Обратный отсчет

1. Граница на замке?

Как санитарный самолет садился в Кабуле, как их с Лосем переваливали на другой борт, старший лейтенант Петренко, он же Хантер, совершенно не помнил. Под действием обезболивающих и от полного изнеможения мозг просто отключился. В себя пришел только в Ташкенте на аэродроме Тузель — том самом, с которого улетал в Афган несколько месяцев назад. Ощущения были не из приятных — он лежал на спине на носилках в дюралевой утробе самолета, а кто-то грубо шарил по его телу, отбросив одеяло и простыню.

«Что за твою мать?» — возмутился Хантер. Про себя, потому как сил на споры и сопротивление не было никаких.

— А я вам говорю, — послышался возмущенный женский голос, в котором гнев мешался со слезами, — не имеете права! Раненые физически не в состоянии перевозить оружие и наркотики!

С трудом расклеил веки, сразу же вернулась тупая боль, заполнившая все тело. Оценил ситуацию — в его носилках копошился бдительный таможенник в мятой темно-синей униформе. Рядом топтались пограничники, двое военных медиков, какие-то летчики — должно быть, экипаж борта, и еще пара таможенников со спаниелем на поводке. Спаниель опознал в Саньке своего, охотника, приблизился к лежачему и ласково лизнул в лицо.

— Что ваша собака себе позволяет?! — взвилась женщина-врач. — Она же может инфицировать раненого!

— Собака что-то учуяль, — с узбекским акцентом ответил самый мятый-бдительный, обшаривавший Хантера. — Надо вынести всех этих на бетонку и еще раз все перешманать. Патом — самалет!

— Делайте что положено, — брезгливо бросила докторша. — Ни сердца у вас, ни мозгов…

— Вы, товарищ майор медицинской службы, — обиженно забасил дородный офицер-пограничник, — не вмешивайтесь не в свое дело. У ваших раненых нет соответственно оформленных документов для пересечения государственной границы СССР. Нам откуда знать — может, они международные террористы или еще кто там?

— Товарищ подполковник, — уже спокойнее ответила докторша. — Данные военнослужащие всего несколько часов назад эвакуированы непосредственно из зоны боевых действий! На территории Республики Афганистан сейчас проходит масштабная армейская операция «Кольцо», все госпитали на афганской территории переполнены. Даже «Черные тюльпаны»[1], как вам известно, делают по два рейса в сутки и пересекают границу именно здесь, в Тузеле. Поэтому, по особому распоряжению начальника медицинской службы Сороковой армии генерал-майора Лактионова, эти военнослужащие направлены в окружные военные госпитали на территории СССР. Если вы завернете наш борт обратно в Афганистан, я вам гарантирую крупные неприятности! Я до самого Горбачева дойду, но вам, тыловикам, мало не покажется! — сердито закончила она.

— Только не надо нас унижать! — хором возмутились пограничники и таможенники. — Мы выполняем свои обязанности, а вы свои!

— Значит так, исполняйте свои функциональные обязанности; но предупреждаю: если я потеряю хоть одного «трехсотого», вся ответственность ляжет на вас! — отрезала майор медслужбы. Затем круто развернулась на каблуках и решительно направилась к зданию аэропорта.

Откуда-то вынырнули солдаты-срочники в застиранном хэбэ с синими погонами и в кирзачах, разящих армейской ваксой, и поволокли носилки с ранеными на бетонку взлетной полосы, выстраивая в ряд.

«Как тех “двухсотых”, что я провожал после боя на высоте Кранты», — вспомнил Александр, снова пожалев, что сил сопротивляться — никаких.

Самолет, на котором доставили из Афгана группу раненых — десять человек, уныло торчал на полосе, отвалив кормовую аппарель[2]. Толпа пограничников и таможенников ломанулась внутрь — «шмонать». Летчики, равнодушно покуривая и поругиваясь, следили за их действиями. Тем временем прапорщик в союзной форме куда-то увел бойцов аэродромной команды…

— Что тут?! — рядом на носилках поднял голову рядовой Кулик. — Где мы?

— Мы с тобой, Лось, на аэродроме Тузель, в Ташкенте, — ответил Хантер, прислушиваясь, как внутри нарастает боль, постепенно заполняя каждую клетку. — Сейчас нас опять будут «шмонать» родные таможенники, чтоб им, сукам!

— А чем бой кончился? — завертел головой Лось. — Живой кто остался? Где Джойстик, Зверобой, Ерема, Чалдон?.. — посыпались горохом вопросы.

— Джойстик погиб, Чалдон тоже. А Зверобой с Еремой живы, отбились. Продержались, пока подмога не пришла… — Хантер не знал точно, но выдавал собственную версию событий, надеясь, что так оно и было.

— Хорошо, товарищ старший лейтенант, — обморочным голосом пробормотал Кулик. — Я вас только попрошу — вы меня здесь не бросайте, ладно? — Он умолк на полуслове и вырубился. Большинство из тех, кто прибыл с этим бортом, были без сознания — должно быть, действовали лекарства, — и только двое-трое шевелились, пытаясь осмотреться получше.

— Эй, летуны, вашу мать! — заорал старлей. — Зовите медиков — раненому хреново, сознание потерял!

От напряжения ему и самому стало худо — дрожь блуждала телом, разболелась нога, в ушах вовсю гудел какой-то надтреснутый колокол. Подбежали военные медики, присели над Куликом, начали ворожить. А из самолета, оживленно переговариваясь, тем временем вывалилась ватага пограничников и таможенников. Один из них — судя по повадкам, старший — тащил пакет с добычей: изъятое из багажа пилотов и медперсонала. Прямо на глазах у раненых таможенники начали разглядывать барахлишко, стибренное у экипажа: магнитофонные кассеты с записями бардов-афганцев, презервативы в ярких упаковках с аппетитными красотками, выкидные ножи, которыми только хлеб да колбасу кромсать, потому что даже консервную банку китайская сталь не брала, пузырьки с афганским мумием и прочую хренотень. Таможенники, как сытые шмели, удовлетворенно гудели прямо над носилками раненых, тогда как медики прямо у их ног останавливали кровь, обильно сочившуюся из культи левой ноги одного из парней.

— А где тот доходяга, которого пес нанюхал? — внезапно вспомнил таможенник, говоривший с акцентом. — Надо хорошо досмотреть! Пес свое дело знаит!

Он присел над Хантером, раскорячив ляжки, короткие толстые пальцы снова зашустрили по телу. Узбек распутывал концы повязок, отматывал бинты, копошился и отвратно сопел. Александра замутило.

— Что, стервятник, на мертвечинку потянуло? — насмешливо поинтересовался он, пока служивый рывками разматывал присохшую марлю на голове.

— Ты, не п…и мине тута! — невозмутимо бросил таможенник. — Сичас снимем с борта, будешь в местный санчасть подыхать, пока я штамп не поставлю!

— Смелый ты, козлина! — ощерился Хантер. В ушах зашумело. — Нам бы с тобой попозже свидеться, как на ноги встану…

— С этого и нада начинат, — отмахнулся таможенник. — Эй, медицина, ко мне! А ну-ка, гипс мне снимите с этот птиса-говорун… С правой, с правой! Похоже, он там кое-что запряталь!

Подошли медики, снова вспыхнул спор, но Хантер больше не слушал — ему становилось все хуже. Сквозь обморочную истому чувствовал, как кто-то бесцеремонно дергает и теребит правую ногу. Боль стремительно набрала обороты, и все окружающее стало безразлично — сейчас он боролся только с болью…

Тем временем послышался гул мощных двигателей борта, заходящего на посадку, и вскоре на стоянку неподалеку от санитарного борта вырулил «горбатый», то есть Ил-76. По рампе начали спускаться пассажиры — афганские заменщики и отпускники. Несколько молодых мужчин в штатском, похоже, офицеров, при виде обыска раненых прямо под открытым небом на бетонке возмущенно направились к беспредельщикам-таможенникам.

— Что за… твою мать?! — еще издали рявкнул один из афганцев, рослый широкоплечий блондин в нулевых кроссовках. — Вы это что себе позволяете?!

По лицам вновь прибывших было заметно, что они основательно под градусом и настроены воинственно.

— Товарищи офицеры! — попытался успокоить их все тот же упитанный подполковник-погранец. — Берите свои вещи и следуйте в зону досмотра! Все, что здесь происходит, — вне вашей компетенции…

— Какая, нах, компетенция?! — вскипел блондин, в упор глядя на узбека-таможенника, отламывавшего куски гипса с Сашкиной ноги. — Это ж чистое издевательство! Эй, ты, обезьяна! — обратился он к бдительном и мятому. — Ты чего лезешь, куда собака хер не совала?!

— Давай, вызывай караул! — побледнев, обратился бдительный к кому-то из пограничников. — Будем задерживать…

— Я тебе, падла, задержу! — рыкнул, зверея, нетрезвый блондин в джинсах-варенках.

Он шагнул к таможеннику и принял за грудки, с легкостью оторвав от бетона. А затем коротким хуком слева отправил в нокдаун. На взлетку брызнула кровь из разбитого фейса-лица. Началась неразбериха, мат взлетел до небес, но до большой драки дело не дошло. Через минуту вокруг носилок с ранеными собралась половина пассажиров «горбатого», а опухший фейс таможенника исчез за спинами пограничного наряда.

Тут подоспел аэродромный караул — до смерти перепуганный лейтенант с «макаровым» в кобуре и трое бойцов с автоматами. Однако на афганцев это не возымело действия — караул мигом оттерли от зоны конфликта, а запальчивый блондин посулил лейтенанту, мол, если тот не уберется отсюда подобру-поздорову, караул разоружат.

Вернулась майор медслужбы — старшая на санитарном борту, и только благодаря ей удалось кое-как угомонить афганцев и загасить конфликт. Таможенники, погранцы и караул под смех и улюлюканье отступили под защиту аэродромных сооружений, а заменщики с отпускниками собрались возле Ил-76, оживленно обсуждая детали стычки.

Майор — вполне ничего себе брюнетка лет тридцати пяти с миндалевидным разрезом зеленовато-карих глаз — присела рядом с Сашкиными носилками. Чувствовался в ней некий восточный шарм.

— Ты как, герой? — негромко спросила она, взяв парня за запястье. — Что-то пульс у тебя частит…

— Больно мне… — прохрипел Хантер пересохшими губами. — Очень больно…

— Сейчас укол сделаем, — пообещала майорша, — ты потерпи чуть-чуть. Нам с тобой лететь еще далеко — аж в Куйбышев, в 385-й окружной госпиталь Приволжского округа… — Кто-то подал ей шприц, и раненый почувствовал, как игла входит в вену.

— Зачем в Куйбышев? — без особого удивления спросил он.

— Там свободные места нашлись, — ответила докторша, вглядываясь в его зрачки. — Поэтому туда. А Ташкент, Алма-Ата — тут все вашим афганским братом уже забито… Как самочувствие? — неожиданно поинтересовалась она.

— Вроде отпускает помалу, — сообщил Хантер. — Мне до ветру надо, по маленькой. Я встану, а?

— И думать не моги! — отрезала майорша. — Сейчас перегрузим вас на другой борт и двинем на Север. Там тебе «утку» дадут, справишь свою малую нужду…

— Как тебя зовут? — ни с того ни с сего поинтересовался Александр, внезапно проникаясь симпатией к майорше. — Ты откуда? — Пошарив, нашел ее прохладную ладонь и с трудом сжал ослабевшие пальцы.

— О, жить будешь! — засмеялась женщина, отбросив свободной рукой густую темную прядь со лба. Руку, однако, не убрала. — Звать меня Зульфия, фамилия — Фаткулина. А родом я из Ферганской долины. Что, Александр Николаевич, старший лейтенант, замуж звать собрался? — Она рассмеялась, вокруг одобрительно загудели.

— Разве такая красавица до сих пор не замужем? — удивился молодой человек.

— В данный момент — нет, — грустно усмехнулась женщина. — Профессия мешает. Нету времени на поиски единственного и неповторимого.

— Все у тебя будет якши, Зульфия, — заверил Хантер, убирая руку. — И спасибо, что стервятников шуганула! С чего это они вдруг взбеленились?

— Начальство обучало подчиненных, как надо «шмон» методически правильно производить. Только не повезло им — на меня напоролись. Я с дочерью самого товарища Усманова в ташкентском меде училась. Знаешь, кто это такой?

— Который из ЦК компартии Узбекистана, что ли?

— Он самый. Пока у вас тут бои местного значения шли, я сбегала в комендатуру и позвонила Зуре. В общем, у здешних тыловых крыс будут проблемы. Уже сегодня.

— Это неплохо, — согласился Хантер. — Извини, Зульфия, у меня к тебе просьба. Тут мой подчиненный, — он кивнул в сторону носилок, на которых пластом лежал Лось, — рядовой Кулик. Сделай так, чтоб мы вместе остались.

— Не вопрос, — пожала плечами Зульфия, поправляя Сашкины повязки, которые бдительно-мятый таможенник привел в полный беспорядок. — Вместе полетите. К тому же там, в госпитале, ты ему очень и очень понадобишься. Знаешь, сколько у ампутантов чисто психологических проблем?

