая вендетта? Италия — цивилизованное государство. Ну, по крайней мере, ее северная часть! Южане, конечно, варвары, но мы, хвала Мадонне, живем на севере!

Все эти годы родня покойного графа подчеркнуто не общалась с синьорой Джулией. Но теперь они ни за что не желают пропустить ее похороны, а так же узнать, нет ли здесь чего-либо, чем можно было бы поживиться.

Да, ну и конечно, они запросто могут повести себя некрасиво по отношению к дочери синьоры. Быть невежливыми. Но не волнуйтесь, Ариадна, я не отойду от вас, и, поверьте, у нас найдется, чем угомонить эту публику!

— Спасибо, Лучано, — улыбнулась Ада помпезному человечку. — Но вы не волнуйтесь за меня особо. Я, конечно, с подобными страстями каждый день не сталкиваюсь, но, думаю, постоять за себя сумею.

Знал бы он, какой «доброжелательностью» отличается наша так называемая светская тусовка, быстро подумала она.

— Я не сомневаюсь, что вы прекрасно справитесь с любой ситуацией, дорогая! — одобрительно сказал господин Мори. — Вы — достойная дочь своей матушки. Она была уверена в вас.

Вот как! Интересно, это комплимент или повод к драке?

— Хорошо, Лучано, — вздохнула Ада. — Раз уж таково было желание моей матери, я согласна участвовать в этом спектакле. Но хочу вам сказать, что мне было бы приятнее просто попрощаться с ней и уехать.

— Куда уехать? Когда? — брови коротышки изумленно взлетели вверх и спрятались где-то в волосах.

— Куда-куда? В Москву, конечно. Кстати, как вы думаете, я смогу улететь завтра вечером, или удобнее будет это сделать в среду?

— М-да… Я не предполагал, что вы захотите оставить дом вашей матушки так скоро… Я надеялся, что вы проведете здесь ещё хотя бы несколько дней, — адвокат выглядел обескураженным.

— Лучано, послушайте, о нескольких днях и говорить не стоит, — примирительно сказала Ада. — Я вырвалась с работы, оставила своих больных.

— Да-да, понимаю, — он согласно покивал. — Но о завтрашнем дне во всяком случае не может быть и речи. После похорон и поминального приема состоится оглашение завещания.

— Ну и что?

— Вы обязаны там быть. Таковы правила. Вы — дочь покойной. Она ясно дала мне понять, что вы должны присутствовать.

Ада фыркнула. Ну полный бред! Мало того, что завтра она, как дрессированный пудель будет полдня торчать в центре собравшейся толпы, исправно принимать соболезнования и отражать возможные уколы и выпады недоброжелателей. Ладно, в память о матери она, скрепя сердце, на это согласилась. Но потом, оказывается, и улететь немедленно нельзя!

— Ну, хорошо, — вздохнула Ада, устав от вязкого разговора и соскучившись. — Должна, так должна. Я не полечу завтра. Но в среду — первым же рейсом!

Господин Мори смешно наклонил на бок голову, став при этом похож на удивленную птицу.

— Попробуем, моя дорогая синьора, — пропел он, — постараемся.

Синьор Лучано сдержал своё слово и в день похорон действительно не отходил от Ады буквально ни на шаг.

Едва Ада спустилась рано утром в столовую, как обнаружила там подкарауливающего ее маленького адвоката.

— Доброе утро, синьор Ариадна! — поприветствовал ее человечек, одетый в чёрную-пречёрную пиджачную пару с унылым мрачным галстуком. — Как спалось? А я вас ждал, даже кофе не пил!

Ада, тайно рассчитывавшая позавтракать в одиночестве, крепко ругнулась про себя, однако сумела натянуть вежливую улыбку и приняла из рук синьора Мори свою первую в это утро чашку кофе. Затем она с аппетитом съела омлет, дыню с ветчиной, два круассана с клубничным вареньем и выпила ещё три чашки кофе.

