Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня

10 процентов, которые потрясли мир

Японская классическая гравюра укиё-э («картины плывущего мира») покорила Европу в середине XIX века. Это произошло по инициативе японского правительства, устроившего выставки доселе практически неизвестного европейцам искусства с целью популяризации Японии, собирающейся встать на западный путь развития. Своеобразие и завершенность стиля привлекли внимание лучших европейских и американских мастеров. Ван Гог, Моне, Климт, Гонкур и многие другие художники Старого Света оказались очарованы японской живописью и даже пытались использовать ее приемы в своем творчестве. Со временем уважение к укиё-э, переходящее в беспрекословное почитание этого жанра во всем мире, только росло, и однажды шило выскочило из мешка, возбудив мировую художественную общественность и заставив густо покраснеть самих японцев. Оказалось, что картины укиё-э совсем не так романтичны и безобидны, как это представлялось поначалу большинству поклонников «живописной Японии», и в недрах этого жанра скрывается целое направление, посвященное воспеванию интимных сторон жизни японского общества. Попросту говоря — классическая японская порнография.

На самом деле о том, что обычные укиё-э частенько бывают посвящены жизни японских «веселых кварталов», прежде всего знаменитой Ёсивары, некоторым иностранцам было известно с самого начала. Но манера изображения тайю и дзёро — холодновато-отчужденная, слегка одеревеневшая, не позволяла наивным европейцам даже в бурных фантазиях вообразить, на что способны японцы на самом деле! Да, укиё-э воспевают «плывущий», то есть бренный, мир со всеми его слабостями, грехами, увеселениями и развлечениями. На многих картинах помимо портретов продажных красавиц изображалась жизнь в Ёсиваре, бытовые сценки, незатейливые и вполне целомудренные развлечения. Но оказывается, помимо этих более-менее пристойных картин, в недрах укиё-э своей, особой жизнью жил тщательно скрываемый от европейцев жанр под названием «сюнга», что значит «весенние картинки». Да не просто жил, а как чаще всего и бывает в нашем бренном мире, служил двигателем торговли и способом поддержания ремесла на плаву, так как до признания укиё-э на Западе именно доходы от продажи сюнга служили основным средством существования и для авторов, и для издателей и продавцов порнографии. Что же представляют собой сюнга?

По своей структуре эти картинки ничем не отличаются от гравюр укиё-э. Вполне понятное изображение обычно занимает основную часть листа и сопровождается небольшим пояснительным текстом. Чаще всего сюнга издавались комплектом из нескольких связанных между собой по смыслу гравюр (обычно из двенадцати листов), представляя, по сути, первый, средневековый вариант столь популярных сегодня порнографических комиксов. Да и цель была примерно та же: сексуальное образование, развлечение, возбуждение и побуждение потенциальных клиентов (целевой аудитории — купцов, ремесленников, самураев) к посещению места воспроизводимых событий — «веселых кварталов». Первая и четвертая стороны обложки (то есть лицевые) сюнга обычно были не эротического содержания. На первой стороне, как бы задавая тему альбому, традиционно изображалась вполне целомудренная любовная сцена. Следующие листы рассказывали о путешествии влюбленных в мир наслаждений, а четвертая сторона обложки повествовала об их возвращении в обычную жизнь. Глядя на этих невинных героев, трудно вообразить, какое путешествие они совершили, — суть скрывалась в середине.

Как и другие аналогичные жанры, процветавшие помимо Японии во многих странах мира, сюнга обычно отличались невысоким качеством печати, грубоватым выполнением рисунка, использованием дешевой, второсортной бумаги. Зато печатались они огромными тиражами (примерно половина всей печатной продукции средневековой Японии носила откровенно сексуальный характер — невиданный в мире показатель!), стоили недорого и моментально раскупались, принося высокие прибыли издателям. Первые сюнга, появившиеся еще в XVII веке, были черно-белыми, но по мере развития техники печати и снижения себестоимости они быстро впитывали достижения передовых полиграфических технологий и скоро начали радовать горожан многоцветием и именами признанных авторов укиё-э. Существуют даже списки японских художников, обессмертивших свое имя эротическими лубками, но и без его цитирования можно сказать, что в реестре значатся практически все мэтры: от Моронобу Хисикава (1618—1694) до Куниёси Итиюсай (1797—1861), включая такие привычные глазу западного читателя имена, какХарунобу, Киёнага, Утамаро, Тоёкуни, Сяраку (впрочем, есть версия, что как раз Сяраку да еще Эйси Хосода были двумя мастерами, никогда не рисовавшими сюнга, а их именами подписывались «пираты», но конечной ясности в этом вопросе пока нет) и, наконец, Хиросигэ.