— У ампутантов, говоришь? — сквозь силу усмехнулся Хантер. — А у меня что там с ногой? — наконец выдавил из себя вопрос, мучавший всю дорогу.

— Да ничего особенного, — успокоила военврач. — Порвано ахиллово сухожилие, тяжелая контузия, ну и все такое прочее. Но для такого, как ты, старлей, это мелочи. В госпитале тебя в два счета заштопают, тем более что травматология в Куйбышеве что надо. Отлежишься, отдохнешь, отгуляешь отпуск — а там выбор за тобой. Или опять в Афган, или обратно в Союз…

— Какое там в Союз! — вздернулся Хантер. — У меня дел, — он ткнул кулаком куда-то на юг, — выше крыши. Долги кое-кому вернуть предстоит!

— Ладно, герой, — женщина смотрела на лейтенанта-десантника как-то по-иному, — ты пока отдохни, перелет длинный. А в Куйбышеве потолкуем.

И в самом деле — начинало сказываться действие укола. Веки отяжелели, как свинцовые, глаза сами закрывались. Сквозь вязкую дрему Хантер чувствовал: куда-то несут, грузят… вот подсунули посудину, куда и справил он свою нужду. Потом послышался гул двигателей на рулежке. Только тогда он позволил себе окончательно расслабиться и то ли заснул, то ли снова отключился.

Летели в самом деле так долго, что старлей несколько раз просыпался. Приходил медбрат со шприцом, потом ему поставили капельницу, после которой он вновь странствовал в царстве Морфея, очнувшись лишь в аэропорту Курумоч, расположенном на полдороге между Куйбышевом и Тольятти. «Таблетки»[3] из окружного госпиталя уже дожидались на бетонке. Майор медслужбы Фаткулина грамотно организовала процесс приема-передачи раненых, обмениваясь сопроводительными документами с тощим подполковником медслужбы, у которого то и дело съезжали с кончика утиного носа очки в золотой оправе. Заметив, что старший лейтенант наблюдает за ней, Зульфия подошла.

— Что, герой? — Уголки слегка подкрашенных губ дрогнули. — Боишься без мамочки остаться?

— Нет, — улыбнулся Хантер, — просто запоминаю тебя. Спасибо за все. — Он взял ее руку и поднес к губам.

Ладонь была жесткой, по-мужски сильной. Пахла какими-то лекарствами и табаком. Александр бережно приложился к ней губами — словно благодарил не одну Зульфию, а сразу всех женщин — военных медиков, которые ежедневно несли несладкое бремя своей службы в госпиталях и медсанбатах, вытаскивая и возвращая на белый свет мужиков, по воле судьбы оказавшихся на грани жизни и смерти. А с ними и ту симпатичную прапорщицу-медичку, осматривавшую его на ПКП[4] армии на афгано-пакистанской границе, и тех двух неизвестных (он даже лиц их не видел!), что не дали ему загнуться от болевого шока по пути из Джелалабада в Кабул.

Зульфия поняла, что происходит в душе молодого офицера. Тихонько убрала руку, склонилась над раненым и кротко, по-матерински, поцеловала в лоб.

— Все будет хорошо, Саня! — шепнула она. — В полном порядке! Если захочешь — меня в Ташкенте найти легко!

Женщина заботливо поправила одеяло, сползшее с носилок, и вернулась к тощему подполковнику — заканчивать формальности.

Часом позже санитарные «уазики», не так чтобы на полном ходу, хоть и с включенными мигалками и под вой сирены «газика» ВАИ, сопровождавшего колонну, прибыли в центральный госпиталь Приволжского военного округа.

2. На волжских берегах

Народу встречать раненых собралось порядочно. Видно, не каждый день в тихий тыловой Куйбышев доставляли «трехсотых»[5]из Афгана. Врачи и администрация госпиталя организовали вновь прибывшим плотное «сопровождение». Всех опросили; даже тех, кто без сознания, привели в чувство, проверили документы (у кого таковые имелись), на каждого завели новую историю болезни. Начальник госпиталя — осанистый седой генерал-майор — побеседовал с каждым, за ним явились начмед и замполит — и опять за рыбу гроши, как говорят на Украине.

На момент опроса раненые афганцы уже практически не могли озвучить просьбы и пожелания. Изможденные, вымотанные, едва-едва притерпевшиеся к неотступной боли, они хотели только одного: скорей бы вся эта мутотень закончилась, дабы просто передохнуть от многочасовых перелетов, переездов, тряски и суеты.

Однако это было еще далеко не все. Прибывших прогнали сквозь санпропускник — одежда отправилась на санобработку, а раненых раздели донага и первым делом удалили всю растительность на теле.

На Сашкиной голове и без того почти ничего не было, но на груди, животе и в паху уже в ранней юности курчавились довольно густые «водоросли» — предмет его тогдашней гордости. Две молодые санитарки, не задавая вопросов, размотали бинты и уложили на кушетку. Девиц он не стыдился, а заодно впервые получил возможность взглянуть на себя. Зрелище оказалось не для слабонервных — едва ли не все тело представляло собой нечто среднее между сплошным кровоподтеком и шматом базарного мяса. Даже санитарки, всякого навидавшиеся, подрастерялись.

Выручила старуха-санитарка. Проворчав, что «в ту войну» еще и не такое видела, она ловко намылила Сашкины «водоросли», взяла станок для бритья и пару раз провела по синей груди, подбадривая молодух. Те быстро сориентировались и в два счета обслужили Хантера по высшему разряду, удалив всю растительность, в том числе и в самых укромных местах.

Надо полагать, руководство госпиталя всерьез опасалось, чтобы афганцы не завезли с собой каких-нибудь туземных насекомых, а с ними — инфекций вроде сыпняка.

После бритья Хантера осторожно подняли и уложили в ванну, наполненную теплой водой. В воде ему стало так хорошо, что он едва не заснул, и только боль в ноге не давала возможности расслабиться полностью. Затем девчонки, перебрасываясь шуточками, принялись осторожно тереть мочалками. Закончив, подняли легкое тело старлея, перенесли на покрытую чистыми простынями каталку, закутали, как младенца, по самые ноздри, и помчали по бесконечным госпитальным коридорам.

В отделении травматологии Хантера поджидал какой-то медик, мужик, лет сорока с виду. Санитарки ловко перекинули раненого на кушетку и удалились. Из коридора еще долго слышался их смех и скрип колес каталки.

— Молодежь, что с ними поделаешь? — улыбнулся мужик. — Ну что, давай знакомиться?

— Давайте, — согласился Хантер. — Только недолго, что-то опять в сон бросает…

— Ладно, — кивнул медик. — Я тоже не в лучшей форме. Сутки дежурил по госпиталю, плюс две операции сложные. Устал. А тут позвонили, что «трехсотых» из аэропорта везут… Подполковник медицинской службы Седой Владимир Иванович, — представился он, — начальник травматологического отделения. В практической медицине пятнадцать лет, из них десять — в области травматологии.

— Старший лейтенант Петренко Александр Николаевич, — назвался Хантер. — Заместитель командира четвертой парашютно-десантной роты N-ской отдельной гвардейской десантно-штурмовой бригады, Афган…

— Ну, здравствуй, десантник, — подполковник протянул руку, и они обменялись рукопожатием. — А сейчас коротко расскажи обо всем, что с тобой случилось. Как на духу.

Прихватив стул, Седой уселся рядом с кушеткой.

Хантер самым лаконичным образом доложил все, что помнил о событиях последних дней, опустив, ясное дело, многие подробности операции «Иголка» и нюансы «ночи на Днепре» с Оксаной. Упомянул о глумлении таможенников и погранцов в Ташкенте, рассказал о майоре медслужбы Фаткулиной и ее роли в деэскалации «пограничного конфликта». Подполковник медслужбы Седой расхохотался, когда Александр добрался до мордобоя, устроенного афганцами-заменщиками на авиабазе Тузель.

— Молодцы хлопцы, с этими крысами иначе нельзя! И Гюльчатай эта твоя, или как ее там, — тоже молодчина! Мне ведь тоже довелось побывать в Афгане, — как бы между прочим сообщил он. — Я вашего афганского брата навидался.

— Служили?

— Нет. Пару лет назад всех ведущих травматологов из окружных госпиталей начальник Центрального военно-медицинского управления генерал Комаров отправил туда в трехмесячную командировку. Поднабраться практики. Называлось — «прогнать сквозь Афган». Так что побывал я и в Кабуле, и в Кандагаре, и в милом твоему сердцу Джелалабаде, оперировал во время крупной армейской операции вроде той, в которой и тебе досталось. Потом стажировался в Германии — тоже не без пользы, и около года провел в Никарагуа…

— Повезло мне, — заключил Хантер.

— Будем надеяться, что так оно и есть. — Подполковник медслужбы смахнул улыбку с лица. — А теперь рассказывай про свои болевые ощущения, только начистоту! Герои мне здесь ни к чему, ясно? Герои остались там — в Джелалабаде!

— Ясно, товарищ подполковник! — Александр припомнил военно-полевую шутку: — Значит так, докладываю голосом…

На протяжении следующего получаса они беседовали исключительно на медицинские темы. Седой задавал вопрос за вопросом, Хантер подробно отвечал. Затем подполковник долго осматривал повреждения, полученные старлеем за много тысяч километров от волжских берегов, бережно, сантиметр за сантиметром, прощупывая его мышцы и суставы, и что-то заносил в историю болезни.

— В общем так, дружище, — наконец подвел итог Седой. — Твоя Гюльчатай верно оценила твое состояние, несмотря на то что времени у нее было в обрез, а возможностей для полноценного обследования — еще меньше.

— Да никакая она не Гюльчатай, — почему-то обиделся Хантер. — Майор медицинской службы Зульфия Фаткулина.

— Шучу, — улыбнулся травматолог. — А теперь выслушай диагноз, который мы с уважаемой ханум Фаткулиной тебе поставили. Звучит он так: минно-взрывная травма (контузия), закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга, посттравматический арахноидит со значительным повышением внутричерепного давления, множественные ушибы позвоночника, разрыв ахиллова сухожилия правой нижней конечности, разрывы левой и правой барабанных перепонок. Как — впечатляет?

— Это все обо мне? — изумился Хантер. — Не многовато ли?

— Знаешь, Александр, — не поддержал его иронии подполковник медслужбы, — мой богатый опыт показывает, что ты наш клиент месяца на полтора-два. Ну, а потом… Думаю, от службы в ВДВ тебе придется отказаться…

— Это уж я сам решу, — Хантер даже приподнялся на топчане от возмущения, — где и как мне служить! Может, скажете, что и в Афган дорога мне закрыта?

— Ну, раз ты такой упертый, — усмехнулся Седой, — будем лечиться. А что дальше — вскрытие покажет, — не удержался он от специфического медицинского юмора.

— Лечиться так лечиться, — не убоялся Хантер. — Только сразу заявляю: и в ВДВ я буду служить, и в Афганистан вернусь! У меня там долги!

— Посмотрим. — Травматолог вернулся к рабочему столу. — Для порядочных людей карточный долг — дело чести. Пока начнем с полного обследования всего твоего организма. Потом — операция. Подлатаем, что сможем.

— Товарищ подполковник, — спохватился Хантер. — Вместе со мной был мой подчиненный — рядовой Кулик, прозвище — Лось. Он без левой ноги, я сам ее ему штыком ампутировал в ходе боя. Где он, что с ним?

— Рядовой Кулик сейчас в реанимации, то есть в палате интенсивной терапии. — Подполковник недоверчиво покосился на старлея. — У него проблемы, большая кровопотеря. Как только переведем в общую палату, сможешь навестить.

— Ташакур, себ дегерман! — припомнил Хантер знакомые слова. — Это на пушту[6]— «Спасибо, господин подполковник!». Вы, если не верите, что я ногу Лосю самолично отрезал, у него самого спросите. Он, если в сознании, подтвердит…

— Досталось вам там, как я вижу, мужики… — «Дегерман» только сокрушенно покачал головой.

Затем Петренко перевезли в палату для старших офицеров — большую и светлую. Болящих там оказалось трое: пара майоров и подполковник. Раззнакомились. Выяснилось, что один из майоров — звали его Алексеем — служил в стройбате, травму специфическую получил на стройке — на ногу упала бетонная плита. Другой майор, мотострелок Виталий, служил на каком-то отдаленном полигоне в заволжских степях, а ранение свое — заряд дроби в руку — получил на охоте. Подполковник Игорь Васильевич тоже побывал в Афгане, а теперь преподавал в Сызрани в вертолетном училище что-то связанное с высшим пилотажем. В госпиталь попал банально — в марте поскользнулся на улице, раздробил голень.

Компания офицеров встретила Хантера радушно — выделила лучшее место, удобную койку, и всячески подбадривала, суля скорое выздоровление и возвращение в строй.

