Образ жизни

Глава 21

Серафима Ильинична давно уже могла выйти на пенсию. Ей неоднократно намекали, но она упорно держалась за своё место, и мы поддерживали её, загружая работой. Последнее время Пётр и Серафима Ильинична стали чаще встречаться и перезваниваться. Такая активность обычно наблюдалась, когда искали подходы к новой работе, но сейчас времена были не те — «застой крепчал». Интересные предложения больше не поступали. Всем всё было до лампочки, как шутили по поводу электрификации всей страны. Всё же лучше, чем у В.О. Ключевского не скажешь. «Делам предоставляли идти, как они заведены были Петром Великим, мало думая о новых потребностях и условиях. Часы заводились, но не проверялись.»

— Хватит чужие загадки разгадывать, давайте свою загадаем, — сказал однажды Пётр. — Доведём до конца наши труды последних лет и переключимся на что-нибудь другое. Мы тут с Серафимой Ильиничной проследили путь быстрорежущей стали и убедились, что львиная доля её растекается тоненькими ручейками и исчезает бесследно. Напрашивается абсурдное на первый взгляд предложение: уменьшить производство, сохранив потребление. После той хитрой проволоки я сообразил, что это возможно, а ты, — он улыбнулся Зинуле, — подсказала ключевое слово. Биметалл с внешним или внутренним слоем из быстрорежущей стали. Я прикинул: расход редких металлов можно сократить чуть ли не вдвое.

Нас давно заедала рутина. Мы с интересом слушали Петра, даже рисовали в уме радужные перспективы… К тому времени мы уже выросли из коротких штанишек, насмотрелись и научились не увлекаться; знали, как работает система, нутром чувствовали, что инициативу такого масштаба нам не оживить. Идею должны заглотить наверху, потом ещё выше, переварить и спустить вниз, как свою. «Наверх» с голой идеей не пойдёшь — нужны проверенные результаты, заключения специалистов… Их понесут по кабинетам, наберут очки, и если родится постановление правительства, в идею возможно, только возможно, удастся вдохнуть жизнь. Мы даже не думали о технической стороне дела, в конце концов, это в наших руках.

— А что говорят по этому поводу проклятые капиталисты? — спросила Зинуля. По-моему, просто, чтобы поддержать разговор.

— Глухо, — ответил Пётр. — А у нас кое-кто шевелится. Мы с Серафимой Ильиничной перерыли все источники за последние десять лет. Идея не нова, просто никто пока не сумел надеть коту на шею колокольчик. И даже понятно почему — прикипели к традиционным технологиям, а они в новом качестве не работают. Я хочу выдвинуть тему-перспективу, получить биметалл, испытать инструмент… — Наши глаза не горели энтузиазмом, поддержка в них тоже не читалась. — По крайней мере, совесть будет чиста: «Я сделал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше».[17] Так я могу рассчитывать на вас?

— Обижаешь, начальник, — сказала Зинуля, и мы окунулись в новую для нас область знаний — порошковую металлургию.

Задуманная Петром технология состояла всего из одного передела: специально подготовленную капсулу спекали и экструдировали. Скоро только сказка сказывается, всё же не прошло и года, как мы сидели в кабинете Петра и ждали Зинулю, а она смотрела шлифы.

В пустом коридоре застучали каблучки, хлопнула дверь. — Пляшите! Нет даже чёткого раздела между слоями, мечта идиота — одна плоть. Я просматривала шлифы и вдруг до меня дошло — мы теперь всё можем. Понимаете? Вообще всё!

Она взяла со стола лист бумаги, перекинула через согнутую руку, как салфетку, наклонилась услужливо. — Что прикажете подать? Целенькую или слоёную? Шпигованную канальчиками не желаете? Вам каких? Ровненьких или кручённых? Пить что будете? Не жмись, начальник, открой сейф.

— Потерпи до вечера. Дома найдётся кое-что получше.

— Нет-нет. Сейчас. По чуть-чуть. До дома кураж пройдёт.

Я пошёл за стаканами, Пётр развёл спирт, Зинуля сбегала к себе за конфетами.

Ну, — подняла стакан Зинуля, — как сказал отважный разведчик? За нашу победу!

