Оборотная сторона героя

ГЛАВА 10

— Нет, ты глянь, что творится! — перебинтованный Ломец буквально прилип к окну «десятки», которой был вынужден перебиваться после неприятного инцидента с любимым «Хаммером».

— Ну, чего опять? — вяло осведомился перебинтованный Ренат. Он здорово устал от бесцельного мотания по пригородам и области, но другого способа разыскать пропавший «КамАЗ» и Ромыча с Моментом никому из их компании не пришло в голову.

— Да ты сам посмотри, — ответил Ломец и кивнул на какую-то парочку, бредущую по тротуару. И прикрикнул на сидящего за рулем Бюргера: — Притормози-ка… Ренат, ты на рожу, на рожу гляди! Да не на тёлкину, а на этого… Ну, представь только, что у него волосы светлые и до плеч…

Через несколько мгновений трое из пяти пассажиров недоуменно любовались лицами Ломца и Рената, на которых самым причудливым образом сочетались радость, озлобленность, опасение и какая-то угрюмая и обреченная решимость. Эти трое не являлись ветеранами неудачных встреч с наглыми кексами и потому не могли разделить чувств, охвативших их перебинтованных товарищей.

— Это он, тот гомик, — мрачно констатировал Ренат и непроизвольно потрогал заклеенный пластырем перебитый нос.

— Он, — не менее мрачно подтвердил Ломец и потянулся рукой к перебинтованной макушке. Этого урода он узнал, хоть тот и постригся и перекрасился. Думал, небось, что так его не опознать. Просчитался, придурок.

— Кто — он? — поинтересовался сидящий за рулем Бюргер.

Ломец с Ренатом переглянулись и одновременно поморщились.

— А, — заржал догадливый водитель, поворачиваясь к Ломцу. — Это тот крутой кекс, который тебя два раза отделал, да?

— Нет, — буркнул он, — Это гомик, который был с тем кексом в пробке, ну, во второй раз.

— Такой же крутой?

— Э-э, — Ренат приложился к носу, который ему расквасил как раз этот гомик. Потом вспомнил, как выбил из него дух другой кекс при первой встрече, и решительно заявил: — Нет, этот не такой крутой.

— Так в чем дело, — обрадовался Бюргер, — Нас — пятеро. — Покосился на забинтованных товарищей и ухмыльнулся, — Ну, хорошо, четверо, вы двое избитые сойдете за одного целого… А этот — один, тем более, вы говорите, вовсе не такой крутой. Пошли, всыплем ему как следует.

И, не дожидаясь ответа, первым выскочил из машины.

«Урод мелкий, перед старшаком выслужиться хочет», — скривился Ломец и едва не плюнул вслед Бюргеру. Он давно уже замечал, что Костя Бюргер мечтает привлечь к себе внимание Хохломы и метит занять его, Ломца место. «Будет потом хвалиться, что лично разобрался с крутым кексом, который отделал самого Ломца… Ну уж нет!»

И, подстегнутый этой мыслью, еще мгновение назад сомневающийся в том, а не проехать ли, от греха подальше, мимо, Ломец вывалился из машины. А за ним — и остальные: Эдик и Димон — с энтузиазмом, Ренат — с явной неохотой.

Завязавшаяся на заснеженном тротуаре драка развивалась совсем не так, как самоуверенно представляла себе это сторона, обладающая численным преимуществом.

Как водится, дело началось с неторопливого окружения жертвы и обмена между собой разными репликами, призванными не только деморализовать «объект», но еще и себя раззадорить, чтобы получить от происходящего максимум удовольствия.

Парень не реагировал ни на какие вопросы и подначки — будто глухой. Не похоже, что он узнал Рената с Ломцом. Но, что самое удивительное, он не выглядел ни испуганным, ни даже самую малость обеспокоенным. Единственным проявлением хоть каких-то эмоций с его стороны был внимательный взгляд, которым он провожал свою спутницу, поспешно удалявшуюся с места происшествия. Ломец и его команда на девчонку не обратили внимания, пусть идет, им сейчас не до того. И лишь когда девушка скрылась за углом, мужик снова неторопливо перевел ровный, ничего не выражающий взгляд на окруживших его парней.

Это бронебойное спокойствие подействовало на нападавших как-то обескураживающе, и неприятное сомнение противным холодком пробежалось по их спинам. Однако явное и значительное численное преимущество вселяло в них уверенность в исходе драки, и потому, не мешкая далее, они скопом навалились на стоявшего перед ними парня.

И уже через несколько мгновений обнаружили, что «жертва» извлекла откуда-то огромный тесак, больше похожий на короткий меч, умело расчистила вокруг себя пространство, а потом принялась уверенно резать нападавших.

Ренат осел на землю, держась рукой за пораненное плечо, Бюргер тихонько подвывал, с ужасом разглядывая хлещущую из ноги кровь, Эдик спешно похромал к машине, за которую уже спрятался Димон, а сам Ломец осторожно ощупывал заплывающий глаз. И снова, в который уже раз за последние несколько дней, значительное численное преимущество вдруг перестало казаться Ломцу таким уж бесспорно решающим залогом победы. Более того, перебинтованный Ломец со всей ясностью и обреченностью осознал, что скрутить этого урода им не светит. Он один разделается с ними со всеми, как бы ни желал не соглашаться с этим элементарный здравый смысл, уверяющий, что у одного против пятерых шансов просто нет. Похоже, единственный способ расправиться с этим кексом — пристрелить.

Пристрелить просто руки чесались, но на этот счёт Хохлома выразился совершенно ясно — никаких несанкционированных убийств, ему лишней головной боли не нужно… Драка, тем временем, неумолимо приближалась к ставшей для Ломца последнее время закономерной развязке — ещё немного, и все они будут валяться на земле, мордами в асфальт.

Однако до этого дело не дошло. Из-за угла вырулил серенький фургончик и бодро взвыл, замигав синими и красными огнями на крыше, и Ломец почти обрадовался его появлению.

— Давайте, давайте, быстренько, дружно, один за другим, — деловито командовали полицейские, явно довольные тем, что драчуны не в той кондиции, чтобы оказывать сопротивление.

