Оборона тупика

Глава 6

Дочь принесла из кухни подогретое молоко. Он взял у нее из рук чашку. Она укутала его ноги пледом. «Так удобно?» Он кивнул и стал пить молоко. Очки тут же запотели. Он снял их и положил рядом с собой на диван.

– Сколько раз я просил тебя поменьше говорить по-русски? – вздохнул он.

– Куда же меньше, папа? Хочешь, я заберу у тебя молоко и плед и предложу тебе их по-немецки? Или по-французски? Что, лучше по-английски? Пожалуй, если я напрягусь, то смогу это сделать по-фламандски…

– Да уж, с языками у тебя в порядке.

– Кроме русского. Чего ты боишься, папа? Что в тебе раскусят русского, только не того? То, что ты русский, это ни для кого не секрет, папа. Поскольку это знает хозяин и консьержка, это знают все в округе, включая служащих рейнского парома.

Словно аккомпанируя словам его дочери, раздался гудок парома.

– Черт, почему за километр от паромной переправы его все равно слышно, а? – раздраженно проговорил он. – И это в такой дорогой квартире! У нас что, окно открыто? Вот почему так холодно…

– Нет, папа, холодно потому, что не работает отопление.

– Проклятие! Третью ночь на улице минус. Пока небольшой, но… Чего они ждут? Чтобы полопались трубы?

– Какие трубы?

– Водопроводные.

– Папа, ты неподражаем! Ни холодной, ни горячей воды нет уже неделю. Так что за трубы можешь не переживать – они пусты.

– Как же ты моешь посуду? И откуда ты взяла воду для умывания? Бог мой! Ты откуда-то ее носишь! Надеюсь, не из реки?

– Нет. Колонка на Марктплатц еще пока работает.

– Господи! – воскликнул он. – Это было райское место десять лет назад! Я хотел бросить все и уехать сюда насовсем…

– Швейцарские кантоны отказались от помощи ИСС, и ты, кстати, приветствовал это. Поэтому холодно и нет воды. Кстати, слушай, как ты мог тогда жить здесь, да еще в дорогих местах? Ты же рассказывал, что Россия была бедной страной по сравнению с Европой. Папа, что в твоих словах правда?

– Проблема в том, что ты слишком молода. Тебе всего девятнадцать. Я родился и жил в России, но был европейцем. Я зарабатывал кучу денег. Мы приехали сюда с двумя миллионами евро. Это и сейчас немало. Теоретически… Теоретически это сейчас даже больше, чем тогда, но купить на это что-либо приличное можно теперь только в Китае или России. Забавно, да?

– Не нахожу ничего забавного, – отозвалась она, забираясь на диван с ногами рядом с ним и кладя голову ему на плечо, – ты был европейцем… Ах-ах-ах, как это богатырно, папа!

– Что? Как ты сказала?

– Что именно?

– Ты сказала: как это…

– Богатырно.

– В наше время говорили: круто.

– A «cool» в ваше время не говорили?

– Ты постоянно напоминаешь мне, какое я ничтожество, – сказал он, – при этом ухаживаешь за мной, заботишься обо мне, сидишь сейчас, положив голову мне на плечо… Погоди-ка, ты что, встречаешься с русскими?

– Ого, папа! Какая наблюдательность и анализ!

– Что ты понимаешь в наблюдательности и анализе, господи боже!

– Хорошо, ничего не понимаю. Почему ты догадался?

– Сопоставил это дурацкое слово «богатырно», явно из современной лексики русских подростков, с русскими книгами, которые здесь не продаются, с какими-то твоими звонками по телефону, с тем, как ты однажды махнула рукой парню, который с семьей садился в «Волгу» с дипломатическими номерами. Мда-а… Ты, как я понимаю, встречаешься именно с теми русскими?

– С теми, с теми, папа. Неужели тебе кажется, что мне было бы интересно с детьми не тех?

– Боже, дочка, ты встречаешься с детьми тех, кто всё это сотворил, – он взмахнул руками, расплескав молоко, и даже не заметил этого, – тех, кто создал этого монстра на востоке, с теми, кто сделал все это с нами…

– А другие? – возразила дочь. – Другие – это детки тех, кто жил в роскоши и губил свою страну, кто уже заколачивал в ее гроб последний гвоздь. Ты думаешь, я не помню, что училась в Англии?

– Да, только когда ты вернулась, тебя перехватили и взяли в заложники!..

– Остальные твои дети тоже попали в заложники? Где они?!

– Нет, они просто меня оставили… Но что они сделали с тобой, ты помнишь?

– Помню, папа, помню. Я помню, что отрезали мне палец через час после того, как схватили в аэропорту. Но они отрезали мне палец под наркозом, а ты ампутировал у меня страну, причем без всякого наркоза.

– Скажи еще «Родину», как это сейчас говорят они, эдак с придыханием.

