Оборотни Митрофаньевского погоста (СИ)

Глава 1. Шалости нечисти.

Князь Михаил Феоктистович к пятому часу просто слег, беспрестанно стонал и звал дочь. Между тем непонятное исчезновение Елизаветы Любомирской насторожило уже всех. Если девица, подлинно ничего не зная о гибели сестры, отлучилась в модные лавки - давно бы уже воротилась. Сыщики, направленные на её поиски, обошли все близлежащие места и магазины и вернулись ни с чем: княжны Любомирской там никто не видел.

Теперь полицейские испуганно переглядывались. Если одна сестра выловлена утром из Невы, а второй нет дома почитай невесть с какого часа, - не резонно ли предположить, что погибли обе? Но с чего бы таким богатым молодым девицам вдвоём в Неву-то бросаться? Если же стали они жертвой убийства - кому их убивать-то надо было? Они могли привлечь только охотников за приданым.

Тут мысль Путилина пошла уже истинно криминальным путём: он пожелал узнать о завещании князя. Любомирский, разбуженный от сонных зелий, коими его напичкал доктор, сказал, что всё оставил дочерям, у него других наследников нет.

- Ну, а после дочерей кто наследует?

Князь поднял на Путилина сонные, заплывшие глаза. Он понял и задумчиво покачал головой.

- Нет... не может того быть. Сестра умерла. Есть родственник, мой двоюродный брат, Алексей. Он в Москве с женой живёт. Детей у них нет. Нет, не он это. И не нищий он, и сам говорит - жить не для кого. И не мог он внучатую свою племянницу... - Князь снова завыл, - любит он Настёну-то... не он это... Зачем ему... Доченька моя!...

Корвин-Коссаковский поморщился, сердце его сжалось, князя, что ни говори, было жаль. Он давно простил его сиятельству злословие и язвительные остроты, ибо перед лицом такого горя можно было простить всё. Но один вопрос он Любомирскому задал:

- А Николаев, что умер года четыре назад, он вам кем приходился?

Князь тупо посмотрел на Арсения Вениаминовича, явно не понимая, о чём он спрашивает, но потом всё же сообразил и ответил.

- Что за разница... Племянник он мне.

- А чей он сын? У вас с Татьяной ещё одна сестра была?

Князь мрачно поглядел на него исподлобья.

- Если не по праздному интересу спрашиваете...

- Не по праздному, - твёрдо проговорил Корвин-Коссаковский.

Любомирский вздохнул. Глаза его теперь были живыми и больными.

- Танькин он сынок, но не Перфильевский, тот уж умер тогда, а большого человека, что Таньку тогда обхаживал. Она его племянником называла, говорила, что сын, дескать, дальней родственницы.

Корвин-Коссаковский задумчиво кивнул и ничего не сказал. Потом, уединившись в зимнем саду, погрузился в тёмные, непроницаемые размышления. Арсений Вениаминович был абсолютно уверен, что дело это не будет числиться Путилиным среди раскрытых, ибо уверенно прозревал за произошедшим шалости бесовщины. Да, это были проделки Клодия Сакрилегуса, Цецилия Профундуса и Постумия Пестиферуса. И то, что покойник Николаев был родным этой семейке по крови, усугубляло его подозрения во сто крат.

Но кто? Кто они? По сути, он уже проиграл, хоть и изначально, едва услышав от Бартенева о разговоре нечисти, оценивал свои шансы как весьма скромные. 'Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной...' Где уж ему скрещивать шпагу с духами злобы поднебесной... Он не смог спасти Лидию, не сумел предупредить и гибель Анастасии Любомирской...

Вечером до князя дошло, что Лизаветы тоже нет дома. Она бесследно пропала. Однако, пройдя сквозь пары успокоительных микстур и сонных зелий, это известие не убило, а скорее удивило его.

- Нужно найти её, она, наверное, на Невском, у ювелира, - бубнил он, глядя в одну точку.

Сыщики сказали Путилину, что на Невском были, но княжны нигде нет, но тот и так понимал, что ситуация становится сложней с каждой минутой. За окном уже смеркалось, и теперь приходилось сделать горький вывод о возможном двойном преступлении в доме Любомирских.

Обратно в Департамент Корвин-Коссаковский направился с Путилиным около шести пополудни. Солнце давно исчезло под плотным покровом грязно-серых туч, с Невы поднимался белёсый туман, погода была сырой и пасмурной. Путилин сказал, что к ночи будет проливной дождь, а, может, и мокрый снег. Корвин-Коссаковский кивнул. Поздняя балтийская осень выпала мягкой, но сейчас время её ощутимо кончалось.

- Куда, по-твоему, девчонка-то младшая запропастилась? - Путилин глядел мрачнее тучи.

- Она тоже мертва, - уверенно сказал Корвин-Коссаковский, ни минуты не сомневаясь в своих предположениях.

Путилин зло, но согласно кивнул. Да, этот вывод напрашивался. В случайность исчезновения Елизаветы Любомирской в день гибели её сестры Анастасии - верилось с трудом. Но Иван Дмитриевич все же высказал некоторое предположение.

- Слушай, а не могло ли быть так, что девицы из-за кавалера повздорили, одного не поделили, младшая с ним сбежала, а старшая в отчаянии - в реку кинулась?

Версия была логична, но кто кавалер-то? При мысли, что с девицами Любомирскими подшутил Сабуров, Корвин-Коссаковский горько усмехнулся. Едва ли. Сабуров исчез, но исчезновение Клодия не помешало бы Цецилию и Постумию забавляться дальше, ведь именно так между ними и договорено было. Арсений был уверен, что тут действует нечисть.

Тут ему подумалось, что Путилин мог бы и помочь ему в поисках, даже сам того не понимая. Делиться с Иваном Дмитриевичем рассказом Бартенева Корвин-Коссаковский не собирался, слишком хорошо осознавая, что прагматик и агностик Путилин просто не поймёт его и, конечно же, на поверит. Но кое-что тот сделать мог - тем более, что штат, на численность которого не уставал жаловаться Путилин, был в три раза больше, чем у Корвин-Коссаковского.

- Ты, Иван, проверь тех, кто в доме в последние дни крутился. Я там видел Даниила Энгельгардта, Германа Грейга и Ратиева. Их и проверь.

Путилин тщательно записал имена и кивнул.

- Дрянное дельце свалилось, ох дрянное, - вяло посетовал он.

Расставшись с Путилиным, Корвин-Коссаковский, хоть и помнил, что собирался к другу, взяв извозчика, направился к Марии, он хотел узнать о здоровье племянницы. Нина не была на похоронах сестры, княгиня не захотела везти её туда, да и сам Арсений был того же мнения. Теперь он, покачиваясь на рессорах экипажа под мерный шум начавшегося дождя, снова задумался о чёртовой песенке, прозвучавшей из кареты, опередившей их на кладбище. Это могло быть и совпадением: мало ли часов с одинаковым боем! Но Арсений покачал головой. Сам он в совпадение не верил. Он закрыл глаза, откинувшись на подушки, пытался восстановить в памяти картину похорон, вспомнить, кто сел в наёмный пароконный экипаж...

Увы, он просто не видел этого, следя за служителями погоста. Явно не заметил этого и Порфирий Бартенев, не то, конечно, сразу сказал бы ему. А что в итоге? Ещё один упущенный шанс.

Впрочем, Корвин-Коссаковский теперь, после гибели Лидии Черевиной и Анастасии Любомирской, почему-то не ощущал уныния, того чувства беспомощности и малодушной слабости, что сковывали его поминутно после бала у графини Нирод. Теперь в нём была холодная ярость и леденящая душу злость. Понимание, что, если что-то случится с Ниной, дело будет иметь для него только академический интерес, не заставляло его успокоиться, но напротив, бесило, и он решил - в безумном ослеплении ярости, что, если не спасёт Нину, - сотворит то, о чём до сей минуты и помыслить не мог.

Он разроет с Бартеневым на Митрофаньевском погосте чёртову могилу, извлечёт из неё покойника и проткнёт треклятый труп осиновым колом! Болото ему, конечно, не осушить, нетопыря не поймать, а вот гроб - вещь реальная, его пощупать можно. Вот его-то он и достанет! От этой дикой мысли его всего вдруг сотрясло, но минуту спустя он уже успокоился, это решение наполнило его силой и укрепило дух.

Однако у Палецких его неожиданно ждали добрые вести. Нина явно начала поправляться, минувшей ночью она спокойно спала, перестала бредить. Случилось и ещё кое-что - не менее странное и приятное. Весь день девица просидела в зале, укутанная тёплым пледом, расспросила княгиню о похоронах сестры, при этом дважды назвала Марию Вениаминовну 'тётушкой', а Ирину Палецкую 'сестричкой', что весьма изумило последних.