Не прошло и четверти часа, как явились разбитные девчонки из пищеблока и накормили обедом. А когда посуду унесли, в палату вплыло существо в таком ослепительно-белом халате, что вокруг еще больше посветлело. Девушка, находившаяся под этим халатом, тоже выглядела на редкость эффектно: смуглая, стройная, в белой косынке, из-под которой до талии падала тяжелая черная коса чуть не в руку толщиной. При этом халат вовсе не скрывал того, чем природа щедро одарила красавицу. Однако Хантер пребывал не в том состоянии, чтобы реагировать на женские прелести — он чувствовал себя смертельно уставшим, тупая боль снова вернулась в немощное ныне тело.

— Меня зовут Галина Сергеевна, фамилия — Макарова, — торжественно объявила красавица. — Я старшая сестра травматологического отделения. Сейчас я сделаю вам инъекцию внутривенно, придется немного потерпеть… — Она участливо заглянула в Сашкины глаза, в которых ничего не было, кроме боли.

— С каких это пор, — возразил тот, — старшие сестры занимаются манипуляциями? Насколько мне известно, для этого существуют дежурные сестры.

— Распоряжение начальника отделения, — сухо обронила девушка. Выражение ее лица ясно говорило: она обижена тем, что раненый и бровью не повел при виде ее. — Мне уже известно, что вы большой специалист по оказанию первой и последней медицинской помощи, но я выполняю то, что мне предписано руководством. Поэтому, Александр Николаевич, не валяйте дурака, а подставляйте руку!

Когда игла вошла в вену, Хантер позволил себе расслабиться. Боль билась в его ни на что не годном сейчас теле, как хищник в клетке, перебрасываясь из головы в ногу, оттуда — в спину, потом — еще куда-то. Спорить с излишне самодостаточной местной красоткой не было ни сил, ни желания.

— Вот и хорошо. — Девушка выдернула иглу и помассировала руку. — А сейчас — отдыхайте. Когда проснетесь, нажмите эту кнопку, — она показала на обычную кнопку от дверного звонка, присобаченную электриком в изголовье кровати, — вас отвезут на рентген.

— Не обижайте старшего лейтенанта! — сурово велела девушка офицерам, уже покидая палату.

— О, Афродита на тебя глаз положила! — засмеялся мотострелок Виталий, как только старшая медсестра вышла и уверенный стук каблучков затих в коридоре.

— Что еще за Афродита? — не врубился Хантер.

— Да это Галку так прозвали в отделении, — объяснил вертолетчик Игорь Васильевич. — Красивая и холодная, будто только-только из пены морской. Майор прав, — поддержал он незадачливого охотника. — Сроду мы ее тут не видали при полном параде — с косметикой и на шпильках. Обычно она попроще.

— А мне так без разницы, — Александр зевнул, укол начинал действовать, — кто из них на шпильках, а кто в валенках. Мне бы побыстрее в строй — и назад, к своим!

— Дурачок ты, — улыбнулся подполковник, которого старлей про себя успел окрестить Костяной Ногой. — Пользуйся возможностью, отдыхай от этого пекла. А при случае поговорим по душам…

Последние слова подполковника Хантер слышал словно через плотную завесу дремоты.

Он понятия не имел, сколько проспал, но сквозь сон чувствовал, как его несколько раз пытались добудиться. Время от времени он и сам делал усилия, чтобы вернуться к реальности, но ничего не выходило. Веки налились свинцом, уши плотно забиты какой-то ватой, а тело не слушалось никаких приказов.

Пробуждение было странным — кто-то хлопал его по щекам, в ноздри бил едкий запах нашатырного спирта, каким-то образом смешавшийся в его сознании со смрадом хлорпикрина в кяризе[7]близ разрушенного кишлака Асава. От жутких ассоциаций тело старшего лейтенанта подобралось, словно для прыжка, руки искали оружие, разум еще ничего не успел осознать, а подсознание властно командовало: «Опасность! Аларм!» В эту минуту он снова был замкомандира парашютно-десантной роты, воюющей в Афгане. Отталкивая чужие руки, удерживающие его на койке, старлей рванулся, едва не выбросившись на пол.

— Зверобой! — дико заорал Хантер. — Где мой автомат?! Тут «духи»[8]шарятся, а ты куда сгинул?! К бою!!!

— Успокойтесь, товарищ старший лейтенант! — послышался твердый и ровный мужской голос. — Вы в госпитале. Все нормально. Опасности нет. Успокойтесь!

Открыв наконец глаза, Александр увидел странную картину: он сидел на кровати, а в палате собралась целая толпа. Был здесь и подполковник Седой в повседневной форме, еще три-четыре незнакомых врача, несколько медсестер. Перепуганная Афродита сидела рядом, тыча ему в нос ватку с нашатырем.

— Что, блин, тут творится? — хрипло поинтересовался старлей. — Чего все на меня уставились?

— Он еще спрашивает! — хмыкнул начальник травматологии. — Ты, Александр Николаевич, всех нас напугал. Знаешь, сколько ты спишь?

— Ну, пару часов, — выдавил Хантер. — Вот она, — он кивнул на старшую сестру, — вкатила мне укольчик, и я вырубился. А в чем дело?

— Пару часов?! — восхитился осанистый медик в белом халате, не сходившемся на животе. Старлей пригляделся и узнал: полковник медслужбы Якименко, госпитальный начмед. — Ты, старший лейтенант, проспал уже тридцать шесть часов, и еще бы, наверно спал, если б тебя не добудились. Мы тут уже советоваться начали, как тебя из комы выводить!

— Тридцать шесть часов?! — Теперь пришел Хантеров черед изумляться. — Разве так бывает? Без воды, без еды… И до ветру не ходил… — Он словно разговаривал сам с собой.

— Глюкозу и физраствор тебе вводили внутривенно, — успокоил Седой, — а вот почки действительно забастовали. Но это дело временное. Сейчас санитарки тебе все организуют. Главное — ты в сознании.

— Дурдом какой-то, — пробормотал Хантер, отваливаясь на подушку.

Толпа в белых халатах мало-помалу рассосалась, а соседи по палате поведали о том, что произошло после того, как он уснул.

Часа через два снова явилась Галина. Пощупала пульс, оттянула веки и посмотрела реакции зрачков, измерила температуру. Раненый никак не реагировал. Тогда старшая сестра вызвала дежурного врача, вдвоем попытались разбудить — без всякого успеха. Следом примчался начмед, осмотрел Хантера и решил, что после ранения и сложной транспортировки организм раненого крайне истощен. Сошлись на том, что будить пока не следует, ограничились капельницей.

Между тем раненый продолжал спать, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Миновала ночь. С утра в палате появился Седой, внимательно осмотрел «спящего царевича», не нашел серьезных отклонений от нормы и подтвердил вывод начмеда — организм истощен, крайне нуждается в отдыхе.

К тому моменту, когда Хантер проспал сутки, созвали консилиум специалистов, в составе которого были в том числе и какие-то светила с военно-медицинского факультета. Осмотрев раненого, медики сошлись на том, что организм самостоятельно решит проблему пробуждения, и посоветовали не будить. Однако еще через двенадцать часов все-таки приняли коллегиальное решение привести десантника в чувство. Для этого потребовались радикальные средства, и они подействовали.

Старшему лейтенанту было неловко чувствовать себя причиной всеобщего переполоха. Все тело затекло и ныло, в голове стоял гул, как в улье, во рту был отвратительный вкус, словно накануне принял на грудь не меньше литра. А вскоре возникла еще одна проблема — посетить туалет. На спинке стула, стоявшего у кровати, висел больничный прикид — коричневые фланелевые брюки и такая же куртка, на полу — новехонькие черные кожаные тапки. Александр с трудом сел и, морщась, натянул на себя госпитальное. По ходу заметил на вороте куртки аккуратно подшитый, явно женской рукой, свежий подворотничок…

— Слышь, Прораб, — десантник с ходу приклеил военному строителю прозвище. — Одолжи-ка костыль. Пока бабья нет, до ветру сбегаю. Что ж мне, как паралитику, под себя ходить?

— Держи, Царевич! — Прораб усмехнулся, допрыгал на одной ноге до Сашкиной койки, держа загипсованную перед собой, и озабоченно спросил: — Может, помочь?

— Справлюсь, — блефанул Хантер, с трудом нанизываясь на костыли.

Опыта обращения с костылями не имелось никакого, сил — тоже. Александр оттолкнулся, выпрямился рывком, попытался сделать шаг, опираясь на костыли, — и его понесло в сторону, с опасным креном, по кругу, как подбитую «вертушку»[9].

И лишь вмешательство Костяной Ноги и Бриллиантовой Руки (так он нарек про себя другого майора — с гипсом на руке) спасло от «жесткой посадки».

— Ну вот, — подвел итог Игорь Васильевич. — Силенок у тебя и в самом деле еще в обрез. Но есть и положительный момент — твое стремление передвигаться самостоятельно. Все у тебя будет нормально. Виталий, — обратился он к Бриллиантовой Руке. — Подсоби старшему лейтенанту, пусть подвигается. Все же лучше, чем два дня подряд под покойника косить!

С помощью мотострелка Хантер кое-как допрыгал до туалета. По пути временами накатывало, становилось совсем хреново, да так, что пот заливал лицо. Тогда приходилось делать передышки. И все же он упорно продвигался к цели. А когда добрался к заветному кабинету, ощутил радость самой настоящей победы. И не какой-нибудь, а самой главной — над самим собой, над собственной судьбой, вознамерившейся намертво приковать его, Петренко, к койке в неполных двадцать шесть.

Возвращался опять же с помощью майора, сияя, хотя ногу дергало, будто под током. До палаты оставалось не больше трех шагов, когда откуда-то вынырнула Галина-Афродита — такая же белая, холодная, неприступная.

— Вы что себе позволяете?! — испуганный возглас старшей сестры разнесся по всему коридору. — Кто вам разрешил вставать?

— Тише, Галина Сергеевна! — Хантер приложил палец к губам, зажав костыль подмышкой. — Ничего особенного — просто маленькая прогулка, чтобы взбодриться и не вырубиться снова на полсуток.

— Ладно уж, что с вами поделаешь… — Афродита отступилась, даже легкое подобие улыбки промелькнуло на красивом породистом личике. — А теперь идите и ложитесь. Сейчас отвезем вас на рентген. Только не вздумайте вновь уснуть!.. — шутливо велела она и застучала каблучками к ординаторской.

— Точно тебе говорю — она на тебя глаз положила! — провожая мужским напряженным взглядом девушку, заметил Бриллиантовая Рука. — Впервые вижу, чтобы Галка кокетничала!

— Знаешь, — поморщился Хантер, — таможенники, что нас шмонали в Ташкенте прямо на бетонке, назвали меня доходягой, а девчонки-санитарки на санпропускнике боялись поначалу ко мне прикоснуться. На что там глаз класть? Да и не похожа эта Афродита на кокетку…

— Ну-ну! — засмеялся горе-охотник. — Видел бы ты, как она тебя обхаживала, когда ты в отключке лежал. Даже ночевать осталась вместо дежурной сестры. Я теперь уже точно что стреляный волк, в бабах толк знаю…

Хантер не сразу нашелся, что ответить.

— И что, по-твоему, она во мне нашла, в таком? — Он покосился на свою затрапезную пижаму.

— Тайна сия велика есть! — мотострелок многозначительно указал в потолок пальцем здоровой руки.

Когда наконец добрались до койки, старлей обессиленно рухнул на матрац и про себя констатировал: все, на сегодня хватит. Однако, к его удивлению, марш-бросок в туалет подействовал положительно — суставы перестали болеть, дурь из головы выветрилась. Вскоре появились санитарки с каталкой — на рентген.

«Отщелкали» его во всех ракурсах: начиная от грудной клетки и правой ноги и заканчивая снимками черепа в разных проекциях и всех отделов позвоночника. Он уже начал было опасаться, что такая «фотосессия» скажется на предполагаемом потомстве, но женщины-рентгенологи только посмеивались, прикрывая мужское достоинство старлея-десантника тяжеленным свинцовым так называемым, с недавних пор, чернобыльским фартуком.

Затем его свозили на кардиограмму и водворили обратно в палату номер шесть — ничего не поделаешь, такой номер подвернулся. А там к Хантеровой койке уже выстроилась целая очередь врачей-специалистов — невропатолог, терапевт, хирург, уролог, офтальмолог, отоларинголог и еще не пойми кто. Не хватало только психиатра, гинеколога и патологоанатома для комплекта.

3. Программа «Время»

Уже стемнело, но персонал травматологического отделения почему-то не спешил по домам. Телевизор в холле орал на полную громкость — и, судя по звукам, доносившимся оттуда, начиналась программа «Время».

Хантер и раньше терпеть не мог эту официозную бодягу, состоявшую, в сущности, из двух моментов: сообщений об очередных решениях Политбюро ЦК КПСС и прогноза погоды. Потом дружно загремели стулья, и он сообразил — какое-то начальство загоняет народ на просмотр программы «Время». Эту догадку подтвердил истошный вопль, донесшийся из коридора:

— Почему это младший медперсонал уклоняется от просмотра? Немедленно всех в холл!

— Окружная проверка в госпитале, — прокомментировал коридорные децибелы подполковник-вертолетчик. — Потому и сестрички до сих пор здесь толкутся. А базлает тутошний замполит, полковник Воротынцев. Сейчас в палату заявится — собирать ходячих к ящику.

