Оборотни

Книга четвертая ДОЛГИЙ ПУТЬ ДОМОЙ

Штаб-квартира ЦРУ

Лэнгли

Никогда раньше Зорге не бывал в Лэнгли. Русским там нечего было делать.

Но вот после девяти часов утра Новак провез его за ворота, мимо охранников, на огромную подземную стоянку для автомашин.

— Почему же в Лэнгли? — спросил его Зорге на выезде из Вашингтона.

— Хотят показать, что доверяют вам.

— Не думаю, что увижу хоть что-нибудь.

Новак рассмеялся:

— Правильно думаете. Мы запаркуемся на подземной стоянке, сядем на особый лифт, поднимемся на пятый этаж и пройдем по коридору в специальный зал заседаний.

— Это доверие?

— Считайте так.

Исполнительный директор был уже в зале для встреч.

— Добро пожаловать в Лэнгли! — Он протянул руку, приветствуя гостя.

Когда состоялись все представления, исполнительный директор, ЗДА, ЗДР, Зорге и Новак уселись вокруг небольшого стола для совещаний.

— У нас возникла проблема, — начал исполнительный директор. — Английский оперативный работник, который охранял Триммлера, сбежал. Он прихватил с собой нашего агента. В качестве заложника. Женщину. Мы полагаем, что они все еще находятся в Новом Орлеане.

— Почему же это произошло? — спросил обеспокоенный Зорге.

— Этого я пока не знаю. А что с Гуденахом? — Он решил переместить давление на русских.

— Он вылетел во Франкфурт. Там он арендовал машину, которая позже была найдена брошенной в далеком пригороде. Сейчас идет поиск нашего пропавшего ученого.

— А подключены ли к этому германские власти?

— Нет. Мы располагаем собственными средствами. — Зорге увидел тревогу в глазах исполнительного директора, внезапно поднятые в вопросе брови. — У нас свои методы работы. Даже в независимой Германии. В конце концов, именно смерть наших людей при сходных обстоятельствах свела нас вместе.

Исполнительный директор пожал плечами. Хитрые русские все еще придерживаются своих старых трюков. Он проигнорировал многозначительный взгляд, который кинул ему ЗДР.

— Я думаю, что лучше всего, если руководитель наших операций в Новом Орлеане бегло ознакомит вас с тем, что произошло там до настоящего момента.

Он предоставил возможность ЗДА сделать полный отчет о событиях, включая и поездку на обряд вуду и все то, что за этим последовало. Зорге не выразил никаких эмоций, даже при упоминании об ужасной смерти Триммлера, его отрубленных руках, сложенных в форме свастики.

— Мы все еще не убеждены, что смерть Триммлера имела какое-то отношение к убийству наших агентов. Здесь нет определенной связи.

— Ситуация может стать более ясной, когда я сообщу наши сведения. — Зорге бросил взгляд на присутствующих и увидел их неприкрытое любопытство. — В 1942 году в Германии у нас была сеть ГРУ, называвшаяся Rote Kapelle…

— Что это означает? — спросил исполнительный директор.

— «Красный оркестр». Так назвали это нацисты, поскольку у нас были радисты с кодовым названием «музыканты». Ею руководил Леопольд Треппер, мы его называли «шеф». Именно эта группа передала по радио предостережение о «Голубой операции», нападении на Сталинград, которое привело Гитлера к крупнейшей военной катастрофе на русском фронте.

— Кто же передавал для вас всю эту информацию в Германии? — спросил исполнительный директор.

— Высокопоставленные деятели. Как в военных кругах, так и в правительстве. Они были недовольны ущербом, который наносил Германии Гитлер. Впрочем, они не были согласны с его методами — цели под сомнение не ставили. Когда они поняли, что война не может быть выиграна, некоторые из них установили связь с нами и с англичанами. Это случилось довольно рано, в 1941 году.

— А мы не получали такого рода материалы до конца 1944 года, — сказал ЗДА.

— Вы же не европейцы. Удивляться не приходится: мы опираемся на традиции вековых контактов. Но при всей храбрости и информированности этих людей, многое пропадало втуне из-за недоверия Сталина. Он ведь вообще мало кому верил. Немцы же, обладая совершенными средствами радиоперехвата, стали выслеживать «музыкантов». Схвачен был и сам Треппер, и Rote Kapelle была разгромлена в конце 1942 года. Некоторое время информация продолжала к нам поступать, но она уже приняла сомнительный характер. Треппер был допрошен в Гестапо и, как у нас полагали, стал агентом-двойником. В Москву поступала масса дезинформации. — Зорге нагнулся над столом, допил свой кофе и продолжал: — Но мы все же нуждались в информации. Новой информативной сетью с источниками внутри Германии стали Rote Drei.

— Красные — кто? — сказал исполнительный директор, довольный тем, что понял первое слово названного кода.

— Три. «Красная тройка». Базировавшаяся в Швейцарии и названная так из-за трех радиопередатчиков, которыми она пользовалась. Наиболее важным источником информации от агентов внутри Германии стала группа, руководимая Рудольфом Ресслером. Его кодовое имя было «Луцы», а всей группы — «Кольцо Луцы». Ресслер, или Луцы, был офицером швейцарской разведки немецкого происхождения. У него были широкие контакты в Германии. Четырьмя главными осведомителями Луцы были: генерал-майор Остер, который возглавлял Абвер, адмирал Канарис, которого повесили как участника заговора и взрыва 1944 года, Карл Геделер, который был лидером официальной оппозиции Гитлеру, и полковник Бетцель, руководящий работник аналитической службы. Были и другие, но Луцы никогда не раскрывал нам их имена.

— Даже после войны?

— «Кольцо Луцы» распалось в 1943 году, проделав чрезвычайно важную работу. Между прочим, через нас поддерживали связь с группой и англичане. Группа обладала замечательными специалистами по шифровке и расшифровке радиосигналов. Но и это «кольцо» распалось из-за маниакальной подозрительности Сталина, когда наша разведка попыталась, игнорируя Ресслера, иметь дело непосредственно со вторым в группе человеком.

— Но где же здесь увязка? — перебил русского ЗДА, сгорая от нетерпения.

— Важно понять подоплеку дела, — сказал Зорге, не позволяя американцу подталкивать себя. — Ничего больше не поступало от этой группы вплоть до последних нескольких недель войны. При наступлении союзников на Восточном и Западном фронтах многие высокопоставленные немцы стали подумывать, как спасти свои головы. «Кольцо Луцы» снова активизировалось, но англичане об этом уже не знали.

— Как и американцы, — заметил исполнительный директор.

— По этому поводу вы можете посетовать на товарища Сталина, — парировал Зорге. — Это было внушительное дело. Они располагали не только знаниями. У них были огромные богатства. В различных формах. Предметы искусства, недвижимость, многое другое. «Кольцо» действовало внутри Швейцарии, сохраняя независимость и от швейцарских банков, и от «Русского медведя». Это была сложная структура.

— То есть они купили себе неприкосновенность, когда наших парней все еще убивали.

— Так же как и наших, — бросил в ответ Зорге. — Но ваши руки не были столь уж чистыми. Как мы, так и вы, охотились за учеными. В Америку вывезли многих специалистов с нацистским прошлым, людей, запачкавших себя жестокостью, военными преступлениями.

— Джентльмены, пожалуйста, — сказал Новак, старавшийся всегда сохранять дипломатичность. — Будем придерживаться темы обсуждения. Продолжайте, Дмитрий.

Зорге был недоволен собой, тем, что погрешил ненужной эмоциональностью.

— Конечно, — улыбнулся он Новаку. — Так вот… да… мы использовали «Кольцо Луцы». Многие немцы со своими богатствами переходили в Швейцарию. Они приезжали на машинах, на военных грузовиках, прилетали на самолетах. Достояние их оседало в банках на личных счетах, а затем частично переводилось через Чехословакию в Восточную Германию, в Советский Союз.

— Всех?

— Тех, кто нарушал свое слово.

— От них освобождались?

— Некоторым приходилось напоминать, что мы рассчитывали на соблюдение ими своего слова. Это бывали холодные напоминания из мира бизнеса, мира, в котором они повседневно вращались. Существовала большая колония нацистов собственно в Советском Союзе. Не все они были учеными, и фактически от большинства из них было мало пользы. Им выделили земельные участки и фермы к западу от Москвы. Они сохраняли тайну своей личности и платили за это со счетов в швейцарских банках. Но они оставались немцами, постоянно мечтавшими о возвращении в фатерланд.

— Сколько же нацистов перевезли вы в Россию после войны?

— Народный комиссариат внутренних дел отвечал за…

— Никогда не слышал о таком, — остановил его ЗДА.

— НКВД, — снисходительно пояснил ЗДР. — Уничтоживший для Сталина двадцать миллионов русских. Правильно? — с вызовом спросил он у Зорге.

— Тридцать миллионов. Согласно официальным источникам, — не замедлил поправить Зорге. — Чрезвычайно полезная организация. — Это должно было заткнуть им рты. Он заметил недоверчивые взгляды, которыми обменялись исполнительный директор и ЗДА. Другой же заместитель просто наблюдал за ним с насмешливой улыбкой на губах. — Тридцать тысяч. Вот сколько немцев мы депортировали после войны в Советский Союз.

ЗДР перестал улыбаться.

— Тридцать тысяч нацистов? О Боже!

— Да. И мы содержали еще сто двадцать тысяч между 1945 и 1954 годами в прежних гитлеровских концлагерях. Не все были нацистами, попадались предприниматели и лица свободных профессий без нацистского прошлого. Около трети из них погибло. Остальные постепенно освобождались и растворялись в ГДР.

— Включая нацистов и симпатизировавших им?

— Разумеется.

— И это вас не беспокоило?

Зорге пожал плечами.

— Не очень. Мне в то время было только восемь лет. — Это был не тот ответ, которого ожидал ЗДР, и Зорге пожалел о своих словах. Здесь собрались не для шуток. — Тридцать тысяч в Советском Союзе, о которых я говорил, превратились в сообщество, жившее по своим собственным правилам. Без нашего ведения, пользуясь своими швейцарскими связями, они установили контакты с теми, кто оставался в Восточной Германии. У них была одна мечта: увидеть Германию объединенной, восстановить то, что они утратили. Между собой они пользовались кодовым названием. Оно, естественно, должно было быть безопасным, невинным, не привлекавшим особого внимания. И они вспомнили сеть Луцы, открывшую им путь из Германии. Они стали называть себя Die Lucie Geister.

— «Призраки Луцы»?

— Да.

— А распространялась ли эта организация на Америку? — В голосе исполнительного директора чувствовалась тревога. — Какого черта они…

— Гуденах… Думаю, он был одним из них? — спросил ЗДР.

— Мы в этом не были уверены, но, в свете его неожиданного отлета, я бы сказал, что да.

— И к этому, значит, привязан Триммлер. И Бог знает, кто еще. А имя Гроб Митцер что-нибудь для вас значит?

— Он был одним из их лидеров. Именно «Призраки Луцы» снабжали его средствами и помогли ему создать свою империю.

— Почему же вы не остановили это, если вам все давно было известно?

— Мы не представляли, насколько это важно. Мы думали, что они не отличаются от других групп военного времени, зацикленных на воспоминаниях и военных маршах. Старые люди, ностальгирующие по своей молодости. Значение этой группы не выплыло на поверхность даже при объединении Германии. Все прояснилось только сейчас, когда англичанин услышал разговор между Триммлером и Гуденахом.

— Но почему же этому, английскому парню понадобилось бежать вместе с нашей женщиной? — переменил тему разговора ЗДР.

— Вот это ваша проблема. Спросите об этом ваших союзников. Может быть, он просто авантюрист, и этим все сказано. Вы же его проверяли?

— Конечно. — Исполнительный директор не желал обнажать перед этим русским свое грязное белье. — Хотите что-нибудь добавить?

— Только то, что бывшая ГДР, Восточная Германия, сильно отличается от Западной. Там все еще много людей, которые не забыли войны. Их отношение к нам различно. Некоторые все еще ждут, чтобы кончилась война. Это традиционные настроения. Многие бывшие нацисты и даже гестаповцы работают и живут там нормальной повседневной жизнью.

— Работали на Штази. — ЗДР напомнил всем о секретной полиции, которая железной рукой правила Восточной Германией.

— Да, были такие. Другие вернулись к своим довоенным занятиям. В новой же Германии многие из них оказались не у дел. Их тайное прошлое становится известным. Больше всего они боятся израильтян.

— А Фрик относится к этим ребятам? — спросил ЗДА, вспоминая имя, услышанное Эдемом в Новом Орлеане.

— Нет, — соврал Зорге. Указания ему были даны вполне конкретные: не упоминать никаких имен, не создавать для янки условий форсировать события.

— Вопрос остается открытым. Как же это все связано с гибелью наших агентов? — продолжал ЗДА.

— Здесь мы не вполне уверены. Возможно, в тех массивах информации, которые обе наши стороны утратили, есть материалы для точных выводов. Но совершенно очевидна связь между смертью Триммлера, внезапным отлетом Гуденаха в Германию и упоминанием «Призраков Луцы» в их разговоре, подслушанном в отеле. Согласитесь, что это важнейшая нить, которую нам следует распутать.

Некоторое время все молчали, наконец исполнительный директор возобновил обсуждение:

— А есть ли у Москвы какие-нибудь замечания относительно нашего способа ведения этого дела?

— Нет, — ответил Зорге. Это как раз было велено подчеркнуть. — Мы надеемся, что вы сами найдете правильное решение.

— Уверен, что так оно и будет.

— Не могли бы вы назвать имена некоторых этих «Призраков Луцы»? — вмешался ЗДР. — Тех, которые в России. Как высоко они забрались?

Зорге наслаждался своим предстоящим ответом.

— Со временем, да. Но могу сказать определенно, что вы, например, зря затрачиваете свои усилия в поисках Мартина Бормана в Южной Америке. Он умер двадцать лет тому назад.

На лицах всех присутствующих читалось изумление. Они были глубоко потрясены.

После этого мало что было сказано, и вскоре Зорге в сопровождении Новака вновь оказался в подземном гараже. Пять минут спустя они уже возвращались в Вашингтон.

— Борман. Неуловимый Борман! Он все время был у них, — говорил изумленный ЗДР. — Как в это поверить? А если они заодно припрятали самого Гитлера?

— Да. Это действительно раскрыло нам глаза, — сказал исполнительный директор. — Но не будем забывать о своем текущем кризисе. Найти англичанина — вот наша главная цель, выявить его и посмотреть, что собрался делать этот негодяй.

Новоорлеанский экспресс

Атланта

Джорджия

Поезд отошел от вокзала Атланты в 7.39 вечера, на четыре минуты позже расписания.

Они хорошо поспали, хорошо поели, и в конце концов им наскучило проносившееся в окне сельское однообразие. Тем не менее Эдем настоял, чтобы они оставались в купе. Она не нашла достаточной причины, чтобы противоречить ему. Бесчисленный раз пролистывая газету «Ньюс тудей» в поисках чего-нибудь еще не прочитанного, он услышал ее короткий смешок. На фоне опустившейся ночи Билли сидела у окна на полюбившемся ей вращающемся стуле и озорно улыбалась.

— Что вас так забавляет? — мягко спросил он, откладывая газету.

— Вы наверняка знаете, как подарить девушке приятные воспоминания.

— Почему бы нет?

— Судя по кинофильмам и книгам, жизнь тайного агента полна очарования. Мы провели уже вместе двадцать четыре часа, и за это время меня искусали клопы в кровати для привокзальных шлюх, я связывала безногого парня и украла его кресло на колесиках, оставалась запертой в купе с привлекательным мужчиной и вела себя как девственница. Не истолкуйте это превратно, но Джеймс Бонд вел бы себя по-другому.

— Поскольку он шотландец, а я англичанин. Они предпочитают колотить направо и налево. Мы же более деликатны в своих действиях.

— А что произойдет дальше?

— В какой области?

— В той области, куда мы направляемся.

— Мы направляемся в Нордхаузен. Туда, где Триммлер договорился встретиться с Гуденахом.

— Триммлер мертв.

— А Гуденах убегает от русских, не желая вернуться под их начало. Из того, что я слышал, следует, что Германия все еще для них родной дом. А Нордхаузен — это место, где они вместе работали над чем-то особым. Они мечтали пробраться туда. Если Гуденах напуган и хочет спрятаться, это место для него не хуже других.

— Нордхаузен. Где это, поточнее?

— В Центральной Германии. К югу от Берлина, недалеко от прежней границы между Востоком и Западом. Промышленный город. Там во время войны нацисты выпускали большую часть своих ракет, «У-1» и «V-2». Насколько я знаю, они переместили туда основные свои мощности по производству ракет. Чтобы их не могли достать бомбардировщики, построили предприятие в горах. Там использовался рабский труд. Думаю, что масса людей погибла на этом предприятии еще до того, как ракеты были запущены в направлении Лондона.

— Почему их так тянуло туда?

— Не знаю. Может, из-за работы, которую они так и не закончили.

— Но они ведь чего-то добились? Запускали астронавтов в космос, на Луну. Разве это недостаточный успех?

— Они просто делали хорошую работу. Делали не для себя, не для Германии. Они работали на своих победителей.

— Вы как-то сказали, что все эти ученые, живя в Америке, не могли дождаться возвращения домой.

— Не все. Большинство из них стали хорошими американцами. И хорошими русскими, как я полагаю. Но эти двое хотели вернуться. Они всегда оставались немцами. Может быть, это и есть подлинный мотив их действий.

— Рок.

— Разве? Хотеть вернуться домой?

— К тому, что они восприняли в юности. Вернуться, чтобы вернуть утраченное.

— Разве мы все не стремимся к этому?

Она пожала плечами и задумалась.

— Пенни за ваши мысли, — сказал он.

— Я была… э… просто женщиной.

— Поделитесь.

— Думала о Питере.

— А! Уязвимое прошлое.

— Что поделаешь, мы такие, напрашиваемся на беды и Бог знает на что еще. Я в середине вашего рассказа о Нордхаузене переключилась памятью на Питера. Задаюсь постоянным вопросом, как он живет, что делает. Это эмоциональный женский склад ума.

— Перестаньте убиваться.

— Вносит разнообразие. Но обычно я предоставляю это вам.

Он засмеялся.

— О’кей, ушлый парень. Теперь вас что-то веселит?

— Ну вот, мы здесь, заточенные в небольшом купе поезда, несущегося через всю Америку, за нами охотятся ЦРУ, ФБР и черт знает кто еще, а вы беспокоитесь о сексуальной жизни бывшего супруга. Боже, наверное, достойный человек.

— Он был дерьмом.

— Зачем же тогда… — Эдем замолчал, развел руками.

— Затем, что некоторым из нас нравится дерьмо. Не спрашивайте почему. — Она засмеялась вместе с ним. — Он ведь был еще и дешевкой. Однажды купил мне ручную сумку Луиса Вюттона. Ваш чемодан, когда мы уходили из отеля, напомнил мне о ней. Это случилось на вторую годовщину нашей свадьбы. У сумочки сломался замок, и я отнесла ее обратно в магазин. Мне сказали, что это не Вюттон. Дешевая подделка из Гон-Конга. Можете ли вы в это поверить?

— А что он сказал?

— Что он купил ее в Нью-Йорке во время своей поездки туда. И если он вспомнит адрес магазина, то вернется и подаст в суд на мерзавцев. Вот вам и Питер. Дешевый лжец и бабник. А я не могу его забыть. Какая смешная патетика, правда?

— Нет, это просто человечно.

— Глубокое понимание. А что же вспоминаете вы?

— Не женщин, нет. Своих родителей, своего брата-близнеца.

— У вас есть близнец?

— Был. Все они умерли, когда мне исполнилось девять лет.

— Вы же говорили, что они уехали, что у вас были опекуны.

— У каждого есть что скрывать.

— И это был совершенно похожий на вас близнец?

— Да.

— Это значит, что вы произошли из одного яйца. Правильно?

— Как будто. — Верный своей обычной сдержанности, он не добавил, что когда-то тщательно изучал все, что касается близнецов и их взаимоотношений.

— В средней школе я дружила с одним мальчиком. Он был близнецом, его брат играл в футбольной команде. Если тот получал травму, мой мальчик тоже страдал. Мы обычно вместе ходили на игру, и мне приходилось видеть, как он вдруг начинал корчиться от боли. Вроде бы без причин. А я смотрела на поле и видела, что брата подковали.

— Да. Что-то вроде этого. — Он засмеялся. — Мне вспоминается, что однажды я получил от отца затрещину. Я что-то сделал неправильно. И я помню, он сказал, что ему стыдно наказывать нас обоих, когда лишь один из нас провинился. Та затрещина досталась нам обоим.

— Вы хорошо его помните?

— Он всегда со мной.

— Тогда вы счастливчик. Вы не одиноки. Разве это плохо?

— Но я не знаю, почему я жив, а он мертв.

— А как его звали?

— Маркус.

— Приятное имя. Я рада, что у вас есть, кого любить. Это важно.

Кремль

Москва

Они вместе вышли в коридор, Ростов чуть сзади, пропуская вперед более пожилого и старшего по званию человека.

— Ваша голова на плахе, — сказал председатель, когда они пошли рядом. — И вы это должны знать, верно?

Ростов пожал плечами. Он был в форме, при погонах.

Шли медленно, в темпе пожилого, молча. В этом коридоре власти, где даже стены имеют уши, не очень-то разговоришься.

— Быть президентом в такое время, — сказал председатель, — работа незавидная. Со всеми проблемами, которые у нас возникают в республиках. Я бы себе такого не пожелал.

Они провели с президентом полчаса. За все это время председатель не произнес ни слова, предоставив Ростову возможность сообщить о событиях последних нескольких недель.

— Запутанная история, — сказал президент, когда Ростов закончил. — Но, вне сомнений, в ней есть и последовательность, и особая логика. Моя озабоченность, помимо безопасности наших людей, касается того, чтобы снова не столкнуть американцев с нами. Всегда трудно верить прежним противникам. Когда я встречусь с американским президентом в Берлине, я сделаю все возможное, чтобы он мне поверил.

Прощаясь, он попросил держать его в курсе событий. Он уважал американского президента. Ему не хотелось, чтобы все это дело встало между ними.

— Он им тоже полностью не доверяет, — сказал председатель, когда они вышли во двор. Стоял ясный день, хотелось чуть подышать свежим воздухом. Председатель сделал знак водителю, чтобы тот не спешил с машиной. За пределами слышимости спокойней говорить о главном. — Но ему приходится пытаться. Точно так же, как нам. И, я полагаю, как американцам. В прежние дни все было проще. Мы знали, где находимся. Теперь, в это мирное время, хрупкое доверие легко подвергнуть испытаниям и поломать. Надеюсь, что все это пройдет хорошо у Дмитрия Дмитриевича.

— Его доклад должен быть готов к моему возвращению.

— А было ли разумно сказать им о Бормане?

— Это необходимая приманка. Надо их взволновать.

— Они, чего доброго, подумают, будто и Гитлер у нас.

— Наши источники всегда сообщали нечто невнятное о Бормане. Его видела какая-то генеральская дочь…

— Его видели везде. Отличная дезинформация. А теперь, когда им стало известно о деньгах, всегда можно ожидать, что они сообщат об этом немцам. И те могут попросить вернуть их.

— Это касается прежде всего швейцарских банков. И лишь того, что от далекого прошлого осталось.

Председатель рассмеялся:

— Не так уж много. Все это помогало Сталину финансировать послевоенные пятилетки. — Старик помолчал и сказал молодому совсем тихо: — «Призраки Луцы»… Важно, чтобы они не покидали Россию. До того, как будет утрясен этот вопрос.

— После войны мы депортировали тридцать тысяч немцев. Это будет не так-то просто. Сейчас, в период перестройки.

— Я знаю. Я это хорошо знаю. Но Германия была мирной потому, что Восточная Пруссия находилась под нашим контролем. Вы понимаете… так же, как и я… пруссаки всегда были поджигателями войны. Мы не можем позволить им… неонацистам… провоцировать беспорядки. И еще в такое время, когда вся Германия бурлит, а ее экономика так напряжена.

— Неонацисты… это в характере пруссаков. И это не изменится, даже если они необыкновенно разбогатеют…

— Но вы уверены, что избрали правильный курс действий? — Председатель намеренно не уточнял, какой именно, не желая ставить себя под угрозу, если бы дела пошли плохо.

— Да.

— А если он провалится?

— Это будет моей ошибкой.

— Грустный момент, когда человек понимает, что он заменим.

— Не я первый.

— Увы, через это проходят все, когда отстаивают правильность своих действий. Вы же понимаете, почему вопрос стоит так.

— Безусловно. Ничто не должно наносить вреда нашим отношениям с Западом.

— Если все сработает, никто никогда ничего не узнает. Если же нет, тогда… — Он пожал плечами. Оба они сознавали, что для Ростова это будет концом карьеры. Председатель подал сигнал своему шоферу.

— Вы едете со мной?

— Нет. Я пройдусь немного. Прекрасный день.

— В церковь?

— В церковь.

— Будем надеяться, что Он сможет помочь там, где бессилен КГБ.

Старик понял, что шутка не совсем уместна.

— Будьте, пожалуйста, осторожны. Зайдите ко мне, когда вернетесь. С докладом Дмитрия Дмитриевича.

Ростов вышел из Кремля, миновав синие фуражки охранников КГБ, и пошел вдоль реки. Он смешался с туристами и другими прохожими, наслаждаясь быть никем в бурлившем городе.

Он думал о силах, которые привел в действие. Он знал, что они опасны, и надеялся на то, что они реализуются в кратчайший срок.

Пока же оставалось только наблюдать и анализировать. Так можно поджечь один из нескольких запалов и смотреть за ним, пока он не выгорит до конца. Он чувствовал интуитивно, что исчезновение англичанина имеет первостепенное значение для его собственной игры. Этот человек не прятался. Он относился к людям другого сорта. Он за кем-то гнался. И в этом могла заключаться развязка проблемы.

Он готов был молиться за безопасность англичанина.

Он нуждался в любой помощи, которую мог предоставить случай.

Дрезденский Heide

Дрезден

Новоорлеанский экспресс подходил к станции Калпепер, Вирджиния, когда Петер Фрик открыл заседание Совета. Присутствовали все двенадцать его членов. Происходило это в огромном старинном доме, в отдельном зале, когда-то служившем столовой. Фрик сидел во главе длинного стола, как законно избранный лидер. Хельмут Краган расположился справа от него, несколько в стороне от стола, как это и подобает тому, кто ведет протокол, не являясь членом Совета.

— Мы находимся, — сказал Фрик после долгой паузы, длившейся свыше полуминуты, пока он не убедился, что все слушают с полнейшим вниманием, — в начале исторического процесса. Все, чего мы ждали, стало очевидностью. Немцы разделились. Объединение страны восстановило классовую структуру, основанную не на личных качествах, а на принципах собственности. На имущих и неимущих. Это ситуация, в которой мы работаем. Наш долг национал-социалистов — объединить немцев. Предоставить тем, кто имеет, возможность спокойно владеть заработанным. А менее состоятельным — способность подняться до процветания, на которое имеет право любой немец.

Он медленно обвел глазами зал, вглядываясь во всех одиннадцать членов Совета. Непосредственно слева от него сидел Карл Шиллер, самый новый член Совета, ускоренно избранный вместо Митцера с помощью эмоциональных и требовательных телефонных звонков. Инвестиционный банкир и финансист со связями и влиянием, простиравшимся на всю промышленность и правительство, Карл Шиллер был немцем нового склада со значительной международной репутацией в Соединенных Штатах и Японии. Ему было пятьдесят лет.

Фрик знал, что Шиллер отличается большой жадностью. Его предки владели огромными поместьями на Востоке, которые были потеряны после Первой мировой войны, когда неистовой инфляцией разрушались самые прочные состояния. Эти поместья перешли к еврейской семье, которая через некоторое время погибла в концентрационных лагерях. Гитлер пообещал его отцу за верную службу режиму вернуть поместья. Но поражение в мировой войне и переход Восточной Германии под контроль русских сделали это невозможным. Как только произошло воссоединение Германии, Шиллер занялся проблемой семейных поместий. И он с ужасом обнаружил, что семья английских торговцев бакалейными товарами, близких родственников тех евреев, к которым некогда перешли эти земли, располагала документами, подтверждавшими ее право на родовую собственность Шиллеров. Завещание, которое предоставляло ей это право, было написано на вырванном листке календаря за 1938 год, единственном листке бумаги, который оказалось возможным получить семье, знавшей о своей неминуемой смерти в газовой камере. Поместья были завещаны другому заключенному, отдаленному родственнику, с условием, что, если они когда-нибудь будут возвращены в еврейские руки, все деньги и прибыли, полученные от них, будут переданы на создание сионистского государства. Сами же поместья должны были использоваться на благо тех евреев, которые пострадали от рук нацистов и других угнетателей веры.

Шиллер понял необходимость бескомпромиссной борьбы с теми, кто, как всегда учил его отец, был ответственен за разгром Германии и принижение ее достоинства. Они были ворами и снова хотели красть землю, которая им не принадлежала, землю и поместья, которые по праву наследования были его собственностью.

Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.

— Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, — сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.

Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.

— Когда мы придем к власти, дорогой мой Шиллер, — сказал в заключение того разговора Фрик, — мы возвратим земельные владения тем, кто поддерживал нас. Это самое меньшее, что мы можем сделать. — И даже по телефону он ощутил, как Шиллер затрепетал от восторга.

Итак, новый лидер продолжал осмотр зала. Взгляд его задержался на Клаусе Бюле, владельце франкфуртской «Дейли ньюс» и телевизионной станции. На эту сферу следует оказать большое давление, здесь недостаточно влияние национал-социалистов.

Надо раскачать Бюле, сделать его газету рупором национальных идей. Другие газеты последуют его примеру, средства массовой информации хорошо известны своим стадным характером.

— Но, — продолжал Фрик, — если нам предстоит занять принадлежащее нам по праву место в истории, мы должны выйти из подполья. — Он сделал паузу, ощутив общее напряжение. Они давно привыкли скрывать свои чувства, таить свои желания. Они не протестовали, когда на званых обедах, по телевидению или в газетах проклинали Гитлера и «третий рейх». Ненависть к нацизму превратилась в крупный бизнес. И они держали язык за зубами, никогда не высказывали открыто своих убеждений.

А теперь их призывают выйти с открытым забралом.

Он чувствовал их волнение; они как бы находились в тоннеле, и грохот приближавшегося экспресса уже сотрясал рельсы.

— Нам нечего стыдиться, — сказал он спокойно, преодолевая логикой состояние чистой эмоции. — Не можем же мы всегда извиняться за прошлое. Германия двинулась вперед. Мы должны чувствовать время, чтобы не оказаться людьми вчерашнего дня.

Он встал, сознавая, что все наблюдают за ним. Они были перепуганы, даже Шиллер застыл на своем месте, словно аршин проглотил. Что же, черт возьми, они ожидали после всех этих лет?

— Легко стать запуганными, — продолжал Фрик, медленно обходя стол и сопровождаемый взорами присутствующих. — Вот и я, увы, тоже запуган. Но мы не должны допустить, чтобы вбитый в нас страх исказил наши цели, помешал нашему долгу. В нашей стране были большие силы тьмы, чем «третий рейх». Американцы, британцы. Даже эти пуделеобразные французы. Они диктовали нам свой образ жизни и с помощью оккупации кое в чем преуспели. Они говорили нам приятные вещи, зная, что военной силой смогут подавить наше собственное мнение. Наконец, русские, которые творили свои темные дела за Стеной. Они насиловали нашу страну, лишали нас чести, плевали на нас за якобы преступления, совершенные пятьдесят лет тому назад. И как бы ужасны ни были их преступления против нас, они всегда оправдывали их, говоря, будто наши были еще хуже. Мы превратились в две страны. И только воля народа заставила их убраться и снести Стену. Я не забуду ту великую ночь. Вместе с другими я разбирал ее голыми руками, по кусочкам, эту чудовищную Стену. Люди заработали свою свободу, но не знают, как ею пользоваться. Нет стада без пастуха, говорил Ницше. Сейчас немцы уязвимы для коммунистов, для фашистов и даже для ненавистных сионистов. Вы же видели беспорядки в Берлине, разрушение синагог, даже взрыв бомбы, при котором был убит Гроб Митцер. Его смерть с определенностью должна показать вам, что мы не можем дальше оставаться в подполье. Для нас наступило время занять принадлежащее нам по праву место. Время, чтобы мы стали пастухами. У нас для этого есть средства. У нас даже есть собственная тайная полиция. Люди из Штази, тайной полиции Хонеккера, стали для нас хорошими штурмовиками. Целая армия людей, которым некуда деваться.

Он еще раз спокойно и внимательно обвел взглядом всех присутствующих. Его слова начинали производить требуемый эффект. Многие уже кивали в знак согласия. Чего ждать? Сколько времени можно еще ждать?

— А знаете ли вы, сколько было служащих в Штази? — внезапно спросил он. — Знаете?

— Больше двадцати тысяч, мой фюрер, — сказал Бюле, спеша воспользоваться возможностью выдвинуться вперед.

— Больше этого, дорогой мой Клаус. Таков был состав постоянных служащих. Но у них еще было девяносто тысяч частично занятых. Сотрудников резерва, различных информаторов и так далее. Только представьте себе! Мы можем выбирать из армии более чем в сто тысяч обученных солдат. Это больше, чем вся английская армия. Не все они пойдут с нами. Но если только один из четырех последует за нами, под нашей командой окажется тридцать тысяч обученных людей.

— Уникальное положение, — заметил Бюле.

— Действительно, уникальное. Обладать такими возможностями, когда Германию рвут на части. То же самое, должно быть, имело место и в ранний период существования рейха. — Фрик апеллировал к их жажде власти. — Представьте себе тот день, когда Он пришел к власти. — Все знали, кто такой «он». — Представьте. После всей неразберихи, после многих лет позора оказаться в положении абсолютной власти, когда будущее Германии в надежных руках. Разве вы не можете увидеть Его? Стоящим там, в Берлине, принимающим присягу в качестве канцлера в 1933 году. Какое знаменательное время, какой исторический момент! В окружении своих соратников, членов нового правительства. Поверьте, это же может произойти снова. — Он дарил им свою мечту. — Поверьте. Поверьте. Все это может стать нашим. Но это не запрыгнет нам в глотки. Это премия, которой мы должны добиться. А чтобы добиться этого, нам нужно себя показать. Иначе все то, во что мы верили, за что все мы и наши предшественники страдали, будет потеряно. Такая ситуация долго не повторится.

Он вернулся на свое место во главе стола.

— Воссоединение… не должно быть потеряно. — Это произнес самый новый член Совета, Шиллер. Остальные в удивлении подняли взоры. Они не ожидали, что новичок так скоро заговорит. — Гроб Митцер, наш друг, мой ближайший друг, отдал свою жизнь за такую возможность. То же произошло со множеством других, тысяч и тысяч, которые ждали. А многие уже умерли. В Южной Америке, в Африке и в других отвратительных местах, в потаенных частях мира. И они из мест своего изгнания посылали нам средства, чтобы поддержать наше движение. Наш фюрер прав. Отсрочка означала бы конец. Как большинству из вас, мне грозит потерять очень многое, если все сорвется. Я не хочу, чтобы меня обзывали носорогом из-за того, что я национал-социалист, чтобы они дискредитировали меня в своих средствах массовой информации. Премия стоит риска.