Нина назвала и вошедшего Корвин-Коссаковского 'дорогим дядей', чем тоже ввергла его почти в ступор. Чуть придя в себя, Арсений Вениаминович попытался снова спросить племянницу о видении у Любомирских, при этом твёрдо решил ни словом не обмолвиться Нине о гибели Анастасии.

Тут он и вовсе оцепенел. Нина Черевина опустила глаза в пол и вдруг твёрдо проговорила:

- Там мертвец был, покойник. И скелет. Я видела - прошёл он к ней, а там, за ними, зеркало стояло. Анастасия была в том зеркале, а он - нет! Она думала, что он жених, а он мёртвый! - голубые глаза Нины были осмысленны и налиты слезами. - Я кричала ей, чтобы она побереглась, но она отвернулась, не поверила мне. Да только я не ошиблась. Не было его в зеркале-то, не было... - прошептала она. - А скелет всё заигрывал с Елизаветой, то про духов ей рассказывал, то про моды, а сам всё к ней костлявые руки протягивал, на ухо шептал что-то... Потом на меня как глянет... - девушка снова побледнела.

- А за Лидией этот покойник тоже ухаживал? - осторожно спросил Корвин-Коссаковский, страшно желая узнать правду, и одновременно, боясь снова расстроить хрупкое здоровье Нины.

- Он на меня смотрел, меня он убить хотел. Красавцем прикинулся, обманул, а сам он - призрак ночной, навь...

- А Лидия?

- Она - в саване... тоже мёртвая.

Корвин-Коссаковский глубоко задумался. Было понятно, что девушка сейчас вменяема и разумна. Её взгляд был твёрдым и осмысленным, она явно понимала, что говорила, при этом точно пересказывала своё видение, и если не называла покойников - так только потому, что не могла их узнать в гостях князя Любомирского. Стало быть, она видела именно Клодия Сакрилегуса, Цецилия Профундуса и Постумия Пестиферуса - тех же, кого видел и Бартенев.

Но почему Нина вдруг заговорила так внятно и чётко, почему стала так спокойна и тиха? Безусловно, на неё повлияла смерть сестры, она закричала тогда, что Лидия 'мёртвая'... Но кем был Сабуров? Скелетом или покойником?

Этого было не понять.

Арсений распорядился, чтобы Палецкие никого не принимали, даже не пускали в дом, приказал сестре по-прежнему спать с Ниной, в трепете велел повесить на окно вязанку чесноку и поставить на сервант икону Спаса, сам же поехал к себе на Лиговский. Его снова искусило желание повидаться с другом, но час был слишком поздний, Арсений решил навестить Бартенева на следующий день, и, едва раздевшись, рухнул на постель, совершенно обессилев за этот долгий и тяжёлый день.

Глава 2. Новые скорби князя Любомирского.

Увы, планы Корвин-Коссаковского были снова нарушены, притом, с самого утра. С трудом поднявшись, он приехал на службу, мечтая о чашке горячего чая, коего не успел выпить дома. Он уже вдыхал его аромат, когда зашёл Путилин.

- А ты новости-то знаешь? - осведомился он. - Ратиев убит вчера, а Энгельгардт ранен в ногу.

- Как? - ахнул Корвин-Коссаковский, подлинно оторопев. - Когда? Что случилось?

- Ничего особенного. Дуэль. Причины неизвестны, секундантами были Грейг и Протасов-Бахметьев. Стрелялись позавчера. Грейга сейчас дома нет, а вот Протасова вчера видели у в ресторане Палкина, на Невском. Пока ничего больше не знаю.

Пока же Путилин сообщил, что князю совсем плохо, он разбит и охает, между тем Елизавету Любомирскую так и не нашли, несмотря на то, что каждый час осведомлялись у околоточных. Кроме того - Иван Дмитриевич поделился некоторыми данными, обнаруженными его людьми. Выяснилось, что в доме чаще всего в последние дни мелькали Макс Мещерский, Всеволод Ратиев, Герман Грейг и Даниил Энгельгардт, да ещё бывал граф Протасов-Бахметьев. При этом если раньше с девицами часто видели Александра Критского, он барышням на гитаре играл и пел с ними, то уж неделя минула, как он не заглядывал. Путилин ещё вчера собирался побывать у всех, и вынюхать, что только возможно. И вынюхал пока про дуэль.

Но тут в кабинет ворвался тощий сыщик, дежуривший в доме Любомирских и надзиравший за подготовкой к похоронам - с новыми известиями, притом кошмарными. Час назад Елизавета Любомирская была найдена. И вовсе не люди Путилина разыскали девицу. Она отыскалась абсолютно случайно, просто ненароком. Экономка князя Мария Караваева, едва ударяли холода, всегда пополняла хозяйственные запасы сухофруктов, мёда и варенья, вместе с кухаркой Лукерьей Лысенковой перенося их на кухню: мёд и варение они хранили в подвале, а мешки с сушёными яблоками и курагой - на чердаке. И вот, когда они загрузили кухонные шкафы горшками с мёдом да банками с вареньем, Лукерья полезла на чердак за курагой. Не было её полчаса, а так как Мария Зиновьевна не любила, чтобы слуги зря прохлаждались или на минутное дело час расходовали, она, заметив отсутствие кухарки, сама поднялась на чердак. В темноте она сначала споткнулась и упала, потом все же поднялась и тут натолкнулась на тело кухарки. Лысенкова была в глубоком обмороке, рядом с ней валялась разбитая лампа, с которой та полезла на поиски кураги. Экономка ринулась за нашатырём и новой лампой, но снова поднявшись на чердак, - теперь со светом, чтобы привести Лукерью в чувство, - едва устояла на ногах сама, ибо увидела молодую барышню.

Елизавета висела в петле на кровельной перекладине.

На крики Караваевой сбежался весь дом, и первыми подоспели люди Путилина. Они быстро вместе со слугами снесли сверху обморочную Лукерью, которая от нашатыря быстро пришла в чувство, потом занялись покойницей, сразу направив одного из сыщиков за Путилиным.

Путилин зло сплюнул и поспешил на Миллионную, за ним последовал и Корвин-Коссаковский, правда, медленно. Арсений понимал, что произошло нечто ужасное, но душа отказывался воспринять его, а ведь ему казалось, что он готов к этому. Итак, бесовщина подлинно полакомилась всласть, мерзавцы получили своё сполна, а он так и не смог ничего понять, ибо то ли нелюди были слишком похожи на людей, то ли люди ничем не отличались от нечисти.

Он снова задумался. Чаще всего около девиц крутились Энгельгардт и Грейг, они хладнокровно поделили девиц, но, как показалось Корвин-Коссаковскому, целились только на деньги, однако, девицы явно не отвечали ни одному из них взаимностью. Что до Протасова-Бахметьева и Ратиева, они оба на девиц большого внимания не обращали и ухаживаниями себя не обременяли, в основном - в карты резались. Впрочем, осёкся Корвин-Коссаковский, комната Перфильевой... Там же были карты... чьи? Но нет, это нелепость... Оборотней-то всего трое. Всего трое...

То-то и беда, что всего трое, а приглядишься, так и каждый...

Но почему они стрелялись? В чём дело? Однако кое-что подлинно прояснилось. Нечисть стреляться не будет, точнее, её ни ранить, ни убить нельзя, стало быть, Ратиева и Энгельгардта смело можно из списка исключить. Невиновны.

В доме Любомирского снова был переполох, тем более тягостный, что туда как раз привезли дорогой гроб из похоронной конторы и суетились служащие с венками и живыми цветами. Глаза слащавого приказчика конторы, опытного похоронных дел мастера, едва он услышал от камердинера о новом несчастье, подёрнулись, как заметил Корвин-Коссаковский, слезой. Слезой счастья. Любомирский не поскупился на самый дорогой гроб для старшей дочки, неужто младшую-то обделит? Арсений Вениаминович заметил закушенную губу приказчика, боявшегося, что его ликующая улыбка будет замечена, и вздохнул. Так устроен мир. Кому война, а кому мать родна. Сам он всегда сторонился людей, которых кормит смерть, не без основания полагая, что сохранить душу в целостности в таких местах трудно.

Однако какие бы пороки не рождались в душах от постоянного соседства со смертью, в этих людях были и добродетели. Ни новая истерика князя, узнавшего о гибели младшей дочери, ни суета слуг, ни заботы полиции - ничто не могло отвлечь приказчика от сокровенной цели. И стоицизм натуры и смиренное терпение окупили себя. Несчастный Любомирский, хоть и приказал отсрочить похороны Анастасии до завтрашнего дня, вынужден был заказывать новый гроб для её сестры и, естественно, заказ получил тот, кто уже был под рукой. Стоя с привычно постным лицом, приказчик потирал руки, и Корвин-Коссаковский снова вздохнул. Сколько упырей-то вокруг...

