Очаровательная блудница

17

Лиза долго выбирала место: промчались две соры, обошли поймой ежеподобный Столбовой залом и только выскочили на реку, как увидели человека в обласе, поспешно гребущего в залитый кустарник. Стас сбавил обороты, чтоб не опрокинуть кильватерной волной, и все равно долбленку хорошо покачало, прежде чем она пропала в таловых зарослях.

– Кто это? – почему-то испуганно спросила Лиза.

Рассохин лишь пожал плечами.

Место она выбрала лишь к исходу дня неподалеку от Зажирной Прорвы – видимо, сосредотачивалась и давала Стасу возможность переварить услышанное.

Причалили к кедровому мыску, выдающемуся из материка в пойменное болото, затопленное до вершин высокого тальника, и в самом деле уединенное, недоступное и благодатное – с реки даже костра не увидишь. Под ногами мягкий подстил, расшелушенные бурундуками и белками в прошлом году шишки, легкий, томительный шорох ветерка в кронах и знакомый, завораживающий дух кедра. Однако ностальгические воспоминания были краткими, поскольку Лиза сразу же начала рассказывать о Книге Ветхих Царей и похождениях штаб-ротмистра Сорокина.

Надо сказать, кержацкая закваска в нем все-таки взяла верх. Искушенный знаниями будущего и в них убежденный, он не стал ждать революции, краха династии Романовых и последующих репрессий. Война захватила его в Омске, и тамошний начальник жандармского управления, к коему он поступил в подчинение из-за удаленности от столицы, назначил его надзирать за мобилизацией, приказал сбрить раскольничью бороду, подстричься и надеть мундир. Жалоба генералу Муромцеву действия особого не возымела, хуже того, начальник хоть и отпустил Алфея на Карагач, однако начал строить ему козни – не выплачивал суммы, отпущенные на выполнение задания, задерживал или не отсылал в Петербург донесения, а впоследствии и вовсе оборвал связь с генералом Муромцевым. Скорее всего, прочитывая донесения строптивого штаб-ротмистра, этот сибирский вотчинник узрел свою выгоду и выслужиться вздумал. Поэтому в омских архивах и скопилось столько материалов по работе Сорокина. А генералу корпуса жандармов, видимо, было уже не до Стовеста, впрочем, как и самому государю.

И когда Алфей это понял, попросту можно сказать, дезертировал и остался на Карагаче вплоть до начала семнадцатого года. Верно, точно зная срок, он дождался февраля и в период демократии Керенского, в перерыве между революциями, преспокойно вернулся в переименованную уже столицу, собрал вещички и отбыл в Швецию. Это уже потом судьба занесла его в Канаду.

Дворецкому не удалось установить, с какими результатами Сорокин закончил свои розыски Книги Пророчеств на Карагаче, да пожалуй, об этом, кроме него самого, никто не знал и знать не мог. Однако судя по тому, что его правнук, дождавшись перемен в России, немедля явился, принял гражданство и взял в аренду бывшие поселения старообрядцев, Стовест до сей поры находился где-то здесь.

По крайней мере, сам профессор, а с ним и Лиза были в этом уверены.

Выговорившись лишь на рассвете, она после пяти кружек черного кофе забралась в спальник и уснула.

Рассохин еще долго бродил по мысу, прислушиваясь к ночным шорохам и звукам; этот древний берег реки был островом, отрезанным разливом и с тыла, однако его не покидало чувство тревоги. Как и на стане золотоносной речки в былые времена: то казалось, кто-то крадется, то вдруг отчетливо доносился плеск весла и шорох кустарника о борт лодки.

Он доверял своему предчувствию, и как оказалось, не зря: в половине пятого утра, когда костер угас и восход залил воду розовым, Стас увидел, как с реки по разливу беззвучно скользит облас. По-разбойничьи сунув топорик за пояс, он затаился за кедром и стал поджидать. Долбленка шла точно к мысу, и когда оставалось сажен пять, Рассохин наконец признал гребца – Христофор!

