Алан А. МИЛН Очень недолгая сенсация
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Э.В. ЛУКАСУ[1],
ДРУЖБА С КОТОРЫМ,
СЕЙЧАС ОФИЦИАЛЬНО ПРИЗНАННАЯ
ПОЧЕТНОЙ,
ВСЕГДА БЫЛА УДОВОЛЬСТВИЕМ
ВТОРНИК
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ ТЕТИ ДЖЕЙН
I
Не так давно, погожим июньским утром, Дженни Уинделл открыла своим ключом входную дверь Обурн-Лоджа и, задумчиво что-то напевая, поднялась по лестнице в гостиную. Увидев тело своей тети Джейн на коврике рядом с открытой дверью, она очень удивилась. Разумеется, уже давно было ясно, что тетя Джейн плохо кончит. Мало того что ее черные волосы были подстрижены коротко, как у мальчика, она еще курила сигареты, вставляя их в длинный алый мундштук, и водила знакомство с Ситуэллами[2]. Кроме того, она играла по воскресеньям в дурацких спектаклях, любой из которых ничего не значил, или значил то, что вам казалось, он значит, — а это вряд ли было возможно. А еще ходили слухи, что она… но, разумеется, это неправда. Все же ее отец служил своему королю в Индии, и Уинделлы всегда считались знатью.
* * *
Удивительно было не то, что тетя Джейн так коротко подстрижена, и не то, что Дженни, поднявшись по лестнице, обнаружила ее тело в гостиной. Дженни была довольно начитана и знала, что люди то и дело, поднявшись по лестницам, обнаруживают тела в гостиной. Только прошлым вечером Майкл Аллоуэй, барристер по профессии, обнаружил тело хорошо одетой женщины на своем коврике перед камином и лежавшую рядом записку, смысл которой Дженни до сих пор не удалось разгадать. Сегодня утром, путешествуя от одной витрины магазина к другой, от одного прилавка к другому, она обдумывала возможность собственного романтического приключения, что гораздо легче обдумывать, когда ты на Бромптон-роуд, а не на седле какого-нибудь арабского шейха. Труп… молодой красавец детектив… Олд-Бейли[3]… Дженни Уинделл дает свидетельские показания: драматичное свидетельство. («О, здравствуйте! Нет, я просто заглянула… благодарю вас».)
Нет, удивительным было то, что тетя Джейн вообще оказалась в Обурн-Лодже. Ее не было здесь, дай подумать, Дженни, — наверное, лет восемь. Счастливое время, рассуждала про себя тетя Кэролайн (добропорядочная тетя), потому что для Дженни было гораздо лучше, что рядом нет Джейн. Она могла повредить Дженни, заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку. Это великое счастье, что Джейн навсегда уехала из Обурн-Лоджа восемь лет назад.
А теперь Джейн вернулась в Обурн-Лодж… и Дженни увидела ее снова, после этих восьми лет… и это могло повредить Дженни и заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку.
II
«Ой!» — произнесла Дженни. А потом: «Ну вот!» А потом удивленно: «Да ведь это тетя Джейн!»
Даже спустя восемь лет в этом не было никаких сомнений. Гладкая черноволосая голова, нелепые цыганские серьги, забавно подбритые брови над раскосыми глазами, пресловутый мундштук, который теперь валялся на полу, разбитый на несколько кусков, — все это было так давно и хорошо известно всем, кто читает «Санди пейперз», что любая из читательниц тут же воскликнула бы: «Да ведь это Джейн Латур!» «Санди пейперз» не была вхожа в гостиную Обурн-Лоджа, ни в коем случае. Мистер Гарвин из «Обсервера» был вхож, потому что отличался патриотизмом и делал все, что в его силах, для блага Англии; но ведь это совсем другое. Это была более Государственная Газета. Чтобы заглянуть в «Санди пейперз», нужно было спуститься в кухню… и подождать, пока кухарка скажет: «Вот тут еще кое-что написано о вашей тете, мисс Дженни. Я для вас вырезала». И из того, что выреза́ла кухарка, и из иллюстрированных журналов, над которыми ее светловолосая головка склонялась в парикмахерской, и из детских воспоминаний восьмилетней давности у Дженни сложился такой полный портрет тети Джейн, о каком только может мечтать любая племянница.
Этот портрет и манил, и отталкивал Дженни примерно так же, как ее первый и последний коктейль. Коктейль носил название «Белая дама», и назвать так тетю Джейн никому бы и в голову не пришло. Тетя Джейн была красно-черная дама. И так как она была известная актриса, можно было небрежно упомянуть в разговоре: «О да, это моя тетя» и ожидать завистливого: «В самом деле?» А поскольку она прославилась и во многих других отношениях, можно было поспешно произнести: «Ну да, она действительно какая-то родственница, но…» — и дожидаться, пока сменят тему. На самом деле Дженни (когда она задумывалась над этим) раздражала собственная неосведомленность относительно того, что именно тетя Дженни сделала. Тетя Кэролайн объяснила ей однажды, чего Джейн не сделала, но Дженни чувствовала, что здесь кроется еще что-то. В самом деле, с каждым может случиться: выходишь замуж за французского графа, а потом выясняется, что он вовсе не граф и что ты за него вовсе не вышла, и все, что от него остается, так это то, что он, вне всяких сомнений, (о, вне всяких сомнений!) француз. Но никто не станет писать о тебе в газетах из-за подобной ошибки. Разве не так, тетя Кэролайн?
— Дорогая, — сказала тетя Кэролайн, — это не все.
— Все что?
— Это не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать с сестрой; и не та, которую мне хотелось бы обсуждать с шестнадцатилетней девушкой. Мои методы воспитания, возможно, старомодны, Дженни, но, используя старомодное выражение, я хочу вырастить тебя настоящей леди. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.
— А тетя Джейн выросла настоящей леди?
— Тетя Джейн, — гордо сказала Кэролайн, — всегда была и остается леди, что бы она ни делала. Она из рода Уинделлов.
Так случилось, что Дженни тоже была из рода Уинделлов, и поэтому тоже оставалась бы леди, что бы она ни делала, даже если бы позволила себе все то, что тетя Джейн, чем бы это ни оказалось, тогда почему же…
— Позвони в колокольчик, пожалуйста, и давай будем пить чай. Кажется, у тебя спустилась петля на чулке. Дай я взгляну. Да. Тебе лучше пойти и сменить чулки, а потом поднимешь петлю.
Таким образом, Дженни и ее ближайшей подруге Нэнси оставалось гадать (над коробкой шоколадных конфет), что же такое делает тетя Джейн. Дженни склонялась к тому, что она нюхает кокаин во Все Большем Количестве. Нэнси же считала, что она играет на арфе обнаженной перед Всеми Короноваными Особами Европы. Но вскоре они заговорили о чем-то другом.
И теперь, два года спустя, тетя Джейн оказалась в гостиной Обурн-Лоджа, а Дженни так и не знала, что она делала.
III
Первой мыслью Дженни было «Потрясающе!» — затем она с раскаянием произнесла: «Ой, бедная тетя Джейн!» — а затем, будучи здравомыслящей девушкой, она подумала, что, если все правда — все, что говорят про нее, — может быть, вовсе неплохо, что тетя Джейн умерла, вместо того чтобы и дальше нюхать во все большем количестве кокаин и играть на арфе перед Всеми Короноваными Особами и, может быть даже, перед Президентами, совершенно обнаженной. И Дженни подумала, ведь ни одно из этих занятий нельзя назвать хорошим — когда суешь что-то в нос, то тебя тошнит, а показываться на людях без одежды неловко, — особенно, если Президенты похожи на свои фотографии в газетах. Так что тетя Джейн, должно быть, даже рада, что все уже кончилось. И, чувствуя волнение, она поглядела на пол, нет ли там шифрованных посланий от главарей какой-нибудь Главной Преступной Организации Европы. Потому что, если…
Но посланий не было. Хуже того (другой сказал бы, к счастью), не было никаких свидетельств какого-либо преступления. Высокий каблук тети Джейн скользнул по паркетному полу, она упала и с силой ударилась головой о старинный медный стопор для двери. Обвинять было некого.
Следующей мыслью Дженни было поднять дверной стопор и поставить его на привычное место на рояле. Стопор, который тетя Кэролайн когда-то привезла из Уитстабла, представлял собой фрагмент замка Конуэй и, хотя не отличался особой красотой, все же имел достаточное сходство с оригиналом, чтобы служить скорее украшением, чем полезной вещью, и в этом качестве имел право стоять на рояле, где его удобно было рассматривать, в то время как на полу его пришлось бы рассматривать лежа. Итак, Дженни подняла стопор, но, заметив, что он запачкан, не сразу поставила его на место между дедом-Генералом и лордом Робертсом[4] (под началом которого дед одно время служил), а тщательно вытерла вынутым из кармана носовым платком. Затем, поскольку платок тоже оказался запачкан, она слегка поморщилась и бросила его пока на кресло, раздумывая, что надо сделать дальше.
Но времени на раздумья не было. Снизу послышался звук открываемой двери, затем голоса на лестнице, и вдруг Дженни Уинделл с ужасом поняла, и от этого ее бросило в жар и в холод, она покраснела и побледнела, сердце жарко ударило в самое горло и затем ледяным комком ухнуло вниз, — поняла, что ее вообще не должно было здесь быть, что она тоже полгода назад уехала из Обурн-Лоджа навсегда.
I
Не так давно, погожим июньским утром, Дженни Уинделл открыла своим ключом входную дверь Обурн-Лоджа и, задумчиво что-то напевая, поднялась по лестнице в гостиную. Увидев тело своей тети Джейн на коврике рядом с открытой дверью, она очень удивилась. Разумеется, уже давно было ясно, что тетя Джейн плохо кончит. Мало того что ее черные волосы были подстрижены коротко, как у мальчика, она еще курила сигареты, вставляя их в длинный алый мундштук, и водила знакомство с Ситуэллами[2]. Кроме того, она играла по воскресеньям в дурацких спектаклях, любой из которых ничего не значил, или значил то, что вам казалось, он значит, — а это вряд ли было возможно. А еще ходили слухи, что она… но, разумеется, это неправда. Все же ее отец служил своему королю в Индии, и Уинделлы всегда считались знатью.
Удивительно было не то, что тетя Джейн так коротко подстрижена, и не то, что Дженни, поднявшись по лестнице, обнаружила ее тело в гостиной. Дженни была довольно начитана и знала, что люди то и дело, поднявшись по лестницам, обнаруживают тела в гостиной. Только прошлым вечером Майкл Аллоуэй, барристер по профессии, обнаружил тело хорошо одетой женщины на своем коврике перед камином и лежавшую рядом записку, смысл которой Дженни до сих пор не удалось разгадать. Сегодня утром, путешествуя от одной витрины магазина к другой, от одного прилавка к другому, она обдумывала возможность собственного романтического приключения, что гораздо легче обдумывать, когда ты на Бромптон-роуд, а не на седле какого-нибудь арабского шейха. Труп… молодой красавец детектив… Олд-Бейли[3]… Дженни Уинделл дает свидетельские показания: драматичное свидетельство. («О, здравствуйте! Нет, я просто заглянула… благодарю вас».)
Нет, удивительным было то, что тетя Джейн вообще оказалась в Обурн-Лодже. Ее не было здесь, дай подумать, Дженни, — наверное, лет восемь. Счастливое время, рассуждала про себя тетя Кэролайн (добропорядочная тетя), потому что для Дженни было гораздо лучше, что рядом нет Джейн. Она могла повредить Дженни, заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку. Это великое счастье, что Джейн навсегда уехала из Обурн-Лоджа восемь лет назад.
А теперь Джейн вернулась в Обурн-Лодж… и Дженни увидела ее снова, после этих восьми лет… и это могло повредить Дженни и заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку.
II
«Ой!» — произнесла Дженни. А потом: «Ну вот!» А потом удивленно: «Да ведь это тетя Джейн!»
Даже спустя восемь лет в этом не было никаких сомнений. Гладкая черноволосая голова, нелепые цыганские серьги, забавно подбритые брови над раскосыми глазами, пресловутый мундштук, который теперь валялся на полу, разбитый на несколько кусков, — все это было так давно и хорошо известно всем, кто читает «Санди пейперз», что любая из читательниц тут же воскликнула бы: «Да ведь это Джейн Латур!» «Санди пейперз» не была вхожа в гостиную Обурн-Лоджа, ни в коем случае. Мистер Гарвин из «Обсервера» был вхож, потому что отличался патриотизмом и делал все, что в его силах, для блага Англии; но ведь это совсем другое. Это была более Государственная Газета. Чтобы заглянуть в «Санди пейперз», нужно было спуститься в кухню… и подождать, пока кухарка скажет: «Вот тут еще кое-что написано о вашей тете, мисс Дженни. Я для вас вырезала». И из того, что выреза́ла кухарка, и из иллюстрированных журналов, над которыми ее светловолосая головка склонялась в парикмахерской, и из детских воспоминаний восьмилетней давности у Дженни сложился такой полный портрет тети Джейн, о каком только может мечтать любая племянница.
Этот портрет и манил, и отталкивал Дженни примерно так же, как ее первый и последний коктейль. Коктейль носил название «Белая дама», и назвать так тетю Джейн никому бы и в голову не пришло. Тетя Джейн была красно-черная дама. И так как она была известная актриса, можно было небрежно упомянуть в разговоре: «О да, это моя тетя» и ожидать завистливого: «В самом деле?» А поскольку она прославилась и во многих других отношениях, можно было поспешно произнести: «Ну да, она действительно какая-то родственница, но…» — и дожидаться, пока сменят тему. На самом деле Дженни (когда она задумывалась над этим) раздражала собственная неосведомленность относительно того, что именно тетя Дженни сделала. Тетя Кэролайн объяснила ей однажды, чего Джейн не сделала, но Дженни чувствовала, что здесь кроется еще что-то. В самом деле, с каждым может случиться: выходишь замуж за французского графа, а потом выясняется, что он вовсе не граф и что ты за него вовсе не вышла, и все, что от него остается, так это то, что он, вне всяких сомнений, (о, вне всяких сомнений!) француз. Но никто не станет писать о тебе в газетах из-за подобной ошибки. Разве не так, тетя Кэролайн?
— Дорогая, — сказала тетя Кэролайн, — это не все.
— Все что?
— Это не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать с сестрой; и не та, которую мне хотелось бы обсуждать с шестнадцатилетней девушкой. Мои методы воспитания, возможно, старомодны, Дженни, но, используя старомодное выражение, я хочу вырастить тебя настоящей леди. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.
— А тетя Джейн выросла настоящей леди?
— Тетя Джейн, — гордо сказала Кэролайн, — всегда была и остается леди, что бы она ни делала. Она из рода Уинделлов.
Так случилось, что Дженни тоже была из рода Уинделлов, и поэтому тоже оставалась бы леди, что бы она ни делала, даже если бы позволила себе все то, что тетя Джейн, чем бы это ни оказалось, тогда почему же…
— Позвони в колокольчик, пожалуйста, и давай будем пить чай. Кажется, у тебя спустилась петля на чулке. Дай я взгляну. Да. Тебе лучше пойти и сменить чулки, а потом поднимешь петлю.
Таким образом, Дженни и ее ближайшей подруге Нэнси оставалось гадать (над коробкой шоколадных конфет), что же такое делает тетя Джейн. Дженни склонялась к тому, что она нюхает кокаин во Все Большем Количестве. Нэнси же считала, что она играет на арфе обнаженной перед Всеми Короноваными Особами Европы. Но вскоре они заговорили о чем-то другом.
И теперь, два года спустя, тетя Джейн оказалась в гостиной Обурн-Лоджа, а Дженни так и не знала, что она делала.
III
Первой мыслью Дженни было «Потрясающе!» — затем она с раскаянием произнесла: «Ой, бедная тетя Джейн!» — а затем, будучи здравомыслящей девушкой, она подумала, что, если все правда — все, что говорят про нее, — может быть, вовсе неплохо, что тетя Джейн умерла, вместо того чтобы и дальше нюхать во все большем количестве кокаин и играть на арфе перед Всеми Короноваными Особами и, может быть даже, перед Президентами, совершенно обнаженной. И Дженни подумала, ведь ни одно из этих занятий нельзя назвать хорошим — когда суешь что-то в нос, то тебя тошнит, а показываться на людях без одежды неловко, — особенно, если Президенты похожи на свои фотографии в газетах. Так что тетя Джейн, должно быть, даже рада, что все уже кончилось. И, чувствуя волнение, она поглядела на пол, нет ли там шифрованных посланий от главарей какой-нибудь Главной Преступной Организации Европы. Потому что, если…
Но посланий не было. Хуже того (другой сказал бы, к счастью), не было никаких свидетельств какого-либо преступления. Высокий каблук тети Джейн скользнул по паркетному полу, она упала и с силой ударилась головой о старинный медный стопор для двери. Обвинять было некого.
Следующей мыслью Дженни было поднять дверной стопор и поставить его на привычное место на рояле. Стопор, который тетя Кэролайн когда-то привезла из Уитстабла, представлял собой фрагмент замка Конуэй и, хотя не отличался особой красотой, все же имел достаточное сходство с оригиналом, чтобы служить скорее украшением, чем полезной вещью, и в этом качестве имел право стоять на рояле, где его удобно было рассматривать, в то время как на полу его пришлось бы рассматривать лежа. Итак, Дженни подняла стопор, но, заметив, что он запачкан, не сразу поставила его на место между дедом-Генералом и лордом Робертсом[4] (под началом которого дед одно время служил), а тщательно вытерла вынутым из кармана носовым платком. Затем, поскольку платок тоже оказался запачкан, она слегка поморщилась и бросила его пока на кресло, раздумывая, что надо сделать дальше.
Но времени на раздумья не было. Снизу послышался звук открываемой двери, затем голоса на лестнице, и вдруг Дженни Уинделл с ужасом поняла, и от этого ее бросило в жар и в холод, она покраснела и побледнела, сердце жарко ударило в самое горло и затем ледяным комком ухнуло вниз, — поняла, что ее вообще не должно было здесь быть, что она тоже полгода назад уехала из Обурн-Лоджа навсегда.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДЖЕННИ
I
Генерал сэр Оливер Уинделл, кавалер Ордена Бани 2-й степени, и так далее, был слишком добрым викторианцем, чтобы пережить свою королеву. Поэтому он умер в марте 1901-го, к некоторому облегчению военного министерства (которое не могло сбыть его с рук в течение всей Бурской войны) и к большому облегчению троих его детей. Такое отношение было вполне в духе самого Генерала, который всегда резко осуждал весь этот проклятый сентиментальный вздор.
Его старшая дочь, испытавшая, по-видимому, наибольшее облегчение, звалась Кэролайн. Ей исполнилось двадцать семь лет, и последние четыре года она была хозяйкой Обурн-Лоджа, таким образом наслаждаясь не только преимуществами дочери, но и всеми дневными обязанностями жены. Вторым ребенком был Оливер-младший, которому посчастливилось бо́льшую часть этих четырех лет провести в пансионе. Ему было семнадцать. Третьим ребенком была Джейн. Ей было семь, а в этом возрасте легко найти убежище в детской и не слышать проклятий в свой адрес.
Повторяющийся интервал в десять лет между их рождениями, который придавал им вид арифметической прогрессии, заставлял предполагать какой-то глубокий, хотя и не совсем разумный, военный замысел, в действительности был неизбежен. Когда Кэролайн исполнился год, они с матерью, как полагалось, вернулись в Англию. Там они поселились в Обурн-Лодже и стали с беспокойством ждать Генерала, который должен был приехать в отпуск. Они беспокоились напрасно. Уникальная способность провоцировать и, соответственно, подавлять вспышки религиозного фанатизма обеспечила ему такую занятость, что он сумел возобновить семейную жизнь только через восемь лет. И даже тогда ему было небезопасно покидать страну: Элейн было приказано отдать Кэролайн в школу и приехать к нему в Чакрапутту. Она повиновалась; и через два года смогла снова вырваться в Англию, на этот раз с Оливером-младшим. В этот раз Генерал остался ею доволен, поскольку мысль о будущем Индии без Уинделлов была для него невыносима, и вернулся к службе. Еще восемь лет религиозных мятежей, и возраст Оливера-младшего позволил его покинуть. Но вмешалась Судьба. Генерала отправили домой получать положенные ему награды. Он и ее светлость провели вместе зиму на юге Франции; когда же наконец коварное затишье в Индии срочно потребовало возвращения Генерала, оказалось, что ее светлости не следует сопровождать его. Она осталась в Обурн-Лодже; она умерла в Обурн-Лодже четыре года спустя; и Генерал, чей талант провоцировать мятежи пережил его способность подавлять их, поспешил домой, дабы заботиться о своих лишившихся матери детях.