Мы проверили биметалл по всем известным нам критериям и отправили на инструментальный завод, с которым давно сотрудничали. Инструмент выдержал штатные испытания, мы получили официальное заключение и поняли, что первый шаг сделан. Демонстрация фокусов закончилась, время ловкости рук прошло. Теперь надо было получить добро на разработку промышленной технологии, строительство нового цеха, миллионные расходы, а, собственно, ради чего? Сбережения невосполнимых запасов ценного сырья для будущих поколений? Сами о себе позаботятся. Есть дела поважней. Пётр написал пояснительную записку, приложил коробку образцов, отвёз всё это в Москву, и мы стали ждать. Не самое приятное занятие.

Петру исполнилось сорок лет — возраст творческой зрелости. Пока он созревал, система перезрела. А перезрелое яблоко падает и не всегда на голову Ньютона.

Начальник главка позвонил прямо на телефон Петра. — Министр прочитал твою записку. Нужны ещё образцы. Возьми прутки с каналами, биметалл, готовый инструмент и бегом на самолёт. Завтра министр идёт в ЦК. Сейчас звонят в обком, организуют спецрейс. Шевелись!

К такому развитию событий мы были готовы. Ещё со времён фасонных профилей усвоили, что коробки с образцами, как НЗ, должны лежать в сейфе.

На следующий день вечером Пётр вернулся. Дождался, пока дети уснули, достал привезенную из Москвы бутылку коньяка и обратился к Ирине:

— Посиди со мной. Не хорошо пить в одиночку.

— А надо? — спросила Ирина.

— Надо. Испытанное средство. На себе проверял. Выпить, выспаться и оставить чёрный день в прошлом.

Когда Пётр вылил в стакан остатки коньяка, Ирина спросила осторожно:

— Не лишнее?

— Нет. В самый раз. Завтра буду, как стёклышко. Постели мне на диване. Не хочу дышать на тебя перегаром.

Утром Ирина пыталась разбудить его, напомнила, что пора на работу, но он пробормотал только: — Не убежит…, - и повернулся на другой бок.

Визит в ЦК прошёл успешно. Коробки секретарь оставил себе, а министр ушёл с обещанием получить постановление о строительстве давно заявленного цеха. Начальник главка тоже был доволен. — Вторую пятилетку пробиваем, — сказал он, радостно потирая руки, — дойдёт очередь и до твоего.

— Не дойдёт, — покачал головой Пётр, — мегалоцеросу биметалл ни к чему.

Детям устроили праздничный стол от столичных щедрот, помянули биметалл второй бутылкой коньяка и закрыли эту тему. Так нам казалось…

В конце месяца после работы зашёл к Петру директор. — У тебя спирт остался? Плесни немного. — Пётр достал спирт, сходил за водой. — Я тут переговорил с разными людьми. Надумали собрать все работы по быстрорезу и выдвинуть на госпремию, — он разбавил спирт, потрогал стакан и отодвинул. — Одних новых марок маловато, добавим прутки с каналами и биметалл — на перспективу. Это уже комплексное решение большой проблемы. — Стакан остыл. Директор выпил, запил водой. — Напиши представление, небольшое, две-три странички. На следующей неделе буду в Москве, отдам в надёжные руки. Успеешь?

Пётр кивнул. — Успею.

Виктория теперь тоже ходила в начальниках — командовала машбюро. Сама устанавливала важность документов и решала, кому доверить. Представление она отпечатала сама.

Надёжные руки потрудились, идею подхватили, определился коллектив претендентов из двенадцати человек, три места достались институту.

— Ты да я, а кто третий? — спросил директор. Пётр назвал Зинулю, директор согласился. Выдвижение будущих лауреатов прошло спокойно. Были робкие попытки потеснить Зинулю, но директор подготовился к заседанию Совета — клевреты выступили и горячо поддержали. Голосовали тайно и почти единогласно.

— Твоя работа? — спросила Зинуля.

— Нет, твоя, — ответил Пётр.

Спустя какое-то время позвали Петра к директору.

— Слушай, тут такое дело, — директор замялся, — забрали у нас одно место. Там своя кухня… Поговори с ней. Она поймёт. — Он протянул Петру листок.

— Пусть вычеркнет себя и распишется.

Спасибо йоге. Пётр давно уже научился спокойно принимать различные жизненные коллизии. Он положил листок на стол, потянулся за ручкой, вычеркнул себя, расписался, поставил число и молча вышел.

— Машинка моя барахлит, — пожаловалась секретарь директора, — пойди, покури, а я на твоей попечатаю.