Завтрак в палаццо графов ди Франческо подавался вкусный и обильный!

Коротышка адвокат, с удовольствием наблюдавший за уписывающей булку Адой, кинул взгляд на стрелки старинных напольных часов, примостившихся в углу комнаты.

— Однако, моя дорогая, нам пора отправляться в церковь. Заканчивайте свой завтрак, поднимитесь к себе за шляпой, да поехали!

— За шляпой? — искренне удивилась Ада.

— Да, а за чем же ещё? — не менее искренне удивился адвокат. — Или вы хотите мне сказать, что не привезли шляпу для церемонии?!

Да, именно это Ада и хотела сказать. Какая шляпа, о чём он? Чёрное платье — это понятно, вопросов нет. У нее как раз было одно, вполне подходящее. Ада в нем диссертацию защищала. Это, правда, было довольно давно, но платье с тех пор вело тихую затворническую жизнь в самой глубине шкафа и, извлеченное на белый свет, выглядело ни на день не постаревшим.

Но о шляпе Ада даже не подумала. На лице господина Мори начали проступать явные признаки паники.

— Ариадна, но это же катастрофа! По протоколу дама обязана присутствовать на траурной церемонии в головном уборе! Но что же делать? Мы даже никак не успеем съездить в магазин.

Маленький адвокат чуть не плакал. Казалось, всё организовано, всё предусмотрено! А тут такая незадача! Все обратят внимание на то, что дочь покойной не соблюла требования этикета. Возможно, специально!

А он, Лучано, не уследил.

Синьора Джулия была бы очень недовольна!

Глядя на расстроенное лицо господина Мори, Ада почувствовала раскаяние. Могла бы и сама ведь догадаться, что скромными похоронами в сельском стиле тут дело не ограничится. Знать, что это так важно — так две шляпы приволокла бы!

— Не расстраивайтесь вы так, Лучано, — посоветовала она. — Мне кажется, что эта проблема легко решается. Я уверена, что у синьоры Джулии полно головных уборов. Мы могли бы поискать у нее что-нибудь подходящее.

— У синьоры Джулии? — не поверил своим ушам коротышка.

— Ну да, у моей матери. А что, этого делать нельзя?

— Не знаю, — честно заявил господин Мори. — Мне подобная идея даже в голову не пришла.

— Зато она пришла мне, — нетерпеливо отмахнулась Ада. — Ну что, идем шарить по шкафам? Или у нас есть выбор?

— Выбора нет, — господин Мори поднялся из-за стола, с уважением глядя на Аду. — Ваша смекалка поразила меня, Ариадна.

Ада пожала плечами. «Голь на выдумки хитра», пробормотала она себе под нос по-русски.

Похороны поразили Аду своей деловитостью, сдержанностью, даже сухостью. На траурную мессу съехалось довольно много народу, вся пыльная замощенная вытертыми булыжниками площадка перед деревенской церковью была густо заставлена машинами. Молодой красивый священник быстро и аккуратно провел службу над роскошным полированным гробом, в котором лежала ссохшаяся фигурка с морщинистым желтоватым личиком, стискивающая в костлявых ручках деревянное распятие. Собравшиеся в церкви дамы и господа в очень дорогой черной одежде сдержано-равнодушно молчали. Никто не плакал. Все лишь отдавали дань традиции.

Ада, сидящая в первом ряду рядом с господином Мори, грустно думала о том, насколько же одинока была на самом деле ее мать.

Потом гроб отнесли в склеп, располагавшийся в старой части деревенского кладбища, прямо за церковью, и всё так же быстро и деловито опустили в заранее подготовленную нишу. Пастор прочел ещё одну короткую молитву, и всё закончилось.

По дороге в палаццо ди Франческо, где собравшихся ожидала поминальная трапеза, Ада спросила у нахохлившегося синьора Лучано:

— А что, моя мать была набожной католичкой?

