Обретение счастья

Глава 20

— Ольга, Ольгушка! Завтра твой праздник. Ты не забыла? — Анатолий протянул ей большую коробку, перевязанную атласной лентой, с красивым бантом.

А Билл держал в руках пять алых роз. Когда он отдавал их Ольге, то не смог скрыть легкого смущения.

— Развяжи, — уверенным голосом произнес Кот. Он не сомневался, что Ольгу обрадует подарок.

Бурова осторожно потянула за кончики ленты, сняла крышку и увидела совершенно замечательную шляпку, как раз такой ей и не хватало в ожидании грядущего потепления. Весна наступала неизбежно и бесповоротно.

— Ой, какая прелесть!

— А ты надень, чтобы мы могли полюбоваться!

Ольга вынула шляпку из коробки и увидела, что там притаился еще один подарок — флакончик французских духов.

— И шляпка, и духи — из самого Парижа, — сообщил Билл тоном, предполагавшим раскрытие коммерческой тайны.

— Спасибо, мальчики. Я так рада.

Ольга взяла розы, но почему-то подумала: «Слава Богу, что не бордовые!»

— Ольга, а это для вашей подруги. Лекарства, которые вы просили, — Билл достал из дипломата несколько упаковок.

— Спасибо, что не забыл.

— Я забыл бы, но, к счастью, имею привычку все записывать, пояснил американец.

— Завидная привычка.

— Ладно, вы тут посудачьте, — несколько странным тоном произнес Кот, — а у меня еще дела.

— Ольга, я понимаю, что неудобно обращаться с такими просьбами к женщине, но, если вы за рулем, то не подвезете ли меня. Хотя бы до метро.

— С удовольствием, Билл. Я как раз еду в центр. Собираюсь отвезти лекарства той самой подруге.

Шляпка заняла привычное место в коробке. Розы были завернуты поверх целлофана в газету — температура на улице едва перевалила за 0 °C. Билл умело подал Ольге шубку, и через несколько минут темно-синий «форд» уже сдвинулся с места.

— Знаете, Ольга, это я решил, что вам нужно ездить на «форде», — признался Билл.

— Почему?

— Потому что моя фамилия Стилфорд, а вы мне очень нравитесь.

— Не нужно подобных разговоров, Билл. Мы с вами друзья — и только.

Билл замолчал и надолго уставился в окно. Ольга тоже задумалась о своем.

Ее время теперь исчислялось не по личным часам, а по всеобщим: Новый год, Женский день… Никаких импровизаций.

— Ольга, вы не будете против, если я приглашу вас, скажем, в театр? — неуверенно спросил американец. Видите ли, мне понятен без перевода только балет, — словно оправдывался он.

Ольге не понравилось упоминание о театре: такое в ее жизни уже было.

— А что, если я вас приглашу? Скажем, на премьеру спектакля по пьесе моей подруги. Она — драматург. Кстати, это та самая подруга, для которой вы привезли лекарство.

Билл расплылся в широкой, как прерия, улыбке.

— О, буду очень, бесконечно рад. Вы даже не представляете, как я буду счастлив. А когда?

— Кажется, через неделю.

Ольга остановила машину прямо у «Космоса».

— Good-bye!

— So long, Olga! See you soon![1]

Заходить к Тане и Мише не хотелось. После радикальных перемен в жизни Ольга избегала общества даже самых лучших друзей. Никаких чувств у нее не вызывала и Катя, служившая теперь в фирме и ставшая к весне круглой, как готовая вот-вот лопнуть почка.

Несмотря на острое нежелание общения, лекарства нужно было передать. «Форд» остановился у знакомого дома на Колхозной площади. На два звонка, как всегда, вышел Миша.

— Ольга, ты проходи, подожди Таню. Она в театре задержалась, вот-вот вернется.

— Нет, Миша, я очень тороплюсь, — Ольга даже обрадовалась, что подруги не оказалось дома, — вот лекарства для нее.