– А что для тебя родина, папа? – вздохнула она. – Я не знаю, какая страна теперь для меня родина. Возможно, никакая. Я знаю, что если бы ты не был «европейцем», кстати, ты тоже говоришь это с придыханием, я жила бы сейчас в самой успешной стране двадцать первого века.

– Тогда это казалось не так…

– Брось, папа. Ты же аналитик. Ты прекрасно все понимал. Ты знал, что…

– Это тебе твои новые друзья рассказали?

– Нет, я это знаю давно.

– С каких же пор?

– С тех пор, как мне отрезали палец.

Он стоял перед экраном монитора, глядя на загончик, в котором прибывшие пассажиры ждали свой багаж. Рейс его дочери из Лондона уже приземлился, но он так и не разглядел ее среди небольшой группы подростков. Он допил кофе из бумажного стаканчика, выкинул его в урну, в который раз сказал прилипчивому бомбиле с беджиком, что такси ему не нужно, и стал прохаживаться по залу ожидания. На небольшом расстоянии от него все время были охранники. «Позвонить сейчас? – подумал он. – Пожалуй, сейчас лучшее время для восприятия». Он достал мобильник, активировал на нем скремблер и набрал номер.

– Да? – довольно быстро отозвались на том конце.

– Толя? Привет. Это я.

– А, очкарик! Привет, – услышал он. – Как жизнь?

– Нормально. Послушай, есть разговор…

– Его нельзя отложить на завтра или хотя бы часов на одиннадцать вечера?

– Нет… Толя, послушай… Я долго думал, кому это все изложить…

– И остановил свой выбор на мне. Это надолго?

– Это важно.

– Ладно, слушаю.

– Происходит что-то странное. Боюсь, у нас всех большие неприятности.

– Что такое?

– Я много данных просмотрел за последнее время. Много думал…

– Пейджер, что ли, перечитывал? – хохотнул собеседник.

– Что? А, нет, ты послушай, пожалуйста. Ты знаешь, что совершенно исчезли из виду и футбольный, и хоккейный тренеры, которые были триумфаторами в 2006-м?

– Они уволились, и…

– Они до сих пор герои, Толя. И вот что. Я навел справки: никто не знает, где они, даже родственники. А некоторые их родственники тоже исчезли. Исчезли писатели Сокольский и Бруно… Боже, да я даже не всех ещё проверил! Просто подумай, что будет, если они все вдруг появятся в самый неподходящий момент!

– Не понимаю тебя, очкарик. Что за мистика?

– Какая мистика, Толя! Почему самые известные люди попрятались? Кто их спрятал? Зачем?

– Ну и зачем?

– Ты послушай дальше. Оба опальных олигарха…

– Ну, исчезновение этих гавриков неудивительно!

– Толя, не перебивай, пожалуйста. Все думают, что они сидят в своих резиденциях, а их семьи в Лондоне. Между тем это не так.

– Погоди, очкарик, что ты такое несешь? Это-то кто тебе сказал?

– Я попросил МВД, ФСБ и СВР оказать мне помощь. Я подбирал людей для помощи очень аккуратно, но… Впрочем, не это сейчас важно. Режиссер Семенов и его исполнитель главной роли Марков тоже пропали. Все как в воду канули. ВВП… Не отживший, а телевизионный, на вопросы о своих детях отвечает уклончиво. Нервный весь какой-то… Кстати, я попросил тут своих ребят просчитать кое-что по финансовой части. Так вот, у опальных олигархов миллиардов семь-восемь не хватает на известных нам счетах.

– Ну свалили вместе с бабками, что такого?

– Толя, есть еще много всего, и это все вместе не может быть совпадением. Кто-то что-то готовит.

– Что ты имеешь в виду?

– Я полагаю, что все пройдет не так, как мы задумали. Надо срочно что-то предпринять.

– Знаешь, особенно умным быть тоже вредно. По-моему, ты перегибаешь палку. Тебе сейчас надо больше думать над нашими действиями в ближайшее время. Общественный настрой не такой уж благоприятный, и…

– Вот и это тоже непонятно, откуда взялось. Толя, ты сам рассуди: сколько всего в один ряд!

– Боже мой! – воскликнул собеседник на том конце. – Да кто может хоть что-нибудь сделать? Где они? Их, как Ипполита, даже под столом нету!

– Толя, неужели ты полагаешь, что они попрут в открытую?

– Перестань, успокойся. Все схвачено. С этой страной все кончено. Она никому больше не доставит неприятностей, в том числе нам.

– Но чем-то же должны объясняться все эти факты!

– Х-м-м… Знаешь, у меня тут встреча через пять минут. Давай завтра. Приходи, расскажешь еще раз. Только предварительно позвони, хорошо?

– Хорошо.

– Ну бывай, – услышал он в трубке, и связь прервалась.

