Обменный ребенок

Суббота, 1 августа

В ночь на субботу папа почувствовал себя плохо. «Наверное, какая-то кишечная инфекция»,— решил он. В субботу утром папа, если не ходил в туалет, оставался в постели. А у мамы заболела голова, что она посчитала симптомом той же кишечной инфекции, хотя папа убеждал: «У меня не начиналось с головы».

— У каждого начинается по-своему,— утверждала мама.

Она, согнувшись, пила настой ромашки и ела сухари.

Потом послала Билли в магазин. Билли хотела вымыть голову и уложить волосы, поэтому послала в магазин меня. А я не позвал Джаспера с собой, он мне там не нужен, потому что в магазинах потихоньку тянет разные вещи. Грубо говоря, крадет жевательную резинку, леденцы, шоколад, всякую мелочевку — все, что можно. Причем очень ловко. Билли и я ни разу не заметили, как он это делает. Только когда он показывал нам свою добычу, мы поражались его ловкости. Он не считает это зазорным. Говорит, что хозяева магазинов из-за краж все равно увеличивают на десять процентов стоимость товаров. Если люди не будут красть, хозяева заработают еще больше. Все равно ведь они не снижают цены, если даже за неделю ничего не пропадет. Глупо только, сказал он, что крадут одни и те же, а расплачиваются другие. Но он в принципе ничего не имеет против фанатиков честности. Таков Джаспер!

Я попытался было ему объяснить: одно дело — теоретические рассуждения, а другое — жестокая действительность. Это я знаю по Илоне из нашего класса. Та тоже тибрит резинку, шариковые ручки и другой хлам. Все считали, что она делает это очень ловко. Тем не менее ее как-то поймали. На первый раз родителям пришлось просто заплатить, и они закатили ей скандал. Во второй раз сообщили в школу и отдел социального обеспечения, или как там это называется. И продержали ее несколько часов в полиции. Потом в школе начался какой-то кошмар. Те, кто раньше взахлеб жевал краденую ею резинку и писал ее ручками, теперь на нее ополчились. Возвращая Герберту Пивонке марки, Эмбергер сказал, что не ожидал этого от Илоны; теперь ее «страсть» запротоколирована и признана официально. При всем при том этот Эмбергер всегда набивал живот Илониными припасами.

Когда я рассказал Джасперу об Илоне, это его немного удручило, и он заявил, что я прав на 60 процентов. А когда Билли добавила: «Crime does not pay» («Преступление не может быть возмездием»), он согласился уже на 90 процентов. Но и оставшихся десяти процентов достаточно для сомнений. Зачем подвергать человека соблазну?! Представьте себе — полицейский схватил Джаспера из-за дурацкой жвачки! А ведь ему уже четырнадцать, его можно подвергнуть штрафу (или как это там называется).

Итак, я отправился в универсам один. Там я, катя коляску с продуктами, повстречал Петера Штолинку.

— Он еще у вас? — спросил Петер.

— Разумеется,— ответил я уверенно. А потом спросил: — Почему, собственно, ты его не выносишь?

Сейчас трудно и скучно описывать, что говорил Петер и что говорил ему я. Короче, за полчаса хождения по магазину я узнал следующее.

Мать Джаспера развелась с его отцом, когда сам Джаспер еще лежал в ее животе. По мнению Петера, отец был дрянью, как и Джаспер. Потом, через год, мать вышла замуж за господина Пикпира. Отец Джаспера женился на некоей Мэри. И тут он решил, что ему нужен маленький Джаспер. Мать Джаспера — теперь она ожидала Тома — с ним согласилась. Джаспера отправили к отцу и Мэри. Но когда ему было восемь или девять — Петер точно не знает,— отец Джаспера развелся с Мэри. Или она с ним. Или оба одновременно. Мэри хотела оставить Джаспера у себя, потому что к нему привыкла и потому что он был уже ее ребенком. Но мать Джаспера не согласилась. Она потребовала Джаспера к себе. Все никак не могли договориться. Дело дошло до суда. И там решили, что Джаспер не останется с Мэри. Они ведь даже не родственники. Суд постановил: неделю Джаспер живет у матери, а в воскресенье и в праздники — у отца. Но Джаспер с этим не согласился. Ни на неделю, ни на воскресенья. Он стал убегать к Мэри. А она его возвращала, потому что не могла быть похитительницей детей. Из-за этого, объяснил мне Петер, его сдали в интернат. Там было больше возможностей удержать его от побегов.