Своим первым долгом перед ними он посчитал переименовать Обурн-Лодж в Симлу[5]. Кэролайн, которая еще не обладала опытом приграничных племен, осмелилась возражать. Она спросила: «Почему?» И Генерал ответил кратко: потому что первое название дурацкое, а второе — нет. Оливер младший как-то позволил себе в присутствии Индийской империи[6] пошутить на тему Симлы и был отправлен в постель. Генерал объявил, что весь этот чертов вздор должен прекратиться и что Кэролайн сделает ему большое одолжение, если напишет мистеру Хэнбери, занимавшему в то время пост министра почт. Кэролайн сделала ему одолжение. Письмо было отправлено, и в надлежащее время мистер Хэнбери прислал свои сожаления, что принять предложение сэра Оливера невозможно. Генерал, который не привык, чтобы его приказы принимали за предложения, продиктовал энергичное письмо в «Таймс», но и на этот раз Генералу оказалось не по силам справиться с мистером Хэнбери. Письмо не было доставлено. Оливер-младший, который к этому времени уже был выпущен из постели и отправлен в пансион, делал для отца все, что мог, по воскресеньям он писал домой и адресовал письма следующим образом:
Мисс Уинделл
Симла (в девичестве Обурн-Лодж)
Бромптон-роуд, Ю.З.
но это дела не меняло. Генерал фактически потерпел поражение.
Двадцатитрехлетняя Кэролайн не была хороша собой. Глядя на нее за завтраком поверх страниц «Таймс», Генерал с досадой ощущал, что это лицо, черт возьми, каким-то образом знакомо ему. Так оно и было, потому что похожее лицо он брил каждое утро в течение многих лет. Она пошла в Уинделлов, а Джейн нет; но Джейн было всего три года, и будущее еще не рисовалось на ее лице. Няня говаривала, что она станет красавицей, когда вырастет, но Генерал, в очередной раз взглянув на Кэролайн поверх страниц «Таймс», заново терял надежду. Провидение, которое так долго помогало ему подавлять религиозные мятежи на границе, теперь отступилось от него. И вот он остался с этим чертовым дурацким парнем в правительстве и с этой чертовой дурацкой страной вокруг, а через десять лет он будет никчемным стариком с двумя страшными как смертный грех дочерьми.
Да, заботиться о них придется ему, ведь бог знает, найдутся ли мужья, чтобы взвалить это на себя. Лучше всего оставить им дом, где они смогут жить вместе, две старые девы с кошкой и дурацкой канарейкой…
Он послал за мистером Уоттерсоном и отдал ему распоряжения. Верный своей традиции не признавать поражения, в частности, полученного в бумажной войне, он завещал своим двум дочерям в полное совместное владение Симлу наряду с достаточной суммой на ее содержание. Мистер Уоттерсон, вполне естественно, удивился щедрости дара и засомневался в обоснованности права собственности.
— Неужели вы действительно… — спросил он, — я хочу сказать, в самом деле… мне всегда казалось, что Симла… — и он попытался вспомнить, не случалось ли за время существования «Уоррена Гастингса и Клайва» какого-либо заслуживающего доверия прецедента.
— Симлой, — холодно произнес Генерал, — называется этот дом.
Мистер Уоттерсон, который всегда думал, что этот жилой дом с хозяйственными постройками и земельным участком и имущество, могущее быть предметом наследования, именуется Обурн-Лодж, откашлялся и сказал:
— Безусловно, безусловно.
— Теперь все ясно? — спросил Генерал.
— Совершенно, дорогой сэр Оливер, — ответил мистер Уоттерсон с большим облегчением.
Таким вот образом тетки Дженни, Кэролайн и Джейн, стали жить вместе в Обурн-Лодже. Пророчество Генерала сбылось: никакие мужья не взяли на себя заботу о них. Сомнительно, однако, чтобы по этой причине Джейн Латур могла считаться старой девой.
II
Сэр Оливер не был похоронен в Аббатстве[7]. Он выразил желание уйти без всякого этого дурацкого вздора, и его желание было исполнено. Все некрологи высоко оценивали заслуги Генерала перед страной, в некоторых случаях перечислялось, в чем они состояли. Высшие военные чины последние полтора года находились в тяжелой ситуации, поэтому было нетрудно выражать энтузиазм по поводу Генерала, который никогда не был в Южной Африке, а теперь уже не мог там оказаться. Одна из самых патриотично настроенных газет сообщала малоизвестный факт, что сэр Оливер был готов занять важный командный пост в Трансваале, и давала понять, что все победы, одержанные бурами в его теперь уже вынужденное отсутствие, едва ли не служат им к чести.
Кэролайн осталась за старшую. Мистер Уоттерсон посоветовал ей обращаться к нему, если при каких-то затруднениях ей будет не хватать помощи отца. Поскольку Кэролайн никогда никакой помощи от отца не получала, она поблагодарила и сказала, что вполне справится сама. И справилась. Оливер поступил в Сандхерст, а оттуда — в гусарский полк, и сине-желтый мундир придавал ему необычайно удалой вид. Джейн сменила одну за другой несколько школ и получила довольно разносторонние познания; но только не в области английской истории (поскольку волею судеб, в какой бы школе она ни оказывалась, там в это время изучали Генриха VIII). В восемнадцать она со своей эксцентричной красотой, своим кошачьим безразличием к окружающим и, разумеется, со знанием эпохи Генриха VIII (накопившимся к тому времени) поступила в частный пансион благородных девиц. В двадцать она окончила его, и началась великая война.
С наступлением великого мира в Обурн-Лодже снова обитали трое Уинделлов.
Во-первых, Кэролайн. Теперь ей было сорок три (отцу она всегда казалась сорокатрехлетней), она осталась старой девой, как он и предполагал. В отличие от ровесниц она отказывалась прибегать к ухищрениям наступающей Новой Косметической эры. Она выглядела одинаково при любом освещении и (в пределах комнаты) с любого расстояния, тем самым обретя индивидуальность, какой ей не мог предсказать никакой викторианец. На свете была только одна Кэролайн Уинделл.
Теперь Джейн. Лондон был полон таких Джейн Уинделл. Сейчас ей было двадцать пять, во всяком случае, она выглядела на двадцать пять. Она развлекала войска во время войны; но каким образом, неизвестно. Однако работа в труппе актеров в Гавре и Руане ясно показала, что наибольший простор для природных способностей Джейн предоставляет ей Сцена.
И наконец, осиротевшая Дженни. Ей было пять.
III
Поскольку Эдуард мало что дал Джейн, и Георг, по мнению Кэролайн, не преуспевал в воспитании современных девушек, Дженни воспитывалась королевой Викторией. Под этим покровительством она расцветала в своем собственном мире.
Дженни была дочерью удалого юного Гусара, которого никогда не видела. Она радовалась и гордилась, что он был гусаром. Обращаясь к Богу в своих детских молитвах, она не раз говорила, что он, возможно, служил в Манчестерском полку.
Каждую ночь они разговаривали друг с другом в постели.
— Ну, Дженни, что мы будем делать сегодня вечером?
Наверное, она тогда читала «Робинзона Крузо», написанного мистером Даниэлем Дефо.
— Дорогой, я думаю, мы потерпим кораблекрушение сегодня вечером, и нас вместе выбросит на необитаемый остров.
— Без тетушек?
— А как ты думаешь, дорогой Гусар?
— Мне не нравится тетя Джейн, — с удалью в голосе сказал Гусар.
Дженни обратила внимание Бога на то, что это сказал Гусар, а не она.
— Мне нравится тетя Кэролайн, но не думаю, что она будет хороша на необитаемом острове.
(Нам обоим она нравится, объяснила Дженни, но мы не думаем, что она будет хороша на необитаемом острове. Ведь так?)
— Значит, там будем только мы со тобой, Дженни. Ну, а теперь корабль разваливается, и я плыву, посадив тебя на спину. Вперед!
Когда ей было девять, она познакомилась с Джулианом.
— Ну, Дженни, что мы будем делать сегодня вечером?
— Дорогой, я думаю мы можем быть Бесстрашной Троицей, если ты не против. Ты ведь не против, Гусар, дорогой? Ты будешь Хоресом, а я стану твоей правой рукой.
— А как насчет левой руки, Дженни?
— Наверное, ты что-нибудь придумаешь, дорогой.
— Может быть, Джулиан? — спросил Гусар, подумав.
— Дорогой, это чудная мысль! Тебе всегда приходят в голову чудные мысли.
А потом, год спустя, тетя Джейн познакомилась с графом де ла Тур. Во всяком случае, она так сказала.
— Гусар, дорогой.
— Да, Дженни?
— Ты понимаешь, почему тетя Джейн сбежала с французским графом?
— Да, Дженни.
— Почему им пришлось бежать?
— Он хотел оказаться во Франции быстрее, чем успеешь сказать «Vive la France!»[8], а туда долгий путь.
— Наверное, так оно и было… Гусар, дорогой.
— Да, Дженни?
— Почему о ней больше не надо говорить?
— Потому что они везут королю в изгнании секретные послания, а об этом никто не должен знать.
— Наверное, так оно и есть. Я ничего не скажу Джулиану.
— Нет, нет, не надо.
— Я не буду ему говорить. Я думаю, он просто глупый малыш.
— Я тоже так думаю, — сказал необыкновенно умный Гусар.
Таким образом тетя Джейн покинула Обурн-Лодж… И Джейн Латур, которая впоследствии играла на арфе и делала другие странные и потрясающие вещи, больше никогда не видела Дженни. Но Дженни, как нам известно, довелось увидеть Джейн Латур.
IV
Когда тетя Кэролайн умерла, Дженни было восемнадцать. Первым делом Дженни подстриглась. Волос было очень много, чуть разного цвета, словно скирда соломы после дождя, а как только их благополучно убрали, она задумалась, не было ли это оскорблением тетиной памяти — так сразу объявить о своей независимости. Затем она вспомнила, что некоторые племена непременно обривают головы в знак траура, значит, если бы она была из такого племени, ей пришлось бы остричься. От этой мысли ей стало легче. А когда она посетила мистера Уоттерсона (которому было уже около восьмидесяти), и мистер Уоттерсон ничего не сказал о ее новой прическе, поскольку в свои восемьдесят не заметил разницы, она почувствовала себя совсем хорошо.
Мистер Уоттерсон предложил, чтобы они сдали Обурн-Лодж (со всей мебелью) на год, а Дженни этот год пожила бы с ним и его дорогой женой и за это время, как он выразился, смогла бы осмотреться. Мистер Уоттерсон жил в доме в Сент-Джонс-Вуде, с садом, и, разговаривая с Дженни, он вдруг увидел, как она сидит в гамаке, подвешенном между двумя грушевыми деревьями, читая журнал в яркой обложке, над ее головой распевает дрозд, а на траве лежит шляпка с вишневыми лентами; это было как воспоминание из какого-то другого мира; и слезы выступили на его старых глазах, и он понял, что ничего уже больше не будет, а скоро не будет и его самого. Но так же вдруг он забыл обо всем и вспомнил об оставшихся шести дюжинах портвейна и о том, что дивиденды по привилегированным акциям «Виктория Фоллз» должны повыситься.
— Вы очень добры, — сказала Дженни.
— Вы понимаете, дорогая, что теперь я ваш опекун?
— Ой! — произнесла Дженни и подумала: «Еще один опекун!», на самом деле ей нужен был только ее дорогой Гусар.
Она задумалась, что скажут о ее стрижке, потому что миссис Уоттерсон непременно ее заметит. Но, слава Богу, обратного пути нет.
— Я думаю, именно так мы и поступим, дорогая.
Дженни согласилась, как всегда соглашалась, когда с ней говорили опекуны.
Таким образом Обурн-Лодж был сдан на год (со всей мебелью) мистеру и миссис Джордж Парракот, которые тоже хотели осмотреться. Мистер и миссис Парракот десять лет прожили в Числхерсте. Они были большими театралами, но им приходилось уходить за пять минут до конца третьего акта каждой пьесы, которую стоило смотреть. Из-за этого же они пропустили и около пятисот исполнений Национального Гимна. Поэтому, когда старый Пол Парракот неожиданно умер (но не так уж неожиданно, принимая в внимание, что они были только лишь троюродными братьями), они решили снять в Лондоне дом на год и посмотреть, как им это понравится. Ведь как ни хорош Числхерст, Бромптон-роуд, несомненно, ближе к центру.
Но Джейн Латур ничего не знала об этом. Она не слышала даже о смерти своей сестры Кэролайн. Смерть Кэролайн не годилась для рубрики новостей. Ни один редактор отдела не посвятил ей ни строчки; ни разу ее фамилия не прозвучала в здании Би-би-си; и на отдаленном острове в Южных морях, к которому причалила экс-президентская яхта, Джейн Латур не пришлось проливать слез и завешивать свою арфу на ветку дерева.
Однако даже экс-президенты пресыщаются, и приятные путешествия подходят к концу. Джейн Латур снова оказалась в Лондоне и, на языке ее профессии, отошла от дел. Она тоже в каком-то смысле осматривалась. Проводила инвентаризацию.
Через год ей исполнится сорок… сорок… сорок. А сейчас, и немедленно, и все время ей нужны были деньги… деньги… деньги.
Сорок лет… деньги…
И вот, когда однажды утром, лежа в красно-черной ванне в красно-черной ванной комнате в маленьком красно-черном доме в Стэплтон-Мьюз, Джейн сравнивала — в последнее время ей довольно часто приходилось это делать — свои задолженности банку с активами, которых в этот момент почти не было, она вдруг неожиданно вспомнила о своей сестре Кэролайн. Они с Кэролайн были совладелицами Обурн-Лоджа; у нее даже сохранился ключ, на который ей давало право совместное владение. Правда, Кэролайн выплачивала ей ежегодно половину предполагаемой арендной платы, но почему бы Кэролайн не выкупить ее долю? Дом должен стоить… сколько? Шесть… восемь… десять тысяч? Пять тысяч фунтов для Джейн Латур! Она вытянула руку и бросила в воду еще пригоршню соли для ванны. Она сумеет добиться этого.
Поэтому тетя Джейн вернулась в Обурн-Лодж. Идя по узкому проходу между домами на своих высоких до нелепости каблуках, она рылась в сумочке, ища ключ от входной двери, который так долго лежал невостребованным. Войти самой в свой собственный дом значило заявить свои права; это должен был быть жест, напоминание Кэролайн, что половина всего этого принадлежит ей, Джейн, да-да, даже половина серебряных рамок, в которые заключены стоящие на рояле фотографии. Она не потерпит никаких глупостей Кэролайн.
Джейн покрутила ключом в замке, презрительно улыбаясь при мысли о бедняжке Кэролайн. Там ведь еще девочка Дженни. Дженни сейчас, должно быть, около восемнадцати. Интересно, насколько викторианская девица получилась из нее у Кэролайн.
Но при мысли о Дженни она не улыбалась презрительно. Дженни было восемнадцать.
I
Генерал сэр Оливер Уинделл, кавалер Ордена Бани 2-й степени, и так далее, был слишком добрым викторианцем, чтобы пережить свою королеву. Поэтому он умер в марте 1901-го, к некоторому облегчению военного министерства (которое не могло сбыть его с рук в течение всей Бурской войны) и к большому облегчению троих его детей. Такое отношение было вполне в духе самого Генерала, который всегда резко осуждал весь этот проклятый сентиментальный вздор.
Его старшая дочь, испытавшая, по-видимому, наибольшее облегчение, звалась Кэролайн. Ей исполнилось двадцать семь лет, и последние четыре года она была хозяйкой Обурн-Лоджа, таким образом наслаждаясь не только преимуществами дочери, но и всеми дневными обязанностями жены. Вторым ребенком был Оливер-младший, которому посчастливилось бо́льшую часть этих четырех лет провести в пансионе. Ему было семнадцать. Третьим ребенком была Джейн. Ей было семь, а в этом возрасте легко найти убежище в детской и не слышать проклятий в свой адрес.
Повторяющийся интервал в десять лет между их рождениями, который придавал им вид арифметической прогрессии, заставлял предполагать какой-то глубокий, хотя и не совсем разумный, военный замысел, в действительности был неизбежен. Когда Кэролайн исполнился год, они с матерью, как полагалось, вернулись в Англию. Там они поселились в Обурн-Лодже и стали с беспокойством ждать Генерала, который должен был приехать в отпуск. Они беспокоились напрасно. Уникальная способность провоцировать и, соответственно, подавлять вспышки религиозного фанатизма обеспечила ему такую занятость, что он сумел возобновить семейную жизнь только через восемь лет. И даже тогда ему было небезопасно покидать страну: Элейн было приказано отдать Кэролайн в школу и приехать к нему в Чакрапутту. Она повиновалась; и через два года смогла снова вырваться в Англию, на этот раз с Оливером-младшим. В этот раз Генерал остался ею доволен, поскольку мысль о будущем Индии без Уинделлов была для него невыносима, и вернулся к службе. Еще восемь лет религиозных мятежей, и возраст Оливера-младшего позволил его покинуть. Но вмешалась Судьба. Генерала отправили домой получать положенные ему награды. Он и ее светлость провели вместе зиму на юге Франции; когда же наконец коварное затишье в Индии срочно потребовало возвращения Генерала, оказалось, что ее светлости не следует сопровождать его. Она осталась в Обурн-Лодже; она умерла в Обурн-Лодже четыре года спустя; и Генерал, чей талант провоцировать мятежи пережил его способность подавлять их, поспешил домой, дабы заботиться о своих лишившихся матери детях.
Своим первым долгом перед ними он посчитал переименовать Обурн-Лодж в Симлу[5]. Кэролайн, которая еще не обладала опытом приграничных племен, осмелилась возражать. Она спросила: «Почему?» И Генерал ответил кратко: потому что первое название дурацкое, а второе — нет. Оливер младший как-то позволил себе в присутствии Индийской империи[6] пошутить на тему Симлы и был отправлен в постель. Генерал объявил, что весь этот чертов вздор должен прекратиться и что Кэролайн сделает ему большое одолжение, если напишет мистеру Хэнбери, занимавшему в то время пост министра почт. Кэролайн сделала ему одолжение. Письмо было отправлено, и в надлежащее время мистер Хэнбери прислал свои сожаления, что принять предложение сэра Оливера невозможно. Генерал, который не привык, чтобы его приказы принимали за предложения, продиктовал энергичное письмо в «Таймс», но и на этот раз Генералу оказалось не по силам справиться с мистером Хэнбери. Письмо не было доставлено. Оливер-младший, который к этому времени уже был выпущен из постели и отправлен в пансион, делал для отца все, что мог, по воскресеньям он писал домой и адресовал письма следующим образом:
Мисс Уинделл
Симла (в девичестве Обурн-Лодж)
Бромптон-роуд, Ю.З.
но это дела не меняло. Генерал фактически потерпел поражение.