Сам Корвин-Коссаковский слышал, как экономка тихо рассказывала горничной, что на Рождество обе барышни на женихов гадали. В одно блюдце положили уголь, в другое - комок засохшей глины, в третье - щётку, в четвёртое - кольцо, затем тянули предметы. Уголь обозначал смерть, глина - остаться в девках, щётка - старого мужа, а кольцо - счастливую свадьбу. И ведь обе они тогда по куску угля вынули...

Ещё и смеялись тогда, не поверили...

Тем временем Елизавету Любомирскую осторожно вынули из петли и снесли вниз. Вид тела, с распухшим лицом, тёмной бороздой на шее и отёкшими руками был так страшен, что слуги в ужасе метнулись, кто куда, расползшись по комнатам испуганными тараканами. У трупа остались только полицейские, Путилин и Корвин-Коссаковский. Лизавета была не в платье, но в длинной белой ночной сорочке, как с ужасом подумал Корвин-Коссаковский, очень похожей на ту, в которой выбросилась из окна Лидия Черевина. Белая тафта... саван...

Тут, к его удивлению, Корвин-Коссаковский заметил, что по шее девицы, рядом со смертной удавкой петли, идёт тонкая цепочка странного металла, похожего на золото с чернью, кулон которой уходит под рубашку, но под полупрозрачной тонкой тканью слегка просвечивает. Это был не крест, но что-то вроде ладанки. Путилин тоже обратил на кулон внимание и осторожно вытащил его наружу. Корвин-Коссаковский вздрогнул и едва заметно побледнел. Он неожиданно вспомнил, что уже видел такой же. Он упал с шеи Нины, когда доктор схватил её за воротник и залепил во время её истерики пощёчину. Сейчас он наклонился над телом, внимательно рассматривая кулон. Да, точно такой же. То же изображение непонятного знака, на обратной стороне - такая же нечитаемая надпись на древнем языке.

Ну и что? Возможно, одна девица просто купила пару кулонов - и подарила один подруге, только и всего.

Но, поразмыслив, Корвин-Коссаковский покачал головой. Нет. Кулон был странен, это он заметил ещё у Палецких. Вещь была необычная, привозная. Елизавета Любомирская была богата и могла позволить себе любое украшение, но почему она выбрала именно эту странную и довольно неброскую безделушку?

Путилин, заметив, как Корвин-Коссаковский разглядывает кулон, быстро спросил:

- Что тут написано?

Арсений вздохнул.

- Не знаю, но странно всё. И надпись непонятная, и вещь... не девичья какая-то. На украшение не похожа. Скорее, амулет какой-то. Надо бы узнать у ювелиров, сама ли она покупала его и откуда вообще вещь? И ещё... Нет ли на сестре такого?

- Ну, это узнать просто, - отозвался Путилин, и они вдвоём поспешили в зал, где уже был установлен гроб Анастасии для прощания с телом.

Сложность была в том, что в зал уже стеклись заплаканные родственники из Москвы и светская публика. Но Путилин кое в чём стоил приказчика гробовой конторы и к вопросам жизни и смерти относился безразлично. Он потребовал быстро вызвать тех, кто выловил тело из Невы и кто обряжал его, и тут же начал пристрастный допрос, вопрошая, был ли на утопленнице кулон с цепочкой? Полицейские твёрдо сказали, что кулона не было, то же повторили слуги в доме.

- Она колье любила с рубинами, - тотчас отозвалась и экономка, - а цепочки не любила и не носила.

- Он мог и быть на ней, да в Неве сорвать его с шеи могло, - предположил один из сыщиков.

Путилин задумался, а Корвин-Коссаковский ещё раз внимательно рассмотрел надпись на кулоне. Тут Ивана Дмитриевича отвлекли полицейские, и Арсений, зажав кулон в руке, вышел из залы, свернул в пустую комнату рядом, и уединился за портьерой у окна.

Ему понадобилась минута, чтобы вынуть из кармана брюк кулон Нины и сравнить оба амулета. Они были абсолютно одинаковы, как серьги из женских ушей. Надпись тоже повторялась. Буква в букву.

...Если бы Корвин-Коссаковский был злопамятным, послеобеденный час принёс бы ему подлинное удовлетворение. И без предсмертных писем трудно было предположить, что некто из слуг затащил девицу на чердак и повесил. Корвин-Коссаковский видел, как князь отводит от него глаза и морщится, вспоминая своё былое злорадство. 'Нет-нет, даже келейно молиться за самоубийцу нельзя! Ибо, воспринимая память о душе самоубийцы, молящийся вместе с тем делается как бы общником и его душевного состояния, входит в область его душевных томлений, соприкасается с его грехами, неочищенными покаянием. Грех и молиться...'

Корвин-Коссаковский тоже помнил эти слова князя и сейчас старался на него не смотреть. Но тут совершенно неожиданно была найдена пропавшая накануне шкатулка. Она оказалась стоящей в зимнем саду на маленьком столе. Справедливости ради стоило сказать, что она совершенно терялась в тени зелёных пальм и была обнаружена дворецким Алексеем Кузьминским, который открывал двери распорядителю похорон. Путилин подоспел к шкатулке одновременно с дворецким, и оказалось, что тут-то и были оставлены, к вящему удивлению домочадцев, два прощальных письма девиц. При этом ни в одном письме не объяснялись причины поступка, лишь говорилось, что жизнь их бессмыслена.

Князь был безутешен, кричал в голос, челядь же на все вопросы полиции только пожимала плечами, объясняя, что в господские дела им соваться было не велено, они и не совались. В шкатулке на дне лежали и визитные карточки, Корвин-Коссаковский неспешно проглядел их. Кроме нескольких, ему не известных, все остальные тут побывали. Герман Грейг, Аристарх Сабуров, князь Макс Мещёрский, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев, Александр Критский...

Тут к князю по его просьбе пожаловали настоятель Исаакиевского собора протоиерей Пётр Лебедев и отец Платон Карашевич, магистр богословия. Увы, ни титул, но мольбы князя не имели результата. Духовенство, хоть и сострадало несчастному отцу, было твёрже кремня.

- Церковь молится только о своих членах, до самоубийства же доходят люди, самовольно отсёкшие себя от тела Церкви. Господь говорил: 'Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают' - в них страшное предупреждение для маловеров и отступников, - убеждал настоятель храма.

- Зря хлопочете вы об отпевании, прекратите собирать себе на голову гнев Божий. О самоубийцах молиться можно только дома, а подавать о них в церкви ни на Литургию, ни на панихиду нельзя. Господь им судья, а Вы пострадаете за непослушание, - вторил ему отец Платон.

Любомирский рыдал, сулил огромные пожертвования храму, уверял, что ни одна из дочерей не могла покончить собой, запискам же абсолютно не верил.

- Правосудие Божие ошибки не совершит, и этим успокойте себя, елико это возможно, - повторял отец Петр, - Евангельские Писания говорят, что Христос не спасает людей насильно, и души тех, кто не позаботился очистить их при жизни через покаяние и веру во Христа, вряд ли и Господь может очистить, даже если об этом горячо молятся родственники.

Но князь бился головой об стену и заклинал именем Божьим отпеть его несчастных дочерей.

- Как отпевать, если душа перешла в иной мир в настроении, враждебном Церкви? Как можно, молясь за самоубийцу, допустить себя до прикосновения к тому богоборческому настроению, которым душа его была заражена? Как воспринять в свою душу все те хулы и безумные помыслы, коими были полны души самоубийц? Не значит ли это - подвергать свою душу опасности заражения такими настроениями? Обо всем этом должны подумать те, кто упрекает Церковь в немилосердии.

Арсений Вениаминович про себя недоумевал, почему князь-спиритуалист не успокоит себя 'Трактатом о реинтеграции существ в их первоначальных качествах и силах, духовных и божественных' Мартинеса де Паскуалли, а настаивает на православном отпевании?

Но мысли это были праздными. При этом Корвин-Коссаковский в принципе полагал, что девицы все же вовсе не самоубийцы, но жертвы нечистой силы, однако не мог рассказать об этом, тем более убедить священство. Любомирского же подлинно было жаль: он смотрел совсем стариком, сгорбился и ссохся, словно за пару дней прожил десятилетие.