— Ты просто клад! Погоди, я сейчас, — Миша забежал в комнату и стал что-то искать.

— Что ты ищешь?

— Вот, — он протянул ей книгу.

— Твоя?

— Нет. Это книга Алексея. Посвященная его отцу. Тут рассказы многих людей, изложение идей, воспоминания. Срез недавнего прошлого. И, между прочим, дневники самого Алексея.

Ольга нерешительно смотрела на материализовавшееся свидетельство жертвы, которую много лет назад Алексей принес на алтарь своего бога. В Ветхом Завете Авраам пожертвовал сыном. А кем пожертвовал Захаров? Знал ли он, кем пожертвовал? И он ли жертвовал?

«В своей жизни каждый прав и виноват сам», — абстрактно-мудрая мысль пришла в голову Буровой, как часто бывает, с небольшим опозданием.

Страницу за страницей читала Ольга странную книгу, это своеобразное «Евангелие от Алексея».

Безрадостное житие Захарова-старшего, великие в своей бредовости идеи, посещавшие этого человека, лишенного свободы, убирали последние камни на пути ее понимания прошлого.

Да, тогда, семь лет назад, Алексей был одержим и размолот проникновением этой безумной жизни в свое существование. Он собирал по крупицам судьбу отца и разрушал собственную. Он болен творческой свободой, внезапно отверзшей уста.

И вот теперь Ольга прикасалась, хотя и с опозданием, к тем истинам, которые когда-то повергли в изумление Алексея… К правдоподобным гипотезам, которые невозможно было ни безоговорочно принять, ни целиком отвергнуть.

«Мы подошли, наконец, к месту, координаты которого довольно точно указал в записке Валерий Захаров, — читала Ольга. — Здесь сливаются два потока, две речушки, образуя небольшой порожек-водопад.

Отец утверждал, что именно в таких местах, как это, как бы соприкасаются времена, — сходятся воедино прошлое, настоящее и будущее.

Нет, не зря японцы так любят смотреть на падающую воду! Таким образом они впадают в глубокое созерцание, путешествуют в своих мечтах и грезах, им открываются откровения, подобные тем, познать которые издавна стремится человек, гадая на воде.

Все, что существует, существовало или будет существовать, оставляет свой след во Вселенной. Каждая частица, как считал отец, содержит полную информацию о целом космосе. Человек, погружаясь в глубокое созерцание, сам становится такой частицей. Он выпадает из иллюзии последовательности, которую люди называют временем. Он начинает воспринимать события прошлого, настоящего и будущего пребывающими в некоем постоянном «сейчас». Он обретает возможность предугадывать, воскрешать в себе память всех предков и предвидеть пути всех потомков.

Сегодня я убедился, что отец был прав. Я проверил одну из его гипотез, отыскал точку, где могу испытывать те же ощущения, которые испытывал и он.

Мы с сестрой сидим на одном огромном валуне и смотрим на водопад. Я чувствую, что мы с Викой стали одним существом, ян и инь нашего отца. Почти одновременно мы закрываем глаза и начинаем воспроизводить ход его мыслей. Мы — это он. Но я боюсь испытать подобный опыт. Едва приблизившись к нему, я ощущаю совершеннейшую его чуждость, запредельность по отношению к знакомому мне опыту жизни. Я открываю глаза. И вижу мою невесту. Она спит. В Москве теперь пять часов утра. Я знаю, что в это мгновение снюсь ей, сидящим здесь, у водопада. Я боюсь думать о ней, потому что я теперь — не я, не Алексей Захаров.

Я хочу помнить только одно: невозможно потерять ее, мою любимую, потому что между нами действительно натянуты космические нити».

Ольга отложила книгу и зажмурила глаза. Она была ошеломлена прочитанным. И вновь перед ее внутренним взором пронеслись семь лет бессмысленного существования — без цели и без любви.