Двадцатитрехлетняя Кэролайн не была хороша собой. Глядя на нее за завтраком поверх страниц «Таймс», Генерал с досадой ощущал, что это лицо, черт возьми, каким-то образом знакомо ему. Так оно и было, потому что похожее лицо он брил каждое утро в течение многих лет. Она пошла в Уинделлов, а Джейн нет; но Джейн было всего три года, и будущее еще не рисовалось на ее лице. Няня говаривала, что она станет красавицей, когда вырастет, но Генерал, в очередной раз взглянув на Кэролайн поверх страниц «Таймс», заново терял надежду. Провидение, которое так долго помогало ему подавлять религиозные мятежи на границе, теперь отступилось от него. И вот он остался с этим чертовым дурацким парнем в правительстве и с этой чертовой дурацкой страной вокруг, а через десять лет он будет никчемным стариком с двумя страшными как смертный грех дочерьми.
Да, заботиться о них придется ему, ведь бог знает, найдутся ли мужья, чтобы взвалить это на себя. Лучше всего оставить им дом, где они смогут жить вместе, две старые девы с кошкой и дурацкой канарейкой…
Он послал за мистером Уоттерсоном и отдал ему распоряжения. Верный своей традиции не признавать поражения, в частности, полученного в бумажной войне, он завещал своим двум дочерям в полное совместное владение Симлу наряду с достаточной суммой на ее содержание. Мистер Уоттерсон, вполне естественно, удивился щедрости дара и засомневался в обоснованности права собственности.
— Неужели вы действительно… — спросил он, — я хочу сказать, в самом деле… мне всегда казалось, что Симла… — и он попытался вспомнить, не случалось ли за время существования «Уоррена Гастингса и Клайва» какого-либо заслуживающего доверия прецедента.
— Симлой, — холодно произнес Генерал, — называется этот дом.
Мистер Уоттерсон, который всегда думал, что этот жилой дом с хозяйственными постройками и земельным участком и имущество, могущее быть предметом наследования, именуется Обурн-Лодж, откашлялся и сказал:
— Безусловно, безусловно.
— Теперь все ясно? — спросил Генерал.
— Совершенно, дорогой сэр Оливер, — ответил мистер Уоттерсон с большим облегчением.
Таким вот образом тетки Дженни, Кэролайн и Джейн, стали жить вместе в Обурн-Лодже. Пророчество Генерала сбылось: никакие мужья не взяли на себя заботу о них. Сомнительно, однако, чтобы по этой причине Джейн Латур могла считаться старой девой.
II
Сэр Оливер не был похоронен в Аббатстве[7]. Он выразил желание уйти без всякого этого дурацкого вздора, и его желание было исполнено. Все некрологи высоко оценивали заслуги Генерала перед страной, в некоторых случаях перечислялось, в чем они состояли. Высшие военные чины последние полтора года находились в тяжелой ситуации, поэтому было нетрудно выражать энтузиазм по поводу Генерала, который никогда не был в Южной Африке, а теперь уже не мог там оказаться. Одна из самых патриотично настроенных газет сообщала малоизвестный факт, что сэр Оливер был готов занять важный командный пост в Трансваале, и давала понять, что все победы, одержанные бурами в его теперь уже вынужденное отсутствие, едва ли не служат им к чести.
Кэролайн осталась за старшую. Мистер Уоттерсон посоветовал ей обращаться к нему, если при каких-то затруднениях ей будет не хватать помощи отца. Поскольку Кэролайн никогда никакой помощи от отца не получала, она поблагодарила и сказала, что вполне справится сама. И справилась. Оливер поступил в Сандхерст, а оттуда — в гусарский полк, и сине-желтый мундир придавал ему необычайно удалой вид. Джейн сменила одну за другой несколько школ и получила довольно разносторонние познания; но только не в области английской истории (поскольку волею судеб, в какой бы школе она ни оказывалась, там в это время изучали Генриха VIII). В восемнадцать она со своей эксцентричной красотой, своим кошачьим безразличием к окружающим и, разумеется, со знанием эпохи Генриха VIII (накопившимся к тому времени) поступила в частный пансион благородных девиц. В двадцать она окончила его, и началась великая война.
С наступлением великого мира в Обурн-Лодже снова обитали трое Уинделлов.
Во-первых, Кэролайн. Теперь ей было сорок три (отцу она всегда казалась сорокатрехлетней), она осталась старой девой, как он и предполагал. В отличие от ровесниц она отказывалась прибегать к ухищрениям наступающей Новой Косметической эры. Она выглядела одинаково при любом освещении и (в пределах комнаты) с любого расстояния, тем самым обретя индивидуальность, какой ей не мог предсказать никакой викторианец. На свете была только одна Кэролайн Уинделл.
Теперь Джейн. Лондон был полон таких Джейн Уинделл. Сейчас ей было двадцать пять, во всяком случае, она выглядела на двадцать пять. Она развлекала войска во время войны; но каким образом, неизвестно. Однако работа в труппе актеров в Гавре и Руане ясно показала, что наибольший простор для природных способностей Джейн предоставляет ей Сцена.
И наконец, осиротевшая Дженни. Ей было пять.
III
Поскольку Эдуард мало что дал Джейн, и Георг, по мнению Кэролайн, не преуспевал в воспитании современных девушек, Дженни воспитывалась королевой Викторией. Под этим покровительством она расцветала в своем собственном мире.
Дженни была дочерью удалого юного Гусара, которого никогда не видела. Она радовалась и гордилась, что он был гусаром. Обращаясь к Богу в своих детских молитвах, она не раз говорила, что он, возможно, служил в Манчестерском полку.
Каждую ночь они разговаривали друг с другом в постели.
— Ну, Дженни, что мы будем делать сегодня вечером?
Наверное, она тогда читала «Робинзона Крузо», написанного мистером Даниэлем Дефо.
— Дорогой, я думаю, мы потерпим кораблекрушение сегодня вечером, и нас вместе выбросит на необитаемый остров.
— Без тетушек?
— А как ты думаешь, дорогой Гусар?
— Мне не нравится тетя Джейн, — с удалью в голосе сказал Гусар.
Дженни обратила внимание Бога на то, что это сказал Гусар, а не она.
— Мне нравится тетя Кэролайн, но не думаю, что она будет хороша на необитаемом острове.
(Нам обоим она нравится, объяснила Дженни, но мы не думаем, что она будет хороша на необитаемом острове. Ведь так?)
— Значит, там будем только мы со тобой, Дженни. Ну, а теперь корабль разваливается, и я плыву, посадив тебя на спину. Вперед!
Когда ей было девять, она познакомилась с Джулианом.
— Ну, Дженни, что мы будем делать сегодня вечером?
— Дорогой, я думаю мы можем быть Бесстрашной Троицей, если ты не против. Ты ведь не против, Гусар, дорогой? Ты будешь Хоресом, а я стану твоей правой рукой.
— А как насчет левой руки, Дженни?
— Наверное, ты что-нибудь придумаешь, дорогой.
— Может быть, Джулиан? — спросил Гусар, подумав.
— Дорогой, это чудная мысль! Тебе всегда приходят в голову чудные мысли.
А потом, год спустя, тетя Джейн познакомилась с графом де ла Тур. Во всяком случае, она так сказала.
— Гусар, дорогой.
— Да, Дженни?
— Ты понимаешь, почему тетя Джейн сбежала с французским графом?
— Да, Дженни.
— Почему им пришлось бежать?
— Он хотел оказаться во Франции быстрее, чем успеешь сказать «Vive la France!»[8], а туда долгий путь.
— Наверное, так оно и было… Гусар, дорогой.
— Да, Дженни?
— Почему о ней больше не надо говорить?
— Потому что они везут королю в изгнании секретные послания, а об этом никто не должен знать.
— Наверное, так оно и есть. Я ничего не скажу Джулиану.
— Нет, нет, не надо.
— Я не буду ему говорить. Я думаю, он просто глупый малыш.
— Я тоже так думаю, — сказал необыкновенно умный Гусар.
Таким образом тетя Джейн покинула Обурн-Лодж… И Джейн Латур, которая впоследствии играла на арфе и делала другие странные и потрясающие вещи, больше никогда не видела Дженни. Но Дженни, как нам известно, довелось увидеть Джейн Латур.
IV
Когда тетя Кэролайн умерла, Дженни было восемнадцать. Первым делом Дженни подстриглась. Волос было очень много, чуть разного цвета, словно скирда соломы после дождя, а как только их благополучно убрали, она задумалась, не было ли это оскорблением тетиной памяти — так сразу объявить о своей независимости. Затем она вспомнила, что некоторые племена непременно обривают головы в знак траура, значит, если бы она была из такого племени, ей пришлось бы остричься. От этой мысли ей стало легче. А когда она посетила мистера Уоттерсона (которому было уже около восьмидесяти), и мистер Уоттерсон ничего не сказал о ее новой прическе, поскольку в свои восемьдесят не заметил разницы, она почувствовала себя совсем хорошо.
Мистер Уоттерсон предложил, чтобы они сдали Обурн-Лодж (со всей мебелью) на год, а Дженни этот год пожила бы с ним и его дорогой женой и за это время, как он выразился, смогла бы осмотреться. Мистер Уоттерсон жил в доме в Сент-Джонс-Вуде, с садом, и, разговаривая с Дженни, он вдруг увидел, как она сидит в гамаке, подвешенном между двумя грушевыми деревьями, читая журнал в яркой обложке, над ее головой распевает дрозд, а на траве лежит шляпка с вишневыми лентами; это было как воспоминание из какого-то другого мира; и слезы выступили на его старых глазах, и он понял, что ничего уже больше не будет, а скоро не будет и его самого. Но так же вдруг он забыл обо всем и вспомнил об оставшихся шести дюжинах портвейна и о том, что дивиденды по привилегированным акциям «Виктория Фоллз» должны повыситься.
— Вы очень добры, — сказала Дженни.
— Вы понимаете, дорогая, что теперь я ваш опекун?
— Ой! — произнесла Дженни и подумала: «Еще один опекун!», на самом деле ей нужен был только ее дорогой Гусар.
Она задумалась, что скажут о ее стрижке, потому что миссис Уоттерсон непременно ее заметит. Но, слава Богу, обратного пути нет.
— Я думаю, именно так мы и поступим, дорогая.
Дженни согласилась, как всегда соглашалась, когда с ней говорили опекуны.
Таким образом Обурн-Лодж был сдан на год (со всей мебелью) мистеру и миссис Джордж Парракот, которые тоже хотели осмотреться. Мистер и миссис Парракот десять лет прожили в Числхерсте. Они были большими театралами, но им приходилось уходить за пять минут до конца третьего акта каждой пьесы, которую стоило смотреть. Из-за этого же они пропустили и около пятисот исполнений Национального Гимна. Поэтому, когда старый Пол Парракот неожиданно умер (но не так уж неожиданно, принимая в внимание, что они были только лишь троюродными братьями), они решили снять в Лондоне дом на год и посмотреть, как им это понравится. Ведь как ни хорош Числхерст, Бромптон-роуд, несомненно, ближе к центру.
Но Джейн Латур ничего не знала об этом. Она не слышала даже о смерти своей сестры Кэролайн. Смерть Кэролайн не годилась для рубрики новостей. Ни один редактор отдела не посвятил ей ни строчки; ни разу ее фамилия не прозвучала в здании Би-би-си; и на отдаленном острове в Южных морях, к которому причалила экс-президентская яхта, Джейн Латур не пришлось проливать слез и завешивать свою арфу на ветку дерева.
Однако даже экс-президенты пресыщаются, и приятные путешествия подходят к концу. Джейн Латур снова оказалась в Лондоне и, на языке ее профессии, отошла от дел. Она тоже в каком-то смысле осматривалась. Проводила инвентаризацию.
Через год ей исполнится сорок… сорок… сорок. А сейчас, и немедленно, и все время ей нужны были деньги… деньги… деньги.
Сорок лет… деньги…
И вот, когда однажды утром, лежа в красно-черной ванне в красно-черной ванной комнате в маленьком красно-черном доме в Стэплтон-Мьюз, Джейн сравнивала — в последнее время ей довольно часто приходилось это делать — свои задолженности банку с активами, которых в этот момент почти не было, она вдруг неожиданно вспомнила о своей сестре Кэролайн. Они с Кэролайн были совладелицами Обурн-Лоджа; у нее даже сохранился ключ, на который ей давало право совместное владение. Правда, Кэролайн выплачивала ей ежегодно половину предполагаемой арендной платы, но почему бы Кэролайн не выкупить ее долю? Дом должен стоить… сколько? Шесть… восемь… десять тысяч? Пять тысяч фунтов для Джейн Латур! Она вытянула руку и бросила в воду еще пригоршню соли для ванны. Она сумеет добиться этого.
Поэтому тетя Джейн вернулась в Обурн-Лодж. Идя по узкому проходу между домами на своих высоких до нелепости каблуках, она рылась в сумочке, ища ключ от входной двери, который так долго лежал невостребованным. Войти самой в свой собственный дом значило заявить свои права; это должен был быть жест, напоминание Кэролайн, что половина всего этого принадлежит ей, Джейн, да-да, даже половина серебряных рамок, в которые заключены стоящие на рояле фотографии. Она не потерпит никаких глупостей Кэролайн.
Джейн покрутила ключом в замке, презрительно улыбаясь при мысли о бедняжке Кэролайн. Там ведь еще девочка Дженни. Дженни сейчас, должно быть, около восемнадцати. Интересно, насколько викторианская девица получилась из нее у Кэролайн.
Но при мысли о Дженни она не улыбалась презрительно. Дженни было восемнадцать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СТАРЫЙ ФЕЛСБРИДЖЕАНЕЦ
I
Снизу послышался звук открываемой двери, затем голоса на лестнице, и вдруг Дженни Уинделл с ужасом поняла, что ее вообще не должно было здесь быть!
Как она могла совершить такую глупость!
Объяснить это можно тем, что сегодня она впервые с тех пор, как покинула Обурн-Лодж, оказалась на своей любимой улице, Бромптон-роуд. Коренные обитатели северо-западной части Лондона ходили за покупками на Оксфорд-стрит. Ну, не только на Оксфорд-стрит, они могли ненадолго зайти и на Уигмор-стрит, или забрести к югу до самой Бонд-стрит, Риджент-стрит или Ганновер-сквер; но они никогда не оказывались на другой стороне Парка. В течение полугода Дженни пыталась подражать их обычаям, и все напрасно. На ней лежала печать Бромптон-роуд.
Бромптон-роуд была ей особенно дорога, потому что по этой единственной улице в Лондоне ей с ее дорогим Гусаром было позволено гулять вдвоем. На Бромптон-роуд, считала тетя Кэролайн, молодая девушка находится В Полной Безопасности. В то время как мерзкая Опасность могла подкарауливать в переулках поблизости, дожидаясь момента, чтобы кинуться на того, кто сойдет с проторенной дороги, по надежной Бромптон-роуд ходили только Надежные и Почтенные прохожие. Дженни путешествовала по ней взад и вперед, не нуждаясь ни в какой защите, хотя на опасной Бичам-плейс рядом с Дженни всегда шагала тетя Кэролайн или горничная тети Кэролайн.
В Сент-Джонс-Вуде все было иначе. Мистер Уоттерсон придерживался общепринятых взглядов на современных девушек, а факт, что Похищение Противоправно, не позволял ему и помыслить, что нечто подобное может случиться с подопечной Уоттерсона, Уоттерсона и Хинчоу. Дженни не нужен был ключ от входной двери, но (уверил он миссис Уоттерсон) она может без опаски ходить днем одна по Лондону. И может таким образом даже снять часть хозяйственных забот с плеч миссис Уоттерсон.
Итак, в восемнадцать лет Дженни была предоставлена свобода передвижения в Лондоне. Более того, у нее в сумочке был ключ от входной двери, о чем не подозревал мистер Уоттерсон. Надо признаться, это был ключ не от дома на Экейша-роуд, и потому не сильно увеличивал ее свободу; но все же, небрежно вытащенный из сумочки при виде полисменов в омнибусе ключ мог иметь только одно значение, и вид его приводил Дженни, если не кондуктора, в глубокое волнение. На самом деле это был один из входных ключей от Обурн-Лоджа, который Дженни разрешили взять как исключение. Она ходила на танцы без тети Кэролайн, но отнюдь не одна, и ее провожатые (их было несколько) доставили ее прямо к дверям Обурн-Лоджа в истинно эдуардианское время. «Мы только посмотрим, чтобы вы благополучно вошли в дом», — сказал Полковник с сердечным смехом, и они все собрались (довольно комичной группой) около входной двери, а Дженни гордо полезла за ключом. Но он скользнул за подкладку ее сумочки и был обнаружен лишь восемь месяцев спустя, чем в свое время испортил весь эффект. Зато Дженни осталась обладательницей ключа, который теперь должен был бы находиться у Парракотов.
Ключ был при ней, в сумочке, и у нее было десять фунтов ее карманных денег за три месяца, к тому же был прекрасный теплый июньский день, и Бромптон-роуд манила ее к себе, как никогда.
Она ходила по улице. Она тратила деньги. Ходила взад и вперед и кругом — о милая Бромптон-роуд, как она была рада оказаться здесь снова! И ее дорогой Гусар был с ней, как обычно, и она рассказала ему все про Майкла Аллоуэя, барристера по профессии, который обнаружил тело хорошо одетой женщины в собственной гостиной, и они думали, как это, должно быть, потрясающе, и не очень следили, куда направляются… и, прежде чем поняли, где находятся, подошли к узкому проходу между домами и, болтая, по обыкновению, свернули в него. В руке у нее оказался ключ от входной двери, и он так легко повернулся в замке, и вот она уже в хорошо знакомом доме и задумчиво поднимается по лестнице, как сотню, как тысячу раз поднималась прежде… «Тетя Кэролайн! Я вернулась!»
II
Шаги и голоса приближались. Теперь они слышались прямо за дверью. Оставалось только одно: спрятаться!
В мгновение ока Дженни оказалась на широком подоконнике трехстворчатого окна, выходившего на лужайку. Она съежилась за шторами. Девочкой она пряталась туда от тети Кэролайн или тети Джейн, а потом высовывала головку и вскрикивала: «У-у-у!» — шутка, которую взрослые почему-то были не в состоянии оценить. Но сейчас она пряталась не ради шутки, а от отчаяния. Нельзя допустить, чтобы совсем чужие люди знали, как по-дурацки ты иногда поступаешь.
— Боже мой! — воскликнул мистер Джордж Парракот.
Дженни это не удивило и не возмутило. Из сотни детективных рассказов она знала, что именно так мужчины реагируют на тело незнакомой женщины в гостиной.
— Что случилось? — послышался голос из спальни тети Кэролайн.
— Быстрее! — крикнул мистер Парракот. А затем властным голосом: — Нет… Не надо. Оставайся на месте. — Мистер Парракот вспомнил, что он Мужчина и Старый Фелсбриджеанец. Женщин следует ограждать от подобных зрелищ.
Но было уже поздно. Миссис Парракот стояла в дверях.
— Джордж! — воскликнула она.
В ее голосе послышалось что-то такое, из чего стало ясно, что с этих пор и дальше, что бы ни случилось, к этому телу имеет отношение он, а не она. Мистер Парракот, носивший Клубный галстук, услышал этот оттенок и принял всю ответственность на себя.
— Ничего страшного, дорогая. Иди к себе. Предоставь все это мне.
— Она… мертвая?
— Да.
— Кто это?
— Представления не имею. Я говорю, дорогая, тебе лучше…
Миссис Парракот подошла поближе и сказала:
— Да ведь это Джейн Латур!
— Боже милостивый, неужели та самая Джейн Латур?
— Да, я уверена. — Она посмотрела на мужа. — Джордж!
В этом восклицании не содержалось ни обвинения, ни даже вопроса, и в нем было сказано о Джейн Латур все, о чем не говорится в некрологах.
— Я ни разу в жизни словом с ней не обменялся, — негодующе сказал Джордж. — Я никогда… Ну, мы видели ее на сцене раз или два. Только и всего. Каким же образом она очутилась здесь?
— Бедняжка, — произнесла Лора Парракот, вдруг ощутив безмерную зависть к той, что прожила такую потрясающую жизнь, и в то же время безмерную жалость к той, что больше не сможет так жить. — Что, она… покончила с собой?
Джордж озадаченно огляделся.
— Но… как?