Сам Корвин-Коссаковский раздумывал над совсем другими вещами. Он не знал, как поступить: подождать, пока люди Путилина наведут справки об амулете или сделать это самому? Неожиданно напрягся: мысль, пришедшая ему в голову, ошеломила его простотой и истинностью. Нина перестала бредить и начала поправляться практически с часа смерти Лидии. А почему? Не потому ли, что этот амулет, невесть откуда взявшийся на шее девушки, в это время и слетел с неё? Но раз Нина носила его на шее - кто лучше неё знает, откуда он взялся? Корвин-Коссаковский собирался объехать знакомых ювелиров и уточнить, не знает ли кто из них о безделушке, а между тем - ответ был у него под носом. Костеря себя последними словами за недогадливость и глупость, Арсений, не предупредив и Путилина, выскочил из дома Любомирского и крикнул извозчика. В пролётке вздохнул. Он опаздывал, везде безнадёжно опаздывал, но сейчас ему открывалась единственная возможность узнать, открыть истину. Итак, кто и когда мог дать Нине украшение? От кого она могла доверчиво принять его, не заподозрив дурного? Впрочем, последнее было нелепостью, наивная девица не приучена была подозревать обман. Но если Лидия въявь влюбилась в Сабурова, при этом девицы вовсе не ссорились и не соперничали, не значит ли это, что у Нины был совсем другой кавалер, и именно этот поклонник преподнёс её амулет?

Если так, то это, скорее всего, Александр Критский.

Но минуту спустя Корвин-Коссаковский покачал головой. Нет. Он не ухаживал ни за одной девицей, в гостях сидел за карточным столом, и Нина не подходила к нему. Между тем, Корвин-Коссаковский уже не знал, кого и подозревать. Энгельгардт и Ратиев ухаживали за Анастасией, Грейг - за Елизаветой. За всеми остальными Корвин-Коссаковский наблюдал сам и не заметил ничего подозрительного.

Тут Корвин-Коссаковский обомлел. Он проезжал мимо дома Сабурова и вдруг увидел ... его самого. Аристарх Андреевич стоял у своего экипажа и наблюдал за тем, как лакеи снимали с запяток кареты его саквояжи. Потом пошёл в дом следом за ними. Арсений Вениаминович почувствовал, что задыхается. Он был уверен, что уже никогда не увидит этого инкуба. Как же это? Он крикнул извозчику, прося остановиться. Они уже успели проехать пол квартала.

Корвин-Коссаковский вышел, двигаясь словно в тумане. Зашёл в маленький зал второсортного ресторана, что-то заказал.

Итак, инкуб Клодий вернулся. Надолго ли? Зачем? По логике, ему нечего тут было делать. Знает ли он о Лидии? Куда он ездил и зачем приехал? Корвин-Коссаковский вынул часы, заметив, что за окном уже сгустились сумерки. На часах было шесть вечера. Но чего он ждёт? Арсений поднялся и устремился в дом Сабурова.

Глава 3. Откровения подлеца.

В доме Сабурова в бельэтаже горел свет. Корвин-Коссаковский ринулся вверх по лестнице, не обращая внимания на крик лакея, появившегося внизу. Распахнув дверь в зал, Арсений Вениаминович остановился. Сабуров сидел в домашнем халате у камина и читал какое-то письмо, на шум у двери обернулся, увидев Корвин-Коссаковского, встал. Выражение его лица было задумчивым, немного печальным, но, в общем-то, - скучающим.

Корвин-Коссаковский с усилием оттолкнулся от колонны, прошёл, ничего не видя, в комнату.

- Зачем? - Корвин-Коссаковский почувствовал такую усталость, что потемнело в глазах. Он хотел спросить, зачем этот инкуб вернулся, но спёрло дыхание.

- Вы об этой истории с Лидией? - изуверски осведомился Сабуров. - Я только сегодня узнал. А вы, что, вызвать меня приехали?

Корвин-Коссаковский не сразу понял, что он говорит.

- Что? Вызвать? А... да нет. Теперь всё равно. Нечистую силу не обыграешь, тем более что все козыри у вас на руках. Вы - Клодий Сакрилегус? - Он остановился.

Сабуров поглядел на него, изумлённо подняв брови. Потом с лёгкой запинкой осведомился.

- Что? Господи Иисусе, да вы... здоровы ли?

- Наверное, нет. Но почему бы вам не сказать-то? Убудет разве? Вы тот самый, с Митрофаньевского погоста?

Сабуров несколько секунд ошеломлённо глядел на своего собеседника, словно пытаясь понять, нормален ли он.

- Простите... - он чуть наклонил голову, - какой погост?

- Мой друг вас там видел. Когда вы сговаривались погубить девиц Черевиных и Любомирских.

Сабуров выпрямился, отошёл к оттоманке, где на столе стоял коньяк, и налил бокал для гостя.

- Я сидел с вами за одним столом, слышал вас, да и о вас кое-что слышал. - Он протянул бокал Корвин-Коссаковскому. - Вы не походите на умалишённого, и предположить столь внезапное помешательство... Что за погост? Кто и кого видел? Когда?

Терять было нечего: Корвин-Коссаковский спокойно рассказал Сабурову о видении Бартенева. Сабуров слушал удивлённо, иногда отводя голову назад, словно стараясь взглянуть на собеседника издали и убедиться в том, что он не безумен. Наконец явно успокоился и задумчиво проронил:

- Так вы меня за инкуба приняли? Интересно.

- За инкуба. Скажете, это не вы?

Сабуров пожал плечами.

- Видение вашего друга - всего лишь видение. Я - никакой не Клодий, крещён Аристархом, им и являюсь.

- А то, что вы с девушкой сделали?

- А что я сделал-то? Я вообще, уверяю вас, племянниц ваших старался не замечать. Что до Лидии - я её, поверьте, никогда не совращал и не заманивал, и в мыслях того не было.

- Вы же понимали, что она совсем молода и влюблена в вас. Были бы человеком - пожалели бы. Свели с ума...

Глаза Сабурова блеснули.

- Вздор. Я мог бы, постаравшись, свести с ума эту чернявенькую, княжну Палецкую. Там есть с чего сводить. Эту же... не сводил, поверьте. Всеми силами отпихивал.

- Вы дьявол.

Сабуров махнул рукой.

- Вздор. Так вы, стало быть, вызывать меня не намерены?

- А я могу убить нечистую силу?

Сабуров снова взглянул на него и после долгого молчания проронил:

- Idée fixе - опасная штука. Я же вам сказал, видение вашего друга - может быть реальностью, а может и не быть ею, но я - реальность.

- Вы сказали, что разумному мужчине противно злоупотреблять слабостью женщины, - с упрёком бросил Корвин-Коссаковский. На глазах его выступили слёзы - отчаяния и бессилия.

- Верно, сказал, - кивнул головой Сабуров, - и добавил, 'если он не подлец'. Но я - подлец, вам же об этом говорили. - Он улыбнулся, - однако не нежить, поверьте.

Арсений странно посмотрел на Аристарха Сабурова - точно впервые видел. Как может человек творить подлости, признавать это - и жить? Сабуров же, заметив его взгляд, неожиданно рассмеялся, низким, немного утробным голосом, от которого Арсению стало страшно, и он снова подумал, что, несмотря на все уверения это человека, по-прежнему считает его упырём.

Сабуров сел, закинул ногу на ногу, несколько минут смотрел в огонь камина, потом заговорил:

- Ладно, не собирался я исповедоваться, но расскажу. Просто, чтобы вы поняли. Началось это в тот самый день, когда отец уволил мою гувернантку Натали. Он обвинил её в том, что она меня, отрока, совратила. - Сабуров усмехнулся. - Отец ошибся. Это я её совратил. Ничего ещё не умея и не зная, я влёкся к женщине и уже тогда - добивался своего. Я ловко прикинулся жертвой - и её отослали...- Он умолк.

- Куда? - мрачно уточнил Корвин-Коссаковский.

Сабуров поднял на него искрящиеся смарагдом глаза.

- Понятия не имею. Я забыл о ней раньше, чем ей велели собирать вещи. Сегодня, напрягая память, я не могу вспомнить её лица. И так потом было всегда. Я никогда не мог вспомнить их лиц, хотя запоминал все изгибы тела.

- И ни в одной не увидели человека? - Корвин-Коссаковский удивился.

- Нет. Скажу по чести, мне даже в голову не приходило, что это возможно, пока...- Сабуров умолк.

- Пока?

-Пока однажды не влип, - усмехнулся Сабуров. - Я влюбился в молоденькую княжну Грацианову, и это было худшим моим воспоминанием.

-Почему? - удивился Корвин-Коссаковский.

-Потому что нелепое чувство наделило меня непонятной робостью, лишило свободы и повязало по рукам и ногам. Я даже задумался о женитьбе, но это было, конечно, чистым безумием. Я никогда бы не подумал, что это возможно, как говорится, в ревматизм и в настоящую любовь не верят до первого приступа.Глупец, мечтающий о вечной любви, заслуживает того, чтобы его мечта сбылась.Это женщине нужна любовь, а мужчине нужна женщина.

