Обретённое наследство

Глава вторая

Судно «Святая Элизабет», стоявшее у причала как раз тогда, когда Жан пришёл в порт, произвело на него незабываемое впечатление. Моряки с их обветренными загорелыми лицами и скупыми фразами так не походили на обычных пациентов Жана Шастейля, что он доверился им сразу и безоговорочно.

Наверное, если бы он взял с собою хотя бы Мари, у которой, по мнению её госпожи, был прямо-таки собачий нюх на подозрительные обстоятельства, никаких неприятностей с ними впоследствии не случилось бы.

Но на переговоры с капитаном граф взял своего немногословного камердинера Люсьена, не слишком умного и опытного. К тому же слуга был хорошо приучен держать чувства при себе. Если ему и показалось что-то подозрительным, графу он о том не сказал, считая, что господа сами всё знают и не простолюдину их учить.

Вот так и получилось, что Соня со своей служанкой и граф со своим камердинером очутились в качестве пассажиров на судне, экипаж которого не только не испытывал к ним никакой почтительности, но и рассматривал их лишь как товар или жертву для своих грубых утех.

Пока судно стояло у причала, матросы были тише воды, ниже травы, но стоило бригантине выйти в море, как всё изменилось, отчего первым пострадал несчастный Люсьен. Его даже не похоронили по-человечески, никто не прочёл над ним молитвы, а просто, удостоверившись в том, что слуга умер, схватили его за руки, за ноги и выбросили за борт.

Старший помощник капитана Юбер состроил унылую физиономию:

– Доктор, мы лишили вас слуги? Я прикажу, вы можете выбрать любого из моей команды, кто станет вам прислуживать с той же преданностью…

Его шутка зашла так далеко, что он даже выстроил на палубе весь экипаж и заставил Жана под ручку с ним прохаживаться вдоль строя, в котором не было ни одного мало‑мальски приятного лица. Такого, которое хоть у кого-то бы вызвало доверие.

Во время той самой безобразной сцены, в результате которой Мари оказалась со сломанной рукой, а её госпожа, княжна Софья, с разбитой головой, Жан старался не смотреть женщинам в глаза, осознавая свою вину. Ну почему он так не приспособлен к жизни? А ещё собирался стать помощником и защитником бедной княжны… Он всех подвёл. Не говоря уже о несчастном Люсьене, которого поглотила морская пучина…

Деньги, которые путешественники взяли с собой в плавание, у них, конечно же, сразу отобрали, так что доктор Жан Шастейль опять пришёл к тому же, с чего начал: к пустому кошельку и необходимости самому ухаживать за собой.

Кроме того, он метался между обеими ранеными женщинами, стараясь не показывать паники, которая всё больше им овладевала.

У Сони ещё кружилась голова, когда она осторожно стала подниматься, цепляясь ногтями за обшивку борта. Не лежать же всё время на палубе под насмешливыми и похотливыми взглядами трех с лишним десятков матросов, каждый из которых норовил будто невзначай пройти мимо, а самые наглые, не обнаружив поблизости старшего помощника, чьей пленницей и собственностью она считалась, пытались еще и схватить её то за ногу, то за грудь, при этом мерзко хихикая.

Поднялась. И её тут же стошнило. К счастью, она успела свесить голову за борт.

Проходящий мимо старший помощник покровительственно похлопал её пониже спины:

– Встала? Молодец. Жить будешь. Сейчас к тебе придёт твоя служанка. Доктор перевязал ей сломанную руку. Я разрешил ему взять у боцмана пару дощечек. Будете друг друга поддерживать. Две калеки. Мои ребята уже интересуются, когда твоя служанка сможет выполнять свои обязанности.

– Какие обязанности? – прошептала Соня.

– А ты не догадываешься? Те же самые, какие ты будешь выполнять для меня.

– Дайте нам хоть пару дней, чтобы прийти в себя, – взмолилась она.

Моряк улыбнулся:

– Вот это деловой разговор. Я не зверь какой-нибудь, и если женщина покорная, умею это ценить. Но запомни: два дня, и ни секундой больше!

Он отправился прочь, широко расставляя ноги на покачивающейся палубе. А ещё через несколько мгновений Соню обняла за талию знакомая рука.

– Госпожа, – прошептала ей в самое ухо Мари, – я не смогла уберечь вас, госпожа! Простите меня, ради всех святых! Ох, напрасно мы доверили выбор судна доктору Жану. Наверное, он ещё слишком неопытен в жизненных вопросах…

– Теперь поздно об этом сожалеть.