— Ну, не могу сказать, что очень набожной. Однако, католичество она приняла, как только приехала с графом в Италию. Он на этом настаивал. Они ведь здесь венчались. Для графов ди Франческо простой гражданский брак был неприемлем. Кстати, к мессе синьора Джулия ходила регулярно. Это тоже традиция. А почему вы спросили?

Ада пожала плечами.

— Не знаю. Все эти церемонии… Немного странно. Мне кажется, мама не была особенно верующей.

Синьор Лучано строго поглядел на нее.

— Может, и не была. Но она верила в традиции и неукоснительно придерживалась установленных правил. По крайней мере, внешне.

После этих слов маленький адвокат поплотнее завернулся в свой глухой черный пиджак и уныло уставился в окно.

Поминальный прием ничем даже отдаленно не напоминал привычные русские поминки с кутьей и блинами, с рюмкой водки, сиротливо прикрытой кусочком черного хлеба, с пьяными слезами, а то и с песней под конец обильного застолья. Собравшиеся выпили по бокалу вина из погребов поместья, закусили крошечными изысканными тарталетками и еще какими-то круглыми штучками на шпажках, по очереди подошли к Аде, равнодушно произнесли слова соболезнования, со сдержанным любопытством разглядывая непонятно откуда взявшуюся дочь покойной графини, так же равнодушно выслушали холодные слова признательности за оказанное усопшей внимание и разъехались. Ни дружелюбного сочувствия, ни искренней печали, ни враждебности, о которой предупреждал синьор Лучано, терпеливо топтавшийся рядом с Адой. Обещанные недоброжелательные родственники старого графа оказались двумя мужчинами, один постарше, другой помоложе, с непроницаемыми лицами и ледяными улыбками. Они бесстрастно пробормотали стандартный набор приличествующих ситуации слов, обменялись с господином Мори несколькими короткими фразами на итальянском языке, которые Ада, ясное дело, не поняла, и растворились в толпе. Слегка занервничавший адвокат сперва поозирался неспокойно, но затем угомонился и притих.

Вскоре зал опустел, все гости с облегчением и чувством выполненного долга стремительно разъехались, и Ада с наслаждением сбросила узкие черные туфли на высоких неудобных каблуках — сделала то, о чем мечтала последние несколько часов. Теперь можно наконец-то пойти переодеться, надеть уютные джинсы и толстые носки, налить большую кружку чаю, взять какой-нибудь бутерброд — вот, может, и горсть этих невразумительных тарталеток сойдет, — забраться в кресло с ногами и вынырнуть из этого долгого, тоскливого, унылого дня.

— Синьора Ариадна, господин адвокат просят вас присоединиться к нему в кабинете синьоры графини, — дворецкий Пьетро, как всегда, неслышно вошел в пустой зал и с привычным учтиво-бесстрастным выражением лица замер рядом с Адой. — Позвольте, мадам, я сопровожу вас.

— Пьетро, а это срочно? — сморщилась Ада. — Я хотела переодеться.

— Боюсь, мадам, вам будет лучше переодеться позже. Господин Мори очень просил вас пожаловать прямо сейчас.

— Ну, хорошо, иду, — Ада со вздохом втиснула отекшие за день ноги в туфли и поплелась за важно шагающим Пьетро. Черт с вами, доиграю уж я из уважения к памяти мамы в ваши игры. Исполню все ритуалы, мне не привыкать. Может ещё что надо? Говорите, не стесняйтесь. Но только сегодня. Завтра рано утром меня здесь не будет. Это уж совершенно точно.

Кабинет располагался на первом этаже в противоположной стороне дома — довольно далеко. Войдя в просторную, обставленную темной тяжелой мебелью и затянутую оливково-зелеными гобеленами комнату, Ада удивилась, как много людей там собралось. За широким столом в центре вороха бумаг расположился совершенно лысый полный мужчина в очень сильных очках, сильно увеличивающих его глаза и делающих его похожим на сумасшедшую рыбу. На диване скромно примостились три немолодые дамы в поношенных черных платьях. В углу у окна молча стояли двое давешних надменных джентльменов. Вдоль стены на полосатых стульях сидело ещё несколько человек. Посередине стоял маленький господин Мори, держа спину очень прямо. Увидав Аду, он слегка ей поклонился, озадачив официально-отстраненным выражением лица, и отвел ее к пухлому креслу с прямой неудобной спинкой. Пьетро, повинуясь важному кивку коротышки адвоката, молча встал у Ады за спиной.