– Завернул на огонек, – проговорил тот негромко, словно зная, что его слушают. – Ну выходи из-за кедры-то…

У Рассохина затылок ознобило мистическим холодком – сквозь дерево огнепальный узрел, потухший костер увидел.

– А я тряпицу на куст не привязывал, – сказал он. – Знака тебе не давал.

– Коль надобно, так и без тряпицы найду. – Христя причалил к берегу бортом и не по-стариковски ловко, с винтовкой в руке выскочил на сушу, размял ноги. Рогатина оставалась в обласе.

– Что-то случилось?

– Да не, паря, не случилось. – Достал котомку из обласа. – Посижу у тебя, чайку попью…

– Ради бога, – обронил Рассохин. – Пошли к костру. Только тихо.

Было достаточно тепло, поэтому палатку не ставили, а раскинули ее прямо на подстиле. Лиза спала на боку, прикрыв лицо накомарником, и пытливый глаз огнепального сразу же определил, кто в спальнике.

– Жена твоя, что ли? – прошептал он и, приставив винтовку к дереву, сел. – В мешке-то спит?

По убеждениям кержаков, мужчина не мог путешествовать вдвоем с чужой женщиной; это должна была быть или мать, или сестра, или супруга.

– Жена, – подтвердил Рассохин мимоходом, распаливая костер.

– Откуда взялась? – с лукавой простотой спросил Христя. – На соре не было…

Его пытливость сразу же насторожила.

– Приехала, – бросил Стас.

– То-то мне и сказали, мол, Рассоха по Карагачу вверх пошел, с женой. А я думаю, откуда жена, коль ранее не видал?

– Проверить захотелось?

Огнепальный достал из котомки котелок, неспеша сходил за водой, повесил над костром. И как будто бы забыл, что у него спросили.

– И куда чалите? – поинтересовался он.

– Ты же знаешь – на Гнилую.

– Чего здесь встали ночевать? Худое место…

– Почему худое?

– Дак сыровато в кедрачах, паря, а жену на землю спать положил. Сам-то помнишь, каково бывает, коль на сыром поспишь? Тепло ешшо обманчиво…

– Спальник пуховый, а снизу клеенка, – объяснил Рассохин, гадая, чего ему надо. – Не промокает.

– Первая-то жена у тебя померла? – вдруг как-то утвердительно спросил огнепальный. – Та, что из больницы тебя забирала? Вроде Анна именем?

Можно было подумать, он примеряет к нему свои кержацкие обычаи, где с женой живут до самой смерти и не имеют понятия разводов, но в тоне его была уверенность знающего человека, – ему было известно даже имя!

– Ты что же, следишь за мной? – усмехнулся Стас. – По пятам ходишь?

– Разве за тобой уследишь? – тихо засмеялся Христя. – Люди говорят. Только надо уметь слушать… А эту-то давно ли взял? Вроде молодая…

– Слушай, Христофор, тебе что нужно? Что ты все выпытываешь?

– Будет тебе, паря, выпытываю… – Он вынул из котомки мешочек с травяной заваркой и насыпал в закипающую воду. – Я чтоб разговор составить, беседу. Не молча же сидеть? Уж боль ты тёркий стал…

– Какой?

– Тёркий! Пугливый, значит, подозрительный. Тёрка – рыбка такая, ни за что не поймаешь. Да зато сладкая! Любопытно мне порасспрашивать, как живешь. Поди, не чужой ты на Карагаче, и мы эвон уж сколь знаемся…

– Мне тоже любопытно, что за люди на Карагаче живут. – Рассохин перехватил инициативу. – Расскажи-ка мне, что это за община на Гнилой поселилась? Раз ты все тут знаешь. Что за отроковицы такие?

Огнепальный помешал деревянной ложкой кипящий чай и добавил туда горсть мелких сухарей.

– Дак скажу… По нашему – беглые женки.

– Что они здесь делают?