— Хорошо сказано, — зааплодировал Фрик. — Браво. Хорошо сказано. Все мы — уважаемые люди. Все мы имеем влиятельное положение. Но анархия нарастает, и от нас будут ждать, чтобы мы использовали это влияние. Клаус Бюле с помощью своей газеты и телестанции может заронить нужные для нас семена. Он может защищать нас, может отделить нас от прошлого, от концентрационных лагерей и проигранных войн. Он может сравнить Германию с тем, какой она была в тридцатые годы. Национал-социалисты вывели тогда страну из депрессии, национал-социалисты могут сделать это и теперь. Мы не поджигатели войны, мы — освободители. Боремся за ценности нашего наследия. Средства массовой информации должны раскрыть положительный потенциал нашего движения. — Фрик уже знал о существовании очерка, который должен был опорочить Митцера. Следовало предотвратить его публикацию. Бюле должен занять твердую позицию. — Только нас они должны представлять как реальную альтернативу анархистам и коммунистам. Ваши имена в руководстве партии много значат. Вас нельзя назвать поджигателями войны или убийцами.

— Это на тот случай, если беспорядки и взрывы будут продолжаться, — сказал Свинглер, один из старейших членов Совета. — Однако полиция заявляет, что контролирует положение.

— Они всегда так говорят, — ответил Фрик. — У них нет никакого представления о том, что происходит. — Он, разумеется, умалчивал, что прямо занимался организацией многих террористических актов и что собирался обеспечить их продолжение. — Такие вещи длятся дольше, чем думают люди.

— Но если и так, — настаивал Свинглер, — ведь за нами стоят «Призраки Луцы». Именно их деньги многое определили. Когда они вернутся, в средствах массовой информации начнут перебирать их прошлое, поднимется крик о военных преступлениях. Стоит связаться с ними, и на нас начнутся нападки, как на нацистов.

— Пусть остаются там, где находятся. Пока мы не придем к власти.

— Но они хотят вернуться сейчас.

— Придется подождать.

— Они ждут этого так долго! Сидя в своих лесах и болотах, запрятавшись от всего мира.

— Им придется подождать еще. Я ничего не могу сделать в этом отношении.

— Но мы же истратили миллионы на то, чтобы уничтожить данные об их прошлом. Мы…

— Тратил миллионы Вилли Кушман. Разбазаривал средства. Я высоко его ценю, но он был только мечтателем. Теперь наступило время прагматиков, реалистов. Единственный путь к возвращению «Призраков Луцы» — через создание такой Германии, которая захочет их возвращения. Помогите выиграть эту борьбу, и мы их вернем скорее, чем вы ожидаете.

Вокзал Ньюарка

Нью-Джерси

Они так и не завершили свое путешествие на поезде до Пен-Стейшн.

Эдем настоял, чтобы они покинули новоорлеанский экспресс на промежуточной остановке, в Нью-Джерси. Они съели свой ранний ленч, собрали вещи и вышли из поезда в 1.19 дня. На Эдема произвело впечатление то, что поезд после почти тридцати часов пути и тысячи миль опаздывал только на две минуты.

Они услышали крик: «Все в вагон!» — когда уже покидали вокзал и спрашивали такси в аэропорт Тетерборо. Он был довольно далеко; в течение часовой поездки они воздерживались от разговоров.

Тетерборо с такой же интенсивностью обслуживает частные самолеты, с какой Ла-Гардия и Кеннеди обслуживают коммерческие рейсы в Нью-Йорк и из него. Реактивные самолеты высших администраторов корпораций и маленькие поршневые самолеты то и дело приземляются на посадочную полосу этого аэропорта, который находится всего лишь в пяти милях от сдвоенных башен манхэттенского Международного торгового центра.

«Могла бы дотянуться до них рукой», — подумала Дженни Дейл, провожая взглядом небоскребы, но затем снова сосредоточилась на управлении небольшим двухмоторным самолетом «Пайпер-Сенека» при заходе на посадку. Последние пять миль она придерживалась высоты в двести футов.

— Посадка разрешается, — прохрипел в наушниках голос авиадиспетчера.

— Ладно. — Она опустила педали моторов и полностью продвинула вперед винтовые рычаги.

Оглянувшись направо, она опять увидела контуры Манхэттена на фоне вечеревшего неба. Она улыбнулась. Приятно чувствовать себя хозяйкой собственной судьбы, не теряться в толпе крысоподобных, мечущихся по улицам в поисках средств к существованию. Хорошо быть летчицей, смотреть на жизнь сверху вниз, быть достойной в собственных глазах. Она двинула вперед ручки управления, и самолет клюнул носом, начав снижение на посадочную полосу.

Дженни Дейл, темноволосая женщина с пышущей здоровьем фигурой, в двадцать девять лет имела уже двенадцатилетний стаж летной работы. Она была пилотом по перегонке самолетов из Дейгенхема, графство Эссекс. Обучил ее мужскому делу отец, который летал на «Конкорде» старшим летчиком «Бритиш эйруэйз». Свой первый самостоятельный вылет Дженни совершила, когда ей исполнилось семнадцать лет. Полеты были у нее в крови, она заменила родителям сына, которого они так и не дождались. Получив права частного пилота, она стала инструктором в летной школе в Биггин-Хилл, а потом начала в возрасте двадцати одного года свои коммерческие рейсы. К этому времени она налетала свыше двух тысяч часов.

Коммерческие полеты на чертовски больших аэробусах ей не нравились. В ней был силен дух авантюры, и она довольно скоро обратилась к перегонке небольших самолетов. Дженни Дейл обслуживала авиарынок Великобритании. Поскольку же большинство легких самолетов производится в Соединенных Штатах, она научилась летать на небольших летательных аппаратах через Атлантику. Северный путь из Канады в Европу включает посадки в Гренландии и Исландии. Это достаточно трудные полеты, особенно в зимние месяцы с их колебаниями температур и нередко плохой погодой, когда отдельные аэропорты оказываются закрытыми довольно продолжительное время. То есть работа волнующая и опасная, на которую не каждый решится.

Дженни приземлилась в «сенеке» на посадочной полосе и отрулила влево к стоянке перед небольшим, но оживленным терминалом.

— До краев, — сказала она заправщику, — и еще запасные канистры.

Она распахнула сдвоенные задние дверцы кабины и показала на два бака по сорок пять галлонов, которые у нее были на чрезвычайный случай, если аэропорт вдруг будет по метеоусловиям закрыт. Баки закреплялись вместе, бок о бок, между задними сиденьями. Целая серия трубок и кранов позволяла пилоту подключать баки во время перелета.

Отдав распоряжение заправщику, она вошла в терминал и направилась в кафе самообслуживания.

— Хэлло, — сказал ей какой-то англичанин, когда она несла себе к столику кофе.

— Привет, — улыбнулась она в ответ.

— Вы собираетесь перелететь большую лужу? — спросил он.

— Допустим.

— Куда?

— В Манчестер.

— Может, подбросите?

— Едва ли.

— Получите тысячу фунтов.

— Что за прыть?

— Просто фантазия. Иногда хочется немного оригинальности. Мы путешествуем.

— Кто это «мы»?

— Моя приятельница, — он показал на сидевшую поодаль женщину, — и я.

— Некоторые пытаются таким путем провозить наркотики. Нам это запрещают.

— Я же солдат. — Он показал ей свой паспорт и воинский билет. — Наркотиками не торгую.

— А не могли бы вы подбросить деньжат? Я, к вашему сведению, работаю по найму.

— Пятнадцать сотен?

Она кивнула:

— О’кей. Будьте готовы к вылету через полчаса. Ей придется сидеть сзади. Немного тесно, но мне нужен более тяжелый вес впереди. Чтобы сбалансировать самолет.

Эдем понял ее невинную ложь. Ей просто хотелось поболтать с мужиком.

— Никаких проблем, — сказал он, вернувшись к Билли. — Нас подбросят.

— Почему же таким способом? — спросила она.

— Потому что таможенная и иммиграционная службы никогда не проверяют людей, покидающих страну. Только тех, кто в нее приезжает. При таком способе нам не придется приводить своих данных при покупке билета, пока мы не переберемся в Европу.

— Хитро.

Он представил Билли летчице и увидел на ее лице недовольную гримасу, когда Дженни объяснила, что ей придется сидеть сзади, у запасных баков. Эта гримаса была бы еще большей, если бы Билли знала, насколько в действительности неудобно находиться там.

Через сорок минут небольшой самолет, теперь уже перегруженный непредусмотренными пассажирами, поднялся в небо, причем два его турбовинтовых двигателя, каждый в 220 лошадиных сил, ревели на полную мощность, и направился на высоте одиннадцати тысяч футов к северу, в Канаду, чтобы переночевать там в Гуз-Бее, на Лабрадоре.

Это было путешествие на восемьсот миль, причем полет происходил при пасмурной погоде, и их немного покачивало. Они редко видели землю, только пятнышки озер или лесистой местности иногда мелькали в разрывах густых облаков.

Помогал попутный ветер в двадцать узлов, и при их полетной скорости в двести узлов перелет сократился до четырех часов.

Но эти четыре часа показались бесконечными для Билли, сдавленной запасными баками. Воздушные ямы вызывали у нее тошноту и головную боль, но она удерживалась от жалоб. Она уже стала сожалеть, что присоединилась к этой охоте на диких гусей, да еще с препятствиями.

Что касается Эдема, то он, сидя впереди, с удовольствием наблюдал, как молодая женщина управляла самолетом — легко и с полным знанием дела. Когда они пролетали над Массачусетсом, Мэном и пересекали границу с Канадой у Новой Шотландии, летчица включила систему автопилота. Таким образом она свободно могла объяснять своему пассажиру, как работает система навигационного контроля. Более того, разрешила ему управлять самолетом рычагами второго пилота. Он безукоризненно выполнял все необходимые операции.

— Вы уверены, что никогда раньше не держали рычаг самолета? — спросила Дженни, удивленная его инстинктивным пониманием искусства управления.

— Уверен. — Он не добавил, что управление «сенекой» не шло в сравнение с подавлением грубой силы «Феррари Ф-40». Но все равно приятно было снова вести мощную машину.

Им пришлось садиться во время снегопада. Когда «сенека» снизился на последний заход, перед их взором замелькали фонари недавно расчищенной от снега посадочной полосы.

Она уже объяснила ему всю процедуру посадки с помощью двигателей и руля управления, как использовать элерон для удержания самолета в равновесии. Она держала руки на своем рычаге и следила за его движениями на случай промаха, но он безо всяких затруднений посадил «сенеку» на посадочной полосе 27 в Гуз-Бее, которая простиралась на одиннадцать тысяч футов.

Затем она полностью приняла на себя управление и вывела самолет с посадочной полосы в тот момент, когда немного к северу в тренировочный полет поднимались три «F-11» канадских военно-воздушных сил. Когда она подводила «сенеку» к маленькому гражданскому терминалу, Эдем увидел, как три истребителя, задрав носы в небо, взмыли вверх со скоростью свыше тридцати тысяч футов в минуту. Вот это была мощность! Его «Феррари Ф-40», разумеется, детская игрушка на фоне этих гигантов.

Билли, сраженная внезапным холодом, устремилась в тепло терминала. Эдем и Дженни последовали за ней с багажом в руках.

— Вы что же, команда? — спросил таможенник.

— Да. — Эдем указал на Билли, которая уже вытирала ноги у терминала. — А она моя подруга. Полетела с нами прокатиться.

— Улетаем на рассвете, — добавила Дженни.

Таможенник кивнул. Он подменял еще иммиграционного чиновника, который ушел домой посидеть с детьми, пока его жена с сестрой были в кино. Никаких отметок об их прибытии не было сделано. Перегоночные полеты в Гуз-Бее считались обычным делом.

Как отель «Аврора», так и «Лабрадор» были полностью заполнены, и таксист в конце концов высадил их у отеля «Королевский». Там им повезло: оказалось два свободных номера, и женщины решили спать вместе.

Эдему достался номер 17, тот самый, где был убит русский агент Ханс Путилофф в первые дни развития этого дела. Эдем запер дверь, принял душ, чтобы освежиться перед ужином. Покинув свой номер, он постучал к женщинам, сказав через дверь, что будет ждать их в небольшом ресторане у гостиницы.

Они присоединились к нему через десять минут. Он стоял у бара, беззаботно флиртуя с бесформенной молодой официанткой, одетой в еще более бесформенный свитер. Она наслаждалась беседой — не каждый день случались в этой дыре такие славные парни.

— Я заказываю бутерброд с лосятиной, — сказал он, указывая им на столик у окна. — Бутерброд с лосятиной! Хотите?

Официантка приняла заказ. Ее мечта о приятном вечере мгновенно испарилась.

Разговор носил общий характер; Дженни рассказывала о своем летном опыте, а Билли вспоминала о теплоте ее родной Южной Калифорнии. Это было вполне понятно; поскольку она дрожала от холода и тоскливо поглядывала через окно на толстый слой снега, отражающий свет уличных фонарей. Она поехала совершенно неподготовленной к северному климату и по настоянию Эдема купила себе кое-что из одежды в Ньюарке по пути в аэропорт Тетерборо. Так она и сидела в ожидании ужина, глубоко завернувшись в пальто.

— Вы что же, вместе проводите время? — услышала она слова Дженни, проглатывая свой кофе, как воду, для согрева.

— Нет. Мы просто друзья, — ответил Эдем, понимая, что она имела в виду.

— Это не совсем так, — вмешалась Билли. — Мы просто хорошие друзья.

— Почему же вы путешествуете вместе? — продолжала настаивать Дженни.

— Смотрим на мир.

— Но для этого существуют и более комфортабельные маршруты.

— Ощущение авантюры! — объяснил Эдем.

— Чепуха! — Дженни повернулась к Билли. — Ведь меньше всего вы хотели бы оказаться в этом месте. Вам не нравится холод. Вы даже ненавидите его. Все, что вам следовало бы сделать, это нанять здесь самолет и вернуться обратно на юг. Вы могли отправиться в Англию прямо из Нью-Йорка. Но вы почему-то захотели лететь этим путем. Если вы считаете, что здесь холодно, то подумайте о Гренландии. При сухом воздухе там температура опускается до минус сорока. А здесь только минус десять. Может, вы убегаете от кого-то?

Позже, когда обе женщины поднялись в свою комнату, Билли показалось, что летчица как-то подозрительно ее осматривает.

— В чем дело? — спросила она у Дженни.

— Вы уверены, что между вами ничего нет?

— Уверена.

— Тогда почему вы с ним? Он из тех людей, которые путешествуют поодиночке.

— Откуда вы это знаете?

— Угадайте сами.

— Просто мне захотелось. Тогда это представлялось хорошей идеей.

— Это еще не основание. Почему бы вам не пройти в следующую дверь?

Билли была застигнута врасплох словами Дженни.

— Я здесь не для этого. — Ей была неприятна беспардонная прямота Дженни. Она вдруг с ужасом почувствовала себя старой развалиной рядом с этой пышущей здоровьем девицей.

— Так вы уверены?

— Да, уверена. Что вы в самом деле!

— Тогда вы не станете возражать, если пройду я?

Такая примитивная бесхитростность вовсе привела ее в замешательство. Девица делала все, что хотела. Да черт с ней, холодно только, вот что плохо.

— Пожалуйста, — услышала она свой ответ, а в голове застучало: «Да, возражаю. Да, я против этого…»

— О’кей. Имейте в виду, он может меня выпихнуть. С некоторыми людьми никогда не знаешь, как себя вести.

Билли слышала, как Дженни постучала к Эдему, слышала, как дверь открылась и закрылась. Она немного подождала, а затем разделась и забралась в постель, набросив поверх одеяла пальто, чтобы верней согреться. Она лежала головой к тонкой стенке, отделявшей ее от тех двоих.

Подслушивать было мерзко, она не хотела, но каждый звук казался ясным, понятным и знакомым.

Она старалась лежать как можно спокойнее, кровать перестала скрипеть, и все, что, наверное, происходило там, воссоздавалось в ее голове.

— Ничего не делайте. Я сама, — услышала она слова Дженни. Все было ужасно ясно. Она воспылала ненавистью и слушала дальше.

Он рассмеялся. Негодяй смеялся! Он наслаждался этим. Глупая ты баба, сказала себе Билли, чего же ты ожидала?

— И вам всегда нравится делать все самой? — услышала Билли.

— Всегда. Вы, голубые, не имеете права делать это только по-своему. Не двигайтесь, — предостерегла Дженни. — Не делайте дурацких движений.

И Билли лежала замерев, представляя себе Эдема с гнусной ухмылкой на лице, жадно осматривающего молодую голую суку и облизывающего ее тело с головы до пят.

— Тихо, негодяй, сказала же вам, тихо. — Она, вероятно, играла языком с его пенисом, а потом пальцами гладила гениталии, вызывая эрекцию. Интересно, сделали ему это собачье обрезание? Они при этом становятся вроде лучше. Ползая по нему снизу доверху, вероятно, она и облизала уже все его тело, сгибалась над ним и поднималась, а его пальцы уже проникли в женское лоно.

— Лижи, лижи меня такой, какая я есть… Готовой и мокрой для тебя. — Теперь скользнуть на его вершину и запустить его в себя, задохнуться от удовольствия, ощущая его круговые движения в своей глубине и наконец, сидя на нем, почувствовать влажную полноту кульминации. — Тихо, негодяй, побудь там еще, милый!

Звуки нарастали, поскрипывания становились сильнее, голова ее, наполненная видениями, пошла кругом. Она повернулась на спину и запустила пальцы между ног. Влажность растекалась по ее пальцам, по вещам. Она погрузилась в свои собственные соки, и они смачивали простыню. Стук двери прозвучал как удар механического барабана, как грохот пневматического молотка. Он нажимал и нажимал на Дженни, она кричала. Ее крики были ужасны. Дрянь, дрянь, дрянь! Почему ей всегда приходится трахать саму себя… Почему?

— С вами все в порядке? — спросила Дженни, трогая ее плечо.

— Что? — Билли была в полном отпаде. С трудом открыла глаза, не понимая, где она, кто эта девушка.

— С вами все в порядке? — повторила Дженни.

Билли кивнула. Кажется, она задремала. Все было влажным: простыня, рубашка, тело.

— Вам слишком жарко, — продолжала Дженни, убирая пальто, которое Билли для полного согрева положила поверх одеяла. — Это совсем не нужно. На улице, может быть, и холодно, но здесь знают, как обогревать внутри.

— Который час? — Билли сбросила одеяло, чтобы прийти в себя. Тело было жарким, потным. Она как будто провалилась в сон.

— Только что пробило одиннадцать.

— Вы скоро вернулись.

Дженни рассмеялась:

— Ему приспичило поговорить о полетах. Я предлагаю ему свое тело, а он хочет говорить о полетах. Забавный тип. Приятный, но с причудами. Ну, как самочувствие, нормально?

Билли улыбнулась:

— Прекрасно. Послушайте, вам же надо поспать, если вы собираетесь завтра отвезти нас в Англию. Вам нужен хороший сон.

— Для чего? Он транжирится здесь впустую, не так ли?

Олимпийский стадион

Шарлоттенбург

Берлин

Беспорядки начались без видимой причины; никто не ждал какой-нибудь беды.

Готовился марш безработных, организуемый оппозиционными социалистическими партиями. Полиция, поставленная в известность о демонстрации, прислала пятнадцать людей в форме и два фургона, чтобы сдерживать толпу. Предполагалось, что это будет небольшое шествие, которое начнется на Олимпийском стадионе и завершится у восстановленного здания Рейхстага на платц дер Республик в Тиргартене. Считалось, что соберется не более тысячи человек.

Организаторы с громкоговорителями в руках пытались выстроить толпу в колонны, когда появились бритоголовые. Их было около сорока, надвигавшихся со всех сторон группами в три-четыре человека.

Полиция меньше всего ожидала неприятностей. Полицейские стояли расслабившись возле своих фургонов, обмениваясь между собой шутками. Им повезло с дежурством на мероприятии, где не ожидалось скандалов, после нескольких недель бурных шествий и насилия. Некоторые полицейские сидели на траве, покуривали и наблюдали за неумелыми попытками организаторов сформировать колонну. Автобусы и грузовики, которые привезли участников марша в город, были запаркованы у входа на стадион и далеко вытянулись вдоль дороги. За полицией высился огромный Олимпийский стадион, рассчитанный на девяносто тысяч человек. Выстроенный в 1934 году для пресловутой гитлеровской Олимпиады 1936 года (тогда черный герой Америки, Джесси Оуэнс, бегун на короткие дистанции, победил своих внушительных соперников из Германии), этот стадион пережил бомбардировки союзников периода войны и превратился в символ новой Германии, когда Берлин был разделен стеной на две половины.

Это было прекрасное место для начала марша, который символизировал общее прошлое. Но ему предстояло стать и символом всего того, что раздирало Германию, символом существующих центробежных тенденций в обществе.

Бритоголовые и задиристые рокеры, чувствуя свою силу, замешались в толпе. Все они были в красных рубашках с коммунистическими эмблемами, скрытыми под кожаными куртками и пальто. Пять человек были специально подготовлены для провоцирования насилия, остальные штурмовики (или Sturmabteilungen), рассеявшись в толпе, должны были размахивать дубинками, бейсбольными битами, а иногда и ножами. Готовилось отвратительное зрелище буйства и грабежа, которое, благодаря телевидению, могло потрясти всю страну.

На верхней ступени лестницы, которая ведет к центральным воротам стадиона, появился молодой человек лет тридцати в красной рубашке. Убедившись, что штурмовики рассеялись в толпе и заняли свои места, он стал кричать в мегафон:

— Коммунисты, друзья народа, объединяйтесь с нами, чтобы изгнать тех, кто извлекает прибыль из вашего тяжелого труда, кто ворует пищу с ваших столов и живет за счет пота простых людей. Рабочие, объединяйтесь! Не позволяйте лакеям капиталистов…

И пока эти зычные лозунги сотрясали воздух, штурмовики, сняв пальто, подняли свои дубинки и ножи, запели боевые песни и стали избивать всех, кто находился рядом с ними. Красных рубашек оказалось чрезвычайно много. Полицейские, осознав, что начинаются крупные беспорядки, двинулись в толпу, пытаясь обнаружить зачинщиков столкновения и драк. Поток разбегавшихся людей оказался слишком густым, и полицейские в нем утонули.

На лестнице стадиона кто-то установил красный флаг с серпом и молотом и размахивал им в сторону толпы и нескольких присутствовавших корреспондентов газет и телевидения.

В толпе упала женщина с ребенком, он тут же был раздавлен бегущими. В нескольких шагах от них бейсбольной битой был убит школьный учитель. Шествие быстро превратилось в кровавую бойню.

К развевавшемуся флагу от линии фургонов бросились двое полицейских, пытаясь к нему приблизиться. Люди побежали на стадион, загородив в него вход. Полицейские прорвались туда. Лидер банды, увидев их, подозвал к себе шесть штурмовиков, и они тоже проникли на стадион. Завязалась драка. Одного полицейского повалили на землю и вырвали его пистолет из кобуры.

Второму полицейскому удалось произвести предупредительный выстрел, тут же один из бритоголовых раздробил его плечо бейсбольной битой и сбросил с лестницы. Полицейский пытался подняться, но на него навалились сразу четверо, избивая дубинками. Полицейский умер через десять секунд.

Следователь по уголовным делам впоследствии сообщил, что по телу полицейского было нанесено свыше шестидесяти ударов. Только по документам удалось потом его идентифицировать.

Глубоко потрясенный смертью своего коллеги, первый полицейский яростно сопротивлялся, не имея никакого оружия. Избитый дубинками, он был поставлен на колени. Один из нападавших выхватил мачете из глубокого кармана своего пальто и срубил верхнюю часть его черепа. Хлынула кровь, но убийца продолжал колоть мертвое тело до самых костей и внутренностей.

Затем они набросили красный флаг на полицейского, обернули полотнищем его разрубленное и кровоточащее тело, а сами побежали через боковой выход со стадиона.

Стычки распространились на соседние улицы. Были вызваны новые наряды полиции, а берлинские бродяги, всегда стремящиеся к насилию, присоединились к беспорядкам. Они продолжались девять часов, причем захлестнули территорию целого округа Шарлоттенбурга. Только специальному подразделению полиции с бронетранспортерами и водометами удалось взять положение под контроль.

Всего было убито четырнадцать человек, в том числе трое полицейских.

Было произведено свыше шестисот арестов.

Среди арестованных не оказалось молодого человека с вьющимися волосами и шрамом на левой щеке. Вероятно, у него не было необходимости присутствовать при этом бедламе.

Белый автобус «Мерседес», который поджидал штурмовиков за припаркованными машинами, уехал через двадцать минут после начала нападений.

К моменту подавления беспорядков белый автобус уже вернулся в Дрезден.

Воздушное пространство над Северной Атлантикой

Она дала ему пилотировать самолет.

Прирожденные способности Эдема произвели впечатление на Дженни. Он уверенно держал самолет на курсе, не смущаясь ни его мощностью, ни отсутствием собственного летного опыта. Он естественно вошел в мир, где пилотами не рождаются, а становятся.

Из Гуз-Бея, где она управляла самолетом при наборе высоты в одиннадцать тысяч футов, преодолевая снеговые тучи, они полетели прямо на Нарсарссуак, южную оконечность Гренландии. Как только небо очистилось от туч, она передала управление Эдему, инструктируя его по ходу, как использовать рычаги регулировки мощности и пропеллеров, как правильно накренять самолет, как подыматься и спускаться с учетом мощности и равновесия машины. Ей самой нравился этот урок. Исчезла обычная тоска длинных перелетов с постоянным напряжением и короткими минутами радиосвязи.

Билли, теперь уже вполне доверявшая Дженни, скорчившись между баками, провела большую часть полета во сне. Неожиданная страсть к Эдему расстроила ее. Большую часть предыдущей ночи она провела без сна, думая о нем, о своей собственной жизни, о неясности их операции. К чему бы она ни обращалась, она не находила утешения. Жизнь ее просто пришла к полной бессмысленности.

Нарсарссуак, небольшое поселение датских ученых и привыкших к западному образу жизни эскимосов, располагает посадочной полосой в семь тысяч футов, которая вырезана в леднике. Подлет к ней проходит вдоль сорокамильного фиорда. Маршрутная инструкция требует от пилота при входе в это пространство повернуть налево у торчащего из фиорда затонувшего грузового судна, чтобы выдержать курс и не врезаться в отвесные горы, которые поднимаются на семь тысяч футов в конце длинного и узкого морского коридора.

Дженни и Эдем спускались на фиорд с высоты двухсот футов над поверхностью воды. На фоне леденящего душу пейзажа самолет казался какой-то игрушкой, подвешенной между высоченными горами.

Они обнаружили затонувшее судно с торчащим вверх мостиком, и он повернул налево к находившейся в четырех милях дальше по фиорду посадочной полосе.

— Можно приземляться? — спросил он.

— Все на ваше усмотрение, — ответила она, удерживая руки на рычагах управления. Он хорошо вел самолет, но все же страховка была нелишней.

Приземление прошло с тряской, им пришлось даже в конце дорожки перескочить через небольшую наледь, которая сползала в фиорд. Это огорчило Эдема, поскольку он всегда стремился в работе к совершенству. Дженни улыбнулась. Пришло время, чтобы он, образно говоря, спустился на землю с шишкой.

— Любое приземление, после которого вы способны отойти от самолета, нормально, — сказала она, когда самолет подруливал к небольшому терминалу. Огорченное выражение его лица еще более ее развеселило.

Билли стала массировать свои ноги, Дженни занялась дозаправкой самолета, а Эдем пошел в кафетерий, в конец терминала, чтобы купить какой-нибудь еды для следующего перелета.

Никто не спросил у них паспорта, и через полчаса они уже снова были в полете, направляясь в Кефлавик на восточном берегу Исландии, где благополучно приземлились семь часов спустя. Это был легкий участок. Последний бросок до Манчестера, занимающий почти пять часов летного времени, обещал быть более изнурительным.

Они поднялись в темноте. Эдем выбрался из воздушного пространства Исландии и устремился на запад к Шотландии, намереваясь пересечь береговую полосу у Сторновея. Дженни задремала, и он включил автопилот. Он обещал ей, что, если случится что-то необычное, какая-то непонятная вспышка на пульте управления, он ее разбудит. Билли тоже быстро заснула; для нее это было длительное и неудобное путешествие. Он предложил ей на последнем перелете сесть впереди, но она отказалась. Эдем понимал, что она не хочет мешать ему наслаждаться полетом. Билли оказалась хорошим человеком, и они вполне притерлись друг к другу, обладая одинаковым чувством юмора. Но что впереди? Не станет ли она бременем, если дело дойдет до опасных событий? Следует подумать, как можно избежать этого.

Он был удовлетворен, что До сих пор никто не спрашивал его паспорт.

Предстоял последний, чреватый опасностями, этап. Надо было все досконально обмозговать.

Нордхаузен и Альберт Гуденах уже маячили на горизонте.

Сад Тюильри

Рю де Риволи

Париж

Сад Тюильри — небольшой парк в центре Парижа, площадью всего шестьдесят четыре акра. Там расположена знаменитая оранжерея с экзотическими цветами и уменьшенная Триумфальная арка, построенная в ознаменование многочисленных побед Наполеона. И там же находится увеселительный пятачок, который посещают самые сомнительные и нахальные приезжие. В дешевых современных одеждах, они обычно тусуются здесь в декабре и январе. Увеселения, конечно, дурного вкуса, тем не менее здесь можно потратить франки на выпивку, на разного рода аттракционы.

Хельмут Краган прилетел в Париж сразу же после заседания своего Совета. Он зарегистрировался в отеле «Интерконтиненталь», в нескольких минутах ходьбы от этого увеселительного места. Регистратор ничего особенного в Крагане не заметил. Он выглядел как обычный бизнесмен, в темном костюме, в шерстяном пальто фирмы «Либерти».

Тот же самый регистратор дежурил и два часа спустя, когда Краган, в девять вечера, выходил из отеля. Регистратор узнал его и ответил на его взмах рукой.

Выйдя из отеля, Краган повернул направо и пошел к рю де Риволи. Завернул за угол и снял пальто, перекинув его через руку.

Теперь он выглядел не бизнесменом. На нем была кожаная одежда мотоциклиста, черная и блестящая, заправленная в высокие ботинки из телячьей кожи. Он пересек рю де Риволи и вошел на увеселительную площадку.

Она была, как обычно, оживлена. В громкоговорителях гремела поп-музыка. Он шел через толпу, состоявшую преимущественно из молодых людей, которые ищут мимолетных развлечений и не прочь поскандалить. То тут, то там возникали драки, повизгивали девицы, тискались любовные пары, не обращая внимания на окружающих, вовсю работали карманники — в общем, каждый наслаждался как мог.

Стараясь оставаться в тени, он прошел мимо комнаты смеха. Желающих попасть туда было много. Внутри тоже была толкучка, все старались занять удобную позицию перед кривыми зеркалами.

За игровыми электрическими машинами он увидел «Танцующую муху». Она находилась в движении, взлетая вверх и вниз на своих роликах. Это было двухместное вращающееся кресло. Выбиравшие этот аттракцион то визжали, то в страхе сжимали зубы, то оставались деланно холодными, будто ничто не беспокоило их. Краган усмехнулся. Он никогда не понимал дураков, которые платили деньги за то, чтобы перепугаться до полусмерти.

Он увидел человека с вьющимися волосами и красным шрамом на левой щеке, который разговаривал с двумя девицами лет шестнадцати в коротких юбках и на высоких каблуках. Утрированный макияж и ярко накрашенные губы не могли замаскировать их возраст. Молодой худощавый человек, одетый в синие джинсы и куртку из грубой хлопчатобумажной ткани, управлял «Танцующей мухой». Его скромное занятие едва ли приносило ощутимый доход. Но это компенсировалось обилием молоденьких клиенток, которые находили волнующим это минутное вращение на кресле.

Краган замедлил шаг и взглянул сквозь толпу, двигавшуюся перед комнатой смеха. Он убедился; что остался незамеченным, и вернулся в темноте к «Танцующей мухе». Шум гульбы не утихал. Он потрогал пистолет в своей заплечной кобуре.

Девицы все еще стояли там, где он их увидел. Человека с вьющимися волосами рядом с ними не было. На душе стало как-то тревожно. Рука нащупала спусковой крючок пистолета и освободила предохранитель.

— Это пистолет системы «Кольт» с настоящими свинцовыми пулями, — услышал он голос позади себя. — Это не игрушка для увеселений. Он убьет вас, если я спущу курок.

Краган почувствовал, что в спину ему уперся ствол, как раз напротив сердца.

— Отвяжитесь. Надеюсь, что не вашу же колючку вы заталкиваете в мою спину, — сказал он, быстро развернувшись.

— Не в такую погоду, майор, — сказал человек с вьющимися волосами. Он придвинул к телу Крагана большой гаечный ключ. — Это лишь предосторожность на холоде.

— Как же, черт возьми, вы…

— Как я смог увидеть вас? Глазами на затылке, господин майор.

Краган кивнул в знак удовлетворения.

— Я-то думал, что вы хотите трахнуть двух малышек, которые отвлекали от меня ваше внимание. — Он хорошо знал репутацию Кааса и его сексуальные возможности. Он вообще все знал об этом человеке. — Поблизости никого не было?

— Никого подозрительного, господин майор.

Краган верил ему.

— Нам нужно поговорить. Вы можете?

— Да, сэр.

— На рю де Риволи есть ресторан самообслуживания «Атлантик». Будьте там через пять минут.

Вальтер Каас был его лучшим человеком в Штази, выполнявшим любые поручения. Краган обратил внимание на молодого офицера в отделении Пренцлауер-Берг — Каасу было не более восемнадцати лет. Он уже тогда выделялся грубой и жестокой полицейской работой, которая поощрялась в Штази. Пренцлауер-Берг считался одним из наиболее обездоленных районов Восточного Берлина, с обостренной криминальной обстановкой, своего рода раем для преступников, которые жили за счет бедняков. Соответственно это было идеальное место для служебного взлета молодого полицейского. Репутация Кааса возрастала по мере того, как он непрерывно и безжалостно выслеживал преступников. Его боялись. Ходили слухи о его способности получать признания с помощью пыток даже от людей невинных.

Краган взял Кааса под свою опеку и перевел его в отделение предварительного заключения Штази — в Берлин-Хохеншонхаузен. Там, в атмосфере режима Хонеккера, Каас совершенствовал методы унижения и пыток, которые лежали в основе деятельности Штази. Он любил смаковать чужую боль. Он умел внушить другим, что не обладает чувством страха. Конечно, это было нетрудно в условиях единовластия коммунистов, при отсутствии любой оппозиции. К концу восьмидесятых он был самым молодым капитаном в ударном гвардейском полку имени Феликса Дзержинского. Но Стену снесли, и жизнь изменилась. Лишенный всяких перспектив и надежд на будущее, Каас снова обратился к Крагану. Тот и сам чувствовал себя обездоленным в новом мире и был завербован Петером Фриком в уже сложившуюся группу национал-социалистов. Восхищаясь отсутствием страха у Кааса и рассматривая это как важнейшее качество оперативного работника, Краган познакомил своего подопечного с национал-социалистическим подпольем. Здесь он мог реализовать свои возможности, здесь нашлась для него подходящая работа. Выросший в дисциплине полицейского государства, Каас получил подходящую для себя нишу в условиях иного общества.

Краган уже сидел с чашкой кофе, когда появился Каас. Стиль их одежды вполне подходил для «Атлантика». Популярный дешевый ресторан самообслуживания был набит молодыми людьми, возвращавшимися домой после увеселений.

— Договорились с ними? — спросил Краган в тоне, исключающем признак зависти.

— Нет, господин майор. Я же не знал, что вы захотите делать.