- Постойте... но я слышал о Грациановой...

- Да, дурная вышла история, - мрачно кивнул Сабуров, - я совратил её и сделал всё, чтобы освободится. Мужчина должен знать всё о любви и научиться жить без нее. Я обычно говорил женщинам правду - что не люблю. Тут, сказав то же самое, солгал - в первый раз. Или не солгал? Но я и любя её, ненавидел. Точнее, я понял, что просто больше люблю свою свободу.

- Я вспомнил, мы выловили тело из Невы, отец был убит горем и вскоре умер.

- Все равно что-то подобное произошло бы в любом случае. Я укоротил и обрезал нить, которая все равно рано или поздно оборвалась бы. Вечная любовь изобретена провансальскими трубадурами, когда жизнь длилась около тридцати пяти лет. Сегодня человеческая жизнь слишком длинна для любви. Просто-напросто слишком длинна.Чтобы любовь была вечной, равнодушие должно быть взаимным.

- И вы не жалели о ней? Она ведь любила вас...

- Да, безгранично. Но безграничная любовь только безгранично развращает. Мужчина всегда боится женщины, которая любит его слишком сильно, любовь женская, требующая себе всего, деспотична. Каждая по-настоящему влюблённая женщина - в большей или меньшей степени параноик, - усмехнулся Сабуров.- В любом случае, я был теперь свободен и счастлив этой обретенной свободой. Теперь я ценил её в сто крат выше, чем раньше. Теперь, если я и добивался любви других, то только для того, чтобы иметь лишний повод любить себя. Любовь стала для меня лишь самой поэтичной формой пустой траты времени.

- И чем же вы отличаетесь от дьявола? - растерянно проронил Корвин-Коссаковский. - Ведь только ему не нужна любовь...

Сабуров с усмешкой пожал плечами.

- Мне кажется, что я рассуждаю, в принципе, как обычный мужчина. Мало найдётся мужчин, для которых любовь - самое важное на свете, и это по большей части неинтересные мужчины. Их презирают даже женщины, для которых любовь превыше всего. Я же роковым образом привлекаю тех, кто мне совершенно не нужен. Нужно узнать человека очень близко, чтобы увидеть, что он тебе совершенно чужой.

- Вы - дьявол. Если Нина была, как вы говорите, не нужна вам,зачем вы воспользовались её любовью?

- Потому что пустота засасывает. Вот почему мужчину влечёт к женщине. И даже давно и окончательно разочаровавшись в женщинах, всякий раз пробуешь ещё раз.

Сабуров встал и прошёлся по комнате.

- Надеюсь, вам не показалось, что я оправдываюсь. Я рассказал это по трём причинам. Не могу видеть слёз на мужских глазах. Мне стало жаль вас. К тому же, я хотел разуверить вас в вашем заблуждении. Никакой я не мертвец, не вампир и не инкуб. Я - человек, живой.

Корвин-Коссаковский откинулся на спинку кресла и облизнул пересохшие губы. Как полицейский в молодости он выслушал за жизнь тысячи признаний и явок с повинной, и только священническое сословие было в этом опытнее его. Сабуров не лгал ни в одном слове - Арсений понял это, едва тот заговорил. Истина страшно и грубо проступала в его свободно льющемся голосе, в сверкающих глазах и даже в каком-то самовластном вызове собеседнику.

- И вы не хотели бы полюбить?

Сабуров покачал головой.

- Нет. Виной всему, наверное, внешность. Я привлекаю не женщин, а подлинно пиявок, девиц, обделённых в детстве родительской любовью, каких-то полупомешанных страстных дурочек. Это не женщины, это бездонные бочки, жажду любви которых никто не в состоянии утолить, и измученный их постоянными требованиями любви и ревностью, терплю их из последних сил. Я, в общем-то, несмотря ни на что, душевно здоровый человек, я утомляюсь и ухожу, оставляя после себя зияющую рану. Я знаю, что причиняю боль, но если не уйти, будет союз двух мучающих друг друга людей. И только. Я вынужден терпеть чужую любовь, а она утомляет.

 И скольких вы погубили?

 Глупости наделали не все, но дюжина дурочек наберётся, - он брезгливо поморщился. - Но, видит Бог, я предупреждал вашу племянницу, что любить её не способен, - Сабуров тускло улыбнулся, - в любом случае, я - не тот, кого вы ищите, хоть, может быть, стою мертвеца, упыря и инкуба вместе взятых.

Глава 4. Легион Велиара.

Корвин-Коссаковский встал.

- А почему, - мысль эта совсем неожиданно ударила его, - почему вы все о дуэли-то спрашивали? Меня убить хотели или свой лоб подставить?

Сабуров не смутился.

- Вас, дорогой Арсений Вениаминович, поверьте, убивать бы не стал. Что до своего лба... Нет, подставлять лоб под пулю тоже не собирался. Я... жить хочу, как ни странно. Меня Господь либо для большого покаяния, либо для кары великой бережёт, но я на себя руки никогда не наложу и смерти искать тоже не собираюсь. Так вы не считаете меня убийцей вашей племянницы?

- А что это изменит? - спросил Корвин-Коссаковский, - в вас невероятная сила духа, и дана она вам промыслительно. Вы не смогли убить упыря в себе, а стали губить души. Вы - убийца. Да и упырь тоже. Только что не тот, кого я ищу... Но если таков человек, Господи, - пробормотал он почти про себя, - то каким же будет бес?

На скулах Сабурова заходили желваки, но он ничего не ответил, и Корвин-Коссаковский в безмолвии пошёл к выходу. Он ни на минуту не задержался у двери, при этом чувствуя в душе полнейшую опустошённость. Его усилия в который раз показались ему пустыми и бессмысленными, все члены сковала вялая слабость, он с трудом спустился по лестнице, цепляясь и временами повисая на перилах. В глазах было темно, он почти ощупью нашёл входные двери.

Холодный ноябрьский вечер веял морозом. Обернулся Корвин-Коссаковский внизу, уже у кареты.

Сабуров стоял у парадного входа и молча смотрел на него. Он вызывал в Арсении и жалость, и брезгливость. Корвин-Коссаковский сел в карету, велел было ехать к Палецким. Но тут снова изумился. Сабуров подошёл к экипажу и остановился у двери. Теперь он поразил Корвин-Коссаковского. На лице его была спокойная улыбка, лёгкая и очень ему шедшая. Он казался ожившим ангелом с фрески Рафаэля.

- Насчёт вашего давешнего упрёка. Девица стала моей любовницей, тут я, конечно, негодяй. Но не сделай я этого, я всё равно оказался бы негодяем, Арсений Вениаминович. Так она выбросилась из окна, а пошли я её, как хотел, к чёрту, вы бы её из Невы к утру выловили. Не в упырях тут дело, господин Корвин-Коссаковский, поверьте. От иных таких пиявок, как ваша племянница, и упырям впору спасаться... - Сабуров почти хохотал. Глаза его искрились смарагдовым блеском.

Корвин-Коссаковский понимал, что Сабуров мстит ему за унижение, но не мог и не признать, что аргумент Аристарх Андреевич нашёл убийственный - потому-то и хохотал, подлец. Но убийственность аргумента - не есть его полная истинность. Да, влюблённая дурочка могла совершить глупость, не получи она желаемого. Но она совершила её, до конца поняв, что её Прекрасный Принц - простой выродок, хуже любой нежити.

Однако, несмотря на жуть состоявшегося объяснения, Корвин-Коссаковский поверил Аристарху Сабурову. Поверил и в исповеди, и в том признании, что Сабуров вовсе не инкуб. А стало быть, инкуба он просмотрел. Просмотрел и всех остальных.

Но что толку было гоняться за упырями, когда люди были куда хуже любых упырей, или уж, по крайней мере, вполне способны с ними потягаться? Сабуров был не упырь, не мертвец, ни инкуб, но оборотень-волкодлак, шутя перегрызший глотку жертвы, даже абсолютно не имея аппетита. Вампиру Цецилию-то хоть подлинно есть надо, а этому-то, этому-то что надо было?

Воистину впору дьяволу ужаснуться своему ничтожеству перед ликом человеческим.

Корвин-Коссаковский не находил оправданий Сабурову. Дьявольски умный, он прекрасно различал добро и зло и, значит, творил зло осмысленно. Не мог он не понимать и слабости своей жертвы, и её недалёкости. Она была ему не нужна, но он хладнокровно воспользовался моментом - ради пустого разврата, ибо не мог не понимать, что девица влюблена в него. Ведь что есть разврат в глубоком смысле этого слова? Тайна разъединения душ при слиянии тел, тайна небытия. Сабуров не любил, но хладнокровно допустил слияние тел. И в самом деле наслаждался гибелью своей жертвы.