– Прячутся, паря. Тоже тёркие, боязливые.

– От кого прячутся?

– Как тебе сказать?.. Они ведь от власти анчихристовой бесноватыми сделались. А ныне ей конец близится, власти-то, светопреставление грядет. А женки – они наперед чуют, вот и бегут, чтоб спастись.

Христофор достал черную от копоти алюминиевую кружку, налил туда чаю с сухарями и поставил студить.

– Ты откуда узнал о светопреставлении? – спросил Рассохин.

– Люди говорят… Бесноватые женки, они как птицы, чуткие. Думают, под кедрой пересидеть геенну огненну. А когда земля очистится, выйти и, Еве уподобившись, вновь людей наплодить.

– Кто же ими управляет? – спросил Рассохин.

– А ведьма, – просто определил огнепальный. – Змея подколодная.

– Слышал, они называют себя последователями твоего толка?

– Называться-то никто не претит…

– Сорокин у них бывает?

– Раньше часто бывал. Теперь глаз не кажет…

– Кто он такой?

Огнепальный поднял с земли кружку, подул на чай и отхлебнул.

– Ой, добро, паря… – ушел от ответа. – Силы дает! Посудинку дай, дак налью? Не побрезгуй… Выпьешь, и сразу хвост эдак распушается, ровно у глухаря на току…

А сам все косился в сторону спящей Лизы, причем как-то настороженно – Рассохин делал вид, будто не замечает его интереса.

– Нет, я уже пил чай…

– Это же не чай, паря, это взвар. Как раз для молодой жены! – и хохотнул с намеком. – Может, она будет?

Сказал нарочито громко, чтобы разбудить, и Лиза услышала – или не спала, поскольку скинула накомарник с лица, села и сказала:

– Здравствуйте.

Христофор глядел на нее секунды три, после чего вскочил, выплеснул свой взвар.

– Ой, беда! Чего сижу у вас? Меня ведь жена кличет!

Подхватил котомку, винтовку и, ни слова более не говоря, потрусил к обласу.

Котелок остался над костром.

– Эй, ты что? – вслед крикнул Стас. – Ты куда?

– Пора мне! – откликнулся хрипло и без оглядки. – Жена уж голосит!

На берегу брякнул прикладом о борт обласа, затем забурлила вода под веслом – как ошпаренный помчался.

– Что это с ним? – изумленно спросила Лиза.

Она сидела в спальнике, как в пакете, одна голова на воле.

– Кажется, тебя увидел и сбежал, – отозвался Рассохин.

Он вышел на берег – огнепальный гнал облас через залитую пойму к Карагачу, и греб так, что только весло сверкало.

– Кто он такой? – с интересом спросила Лиза, когда Рассохин вернулся к костру.

– Христофор, из огнепальных…

– Тот самый?! Который помогал выкрасть маму?

– Тот самый.

– Проснулась, вы разговариваете. – Она выпросталась из мешка. – Про бесноватых жен слышала, про антихристову власть… Это какую власть он имел в виду?

– Всякую…

– Зачем приезжал? Странно…

– Думаю, на тебя взглянуть хотел.

– На меня? Не может быть. Как он узнал, что я приехала?

– На Карагаче слухи летят быстрее мысли. Он хотел убедиться, ты ли это. И убедился.

– Смысл? Тоже украсть? Но это смешно!

– Думаю, письмо от мамы как-то с этим связано. Тебя зачем-то заманили сюда. Может случиться все что угодно.

– Это ты меня пугаешь, да?

Рассохин огляделся – вроде тихо. И все равно неспокойно.

– От меня ни на шаг.

– Ты серьезно? – Лиза рассмеялась. – Я не пойму. Неужели ты и впрямь считаешь, меня могут похитить?

– Могут.

– Сам говорил, сейчас мужчин воруют. Это тебя надо охранять! Подъезжаем к стране Амазонии…

– Твоя мама была такой же беспечной, – нахмурился Рассохин. – Почему Христя так поспешно бежал? Этому же есть причина!