— Мы здесь не для удовольствий, Вальтер. К сожалению.

Каас промолчал. Он знал о пристрастии Крагана к молоденьким девочкам, обычно менее четырнадцати лет. Это ничего не значило для Кааса, каждый имел свои личные секреты. И Каас быстро усвоил, что часть его обязанностей в уголовном отделении Штази заключалась в том, чтобы поставлять высокой номенклатуре все необходимое в плане эротики и извращений. В преступном мире всегда имелся соответствующий материал.

— Я читал, что в Берлине произошли беспорядки. На Олимпийском стадионе, — продолжал он.

— Совершенно точно.

— Но говорят, что это были крупные беспорядки.

— Крупнее, чем ожидалось.

— Рад узнать, что они могли работать сами по себе. — Каас подразумевал молодых штурмовиков.

— Это было нетрудно. Все остались довольны вашим руководством в Гамбурге и в Неу-Изенбурге.

— Готов ли основной проект?

— Планы составлены. Нам нужно, чтобы вы находились в Дрездене. Настало время тренировать ваших людей.

— Сколько всего?

— Четверо, включая вас.

— Жестко. — Он пожал плечами. — Но достаточно. Я подбираю людей?

— Конечно. — Краган знал подопечных Кааса, кого он мог выбрать. Важно, чтобы операция такого масштаба имела свое продолжение. Каас должен постараться. — Все это дело проводится строго на основе лозунга «Знай только то, что надо». Предупредите об этом свою команду.

— Когда я смогу рассказать им?

— В самый последний момент. Сначала тренировки.

— Сколько дается времени?

— Неделя. Вполне достаточно.

— Мы возвращаемся вместе?

— Нет. Вылетайте в Берлин. Самолет отправляется из аэропорта Шарль де Голль завтра в девять утра. В аэропорту Тегель в Берлине вас встретит водитель, который и отвезет в Дрезден. Заканчивайте вашу работу сегодня вечером. Никаких подозрительных акций. Возможно, я вернусь раньше вас. — Краган вынул из своего пальто газету и как-то значительно передал ее Каасу. Со стороны можно было подумать, что друзья обсуждают важные новости. — Там неплохая статья по Берлину. Прочитайте ее. Я хочу, чтобы вы точно понимали, что следует ожидать завтра.

Вскоре они ушли. Каас вернулся на увеселительную площадку, а Краган в «Интерконтиненталь».

Дежурил уже другой регистратор. Но и этот увидел в Крагане обычного бизнесмена в добротном пальто, возвратившегося в отель после вечерней прогулки.

Лондон

Когда двухмоторный реактивный «Боинг-757» компании «Бритиш эйруэйз» в 8.33 коснулся земли на посадочной полосе 27 в лондонском аэропорту Хитроу, Эдем подумал, что, вероятно, за ним установят слежку в терминале челночных полетов. Он решил игнорировать возможного соглядатая. Едва ли они будут брать их на переходе.

Иммиграционный чиновник в Манчестере тоже не пытался это сделать, но Эдем знал, что в его особом списке должны быть их фамилии. Взглянув на паспорт Эдема, он тотчас опустил глаза вниз, на бумаги под стойкой.

Затем он снова протянул руку, взял и просмотрел американский паспорт Билли.

— Путешествуете вместе? — спросил он с густым северным акцентом, слишком безразлично, чтобы этого не заметил Эдем.

Дженни уже прошла таможенный контроль для пилотов, подписала свою таможенную декларацию и скрылась в другой комнате, чтобы выполнить все формальности, связанные с перегонкой импортного самолета. Расставание было коротким. У каждого — свои заботы.

— Да, — ответил Эдем.

Иммиграционный чиновник кивнул и вернул Эдему паспорт.

— Где вы остановитесь в Англии, мисс?

— Где мы остановимся, дорогой? — Билли повернулась к Эдему.

— Мы, пожалуй, арендуем машину и немного поездим, — объявил он. — Моя приятельница никогда раньше здесь не бывала. Мы будем ездить, пока не найдем подходящий ночлег.

— У вас будет длинный день, — сказал иммиграционный чиновник. Было всего шесть тридцать утра. — Вы летели на перегоночном самолете?

— Да, это дешевле, чем на пассажирском.

Иммиграционный чиновник с неохотой их отпустил, но его инструкции, лежавшие внизу, были четкими. НЕ ЗАДЕРЖИВАТЬ, НЕ ВЫЗЫВАТЬ ПОДОЗРЕНИЙ. НУЖНО ЛИШЬ УСТАНОВИТЬ ЛИЧНОСТЬ И ИХ ВЕРОЯТНОЕ МЕСТО НАЗНАЧЕНИЯ. ДЕЙСТВУЙТЕ ОСТОРОЖНО. НЕМЕДЛЕННО ДОЛОЖИТЕ. СВЯЖИТЕСЬ С ТАМОЖНЕЙ, ЧТОБЫ ПРОПУСТИЛИ БЕЗ ДОСМОТРА. Он устал и мало что мог бы сделать, не встревожив их. Он вернул паспорт Билли.

— Не можете ли вы поставить туда печать? — спросила она. — Мне это делают, куда бы я ни поехала.

— Мы не ставим печати на паспорта, — сказал иммиграционный чиновник, отвернувшись от окошка и проходя в небольшую заднюю комнату, которая служила ему кабинетом.

Таможенники пропустили их через зеленый коридор. Эдем вздохнул с облегчением: его беспокоила коричневая сумка с оружием. Он не знал, что таможня уже получила указание пропустить их без досмотра.

Но когда они вышли из зала для челночных полетов в Хитроу, смешались с пассажирами дальних рейсов и местных, прилетающих в Лондон на один день за покупками, Эдем обнаружил за собой хвост. Его внимание привлек человек военной выправки в пальто из верблюжьей шерсти, который закрывался газетой. Эдем улыбнулся, взял Билли под руку и подвел ее прямо к нему.

— Наблюдаете за нами? — игриво спросил он.

— Виноват? — осведомился Военный. У него перехватило дыхание. Его, очевидно, в спешке послали в Хитроу на случай, если Эдем появится там. Он бежал по коридорам в зал и прибыл туда как раз, когда начали выходить пассажиры челночного рейса.

— Мы направляемся домой. Можете передать это на контроль.

И они покинули зал для пассажиров челночных рейсов, тогда как Военный, смутившись, все еще делал вид, что не обращает на них внимания. Но, как только они свернули за угол, он выбросил газету и направился к ряду телефонов-автоматов, вытянувшихся вдоль стены.

— Как вы узнали, что он поджидал нас? — спросила Билли, когда они взяли такси до центра Лондона.

Эдем хмыкнул:

— Это канцелярские крысы, а не оперативные работники. У нас, вероятно, лучшие оперативники во всем мире, но они в Северной Ирландии и в других подобных местах. А эти из канцелярии — крысы.

— Мы все еще далеко от герра Гуденаха.

— Скоро будем там, поверьте мне.

— Вы все время говорите это.

— И вы все время следуете за мной.

— Гм… — проворчала она, развалившись на сиденье и посматривая на многорядное движение машин, спешивших в Лондон по дороге «М-4».

— Жалеете, что приехали?

— Нет. Просто, что… не так уж много, кажется, произошло. Я устала носить все изношенное и грязное. Тело ноет от этого перелета в обнимку с канистрами. И еще я потеряла, наверное, работу, а к тому же являюсь преследуемым беглецом в своей собственной стране. Черт возьми, все это быстро превращается в привычное дерьмо. И все из-за стремления к чему-то необычному. А ведь ничего не произошло с тех пор, как мы покинули Новый Орлеан.

— И вы думаете, что это напоминает охоту на диких гусей?

— А что вы думаете? — отрезала она.

— Может быть. Но я живу в мире полушансов. Вероятно, мне не следовало покидать Новый Орлеан так, как я это сделал. Но ведь я всегда делаю то, что, вероятно, мне не следовало бы делать. А в свете того, что вы рассказали мне о компьютере и об убийствах всех тех агентов, это дело представляется намного более крупным, чем просто охрана Триммлера. В конце концов, мы же работаем для своих людей. Мы не обратились против них, а просто создаем пространство для разгона. Если, мы провалимся, то вернемся домой, протянем ручки и позволим им нас пошлепать. Если же мы правы, то послужим королеве и стране. Виноват. Президенту и стране.

— Все же дьявольски длинный прицел.

— Может быть. Но в конце концов это может оказаться единственной правильной ставкой.

Ей с самого начала понравилась квартира, и это неожиданно утешило ее. Она предполагала, что квартира будет казарменно-убогой. Теперь же она увидела вложенную в нее любовь, ощутила в ней домашний очаг, почувствовав его своим существом женщины.

Он провел ее в спальню для гостей.

— Поспите немного, — сказал он ей. — Мне нужно кое-что сделать. Если вы встанете поздно и обнаружите присутствие женщины…

— Лили. Вы говорили мне о ней.

— Она вам понравится. Не забывайте, что вы, помимо всего прочего, ощущаете сбой во времени из-за реактивной скорости.

— Винтовой скорости, хотите вы сказать.

Он рассмеялся:

— Пусть будет так. Ведь сейчас всего лишь четыре тридцать утра в Новом Орлеане. До встречи.

Он оставил ее в спальне и прошел в свой кабинет.

Там он сделал три телефонных звонка, первый из которых был обращен к Лили.

Вторым он набрал номер в Манчестере. Когда ему ответил заспанный женский голос, он сказал:

— Все устроено. Не опаздывайте. — И положил трубку до того, как номер могли засечь. Он знал, что теперь к линии будут подключены подслушивающие устройства.

Третий на очереди был Кой, его связной офицер.

— Ну что, теперь мы окончательно в дерьме, не так ли? — последовал саркастический вопрос.

— Ну почему же? — возразил Эдем. — Игра еще не окончена.

— Вам было приказано оставаться и помогать нашим друзьям.

— Все меняется. Я решил проявить инициативу.

— Вы в этом всегда чрезмерны. А женщина с вами?

Ага, американцы держали Коя в курсе дел.

— Да.

— Почему?

— Ей захотелось отдохнуть. Никогда не бывала в Англии.

— И она приехала по собственному желанию?

Эдем проигнорировал этот вопрос.

— А много ли вы знаете о затруднениях наших друзей?

Он услышал резкий вздох.

— Подождите, — распорядился Кой. Затем Эдем услышал, как он разговаривал с кем-то в комнате, причем голос его был приглушен рукой, прикрывавшей трубку. — Вам нужно приехать сюда, — сказал он наконец.

— Не сейчас. Я хочу немного отдохнуть. Но нам следовало бы немедленно переговорить.

— Хорошо. Я перезвоню вам через пять минут.

Эдем усмехнулся и положил трубку. Они явно отключали подслушивающий аппарат. Американцы не должны знать, что их секретами кто-то интересуется.

Спустя пять минут телефон позвонил. Это был Кой.

— Теперь линия свободна, — сказал он. — Расскажите мне об их затруднениях.

Как можно кратко, Эдем рассказал Кою о компьютерном вирусе, о смерти американских агентов и о разговоре Триммлера с Гуденахом. Он даже поведал ему о Фруктовом Соке и о том, как произошло убийство Триммлера. Но он совсем не упоминал ни о Нордхаузене, ни о вовлеченности русских. Если британская секретная служба подключится к делу, она станет придерживать ЦРУ и предоставит ему то время, в котором он нуждался. Все эти органы безопасности любят сплетни, особенно в отношении своих же союзников.

— В форме свастики? — воскликнул Кой, когда он закончил. Эдем не ответил, и он продолжал: — Отвратительно, даже для янки. Все это известно вам от нее?

— Нет, — решительно соврал Эдем. — Я слышал различные разговоры между ней и другими сотрудниками ЦРУ.

— Но почему она поехала с вами?

— Она знала, что я уезжаю. И я вынудил ее.

— Принуждали во время всего пути через Атлантику? — последовал недоверчивый вопрос.

— К этому времени, думаю, она решила, что могла бы тоже продолжить работу. В конце концов, она человек из команды. Может быть, она просто хочет выяснить, что происходит.

— Это возможно. — Кой сделал паузу, и Эдем ждал, пока он продолжит. — Интригующая история, — сказал он наконец.

Эдем про себя ухмыльнулся. Он одержал верх.

— А теперь мне нужно поспать, — сказал он в надежде выиграть нужное ему время.

— Конечно. Будет правильней, кстати, не сообщать этой женщине о нашем разговоре. Более того, скажите, что мы не связывались с вами.

— Понятно. — Еще как понятно. Теперь начнется болтовня в «М-15», «М-16» и других более мелких разведывательных подразделениях. Им будет приятно смотреть, как янки, сами выбираются из этой дыры. И можно было бы добавить перцу в эту игру, если бы удалось удерживать женщину от контактов с ними, от проявления собственной воли. — Между прочим, ваш парень в зале челночных полетов был очень уж заметен.

— А она его видела?

— Видела.

— Жаль. Но если вы не будете высовываться, скажите, что за квартирой ведется наблюдение, она примет это. Поиграйте с ней немного.

Очень умно, подумал Эдем. Смогла бы она действительно поверить в это, после того как наружники показали себя?

— Прекрасная идея, — сказал он.

— Хорошо. Мы свяжемся с вами сегодня вечером.

— Завтра это удобней сделать. Я хочу немного поспать. А остальную часть дня я собираюсь чем-нибудь занять ее. Вечерний звонок лишний раз ее насторожит.

— Ну что ж, оставляем на утро.

— И не могли бы вы поставить кого-нибудь для наблюдения? Я не хотел бы, чтобы она улизнула, когда я буду спать. — Это должно произвести на нее впечатление.

— Хорошая идея. — Оба они знали, что квартира уже под наблюдением. — Переговорим с вами завтра и дадим инструкции.

Эдем положил трубку и прошел к входной двери. Он включил все сигналы охраны у двери и окон, прежде чем пройти к кровати и растянуться на ней. Но еще до этого он убедился, что его коричневая сумка была на месте.

Лили пришла в шесть часов вечера, открыв дверь своим запасным ключом, и застала Эдема под душем. Она оставила для него чашку чая на столике у кровати и прошла на кухню приготовить ужин.

— Что, наша гостья все еще спит? — спросил он, появившись на кухне в своем махровом халате с чашкой чая в руке.

— Совсем отключилась, — ответила Лили. — Когда ее следует разбудить?

— Дайте ей еще часок поспать. Она провела без нормального сна почти двое суток.

— Приготовить чай или кофе?

— Она же американка.

— Следовательно, кофе.

— Без кофеина.

— У нас такого нет. — Она улыбнулась, когда Эдем бросил озадаченный взгляд.

— Нужно всегда называть только реальные вещи. А что, по вашему мнению, хотела бы она поесть вечером?

— Бифштекс и почки? — вопросительно произнес он.

— Остается не очень-то много времени. Но я постараюсь управиться.

— Спасибо. — Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку. — Хорошо быть дома.

— Ваши почтовые поступления в кабинете. По большей части счета, как я могла разглядеть.

Некоторые вещи никогда не меняются. Он надел прохладную хлопчатобумажную рубашку из серой ткани и свободные хлопчатобумажные штаны. Кожаные туфли без шнурков были старой и удобной парой. Наконец удовлетворившись своим внешним видом (волосы его, как всегда, были хорошо уложены и смягчены бриолином), он прошел в кабинет и просмотрел почту. Обычные объявления, несколько неинтересных для него приглашений, пачка счетов. Подписав счета для Лили за газ, электричество и другие услуги, он отправился опять на кухню.

Билли уже присоединилась к домоправительнице, и они явно ладили. Лили занималась пирогом из бифштекса и почек, Билли ей помогала.

— Хорошо поспали? — сказал он.

— А разве не видно? Это ваша постоянная пища? — поинтересовалась совершенно отдохнувшая Билли.

— Когда я дома, то да.

— А вы не хотели бы переехать в Калифорнию? — спросила она у Лили.

Пожилая женщина улыбнулась и покачала головой.

— Вы не смогли бы прокормить ее, — пошутил Эдем.

Ужин, появившийся на столе час спустя, был, как и ожидалось, хорош.

— Пенни за слово, — сказал Эдем, когда они наполовину закончили есть, а Билли не сказала ничего.

— Отчаяние, — произнесла она.

— Не говорите этого Лили. Она подумает, что вы про еду.

Билли улыбнулась и покачала головой.

— Лили прелесть. И такова же ее еда. Нет. Я просто думала… о своем одиночестве. Я хочу сказать, что я одинока с тех пор, как покинула Питера. Я жила с некоторыми парнями… Гейри был последним. Конечно, я могла бы обойтись и без них. Я просто избегала одиночества. Понимаете, когда у вас нет цели, легко искать что-то… Я не знаю. — Она сделала паузу. — Нечто такое, что тебе могут дать другие люди. Видите ли… Мне никогда не удавалось объяснить свои чувства. Никогда. Вероятно, поэтому я такая взвинченная.

— Продолжайте.

— При всех его ошибках, при всем его крике и визге, при всей его отвратности, мы достигали таких высот, которых я себе никогда не представляла. И мне отчаянно не хватает его. Старый потаскун, тщеславный Питер. Правда ничего не изменяет… в настоящей любви. Заменители никогда не срабатывают. Как бы вы ни старались и не пытались, чтобы они сработали. Может, мы и влюбляемся раз в жизни. Наверное, мы не можем победить свои неудачи. Или не хотим. — Она понурила голову.

— Когда я впервые встретился с вами, я принял вас за человека, потерявшего вкус к жизни.

Она подняла глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Потухшего человека. Некурящего, непьющего, лишь принимающего пищу, которая ему рекомендована врачом.

— Спасибо за такое определение.

— Не бойтесь моих слов. Как я сказал, таково было мое впечатление, когда я впервые встретил вас.

— А теперь?

— Вы в порядке.

— Получу ли я за это медаль или еще что-нибудь?

— Что-нибудь еще.

Она рассмеялась.

— Знаете, — произнесла она через некоторое время. — Я получаю удовольствие… Мне кажется, что прошлое не имеет такого уж значения, в конце концов.

— Что же наводит вас на такие мысли?

— Вы. И это место.

— Не понимаю.

— Вы научились жить в одиночестве. Нет, я говорю неправильно, дело не в одиночестве. Вы просто научились жить один. Большинство из нас на это не способны.

— Я научился этому в молодые годы. Понятие «одиночество» слишком всеохватывающее. Одиночество превращается в озабоченность. Это какой-то демон, захватывающий ваше воображение. Я умею игнорировать это, создавать свои собственные ценности. Это единственная возможность преодолеть одиночество.

Потом Билли помогла убрать со стола, а Эдем закончил список поручений для Лили. Можно было перейти в гостиную, где стоял большой кофейник.

— У нас нет кофе без кофеина, — сказал Эдем, когда Лили принесла кофе.

— Не важно. Приятно снова попить настоящий кофе. — Билли, заметив, что Эдем и Лили обменялись быстрыми взглядами, улыбнулась. — Не всегда же я была человеком, лишенным вкуса к жизни, какой вы меня представили.

— Может быть, сигарету? — быстро прореагировал он.

— Нет. Эту черту я еще переступить не готова.

— Не собираетесь ли вы перед отъездом повидаться с мистером Маркусом? — услышала Билли вопрос, когда Эдем вышел за новой пачкой сигарет.

Ответа она не расслышала.

В десять вечера Лили собралась уходить, и Эдем проводил ее до двери. Билли почувствовала их близость, их глубокую заботу друг о друге. Она захотела иметь такую же Лили. Может, такого человека надо ей поискать, вернувшись в Ла-Джоллу. Если, конечно, адвокаты оставят что-нибудь после того, как перемоют ей кости.

Более получаса Эдем рассказывал Билли о своем плане прохождения следующего этапа их добровольного задания. Она слушала, не прерывая. Тщательность, детальность его обоснований были безукоризненны. В общих чертах она знала об этом еще до того, как они приземлились в Манчестере.

— Но вы можете выйти из игры, если хотите, — сказал он, упомянув о телефонном разговоре с Коем. — Мои сотрудники уверены, что вы увезены из Нового Орлеана под угрозами, а теперь просто приглядываетесь к тому, что стану делать я. Именно это они и передают в ЦРУ.

— Не очень приятно. В ЦРУ решат, что я все разболтала. О компьютере и об агентурной сети.

— Я сказал, что подслушал ваш разговор с Такером и ухватил кое-что в дальнейшем. Они в это поверят. Ведь именно это они и ожидали.

— Какого же черта? Я все равно теперь осталась без работы. А вы думаете, что мне именно теперь следует отвалить?

— Решать вам. Все это началось как приключение. Теперь это реальное дело. Если вы хотите…

— Я не хочу. Если только этого не хотите вы.

— Но вы можете оказаться препятствием на пути.

— Вам не следует беспокоиться обо мне, — ответила она с долей раздражения. — Я сама присмотрю за собой. Не ухмыляйтесь, я это действительно имею в виду.

Он засмеялся.

— Это не ухмылка. Вы будете нуждаться в защите.

— А пистолет?

— Мы подумаем еще об этом.

— Не собираетесь же вы подкрадываться к кому-то без меня, не так ли?

— Зарекся не делать этого, — улыбнулся он.

— Вы негодяй. Вы вполне могли бы так поступить. Я стану спать у входной двери, чтобы у вас ничего не получилось.

— Будьте спокойны. Если бы я и сделал это, я бы сказал внизу, куда пошел.

— А я не хотела бы этого. И пожалуйста, не уходите без меня.

— Но пришло время отдыхать. Мы рано начали день.

— Я же только что поднялась с постели.

— Нам, тайным агентам, нужно преодолевать такие вещи, как сбой времени.

— Но я никогда не ложусь спать после сна. — Она с искренним любопытством посмотрела на него. — Вы действительно устали?

— Нет. Но я знаю, что для меня хорошо.

— В каком смысле?

— Между ними нарастало взаимное влечение. Это дало о себе знать еще в Новом Орлеане. Но Эдем сознательно оттягивал это вполне возможное проявление открытости. Он не мог позволить ничего, что притупило бы его профессиональные инстинкты. Он встал.

— В том смысле, что в последующие дни мне понадобятся все мои силы. Мне нужен отдых. — Он не был груб, просто прямолинеен. — Если не хотите спать, смотрите телевизор. — Он усмехнулся, пытаясь смягчить свои слова. — Вы почувствуете себя дома. Большая часть наших программ — американские.

Он протянул руку, дотронулся до ее плеча, погладил его и пожелал ей спокойной ночи. Эдем заметил, что она подняла подбородок, снова попытавшись скрыть свои морщинки. Но он ничего не сказал, она была хороша такой, какая есть. Он попрощался еще раз и пошел спать.

Она прилегла пять минут спустя, когда он начал успокаиваться, и молча скользнула к нему в постель.

Он лежал тихо, спиной к ней, отвернувшись, притворяясь, будто уже заснул.

— Я знаю, что вы не спите, — сказала она, придвигаясь к нему, обнимая его одной рукой, нежно прижимаясь, чтобы слиться с ним, превратившись как бы в одну личность в пределах этой постели. — Товарищеские отношения или секс — это сейчас не имеет значения, ушлый парень. Мне просто хочется быть с вами.

Он ничего не сказал, просто сжал ее руку, давая знать, что с ним все в порядке, что он тоже хочет быть с ней.

После этого все стало просто. Все, что они чувствовали, стало явным, и оба они сознавали, что это не может зайти дальше, пока не завершится все то, что предстояло им сделать.

Она провела носом по его уху.

— Дозор спящих поперек двери.

Они спали до четырех утра. Зазвенел будильник, и они поняли, что настало время возобновить их дневную игру.

Джорджтаун

Вашингтон

Был час ночи, когда ЗДА взял трубку, вытирая руки о пижаму. Звонок телефона заставил его вспотеть.

— Как же, черт возьми, они попали в Англию? — спросил его по телефону исполнительный директор. ЗДА впервые услышал об этом. — Гори оно все синим пламенем, вы же убеждали нас, что эта пара все еще в Новом Орлеане.

— Мы предполагали…

— Разве не поставлены под наблюдение все морские вокзалы и аэропорты?

— Да, сэр. У ЗДР тоже есть там свои люди. — Он пытался снять с себя хоть часть вины. — Мы даже перекрыли дороги. Я не вижу, как…

— И тем не менее они это проделали. Весь путь обратно в Англию. Лучше выясните, как вообще возможно такое безобразие. Свяжитесь с нашим посольством там. Позвоните им по следующему номеру. — Исполнительный директор назвал ЗДА номер, который только что получил от своего бюро в Лондоне. — Это британская разведка. Парня зовут Кой. Сделайте хотя бы это и позвоните мне снова утром.

ЗДА спустился вниз, к себе в кабинет, и набрал номер в Англии. Номер занят. Ожидая, он включил телевизор, настроив его на Си-Эн-Эн. Передавался репортаж о большой облаве на торговцев наркотиками в Сиэтле, а затем на экране появилось лицо президента.

— Президент прошлым вечером покинул страну для серии визитов в Европу… — в кадре было показано, как президент подымался на борт «Первого номера» военно-воздушных сил в Национальном аэропорту, — которые завершатся личной встречей с президентом России в Германии. Визиты начнутся с посещения Лондона, где президент должен встретиться с английским премьер-министром. После этого он полетит в Париж для встречи с президентом Франции, а затем в Германию для первой исторической конференции глав всех стран НАТО, Европейского Сообщества и Варшавского Договора. Эта встреча, которая многими рассматривается как первый шаг к объединенной Европе, охватывающей Восток и Запад, является…

ЗДА установил телефон на автоматический ответ, и теперь раздался звонок из Лондона. Он схватил трубку, прислушался, а затем представился.

— Моя фамилия Кой, — послышалось в трубке. — Наш человек совершил побег. — Он не собирался говорить янки, что его самого обошли и что ему пришлось просидеть в отделе информации почти двадцать четыре часа.

— Побег? — переспросил ЗДА.

— Именно. Улизнул. Он вернулся к себе на квартиру, и наши люди выследили его. Я говорил с ним по телефону, и он сказал, что придет утром. Кроме того, я знаю, что он выехал оттуда, черт бы его побрал, в ярко-красной спортивной машине и направился на юг. Теперь мы пытаемся найти его след.

— С ним была женщина?

— Да.

— Он объяснил почему?

— Нет, — соврал Кой. — Я хотел выяснить это сегодня утром. Думаю, что лучше всего вам подождать, пока мы не найдем их.

— Я не могу понять, как вы могли…

— Минуту, это целиком ваш спектакль. Мы там были для конкретной помощи. Так что потеряли их прежде всего вы. Я свяжусь с вашим посольством, когда что-нибудь прояснится. Всех благ.

Телефон отключился. ЗДА бросил трубку.

В телевизоре он увидел, как президент махал руками перед камерами, прежде чем закрылись двери «Первого номера» военно-воздушных сил. Он также увидел за президентом улыбающееся лицо ЗДР.

Прохвост отправился вместе с ним.

Он вдруг почувствовал себя одиноким.

Проклятие британцам! Проклятие им всем! Они разрушили его карьеру, и он даже не знал, поймет ли он когда-нибудь, почему это произошло.

Настало время покопаться. Снова обратиться к файлам. Он как-нибудь спасет их. Покопаться во всем. Ведь что-нибудь всегда проявляется.

Дрезденский Heide

Дрезден

Под ногами хрустела ломкая трава, четкие отпечатки оставались там, где поработал морозец раннего утра. Краган и другой старший офицер-штурмовик в обычных своих горчично-коричневых бриджах для верховой езды и ботинках из черной кожи сопровождали через лес нового лидера. Это был для них важный момент; требовалось доказать полную свою готовность к успешному выполнению поставленных перед ними задач.

Фрик, шедший посредине, был преисполнен гордости, его длинное черное кожаное пальто доходило до земли. Его волновали их военные эмблемы. Он воображал себе, как они будут выглядеть в центре красно-золотисто-черного флага, высоко развевающегося по ветру на флагштоке стадиона, где они хотели проводить свои празднества. Это символизировало бы гордую и новую Германию, фатерланд в его подлинной славе.

На полянке стояло деревянное строение с острой крышей в стиле шале, длиной приблизительно в сорок и шириной в двадцать метров. Оно укрыто от посторонних глаз деревьями и находилось в той части дрезденского Heide, которую Митцер закупил для партии: достаточно далеко, чтобы его можно было заметить с дороги или чтобы самые громкие звуки долетали отсюда до прохожих.

При их приближении из укрытия выступили штурмовики. У всех на боку были кобуры с пистолетами, а двое были вооружены ручными пулеметами. Отсюда никто не мог бы неожиданно улизнуть. Применялись самые жесткие меры безопасности.

Увидев Фрика, которого им было приказано ждать, штурмовики вытянулись по стойке «смирно» и подняли руки в традиционном нацистском приветствии.

— Хайль, Хайль! — Приветствие было двойным и тем отличалось от прежнего нацистского, которое оказалось дискредитированным, когда Германия проиграла войну. После долгих дебатов Совет решил, что буквальное повторение всех лозунгов, формы и символики, абсолютное копирование всех внешних атрибутов прежней нацистской партии излишне и даже невыгодно. Поэтому кое-что изменили, переделали, чтобы не выглядеть столь однозначно. Фрик против этого не возражал. Он мог переждать это, зная, что близко время, когда возникнет партия, которая не поступится ни в принципах, ни в деталях формы и символики.

Проходя мимо охранников, он по всем правилам ритуала отвечал на их приветствия. Он наслаждался их преданным видом. У них общее дело. И совершенно необходимо, чтобы они смотрели на него снизу вверх, боялись, уважали и любили его.

Один из штурмовиков открыл дверь и провел их в строение, Фрик вошел первым, а остальные последовали за ним. Внутри было темно. Слева и справа по ходу длинного узкого коридора были двери со стеклянными глазками. Мнимый центр по обучению молодежи самообороне и дисциплине предназначался для боевой подготовки подпольных террористических групп. В более широком смысле это была легальная база.

Идя по коридору, Фрик заглядывал в некоторые глазки. В комнатах шли занятия по приемам каратэ, контролю над толпой, применению полицейских дубинок, использованию ножей и кастетов.

В конце коридора располагалось полностью оборудованное современное стрельбище с тремя ячейками для стрельбы. Однако оружие и боеприпасы хранились не здесь. Они были упрятаны в другой части дрезденского Heide, в надежном месте. Всему находившемуся там оборудованию можно было бы дать правдоподобное объяснение: это место тренировок для тех, кто интересуется военно-спортивными дисциплинами.

Последняя дверь за стрельбищем не имела глазка. Краган извинился, опередил Фрика и распахнул ее. Новый лидер и сопровождавший его офицер вошли туда, и Краган крепко затворил дверь за ними. Обитая звуконепроницаемой прокладкой, деревянная дверь была заключена в тяжелую стальную раму. Подобным же образом была укреплена и остальная часть комнаты. С потолка свешивалась единственная электрическая лампочка. В середине находился кухонный стол с покрытием из огнеупорной пластмассы и с изогнутыми металлическими ножками. К нему были придвинуты три стула. Один был свободен, на двух других сидели люди в гражданской одежде со связанными за спиной руками и вставленными в рот кляпами. За одним из них стоял манекен из витрины, одетый в военную форму. Еще один манекен был поставлен к окну. За окном находилась другая стена. Всего в комнате было три окна и одна дверь. Это была комната внутри комнаты с окнами, выходившими на стены строения. Третий манекен занимал стул, отставленный от стола к стене.

— Пожалуйста, не пересекайте белую линию, — предостерег Краган Фрика, передавая ему набор глушителей шума. Начертанная на полу белая линия проходила не более чем в трех футах от двери и шла параллельно ей. — Все будет готово через две или три минуты, — добавил Краган, немного волнуясь; он знал нелюбовь Фрика к долгому ожиданию.

Фрик кивнул. Все должно быть готово заранее.

— Белая линия, — сказал офицер, — начертана для того, чтобы обезопасить вас. Если вы пересечете ее, вы войдете за…

Нескрываемое презрение на лице Фрика остановило его.

— Я знаю, для чего она, — холодно заявил Фрик.

— Разумеется, мой фюрер.

Краган подал знак офицеру отступить назад, а затем придвинулся ближе к Фрику.

— У нас были звонки от членов Совета в отношении беспорядков в Шарлоттенбурге.

— Что же они говорили? — спросил Фрик, частично погасивший уже свое раздражение.

— Что сообщения телевидения и газет поддерживают вашу точку зрения. Общественность становится сытой по горло картинами насилии и смерти. По-видимому, вы правы — может быть, наступило время для партии действовать в открытую.

Фрик улыбнулся:

— Они и это сказали?

— По крайней мере, к этому все сводилось. — Краган не добавил, что он сам ожесточен, но отстаивал курс Фрика, защищал его положения, пока им не осталось ничего другого, как согласиться с ним.

— Хорошо. Где Альберт Гуденах?

— О нем известно только то, что он вылетел во Франкфурт из Нью-Йорка. Теперь он где-то в Германии.

— Найдите его. Он опасен тем, что хранит в памяти. Смерть Триммлера привела его в ужас.

— Может быть, он едет сюда?

— Будем на это надеяться.

Дверь за ними открылась, и в комнату вошел младший офицер. Он кивнул Крагану, который повернулся к Фрику.

— Все готово. Вы можете надеть свой глушитель шума.

Фрик и другие натянули глушители на уши и повернулись к столу. Единственная лампочка горела вполнакала.

Ожидание длилось почти минуту.

Фрик уже начал ощущать беспокойство, когда в комнате раздался сильный взрыв. Из левого окна в комнату была заброшена шумовая граната, упавшая в самом центре. Она взорвалась с оглушительным треском и ослепительной вспышкой, которые подавляли все ощущения, а распространившийся немедленно дым вызвал острую резь в глазах. Дверь слева была сорвана с петель специально размещенными зарядами и теперь валялась на полу.

В то же самое время боевик в черной маске ворвался в комнату из окна, откуда была брошена граната; его автомат Калашникова был нацелен на манекен, стоявший у противоположного окна. Поток пуль разрезал манекен пополам. Второй боевик ворвался через взорванную дверь, стреляя из своего автоматического оружия по кухонному столу; его мощная очередь снесла голову манекену, находившемуся рядом. Еще одна граната, и третий боевик прыгнул за ней в окно еще до того, как она взорвалась. Когда же взрыв произошел, он открыл огонь из полуавтоматического пистолета, поразив манекен на стуле, отставленном от стола.

Первые два боевика подбежали к связанным людям и перерезали веревки. Третий боевик прикрывал их, его оружие было готово встретить неожиданное вторжение.

Затем было включено яркое освещение, спрятанное под крышей. Боевики, расслабившись, радостно смеялись, заложники присоединились к общему ликованию. Все это дело заняло не более пяти секунд.

Фрик снял глушитель шума и прошел через комнату к молодому человеку, который, как он знал, был руководителем операции.

— Прекрасно выполнено, — поздравил он Кааса. — Вы хорошо подготовили своих людей.

Каас встал по стойке «смирно», отдал приветствие, а все другие последовали его примеру.

— Использование ваших людей в качестве заложников, — задал вопрос Фрик, — хорошо ли это? Можно ведь и потерять в суматохе кого-то. А нам, как вам известно, нужны все наши молодые люди.

— Это же единственный способ… постичь реальность смерти, — ответил Каас. — Тот, кто несет смерть, должен научиться спокойно смотреть ей в лицо.

— И вы каждый раз заменяете расположение манекенов и заложников?

— Да, мой фюрер. Вся акция не должна занимать более пяти секунд. Мои люди обязаны моментально определять противника и действовать мгновенно.