«У него просто мания величия. Проклятие! Толя мне не поверил…» Он еще раз подошел к монитору. Лондонский рейс получал багаж. Дочь свою он опять не увидел. «Совсем слепой стал». Прогуливаясь по залу ожидания, он дошел до табло прилета, когда зазвонил мобильный телефон, который он так и продолжал держать в руке.

– Алло? – ответил он на вызов. «Черт, я же скремблер не отключил. Сейчас вместо голоса дочери услышу лишь бульканье». Однако никакого бульканья не последовало. После секундной паузы он услышал незнакомый мужской голос:

– Йохан?

У него разом все оборвалось внутри. Так его еще никто и никогда не называл, разве что было подозрение на одну книжонку да одну песенку… Однако он сразу понял, что это именно его имеют в виду под этим дурацким прозвищем.

– Кто это?

– Это мы. Ты ведь ждал нас. Напрасно ты сейчас звонил…

– Кто это?!

– Не оглядывайся, не нервируй охрану.

– Черт! Как вы прошли сквозь скремблер?

– Дура ты, старый мерин! – беззлобно констатировал голос. – Мы можем тебе в голову влезть быстрее, чем ты почешешься. Стой спокойно. Слушай. Твоя дочь у нас.

– Что?!

– Да не ори ты! Совсем не ценишь ни свою, ни ее жизнь.

– Что вам надо? – у него стали подкашиваться ноги. Хорошо, что рядом были свободные сиденья. Он сел.

– Хорошее решение, – сразу одобрил голос, – вот так сидишь и болтаешь с кем-то…

– Что вам нужно?

– Попытайся догадаться с трех раз. Ты, как всегда, оказался проницательным, Йохан. Мы готовимся, и готовимся серьезно. Неужели ты думал, что твою гениальную персону мы обойдем стороной? Ты теперь понял, почему шепелявый так нервничает?

– Почему я должен вам верить?!

– Не кричи. На тебя люди оглядываются. Говори тихо. В чем верить?

– В том, что моя дочь у вас. В том, что если она у вас, то вы не убьете ее в любом случае.

– У тебя есть выбор?

– Я хочу поговорить с дочерью, – он попытался придать своему голосу решительность.

– Нет проблем, – неожиданно быстро согласился его собеседник, – отрубайся, отключай скремблер и жди. Мы перезвоним минут через пять.

Связь прервалась без гудков, без характерных шумов и щелчков. Просто пискнул его мобильник, извещая его о том, что соединение прервано. Он остался сидеть, отключил скремблер и стал ждать. Очень скоро мобильник зазвонил снова.

– Алло?

– Папа? – услышал он в трубке знакомый голос, от звука которого все перевернулось внутри.

– Да, дочка, да. У тебя все хорошо?

– Да, папа. Но мне сказали, что я долго тебя не увижу. Что происходит?

– Я разберусь с этим, милая. Где ты?

– Сейчас – не знаю. Но я прилетела в Шереметьево, а потом… Папа, почему мы долго не сможем увидеться?

– Все будет хорошо, милая. Не делай ничего. Не сопротивляйся…

– Я не сопротивляюсь. Папа…

– Ну вот, – в трубке снова раздался прежний голос, – убедился. Теперь слушай меня внимательно, Йохан. Тебе надо перестать беспокоиться и беспокоить остальных. Никому ничего не говори о своих выводах и наблюдениях. Ничего, понял? Более того, расслабляй всех, даже создавай чемоданное настроение. Собеседника своего… Не называй имен! Так вот, собеседника своего завтра тоже расслабь. Сам придумаешь, как сказать, что не то имел в виду. Будь в центре событий. Мы должны знать все, что знаешь ты. Заметишь, что кто-то что-то заподозрил, сообщай нам.

– Как?

– Мы будем регулярно с тобой связываться. И еще будешь иногда делать кое-что, когда мы скажем. Не дай тебе бог обратиться в органы или, укрывшись за высокими стенами, попробовать с кем-либо поговорить о твоей проблеме. Понял?

– Да. Я могу увидеть дочь?

– Конечно, но не завтра. Скоро все решится, Йохан. Если будешь себя хорошо вести, не только твоя дочь, но и ты останешься в живых. Для всех твоя дочь пока еще в Лондоне. Ты хорошо все понял?

– Я очень мало поговорил с дочерью…

– Она будет регулярно тебе звонить.

– Я не это имел в виду. Речевой синтезатор мог запросто…

– Какой ты умный, Йохан, – проворковал голос, – доказательство ты получишь завтра. Если будешь делать промахи, то будешь получать доказательства регулярно. Ну а если совсем сплохуешь, то сам понимаешь…

– Что?! Какое доказательство?..

– Завтра у тебя будет левый мизинец твоей дочери.

– Что?! Нет, не надо, я ведь ничего…

– Это только пока, Йохан. Кроме того, ты ведь должен понять, что мы решительно настроены, правда?

– Не надо! Я прошу! Она ведь ребенок!