— Веронал или что-нибудь в этом роде… Ой! — Она подошла еще ближе.
— Она не могла удариться головой, потому что здесь ничего…
— Джордж!
— Ничего страшного, дорогая. Иди к себе, а я позвоню в полицию.
— Но, Джордж, разве ты не понимаешь, что ее убили?
— Да-да, ничего страшного, дорогая. Я присмотрю за всем.
— А вдруг он еще в доме!
— Чепуха, дорогая, теперь он уже наверняка далеко отсюда.
— Но он должен был знать, что дом пуст, иначе бы не пришел сюда… с ней. А если бы мы не зашли по дороге в магазин… Ой, лучше бы мы сразу вернулись, а не… Но я хотела купить несколько вещиц подешевле, а тебе понадобился бриллиантин, а скажи, ты не думаешь, что он все еще в доме и ищет… ну, то, за чем они приходят.
— Ну-ну, дорогая, — быстро сказал мистер Парракот, — этого не может быть.
У него возникло тревожное предчувствие, что Лора может впасть в истерику, а в таких случаях лучше всего сильно стукнуть по щеке ладонью, а подобное действие настолько противоречило духу Фелсбриджеанства, что он вряд ли сумел бы себя к нему принудить. Он нервно подергал галстук и сказал:
— Если ты уйдешь в свою комнату и запрешь дверь, а я все время буду тут, все непременно обойдется, правда?
— Хорошо, Джордж, — храбро сказала дорогая.
Она вышла. Дженни осталась наедине с мистером Парракотом. Какое-то время в комнате стояла тишина. Затем раздался голос.
— Алло! Соедините меня, пожалуйста, с ближайшим полицейским участком… Обурн-Лодж. Бромптон-роуд… Благодарю вас… Алло! Я говорю из Обурн-Лоджа, неподалеку от Бромптон-роуд. Э… здесь… здесь у нас… тело… Тело… Да… Хорошо одетая женщина… Не знаю… Не знаю… Джордж Парракот… Да. Но мы уходили, дом оставался пустым… Совершенно уверен… Хорошо… Хорошо… До свидания.
И снова тишина. Дженни выглянула из-за шторы. Мистер Парракот сидел в кресле и ждал. Дженни прошептала молитву Богу или своему Гусару, она точно не знала кому, чтобы он помог ей что-то придумать. Ведь если ее сейчас найдут, никакому молодому раскрасавцу детективу ее не спасти.
Она все сделала не так! Они всегда говорят — до прихода полиции ничего не трогать, а она переставила единственное, что должно было оставаться на месте: дверной стопор! Хуже того, она вытерла его носовым платком! А самое худшее («О, дорогой Гусар, разве это не ужасно!») — она оставила носовой платок на кресле на всеобщее обозрение! А на нем вышито «Дженни»!
А потом спряталась!
И даже это еще не все. Она единственная родственница тети Джейн, значит, по закону, ее наследница, и полиция решит, что она совершила это из-за денег!
ДЖЕННИ УИНДЕЛЛ НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ:
ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПОКАЗАНИЯ
Дженни поняла, что остается только одно. Надо бежать и уехать из города. Но как? И, что еще важнее, когда?
Когда? До прихода полиции. Существует только один момент, когда можно убежать. В доме нет слуг, а миссис Парракот надежно заперлась. Значит, мистер Парракот должен будет спуститься по лестнице и впустить полицию. Тогда это будет возможно.
Как? Это легко. В окно. На задней стороне дома уровень земли выше, чем на передней, и до клумбы не больше восьми футов. Потом через садовую калитку в узкий проход, и по нему до конца и на Мэррион-плейс…
А вдруг дверь пойдет открывать миссис Парракот? Нет, она не решится…
А вдруг полиция придет с отмычкой? Не может быть…
А вдруг…
Звякнул колокольчик у входной двери. Мистер Парракот поднялся с кресла. Дженни, выглянув, увидела его исчезающую спину, услышала «Все в порядке, дорогая, это всего лишь полиция». Она распахнула створку окна, протиснулась в нее, выгнулась и повисла на руках. Ей нужно было спрыгнуть на каких-нибудь восемнадцать дюймов… как раз, чтобы оставить инспектору Меригольду, который с самого начала крепко держал в руках это дело, парочку интересных отпечатков.
I
Снизу послышался звук открываемой двери, затем голоса на лестнице, и вдруг Дженни Уинделл с ужасом поняла, что ее вообще не должно было здесь быть!
Как она могла совершить такую глупость!
Объяснить это можно тем, что сегодня она впервые с тех пор, как покинула Обурн-Лодж, оказалась на своей любимой улице, Бромптон-роуд. Коренные обитатели северо-западной части Лондона ходили за покупками на Оксфорд-стрит. Ну, не только на Оксфорд-стрит, они могли ненадолго зайти и на Уигмор-стрит, или забрести к югу до самой Бонд-стрит, Риджент-стрит или Ганновер-сквер; но они никогда не оказывались на другой стороне Парка. В течение полугода Дженни пыталась подражать их обычаям, и все напрасно. На ней лежала печать Бромптон-роуд.
Бромптон-роуд была ей особенно дорога, потому что по этой единственной улице в Лондоне ей с ее дорогим Гусаром было позволено гулять вдвоем. На Бромптон-роуд, считала тетя Кэролайн, молодая девушка находится В Полной Безопасности. В то время как мерзкая Опасность могла подкарауливать в переулках поблизости, дожидаясь момента, чтобы кинуться на того, кто сойдет с проторенной дороги, по надежной Бромптон-роуд ходили только Надежные и Почтенные прохожие. Дженни путешествовала по ней взад и вперед, не нуждаясь ни в какой защите, хотя на опасной Бичам-плейс рядом с Дженни всегда шагала тетя Кэролайн или горничная тети Кэролайн.
В Сент-Джонс-Вуде все было иначе. Мистер Уоттерсон придерживался общепринятых взглядов на современных девушек, а факт, что Похищение Противоправно, не позволял ему и помыслить, что нечто подобное может случиться с подопечной Уоттерсона, Уоттерсона и Хинчоу. Дженни не нужен был ключ от входной двери, но (уверил он миссис Уоттерсон) она может без опаски ходить днем одна по Лондону. И может таким образом даже снять часть хозяйственных забот с плеч миссис Уоттерсон.
Итак, в восемнадцать лет Дженни была предоставлена свобода передвижения в Лондоне. Более того, у нее в сумочке был ключ от входной двери, о чем не подозревал мистер Уоттерсон. Надо признаться, это был ключ не от дома на Экейша-роуд, и потому не сильно увеличивал ее свободу; но все же, небрежно вытащенный из сумочки при виде полисменов в омнибусе ключ мог иметь только одно значение, и вид его приводил Дженни, если не кондуктора, в глубокое волнение. На самом деле это был один из входных ключей от Обурн-Лоджа, который Дженни разрешили взять как исключение. Она ходила на танцы без тети Кэролайн, но отнюдь не одна, и ее провожатые (их было несколько) доставили ее прямо к дверям Обурн-Лоджа в истинно эдуардианское время. «Мы только посмотрим, чтобы вы благополучно вошли в дом», — сказал Полковник с сердечным смехом, и они все собрались (довольно комичной группой) около входной двери, а Дженни гордо полезла за ключом. Но он скользнул за подкладку ее сумочки и был обнаружен лишь восемь месяцев спустя, чем в свое время испортил весь эффект. Зато Дженни осталась обладательницей ключа, который теперь должен был бы находиться у Парракотов.
Ключ был при ней, в сумочке, и у нее было десять фунтов ее карманных денег за три месяца, к тому же был прекрасный теплый июньский день, и Бромптон-роуд манила ее к себе, как никогда.
Она ходила по улице. Она тратила деньги. Ходила взад и вперед и кругом — о милая Бромптон-роуд, как она была рада оказаться здесь снова! И ее дорогой Гусар был с ней, как обычно, и она рассказала ему все про Майкла Аллоуэя, барристера по профессии, который обнаружил тело хорошо одетой женщины в собственной гостиной, и они думали, как это, должно быть, потрясающе, и не очень следили, куда направляются… и, прежде чем поняли, где находятся, подошли к узкому проходу между домами и, болтая, по обыкновению, свернули в него. В руке у нее оказался ключ от входной двери, и он так легко повернулся в замке, и вот она уже в хорошо знакомом доме и задумчиво поднимается по лестнице, как сотню, как тысячу раз поднималась прежде… «Тетя Кэролайн! Я вернулась!»
II
Шаги и голоса приближались. Теперь они слышались прямо за дверью. Оставалось только одно: спрятаться!
В мгновение ока Дженни оказалась на широком подоконнике трехстворчатого окна, выходившего на лужайку. Она съежилась за шторами. Девочкой она пряталась туда от тети Кэролайн или тети Джейн, а потом высовывала головку и вскрикивала: «У-у-у!» — шутка, которую взрослые почему-то были не в состоянии оценить. Но сейчас она пряталась не ради шутки, а от отчаяния. Нельзя допустить, чтобы совсем чужие люди знали, как по-дурацки ты иногда поступаешь.
— Боже мой! — воскликнул мистер Джордж Парракот.
Дженни это не удивило и не возмутило. Из сотни детективных рассказов она знала, что именно так мужчины реагируют на тело незнакомой женщины в гостиной.
— Что случилось? — послышался голос из спальни тети Кэролайн.
— Быстрее! — крикнул мистер Парракот. А затем властным голосом: — Нет… Не надо. Оставайся на месте. — Мистер Парракот вспомнил, что он Мужчина и Старый Фелсбриджеанец. Женщин следует ограждать от подобных зрелищ.
Но было уже поздно. Миссис Парракот стояла в дверях.
— Джордж! — воскликнула она.
В ее голосе послышалось что-то такое, из чего стало ясно, что с этих пор и дальше, что бы ни случилось, к этому телу имеет отношение он, а не она. Мистер Парракот, носивший Клубный галстук, услышал этот оттенок и принял всю ответственность на себя.
— Ничего страшного, дорогая. Иди к себе. Предоставь все это мне.
— Она… мертвая?
— Да.
— Кто это?
— Представления не имею. Я говорю, дорогая, тебе лучше…
Миссис Парракот подошла поближе и сказала:
— Да ведь это Джейн Латур!
— Боже милостивый, неужели та самая Джейн Латур?
— Да, я уверена. — Она посмотрела на мужа. — Джордж!
В этом восклицании не содержалось ни обвинения, ни даже вопроса, и в нем было сказано о Джейн Латур все, о чем не говорится в некрологах.
— Я ни разу в жизни словом с ней не обменялся, — негодующе сказал Джордж. — Я никогда… Ну, мы видели ее на сцене раз или два. Только и всего. Каким же образом она очутилась здесь?
— Бедняжка, — произнесла Лора Парракот, вдруг ощутив безмерную зависть к той, что прожила такую потрясающую жизнь, и в то же время безмерную жалость к той, что больше не сможет так жить. — Что, она… покончила с собой?
Джордж озадаченно огляделся.
— Но… как?
— Веронал или что-нибудь в этом роде… Ой! — Она подошла еще ближе.
— Она не могла удариться головой, потому что здесь ничего…
— Джордж!
— Ничего страшного, дорогая. Иди к себе, а я позвоню в полицию.
— Но, Джордж, разве ты не понимаешь, что ее убили?
— Да-да, ничего страшного, дорогая. Я присмотрю за всем.
— А вдруг он еще в доме!
— Чепуха, дорогая, теперь он уже наверняка далеко отсюда.
— Но он должен был знать, что дом пуст, иначе бы не пришел сюда… с ней. А если бы мы не зашли по дороге в магазин… Ой, лучше бы мы сразу вернулись, а не… Но я хотела купить несколько вещиц подешевле, а тебе понадобился бриллиантин, а скажи, ты не думаешь, что он все еще в доме и ищет… ну, то, за чем они приходят.
— Ну-ну, дорогая, — быстро сказал мистер Парракот, — этого не может быть.
У него возникло тревожное предчувствие, что Лора может впасть в истерику, а в таких случаях лучше всего сильно стукнуть по щеке ладонью, а подобное действие настолько противоречило духу Фелсбриджеанства, что он вряд ли сумел бы себя к нему принудить. Он нервно подергал галстук и сказал:
— Если ты уйдешь в свою комнату и запрешь дверь, а я все время буду тут, все непременно обойдется, правда?
— Хорошо, Джордж, — храбро сказала дорогая.
Она вышла. Дженни осталась наедине с мистером Парракотом. Какое-то время в комнате стояла тишина. Затем раздался голос.
— Алло! Соедините меня, пожалуйста, с ближайшим полицейским участком… Обурн-Лодж. Бромптон-роуд… Благодарю вас… Алло! Я говорю из Обурн-Лоджа, неподалеку от Бромптон-роуд. Э… здесь… здесь у нас… тело… Тело… Да… Хорошо одетая женщина… Не знаю… Не знаю… Джордж Парракот… Да. Но мы уходили, дом оставался пустым… Совершенно уверен… Хорошо… Хорошо… До свидания.
И снова тишина. Дженни выглянула из-за шторы. Мистер Парракот сидел в кресле и ждал. Дженни прошептала молитву Богу или своему Гусару, она точно не знала кому, чтобы он помог ей что-то придумать. Ведь если ее сейчас найдут, никакому молодому раскрасавцу детективу ее не спасти.
Она все сделала не так! Они всегда говорят — до прихода полиции ничего не трогать, а она переставила единственное, что должно было оставаться на месте: дверной стопор! Хуже того, она вытерла его носовым платком! А самое худшее («О, дорогой Гусар, разве это не ужасно!») — она оставила носовой платок на кресле на всеобщее обозрение! А на нем вышито «Дженни»!
А потом спряталась!
И даже это еще не все. Она единственная родственница тети Джейн, значит, по закону, ее наследница, и полиция решит, что она совершила это из-за денег!
ДЖЕННИ УИНДЕЛЛ НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ:
ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПОКАЗАНИЯ
Дженни поняла, что остается только одно. Надо бежать и уехать из города. Но как? И, что еще важнее, когда?
Когда? До прихода полиции. Существует только один момент, когда можно убежать. В доме нет слуг, а миссис Парракот надежно заперлась. Значит, мистер Парракот должен будет спуститься по лестнице и впустить полицию. Тогда это будет возможно.
Как? Это легко. В окно. На задней стороне дома уровень земли выше, чем на передней, и до клумбы не больше восьми футов. Потом через садовую калитку в узкий проход, и по нему до конца и на Мэррион-плейс…
А вдруг дверь пойдет открывать миссис Парракот? Нет, она не решится…
А вдруг полиция придет с отмычкой? Не может быть…
А вдруг…
Звякнул колокольчик у входной двери. Мистер Парракот поднялся с кресла. Дженни, выглянув, увидела его исчезающую спину, услышала «Все в порядке, дорогая, это всего лишь полиция». Она распахнула створку окна, протиснулась в нее, выгнулась и повисла на руках. Ей нужно было спрыгнуть на каких-нибудь восемнадцать дюймов… как раз, чтобы оставить инспектору Меригольду, который с самого начала крепко держал в руках это дело, парочку интересных отпечатков.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОЯВЛЕНИЕ ГЛОРИИ ХАРРИС
I
В кафе на Пиккадилли за чашкой кофе, румяной булочкой и двумя порциями меда Дженни обдумывала свою ситуацию. Половина первого. Двадцать минут назад она убежала из Обурн-Лоджа, и вот уже двадцать минут инспектор Меригольд неустанно ищет улики. Она задумалась, делает ли он перерыв на ленч, надеясь, что если делает, то довольно длительный.
Она обдумывала, что Хорошо и что Плохо, как обычно поступал ее старый друг Робинзон Крузо.
1. Плохо.
У меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов, а если бы я не купила шляпку, то оставалось бы целых 6 фунтов 9 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
Хорошо.
Но я могла купить другую.
2. Плохо.
Но я в самом деле одета не для бегства.
Хорошо.
Думаю, я смогу купить что-то более подходящее.
Плохо.
Но у меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
3. Плохо.
Мой носовой платок.
Хорошо.
Но на нем вышито «Дженни», и когда инспектор установит личность тети Джейн, он, может быть, решит, что «Дженни» уменьшительное от «Джейн».
Плохо.
Пока кто-нибудь не скажет ему, что это не так.
4. Плохо.
Отпечатки пальцев. Я, должно быть, оставила их там везде.
Хорошо.
Но это не важно, если они не знают, что это мои.
5. Плохо.
Хорошо бы достать другую одежду, и еще денег, и какой-нибудь крем, и зубную щетку. Интересно, решусь ли я зайти за ними домой.
Хорошо.
Наверное, я могу это сделать, потому что мистер и миссис Уоттерсон уехали в Бат на свадьбу.
Плохо.
Все равно не решусь из-за слуг.
Хорошо.
К счастью, я предупредила, что не буду дома к ленчу.
6. Хорошо.
Прекрасно, что я не виделась с Парракотами, когда они договаривались, что снимут дом. Они и не слышали обо мне.
Плохо.
Но инспектор непременно спросит их, кто здесь жил раньше, а потом отправится к мистеру Уоттерсону.
Хорошо.
Но мистер Уоттерсон пробудет сегодня весь день в Бате.
7. Хорошо.
Значит, в моем распоряжении целый день, чтобы уехать, только мне нельзя появляться дома.
Плохо.
Но у меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
8. Хорошо.
Однако 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов это на самом деле очень много, когда собираешься спать в стоге сена.
Плохо.
Но далеко не так много, как 6 фунтов 9 шиллингов и 9 1/2 пенсов, а столько всего надо купить.
А затем, когда Дженни приступила ко второй порции меда, ей пришла в голову замечательная мысль.
9. В самом деле УЖАСНО хорошо.
Нэнси Фейрбродер! Ну конечно!
Речь шла о той самой Нэнси, которая полагала, что тетя Джейн играет на арфе обнаженная перед Всеми Короноваными Особами Европы. Тут Нэнси ошибалась, но вообще-то обладала разнообразными познаниями, к тому же всегда могла прийти на помощь и в многочисленных воображаемых приключениях Дженни была ее единственной сообщницей женского пола. Она, как и Дженни, была романтична, очень схожа с ней фигурой и разделяла увлечение Дженни Преступлениями. Возможно, она уже разгадала смысл таинственной записки, найденной Майклом Аллоуэйем, барристером.
Дженни расплатилась за ленч (осталось 2 фунта 5 шиллингов и 1 1/2 пенса) и направилась к телефонной будке на станции метро «Пиккадилли».
Самым низким, на какой только была способна, голосом она спросила:
— Алло, это дом мистера Арчибальда Фентона?
— Да, секретарь мистера Фентона слушает, — ответил бодрый секретарский голос.
— Это мисс Фейрбродер?
— У телефона.
— Нэнси, — торопливо заговорила Дженни, — это Глория Харрис. Помнишь? Если помнишь, скажи: «Да, мисс Харрис».
— Да, мисс Харрис, — сказала мисс Фейрбродер официальным тоном.
— Судя по голосу, ты не одна.
— Безусловно.
— Там мистер Фентон?
— Да.
— Послушай, Нэнси, это чрезвычайно важно. Ты не должна видеться со мной и не должна знать, что я звонила, вот почему я назвалась Глорией Харрис. Но ты должна кое-что для меня сделать, и тогда будешь сущий ангел. Ведь ты сделаешь, дорогая Нэнси?
— Разумеется, мисс Харрис, — ободряюще произнесла мисс Фейрбродер.
— Я хочу попасть к тебе на квартиру и там переодеться, мне нужно что-нибудь не новое и подходящее для загородных поездок, а тебе оставлю то, в чем я сейчас, зеленое платье из креп-жоржета. И никто не должен знать, что я у тебя была. Поэтому когда я зайду за твоим ключом, оставь его для мисс Харрис, но так, чтобы не было понятно, что это ключ, а я потом привяжу к нему веревочку и оставлю висеть в почтовом ящике. А ты должна сказать, что я могу взять из твоих вещей. Что-нибудь, что ты собиралась продать, а у тебя останется мое зеленое платье, это будет справедливо, правда?
