Книга первая ИЗ ПРОШЛОГО

Пеенемюнде

Северная Германия

1945 год

Когда бомбардировщик «хейнкель» выпустил над Северным морем самолет-снаряд «V-1» в направлении Лондона, семеро ученых, еще остававшихся в Пеенемюнде, не знали об этом последнем акте отчаяния.

Они сжигали кучи бесполезных бумаг, понимая, что все их попытки повернуть ход войны в пользу Германии оказались тщетными. Ракеты уже не имели смысла, поскольку для их запуска совершенно не осталось топлива.

Внимание ученых было поглощено артиллерийской канонадой со стороны польской границы. Когда в небе стали видны первые всполохи снарядов, решено было оставить испытательный полигон и уходить в Берлин, под защиту столицы.

Стало ясно, что войне конец, что впереди плен и что следует сдаваться американцам. Русские исключались, как варвары, — от них ждали самой жестокой мести.

Не умолкавшие всю ночь звуки сражения на востоке напоминали о приближении Красной Армии. Приходилось бросать Пеенемюнде на произвол судьбы: испытательные площадки и пусковые ракетные установки не имели уже никакого значения.

Прежде чем уехать на последнем грузовике, они собрали секретные папки, извлеченные из кабинета генерала Вальтера Дорнбергера, облили их бензином и подожгли. Дорнбергер, возглавлявший отдел ракет, давно уже покинул полигон, решив сдаться американцам вместе с наиболее способным из своих помощников, Вернером фон Брауном, которому было тогда двадцать один год. Бумаги, сжигаемые этой группой молодых ученых, не касались секретных технических характеристик, которые тщательно разрабатывались на протяжении последних нескольких лет. Эти сведения прихватили с собой старшие офицеры для подстраховки своей безопасности в руках американцев. В сжигаемых документах речь шла об иностранных рабочих, — завезенных в Пеенемюнде, о поляках, чехах, других славянах… О евреях. На этом забытом Богом северном полуострове использовался труд многих тысяч заключенных. Место технического триумфа Германии стало местом обреченности на смерть ее рабов.

— Заводите машину! — распорядился начальник группы управления Гроб Митцер, которому было немногим более двадцати.

Самый младший из ученых бросился к грузовику и завел мотор. Остальные сгрудились вокруг яркого костра, некоторые все еще подбрасывали в него пачки документов, другие были как бы загипнотизированы языками пламени, которое стало последним напоминанием об их неудаче.

— Проклятье политикам! — воскликнул Митцер.

— Проклятье Гитлеру! — сказал стоявший рядом с ним Хайнрих Триммлер-Шпидаль.

— Нет. Это не его вина, Хайнрих. Он делал то, что нужно для Германии. Это вина других. Тех, кто не мог равняться с ним и кто его оставил. Политиканов и генералов, негодяев, подобных Герингу, этой жирной свинье.

— Он прав, Хайнрих. Они оставили его, — присоединился к разговору Альберт Гуденах. — Боже, теперь все они разбегаются в поисках укрытий. Даже Мартина Бормана видели по ту сторону границы вместе с русскими солдатами.

— Когда? — спросил Триммлер-Шпидаль.

— На днях. Помните группу медицинских сестер, которая проходила мимо нас в Росток?

Триммлер-Шпидаль кивнул.

— Одна из них и видела его. Какая-то генеральская дочка. Она встречалась с ним раньше.

— И она сказала, что это был Борман?

— Так она говорила. И он даже не находился под стражей. Просто сидел на заднем сиденье какой-то штабной машины, в панике направлявшейся на восток.

— Что-то не верится.

— Я просто передаю ее рассказ.

— С большими «шишками» все в порядке. Все они о себе позаботились. Но что же нам теперь делать?

— Начинать все с начала, — сказал Гроб Митцер. — Как после Первой мировой войны. Имея в виду слова фюрера о том, что это тысячелетняя война. Никогда не забывайте об этом.

Внезапная вспышка выстрелов в отдалении вернула их к действительности.