Господин Лучано заговорил, и тут выяснилось, что дворецкий опять взял на себя роль личного Адиного переводчика. С его помощью Аде быстро удалось сообразить, что так некстати случившееся собрание в материном кабинете — это не что иное, как оглашение завещания покойной графини, о котором упоминал за завтраком маленький адвокат. Теперь он быстро зачитывал какой-то документ, судя по всему — вот то самое завещание.

Пьетро, наклонившись к Аде, едва успевал переводить. Пытаясь угнаться за проворным адвокатом, он старался выхватывать из его речи самое, по его мнению, основное.

Такой-то церкви на ежегодный помин души — столько-то, такому-то благотворительному фонду столько-то. Потом дошла очередь и до людей, что вызвало некоторое оживление среди присутствующих. Госпожа такая-то… господин такой-то… Пьетро называл имена, перечислял какие-то суммы, лысый дядя за столом, оказавшийся нотариусом, важно кивал, а Ада самоотверженно боролась с неудержимым желанием зевнуть. Она здорово устала и проголодалась, завтрак уже почти забылся, так он был давно, а сжеванная тарталетка уж и вовсе не могла считаться едой. От выпитого на поминальном мероприятии (язык не поворачивался называть его простецким словом «поминки») бокала вина по телу ползла сладкая истома. Ада плюнула и перестала следить за тем, что старательно перетолмачивал материн дворецкий.

Вдруг голос Пьетро рядом произнес ее имя. Синьора Ариадна Третьякова. Ада удивленно обернулась и спросила шепотом:

— Простите, что?

Пьетро молчал и внимательно смотрел на Аду. Тут до нее дошло, что все люди, находившиеся в кабинете, дружно повернулись и уставились на нее. Ада взглянула на господина Мори. Тот тоже пристально глядел на нее.

— Прошу прощенья? — обратилась Ада уже к нему, понимая, что упустила какую-то мысль. Маленький адвокат согласно кивнул и старательно проговорил, почти продекламировал уже по-французски, для нее: «Всё своё остальное движимое и недвижимое имущество я завещаю моей дочери синьоре Ариадне Третьяковой».

— Вы всё знали заранее, Лучано, — с упреком проговорила Ада. Они сидели в библиотеке, куда господин Мори уволок ее сразу по оглашении сногсшибательного завещания, пробормотав что-то вроде «Всем спасибо, все свободны, все знают, где меня найти» и предоставив Пьетро самому провожать гостей. — Всё знали и молчали. Я чувствую себя круглой дурой.

— Ну конечно, моя дорогая, я всё знал. Я как-никак столько лет вел все дела синьоры Джулии! — маленький адвокат самодовольно улыбнулся. — Но при чем тут дура? Не понимаю вас.

— Вам следовало бы предупредить меня о содержании завещания.

Коротышка прищурился.

— Никак не мог. Таков порядок. Только сама графиня могла рассказать вам о своём решении.

— Поговорим об этом решении, Лучано. У меня есть большие сомнения, могу ли я с ним согласиться. Вы, должно быть, знаете историю моей семьи. Или надо рассказать?

— Не трудитесь, прошу вас. Я полностью в курсе.

— В таком случае вы, наверное, поймете меня правильно, если я скажу, что ещё месяц назад я бы не раздумывая отказалась выполнить волю своей матери.

— Могу я считать, что сейчас вы думаете по-другому?

— Не уверена.