Действительно, в дверь торопливо постучали, и в проеме возник лысый, как колено, полковник с медицинскими эмблемами в петлицах. Впалую грудь замполита украшали «поплавок» ВПА[10]и планка с юбилейными и «песочными»[11]медалями.

— Товарищи офицеры! — зычно и требовательно объявил он. — Приглашаю всех, кто может передвигаться самостоятельно, в холл для просмотра программы «Время»! — А затем вполголоса добавил: — Уж извините — тут у нас проверка из политуправления округа…

— Дело известное. — Соседи Александра не стали особо сопротивляться. — Сейчас будем.

Замполит сгинул, и лишь его трубный голос из коридора продолжал напоминать, что он по-прежнему при делах.

— Слышь, Спящий царевич, — неожиданно обратился Костяная Нога. — Может, тебя на каталке в холл подбросить? Ты ведь сколько родного телевидения не видел? — неожиданно поинтересовался он.

— Наверное, месяц, может, и больше, — задумался тот самый Царевич. — А что, стоит?

— Давай-давай, — захохотали «коллеги», — мы в два счета телегу сорганизуем!

Через минуту каталка затормозила в палате. Трое бойцов легко подняли старшего лейтенанта Петренко с койки. Костяная Нога сунул под голову пару подушек, и процессия двинулась к двери. Правда, сперва чуть не вышел конфуз: бойцы попытались выкатить каталку ногами вперед, но суеверный вертолетчик тут же рявкнул и велел развернуться — дурная примета. Так что выехали как следует — головой вперед. Палата номер шесть — кто на костылях, кто в гипсе — потянулась следом.

В холле было битком набито. Но даже при этом соблюдалась суровая иерархия: в первом ряду — постоянный состав «травмы», весь в белом, во главе с подполковником Седым, за ними — сестры, санитарки, обслуга, позади — переменный состав в госпитальных прикидах. Многие болящие были с палками или при костылях, в гипсах и при бинтах, восседая в живописных позах, и в целом картинка нарисовалась еще та. Отдельно от плебса, соблюдая дистанцию, держалась группка генералов и старших офицеров — идентифицируемые по лампасам на брюках и большим звездам на погонах.

При виде тележки, на которой катили Хантера, народ в холле загудел. «С чего бы это?» — удивился он, но тут же сообразил: здесь, в травматологии, он в своем роде знаменитость, публичная фигура, его узнают. Правда, в чем причина, не вполне ясно. То ли в том, что он прямиком из Афгана, то ли в его способности продрыхнуть «без отрыва от подушки» сутки и еще полсуток. Впрочем, задумываться об этом не было особого желания.

— Верное решение, Александр Николаевич! — удовлетворенно заквохтал полковник Воротынцев, тут же сунувшийся организовывать место, чтобы старлей мог получше разглядеть сине-багровый, как пропойная морда, экран дряхлой «Березки», вздернутой на кронштейне едва ль не под потолок.

Наконец все утряслось. Справа от Хантера оказалась Афродита, с целомудренным видом и прямой спинкой сидевшая на самом краешке стула, слева устроился Бриллиантовая Рука, возложив свою растерзанную конечность на каталку. В ящике камлал генсек — о семимильных шагах перестройки и Девятнадцатой партконференции, которая, со слов говорящей головы, должна-де обновить и оздоровить общество.

Хантер вспомнил «народных контролеров» и бессмертного актера — капитана Соломонова, который, отбивая атаки душманов, упорно перся со своими бойцами по горам — навстречу Девятнадцатой партконференции, и невольно рассмеялся. К нему с удивлением повернулись две-три соседних головы.

Потом пошла какая-то болтология о соцсоревновании в сельском хозяйстве — кто раньше завалит посевную на корню, и десантник откровенно затосковал. Сделав над собой усилие, он вырубил звук, чтобы переключиться на что-нибудь поприятнее. Само собой, этим объектом оказалась Афродита, до которой было буквально рукой подать. Тут-то Хантер, присмотревшись, наконец въехал — девушка и в самом деле оказалась необычной, не похожей на тех, кого он знал. Хрупкая, грациозная, с горделивым изгибом шеи и высоким чистым лбом. От нее веяло чистотой и свежестью.

«Хороша Маша, да не наша», — подколол Хантер сам себя. Потом, вспомнив Оксану, тяжело вздохнул. Афродита услышала этот вздох и моментально покосилась в его сторону. Перехватив мужской откровенный взгляд, она слегка порозовела, и вдруг лукаво улыбнулась и взглянула прямо Александру в глаза. Тот не выдержал и отвернулся.

Вместо того чтобы слушать бред, который несли дикторы, стал припоминать афганских друзей, сослуживцев и подчиненных из своей роты.

Где она, его рота? Что с хлопцами? Кто еще погиб, сколько встало в строй после тех боевых? Все эти вопросы без конца метались в контуженой и многократно просвеченной жестким рентгеновским излучением черепной коробке. До тех пор пока не послышался смутный гул и вокруг не зашевелились.

В чем дело? Взглянув на Афродиту, Хантер обнаружил, что она, приоткрыв губы, напряженно всматривается в экран. Чем дряхлая «Березка» могла заинтересовать такую девушку, в особенности во время выпуска программы «Время»? Выяснять не хотелось — вместо этого он, даже не подняв глаза на ящик, стал любоваться хитроумно уложенной косой Афродиты.

— Смотрите! — вдруг звонко воскликнула старшая медсестра «травмы». — Это же наш старший лейтенант! — Она приподнялась, машинально опершись рукой о раненую ногу, отчего раненый едва не обмочился от боли.

Подняв голову, Хантер (он же Спящий царевич, или просто Царевич, согласно госпитальной мифологии) оторопел — в экране шевелил губами дубиноголовый Пищинский, тот самый телерепортер, что брал у него интервью на пакистанской границе! Кровь бросилась в лицо, сразу стало душно, Петренко просто не знал, куда деваться от стыда и позора. И одновременно терялся в догадках: почему репортаж пошел в эфир именно сейчас, через неделю после того, как был снят? Клял себя, что напрочь забыл о том глупом случае, когда сдуру дал то проклятое интервью, включив тумблер «Д», иначе говоря — нес полную пургу.

Кое-как заставил себя досмотреть репортаж до конца.

Между прочим, смотрелся он совсем не так уж плохо — в особенности с точки зрения тех, кто понятия не имел о специфике афганской войны. Там были свалены в кучу самые разнообразные сюжеты, но центральными фигурами выступали душманский семилитровый чайник и, естественно, Сам, он же — Пищинский. Сей вездесущий не вылезал из кадра, поспевая повсюду и везде, пребывая на самых «горячих и опасных» участках. Интервью со старшим лейтенантом Петренко было только частью, хоть и весомой, этой пропагандистской окрошки.

Монтажер поработал на славу: в репортаж, как в западных клипах, то и дело вклинивались документальные кадры — разрушенный кишлак Темаче с борта вертолета; новенькие бэтээры охранбата на марше; Пищинский в каске и бронежилете, отважно живописующий ужасы войны прямо с брони бэтээра, залпы «Гиацинтов»[12], прозванных в войсках «Геноцидами», жидкий строй четвертой ПДР[13]перед генералом Захаровым — и прочее в том же роде.

Мизерная доля правды и масса откровенного вранья — все это искусно перемешалось в едином котле, именуемом «телевидение». После чего мощная машина выдала серию эффектных картинок в соответствующей идеологической упаковке: жестокая, но справедливая война, мужественный журналист, вместе со своей боевой подругой откровенно и честно доносящие до советских телезрителей правду о кровавых событиях «южнее южных» границ Союза ССР.

Через пять минут поток вранья исчерпался. В холле зависла вязкая тишина, хотя убогонький черно-белый телевизор продолжал работать. Теперь вместо экрана собравшиеся в упор глазели на Хантера. От этих взглядов хотелось провалиться сквозь землю — казалось, каждый знает, что он, старший лейтенант Петренко, впаривал недоумку в необмятых джинсах и батнике откровенную туфту…

Не зная, что сказать, Хантер откинулся на подушки и тупо уставился в потолок. За окнами окончательно стемнело, мутно-желтый свет немногочисленных лампочек-«сороковок» отбрасывал причудливые тени.

— Вам нехорошо, Александр Николаевич? — Помощь неожиданно пришла в виде Афродиты, склонившейся над ним так, что в вырезе халата плеснулись крепкие груди.

— В общем-то, да. — Во рту у Александра Николаевича враз пересохло.

Через минуту каталка вновь затормозила в палате, и старшего лейтенанта перекинули на койку. Телевизор в холле вещал об успехах советских спортсменов и о видах на урожай в связи с благоприятной динамикой советской погоды.

Назвать Сашкино настроение скверным — значит соврать. Сейчас он люто ненавидел себя, советское телевидение, тупоголового Пищинского с его этой Азой… Мысли метались, рикошетируя от сводов черепа. Больше всего хотелось подняться, схватить костыли и ускакать отсюда куда-нибудь подальше — в Заволжье, к степным сайгакам, где никто бы его никогда не нашел.

Внезапно дверь шестой палаты распахнулась и в нее втянулась странная процессия. Первым выступал пожилой брыластый полковник, за ним — замполит госпиталя, дальше — подполковник медслужбы Седой. Афродита замыкала процессию.

— Товарищ старший лейтенант! — звучным, хорошо поставленным голосом проговорил брыластый полковник. — Мы только что видели репортаж из Афганистана. Мы преклоняемся перед вашим мужеством и мужеством ваших боевых товарищей — всех военнослужащих Ограниченного контингента советских войск в Афганистане! Поэтому у нас к вам огромная просьба: не могли бы вы выступить на госпитальной партконференции, которая состоится на днях?..

Ни хрена себе! Что за бредятина?!

— У меня послезавтра операция… — попробовал съехать с темы Александр.

— А мы договоримся с нашими медиками, — перебил полковник, — перенесем операцию на денек-другой. Тем более что на конференции собирается присутствовать член военного совета округа генерал-лейтенант Полетаев. Думаю, и ему, и рядовым коммунистам будет интересно услышать из уст непосредственного участника боевых действий в Афганистане и к тому же политработника о том, как ведется партийно-политическая работа в ходе боевых действий…

Хантер выматерился про себя, но виду не подал. И откуда они берутся, эти недоумки? И почему они ему без конца попадаются на пути?

— Товарищ полковник! — вмешался подполковник Седой. — У старшего лейтенанта Петренко чрезвычайно сложный диагноз. Помимо порванного сухожилия, у него тяжелый ушиб головного мозга в результате минно-взрывной травмы. Его поведение может оказаться неадекватным, да и за его слова я не могу поручиться…

Начальник отделения самоотверженно отмазывал его, и в груди у старлея потеплело. Есть все-таки умные люди на свете!

— Кроме того, раненый Петренко может совершенно неожиданно впасть в травматическую кому, — добавила Афродита, заливаясь краской. — Мы уже столкнулись с этим явлением, когда он был только что доставлен в госпиталь, — больного не могли разбудить почти двое суток…

— Скажите, Владимир Иванович, — вставил свой «пятак» замполит, — а психиатр уже осматривал старшего лейтенанта? Если нет, то я не стал бы ручаться, что его выступление окажется взвешенным и выдержанным в соответствующем ключе!

В итоге полковник из окружной политуправы немного «подешевел».

— Ну что ж, — опытный аппаратчик уже сообразил, как красиво выкрутиться из неоднозначной ситуации, — думаю, после операции и консультаций со специалистами мы все-таки изыщем возможность привлечь старшего лейтенанта Петренко к занятиям в системе марксистско-ленинской учебы офицеров и политзанятиям с личным составом срочной службы. Выздоравливайте, Александр Николаевич! — Он сунул мягкую пухлую ладонь оторопелому раненому. — Мы с вами еще непременно встретимся!

С этими словами полковник развернулся и направился к двери. Замполит Воротынцев, помахав Петренко, словно старому приятелю, затрусил следом. В палате остались только Седой и Афродита.

— Спасибо! — искренне поблагодарил Хантер. — Мне только этой болтологии и не хватало!

— Не за что! — Начальник отделения потрепал его по плечу. — Я вашего брата навидался в Афганистане и знаю точно: у вас, как у того пьяного, — что на уме, то и на языке. Могу представить, что бы ты мог порассказать им о политработе в боевых условиях!

— Особенно в окружении, — ощерился Хантер, вспомнив последние слова Ромки Кривобоцкого, замполита отдельной роты спецназа. И вдруг тоска по погибшему другу клещами стиснула сердце. В висках застучало, на глаза навернулись слезы. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слабость, и стал пристально рассматривать шелушащуюся масляную краску «танкового» цвета.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как медики вышли в коридор. Вскоре унялся и бестолковый и шумный телевизор, мучавшийся проблемами выбора у птицы счастья завтрашнего дня.

— Мужики! — Александр круто развернулся на кровати и приподнялся на локтях. — Есть ли у нас выпить чего?

— О, это по-нашему! — одобрительно загудели соседи. — А то спит да спит. Будто не десантник, а и в самом деле спящий царевич!