Разумеется, все они были подлинными энтузиастами предмета интереса горожан и своего собственного. Они великолепно знали Ёсивару и другие аналогичные кварталы Японии, и именно благодаря их мастерству, таланту и их именам сюнга смогли перейти из разряда дешевой порнографии в область высочайшего творчества, стать непревзойденными памятниками не только истории, но и изобразительного искусства. Дело в том, что дешевизна сюнга сыграла с гравюрами злую шутку и многие из них не сохранились до нашего времени. В свою очередь, западные нравы, усердно внедряемые в Японии с середины позапрошлого века и до сих пор, заставляют хранителей сюнга не распространяться о своих коллекциях, и многие из них до сих пор находятся в запасниках музейных собраний или частных архивов. Любопытное в этом отношении свидетельство приводит российский исследователь профессор Э. В. Молодякова, поинтересовавшаяся наличием сюнга в крупнейшем в Японии собрании укиё-э в музее Ота в Токио: «На мой вопрос, есть ли в коллекции “сюнга”, служитель музея как-то поспешно ответил, что, конечно, нет. Я продолжала расспрашивать: “Где же можно увидеть “весенние картинки” в Токио или хотя бы получить материал о них?” Просмотрев какие-то книги и каталоги, служитель сказал, что, пожалуй, нигде. Это лишь подтвердило мое убеждение, что они скрыты от глаз современного зрителя как недостойные и оскорбительные образцы всемирно известных японских гравюр»^[71].

Другое дело — насколько велика потеря для нас от того, что мы не видим большинства сюнга. Безусловно, это вопрос вкуса, но существует мнение, что при наличии целого ряда шедевров в этой области в массе своей сюнга — не более чем дешевая порнография, чье мнимое величие во многом покоится на репутации мастеров укиё-э и раздуто опытными пиарщиками-коллекционерами, умеющими из всего извлекать материальную прибыль. Кстати, в этом смысле сюнга напоминают другой очень популярный, в том числе в России, жанр современной массовой японской рисованной эротики — хэнтай, одним из прообразов которого сюнга, несомненно, и являются. Миф о том, что сюнга «передают самую сокровенную суть укиё-э», возник во многом из-за их недоступности, но у тех, кто видел много сюнга, первоначальное очарование неофита обычно быстро сменяется разочарованием или безразличием. Впрочем, это характерно не только для любителей. Крупнейший знаток и коллекционер японских гравюр Джеймс Мичинер, которому удалось изучить значительное число наиболее известных коллекций, авторитетно заявляет, что из ста эротических книг, выбранных наугад, по крайней мере девяносто — «чистый хлам», не имеющий художественной ценности, даже если на них и стоят имена Киё-наги, Сюнсо или Утамаро. Понимая, что делались они ради денег, а также признавая определенную смелость в их изготовлении (поскольку гравюры нередко подвергались цензурному запрету со стороны властей, а их авторы преследовались) и даже отдавая им дань как своеобразной форме социального протеста против строгой регламентации всех сторон жизни средневековой Японии, Мичинер полагает, что потеря от недоступности 90 процентов сюнга для людских глаз невелика^[72]. Конечно, ответ на вопрос «являются ли все сюнга художественным шедевром?» всегда будет поводом для дискуссий, но вот важность сюнга для японской сексуальной культуры — вещь бесспорная, а потому стоит разобраться в том, как возникли эти гравюры и во что они трансформировались.

Откуда что берется?

Как вам уже известно, традиция издания своеобразных «эротических пособий» для молодежи существовала в Японии задолго до появления сюнга — примерно с IX—X веков, когда появились «книжки у изголовья» — маку-ра-э. Значительная часть из них носила эротический характер и соответствующим образом иллюстрировалась. Учитывая особенности древнего японского общества, такие свитки были в ходу прежде всего в аристократических семействах и нередко передавались по наследству. Благодаря этому часть из них дошла до нашего времени и оказалась доступна для изучения специалистами, которые из всего массива старинных эротических изданий особо выделяют «великие сексуальные панорамы» школы Тоса. Это нечто среднее между древней японской живописью (ямато-э) и средневековыми сюнга — течением, возникшим в XIV веке и единственным, которое исследователи характеризуют как одновременно «откровенное, человечное и органичное».