Единственное беспокойство у стражей порядка вызывала недавняя «жертва» нападения, потому как в ответ на «Эй, ты, ножик свой брось на землю, да?» он и не подумал выполнять приказ, и лишь с такой свирепой рожей взмахнул своей железякой, что менты немедленно схватились за оружие.

Вид пистолетов на парня подействовал: свой жуткий нож он опустил и позволил себя разоружить и надеть наручники.

Однако, даже скованный, он вызывал опасение у несостоявшихся нападавших. Уже испытавшие на собственной шкуре, каковы умения этого странного типа, они дружно затребовали не сажать его вместе с остальными.

Полицейские только поржали в ответ.

И пришлось неудачливым мстителям изо всех сил стараться держаться подальше от своей недавней жертвы. В тесном трясущемся пространстве фургончика выполнить эту задачу оказалось затруднительно, и потому, за неимением лучших альтернатив, парни были вынуждены трогательно жаться друг к другу, забившись в дальний угол патрульной машины.

В полицейском отделении у покалеченных в недавней драке парней изъяли документы и личные вещи, составили описи и протоколы, проигнорировали их вполне искренние просьбы «Товарищ начальник, нам бы в больничку» и посадили их в «обезьянник». Вскоре туда же привели и мужика, что их отделал — у того не было с собой документов, и его задержали для установления личности.

Сидя на холодном полу, Ломец тихо зверел. Хохлома и так на него злится, а когда узнает и об этом приключении, Ломцу точно не сдобровать. Одно утешает — Бюргер сел в лужу вместе с ним, так что вряд ли именно он теперь потеснит Ломца с позиции правой руки Хохломы. А гомик этот, хотя сейчас уже ясно, что никакой он, конечно, не гомик — урод. И приятель его, тот кекс, который его первый раз отделал — тоже урод. Именно после встречи с этими двоими и началась у Ломца чёрная полоса.

За решеткой «обезьянника», тем временем, нарисовалась упитанная мятая морда, смутно показавшаяся Ломцу знакомой. И хотя у него не водилось приятелей среди полицейских, он всё-таки решил приглядеться. И почти немедленно воскликнул, признавая в этой морде своего давнего дружка:

— Пингвин, ты?!

Упитанный полицейский равнодушно посмотрел на него, потом вздрогнул, воровато оглянулся и, подойдя к решетке, тихо спросил:

— Серёга? Ломцев?

— Ага, — осклабился Ломец и расплылся в широкой улыбке: — Это как же ты докатился до такой жизни?

Пингвин, а официально — старший сержант полиции Антон Агапов, смущенно пожал плечами и тихо ответил:

— Да вот как-то так. А что — тут неплохое место, и прикрытие нормальное, и доход приличный, на сытую жизнь хватает… Ну, а ты, ты-то как?

Ломец невесело ухмыльнулся:

— А что, не видно — как?

— Ну, это-то как раз видно, — захихикал полицейский.

— Пингвин, слушай, а нельзя нас всех как-нибудь по-тихому отсюда выпустить, а? Мы в накладе не оставим, зуб даю.

— Выпустить? Щас прошерстим, — закивал Пингвин и удалился.

Вернулся он через полчаса и сообщил, что всё путём, но с Ломца причитается дежурному, составившему протокол, патрульным, участвовавшим в его задержании, ну, и ему, Пингвину.

Сумма оказалась более чем божеской. Можно сказать, вообще почти бесплатно отделались, так как отпускали их под честное слово, потому что столько налички у парней с собой, разумеется, не было.

— А этот — не ваш? — спросил Пингвин, указывая на безразлично сидящего в камере «пострадавшего». Облокотившись плечом о стенд, украшенный портретами находящихся в розыске людей, в центре которого красовалась ксерокопия с огромной суммой, обещанной за поимку какого-то сбежавшего из больницы психа, он задумчиво протянул: — Что-то рожа мне его знакома…

— Не наш, — отмахнулся счастливый Ломец.

Впрочем, радость от освобождения скоро сменилась беспокойством. Едва только Ломец получил обратно изъятые при задержании вещи, он обнаружил аж две смс от Хохломы, срочно вызывающего его на общий сбор к «Сёстрам Хилтон».

Первое сообщение пришло почти два часа назад. Ломцу было страшно представить, в каком бешенстве будет Хохлома из-за такого серьезного опоздания. Правда, обычно старшак не орал, и в ярости его никогда не видели. Но порой мелькало в прозрачных глазах Хохломы что-то такое дикое и безумное, отчего пробирало до костей, и никому не хотелось оказаться свидетелем того, как это нечто вырвется однажды на свободу.

Голова у Илья не просто раскалывалась — казалось, она была зажата раскаленными, сжимающимися все туже металлическими обручами, и черепная коробка должна вот-вот треснуть, как переспелый арбуз. Любое движение отдавалось болью во всем теле, свет резал глаза, стоило лишь только самую малость приподнять веки. Горло пересохло, рот был словно забит песком, кровь пульсировала в переносице.

Илья глухо застонал и попытался перекатиться на бок. Лучше бы он не просыпался! Что произошло?

Воспоминания о прошедшем дне как-то смазались и перепутались. Кажется, он вчера жаловался на температуру и насморк… Да не мог его так скрутить какой-то грипп. И вообще — от банальной простуды так не выворачивает. Даже с похмелья — и то легче.

Илья помнил, что приходил Ян с лекарством. Потом ему стало легче, а после… После начинался туман.

Была битва. Да, точно, была.

Кажется, он сражался. Кажется, убивал.

Долго ли шла битва? Чем она завершилась?

Сколько он проспал? Это всё тот же день — или уже следующий?..

Потребовалась, казалось, целая вечность, чтобы сесть, и еще столько же — чтобы всё прекратило кружиться перед глазами. Затем Илья медленно, стараясь не шевелить головой, оглядел палатку. Взгляд наткнулся на кувшин с водой.

Мозг впервые с момента пробуждения подал сигнал, не связанный с болью: «Вода!» Пересохшее горло спазматически сжалось. Да, ему нужна вода. Много воды. Черт возьми, да он же просто погибает от жажды!