— Пора, — сказал Митцер, повернулся и закричал остальным: — Забирайтесь в грузовик! Пока не поздно. Альберт, Хайнрих, сядьте в кабину со мной.

Подгоняемые яростью последних выстрелов, все бросились к грузовику.

— Это вблизи Свинужци, — сказал кто-то, ни к кому не обращаясь. — Они, наверное, уже перешли границу.

— Живее, живее! — кричал Митцер. — Поехали!

Он следил, как люди его группы забирались в кузов грузовика, армейскую машину без каких-либо отметок, которая использовалась для перевозки на полигон рабочей силы из бараков по другую сторону песчаных дюн. В машине не было скамеек, только деревянный настил. Брезентовый верх, который крепился на металлических стойках, давно был утерян.

Когда последний взобрался в кузов, Митцер закрыл задний борт.

— Держитесь крепче! — прокричал он. — Будет тряска.

Он побежал вперед и открыл кабину, где уже сидели, тесно прижавшись друг к другу, молодой ученый, посланный заводить мотор, Альберт Гуденах и Хайнрих Триммлер-Шпидаль.

— Давай-ка в кузов, — приказал Митцер водителю. — Я поведу. Я знаю дорогу.

Юноша пытался протестовать, но Митцер силой вытащил его из кабины. Тот поскользнулся и упал, а когда начал подниматься, раздался пронзительный свистящий звук, за которым последовал громкий взрыв в какой-нибудь сотне метров от них.

— Быстрее, не то из-за тебя нас всех убьют! — завопил Митцер, протягивая руку упавшему. — Живее! Живее!

Юноша зашлепал по грязи к заднему борту грузовика, а Митцер влез в кабину и захлопнул дверцу. Мотор взвыл, когда он нажал на акселератор, но машина не двинулась с места.

— Проклятье! — закричал Митцер.

— Что случилось? — спросил перепуганный Альберт Гуденах.

— Мы слишком много весим. И слишком много этой чертовой грязи.

Митцер снял ногу с акселератора, распахнул дверцу и бросился к кузову грузовика.

— Все выходите! — прокричал он, откидывая задний борт. — Вес слишком велик: завязнем, придется толкать.

Никто не шевельнулся, здесь были люди, привыкшие думать, а не повиноваться немедленно.

— Живее вылезайте! Хотите все здесь подохнуть? — Он вскарабкался в кузов и начал их выталкивать; некоторые падали в липкую грязь. Он выпрыгнул, стал помогать упавшим. — Толкайте же, проклятые! Поторапливайтесь, нам нужно выбраться из этой грязи, и тогда мы окажемся на дороге. Поторапливайтесь, если хотите жить!

Он снова занял место в кабине, включил первую передачу и стал осторожно трогать.

— Нам тоже помогать? — спросил Триммлер-Шпидаль.

— Сидите, — ответил Митцер.

— Но…

— Делайте, как вам говорят, — приказал он, а затем выглянул из кабины и прокричал группе: — Толкайте же, будьте вы прокляты, толкайте, сколько хватит сил!

Опять послышался в отдалении свистящий звук, вначале тихий, затем все более грозный, завершившийся разрывом в песчаных дюнах, у экспериментальных пусковых установок ракет. Наконец грузовик, подталкиваемый сзади, вырвался из скользкого грязного месива и рванулся вперед. Толкавшие попадали, потеряв точку опоры.

Еще один снаряд разорвался поблизости.

— Стоп! — прокричал Триммлер-Шпидаль. — Подождите других.

Митцер держал ногу на акселераторе, боясь потерять скорость и снова увязнуть в мягком скользком грунте.

Проехав метров тридцать, он вырулил на дорогу и остановился, чтобы подождать остальных.

В этот момент Альберт Гуденах различил силуэт русского солдата, поднявшегося на дюну. Он не успел крикнуть — солдат открыл огонь по группе.

Митцер слышал, как взывали к нему ученые, просили его подождать, выбираясь из грязи. Еще он услышал, как пуля рикошетом отлетела от перекрытий кузова. Нажав на педаль, он устремился прочь. Крики оставшихся позади стали затихать, поглощенные выстрелами.