Уже в то время японский подход к переосмысливанию существовавших индийских и китайских трактатов о любви выразился в том, что японцы редко воспевали эротическую любовь, предпочитая в своих произведениях обучение ей, в том числе посредством иллюстрированных картинок. Китайские многоплановые эротические саги уступили место незамысловатым и коротким историям о любовных приключениях, выполненным с сугубо японским откровенным отношением к сексу.

Но настоящий расцвет японского эротического искусства, связанный с появлением сюнга, начался, когда на карте Эдо возникла Ёсивара и проституция стала официально признанным бизнесом. Несмотря на то что японское правительство не раз приходило в ужас от того, что печаталось на гравюрах, отражающих жизнь Ёсивары, и время от времени запрещало сюнга, эротическое книгоиздание стремительно набирало обороты, расширяя свой рынок. Надо отметить, что население Эдо в то время перевалило за полмиллиона человек, да и Осака быстро догоняла столицу — это значило, что читательская аудитория у сюнга росла постоянно, причем как мужская, так и женская. Специальные «коробейники» разносили запрещенную литературу по домам, где она пользовалась большим спросом у стеснительных женщин и девушек, а мужчины сами приходили в книжные лавки, где, как они точно знали, всегда можно купить вожделенные «веселые картинки».

Любопытно, что один из нынешних главных рычагов набирания высокого рейтинга в средствах массовой информации активно использовался столетия назад в Японии — в сюнга в том числе. Если сейчас любой журнал или тем паче телеканал просто обязан как можно больше показывать лица звезд, эксплуатируя их в самых разных качествах, в том числе скандальных, то средневековые авторы и издатели сюнга для увеличения популярности своих произведений договаривались о том же самом с актерами кабуки. Многие герои сюнга наделены лицами и гербами звезд тех времен и предстают перед нами в самых фривольных позах. Это не вызывало у их прототипов никакого стеснения, но зато вело к росту популярности и изданий и звезд, а следовательно, и их доходов.

При том что главными персонажами сюнга чаще всего становились ойран и актеры кабуки, существовали и определенные ролевые клише для остальных героев «драмы».

Таковыми являлись супруг-рогоносец, выживший из ума или вечно отсутствующий старый муж, молодая жена и ее любовник. При начисто лишенном всякого намека на стеснительность рисунке пояснительные тексты, наоборот, были вполне пристойны и нередко насыщены своеобразным японским юмором[73]. Более того, на многих сюнга присутствуют дети, что потрясает европейского зрителя, но легко объясняется уже не раз упоминавшимся нами своеобразным упрощенным отношением японцев к сексуальной традиции.

Автора!

Основоположником жанра сюнга обычно называют Моронобу Хисикава. Хотя бы по той простой причине, что он считается и создателем более общего жанра укиё-э. Но есть еще один повод — около двух третей его работ посвящены сексуальной теме, это сюнга. Рисунки Моронобу считают наиболее лиричными, его герой — молодой человек, развлекающийся в саду среди изысканных цветов с еще более изысканными дамами. Это наводит на мысль о продолжении романтической линии в любовной литературе эпохи Хэйан и живописи ямато-э.

Его последователем стал Киёнобу Тории (1686—1764), чьи сюнга отличаются тонко продуманным сюжетом, а обложки книг, отделенные от содержательной части, проданы в лучшие музеи мира как шедевры ксилографии. Живший одновременно с ним Сукэнобу Нисикава (1671 — 1751) снискал славу деликатного художника, но именно его сюнга впервые угодили под запрет правительства в 1722 году. Несмотря на то что Сукэнобу получил персональный запрет (!) на рисование сюнга, он не оставил свое искусство и обрел вполне заслуженную известность как художник и новатор-полиграфист, чье видение эротики в живописи было близко европейскому восприятию.

Понравились иностранцам и работы Харунобу Судзуки (1725—1770), несмотря на то что особенностью гравюр этого мастера было практически полное отсутствие индивидуальных черт его героев. Предельная стилизация не помешала ему создать крайне неприличные по содержанию художественные эпизоды, которые не только шокировали европейцев и японцев, но одновременно и обессмертили имя автора. Харунобу, как и его предшественник Сукэнобу, использовал прием доводки обычных укиё-э до уровня порнографии. Он попросту брал готовые сцены из своих уже известных и популярных гравюр и перерисовывал их в сюнга. Сюжет — тот же, но «хулиганский» прием позволял достичь противоположного эффекта: казалось, что одни и те же персонажи проживают разные жизни или живут одной, но очень наполненной. И эта жизнь была жизнью самого Харунобу.