— Хорошо. Отлично. В нашей следующей операции участвует именно этот состав?

— Да. Плюс Крише — офицер, который докладывал вам о готовности.

Фрик повернулся к Крагану:

— А когда эта комната будет готова для имитации нашей следующей акции?

— Сегодня вечером.

— Это дело — наиважнейшее для нас, — сказал Фрик Каасу. — Участники акции не должны знать о месте действия до тех пор, пока они не прибудут туда. Секретность абсолютная. Мы не можем допустить провала. А теперь позвольте мне поговорить с вашими людьми.

Каас представил лидера своей боевой группе. Краган наконец мог слегка расслабиться. Все прошло хорошо. В Шарлоттенбурге люди показали свое умение. Но это лишь разминка перед настоящим делом. Если общественность шокирована резней на Олимпийском стадионе, то следующий спектакль пройдет на телевизионном экране в таких красках, которые низведут фильмы о Рэмбо до уровня диснеевских мультиков.

Весьма спокойный и сдержанный человек, Краган испытывал сейчас чувство полного удовлетворения. Он предвкушал успех.

Ничто теперь их не остановит.

Воздушное пространство Европы

Эдем как-то весь блаженно светился, когда четырехместный «Пайпер-Эрроу» летел на высоте двух тысяч футов в бурном, покрытом кучевыми облаками небе Германии.

— Что вас так радует? — спросила Дженни Дейл, сидевшая слева от него за штурвалом одномоторного самолета с низко посаженными крыльями.

— Ничего особенного. Вспомнилось кое-что, — ответил он.

— Сколько еще лететь? — закричала Билли с заднего места, стараясь преодолеть рев мотора мощностью в двести лошадиных сил.

— Двадцать минут, — ответила Дженни. — Мы почти на месте.

Самолет летел в Ганновер. Невидимая рука менявшего свое направление ветра пыталась ему мешать. Фюзеляж сотрясался в круговерти воздушных потоков. Эдем оставался в собственном своем мире.

В то утро он увидел группу наблюдения из окна гостиной. Они запарковались по другую сторону улицы у лавки ювелира.

Пленка инея покрывала их «ровер-стерлинг». Группа из трех человек находилась в машине. Время от времени они включали двигатель, пытаясь согреться. Он знал, как долго еще будет ощущаться ими холод после такой морозной ночи.

— Я готова, — сказала Билли, выходя из ванной.

— Поехали, — ответил он.

Эдем задернул занавески, открыл входную дверь, выключил свет в ванной. В «ровере» должны были видеть, что они собираются уходить. Он подхватил свою коричневую сумку. Кроме оружия, туда легли две водолазки, немного белья и туалетные принадлежности. На этот раз он действительно собирался путешествовать налегке.

Она последовала за ним с небольшим чемоданчиком в руке.

Красный «Феррари Ф-40», дожидался их в подземном гараже.

— Уф! — услышал он восхищенную Билли. — Это ваши?

Он кивнул. «Эмма» и «Стид» стояли бок о бок. Эдем был бы счастлив, если бы все это кончилось и он мог осесть дома и опять наслаждаться своими машинами. Он знал, что дни его службы миновали. После событий в Новом Орлеане и этой последней авантюры, в которую он пускался сейчас, Кой и ему подобные не допустят его возвращения на работу.

Он подтолкнул «галуинг», а затем отпер пассажирскую дверцу «феррари», чтобы впустить Билли. Опустив сумку между ее ногами, он обошел вокруг машины и забрался на место водителя.

По возможности спокойно и тихо он постарался завести мотор. Но в пределах этого небольшого гаража звук мотора показался ревом скорого поезда. Выведя машину с места стоянки, он подъехал к автоматическим дверям гаража. Управление ими было подключено к фотоэлементу, и он нажал необходимую кнопку.

Этого меньше всего ожидала группа наблюдения. Ее водитель увидел, как раскрылась наверху дверь гаража. Он в спешке пытался опустить стекло, поскольку покрывавшая его изморозь затрудняла видимость, но к моменту, когда ему удалось это сделать, «феррари» уже оказался на выезде и включенные фары машины ослепили его. За это время «феррари» повернул направо и помчался на полной скорости.

— Это же он! — закричал водитель своим коллегам по группе наблюдения. — Он хочет смотаться!

Двигатель «ровера» провернулся, но не сразу заработал в нормальном режиме. Водитель в спешке слишком сильно нажал на акселератор, и машина сползла в сторону, поскольку задние ее колеса забуксовали на тонкой ледяной корке, образовавшейся от ночного мороза. Более того, она ткнулась в запаркованную машину соседнего ряда.

— Гадина! — нервничал водитель, пытаясь исправить свою оплошность.

— Давай же, гони! — торопили коллеги.

В конце концов «ровер» вошел в норму и рванул за «феррари». Но тот, выиграв время, уже растворился в утреннем тумане.

— Они передадут по радио всем полицейским машинам, — сказал Эдем. — Но их задача — не останавливать нас, а просто не упускать из виду.

— Почему же не останавливать?

— Потому что мы не делаем ничего плохого. Им важно знать, куда мы направляемся.

— Тогда не гоните. Если вы не желаете, чтобы нас задержали.

Он усмехнулся:

— Все в порядке. Я еду по правилам.

Почти сорок минут они колесили по пустым улицам предместий. Проехали Чисвик и аэропорт Хитроу под дорогой «М-25», миновали деревни Уентворт и Саннингдейл, направляясь к Уокингу.

Запарковались на его обычном месте, глубоко запрятанном в тени.

— Останетесь здесь? — спросил он.

— Я бы лучше вышла. — Она почувствовала его нервное напряжение. — Если подойдет полицейский, обнаружит машину и меня в ней, я не буду знать, что говорить. — Она обманывала и себя и его.

Внезапно ему стало все равно. Ему нечего скрывать. Он мог только ей сказать, что никогда ни с кем не делился своей тайной, кроме Лили, да и то это было давным-давно.

— Пойдемте, — сказал он. И, оставив запаркованный «Стид», они прошли к вращавшейся и погнутой решетке, через которую пролегал его путь к родным.

На западном холме она несколько отстала от него, дав ему возможность одному подойти к трем могильным камням, ласково их потрогать. Она не все слышала, что он говорил, но догадывалась о смысле его обращения к родным могилам после долгого своего отсутствия. Закончив свой традиционный ритуал, он подозвал ее.

Пробираясь между могилами и почти достигнув Эдема, Билли споткнулась. Он бросился вперед и с легкостью подхватил ее. Она еще раз удивилась силе, заключенной в таком компактном теле.

— Больно, да? — спросил он ее.

— Не говорите глупостей, — ответила она, — вам лучше знать.

— Виноват. Не привык отказываться от самозащиты.

Она дотронулась до его щеки.

— Поговорите со мной, крутой парень. Как вы говорите с самим собой.

— Именно так?

— Именно так.

— Я уже рассказывал вам о Маркусе. И о своих родителях. О том, как они погибли.

— Я знаю, о чем вы говорите, когда приходите сюда. Я знаю, что они реальны. Вот здесь… — она слегка ударила его по лбу, — они живы.

— Да.

— А сейчас вы чувствуете его?

— Он никогда не покидает меня.

— Что же он говорит?

— Ничего. Он во мне. Он моя половина.

— Как это может быть?

— Не знаю. Я… во мне существует ощущение, которое я не могу объяснить. Оно исходит из ничего. Оно не имеет причины.

— И оно присутствует сейчас?

— Присутствовало. Когда мы покидали дом. Иногда оно поглощает меня. Когда я в опасности, когда все против меня, вот тогда-то оно особенно сильно. Я убиваю не раздумывая, я даже наслаждаюсь этим. Но боль легко переносится, когда испытываешь удовольствие. В такие моменты у меня нет души.

— И вы думаете, что вы действительно такой?

Он кивнул.

— Я был лучшим оперативным работником, которого они имели. Это правда, ведь человек всегда знает, чего он стоит. Я наслаждался убийствами, а не просто выходил и убивал. Я наслаждался опасностью. Они это видели, но не понимали, начальники канцелярских столов. На самом деле, мне все было безразлично. Мне было безразлично, останусь ли я жить или погибну.

— Но почему?

— Не о ком было заботиться. Они были мертвы с моего малолетства. Поэтому мне не просто хотелось, мне нужно было во все ввязываться. Если бы я погиб, я получил бы конечное вознаграждение. Я перешел бы на другую сторону. — Говоря это, он улыбнулся.

— Чтобы присоединиться к ним?

— Что-то вроде этого.

— Желание смерти. Они увидели это там, в Новом Орлеане.

— Это им почудилось.

— Я видела вас с Лили. Со мной. Здесь, с вашей семьей. Разве это вам все равно?

— Но как объяснить тогда темноту, которую я чувствую внутри себя? Может быть, это и есть зло?

Его слова вдруг поразили ее.

— Вы считаете, что это Маркус? Он подталкивает вас изнутри?

— Нет. Это не он. Это я.

— Да нет же, вовсе не вы, крутой вы мой забияка. Не вы. — Она обвила его руками и прижалась к нему. — Не вы. И даже не Маркус. Просто боль. Маленького мальчика. Разве вы не понимаете это?

— Но Маркус же там. Я знаю, что он внутри меня.

— Он там. Он всегда был там. Но он же любит вас. Так, как вы любите его. Но вы все же были маленьким мальчиком, предоставленным самому себе. Утрата, ущербность и много боли… Разве вы не видите?

И он начал рыдать, здесь, на кладбище, наедине с ней, рядом с теми, кого он больше всего любил и кого ему больше всего не хватало.

Полицейская машина засекла красный спортивный автомобиль в девяти милях к югу от Эшфорда в Кенте. Он несся со скоростью в семьдесят миль по местной дороге в зоне с разрешенной скоростью в пятьдесят миль в час.

Полицейский прибавил газ, чтобы начать преследование, но второй водитель попросил его сбавить скорость.

— Эта машина в розыске. Сообщите о ней, но не задерживайте.

— Но он же превысил разрешенную скорость.

— Оставайтесь позади, я передам сообщение.

К моменту, когда они получили инструкцию преследовать и наблюдать, «феррари» исчез в вихре скорости в сто сорок миль в час.

— Они действительно теперь будут гнаться за нами, — сказала Билли, никогда раньше не испытывавшая наслаждения от такой скорости.

— К тому времени, как они подключат поисковые команды, мы уже будем на месте. С вами все в порядке?

— Да. Почти. — Гонка на пределе возможностей не только радовала ее, но и пугала. Но она верила Эдему, видела, как он проводит машину вокруг рытвин, плавно прибавляет и убавляет Скорость, является органичной частью этой великолепной машины, оставаясь вместе с тем ее умным кормчим. Вот так нужно заниматься любовью, думала она. Но затем содрогнулась, вспомнив его слова о желании смерти.

К северу от Дангенесской атомной электростанции он сбавил скорость и, минуя деревню Ллойд, направился к небольшому аэропорту. «Феррари Ф-40» проскочил въезд и остановился чуть в стороне от терминала, рядом с желтым фургоном «Форд-Транзит».

— Давайте побыстрее, — повернулся он к Билли.

— Не могу! — сказала она, тяжело дыша. — Пока еще нет.

До него дошло, как сильно повлияла на нее скорость. Он коснулся рукой ее плеча.

— Трясутся ноги?

— Смеетесь, бандит.

Не смеюсь, — усмехнулся он. — Нам пора отправляться.

— Минутку, минутку.

Он поцеловал ее в лоб, вылез из машины и зашел с другой стороны. Открыв дверцу, он протянул ей руку.

— Выходите. Нам необходимо двигаться.

Черт с вами, ушлый парень! — ответила она, схватив его руку и выбираясь из машины.

— Они действительно у вас дрожат! — воскликнул он, когда она подковыляла к нему. — Извините великодушно.

Затем, подхватив две сумки, он не спеша направился в терминал. Билли шла рядом.

Спустя пять минут они пересекли зал отправления на местные рейсы и рейсы Европейского Сообщества. «Пайпер-Эрроу» уже изготовился к взлету.

Еще через девять минут самолет взмыл в воздух с неровной беговой дорожки. Это был визуальный рейс с неотмеченным местом назначения.

— Куда же он снова подевался, черт бы его побрал? — немного позже спросил у Коя его начальник. Им пришлось потратить более часа, чтобы разыскать «Феррари Ф-40».

— Никакого представления. Мы проверили движение самолетов. Их самолет прибыл из Манчестера. Пилот нанят для перегонки машины.

— Куда именно?

— Никто не знает. Это визуальный полет. Им не нужны полетные данные, если они летят за пределами контролируемого воздушного пространства.

— А кто там пилот?

— Да та же самая девица, с которой они перелетели через Атлантику.

— Боже мой, все с каждой минутой становится запутанней. Больше никакой информации?

— Пока нет.

— Временно скроем это от янки. Вернемся к вопросу, когда будет какая-нибудь ясность.

Кой положил телефонную трубку. Ничего ровным счетом нельзя сделать, пока не будет обнаружен самолет. А на это потребуется время. Невозможно ведь связаться со всеми пунктами контроля за воздушным движением в Европе, с каждым аэродромом, с каждой компанией, занимающейся воздушными перевозками.

Действительно, проклятая выдалась ночь, длиннющая. Он положил ноги на стол, откинулся назад, повернулся в кресле и заснул.

— Благодарю, — сказала Дженни, принимая от Эдема туристический чек и опуская его в карман своей летной куртки. — Приятно иметь с вами дело.

— Будьте, пожалуйста, осторожны по возвращении.

— Никаких проблем. Вы же не перевозите наркотики или что-нибудь в этом роде. Еще один чартерный рейс, не больше.

— Но даже при этом разведка может добраться до вас.

— Цып, цып, цып, — закудахтала она. — Не станут же они меня пытать, верно? Вырывать у меня ноготь за ногтем.

Эдем рассмеялся:

— В этом не сомневаюсь. Но они станут задавать вам каверзные вопросы. И запомните, когда они спросят о Билли, скажите, что она была расстроенной, в нервном напряжении. Казалась обиженной мною.

— Ай, ай, ай, капитан.

— И спасибо. Благополучного рейса.

Билли тоже попрощалась с летчицей, и Эдем отправился искать фирму, сдающую в аренду машины. Двадцать минут спустя они уже были на Зальцгиттер аутобан, направляясь в Нордхаузен, находившийся в каких-нибудь ста десяти километрах к югу.

Штаб-квартира КГБ

Площадь Дзержинского

Москва

— Да, Дмитрий Дмитриевич, — сказал Ростов в телефонную трубку.

— Американцы в панике, — сообщил Зорге. — Они думают, что англичане имеют какие-то свои виды.

— Англичане ничего не знают.

— Они боятся, что мы что-то замышляем.

— Чепуха.

— Именно это я им и сказал.

— Постарайтесь снять напряжение. Если они не могут из-под локтя рассмотреть свою задницу, это еще не означает, что мы все дело ставим под свой контроль.

— Я должен это передать дословно?

Ростов засмеялся:

— Смягчите, пожалуйста. Их надо успокоить.

— Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Наступило довольно длительное молчание. Потом Ростов сказал:

— Мы наши Альберта Гуденаха.

— Я могу сообщить им об этом?

— Да.

— И сказать, где он находится?

— Сказать, что мы напали на его след. Что мы следим за ним.

Ростов определил все возможные места появления Гуденаха. В частном порядке он даже попросил некоторых старейших членов организации «Призраки Луцы» помочь ему в розыске беглеца. Нордхаузен оказался одним из таких мест. И его люди вскоре нашли там исчезнувшего ученого.

— Я передам им все это.

— Хорошо. Мы разберемся в данной ситуации, Димитрий Дмитриевич. Только успокойте американцев. Это дело крупнее, чем они себе представляют. Мне ясна подоплека всей проблемы. Но у меня еще нет ответов на многие вопросы. Время дорого, и мне нужно иметь все, что я смогу получить.

— Постараюсь, как говорят здесь, держать их подальше от вашей спины.

— Я знаю, что вы сумеете это сделать. Кое-кто повыползал из сточных труб. И нам нужно туда самим внедриться, чтобы покончить с этим делом.

Дорога в Нордхаузен

Горы Гарца

Дорога из Ганновера в Нордхаузен проходит через все самые лучшие места Западной Германии и через самые худшие — на Востоке. Первая ее секция представляет собой смесь трехрядных автобанов с двухрядными старыми дорогами. Движение там скоростное, то есть сто километров в час вполне допустимо. Прилегающая к дороге сельская местность очень живописна. Мелькают изобильные, хорошо обработанные поля и высоченные леса, простирающиеся до горизонта. Чисты и ухожены небольшие городки и деревни. Тоже самое можно сказать об их жителях. Впечатление процветания и спокойной, деловой жизни.

Когда четырехколесный передвижной седан «ауди-куаттро», который они арендовали, достиг прежней границы, проходившей между деревнями Тантерборн и Макенроде, все внезапно и резко изменилось. Пограничная стена все еще стояла, пересекая сельскую местность гигантским четырнадцатифутовым сторожевым забором, который тянется по обе стороны до горизонта. Дорога, на которой когда-то стояла пограничная застава, сужалась до ширины двух встречных машин. И слева и справа виднелись опустевшие наблюдательные вышки.

Они запарковали «ауди» на месте бывшей погранзаставы — небольшом кусочке забетонированной земли на краю дороги. Затем через поле прошли туда, где стена прерывалась, будто разрезанная гигантскими ножницами.

— А я всегда думала, что она не имеет перерывов, — сказала Билли, подходя к ней и боязливо дотрагиваясь до нее.

Там было даже две стены, проходившие параллельно друг другу. Одна, у которой они стояли, была сложена из цепочки тяжелых блоков, растянутых между бетонными башнями, расположенными в пятнадцати метрах друг от друга. Вторая имела ту же конструкцию. Промежуток между ними — полоса в сорок метров шириной — простреливался из пулеметов со сторожевых вышек и вдобавок был минирован. Клочок земли, не знавший заботы человеческих рук, покрытый мелкой сорной травой.

Они пробыли там минут двадцать, осматривая место, где еще недавно господствовали страх и унижение, где гибли люди, чьи мечты превратились в прах.

— Я думаю, что все это будет снесено и отправлено в отбросы, — сказала Билли, возвращаясь с ним под руку к машине.

— По-моему, следует оставить это в таком виде. Чтобы напоминать людям о темной стороне жизни.

Окрестности стали другими, сельская местность менее населенной, меньше техники на полях. Дороги были с выбоинами, их мало ремонтировали с 1944 года. Деревни и городки, которые они проезжали, выглядели жалкими, с полуразвалившимися строениями. Прилизанные «мерседес-бенцы» и «БМВ» перемешивались с дымящими и громыхающими «трабантами», «вартбургами» и «ладами». Среда, которой не хватало динамики предпринимательства.

Затем появился Нордхаузен — промышленный центр, превратившийся в экологическую катастрофу. Это был древний город, имевший богатые традиции пивоварения. Но перед Второй мировой войной в нем построили заводы по выплавке стали и производству боеприпасов. С тех пор (при коммунистах это утвердилось) Нордхаузен стал известен прежде всего металлургией, выбрасывавшей в атмосферу свой неочищенный, черный дым, который отравлял окружавшую его красивую сельскую местность. Деревья в лесах величественных гор Гарца стали постепенно чахнуть. А сам Нордхаузен из-за вечной копоти и чада превратился в грязный город с грязными людьми, которым ничего не оставалось делать, как тяжело работать и много пить, а затем опять идти на работу и опять же пить. Город получил в последние годы крупную помощь в двадцать миллионов фунтов для очистки. Но потребуется еще много лет, прежде чем Нордхаузен зазеленеет, вздохнет свободно от бремени экологически опасных производств.

Они въехали в город с запада через Гунцероде по растрескавшейся дороге 243, которая вела мимо «ИФА моторенверк», где когда-то производили велосипеды, а теперь поднялись до выпуска мотороллеров. Было почти пять часов вечера, когда они наконец достигли центра Нордхаузена.

Машина увязла в массе узких вагончиков, сновавших между расположенными у дороги фабриками. Миновав три светофора, они въехали в городской центр, на широкий бульвар, имевший довольно ощутимый холмистый рельеф. Множество лавок, забегаловок, контор по услугам находилось в стороне от проезжей части. Мелькнули витрины «Макдоналдса», рекламы американских пищевых товаров быстрого приготовления.

— Не купить ли здесь гамбургер или пиццу? — спросила проголодавшаяся Билли.

— В отеле. Мы скоро там будем. — Это было решение, о котором Эдему пришлось вскоре пожалеть.

Уточнив направление, он обнаружил, что проехал слишком далеко. Повернули назад к «ИФА моторенверк» и там еще направо. Через девять кварталов однообразных, сложенных из квадратных плит домов для рабочих спросили Йоркштрассе. «Куротель», пятиэтажная башня из стекла и некрашеного бетона, гордость восточногерманской архитектуры 1950-х годов, находился здесь.

Тучная и не очень приветливая регистраторша, согласно культурной норме своих сограждан, немного говорила по-английски. Эдем счел ненужным говорить по-немецки и потому усиленно жестикулировал, чтобы заставить ее понять себя. В конце концов с помощью других служащих, которые владели английским не лучше, чем она, удалось договориться о двух комнатах.

— Зачем же две? — спросила Билли, когда они поджидали едва работавший лифт, чтобы подняться на третий этаж.

— Так безопаснее.

— Для кого?

— Для нас обоих. Если мы подвергнемся нападению, за нами останется лишнее укрытие.

— Глупость, — сказала она и слегка ткнула его в бок, заметив усмешку Эдема.

Комнаты их были соседние и одинаковые: жалкое проявление спартанского комфорта, имеющего целью подольше держать гостя в вестибюле отеля.

— Не доверяю я этим постелям, — ворчала Билли, кидая свой чемоданчик на кровать и наблюдая, как из нее поднялось облако пыли. Это была узкая, на одного человека, кровать с тонким, как вафля, матрасом, протертым посредине. Коричневое шерстяное одеяло, по всей видимости, находилось здесь со времени основания отеля. Обстановка состояла из небольшого стола, одного стула с пластмассовым сиденьем, прикроватного шкафчика с выдвижными ящиками. Гардероб заменяло углубление в стене без дверцы, но с металлической планкой, протянутой поперек.

Она зашла к Эдему, который развешивал свои немногие вещи в стенном углублении.

— Это называется европейским гостеприимством? — спросила она.

— Это называется европейской культурой.

— Я не могу оставаться здесь. Это еще хуже того места в Новом Орлеане.

— Это все, чем мы располагаем.

— Вы дрянь! — старалась она развеселиться, оглядывая комнату. — Вы действительно знаете, как вести себя с молодой женщиной, крутой парень?

— Помилуйте, это же роскошь в сравнении с некоторыми местами, где мне случалось переспать.

— Переспать?

— Это означает то, что вы слышите. Вы не в более худших условиях.

— Я полагаю, что у них не водится обслуживать номера?

— Еще одна скверная капиталистическая привычка.

— Но я проголодалась.

— Тогда пошли поедим.

Пища была, как и ожидалось, отвратной. Сосиски с кислой капустой и черный хлеб. Традиционное немецкое меню.

Они пришли к согласию, что это все равно следовало попробовать.

— Но ведь мы могли съесть пиццу в городе, — напомнила она ему. — Все кончено, я не буду без рассуждения следовать вашим советам.

Когда они проходили мимо регистратуры, дежурного на месте не оказалось. Эдем быстро наклонился над столом и, открыв регистрационный журнал, стал его просматривать.

— Внимание! — предупредила его Билли, увидев движение в комнате позади.

Эдем положил журнал на место и отступил от стола. В тот же момент появилась полная регистраторша.

Эдем улыбнулся, покачал головой в знак того, что ему ничего не нужно, взял Билли за руку и подтолкнул к лифту.

— Ну? — спросила она, когда за ними закрылась дверь.

— Следующий этаж над нами. Номер 416.

— Итак, вы оказались правы. — Она почувствовала трепет возбуждения. — Вы, как всегда, правы. Вы утвердительно качаете свои права. — Она хлопнула его по ладони в знак победы. — Вы нашли его, мой крутой. Ну что, посетим ученого?

— Пока еще рано. Он вышел.

— Откуда вы знаете?

— Ключ висел в регистратуре.

— Да, вы действительно ушлый парень.

Было восемь часов вечера, когда Эдем увидел Гуденаха, возвращавшегося с Йоркштрассе. Он был в пальто и шел немного наклонившись вперед, защищаясь от колючего ветра. Он прихрамывал, на что сразу же обратил внимание Эдем, вспомнив пароход на Миссисипи. Он еще и пошатывался, вероятно, выпил. Гуденах вошел в отель, но Эдем не покидал своего поста, подождал минут пять, убеждаясь, что никто за ним не следует. Потом вместе с Билли они поднялись на четвертый этаж и подошли к номеру 416.

Удостоверившись, что они одни, Эдем постучал в дверь.

— Bitte? — услышал он голос ученого.

— Полиция, — ответил Эдем.

Наступило короткое молчание, затем была снята предохранительная цепочка, и дверь немного приоткрылась. Он увидел, как у Гуденаха от удивления изменилось лицо, когда он узнал человека из Нового Орлеана, узнал и потянул на себя дверь. Но Эдем подставил под косяк ногу, а потом сильно нажал на дверь, преодолев сопротивление изнутри.

— Что вам нужно? — закричал перепуганный Гуденах, когда оба они вошли в комнату. — У вас здесь нет никаких прав.

— Мы здесь только для того, чтобы помочь вам, мистер Гуденах, — сказал Эдем, закрывая за собой дверь. — Только для этого. Вам может угрожать опасность. — Он почувствовал запах вина; очевидно, выпито было немало.

Гуденах, ослабленный алкоголем, не мог до конца понять ситуацию при своем опьяненном состоянии, что нужно им и что делать ему.

— Успокойтесь, мистер Гуденах, — сказала Билли, надеясь, что присутствие женщины в какой-то мере его успокоит.

— Я американка. Этот джентльмен — англичанин. У нас было задание оберегать вашего друга, мистера Триммлера. Мы хотим выяснить, что произошло. И помочь вам, если вы окажетесь в беде.

Говоря это, она коснулась своей рукой руки Гуденаха.

— Мы действительно находимся здесь для помощи, — успокаивала она его.

— А кто еще знает, что я нахожусь здесь?

— Никто. Насколько я могла в этом убедиться.

— А ваши люди? Они ведь знают?

— Пока нет.

Он отступил назад и присел на край кровати. Ему было непонятно, почему они оказались здесь.

— Как же вы нашли меня?

— Власти проследили вас до Франкфурта, сэр, — вмешался Эдем.

— И что же теперь?

— Они продолжают вас разыскивать.

— Не понимаю. Как вы оказались здесь? Как могли вы узнать?..

Билли снова взяла инициативу:

— Мой коллега слышал разговор между вами и мистером Триммлером.

— Какой разговор?

— В Новом Орлеане, в отеле «Хилтон», — вмешался Эдем и продолжал, пытаясь смягчить остроту: — Мой номер был рядом с вашим. Это была простая случайность, ничего более.

— Вы что, шпионили за нами?

— Нет.

— Не пудрите мне мозги. Просто так не слушают разговоры в номерах отеля.

— О’кей. Я хотел услышать ваш разговор. Это не шпионаж. Простое любопытство. Поймите, я был приставлен охранять вашего друга. Вы с ним беседуете в номере рядом со мной. Стены тонкие. Я оказываюсь невольным слушателем вашего разговора. Вы договариваетесь о встрече в Нордхаузене. Называете отель, в котором мы сейчас находимся. Когда Триммлер был убит, а вы исчезли, я подумал, что сюда-то вы и могли направиться.

— Значит, вы просто следовали за мной? Вдвоем?

— Вы должны помочь нам выяснить, кто убил Триммлера.

— Но почему я?

— Потому что вы связаны с «Призраками Луцы».

Ошеломленное молчание. Гуденах с трудом собирался с мыслями.

— Теперь как американцы, так и русские станут выяснять, кто же такие «Призраки Луцы», — снова вступила Билли. — Мы на несколько дней опередили всех. Не исключено, что кто-то уже знает ответ.

— Мне непонятно, почему именно вы? Почему вам понадобилось одним приехать сюда?

— Потому что кто-то пытался подставить меня. Представить убийцей Триммлера, — сказал Эдем.

— Зачем?

— Не имею представления. Все это дело — сплошная тайна. Никто не знает, кто кого преследует. Я просто понимаю, что меня хотели подставить.

— Вы англичанин?

— Да. Со специальным заданием. Оберегать Триммлера.

— А почему не взяли американца?

— Потому, что в ЦРУ возникли затруднения с компьютером. Они хотели взять человека, который ничего об этом не знал.

Ага! Гуденах внезапно улыбнулся, и Эдем понял почему.

— Вы все знали о компьютере, не так ли?

— Вы знали о вирусе, — поддержала его Билли.

— Я знал о ваших проблемах. Да, знал, — ответил Гуденах.

— Каким образом? — спросил Эдем.

— Не надо, — сказал Гуденах, внезапно замолкая.

— Послушайте, я должен выяснить, что происходит. — Эдем изменил подход. — Ради самого себя, чтобы доказать собственную непричастность.

— Это не моя проблема.

— Триммлер тоже не был моей. Но я в беде, потому что пытался защитить его. А он был вашим другом. Поэтому вы мой должник.

— Я ничего никому не должен.

— Вы знаете, почему он был убит?

— Нет.

— Вы знаете, кто его убил?

— Я вам сказал, что ничего не знаю.

— О’кей. Тогда давайте я вам кое-что расскажу. — Эдем вынул сигареты и предложил Гуденаху. Когда оба они закурили, к огорчению Билли, он рассказал ученому ужасную историю с Фруктовым Соком, об опасных событиях, которые развивались в Новом Орлеане и завершились смертью Триммлера.

— Все это не имеет смысла, — выслушав, сказал Гуденах. — Это же лишено реальности.

— Но это реально. Это произошло. Вы-то знаете, что они сделали с его руками. Это тоже вполне реально.

— А почему с вами американка?

— Потому что мы любовники, — выпалила Билли. — И я не хочу, чтобы он нес ответственность за то, чего не делал.

Гуденах в отчаянии обхватил голову руками.

— Я не понимаю. Я не понимаю. — И когда он снова взглянул на них, в его глазах стояли слезы. — Эта ужасно. Зачем им понадобилось убивать Хайнриха? И таким образом! С руками в форме… Что же это за люди?

— Мы надеялись, что это скажете нам вы.

— Я не знаю. Почему я приехал сюда? Как вы считаете?

— На случай, если бы вы оказались следующим?

— Я… подумал об этом.

— Если мы можем помочь, мы должны знать, кто против вас, — убеждал его Эдем.

— Израильтяне. Кто же еще?

— До меня это не доходит.

— Все из-за «Призраков Луцы». Потому что о них становится известно. Потому что они поджидали этого момента.

— Расскажите же нам, — сказала Билли, — об этих призраках.

— Это общество. С военного времени. Некоторым из них… нужно кое-что скрывать.

— Военные преступники, — сказал Эдем.

— Нет! — рявкнул Гуденах. — Может быть, некоторые из них. Но не все. Была война. Мы делали, что нам говорили.

— А где эти немцы? — спросила Билли спокойным тоном, чтобы по возможности не волновать Гуденаха. При этом она взглядом попросила Эдема помолчать. Тот пожал плечами и отодвинулся, предоставив ей вести разговор.

— Повсюду. В России. В Америке. В Африке. Даже в Германии. Вы можете понять, что значит ждать пятьдесят лет?

— Ждать чего?

— Возвращения назад. Чего же еще могли мы ждать? Я думал, что вы догадливее. — Говоря это, он похлопал себя по лбу. — Теперь Германия стала единой, Пришло время возвращаться домой. Разве вы не понимаете этого? Но мы не можем, потому что проклятые еврей хотят отомстить нам. Я был ученым. Среди нас были доктора, медицинские сестры, клерки, самые разные люди. Многие давно уже умерли. Это не военные преступники. Правда, некоторые из них были членами партии. Но только так мы и могли осуществлять нашу работу. Кольцо «Призраков Луцы» существует для того, чтобы вернуть нас в Германию.

— Кто руководит им?

— Не одно лицо. Со времени окончания войны происходили изменения в руководстве.

— Гроб Митцер занимался этим?

Гуденах кивнул. Они увидели боль в его глазах.

— Да, — сказал он наконец. — Гроб был самым важным. Он сплачивал всех вместе эти долгие годы. Ведь многие утратили веру.

— И он обладал знаниями?

— Больше того. Значительно больше. Существуют знания, и существует мудрость. Гроб обладал мудростью. У остальных нас были знания. Кто бы мог ввести вирус в ваш компьютер? Его люди. Он был блестящим руководителем.

— Но зачем это сделано?

— Чтобы стереть сведения о нас. Уничтожить наше прошлое. Представьте, что Хайнрих и его коллеги покидают Америку и возвращаются на родину, домой. Ведь их моментально заклеймят нацистами, газеты начнут скандальные публикации об их делах в годы войны. Вы можете понять эту потенциальную опасность? У общественности нет никакого представления о том, что в действительности творилось и скрывалось после войны. Сохранились кое-какие сведения. Американцы перевели их на магнитные ленты много лет тому назад. Все щекотливые данные из архивов УСС были заложены в компьютер.

— И вы все это стерли для сокрытия правды?

— Все получилось не так, как задумывалось. Вирус должен был активизироваться только в случае обращения к информации из наших файлов. Не моих, но тех людей, которые были вовлечены в «Конспирацию вырезок».

— Во что? — спросил Эдем.

— В «Конспирацию вырезок», — попыталась объяснить ему Билли. — Так они называли операций, касавшуюся тайного вывоза из Германии немецких ракетчиков.

— Не только ракетчиков, — добавил Гуденах. — Ученых разных специальностей. Даже медиков из концентрационных лагерей. В тех файлах не только данные о фон Брауне и его немногих коллегах, там информации много больше. Такая же проблема у вас возникла и в России. Только там соответствующие данные не были занесены в компьютер. Гроб и с этим справился. Ради нашей безопасности.

— А что же стояло за убийствами американских и русских агентов? — спросила Билли.

— Какими убийствами? Каких агентов?

Билли поняла, что вопрос его искренний. Впрочем, она не сказала ему, что именно это и привело в действие вирус.

— Но зачем вы стремились сюда, если вы бежали от израильтян? Ведь в России вам была обеспечена безопасность…

— Русские — филистеры. Я не русский. Я — немец. Здесь мой дом. — Гуденах поднялся с кровати и подошел к окну. — А знаете, почему Хайнрих и я хотели вернуться сюда?

— Нет, конечно, — сказала Билли.

— Там наверху, в горах, существуют большие цещеры. Нас перевели сюда из Пеенемюнде. За пределы досягаемости ваших бомб. В этих пещерах началось производство ракет. «V-1» и «V-2». Вы знаете, как русским и американцам удалось подключиться к ракетному делу? Они забрали ракеты «V-2» отсюда, с гор, отвезли их к себе и использовали для своих собственных экспериментов. Они использовали все наши ракеты. Мы не могли их запустить в 1945 году, потому что у нас кончилось для них горючее. Потому что эти идиоты в Берлине прервали наше снабжение. Мы могли бы изменить весь ход войны. Еще шесть месяцев — и произошел бы перелом. Но мы работали без всяких ресурсов, были идеи, и были руки. — Он отошел от окна, пересек комнату, снова сел на кровать. — Мы создавали ракеты из ничего. Мне было двадцать два года. Здесь мы испытывали наибольшее счастье. Перед концом нас послали обратно в Пеенемюнде. Чтобы замести следы. Уничтожить всю документацию. Лично я был схвачен русскими. Ради спасения жизни я стал работать на русских. В течение сорока пяти лет я был тем, кем на самом деле не являлся. Ведь это не преступление — хотеть вернуться домой, как вы считаете?