Темнело. Ольга зажгла свечу в старом медном подсвечнике, позеленевшем от времени и от тоски.

Алые розы в полумраке комнаты казались бордовыми.

А ночью ей приснился сон, будто не было этих семи лет, не прибавивших к ее душевному опыту ровным счетом ничего. Не было!

Была комната в общежитии, и медленный полет перышек, и любимые глаза — рядом, так, что ресницами можно было дотронуться до ресниц возлюбленного.

Он целовал мочки ее ушей. Серебряные шарики вздрагивали в черненых раковинах. Сквозь шторы просачивался лунный свет, холодный, как хрусталь. Ольге становилось зябко, но не телесно, а духовно. И тут появлялись лица, целый ряд лиц выглядывал из-за штор.

Увядшего Карла Карлыча сменял неунывающий Юрий Михайлович. Его изгонял астеничный физик Виктор. Полузабытый таксист подмигивал зелеными глазами, смущенный Билл демонстрировал великолепные зубы в рафинированной западной улыбке. Лица появлялись и исчезали, словно блики на стене. Чьи-то черты были вовсе незнакомы Ольге. Она четко знала только одно — среди участников видения не существовало Алексея, потому что он в это время был рядом с ней, и они общались беззвучно — телепатически.

— Ты знаешь, что весь мир — только любовь? — спросил Алексей.

— Да. Кроме любви, ничто не имеет смысла.

— И жизнь, и смерть все любовь.

— А все остальное суета сует. Душа приходит в этот мир нагой и нищей и уходит нищей и нагой.

— Все, что она может взять с собой — только любовь. Один из моих любимых поэтов писал: «Душа обязана трудиться и день, и ночь».

— Я слышала эту строку много раз.

— Но не поняла ее, не могла понять, потому что он говорил о любви. Если бы я был философом, то сформулировал бы следующее определение: «Любовь — способ существования души».

— Мне кажется, мы никогда не расставались.

— Мы на самом деле никогда не расставались, потому что реально только то, что мы чувствуем.

— А как же — другие, пути которых пересекались с нашими в эти годы?

— Не было других. Пути не пересекались, поскольку мы не изменили своих путей.

— Но каждый из нас так настойчиво и безуспешно боролся со своей любовью.

— Эта борьба была обречена на неудачу, потому что не было твоей и моей любви, а была и есть одна большая — наша.

Ольга проснулась, снова зажгла свечу и открыла Библию на странице 666, где значилось: «Книга Екклесиаста, или Проповедника».

«Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника и не обрушилось колесо над колодцем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его».

Свечка оплывала воском. Причудливые натеки казались реальными живыми существами.

«Наверное, я теряю рассудок», — решила Ольга.

Короткие гудки прерывались треском и механическими голосами: «Неправильно набран код города», «Вызывайте телефонистку», «Вы ошиблись в наборе номера»…

Ольга, как полоумная, крутила диск, снова и снова натыкаясь на механические преграды. Номер телефона она помнила, как и все, что происходило много лет назад.

«Только бы номер не изменился… Восемь. Гудок. Восемьсот двенадцать… Вызывайте телефонистку…».

После многих безуспешных попыток она наконец услышала на том конце провода длинные гудки.

«Алло», — послышался сонный женский голос — молодой, непохожий на голос матери Захарова.

Ольга потеряла дар речи. Даже если бы она захотела произнести хоть слово, то не смогла бы.

«У него там женщина. Из тех, которые не пересекают пути? Конечно же, глупо и наивно было думать, что он коротает одинокие ночи», — Ольга опустила трубку на рычаг и выдернула вилку из розетки.

«А вдруг изменился номер. Или неправильно соединили? Или этот голос ей вовсе почудился?»

Ольга вышла в лоджию. Уставший город спал, словно предчувствуя большие перемены погоды. В соседнем доме светилось единственное окно, нелепое в окружении слепых темных глазниц.