«Широко известны многие из замечательных листов, на которых в весьма идеализированном виде разворачивается романтическая история его любви к молоденькой служанке по имени О-сэн. Проданная в храм Касамори, О-сэн появляется первоначально на более чем пятнадцати гравюрах Харунобу. Девушка была такой неземной красоты, что в Эдо сложилась легенда о ее явлении на землю прямо из рая, откуда она спустилась на облаке. Харунобу увековечил это предание на одном из листов. В то же время он нередко изображал хрупкую О-сэн на своих гравюрах в обнаженном виде — во время купания в японской бане, выходящей из нее, делал героиней фривольных, а иногда и откровенно грубых “сюнга”. Именно такие работы очень хорошо раскупались. Известна и другая его эротическая книжка о мальчике Ёно-сукэ, который поклонялся О-сэн в храме Касамори. Она явилась ему в виде божества и выполнила просьбу сделать его мальчиком-с-пальчик, чтобы он смог проникнуть во все скрытые места Японии и рассказать о том, чему был свидетелем. Например, в соответствии с его рассказами показано, чем занимался учитель рисования со своей хорошенькой ученицей или что происходило в доме благородного самурая»^[74].

Харунобу был постоянным клиентом Ёсивары и любимцем многих тамошних девушек. Глубокое знание предмета, талант и любовь к своему делу позволили ему создать уникальную серию «Красивейшие женщины Ёсивары» — галерею 116 самых выдающихся куртизанок. На эту работу ушли годы, и пока он выполнял ее, некоторые из героинь повзрослели, но остались прекрасны, а другие, наоборот, вошли в преклонный по меркам той эпохи возраст. Но на гравюрах Харунобу все они выглядят одинаково очаровательными, милыми, нежными и бесконечно юными — такова привилегия художественного воображения. Свою последнюю любовь — Хинад-зуру из Тэдзи-я — Харунобу тоже изображал похожей на всех других красавиц, прежде всего на О-сэн. Особенностью гравюр Харунобу стала многокрасочность, он первым начал печатать сюнга с нескольких досок, что позволило сделать их особенно яркими и тонкими.

Друг и ученик Харунобу Корюсай Исода создавал в своих картинках еще более личностную атмосферу, избегая высокого уровня стилизации, характерного для его учителя. Таким образом удовлетворялась присущая японцам склонность к вуайеризму — сексуальному выражению одной из основных черт японского характера — любопытства. Еще один нюанс «необычного» поведения японских мужчин Корюсай навсегда запечатлел для нас на своих гравюрах, отразив свой любимый сюжет: любовь взрослых мужчин к старлеткам, а то и просто к девочкам. Впрочем, японцы предпочитают не фиксировать на этом внимание исследователей, тем более что имена этих авторов остались в тени мирового интереса к сюнга, сконцентрированного на других мэтрах, первым из которых можно назвать Утамаро Китагаву (1753—1806).

Утамаро был большим поклонником театра кабуки и увлекался портретированием его актеров и зарисовкой сцен из спектаклей. Художнику удалось быстро обрести славу на этом поприще и заработать приличные деньги, но вскоре он оставил хлебную тему и стал новым мастером сюнга, прославившим этот жанр на весь мир. Утамаро ввел в композицию рисунка новый оригинальный прием: рисовал женское лицо почти во весь лист или изображал его через вуаль или лицо в зеркале, а любовную пару — за... москитной сеткой.

Особенно любил Утамаро рисовать Ёсивару — ее девушек, служанок и слуг, клиентов и просто гуляк. Знатоки его творчества считают, что двенадцать одиночных листов, повествующих о фантастическом пребывании особенно почитаемой японцами и жившей в эпоху Хэйан поэтессы Оно-но Комати в современном художнику Эдо, стали проявлением его любви к «веселому кварталу» и одновременно подчеркнули преемственность времен, столь важную для дальневосточного менталитета.