В дверь тихонько постучали, и толстая горничная Клара, обладательница внушительного баса и густых усов, вкатила столик с закусками, бутербродами, пирожными и дымящимся чайником. Ловким движением она придвинула к дивану, на котором сидела Ада, невысокий круглый стол, аккуратно накрыла его кремовой кружевной скатеркой и принялась неторопливо расставлять привезенные чашки и тарелочки, раскладывать ложки, пристраивать на оставшиеся свободные места маслёнку и молочник. Затем, подхватив тяжелый чайник, она собралась приступить к явно непростой церемонии разливания чая по чашкам.

Синьор Лучано, умолкнувший при ее появлении, нетерпеливо взмахнул рукой и бросил короткую фразу на итальянском. Клара упрямо поджала губы, мотнула головой и, вопросительно взглянув на Аду, сделала ещё один шаг к столу с чайником наперевес.

— В чем дело? — шепнула Ада адвокату.

— Да эта упертая дура решила во что бы то ни стало обслужить вас со всеми церемониями, — раздосадовано бросил он. — Я ей говорю: не надо, иди, сами разольем, а она не уходит. Похоже, информация о том, что главной наследницей графини объявлены вы, моя дорогая, распространилась по дому со скоростью хорошего лесного пожара!

Ада вздохнула.

— Спасибо, Клара, идите, всё в порядке, — с трудом проговорила она по-итальянски и ободряюще улыбнулась. Толстуха с сомнением поглядела на «молодую хозяйку», сделала что-то, отдаленно напоминающее реверанс, и удалилась.

Господин Мори стал с трудом выкарабкиваться из глубокого разлапистого кресла, явно собираясь взяться за чайник.

— Сидите, Лучано, не вставайте, — сказала Ада, быстро поднимаясь с дивана. — Вы сегодня устали ещё больше, чем я. Ничего, что я босиком? Ноги отекли ужасно.

— Спасибо, Ариадна, — искренне поблагодарил тот. — Сегодня и впрямь день был нелёгким. Так вернемся к нашим баранам. Вы не уверены, что хотите приять наследство, оставленное вам матерью?

— Совершенно верно.

— По каким соображениям, могу ли я осведомиться?

— Вот по тем самым, Лучано. По соображения почти двадцатипятилетней давности.

— Да, ваша мать боялась этого, — грустно промолвил маленький адвокат, отпивая чай. — Но, насколько я помню, она говорила, что вы простили ее.

— Да, это так, — смешалась Ада.

— Так в чем же проблема?

— Наверное, во мне.

— Возможно, — согласился господин Лучано. — Но ваша мать считала, что ее дочь — женщина сильная и со своими проблемами сумеет справиться. Она очень хотела, чтобы вы приняли ее завещание.

— Кто унаследует все, если я откажусь?

— Родственники старого графа. Вам следует знать, что он намеренно ничего не оставил им, завещав всё своей жене, вашей матери.

— Почему?

— Что «почему»?

— Ну почему не оставил? Он ведь мог, насколько я понимаю, разделить своё состояние, постаравшись никого не обидеть.

Синьор Лучано терпеливо вздохнул.

— Во-первых, вы, дорогая Ариадна, молоды и наивны, считая, что, действуя таким образом, можно было избежать обид. Только если отдать этим господам всё — и то не факт! А во-вторых, граф Марио и думать не желал, что плодами его труда станет распоряжаться эта семейка потомственных жиголо!

— А они что — и вправду жиголо? — заинтересовалась Ада.

— Самые настоящие, — покивал адвокат. — К тому же бездельники, моты, светские тусовщики, альфонсы, — с мстительным удовольствием перечислил он. — Старший считает, что принадлежит к когорте знаменитых «Jet Set», мотающихся по миру с вечеринки на вечеринку, а младший гордо именует себя метросексуалом, ну и ведет соответствующий образ жизни.