Трое в машине не оглядывались на Пеенемюнде, былую свою святыню. Трудно было говорить, невозможно признаться в очевидности проявленного малодушия.

Через пять минут Митнер остановил машину, чтобы проверить бензин в канистрах, привязанных за кабиной. Их было четыре, в общей сложности сто двадцать литров. Можно было добраться до Берлина. Он мельком взглянул на место разрывов, сознавая, что улизнуть от русских еще можно, пока грузовик на ходу. Может, и другие как-нибудь укроются от пуль этого дикого русского солдата? Помчались дальше, к Вольгасту и к дороге на Берлин, не глядя друг на друга, в полном молчании.


— Нам следовало бы ехать на запад, а не на юг, — сказал наконец Альберт Гуденах после почти получасовой езды.

— Почему? — спросил Митцер.

— Потому что Берлин будет сдан русским. Не сегодня, так завтра. Пеенемюнде находится прямо на север от Берлина. Все их усилия будут направлены туда. А нам нужно к американцам или англичанам.

— Хорошо. Мы поедем по местной дороге, ведущей в Гамбург. Согласен, Хайнрих?

Тот кивнул. Он страстно хотел вернуться к своей молодой жене Труди, с которой прожил всего четыре месяца. Она ожидала его в Дюссельдорфе. Он спрячется у нее, чтобы избежать вопросов о членстве в нацистской партии, об отношении к рабочим, которыми он распоряжался в Нордхаузене и Пеенемюнде, обо всем, что сам он считал нормой, а другие могли бы счесть преступлением.

И они повернули в сторону Гюстрова. По дороге тянулись беженцы, которые тоже убегали от русских. Иногда их пытались остановить, но Митцер нажимал на педаль газа и мчался дальше. Проскочили Гюстров, теперь дорога шла на Шверин.

Звуки войны остались позади, но зрелище поражения с рассветом становилось все очевиднее. Движение разрозненных групп беженцев превратилось теперь в сплошной поток. Некоторые ночью спали за изгородями и в канавах, а теперь подтягивались для последнего рывка к зонам расположения американцев. Местная дорога была заполнена армией бездомных людей, скорбной, жалкой толпой немцев, продвигавшихся на запад. Многие толкали ручные тележки, высоко загруженные домашним скарбом, другие тащили на спинах какие-то котомки и рюкзаки. Это было потрясающее зрелище поверженного народа, пытающегося спасти какие-то крохи от тех дней, когда он самонадеянно устремился к завоеванию мира. Дети еле поспевали за своими родителями, плакали от голода. Изможденные, едва волочившие ноги старики казались страшными привидениями.

Теперь машина была вынуждена едва ползти. Митцер держал руку на гудке, но это мало действовало на бегущих, идущих и бредущих людей. Грузовик еле проталкивался сквозь эту массу, став, по существу, ее частью.

Фермы и дома вдоль дороги, покинутые хозяевами, захватывались небольшими бандами вооруженных дезертиров, оставивших свои части, чтобы улизнуть на Запад. Другие же, чьи владельцы решили испытать судьбу под русскими, были забаррикадированы для защиты от грабителей. Некоторые даже забрали в дома свой скот и теперь охраняли его с ружьями и вилами. Так возникали спорадические перестрелки, хотя никто всерьез нё хотел овладеть этими укрепленными хозяйствами. Главная забота дезертиров состояла в том, чтобы бежать от наступавшей Красной Армии.

Были попытки забраться в кузов грузовика, и некоторым это удалось. Это не вызывало у Митцера особой озабоченности, так как машина на асфальтовом покрытии могла справиться с дополнительным грузом. Они только опасались открывать дверцы кабины, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю.