— Вообще-то, в роте меня звали Хантером, — сообщил старлей, садясь на кровати, — то есть — Охотником, «духи» прилепили прозвище Шекор-туран, тоже из той же оперы, только по-пуштунски. Даже позывной у меня такой был… Хантер… Йоптыть! — спохватился старлей и наотмашь влепил себе по губам: — Зовут, а не звали, и не был, а есть такой позывной!

— Это ты среди своих Хантером будешь! — усмехнулся подполковник, извлекая из тумбочки вездесущую афганскую «дутую» фляжку и кое-какое съестное. — Ты уж извини, Александр Николаевич, но, хочешь не хочешь, для нас ты уже окончательно Царевич — и баста! — под общий хохот закончил подполковник.

— Ну, раз так, — усмехнулся старлей, косясь на домашние разносолы, появившиеся на столе, и сглатывая голодную слюну, — тогда признаюсь, что я и вам позывные присвоил. Вы, Игорь Васильевич, — Костяная Нога, ты, Виталий, — Бриллиантовая Рука, а ты, Алексей, — Прораб!

Дружелюбно посмеялись: никто не в обиде.

— Извините, друзья, — начал вдруг Хантер оправдываться, — но у меня сейчас ни денег, ни спиртного. Хуже того — ни документов, ни всего прочего, что положено… — откровенно загрустил он.

— Товарищ старший лейтенант! — шутливо громыхнул Костяная Нога. — Еще раз услышу подобное — выселю к срочникам в палату!

— Да мне-то что, — уныло заметил Александр, — мне лишь бы на ноги встать поскорее — и обратно к моим бойцам…

— И опять — двадцать пять! — Вертолетчик чуть не сплюнул от досады. — Ты еще на каталке разъезжаешь, а тебе уже Афган вновь мерещится! Что за человек! Успеется!.. Ну-ка, к бою, мужики! — зычно скомандовал он, широким жестом приглашая к столу.

Хантер, снова позаимствовав у Прораба костыли, допрыгал до стола и спланировал на самый краешек стула.

— Чего так скромно? — поинтересовался Прораб. — Присаживайся поудобнее, не робей!

Пришлось старлею сообщить «однокамерникам» об одной странной особенности своего организма. Мол, еще со времен первой контузии после первой выпитой рюмки его начинает «штормить». Длится это недолго, а потом можно пить и есть сколько угодно.

Все пошло как по писаному: как только Костяная Нога налил по первой (во фляге оказалась так называемая «шпага» — разбавленный градусов до пятидесяти спирт) и все подняли и опрокинули за общее исцеление, Хантер, не дожидаясь «шторма», вернулся на койку и опрокинулся навзничь.

Тот не заставил себя долго ждать — давление тупо шибануло в виски, замутило, в глазах потемнело… Неожиданно дверь открылась и в палату тихо вошла Афродита. Окинув наметанным взглядом компанию за столом (стаканы и фляга еще до того исчезли в мгновение ока), она направилась к старшему лейтенанту. И тут же засекла, что с ним что-то не то. Не проронив ни слова, старшая сестра метнулась в коридор, хлопнула дверь ординаторской.

— Ну, теперь всем кранты! — укоризненно произнес, обращаясь неведомо к кому, Бриллиантовая Рука. — Завтра выпишут — и прямиком на полигон!

— Сиди, не дергайся! — тормознул Костяная Нога, флегматично жуя перышко зеленого лука. — Свежевыпитый спирт в небольших дозах унюхать не так-то просто. Тем более в госпитале, где им, можно сказать, все пропиталось! — Он неожиданно улыбнулся и откинулся на спинку стула, поглядывая на дверь.

Через минуту в палату влетел Седой в сопровождении Афродиты. Он был уже в цивильном — видно, собирался домой.

— Что с тобой, старлей? — спросил он, щупая Сашкино запястье. — Пульс бешеный, ритм сбит, выглядишь паршиво. В чем дело?

— Остаточные явления минно-взрывной травмы, — вымученно юморнул Хантер. — Чепуха, скоро пройдет. Не беспокойтесь, Владимир Иванович!

— Ты, часом, не выпил чего? — Подполковник покосился на «поляну» на столе, на соседей по палате, сидевших тихо, как мышь под веником.

— Не, мне нельзя, сам знаю, — криво ухмыльнулся Александр. — Просто мысленно вернулся в Афган…

Седой еще раз пристально всмотрелся в его лицо и вдруг спросил:

— А слыхали байку про «нам нельзя»? Нет? Мне ее в Пули-Хумри инфекционисты стравили. Если коротко — прилетает в Кабул на пересылку из Союза прапорщик-украинец. Степенный, упитанный, при нем сала чемодан, колбаска домашняя, ну и прочее всякое. А спиртное еще на таможне изъяли… — Глаза начальника отделения лукаво заблестели. — Ходит, тоскует: закуски хоть выбрось, а выпить нечего и не с кем. Глядь — в уголке за модулем двое афганцев сидят, между ними — литр водки. Наливают по грамульке, пьют без энтузиазма, занюхивают двумя конфетками. Нюхнут — и отложат.

— Эй, хлопцы! — возрадовался прапорщик. — Что ж вы конфетками давитесь! Пошли ко мне, у меня и сало, и колбаска, и лучок-чесночок! Сядем по-людски, перекусим, чарку перекинем, погутарим!

Призадумались парни, переглянулись.

— Сало, говоришь? — отвечает один. — Дело хорошее. Только нам, дядя, никак нельзя. Мы же гепатитчики!

К тому времени как шестая палата отсмеялась, полегчало и Хантеру. Байку эту он еще не слышал, хоть и родилась она в тех краях, откуда он прибыл.

— Ну, я вижу, с остаточными явлениями покончено, — усмехнулся Седой и повернулся к Афродите. — Галина Сергеевна, тут ничего серьезного, так что езжайте-ка домой. Если что — есть дежурный врач и сестры, они управятся.

— Владимир Иванович! — Афродита вдруг залилась краской. — Вы же в курсе — я живу далеко, да и поздно уже. Позвоню родителям и переночую в отделении. А старший лейтенант Петренко тут вообще ни при чем! — с вызовом добавила она, обращаясь то ли к своему начальнику, то ли к Александру, то ли ко всей палате номер шесть.

А затем торопливо выскочила в коридор, и ее каблучки застучали в коридоре. Это походило на бегство.

— Что это с ней? — удивился Седой. — Прямо не в себе девушка! — Он повернулся к Хантеру. — А ты, старлей, тут точно ни при чем?

— Еще чего! — буркнул тот.

Внезапно вспомнилась Оксанка, и тень набежала на его худощавое лицо с остро выступившими скулами.

— Ладно, чужая душа — потемки, — проговорил подполковник и вдруг заговорщически подмигнул вертолетчику: — Чего мнешься, Игорь Васильевич? Давай, разливай! Или думаешь, я не понимаю, по какому поводу вы тут собрались?

— Так мы, это… — растерялся Костяная Нога. — Мы думали, что вы…

— Кое-кто тоже думал! — Голос начальника отделения звучал возбужденно, и Хантер вдруг смекнул, что доктор уже слегка под хмельком. — Такое событие стоит обмыть — не каждый день мои пациенты попадают в программу «Время». Знаете, как в госпитале теперь величают нашу знаменитость? «Тот самый Петренко», о!.. А ты чего развалился, Александр Николаевич? — шумнул он. — Давай к столу!

— А ему не повредит? — невинно полюбопытствовал вертолетчик. — Не приведи бог что не так…

— Сто граммов — и все будет ажуре, — заверил Седой. — Но не больше — у него послезавтра операция. Оперировать буду я в присутствии кое-кого из военно-медицинского факультета. Пусть поучатся, как шить ахиллово сухожилие погружным швом.

— А это еще что за штука? — поинтересовался Хантер, прыгая на прорабовых костылях.

— Перед операцией все узнаешь, — пообещал подполковник медслужбы.

4. Операция

Наутро у него взяли все мыслимые и немыслимые анализы. Потом в палату вкатился анестезиолог — кругленький подполковник с усиками мушкой: то ли как у недоброй памяти товарища Жданова, то ли как у самого Адольфа Алоизовича. Настроен анестезиолог был решительно. Первым делом объявил, что операция — пластика ахиллова сухожилия — назначена на завтра. Наркоз специфический — обезболивающее введут длинной иглой в область седалищного нерва, и во время операции Петренко будет находиться в полном сознании.

Сделав аллергопробы, «Жданов» строго предупредил:

— И вот еще что, Александр Николаевич. Попрошу вас сегодня вечером ничего не есть, жидкость также принимать по возможности ограниченно. И ни капли спиртного!

— Вот те раз! — легкомысленно ухмыльнулся Александр Николаевич. — С чего бы это? Сухожилие расплетется?

— Иначе могут возникнуть проблемы с наркозом. — Анестезиолог явно не был расположен шутить. — Организм ваш еще слаб, наличие алкоголя или продуктов его распада в крови способно нейтрализовать наркоз. И другие реакции могут оказаться непредсказуемыми.

Когда анестезиолог удалился, к Александру подсела Афродита. Соседи по палате мигом улетучились кто куда: Костяная Нога с Бриллиантовой Рукой отправились на процедуры, а Прораб вдруг засуетился, вспомнив, что ему срочно надо позвонить по городскому телефону. В итоге молодые люди остались с глазу на глаз. Время было послеобеденное, они с девушкой уже виделись с утра, но Афродита все-таки еще раз поздоровалась, добавив:

— Я, Александр Николаевич, хотела бы поговорить с вами как старшая сестра.

На ее скулах зарделись пятна румянца — Афродита почему-то волновалась.

Вышеупомянутый Александр Николаевич с ходу взял иронический тон:

— Вы уж извините, Галина Сергеевна, но у меня двое старших братьев. А вот старшей сестры в нашей семье нет и никогда не было. Тем более такой обворожительной.

— Я тут не для того, чтобы обсуждать состав вашей семьи, Александр Николаевич!

— Раз так — объясните, пожалуйста, в чем причина вашего визита?

— Я… Я хотела… — Афродита вдруг смутилась, — кое-что выяснить… как раз по поводу вашей семьи. Дело в том… — Она снова запнулась, словно никак не могла подобрать нужные слова.

— Галина Сергеевна, — перебил Александр, — если так дело пойдет, мы до вечера ничего не выясним. Что вас конкретно интересует?

— Когда вас доставили в госпиталь, — девушка наконец набралась духу, — вы продиктовали ваш домашний адрес и адреса ваших близких. Но сейчас выяснилось, что вы либо ошиблись, либо намеренно сообщили неверные сведения о месте проживания ваших родственников. Я проверила. Как вы можете это… объяснить?

Она окончательно разнервничалась и сбилась.

— А каким образом вы это проверили? — удивился Хантер. Теперь пришел его черед краснеть за вранье.

— Пока вы с Владимиром Ивановичем и вашими соседями выпивали, — Афродита, словно ненароком, продемонстрировала свою полную осведомленность о том, что творилось в отделении, — я сбегала на главпочтамт, взяла талончик на 07, а потом из ординаторской через справочные до полуночи пыталась дозвониться по адресам, которые вы указали в истории болезни. Выяснилось, что ни этих адресов, ни ваших родных там просто не существует. Что это значит, Александр Николаевич? — Взгляд ее стал требовательным.

— Сколько вам лет, Галина Сергеевна? — неожиданно поинтересовался болящий, как бы невзначай беря в руку влажную от волнения ладонь старшей сестры.

— Двадцать три, а что? — Девушка вскинула подбородок, но руку не отняла. — Разве это имеет значение? — спросила она, почему-то вполголоса.

— А мне уже двадцать пять. С половиной, — грустно поправил Хантер. На самом-то деле ему казалось, что ему далеко за семьдесят и он уже увидел и познал все на свете. — Но дело не в этом. Давай, Галочка, договоримся: мы с тобой на «ты». Тем более что разница в возрасте у нас минимальная. Я — Саша, ты — Галя, идет?

Он покосился на высокую грудь Афродиты, которая сейчас оказалась совсем рядом. От нее исходило нежное тепло, хрустящая ткань халата колебалась от взволнованного дыхания девушки. Внезапно, впервые после ранения, он почувствовал, как тяжелеет в паху, сердце забилось туго и быстро. Жизнь возвращалась на круги своя, и весьма настойчиво…

Это была добрая весть, и Александр, не удержавшись, вдруг порывисто приподнялся на постели и, чмокнув старшую сестру в щеку, ребячливо рассмеялся.

— Что это с вами, Александр Ни… — Афродита чуть-чуть отодвинулась. — Что с тобой, Саша? — тут же поправила сама себя.

— О, совсем другое дело! — возрадовался Хантер. — А причина того, о чем ты говоришь, Галочка, проста: я дал себе слово — пока не встану на ноги, окончательно и бесповоротно, ни слова родным! Пусть думают что угодно: что почта барахлит, что задержался в командировке, да мало ли… Очухаюсь, начну передвигаться самостоятельно — пожалуйста. Такие дела. И все-таки — зачем тебе понадобилось меня проверять?

Лицо девушки снова стало невозмутимым, как у мраморной статуи.