– А ты, Йохан, подонок. Откуда мы знаем, за какие части тела тебя держат те, на кого ты работаешь, а? Так что ты сам виноват.

– Мне не нужно доказательств. Не надо резать…

– А нам нужна уверенность, что ты будешь серьезно настроен. Решение принято. По этому мизинцу, по крови, ты сможешь определить, чей это пальчик. Веди себя хорошо, Йохан. Как там этот гад сказал: «Бывай»? Бывай, Йохан.

Связь прервалась. Он с размаху бросил мобильник об пол и крепко выругался. Оба охранника тут же направились к нему. Подошел к нему и милиционер, однако узнал его в лицо, криво улыбнулся и пошел дальше.

– Черт! – он бросился на пол в поисках SIM-карты. Найдя ее среди обломков телефона, он встал и положил ее себе в карман. Охранники подошли и теперь вопросительно смотрели на него. – Поехали. Эта хулиганка осталась в Лондоне. Дай мне свой телефон. Что ты смотришь? Быстро! Завтра куплю себе новый и отдам тебе твой. Черт!..

Они втроем двинулись к выходу из здания аэропорта.

Она вздохнула, забрала у него чашку и ушла на кухню. Вернувшись с новой чашкой горячего молока, она обнаружила отца за просмотром выпуска новостей. Он взял из ее рук чашку. Она стала вытирать пол.

– Спасибо, – сказал он, – объявили, что после новостей будет выступать Сэмюэль Олдридж. Тебе было бы полезно это послушать.

Она пожала плечами, ушла на кухню отжать тряпку и ополоснуть руки. Потом вернулась, снова забралась на диван и пристроила голову на его плече. Диктор анонсировал встречу с Олдриджем и, сказав: «Я Майкл Дейтон. Оставайтесь с нами», – ушел из кадра. Пошла реклама. Рекламировали обычные вещи и услуги: кредиты и персональные фьючерсы на электроэнергию и газ, газовые и дизельные отопители, одежду. Мелькнула реклама американского автомобиля, затем несколько роликов были посвящены велосипедам. После гамбургских событий с экранов напрочь исчезла реклама русской инженерно-спасательной службы.

– Господи, ну и реклама пошла в наши дни! – воскликнул он.

– Не расстраивайся папа, – тихо проговорила она, – все это было и в прошлой жизни. Забудь.

Он знал, что она хотела его успокоить. Потрясающе, как в свои девятнадцать лет она стала его мудрой, доброй и терпеливой хранительницей, которая тем не менее никогда не оставляла ему ни шанса на его точку зрения, на его убеждения. Как член семьи, она была ласкова и преданна, но остальные ее человеческие качества определялись юным возрастом, протестом против старшего поколения, какими-то почти детскими наивными порывами. Отсюда ее вечная оппозиция его мнению, отсюда эта вскружившая головы всему молодому поколению мода на Россию и эта нетерпимость. А может быть, это просто подростковое и скоро пройдет?

– Сегодня в гостях у нашей студии, – заговорил с экрана диктор, – профессор Сэмюэль Олдридж, известный специалист по России, автор нашумевших книг «Новый русский тоталитаризм», «Чего хотят Советники?» и «Сколько стоят европейские ценности?». Первая книга была выпущена в 2009 году, и ее название стало общепринятым термином среди тех, кто является идеологическим противником того режима, который сложился в России с 2008 года. Если говорить об убеждениях профессора Олдриджа, то, пожалуй, не найти более последовательного противника российской внутренней и внешней политики и критика политики Европейского Союза в последнее время. После событий в Гамбурге профессор Олдридж выступил с рядом довольно жестких заявлений, нашедших широкий резонанс. Скажите, профессор, правильно ли я понимаю, что вы считаете гамбургские события порождением политики российского режима?

– Безусловно, Майкл. То, что мы увидели в Гамбурге, – не что иное, как ясная иллюстрация того, что из себя представляет русский тоталитаризм. Это не просто отвратительная военная диктатура, поработившая свой народ, но и агрессивное государство, действия которого последовательно направлены на подавление Европы. Полтора месяца назад мы видели, как агрессия, построенная на экономическом давлении и политическом шантаже, переросла в неприкрытую военную агрессию.

– Однако, профессор Олдридж, русские войска уже выведены из Гамбурга. Кроме того, Европейский Союз признал, что…

– Руководство Европейского Союза слишком связано с политической элитой России, слишком зависимо от них, поэтому все оценки, которые мы услышали от него, – всего лишь эхо тех оценок, которые дает сама Россия.

– Профессор Олдридж, нельзя отрицать, что до введения русских войск в Гамбурге погибло очень много русских гражданских специалистов. Вы считаете, что в Гамбурге мы имели дело не с подавлением террористических действий?