Соня повернулась и едва не вскрикнула от ужаса. Лицо ее служанки представляло собой сплошной синяк, а левая рука покоилась в лубке на перевязи. Поистине, титанические усилия хирурга Жана пошли прахом. Напрасно терпела муки и сама Мари: её недавно симпатичное лицо превратилось в ужасную маску, и Соня боялась даже думать о том, что Мари больше не сможет с удовольствием смотреть на себя в зеркало.

– Тебе больно? – со слезами спросила она.

– У меня болит душа, – вздохнула девушка.

– У меня она тоже болит, – криво усмехнулся подошедший к ним Жан Шастейль. – Не думай, Мари, что я не кляну себя за излишнюю доверчивость… Но если бы вы знали, как больно мне видеть, насколько мою работу по превращению… гм… лица в личико испортили грубые кулаки этих зверей! Кто ещё мог бы похвастаться таким успехом! Согласись, Мари, ты была почти хорошенькой!.. Может, я молод для твоего отца, но твоим крестным могу себя считать… Ничего, дитя моё, ты не переживай, Бог даст, мы окажемся на берегу, и у меня опять будет сумка с инструментами…

– И вы опять заставите меня пить тот крепкий напиток, от которого у меня, казалось, напрочь сгорит желудок…

– Но который всё-таки смягчил боль, поневоле мной причиняемую.

Соне тоже было жалко, что труды доктора пропали… Впрочем, кто знает, может, сойдут синяки и станет Мари, как прежде, радовать её счастливой улыбкой.

А всего несколько месяцев назад её улыбка могла бы разве что испугать человека, которому она предназначалась. Боковые резцы девушки были больше остальных зубов и выдавались вперед, точно клыки хищного зверя. Губы не закрывали их, и оттого лицо Мари напоминало оскал волка, а не улыбку девушки. По-мужски густые брови нависали над глазами, и сильно вырезанные ноздри делали её лицо похожим на обезьянье… Да что о том говорить!..

День для Сони прошёл в напряжении. К вечеру она уже почти не чувствовала тошноты, а Жану удалось сделать лекарственную настойку с ромом и какой‑то травой, которая нашлась у боцмана. Он был на судне кем-то вроде лекаря. Большую часть пришлось боцману и отдать.

– Пригодится, – сказал тот.

Своей настойкой Жан протирал Сонину рану, так что она быстро заживала. Княжна могла бы сказать «на глазах», если бы её видела. А остаток использовал на то, чтобы сделать примочки для Мари.

В другое время Соня бы обиделась, что врач уделяет больше внимания служанке, чем её госпоже. Но нынче она как-то обостренно воспринимала окружающее и могла понять Шастейля: едва не погиб его труд, которым любой хирург мог бы гордиться.

Весь день Соня провела, и так и этак прикидывая выход из положения, в котором она очутилась. То есть очутились-то они все, но Жан мог и здесь выполнять обязанности врача, пока его не продадут в рабство.

Мари… Ей, наверное, придется несколько хуже, но Соня и для неё находила выход. Девушка привыкла терпеть невзгоды. Вряд ли моряки доведут её до такого состояния, что потом только за борт и всё, её тоже постараются продать. А там кто знает, она может попасть к хорошему хозяину.

А вот она, княжна Софья Астахова, превратится в наложницу какого-то бродяги, пирата, недостойного представителя человеческого общества, которого Соня не пустила бы и в прихожую своего дома. Или к ограде замка, каковой она – если бы появилось на то время – соорудила бы вокруг своего замка.

Теперь что же получалось? Все её планы, всё чему она собиралась посвятить жизнь, летит в тартарары?!

Наверное, есть выход. Взять и прыгнуть за борт, но внутри неё всё протестовало против такого конца. Не попытавшись бороться, не поискав какой-нибудь другой выход… За борт можно прыгнуть всегда. Совсем отказываться от такого выхода Софья пока не решила, но отложила его на самый крайний случай…

– Паруса, я вижу паруса! – истошно закричал кто-то сверху мачты. – Впереди судно, корвет!

– Подзорную трубу мне! – услышали они голос Юбера Дюбуа. – И капитана на палубу. Если спит – разбудить и привести в чувство! Шевелитесь, якорь вам в глотку!

Некоторое время на палубе слышался лишь топот ног, потом пленники услышали испуганные возгласы матросов:

– Хуч! Матерь Божья, это Костлявый Хуч!

Теперь судно видели и трое пленников. Оно ещё было далеко и казалось совсем маленьким и неопасным, но волнение, в которое пришёл экипаж «Святой Элизабет», передалось и им.