— Но почему все же сюда?

— Потому что я хочу умереть там, где испытал наибольшее счастье. — Он вдруг зевнул. Алкоголь давал о себе знать.

— Откуда же управляется ваше сообщество? — попыталась продолжить разговор Билли, одновременно заботясь о том, чтобы не возбуждать излишней тревоги у Гуденаха. — Может, туда-то и следовало вам направиться?

— Они оставили нас.

— Кто?

— Партия.

Она сразу поняла, что он имел в виду. Они были неисправимыми нацистами. Но она хотела подтверждения.

— Национал-социалисты?

— Ну да. В Дрездене. Они нас оставили. Сначала истратили миллионы в попытке избавить нас от прошлого, начисто стереть данные о нас, а вот теперь они меняют свои приоритеты. Новые цели, говорят они. А нам, которые все эти годы лелеяли мечту и сделали возможным само существование партии, предлагают не рыпаться, оставаться на своих местах, не мешать новому курсу.

— Давайте отвезем вас в Дрезден. Они же хотят знать, где вы находитесь.

— Им все равно.

— Тогда давайте им все расскажем.

— Нет.

— А как мне разыскать их?

— Они в Heide. Это была идея Гроба. Они без него обречены.

— Где же?…

— Забудьте о них. Если они уткнулись в план, вместо того… А! Что говорить… — Он опять зевнул. — Я устал.

— А организация. Как велика?..

— Ни слова больше. Не теперь. Оставьте меня. Завтра, если хотите.

Он улегся на кровать. Эдем видел, насколько он устал; глаза были полузакрыты, он уже не мог бороться со сном.

— Пошли, — сказал Эдем Билли. — Можно закончить и завтра. По крайней мере, мы знаем, что происходит.

Эдем не думал, что Гуденаху угрожает какая-нибудь опасность, никаких сигналов предосторожности на этот случай.

Он правильно сделал, предоставив возможность Билли вести беседу с ученым. Гуденах полнее откликался на вопросы женщины.

— Нацисты! — сказала она, как только была закрыта дверь в номере Эдема. — Свора нацистов, которые ждут, чтобы вернуться. Все они ждут, когда осядет пыль.

— Может быть.

— Так и есть.

— Он же русский! А они играют в игры с подвохом.

— Но в этом деле они с нами.

— Или только так говорят.

— О’кей. Но давайте не будем сразу смотреть в два разных конца. Ведь мы говорим о нацистах. О военных преступниках. Боже, их, оказывается, сотни за пределами Германии! Вы подумали, кто может быть рядом с нами? Даже те, кто умерли, опасны своим злом.

— Гитлера вы искать не собираетесь? — Он хотел шуткой погасить ее пафос.

— К черту шутки, ушлый парень. Что вы знаете об этих ребятах? Об их замыслах? Вы снова за свое, — заворчала она, увидев в его пальцах сигарету.

— Но это же моя комната. — Он понял, что это прозвучало грубовато, но ему не хотелось, чтобы она садилась ему на голову. — Одну сигарету, если вы не возражаете.

Он закурил, стараясь не видеть ее укоризны.

— Как вы можете причинять такой вред своим легким? При вашей-то профессии? — сказала она, когда он глубоко затянулся.

Он решил, что лучше продолжить тему.

— Хорошо, скажем, что они нацисты. Но зачем убивать Триммлера? Зачем эта гнусность со свастикой?

— Вариант с израильтянами не исключен.

— Но зачем тогда выбивать американских и русских агентов?

— Параллельная операция. Две за одну цену.

— Весьма забавно.

— Не знаю. Но это же очевидное решение.

Некоторое время она ничего не говорила. Но потом заметила:

— Ведь все еще масса нацистов ожидает возвращения домой.

— Согласен. Но здесь, должно быть, кроется что-то большее. И это нужно пресечь.

— Мы можем узнать, но пресечь не в наших силах.

— В этом-то и разница между нами. Вы обучались находить информацию, а я — использовать ее. Иначе в информации нет никакого смысла. Посмотрите, Билли, все это дело постепенно меняет контуры. Мы добираемся до чего-то. Я уже чувствую запах.

— И я тоже. Но какое это имеет отношение к нам?

— Вы с этим не справитесь. Это не в вашей природе. Власть и насилие идут нога в ногу. Это закономерно. Где власть, там и насилие. Власть поддерживается людьми вроде меня. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что использующие насилие обладают властью. Во всех этих взаимообратимых отношениях нет места поскудным угрызениям совести. Они отрезают кому-нибудь руки, потому что думают, это о’кей. И тогда я опускаюсь до их уровня. Не очень приятно. И не для вас, Билли.

— Мне время отваливать?

Он кивнул.

— Но как я могу сейчас вернуться обратно? Без веских оснований.

— Вы же нашли Гуденаха. Скажите им, что именно это и собирались сделать. Ко мне примкнули на случай, если я что-нибудь знаю. Когда же цель была достигнута, вы отправили его домой.

— Он же на ответственности русских.

— И все же связан с Триммлером.

— Вы действительно так думаете, правда?

— Приходится.

Она подошла к нему; в ее глазах читался ужас. Она не могла согласиться с тем, что должна уйти. Беда в том, что он и сам не хотел ее терять. Но прежде всего следовало думать о выполнении долга.

Приблизившись, она вздернула подбородок. Затем подалась вперед — они были почти одного роста — и провела губами по его щеке. Он замер, не смея двинуться, не в состоянии вырваться, понимая, что их взаимозависимость становится необратимой, желательной и опасной одновременно.

— Сегодня, сейчас, ушлый парень, — прошептала она. — Пришло время быть рядом, вместе.

Она обняла его, дотронулась руками до затылка и взбила его волосы. Потом стала его целовать, облизывая губы, прижимаясь к нему всем телом, заглядывая в глаза, которые смотрели на нее. Она знала, что он хочет ее, и это ее особенно возбуждало.

Непостижимость, странная прихотливость нашей жизни. Почему именно мы двое? Из всех атомов мира. В этой жалкой комнате. Никаких бриллиантов, никаких канделябров, никаких фраков и шелкового белья, никаких молний, никаких призывов вкрадчивого Синатры. Просто мы и пыльная кровать.

Он положил ей руки на талию и, отодвигая ее, не мог отпустить.

— Что-то не так? — спросила она.

— Я не привык к этому.

— Что вы хотите сказать?

— Я привык трахаться. А такого со мной не было. Это нечто большее.

— О-о-о, крутой парень. Пусть все будет само собой. Никаких стараний. Вы увидите. — Она взяла его руку и потянула к кровати. Теперь лучше снять свитер. Он помог ей раздеть себя, безмолвно подняв руки. Она улыбнулась. — Будет проще, если мы сами разденемся.

Щелкнул выключатель.

— Зачем? — спросил он.

— Так лучше. Слишком яркий, — солгала она, не смея сказать ему, что она стыдилась своего сорокалетнего тела, что его рот заставил ее почувствовать свой возраст. Груди ее несколько опали, перегруженные лишней полнотой, живот, наверное, стал дряблым, как у ее знакомых женщин.

Он не настаивал, уловив истинную причину, только усмехнулся в темноте. Со временем она научится верить ему. Они скользнули под одеяло одновременно, потянулись друг к другу, а глаза застыли от удивления и радости. Они почти не двигались, только прижимались теснее, испытывая волнение от нарастающего тепла. Ему нравилась ее кожа, ощущение гладкости, которое она вызывала. Он не знал такой кожи, бархатистой, теплой и скользкой, в которой так легко раствориться.

Она не заметила, как ушло чувство страха за свои жировые складки, за то, что он пальцами нащупает морщинки ее кожи. Чувство страха за себя сменилось радостью за него. Никогда раньше она не встречала такой упругости мужского тела. Здесь не было узлов и мускулов, как у Гейри, ватной мягкости, как у Питера. Это было крепко сбитое единство, приятное в своей твердости. Постепенно, знакомясь с его телом, она обнаружила шрамы от ножевой раны в плечо, куда ему нанесли удар в одном из баров Белфаста, и от пулевого ранения выше правой коленки — напоминание о пребывании в пограничном патруле, когда один из его же людей поддался панике и открыл по нему огонь. Но это все потом. Теперь она чувствовала его крепость целиком и благодарно отвечала поцелуями на нежную трепетность его сильного тела.

На мгновение они оторвались друг от друга, потом она перевернулась на спину, изогнулась, чтобы принять его, подняв вверх ноги и опустив их ему на плечи.

Прошло минуты две до того, как он твердо вторгся в нее, ощутил легкую боль от непривычного пребывания там, а потом прилив теплоты, любви и наслаждения. Она вновь приподнялась, потянулась к его лицу. Он почувствовал ее слезы, хотя в глазах угадывалось состояние радостного возбуждения.

Она застонала первая, потом, к собственному удивлению, он услышал нечто утробно-музыкальное, исходившее из него. Их любовь выливалась в звуки. И вдруг она забыла о темноте, о своих возрастных проблемах, ей шел двадцать первый год. И, сжимая друг друга настолько тесно, что им стало трудно дышать, они сливались в одно существо.

— Я вижу звезды, — прошептала она ему на ухо, еще крепче обнимая его и покрывая поцелуями его глаза, лоб, шею. — Я вижу вспышки света. Боже, я люблю вас.

Это было потрясение. Никто раньше не говорил ему подобного. Он никогда никому не предоставлял такой возможности.

— Я люблю вас. — Странные, ничего не значащие слова. Внезапно он понял, что и эти слова могут обладать каким-то реальным смыслом.

Они нашли положение, когда, легко перемещаясь телами, они стали воспринимать взаимность его твердости и ее мягкости как блаженную игру. Хотелось, чтобы так продолжалось долго, до бесконечности. И, чувствуя близость извержения, боясь закончить раньше ее, он отодвинулся и увидел вспышку сожаления в ее глазах.

— Все хорошо, — сказал он, поцелуем стирая слюну с ее губ и уходя головой далеко вниз, в пространство между ее ногами.

Ему хотелось попробовать ее там, вкусить сладость ее влаги. Она отвернулась, чтобы не смущать его, не сковывать его желаний. Он же медленно ввел в нее свой язык, ладонями поглаживая изгиб ее спины и приятную округлость ягодиц. Ни с одной женщиной он еще это не делал, бессознательно опасаясь какой-то унизительной некрасивости. Но с ней это оказалось замечательно и естественно. Тело ее укреплялось новой силой нежности и желания принадлежать ему. А его возбуждение питалось вкусом ее влаги, растворявшейся на его языке. Он нащупал маленькую, твердо торчащую пуговку, которая концентрировала энергию ее секса, нажал на нее языком, почувствовав ответную и настоятельную реакцию.

Теперь между ними уже не было никакой неловкости, только полная растворенность друг в друге, та экзальтация чувств, которая придает физической близости состояние запредельного полета.

Он ощутил, как она приподнялась к нему, когда они начали заключительную фазу своего путешествия. Никакой боли, никакой спешки, ощущение выхода секса в какую-то иную плоскость бытия.

Снова оказавшись на грани завершения, он замер, как бы спрашивая ее разрешения. Она сказала:

— Оставайтесь.

Он прекратил движение, замер, не дыша, еще теснее вжимаясь в нее.

— Оставайтесь, — почти простонала она. — Не уходите, прошу вас.

Она прижалась к нему так, как будто хотела выжать дыхание из его тела.

— Еще, пожалуйста, оставайтесь. — Это слово захватывало его. — Оставайтесь.

— Я люблю вас, Билли, — сказал он, пожалев об этом, поскольку не хотел нарушать ее собственных усилий, но желая произнести только ее имя.

— Я люблю вас, Эдем, — ответила она.

И тогда он услышал небольшой трепетный вздох, у обоих перехватило дыхание, и вздох вскоре перешел в более громкое возбуждение ее голоса, в ее звуки любви. Все то, что он собирался передать ей умом и телом, теперь изливалось из него в нее. Интенсивность чувств превышала все то, что он испытывал раньше. Он лежал без движений, не желая нарушать момент наслаждения, ни о чем не думая. В прежней его жизни эротика вызывала временное облегчение, спад душевного напряжения. Но это забывалось так же быстро, как начиналось. То, что произошло сейчас, напоминало возвращение домой. Только Билли сделала для него такое.

Он обхватил ее руками, погрузил их в покой ее теплоты и нежности. Они начали засыпать.

— Спокойной ночи, принцесса.

— Спокойной ночи, ушлый парень, — ответила она мягко и в полусне.

— Я люблю вас.

— Я люблю вас тоже.

— Вы что-нибудь слышали? — спросил он ее.

— Что? — ответила она, не открывая глаз.

— Я сейчас вернусь, — сказал он и выскочил из постели. Он надел штаны, водолазку и ботинки. Ничто не нарушало тишины отеля, но внутри его уже звучали сигналы тревоги.

Что такое, Маркус, что происходит?

— Куда вы? — спросила она, стараясь проснуться, не понимая, зачем он достает из кобуры браунинг.

— Проверю, все ли в порядке. Сейчас вернусь.

Выскочив из номера, он осмотрел коридор. Пусто.

Тогда он поднялся по запасной лестнице на следующий этаж и подошел к двери Гуденаха. Тишина. Из-под двери была видна полоска света. Но ведь они выключили свет, когда уходили от Гуденаха. Он схватился за ручку и надавил. Дверь изнутри не была закрыта, и он осторожно ступил через порог, держа наготове браунинг.

Это было точное повторение первого убийства, столь же ужасное в своих подробностях.

Обнаженный Гуденах был распростерт на кровати. Кровоподтеки на горле и щеке свидетельствовали о ножевой ране. Одеяло сброшено, простыня пропитана кровью, потемневшей, сгустившейся до цвета печени. Особенно толстыми сгустками кровь запеклась по обе стороны туловища, там, где были руки.

Эдем закрыл за собой дверь, уже зная, что его ждет символика отрезанных рук. Они находились по другую сторону кровати, скрещенные наподобие свастики.

Обыскав комнату и просмотрев костюм Гуденаха, его чемодан и «дипломат», он убедился, что там не было ничего интересного или ценного, ничего, что могло бы дать какой-нибудь ключ к объяснению убийства ученого.

Через пять минут он был у себя в номере. Билли опять погрузилась в сон, пришлось ее разбудить.

— Что случилось? — спросила она.

— Нам нужно немедленно уходить.

— Почему? — спросила она все еще сонным голосом.

— Гуденах убит.

— Что? — закричала она, сразу проснувшись и сев на кровати. Одеяло сползло с плеча, обнажив ее ночную наготу.

— Вы прекрасны. — Эдем опустился на колено и поцеловал ее в левую грудь.

— Эдем! — Она зарделась, сразу вспомнив про свои сорок с лишним лет. — Ради Бога!

Он засмеялся и встал. Он забыл, что смерть не входила в повседневный распорядок ее жизни.

— Виноват. Поехали. Одевайтесь.

— Вы серьезно?

Он кивнул.

— Как же?

— Тем же способом, что и Триммлер.

— Боже! — содрогнулась она. Затем сбросила ноги с постели и поспешно оделась. Эдем подхватил свои вещи, а затем вышел в номер Билли. Когда он вернулся с ее чемоданчиком, она была уже готова, и он провел ее через запасной выход мимо спящего в своей комнате ночного дежурного на автостоянку.

Начинался снегопад, и тонкий белый покров отражал фары двух полицейских машин, подъезжавших по Йоркштрассе к отелю. В это ночное время они не пользовались сиренами.

Эдем подтолкнул Билли за корпус «ауди», радуясь, что выбрал четырехколесный фургон «куаттро». Он отпер машину, выключил внутреннее освещение и помог ей сесть на сиденье для пассажиров. Уложив две сумки рядом, он забрался в машину и закрыл за собой дверцу.

— Пригнуться! — распорядился он, когда первая полицейская машина остановилась у «Куротеля» и ее фары осветили стоянку для автомашин. Из нее вылезли двое полицейских и подождали еще двоих из второй; собравшись вместе, четыре офицера вошли в отель.

— Почему бы вам не доложить сразу о случившемся? — спросила Билли.

— Они нам никогда не поверят. Как с Триммлером в Новом Орлеане, так и с Гуденахом здесь. А почему бы это не сделать вам? — Он увидел, что этот вопрос заставил ее на мгновение задуматься, задуматься о нем.

— Не глупите. Я же была с вами.

Она не ответила по существу, и Эдем понял, что она отчаянно пытается поверить ему.

— Это не я. В противном случае, зачем бы я стал вызывать полицию. Поехали, любимая. Это называется западней.

— Вы хотите сказать, что уже привыкли ко мне?

— Я хочу сказать, что у нас все в порядке.

Он включил мотор и вывел «ауди» со стоянки для автомашин на Йоркштрассе и дальше к пригородам Нордхаузена. Он ехал другой стороной дороги, старясь попадать в след полицейских машин, чтобы не оставлять собственного.

Было два часа ночи.

До Дрездена предстояла длительная поездка.

Снег продолжал падать, а «куаттро» прокладывал себе путь к той неизвестности, которую они искали, сколь бы ужасными ни оказались события, ожидавшие их в конце путешествия.

66, Воксхолл-Бридж-Роуд

Лондон

Можно было сразу сказать, что никакие осмотры здесь не желательны. Металлические решетки на окнах и за дверьми четырехэтажного серого здания предназначались для защиты от ненужных посетителей. И в приемной не было ни души, но если бы вошел сюда незнакомец, то оказался бы в компании джентльмена в голубом костюме, с дружелюбной улыбкой на лице и с характерным выступом под пиджаком.

Крыша пестрела антеннами всех размеров и очертаний, настроенных на разнообразные радиосигналы и на различную длину волн. Это было здание, насыщенное секретами, часть британской военной разведки, но не связанная с челтенхэмской «GCHQ», а служившая лишь для самых тайных радиопередач.

В начале восьмидесятых годов возникла некоторая обеспокоенность в связи с тем, что одна из крупных ежедневных газет «Тудей» перевела свою главную редакцию в соседнее здание. После первоначального переполоха, который вызвал выпуск внутреннего меморандума с предостережением против братаний с соседями, все вскоре вернулось к нормальному положению. Газета вскоре переехала вслед за другими изданиями в Доклендский полиграфический центр, входивший тогда в моду, и дом 66 по Воксхолл-Бридж-Роуд вернул себе позицию анонимности.

Когда на улице остановился черный «ягуар» с профессиональным шофером, Кой прошел в зал для посетителей, чтобы встретить своего гостя. ЗДР вышел из машины и вошел в здание мимо улыбавшегося джентльмена в голубом костюме, который распахнул перед ним дверь.

Кой провел американца в комнату для деловых встреч, находившуюся на третьем этаже. Центр комнаты занимал большой стол красного дерева, на нем лежала папка с красной восковой печатью правительства Соединенных Штатов.

— Вы желаете, чтобы я оставил вас на некоторое время? — спросил Кой.

— В этом нет нужды, — ответил ЗДР, занимая свое место и указывая Кою на противоположную сторону стола. ЗДР придвинул к себе папку, вскрыл печать и развернул обложку. Папка была доставлена для него из американского посольства двадцать минут назад. Он не беспокоился за ее сохранность, это обеспечивала печать.

Внутри папки находилось два листка с переданными по факсу сведениями. Он пробежал их и захлопнул обложку.

— Ничего. Никаких забавных новостей, — выругался он.

— Сообщения из Америки? — поинтересовался Кой.

— Признание провала. Вот что получается, если вы действуете с администраторами высокого полета. Но это к вам не относится, Чарли.

Он знал, что Кой как администратор никогда не участвовал в тайных операциях ни в качестве солдата, ни в качестве агента. И присутствует он здесь именно потому, что является высокопоставленным никем. Англичане явно стремятся умыть руки во всем этом деле. Кой находится здесь, чтобы польстить американцам, кое в чем помочь, не имея возможности быть действительно полезным. Но его начальники не знали, что Кой в течение шести лет работал в Вашингтоне младшим военным атташе английского посольства, а ЗДР был тогда одним из тех молодых американцев, с которыми он подружился. В то время оба они были никем.

— Я и не принимаю этого на свой счет, Норман. — Сказав это, он вспомнил прозвище своего приятеля тех буйных лет — «Штурмующий Норман». Тогда это связывалось с его сексуальной претензией. Кой видел, что эти замашки тех лет все еще свойственны его старому другу.

— Да-а. Мы там ничего не получили. А как вы?

— Подтверждено, что руки его были отрезаны. И сложены в форме свастики.

— Боже! Эти жопы с какими-то еще извращениями.

— Или же пытаются сообщить нам что-то.

— Послушайте, Чарли. Просидев за столом столько лет, можно понять, что они пытаются нам что-то сообщить. — Он доверительно наклонился над столом. — А говорили вы с нашим другом?

— Сегодня утром. Прежде чем я вошел сюда.

— Из дому?

— Да.

— А он где был?

— В своем офисе.

— Разрази меня гром, но это все же невероятно, вот так запросто позвонить ему в офис. И что же он сказал?

— Передавал привет.

— Смелее.

— Он в курсе всех событий. И он следит за ними.

— Хорошо. — ЗДР откинулся на спинку стула. — И ничего больше из Германии?

Ничего.

— Ознакомьте меня хотя бы с тем, что у вас имеется. Просто на случай, если у нас получатся взаимоисключающие версии. — Кой вытащил из кармана доклад и разложил его на столе, чтобы пользоваться им для фактической точности. — Они прибыли спустя десять минут. Не имели никакого представления, кто убит. После выяснения отношений с ночным дежурным в течение еще десяти минут они стали подыматься с этажа на этаж. Просто стучали в двери и ждали отклика. Ночной дежурный использовал запасные ключи для тех комнат, которые оказались пустыми или в которых не откликались. Они обнаружили Альберта Гуденаха на четвертом этаже. Зафиксировано время — 2.25 ночи.

— Что-нибудь необычное в комнате?

— Ничего. Если не считать человека с отрезанными руками, которые сложены знаком свастики в сторонке. Последнее показалось им весьма странным.

— Вы сегодня настроены на юмор висельника, Чарли.

— Виноват. Все это дело довело меня. Ничего не сходится.

— Все сходится. В конечном счете. Продолжайте.

— Ну, ничего другого необычного не было. Он был раздет, горло тоже было перерезано. Полагаю, что им сначала нужно было его убить. Ведь не отрезают же у человека руки, когда он сидит и смотрит на вас!

— Бросьте шутить, Чарли.

— Они вызвали своего начальника. Он прибыл в 3 часа. За это время они обследовали комнату и отель. Потом осмотрели его вещи. Тогда-то они и установили личность убитого. Когда начальник полиции увидел паспорт Гуденаха, он позвонил в российское посольство в Берлин. Некоторые из этих людей все еще сохраняют верность русским. К этому времени прибыли представители местной печати. Мы думаем, что их вызвал ночной дежурный, вероятно, чтобы подработать несколько кусков. Мы так называем фунты.

— Я знаю, что такое кусок.

— Местный журналист позвонил во Франкфурт. Его газета является частью национальной сети. Они опубликовали это в утреннем выпуске. Так мы все и ухватили.

— И таким же манером это дошло до нас.

— Они опросили всех проживающих. Ничего подозрительного. Если не считать одной пары, которой там уже не оказалось.

Зарегистрировались как англичане. Попросили две отдельные комнаты. Но жили в одной. Во всяком случае, спали на одной кровати.

Брови ЗДР поднялись.

— До нас это не дошло.

— Адреса, который они указали, не существует. Мы полагаем, что имена также были вымышленными.

— А их паспорта?

— Это же сейчас территория Европейского Сообщества. Никаких границ, никаких паспортов.

— Как же они оплатили счет?

— Не оплатили. Просто уехали. Полиция полагает, что это могла быть просто ночная гулянка. Поэтому-то мы и узнали о кровати.

— Тогда зачем две комнаты?

— Действительно.

— Ни номера машины? Ни кредитной карточки?

— Это же Восточная Германия. Они живут еще вчерашним днем.

— Но ведь шел снег. Следы от машины остались?

— Никаких.

— Они это или не они? Как считаете?

— Думаю, что они.

— Я тоже.

— Кстати, я знаю о вашем компьютере.

— Что вы знаете? — ЗДР спохватился. Ведь существуют вещи, которые не сообщаются даже друзьям.

— Что он поражен вирусом. Я знаю также, что произошло в Новом Орлеане. Вероятно, даже больше, чем вы. — Кой ознакомил ЗДР с отчетом, который Эдем передал ему по телефону. Когда он закончил, ЗДР отодвинулся от стола и некоторое время ничего не говорил, просто размышлял. Кой наблюдал за ним; прерывать его размышления ни к чему.

— Я задаюсь вопросом, почему они уехали вместе, — сказал наконец ЗДР. — Это если им верить.

— Ему верю. Человек этот самоуправный, но он не предатель. И я не поверю, что он убил Гуденаха.

— Никаких оснований. Кто убил Триммлера, тот совершил и это преступление. А мы… — ЗДР замешкался, — мы все еще, черт возьми, не знаем, кто же убил Триммлера. А ну, если это все же проделки нашей парочки?

— Бросьте, Норман.

— О’кей… О’кей. Это не они. Но тогда кто же? И в какую же дыру они забрались теперь? Нам не остается ничего другого, как объявить широкий личный розыск, подключив к нему полицию и прессу.

ЗДР покусывал губы, погрузившись в собственные мысли. Кой не спешил реагировать на его последние слова.

— Не думаю, что это плохая идея, — подтвердил наконец ЗДР свое предложение.

— Моим сотрудникам это не понравится. Они предпочитают оставаться в тени.

— Да, ведь убивают не их агентов. Послушайте, Чарли, дайте мне фотографию этого малого. Все остальное я сделаю сам.

— Они не позволят этого.

— Но они ничего не узнают. Все придется провернуть нам. Они просто увидят, что происходит. Мы должны найти эту пару. И быстро. Дайте мне фотографию, и мы запустим ее в каждую газету и телеканал Германии. Как только их засекут, я смогу подыскать там кого-нибудь, кто выяснит всю подноготную.

— Фотографию этой женщины вы тоже намерены распространить?

— Безусловно.

— Я подумаю об этом.

— Чарли, нам нужно…

— Я же сказал, что подумаю об этом. Сама идея подключения нашего парня совсем не в вашем стиле.

— В том-то и беда. Вся операция замышлялась нашим административным руководителем, я о ней не знал.

— Да, на ней явно нет вашего отпечатка.

— Но, если и так, вы тоже постарались. Прислать нам этого психа!

— Лучшего сотрудника.

— Сумасшедшего.

— Незаурядного человека. С особой родословной индивидуальности. Но все же лучшего оперативника.

— Он из ваших североирландских ребят?

— Да. И с опытом в Персидском заливе. Однажды чуть не перебил половину командования иракцев. Опоздал лишь на два часа. Но все же продолжил дело, покинул свою часть и выбил пару генералов, прежде чем вернуться обратно в расположение наших войск. Очень успешно работал и в Северной Ирландии. Беда в том, что он никогда не хотел слушать приказов, раздражал всех своими непредсказуемыми действиями. Но работу свою всегда выполнял. И вовремя.

— Куда вы клоните, Чарли?

— Я клоню к тому, чтобы вы поняли: смерть Триммлера стала для него сигналом собственного поражения. Но он ухватился за что-то. И он пойдет до конца, чтобы смыть знак поражения.

— Вы настолько верите ему?

— В личном плане я эту маленькую вонючку не выношу. Но поверьте, если у него будет только полшанса, он во всем разберется.

— Надеюсь, что вы правы. Есть там что-нибудь еще?

— Нет.

— Значит, все, — сказал ЗДР, складывая бумаги в папку. — Мне нужно возвращаться.

— Все идет по расписанию?

— Да-а. Это присуще поездкам президента.

Кой поднялся и обошел вокруг стола.

— Когда вы уезжаете?

— «Номером первым» военно-воздушных сил из Хитроу. Вылетаем в два.

— На что этот номер похож?

— Что вы имеете в виду?

— Президентскую уборную, разумеется. Разве вы не пользуетесь ею?

— Нуг Чарли, е-мое. У вас, англичан, сральня — первый номер в жизни! Вы только и счастливы на толчке.

Они немного расслабились.

— Мне пора. — ЗДР вскочил на ноги. — Черт возьми, все это дело — сплошной бардак. Мне все время нужно быть с президентом, а я могу думать лишь об этой парочке — какое еще они выкинут коленце. Спали в одной постели! Как вам это нравится? Что они думают о себе, эти проходимцы? Что они Бонни и невинная Клайд?[3]

«Номер первый» вылетел из лондонского аэропорта Хитроу по расписанию в 2.02 со взлетной полосы 27 и развернулся на юг, направляясь в Париж.

Когда президент ушел в свой отсек на время этого короткого перелета, ЗДР распечатал конверт, врученный ему в аэропорту. На фотографии, которую он вынул оттуда, был изображен Эдем Нихолсон. ЗДР улыбнулся, заочно поблагодарил Чарли и опустил фотографию в конверт.

Пришло время посадить их на крючок.

Хватит трахаться, мудозвон Бонни и разъебушка Клайд!

Отель «Бельвю»

Кёпкештрассе,

Дрезден

На этот раз не было необходимости регистрироваться в двух разных номерах.

Как только Эдем показал свой паспорт жителя Европейского Сообщества, регистратор в «Бельвю» просто бросил на стол регистрационную карточку и спросил англичанина, каким образом тот собирается оплачивать счет.

— Через «Америкэн экспресс». — Эдем написал в карточке: «Мистер и миссис Нихолсон». Адрес же он дал фальшивый: «Маркет Харборо в Мидленде».

В тот день в три часа пополудни четырехколесный «ауди», не обращая внимания на сгущавшийся туман, мчался от Нордхаузена по направлению к Лейпцигу и Дрездену. Но ведшая туда с запада магистраль 80 продолжалась в лучших традициях восточногерманских дорог, и при снегопаде по ней было трудно ехать без разделительных полос и условных обозначений, которые на территории Европейского Сообщества считаются само собой разумеющимся. Это замедлило их движение. Но, по крайней мере, таковы были условия для всех машин, и Эдем вскоре убедился, что за ним никто не следит. В течение всей ночи, тех семи часов, которые им потребовались, чтобы покрыть расстояние в сто двадцать километров до Лейпцига, они не встретили ни одной машины, пока не попали в движение часа пик у границы города. Они позавтракали, выехали на автобан и следовали по нему до Дрездена. К этому времени прекратился снег, а тот, который выпал, стал быстро таять. Характерно, что Эдем решил остановиться в лучшем отеле Дрездена. Он почувствовал несказанное удовлетворение, проходя по вестибюлю, где толпились бизнесмены, говорившие (по крайней мере, половина из них) по-английски.

Их номер на четвертом этаже выходил окнами на Эльбу. Тем же видом наслаждался Гроб Митцер, когда в последний раз встречался с Фриком в День Нового года.

— Добро пожаловать в цивилизацию, — сказал Эдем, когда Билли принялась распаковывать вещи. — У них действительно есть здесь обслуживание номеров. Хотите чего-нибудь?

— Все, что можно. Я умираю от голода.

Он заказал яйца по-бенедиктински и сандвич с бифштексом для обоих, затем прошел в мини-бар и налил для себя эвианской воды и кока-колы для Билли.

Официант по обслуживанию номеров через двадцать минут появился с их заказом и приготовил столик в гостиной.

— Вы говорите по-английски? — спросил Эдем, наблюдая за официантом. Он решил по-прежнему делать вид, что не говорит по-немецки.

— Немного, — ответил официант, накрывая на стол.

— Вы живете в Дрейздене?

— Ja. Здесь, в Дрейздене.

— Это есть приятно, — сказал Эдем, сознательно коверкая английский язык, как это делают обычно иностранцы в чужой стране. — Знаете Haide?

— Was ist? Что такое? (нем.)

— Heide. Место, Дрейзден.

— Ja. In Dresden.

— Heide. Знаете ли… Heide?

Официант пожал плечами и сосредоточился на своем занятии.

— Дрезден, — продолжал Эдем.

— Ja. In Dresden. Вы, — немец показал на Эдема, — Дрезден. Здесь.

— Я-то знаю, где нахожусь.

— Это место.

— Я знаю… Где Heide? — Он сделал сильное ударение на последнем слове.

Официант снова пожал плечами и улыбнулся.

— Еда. Хорошая. — Он закончил свое дело и протянул руку. Эдем опустил в нее пятимарковую монету, и он ушел, полный улыбок и доброжелательства.

— Заработал, — сказала Билли. — Вы расточительны.

— Не считайте и ешьте, — ответил он. По лицу его расплылась довольная усмешка.

Между тем официант пошел к месту отдыха обслуживающего персонала и по автомату позвонил своему связному. Это была обычная предупредительная информация. Эдем заказал еще кофе, когда связной прервал выступление Крагана перед курсантами и рассказал ему о двух иностранцах в отеле «Бельвю», которые интересуются дрезденской Heide.

— Я устала, — зевнула Билли и потянулась. — Мы ведь не спали, как вы помните.

— Я помню.

— У вас покраснели глаза.

— Я очень долго вел машину.

— И вы не освежитесь… если немного… не расслабитесь?..

— Билли. Не прекратить ли нам это?

— Ни в коем случае. — Она подошла к нему, обвила руками, наклонилась и уткнулась головой в его плечо. Он ответил ей сильным объятием. Им стало хорошо от взаимной близости и тепла.

— Вот поэтому я и не хотел, чтобы вы ехали со мной, — сказал он наконец.

Она отстранилась на миг и посмотрела ему в глаза.

— Вы так не думаете.

— Думаю. Мне нужно… быть самим собой. Не соприкасаться с другими людьми. Без всяких эмоций. Не могу их себе позволить.

— Теперь слишком поздно, крутой парень.

— Знаю. — Он понимал, что она не чувствует его дилеммы. Она делала его уязвимым, не понимая этого. Опасности и возможность смерти никогда раньше не беспокоили его. И потому он всегда побеждал. Именно потому, что он устремлялся дальше большинства других в тот неуправляемый мир экстремальной боли и насилия. Но теперь она сделал его таким же, как другие. Теперь его можно было задеть за живое, поскольку он не хотел терять ее. И вдруг он подумал о Маркусе. Окажется ли он с ним там, в непредсказуемом? Но все вылетело из его головы, когда она тронула его между ног.

— Это выше моих сил, — прошептала она. — Никогда раньше так не хотела. Никогда не чувствовала себя такой живой.

Он знал, что она имела в виду.

На двери их номера появилась табличка с надписью: «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Билли заглянула в крохотный магазинчик рядом с регистратурой в то время, как Эдем с коричневой сумкой через плечо спрашивал у консьержки план города и окружающей местности.

— Ах, вам нужен Falkplan, — сказала консьержка, снимая с полки карту местности с приколотым к ней ценником в пять дойчмарок. — Приписать это к вашему счету за комнату, господин?

— Пожалуйста, — ответил Эдем, одной рукой принимая карту, а другой показывая номер своей комнаты на брелоке с ключом. Пока консьержка заполняла на компьютере счет, Эдем развернул ярко раскрашенную карту на стойке.

— Что вы ищете? — спросила консьержка.

— Мы хотели бы, находясь в Дрездене, посетить некоторые достопримечательности.

— Основные объекты туризма расположены за рекой. Цвингер и Кафедральный собор.

— Я видел это из своего окна. Мы пойдем туда завтра.