— Перед любой сложной операцией мы обязаны предупредить родственников. В особенности если пациент в бессознательном состоянии. Возможны осложнения, может понадобиться донорская кровь редкой группы… Да мало ли что!

Афродита сейчас лгала, и притом не слишком умело, это чувствовалось.

— Ну, я-то не «дорогой Леонид Ильич», который долгое время того… «не приходя в сознание», — в меру заюморил молодой офицер расхожими фразами советских анекдотов. — И все равно — спасибо. Хороший ты человечек… — Он бережно прикоснулся губами к ее ладони, которая вдруг стала горячей. Голубоватая жилка на запястье трепетала, как пойманная птичка. — Ты сегодня вернула мне частичку жизни.

— Жизни? Каким это образом? Я ведь просто пришла поговорить, — изумилась девушка, — только и всего…

— Когда-нибудь расскажу, — рассмеялся Хантер. — Потом. В другой обстановке, ладно?

— Ладно, — согласилась она, убрав руку, потому что в палату как раз входил подполковник Седой. Полы его халата развевались на ходу.

— Вот это по-нашему! — бодро воскликнул он. — Полное взаимопонимание!.. Ну что, казак, — подхватив стул, подполковник подсел поближе к старлею, — готов?

— Еще бы, Владимир Иванович! — усмехнулся тот. — Благодаря, в основном, Галочке. Теперь все на своих местах!

— Смотри-ка, — удивился подполковник. — За те три года, что Галина работает в отделении, ты — первый, кому она позволила перейти с ней на «ты». Что бы это значило? Или ты опять за старое? — Он стремительно повернулся к девушке, в голосе зазвучал металл.

Афродита изменилась в лице.

— Вечно вы, Владимир Иванович, не ко времени! — В девичьем голосе явственно прозвучали слезы. Сорвавшись с места, старшая сестра «травмы» хлопнула дверью и умчалась.

Хантер помалкивал, гадая, что бы могла означать эта неожиданная сцена.

— Понимаешь, старлей, — обратился к нему подполковник, — у Галины все при себе. Как говорится, спортсменка, комсомолка, активистка, красавица. Не смейся, она и в самом деле чемпионка области по теннису и секретарь комсомольской организации нашего госпиталя. Умная и на редкость сообразительная девчонка, оттого и стала старшей сестрой «травмы» нашей, несмотря на небольшой опыт. Но есть у нее пунктик, из-за которого ей от меня время от времени достается по загривку. Думаешь, замуж хочется девочке? — Подполковник выдержал паузу. — Ничего подобного! Она, видите ли, желает отправиться в Афганистан!

— Куда?! — ошарашенно вырвалось у Хантера. — В Афган?! Она что, не в себе?

— Вот и я в последние два года только об этом и толкую. Но Галина если что вобьет в свою красивую, но упрямую головку, — не вышибить ничем, — вздохнул Седой. — Хочу, говорит, испытать себя в реальных боевых условиях и только после этого буду поступать в медицинский! С полгода уже она не возвращалась к этой теме, а как раненых привезли оттуда — будто подменили. Пропадет девчонка!.. Мало того — сдается мне, Александр Николаевич, что вдобавок втюрилась она в тебя без памяти. А ты же, надо полагать, женатый, а? — Он слегка потрепал раненого по бритой макушке.

— Есть чуть-чуть. Але ж так — трішечки, тільки для себе, — припомнив старый анекдот, Александр перешел на украинский.

— Тилькы для сэбэ, говоришь? — улыбаясь, переспросил травматолог. — Ладно. Настроение твое мне нравится. А что касается Галины, то вы с нею уже взрослые мальчик и девочка и все вопросы дружбы, любви и войскового товарищества решите между собой сами… Сейчас главное, чтобы ты нормально перенес операцию и побыстрее встал на ноги. Остальное приложится!.. Но все-таки попрошу тебя об одной вещи, старший лейтенант: отбей, если сумеешь, у Галины охоту писать рапорт на перевод в Афган. Договорились?

— Заметано! — Хантер с удовольствием пожал крепкую руку военного хирурга.

К личному больше не возвращались. Подполковник обстоятельно рассказал, как собирается заштопать поврежденное Сашкино сухожилие, используя новый метод, разработанный немецкими хирургами. Суть его сводилась к тому, насколько понял Петренко, что для того, чтобы соединить разорванные концы его «ахилла», вовсе не требовалось разрезать кожу и мышечные ткани голени, как это делалось по-старинке. Вместо этого под кожей через концы сухожилия проводились нити из специального шовного материала, который со временем рассасывался сам собой, а затем туго стягивались особым образом. При этом концы сухожилия смыкались, а позже прочно срастались.

Метод этот с успехом применялся в спортивной медицине — примером служил выдающийся баскетболист Арвидас Сабонис, вернувшийся в большой спорт после подобной травмы.

Слушая врача, Хантер постепенно успокоился, а когда Седой ушел, собрался как следует вздремнуть.

Не тут-то было. Не успел сомкнуть глаза, как в палату просочился тот самый тощий подполковник медслужбы в позолоченных очечках, что встречал прибывших «трехсотых» в аэропорту Курумоч. Несвежий белый халат висел на нем внакидку, как бурка, рукава болтались. Не здороваясь, он сразу направился к Хантеровой койке, на ходу вытаскивая из-под халата серую папку с тесемками.

— Подполковник медицинской службы Прошкин, — сухо представился он. — Моя должность… — Дальше посыпались невнятные аббревиатуры типа «адм», «орг» и «моб», и прочие в том же роде.

Разобраться, кем же на самом деле является этот Прошкин, старший лейтенант не сумел, да особенно и не собирался. Ясно было одно — подполковник имеет прямое отношение к каким-то административным службам окружного госпиталя. Что может быть скучнее?

Однако скучать не пришлось.

— Старший лейтенант Петренко, — в свою очередь представился Хантер.

— А чем вы можете доказать, что именно вы являетесь старшим лейтенантом Петренко А. Н.? — Многозначительная пауза зависла в палате номер шесть…

Старлей оторопел.

— С моих слов на борту санитарного самолета все записано, — выдал он, начиная злиться. — Майор медслужбы Фаткулина — та, что передавала вам партию раненых согласно сопроводительным документам, составленным в Кабуле…

— Мне придется отправить запрос в вашу часть, — проскрипел дознаватель в медицинских петлицах. — Нам необходимы документы, подтверждающие вашу личность. Кроме того, согласно приказу Министерства обороны, требуется справка о ранении.

— Товарищ подполковник! — не выдержал Петренко. — «Закрытое» наименование моей части — в/ч п/п 44585. Что касается запросов и справок — это не в моей компетенции!

— Поспокойнее, старший лейтенант! — очкарик слегка повысил голос. — Считаете, что отвоевали три месяца и уже герой? Я тоже провел в Афганистане два года, — с апломбом сообщил он. — И хорошо знаю, каков порядок! Почему при вас и вашем подчиненном рядовом Кулике не оказалось никаких документов?

— Прошу прощения, подполковник! Если не секрет — какую должность вы занимали на территории Республики Афганистан? — Голос Костяной Ноги наполнился ядовитым сарказмом.

— Председатель военно-врачебной комиссии гарнизонного госпиталя в Шинданде, — не без гордости сообщил тот. — Еще вопросы имеются?

Ну какие тут могли быть вопросы! Этот зануда Прошкин прослужил два года на непыльной должности, заработав приличные деньги и практически не сталкиваясь с войной и ее ужасами. Зато из самого подполковника вопросы так и сыпались. И все они относились к Петренко.

Где, когда и при каких обстоятельствах было получено его ранение? Кто может подтвердить сказанное им? Имеются ли боевые и политические донесения, выписки из приказов и списков БЧС[14]? Имел ли на себе во время ранения старший лейтенант Петренко бронежилет и каску, как того требует приказ по Сороковой общевойсковой армии ТуркВО? Находился ли на броне или внутри бронеобъекта? Кто может это подтвердить? Кто направил его в кишлак Асава? Имеются ли свидетели? Где выписка из документов ЦБУ[15]о передвижении войск в этот день в уезде Ширавай провинции Нангархар Республики Афганистан?

Поначалу Хантер отвечал спокойно, сдерживая себя. Но вопросы у этого бумажного червя никак не кончались, и мало-помалу старлей начал заводиться.

— Товарищ подполковник медицинской службы! — После часового зудения он наконец взорвался. — У меня завтра утром сложная операция! Не могли бы вы перенести нашу беседу на более удобное время?

Тощий, однако, не желал ничего слышать.

— Нечего спекулировать своими травмами, товарищ старший лейтенант! — равнодушно проскрипел он. — Пластика ахиллова сухожилия правой нижней конечности не настолько сложна, чтобы из-за этого переносить допрос…

— Допрос?! — не выдержав, вскочил вертолетчик. — Слышь, подпол, ты хоть соображаешь, что несешь?! — загремел он, надвигаясь на Прошкина. — Мужик едва жив остался, его тут за двое суток едва-едва в сознание привели, а ты, крыса тыловая, ему допросы устраиваешь?!

Костяная Нога побагровел — вот-вот врежет костылем по черепу этому военно-медицинскому мутанту.

— Не знаю вашего воинского звания, больной, — очкарик шарахнулся к двери, вцепившись в папочку, — но согласиться никак не могу. Я два года в Афганистане…

— Чмо ты болотное! — окончательно вызверился Костяная Нога. — Отсиделся в крысятнике, на ВВК своей, как гнида! А люди тем временем кровь проливали! Мое звание — подполковник авиации, я дважды побывал в Афгане, участвовал в двух армейских операциях в Панджшере! Слыхал про такое ущелье, крючкотвор?!

— Разумеется, товарищ подполковник, — окончательно растерялся Прошкин. — Однако попрошу оставаться в рамках устава, тем более в присутствии младших офицеров! Я буду вынужден подать рапорт по команде о вашем хулиганском поведении!

— Засунь этот рапорт себе в анальное отверстие, урод! — не унимался Костяная Нога. — Вали отсюда, и мой тебе совет — нигде и никогда больше при боевых офицерах не упоминай об Афганистане. Иначе схлопочешь по морде своей очкастой!

— Я-то уйду. — Яду в ухмылке Прошкина хватило бы, чтобы отравить табун лошадей. — Однако вам, старший лейтенант, — обернулся он к Петренко, — могу пообещать ряд весьма неприятных моментов во время пребывания в нашем госпитале. К нам уже поступили запросы по линии КГБ и военной прокуратуры с просьбой установить ваше местонахождение. Поэтому нам с вами еще встречаться, встречаться и встречаться…

— А иди ты кобыле в трещину! — колоритно выругался вертолетчик, в сердцах метнув костыль.

Прошкин беззвучно исчез, дверь палаты захлопнулась, костыль ударился о стену.

— Да, ё-мое, рука уже не та, — пожаловался Костяная Нога…

В следующую четверть часа возле Сашкиной койки перебывала куча народу: Седой и Афродита, замполит Воротынцев, начмед Якименко, еще какие-то медицинские чины. От всех этих разборов Хантеру вновь «поплохело», хлынула носом кровь, а потом он и вовсе потерял сознание. Его привели в чувство, поставили капельницу и наконец-то оставили в покое. Усталый и опустошенный, он лежал пластом, безучастно уставившись в потолок. От приподнятого настроения, подаренного Афродитой, не осталось и следа. Ну что ж, отдельное спасибо подполковнику медицинской службы Прошкину…

После ужина Костяная Нога некоторое время косился на Хантера, а потом, кряхтя, снова полез в тумбочку. Боевой дух десантника следовало поднять. Стол накрыли в считаные секунды, Седой и Галина уже покинули «травму», а приятели, приехавшие днем проведать вертолетчика, снабдили его «боезапасом» — спирт в авиации не переводился…

Презрев анестезиологические запреты, Александр подсел к столу, и все повторилось снова: первая рюмка, «шторм», откат-накат, и так далее.

Уже под хмельком, Хантер не выдержал, поведав новым знакомцам свою «опупею», опустив эпизоды с Оксаной. О спецоперации «Иголка» упомянул лишь в самых общих чертах — по понятным причинам, оставив «за кадром» те моменты, которые могли бы высветить его истинную роль. За разговорами фляга незаметно опустела, вертолетчик достал вторую. За окном хлестал дождь, в щели рам задувало.

Внезапно дверь палаты скрипнула — и в проеме показался не кто иной, как анестезиолог со «ждановскими» усиками. В цивильном плаще и при шляпе.

— Что же вы делаете, Александр Николаевич? — с укоризною проговорил он. — Я же вас, кажется, предупреждал!

— Все-все, товарищ подполковник медслужбы. — Александр Николаевич и не думал препираться. — Ложусь баиньки…

Он поднялся на костылях и, слегка покачиваясь, поскакал к своей койке. Через минуту уже лежал, отдыхая лежа, как написано в уставе.

— Говорят, у вас тут Прошкин побывал? — поинтересовался подполковник-анестезиолог. — После такого и не захочешь, а выпьешь… Но у старшего лейтенанта завтра операция, и алкоголь ему вовсе ни к чему!