Мимо них, разя перегаром, прошел капитан. Он молча протянул старпому руку, в которую тот вложил подзорную трубу. Некоторое время он рассматривал далекий парусник, потом вдруг выпрямился, расправил плечи и гаркнул так, что весь экипаж мгновенно подтянулся:

– Приготовиться к бою!

Он обернулся, осмотрел взглядом палубу и что-то шепнул старшему помощнику. А тот распорядился:

– Боцман!

Вдвоем они подошли к Соне, Мари и Шастейлю.

– Следуйте за нами!

И всё это без объяснений и без церемоний, но когда Соня попыталась всё же что-то спросить, Юбер лишь толкнул её вперед и процедил:

– Быстрее, тянешься, как беременная сколопендра!

Моряки провели их куда-то вниз, заставили подняться ещё по какой-то лесенке и втолкнули в узкую душную каморку, на полу которой была свалена парусина.

Каморка была совсем маленькой. Этакий чуланчик, в котором не имелось даже двери, нельзя было выпрямиться во весь рост.

Скрывалась каморка за доской, которую отодвигали, а потом опять задвигали, прихватывая по бокам не то согнутыми гвоздями, не то какой-то потайной щеколдой.

– Судовую кассу неси! – услышали они яростный шепот старпома.

Доска опять отодвинулась, и в каморку впихнули какой‑то сундук, который больно ударил пленников по ногам и существенно потеснил их и без того узкое жизненное пространство.

– Сидите тихо, – прошипел им Юбер, – если хотите выжить. И запомните: в отличие от нас Костлявый Хуч пленников не берёт.

Слова его прозвучали так зловеще, что Соню пробрал озноб, а Мари придвинулась к ней ещё ближе.

Странно, что его действия в отношении пассажиров не поддавались никакому объяснению. Соня попыталась рассуждать: если команда не надеется, что им удастся противостоять какому-то Хучу, и если он в самом деле не берёт пленных, то какая разница, будут ли живы пленники после того, как пират захватит судно? И будет ли цела судовая касса, когда весь экипаж погибнет? Может, решили, что пусть ни пленники, ни деньги Хучу не достанутся?! Не могли же они беспокоиться о них, после того как недвусмысленно объяснили свои намерения.

– Я раньше думала, что пиратов больше не существует, – шепнула Соня своим товарищам, – что они все остались в семнадцатом веке. Мой брат говорил, что ещё лет пятьдесят назад британские моряки разгромили огромный пиратский флот в… каком‑то море, не помню названия.

– В Карибском, – подсказал Шастейль.

– Вот я и говорю, откуда этот Хуч взялся?

– Наверное, всё же британцы провели свои бои не слишком чисто. Кто-то из пиратов ушел, кто-то до срока затаился… Я думаю, до конца извести эту братию так и не удастся…

Он хотел ещё что-то сказать, но в это время корабль сотряс удар, затем второй, третий…

– Палят из пушек, – шепнул Жан.

С каждым таким ударом несчастным пленникам казалось, что вот сейчас судно расколется надвое и пойдёт ко дну вместе с ними.

Но тот, который обстреливал судно, кажется, вовсе не хотел до срока пустить его ко дну.

Палуба накренилась, и пленников прижало к доскам, через которые их сюда впихнули.

Наверху над ними затопали десятки ног, а потом заполошный голос – кажется, капитана – заорал что есть мочи:

– Стреляйте, стреляйте! Не давайте им бросать крючья! Рубите канаты!

– На абордаж пошли, – шепнул Жан.

То, о чём он читал когда-то в книгах, происходило сейчас в такой близости от него, а он не мог этого видеть! Точнее сказать, это было бы последнее, что он смог увидеть…

Но просто сидеть и молчать не было никаких сил, и Жан всё время пытался объяснить что-то для женщин, пока Соня на него ни цыкнула:

– Тише! А то, кто-нибудь нас услышит.

Но, судя по всему, попытка противостоять пиратам провалилась. Корабль повело на левую сторону, послышался треск. «Святая Элизабет» столкнулась с другим судном, и раздался торжествующий рев многих глоток, сквозь который стали рваться стоны, звон скрещиваемых клинков – всё, что говорило о нешуточной битве, разыгравшейся там, над головами запертых в носовой части судна пленников.

Порою в наступавшей на мгновение тишине раздавался всплеск, как если бы в воду бросали что-то тяжелое. Казалось, этому не будет ни конца, ни края.