Где-то внизу, у спуска в подвал, пронзительно вопили бездомные кошки. Их мерзкие мартовские визги были похожи на телефонные гудки.

Охваченная безысходным отчаянием, она проплакала до утра. А на рассвете решила, что больше не в силах жить затворницей и что, если уж судьбе было угодно наказать ее такой неистребимой любовью, то должна хотя бы объясниться с Алексеем. Для этого нужно ехать в Питер. Хотя бы с единственной целью: расставить все точки над «i».

Звонок в дверь был долгим и пронзительным.

— Оля, открывай! Я знаю, что ты дома, — Таня делала вид, что очень сердится. — Ты слышишь меня? Думаешь, раз выключила телефон, то я тебя не достану!

Ольга нехотя щелкнула замком.

— Привет, красотка! — подруга придирчиво рассматривала Бурову. — Ну-ка, повернись к свету! Молодая, красивая, умная богатая — а до чего себя довела… Посмотрись в зеркало, праздник ведь, самодостаточная моя.

— Мне надо ехать в Питер, — сообщила Ольга.

— Театр абсурда да и только. В Питер? Может, присядем на дорожку? Я, между прочим, с удовольствием выпила бы чаю.

— Сейчас… А ты раздевайся пока, сними пальто.

Чай «Pickwick» заварился быстро. Аромат лесных ягод быстро распространился по всей квартире. Глядя на прозрачный чайник для заварки из цейсовского стекла, Ольга вспомнила, что совсем недавно со свежезаваренным чаем сравнивала цвет глаз Алексея. Сколько воды утекло со времени того обеда на четверых!

Таня, расположившись в кресле, листала первый попавшийся журнал. Ольга обратила внимание, что на подруге было изящное темно-зеленое платье несложного кроя, но тщательно выполненное. «По цвету похоже на то, в котором она танцевала на пароходе», — Ольга поймала себя на мысли, что, как козлик вокруг столбика, ходит вокруг воспоминаний об Алексее.

— Оля, тебе ни к чему ехать в Питер. Захаров сам приедет в Москву семнадцатого.

— Откуда ты знаешь?

— Он приедет на премьеру. Вика играет одну из главных ролей в моей пьесе.

Чай продолжал распространять неземные ароматы. Драматургесса сделала несколько глотков.

— Амброзия… А теперь, подружка, рассказывай.

— Что рассказывать? — вздохнула Ольга.

— О том, что с тобою происходит. По симптомам на языке психиатрии это называется МДП.

— Как?

— Маниакально-депрессивный психоз. Ушла в себя, на людях не показываешься, нерабочее время проводишь в интересных беседах сама с собой… Кстати, мне звонил твой… Бывший. Спрашивал, как тебя найти. Я не «навела».

— Хоть за это спасибо… Я пыталась дозвониться до Захарова сегодня ночью. Трубку сняла женщина.

— Снова — страсти. А ты правильно набирала номер?

— Да, — Ольга назвала по памяти семь цифр.

Таня достала из сумочки записную книжку.

— Повтори еще раз.

Ольга повторила.

— Память у тебя явно девичья, подруга. На конце не двадцать два, а двадцать три, — она засмеялась. — Бедная женщина, разбуженная среди ночи твоим сумасшедшим звонком. Хорошо ты поздравила ее с праздником, нечего сказать.

На сердце у Ольги мгновенно улеглась буря. Ее прекрасные серые глаза снова засияли неведомым внутренним светом. Таня знала, что это отражение любви.

— Ой! — вдруг вспомнила Бурова. — Я пригласила на премьеру Билла Стилфорда, помнишь, я тебе о нем говорила.

— Ну и замечательно.

— А как же Алексей? Я снова все запутываю.

— Не беспокойся. Американца я возьму на себя. Мне будет забавно придумать и для него светлую историю любви. Что-то вроде шахматной задачи.

— Таня, ты — бесенок!

— Ты тоже не ангел, моя дорогая, — парировала Таня.