Но кувшин находился аж в противоположном углу палатки. Сейчас преодоление этого расстояние для Ильи было сродни путешествию с Калининграда на Камчатку — он с трудом удерживался в сидячем положении.

Позвать кого-нибудь на помощь?

Нет. В туманной глубине слабым колокольчиком прозвенело напоминание о том, что он здесь — вместо Ахилла, и демонстрировать подобную слабость подчиненным никак не стоит. Кроме того, Илья не был уверен, что сможет издать достаточно громкий звук, чтобы его услышали снаружи.

Словно подстёгнутый отчаянной жаждой, мозг подсказал: «Брисейда».

Точно, девчонка всегда в палатке!

Илья, по-прежнему стараясь не поворачивать шею, обвел глазами внутренности шатра. Увидел Ахиллову пленницу, как обычно, свернувшуюся в клубочек в углу. Она настороженно наблюдала за ним и вздрогнула, встретив его взгляд.

— Воды, — прохрипел Илья.

Девчонка метнулась за кувшином. Трясущимися руками Илья взял протянутую плошку, выпил в два глотка и прохрипел:

— Еще.

Он осушил почти два кувшина, прежде чем почувствовал, что, наконец, напился. В голове немного прояснилось, чуть отступила боль. Теперь можно попытаться восстановить события вчерашнего дня.

Как раз в этот момент в палатку заглянул Ян.

— Проснулся? — поинтересовался он, и, не дожидаясь ответа, всунул ему в руку таблетку: — Пей.

Илья с усилием протолкнул таблетку в горло и откинулся на постель. Ян присел рядом, внимательно оглядел Илью и осторожно поинтересовался:

— Что, плохо?

— Очень, — выдохнул Илья. — Куда хуже, чем вчера.

— Хуже?

— Намного… Что это за заразу такую я подхватил?

— Не знаю. Но разлеживаться тебе нельзя — намечается очередная битва.

— Ян, я пошевелиться не могу — перед глазами карусель.

— Сейчас лекарство подействует, и все пройдет.

— Меня вчера никто по черепу не приложил?

— А что?

— Да просто голова раскалывается.

— Нет, сегодня утром ты отделался несколькими мелкими порезами, так что всё нормально. Лежи, приходи в себя.

«Всё-таки медики нашего техцентра знают, что делают», — подумал Илья уже через несколько минут. Лекарство действовало очень быстро; боль и неприятные ощущения уходили, всё тело наполняла блаженная легкость. И прояснялась память.

— Слушай, Ян, а что это я так в драку лез? — спросил Илья, вспомнив последнюю битву.

— Давно пора, — проворчал конквестор и почему-то отвёл взгляд. — Глядя на тебя, греки так завелись, что, наконец-то, разбили троянцев. Так что вызов Гектора на поединок можно ненадолго отложить, радуйся.

Илья задумчиво кивнул. Что-то не давало ему покоя. То, как он яростно кидался в самую гущу битвы, как старался убить — а теперь Илья отчетливо помнил, что старался именно убить — всё это было совсем не похоже на него. До сегодняшнего дня, как ни пытался он вызвать такой необходимый для успеха их операции буйный запал перед сражением, у него раз за разом ничего не выходило. А сегодня вдруг, ни с того, ни с сего получилось, и он даже не может вспомнить как.

Ян, тем временем, незаметно вышел. Устав гадать о причинах странного утреннего состояния, Илья медленно сел, потом осторожно встал. Потянулся.

Поразительно — боли, которая скручивала его всего полчаса назад, не осталось и в помине. Более того — Илья понял, что чертовски голоден. Что там у него есть? Как обычно — пресные, жёсткие лепешки, козлятина, рыба. Сойдет.

Илья жевал жадно, словно не ел несколько суток, удивляясь своему зверскому аппетиту. Сметя все, что было на блюдах, понял, что лишь слегка утолил голод. Обшарил палатку ищущим взглядом на предмет еще чего-нибудь съестного — и наткнулся на старательно вжимавшуюся в темный угол Брисейду.

Как ни прятала она от него лицо, Илья успел заметить кровоподтеки.

— Кто это тебя так? — сердито нахмурился он, подходя к ней поближе.

В глазах девчонки показался откровенный ужас, и она попыталась отползти от него подальше.

Илья присел перед пленницей на корточки, разглядел теперь ещё и огромные синяки на тонких загорелых предплечьях и как можно мягче попытался ещё раз:

— Кто это с тобой сделал?

Брисейда опустила голову и промолчала. Илья заметил, как по её щекам поползли слезы, осторожно приподнял девчонку за подбородок и тихо, но настойчиво повторил:

— Кто?

Отчаянно зажмурившись, отчего слезы по щекам покатились быстрее, Брисейда выдохнула всего одно короткое слово:

— Ты.

— Что?.. — начал было Илья, а затем в голове словно рухнула плотина милосердного густого тумана, и хлынули воспоминания.

Вот он врубается в самую гущу троянцев. Без колебаний вонзает меч в чей-то живот, вонзает поглубже, словно желая убедиться, что враг уже точно не выживет. Хладнокровно перерезает кому-то горло. Кричит, переполненный безумной яростью, и глаза его застилает колышущаяся багровая пелена.

Вот он возвращается обратно в лагерь. В крови кипит злость и буйное нервное возбуждение. Греки приветствуют его восторженными криками, но не приближаются, и даже мирмидоны держатся от него подальше…

Вот он заходит в палатку и видит Брисейду. В её глазах — страх, и это почему-то приводит его в неописуемое бешенство. Он грубо хватает её за руку, швыряет на пол. Она что-то кричит, пытается вырваться…

Звук тяжелой пощечины. Треск рвущейся ткани. Тихие всхлипы. Звериное рычание… Его рычание!

Илья потрясенно отшатнулся, потом вскочил на ноги, перепугав резким движением Брисейду, и в ужасе замотал головой.

Нет.

Нет, нет, нет! Он не мог!..

Показалась вихрастая голова Патрокла.

— Войска выстроились уже. Все ждут тебя, Ахилл, — коротко сообщил он.