— Совершенно справедливо, мисс Харрис. Я сделаю это немедленно.
— Ты ангел. Ты все поняла, правда?
— Ну конечно, мисс Харрис. Уверяю вас, это обычное для нас дело. Всего доброго!
— Всего доброго, дорогая!
Мистер Фентон посмотрел на нее вопросительно.
— Автограф, — объяснила мисс Фейрбродер, чуть пожав плечами.
До того, как два года назад мистер Фентон написал «Стадо овец», он презирал и тех, кто просит автографы, и тех, кто их дает. В то время он был критиком и писал рецензии для издательств, сочетание этих занятий давало мистеру Фентону, в частности, иммунитет к охоте за автографами. Однако успех «Стада овец» заставил его пересмотреть систему ценностей.
— Напомните мне потом, — снисходительно произнес Арчибальд Фентон.
— Может быть, вы не против сделать это сразу же, — сказала мисс Фейрбродер. — Она зайдет за автографом прямо сейчас. Альбом пришел по почте сегодня утром.
— Ну, хорошо.
Нэнси достала альбом для автографов, который пришел по почте сегодня утром, а мистер Фентон достал авторучку с золотым пером, которым начертал: «Арчибальд Фентон, с наилучшими пожеланиями» на розовато-лиловой странице между «Стэнли Болдуин»[9] и «Дэн Кей»[10]. Он всегда выбирал розовато-лиловые страницы и предпочитал находиться между Редьярдом Киплингом и Джоном Мейсфилдом[11], но это не всегда выходило.
— Вы не против, — сказала мисс Фейрбродер, — если я сейчас отнесу его, а потом мы уже не будем прерываться? Мне только нужно будет написать письмо; ей хочется получить список всех ваших книг. Она, конечно, закажет новую книгу.
— Ведь у вас был список, верно?
— Боюсь, мне придется напечатать его заново. Мы в последнее время много разослали.
Мистер Фентон взглянул на часы.
— Хорошо, сделаем перерыв минут на пять. Я хочу, чтобы мы с этим закончили до ленча. Кто она, кстати?
— Некая мисс Глория Харрис, — ответила Нэнси.
— Глория? Но ведь на альбоме другое имя?
Мисс Фейрбродер заправила чистый лист в пишущую машинку и спокойно сказала:
— Она собирает автографы в подарок своей маленькой племяннице.
— А, тетушка, — произнес мистер Фентон, потеряв всякий интерес и вышел из комнаты. Что бы там ни было, настало время коктейля.
С бешеной скоростью Нэнси напечатала для мисс Харрис следующее письмо:
Дорогая, не знаю, что ты сделала, но похоже, что ты спасаешься от розыска. Возьми бежевое трикотажное, третье слева, и коричневый берет в нижнем ящике комода. Ботинки? И конечно, чулки. Что у тебя с бельем, или это не важно? Можешь взять мои бежевые бриджи, если хочешь, а если ты не собираешься надевать два платья (!), у меня останется то, в чем ты сейчас. Ботинки. Возьми фунт из шкатулки для бус в ящике туалетного столика, а еще можешь взять старенькие на каучуке с заплаткой, которая, правда, заметна, единственно что, если ты собираешься спасаться от преследования долго, они могут не выдержать. Поэтому возьми фунт, если думаешь, что он тебе понадобится. Маскировка. Самое важное. Открой уши, это должно сыграть. У тебя есть на это время, или придется ждать, пока ты не окажешься далеко отсюда? Есть очень хороший парикмахер в Танбридж-Уэллсе, если ты выбираешься на побережье. Оставь этот дурацкий альбом у меня, я его вечером отправлю по почте. Удачи, дорогая Дженни. Мой нелепый Фентон явится с минуты на минуту, а мне надо запечатать письмо, прежде чем он захочет его прочесть. Мне очень хотелось бы поговорить сейчас с тобой, но, возможно, так тоже выходит хорошо, поскольку, если явится полиция, я смогу сказать, что ничего не знаю.
Нэнси.
P.S. Письмо сожги.
Нэнси взяла свой входной ключ, привязала к нему веревочку, завернула ключ в свое послание, сунула в середину альбома, положила в подходящий по размеру конверт, надписала: «Для мисс Глории Харрис» и поспешила вниз, к столу в вестибюле. Потом поднялась по лестнице и почти тут же в комнату вошел мистер Арчибальд Фентон.
— Давайте я посмотрю, не упустили ли вы какую-нибудь книгу, — сказал он, протягивая руку.
— Мистер Фентон, какая жалость! Он уже запечатан. Конечно, я могу распечатать его, если вы хотите, но…
— Это не так важно. Вы, конечно, не включили туда «Прекрасную даму», — сказал мистер Фентон, имея в виду свой ранний роман, которого теперь стыдился.
— Конечно, — ответила мисс Фейрбродер, не погрешив против истины.
II
Дженни понимала, что не следует брать такси, потому что шоферы такси всегда помнят, когда они отвозили красивую девушку в светло-коричневой шляпе и зеленом платье из жоржета к вокзалу Ватерлоо, и почти всегда слышат, как она спрашивает у носильщика: «Поезд на Биттелшем-риджис в три десять, правда?», а потом отправляются в Скотланд-Ярд, и после недолгого ожидания их проводят в комнату инспектора, где они все рассказывают. Поэтому она поехала в Блумсбери на омнибусе и была очень рада, что водители омнибуса не отличаются такой хорошей памятью и не требуют столько денег.
Просто замечательно, что Нэнси мгновенно вспомнила про Глорию Харрис. Глория (это было самое славное[12] имя, какое Дженни могла придумать) Харрис (небольшая дань кухарке) и Эсетилин (потому что Нэнси только что узнала это слово[13]) Питт (в честь Питта-младшего[14], которого она проходила в этом триместре), их последнее совместное приключение происходило шесть лет назад, они тогда служили в армии Веллингтона[15] во время войны на Пиренейском полуострове[16], и, насколько это возможно для двух мальчиков-барабанщиков, перекраивали карту Европы при Ватерлоо. Теперь она снова собиралась стать Глорией Харрис, но ни в коем случае, подумала Дженни, не переодеваться в мальчика. Это всегда казалось ей глупой затеей, потому что, будь ты даже очень тоненькая, ты всегда другая, и никто не ошибется, увидев, как туго тебя облегает мужской костюм. Как ту девочку в школе у Нэнси в спектакле «Юный рыцарь» — совсем не такая фигура и вообще глупость. Конечно, полиция сразу догадается, что она убежала.
Она подошла к дому мистера Арчибальда Фентона и позвонила. Нэнси слышала колокольчик, ей очень хотелось подбежать к окну и ободряюще махнуть рукой. Но она не могла. Мистер Фентон, который за последнее время пришел к выводу, что успех и художественные достоинства не исключают друг друга, диктовал ей доброжелательную статью о романах мистера Голсуорси.
— Я мисс Харрис, — сказала Дженни горничной. — Я пришла за… письмом.
— Да, мисс. — Дженни показали конверт. — Вот это?
— Да, конечно. Большое спасибо, — ответила Дженни, удивляясь тому, какой вид принял ключ от квартиры Нэнси. Она сбежала по ступенькам и пересекла площадь. Мистер Фентон, которого сложная метафора подвела к окну, отметил ее спину и подумал, что для тетушки у мисс Харрис удивительно хорошая фигура.
Дженни пробежалась по Британскому музею и в зале, где все экспонаты были старше ее на три тысячи лет, вскрыла свой драгоценный конверт.
«Нэнси, дорогая, — подумала она, — Эсетилин Питт, ты просто чудо!»
Как было бы чудесно, если бы мистер Фентон ухитрился серьезно поранить себя словарем или чем другим, а подозрение пало бы на его секретаря! Тогда Нэнси могла бы присоединиться к ней попозже, взяв билет до Эрлс-корт, но выскользнув из вагона в Тоттенхэм-корт-роуд и вернувшись по собственным следам на вокзал Сент-Панкрас.
Она положила письмо и ключ в сумочку и, зажав под мышкой альбом для автографов, пошла к остановке омнибуса и стала дожидаться подходящего, чтобы доехать до вокзала Виктория. Платя за билет, она постаралась, чтобы кондуктор не увидел у нее в сумочке два ключа от входной двери.
У вокзала Виктория она села на омнибус, идущий по Кингс-роуд, и по пути все время думала: «прическа». Стоит ли подождать, пока она доберется до Танбридж-Уэллса или постричься сейчас? А если сейчас, то пойти в парикмахерскую и сделать настоящую стрижку «под мальчика» или попытаться подстричь волосы самой? Она приставила два пальца к волосам на шее и чикнула ими… Да, она легко сострижет их сама — и вдобавок те, что над ушами, — наверное, получится смешно, правда?
Плохо. Наверное, это будет выглядеть смешно.
Хорошо. Зато у меня останется 2 фунта 4 шиллинга и 5 1/2 пенсов.
Это решило дело.
III
Глория Харрис вышла из маленькой квартирки и огляделась. Конечно, инспектор все еще доедает ленч. Она вышла на Кингс-роуд и стала ждать омнибуса, который бы отвез ее назад к вокзалу Виктория.
План был выработан. Она станет путешествовать. Нельзя по-настоящему начать путешествовать на Кингс-роуд, поэтому ей придется добраться на поезде до Танбридж-Уэллса и отправиться в путешествие оттуда. Насколько она помнила, обычно путешествуют либо в больших компаниях, либо вдвоем. Вряд ли она найдет себе большую компанию, поэтому ей придется путешествовать одной, но на самом деле не совсем одной, потому что ее дорогой Гусар всегда с ней. Значит с этим все улажено.
В квартире мисс Фейрбродер осталось письмо следующего содержания:
Нэнси, дорогая!
Ты ангел, потому что понимаешь, и все остальное. Я взяла трикотажное платье и две пары чулок, и бежевые бриджи, и рубашку, но не оставила тебе свое зеленое, потому что должна иметь всего по два, потому что, может быть, мне придется бродить по всей стране, и я должна буду менять одежду, и я не взяла твой фунт, поэтому у меня не очень много денег, и я не смогу много покупать, а ботинки подошли замечательно. Я сейчас в бежевом, а зеленое потом перекрашу, если смогу, потому что оно может выглядеть довольно смешно в таком бедственном положении, юбка немножко коротковата, но это не имеет значения, потому что я собираюсь путешествовать, но сыщик может заметить, а это как раз из тех мелочей, которые наводят на подозрения. Дорогая Нэнси, не сердись, я взяла твою пижаму, а я и не знала, что ты их носишь, у меня никогда не было пижамы, удобно ли ею пользоваться, здесь была одна, голубая, я ее взяла, потому что вдруг вспомнила о том, что мне что-то такое нужно. Я куплю рюкзак, чтобы все в него сложить, и, дорогая, я оставлю тебе свои часы, подарок тети Кэролайн, но мистер и миссис Уоттерсон никогда ничего не говорили про них, ни разу не сказали «Какие хорошенькие часики», то есть они их никогда не разглядывали как следует и не смогут описать их полиции, поэтому я думаю, ты смогла бы их продать без труда, но не сумочку, с которой я не хочу путешествовать, но ее кто-нибудь мог запомнить. Поэтому, пожалуйста, Нэнси, продай, я имею в виду часы, потому что я взяла у тебя чулки, и бриджи, и пижаму, и все остальное, да, еще два платка, и я думаю, тебе понравится шляпка, она стоила четыре гинеи, ты можешь продать и ее, я хочу сказать, какой-нибудь приятельнице. Ах нет, дорогая, я только что вспомнила, миссис Уоттерсон тщательно изучала шляпку, поэтому ты лучше спрячь ее. О Боже! И возможно, тебе нельзя было бы надеть и креп-жоржет, Нэнси! Но ты должна продать часы, а там настоящие мелкие бриллианты.
Я лечу, Нэнси, дорогая, потому что мне нельзя оставаться в Лондоне ни минутой дольше, я сама обрезала волосы, очень коротко, выглядит ужасно, а еще я нашла у тебя губную помаду, никогда не знала, что она у тебя есть, удобно ли ею пользоваться, я сильно накрасила губы для маскировки и взяла ее с собой, поэтому не забудь продать часы. И напиши, пожалуйста, мисс Глории Харрис, до востребования, Танбридж-Уэллс, чтобы я знала, что ты не сердишься на то, что я столько всего взяла. С любовью и благодарностью, Дженни.
P.S. Письмо сожги.
Итак, со свертком в оберточной бумаге под мышкой, обуреваемая смешанными чувствами, мисс Глория Харрис покинула Лондон и направилась в Танбридж-Уэллс.
I
В кафе на Пиккадилли за чашкой кофе, румяной булочкой и двумя порциями меда Дженни обдумывала свою ситуацию. Половина первого. Двадцать минут назад она убежала из Обурн-Лоджа, и вот уже двадцать минут инспектор Меригольд неустанно ищет улики. Она задумалась, делает ли он перерыв на ленч, надеясь, что если делает, то довольно длительный.
Она обдумывала, что Хорошо и что Плохо, как обычно поступал ее старый друг Робинзон Крузо.
1. Плохо.
У меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов, а если бы я не купила шляпку, то оставалось бы целых 6 фунтов 9 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
Хорошо.
Но я могла купить другую.
2. Плохо.
Но я в самом деле одета не для бегства.
Хорошо.
Думаю, я смогу купить что-то более подходящее.
Плохо.
Но у меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
3. Плохо.
Мой носовой платок.
Хорошо.
Но на нем вышито «Дженни», и когда инспектор установит личность тети Джейн, он, может быть, решит, что «Дженни» уменьшительное от «Джейн».
Плохо.
Пока кто-нибудь не скажет ему, что это не так.
4. Плохо.
Отпечатки пальцев. Я, должно быть, оставила их там везде.
Хорошо.
Но это не важно, если они не знают, что это мои.
5. Плохо.
Хорошо бы достать другую одежду, и еще денег, и какой-нибудь крем, и зубную щетку. Интересно, решусь ли я зайти за ними домой.
Хорошо.
Наверное, я могу это сделать, потому что мистер и миссис Уоттерсон уехали в Бат на свадьбу.
Плохо.
Все равно не решусь из-за слуг.
Хорошо.
К счастью, я предупредила, что не буду дома к ленчу.
6. Хорошо.
Прекрасно, что я не виделась с Парракотами, когда они договаривались, что снимут дом. Они и не слышали обо мне.
Плохо.
Но инспектор непременно спросит их, кто здесь жил раньше, а потом отправится к мистеру Уоттерсону.
Хорошо.
Но мистер Уоттерсон пробудет сегодня весь день в Бате.
7. Хорошо.
Значит, в моем распоряжении целый день, чтобы уехать, только мне нельзя появляться дома.
Плохо.
Но у меня всего 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов.
8. Хорошо.
Однако 2 фунта 5 шиллингов и 9 1/2 пенсов это на самом деле очень много, когда собираешься спать в стоге сена.
Плохо.
Но далеко не так много, как 6 фунтов 9 шиллингов и 9 1/2 пенсов, а столько всего надо купить.
А затем, когда Дженни приступила ко второй порции меда, ей пришла в голову замечательная мысль.
9. В самом деле УЖАСНО хорошо.
Нэнси Фейрбродер! Ну конечно!
Речь шла о той самой Нэнси, которая полагала, что тетя Джейн играет на арфе обнаженная перед Всеми Короноваными Особами Европы. Тут Нэнси ошибалась, но вообще-то обладала разнообразными познаниями, к тому же всегда могла прийти на помощь и в многочисленных воображаемых приключениях Дженни была ее единственной сообщницей женского пола. Она, как и Дженни, была романтична, очень схожа с ней фигурой и разделяла увлечение Дженни Преступлениями. Возможно, она уже разгадала смысл таинственной записки, найденной Майклом Аллоуэйем, барристером.
Дженни расплатилась за ленч (осталось 2 фунта 5 шиллингов и 1 1/2 пенса) и направилась к телефонной будке на станции метро «Пиккадилли».
Самым низким, на какой только была способна, голосом она спросила:
— Алло, это дом мистера Арчибальда Фентона?
— Да, секретарь мистера Фентона слушает, — ответил бодрый секретарский голос.
— Это мисс Фейрбродер?
— У телефона.
— Нэнси, — торопливо заговорила Дженни, — это Глория Харрис. Помнишь? Если помнишь, скажи: «Да, мисс Харрис».
— Да, мисс Харрис, — сказала мисс Фейрбродер официальным тоном.
— Судя по голосу, ты не одна.
— Безусловно.
— Там мистер Фентон?
— Да.
— Послушай, Нэнси, это чрезвычайно важно. Ты не должна видеться со мной и не должна знать, что я звонила, вот почему я назвалась Глорией Харрис. Но ты должна кое-что для меня сделать, и тогда будешь сущий ангел. Ведь ты сделаешь, дорогая Нэнси?
— Разумеется, мисс Харрис, — ободряюще произнесла мисс Фейрбродер.
— Я хочу попасть к тебе на квартиру и там переодеться, мне нужно что-нибудь не новое и подходящее для загородных поездок, а тебе оставлю то, в чем я сейчас, зеленое платье из креп-жоржета. И никто не должен знать, что я у тебя была. Поэтому когда я зайду за твоим ключом, оставь его для мисс Харрис, но так, чтобы не было понятно, что это ключ, а я потом привяжу к нему веревочку и оставлю висеть в почтовом ящике. А ты должна сказать, что я могу взять из твоих вещей. Что-нибудь, что ты собиралась продать, а у тебя останется мое зеленое платье, это будет справедливо, правда?
— Совершенно справедливо, мисс Харрис. Я сделаю это немедленно.
— Ты ангел. Ты все поняла, правда?
— Ну конечно, мисс Харрис. Уверяю вас, это обычное для нас дело. Всего доброго!
— Всего доброго, дорогая!
Мистер Фентон посмотрел на нее вопросительно.
— Автограф, — объяснила мисс Фейрбродер, чуть пожав плечами.
До того, как два года назад мистер Фентон написал «Стадо овец», он презирал и тех, кто просит автографы, и тех, кто их дает. В то время он был критиком и писал рецензии для издательств, сочетание этих занятий давало мистеру Фентону, в частности, иммунитет к охоте за автографами. Однако успех «Стада овец» заставил его пересмотреть систему ценностей.
— Напомните мне потом, — снисходительно произнес Арчибальд Фентон.
— Может быть, вы не против сделать это сразу же, — сказала мисс Фейрбродер. — Она зайдет за автографом прямо сейчас. Альбом пришел по почте сегодня утром.
— Ну, хорошо.
Нэнси достала альбом для автографов, который пришел по почте сегодня утром, а мистер Фентон достал авторучку с золотым пером, которым начертал: «Арчибальд Фентон, с наилучшими пожеланиями» на розовато-лиловой странице между «Стэнли Болдуин»[9] и «Дэн Кей»[10]. Он всегда выбирал розовато-лиловые страницы и предпочитал находиться между Редьярдом Киплингом и Джоном Мейсфилдом[11], но это не всегда выходило.
— Вы не против, — сказала мисс Фейрбродер, — если я сейчас отнесу его, а потом мы уже не будем прерываться? Мне только нужно будет написать письмо; ей хочется получить список всех ваших книг. Она, конечно, закажет новую книгу.
— Ведь у вас был список, верно?
— Боюсь, мне придется напечатать его заново. Мы в последнее время много разослали.
Мистер Фентон взглянул на часы.
— Хорошо, сделаем перерыв минут на пять. Я хочу, чтобы мы с этим закончили до ленча. Кто она, кстати?
— Некая мисс Глория Харрис, — ответила Нэнси.
— Глория? Но ведь на альбоме другое имя?
Мисс Фейрбродер заправила чистый лист в пишущую машинку и спокойно сказала:
— Она собирает автографы в подарок своей маленькой племяннице.
— А, тетушка, — произнес мистер Фентон, потеряв всякий интерес и вышел из комнаты. Что бы там ни было, настало время коктейля.