То, что развертывалось перед их глазами, постоянно напоминало о всевозможных опасностях. Мелькали картины жадности и отчаяния, страха и деградации: человек со срезанными пальцами, подвергшийся насилию из-за своих золотых колец; пожилая женщина, замерзшая ночью, раздетая догола и привязанная к изгороди — кто-то, видимо, воспользовался одеждой старухи; двое голодных мужчин дрались из-за дохлой собачонки, хотя с трудом шевелили руками; восемнадцатилетняя мать на обочине дороги тщетно пыталась накормить ребенка грудью, у нее давно исчезло молоко, а ребенок уже умер, не перенеся ночного холода. Они видели глаза потерянной нации, они видели самих себя, поскольку сами оказались потерянными.

Это была Германия, проклинавшая свой вчерашний день, перерезавшая себе вены и горло перед лицом очевидного поражения.

На краю деревни Кривитц, приблизительно в пятидесяти километрах от линии, которой суждено было стать границей между Восточной и Западной Германией, они стали свидетелями ужасной сцены.

Девочка лет шестнадцати, изнасилованная группой солдат, ползла к живой изгороди, пытаясь скрыть свой позор от проходивших мимо равнодушных людей. Шипы и сучья изгороди впивались в ее тело, но она ничего не чувствовала, кроме потребности скрыться и замкнуться в себе. Одежда, сорванная с нее, валялась между дорогой и изгородью. Какая-то женщина быстренько подхватила пальто девочки и убежала, другая куда-то запихивала туфли, пока девочка не пришла в себя.

Высоченные солдаты в форме Вермахта сидели неподалеку, безразличные к результатам своего скотства. Это были небритые, немытые, отчаявшиеся люди. Жизнь стала дешевкой на русском фронте, и закаленные ветераны, каковыми они считали себя, решили брать все, что попадется, назло тем, кто послал их на войну.

Девочка, прекрасная своей молодостью, просто оказалась на их пути, и они решили ею воспользоваться. Они оттащили ее от отца и опрокинули на землю, у обочины дороги, на глазах у всех проходивших мимо. Это была их манера демонстрации полного наплевательства на стыд, на честь, на жизнь.

Старший в группе, сержант, прикладом сбил с ног ее отца, который пытался защитить дочь. Когда же он поднялся и, слыша вопли дочери, вновь бросился ей на помощь, сержант проткнул его штыком.

Девочка онемела, увидев, как штык, словно нож сквозь масло, легко продырявил отца и тот рухнул навзничь. Она закрыла глаза и уже больше не противилась солдатам. Когда все они удовлетворились и потеряли к ней интерес, она с трудом поднялась на локтях и поползла к изгороди.

Машина с учеными как раз в этот момент проезжала мимо.

— Боже мой! — вскричал Альберт Гуденах. — Бедная девочка! Я просто не могу в это поверить.

— Мы здесь ничем не поможем, — сказал Митцер. — Совершенно ничем.

— Вам придется остановиться!

— Нет.

— Вы разве не видите, что здесь происходит? Остановитесь, ради Бога!

— Не глупите, нас трое. Мы не можем спасти всю Германию.

— Сволочь ты, Гроб. Скажите ему, Хайнрих.

Тот молчал, опустив голову. Ему хотелось быстрее добраться домой.

— Гроб, Христа ради! Остановимся и поможем. Просто подвезем ее.

— Дурак! — закричал Митцер, нажав на тормоза и резко остановив машину. — Спасай свою, трахнутую. Быстрее.

— Да-да, сейчас.

Гуденах выпрыгнул из машины.

— Закройте дверцу, — закричал Митцер Триммлер-Шпидалю, — если не хотите, чтобы сюда забрался кто-нибудь еще!

Хайнрих притянул дверцу, а Гуденах уже подходил к девочке. Они видели, что он что-то говорил ей и пытался взять на руки. Девочка же, находившаяся в слишком сильном шоке, чтобы понимать его благие намерения, стала отчаянно вопить. Чем сильнее он тянул ее, тем громче она вопила.

Кто-то из солдат заорал на Гуденаха:

— Оставь ее, скотина! Поищи себе другую суку.

— Поехали! — пронзительно крикнул Митцер. — Хватит.

Но Гуденах упорствовал, пытался что-то сказать солдату, а девочка буквально изошлась в крике. Тогда один из вояк направил на Гуденаха винтовку и выстрелил ему в левое колено.