– Да, кстати, а как он нас нашел? – опомнилась и удивилась она. – Я же выбрала место. С реки нас не видать, даже огня…

– Вот поэтому буду сопровождать тебя всюду!

Ей все еще было весело.

– И когда я пойду, пардон, по острой необходимости?

– По острой и тупой.

Лиза погрустнела.

– Ты у него не спросил, где теперь мама?

– Не успел…

Они собрали вещи, сложили в лодку и отчалили – на воде, в лодке с мотором, казалось надежнее, хотя не покидало чувство, будто с берегов кто-то наблюдает. Солнце поднялось уже высоко, когда проскочили далекий сосновый бор кержацкой златокузнечной мастерской на Зажирной Прорве. Это место было ключевым во всей экспедиции, поскольку кроме собственно поселения было еще несколько скитов, и все вокруг одного озера. Рассохин считал, что здесь бочки с книгами не закапывали, а топили в прорубях, поэтому Бурнашев вез вместе с прочим оборудованием два акваланга. Правда, дайвингом занимался только продвинутый бизнесмен Колюжный, и без него подходить к ним даже нельзя – таков был наказ.

Кривой залом еще был на плаву, в верховьях воды заметно прибавилось, и Рассохин сразу же узрел пробитый в прибрежном тальнике обход по пойме, которым пользовалась Матерая со свитой – больше тут никто не ездил. Пока огибали преграду по разливам, дважды намотали на винт прошлогодней травы и уже на выходе из поймы сорвали шпонку, наскочив на топляк. Каждый раз, когда Стас глушил мотор и устранял неполадки, вдруг наступившая тишина казалась напряженной, обманчивой. К тому же вспомнилось, что такое же чувство он испытывал и раньше, когда сплавлялся с Юркой Зауэрвайном на обласах. И были случаи, за ними и в самом деле кто-то наблюдал с берега: мелькнет что-то в кустах, похожее на одежду, или остановишься ночевать – кажется, будто зверь ходил ночью вокруг палатки, посмотришь, а на грязи не медвежьи лапы – след от бродней…

Может, штаб-ротмистр Сорокин и впрямь вплотную подобрался к Стовесту, однако взять не смог или не захотел, зная, что здесь ему самое надежное место, чем где-либо, особенно в эпоху революций – отлаженная и веками проверенная система хранения. И пробыла Книга Пророчеств на Карагаче вплоть до тридцатого года, пока не началось сселение.

А что, если в НКВД знали об этом и шли не сгонять старообрядцев в колхоз, а конкретно за Книгой Ветхих Царей? Пророческие предсказания могли вполне понадобиться и советской власти, партии большевиков, мировой революции. Они, как всякая молодая идеология, изучали всякий опыт человечества, дабы впоследствии вычленить удобные для себя моменты и применить на деле. На самом-то деле нет на земле ничего нового. Тогда выходит, толк погорельцев возник из молчунов, которые хранили Стовест. Вероятно, с расколом образ жизни их изменился, стали заводить семьи, грубо говоря, размножаться – и в результате сотворился целый толк, однако же сохранивший старую традицию – после сорока принимать обет молчания и уединяться в потаенных скитах. Скорее всего, они повязаны некой клятвой перед своими предками – во что бы то ни стало спасти книгу, и самое главное – умение по ней предсказывать. Почему они не оказали сопротивления, когда карательный отряд шел по Карагачу? Почему в сети НКВД попали старики, женщины и дети? Где в это время были мужики? На промысле? Но ведь не в соседней же области, где-то неподалеку от своих поселений, а проверено: молодой кержак на лыжах за сутки может пробежать сто семьдесят километров. Молва же у них неким чудесным образом распространяется еще скорее…

Толк огнепальных – это боевая команда людей, связанных присягой, поэтому ее члены незримые, неуловимые и вездесущие, возникают ниоткуда и исчезают в никуда. Опыт конспирации у них несколько столетий! Потому и обычаи не похожи на обычаи иных староверов, например красть невест, жить скрытно, не сообщаться с внешним миром. Даже молятся они как-то иначе: в землянке Христофора, помнится, не было ни икон, ни книг. А то какого бы рожна, не принадлежи он к этой закрытой команде, и доныне бы рыскал по Карагачу, при этом еще, лукавый, предлагая услуги проводника!