Утамаро не случайно избрал Оно-но Комати для своих сюнга. Именно такая тема — не меркнущая в веках красота — помогла ему одновременно выразить вечную тему плотской любви и добиться редких слов признания в адрес запрещенного жанра. Известны слова одного весьма рассудительного японского критика, который, увидев листы Утамаро, посвященные Оно-но Комати, сказал: «Это сокровище из сокровищ, с чувственной красотой, элегантностью и эротизмом. Они среди высшего класса невыставлявшихся работ Утамаро».

Интересно, что сегодня имя Утамаро широко используется в довольно специфическом контексте — им называют дома свиданий и массажные кабинеты. Скорее всего, это вызвано тем, что многие сюнга Утамаро — а сделал он их великое множество — явно «недотягивают» до изысканных похвал, но точно обозначают цель интереса мужчин к женщинам.

Одновременно с Утамаро покорил Европу Кацусика Хокусаи (1760—1849), более известный как автор пейзажных гравюр, ставших настоящими символами Японии. За свою долгую и беспокойную жизнь (за девяносто лет он сменил девяносто три жилья) Хокусаи создал огромное количество самых разнообразных по темам и сюжетам гравюр, главным героем которых выступал, как правило, простой человек. Художник демонстрировал великолепное знание характеров, мимики, жестов, анатомии. Настоящий мудрец, он любил рисовать действенных, активных, полных неистощимой энергии, улыбающихся простых горожан. Именно о них повествует сборник его рисунков под знаковым для современного читателя названием — «Манга».

Значительное число его сюнга рассказывает не о романтической изящной любовной игре, а о темных сторонах Эроса и одновременно о естественном фоне жизни в Ёсиваре — о ненависти, ревности, жестокости, отчаянии, разочаровании. Уже не раз упоминавшийся Джеймс Мичинер считает, что по силе производимого впечатления такие сюнга Хокусаи можно сравнивать с безумными видениями Иеронима Босха.

Утагава Куниёси (1797—1861) и Утагава Кунисада (1786— 1864) называют «декадентами» сюнга. С их именами связан последний период истории жанра, откуда полностью ушли веселье и радость. Работы Куниёси, для которых сюжетами служили скандальные любовные истории именитых актеров кабуки со знатными дамами, насыщены предчувствием несчастий, пропитаны атмосферой болезненности. В работах Кунисада преобладает тема секса, связанного с насилием и садизмом. Смерть кажется незримым, но главным героем его эротических книг. Наибольшей популярностью пользовалась фантасмагорическая гравюра Кунисада, посвященная эпизоду из чрезвычайно любимой японцами старинной китайской повести «Пионовый фонарь», в которой чудесным образом совмещаются и пересекаются два мира — воображаемый и реальный. Героя повести навещает его возлюбленная, умершая некоторое время тому назад, и Кунисада с присущим ему мастерством изображает жутковатую, но, по мнению некоторых критиков, не лишенную пленительности любовную сцену юноши с трупом. Надо ли говорить, что эти темы стали наиболее популярными в современной Японии...

Но все же самой известной гравюрой сюнга, наверное, стоит считать одиночный лист работы Хокусаи, где запечатлена охваченная экстазом женщина в объятиях скользкого осьминога, который в художественной традиции сюнга считался метафорой женского оргазма.

Оргазм в объятиях стыда

Японские власти неоднократно пытались определить свое отношение к сюнга с самого их появления на свет. При всей демократичности традиционного взгляда на секс и его отображение в искусстве было ясно, что какие-то нормы при-линия все же должны соблюдаться. Однако извечная дискуссия с цензурой на тему «что есть эротика, а что есть порнография», как сегодня, так и в XVIII веке, не могла привести к сколько-нибудь четкому ответу. Поэтому сюнга периодически запрещали, но обычно — частично, как в случае с Сукэнобу. Перелом произошел после «открытия» Японии европейцами в середине XIX века, когда вместе с новыми технологиями в Страну солнечного корня пришли нормы христианской морали. Строго говоря, христианство в Японии существовало с XVI века, но сначала влияние его было крайне незначительным, а как только оно начало расти, то и вовсе попало под запрет. Теперь же все изменилось — Япония встала на западный путь развития и оптом поглощала ценности западной цивилизации, в том числе культуру стыда.