С бешеной скоростью Нэнси напечатала для мисс Харрис следующее письмо:
Дорогая, не знаю, что ты сделала, но похоже, что ты спасаешься от розыска. Возьми бежевое трикотажное, третье слева, и коричневый берет в нижнем ящике комода. Ботинки? И конечно, чулки. Что у тебя с бельем, или это не важно? Можешь взять мои бежевые бриджи, если хочешь, а если ты не собираешься надевать два платья (!), у меня останется то, в чем ты сейчас. Ботинки. Возьми фунт из шкатулки для бус в ящике туалетного столика, а еще можешь взять старенькие на каучуке с заплаткой, которая, правда, заметна, единственно что, если ты собираешься спасаться от преследования долго, они могут не выдержать. Поэтому возьми фунт, если думаешь, что он тебе понадобится. Маскировка. Самое важное. Открой уши, это должно сыграть. У тебя есть на это время, или придется ждать, пока ты не окажешься далеко отсюда? Есть очень хороший парикмахер в Танбридж-Уэллсе, если ты выбираешься на побережье. Оставь этот дурацкий альбом у меня, я его вечером отправлю по почте. Удачи, дорогая Дженни. Мой нелепый Фентон явится с минуты на минуту, а мне надо запечатать письмо, прежде чем он захочет его прочесть. Мне очень хотелось бы поговорить сейчас с тобой, но, возможно, так тоже выходит хорошо, поскольку, если явится полиция, я смогу сказать, что ничего не знаю.
Нэнси.
P.S. Письмо сожги.
Нэнси взяла свой входной ключ, привязала к нему веревочку, завернула ключ в свое послание, сунула в середину альбома, положила в подходящий по размеру конверт, надписала: «Для мисс Глории Харрис» и поспешила вниз, к столу в вестибюле. Потом поднялась по лестнице и почти тут же в комнату вошел мистер Арчибальд Фентон.
— Давайте я посмотрю, не упустили ли вы какую-нибудь книгу, — сказал он, протягивая руку.
— Мистер Фентон, какая жалость! Он уже запечатан. Конечно, я могу распечатать его, если вы хотите, но…
— Это не так важно. Вы, конечно, не включили туда «Прекрасную даму», — сказал мистер Фентон, имея в виду свой ранний роман, которого теперь стыдился.
— Конечно, — ответила мисс Фейрбродер, не погрешив против истины.
II
Дженни понимала, что не следует брать такси, потому что шоферы такси всегда помнят, когда они отвозили красивую девушку в светло-коричневой шляпе и зеленом платье из жоржета к вокзалу Ватерлоо, и почти всегда слышат, как она спрашивает у носильщика: «Поезд на Биттелшем-риджис в три десять, правда?», а потом отправляются в Скотланд-Ярд, и после недолгого ожидания их проводят в комнату инспектора, где они все рассказывают. Поэтому она поехала в Блумсбери на омнибусе и была очень рада, что водители омнибуса не отличаются такой хорошей памятью и не требуют столько денег.
Просто замечательно, что Нэнси мгновенно вспомнила про Глорию Харрис. Глория (это было самое славное[12] имя, какое Дженни могла придумать) Харрис (небольшая дань кухарке) и Эсетилин (потому что Нэнси только что узнала это слово[13]) Питт (в честь Питта-младшего[14], которого она проходила в этом триместре), их последнее совместное приключение происходило шесть лет назад, они тогда служили в армии Веллингтона[15] во время войны на Пиренейском полуострове[16], и, насколько это возможно для двух мальчиков-барабанщиков, перекраивали карту Европы при Ватерлоо. Теперь она снова собиралась стать Глорией Харрис, но ни в коем случае, подумала Дженни, не переодеваться в мальчика. Это всегда казалось ей глупой затеей, потому что, будь ты даже очень тоненькая, ты всегда другая, и никто не ошибется, увидев, как туго тебя облегает мужской костюм. Как ту девочку в школе у Нэнси в спектакле «Юный рыцарь» — совсем не такая фигура и вообще глупость. Конечно, полиция сразу догадается, что она убежала.
Она подошла к дому мистера Арчибальда Фентона и позвонила. Нэнси слышала колокольчик, ей очень хотелось подбежать к окну и ободряюще махнуть рукой. Но она не могла. Мистер Фентон, который за последнее время пришел к выводу, что успех и художественные достоинства не исключают друг друга, диктовал ей доброжелательную статью о романах мистера Голсуорси.
— Я мисс Харрис, — сказала Дженни горничной. — Я пришла за… письмом.
— Да, мисс. — Дженни показали конверт. — Вот это?
— Да, конечно. Большое спасибо, — ответила Дженни, удивляясь тому, какой вид принял ключ от квартиры Нэнси. Она сбежала по ступенькам и пересекла площадь. Мистер Фентон, которого сложная метафора подвела к окну, отметил ее спину и подумал, что для тетушки у мисс Харрис удивительно хорошая фигура.
Дженни пробежалась по Британскому музею и в зале, где все экспонаты были старше ее на три тысячи лет, вскрыла свой драгоценный конверт.
«Нэнси, дорогая, — подумала она, — Эсетилин Питт, ты просто чудо!»
Как было бы чудесно, если бы мистер Фентон ухитрился серьезно поранить себя словарем или чем другим, а подозрение пало бы на его секретаря! Тогда Нэнси могла бы присоединиться к ней попозже, взяв билет до Эрлс-корт, но выскользнув из вагона в Тоттенхэм-корт-роуд и вернувшись по собственным следам на вокзал Сент-Панкрас.
Она положила письмо и ключ в сумочку и, зажав под мышкой альбом для автографов, пошла к остановке омнибуса и стала дожидаться подходящего, чтобы доехать до вокзала Виктория. Платя за билет, она постаралась, чтобы кондуктор не увидел у нее в сумочке два ключа от входной двери.
У вокзала Виктория она села на омнибус, идущий по Кингс-роуд, и по пути все время думала: «прическа». Стоит ли подождать, пока она доберется до Танбридж-Уэллса или постричься сейчас? А если сейчас, то пойти в парикмахерскую и сделать настоящую стрижку «под мальчика» или попытаться подстричь волосы самой? Она приставила два пальца к волосам на шее и чикнула ими… Да, она легко сострижет их сама — и вдобавок те, что над ушами, — наверное, получится смешно, правда?
Плохо. Наверное, это будет выглядеть смешно.
Хорошо. Зато у меня останется 2 фунта 4 шиллинга и 5 1/2 пенсов.
Это решило дело.
III
Глория Харрис вышла из маленькой квартирки и огляделась. Конечно, инспектор все еще доедает ленч. Она вышла на Кингс-роуд и стала ждать омнибуса, который бы отвез ее назад к вокзалу Виктория.
План был выработан. Она станет путешествовать. Нельзя по-настоящему начать путешествовать на Кингс-роуд, поэтому ей придется добраться на поезде до Танбридж-Уэллса и отправиться в путешествие оттуда. Насколько она помнила, обычно путешествуют либо в больших компаниях, либо вдвоем. Вряд ли она найдет себе большую компанию, поэтому ей придется путешествовать одной, но на самом деле не совсем одной, потому что ее дорогой Гусар всегда с ней. Значит с этим все улажено.
В квартире мисс Фейрбродер осталось письмо следующего содержания:
Нэнси, дорогая!
Ты ангел, потому что понимаешь, и все остальное. Я взяла трикотажное платье и две пары чулок, и бежевые бриджи, и рубашку, но не оставила тебе свое зеленое, потому что должна иметь всего по два, потому что, может быть, мне придется бродить по всей стране, и я должна буду менять одежду, и я не взяла твой фунт, поэтому у меня не очень много денег, и я не смогу много покупать, а ботинки подошли замечательно. Я сейчас в бежевом, а зеленое потом перекрашу, если смогу, потому что оно может выглядеть довольно смешно в таком бедственном положении, юбка немножко коротковата, но это не имеет значения, потому что я собираюсь путешествовать, но сыщик может заметить, а это как раз из тех мелочей, которые наводят на подозрения. Дорогая Нэнси, не сердись, я взяла твою пижаму, а я и не знала, что ты их носишь, у меня никогда не было пижамы, удобно ли ею пользоваться, здесь была одна, голубая, я ее взяла, потому что вдруг вспомнила о том, что мне что-то такое нужно. Я куплю рюкзак, чтобы все в него сложить, и, дорогая, я оставлю тебе свои часы, подарок тети Кэролайн, но мистер и миссис Уоттерсон никогда ничего не говорили про них, ни разу не сказали «Какие хорошенькие часики», то есть они их никогда не разглядывали как следует и не смогут описать их полиции, поэтому я думаю, ты смогла бы их продать без труда, но не сумочку, с которой я не хочу путешествовать, но ее кто-нибудь мог запомнить. Поэтому, пожалуйста, Нэнси, продай, я имею в виду часы, потому что я взяла у тебя чулки, и бриджи, и пижаму, и все остальное, да, еще два платка, и я думаю, тебе понравится шляпка, она стоила четыре гинеи, ты можешь продать и ее, я хочу сказать, какой-нибудь приятельнице. Ах нет, дорогая, я только что вспомнила, миссис Уоттерсон тщательно изучала шляпку, поэтому ты лучше спрячь ее. О Боже! И возможно, тебе нельзя было бы надеть и креп-жоржет, Нэнси! Но ты должна продать часы, а там настоящие мелкие бриллианты.
Я лечу, Нэнси, дорогая, потому что мне нельзя оставаться в Лондоне ни минутой дольше, я сама обрезала волосы, очень коротко, выглядит ужасно, а еще я нашла у тебя губную помаду, никогда не знала, что она у тебя есть, удобно ли ею пользоваться, я сильно накрасила губы для маскировки и взяла ее с собой, поэтому не забудь продать часы. И напиши, пожалуйста, мисс Глории Харрис, до востребования, Танбридж-Уэллс, чтобы я знала, что ты не сердишься на то, что я столько всего взяла. С любовью и благодарностью, Дженни.
P.S. Письмо сожги.
Итак, со свертком в оберточной бумаге под мышкой, обуреваемая смешанными чувствами, мисс Глория Харрис покинула Лондон и направилась в Танбридж-Уэллс.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ЛОНДОНЕ
I
Хотя инспектор Джеймс Меригольд работал в полиции уже давно, он никогда раньше не занимался убийствами. Пожалуй, это единственное, чем он еще не занимался. Он охранял большинство турнирных крикетных матчей на стадионе «Лордз», сидя рядом белым щитом на границе крикетного поля и в перерывах поднимаясь, чтобы сказать: «Покиньте площадку, пожалуйста» — тем зрителям, кто задерживал возобновление игры. Взявшись за руки с другими полисменами, он преграждал доступ толпе на фешенебельные свадьбы. Однажды он остановил лошадь, которая, завидев памятник принцу Альберту, вдруг заспешила назад в свою конюшню, но была остановлена констеблем Меригольдом и возвращена владельцу, а поскольку владелец оказался членом парламента, в вечерних газетах появилась короткая, но лестная заметка об этом полисмене. В другой раз он регулировал движение на Гайд-парк-корнер, в то время как стадо овец переправляли с пастбищ в Грин-парк; и хотя его фотография за этим занятием (с подписью «Сельский Лондон») производила такое впечатление, что именно овцы регулировали движение, а сам сержант Меригольд отправился пропустить стаканчик, подобные вещи разожгли его честолюбие и подготовили к Самому Главному его делу, к Тайне Обурн-Лоджа.
Первым делом он арестовал Джорджа Парракота. Для ареста существовало три причины.
1. Он первым нашел тело.
2. Он привлек внимание к носовому платку Дженни.
3. Он очевидно Утаивал Что-то.
— Вот платок, инспектор, — сказал мистер Парракот почти сразу же, как они вошли в комнату. — Не знаю, имеет ли он к этому какое-либо отношение, но…
— Мы дойдем до него, — ответил инспектор, привычно подняв руку, которой в свое время останавливал сотни омнибусов. — Будем действовать по порядку, мистер… э-э…
— Парракот.
— Мистер Парракот, и таким образом все будет в порядке. Теперь, пожалуйста, пройдите туда, пока я не буду готов разговаривать с вами.
Тело изучили, сфотографировали, унесли.
— Именно туда, — сказал инспектор мистеру Парракоту, ноги которого уже фигурировали на двух фотографиях. — Посидите там в уголке и не двигайтесь, пока я не скажу вам, что можно выходить.
— Относительно платка, — начал Джордж некоторое время спустя. — Не хочу, чтобы вы подумали…
— Придет время, и мы займемся платком, мистер э-э…
— Парракот.
— Парракот, мы дойдем до этого. — Он огляделся. — Ну, что вы говорили о каком-то платке?
— Вон там на кресле лежит платок.
— Да?
— А вы знаете, моя жена… я хочу сказать, на платке вышито «Дженни».
— Да?
— А мою жену зовут Лора.
— Мы займемся миссис Парракот позже, — сказал инспектор. — Думаю, мы начнем с самого начала и попробуем все привести в порядок. — Он вытащил записную книжку. — Ваше имя?
— Парракот.
— Просто Парракот?
— Джордж Парракот.
— Не следует ничего скрывать. Теперь, мистер Парракот, будьте добры, дайте отчет о своих передвижениях в это утро и объясните, каким образом вы совершили это ужасное открытие…
— Ну, дело было так.
Он дал отчет. Он объяснил. Он ясно дал понять, что вся ответственность лежит на нем, и только на нем; что хотя он не нанес этого удара, однако, если присяжные из его собратьев — сельских жителей (некоторые из них, возможно, Старые Фелсбриджеанцы) сочтут, что укрывательство чужого тела в собственной гостиной настолько дурно, что практически неотличимо от убийства, тогда он готов принять то, что его ожидает, вплоть до Высшей Меры, при условии, что его жена Лора…
— Послушайте, — сказал инспектор Меригольд, все больше и больше проникаясь подозрениями, — вы сказали, вашу жену зовут Лора?
— Да, — торопливо ответил Джордж. — Лора Мэри Парракот.
— А здесь, — сказал инспектор, беря носовой платок, — вышито «Дженни»?
— Да.
— Тогда чей же он?
Мистером Парракотом овладело прекраснодушие.
— Мой, — сказал он просто и подергал галстук.
— По-моему, вы сказали, что ваше имя Джордж Парракот, — заметил инспектор, водя пальцем по записной книжке в поисках более ранней записи.
Мистер Парракот очнулся.
— Э-э… да, — ответил он.
— Тем не менее на ваших носовых платках вышито «Дженни»?
— Нет, не совсем, — сказал Джордж.
— Что вы имеете в виду под «не совсем»?
— Ну… — Джордж задумался, что он имел в виду.
— Вы хотите сказать, что кто-то по имени Дженни дал вам этот платок и вы с ним не расстаетесь?
— Боже мой, нет, — торопливо ответил Парракот, сознавая, что зашел слишком далеко. — Нет, нет, разумеется, нет. На самом деле, — произнес он слабым голосом, — это не мой платок.
— Зачем же вы сказали, что ваш?
— Ну…
— Уж не собираетесь ли вы, — строго произнес инспектор Меригольд, — Препятствовать Торжеству Правосудия?
— Право же, нет, — запротестовал мистер Парракот.
— Сознаете ли вы, — сурово продолжил инспектор Меригольд, — что Препятствовать Торжеству Правосудия это Чрезвычайно Серьезное Преступление?
— Я… я не так понял вас. Это вовсе не мой платок.
— Тогда чей?
— Я не знаю… я хочу сказать, что я… Ну, конечно! — Мистера Парракота вдруг озарило. — Джейн Латур! Дженни!
— А кто это, могу я поинтересоваться, — Джейн Латур?
— Это же была она. — Он мотнул головой в сторону двери.
Инспектор вновь послюнил палец и пролистал несколько страниц назад.
— Пять минут назад вы говорили, что никогда раньше не видели умершую и не имеете представления, кто она.
— Ну да, в некотором смысле, но я хочу сказать…
— Мистер Парракот, в ваших собственных интересах советую вам быть Очень, Очень Осторожным.
— Что я хочу сказать, моя жена… — Он прервался. — Нет, нет, я хочу сказать, я… я сказал жене, которая… которая, как я говорил… я позвал ее сюда, на самом деле она была у себя в спальне, как бы то ни было, я сказал, ну да, сказал сам себе: «Похоже, это Джейн Латур», сказал я, а жена спросила «Кто это?», а я ответил «Ты не знаешь, дорогая, я просто видел ее однажды в спектакле», и, знаете, фотографии, и…
— Думаю, — изрек инспектор Меригольд, — мне лучше поговорить с миссис Парракот.
— О, — воскликнул Джордж, — это обязательно?
— Лора Парракот, вы ведь так сказали? — Он раскрыл чистую страницу в записной книжке.
— Ведь вы пощадите ее, насколько возможно? Понимаете, о чем я говорю? Она всего лишь женщина, и… женщина довольно деликатная… и все прочее.
Инспектор Меригольд обходился без клубного галстука, но он был спортсмен и джентльмен. Его обращение изменилось. В первый раз он сделался дружелюбным, человечным, понимающим.
— Все в порядке, сэр, — сказал он, чуть ли не подмигнув, — в Деликатном Положении, да?
— Э-э, да, — беспомощно отозвался мистер Парракот. И, убедившись, что мистер Парракот солгал в третий раз, инспектор арестовал его.
II
Если бы Джорджа Парракота в оковах препроводили в полицейский участок на Мэррион-плейс, тогда (тревожная мысль) эта история могла бы быть написана по-иному. Поскольку плакат.
ЗНАМЕНИТАЯ АКТРИСА
НАЙДЕНА МЕРТВОЙ
ИЗВЕСТНЫЙ ЗАВСЕГДАТАЙ КЛУБА
АРЕСТОВАН
наверняка попался бы на глаза Нэнси в Лондоне, если не Дженни в Танбридж-Уэллсе, и Дженни — каким бы бессмысленным ни показался ей этот арест, ведь мистер Парракот не имел никакого отношения к тете Джейн — примчалась бы обратно, чтобы спасти ему жизнь.
По счастью, инспектор Меригольд не совершил этого. Мистер Парракот, считавший себя по приказу инспектора арестованным, но пока без наручников, дожидался в холле в компании сержанта Бэгшоу, пока не закончится осмотр гостиной. Бэгшоу, всегда очень общительный в подобных случаях, рассказывал ему о последних минутах эдмонтонского убийцы, но Джорджу не удавалось выжать из себя ничего, кроме «Невероятно!» по мере того, как один жуткий эпизод сменялся другим. Как, думал он, Лора поднимется наверх?
Он беспокоился напрасно. Как только тело было убрано, Лора вновь стала сама собой. Выведя инспектора из заблуждения и простив ему на минуту арест Джорджа, она открыла ему глаза на одну-две другие вещи.
Умершая была Джейн Латур, актриса, как любой, имеющий глаза, мог убедиться сам…
Джейн Латур никто не называл Дженни. Близкие друзья звали ее Тото, как любой, умеющий читать, мог убедиться сам…
Они сняли дом через «Хэрродс». Владелец умер. Нет, не убит. Просто умер. Поверенными была контора «Уоттерсон, Уоттерсон и Хинчоу». Мистер Хинчоу-младший встретился с ней в этом доме и ввел ее в курс дела…
Мистер Парракот никогда не общался с мисс Латур. Не того типа женщина…
И тут она вспомнила. Она так и знала, что было что-то связанное с Джейн Латур. Конечно! Ее настоящее имя Джейн Уинделл. Она дочь генерала Оливера Уинделла…
Все это имело решающее значение. Обурн-Лодж принадлежал мисс Уинделл. Той, что умерла…
Она не могла сразу вспомнить все это. А если инспектор будет говорить в таком тоне, она вообще ничего не скажет.