Завел бы, как Иван Сусанин…

В таком случае Книги Пророчеств нет ни в ямах, ни на дне озер. Огнепальные мужики вынесли ее из поселений и скитов в тайгу, как только отряд пошел по Карагачу. Они точно знали, зачем идут энкавэдэшники и, видимо, поэтому надеялись – стариков, детей и женщин не тронут. Все население кинулось спасать домашние библиотеки, рыть ямы в подполах, рубить проруби и засмаливать бочки с книгами, к коим у них отношение трепетное…

И карательным-то отряд стал лишь потому, что Стовест вместе с хранителями исчез; чекисты мстили за свою неудачу, срывали зло. А мужики тем временем попрятались в укромных местах, возможно, заранее приготовленных, и впоследствии из молчунов превратились в огнепальных…

С такими мыслями Рассохин и ехал в Гнилую Прорву, и дорога показалась короткой, а Лиза, наговорившись ночью, охрипла и всю дорогу молчала.

Поселка не существовало. На месте пожарища выросли высокие березы, над которыми кружил соколсапсан, и узнать место можно было только по уцелевшей стальной опоре на берегу: когда-то свет с паровой электростанции подавали в женский лагерь, расположенный на противоположной стороне реки. И все равно Рассохин причалил сначала к месту, где стоял дом геологоразведочной партии и где однажды ночевала Женя Семенова.

Весь обрыв был испещрен норками береговых ласточек, которые сейчас беззвучно кружили над водой, и сокол, видимо, охотился за ними.

– И где же здесь живут амазонки? – с интересом спросила Лиза.

– Там, – указал он на другой, полузатопленный берег с чистой горловиной протоки старого русла.

– Почему мы остановились тут?

– Чтобы нас увидели. И вышли встречать.

– Мы разве к ним не пойдем?

– Сначала побеседуем с Галицыным. Там сориентируемся.

Звук двигателя уже наверняка услышали и в любом случае должны посмотреть, кто посмел явиться во владения хозяйки Карагача. И на самом деле, через несколько минут взревел лодочный мотор, и из протоки вылетела дюралька с мужской фигурой в камуфляже и бандане – похоже, один из свиты. Он выписал круг, словно осматриваясь, сбавил обороты и приткнул лодку рядом, не выключая двигателя.

– Узнал? – спросил его Рассохин.

– Узнал…

– Вези сюда Галицына.

Тот даже не кивнул, включил заднюю передачу, отплыл на середину и оттуда уже умчался в протоку.

– И этот странный какой-то, – напряженно проговорила Лиза. – На бандита похож…

Ждали сидя в лодке около получаса, но со стороны женской зоны не доносилось ни звука – вероятно, совещались. Елизавета принялась было рассказывать о послереволюционных похождениях штаб-ротмистра Сорокина, как он из Швеции перебрался в Канаду и тут нашел своих раскольников – духоборов, тех самых, что Лев Толстой отправил за океан. И уже снова увлеклась историей Стовеста, но вдруг примолкла и предложила не ждать, а самим поехать к амазонкам – Рассохин этого и слышать не хотел.

– А если ночевать придется? – спросила Лиза. – Здесь как-то неуютно…

– Там будет уютно? Среди сорока отроковиц?

– Зато интересно!

– Найдем другое место, – пообещал он. – Сейчас разведем костерок и сварим чайку из смородины.