Илья, не оборачиваясь, кивнул. Медленно, не отводя взгляда от Брисейды, поднял доспехи, облачился в них, взял оружие. Шатаясь, словно пьяный, вышел на все еще раскаленный, хоть солнце уже и садилось, пляж.

Не думать! Только не сейчас!

Путь к выстроившимся армиям занял, казалось, вечность. Но когда началась битва, Илья забыв обо всем на свете. В бою жизнь поразительно упрощается и сводится всего к двум вещам — нанести удар и уклониться от удара.

Да, так куда проще. Можно хотя бы на время убежать от воспоминаний о том, что он сделал с Брисейдой. Воспоминаний, которые, Илья был в этом уверен, еще долго будут преследовать его.

Алессандра заметила Арагорна почти сразу же. Быстро справилась с удивлением и отвернулась. Но Арагорн не позволил этой демонстрации чувств помешать ему сделать то, что он намеревался. Он подошёл к креслу девушки и присел рядом, прямо в узком проходе.

— Привет.

— Что ты здесь делаешь? — процедила она, смерив его по-королевски холодным взглядом.

— Не поверишь — по работе.

— Не поверю.

— Я и впрямь лечу по работе, — с нажимом повторил он, опасаясь в ответ вопроса «Что же это у тебя за работа». — И прийти к тебе после финала не смог тоже из-за работы. У меня был срочный вызов. Как тогда, ну, помнишь, тем утром в «Марриоте», когда мне пришлось срочно уйти?

Девушка выразительно молчала.

Арагорн вздохнул.

— В жюри конкурса я оказался совершенно случайно. Тот, кто должен был судить, не смог принять участие и предложил своё место моему брату, они с ним знакомы. Вот так мы и попали в жюри. Там я увидел тебя и понял, что очень хочу с тобой познакомиться. Но по правилам жюри запрещено общаться с участницами. Я не хотел ждать до окончания конкурса, потому и пришел на ту пресс-конференцию, помнишь? Притворился одним из ее участников, представился фальшивым именем, чтобы меня никто не узнал… Я собирался всё тебе рассказать, но… как-то не получалось. Сначала я боялся твоей реакции, потом к слову как-то не приходилось, а то и вовсе был неподходящий момент. Вот в итоге я и дотянул до того, что ты узнала так, как узнала. И мне очень жаль, что всё вышло именно так.

Арагорн умел быть убедительным. Сейчас он сделал ставку не столько на доводы, сколько на эмоции, и надеялся, что не прогадал.

Алессандра колебалась.

— И что в твоих рассказах о себе — правда? — уже несколько мягче спросила она.

— Почти все, — не моргнув глазом, ответил Арагорн. — Кроме имени, конечно. Ах, да, и очки я не ношу, это было для конспирации. И Гринпис меня на ту пресс-конференцию не посылал — я сам пришел. Но всё остальное — чистая правда. Всё.

Под «всё» Арагорн имел ввиду вполне конкретные вещи и рассчитывал, что Алессандра поймет намёк — он говорил о его отношении к ней.

Наверняка, девушке это было ясно. Но отреагировала она едва ли не худшим в сложившейся ситуации образом — приподняла тонкую бровь и осведомилась:

— Хочешь сказать, ты и впрямь неравнодушен к проблемам экологии?

«Ну почему эта тема поднялись именно сейчас!» — вздохнул про себя Арагорн. Хуже было бы только если она спросила бы, что у него за работа…

Снова соврать? Откровенно говоря, будь на месте Алессандры другая девушка, он бы так и сделал — не задумываясь. Но не в этот раз. Арагорн не загадывал на будущее, но он знал, что был бы совсем не прочь завязать с Алессандрой серьезные отношения, и именно потому продолжать врать никак не хотел. С другой стороны, ведь не скажешь же ей: «Твоя экология беспокоит меня меньше всего на свете».

— Я очень хотел с тобой познакомиться, и экология казалась мне самой удобной для этого темой, — глядя девушке прямо в глаза, честно ответил он и, улыбнувшись, добавил: — Не надо винить мужчину за то, что он хочет произвести впечатление на понравившуюся ему женщину.

Совсем не поддаться обаянию этой улыбки и произнесённых слов у Алессандры не вышло. Но и сдаваться так просто она не собиралась. Нахмурилась и постаралась выдержать сухой тон:

— Я допускаю, что ты говоришь правду, но ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что после произошедшего у меня нет оснований тебе верить.

Арагорн несколько мгновений внимательно изучал выражение глаз девушки, а затем, удовлетворённый тем, что увидел, кивнул, поднялся и спокойно сказал:

— Не сомневаюсь, у меня еще будет шанс доказать тебе, что мне верить всё-таки можно. И не просто можно, а стоит.

Алессандра промолчала в ответ.

Арагорн вернулся на своё место, приготовившись к скучному полёту.

Вышло совсем по-другому — некоторое время спустя в салоне самолёта завязалась оживлённая беседа. Оказалось, что Джейк с Карлосом были ООНовцами, представителями Всемирной Продовольственной Программы, и, разумеется, общие темы для разговора у них с Алессандрой нашлись легко.

Арагорн, прислушиваясь к активно ведущейся беседе, невольно задумался. Насыщенная жизнь наёмников забрасывала их с братом в самые разные уголки планеты. Работа конквесторами в «Бастионе» приводила их в самые разные места и времена. Но, по большому счёту, люди везде были одинаковыми — и в древности, и в настоящем, и в Сибири, и в Африке. Они жили в своем небольшом мирке, пеклись о своих личных проблемах, а о чём-то большем беспокоились только тогда, когда это большее стучалось в их дверь. Конечно, в разгары войн и восстаний прошлого и настоящего доводилось ему встречаться и с геройством, и с самопожертвованием, и с благородством. Но люди вроде Алессандры или этих ООНовцев, так искренне, так глубоко озабоченные проблемами, не касающимися их лично, ему, кажется, ещё не попадались.