Покоробили Арсения и походя оброненные Сабуровым слова. 'Я привлекаю не женщин, а подлинно пиявок, девиц, обделённых в детстве родительской любовью, каких-то полупомешанных страстных дурочек. Это не женщины, это бездонные бочки, жажду любви которых никто не в состоянии утолить, и измученный их постоянными требованиями любви и ревностью, терплю их из последних сил...'

Неужели он прав, и так значима родительская любовь? Да, девочки - обе - подлинно были обделены ею, совсем не знали её, не чувствовали. Неужели от этого сформировались такие души - не умеющие дарить любовь, но страстные и подлинно жаждущие любви - истинные пиявки, вампиры страсти?

Но если Сабуров - человек, стало быть Клодий - Критский? Корвин-Коссаковский влетел во двор Палецких, едва не забыв расплатиться с извозчиком - и ринулся вверх по лестнице. Он молил Бога, чтобы к девице не вернулась прежняя болезнь, или не случилось какой иной напасти, и, заметив Нину в столовой, вздохнул с видимым облегчением. Девица была по-прежнему спокойна, она молча сидела у окна, глядя на оголённые ветви клёна.

Однако, заметив Корвин-Коссаковского, к нему поспешила сестра

- Арсик, что у нас было... - Глаза Марии Вениаминовны чуть запали от бессонницы,- я спала в спальне с Ниной, как ты сказал. Так среди ночи из камина полено вдруг выпало, горящее, я подскочила, да обратно его. А с чего ему выпадать-то? Потом портьера подниматься начала, а окно закрыто, и ветра не было... Тут я Иринку крикнула, та святой воды принесла, окропили занавеску с молитвой, так утихло всё...

Ирина стояла рядом, явно перепуганная, с остановившимися глазами.

- Это он... - тихо и отрешённо пробормотала Нина. - Это он приходил. За мной.

- Критский? - сыграл ва-банк Корвин-Коссаковский.

- Он не Критский, просто навь.

- Это он тебе амулет на шею повесил?

Нина наморщила лоб.

- Амулет? А... да. Сказал, в знак любви. Но он обманул, он не живой.

Корвин-Коссаковский вздохнул. Что же, он всё же был недалёк от истины. Клодий Сакрилегус, приняв вид красавца Александра Критского, покорил на балу у графини Нирод сердце девицы и подарил её колдовской амулет. С того дня девушка, и без того сомнамбула, становится управляемой инкубом. Но что произошло у Любомирского? Почему девица вдруг увидела во время спиритического сеанса мертвецов? Этого он по-прежнему не понимал.

- А на сеансе спиритическом мертвец был кто? Энгельгардт? Грейг? Ратиев?

Нина, не отрывая глаз от окна, покачала головой.

- Нет, он просто у двери стоял, не входил. У него вместо лица - череп. А этот тайный ухажёр её - его нет, зря Настёна не поверила мне. Он по душу её пришёл, не жених он. А мертвец просто ушёл, он на часы поглядел и ушёл.

Корвин-Коссаковский растерялся, попробовав прояснить все снова.

- А звали-то мертвеца как?

- Не знаю, он же мёртвый, да только разодет франтом, часы с бриллиантами...

Корвин-Коссаковский кивнул. Конечно. Но кто мог стоять у двери и не заходить? Кого не было у Любомирского? И зачем он заглядывал? Но этого бедняжка явно не знала.

Арсений, снова распорядившись беречь девицу, как зеницу ока, никого не принимать и на порог не пускать, и поехал домой, но по пути заехал к старому знакомому - Николаю Измайлову, полиглоту и коллекционеру антиквариата. Показал ему медальон. Старик долго разглядывал безделушку под лампой в лупу, потом полез за каким-то каталогом, водрузил на нос круглые очки в золотой оправе, долго рылся в книге, переворачивая листы, и наконец заговорил:

- 'בלייעל' Странно. Это иврит. Прилагательное 'блияаль' - это 'без ярма', не подчиняющийся Богу. У нас это имя стало собственным. Велиал, Белиал, Белиар, Велиар... Демоническое существо, дух небытия, разврата, лжи и разрушения. Я где-то читал, что этот демон обычно является в прекрасном облике, он свиреп и вероломен, но его юный, чарующий облик заставляет в этом усомниться. Он слывёт самым извращённым демоном из всего ада, а также самым могущественным. В Библии имя Белиал связано с понятиями 'суета', 'ничто' и 'не-бог'. Считается самым сильным демоном, превосходящим даже Люцифера... Откуда вы это взяли, Арсений Валерианович?

Корвин-Коссаковский пожал плечами, желая дать понять, что при его службе в руки может попасть невесть что.

- А выше что за слово - мельче?

- לגיון? Легион.

Корвин-Коссаковский кивнул. Вот, стало быть, откуда его нечисть.

- А что за материал? Из чего это сделано? - мрачно осведомился он.

Старик снял очки и развёл руками

- Недоумеваю. По весу, вроде слоновая кость, но по цвету чёрный турмалин, шерл. Но тот был бы тяжелее...

Глава 5. Догадки Бартенева.

Утром Корвин-Коссаковский сразу направился в Департамент полиции. Тут его ждало нечто и вовсе неожиданное.

- Ты пятно у утопленницы на шее со следами зубов видел? - этими словами встретил его на лестнице второго этажа Путилин.

Да, напрасно господин Корвин-Коссаковский полагал, что Путилин ничего не заметит и не поймёт. И вопрос-то Арсений Вениаминовича о собаке весьма насторожил полицейского, и амулет таинственный удивил. Он решил точно выяснить, был ли талисман, найденный на шее младшей сестре, также и на старшей, и внимательно осмотрел шею утопленницы, желая узнать, нет ли там следа от цепочки? Тут-то и заметил Иван Дмитриевич вещь удивительную: на шее девицы возле яремной вены след был от укуса, окружённый пятном синюшным.

- Видел, да мало ли откуда оно? - отвёл глаза Корвин-Коссаковский, пожав плечами. Он был уверен, что верных выводов из увиденного Путилин все же не сделает.

Он недооценил Ивана Дмитриевича.

- Только этого мне и не хватало. Терпеть не могу эту чертовщину. Любое ворье и убийцы понятнее. Только доктора Шпатца не хватало.

- Ты о чем это?

- А ты не слыхал о нём? - удивился Путилин. - Был такой - Генрих Шпатц. Незадолго до начала наполеоновских войн окончил университет в Праге и поступил в австрийскую армию военным лекарем, а в тысяча восемьсот восемнадцатом году поселился в Вюрцбурге с молодой женой. Был он состоятельным и стал одним из самых модных врачей в городе. Занимался благотворительностью, работал в больнице для бедных, написал несколько работ по военно-полевой хирургии и лечению некоторых инфекционных заболеваний. Однако в тысяча восемьсот тридцать первом году распродал свое имущество и уехал в Чехию по приглашению Пражского университета. Через месяц после его отъезда в полицию Вюрцбурга обратились бывшие ассистенты Шпатца, которые утверждали, что супруги Шпатц были... вампирами!

- Глупая шутка?

Путилин кивнул.

- Медики указали на исчезновение некого Иохима Фабера. Отставной солдат, однорукий инвалид, тот служил привратником в госпитале для бедных, где работал Шпатц. И он действительно исчез за год до описываемых событий. Полиция произвела обыск в бывшем особняке доктора, и обнаружила в подвале останки 18 человек! Там же был найден скелет без руки со следами хирургической ампутации. Эти кости судебные медики идентифицировали как останки Фабера. Опознать остальные скелеты не удалось - их закапывали обнажёнными. Тогда многие вспомнили, что доктор Шпатц часто брался устраивать судьбу своих неимущих пациентов, как правило, нищих бродяг. Вспомнили и другие странности из жизни доктора: несмотря на то, что особняк Шпатца был большим, однако абсолютно вся прислуга была приходящей, и никто из слуг не оставался в доме на ночь.

- Его разыскали? - поинтересовался Корвин-Коссаковский.

- Как бы ни так. Власти отправили в Прагу запрос и получили ответ: в Пражском университете таковой не появлялся и никакого приглашения ему никто не посылал. Попутно выяснилось, что в австрийской армии никогда не числился хирург по имени Генрих Шпатц. Следствие зашло в тупик. А через полгода покончил жизнь самоубийством один из доносчиков. Незадолго до смерти снял маленькую квартирку в бедном пригороде, порвал все связи с родственниками и друзьями, стал бояться солнечного света, и целые дни проводил в комнате с закрытыми ставнями, страшно похудел и питался только сырой свиной кровью, которую покупал у мясника. В результате он начал страдать от страшных болей в желудке, но лечиться и принимать нормальную пищу отказывался, а спустя год повесился на потолочной балке. Второй доносчик пережил первого на полгода: он убил своего маленького племянника и пытался выпить его кровь. Его увидела няня малыша, которая в состоянии аффекта ударила кровопийцу каминной кочергой.