— Очень хорошо.

— В прошлом году здесь был мой друг. Он говорил что-то о Heide. Есть такое место?

— Дрезденский Heide. Да, конечно.

— Где это?

— На севере. Но там ничего хорошего нет.

— Покажите, пожалуйста, — сказал Эдем, продвигая Falkplan вперед. — Я хотел посмотреть это.

Консьержка пожала плечами, проглядела карту и указала на большое открытое место к северу от городских кварталов.

— Вот оно.

— Это парк? — в замешательстве спросил Эдем.

— Ja. Но там же размещался русский лагерь.

— Русский… Их военная база?

— Их лагерь. Для солдат.

— Вся территория?

— Большая часть.

— Спасибо.

— Там ничего хорошего. Просто-казармы. Для солдат.

— А русские все еще там?

— Нет. Отправились обратно в Россию. Теперь там все пусто. Нужно снести и построить что-то новое.

Эдем присоединился к Билли, которая в соседнем магазинчике копошилась в каких-то шелковых шарфиках.

— Нравится? — спросила она, подымая яркий черно-желтый экземпляр.

— Приятный. Я обнаружил Heide.

— Хорошо. Где? — Она прошла к прилавку, чтобы купить шарф. Эдем последовал за ней.

— Это северная часть города. Парк. Там располагался военный лагерь русских, когда они были здесь.

— Русских? — Она даже остановилась, произнеся это.

— Правильно, — сказал Эдем, забирая у нее шарф и передавая его девушке за прилавком. — На мою комнату, пожалуйста. Четыре два шесть. — Он показал девушке свою регистрационную карточку. — Хотите, чтобы вам его завернули? — спросил он у Билли.

За их спинами в вестибюль вошел посыльный с пачкой газет в руке. Девушка отстукала на компьютере номер их комнаты и ждала, когда отпечатается счет.

Билли мотнула головой, и он передал ей шарф.

— Но он теперь пуст, русских там больше нет.

— И теперь мы?..

— Вы просто читаете мои мысли!

Посыльный положил газеты на стойку, заигрывающе улыбнулся продавщице и вышел. Компьютер продолжал отстукивать счет, когда Эдем на верху первой полосы газеты увидел крупную фотографию Альберта Гуденаха.

Он расправил газетный лист так, чтобы можно было увидеть нижнюю половину полосы. Оттуда на него смотрело его собственное лицо и лицо Билли. Сложив газету, он аккуратно поправил ее в общем порядке пачки.

Девушка передала ему счет, а Билли начала просматривать взятые с полки журналы на английском языке.

— Пора идти, — сказал он, когда Билли выбрала из всех журналов еженедельник «Ньюсуик».

— Я его возьму.

— Быстрее. — Она почувствовала, что он напряжен больше обычного. Положив журнал на место, она пошла за ним. Он, не оглядываясь, направлялся в дальний конец маленькой переполненной стоянки, где была запаркована «ауди-куаттро».

— Что случилось? — спросила она, догоняя Эдема.

— В газете опубликованы наши фотографии.

— Как?

— Очевидно, их распространили наши ведомства. Только таким путем пресса могла их заполучить.

— Значит, все гонятся за нами?

— Вроде бы так.

Эдем отпер машину, и они забрались в нее. Сумка была оставлена на заднем сиденье.

— Почему вы не хотите связаться с ними? Мы могли бы рассказать то, что знаем.

— Что мы знаем? Это же ничего не может изменить. Мы должны продолжать свои поиски, Билли. Продолжать и надеяться, что выясним суть. Если не… — Эдем сделал паузу.

— Если я не свяжусь с ними и не предоставлю вам возможность продолжать действовать в одиночку?

Он не ответил, а просто включил мотор и выехал с автостоянки.

— Нет, — продолжала она. — Не сейчас.

Они попали в оживленное вечернее движение машин.

— Вы должны обещать мне… что, если что-нибудь пойдет не так, вы отступите под укрытие.

— Но не в том случае, если вы будете нуждаться в помощи.

— Особенно, если я буду в ней нуждаться. Если я буду тревожиться за вас, находясь в опасности, я не смогу защитить ни вас, ни себя. Мне нужно ваше общение.

— О’кей.

— Не обманывайте меня, Билли.

— Я же сказала, — ответила она обиженно. — Я сказала, что обещаю.

— Хорошо.

Он руководствовался указательными знаками аэропорта, находившегося на севере. Это был простой путь, налево по Айнхайтштрассе, до Айнхайтплац, через большой сквер и прямо по дороге 97.

Но Эдем не стал пересекать Айнхайтплац, повернув вместо этого налево, на Фридрих-Энгельс-штрассе. Он следовал по ней в среднем ряду, затем вдруг пересек движение в центре, сделал разворот налево в обратном направлении и вернулся на Айнхайтплац. Из машин, которым он подрезал путь, раздалась брань в его адрес за такое опасное поведение на дороге.

— Видела я это в кино, — пошутила она.

Он не ответил сразу, напряженно вглядываясь в зеркало заднего вида. Подфарники другой машины мелькнули через разделительную полосу и последовали за ним по Фридрих-Энгельс-штрассе.

— Готов поспорить, что там не получается так хорошо, как в действительной жизни, — ответил он.

Она оглянулась, но увидела за ними свет многочисленных машин.

— Кто-нибудь нас преследует?

— Думаю, что да.

— И они не отстанут, верно?

— Обычно так не бывает.

— Что же дальше, ушлый мой парень?

— Попробуем сыграть с ними одну штучку.

Он повернул налево, на Айнхайтплац, и к северу, на Отто-Бухвитц-штрассе. По пути он объяснил, что собирается сделать.

— Час тридцать, — сказала она, когда он кончил.

— Час тридцать. Минута в минуту.

— О’кей. А если вы не окажетесь там?

— Дайте мне еще не более пяти минут. А тогда выбирайтесь отсюда и поезжайте в Берлин. Прямо к своим сотрудникам.

— Пять минут не слишком большой срок.

— Этого достаточно.

— Я люблю вас, Эдем.

Он протянул свободную руку, обхватил своими пальцами ее пальцы и крепко их пожал. Она ответила тем же.

Двадцать минут спустя они увидели высокую стену из голубоватого бетона, преграду, которая скрывала секреты Красной Армии от граждан Дрездена. Движение машин снова замедлилось, они остановились.

— Давайте же, — сказал он. — Сейчас.

Он затянул ручной тормоз и ждал, пока она не перекинет ноги через центральную консоль, затем он приподнялся так, чтобы она могла втиснуться под него. Он повалился на пассажирское место и услышал, как она охнула.

— Виноват, — сказал он. — С вами все в порядке?

— Все прекрасно.

Сзади загудели машины; движение возобновилось.

— Где же ручной тормоз? — спросила она.

— Здесь. — Он отпустил рычаг между сиденьями. Она нажала на акселератор и двинулась вперед.

— Запоминайте дорогу. Следуйте за движением машин, — инструктировал он ее, раскрывая Falkpkan и помещая его над отделением для перчаток.

— Ну, Эдем! Перестаньте относиться ко мне как к ребенку.

Он засмеялся.

— Будьте осторожны. И не более пяти минут.

— Будьте вы осто…

Она не успела договорить. Когда движение замедлилось, он распахнул дверцу и выкатился на гудроновое покрытие между рядами машин.

— Эдем! — закричала Билли ему вслед, но дверца уже захлопнулась. — К черту, ушлый парень! — прошептала она.

Взглянув в зеркало заднего вида, она увидела подфарники машин за собой. Какие же из этих огней следовали за ними? Она посмотрела на заднее сиденье — коричневой сумки там не было.

Сзади опять загудели машины, движение возобновилось.

Пригибаясь и протискиваясь между машинами, Эдем устремился к тротуару. Оказавшись там, он пошел вдоль стены на север. Пешеходов было очень мало. Слабая освещенность тротуара служила ему необходимым укрытием. Он видел задние огни «куаттро», медленно и рывками удалявшейся от него. Он не поворачивал голову, чтобы установить машину, которая преследовала их, на случай, если его увидели. Он надеялся, что Билли со всем справится. Силой воли он заставил себя не думать больше о ней. Теперь ему нужен только Маркус. Теперь ему нужны все силы, собранные в кулак.

Через триста метров он приблизился к двойным стальным воротам и к штурмовикам, которые их охраняли. Он не сразу заметил их, поскольку они стояли в глубокой тени. Дежурило двое, оба были в темно-коричневых длинных кожаных пальто. Для постороннего взгляда они скорее выглядели добротно одетыми охранниками, а не обученными штурмовиками. Они стояли спиной к воротам, не ожидая неприятностей и обмениваясь веселыми историями.

Он продолжал идти вперед, не ускоряя и не замедляя шага. Ни в коем случае нельзя было вызвать у них подозрения. Он знал, что они наблюдают за ним, но сам не обращал на них внимания; он был просто рабочим, направлявшимся домой. Когда он поравнялся с двойными воротами, они распахнулись. Он услышал шум электрических моторов. Для того чтобы заглянуть внутрь всего комплекса, он чуть замедлил шаг. В этот момент черный «БМВ» пятой серии вынырнул из ворот и влился в общий поток северного направления. Прежде чем ворота снова закрылись, Эдем рассмотрел здание над воротами, охранников с другой стороны и гудронированную дорогу, которая вела в видневшийся за ними лес. Он продолжал идти по дороге, пока не скрылся от ворот и их охранников.

Сверху по стене растянулись кольца колючей проволоки; заостренные концы битого стекла, воткнутого в восьмиметровые бетонные блоки, усиливали непреодолимость стены. Через каждые пятьдесят метров были размещены телевизионные камеры, направленные в сторону дороги. Не нужно большого соображения, чтобы понять, как здесь оберегались от любых случайностей.

Он осмотрел ближайший участок дороги и принял решение о дальнейших действиях. Положение трудное, но стоит рискнуть. Машины двигались теперь не сплошным потоком, а с некоторым интервалом. Он решил подождать на пятачке первой же автобусной остановки.

Минут через пять Эдем увидел то, что всего более соответствовало его плану.

Небольшой желто-черный автобус мчался в первом ряду, фары его ярко светили, машин перед ним не было. Когда автобус приблизился на какие-нибудь десять метров и стало очевидно, что водитель не собирается делать остановку, Эдем выскочил на проезжую часть. При этом он отчаянно махнул руками, призывая водителя подать в сторону.

Водитель, державший скорость восемьдесят километров в час, резко затормозил и крутанул влево. Автобус почти выбросило на тротуар. Он остановился в четырех футах от бетонной стены.

Попадавшие пассажиры еще не поднялись с пола, а водитель уже с бранью выскочил из кабины, чтобы узнать, жив ли виновник происшествия. Поблизости никого не было. Водитель обошел автобус и снова проверил дорогу. Удивленный, но довольный тем, что наезда на человека он избежал, водитель, продолжая чертыхаться, опять забрался в свою кабину.

Эдем наблюдал за ним с крыши автобуса. Ему хватило какого-то мгновения, чтобы вцепиться в заднюю лесенку автобуса, подняться наверх и распластаться как раз над кабиной. Хлопнула затворившаяся дверца. Водитель, наверное, извиняется и оправдывается перед пассажирами. Наконец заработал мотор, и автобус двинулся.

К этому моменту Эдем уже стоял на коленях, готовый к финальному броску. Как только автобус попятился назад, Эдем сделал несколько шагов вдоль салона и прыгнул через стену. Автобус снова остановился, когда водитель услышал непонятное громыхание по крыше. Но больше не было никаких звуков, никакой чертовщины, и машина медленно подалась назад на дорогу. От ворот подошли штурмовики для того, чтобы узнать, что произошло с автобусом. Но смотреть было не на что, автобус набрал скорость, и они возвратились на свой пост.

Эдем приземлился на прогалине между стеной и опушкой леса. Он упал, прокатился несколько метров по мягкой земле и наскочил на ствол дерева. От рывка у него перехватило дыхание, и теперь он лежал без движений, стараясь глубоко дышать. Убедившись, что с ним все в порядке и никто его не ищет, он подобрал коричневую сумку и переместился под прикрытие деревьев.

Через сотню метров ему встретилась первая танковая дорожка, которая, как ему показалось, была расширена уже после того, как русские ушли и вывели свои боевые машины. Подобные дорожки он видел около Фэрнборо. Но когда он пощупал землю руками, ему показалось, что некоторые следы были свежими. Прощупывались четырехколейные следы от широких колес. Он задавался вопросом: какого рода машины могли их оставить?

Он осторожно двигался по самой широкой дорожке в северном направлении и вскоре вышел на пустынный аэродром. На дальнем его конце были видны три ангара с волнистыми покатыми крышами, доходившими до самой земли и замаскированными от фотосъемок с воздуха. От взлетно-посадочной полосы, проходившей с востока на запад, во все стороны ответвлялись подъезды к бывшим стоянкам русских вертолетов. Картина знакомая. Он заметил также охранников, которые располагались в небольшом доме на восточном конце полосы. В окнах его горели яркие огни, из трубы шел дым.

Он обнаружил два бронетранспортера, которые и оставляли четырехколейные следы, четыре джипа, пять мотоциклов для езды по пересеченной местности и два военных грузовика. Все они стояли в первом ангаре.

Второй ангар, освещенный рядом ламп дневного света, был до краев заполнен большими деревянными ящиками. Он пробрался к боковой стене, откуда мог наблюдать за входом, и открыл один из ящиков. Там было военное обмундирование без каких-либо опознавательных знаков.

Предстоит большая работа, Маркус. Работы до чертовой матери.

Перед тем как уйти, он осмотрел еще три ящика. То же самое: рубашки, штаны, носки цвета хаки. Кто-то скупал армейские излишки, барахла бы хватило на целую дивизию.

Перебравшись в третий ангар, он обнаружил два реактивных вертолета «Рейнджер», два легких двухмоторных самолета «Пайпер», одномоторный четырехместный «Сессна» и шестимоторный реактивный самолет «Ситейшн». Он постарался запомнить их регистрационные номера; это облегчило бы поиски их владельцев, когда он вернется к своим сотрудникам.

Покинув ангары, он стал пробираться к центру парка, придерживаясь опушки леса. Вскоре он увидел кучу жилых домов, разбросанных среди деревьев. Очевидно, это были русские бараки, где жили офицеры и другие расквартированные лица. В центре этого участка находился квадратный плац для парадов с заброшенным флагштоком. Он вел наблюдение из укрытия под деревьями.

В некоторых домах жили семьи, а в некоторых, по-видимому, одинокие мужчины. Это были, как на подбор, бритоголовые типы с квадратными мордами, на которых читалось пугающее выражение жестокости… Вроде наших болельщиков футбола, Маркус. Жестокие люди. Жаждущие насилия. Многие из них носили военную форму даже в эти вечерние часы: горчично-коричневые рубашки, темно-коричневые бриджи, черные кожаные ботинки. Эмблемы в виде креста с соединенными концами и головой орла в центре не многим отличались от прежней нацистской свастики.

Плохо, Маркус. Это снова появились эти нацистские жлобы.

Все так же, под защитой деревьев, Эдем последовал за группой, которая уходила от бараков. Пройдя примерно двести метров, они миновали большой старый дом, стоявший отдельно. Хотя он ярко освещался, было очевидно, что доступ в него закрыт. Рядом с ним стояло современное здание из цементных блоков, куда и направлялись эти люди. Эдем постарался подойти к нему как можно ближе. Это была большая военная столовая И} очевидно, главное место сбора воинских частей. Теперь Эдем в этом убедился. Именно воинских частей. Вояк.

Штурмовики, Маркус. «Коричневорубашечники». Сраные нацисты.

Он подумал о Билли с тоской и надеждой, что она сейчас вне опасности. Никто из них не ожидал такого, в таких масштабах. Их здесь сотни, а может, и тысячи. А он-то понимал эффективность небольших специальных частей. Частей САС, например. Он знал, что каждый боец САС стоит двадцати обычных солдат.

Оставайтесь же в безопасности, Билли. Не отрывайтесь от потока машин. Не исчезайте в темноте, где они могут наброситься на вас. Держитесь уличного движения. Он чувствовал, что вернулся мрак, ощутил его липкость на своем лице и начал покрываться потом. Ему стало не по себе, все та же тревога за Билли.

Остановись, Эдем. Казалось, что Маркус совсем рядом, сейчас он держит над ним верх. Остановись, Эдем. Ради вас двоих.

Ради нас троих, Маркус. Ради всех троих.

Он посмотрел на часы. До встречи с Билли оставалось еще сорок минут. Он был менее чем в пяти минутах от дороги, еще пять понадобится, чтобы преодолеть стену. Он видел много деревьев, стоявших у ограды, и знал, что мог бы использовать их, чтобы подняться, а плащ предохранил бы его от колючей проволоки. Преодоление подобных стен было частью его профессиональной подготовки. У него оставалось достаточно времени, чтобы осмотреть дом.

Некоторое время он наблюдал за зданием столовой. Находившихся внутри людей, которых Эдем уже окрестил штурмовиками, связывало тесное товарищество. Он видел, как они шутили друг с другом, вместе распевали песни. Будет трудно иметь дело с этой сворой бритоголовых.

Он обошел здание и приблизился к большому дому, освещенному, как рождественская елка. Все свободное пространство вокруг него было просто залито светом. Даже здесь, на приличном расстоянии от дороги, отделенные от внешнего мира стеной с колючей проволокой, они принимали крайние меры предосторожности. Вход в дом охранялся тремя штурмовиками, каждый из которых был вооружен пистолетом в кобуре на поясе. Один из них сжимал ручной пулемет.

Преисполненные долгом бритоголовые, Маркус. Вот до чего дошло.

Он обошел дом связи, но охранники были и там. Только на этот раз их было двое, и оба с пистолетами.

Не теперь, Маркус. Не настало еще время для собственных действий. Пора сматываться отсюда с докладом. Рассказать им, где кончилась дорога Триммлера. Это учебный лагерь для нацистов.

Здесь должно быть и оружие. Копай поглубже. У тебя еще остается двадцать минут.

Из-за дома вышли три человека. Двое казались обыкновенными штурмовиками, но третий от них отличался. На нем была черная форма, черные бриджи и яркая куртка. Новая эмблема национал-социалистов красовалась на нарукавной повязке и на кокарде его высокой фуражки. Белокурые волосы не были, как у других, коротко подстрижены, а локонами ниспадали на воротничок. На таком расстоянии Эдем не мог рассмотреть шрам, который пересекал щеку Кааса.

Они двинулись в сторону от комплекса зданий по одной из боковых дорожек. Эдем следовал за ними под прикрытием деревьев. Старший офицер что-то говорил своим спутникам, те внимательно слушали его. Между ними чувствовалась близость, порожденная общим делом.

Это особая команда, Маркус. Эти типы отличаются от других.

Появились предостерегающие сигналы против продолжения пути. Дорожка вела к деревянному строению с островерхой крышей. Здесь посреди полянки не было яркого освещения, только небольшая лампа дневного света над входом. Это и было, наверное, самое потаенное место.

Во главе с Волосатым они вошли в строение. Эдем обошел его. Никаких окон, в которые можно заглянуть; что бы ни происходило в этих стенах, они были закрыты от посторонних взглядов.

Он решил все расследовать до конца, посмотреть, нет ли возможности проникнуть внутрь. Он пересек полянку, направляясь к входной двери. На земле вокруг всего строения был насыпан песок, глубиной дюйма в четыре.

Никто не остановил его.

Он подошел к двери и заглянул в стеклянное окошко. Во всю длину здания тянулся сплошной коридор, с расположенными по обе стороны от него дверями.

Продолжать или оставить? Следовать моей логике или моей интуиции? Проклятье, почему же я не могу держаться подальше от неприятностей, Маркус?

Повернув уже ручку, чтобы войти в строение, он увидел, что какой-то штурмовик вышел из боковой комнаты. Эдем быстро отступил и скользнул в темноту. Он держался стены, стараясь не выходить на свет.

Прозвучал ли сначала звуковой сигнал или раньше еще зажглись прожекторы, залившие ярким светом всю полянку? Он, очевидно, наткнулся на один из лучей системы охраны, которые направлялись во все стороны от строения. Неудивительно, что они не нуждались в освещении, системы охраны хватало с лихвой. Скрывшись под деревьями, он услышал, как открылась дверь и раздались крики выбегавших из дома людей. Он продолжал бежать, не зная, что собирались делать его преследователи.

— Вон там! — закричал один из Sturmabteilingen, и все остальные (вначале их было шесть, а затем к ним присоединились и другие) побежали туда, где он наткнулся на луч системы тревоги.

— Смотрите, — сказал один, указывая на глубокие следы, оставленные Эдемом на смеси снега с песком.

Когда за ним пустились в погоню, Каас крикнул своим людям:

— Подождите! Захватите оружие! — Сам он уже был с револьвером в руке. — Обер-лейтенанты, займитесь своими группами. Рассредоточьтесь и найдите его. — Следы показывали присутствие одного человека. — Надо взять его живым.

Когда люди его рассредоточились, Каас вернулся в здание и позвонил по внутреннему телефону дежурным у восточных и западных ворот. Потом он связался с главным зданием, где находился Краган.

Через две минуты после того, как Каас присоединился к своим людям в лесу, звуковой сигнал тревоги раздался у бараков и у здания столовой. В то же самое время были включены фонари на лесных тропинках и дорожках, которые осветили значительную часть Heide.

Эдем оказался под одной из вспыхнувших внезапно ламп. Он постарался уйти глубже под деревья. Отдаленные звуковые сигналы показывали ему, что подымается на ноги весь лагерь. Он знал, что они вооружены. Открыв свою коричневую сумку, он достал ручной пулемет системы «Хеклер энд Кох МП5К». Вставив в него кассету, он положил еще четыре в карманы куртки. Браунинг уже был запрятан в кобуру под плечом. Затем он вынул остававшуюся ручную гранату, которую ему дал Фрэнки в Новом Орлеане, и опустил ее во внутренний карман.

О’кей, Маркус. Настало время воздать им должное. Время перехватить инициативу.

Он изменил направление своего перемещения и двинулся на север. Он мог слышать машины, продвигавшиеся вдоль дороги и высаживавшие на определенном расстоянии штурмовиков для прочесывания леса. Многочисленные крики только помогали ему установить расположение поисковых групп. Их было слишком много; весьма вероятно, что они начнут по ошибке преследовать друг друга. Идеальной была бы половина этого количества, а остальные могли бы искать по периметру.

Он продолжал продвигаться на север, туда, откуда он пришел. Маркус находился вместе с ним, его второе чувство работало, как всегда, предупреждая о возможных ловушках. Довольно скоро он замедлил шаг, оказавшись опять возле деревянного строения.

Стараясь держаться в стороне от покрытой песком полянки и от лучей системы тревоги, он обошел все безопасные места. Ему были слышны крики людей в отдалении, и он знал, что они вели преследование в противоположном направлении. Но он должен был оставаться сверхосторожным.

Когда он оказался в двух сотнях метров от аэродрома, он услышал шум винтов вертолета. Он уже достиг открытого места со следами гусениц, когда вспыхнули прожекторы подымавшейся машины. Эдем упал плашмя в глубокую выбоину от гусениц танков, залег там лицом вниз, сжимая ручной пулемет. Он опасался, что его легко обнаружить сверху, но вертолетчики, поглощенные самим процессом подъема, не ожидали увидеть чужака так близко к взлетной площадке.

Убедившись, что эта опасность миновала, Эдем поднялся из выбоины и двинулся к ангарам, готовым встретить любой другой вертолет, который мог быть приведен в боевую готовность. Однако никакой активности около ангаров не было. Он сделал вывод, что все, дежурившие там, отправились на вертолете помогать в поисках.

Двери ангара и дальнего здания были открыты после вылета вертолета. Проверив, что там пусто, он ворвался внутрь. Не было смысла идти дальше. Два двухмоторных самолета были задвинуты за реактивный «Ситейшн». Фантастическая идея — вылететь отсюда. Он рассмеялся над своей собственной глупостью. Уроки Дженни Дейл придется использовать в другой раз.

Он быстро перебежал к первому ангару. Большие ворота были все еще заперты. Он протиснулся через боковую дверь. Там тоже не оказалось никого. Он осмотрел джипы. Ключи были в машинах.

Подойдя к боковой двери, он проверил обстановку снаружи; все еще не было видно никаких подозрительных движений.

Углубившись снова в ангар, он стал искать кнопку автоматической системы открывания двери. Она оказалась в глубине ангара, Эдем нажал на красную кнопку и убедился, что большая металлическая Дверь открывается.

Забравшись в один из джипов, он повернул ключ зажигания. Машина не заводилась, по-видимому, из-за неполадок в подаче топлива. Он выругался, подкачал акселератор. Надеясь, что он не пересосет бензин, Эдем снова повернул ключ. Джип затарахтел. Он дал задний ход, освободил выезд и двинулся вперед. Ворота уже были широко раскрыты.

— Achtung! Wie gehts?[4] — донесся из темноты голос. Эдем поднял глаза и увидел, что к нему, махая рукой, бежал штурмовик. Когда же он понял, что в джипе чужак, то остановился и стал вытаскивать из кобуры револьвер.

Он не успел это сделать. На расстоянии в пятнадцать метров девятимиллиметровая пуля браунинга прошила ему шею.

Проклятье, Маркус. Теперь все начинается. Вся эта блевотина.

Увидев, как упал штурмовик, Эдем ощутил, что мрак вокруг него сгущается. Он включил фары и поехал по танкодрому к главным воротам. Они, конечно, не ожидают его в машине.

Мрак стал еще плотнее — болезненное ощущение всей последовательности его жизни. Какого черта должен я оказаться в этом месте? Почему я всегда в дерьме?

Надеюсь, что с вами все в порядке, Билли. Пять минут. Не больше. Пожалуйста, сделайте так, как я вам сказал.

Первую группу штурмовиков он увидел в лесу слева от себя. Они двигались к внешней стене. Один из них помахал в его направлении, и он ответил взмахом руки, пряча голову и прибавляя скорости.

Вертолет теперь уже обрабатывал место слева от него, вблизи деревянного строения, и свет его сильных прожекторов проникал сквозь деревья. Впереди него на открытое место вышла другая группа. Фары его машины ослепили их, когда он проезжал мимо. Кто-то попытался запрыгнуть в джип, но это ему не удалось, поскольку тот мчался слишком быстро. Эдем слышал его ругань и смех остальных над неудачей товарища.

Избранная им трасса повернула в лес. Он бы предпочел остаться на открытом месте, где его не искали, но его целью являлись ворота. Он не знал другого прямого пути отсюда.

Ему пришлось замедлить движение: слишком много людей пересекали дорогу в лесу перед ним. У них были факелы, тяжелое оружие висело на плечах. Ему все же удалось проехать беспрепятственно, никто не осветил его факелом, никто не догадался, что среди них был чужак.

Внезапно фары выхватили из темноты Волосатого в черной форме. Стоя посреди дороги с вытянутыми в Стороны руками, он приказывал джипу остановиться.

Мерзавец устал топтаться, Маркус. Надо останавливаться.

Эдем притормозил, будто бы подчиняясь ему. Яркие фары привели Волосатого в замешательство. Он махнул Эдему, чтобы тот выключил фары.

Эдем усмехнулся, мрак покинул его, как только он соприкоснулся с опасностью лицом к лицу.

Когда до Волосатого оставалось лишь несколько метров, Эдем отжал акселератор и почувствовал, что джип, буксанув на твердом покрытии, рванулся вперед.

Волосатый еле отскочил с дороги, выхватывая револьвер, когда машина промчалась мимо.

Вперед, Маркус. Вперед! Вперед!

И он рванул так, что штурмовики не успели среагировать. Может быть, они и были хорошо обучены, но они не совсем подходили для такого дела. Еще до того, как раздались первые выстрелы, Эдем сделал поворот и скрылся под защиту деревьев.

На карту была поставлена его жизнь. Он знал, что Волосатый уже отдает приказы по рации, висевшей у него на плече, велит штурмовикам разыскать и остановить джип. Он решил не оставлять машину, не продолжать путь пешком. Через пару минут он будет у ворот. Может быть, ему удастся просто пробить себе дорогу на улицу.

Но вот дорогу пересек луч прожектора, а потом он услышал вертолет. Шум турбин вертолета был сильнее, чем рев мощного джипа.

Он метался то влево, то вправо, то назад, маневрировал на дороге, увертываясь от пуль и прожектора. Стреляли со всех сторон, но не прицельно. Он вскинул ручной пулемет и стал поливать очередями деревья, вынуждая своих преследователей искать укрытие. Из вертолета тоже открыли пулеметный огонь, но пилоту было трудно маневрировать на таком небольшом пространстве, а пулеметчику еще труднее взять верный прицел. Пули с вертолета летели куда попало, причиняя больше забот штурмовикам, чем Эдему. Вдруг вертолет набрал высоту и ушел в сторону.

Он же направляется к дому над воротами, Маркус. Там он собирается нас поджидать.

Выжав до отказа акселератор, он помчался по трассе, но, сделав заключительный поворот, увидел, что вертолет завис над дорогой не более чем в пяти футах от земли и в каких-нибудь двадцати метрах от ворот.

Ворота были закрыты.

Цепочка охранников растянулась вдоль дороги. Их было не более шести или семи, насколько это мог установить Эдем, и все они были вооружены. У Волосатого не было достаточно времени, чтобы подтянуть сюда большее число людей.

Эдем увидел, что из открывшейся двери «Рейнджера» высунулся пулеметчик. Он не стал ждать, а просто направил одной рукой свой «Хеклер энд Кох МП5К» на вертолет и открыл огонь. Он увидел, что пулеметчик в панике стал бесприцельно стрелять по джипу. Одна из пуль попала в ветровое стекло, и Эдем почувствовал, как осколок стекла обжег его щеку.

Эдем, продолжая стрелять короткими очередями, направил машину прямо на вертолет.

Пилот, поняв, что джип собирается протаранить его, попытался подняться, форсируя вращение винта. Но передняя часть вертолета задела за землю колесиком, и содрогнувшуюся машину повело в сторону. Отчаянно пытаясь предотвратить катастрофу, пилот почувствовал, что его машина наклоняется, что ее большие несущие винты вот-вот ударятся в дом над воротами. Быстрее, чем он предполагал, винты прошили крышу дома, как игрушечную. «Джет-рейнджер» метнулся наверх подобно огромному доисторическому птеродактилю, безрассудно бившемуся в смертельных судорогах. Затем он рухнул на землю и погиб, без взрывов, без пламени, рвущегося в небо. Он просто ударился оземь и ушел в небытие.

Эдем остановил джип до того, как опрокинулся вертолет. Он вынул гранату, сорвал предохранитель и бросил ее в основание сдвоенных ворот.

Никто не стрелял, все наблюдали за смертельными судорогами вертолета.

Развернувшись, он отъехал от ворот. Некоторые штурмовики перевели внимание на него, и он полил их огнем из своего ручного пулемета.

Немецкие пули для немецких тел, Маркус.

Взорвалась граната, вырвав кусок ворот длиной метра в два, достаточный, чтобы прошел человек, но не джип. Он крутанул рулевое колесо и снова двинулся к воротам, а в воздухе вокруг него теперь уже свистели пули. Джип немного расширил брешь в воротах, но еще недостаточно, чтобы ему проехать. Еще разок.

От удара Эдема бросило вперед и вверх через разбитое ветровое стекло на капот. Он продолжал катиться, не выпуская из рук оружия, и упал перед джипом на тротуар уже за воротами. Кто-то пронзительно кричал, и поток пуль внезапно прекратился. Когда Эдем заглянул в пролом в воротах, он увидел Волосатого, почувствовал дьявольскую ненависть в его глазах.

Поторапливайся! Если они перестали стрелять, это еще не значит, что они не собираются тебя преследовать.

Он поднялся и побежал вдоль дороги на юг, в направлении Дрездена.

На другой стороне дороги появился «ауди-куаттро».

— Сюда. Скорее сюда! — закричала Билли в открытое окно.

Проклятье, Маркус! Ее не должно было здесь быть.

На дороге не было большого движения, и он перебежал к ней, плюхнувшись на пассажирское место.

— Я же сказал: не более пяти минут! — прокричал он.

Ее всю передернуло.

— Но вы же нуждаетесь во мне. Посмотрите на свое лицо.

Он забыл об осколке стекла, поранившем его щеку.

— Это ничего. Но я же сказал: пять минут!

— Но вы же нуждаетесь…

— Пять — значит пять. Если прошло больше, значит, я в беде. Проклятие, я не хотел, чтобы вы возвращались. Поехали. А где ваш хвост?

— Я его потеряла, — гордо сказала она.

— Ладно, быстрее.

— Куда?

— Просто поехали. Давайте.

Она не успела отъехать от тротуара, как рядом с ними затормозил черный «БМВ». Эдему вспомнилась машина, которая выехала из Heide, когда два часа назад он проходил мимо. Она не потеряла хвост, просто за ней следили две машины.

Прежде чем Эдем взял оружие, пассажир «БМВ», молодой человек с бритой головой, поджег тряпку, заткнутую в горлышко наполненной бензином бутылки, и бросил этот «молотовский коктейль» через открытое окно Билли в «куаттро».

Бутылка упала на заднее сиденье, а бензин разлился по его покрытию. Когда горючее воспламенилось от тряпичного запала, произошел взрыв. Немного бензина попало на волосы Билли, и они тоже воспламенились.

Она начала кричать, безуспешно стараясь отвести свою машину от «БМВ», где юнец готовил еще один «молотовский коктейль». Эдем забросил руку ей за голову, стараясь погасить огонь на ее волосах. Другой рукой он повернул руль направо, бросив машину на тротуар подле стены. От толчка машина резко остановилась. Мотор продолжал работать.

— Уберите ногу с акселератора! — прокричал Эдем. — Давайте. Давайте же. Вылезайте.

Наклонившись еще больше, он распахнул дверцу и вытолкнул ее, в то время как мотор заглох. «БМВ» также остановился, бритоголовый выбрался из него, его «молотовский коктейль» уже был подожжен и готов к применению.

Когда пламя охватило крышу «ауди», Эдем, растянувшись на передних сиденьях, застрелил метателя из пулемета. Бритоголовый упал, бутылка вспыхнула уже в машине, разбрасывая языки пламени.

Эдем выполз из «ауди», схватил Билли и побежал с ней в сторону, ожидая взрыва бензобаков.

Первым взорвался «БМВ», крыша его была сорвана и отброшена племенем. Секундой позже взрывом сорвало дверцы и смотровое стекло «ауди-куаттро».

Когда Эдем пытался поставить на ноги Билли, он увидел перед собой Волосатого. Тот был в окружении штурмовиков.

Эдем потянулся к своему пулемету, но кто-то сильно ударил его по затылку. Сопротивляясь боли, он пытался применить оружие.

Другой удар пришелся между лопатками.

Никакой боли, Маркус. Останови боль.

Усилием воли он заставил себя приподняться и двинуться вперед.

Еще удар в висок. И еще один.

Мерзавцы били его, как бешеную собаку. Он пытался увернуться от ударов, воспользоваться тем большим пулеметом, который так давно носил с собой.

Но они не позволили ему сделать это, нанося удары еще и еще. Под дых, по плечам, по голове.

Какое-то время он не поддавался боли, лишь потеряв сознание, он попал к ним в руки. В последний момент он услышал, что Билли выкрикивала его имя:

— Эдем! Эдем!

Помоги же ей, Маркус. Помоги ей, пока я не вернусь.

Штаб-квартира ЦРУ

Лэнгли

— Вы в этом вполне уверены?

Да, сэр.