Только если все разговоры о серьёзных экологических проблемах планеты, пусть даже и из уст прекрасной бразильянки, оставляли Арагорна равнодушными, то истории, которыми делились активисты Всемирной Продовольственной Программы, были ему близки и понятны. Может быть, потому, что Джейк с Карлосом обладали даром талантливых рассказчиков. А, может, потому, что многое из того, о чём говорили ООНовцы, Арагорну с братом довелось увидеть лично. Детей, поседевших от голода. Матерей, варивших камни, чтобы обмануть засыпающих малышей видом готовящегося «ужина». И стервятников, терпеливо следующих за похожими на скелеты, но ещё живыми людьми…

— В Бразилии, конечно, всё далеко не так экстремально, как было в Судане в середине девяностых, — рассказывал высокий блондин Джейк о проекте, который привёл их в Южную Америку. — Но люди всё равно голодают. И умирают от болезней, вызванных плохим питанием. В Бразилии недоедает более двадцати миллионов человек, и когда я говорю «недоедает», я имею ввиду, что у них нет денег на то, чтобы питаться даже один раз в день. Нам удаётся кормить около четырех миллионов семей, но этого все равно недостаточно.

— Вы для этого сюда и прилетели — расширять сферу гуманитарной помощи? — уточнила Алессандра.

— Если бы, — развёл руками кругленький смуглый Карлос. Переглянулся с Джейком и признался: — Несколько месяцев назад один из очень уважаемых банков Бразилии предложил нам дельную программу борьбы с голодом в штате Мараньян. Мы перечислили весьма значительную сумму в поддержку этой инициативы. Но, как оказалось, средства так и не были потрачены по назначению. И мы летим выяснять, что случилось.

— Ох, не надо бы им говорить вслух об этих вещах, — тихо прошептал следящий за разговором цыган на ухо Арагорну. — За такие деньги ведь убьют и не посмотрят, что они из международной организации.

Арагорн задумчиво кивнул. Теперь ясно, почему эти двое летят частным рейсом, да ещё и вместе с делегацией победительницы конкурса красоты для прикрытия, и почему секьюрити всполошились при виде нежданных пассажиров — его и Лекса — в самолёте. Люди, укравшие большие деньги у ООН, примут все меры для того, чтобы проверяющие не добрались до пункта назначения. А Джейку с Карлосом вообще надо бы молчать о цели поездки. И не только частным рейсом лететь, но ещё и охрану с собой взять, она бы им не помешала…

Как обычно в таких делах, Арагорн оказался прав.

Поздними вечерами парковка у «Сестёр Хилтон» и примыкающей студии всегда пустовала, однако сегодня в тишине и пустоте, окружающих одноэтажное здание, таилось что-то настолько жуткое, что это почувствовал даже Ломец. Нервно сглотнув, он медленно вытащил из бардачка пушку, машинально отметив, как скользит гладкий металл в его мигом вспотевших руках. Оглянувшись, заметил, что лица его товарищей тоже были напряжены до предела.

Плотная темнота покрывала первый этаж, и только размеренно мигал над дверью одинокий зеленый огонек сигнализации. Подозрение, что случилось что-то серьезное, превращалось в уверенность.

Ломец пошарил рукой по стене, разыскивая выключатель. Вздрогнул и на секунду зажмурился — свет спрятанных в темных потолках ламп, продуманно освещавших выставленные картины, показался ему ослепительным. Когда глаза немного привыкли, он почти сразу обнаружил признаки пронесшейся в «Сёстрах Хилтон» катастрофы — чёрные полотна, развешенные по стенам, перекошены, а то и вовсе сорваны.

На входе в студию — застывшее тело. Внутри — перевёрнутые мольберты, разбросанные по полу холсты и лужицы разлитых красок. Осколки. И запах. Запах отстрелявшего оружия. И крови.

Ломец недоверчиво покачал головой. Хохлома всегда отличался разумной осторожностью и рисковал весьма продуманно. Именно за это Ломец так ценил своё место — где ещё тебе обломится столько бабла всего-то за то, чтобы найти и изъять какое-то ценное старьё?

Хохлому в разгромленной студии он увидел не сразу. Тот обнаружился на высоком стуле перед мольбертом у окна; голова бессильно откинута, руки безвольно висят вдоль тела.

Ломец обернулся.

Ренат и Эдик с Димоном стояли позади него и одуревшими испуганными глазами оглядывали разгромленную студию. Они росли на рассказах и детских воспоминаниях о репортажах про беспредел девяностых, втихаря мнили себя крутыми пацанами, повидавшим кое-чего на своем веку, и сейчас, в студии, где пахло кровью и отстрелявшим оружием, отчётливо поняли, насколько наносная вся их крутизна.

Ломец остался спокоен — он служил в горячей точке и видел смерть.

Он долго смотрел на ошалевших парней, потом медленно обвел взглядом студию, остановился на Хохломе. Он не испытывал каких-то особо тёплых чувств к старшаку, не был к нему привязан и не брал его за образец для подражания. Более того, раньше он презирал всяких там мазил и прочих придурков, страдающих ерундой под названием «искусство»; он их и за людей-то не держал, в его внутренней иерархии они находились где-то между педиками и лохами. У старшака были странные повадки, недостойное хобби и внешний вид, за который, не знай его Ломец и встреть где-нибудь в переулке ночью, обязательно бы наподдал. Кроме того, Хохлома никогда не сидел, так что по старым понятиям и уважения-то не заслуживал.

Только вот не зря эти понятия постепенно становились старыми. Раньше выше вора в законе, казалось, и быть никого не могло. Но что-то менялось в стране; молодёжь начинала больше уважать не за число ходок, а за способность их избежать. И за способность делать деньги. И за умение при этом оставаться на свободе и вести хотя бы внешне законопослушный образ жизни. И Ломец тоже, едва ли не против воли, уважал Хохлому за умение вести дела. А ещё немного побаивался — порой в прозрачных глазах старшака вспыхивало что-то такое бешеное, буйное и дикое, что заставляло Ломца ёжиться.

Анализировать свои эмоции Ломец никогда не пробовал. И сейчас он не размышлял о том, отчего так противно вдруг заныло у него в груди. Он знал только одно — в том, что здесь произошло, есть что-то неправильное. Настолько вопиюще неправильное, что откуда-то из глубины поднималась волна самой настоящей звериной ярости.