— Удавить бы этого вашего Прошкина! — сердито буркнул Прораб. — Может, товарищ подполковник, вы с нами по пять капель? — неожиданно предложил он.

— Спасибо, но я за рулем, — отказался анестезиолог. — Я тут в трех кварталах живу, вот и решил заглянуть. Оказывается, не зря… Что ж, доброй ночи, товарищи офицеры! Сами как хотите, а старшему лейтенанту больше ни грамма…

С этими словами неожиданный гость исчез в полутемном коридоре.

Утром Хантера взяли в оборот девчата-санитарки. Его вымыли, высушили, завернули в простынку и доставили прямиком в операционный блок. Там его уже поджидала весьма почтенная компания: Седой, «Жданов», Галина, троица ординаторов из травматологии и два представителя военно-медицинского факультета. Все уже облачены в хирургические костюмы, из-под которых виднелись только глаза или поблескивали очки. Александру сделали какой-то укол, и он почти сразу слегка прибалдел.

— Сейчас ввожу анестетик в седалищный нерв, — предупредил анестезиолог, — придется потерпеть.

Не вопрос — в последнее время приходилось терпеть почти постоянно. Длинная игла вошла в правую ягодицу, мышца сразу же начала неметь, а за ней «обесточилась» и вся нога.

— Чувствуешь что-нибудь? — спросил Седой, покалывая икру чем-то острым.

— Не так чувствую, как ощущаю, — отшутился Хантер.

— Нормально себя чувствуешь? — Над ним склонилась Афродита, осторожно вытерла лоб марлевой салфеткой.

— Нормально, — ответил молодой человек, — можно приступать!

— Отлично! — донесся голос Седого. Теперь у Хантера перед глазами болталась на кронштейне какая-то занавесочка, и было слышно только, как рассмеялся Седой, а за ним и вся операционная бригада. — Коль раненый не против, начнем!

Потом что-то звякало, время от времени Седой произносил непонятные, как заклинания, медицинские термины и отдавал распоряжения. Неожиданно появилась боль — должно быть, наркоз перестал действовать.

Вот тебе раз — «Жданов»-то оказался прав!

Теперь Хантер чувствовал, как хирурги «вживую» стягивают с двух сторон чертово сухожилие, и эта боль оказалась ничуть не меньшей, чем та, которая навалилась на него, когда его БМП[16]подорвалась на фугасе. А что тут поделаешь — оставалось терпеть…

Он вцепился зубами в простыню, крепко зажмурился и негромко зарычал. Никто из операционной бригады поначалу не обратил на это внимания. Но боль стремительно набирала обороты, от нее закатывалось сердце, силы стремительно утекали, как песок в песочных часах. Продолжая глухо постанывать, Хантер стал сгибать руки, привязанные резиновыми жгутами к операционному столу.

Внезапно звонко лопнул левый жгут, и в операционной началась суета. Кто-то закричал, раздалась какая-то команда, но от боли старлей ни черта не слышал, только в памяти остались перепуганные глаза Афродиты, пристальные взгляды Седого и «Жданова», уставившихся ему в зрачки… Тут, как перетянутая тетива, лопнул правый жгут.

— Вырубай его внутривенным! — ворвался в мозг голос Седого. — А то он мне сейчас всю операционную разнесет к чертовой матери! Живо, поворачивайся!..

— Саша, ты меня слышишь? — сквозь багровую завесу боли донесся голос Афродиты.

— Ну! — выдавил он, выплюнув изодранный в клочья угол простыни.

— Сейчас сделают укол, будет легче, честное слово легче! Ну потерпи, милый! — со слезами на глазах упрашивала девушка.

Собрав всю оставшуюся волю в кулак, Хантер заставил себя терпеть. Тем временем игла нашла вену на левой руке, и вдруг навалились прохладная тьма и тишина. Впрочем, не надолго.

…БМП Зверобоя горела чадным пламенем. Вокруг колотилась бешеная стрельба. Сашка чувствовал все: звуки, запахи, цвета, дыхание жары. Он не видел, откуда стреляют, но то, что стреляют по нему, совершенно очевидно — бойкие фонтанчики пыли возникали все ближе, окружали, не давая возможности перебежать и укрыться. Близко, ближе, еще ближе… Оружия под рукой никакого, подчиненных тоже — только он и невидимые «духи», стягивавшие петлю окружения…

Старший лейтенант Петренко набрал воздуху и хрипло заорал во все горло — может, кто-то из бойцов жив и бросит ему хотя бы гранату или на худой конец штык-нож, чтобы не попасть к «духам» живым. Никто не отозвался, зато гортанные крики «Аллах акбар!» прозвучали уже совсем близко…

— Саша, все нормально, — прорвался сквозь кошмар голос Афродиты. Ее ладошка прошлась по его щекам, слегка похлопала, приводя в чувство. — Операция прошла успешно, все в порядке, успокойся!

С трудом разлепив веки, Александр обнаружил себя в незнакомой палате. Вокруг перемигивались и гудели какие-то приборы, рядом сидела Галя. Во рту торчал пластиковый загубник, и он сразу же его выплюнул. Зубы и десны болели и кровоточили, а загубник оказался прокушенным насквозь.

А в двух метрах от его койки стояла в точности такая же кровать, на которой лежал, опутанный проводами датчиков и непонятного назначения трубками, — собственной персоной Лось, он же рядовой Кулик.

Лось пребывал в сознании и приветствовал своего начальника, приходившего в себя после наркоза, вялым взмахом руки.

5. Ночь в реанимации

После операции он проспал совсем недолго, несмотря на то что у врачей были опасения — как бы снова не впал в анабиоз, словно бурундук зимой.

Правда, под вечер подпрыгнула температура, стала донимать послеоперационная боль, и персонал интенсивной терапии засуетился. Афродита по-прежнему была здесь, словно и не выходила из палаты, но теперь узнать ее было непросто в марлевой повязке, короткой голубой куртке и таких же мешковатых голубых штанах на стройных ножках. Шпильки исчезли — вместо них на девушке оказались тапочки, поверх которых она натянула синие матерчатые бахилы с завязками под коленом. Что поделаешь — режим стерильности!

Изувеченную душманами ногу «забетонировали» в гипс, согнув таким себе кренделем, под углом — чтобы сухожилие ни в коем случае не работало «на разрыв».

В таком положении правой нижней конечности предстояло находиться около месяца, после чего, как сообщил Седой, начнется период самоистязания — разработки суставов, мышц и собственно сухожилия. Но все это пока было впереди.

Когда стемнело, Афродита накормила своего подопечного, а затем и вконец обессилевшего и павшего духом Лося. И только прикончив что-то неописуемо аппетитное и покосившись — не осталось ли в тарелке чего, Хантер врубился: еда-то нисколько не похожа на приевшуюся казенную.

— Галочка! — обратился он к сестричке. — Ты почему тут сидишь, когда тебе давно домой пора? И что за яства? Как все это понимать?

— Не понравилось?! — испугалась девушка.

— Наоборот, жуть до чего вкусно. Но я же не о том. Ты почему все время в госпитале торчишь? У тебя что, личной жизни нет? И дома никто не ждет?

— Все у меня есть! — почему-то обиделась девушка. — А ты чего меня допрашиваешь, словно какой-нибудь Прошкин? Ты мне не начальник и не родственник!

— Да нет, я… — начал было оправдываться Хантер, — я, собственно, ничего такого не имел в виду. Мне показалось…

— Вот и лежи себе крячкой. — Афродита энергично сунула ему в рот ложку какого-то салата. — И не командуй. Кто здесь старшая сестра «травмы», я или ты? Твоя задача — выздороветь и вернуться к своим!

— Спасибо, Галочка! — пробормотал Хантер, жуя. — Хоть ты меня понимаешь. Мне в самом деле побыстрее надо обратно. Дел у меня там — по горло, и все неотложные…

— Может, расскажешь, как там? — робко попросила Афродита. — Если, конечно, тебе сейчас не трудно…

— Мне, между прочим, Владимир Иванович уже сообщил, что ты туда рвешься, — криво, сквозь силу улыбнулся Хантер. — Да только я не знаю, о чем рассказывать. — Он заглянул в глаза девушки и отвернулся. — Если и расскажу, все равно не поймешь…

— Нет, вы расскажите, товарищ старший лейтенант, — подал голос со своей койки Лось, прислушивавшийся к разговору. — Как вы мне ногу пилили штыком, как Чалдону взрывной волной голову отшибло и мозги по броне расплескало! О том, как Джойстик в муках помирал… — Радиотелефонист тяжело задышал, в голосе слышались слезы и бессильная злоба.

— Вы меня извините, ребята… — смутившись, пробормотала Афродита. — Может, вам действительно надо побольше отдыхать…

— Ты нас оставь пока, — попросил Хантер, — мы тут между собой потолкуем. Меня об этом еще Зульфия, наша сопровождающая, в самолете предупреждала, — указал он глазами на Лося. — А об Афгане потом, ладно?

— Хорошо. — Девушка поднялась. — Только недолго. Вам нужен покой. Я зайду через пару часов, — добавила она, — у вас обоих еще процедуры. Обоим уколы, а тебе еще и капельница.

— То есть, ты и сегодня домой не собираешься, — усмехнулся Александр. — А это о чем говорит?

— О том, что ты находишься в палате интенсивной терапии после операции. А я — старшая медицинская сестра в отделении, за которым ты числишься. Вот так-то, Царевич!

Хантер заметил, что под марлевой повязкой Афродита улыбается, и сам улыбнулся в ответ, но застекленная дверь палаты уже закрылась за девушкой.

— Царевич — это кто? — тут же полюбопытствовал Лось.

— Это, Жень, известный тебе старший лейтенант Петренко. — Хантер, наверно, впервые назвал рядового Кулика по имени. — Позывные — Хантер, Шекор-туран, ежели помнишь. А кликуху прилепили в «травме» за то, что с первого дня умудрился проспать тридцать шесть часов подряд, без отрыва от подушки. Так что поначалу я был Спящим царевичем, а потом проснулся и стал просто Царевичем. С тобой ведь та же история — был Лососем, а стал Лосем.

— Хромой Лось какой-то, — снова взялся за свое радиотелефонист. — Без левого заднего копыта, не очень-то распрыгаешься…

— Знаешь что, — в свою очередь разозлился Хантер, — от того, что будешь скулить, новая нога не вырастет. Будь мужчиной и прими то, что случилось, как данность. Учись жить с этим!

— Ну да, вам хорошо! — как обиженный ребенок тянул Кулик. — И нога на месте, и бабы опять, как в Афгане, к вам липнут…

— Меня сегодня штопали почти без наркоза, — так, на всякий случай, сообщил старлей, — и сидели мы с тобой рядом на одной и той же БМП, когда сработал фугас. Или, может, я отдельно передвигался, под охраной вертолетного полка, а?

— Да ладно вам, товарищ старший лейтенант, — засопел Кулик, — какие тут могут быть претензии?.. Просто тошно мне, — в хриплом голосе снова послышались слезы, — двадцать лет от роду — и калека!

— Жалость к себе — полезная штука, — согласился Хантер, — но пользоваться ею надо как лекарством — в малых количествах. Передоз приводит к отравлению. Это тебе ясно, дружище?

— Ясно-то ясно, но я все равно не знаю, что будет дальше, — признался Кулик. — Образования у меня никакого, профессии — тоже. Чем буду заниматься по дембелю?

— А чем до армии занимался? — поинтересовался Хантер, кляня себя втихомолку, что раньше не удосужился расспросить радиотелефониста о его жизни.

— На охоту с отцом ходил, рыбачил, — сообщил тот с грустью в голосе. — У нас на Дальнем Востоке это дело артельное. А сейчас мне куда? Ни по тайге пошастать с карабином, ни сетку поставить… А с девками как? Кто с безногим в койку ляжет?

— Живут же люди и без одной ноги, да и без обеих тоже, — заверил Петренко. — Читал «Повесть о настоящем человеке»? Ее в школе проходят…

Черт его знает — ну как утешить молодого и здорового парня, который еще недавно ходил на медведя и росомаху и в одночасье стал инвалидом?

— Нет, — буркнул Кулик, — у нас русский язык и литературу через пень-колоду преподавали — некому было. Молодые училки с ходу удирали от нас на материк, а литературу вели то физичка, то историчка, то и вовсе трудовик.

— Так ты и фильм не видел? — удивился Александр.

— Не-а, — усмехнулся Кулик. — Телевидение до нас еще не добралось, а в клуб по навигации не завозили.

— Завтра скажу, чтоб тебе эту книжку принесли. Гарантирую: прочитаешь — и по-другому будешь смотреть на свои проблемы. А кстати, слыхал ты про такого офтальмолога — Святослава Федорова? Звезда мировая, можно сказать, первой величины, академик, герой соцтруда!

— Может, и слыхал. Это тот, что ли, который операции на глазах? И что — тоже без ног? — недоверчиво спросил Кулик, поворачиваясь к замкомроты, насколько позволяли трубки и провода.

— Нет, — поправил тот. — Без левой ступни, вроде тебя, только ему трамваем по шнуровью[17]конечность отрезало.