— Давай, напечатаю. Лень вставать, — отозвалась Виктория.

— Велено конфиденциально.

— Ладно, не дури, давай, — она качала головой, пока печатала.

Виктория курила у окна в коридоре, увидела Петра и поманила рукой.

— Видела тебя с женой в городе, — и без перехода, — что ж ты, герой, себя вычеркнул? Убрал бы третьего лишнего — это я понимаю.

— А дальше что?

— Что дальше?

— А дальше созвали бы Совет, переголосовали и дружно вычеркнули… кого?

— Ясно кого. Я думала ты в сердцах, а выходит — всё рассчитал.

— Выходит. Особенно не распространяйся.

— Могила. Зашли бы как-нибудь с женой. Посидели бы, рюмочку выпили, в картишки перебросились.

— Спасибо. Зайдём.

Я уже дважды упоминал йогу. Пора внести ясность и пропеть оду йоге. Самиздатовскую машинописную «Йогу» дал мне старый приятель. Сам он, расставшись с женой и разуверившись в святости любви, вечерами отводил душу в позе лотоса — медитировал и смотрел телевизор. Занятия йогой, скажем так, не одобрялись. Трудно поверить, но в Ижевске даже был судебный процесс по этому поводу.

Я узнал, что йога — это метод самопознания, который начинается с формирования тела и заканчивается формированием духа. У меня не было желания познавать себя. Я полистал потёртые страницы и отдал их Петру. Он тоже не стал глубоко копать, образ жизни менять не собирался, в сыроеды не подался, зубы продолжал чистить щёткой, а не веткой, но, в отличие от меня, рациональное зерно извлёк — составил конспект, вроде алгоритма, минут на сорок занятий и принялся совершенствоваться, чему, как известно, нет предела.

Жизнь заставила, я подчинился необходимости, зарылся в диссертацию и дозрел до йоги. Больших надежд не возлагал, взял у Петра конспект, через месяц вошёл во вкус, восстановился и стал ловить кейф по утрам. Асаны — «позы обращённого времени, возвращающие молодость». Возможно. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал. Жаль, что роман с йогой начался так поздно. Мне уже не дано было проникнуть в суть вековой мудрости, но и то, к чему я прикоснулся, вернуло мне вкус жизни. Спасибо, Йога!

О присуждении премии стало известно задолго до публикации. Директор поздравил Зинулю: — Персональная пенсия вам обеспечена. Зинуля позвонила Петру: — Привет, лауреат. Поздравления принимаешь?

— Будет время, загляни ко мне, — ответил Пётр.

Когда Зинуля пришла, Пётр сказал без обиняков: — Коллектив перетрясли немного. Меня там нет.

— Шутишь?

— Это как раз та доля правды. Не переживай. Ты тут ни при чём.

На банкете нас с Зинулей посадили рядом с директорской четой. После нескольких рюмок директор наклонился к нам и сказал с укоризной:

— Я лично приглашал Петра Ивановича. Сказал спасибо и не пришёл. Обиделся. А зря…

Жена не дала ему договорить, энергично вклинилась в разговор:

— Пётр Иванович правильно поступил. Не стал обострять ситуацию. Умница! — и, глядя в широко раскрытые Зинулины глаза, сама удивилась: — Как? Разве вы не знаете? Вычеркнул себя. Взял ручку и вычеркнул.

Зинуля повернулась ко мне. — Не говори, что не знал. — Я не знал.

Начались танцы. Гости разбрелись, разбились на группки по интересам. В конце стола вокруг Виктории собрались курящие дамы. Мы покружились немного. — Идите к нам, — позвала Виктория, — хватит тереться возле начальства. Давай, выпьем за Дон Кихота! Сам себя вычеркнул, расписался и число поставил. Знать бы, где он этих замашек набрался, шантрапа детдомовская! — Она потянулась было за бутылкой. — Сама налей. Мне немного. Ещё домой ползти.

— Откуда ты знаешь?

— Своими глазами видела. Ну, давай!

Зинуля налила полстакана водки, выпила одним глотком, занюхала хлебом, на удивление собравшимся, потянула Викторию: — Пойдем, покурим. — Курить она не стала, потребовала: — Выкладывай!

Виктория затянулась, выдохнула дым в сторону. — Забрали одно место, понимаешь, вот он и вычеркнул себя, чтобы не голосовать по новой. Соображай, подруга.