Ада внутренне передернулась. Словечко «метросексуал» в ее сознании прочно ассоциировалось с бывшим супругом, очень уважавшего этот игривый термин, упорно таскавшегося в косметические салоны на массаж лица и маникюр, брившего подмышки и внимательно изучавшего модные журналы. Образу денди и эстета, правда, сильно мешала любовь к сериалам и книгам «про красивую жизнь» (однажды Петька даже умудрился брякнуть где-то, что «лучшим фильмом всех времен и народов несомненно является „Возвращение в Эдем“, чем произвел неизгладимое впечатление на присутствующих).

Ну надо же! Значит, эта лощеная пара, от улыбок которой легко может покрыться льдом Карибское море, могла бы в какой-то степени считаться для Петьки эталоном! Бр-р-р!

— Ваша мать, Ариадна, была достойной наследницей своего мужа, — убедительно проговорил синьор Лучано. — Она сумела сделать очень многое для поместья, для деревни, для людей, живущих здесь. И она искренне желала передать всё вам, дабы вы распоряжались дальше по своему усмотрению. Она верила в вас! Не обижайте ее памяти, моя дорогая.

Ада откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и сильно потерла лоб обеими руками. Она страшно устала. Вязкий, тусклый день разрешился промозглым вечером, завещанием, неожиданно свалившимся на нее, необходимостью принимать решения, брать на себя ответственность. Выполнять последнюю волю матери.

Перед глазами стояли волчьи оскалы родственников старого графа и ледяная ненависть, затопившая их глаза, когда маленький адвокат дочитал документ до конца.

Ада поёжилась. Хорошо, что Лучано сразу увел ее прочь.

— Скажите, — спросила она, — а эти господа вновь ничего не получили?

— Отчего же, — небрежно усмехнулся господин Мори, — синьора Джулия не забыла их. Им завещана картина.

— Картина?!

— Да. Что-то из Библии. О грехах, и, в частности, о праздности и зависти. Впрочем, ничего ценного! — с ощутимым злорадством закончил он.

— Они собираются опротестовывать завещание?

— Не думаю. Они пытались в прошлый раз, и даже тогда у них ничего не вышло. На этот раз шансов у них нет, — уверенно сказал адвокат.

— Ясно, — протянула Ада.

Они помолчали. Синьор Лучано закурил трубку, и комната наполнилась душистым ароматом английского табака. Ада с удовольствием вдохнула сладкий дым. Как же вкусно пахнет!

— Хорошо, Лучано, я согласна, — негромко проговорила она. — Я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Несомненно, синьора Ариадна, — торжественно ответил тот. — Я почту за честь продолжать вести дела для вас, как делал это для вашей матушки и старого графа!

Я привез все необходимые документы, которые вам сегодня же надлежит подписать.

— Может, завтра? — без особой надежды спросила Ада.

— Нет, моя дорогая, — с напором ответил коротышка. — Такие бумаги подписывают сразу. Собственно, прямо сейчас необходимо оформить всего лишь один документ, однако без него дальше никуда. Это протокол о принятии наследства, подписанный вами и заверенный нотариусом — господин Ганоцци нас ждет в кабинете. А потом мы сможем не спеша заняться остальными бумагами.

— Ариша, я улетаю к сыну в Лондон, — деловито сказал в трубке голос Антона. — Мой добрый молодец вдруг решил школу бросить, так что, пока не поздно, разберусь, что у него там происходит, да мозги ему промою! Так что, я тебя встретить не смогу. Тебя Лёшка встретит и отвезёт. Не обидишься?

— Антон, ты о чём? — засмеялась Ада. — С чего вдруг я должна обижаться? Конечно, тебе нужно решить все вопросы с сыном. Я, кстати, легко могу и сама до дома добраться, нечего Алексея по пробкам гонять.

— Ариадна, ты это мне прекрати! — весело оборвал ее Антон. — Я уже и так понял, что женщина ты крайне, ну просто до неприличия независимая и самостоятельная, лишний раз можешь это не подчеркивать.

— Хорошо, не буду, — покладисто ответила Ада. — И прямо сейчас начну обижаться. Даже заплачу! Так сойдет?