ЗДА откинулся в кресле и стал ждать, чтобы исполнительный директор продолжил разговор. Сообщенная ему новость произвела нужное впечатление. Иначе говоря, он был озадачен, хотя и не уверен в ценности и значимости только что услышанного.

— Как же, черт возьми, вам удалось выяснить это? — с подозрением спросил исполнительный директор. Два его заместителя давно враждовали, и он этому достаточно способствовал. Принцип «разделяй и властвуй» был рабочим инструментом его метода руководства.

— Я решил проверить весь персонал, связанный с этим делом.

— До уровня заместителей директора. — Не следовало показывать, что он мог сомневаться в своих начальниках.

— С какой целью?

— Дело принимает такую изощренную форму… что я счел необходимым проверить все углы. Могу добавить, что я проверяю и свои собственные записи, ибо там может оказаться нечто такое, что позволило бы нам открыть новую страницу.

— А разве ваша страница не была уже открыта? — резко оборвал его исполнительный директор.

— Хочу сообщить только, что мы обнаружили, забросив все имена в большую базу данных и ожидая ответной реакции компьютера.

Исполнительный директор поднялся из-за стола и прошел к окну, уставившись на холодный, снежный пейзаж Лэнгли. Почти минуту он молчал, и ЗДА не прерывал его мыслей.

— Было время, когда мы с наслаждением играли в эти игры, зная своих любимых врагов в лицо, — пояснил свое отношение Исполнительный директор. — Теперь же мы оказались на одной стороне. Беда в том, — продолжал он, снова подходя к столу, — что вы не знаете, на чьей вы стороне, включая и нашу собственную сторону. Как вам известно, свинина и говядина не смешиваются на одной тарелке. — Он сел. — Насколько же близкими они были?

— Англичанин или русский?

— Все трое.

— Оказывается, что они были в Вашингтоне в одно и то же время. Думаю, что, вращаясь в одних и тех же дипломатических кругах, познакомились друг с другом. В этом нет ничего необычного. Даже в сообществе плаща и кинжала. Хорошие источники информации.

— А теперь они общаются друг с другом?

ЗДП пожал плечами.

— Обмениваются письмами, открытками. Ничего особенного. ЗДР пару раз встречался с Коем. Этого и следовало ожидать. В период операции «Смерч в пустыне» они тесно сотрудничали. Этот визит Кою в Лондоне был объяснен сбором информации о Нихолсоне.

— И он обнаружил что-нибудь?

— К нам еще не поступало доклада, сэр.

— Можно пережить связь с Коем. Но русский меня тревожит. Проклятье, Ростов же второй человек в КГБ! И его прочат на место председателя.

— Они были друзьями много лет назад. Ростов в то время служил военным атташе…

— Собачья должность. Просто шпион. Все они были шпионами.

— Наши сотрудники знали это. Они находились в дружеских отношениях. Нет никаких сомнений на этот счет.

— Надеюсь, что нет. — Исполнительный директор сделал паузу на добрых двадцать секунд. — А как насчет общих женщин или чего-нибудь вроде этого?

— В этом плане ничего:

— Ведь случилось же такое в Англии! Тот скандал шестидесятых годов. С военным министром Джоном Профьюмо. Он общался со шлюхой, которая спала и с русским шпионом.

— Помню, Иванов?

— Да, с этим парнем. Дело кончилось падением правительства. Бывает и такое.

— Не думаю, чтобы здесь имелась аналогия. Они просто вместе обедали, то да се.

— Проследите за этим. Я не хотел бы получить нагоняй с другой стороны.

ЗДА понимал, что имелось в виду под нагоняем сверху. Исполнительный директор был таким же сотрудником, как все. Каждый старается прикрыть свой зад.

— Я не буду спускать с этого глаз, сэр.

— А немецкой полиции удалось получить что-нибудь об этих «Бонни и Клайде»?

— Ни слуху ни духу.

— Догадываюсь, что мы получили фотографию Нихолсона от британцев?

— Может быть, но никто не хочет признаться. Они уже приставали к нам по этому поводу.

— Какого хрена бы мы?.. Кой… Не от него ли она к нам попала?

— Об этом вам нужно спросить ЗДР.

— Придется подождать. Главная его задача — присматривать за берлинской поездкой. Будем только надеяться, что немецкие полицейские отделаются от Нихолсона и этой женщины, пока они еще чего не натворили, чтоб им пусто было. Знать бы, к чему они теперь готовятся. Очень хотел бы знать.

Этого хотели бы и все остальные, думал ЗДА. Все мы хотели бы…

Главный дом

Дрезденский Heide

Дрезден

Боль вывела его из бессознательного состояния, острая боль с левой стороны ниже ребер. Но вскоре эта боль смешалась с другими. Болело все тело.

Эдем лежал спокойно, с закрытыми глазами, не желая привлекать внимания тех, кто мог бы находиться в комнате. Весь превратившись в слух, он отметил только приглушенные звуки радио или телевизора из другой комнаты.

Он слегка приоткрыл глаза. Волосатый наблюдал за ним со стула со зловещей улыбкой на лице.

— Добро пожаловать в Дрезден, — сказал он по-английски с сильным акцентом, но четким произношением. Эдем не ответил, и он встал, отодвинув стул. — Я же знаю, что вы меня слышите. Хотите избежать боли, откройте глаза. — Сказав это, он стал угрожающе надвигаться.

Нет смысла, Маркус. Мне еще понадобятся силы.

Эдем открыл глаза и взглянул на Волосатого.

— Хорошо. Мы понимаем друг друга. Ведь мы профессионалы, — заявил Каас.

Эдем не отвечал; ему хотелось понять, где он находится. Руки его были за спиной, он ощущал на запястьях металлические кольца наручников. Он был в ботинках, но без носков.

Комната средней величины, пустая, возможно, мансарда. Это предположение подтверждали покрытые снегом верхушки деревьев за окном. Где же Билли, что с ней? Внезапно он осознал возможность худшего, того, что могло произойти, когда у него отключилось сознание.

Каас повернулся, прошел к двери, распахнул ее и крикнул по-немецки:

— Позовите Крагана!

Эдем продолжал спокойно лежать, когда Каас вернулся и снова уселся на стул. Где же Билли?

Каас вытянул правую ногу и сильно толкнул ею Эдема, ухмыляясь при этом. Эдем резко отодвинул свою ногу, когда боль разлилась у него по мышцам. Должно быть, они очень сильно били его, раз нога стала такой чувствительной.

— Итак, англичанин. Мистер Нихолсон. Эдем Нихолсон. Вы теперь стали знаменитой личностью. — Говоря это, Каас вытащил из кармана своей куртки газету и развернул перед Эдемом ее первую страницу. Он взглянул на свое собственное лицо, смотревшее на него рядом с лицом Билли. Немецкий заголовок гласил, что объявлен розыск подозреваемых в убийстве.

— Где она? — спросил Эдем у Волосатого.

— Ваша приятельница? В хороших руках, — Немец усмехнулся, засовывая газету обратно в карман. — Вам нравится быть знаменитым, мистер Эдем Нихолсон? Ваша фотография передана и по телевидению. Ничего не скажешь… знаменитая личность, но никто не спросит у вас автографа. Потому что никто никогда не найдет вас. — Волосатый рассмеялся, а Эдем увидел, что дверь раскрылась и вошел Краган. Волосатый встал при виде своего начальника.

— Он что-нибудь сказал? — спросил по-немецки Краган.

— Спросил, где эта женщина.

— А что вы ему сказали?

— Что она в хороших руках.

— И достаточно. Пусть падлюка тревожится.

— Он сильно избит. Мы здорово его прощупали. Все станет проще, когда мы еще над ним поработаем.

— Хорошо. — Краган наклонился над Эдемом и посмотрел на него, как мясник стал бы осматривать кусок мяса. — Мы знаем, что вы говорите по-немецки, мистер Нихолсон, — сказал он все еще по-немецки.

Эдем не отвечал, а лишь смотрел на Крагана отсутствующим взглядом.

— Как сказал Вальтер, эта женщина в хороших руках. В руках наших молодых людей. Они хорошо поработают с ней.

Вне всяких сомнений, она останется довольна лучшими нашими мужчинами, — продолжал Краган по-немецки, но не увидел никаких перемен на лице англичанина, никаких признаков понимания, ни малейшей тени озабоченности. Он встал и повернулся к Каасу.

— Не знаю. Может, он и понимает, а может, и нет. Но понадобится нечто большее, чем несколько синяков, для того, чтобы найти с ним общий язык. Я хотел бы, чтобы пять штурмовиков напомнили этой женщине лучшее время в ее жизни. И чтобы они это сделали одновременно. Пусть он увидит, как ребята трахнут его подругу во все дырки, которые у нее имеются. Повсюду. Если его синяки не причиняют ему боли, посмотрим, не почувствует ли он боль от ее синяков.

— Хорошо. — Каас вышел из комнаты.

Эдем продолжал молчать, проклиная свою беспомощность. Если он позволит им понять, что он знает немецкий, это не будет иметь большого значения. Они просто хотят сломать его и будут использовать для этого все возможные средства.

Помоги освободить мне руки, Маркус. Побудь со мной, пока я не освобожу руки. О, Билли, я, должно быть, сошел с ума, позволив вам приехать со мной!

— Где она? — услышал Эдем свой вопрос к Крагану.

— Миссис Вуд? Это не имеет значения, — отвечал Краган по-английски. — Кто еще знает, что вы здесь?

— О чем вы говорите? Почему кто-нибудь должен… — Он замолчал и стиснул зубы, когда Краган бросился на него, сильно ударив его по ребрам.

— Вы понимаете, о чем я спрашиваю! — закричал Краган. — Кто еще знает?

— Я же сказал. Я…

Краган снова нанес ему удар, на этот раз ладонью по щеке. И еще пинок в ребра. И еще три раза, все сильнее, все с большей злостью. Под дых. По лицу. В грудь. Боль захлестнула Эдема, и он опять чуть было не потерял сознание.

— Кто еще знает? — холодно повторил Краган.

— Я не… проклятье. Я не знаю…

— Боль, которую вы ощущаете, покажется вам пустяком в сравнении с тем, что сделают с вами другие. Почему вы здесь? Нам известно, что вы были вместе в Америке. Что американцы вызвали вас для защиты нашего друга Хайнриха Триммлера. Знаете ли вы, кто убил его? Эй!

— Я не знаю.

— Это вы убили его? Из-за этого вы убежали? Вместе с этой женщиной? — Он ждал, что Эдем ответит, но ничего не последовало. Тогда он снова дважды пнул англичанина в ребра, наблюдая, как тот пытался справиться с болью, как в глазах его жертвы меркло сознание. — Зачем вы последовали за Альбертом Гуденахом? Почему он убит?

— Не знаю.

— В газетах пишут, что вы британский военный. А женщина — американский агент. Что вы были в Нордхаузене, когда убили беднягу Альберта. Почему?

Послушай, Маркус. Если не эти молодчики, то кто еще? Кто несет ответственность за всю эту белиберду?

— Где эта женщина? — снова спросил Эдем.

— А я спрашиваю: кто еще знает? — И новый град ударов в ответ.

Эдем увидел, как за спиной Крагана в комнату вошел Каас. Он понял, что тот никуда не ходил, что это был трюк, разыгранный с ним для того, чтобы выяснить, не говорит ли он по-немецки. Итак, с нею все было в порядке. Ему приходилось верить в это. Он не должен позволить себе думать иначе.

— Где женщина?

Краган раздраженно повернулся.

— Я же не велел вам возвращаться! — рявкнул он на Кааса по-немецки.

— Но вы таким образом ничего не добьетесь, — сказал Каас. — Этот парень бывал на войне. Это не воск…

— Тогда именно вам придется выяснять, что происходит. Мне безразлично, как вы это сделаете. Просто добейтесь этого.

Краган выскочил из небольшой комнаты, а Каас снова подошел к Эдему.

— Он не понимает вас, мистер Нихолсон, — произнес он с улыбочкой. — Для того, чтобы заставить говорить людей, подобных нам, требуется нечто большее, чем несколько ударов в пах.

Эдем не отвечал. Волосатый представлялся ему психом, который демонстрирует полицейское всезнайство.

Мы переживаем жестокий момент, Маркус. Этот тип не делает такое для забавы.

Каас наклонился вперед, поставил Эдема на ноги и вызвал охранников. Эдем не сопротивлялся: не было смысла растрачивать силы, если в ответ он мог получить только очередное избиение. Он должен был выжидать, сохранять терпение, пока не придет время действий. Ведь всегда наступал для этого момент. Задача заключалась в том, чтобы разгадать его, не пропустить нужного мгновения.

— Наши люди добиваются от него признания, докладывал Краган.

— Вы что-то слишком долго тянете, — резко возразил Фрик, и в голосе его прозвучала явная озабоченность. — Нам необходимо выяснить, что замышляли эти люди. У меня нет времени на это дерьмо. Больше и не остается времени. Мы должны привести себя в готовность. Наш момент наступает.

Они находились в большой комнате на втором этаже, которая служила для Фрика кабинетом. Когда-то это была спальня хозяина, и окна ее с восточной стороны выходили на лес. Фрик любил взирать на зимний пейзаж с сильным снегопадом.

— Мы не должны позволить, чтобы это дело замедлило наши усилия, — сказал Краган, придвигаясь к Фрику. — Но нам нужно узнать, что же…

— Что нам нужно узнать, я знаю сам. Вам надлежит это выполнить.

— Это исполняется, но…

— Вы спрашивали, почему они здесь?

— Да.

— И они ничего не сказали?

— Пока нет.

— А зачем им понадобилось убивать Триммлера? И Гуденаха?

— Если они сделали это.

— Так вы не думаете, что это они? — Фрик развернулся, чтобы посмотреть в лицо своего адъютанта, пораженный его ответом.

— Я не знаю. Просто не вижу, зачем бы им понадобилось это.

— А зачем же им тогда приезжать сюда? В Дрезден. Затем в Heide. Если не для того, чтобы заманить нас в ловушку? С помощью властей. Или американцев.

— Но их фотографии даны по всем сводкам новостей. Фотографии, которые могли исходить только от американцев или же от англичан, — осторожно ответил Краган.

Фрик ненавидел, когда ему возражали, и часто впадал в ярость, когда его ставили в такое положение. Но на этот раз Фрик задумался.

— Тогда это русские. Чтобы привести в замешательство американцев. И вынудить нас раскрыться.

— Это весьма вероятно, фюрер.

— Есть ли какие-либо изменения в Берлине? — спросил Фрик, внезапно меняя тему.

— Бюле говорит, нет.

— Надеюсь, он держит язык за зубами.

— Он же газетчик. Он привык к секретам. — Краган не добавил, что сам он никогда не верил этому владельцу газет, который заседал в Совете. И не потому, что тот был сколько-нибудь не лоялен делу, а потому, что он слишком уж наслаждался своей значимостью.

— Он еще привык и к утечкам информации, — заметил Фрик, — но в данный момент, кроме него, у нас в этой среде никого нет.

— Если и произойдут какие-либо перемены, я уверен, что нам удастся вовремя узнать об этом. Но, думается, этого не будет. Такие вещи планируются и отрабатываются задолго до самих событий.

— Пока никто не начал что-то подозревать. Поэтому выясните, что знают этот англичанин и его женщина. У них может оказаться ключ, который спасет нас.

Страх ее перешел в отрешенность, затем в тоску, а теперь в гнев. Группа штурмовиков грубо оттащила Билли от горевшей машины и запрятала ее в дрезденский Heide. Она вспомнила свои вопли, вспомнила, как один из штурмовиков ударил ее по лицу, чтобы она заткнулась. Когда они тащили ее от полыхавшего «ауди», Билли оглянулась и увидела, что Эдем лежал на дороге, прикрываясь от сыпавшихся на него ударов. Она закричала им:

— Не бейте его! Не бейте его!

Но крик ее затерялся в общей кутерьме, а затем ей снова дали зуботычину, на этот раз сильнее и с угрозами. Она почувствовала, что ее верхняя губа разбита, ощутила вкус крови и больше не открывала рта. Она могла только думать об Эдеме и молиться, чтобы с ним было все в порядке.

Ее бросили в джип и завезли в Heide через лес к большому деревянному зданию, запрятанному в деревьях. На руках ее пронесли из машины через главный вход по коридору в маленькую комнатку. Комната была без окон, совершенно пустой, там она провела последние девять часов.

Никто ее не посещал. Единственным свидетелем ее присутствия здесь была яркая лампа, укрепленная высоко на потолке и покрытая толстым стеклянным колпаком с мутными полосками. В комнате не было мебели, только облицованные деревом стены и деревянный пол. Все это было неуютно, но дерево защищало от холода.

Когда страх ослабел, она стала стучать в запертую деревянную дверь. Ответом явился смех охранников, которые располагались по другую сторону двери.

Она села в углу напротив входа, губа ее сильно болела. Попыталась представить себе, что в такой ситуации ожидал бы от нее Эдем, как он хотел бы, чтобы она себя повела. Она долго старалась взять себя под контроль, оттолкнуть от себя страх.

«Это нелегко для бабы средних лет вроде меня», — пошутила она сама с собой. Затем она занялась своими опаленными волосами, полизала свою разбитую губу и попыталась подправить свои сломанные ногти. По крайней мере, у нее будет более приличный вид, когда они, кто бы они ни были, войдут к ней. Увидел бы ее сейчас Питер! А Гейри? Этот, без сомнений, занят в эту минуту своей последней поклонницей. Будьте вы прокляты! Все, все! Это не имело уже никакого значения. И она плакала по Эдему, плакала потому, что боялась его смерти, боялась потерять то, что так неожиданно нашла.

Наконец она взяла себя в руки. Сосредоточилась. Настроилась на волю Эдема, чтобы терпеливо ждать, что же произойдет дальше.

Через девять часов после того, как она была заточена в этой комнате, к ней бесцеремонно бросили Эдема. Дверь быстро открылась и закрылась, и он неожиданно оказался с ней.

Волосы его прилипли к темени. Он был без рубашки. На спине и под мышками виднелись глубокие порезы. На руках и на плечах следы ожогов. Штаны были еще на нем, но «молния» их была разорвана, и немногие части его тела оставались без кровоподтеков.

— Привет, принцесса, — мягко произнес он опухшими губами.

— Привет, ушлый парень. — Она не знала, что еще сказать, придя в ужас от того, что они с ним сделали.

Он улыбнулся. Затем сознание его отключилось.

Она бросилась к нему, заключила его в объятия и прижала к себе. Через некоторое время она положила его на спину и проверила его тело. Она не обнаружила переломов, и дыхание его было ровным. Она стала лизать его лицо, смывая с него грязь и кровь, охлаждая припухлости вокруг глаз и на щеках. Это казалось ей вполне естественным. Ничем, кроме языка, она не могла ему сейчас помочь. И действительно, ее слюна и дыхание помогли его телу восстановить саморегуляцию.

Вторично придя в себя, он внезапно принял сидячее положение. Ей было заметно, что он старался сосредоточиться, снова совладать со своим рассудком и телом, сфокусировать зрение. Она отошла, оставив его в углу комнаты, и остановилась там, где он мог ясно видеть ее.

— Серьезных нарушений нет.

— А где мы находимся? — Он говорил медленно и с трудом.

— Где-то в их лагере. — Она ругнула себя за очевидность ответа, за то, что не узнала, куда ее принесли. — Извините, я не… — И она замолчала, смутившись своим здоровым видом в сравнении с его. Он выглядел таким разбитым, таким беспомощным.

— Со мной все в порядке. — Он понял ее ощущения и попытался разубедить ее. — И вы все время были здесь?

— Да.

— И ничего не происходило?

— Ничего. Они просто впихнули меня сюда. Я никого не видела.

Он кивнул, почувствовав облегчение от того, что они оставили ее в покое, хотя и знал, что их мучения только начинаются.

— Что же они сделали с вами? — спросила она, не в состоянии больше скрывать свою тревогу. По лицу ее потекли слезы.

— Ну послушайте! Спокойнее. — Он пододвинулся к ней, протянув руки.

— Нет, — выпалила она, не желая, чтобы он двигался, повредил себе. — Нет. Лежите спокойно.

— Но действительно! Все в порядке. — Он пытался успокоить ее, но боль нельзя было скрыть. Он отодвинулся обратно в угол. Некоторое время они ничего не говорили; она пыталась совладать со своими чувствами, тогда как он собирался с силами.

— Что это за здание? — спросил он наконец.

— Что именно вы хотите знать?

— Оно в большом комплексе?

— Нет. Оно среди деревьев.

— Кирпичное или деревянное?

— Деревянное.

— Наподобие швейцарского шале, с острой крышей?

— Да.

— Я его знаю.

Он не сказал ей, что его в бессознательном, состоянии принесли сюда после пыток в главном здании. Он не стал рассказывать ей, как его били пластиковыми трубками с песком, чтобы он испытывал боль и покрывался синяками, но без переломов костей. Как они делали ему надрезы небольшим острым ножиком, а затем посыпали раны солью и перетаскивали его по комнате таким образом, чтобы он острее почувствовал резь от кристаллов соли на открытых ранах. После этого они поливали его из шланга и мочились на него. В следующий раз, когда он пришел в себя, они обжигали ему руки окурками сигарет, но, к счастью, он отключился через десять минут и не приходил в себя почти в течение двух часов. Потом они снова избивали его трубками, но когда поняли, что этот маленький англичанин не выдаст своей тайны, не будет вообще говорить, они со всей яростью набросились на него, нанося ему пинки и удары, пока не испугались, что убили его. Наконец Каас приказал его мучителям остановиться, и они перетащили Эдема в деревянное здание с острой крышей и бросили его к Билли. Они понадеялись, что это могло бы размягчить англичанина или же предоставить Каасу возможность сломить женщину. По приказу Фрика ее не пытали. Но теперь это могло измениться, поскольку он узнал, что англичанина не удалось сломить.

— Им нужно знать, почему мы оказались здесь, — сказал Эдем. — Они, кажется, так же запутались, как и мы. У них, по-видимому, нет никакого представления о том, кто стоит за этими убийствами.

— И вы верите им?

— Приходится. Зачем бы им понадобилось все это делать, если бы у них были ответы? Им нужно оставить нас в живых. По крайней мере, пока они что-то для себя не выяснят.

— Я не смогла бы противостоять им, как вы, Эдем. — Она не могла скрыть страха, который подымался в ней.

— До этого может и не дойти.

— Но если они не могут ничего добиться от вас, тогда они…

— Постарайтесь об этом не думать, Билли. Мы должны думать только о том, как выбраться отсюда.

— Эдем! Как вы можете думать, что мы…

— Я не собираюсь быть игрушкой в их маленьких играх.

Она засмеялась.

— Что я сказал смешного? — спросил он с надеждой, что этот смех внезапно не перейдет в истерику.

Она продолжала смеяться, а он наблюдал за ней с глубокой озабоченностью. Наконец она взяла себя в руки.

— Вы изумительны.

— Почему? — спросил Эдем.

— Потому что вот вы сидите здесь, весь избитый, в подлинной беде, неспособный даже подняться, не говоря уж о том, чтобы ходить, и вы еще можете говорить о том, как вам выбраться отсюда. Вы действительно очень крутой парень, любовь моя.

— Мы выберемся отсюда. — В его голосе звучала уверенность, которая ее удивила. Черт побери, если он верил в это, то почему же не должна верить она?

Он придвинулся к ней и погрузил свое лицо ей в руки. Затем он нежно ее поцеловал; она почувствовала теплоту еще сохранявшихся его жизненных сил.

— Они обожгли ваши волосы, — сказал он.

— Я думала, что вам понравятся короткие.

— И вы уверены, что они ничего больше не сделали?

— Нет. Они никогда не дотрагивались до меня.

— Но тогда почему у вас разбита губа?

— Потому что я кричала на них. Один из них дал мне в зубы, чтобы заставить замолчать.

— В большой рот.

— Это всегда было моей проблемой.

Некоторое время он прижимался к ней, и они ничего не говорили. Так мало было времени, и так много нужно было сил, чтобы выстоять.

— А Маркус был с вами? — вдруг спросила она.

— Оба вы были. — Эдем опять промолчал о той мучительной боли, которую они ему причиняли. Не рассказал и того, как тревожился за нее и просил Маркуса помочь им обоим.

Полчаса спустя открылась дверь, и вошел Каас. Он злобно рассмеялся, увидев, что они прижимались друг к другу. У него было плохое настроение из-за выволочки, которая ему досталась от Крагана и Фрика за то, что он не смог сломить англичанина. Он попросил разрешения поработать с женщиной, но Фрик ответил отказом. Если такое когда-либо выплывет наружу, ему придется сильно тревожиться за свой политический имидж. Каас ничего не сказал, но подумал о том, что скажут о его политическом имидже, если когда-нибудь раскроются масштабы террористических актов, которые по его указанию были проведены за последние месяцы. Беда этих деятелей в том, что они стали очень уж заботиться о чистоте своего портрета после небольшой экскурсии Саддама Хусейна в Кувейт и тех жестокостей, которые совершили там его войска. В этом и состояла разница между Краганом и Фриком. Краган просто сделал бы необходимое. Он бы уже выяснил, что задумала эта парочка.

— Маленькие влюбленные пташки!

Каас жестом приказал двум штурмовикам войти в комнату. Они прошли мимо Кааса и схватили Эдема, оттаскивая его от Билли. Она пронзительно закричала, и это усилило мрачность всей картины. Эдем сопротивлялся, но он был слишком слаб, и штурмовики сорвали с него штаны, оставив его совершенно голым. Затем они положили его спиной на пол, а один стал посыпать англичанина солью. Она прилипла к телу Эдема, жгла ножевые порезы на его коже. Эдем закричал, громко и отчаянно, пытаясь преодолеть боль. А штурмовики, которые повалили его, теперь уже начали втирать соль в его тело, еще шире разрывая надрезы.

Билли бросилась на них, пытаясь оттолкнуть от Эдема, но штурмовик с посудиной для соли нанес ей удар по голове и отшвырнул ее через всю комнату. Затем он опустился на колени перед распластанным Эдемом и острым перочинным ножом стал делать надрезы между пальцами его ног. Взяв пригоршню оставшейся в посудине соли, он принялся втирать ее в ранки.

После этого охранники ушли.

Билли подползла к Эдему, который все еще громко стонал, стала рядом с ним на колени, ожидая, когда он совладает с собой. Прошло пять минут, он перестал стонать, молча преодолевая страшную боль, которая жгла его тело. Затем она снова начала его лизать, медленно и осторожно, пытаясь снять соль с ран. Она боролась с потоком слез, которые душили ее, сознавая, что они будут разъедать его тело. С большим трудом она оторвала кусок ткани от своей блузки и смочила его слюной. Медленно она обрабатывала тело Эдема. Это была трудная работа.

Аэропорт Внуково-2

Москва

Председатель смотрел, как трехмоторный реактивный самолет «ЯК-40» поднялся в безоблачное зимнее небо и развернулся в западном направлении для полета в Берлин.

Все мероприятия по безопасности правительственного аэропорта Москвы были осуществлены успешно. Председатель по обыкновению нервничал, когда дело касалось благополучия руководителя страны.

— Не люблю я, когда он оказывается вне нашей юрисдикции, — сказал он, поворачиваясь к Ростову.

— Мы же предприняли все возможные меры предосторожности.

— И даже если так. В наши дни кругом вертится слишком много горячих голов. Люди с незажившими старыми шрамами. Мне очень не нравится, когда некоторые наши люди опять возвращаются на старые позиции.

— Когда я вернусь в свой офис, я повторно проверю все принятые меры.

— От этого не будет вреда.

Они вместе прошли по коридору к выходу, присоединившись к небольшому отряду чиновников и аппаратчиков, которые пришли проводить президента и отметиться, что они сделали это.

— Как вы полагаете, почему американцы и англичане передали в средства массовой информации фотографии своих агентов?

— Не знаю.

Председатель засмеялся.

— И вы не сказали бы мне, если бы даже знали.

— Не думаю, что они собираются причинить нам какой-нибудь вред.

— Кто они? Американцы или два беглеца?

— Ни те, ни другие.

— Надеюсь, что вы правы. Мы живем в исторические вре-, мена. А также и в непредсказуемое время. Не понадобилось слишком больших усилий, чтобы все основательно перетрясти.

Ростов не ответил. Он уже сознавал, сколь неустойчивым было равновесие, на котором держалась мирная передышка, насколько тонкой была ниточка надежды. Одна пуля, одна бомба в нужном месте — и мир снова был бы с легкостью повергнут в мрачные глубины недоверия и вражды.

Дрезденский Heide

Дрезден

Она убаюкала его на своих коленях. Рот ее был сухим от соли.

В какой-то момент он задвигался, когда она зализывала его, выпрямился на несколько секунд. Она взглянула на него, и он усмехнулся. Так она спокойно, руками и ртом, утверждала свою любовь, желая помочь ему отвлечься от боли, оказаться поближе к нему. Еще долго после того, как он заснул, она продолжала свое дело, пока рот ее не иссох, а слюна не была исчерпана.

Она наблюдала, как он спал, такой уязвимый, когда подергивался и поворачивался. Невозможно было поверить, что его бессильное и избитое тело могло выдержать такую боль. В конце концов и она задремала.

Он разбудил ее почти два часа спустя, мягко, чтобы не растревожить.

— О’кей? — спросил он.

Она быстро проснулась, пытаясь понять, где она находится. Ей было приятно увидеть его, но на лице ее появилась растерянность, когда она вспомнила о грозящей им опасности. Она села, ощущая неприятный вкус и сухость во рту.

— Все о’кей. Не волнуйтесь, — успокаивал он ее.

Увидев, что он смог надеть штаны, она вспомнила, почему ее рот был таким сухим. Она заставила себя встать, ее изнеможение быстро проходило.

— Со мной все в порядке, — сказала она. — Что вы собираетесь делать?

Он усмехнулся:

— Выбираться отсюда. Но вы опечалитесь.

— Почему?

— Потому что мне был нужен ваш браслет.

Она посмотрела на свою руку и поняла, что ее сдвоенный золотой браслет исчез. Она подняла глаза и увидела браслет в руке Эдема. Но теперь он уже не был изогнут по ее запястью, а выпрямлен. Из большого полумесяца на его конце был теперь сделан острый наконечник, как у стрелы. Какой-то момент она жалела о потере: это было ее любимое украшение, подарок Питера и напоминание о более счастливых днях.

— Но это не продвинет нас далеко, — сказала она.

— Может. — Он вынул из одной штанины заостренную деревянную щепку, длиной дюймов в восемь.

Она была поражена: из ничего он сделал два подобия оружия.

— Откуда же вы это достали? — спросила она.

Он указал на стену у двери, и она увидела, что он отрезал щепку от филенки, оторвав ее от стены.

— С помощью вашего браслета.

— Это произвело бы сильное впечатление на самого мистера Картье. А что же дальше?

— Будем их ждать.

— Просто вот так?

— Конечно. Но есть и другие способы ожидания.

— Какие же?

— Прошлой ночью мне приснился забавный сон, — он посмеивался, говоря это, — что вы делали нечто большее, чем просто слизывали соль с моего тела.

Она покачала головой и улыбнулась. Он был неисправим.

— Почему же они оставили нас вдвоем так надолго? — спросила она.

— Чтобы размягчить нас. Это старый трюк. Если у них хватает времени, они могут оставлять людей в одиночестве на целые дни.

— Но с нами же у них нет времени. Совсем нет, если они действительно не знают, почему мы здесь оказались.

— Я это понимаю. На этот раз они примутся за нас пожестче.

— Сомневаюсь, чтобы я могла выдержать такое. Я имею в виду то, что они делали с вами. Не знаю… — И она погрузилась в молчание.

Он обнял ее, пытаясь успокоить. Ее не готовили к этому, такое не входило в ее занятия. А ему вспомнился Персидский залив, те кошмары, которые переживали кувейтские женщины от иракских солдат. Он был заслан в подполье еще до того, как американские и союзные им войска заняли город Кувейт. Он вспомнил одну женщину, которая скрывала свой позор в собственном доме. Она была изнасилована, соски у нее были откушены, а на бедре ее докрасна раскаленной кочергой была выведена буква «Эс». Она просила убить ее, но он накрыл ее одеялом и, оставаясь с ней в доме, поджидал, когда союзные войска возьмут город. Двое из этих солдат-насильников вернулись, желая получить за ее счет дополнительную порцию довольства. Он убил их, медленно, своим ножом. И они лежали, истекая кровью, с кляпами во рту, а он и женщина наблюдали за ними. Им потребовалось три часа для того, чтобы умереть. Три часа боли и мук. А когда они умерли, она внезапно схватила этот нож и всадила его в себя. И вот лежа, умирая, она вскинула на него глаза. Странная женщина, после нескольких дней молчания она перед самой смертью сказала ему «спасибо». А союзные войска на следующий день взяли город.

— Мы выберемся отсюда еще до того, как они посмеют дотронуться до вас, — сказал он. — Только запомните: когда я крикну «бегите», или «прыгайте», или что-нибудь в этом роде, просто исполняйте. Не задавайте вопросов. Делайте, как я скажу.

Час спустя за ними пришли.

На этот раз их схватили обоих, перетащили из маленькой комнаты в большую, выходившую в коридор, который Эдем запомнил. Коридор был пуст, деревянные стены только лишь с кнопками для включения света и небольшими огнетушителями системы «Хейлон». Там не было ничего, что бы он мог использовать в качестве оружия, обратить против своего эскорта. Он пытался держаться между пятью штурмовиками и Билли, старался оградить ее от их грубости, но соль между пальцами ног жгла его тело и затрудняла ходьбу. Один из штурмовиков, недовольный медленным продвижением, наступил своим тяжелым ботинком на голую ступню Эдема, заставив его закричать и ковылять побыстрее.

Дверь в конце коридора была раскрыта, оттуда доносились пулеметные очереди, сопровождавшиеся одиночными выстрелами револьверов с глушителями. Когда Эдема и Билли ввели в новое помещение, оно оказалось стрелковым стендом длиной метров в сорок. Каас убирал пулемет, а другой штурмовик стрелял в цель из револьвера. Он кончил стрелять, когда ввели задержанных.

Каас прошел через стрельбище и дал сигнал следовать за ним. Они зашли в помещение для специальных тренировок, без окон и с укрепленными стенами. В дверях стояли два охранника в полном вооружении.

Помещение это изменилось с тех пор, как Фрик и Краган наблюдали там сценки боевого нападения. В левой его части полукругом в четыре ряда были поставлены стулья. В середине помещались две трибуны и длинный стол с шестью стульями. На стульях слева были рассажены одетые манекены; лица их как бы в ожидании тревоги были направлены вперед. Другие манекены в полицейской форме были расставлены у трех фальшивых дверей, помещенных немного выше рядов стульев. Все это вместе несколько напоминало немую сцену драматического спектакля.

— Поместите их на свои места, — распорядился Каас.

Он наблюдал, как Эдема и Билли провели к трибунам, и поспешил за ними. Эдема и Билли поставили так, чтобы они представляли собой выступавших, в то время как манекены изображали публику.

— Наслаждайтесь игрой, — сказал Каас и дал знак своим людям покинуть помещение.

Чтоб ты пропал, Волосатый! Эдем знал, что последует дальше. Сценарии подобных игр начали разрабатывать в САС.

— Сохраняйте спокойствие, — прошептал он Билли.

Свет был погашен, и вся сцена погрузилась в полутьму.

— Что же теперь произойдет? — спросила она, когда Каас закрыл за собой дверь.

— Ничего. Если только вы совершенно не будете двигаться.

— Но…

— Думайте о чем-нибудь. О чем угодно, лишь бы это отвлекало вас.