— Ну и дела! — Кулик призадумался, а потом проговорил вполне искренне: — Ну, спасибо, командир. Мне с вами как-то даже полегче стало…

— А насчет баб можешь не волноваться, — хохотнул Хантер. — На Полтавщине, где я служил до Афгана, у моего тестя с тещей за стенкой один типаж интересный обитает, Грицьком его во дворе кличут. Был он в молодости железнодорожным ментом, но больше всего любил баб и выпивку. Но с приоритетами никак не мог определиться. И однажды отпетрушил он девку — дочку какого-то железнодорожного вельможи. Грицько, как водится, попользовался, а батька девахи, тот самый «паровозиков начальник и вокзалов командир», узнав об этом, решил проучить негодяя. Грицька напоили до невменяемости и прямо в таком состоянии уложили на рельсы недалеко от моста через Днепр. Было темно, туман, дождь. В общем, наехал на него паровоз, и Грицькова нога — прости-прощай. И что б ты думал? — Хантер невольно усмехнулся, вспомнив колоритную физиономию соседа. — Очухался Грицько, выбил себе пенсию по инвалидности и «Запорожец» с ручным управлением. Теперь таксует, но оба любимых дела — баб и выпивку — так и не бросил. Как пил, так и пьет, как шлялся, так и шляется. И ему уже под пятьдесят, а тебе всего двадцать! Ты, кстати, — круто сменил тему Хантер, — чем еще, кроме рыбалки и охоты, занимался?

— Радиотехникой, — признался повеселевший Кулик. — Люблю я это дело, часами могу в схемах ковыряться.

— Ну вот! А сейчас без электроники ни шагу. Компьютеры там какие-то, всякие-разные, связь, космос. Поступишь в институт, у тебя льготы, а за ранение дадут тебе Красную Звезду, сто процентов. Наденешь костюм с отливом, протез тебе купят немецкий — такой, что от настоящей ноги не отличишь, награду Родины на лацкан — и в Ялту! Все девки твоими будут! Закончишь вуз — станешь большим электронным начальником!

— Смеетесь, товарищ старший лейтенант! Просто «приключения Электроника» какие-то!

— А ты как думал, Жека? У человека должен быть план. «Повесть о настоящем человеке» — это ладно, но все равно почитай. Потом попросим какую-нибудь из сестричек, чтоб побегала по местным вузам. Добудем тебе программы и учебники для поступления в радиотехнический. Через Галину — она здесь главная комсомолка — выйдем на горком комсомола — пусть помогут тебе с поступлением и общагой. И все дела. Так что хорош ныть, Лось, займись собой!

— Спасибо, командир. — Радиотелефонист устало откинулся на подушки. — Так и поступим. А вы что собираетесь дальше предпринять?

— У меня все намного проще, — вздохнул старлей. — Как очухаюсь — обратно в Афган, в роту. Воевать хочу, понял? У меня с «духами» свои счеты…

На мгновение он почувствовал, как голова вспухает от ненависти.

— А нога? — осторожно спросил Кулик. — Позволят ли вам вернуться в ВДВ?

— Не знаю. По словам подполковника медслужбы Седого, подлатали ее так, что не всякий хирург догадается, что за травма у меня была. Такую же операцию в свое время делали баскетболисту Сабонису, а думаешь, в большом спорте нагрузки меньше, чем в десантуре?

— Ну, раз так… — пожал плечами Кулик. — Вообще-то я тоже собирался на сверхсрочную после Афгана, или на прапорщика пойти учиться, как наш Ошейков. Ну, а теперь совсем другой коленкор…

Утомленные разговором, оба незаметно задремали. Разбудила Афродита, ловко поставившая капельницу и вкатившая два укола: обезболивающее и антибиотик.

Когда она уже собиралась уйти, Хантер поймал ее за руку.

— Так что ты хотела узнать об Афгане? — вполголоса поинтересовался он.

— А ты как? — вопросом на вопрос ответила Афродита. — В норме?

Александр покосился на Лося, который не проснулся даже от укола.

— И в норме, и в форме. И что, все-таки, тебя интересует?

— Все, — прозвучал емкий ответ.

Так началась неторопливая ночная беседа двух молодых людей. Хотя и беседой это не назовешь, потому что говорил все больше Хантер, а Афродита слушала, ловя каждое слово, сказанное полушепотом.

Воспоминания вернули его в Афганистан. Рассказал о климате, дорогах, горных перевалах, тропической зеленке[18], о «гостеприимных» местных жителях. О минах и фугасах на дорогах, о пулеметных очередях и залпах гранатометов из той самой «зеленки» и со скал, о друзьях-товарищах, живых-здоровых, «двухсотых» и «трехсотых».

Не забыл и бой на высоте Кранты, и тупость начальства и вышестоящих политработников: все эти «дознания», персональные дела, взыскания, боевые листки, политзанятия, комсомольские и партийные собрания, протоколы, методички и планы. Посмеиваясь, упомянул об организационно-методических сборах офицеров-политработников в ходе подготовки к Девятнадцатой партконференции, которые геройский капитан Соломонов превратил в сущее посмешище, а затем рассказал о том, что стояло за сюжетом в программе «Время», в который вошло интервью со старшим лейтенантом Петренко, сварганенное вечно пьяным Пищинским.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы поведать о своем последнем бое и о полумиллионном вознаграждении, которое назначил за его голову Найгуль, предводитель неслабого бандформирования, а затем о многоэтапном перелете на носилках по маршруту кишлак Асава — Джелалабад — Кабул — Ташкент — Куйбышев. Как о забавных мелочах, упомянул о стычке с мерзопакостной таможенной службой на авиабазе Тузель, о звонке майора-медика Фаткулиной дочери предводителя узбекских коммунистов, а заодно и о том, как накануне он пренебрег рекомендациями анестезиолога.

Было далеко за полночь, когда рассказчик умолк и взглянул на девушку. Афродита неподвижно сидела рядом, лицо ее было совершенно мокрым от слез, а на щеках виднелись следы туши для ресниц.

— Ты что, Галочка? — Он нащупал ее руку. — Почему плачешь?

— Ничего, — затрясла головой Афродита, пытаясь успокоиться. — Просто я… Я не думала, что там так… жестоко и так страшно… Сколько людей погибло! И сколько еще погибнет!..

— Я не знаю, когда это случится, — твердо сказал Хантер, — но уверен: скоро эта мясорубка закончится. Если у кого-то не хватит ума все это остановить, войне там не будет конца и края. И каждый новый день боевых действий уносит десятки жизней. Алишер Навои, великий поэт, как-то сказал: «На войне праведных не бывает!», потому что злоба и ненависть с одной стороны неизменно порождают злобу и ненависть с другой.

— Тогда почему ты так рвешься туда? — вздрагивающим голосом спросила Афродита, стискивая Сашкину руку. — Ты же сам говоришь: это ад, там хуже некуда, там кровь и ужас…

Хантер отвел глаза и уставился в потолок.

— Я должен уплатить долги! — упрямо проговорил он. — У меня свои счеты с «духами»!

— А у них с тобой? — Афродита наклонилась совсем близко, он почувствовал ее дыхание на своей щеке. — Ты считал, скольким ты укоротил жизнь?

— Не считал, — вынужден был признаться Хантер. — И не собираюсь. Я честно исполнял свой воинский долг, свои функциональные обязанности, воюя по принципу «не ты, так тебя». Я не палил мирные кишлаки, не расстреливал мирных дехкан![19]— Он поймал себя на том, что почему-то нервничает.

— Не знаю, — тихо проговорила Афродита, — что это значит, но с твоим появлением в госпитале со мной что-то произошло. И дело не в том, хочу я или не хочу в Афганистан. Я пока еще не разобралась, что там в действительности происходит. Ясно одно — это совсем не то, о чем рассказывает Пищинский на первой кнопке и что об этом пишут в прессе. Ну и задачку ты мне задал, милый Саша… — Афродита улыбнулась сквозь влажные глаза.

— Мне нравится, когда ты меня так называешь. — «Милый» Саша улыбнулся в ответ, хотя перед его глазами все еще маячили афганские видения. — И ты мне нравишься, хотя поначалу я слегка испугался: ты выглядела такой суровой и неприступной, как мифическая Афродита…

— Да знаю я, что так меня прозвали в «травме»! Но почему Афродита суровая и неприступная — ведь она была богиней любви и красоты?

— Не все так просто. Где-то я читал, что Афродита — жестокая богиня. Она покровительствует влюбленным, но сурово карает тех, кто не покоряется ее велениям. И еще она — мстительная, потому что не прощает измен.

— Ну что ж, — девушка отвернулась, пряча улыбку, — Афродита так Афродита. Бывают прозвища и похуже. А это мне даже нравится.

— Мне тоже, — согласился Хантер и вдруг спросил: — А почему ты вечно споришь с Седым, когда речь заходит об Афгане? Он-то всякого навидался и худого не станет советовать.

— Ты, Саша, видишь только внешнюю сторону того, что происходит в отделении. А здесь все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Владимир Иванович действительно отличный человек и классный профессионал, врач Божьей милостью. Но с тех пор, как он вернулся из афганской командировки, он, как бы это сказать… слегка потерял равновесие. — Девушка невольно вздохнула. — Начал попивать, и чем дальше, тем больше. А если перебирает, начинает меня травить — мол, я собираюсь покинуть «травму» на произвол судьбы и рвануть в Афганистан — чеки, как он выражается, «передком зарабатывать». А потом — крики-вопли, упреки, вместо того чтобы спокойно и трезво обсудить проблему…

— Не позавидуешь… — посочувствовал молодой человек. — Но я все-таки надеюсь, что после всего, что ты от меня услышала, вопрос о рапорте будет снят. Или нет?

— Пока не знаю, — призналась Афродита. — Хотя сомнений у меня теперь гораздо больше. И я чувствую — ты что-то недоговариваешь. Например, о женщинах. Их ведь немало в Афганистане. Скажи — как им там приходится? Как они живут? Как к ним относятся мужчины?

В девичьих очах засветилось неподдельное любопытство.

— Честно признаться… — ох, как не хотелось Хантеру сейчас касаться этих вещей! — говорить об этом сложно. Тем более мне. Я офицер первичного звена, как говорится, мое место в цепи, на броне… — Он поймал себя на том, что юлит и уклоняется от прямого ответа, но все-таки продолжал: — И вообще — женщин мы видим только вместе с начальством или в госпитале. Они заведомо все распределены, а нам, трудягам «от сохи», ничего не светит…

— Так уж и ничего? — усмехнулась Афродита. — Что-то мне не верится…

— Ладно, — решился Александр, — ты сама напросилась… Значит так: вновь прибывших «шурави-ханум» распределяют еще в Кабуле, на пересылке. Ходит прапор, откормленный такой хряк, «в-передок-смотрящий», и выбирает. Если заметит симпатичную — записывает имя и фамилию в блокнот. Всем приходится быть уступчивыми и податливыми — иначе загремишь в такую глушь, куда Макар телят не гонял. Таких симпатюль, как ты, определяют куда-нибудь в штаб армии или откомандировывают в распоряжение руководства 103-й Витебской дивизии ВДВ — одним словом, поближе к начальству, что восседает в Кабуле. Тех, кто не блещет красотой, ведет себя агрессивно, умничает и не поддается на посулы, отправляют по гарнизонам: расстояние от Кабула увеличивается пропорционально строптивости. Что касается условий, то их и условиями стыдно назвать: жара, пыль, инфекции, недостаток или полное отсутствие воды для мытья. О гигиене приходится забыть. В том, как мужики относятся к женщинам в Афгане, Седой прав. Одни развращают их бакшишами и чеками, в сущности, покупая секс за деньги. Другие, преимущественно большое начальство, заводят ППЖ[20]и на протяжении всего пребывания в Афганистане живут с ними как бы в браке. Случается, что по замене один мужик передает ППЖ своему заменщику, как чемодан с секретными документами — по описи. Такая романтика, Галочка… И не делай большие глаза — я говорю только то, что видел сам. Кровь, трупы, инфекционные болезни, искалеченные тела, осатаневшие на войне мужики, большая часть которых за время афганской службы не имеет возможности даже прикоснуться к женщине…

Хантер умолк. За окном уже серело, ломило виски, он чувствовал себя совершенно разбитым. От Афродиты это не укрылось.

— Тебе надо поспать, Саша. — Она заботливо поправила одеяло на загипсованной ноге, покоившейся на чем-то вроде подставки. — И все-таки я чувствую, что ты о чем-то умалчиваешь…

— Об этом — в другой раз, Галочка, ладно? — Хантер вздохнул. — Но и ты должна мне кое-что объяснить. Почему меня здесь держат? — Он жестом обвел полутемное пространство палаты интенсивной терапии. — Даже мне ясно, что состояние мое не настолько тяжелое и в реанимации никакой нужды нет…

— Это Владимир Иванович настоял. Чтобы Прошкин не дергал со своими «дознаниями». — Афродита поднялась и направилась к двери. — И чтобы замполит Воротынцев со своими «шефами» оставил тебя в покое… Отдыхай, Саша, силы тебе еще понадобятся!

Прикрыв за собой дверь, Афродита обернулась и послала воздушный поцелуй сквозь стекло.