– Майкл, мы мало знаем о том, что толкнуло население Гамбурга… да-да, именно население на столь резкие действия против всепроникающей ИСС. Однако, полагаю, ничего другого и не следовало ожидать. Нам говорят, что ИСС помогает Европе, однако мы видим, что на спинах инженеров приходят спецслужбы России. За последние два года мы стали свидетелями беспрецедентных операций русских спецслужб в Европе. Мы знаем об исчезновении людей, о расправах над неугодными. Русские творят в Европе, что хотят. Европа фактически оккупирована.

– Вы полностью отрицаете, что русские помогли Европе во времена суровых изменений климата?

– Безусловно, отрицаю. Русские нас ограбили.

– Однако экономика в Европе пошла вниз задолго до 2008 года. И не русские же изменили климат…

– Нет, но бесстыдно воспользовавшись климатическими изменениями и экономическими трудностями, русские превратили Европу в то, что она представляет собой сейчас. Растолкуйте мне, как за шесть лет все в Европе изменилось таким радикальным образом? Этого не объяснить естественными причинами.

– Русские полагают, что ранее условия были грабительскими по отношению к ним…

– Не думаю, что они могли сказать что-либо иное. Чудес не бывает, Майкл. В 2008 году Россия с трудом выплачивала внешний долг, не могла производить какие бы то ни было работоспособные и конкурентоспособные машины, плелась в хвосте мировой цивилизации, в том числе и по уровню жизни. Вся их экономика основывалась на продаже нефти и газа…

– Но эти природные ресурсы и дали возможность Европе выжить в условиях климатических изменений.

– Ну и что с того, Майкл? Эти природные ресурсы русские поставляли нам всегда, и это единственное, на что они были способны. В условиях, когда климат в Европе стал более холодным, русские резко взвинтили цены на топливо, а под предлогом инженерной помощи стали воровать наши технологии. Внешний долг России был обесценен, да и к тому же практически полностью списан. Разве это помощь? Это бесстыдное мародерство. Вот как это называется.

– Вы говорите, профессор Олдридж, что русские не умели ничего, кроме продажи содержимого собственных недр. Однако известно, что они первыми полетели в космос, обладали собственным ядерным оружием и весьма совершенными системами обычных вооружений, наконец, внесли существенный вклад в победу во Второй мировой войне.

– Необходимо понимать, Майкл, что мы имеем дело с принципиально агрессивной и милитаристской нацией. Поэтому они и сумели украсть у американцев ядерные и космические секреты и, бросив на это все силы, смогли действительно произвести много оружия. Что же касается так называемой победы России во Второй мировой войне, то это даже более нелепая выдумка, чем снежный человек или летающие блюдца. Сейчас русские действительно сильны, но поддаваться им не стоит. События в Гамбурге заставили русских начать сворачивание своей активности в Европе, и я вижу в этом хороший знак. Великобритания с самого начала не подчинилась решению ЕС о принятии условий России, выдвинутых в 2009 году. Возможно, нам холоднее и сложнее, чем немцам или французам, Майкл, но мы не подчинились русским и поэтому сохранили собственные ценности, прежде всего права и свободы человека и демократию. Кроме того, такого свободного телеканала, как ваш, Майкл, нет нигде в мире. Континентальная Европа дорого заплатила России за электричество, газ и нефтепродукты. Как раз об этом я писал в своей последней книге «Сколько стоят европейские ценности?». Европа практически продала демократию. Демократией нельзя жертвовать в обмен на тепло и свет. Расплата неминуема. И она наступила: сейчас в Европе нет ни демократии, ни технологий, чтобы самостоятельно восстановить свою экономику.

– Вы также заявляли о предательстве Соединенных Штатов…

– Да, Майкл, спасибо, что задали этот вопрос. Даже в шестидесятые годы прошлого века ни у кого из здравомыслящих людей не было иллюзий относительно крепкого евроатлантического единства. Позже противоречия только нарастали. Мало кому в США нравился Европейский Союз. С другой стороны, очень многим политикам в Европе не по душе были Соединенные Штаты, особенно в самом начале этого века. Но мы все же были единым фронтом, мы были Западом, сильным и устойчивым миром свободы и демократии. Получив собственные источники нефти и газа на Ближнем Востоке и в Южной Америке, США ушли из Европы полностью и отказались помогать ей, отдав ее на растерзание русскому тоталитаризму. Пусть между нами были противоречия, но Соединенные Штаты предали саму идею евроатлантизма и солидарности Запада, солидарности демократических режимов. Могущественный в военном отношении блок НАТО даже забыли официально распустить, когда он перестал существовать де-факто в 2010 году. Это, кстати, еще одна причина столь быстрого падения Европы: Запад был единым экономическим организмом. Полный разрыв связей с США и их односторонний отказ от финансовых обязательств также негативно сказался на Европе.

– Хорошо, профессор Олдридж, позвольте теперь перейти к вопросам, затронутыми в ваших первых двух книгах. Они в основном касаются природы нового русского тоталитаризма и посвящены вашему видению политического устройства России. Если я правильно понял ваши книги, профессор, вы убеждены, что вся полнота власти в этой стране принадлежит так называемым Советникам, что проводимые в этой стране выборы никак не влияют на политическую ситуацию в России и даже проводили аналогии с Ираном.