Подбородок у Ломца напрягся, стал квадратным, а глаза превратились в узкие лезвия. В голове назойливо вертелась фраза из старого фильма, название и содержание которого он давным-давно позабыл. Но единственная всплывшая фраза оказалась очень кстати.

— Мы отомстим, — произнес Ломец, чеканя каждое слово. — Не знаю как, но мы страшно отомстим.

Именно в этот исполненный подлинного драматизма момент тихо, но протяжно застонал Хохлома.

Когда Илья пришел в себя, то обнаружил, что он сидит в шатре Ахилла и неотрывно смотрит на тлеющие в высоком треножнике угли. От вечернего боя в памяти остались лишь обрывочные воспоминания, больше похожие на случайный набор кадров, и два неглубоких, но болезненных пореза на предплечье. Илью знобило и тошнило, голова кружилась, и ему казалось, будто он только что очнулся после то ли бреда, то ли сна, то ли короткого помутнения рассудка… Да что же за заразу такую он подцепил?

Порывшись в вещах, Илья нашел оставленное Яном лекарство, проглотил ещё одну таблетку и снова уселся у треножника.

— Ничего не помню, — пробормотал он, сжимая руками голову.

Даже после тех редких попоек, в которых ему довелось принимать участие по молодости, с ним не случалось ничего подобного. Это его друзья-приятели довольно, будто о чем-то приятном, рассказывали, как просыпались у мусоропровода в чужом подъезде, и с гордым видом сообщали, что не помнят ровным счетом ничего. Но не он — он всегда помнил, что происходило. А тут на тебе — два раза за день.

Слишком много для одного дня…

Слишком много, чтобы быть случайностью…

Чья-то рука откинула полог шатра, послышалось осторожное покашливание — и Илья потерял мысль. Нехотя обернулся и увидел, что у входа на аккуратно расстеленном плаще лежал труп какого-то парня. В неровном свете костра тот казался совсем юным, едва ли не подростком.

— Кто это?

— Троил, сын Приама, — подсказал ту же появившийся Патрокл.

— А кто его?..

Если Патрокл и удивился, то ничем своих чувств не выдал.

— Ты.

Илья едва было не спросил — как, но вовремя удержался. Не надо давать мирмидонам лишнего повода для подозрений. И так уже то, что в нем до сих пор не признали фальшивку, равносильно чуду — не стоит без надобности испытывать судьбу.

— И чего он тут лежит?

— Мы твоих распоряжений ждём.

Так, что там полагается делать с трупами врагов? Илья поднапрягся, но, как ни старался, не вспомнил из «Илиады» никаких подробностей касательно Троила. Зато вспомнил, что делал Ахилл с трупом Гектора, и поморщился. Конечно, в конце концов, Ахилл вернул тело старшего сына Приаму. Может, ему Троила прямо сейчас и отправить? А заодно — Брисейду…

Мирмидоны молчали и терпеливо ждали распоряжений своего предводителя.

В голове болезненно пульсировала какая-то жилка, мешала думать. Не хотелось принимать никаких решений, даже самых пустяковых. Хотелось, чтобы, наконец, все оставили его в покое! Хоть на минуту!

Илья буркнул «Потом» и отвернулся, надеясь, что больше его донимать не будут. Однако Патрокл продолжил:

— Ахилл, тут ещё кое-что. Тебя дожидаются давно уже.

— Кто?

— Посланники из Трои.

— Из Трои? — обречённо вздохнул конквестор. Похоже, лекарство ещё не подействовало, потому что в голове по-прежнему противно шумело, и думать, принимать какие-то решения совсем не хотелось. Хотелось лечь и отключиться. Но он, к сожалению, не у себя дома, и он не может послать всех к чёрту. — Ведите, — со вздохом согласился Илья.

Несколько минут спустя четверо мирмидонов ввели в шатер двоих крепких, загорелых троянцев в воинских доспехах и закутанную в широкий хитон невысокую фигуру с лицом, спрятанным под капюшоном.

— Паммон, Полидор, — коротко представились троянцы, глядя в спину сидящего у огня прославленного греческого героя. Не дождавшись никакой реакции, добавили, поясняя: — Мы сыновья Приама.

— Это сколько же у вашего папаши сыновей? — вяло полюбопытствовал Илья и нехотя обернулся. Ему доводилось слышать, будто правитель Трои за свою жизнь наплодил больше полусотни детей — и вот теперь есть шанс узнать, правда это или нет.

— Много, — равнодушно пожал плечами тот из них, что повыше, Паммон, и немедленно приступил к делу: — Наш отец, повелитель Илиона, отправил нас к тебе с предложением о перемирии.

— Не к тому он вас отправил, — покачал головой Илья. Видимо, лекарство начинало действовать, потому что в голове прояснялось, и он уже чувствовал, как прибывают и силы, и энергия. — О перемирии — это вам к Агамемнону.

— Что Агамемнон? — презрительно скривился Полидор. — Разве это он вселяет ужас в сердца наших воинов на поле боя? Греки сражаются храбро только тогда, когда с ними бьешься ты. Без тебя они разбегутся, как овцы перепуганные. Ты же, Ахилл, четверых наших братьев уже положил, а тело пятого сейчас за пологом твоего шатра лежит.

«Четверых? Когда это я? Хотя, если их и впрямь около пятидесяти по полю боя шастает…»

— И вот наш отец, повелитель Илиона, прислал нас сюда просить тебя не участвовать более в боях. Зачем тебе город? Всем известно, что золото тебе не нужно, что не ради богатства ты бьешься — только ради славы. А ей ты себя уже покрыл. Отойди от боев, и отец наш отдаст тебе дочь свою, Поликсену, — закончил Полидор и вытолкнул перед собой до этого момента стоявшую позади них фигуру. Сдернул с её головы капюшон, и по белой ткани хитона рассыпались длинные русые пряди, скрывая лицо.

На долгую минуту в шатре воцарилась глубокая тишина.