— Проклятье, проклятье! — ругался Митцер, наблюдая, как Гуденах откатился от девчонки, сжимая простреленную коленку и вопя от боли. Ничего не оставалось делать, как включить мотор и драпать.

— Нет! — воскликнул Триммлер-Шпидаль.

— Они же убьют нас! Они убьют нас всех!

Солдаты были уже наготове. Сержант перебежал дорогу и, вскочив на подножку набиравшей скорость, машины, направил винтовку через закрытое окно на Митцера.

Тот нажал на тормоза.

— Вылезайте, — приказал сержант. — Немедленно.

— Делайте, как он говорит, — сказал потерпевший поражение Митцер Триммлер-Шпидалю. — Быстро. У этих людей чешутся руки.

Ученые вылезли из машины, а сержант уже кричал своим солдатам:

— Поехали! Забирайтесь побыстрее. И вышвырните этот сброд из кузова.

Один из солдат схватил девчонку и пытался оторвать ее от изгороди.

— Оставь ее, — приказал сержант. — Если не хочешь остаться здесь, чтобы на свой страх расплеваться с русскими мудаками.

Солдат выругался, дал ей последний крепкий пинок своим ботинком и устремился к грузовику, в то время как остальные выгоняли случайных пассажиров. Сержант и один из солдат сели в кабину, другие полезли в кузов.

Когда они уезжали, сержант насмешливо помахал Митдеру и Триммлер-Шпидалю. Гуденах сжимал колено и стонал от боли.

— Дайте посмотреть, — сказал Митцер, пытаясь оказать посильную помощь раненому. — Иисус Христос, вот так история!

Хайнрих Триммлер-Шпидаль оставался в стороне, наблюдая, как Митцер ухаживает за товарищем, который постепенно приходил в себя. Пуля прошла через мякоть, не повредив сустава. Это была кровоточащая мышечная рана, и Митцер перевязывал ее обрывками брюк Гуденаха и рукавами собственного плаща.

— Нужен доктор, — сказал Митцер. — Или кто-нибудь, способный остановить кровотечение.

Триммлер-Шпидаль снял шарф и передал его Митцеру.

— Используйте это в качестве жгута, — сказал он.

Митцер наложил шарф на ногу Гуденаха и с помощью небольшой ветки крепко затянул это подобие жгута, уменьшая тем самым кровотечение.

— Придется идти вместе, — сказал Митцер. — Идите в середине, опираясь на нас. Справитесь?

— Я сам виноват, — бормотал Гуденах. — Я хотел…

— Знаю. Помочь. — Митцер посмотрел в сторону девчонки, но ее и след простыл. Охваченная паникой, она повернула на восток, туда, откуда пришла, прямо навстречу русским войскам. Он покачал головой. Бог знает, что они станут делать, наткнувшись на нее, полураздетую. Проклятая история.

— Ладно, пошли. Мы поможем вам.

Они помогли Гуденаху подняться на ноги, поддерживая его с двух сторон. Не было иного выхода. Следовало продолжить свой маршрут, пока оставались силы.

До темноты удалось пройти около шести километров. С юга слышалась стрельба. Очевидно, русские, вступив в Берлин, направили свои части на север, чтобы подавить сопротивление в том районе.

— Вам придется оставить меня, — сказал Гуденах, понимая безнадежность положения.

— Нет, — ответил Митцер. — Мы вместе добрались сюда. Мы слишком долго были друзьями, чтобы теперь расстаться. — Он лгал, не зная, верят ли они ему.

— При таких темпах потребуется три недели, чтобы добраться до американцев или англичан. А мы ведь еще не знаем, лучше ли они русских. Послушайте, я виноват во всем. Если бы не я… мы уже теперь были бы там.

— Мы сможем справиться, — сказал Триммлер-Шпидаль, — если будем идти по ночам.

— Не болтайте. Он прав, — вмешался Митцер. — Если мы будем продолжать идти, он умрет от кровотечения. Ему нужна медицинская помощь.