– Совершенно верно, Майкл. Вы только забыли упомянуть, что Советники в свое время захватили власть путем государственного переворота, свергнув пусть не беспроблемную и не совсем цивилизованную, но все же вполне демократическую власть. То, что Соединенные Штаты всего спустя месяц признали результаты выборов и сочли новую русскую власть демократической, также составляющая их предательства.

– Однако, профессор, наблюдатели ЕС присутствовали на выборах 2008 года и сочли их справедливыми. Страны ЕС также довольно быстро признали новую власть в России и пошли на контакт с президентом Ясногоровым, который избран на второй срок и руководит Россией до сих пор.

– В своей первой книге я достаточно подробно описал, как это происходило, и объяснил причины, приведшие к такому положению вещей. Кроме того, полагаю, что контакты с Ясногоровым не были ключевыми. Я привел неопровержимые доказательства контактов политиков ЕС с Советниками, а также ясно показал, что именно эти контакты и определили путь последующей капитуляции Европы. Суть даже не в выборах, а в том, что последовало за ними. Весь мир знает о многочисленных тюрьмах, которые появились по всей России на следующую неделю после победы Советников, и о том, что в них навсегда исчезли многие известные политики и общественные деятели. ЕС это проглотил, и теперь политическая элита Европы навсегда перепачкана одной кровью с Советниками.

– Вы имеете в виду печально известный октагон в Москве?

– Так называемый октагон и подобные ему тюрьмы в большинстве городов России.

– Вам, профессор Олдридж, пожалуй, больше других известно о Советниках. Однако, хотя изложенное вами стало настоящей сенсацией для большинства специалистов, не говоря уже о далеких от политической кухни людей, все же о Советниках известно немного.

– Совершенно верно. Это тайная и теневая власть в России. Мы можем видеть смену членов парламента, наверняка увидим смену президента, однако реально у власти останутся все те же люди, все тот же клан Советников, которые и установили новый режим в этой стране. Мы знаем имена и располагаем фотографиями некоторых Советников, и я привожу их в своих книгах, мы знаем о наличии спецслужб, которые напрямую подчиняются только Советникам, и я убежден, что решение о бомбардировках и штурме Гамбурга было принято именно Советниками, хотя формально это сделал мистер Ясногоров.

– Профессор, поясните нашим зрителям, в чем заключается аналогия нынешней системы власти в России с иранским режимом?

– Дело в том, что в Иране формально существует демократия. Есть свобода политических партий, проводятся выборы. Однако совершенно официально существует и институт так называемых Стражей Исламской Революции, которые определяют, какой быть стране. Стражи могут отменить любое решение любых властей в Иране или снять любую партию или кандидата с выборов, если, по их мнению, это опасно для основ Исламской революции. Стражи также могут переподчинить себе любые силовые структуры Ирана, если это покажется им необходимым. Примерно то же самое мы наблюдаем и в России. Советники – стражи нового русского тоталитаризма. В России существуют партии, в том числе и оппозиционные, случаются дебаты в парламенте, но это только видимость демократии. Тоталитарная сущность российского режима раскрывается, когда мы видим полный контроль над всем со стороны Советников. Никому в голову, я думаю, не придет считать фундаменталистский режим Ирана демократическим. Режим в России еще хуже. Если иранцы закрепили наличие Стражей законодательно, то русские скрывают истинную сущность своего режима. Кроме того, Иран – замкнутое государство, все, что там происходит, касается только иранцев, а русские повсюду, они агрессивно действуют по всему миру, так что отсутствие демократии в России касается всех и прежде всего европейцев.

– Один из ваших оппонентов, профессор из Сорбонны Жан Тревю возражает вам, я цитирую: «Неужели мистер Олдридж не видит никаких других примеров, кроме России и Ирана? Все демократические режимы Запада всегда имели довольно замкнутую систему формирования кадров для власти, своеобразные „Комитеты Стражей Исламской революции“ присутствовали везде, и в Европе, и в Америке. Наконец, Олдридж, ярый поборник британской модели государственного устройства, должен знать, что монархия в Англии не всегда была формальной. Конституционная монархия в Англии – вот откуда иранцы срисовали свою модель демократии». Как вы прокомментируете это, профессор?

– Майкл, мы видим и из этой цитаты, и из других трудов мистера Тревю полное непонимание сути проблемы, равно как и полное незнание английской истории. Сегодня, в XXI веке сравнивать политические клубы и группировки Запада, которые вступают в борьбу за общественную поддержку через открытые и равные выборы, с новым русским тоталитаризмом просто нелепо.