Отношение к сюнга как к части укиё-э, прославивших Японию за рубежом, еще некоторое время оставалось сложным, но к началу XX века западная мораль победила в японской столице: в 1900 году на Токийской осенней художественной выставке полиция закрыла тканью изображения совокупляющихся фигур — инцидент, получивший название «Дела с набедренными повязками». Изображение наготы во всех видах стало запрещенным, и, несмотря на позднейшие послабления, позволившие подарить миру высокие шедевры эротического мастерства японских художников и фотографов, сюнга до сих пор остается «персоной нон грата» в японском изобразительном мире. За что же так преследовали сюнга?

Рассказывать об изобразительном искусстве — дело неблагодарное. Здесь лучше сто раз увидеть, чем один раз услышать. Хотя в случае с сюнга, возможно, ста раз и не понадобится. Многочисленные альбомы, посвященные этому жанру на Западе, обладают одним и тем же эффектом: если взять такой альбом в руки за корешок и быстро-быстро перелистать одной рукой, создается полное впечатление движущихся фигур — анимации, первоначального варианта порнографического мультика, где герои выполняют несложные движения, а их непропорциональные части тела не выглядят такими уж уродскими, как при статичном разглядывании, — скорее, это кажется смешным.

Техника выполнения подлинников таких гравюр не позволяла перелистывать их в быстром темпе, но японцы находили прелестным и возбуждающим и неторопливое разглядывание сложных картинок, во многом льстящих мужскому самолюбию — ведь основными покупателями были мужчины. Сцены брутальных половых актов особенно нравились военным, которым запрещалось посещение лавок с сюнга, но которые тайно были постоянными клиентами этих злачных мест. Домохозяйки, ремесленники, купцы находили в сюнга отражение своих представлений о красоте секса. Говорят, большинству из них не нравились только гравюры Сяраку, в которых их отталкивали непропорционально большие, как у кукол Братц, головы персонажей, неестественно изогнувшиеся в ходе драматического действия тела, крайне непристойные даже для японского общества сцены с участием актеров-гомосексуалистов, исполнявших женские роли в мужском японском театре. Массы предпочитали более традиционные вещи: классические половые акты в классическом же изображении Харунобу, Утамаро, Моро-нобу и многих других.

Но даже классика не была зарисовкой с натуры в европейском понимании. Большинство сюнга отображает сексуальные контакты полуодетых партнеров, чьи анатомические особенности далеки от реальностей. Полураспахнутые полы кимоно открывают нам огромные половые органы — самую характерную черту сюнга, вызвавшую на Западе насмешливое прозвище «несбывшаяся мечта японского мужчины», непонятно откуда растущие веером лобковые волосы (хотя есть сюнга, где запечатлены моменты эпиляции в лобковой области), резиново вывернутые руки, ноги, позвоночники, искаженные судорогой оргазма лица, потоки спермы, наконец, сцены, явно относящиеся к сексуальным перверсиям по европейской классификации. Это не картина с натуры — это скорее стилизованное в рамках своего жанра изображение мечты или гипертрофированные воспоминания о прошлом, знаки, а не портреты.

В этом смысле «Осьминог» Хокусаи по праву считается символом всего жанра сюнга. Спрут фигурирует во многих японских легендах, особенно в тех, чьи сюжеты связаны с жизнью ныряльщиц-ама. Для женщин, нередко живущих без мужа, чей промысел напрямую связан с «поголовьем» этих умнейших, загадочных и удивительных морских существ, то есть с «плодородием моря», осьминог с его огромными глазами, мягкой, фаллообразной головой и непрерывно извивающимися щупальцами не мог не быть предметом фаллического культа. Спрут — морской секс-символ Японии. Мечта рыбачки или ныряльщицы — неутомимый, восьмичленный монстр с умными глазами, которого, покончив с удовольствиями сексуальными, можно еще и съесть.

Существует легенда о некой гейше Нарухико, которая во время шумных банкетов умудрялась давать своему возлюбленному знак о готовности к слиянию с ним, подавая ему блюдо из осьминога. Так или иначе, сырой или жареный спрут действительно стал обозначать нечто интимное в этикете японцев. Разумеется, только в том случае, если этому соответствовала обстановка. Например, гость общался с гейшей или во время любовного свидания возникала эротическая тема. Глупо было бы думать, что, поедая осьминога в ресторане или на улице, где полно небольших лотков, продающих спрутов в разных видах, вы намекаете окружающим на свое неуемное либидо. Кстати, даже принимая осьминога в соответствующем контексте, мужчина мог вежливо отказать женщине, если брал продукт руками, а не предложенными соискательницей палочками. Жив ли этот обычай сейчас? О нем знают, но пользуются очень редко.