Он прихватил рюкзак, поднялся на берег и помог взобраться Лизе. Дом, в котором так и не удалось пожить, сгорел до каменного фундамента, и внутри сквозь ржавые железные кровати и прочий металлический хлам уже выросли березы. От поселка на двести домов остались развалины каменной пекарни, на другом конце – электростанции да обугленные столбы с проводами. И ни золы, ни головней, как на пожарище, сам береговой взлобок вообще чистый, первозданный, и только стрижи реют над водой. Скорее всего, однажды уровень воды поднялся такой, что Гнилую затопило и смыло все следы пепелища. Даже дров найти – и то оказалось проблемой, кое-как набрали мелкого хвороста, разожгли между двух камней и поставили котелок. В самом деле, сразу стало уютно, спокойно, однако идиллию вдруг нарушил сокол: куда-то исчезнувший из виду, он вдруг стремительно вылетел из-за берез, ударил стрижа на лету, подхватил у самой воды и молниеносно скрылся в кронах.

– Экологически чистое место, – заключила Лиза. – Где-то здесь гнездо сокола… А мама здесь была?

– Даже ночевала, – отозвался Стас. – Вот здесь дом стоял, новый, брусовой. Мне там квартиру дали…

– С тобой в квартире?

– Одна, я в бараке жил.

– Ты ее на постой пустил? – язвительно спросила Лиза.

– Вроде того. Она сначала к Репе заселилась, а он приставать стал. И в глаз получил…

– Какое целомудренное время было! – мечтательно произнесла она. – Люди здесь страдали, влюблялись, рождались и умирали. Теперь и не подумаешь…

– Все одичало. Будто никогда и не жили. Напоминает сгоревший корабль…

– Нет, есть примета!

Лиза указывала на провода, где, словно ноты на нотной линейке, сидели ласточки – городские, с раздвоенными длинными хвостами, правда, почему-то молча.

Прошло еще более часа. Успели сварить чай, разогреть тушенку и первый раз за весь день стали есть, однако никакого движения на реке не наблюдалось. В женской зоне стучали топоры, молотки и скрипели выдираемые ржавые гвозди – разбирали старые постройки. Рассохин, как и в былые времена на Карагаче, часто вертел головой, озирался, однако приближения этих двоих не заметил и не услышал, а увидел, когда они уже стояли в пятнадцати шагах от костра: безбородый, однако с косичкой, мужчина лет сорока и с ним женщина такого же возраста, завязанная до глаз платком. Оба одеты по-таежному, в выцветших и черненных кедровой смолой брезентовых куртках, в кержацких броднях, за спинами – берестяные пестери, с которыми ходят по грибы и ягоды.

Глядели вроде бы по-кержацки, без всяких ярко выраженных чувств.

– Доброго здоровья, – по-мирскому поздоровалась женщина. – Хлеб да соль.

Мужик только смотрел и молчал.

– Благодарствую, – напряженно отозвался Рассохин. – Давайте с нами?

Они приблизились к костру, сняли пестери и сели на землю, подвернув ноги, как в обласе. И оба уставились на Елизавету.

– Нас твоя матушка послала, – негромко проговорила женщина. – Велела к себе привести.

Лиза вскочила, глянула на Рассохина и спросила у него же:

– Какая… матушка?

– Твоя родная матушка, – ответила та. – Ты ведь Елизавета?

– Елизавета…

– Письмо тебе писала, наказывала в гостинице ждать. А ты сама на Карагач пришла.

Рассохин взял ее за руку, усадил рядом с собой.

– Сначала скажите-ка, посланцы, – набираясь ярости, словно электричества, напряженно вымолвил он, – вы кто будете?

Гости переглянулись.

– Он именем Демиан, – представила женщина. – А я жена его.

– И все?

– Так спрашивай, ответим.

– А какое отношение имеете к ее матери? Кто вы ей?

Ее сухопарый Демиан стоически молчал, не отводя пристального взора с Лизы.

– Да живем мы вместе, – объяснила его жена. – В одном скиту.

– Значит, мама жива?! – словно очнувшись, встрепенулась Лиза.

– Жива. Ты собирайся-ка, Елизавета, и пойдем.