– Профессор, вы в своей книге «Чего хотят Советники?» пишете, что выборы в России все же имеют политическое значение, поскольку Советники не хотят и не могут контролировать все в стране, за ними остаются только наиболее значимые решения…

– Да, Майкл, но нельзя забывать, что Президент России, обладающий огромной властью, фактически контролируется Советниками. Полагаю, что и сам процесс выборов контролируется ими.

– Хорошо, профессор Олдридж, следует ли нам в таком случае ожидать каких-либо изменений в связи с предстоящими в России в будущем году выборами в парламент, а также выборами Президента в 2016 году?

– Изменения последуют и в России, и в Европе, однако связано это будет не с выборами. Возможно, выборы будут использованы в качестве декорации для такого рода изменений, но изменения эти будут определяться двумя основными факторами: постепенным уходом ИСС из Европы и необходимостью провести определенные системные экономические изменения в России.

– Спасибо, профессор, за интересную беседу.

– Спасибо вам, Майкл.

– С нами был профессор Сэмюэль Олдридж, автор книг…

Она взяла у отца пульт и убрала громкость.

– Папа, почему ты думаешь, что мне полезно это слушать? Я прочла все три книги этого Олдриджа, которые ты мне дал.

– Что же ты почерпнула для себя?

– Что он человек из прошлого.

– Я тоже человек из прошлого, милая?

– Ты тоже человек из прошлого, папа. С этим ничего не поделаешь. Все здесь – люди из прошлого.

– Здесь, это где?

– В твоей ненаглядной Европе.

– Это детство, дочка, просто детство… Твоим русским друзьям, тебе, многим молодым людям в Европе привили моду на Россию, вдолбили вам сказку про великую и прекрасную страну на востоке. Вам просто задурили головы! Ничего хорошего от России ожидать не следует. Это нецивилизованная и агрессивная страна, а у ее населения рабские инстинкты.

– Знаешь, папа, каждый раз, когда я слышу от тебя такое, я все больше убеждаюсь, что Советники очень добры.

– Это почему же?

– Потому что отпустили нас живыми.

Он начинал думать, что это уже никогда не кончится, а если и кончится, то смертью. Несмотря на ту самую надежду, которая умирает последней, на то, что ему давали возможность регулярно говорить с дочерью по приносимому охранником мобильному телефону, он все больше уверялся в том, что их обоих убьют. После того как его схватили накануне выборов, он практически ничего не знал о происходящем. Он понял, что его мучители победили только потому, что его перевезли из подвала подмосковного дома сюда, в здание, которое так быстро и обстоятельно было перепрофилировано в тюрьму со строжайшими мерами безопасности. Он увидел немало знакомых, когда его самого вели по коридорам и когда других проводили мимо двери-решетки его камеры. Все узники были подавлены, их воля была сломлена. Обращались с ними решительно, но без издевательств. Все камеры были тесными одиночками. Кормили сносно и регулярно, тюремная одежда была новой и подходила ему по размеру. Шесть комплектов белья выдавалось наперед на месяц. Камеру убирали также регулярно, даже не заставляя делать это его самого. С ним мало говорили, в основном звучали только команды, никто не называл его по фамилии или по имени. Он теперь был «интернированный 00112». Этот номер был пришит к его тюремной одежде в шести местах.

Его держали дольше, чем некоторых других. Это он понял, когда увидел одного хорошо знакомого ему человека, которого провели сначала в одну сторону, потом в другую, уже одетого в гражданскую одежду и со связанными руками. Что это означало, он не знал, но почему-то ему показалось, что человека ведут на расстрел: с ним не было никаких личных вещей, кроме самой одежды, а личные вещи после тщательной проверки интернированным разрешали оставлять в камерах. Ему, например, разрешили взять почти все, что он прихватил с собой еще в первое, тайное место заключения. Когда его брали, ему дали на сборы две минуты, но он знал, что за ним рано или поздно придут, и собрался загодя. Он даже взял с собой приличную стопку книг. Сейчас все было прочитано и почти все перечитано. Он уже привык к ничегонеделанью. Вот и сейчас, уже полтора часа после завтрака, он просто расхаживал по камере.

Как всегда, неожиданно и почти бесшумно перед дверью-решеткой возник охранник и задал стандартный вопрос:

– Интернированный два нуля сто двенадцать?

– Интернированный два нуля сто двенадцать, – подтвердил он.

– Собирайте личные вещи. У вас есть пять минут.

Задавать вопросы было бесполезно. Собрался он быстро. Книги, слегка поразмыслив, оставил в камере. С маленьким узелком он встал перед дверью камеры. Охранник посмотрел на него и спросил:

– Вы больше ничего не будете брать с собой? – Он отрицательно покачал головой. – Вам требуются лекарственные препараты?

Он снова отрицательно покачал головой. Охранник отпер дверь камеры, вывел его в коридор и повел к лифту. Так далеко он еще не уходил от своей камеры. На лифте они поехали вниз. На другом этаже было более людно. Здесь были и охранники, и военные, и люди в гражданской одежде. Заключенных он не увидел. Охранник провел его в комнату без окон, оставил одного и запер дверь. В комнате стоял небольшой стол и несколько стульев. Он заметил несколько камер видеонаблюдения. «Комната для допросов», – подумал он. Вошел другой охранник и принес большой пакет.