«Можно гарем открывать, честное слово», — хмыкнул про себя Илья. Везет же Ахиллу — на него со всех сторон так и сыплются царские жены и дочери: сначала Брисейда, потом предводительница амазонок, затем дочка Агамемнона, хотя он её и не видел, теперь вот — дочь Приама… Было бы смешно, если не было бы так грустно.

Неправильно истолковав молчание Ильи, Паммон подошел к девушке и, бесцеремонно схватив за волосы, запрокинул голову, чтобы Илья мог оценить лицо. Поликсена крепко зажмурилась.

— Неужели не нравится?

Илья по-прежнему молчал, задумчиво глядя на дочь Приама.

Не заметивший на лице прославленного воина ни следа интереса, Паммон потянулся к фибуле, скрепляющей концы хитона на плече девушки.

— Хватит, — резко приказал Илья. — Уходите. И тело Троила тоже можете забрать.

Братья переглянулись.

— Так ты принимаешь предложение нашего отца?

— Я подумаю.

— И когда нам твоего ответа ожидать?

«Да когда же они, наконец, уберутся?», — внезапно вскипел Илья. — «Что им ещё от меня надо?»

— Не знаю, — раздраженно передернул плечами он. — Через несколько дней я пришлю вам кого-нибудь, мы встретимся и поговорим.

Троянцы, как по команде, склонили головы и развернулись.

— Эй, вы ничего не забыли?

Сыновья Приама непонимающе уставились на Илью.

— Сестру свою забирайте.

Илья заметил, что Поликсена подняла голову и с надеждой уставилась на братьев.

— Она остается тебе, — покачал головой Паммон.

— Я же сказал, что ещё ничего не решил.

— Пусть будет она у тебя в залог наших намерений.

«Да что это, чёрт побери, такое?» — взвился Илья, вскочил на ноги и яростно рявкнул:

— Я сказал — забирайте сейчас же!

Шатер опустел.

Илья, тяжело дыша, смотрел на тлеющие угли треножника.

Что с ним происходит? Откуда эта злость, эти непонятные вспышки ярости? Почему его всё так раздражает?

Снова накатила волна слабости и усталости. Илья тяжело опустился на жёсткий дифф и натянул на себя пару шкур — его знобило.

«Я просто простыл, — сказал он сам себе: — Я отосплюсь, и мне станет лучше».

Ему казалось, что до прихода сыновей Приама он думал о чём-то важном… что почти понял что-то… Но никак не мог вспомнить, что это была за мысль.

Когда по отделению дежурил Пингвин, на происходящее в камере временного заключения обычно обращали мало внимания. Но в этот раз пришлось сделать исключение — уж очень подозрительная установилась тишина после громких криков и воплей.

Поправляя сползающий с круглого животика ремень, Пингвин не спеша направился к приемнику-накопителю. И застал там следующую картину.

На полу в живописных позах, будто игрушки, разбросанные небрежной рукой, валялись все визитёры отделения: два мелких драгдилера, один наркоман (впрочем, он валялся с тех самых пор, как его привезли), четверо местных драчунов, разбуянившийся сантехник из соседнего ЖЭКа, а также Корж с приятелями, доставленные сюда не по причине каких-либо нарушений, а исключительно с целью материальной выгоды, то есть выкупа.

И только двое не валялись на полу. Один, угрюмый молчаливый мужик, которого привезли сюда несколько часов назад с Серёгой Ломцевым, очень прямо сидел на скамье, а второй — Афоризмыч, бомж со щегольской бородкой и интеллигентным прошлым, сидел на полу, старательно вжимаясь спиной в решетку, и старался без надобности не шевелиться. Постоянного посетителя «отеля Обезьянник», как бич торжественно именовал отделение, Пингвин сегодня впервые видел протрезвевшим. Совершенно из ряда вон выходящее событие — щедро пересыпающий свою речь афоризмами Афоризмыч всегда находился в состоянии «выпимши».

Бесцеремонно ткнув носком тяжелого ботинка в прутья решетки, Пингвин спросил:

— Афоризмыч, чё такое?

Бич медленно, очень медленно повернул голову в сторону Пингвина и, не сводя глаз с молчаливого мужика, сидящего напротив, тихо сообщил:

— Головоломка была.

— А из-за чего?

— Как говорится, есть категория людей, которым кажется, что их недостаточно уважают, когда им не выказывают особого обожания.

Пингвин ткнул носком ботинка уже не в прутья, а в спину Афоризмычу. Ткнул без злобы — к бомжу в отделении привыкли, порой он их даже забавлял.

— Интеллигент, мать твою! Говори по-человечески!

Афоризмыч укоризненно посмотрел на «начальника» и сообщил:

— Интеллигенция есть ругательное слово.

Это Пингвин от бича слышал часто. Настолько часто, что даже запомнил авторство высказывания — Маяковский.

— По морде дать? — деловито осведомился он у бомжа.

Афоризмыч немедленно сообщил:

— Да вон тот мужик с Коржом не поздоровался, когда их сюда доставили. Ну, Корж и пристал: «Ты чё, не местный? Не знаешь, кто я такой?» А тот всё молчал и молчал. Вот так, слово за слово… Ну, то есть, не слово за слово, потому что вот он-то и слова не сказал, но Корж завёлся. А потом, как говорится, кровь ударила в голову одному, а пошла из носа у другого. Ну, то есть, у других.

— Почему у всех?

— Наверное, за компанию.

— А тебя тогда он почему не тронул, раз, говоришь, всех бил?

— Как говорится — зачем со мною драться? Я сам лягу на пол и сам сосчитаю до десяти.

Пингвин покачал головой и оценивающе осмотрел стонущих на полу ребят Коржа. Корж, хоть и был всего лишь шестеркой на побегушках, но зато на побегушках у очень значительной персоны. Потому, по сути, был не просто шестёркой, а шестёрищей. И ребята с ним ходили очень крепкие, уж что-что, а морду набить могли любому, не только группой, но и поодиночке — запросто.

— Значит, это он один их всех, да? — задумчиво переспросил Пингвин, предпринимательские инстинкты которого встрепенулись в пока еще неясном ему самому предвкушении, и принялся прогуливаться вдоль камеры. Смутная мысль все больше и больше облекалась в конкретную форму.