– Она никуда с вами не пойдет! – жестко заявил Стас. – По крайней мере, без меня.

Демиан наконец-то отвел взгляд, пощурился на солнце и вытянул натруженные ноги.

– Ты, должно, Рассохин? – утвердительно спросила женщина.

– Рассохин.

– Мы так и думали… Тебя она не звала. Велела лишь Елизавету привести. Воля матери.

– Почему сама не пришла?

– Болеет…

– Я пойду! – Лиза засуетилась. – Сейчас соберусь и… Я везучая! У меня есть талисман!

Он грубовато схватил ее за руку и вновь усадил.

– Тебя обманывают! Не пойдешь.

– Что ты – обманывают? – слегка возмутилась женщина. – Грех эдак говорить… Поди знаешь, она письмо писала, когда занедужила. Демиан отсылал.

– А ты почему молчишь… посланец?

– Он глухой у меня, от простуды, – смиренно глянув на мужа, проговорила она. – Немтырь, но понимать понимает… Ты же, Елизавета, помнишь материну руку?

– Это писала не она! – заявил Рассохин.

– Как – не она? – чего-то испугалась Лиза. – Ты же говорил, похоже…

– Не хотел тебя разочаровывать…

– Нет, Стас… Но вот же люди, они знают!..

– Я не знаю, кто эти люди! Только прошу, не верь им. Твоей мамы давно нет в живых.

Она ослабла.

– Почему… нет?..

– Потому что она убита, – сквозь зубы выдавил он. – И все! Разговор окончен. Ступайте отсюда.

– Убита?!

Немтырь будто бы услышал, выкатил сухие, чуть кровяные глаза.

– Что это он такое говорит-то? – обескураженно проговорила его жена. – Как же – убита? Обезножила только, суставы ломит…

– Откуда ты знаешь, Стас?

– Я это видел сам, и Христофор подтвердил. Не нужно больше обманывать. Не буду спрашивать, кто вас послал и зачем вы заманили сюда Елизавету. Не хочу… Идите!

Лиза вдруг заплакала, уткнувшись ему в плечо.

Пришедшие опять переглянулись, молча встали и подняли свои пестери.

– Ты не плачь, Елизавета, – сказала женщина. – Матушка твоя жива. Должно, Рассохин ошибается или пускать тебя не желает. Сама-то подумай, с чего бы мы за тобой пришли, коль не посланы были?

Немтырь согласно покивал и помог жене просунуть руки в лямки.

– Никуда не пойдешь! – насупившись, приказал Рассохин. – Уговор помнишь?

– Как надумаешь, вон туда приходи. – Женщина невозмутимо указала на другой конец сгоревшего поселка, где торчал остов электростанции. – Мы тамо-то будем. Отдохнем с дороги…

Посланцы закинули пестери за спины и побрели по свободному от прошлогодней травы краю берега.

Лиза проводила их взглядом, достала платочек и вытерла лицо.

– Ничего не понимаю, – проговорила, сдерживая всхлипы. – Почему тогда они говорят – жива? Зачем?

– Увести тебя хотят.

– Но зачем я им? Совершенно незнакомые люди! И на вид добрые…

– Они все здесь на вид добрые…

– Это кержаки?

– Поди разбери. Нынче тут народ всякий. Вроде похожи, но говор не такой, и мужик без бороды. Молчун, что ли?

– Мне почему-то страшно. – Она прижалась к плечу. – И почерк не похож?

– Нет.

– А ты знаешь, кто маму убил?

– Знаю.

Лиза посмотрела ему в лицо.

– Кто?

– Я.

Она даже не вздрогнула, не отстранилась, только потупилась.

– Так я и подумала…

– Был больной, в бреду…

– Зачем ты оправдываешься? Сказал бы раньше, и все…

– Просто сказать – и все?!

– Я догадывалась. Ты все время прятал глаза, когда вспоминал маму. Еще когда я приезжала к тебе в Москву. Сначала подумала, у вас с ней что-то было. Потом поняла.