При том что спрут на гравюре удовлетворяет женщину повсюду, ее фигура все же обнажена не полностью. Японские художники хорошо знали, что полуприкрытые образы возбуждают больше, чем открытые, тем более что для средневекового японского общества обнаженная женская грудь не считалась остросексуальным элементом, а одежда, как мундир, рассказывала о статусе модели. Гораздо важнее было то, что японка могла показать, будучи одета в кимоно: уши (чем более они оттопырены — тем более сексуальна их обладательница), шея (не случайно именно ее обнажает воротник кимоно гейши и сегодня), ступни (приличным женщинам полагалось носить носки-таби, а куртизанкам следовало выставлять свои ступни напоказ). Здесь сексуальность женщины подчеркивал оттопыренный большой палец — японки и сегодня, щеголяя в европейских босоножках, за большим пальцем ухаживают особенно тщательно, отращивая на нем ноготь до размеров гитарного медиатора. На сюнга пальцы ног нередко «ведут» себя отдельно от безучастных лиц любовников, сжимаются и наоборот — комично торчат веером, демонстрируя таким образом огонь страсти, пожирающий героев.

На многих сюнга различить — особенно европейцу, — где мужчина, а где женщина, нелегко: одежда очень похожа, и определить место расположения любовников относительно друг друга можно только по их гениталиям (иногда с удивлением обнаруживаешь, что любовники однополы).

Однако даже полураспущенное кимоно или халат с задранными полами должны были подробно и анатомически точно — со всеми сосудами, складками кожи, волосами и прочими физиологическими подробностями — показывать половые признаки главных персонажей сюнга, как правило, преувеличивая их размеры до грандиозных пропорций. Если изображалась финальная фаза свидания, на переднем плане мог возвышаться немного не доходящий до размеров своего обладателя фаллос, из которого мощным потоком изливалась сперма — чем больше, тем более мужественным был герой фрески. Тот же самый фактор могли подчеркивать многочисленные листки специальной впитывающей бумаги, во множестве разбросанные вокруг любовников.

Вообще внимание к второстепенным деталям — отличительная черта сюнга. На первый взгляд шокирующие картинки довольно скоро убеждают в небольшом выборе основных сюжетов, хотя есть и совсем необычные, любовно запечатлевающие, например, акт дефекации, а вот детали, фон происходящего, не знают себе равных по богатству выбора. Здесь и романтические пейзажи, которыми по традиции любуются печальные любовники в момент неспешного соития, и классические сцены из жизни Ёсивары — от обычного свидания до внезапной страсти во время пьяной драки, и многочисленные варианты вуайеризма, начиная с нескромного взора ребенка, обращенного на оттопыренный палец на ноге взрослой женщины, и заканчивая наблюдением оргазмирующих партнеров за соитием кошачьей пары прямо перед ними. Есть наполненные юмором сценки, когда, например, мужчина входит в лоно массажистки, делающей в это время прижигания на спине клиентки, или когда семья «фермеров» обсуждает происходящее на их глазах изнасилование. Вообще на гравюре обычно присутствуют несколько действующих лиц, хотя сцены группового секса крайне редки — как и в жизни, когда в и без того сложные отношения между партнерами приходится вмешивать еще и запутанные нюансы коллективной иерархии. Здесь снова можно вспомнить о сюрреалистичном осьминоге, в одиночку выполняющем работу, для которой в немецком порно потребовалась бы целая труппа актеров.

Среди сюжетов сюнга присутствуют картинки, показывающие связь японок с иностранцами, есть обучающие девушек почти медицинские пособия, изображающие развитие женского организма до самой старости — нередко в действии присутствует врач с соответствующим гинекологическим инструментом, наблюдающий пациентку и вступающий после наблюдения в связь с ней. Немало гравюр посвящено использованию девушками из Ёсивары заменителей мужчин — различных фаллоимитаторов — хари-гата, энги, включая сюда маску длинноносого и краснолицего тэнгу. Сюнга запечатлели для нас и скопированные с китайских оригиналов упражнения с харигата в одиночку, когда женщина управляет искусственным стволом, продев в дырочку у основания фаллоимитатора шнурок, один конец которого привязывается к ноге, а второй, как поводья, берется в руку, и тренировки с шариками рин-но тама, и многое другое, о чем лучше пока умолчать — дабы окончательно не шокировать читателей...