И еще многое я узнал от Петера Штолинки. Однажды Джаспер так укусил Тома, что пришлось вызывать врача. Другой раз он нагло заперся в туалете и просидел там целый день. Семья Пикпиров вынуждена была ходить к соседям. Когда он получил в подарок на Новый год шахматы, то тут же выкинул их в окно. Тяжелый деревянный ящик пролетел в миллиметре от головы прохожего. А на голову самого Петера Штолинки прошлым летом Джаспер вылил тарелку горячего томатного супа. В другой раз он так двинул Петера по ноге, что чуть не сломал ее. И плюется он часто в Тома. И дерет его за волосы. Под конец я узнал, что Джаспер в этом году не убегал, потому что Мэри опять вышла замуж и теперь живет в Америке. «А переплыть океан,— сказал Петер,— он не сможет». Поэтому ему больше не нужен интернат. Жаль только, теперь он будет висеть на шее Тома. Но в последнее время, написал Том, он уже не такой злобный и дикий. Не дерется и не рычит.

Я донес две сумки и три пакета с продуктами до дома, потом в два приема втащил все это в квартиру.

Билли была в ванной — сушила феном свои длинные волосы. Джаспер, сидя на полу в комнате, сортировал камни. (Не проходило и дня, чтобы он не занимался этим.)

Я оставил пакеты и сумки на кухне. Любящий порядок мальчик, каким я был, конечно же, убрал бы продукты в холодильник и в шкаф. Так я и сделал. Потом прочитал принесенную газету, дождался, когда Билли выключит фен, и позвал ее. Когда она вопросительно кивнула мне из ванной, я поманил ее в спальню родителей, чтобы рассказать всем сразу. Дабы не повторяться.

— Где моя газета? — спросил лежащий в постели папа.

— Ты купил мне ромашку? — спросила протирающая зеркало мама. (В спальне стоит восьмидверный шкаф: в каждую его дверь вмонтировано зеркало. Эти зеркала мама примерно по полчаса ежедневно протирает.)

Я сказал, что купил ромашку и газету. Но хочу сообщить что-то важное. И рассказал о жизни Джаспера. Не знаю, нарочно ли я описывал все это взволнованным голосом, но мама встревожилась не на шутку. Когда я дошел до того, как Мэри должна была расстаться с Джаспером, мама перестала полировать зеркало. А когда Джаспера отослали в интернат, она закурила, хотя в спальне этого делать не разрешалось. Когда я закончил рассказ, расстроенная курящая мама сидела на краешке постели, в которой лежал расстроенный курящий папа, А Билли, стоя у окна, утирала слезы.

— Ужасно! — прошептал папа.— Как поступают с детьми! Неудивительно, что они становятся такими! Как они его вообще не погубили!

Мама погасила сигарету о блюдце под папиной чашкой с ромашкой. (Для тех, кто ее знает,— поступок невообразимый.) И встала. Потом со словами: «Мне очень жаль! Правда!» — вышла из комнаты, неся блюдце с окурком. Папа уставился в стену, задумчиво теребя переносицу.

Билли прервала молчание:

— А вы еще хотите от него отделаться! Ничего себе!

Папа испуганно забормотал:

— Нет! Нет! Конечно же, нет! — Он не догадывался, что я подслушал их разговор.

Мама вернулась в спальню.

— Я ведь не знала, что с ним, бедным, творится! — сказала она.

— Но теперь-то ты знаешь! — закричала Билли.

Мама кивнула.