Но постепенно шум стихал, так что в конце концов прямо над головами бывших пассажиров «Святой Элизабет» раздался мощный рык:

– Оставьте его мне, парни!

И опять яростный бой клинков, вскрик, довольное рычание какого-то мужчины, и на головы сидящих пленников что‑то закапало. А потом опять раздался характерный всплеск.

– Кровь! – ужаснулась Соня и хотела упасть в обморок, но передумала: сейчас не время проявлять слабость. На всякий случай она ущипнула себя посильнее.

Если на то пошло, ей придётся ещё долго держать себя в руках. Мари… На этот раз Мари вряд ли сможет в чём-нибудь оказать ей действенную помощь. У неё сломана рука, пусть даже мужества хоть отбавляй. Она сидела, зажатая между Соней и врачом, и успокаивающе поглаживала руку хозяйки здоровой рукой.

У Жана ничего не сломано, зато с мужеством… не то чтобы он трусил, нет, он вёл себя не худшим образом, но он точно остолбенел. После того как Соня запретила ему говорить, он и вовсе сник. Прежде его успокаивал хоть звук собственного голоса, а теперь он слышал лишь звуки приближающейся смерти.

Конечно, Соня не собиралась ему об этом говорить, но теперь о собственной слабости нечего было и думать, а наоборот, следовало собраться, взять себя в руки и вспомнить всё то, чему в разное время обучали её учителя-мужчины. Спокойствию и уверенности в том, что непременно отыщется выход…

Вот, к примеру, Софья Астахова, княжна, аристократка и на вид такая слабая женщина, оказалась невосприимчивой к морской болезни, а тот же граф Шастейль несколько раз свешивался за борт, вытравливая в море остатки какой бы то ни было пищи. Странно, что сейчас, сидя в этой тесной каморке, он не думает ни о какой морской болезни, а только прислушивается, как кролик, за которым вот-вот придёт хозяин с ножом.

Но чу! – на палубе явно что-то происходило, потому что после стука деревянных крышек трюмов, после шорохов и скрипов в момент всё стихло и раздался тот самый мощный голос человека, который, судя по всему, как раз только что дрался на саблях с кем‑то из команды. С кем-то последним. Возможно, и со старшим помощником Юбером. Ясно, чем всё это закончилось, и Софье нисколько не было жалко человека, который сделал пленниками доверившихся ему пассажиров.

– Всё осмотрели? – спросил голос.

– Перевернули корабль с носа до кормы.

– Маловато, – задумчиво проговорил голос. – И эти вещи… По-моему, они кого-то везли.

– Может, сбросили за борт? – предположил другой голос.

– Мы бы увидели… Разве что раньше… Поторопился я, не оставил свидетелей, – хмыкнул первый. – Но кто мог знать. Откройте-ка мне вот это!

«Мой саквояж», – отчего-то сразу поняла Соня.

– Быстрее! Что там?

– Золото! Слитки!

– Сколько?

– Десять штук.

«Все, что я взяла с собой в дорогу!» – мысленно ахнула Соня.

– Тогда понятно, почему на судне нет никого из посторонних, – понимающе заключил мощный голос. – Им перерезали глотки, едва судно вышло из порта! Вот, парни, они ещё смеют называть нас жестокими и кровожадными. Но мы и не притворяемся паиньками, не так ли?

– Так! – дружно взревели несколько глоток.

– Пора нам сваливать отсюда. Заберите это с собой.

Шаги стали удаляться, раздавался стук башмаков спрыгивающих на палубу людей.

– Хорошо, что я не взял с собой в дорогу королевский свиток на пожалование мне графского титула, – шепнул Жан Шастейль.

– А то ты мог бы предъявлять его морским рыбам, – яростно шепнула Соня.

Топот ног, шум‑гам постепенно стихли, а потом корабль качнулся…

– О чем вы думаете, Жан! – сказала Соня мгновение спустя. – Сейчас они на прощание выпустят по кораблю пару ядер, и мы с вами спокойно пойдем на дно.

– Кэп! – заорал молодой звонкий голос. – Взорвём, к чертям, эту калошу?

– Нечего тратить на неё снаряды, – отозвался всё тот же начальственный голос. – Ставлю десять против одного: не позже чем через час посудина сама отправится на дно!

Пленники еще некоторое время сидели согнувшись, слушали тишину, нарушаемую лишь плеском волн о борт судна.

– Неужели они… убили всех? – на всякий случай шепотом спросила Соня.

– Всех, – подтвердил Жан, – но, похоже, нам с вами от этого не легче.