Зинуля оставила её, подошла ко мне. — Пошли домой, хватит, повеселились. — По дороге её развезло. — На хрен мне нужны эти ваши благородные жесты.

— Ты поступила бы точно также, если бы тебе пришлось решать, — сказал я, желая успокоить её. Она повисла на моей руке и до дома не проронила ни слова. Перед дверью, пока я доставал ключ, Зинуля прислонилась к стене и прошептала: — Лауреат государственной премии… Ну, ни в чём нет радости. Хоть убейся.

Вскоре её постигло ещё одно разочарование. Чаша переполнилась и выплеснулась истерикой.

Главный инженер завода, которому мы поставляли прутки с каналами, посетил Швецию в составе какой-то делегации. Им показали производство буровой стали, и он, зная наш интерес к материалу сердечников, подобрал кусочек извлечённого сердечника и по приезде послал его мне, а я отдал Зинуле.

Машка сидела верхом на мне, я помогал Кате решать задачу. Громко хлопнула входная дверь, полетел сапог, за ним второй. Мы с Катей переглянулись. Потом мы слышали, как Зинуля звонила, очевидно, Петру: — Уложите детей, зайди ненадолго. — Весь вечер она молчала, гремела посудой и чертыхалась. Пётр прошёл на кухню и сел на своё обычное место. Зинуля швырнула на стол сложенный вчетверо листок.

— Полюбуйтесь! Изобретатели сраные, кандидаты, лауреаты!

Пётр развернул листок. На бланке химлаборатории были аккуратно вписаны результаты анализа — знакомые числа содержания элементов в сердечниковой стали, и пометка в скобочках: шведский образец. Идеальное совпадение, сотка в сотку. Пётр сложил листок, протянул руку. — Поздравляю.

Зинуля отпрянула. — Издеваешься! Всё липа, туфта! — набрала воздух и выдохнула: — Дерьмо! Обрадовалась, идиотка. — Она ударила кулаком по столу, чашки подпрыгнули, в дверях замерла испуганная Катя. — Ну, ни в чём нет радости!

Я пошарил в шкафчике, где-то была нашатырка…

— Кто изобрёл радио? — неожиданно спросил Пётр.

Зинуля прищурилась, ожидая подвоха. — Ну, Попов.

— А итальянцы считают, что Маркони. Шведы лучшие в мире металлурги, и ты с ними на равных. Тебе бы гордиться, а ты ревёшь. Мамочка твоя оказалась в хорошей компании, — обратился он к Кате.

У домашнего философа имелась своя точка зрения: — Проклятые капиталисты, — сказала Катя и вытерла кулачком глаза. Зинуля обняла её, все повеселели.

Пётр поднялся. — Пойду, развлеку Иришу. Хандрит весь вечер.

— А она чего?

— Ребенок тяжёлый. Насилу отходили.

— Большой?

— Грудной. Говорит, родители довели.

— Сволочи! Давить надо, — завелась Зинуля, а я успокоился — вошла в норму.

Пётр шагнул к двери, задержался, обернулся. — А в остальном ты права. Идиотизм какой-то. Живём, как в консервной банке.

Ещё один мазок к полотну «Modus vivendi». В тот день, когда возле парткома вывесили большой плакат со списком лауреатов и поздравлениями, все в лаборатории чувствовали себя неловко. Закончился рабочий день. Пётр устроился поудобней, приготовился собраться с мыслями и поработать в тишине. Зашёл Геннадий и позвал его выйти к «ребятам». На берегу Ижа под деревьями стоили Михаил, пожилой мужчина и женщина с хозяйской сумкой. Поздоровались за руки. Женщина раздала стаканы и разлила водку, не вынимая её из сумки — вовсю свирепствовала антиалкогольная кампания. Пожилой мужчина сказал: — Не переживай, Петя, таких, как ты, инженеров один на тыщу, и то не всегда. Давай, примем граммульку. Мишкина жена принесла. — Они выпили, постояли немного, пожали руки и разошлись.

Я наблюдал эту сцену из окна. Деревья, Иж за оградой с колючей проволокой и сумка, из которой женщина разливала водку, потом уже лица и добрые глаза. Сперва я вспоминаю сумку. Точь-в-точь как Живаго: «И наколовшись на шитьё с невынутой иголкой, внезапно видит всю её и плачет втихомолку»[18].