Инспектор Меригольд покорно извинился. Миссис Парракот мило улыбнулась ему. Инспектор Меригольд подкрутил усы и улыбнулся в ответ; и метафорически завязал узелок на память, чтобы освободить Джорджа, который, совершенно очевидно, не был в этом замешан, это Семейное Дело. Очень красивая женщина эта миссис Парракот. Она бы чудесно выглядела на стадионе «Лордз», проходя по площадке после перерыва на ленч.
— Я могу сказать вам еще одно, — лукаво начала Лора.
— Прошу вас, мэм.
— Я только что заметила, поэтому не спрашивайте, почему я не сказала раньше. — Она произнесла это так очаровательно, что инспектор не обиделся, но лишь удивился, насколько личный тон приобретает беседа. — Окно, — сказала Лора.
— Окно? — Он повернулся на стуле.
Лора смущенно засмеялась.
— Да нет, глупости. Конечно, это вы его открыли.
— Нет, мэм, конечно, нет. А в чем дело?
— Ну… оно не было открыто, когда мы вернулись.
— Что? — Инспектор встал и неуклюже прошагал к окну.
— Конечно, это мог сделать Джордж, пока ждал вас, — сказала Лора, чуть не испортив все дело.
Но опоздала. Инспектор уже стоял у окна. Он выглянул наружу. Увидел отпечатки. Он таинственно поманил к себе миссис Парракот.
Они выглянули вдвоем.
— Видите?
— Следы! — возбужденно воскликнула Лора.
— Убийца, — торжественно заявил инспектор.
— Дженни, — сказала Лора.
— Да, Дженни.
Они подняли головы и кивнули друг другу.
— А теперь, — сказал инспектор Меригольд с мрачной решимостью, — будем искать Дженни.
Он взглянул на часы и решил, что примется искать ее после перерыва на ленч.
III
У Арчибальда Фентона была жена и шестеро детей, и поначалу ему казалось, что это многовато. Не только потому, что семерых трудно содержать. Он не мог отделаться от ощущения, что они создавали не тот фон для критика Самой Современной Школы. Друзья, спрашивая его при встрече «Ну, как семейство?», определенно относили его к числу викторианцев. Так Диккенс мог бы приветствовать Уилки Коллинза и, без сомнения, неоднократно это проделывал. Но успех «Стада овец» заставил Фентона понять, что семья — именно тот фон, который ему нужен. Человек, который вернул «крепость», «силу характера», «запах хмеля», «привкус елизаветинских времен» и «раблезианскую грубоватость» английскому роману (цитаты из различных статей в журнале «Обсервер»), прекрасно жил, ограничившись шестью детьми; и хотя нельзя сказать, что он испытывал по этому поводу благодарность к Фанни, но и не винил ее, ибо сам настоял на том, чтобы приписать все заслуги себе. Она выполняла, так сказать, роль издателя собственного мужа.
Он обнаружил и еще одно преимущество в том, чтобы иметь большую семью. Когда Фанни была молода, ее счет в банке обладал большей привлекательностью, чем фигура. Естественно, что потребности всех этих детей существенно уменьшили счет, и, наверное, неудивительно, что значительно утяжелили фигуру, и, несомненно, сейчас ее фигура производила гораздо большее впечатление, чем банковский счет. Арчибальд не имел ничего против некоторой крепости фигуры в мужчинах, крепости, которая ни в коем случае не могла и не должна была переходить в тучность; да и он сам, к примеру, обладал некоторой дородностью, вполне приятной полнотой фигуры, как нельзя лучше соответствовавшей грубоватости его работ. Но Фанни была женщиной, и, что ни говори, ее полнота зашла слишком далеко. Поэтому хорошо, что хлопоты в детской удерживали ее дома, в то время как ее муж, совершенно очевидно, был свободен в своих передвижениях. Даже если бы Фанни была красавицей с точеной фигуркой, Арчибальд предпочитал блистать в одиночестве, быть единственным центром всеобщего внимания. Более того, ни один настоящий художник не может сохранить эту тайну, эту замкнутость, которой профаны ждут от своих художников, в присутствии того, для кого он вовсе не тайна… и от кого он, строго говоря, никогда не замыкается.
Это отступление относительно семейства мистера Арчибальда Фентона не дает нам ничего, кроме факта, что дом писателя в Блумсбери был полон. Правда, самая большая комната служила Арчибальду рабочим кабинетом, но жаль, что при ней не было хотя бы маленького чулана. Для его секретаря.
В 9.30 приходила мисс Фейрбродер и просматривала письма, которые для нее оставил мистер Фентон.
В 10.15 мистер Фентон входил в кабинет. Мисс Фейрбродер вставала, а мистер Фентон говорил что-нибудь о погоде или о том, как выглядит его секретарь.
С 10.15 до 1.10 мистер Фентон диктовал.
В 1.10 мистер Фентон уходил в свой клуб.
В 1.15 мисс Фейрбродер обедала вместе с семейством, что позволяло мистеру Фентону платить ей немного меньше, а самой мисс Фейрбродер давало представление об обязанностях бонны на случай, если бы ей когда-либо пришло в голову сменить род занятий.
В два часа мисс Фейрбродер возвращалась одна в рабочий кабинет и печатала то, что застенографировала утром.
В 4.30 мисс Фейрбродер уходила, по большей части встречаясь с мистером Фентоном в дверях, в таком случае он спрашивал «Уже?», а она отвечала «Да», что соответствовало действительности.
С пяти до семи мистер Фентон один в своем кабинете готовил мысленно — или в карандашных набросках — очередную порцию на следующее утро.
В восемь часов, совершенно готовый, вплоть до монокля в кармашке, мистер Фентон уходил ужинать.
В девять часов миссис Фентон укладывала всех членов семейства (за исключением, разумеется, мистера Фентона) в постель.
В десять часов, когда мистер Фентон, выкурив сигару, выходил к дамам, она укладывалась сама.
И в этот день в конце июня, в 4.30, Нэнси поспешила в свою квартирку в Челси. Дженни не выходила у нее из головы весь долгий день. Перестук клавиш машинки продолжался, грохот Оксфорд-стрит и слабый шум с тихой площади долетали в окна, на которых пахла герань; но в какой-то момент Нэнси мысленно оказалась в самом сердце Кента. Она пряталась среди стогов сена, в то время как погоня проходила мимо, или переходила вброд ручей, чтобы сбить со следа ищейку… и в следующий момент, неохотно простившись со своими бежевыми бриджами, она уже снова оказывалась в Лондоне. Если бы только она могла быть вместе с Дженни (отправляясь в настоящее путешествие, причем каждая, разумеется, в своей собственной одежде), как бы им было весело!..
Тук-тук-тук. Тук-тук. (Что же могла сделать Дженни?) Тук-тук-тук. Тук.
Интересно, как она будет выглядеть в зеленом крепжоржетовом платье Дженни. Конечно, не совсем ее цвет. Тук-тук-тук…
Наконец-то рабочее время закончилось, она освободилась. Пребывая в мечтах, она поспешила к омнибусу и там, на верхней площадке, вдруг столкнулась с действительностью. На плакате значилось:
ИЗВЕСТНАЯ
АКТРИСА
УМЕРЛА
Нэнси прикинула, кто бы это мог быть, и понадеялась, что не Глэдис Купер[17].
Следующий плакат был более пространным:
УЭСТ-ЭНДСКАЯ
АКТРИСА
НАЙДЕНА МЕРТВОЙ
Нэнси вздохнула с облегчением — почти наверняка это не Глэдис Купер. А «найдена мертвой» означает, что там, где она умерла, никого не было, то есть, возможно, это самоубийство. Нэнси попыталась представить, на что это похоже… когда совершаешь самоубийство. Во всяком случае, Глэдис Купер не стала бы этого делать.
ТАЙНА
УЭСТ-ЭНДСКОГО
УБИЙСТВА
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Это об убийстве в Ноттинг-Хилле? Шарманщик на деревянной ноге?
МЕРТВАЯ АКТРИСА В
УЭСТ-ЭНДСКОМ
ОСОБНЯКЕ
Да, подумала Нэнси, это уэст-эндская актриса. Глэдис Купер живет в Хайгейте. Забавно было бы увидеть плакат «ЖИВАЯ АКТРИСА В НОРТ-ЭНДСКОМ ОСОБНЯКЕ». Если попытаться, можно придумать множество забавных плакатов.
УБИТА
ИЗВЕСТНАЯ
АКТРИСА
Ну вот, подумала Нэнси. Значит, не шарманщик! Хотела бы я знать, кто это! Мне кажется, ее убила дублерша! Они всегда так поступают. Чтобы получить роль! Думаю, что этот театр будет закрыт сегодня вечером. Интересно, а если…
И затем, когда она доехала до Слоан-сквер, два следующих плаката сказали ей все.
ТАЙНА
БРОМПТОН-РОУД
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
было написано на одном. А на другом:
ДЖЕЙН
ЛАТУР
ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ
«Дженни! — мысленно вскрикнула Нэнси. — О Дженни, дорогая!» И бросилась по ступенькам из омнибуса на площадь.
IV
Нэнси вытащила второй лист из машинки, подложила его под первый и устроилась читать, время от времени одобрительно кивая головой. Хорошее письмо. Она была готова поспорить, что даже сам Арчибальд Фентон при всей своей репутации не сумел бы написать такого письма. Оно содержало все, что было задумано шесть вариантов назад.
Возможно, давний опыт войны на Пиренейском полуострове научил Эсетилин Питт крайней осторожности во время переписки с другом в присутствии неприятеля; но осторожность действительно была необходима. Ведь если дом англичанина все еще обладает целостностью и в какой-то степени (по его желанию) внешним видом крепости, его корреспонденция уже давно перестала быть частным делом. Как только письмо попадает в руки Ее Величества министра почт, оно оказывается во власти министра внутренних дел, который ищет в нем лотерейные билеты, или военного министерства, которое ловит изменников. Что может быть более обнадеживающим средоточием подобных поисков, думала Нэнси, чем почтовое отделение в Танбридж-Уэллсе? Танбридж-Уэллс известное место, там живут удалившиеся от дел Адмиралы, Генералы и Государственные Чиновники из Индии: замечательные люди с установленным, но несоразмерным доходом и неистребимой верой в собственные возможности увеличить его. Кому, как ни Адмиралу, небрежно играющему на тотализаторе, или Генералу, который продает коварной иностранной державе свой экземпляр «Воинского устава армии Великобритании» 1886 года издания, как нельзя лучше подойдет невинный, на первый взгляд, псевдоним «Глория Харрис»?
Таким образом Нэнси прекрасно понимала, что ее письмо Дженни было скорее публичным, чем частным сообщением. Но оно должно было послужить ответом на в высшей степени частное письмо Дженни и содержать следующие пункты, понятные для Дженни и ничего не дающие полиции.
1. Я все знаю, дорогая Дженни, и, конечно, помогу тебе.
2. С одеждой все в порядке, я нисколько не сержусь из-за того, что ты взяла какие-то вещицы дополнительно.
3. Я поняла, что нельзя надевать зеленое платье из жоржета и шляпку.
4. Я заложу часы и отправлю тебе большую часть денег, потому что этого слишком много за вещи, которые ты взяла.
Держа все это в уме, Нэнси уселась за машинку и после шести попыток результатом ее стараний стало следующее письмо:
«Бродячий зверинец», вторник.
Дорогая Глория!
Чудесно было получить от тебя весточку. Надеюсь, ты отлично проводишь отпуск. У меня никаких особых новостей за исключением двух новых экспонатов, появившихся в зверинце вчера, но я их еще не видела. Это сестры. Конечно, мы все потрясены Убийством Джейн Латур, потому что одна из девушек — Берта Холлоуэй — ты ведь видела ее, когда приходила — на носу очки и голову вытягивает вперед, как черепаха — так вот, Берта видела ее во всех этих русских пьесах, она ее обожала, и, конечно, мы прочли совершенно все о ней, поэтому на самом деле это неудивительно, я хочу сказать, что ее убили, но Берта говорит, что все это неправда. Очевидно, она как-то получила у Джейн Латур автограф, но я не понимаю, что это доказывает. Берта говорит к тому же, что «Дженни», которую разыскивает полиция, это не ее незаконнорожденная дочь, я хочу сказать, не дочь Джейн Латур, как многие считают, но Берта не знает, кто это, и никто другой не знает, даже полиция, я хочу сказать, по-настоящему не знает. Но, разумеется, они непременно скоро это выяснят по носовому платку и по следам и тогда, я полагаю, примутся искать ее всерьез.
Ну вот, каково тут в Лондоне — сидишь и слушаешь разговоры мисс Берты-Черепахи о дурацком убийстве, а самой страшно хочется побыть на солнышке, как ты, и послушать пение птиц. Я купила новое платье из крепжоржета — синее — и чудо что за шляпку на распродаже, но не могу сейчас их носить, поэтому очень аккуратно отложила и остаюсь верна коричневому (во всяком случае, в такую погоду!), еще я продала несколько вещей, трикотажное платье, ты, наверное, помнишь, и белье, которое всегда надевала к нему, оно еще совсем неплохое, и еще одну-две вещи, получила за них вполне хорошую цену, во всяком случае, очень приличную. На самом деле у меня еще нет этих денег, я получу их завтра и вместе с какими-то другими за дополнительную работу и теми, что я получила по почте от тетушки Мэри на день рождения, я смогу прислать тебе пять фунтов в счет того, что у тебя занимала, а может быть, и больше. Поэтому очень важно, чтобы ты прислала мне адрес, по которому я могла бы их отправить, а ты получила бы их в целости и сохранности, ведь я всегда говорю, что на отдыхе много денег не бывает, особенно если отдыхаешь, путешествуя, как ты сейчас. Поэтому не забудь.
До свидания, дорогая Глория, я бы очень хотела путешествовать вместе с тобой, но, если хорошенько подумать, мне лучше побыть здесь.
Любящая тебя Э.П.
P.S. Сознайся, я была права, настояв, чтобы ты взяла пижаму? В Лондоне я не ношу пижам, но думаю, что за городом и, конечно, если спать под открытым небом, пижама просто необходима.
Самое лучшее, думала Нэнси, вкладывая написанное в конверт, что вот это письмо, которое будет дожидаться адресата на почте в Танбридж-Уэллсе, вполне обычное, мало того, оно еще придаст Глории Харрис то, что мистер Фентон именует фоном. Для нее будет безопасно и даже мудро оставить его на виду, чтобы каждый, кто бы ни прочел его, убедился, что Глория Харрис — реальная личность. С так называемым фоном.
Нэнси добилась ощущения фона в первых шести вариантах. Сочинить седьмой пришлось из-за адреса.
Написать свой настоящий адрес в верхнем правом углу письма означало оставить улику. Если письмо попадет в Чужие Руки, одна из этих рук может тяжело лечь на плечо Нэнси (если пожелает) и отвести ее куда захочет. Но не написать никакого адреса, как она сделала поначалу, значило бы создать для Глории Харрис слишком расплывчатый фон. Подлинное письмо непременно должно иметь какой-то адрес. Написать фальшивый? Придумать адрес ничего не стоит, но попади письмо в чужие руки, фальшь легко обнаружилась бы, а Дженни попала бы в затруднительное положение. А потом Нэнси осенила блестящая мысль. «Зверинец». Так может называться множество заведений. Пансион, Общежитие для Молодых Женщин, Магазин, секретарский колледж, школа для девочек: Э.П. могла написать такое письмо из любого из них. Нужно только слегка изменить текст там и тут, возможно, вскользь упомянуть о «Зверинце». Значит, предстояло напечатать седьмой вариант, но это не так много для того, чтобы получить в конце концов Истинный Шедевр.
Она наклеила марку и взяла конверт с собой, отправляясь на прогулку в Южный Кенсингтон. Южный Кенсингтон был абсолютно безопасен, там столько всяких зверинцев… По дороге она размышляла об Э.П. Не об Эсетилин Питт, такое имя не могло бы сейчас существовать, а об Элис Питман. Тридцать пять лет, — думала она, — добрая, честная, склонная к потливости, наполовину гувернантка (без свидетельства), наполовину заведующая хозяйством в большом детском саду с постоянно проживающими при нем воспитательницами. Воспитательницы настолько молоды, что думают о себе как о «девочках», а Берта Холлоуэй преподает английский и учит детей играть в спектаклях, а Элис Питман (конечно, секретарь руководительницы детского сада и многое другое, поскольку пользуется пишущей машинкой) на самом деле зовется мисс Питман, но ей нравится думать, что ее называют Элис и считают одной из «девочек», а Глория Харрис…
Но как получилось, что у мисс Питман есть такая подруга, как Глория Харрис? Ну, это несложно. Прежняя воспитанница…
Получается настоящий рассказ…
Может быть, написать как-нибудь рассказ? Ведь мне знакомы все уловки, думала Нэнси.
Почему бы не перекрасить зеленое платье из креп-жоржета?
Почему бы нет?
Она могла бы…
Письмо было опущено в почтовый ящик, но прежде чем оно дошло до Глории Харрис, она обрела совершенно новый фон.
I
Хотя инспектор Джеймс Меригольд работал в полиции уже давно, он никогда раньше не занимался убийствами. Пожалуй, это единственное, чем он еще не занимался. Он охранял большинство турнирных крикетных матчей на стадионе «Лордз», сидя рядом белым щитом на границе крикетного поля и в перерывах поднимаясь, чтобы сказать: «Покиньте площадку, пожалуйста» — тем зрителям, кто задерживал возобновление игры. Взявшись за руки с другими полисменами, он преграждал доступ толпе на фешенебельные свадьбы. Однажды он остановил лошадь, которая, завидев памятник принцу Альберту, вдруг заспешила назад в свою конюшню, но была остановлена констеблем Меригольдом и возвращена владельцу, а поскольку владелец оказался членом парламента, в вечерних газетах появилась короткая, но лестная заметка об этом полисмене. В другой раз он регулировал движение на Гайд-парк-корнер, в то время как стадо овец переправляли с пастбищ в Грин-парк; и хотя его фотография за этим занятием (с подписью «Сельский Лондон») производила такое впечатление, что именно овцы регулировали движение, а сам сержант Меригольд отправился пропустить стаканчик, подобные вещи разожгли его честолюбие и подготовили к Самому Главному его делу, к Тайне Обурн-Лоджа.
Первым делом он арестовал Джорджа Парракота. Для ареста существовало три причины.
1. Он первым нашел тело.
2. Он привлек внимание к носовому платку Дженни.
3. Он очевидно Утаивал Что-то.
— Вот платок, инспектор, — сказал мистер Парракот почти сразу же, как они вошли в комнату. — Не знаю, имеет ли он к этому какое-либо отношение, но…
— Мы дойдем до него, — ответил инспектор, привычно подняв руку, которой в свое время останавливал сотни омнибусов. — Будем действовать по порядку, мистер… э-э…
— Парракот.
— Мистер Парракот, и таким образом все будет в порядке. Теперь, пожалуйста, пройдите туда, пока я не буду готов разговаривать с вами.
Тело изучили, сфотографировали, унесли.
— Именно туда, — сказал инспектор мистеру Парракоту, ноги которого уже фигурировали на двух фотографиях. — Посидите там в уголке и не двигайтесь, пока я не скажу вам, что можно выходить.
— Относительно платка, — начал Джордж некоторое время спустя. — Не хочу, чтобы вы подумали…
— Придет время, и мы займемся платком, мистер э-э…
— Парракот.
— Парракот, мы дойдем до этого. — Он огляделся. — Ну, что вы говорили о каком-то платке?
— Вон там на кресле лежит платок.
— Да?
— А вы знаете, моя жена… я хочу сказать, на платке вышито «Дженни».
— Да?
— А мою жену зовут Лора.
— Мы займемся миссис Парракот позже, — сказал инспектор. — Думаю, мы начнем с самого начала и попробуем все привести в порядок. — Он вытащил записную книжку. — Ваше имя?
— Парракот.
— Просто Парракот?
— Джордж Парракот.
— Не следует ничего скрывать. Теперь, мистер Парракот, будьте добры, дайте отчет о своих передвижениях в это утро и объясните, каким образом вы совершили это ужасное открытие…
— Ну, дело было так.