Они опять посидели, прислушиваясь, но ничего больше не услышали. Видимо, нападавшие и в самом деле все до одного покинули расстрелянный ими, опустошенный корабль.

– Госпожа, – первой нарушила молчание Мари, – вы хотите отправиться на дно вместе с этим кораблем?

– Не хочу, конечно, но нас же здесь заперли.

– В самом деле, может, попробовать выбить эти пару досок? – поддержал её Шастейль. – Что-то я не слышал бряцанья замка.

– Но в таком случае нас не стали бы преспокойно оставлять здесь вместе с судовой казной, – напомнила Соня.

– В самом деле, не придумали ничего лучше, как сунуть нам в ноги этот неудобный, обитый железом сундук… Постойте, но ведь он тяжелый? И, судя по всему, крепкий… Софи, Мари, попробуйте как можно ближе прижаться к переборке. Прижались? А теперь я проберусь между вами, чтобы этот проклятый сундук можно было толкнуть.

Он попробовал, но сундук – даже сундучок – будто намертво приклеился к днищу их крошечной каморки. И не желал сдвигаться, несмотря на все усилия доктора.

– Его не пускает парусина, – высказала догадку Мари. – Если попробовать вытащить её

из-под него или хотя бы разгладить…

– Попытка не пытка, – согласилась Соня, но для верности попробовала постучать по доскам, которые закрывали вход, и даже налегла на них плечом – безрезультатно.

Ничего не оставалось бедным пленникам тонущего судна, как пытаться вытащить из‑под неподъемного сундука парусину, которая не давала его хоть немного сдвинуть.

Сначала они тянули её в разные стороны, потом попытались освободить от неё хотя бы переднюю часть сундука – опять тщетно.

Наконец они стали стягивать её к дальней стенке своего деревянного узилища, торопясь и задыхаясь, потому что им казалось, что вот сейчас подбитое пиратами судно начнет погружаться в морскую пучину, а они так и не смогут вытолкнуть тяжелый сундук, используя его как таран.

Доски на переборке были довольно тонкими, и если по ним как следует стукнуть… Главная беда – у них почти не было места для маневра.

– Поддается! – вдруг выдохнула Мари, которая как раз возилась у самого входа. – Слышите, вот доска!

Для наглядности она даже стукнула по деревянному настилу.

– Тянем, тянем, – тяжело дыша, увещевал женщин Жан, – каждая минута дорога!

Их легким не хватало воздуха. Они задыхались в тесной каморке, по телу катились струйки пота, но они вытаскивали и вытаскивали парусину из‑под сундука, пока не почувствовали, что он полностью стоит на досках.

Теперь нужно было упереться и толкнуть его вперед, но места для разгона было так мало, что опять они все трое стали напрягаться и потеть.

– Надо упереться в переборку всем троим, – решил Жан, когда они в очередной раз отдыхали от тщетных усилий. – Давайте попробуем налечь одновременно: раз! ещё раз!

И тут они услышали чуть слышный хруст, который набатом победы прогремел для пленников. Они заработали ещё лихорадочнее, выбивая закрывавшие вход доски сундуком с судовой казной.

Когда наконец одна доска слегка отошла, Шастейль попытался проломить её, но Соня его остановила.

– Сундуком быстрее.

И троица методически продолжала раз за разом обрушивать тяжесть сундука на упирающиеся доски.

Трах! Трах! Удары разносились по судну, и если бы на нем оставался в живых хотя бы один человек, он пожелал бы узнать, откуда несутся эти звуки.

Наконец доска треснула и вывалилась наружу. Как и две другие. Должно же было им хоть чуточку повезти: сломалась именно та доска, на которой был державший их простой, но надежный запор.

Некоторое время – может, всего несколько мгновений – пленники обалдело смотрели на свет, сразу хлынувший в пролом.

Потом одновременно подались к нему, и в последний момент все трое сконфузились, так что первой вылезла Соня, за нею Мари, а последним доктор и граф Жан Шастейль.

– Спасибо, дружище! – От радости он пнул сундук носком башмака и сморщился от боли.

Обитый железом хранитель казны не только ничуть не пострадал, но был так же крепок, как прежде, и что ему какой-то там пинок!

У Софьи тут же закружилась голова. То ли от свежего воздуха, то ли давал знать себя тот самый удар о борт, но она не обращала на слабость никакого внимания. Они выбрались! Выбрались! Сами, без посторонней помощи!

Княжна, так же, как и её товарищи, испытывала упоение от победы. От того, что они не сдались, не запаниковали, не смирились…

Призрак смерти в морской пучине отступил от них. Но только на время.