— О чем же?..

— Думайте, что вас мучит жажда. Думайте о том, как бы вам хотелось сделать глоток воды. Этого хватит, ни о чем больше. — Он надеялся, что она сделает так, как он ей сказал. Он также надеялся, что штурмовик не решится на крайность и не сделает их мишенью. Если бы штурмовики задумали именно это, они не старались бы демонстрировать перед Билли сам сценарий смерти.

Ничего не происходило, стояла тишина, и слышалось ее нервное дыхание.

— Почему же?.. — нарушила она молчание.

— Думайте о жажде. Ни о чем другом.

Прислушайся, Маркус. Прислушайся к мерзавцам.

Прошла еще целая минута, прежде чем он услышал шарканье откуда-то справа.

Они не столь уж умны, Маркус. Проклятые любители. Но это таит в себе главную опасность.

— Думайте о жажде. Закройте глаза и ни на что не обращайте внимания, — настойчиво шептал он Билли. — Ради Бога, не двигайтесь, что бы ни случилось.

Шарканье продолжалось, теперь оно слышалось сзади и слева от них.

Надеюсь, они знают, что делают, Маркус. Надеюсь, они только пытаются запугать нас.

Шумовая граната разорвалась слева, в комнату ворвался ослепительный свет и оглушающий грохот.

— Поступайте, как я сказал! — прокричал Эдем, чтобы она его услышала. Вспышка высветила выражение ужаса на ее лице, но Эдем с облегчением заметил, что она крепко закрыла глаза и низко опустила голову.

Грохнул взрыв другой гранаты справа, и одновременно с ним четверо людей ворвались в помещение через верхние двери, поливая свинцовым огнем своих «Хеклер энд Кох ХК-54» намеченные мишени: слева и справа от них, а также находившиеся за столом сзади трибуны.

Один из атаковавших стрелял по трибунам с очень близкого расстояния, грохот его очереди был оглушающим. Эдем, убедившись наконец, что сами они не были мишенями, снова взглянул на Билли. Глаза ее были зажмурены, а губы шевелились в немой молитве. Да благословит вас Бог, дорогая! С нами все будет в порядке.

Подумай же дальше, Маркус. Подумай, как нам выбраться отсюда. Этот театр — для устрашения. И только.

Он видел, как один стрелок развернул свой ручной пулемет на манекены за столом и вдребезги разнес их. Затем он метнул что-то в Эдема, нечто острое, воткнувшееся в его тело прямо над сердцем. Но, прежде чем Эдем понял, что это такое, раздался грохот последней шумовой гранаты, ослепившей его близостью взрыва.

Когда Эдем раскрыл глаза, стрелок уже исчез, помещение было пусто. В разных местах клубился дым и валялись безразличные к этой ужасной репетиции смерти, изрешеченные пулями и развороченные гранатами тела манекенов.

— О’кей, — сказал он Билли. — Теперь все в порядке. Все в порядке.

Она открыла глаза, осмотрелась. И закричала в страшном испуге:

— Вы истекаете кровью!

Он взглянул на свою грудь. Стрелок метнул в него дротик с каким-то прикрепленным к нему пластиковым мешочком, наполненным красной жидкостью. Она растеклась по его груди.

— Ерунда. Это всего лишь красные чернила.

Он вытащил небольшой дротик из своей груди и протянул его ей, показывая, что он не мог причинить большого вреда.

— Зачем все это? Что здесь происходит?

— Психическая атака. Хотят вас запугать.

— Им это удалось.

— Ну и ладно. Пусть пугают.

— Я люблю вас.

— Билли, дорогая! — Он услышал, как раскрылась основная дверь, и тотчас зажегся верхний свет. — Поверьте, мы выберемся отсюда. Если я скажу «прыгайте», прыгайте.

Прежде чем она смогла ответить, вошел Каас с тремя своими людьми, оружие было направлено на них.

— Ну как, холодный англичанин? — глумился Каас, подойдя к ним. — Или наши трюки не производят на вас впечатления?

— Подобно вашим игрушкам, намере…

Каас нанес удар кулаком в грудь Эдема, который отлетел к столу.

— Говорю я. Не вы! — заорал он.

Знаком он велел своим людям поставить Эдема на ноги. Когда его приказ был выполнен, он шагнул к Эдему, приставил револьвер к его горлу и произнес дрожащим от ярости голосом:

— Вы продержались так долго благодаря их терпению. Они не позволяли мне заходить дальше. Но и они подошли к черте. Все это здесь… — он обвел револьвером пространство комнаты, — лишь репетиция. Но игра превращается в реальность. Они начнут действовать по-моему. Жаль только, — он ухмыльнулся, — уезжать нам сегодня. Поэтому говорить будем коротко. Понял? Тиргартен не может ждать долго. — Он резко ткнул стволом револьвера в живот Эдему, тот от боли согнулся. — Отведите его в следующую дверь. Ее тоже. Выбьем из них дурь.

Каас повернулся и прошел за ряды стульев, штурмовики последовали за ним, схватив Эдема и Билли.

Когда они оказались у двери, Эдем споткнулся и упал. Двое тащивших Эдема согнулись в попытке снова его поднять. Эдем вытащил из своей штанины длинную деревянную щепу и всадил ее в сердце правого штурмовика, убив его моментально. Дерево сломалось, а штурмовик, в агонии отброшенный назад, упал на Кааса, повалив и его наземь. Прежде чем кто-либо из этой группы успел среагировать, Эдем сбил с ног тащившего Билли и нанес удар ногой, сломав тому коленную кость. Затем он схватил ее и протолкнул в дверь. Пока другие штурмовики схватились за оружие, не проявляя в смятении быстрой реакции, Эдем сорвал рычаг огнетушителя «Хейлон».

Газ огнетушителя этой системы «Хейлон», бромотрифлюорометан, спрессованный под большим давлением и при температуре в 70 градусов по Фаренгейту с сухим нитрогеном, вырвался из канистры, которая помещается под потолком, и моментально поглотил из воздуха весь кислород. Выскакивая из двери и закрывая ее за собой, Эдем увидел, что остававшиеся в комнате жадно заглатывают воздух. Захлопнув дверь, он повернул ручку замка и запер их в безвоздушном пространстве, которое он сам создал. Это не привело к их гибели, но, конечно, притормозило погоню.

Соседние комнаты были пусты. Готовясь к своему ужасному занятию, Каас приказал всем лишним уйти. Не найдя рядом никакого оружия, Эдем подхватил Билли под руку и потянул к входной двери. Осторожно открыв ее, он увидел, что там стояли два штурмовика. Удивившись при виде его, они вскинули свои ручные пулеметы. Он захлопнул дверь до того, как они смогли открыть огонь, и наложил на нее болты. Затем он завел Билли в одну из комнат. Там у боковой стены была небольшая раковина. Билли устремилась к ней и стала пить прямо из крана.

— Не пейте слишком много, а то вам будет плохо! — крикнул он и оттащил ее от крана.

— Я никогда не думала, что вода может быть столь… — задохнулась она.

— Пошли, — прервал он ее. — Надо выбраться отсюда побыстрее.

Слева от него кто-то открыл огонь из ручного пулемета в попытке пробиться через толстую деревянную дверь. Значит, Волосатый или один из его людей все еще были живы. Справа особыми стереофоническими звуками застрочил другой пулемет. Это два охранника при входе в здание тоже пытались проложить себе путь.

— Что нам здесь надо? — спросила она, следуя за ним к той части здания, где были уложены мешки с песком.

— Хочу отключить электричество.

— Что?

— Оно еще пригодится.

Он повел ее в конец стрельбища, где были установлены мишени. Окон здесь не было, никаких очевидных путей для бегства.

— Туда, наверх, — сказала она, указывая на потолок.

Там был откидной люк, лаз на крышу для рабочих. Эдем побежал в конец стрельбища, схватил один из находившихся там стульев и поставил его под люком. Теперь можно было проникнуть в темноту чердачного проема. Он залез сам и помог Билли забраться на чердак.

Услышав, как пули впиваются в деревянное перекрытие потолка, он поспешил закрыть люк и задвинуть его засовом. Снизу продолжали стрелять в потолок, но перекрытие было слишком толстым. Эдем оглядел чердак. Он был шириной с футбольное поле под островерхой крышей и поддерживавшими ее сваями. Эдем двинулся вперед, перебегая по доскам к светлому пятну в дальнем конце чердака. Билли следовала за ним.

Свет проникал через оконце снаружи. Эдем открыл его и выглянул в парк. День был пасмурный, холодный и туманный. Под ним у стены здания курил один из штурмовиков, который на минуту отошел от парадной двери. Выстрелы не беспокоили его, они не были в диковину у стрельбища.

Когда Эдем выглянул из оконца, раздались сигналы боевой тревоги, штурмовик бросил окурок на песок, снял с плеча свой ручной пулемет «ХК-54» и повернулся, чтобы занять свое место у парадной двери. Сделать ему это не пришлось. Эдем свалился на него с оконца. Пока часовой силился подняться на ноги, Эдем всадил ему в шею переделанный браслет Билли, разорвав горло и артерию.

— Прыгайте! — закричал Эдем. Взволнованная больше пулеметным огнем позади, чем высотой перед ней, Билли прыгнула. Он поймал ее, ослабив падение.

Эдем обулся в стянутые с мертвого охранника ботинки, подхватил плащ, ручной пулемет и побежал вместе с Билли под деревья. Конечно, они задели луч тревоги вокруг здания, но это Эдема не беспокоило. Новые сигналы потонули в реве основного звукового клаксона, который уже звучал по всему лагерю.

— Что это? — спросил Фрик.

— Сейчас узнаю, — ответил Краган, подымая трубку телефона, стоявшего на столе лидера.

Фрик беседовал с Карлом Шиллером, новым членом Совета, который заменил Митцера. Банкир был ошарашен признаниями. Он знал, что его люди придерживались опасного курса, но никогда не ожидал чего-нибудь столь отчаянного.

— О наших планах знаете только вы и Клаус Бюле. И те, кто будет исполнять поручение. Небольшая команда, прошедшая особую подготовку у Крагана. Всего их шесть. Никто больше никогда не узнает.

— А какую же роль вы отводите мне? — с беспокойством спросил Шиллер, не представлявший себе всей полноты задуманного плана.

— Когда все будет закончено, наступит хаос. Все будут обвинять других. Деловой мир придет в замешательство, не будет знать, куда повернуть. Все они высоко ценят вас. Вы должны отвлечь их внимание от нас. А затем указать им путь к новому порядку, к нашей партии, к тому прошлому, которое поможет опять возвеличить Германию. Убеждайте их, что в нас заложено будущее единства нации. В этом и заключается ваша роль.

Шиллер почувствовал облегчение.

— А вы знали, что я приглашен на церемонию? — спросил он.

— Да. Надеюсь, вы приняли приглашение.

— Конечно.

— Хорошо. Это поможет. Побывайте там. Опишите все вашим коллегам. Наступает момент, который вы никогда не забудете, Карл. Даже когда ваши поместья будут возвращены вам из еврейских рук. — Фрик никогда не ослабевал свой нажим в этом направлении. Он знал, что жадность была главной двигательной силой банкира. — И потомки не забудут, в чьих рядах находились вы, когда ход истории страны был изменен нами кардинально.

— Вы думаете, что деловые люди прислушаются ко мне?

— Конечно. Они хорошие бизнесмены. Германия обязана иметь свои интересы. Разве Тиссен не построил заводы по производству вооружений для Саддама Хусейна, даже когда было подписано международное соглашение не вести дел с Ираком? Но они все же построили эти заводы. А теперь и многие другие помогают там создать мощное производство химического оружия. Мы всегда это делали. Поэтому-то мы как нация и обрели такое величие…

Краган бросил телефонную трубку, ярость его была нескрываемой.

— Что случилось? — спросил Фрик.

— Они бежали. — Меньше всего ему хотелось бы сказать это здесь, в присутствии Фрика.

— Англичанин?

— Да. Но они в нашем комплексе. Мы достаточно быстро их разыщем.

Он постарался достойно выдержать последовавший за этим поток оскорблений и обвинений, обычную брань Фрика, на которую он не скупился, когда что-нибудь происходило не так. Этот словесный понос продолжался целых пять минут. Шиллер был потрясен, он никогда не видел Фрика в таком состоянии. Когда Фрик наконец истощился, Краган сказал:

— Мы найдем их. Они не могут быть далеко.

— Это не должно затронуть наши планы.

— Это и не затронет их, фюрер. У них нет никакого представления о наших делах. Наши отправляются сегодня.

— Убейте их! — взвизгнул Фрик. — Убейте их, чтобы не беспокоиться по этому поводу. Отдайте приказ немедленно.

Воздушное пространство Франции

Президентский «Боинг-747», «Номер Один» ВВС, лег на свой курс, когда ЗДР сказали, что его вызывают по системе высокочастотной связи.

Он прошел в кабину, и бортмеханик освободил ему место для принятия вызова.

— Это Лондон, сэр, — сказал бортмеханик, передавая ему свои наушники.

ЗДР кивнул и надел наушники.

— Да, — сказал он в микрофон.

Это Чарли, — послышался хриплый голос Коя через приемник.

— Привет, — ответил ЗДР. Он старался говорить тихо, чтобы два пилота и бортмеханик не слышали его. Он знал, что высокочастотная система не прослушивается. Но их мог услышать оператор, который осуществлял соединение с помощью международной системы «SELCAL».

Просто хотел бы подтвердить, что все в порядке.

— Прекрасно. — Он знал, что Кой переговорил с их другом. Мероприятия, очевидно, развивались в соответствии с планом.

— Энн (это было имя жены Коя) хотела, чтобы я поблагодарил вас за семейные фотографии. Но ей показалось, что некоторые из них отсутствовали в папке. — Итак, они все еще не нашли эту пару агентов.

— Сожалею, я думал, что они все там.

— Она устроила мне разнос за то, что я не проверил их с вами. Кой давал понять ЗДР, что ему досталось за передачу фотографии Эдема. — Мы все же помирились. Я сказал, что больше этого никогда не случится.

ЗДР рассмеялся замысловатой шутке Коя.

Женщины одинаковы во всем мире, — резюмировал он. — Есть мысли о том, куда отправятся ваши дети на каникулы?

— Еще нет. — Ответ Коя означал, что у них не было представления, куда отправились Эдем и Билли и каковы причины их бегства.

— А вы уже использовали чистильщика? — добавил Кой.

— Пока никаких комментариев.

— Хорошей вам поездки.

— Пока.

ЗДР снял наушники, вручил их бортмеханику, а затем прошел на свое место, миновав ряды гончих из средств массовой информации.

Что же, черт возьми, собираются делать эти двое? Почему они сбежали? Может быть, они намерены оказаться джокерами в колоде, непредсказуемыми картами, которые меняют весь ход игры?

И когда он смотрел в окно, «Номер Один» ВВС перелетел воздушную границу двух стран на своем пути из Парижа в новую столицу Германии — Берлин.

Дрезденский Heide

Дрезден

— Ботинки слишком велики.

— Тогда поищите сапожника.

— Нет мелочи, чтобы заплатить ему, — парировал шутку Эдем, проведя ее через деревья. Он направлялся к главному комплексу: там его меньше всего ждали.

— Уверена, что вы забудете еще что-нибудь полезное, ушлый парень.

Он внезапно остановился и пригнул ее вниз, к траве.

— Вот неожиданность, не так ли? — прошептала она ему на ухо.

Он покачал головой в притворном изумлении, когда мимо к деревянному зданию проследовала строевым шагом группа штурмовиков. Когда Эдем убедился, что они скрылись, он поднялся, и вместе с Билли они продолжили путь к главному комплексу.

Помогал туман; видимость ограничивалась двадцатью метрами. Солнце не должно было его рассеять; было слишком холодно, а небо было закрыто облаками. Испарения от кустов и влажность воздуха помогали его ранам очиститься от остатков соли. Это было ободряюще приятное смягчение болей, которые мучили его в течение ночи. Достигнув комплекса, они обнаружили, что он набит штурмовиками, которых оформляли в поисковые группы. И он понял, что потребуется немало времени, пока им удастся выбраться отсюда.

— Внимание, — сказал он, беря ее за руку. — План меняется.

В обход комплекса они направились на север, к ангарам.

Минут двадцать ползком продвигались они в траве мимо поисковых групп, прежде чем достигли намеченного им здания.

Это был второй из ангаров, и Эдем, убедившись, что никто их не увидел, проскользнул в него через боковую дверь.

— Что это? — спросила Билли, оглядывая помещение, которое было заставлено деревянными ящиками.

— Наше убежище. — Он прошел в глубину ангара и наконец нашел ящик, который был достаточно велик, чтобы они в нем уместились. Прикладом пулемета он отбил его крышку и увидел, что он доверху набит армейскими куртками.

— Приходи, революция, — сказала она за его спиной.

Эдем открыл второй ящик; тот также был заполнен куртками. Тогда он перенес большую часть груза из первого ящика во второй и тщательно разложил его там. Он дважды повторял эту операцию, пока не освободил в первом ящике достаточно места для двоих. В третьем ящике он обнаружил армейские штаны и подобрал для себя подходящую пару. Он обследовал еще несколько ящиков меньшей величины, пока не нашел рубашки цвета хаки, и одну тут же надел на себя.

За ангаром послышалась какая-то суматоха, и он, накрепко забив меньший ящик, дал сигнал Билли залезть в первый из ящиков, которые он открывал.

— Туда?

— Быстрее! — приказал он.

Она залезла в ящик, и он последовал за ней, захлопнув над собой крышку, когда уже открывалась дверь и в ангар входила группа штурмовиков для того, чтобы проверить объект.

Это заняло пять минут; к счастью, они не очень усердствовали, ограничившись внешним осмотром. Эдем вылез на разведку. Убедившись, что они не оставили часовых, возвратился назад, в ящик.

— Мне это нравится, — сказала она, прижимаясь к нему в тесном пространстве. — Хорошее место для нашего медового месяца.

— Я в самом деле вожу вас по самым лучшим местам.

Он поморщился от боли, когда она немного расслабилась, приподнялась над своим страхом.

— Нам долго придется здесь оставаться?

— Пока не стемнеет.

— Значит, всю остальную часть дня.

— До четырех. Если до этого не представится возможность.

— Есть идеи, как нам провести это время?

— Постараемся что-нибудь придумать.

Она услышала его короткий смешок.

— Прежде всего, следовало бы подумать, как выбраться отсюда, — сказал он.

— Вы же знаете нас, не очень молодых женщин. Как только мы находим что-нибудь, мы хотим… — Она старалась шуткой отделаться от своего действительно возраставшего желания. — Особенно если мы собираемся провести следующие восемь или девять часов в небольшом укромном местечке вроде этого. А как ваша боль?

— Буду держаться. А вы?

— Бог его знает! Напугана. Но довольна, что с вами, хотя и в какой-то коробке для обуви. Интересуюсь, что будет дальше.

— Я не причиню вам особого неудобства. Если вы будете немного осторожны…

— Буду осторожна, — мягко шепнула она ему на ухо, прежде чем начать пощипывать его мочку. — Разве это не достаточно осторожно? — спросила она через некоторое время, когда ее рука скользнула по его затвердению.

Он усмехнулся ей в темноте и начал целовать, осторожно и нежно потирая ее опухшие губы, постепенно внедряясь языком в полость ее рта.

Это было трудно, но не труднее, чем для пары юнцов на заднем сиденье «мини-майнор», которые после всего пишут свои имена на ветровом стекле. Эдем и Билли. Вечные тинэйджеры, влюбленные в зубах у смерти.

Они стали медленно раздеваться. Эдем медленнее, чем Билли, из-за своих ноющих ран. Она помогла ему снять плащ и рубашку, ее белье уже лежало рядом.

Поцеловав его, она спросила:

— Хотите, чтобы я помогла с ботинками?

— Ботинки останутся на мне, — прошептал он.

— Но вы же не можете…

— Могу. На случай, если нас прервут. Я не хочу быть пойманным.

— Со спущенными штанами! — захихикала она.

— Вы принимаете ситуацию всерьез или нет?

— Конечно, принимаю. Мы в коробке, где нам трудно даже двигаться, в темноте, в морозно-холодном ангаре, милые ребята рыщут в поисках нас, чтобы убить на месте, нас уже пытали, а мы сейчас пытаемся заниматься любовью, не снимая с ног грязные ботинки. И я полагаю, что на меня теперь давит ваш пенис, а не одного из тех ребят. Конечно же, я принимаю это всерьез, крутой парень.

— Хорошо. Я просто хотел убедиться в этом. — Он рассмеялся, взял ее руку, чтобы она погладила его затвердение. — Я хочу, чтобы вы знали, что и я серьезен.

— Я так и думаю. Ой, у вас же нет «молнии». Пуговицы. Мне никогда при этом не приходилось иметь дело с пуговицами.

— Справитесь?

— О да! Я проникну туда, даже если мне придется прокладывать путь динамитом.

— Не нужно. Это вызывает слезы на моих глазах.

Он опустил руку и помог ей снять трусики.

— Крутые парни не плачут.

Когда они, полураздетые, были готовы, он бережно подтянул ее на себя. Это было почти невозможно при ограниченном пространстве ящика, но они справились. Она лежала на нем, чуть раздвинув ноги, и когда целовала нежно его лицо, он вошел в нее. Потом имело значение лишь то, что они были вместе.

В темноте у нее не вызывало озабоченности ее тело, складки и пятна, которые покрывали ее кожу. В темноте она была навсегда вечно молодой, распоряжаясь тем, что имела, и радостно отдавая это другому. Ему же вовсе не требовалась темнота, чтобы знать, что она прекрасна.

Они мало двигались, просто ощущали друг друга в темноте, позволяя своим чувствам выражаться любовью. Она начала стонать, и он прикрыл ей рот ладонью, чтобы успокоить. Так они и занимались любовью, почти не двигаясь, но все ощущая, пока силы их не оставили и они не погрузились в чуткий сон.

Билли проснулась внезапно, ее левая рука была придавлена его плечом. Ее обожгла острая боль, когда она попыталась вытащить руку из-под него.

— Покалывает, как булавками? — спросил он.

— Ой! — пожаловалась она, так как боль не проходила.

— Делайте ею вращательные движения. Это единственный способ.

— Знаю, знаю. — Она делала так, как он ей сказал, но прошла целая минута, прежде чем боль стала ослабевать. — Что же теперь? — спросила она, все еще покачивая рукой то вверх, то вниз.

— Одеваться.

— Смешно. — Она улыбалась, пока приводила в порядок себя и помогала одеваться ему. — Сколько же нам еще ждать? — спросила она наконец.

— Шесть часов.

— Вы, как всегда, не спали, крутой парень?

— Нет.

— Как же мы просидим здесь еще шесть часов?

— Приходилось сидеть в худших местах, и подольше. — Он чувствовал ее возраставшее раздражение и понимал, что причиной тому — невозможность что-либо сделать. Она представила себя в образе декоративной утки, выставленной в охотничьем магазине. — Что бы они ни собирались делать, Волосатый сказал, что они сегодня уезжают. — Настало время подключить к работе ее серое вещество, занятое исключительно беспокойством по поводу колик в животе.

— Волосатый?

— Кудрявый блондин. Тот парень, который так наслаждался своей работой.

— Каас.

— Это его имя?

— Так его называл один из этих типов.

— Я не слышал.

— По крайней мере, и я на что-то сгодилась. А вы не думаете, что они снова придут сюда и все обыщут?

— Возможно.

— Зачем же тогда оставаться здесь до темноты?

— В другом месте они найдут нас быстрее.

— По-видимому, они запланировали что-то очень важное.

— Волосатый же сказал, что Тиргартен не будет вечно ждать.

— Когда сказал?

— Перед самым нашим бегством.

— Это в Берлине.

— Я расслышал только название. Что оно означает?

— Парк. Центральный парк. Посреди Берлина. Не нужно больших усилий, чтобы догадаться, куда они едут.

По просьбе Эдема Билли рассказала все, что она знала о Тиргартене. Знала она немного: большой парк, который сильно бомбили во время войны, а после войны все его деревья были срублены берлинцами на топливо. Еще она знала, что этот парк простирается до самой стены, которая перерезала город.

Ей припомнилось, что там находилось огромное японское посольство и что Гитлер проводил в этом парке самые крупные празднества. В середине его расположена Колонна Победы, которая частично отлита из стволов пушек времен франко-прусской войны.

— Интересный материал, не правда ли? Но как он нам поможет выбраться отсюда?

Какой-то приглушенный шум в отдалении встревожил их.

Он прижал ее к себе, а затем потянулся к своему «ХК-54», чтобы при необходимости быстро им воспользоваться.

Шум продолжался, но все еще в отдалении. Время от времени раздавались чьи-то крики, но разобрать слова не было никакой возможности.

— А что, если они… — спросила она, встревожившись приближением звуков.

— Это маловероятно. У них не будет времени обыскивать каждый ящик. С нами все будет в порядке. — Он успокоил ее. Но лежавший с ним рядом «ХК-54» был заряжен и изготовлен к стрельбе.

Преследователи так и не зашли туда, какое-то время они еще были в безопасности в этой потаенной дыре. Звуки вообще исчезли. В ангаре опять воцарилась тишина.

Минут через двадцать Эдем высвободился из своего тесного укрытия и стал осторожно пробираться к двери, через которую они вошли. Достигнув двери, он прислушался, все ли спокойно снаружи, а затем повернул ручку и слегка приоткрыл дверь.

У второго ангара кипела работа.

К началу взлетно-посадочной полосы, охраняемой вооруженными штурмовиками, были выведены два вертолета «Джетрейнджер». Рядом стояли реактивный самолет «Ситейшн», один из двухмоторных «Пайперов» и одномоторная «Сессна». Бензозаправщик только что обслужил второй вертолет и теперь отъезжал от выстроенных самолетов, а на дороге уже появились два джипа и черный «мерседес», выехавшие из главного комплекса. Они остановились недалеко от авиагруппы.

Волосатый, сидевший в первом джипе, выскочил из него и прошел назад к черному «мерседесу». Его спутники в джипе последовали за ним, вытянувшись в цепочку в качестве почетного караула для пассажиров в машине. При этом они были не в военной форме, а в гражданских костюмах и пальто.

Волосатый наклонился и открыл заднюю дверцу «мерседеса».

Эдем узнал первого вышедшего из нее. Это был начальник Волосатого, мерзавец, который пинал его в комнате перед тем, как его повели на пытки. Он видел, как встречавшие приветствовали мерзавца, а затем он сам повернулся, приветствуя выход следующего пассажира.

Этого Эдем не знал, но почувствовал его значимость. Это был, несомненно, руководитель. Выстроенные у машины штурмовики встали по стойке «смирно», почетный караул отдал ему честь в известной нацистской манере. Фюрер, как Эдем назвал его, ответил таким же приветствием и прошел к вертолетам. Остальные последовали за ним. Когда они достигли машины, фюрер повернулся к ним, и они образовали перед ним полукруг.

Все это происходило метрах в шестидесяти от места, с которого Эдем наблюдал за ними через небольшую щель в дверном проеме, услышать на таком расстоянии он ничего не мог, но произносилось явно что-то важное. Это было видно по вниманию слушателей. Закончив речь, фюрер пошел вдоль почетного караула и каждому пожал руку.

С последними словами речи начали вращаться винты у «Джет-рейнджеров». Волосатый и еще двое забрались в первый вертолет, остальные — во второй.

Вертолеты оторвали от земли свои шасси, поднялись в воздух, накренились влево и направились на север, фюрер и мерзавец поднялись на борт «Ситейшна».

Через четыре минуты этот небольшой реактивный самолет взлетел с полосы и тоже повернул на север.

— Больше нет смысла околачиваться здесь, — сказал Эдем Билли, вернувшись в свое укрытие. — Вся их верхушка улетела.

— Вся дьявольская команда. Инструкторы и все такое, — заметила Билли после того, как он рассказал ей о происшедшем.

— Время двигаться.

— А как же быть с темнотой?

— Кто-то изменил правила игры.

— И как же мы выберемся отсюда?

Он усмехнулся:

— Предоставим это дело птицам.

Когда они прошли к выходу, поле аэродрома уже опустело. Эдем вывел Билли из ангара, и, почти прижимаясь к его стене, они направились к самолетам. В отдалении им слышался рев моторов и какие-то крики, но никто не приблизился к ним по дороге к взлетной полосе.

Куда вы тащите меня? — сказала она, сопротивляясь, когда он взял ее за руку и повел к самолету.

— Я получал уроки.

— Уроки?

— Но там было два мотора. У этой же птицы всего один. Не самолет, а кусочек сладкого пирога.

Я люблю вас, Эдем, — сказала она, пытаясь остановить его. Но я хотела бы сохранить для нас шанс пожить. Не думаю, что это хорошая идея.

— Это единственно возможная идея. Повторю еще раз: вам придется верить мне.

— Черт возьми, крутой парень! Это же не игра. — Она старалась быть как можно убедительней. — Вы слишком серьезно воспринимаете эти слова: «Пока нас не разлучит смерть».

Успокойтесь, — убеждал он ее, понимая, что к ней вернулся страх, как только она оказалась на открытом воздухе. — Это же самый легкий путь отсюда.

Он открыл дверцу одномоторного самолета «Сессна», модели «Скайхавк-172». Осмотрев щиток управления, он увидел, что ключ находился в замке стартера. Все напоминало «сенеку», на котором они летели с Дженни. Только на этот раз был один дроссельный клапан и один механизм контроля за смесью вместо двух, которые он видел на двухмоторной машине.

— Мы улетим, — убеждал он ее, помогая забраться на сиденье справа. Сам он сел на место пилота и захлопнул дверцу.

Он сознавал, что время работало против него. Если двигатель не заведется немедленно, его шум встревожит всех находившихся поблизости штурмовиков. Он попытался вспомнить все то, чему его учила Дженни Дейл.

Аккумулятор. Он передвинул основной включатель и увидел, что все приборы пришли в движение. Показатель топлива свидетельствовал о незаполненном баке, но по крайней мере вылететь отсюда можно было.

Индуктор. Он нашел включатель и убедился в его исправности.

Стартер. Нужно повернуть ключ и запустить мотор. Выглянув из окошка, он убедился, что поблизости не было штурмовиков. Все шло удачно, они находились вне опасности. Он наклонился вперед и повернул ключ.

Трах-трах. Металлические звуки. Двигатель проворачивался, но зажигания не было. Он покосился на Билли, она была занята осмотром местности в поисках опасности. Трах-трах-трах. Он опять повернул ключ, но двигатель не заводился.

Дерьмо, Маркус. Он же должен завестись. Что же я забыл?

— Там кто-то идет, — предупредила его Билли, показывая на дорогу.

Он поднял глаза и увидел двух штурмовиков приблизительно в двухстах метрах от самолета. Они медленно шли к ангарам, не зная, что происходило в небольшой «Сессне».

Трах-трах.

— Они идут… — В голосе ее нарастала тревога.

Трах-трах.

Что же это, Маркус? Что…

— Они смотрят сюда! — закричала Билли.

Топливо. Не было подачи топлива. Конечно, эта штука не заведется. Он наклонился еще глубже и потянул вперед рычаг смеси, затем перевел дроссельную заслонку в нейтральное положение.

Как только он повернул ключ, мотор заработал, поймав нужную смесь. Мелькнула вспышка, провернувшая первый цилиндр.

— Они заметили нас! — опять предостерегающе воскликнула Билли.

— Мы уже в пути! — закричал он в ответ, стараясь перекрыть шум двигателя. Он подал вперед рычаг дроссельной заслонки, но самолет лишь содрогался на месте, отказываясь двигаться.

Тормоза! Нужно освободить тормоза. Он посмотрел вниз, нашел небольшой рычаг слева от себя и отпустил его. Самолет наконец покатился вперед.

Оглянувшись, он увидел двух штурмовиков, отчаянно подававших сигналы невидимым коллегам. Один из них что-то кричал в ручную рацию.

Он оттянул обратно рычаг подачи горючей смеси и нажал на тормоза. Самолет катился слишком быстро. Затем, как это делала Дженни с «сенекой», он начал управлять машиной с помощью педалей, которые были связаны с передним колесом.

Когда самолет достиг взлетной полосы, взглянув, он увидел, что количество штурмовиков увеличилось. Они, по-видимому, не совсем понимали, в чем дело, но некоторые из них уже бежали к самолету.

Он направил «Скайхавк» по осевой линии и до отказа нажал на рычаг дроссельной заслонки. Двигатель взревел на полную мощность, и самолет покатился вперед. В отдалении он услышал очереди автоматов. Билли ругалась и кричала на него, но он не обращал на это внимания, сосредоточившись на своей основной задаче.

Взглянув на индикатор скорости, он увидел стрелку за показателем шестьдесят узлов. Он не знал, на какой скорости взлетал этот небольшой самолет, а поэтому стал следить за увеличением скорости по мере приближения конца взлетной полосы.

Рат-а-та-та. Выстрелы раздавались уже совсем близко, но на этот раз стреляли не из одного автомата.

Время взлетать, Маркус.

Он потянул на себя ручку управления. Нос самолета чуть задрался и какой-то момент держался в этом положении, а потом стал заметно подыматься, что подтвердило устремленность самолета ввысь. Он услышал позади себя какой-то треск и пронзительный крик Билли.

Высота. Он должен полностью сосредоточиться на этом. Так говорила Дженни. Удерживайте высоту, иначе вы перевернетесь. Он подал ручку управления вперед и держал ее так, когда самолет взлетал над деревьями, над голубой бетонной стеной, которую построили русские, окружив Heide кольцом.

Он посмотрел на высотомер. Пятьсот футов. Потом тысяча. Он уже летел над городом, над дорогами и приземистыми зданиями Дрездена. Мотор начал странно реветь. Он понял, что дело в неправильном положении дроссельной заслонки. Надо оттянуть ее рычаг назад. Действительно, уровень шума снизился. Теперь на приборной доске надо найти компас. Самолет направлялся на юг.

Начав осторожно разворачиваться, он вспомнил, как Дженни учила его наблюдать за горизонтом и сопоставлять с ним высоту. Маленький «Скайхавк» нормально выполнил вираж. Теперь компас указывал ему, что они летят на север.

Билли ничего не говорила, чтобы не отвлекать его, дать ему возможность полностью сосредоточиться на полете. Она шарила по кабине, ища карту. Раскрыв ее, она увидела топографические знаки, изображавшие дороги, реки и города, как они смотрятся с воздуха. Раскрыв карту на коленях и найдя Дрезден, она старалась определить маршрут их полета относительно расстилавшейся внизу местности.

Берлин расположен к северу, до него им лететь еще очень долго. Она гордилась Эдемом. Ему действительно можно верить.

Она услышала его тихий смех.

— Уже веселее? — спросила она.

— Однажды я сказал кому-то, что, если бы у меня была жена, я бы заставил ее путешествовать с двумя детьми.

— Что такое?

Не отвлекаясь от приборной доски, он рассказал ей о молодой матери, которая летела с ним на аэробусе из Лондона в Сан-Диего, туда, где он впервые повстречал Билли.

— Звучит неплохо, — улыбнулась она, когда он закончил рассказ. — Посадите благополучно эту штуку, и мы претворим мечту в действительность. — Она подумала с надеждой, что, может быть, он не будет расстроен, если обнаружится, что она слишком стара для того, чтобы иметь детей.

— Мы это сделаем, — пообещал он. — Этот полет — как кусок сладкого пирога.

— Прекрасно исполнено, ушлый парень. Вы все делаете хорошо.

Если бы Питер мог увидеть ее сейчас! Если бы только… Она вздохнула.

Все это было давным-давно.