— Идите. А то будет слишком поздно для всех нас, — повторил Гуденах. — Я постараюсь выкарабкаться.

Они помогли ему опуститься, посадив спиной к упавшему дереву.

Надо было еще многое сказать, но сил уже не хватало даже на разговоры. Они знали друг друга больше шести лет, сотрудничая в группе разработчиков ракет и других вооружений. Они не видели войны глазами окопных солдат и о смерти на войне только читали. Война для них была поводом для совершенствования своего искусства, своеобразной лабораторией, где успех не означал победу страны, а знаменовал собой достижение ученых. Они знали, что потерпели поражение, их ракеты запоздали и оказались не способны изменить судьбу войны. Все теперь стало абсолютно бесполезным.

— Если русские доберутся до вас, — сказал Митцер, — скажите им, что вы ученый.

— Зачем? — спросил Альберт Гуденах.

— Им пригодится ваш опыт.

— Я не смогу работать на них.

— Все мы теперь будем работать на кого-то.

— Но русские?..

— Мы ничего не знаем. Может быть, первыми окажутся американцы, — пытался подбодрить его Митцер. — Когда кто-нибудь найдет вас, попросите офицера. Скажите, что это чрезвычайно важно, вопрос жизни или смерти. Когда подойдет офицер, расскажите, кто вы, над чем работали. Скажите ему, что вам нужно переговорить с начальством. Вы должны им это сказать, Альберт.

Гуденах молчал. Сознание его обреченности было ужасно. Никто не знал, каковы его шансы выжить. Он мог умереть от кровотечения, мог быть пристреленным случайным грабителем или наступавшими русскими.

— Что бы ни случилось, — продолжал Митцер, воодушевляясь, — мы никогда не должны забывать, что мы товарищи. Не будем забывать прошлого, особенно наши неудачи. Мы должны оставаться единым целым. Это главное. Они разрушат Германию. Они пытались уже это сделать раньше. Но мы должны ждать, и верить, и трудиться во имя единства. Не расставайтесь с этой мечтой. Верьте в это, верьте всем сердцем, всегда помните об этом, и в один прекрасный день… все это… все эти беды… останутся лишь плохим воспоминанием.

Митцер протянул руку Гуденаху, который, опираясь на дерево, привстал и схватил ее.

— Будем думать о дне, когда мы встретимся снова. Будем стремиться к единству, оставаясь и на расстоянии друзьями.

— Но если мы окажемся на противоположных берегах? Как мы будем тогда говорить друг с другом?

— Die Lucie Geister.[1] Это должно стать нашим паролем, — сказал Митцер после долгой паузы. И затем он поведал им легенду о «Призраках Луцы», кем они были и кем станут. Он закончил. Светлые «Призраки Луцы» остались единственной гарантией их будущего единства. Наступил момент прощания.


Спустя два дня Митцер и Триммлер-Шпидаль натолкнулись на американскую часть у города Мариенштадта и были проведены к старшему офицеру, который организовал их перевозку в Гамбург, в штаб армейской разведки.

После ряда допросов и показаний Хайнриха Триммлер-Шпидаля присоединили к восьмидесяти девяти другим специалистам из Пеенемюнде, которых отправляли в США под руководством Вернера фон Брауна. Этой команде опытных и сплоченных специалистов по ракетам предстояло разработать космическую технику, которая двадцать четыре года спустя дала возможность Америке запустить на Луну первого человека.

Гроб Митцер остался в Европе и направил свои исключительные административные способности на создание крупнейшей электронной корпорации Западной Германии, краеугольного камня того экономического чуда, которое вдохнуло в эту страну новую жизнь.

Пройдет много времени, прежде чем они узнают, что произошло с их другом — ученым Альбертом Гуденахом.

Через два дня после того, как в армейском джипе США Триммлер-Шпидаль и Митцер совместно совершили свою последнюю пятидесятикилометровую поездку по Германии, русские ворвались в восточные пригороды Мариенштадта. Установленной ими границе предстояло расчленить немцев на следующие сорок пять лет.

Загрузка...