Нет, конечно, курочка по зернышку клюет, и тише едешь — дальше будешь — тьфу ты, Афоризмыч, всё-таки, пагубно влияет, уже и думать афоризмами начинаешь. В общем, основным принципом жизни Пингвина всегда была разумная осторожность: бери понемногу, жадность ведь и сгубить может. Корж, когда в себя придет, отстегнёт ему, Серёга Ломцев занесёт, да и за ночной разъезд он уже собрал себе кое-какую сумму. И вчера так было, и завтра так будет. Потихоньку, не спеша — так и наберёт себе на… На что он себе набирал, Пингвин не задумывался. Ему просто нравилось набирать — медленно, но верно. И мысль о рискованных безумствах никогда не приходила ему в голову, но тут…

Эх, была ни была, в конце концов, он ничем особо не рискует. По крайней мере, на первых порах. А потом видно будет. Правда, нужно бы сначала заручиться согласием будущего участника… Пингвин покосился на расцветающих синяками товарищей Коржа и на миг засомневался. Потом махнул рукой: довод в виде пистолета уговорит кого угодно.

Ещё немного посомневавшись, он достал сотовый:

— Это Агапов Антон звонит, из сто второго. Слушай, отборочные туры уже прошли или я ещё успею?.. Да у меня тут появился один кандидат на примете… Уже сегодня?.. Спортзал ПТУ? А где?.. Свиблово… В девять. Ладно, спасибо… Не знаю, сам посмотреть хочу — это, типа, тёмная лошадка… Ага, давай, до вечера… Эй, Афоризмыч, — задумчиво постучал Пингвин по решетке, убирая сотовый в карман, — Выдай-ка чё-нибудь этакое про риск. Ну, кроме шампанского, ясен пень.

— Когда терять нечего, можно рискнуть всем, Жан-Луи Лэ.

Мент поморщился:

— Нет, не подходит. Я буду рисковать осторожно.

— Без риска победив, без славы торжествуешь, Пьер Корнель.

— Придурок, — плюнул Пингвин.

— Будь осторожен, не попади под чужое колесо фортуны, Станислав Лем, — рискнул предположить Афоризмыч.

— Козёл, — раздраженно махнул рукой мент и в сердцах пнул ботинком решетку — в опасной близости от спины бомжа. Афоризмыч на всякий случай отодвинулся подальше. Пугавший его молчаливый мужик на него, вроде, внимания не обращал, а вот от «начальника» ему, того и гляди, сейчас достанется.

— Риск — благородное дело, — выпалил он.

— Вот, это мне уже нравится, — просиял Пингвин. — Кто-то из классиков?

— В некотором роде, — отозвался бомж-интеллигент. — Из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».

Илья не столько заснул, сколько провалился в сюрреалистический бред, из которого не было выхода. Он плутал в ярких лабиринтах странных видений, его кружила карусель поразительно чётких галлюцинаций, и, казалось, эта горячка будет длиться вечно.

В себя конквестора привел чей-то настойчивый голос и ощутимая тряска.

С трудом открыв глаза, Илья увидел над собой лицо рыжего Патрокла. Тот что-то говорил; слова звучали для Ильи неразличимым набором звуков. Сколько он спал? До сознания дошло настойчиво повторяемое Патроклом «αγώνας» — битва. Ну, разумеется, битва — ради чего еще его бы стали беспокоить.

Илья пытался сосредоточиться, но у него никак не получалось. Беспричинное раздражение захлестывало волнами, и не дать им себя унести ему удавалось с большим трудом. Мысли путались, кости ломило. Голова, казалось, вдвое прибавила в весе. Одновременно она словно бы парила над землей, на какой-то непривычной высоте. Язык одеревенел, горло пересохло. Взмокли спина и руки… Да что же за болезнь такую он подцепил? Илья проглотил ещё одну из оставленных Яном таблеток и встряхнул головой, пытаясь прояснить мысли. Это уже явно не банальная простуда, это что-то куда серьёзнее. Нужно вернуться в Москву и сходить к врачу. Но прежде…

Прежде его ждала ещё одна битва.

Очередной провал в памяти — и Илья пришёл в себя уже на краю расчищенной площадки, облаченный в доспехи. Две армии столпились по краям импровизированного ринга, в центре его поджидал какой-то воин.

Больше всего на свете Илье хотелось плюнуть на всё, развернуться и уйти. Лечь и очень долго не просыпаться… Но уйти нельзя, нужно биться…

Кому нужно?

Ему — не нужно! У него кружится голова, его тошнит, и напрочь отсутствует координация движений. Но разве его спрашивают? Нет! Его отправляют сюда, к Трое, заставляют жить в ужасном смраде, спать на вонючих шкурах, жрать жёсткую козлятину и запивать ее кислым вином, разыгрывать из себя героя и подставлять шею под меч! А он, может, вовсе и не хочет геройствовать? Чёрт бы их всех побрал!..

Илья сам не заметил, как пришёл в состояние бешеной ярости. Стиснул ксифос, откинул только мешающий ему щит и тяжело, медленно, словно преодолевая давление толщи воды, зашагал к противнику.

Лицо троянца расплывалось перед глазами, превращаясь в размытое пятно. Илья с яростью замахнулся мечом…

Он не сразу осознал, что поединок закончен. Что-то тёплое слабо хлюпало в правой сандалии. Илья опустил взгляд. Кровь шла из пореза над коленом, заливалась под поножи, пропитывала ремешки. Носки сандалий упирались в тело троянца, уставившегося остекленевшими глазами в небо…

Как он добрел до шатра, Илья не помнил. Опять болела голова, снова тошнило, мышцы скручивали сильные спазмы. Илья проглотил ещё одну таблетку — они приносили хотя бы временное облегчение. Лёг на дифф, стиснул челюсти, стараясь перетерпеть боль, и гнал от себя просыпающийся страх — он подцепил какую-то серьёзную болезнь, иначе и быть не может. И если он подхватил её здесь, у Трои, то это может оказаться новая, точнее, древняя, давно вымершая и потому неизвестная в современном мире зараза. И от неё, может, и вовсе нет лекарств…