Ему стало холодно.

– Тогда хотел признаться, но сам еще не верил. Тридцать лет сомневался… Христофор позавчера подтвердил. Потом это письмо…

Лиза помолчала, прислушиваясь, затем отпустила его руку и отстранилась.

– Когда я думала о маме… О ее жизни, о смерти… Почему-то казалось, ее убили из ружья.

– Из винтовки.

– Ну, из винтовки… Я была маленькая, когда папа чуть в нее не выстрелил. У нас на даче, где жили ласточки. Он наставил ружье и держал на взводе…

– За что?

– К маме пришел дядя Валера, младший брат папы… – Она проглотила ком. – И они… послали меня смотреть, как ласточки вьют гнездо. А сами… в общем, понимаешь, что делали. Я в окошко подглядывала. И тут неожиданно приехал папа, откуда-то с международных соревнований. Хотел сделать сюрприз… Я так кричала… Дядя Валера на колени встал, а мама нисколько не испугалась. И папа выстрелил в пол. Хотел сначала обоих и себя. Я после этого стала заикаться.

– Она ничего не боялась…

– Папа звал ее – оторва… А меня возили к гипнотизерам.

– Меня тоже. И еще жена лечила, лучше всякого психотерапевта.

– Но мама же красивая была? Очаровательная?

– Очаровательная блудница… И походила на Афродиту.

– По таким мужики с ума сходят.

– И я сошел…

– Но ты же ее не любил?

– Всю жизнь думал… Это не любовь, это жажда обладать ею, страсть…

– Эгоистическое мужское чувство.

– У женщин это тоже бывает.

Рассохин померил шагами сыпучий яр, долго глядел на немое парение береговых ласточек над водой и наконец-то услышал звук взревевшего мотора возле женской зоны.

– Сейчас поговорю с Галицыным, и возвращаемся в Усть-Карагач, – заявил он. – Провожу тебя в аэропорт.

Лиза смерила его взглядом, сказала с вызовом:

– Я никуда не улетаю.

– Но тебе уже нечего больше искать на Карагаче.

– Позволь мне решать, где быть и что искать.

Стас услышал жесткую решительность в ее голосе и промолчал, думая про себя, что все равно никуда ее не отпустит. Разве домой, в Питер…

– А что теперь станешь делать ты? – чуть смягчилась она.

– Останусь здесь.

– И станешь искать книги?

– Нет.

Ее что-то встревожило.

– Насовсем, что ли? Стас?

– Прости… Если можешь.

– Ты что придумал? Посмотри на меня!

– Как говорят, тут и разошлись их дороги. – Он отвернулся. – Ты же понимаешь…

– Понимаю…

– Мне нельзя возвращаться. Да и не хочу никуда больше.

Лиза подбросила в костер хвороста – просто чтобы занять руки.

– Ладно… Если ты убил, почему не сидел в тюрьме?

– Доказать не смогли. Нет трупа – нет преступления…

– Ты скрывал? Доказательства?

– Я пришел с повинной, долго искали… И ничего.

– Как же ты станешь жить? Где?

– На Карагаче. Мне тут самое место. А ты уезжай.

На другом берегу наконец-то затарахтел мотор. Лиза послушала, спросила:

– Ее где похоронили?

– Не знаю… Христофор сказал – утопили в болоте. По их обычаю…

– Это что за дикий обычай?

– Они так хоронят блудниц и воров.

Хворост сгорал почти мгновенно, а Лиза все бросала и бросала. И вдруг выпрямилась решительно:

– Мне надо встретиться с этим Христофором! Сама спрошу!

– Это можно, – обронил он. – Вот эту ленточку на куст привязать, сам пожалует…

Лиза взяла ленточку, поиграла ею и, выбрав березку на берегу, привязала.

В это время из истока старицы показалась лодка. Стас вскинул бинокль: Галицын стоял в позе Наполеона, завернувшись в офицерскую плащ-накидку – ветер трепал полы…