- Господи Иисусе...

Путилин был бестрепетно спокоен.

- В полиции одни считали Шпатца его вампиром, другие - членом сатанистской секты, практикующей человеческие жертвоприношения, третьи - незаконным патологоанатомом. А доносчики просто фанатично уверовали, что их бывший патрон - вампир, и помешались на этой идее.

- Ну, а тут что, по-твоему? Общего маловато.

- Не знаю пока. Но следы на шее - странноватые, что и говорить. Да и твой список...

- Ты допросил их? Что выяснил о дуэли?

- О, я Энгельгардта разыскал и припугнул. Так, оказывается, стрелялись они из-за девиц Любомирских, можешь себе представить? Я этих княжон, конечно, не в лучшем виде видел, но те, кто их на балах видали - в восторг не приходили. Но Энгельгардт твёрдо сказал, что спор вышел из-за девицы Анастасии Любомирской, Ратиев вызвал Энгельгардта, ибо считал, что тот - ему соперник. Я напрямую спросил, может, просто сорок тысяч не поделили? Смутился, взвился, дескать, как можно, любовь и все такое... Но лжёт он, как сивый мерин, - спокойно вынеся это заключение, Путилин вынул из дорогой и явно презентованной кем-то табакерки понюшку табачку, и воздухе запахло сушёными абрикосами, - в итоге Энгельгардт прострелил Ратиеву левое лёгкое и задел какой-то сердечный клапан, а Ратиев попал в ногу Энгельгардту и чем все кончится - пока неизвестно. А наутро девицу из Невы выловили. Вот и пойми тут что-нибудь.

Корвин-Коссаковский был, в принципе, согласен с предположениями и выводами Путилина.

- А остальных гостей Любомирских ты расспросил?

- Не всех. Александра Критского нигде нет. Но к дуэли он отношения не имел, Энгельгардт говорит, не было его там. Критский, как я выяснил от Протасова-Бахметьева, снимал квартиру на Большой Дворянской в крупенниковском доме, тридцать третьем, но съехал. Причем, привратница, швейцар и истопник говорят Бог весть что. Швейцар утверждает, что красивый молодой человек въехал туда три недели назад, привратница уверен, что он вовсе не вносил залога и не появлялся в доме, а истопник вообще ни о каком Критском даже не слышал.

Корвин-Коссаковский вздохнул. Этого следовало ожидать. Клодий Сакрилегус и должен был исчезнуть. Но следы зубов на шее девицы оставил не Клодий, а Цецилий Профундус, между тем, кто он - об этом Корвин-Коссаковский ничего не знал. Однако ни Клодий, ни Цецилий убивать девиц не собирались, но - обе девицы Любомирские были мертвы. Не дело ли это рук Постумия Пестиферуса? Но этот-то кто, Господи?

Экономка в доме Любомирского сказала Путилину, что его светлость распорядились назначить похороны назавтра - в полдень. Корвин-Коссаковский, услышав об этом, попросил разрешения взять второй амулет - с тех пор, как были найдены записки о самоубийстве, полиция потеряла к нему интерес.

Вечером, когда время уже близилось к шести, Корвин-Коссаковский распорядился ехать на Английскую набережную, благо это было совсем рядом. Он решил повидаться с Порфирием Бартеневым и заночевать у него.

Феврония Сильвестровна, экономка Бартенева, встретила Арсения Вениаминовича приветливо, однако не могла не посетовать на хозяина. Порфирий Дормидонтович, по её словам, совсем от рук отбился. Гулять вечерами перестал. Ест плохо, аппетита, говорит, нет. Выписал в Публичной библиотеке какие-то жуткие книги про демонов, и каждый день велит ему кофея сварить крепкого да фунт табаку принести - и читает до полуночи. Разве это дело?

Тут, однако, к нему вышел сам Бартенев, встретивший его кивком и словами: 'А я как раз к тебе собирался'

На сей раз Корвин-Коссаковский удивился: Бартенев похудел, мундир болтался на нём, как на вешалке. Узнав от друга печальную историю дочерей князя Любомирского, долго молчал, потом проронил:

- Ты не кори себя, что ты мог сделать-то? - между тем было заметно, что сам он не перестаёт сокрушаться.

- Да с тобой-то что, Порфиша? Ты на себя не похож.

Он не ожидал услышать ничего определённого, и тем сильнее был потрясён, когда Порфирий, отослав Февронию Сильвестровну за самоваром, закрыл дверь, и, тяжело плюхнувшись на диван, горестно проронил:

- Нашёл я упыря твоего, Арсюша. Разыскал. Сегодня утром.

Корвин-Коссаковский тихо сел рядом, внимательно вглядываясь в лицо Бартенева. Арсений не ждал, что тот сейчас назовёт ему убийц девиц Любомирских, но слушать приготовился внимательно, ибо глупцом Бартенева не считал никогда. Тот начал.

- Я тут книг набрал в Публичной библиотеке, чтобы тебя не отвлекать. - На скулах Бартенева заходили желваки, - читал-читал... Думал, впустую. Но нет, тут и нашёл главное. - Он умолк.

- Чего же? - не выдержал Арсений Вениаминович. Нервы его были на пределе.

- То, что нечисть эта своего облика не имеет. Ведь Клодий этот крылатый, что, ты сказал, демон распутный, он же нетопырь уродливый. Как же с таким рылом распутничать-то? А Цецилий, упырь который, так тот и вовсе полупрозрачный. Стало быть, им тела нужны, рассудил я, но тут у демонолога одного католического нашёл, что если демон вселяется в человека, тот бесноваться начинает. И в Евангелиях о бесноватых есть много. А почему? Потому что воля и душа человеческие бороться начинают с бесом. Но ведь там, у графини на балу, подумал я, никто не бесновался. Стало быть, они в тех телах предстали, которые им противиться не могут. Что же это за тела? Да те, в которых души уже нет...

- Что? - ошеломлённо перебил Корвин-Коссаковский. Он внимательно слушал Бартенева, но сейчас просто растерялся. - Что за тела-то?

- Трупы, - спокойно обронил Бартенев так, словно говорил о ловле окуней. - Вот я и подумал, не навести ли справки в морге-то? Всего то и надо, что три молодых трупа.

- Навёл? - Корвин-Коссаковский знал, что у друга слово с делом не расходится.

- Навёл, - кивнул Порфирий, - сказал, что кучер у меня пропал, молодой, двадцати пяти годов. Ищу, мол...

- И что? - Корвин-Коссаковский затаил дыхание. Он подумал, что при всей простоте рассуждения Бартенева вполне разумны, и могут помочь найти нежить.

- Ничего. - Бартенев потёр лоб, - обычно тела забирают родственники для похорон, но есть и тела бродяг да беглых солдат, да неопознанных висельников и пьянчужек. Я и понял, что ошибаюсь. Там, у графини, все они лощёные были, и физиономии у них не плебейские. Стало быть, надо искать пропавших аристократов. Но эта публика, опять же, хоронится с честью и всем известна. Представь, появляется в обществе такой господин, граф какой-нибудь али князь, а ему тут кто-нибудь и скажет: 'А как же так, ваша светлость, а ведь вы померли-с...'

- И что ты сделал дальше?

- А дальше я подумал, что нежить-то наша, стало быть, должна гостями представиться! И тут я и вспомнил про Мещёрского-то. Мне говорили, что он храбрец и герой, был в корпусе Лорис-Меликова. Я и подумал-то: компания идёт, а что он тут делает? Решил, что ранен был, да на побывку отпущен. Но танцевал он, как угорелый. Куда же ранен-то? И запрос по нему отправил. Сегодня утром ответ-то и пришёл. Погиб он, Арсений. Погиб ещё в сентябре.

Тут Феврония Сильвестровна занесла самовар и начала накрывать стол к ужину. Корвин-Коссаковский молча следил, как она наливает в блюдце вишнёвое варение, ставит на стол блюдо с дымящимися пончиками, но видел при этом залы графини Нирод и пышные апартаменты князя Любомирского, снующую публику, фраки, манишки и белоснежные манжеты.

- Ты прав, Порфиша, ты прав. Пришлые... Клодий Сакрилегус - это приехавший из Италии Александр Критский, Цецилий Профундус - убитый при Алексадрополе Макс Мещёрский, но тогда... третий, Постумий Пестиферус, это, стало быть, приехавший из Москвы Грейг?