– Это ваша одежда, интернированный два нуля сто двенадцать, – сказал охранник, – одежда подвергнута химической чистке. Здесь также некоторые ваши личные вещи, кроме определенных как опасные. Переодевайтесь. У вас есть пять минут.

Не проронив более ни слова, охранник вышел. В пакете действительно оказалась одежда, в которой его взяли. Там был его бумажник, брелки от ключей (сами ключи отсутствовали), часы, мобильный телефон и даже флакон туалетной воды. Все, кроме ключей, было на месте. Мобильник не включался, видимо, окончательно села батарейка или кто-то об этом позаботился. Часы стояли. Дорогущий швейцарский механизм остался надолго без подзавода. Он оглянулся на камеры, махнул рукой и стал переодеваться. Он уложился в срок. Одевшись и сложив тюремную одежду в пакет, он сел за стол и еще какое-то время ждал. Затем в сопровождении охранника вошли мужчина и женщина. Мужчина был одет в заметно помятый деловой костюм. На вид ему было чуть меньше сорока. Женщина, одетая в облегающий джинсовый костюм, была совсем молода. Мужчина сел за стол напротив.

– Привет, Йохан, – сказал мужчина тем самым голосом. – Не вздрагивай ты так, все уже почти кончилось. Остались формальности. В этом конверте твой загранпаспорт, загранпаспорт твоей дочери и два билета до Лондона. Визы, естественно, оформлены.

– Я, что, – у него перехватило голос, и он с трудом справился с собой, – сейчас увижу свою дочь?

– Да, с минуты на минуту, – ответил мужчина, – мы не собирались тебя обманывать. Нам надо только завершить кое-какие формальности, и объяснить тебе кое-что. Так вот. Ты редкая свинья, Йохан. Если тебя судить, то любой суд признает тебя виновным по целому ряду статей, возможно, даже удалось бы доказать государственную измену. Но руководство страны не считает целесообразным устраивать громкие процессы и выносить приговоры за прошлое. Это меньше всего сейчас нужно России. Ты признан неопасным, кроме того, сотрудничал с нами, выполнял все, что тебе говорили. Поэтому ты сейчас покинешь страну и никогда в нее не вернешься. Если ты все же попытаешься вернуться, вздумаешь раскрыть рот или, того хуже, поработать за границей против нас, мы найдем тебя и уничтожим. Твои деньги за границей мы не тронули и не тронем. Живи, Йохан. Твоя дочь несовершеннолетняя, поэтому она летит с тобой. В отличие от тебя она всегда может вернуться на родину, после того как ей исполнится восемнадцать. Это понятно? Хорошо. Задавай вопросы.

– Я могу спросить о судьбе своих знакомых?

– Нет. Кое-что ты узнаешь позже. Сейчас как раз и принимаются решения по интернированным. Но могу сказать тебе, что кое-кто из тех, кого ты хорошо знал, уже уничтожены.

– Признаны опасными?

– Не хорохорься, Йохан. Думай о будущем своего ребенка.

Мужчина встал из-за стола, открылась дверь, и еще один охранник ввел его дочь, которая сразу бросилась ему на шею.

– Папа!

– Привет, милая, все хорошо. Все хорошо… Я же обещал тебе… С тобой хорошо обращались?

– Папа, мне отрезали палец…

– Тебе было больно, дочка?

– Нет, я спала. Проснулась, а пальца нет.

– Больше тебе ничего не сделали?

– Нет, папа, ничего, только я очень скучала.

– Тебя… тебе… э-э… дяди ничего не делали?

– Папа, со мной были только женщины. Я до сих пор целка.

Молодая женщина, стоящая у стены, прыснула. Мужчина только покачал головой.

– Фу, как тебе не стыдно, дочка! Ладно, мы сейчас уедем.

– Мне говорили, папа, я…

– Я прерву вас, – сказал мужчина, – заехать домой у вас не будет времени, скоро рейс, да и имущество твое, Йохан, конфисковано. Эта добрая женщина отвезет вас в аэропорт. Помни, что я тебе говорил, Йохан. Бывай.

Мужчина и охранники вышли за дверь. Женщина подсела к ним за стол.

– Меня зовут Наташа, – сказала она. – Я доставлю вас в аэропорт и доведу до самолета. Пока не закроется люк самолета, я отвечаю за безопасность вас обоих. Чтобы не было неясностей: если потребуется, я буду защищать вашу жизнь даже ценой собственной. Вряд ли это понадобится, но все же… Однако, если вы попытаетесь делать глупости, я вас уничтожу. Таков приказ. Вам все ясно? А теперь пошли, и быстро. До рейса два с половиной часа.