Бартенев бросил на него осторожный взгляд.

- А поймать-то мы их успеем?

Этот вопрос не сразу дошёл до тяжело задумавшегося Арсения.

- Что? Поймать? - Он зло рассмеялся. - Критского, то есть Клодия, давно уже нет, эта нежить летает себе сейчас где-то в поднебесье и нам его не выловить. Да и твой Мещёрский-Цецилий, девиц сожрав, думаю, отдать им последний долг на погост не явится. А вот третий... У третьего дом есть.

- Ты про могилу этого Николаева?

- Угу. Я третьего дня как раз подумал, что, если с младшей племянницей что-то случится - я могилу эту разрою, да нежить эту осиновым колом проткну. Пойдёшь со мной?

Вообще-то Порфирию Бартеневу могилы до сего дня осквернять не приходилось, но он, на минуту задумавшись, озаботился вопросом куда более насущным:

- А где мы кол осиновый-то возьмём?

- На моей даче срубим и обточим.

- А топор у тебя там есть?

- Есть. И нож есть охотничий.

- Ну, поехали.

Бартенев уже поднимался из-за стола.

- Поехали. И кол вырежем, и рыбкой вяленой побалуемся. Завтра в полдень - похороны девиц Любомирских. А после на Митрофаньевский погост съездим и оглядимся.

Сказано - сделано. Порфирий распорядился сложить пончики в корзину, туда же поставить банку с вареньем, после чего друзья под новые причитания Февронии Сильвестровны, уехали. На даче Корвин-Коссаковского Арсений Вениаминович и Порфирий Дормидонтович вырубили молодую осинку, легко соорудив из неё три остро заточенных кола. Корвин-Коссаковский сложил их в чехол из-под своей винтовки и повесил у входа на вешалке.

На следующее утро, выпавшее на субботу, весь город, казалось, столпился на Миллионной. Что ни говори, а было, о чём потолковать. Загадочные самоубийства двух богатейших девиц наделали в городе порядочно шуму и породили тьму предположений и без числа сплетен. Самые злые языки, к ярости князя Любомирского, сочинили весьма складную байку о том, что обеих девиц прельстил и обрюхатил некий вертопрах, да и скрылся. При этом уверенно называли имя молодого красавца Александра Критского.

Сплетня подтверждалась и тем, что Александр Критский подлинно пропал, и его, как стало известно, не смогла найти даже полиция. Не было на похоронах и Макса Мещёрского, о котором, впрочем, особо и не вспоминали. Зато в толпе мелькали граф Михаил Протасов-Бахметьев и Герман Грейг. Тихо толковали и о дуэли, циники посмеивались над идиотами, устроившими потасовку из-за предмета, всплывшего на следующее утро из Невы. Не повезло, однако.

Протасов-Бахметьев и Грейг выразили князю соболезнование, Арсений Вениаминович протиснулся поближе к ним и тихо заговорил.

- Бедный отец, такая потеря...

- Что-то невероятное, - прошептал Грейг. Его томные глаза казались остановившимися. - Если бы одна, но обе...

- Вы, мне казалось, были увлечены Елизаветой, - тихо проговорил Корвин-Коссаковский. Он с иронией относился к скорби Грейга, помня сказанное крупье в Яхт-клубе и разговор Грейга с Энгельгардтом.

- Я сватался, - тоже шёпотом ответил Грейг, - да она сказала, что сердце её принадлежит другому.

Корвин-Коссаковский удивился. Ему казалось, что он разговаривает с Постумием, третьим из нежити, но сейчас он в этом усомнился. На лице Грейга застыли злость и обида, и они казались подлинными. Впрочем, если он действительно подбирался к богатому приданому, но ему второй раз не обломилось, то обида понятна.

- И кто был ваш соперник? - задумчиво поинтересовался Арсений Вениаминович.

Грейг пожал плечами.

- Один раз я видел её на прогулке с сестрой и Александром Критским, но я спрашивал его - он сказал мне, что видов не имеет. Был и Протасов-Бахметьев, но она его не жаловала, Энгельгардта звала картёжником. Мещёрского выделяла, но он жениться не собирался. Кто же тогда?

На похоронах была и Нина Черевина. Она случайно вечером в пятницу из тихого разговора Ирины Палецкой и Татьяны Мятлевой узнала о смерти подруг. Повела себя странно. Утром в субботу надела чёрное платье и капор и сказала княгине, что пойдёт на похороны. Мария Вениаминовна испугалась и стала уговаривать Нину остаться дома, но девушка только качала головой и говорила, что должна проститься с подругами. Княгиня в испуге послала записку брату. Корвин-Коссаковский получив её, заехал к Палецким вместе с Бартеневым. Он тоже уговаривал её остаться дома, но Нина тихо смотрела в пол и уверенно шептала, что должна быть там.

Арсений трясся мелкой дрожью и не знал, на что решиться. Он понимал, что присутствие Нины на похоронах может обернуться страшной бедой, непоправимой и горестной, но остановить Нину не мог. Тогда он попросил Бартенева рассказать девице о своём видении.

Порфирий, исподлобья разглядывая Нину Черевину, рассказал, что видел на кладбище. Нина слушала молча, не перебивая, смотрела в пол, сжимая в руках перчатки.

- Я не смог спасти ни Любомирских, ни Лидию. Девочка, эти упыри сейчас охотятся за тобой.

Нина помолчала, потом проронила, ничуть не оспаривая Корвин-Коссаковского.

- Он не придёт.

- Почему?

- Его здесь нет. Я хочу пойти. Позвольте мне...

Корвин-Коссаковский вздохнул и кивнул. Они поехали втроём с Бартеневым, в карете он достал из чехла осиновые колы и отдал один Порфирию.

- Не отходи от неё, держи кол так, чтобы его видел каждый, кто к ней подходит.

Как и похороны Лидии Черевиной, погребение сестёр Любомирских осложнилось дурной погодой. Дождь, сперва мелко накрапывавший, вскоре перешёл в ливень, к тому же поднялся ветер - холодный и пронизывающий, пахнувший снегом. Порфирий Бартенев, едва увидел гробы, умолк, насупился и лишь порой поднимал глаза на рыдающего князя Любомирского, но кол из рук не выпускал и не отходил от Нины Черевиной. Рядом стоял Корвин-Коссаковский, сжимая второй кол. Надо сказать, что публика не обращала особого внимания на то, что они держали в руках, все прятались под зонтами и перешёптывались.

Нина с глазами, налитыми ужасом, смотрела на распухшие тела утопленницы и вынутой из петли, прикрытые белым газом. Гробы уже насколько раз пытались забить, но Любомирский всякий раз начинал кричать - резко и истошно. Корвин-Коссаковский поддерживал Нину под руку, боясь, что ей станет дурно. Но та молча стояла и смотрела на гробы, не обращая внимания ни на людей вокруг, ни на заботы дяди.

- Все они налгали, эти сны. Все налгали, - тихо пробормотала наконец она.

Девушка казалась жалкой и странно повзрослевшей, но Корвин-Коссаковский считал, что цена такого взросления была чрезмерно велика. В чем была виновата эта явно нездоровая телесно и душевно девочка, выросшая в дурной семье? Тем, что упыри захотели есть?

Арсений не заметил, чтобы кто-то пытался подойти к Нине, но слышал злобные шепотки в толпе, муссирующие все те же подлые и пошлые сплетни о Любомирских и Лидии Черевиной, и ему снова показалось, что он окружён упырями. Но он не двигался, только сильнее сжимал кол в руках, оглядывал толпу и чувствовал, как закипает в душе ярость. Он проиграл, не смог найти ни одного упыря, хоть и был предупреждён, а стало быть, - вооружён. Но по-настоящему вооружённым он чувствовал себя только сейчас, сжимая в руках кол осины. Теперь он твёрдо решил добраться до могилы Николаева завтра же. Он все равно не выпустит мерзавца. Уж этот последний не уйдёт от него, ответит за всё.

Ирина Палецкая стояла вместе с матерью, смотрела на гробы в странном отупении, ничего не говоря, чуть раскачиваясь, точно тростинка на ветру. Рядом с ней стоял Андрей Нирод, в толпе судачили о помолвке. Неожиданно князь Любомирский охнул и завалился на бок, - на кучу свежей земли. Его тут же подхватили, попытались помочь встать, но он упал снова. Его почти на руках отнесли в карету, погребение же быстро завершилось.

Корвин-Коссаковский и Бартенев отвезли Нину домой, к Палецким. Девушка чувствовала себя неплохо, лишь была грустна и задумчива. Друзья разъехались по домам, договорившись на следующий день встретиться на даче Корвин-Коссаковского и навестить проклятую могилу - с заступом, лопатами и осиновыми кольями.