Он дал отчет. Он объяснил. Он ясно дал понять, что вся ответственность лежит на нем, и только на нем; что хотя он не нанес этого удара, однако, если присяжные из его собратьев — сельских жителей (некоторые из них, возможно, Старые Фелсбриджеанцы) сочтут, что укрывательство чужого тела в собственной гостиной настолько дурно, что практически неотличимо от убийства, тогда он готов принять то, что его ожидает, вплоть до Высшей Меры, при условии, что его жена Лора…
— Послушайте, — сказал инспектор Меригольд, все больше и больше проникаясь подозрениями, — вы сказали, вашу жену зовут Лора?
— Да, — торопливо ответил Джордж. — Лора Мэри Парракот.
— А здесь, — сказал инспектор, беря носовой платок, — вышито «Дженни»?
— Да.
— Тогда чей же он?
Мистером Парракотом овладело прекраснодушие.
— Мой, — сказал он просто и подергал галстук.
— По-моему, вы сказали, что ваше имя Джордж Парракот, — заметил инспектор, водя пальцем по записной книжке в поисках более ранней записи.
Мистер Парракот очнулся.
— Э-э… да, — ответил он.
— Тем не менее на ваших носовых платках вышито «Дженни»?
— Нет, не совсем, — сказал Джордж.
— Что вы имеете в виду под «не совсем»?
— Ну… — Джордж задумался, что он имел в виду.
— Вы хотите сказать, что кто-то по имени Дженни дал вам этот платок и вы с ним не расстаетесь?
— Боже мой, нет, — торопливо ответил Парракот, сознавая, что зашел слишком далеко. — Нет, нет, разумеется, нет. На самом деле, — произнес он слабым голосом, — это не мой платок.
— Зачем же вы сказали, что ваш?
— Ну…
— Уж не собираетесь ли вы, — строго произнес инспектор Меригольд, — Препятствовать Торжеству Правосудия?
— Право же, нет, — запротестовал мистер Парракот.
— Сознаете ли вы, — сурово продолжил инспектор Меригольд, — что Препятствовать Торжеству Правосудия это Чрезвычайно Серьезное Преступление?
— Я… я не так понял вас. Это вовсе не мой платок.
— Тогда чей?
— Я не знаю… я хочу сказать, что я… Ну, конечно! — Мистера Парракота вдруг озарило. — Джейн Латур! Дженни!
— А кто это, могу я поинтересоваться, — Джейн Латур?
— Это же была она. — Он мотнул головой в сторону двери.
Инспектор вновь послюнил палец и пролистал несколько страниц назад.
— Пять минут назад вы говорили, что никогда раньше не видели умершую и не имеете представления, кто она.
— Ну да, в некотором смысле, но я хочу сказать…
— Мистер Парракот, в ваших собственных интересах советую вам быть Очень, Очень Осторожным.
— Что я хочу сказать, моя жена… — Он прервался. — Нет, нет, я хочу сказать, я… я сказал жене, которая… которая, как я говорил… я позвал ее сюда, на самом деле она была у себя в спальне, как бы то ни было, я сказал, ну да, сказал сам себе: «Похоже, это Джейн Латур», сказал я, а жена спросила «Кто это?», а я ответил «Ты не знаешь, дорогая, я просто видел ее однажды в спектакле», и, знаете, фотографии, и…
— Думаю, — изрек инспектор Меригольд, — мне лучше поговорить с миссис Парракот.
— О, — воскликнул Джордж, — это обязательно?
— Лора Парракот, вы ведь так сказали? — Он раскрыл чистую страницу в записной книжке.
— Ведь вы пощадите ее, насколько возможно? Понимаете, о чем я говорю? Она всего лишь женщина, и… женщина довольно деликатная… и все прочее.
Инспектор Меригольд обходился без клубного галстука, но он был спортсмен и джентльмен. Его обращение изменилось. В первый раз он сделался дружелюбным, человечным, понимающим.
— Все в порядке, сэр, — сказал он, чуть ли не подмигнув, — в Деликатном Положении, да?
— Э-э, да, — беспомощно отозвался мистер Парракот. И, убедившись, что мистер Парракот солгал в третий раз, инспектор арестовал его.
II
Если бы Джорджа Парракота в оковах препроводили в полицейский участок на Мэррион-плейс, тогда (тревожная мысль) эта история могла бы быть написана по-иному. Поскольку плакат.
ЗНАМЕНИТАЯ АКТРИСА
НАЙДЕНА МЕРТВОЙ
ИЗВЕСТНЫЙ ЗАВСЕГДАТАЙ КЛУБА
АРЕСТОВАН
наверняка попался бы на глаза Нэнси в Лондоне, если не Дженни в Танбридж-Уэллсе, и Дженни — каким бы бессмысленным ни показался ей этот арест, ведь мистер Парракот не имел никакого отношения к тете Джейн — примчалась бы обратно, чтобы спасти ему жизнь.
По счастью, инспектор Меригольд не совершил этого. Мистер Парракот, считавший себя по приказу инспектора арестованным, но пока без наручников, дожидался в холле в компании сержанта Бэгшоу, пока не закончится осмотр гостиной. Бэгшоу, всегда очень общительный в подобных случаях, рассказывал ему о последних минутах эдмонтонского убийцы, но Джорджу не удавалось выжать из себя ничего, кроме «Невероятно!» по мере того, как один жуткий эпизод сменялся другим. Как, думал он, Лора поднимется наверх?
Он беспокоился напрасно. Как только тело было убрано, Лора вновь стала сама собой. Выведя инспектора из заблуждения и простив ему на минуту арест Джорджа, она открыла ему глаза на одну-две другие вещи.
Умершая была Джейн Латур, актриса, как любой, имеющий глаза, мог убедиться сам…
Джейн Латур никто не называл Дженни. Близкие друзья звали ее Тото, как любой, умеющий читать, мог убедиться сам…
Они сняли дом через «Хэрродс». Владелец умер. Нет, не убит. Просто умер. Поверенными была контора «Уоттерсон, Уоттерсон и Хинчоу». Мистер Хинчоу-младший встретился с ней в этом доме и ввел ее в курс дела…
Мистер Парракот никогда не общался с мисс Латур. Не того типа женщина…
И тут она вспомнила. Она так и знала, что было что-то связанное с Джейн Латур. Конечно! Ее настоящее имя Джейн Уинделл. Она дочь генерала Оливера Уинделла…
Все это имело решающее значение. Обурн-Лодж принадлежал мисс Уинделл. Той, что умерла…
Она не могла сразу вспомнить все это. А если инспектор будет говорить в таком тоне, она вообще ничего не скажет.
Инспектор Меригольд покорно извинился. Миссис Парракот мило улыбнулась ему. Инспектор Меригольд подкрутил усы и улыбнулся в ответ; и метафорически завязал узелок на память, чтобы освободить Джорджа, который, совершенно очевидно, не был в этом замешан, это Семейное Дело. Очень красивая женщина эта миссис Парракот. Она бы чудесно выглядела на стадионе «Лордз», проходя по площадке после перерыва на ленч.
— Я могу сказать вам еще одно, — лукаво начала Лора.
— Прошу вас, мэм.
— Я только что заметила, поэтому не спрашивайте, почему я не сказала раньше. — Она произнесла это так очаровательно, что инспектор не обиделся, но лишь удивился, насколько личный тон приобретает беседа. — Окно, — сказала Лора.
— Окно? — Он повернулся на стуле.
Лора смущенно засмеялась.
— Да нет, глупости. Конечно, это вы его открыли.
— Нет, мэм, конечно, нет. А в чем дело?
— Ну… оно не было открыто, когда мы вернулись.
— Что? — Инспектор встал и неуклюже прошагал к окну.
— Конечно, это мог сделать Джордж, пока ждал вас, — сказала Лора, чуть не испортив все дело.
Но опоздала. Инспектор уже стоял у окна. Он выглянул наружу. Увидел отпечатки. Он таинственно поманил к себе миссис Парракот.
Они выглянули вдвоем.
— Видите?
— Следы! — возбужденно воскликнула Лора.
— Убийца, — торжественно заявил инспектор.
— Дженни, — сказала Лора.
— Да, Дженни.
Они подняли головы и кивнули друг другу.
— А теперь, — сказал инспектор Меригольд с мрачной решимостью, — будем искать Дженни.
Он взглянул на часы и решил, что примется искать ее после перерыва на ленч.
III
У Арчибальда Фентона была жена и шестеро детей, и поначалу ему казалось, что это многовато. Не только потому, что семерых трудно содержать. Он не мог отделаться от ощущения, что они создавали не тот фон для критика Самой Современной Школы. Друзья, спрашивая его при встрече «Ну, как семейство?», определенно относили его к числу викторианцев. Так Диккенс мог бы приветствовать Уилки Коллинза и, без сомнения, неоднократно это проделывал. Но успех «Стада овец» заставил Фентона понять, что семья — именно тот фон, который ему нужен. Человек, который вернул «крепость», «силу характера», «запах хмеля», «привкус елизаветинских времен» и «раблезианскую грубоватость» английскому роману (цитаты из различных статей в журнале «Обсервер»), прекрасно жил, ограничившись шестью детьми; и хотя нельзя сказать, что он испытывал по этому поводу благодарность к Фанни, но и не винил ее, ибо сам настоял на том, чтобы приписать все заслуги себе. Она выполняла, так сказать, роль издателя собственного мужа.
Он обнаружил и еще одно преимущество в том, чтобы иметь большую семью. Когда Фанни была молода, ее счет в банке обладал большей привлекательностью, чем фигура. Естественно, что потребности всех этих детей существенно уменьшили счет, и, наверное, неудивительно, что значительно утяжелили фигуру, и, несомненно, сейчас ее фигура производила гораздо большее впечатление, чем банковский счет. Арчибальд не имел ничего против некоторой крепости фигуры в мужчинах, крепости, которая ни в коем случае не могла и не должна была переходить в тучность; да и он сам, к примеру, обладал некоторой дородностью, вполне приятной полнотой фигуры, как нельзя лучше соответствовавшей грубоватости его работ. Но Фанни была женщиной, и, что ни говори, ее полнота зашла слишком далеко. Поэтому хорошо, что хлопоты в детской удерживали ее дома, в то время как ее муж, совершенно очевидно, был свободен в своих передвижениях. Даже если бы Фанни была красавицей с точеной фигуркой, Арчибальд предпочитал блистать в одиночестве, быть единственным центром всеобщего внимания. Более того, ни один настоящий художник не может сохранить эту тайну, эту замкнутость, которой профаны ждут от своих художников, в присутствии того, для кого он вовсе не тайна… и от кого он, строго говоря, никогда не замыкается.
Это отступление относительно семейства мистера Арчибальда Фентона не дает нам ничего, кроме факта, что дом писателя в Блумсбери был полон. Правда, самая большая комната служила Арчибальду рабочим кабинетом, но жаль, что при ней не было хотя бы маленького чулана. Для его секретаря.
В 9.30 приходила мисс Фейрбродер и просматривала письма, которые для нее оставил мистер Фентон.
В 10.15 мистер Фентон входил в кабинет. Мисс Фейрбродер вставала, а мистер Фентон говорил что-нибудь о погоде или о том, как выглядит его секретарь.
С 10.15 до 1.10 мистер Фентон диктовал.
В 1.10 мистер Фентон уходил в свой клуб.
В 1.15 мисс Фейрбродер обедала вместе с семейством, что позволяло мистеру Фентону платить ей немного меньше, а самой мисс Фейрбродер давало представление об обязанностях бонны на случай, если бы ей когда-либо пришло в голову сменить род занятий.
В два часа мисс Фейрбродер возвращалась одна в рабочий кабинет и печатала то, что застенографировала утром.
В 4.30 мисс Фейрбродер уходила, по большей части встречаясь с мистером Фентоном в дверях, в таком случае он спрашивал «Уже?», а она отвечала «Да», что соответствовало действительности.
С пяти до семи мистер Фентон один в своем кабинете готовил мысленно — или в карандашных набросках — очередную порцию на следующее утро.
В восемь часов, совершенно готовый, вплоть до монокля в кармашке, мистер Фентон уходил ужинать.
В девять часов миссис Фентон укладывала всех членов семейства (за исключением, разумеется, мистера Фентона) в постель.
В десять часов, когда мистер Фентон, выкурив сигару, выходил к дамам, она укладывалась сама.
И в этот день в конце июня, в 4.30, Нэнси поспешила в свою квартирку в Челси. Дженни не выходила у нее из головы весь долгий день. Перестук клавиш машинки продолжался, грохот Оксфорд-стрит и слабый шум с тихой площади долетали в окна, на которых пахла герань; но в какой-то момент Нэнси мысленно оказалась в самом сердце Кента. Она пряталась среди стогов сена, в то время как погоня проходила мимо, или переходила вброд ручей, чтобы сбить со следа ищейку… и в следующий момент, неохотно простившись со своими бежевыми бриджами, она уже снова оказывалась в Лондоне. Если бы только она могла быть вместе с Дженни (отправляясь в настоящее путешествие, причем каждая, разумеется, в своей собственной одежде), как бы им было весело!..
Тук-тук-тук. Тук-тук. (Что же могла сделать Дженни?) Тук-тук-тук. Тук.
Интересно, как она будет выглядеть в зеленом крепжоржетовом платье Дженни. Конечно, не совсем ее цвет. Тук-тук-тук…
Наконец-то рабочее время закончилось, она освободилась. Пребывая в мечтах, она поспешила к омнибусу и там, на верхней площадке, вдруг столкнулась с действительностью. На плакате значилось:
ИЗВЕСТНАЯ
АКТРИСА
УМЕРЛА
Нэнси прикинула, кто бы это мог быть, и понадеялась, что не Глэдис Купер[17].
Следующий плакат был более пространным:
УЭСТ-ЭНДСКАЯ
АКТРИСА
НАЙДЕНА МЕРТВОЙ
Нэнси вздохнула с облегчением — почти наверняка это не Глэдис Купер. А «найдена мертвой» означает, что там, где она умерла, никого не было, то есть, возможно, это самоубийство. Нэнси попыталась представить, на что это похоже… когда совершаешь самоубийство. Во всяком случае, Глэдис Купер не стала бы этого делать.
ТАЙНА
УЭСТ-ЭНДСКОГО
УБИЙСТВА
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Это об убийстве в Ноттинг-Хилле? Шарманщик на деревянной ноге?
МЕРТВАЯ АКТРИСА В
УЭСТ-ЭНДСКОМ
ОСОБНЯКЕ
Да, подумала Нэнси, это уэст-эндская актриса. Глэдис Купер живет в Хайгейте. Забавно было бы увидеть плакат «ЖИВАЯ АКТРИСА В НОРТ-ЭНДСКОМ ОСОБНЯКЕ». Если попытаться, можно придумать множество забавных плакатов.
УБИТА
ИЗВЕСТНАЯ
АКТРИСА
Ну вот, подумала Нэнси. Значит, не шарманщик! Хотела бы я знать, кто это! Мне кажется, ее убила дублерша! Они всегда так поступают. Чтобы получить роль! Думаю, что этот театр будет закрыт сегодня вечером. Интересно, а если…
И затем, когда она доехала до Слоан-сквер, два следующих плаката сказали ей все.
ТАЙНА
БРОМПТОН-РОУД
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
было написано на одном. А на другом:
ДЖЕЙН
ЛАТУР
ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ
«Дженни! — мысленно вскрикнула Нэнси. — О Дженни, дорогая!» И бросилась по ступенькам из омнибуса на площадь.
IV
Нэнси вытащила второй лист из машинки, подложила его под первый и устроилась читать, время от времени одобрительно кивая головой. Хорошее письмо. Она была готова поспорить, что даже сам Арчибальд Фентон при всей своей репутации не сумел бы написать такого письма. Оно содержало все, что было задумано шесть вариантов назад.
Возможно, давний опыт войны на Пиренейском полуострове научил Эсетилин Питт крайней осторожности во время переписки с другом в присутствии неприятеля; но осторожность действительно была необходима. Ведь если дом англичанина все еще обладает целостностью и в какой-то степени (по его желанию) внешним видом крепости, его корреспонденция уже давно перестала быть частным делом. Как только письмо попадает в руки Ее Величества министра почт, оно оказывается во власти министра внутренних дел, который ищет в нем лотерейные билеты, или военного министерства, которое ловит изменников. Что может быть более обнадеживающим средоточием подобных поисков, думала Нэнси, чем почтовое отделение в Танбридж-Уэллсе? Танбридж-Уэллс известное место, там живут удалившиеся от дел Адмиралы, Генералы и Государственные Чиновники из Индии: замечательные люди с установленным, но несоразмерным доходом и неистребимой верой в собственные возможности увеличить его. Кому, как ни Адмиралу, небрежно играющему на тотализаторе, или Генералу, который продает коварной иностранной державе свой экземпляр «Воинского устава армии Великобритании» 1886 года издания, как нельзя лучше подойдет невинный, на первый взгляд, псевдоним «Глория Харрис»?
Таким образом Нэнси прекрасно понимала, что ее письмо Дженни было скорее публичным, чем частным сообщением. Но оно должно было послужить ответом на в высшей степени частное письмо Дженни и содержать следующие пункты, понятные для Дженни и ничего не дающие полиции.
1. Я все знаю, дорогая Дженни, и, конечно, помогу тебе.
2. С одеждой все в порядке, я нисколько не сержусь из-за того, что ты взяла какие-то вещицы дополнительно.
3. Я поняла, что нельзя надевать зеленое платье из жоржета и шляпку.
4. Я заложу часы и отправлю тебе большую часть денег, потому что этого слишком много за вещи, которые ты взяла.
Держа все это в уме, Нэнси уселась за машинку и после шести попыток результатом ее стараний стало следующее письмо:
«Бродячий зверинец», вторник.
Дорогая Глория!
Чудесно было получить от тебя весточку. Надеюсь, ты отлично проводишь отпуск. У меня никаких особых новостей за исключением двух новых экспонатов, появившихся в зверинце вчера, но я их еще не видела. Это сестры. Конечно, мы все потрясены Убийством Джейн Латур, потому что одна из девушек — Берта Холлоуэй — ты ведь видела ее, когда приходила — на носу очки и голову вытягивает вперед, как черепаха — так вот, Берта видела ее во всех этих русских пьесах, она ее обожала, и, конечно, мы прочли совершенно все о ней, поэтому на самом деле это неудивительно, я хочу сказать, что ее убили, но Берта говорит, что все это неправда. Очевидно, она как-то получила у Джейн Латур автограф, но я не понимаю, что это доказывает. Берта говорит к тому же, что «Дженни», которую разыскивает полиция, это не ее незаконнорожденная дочь, я хочу сказать, не дочь Джейн Латур, как многие считают, но Берта не знает, кто это, и никто другой не знает, даже полиция, я хочу сказать, по-настоящему не знает. Но, разумеется, они непременно скоро это выяснят по носовому платку и по следам и тогда, я полагаю, примутся искать ее всерьез.
Ну вот, каково тут в Лондоне — сидишь и слушаешь разговоры мисс Берты-Черепахи о дурацком убийстве, а самой страшно хочется побыть на солнышке, как ты, и послушать пение птиц. Я купила новое платье из крепжоржета — синее — и чудо что за шляпку на распродаже, но не могу сейчас их носить, поэтому очень аккуратно отложила и остаюсь верна коричневому (во всяком случае, в такую погоду!), еще я продала несколько вещей, трикотажное платье, ты, наверное, помнишь, и белье, которое всегда надевала к нему, оно еще совсем неплохое, и еще одну-две вещи, получила за них вполне хорошую цену, во всяком случае, очень приличную. На самом деле у меня еще нет этих денег, я получу их завтра и вместе с какими-то другими за дополнительную работу и теми, что я получила по почте от тетушки Мэри на день рождения, я смогу прислать тебе пять фунтов в счет того, что у тебя занимала, а может быть, и больше. Поэтому очень важно, чтобы ты прислала мне адрес, по которому я могла бы их отправить, а ты получила бы их в целости и сохранности, ведь я всегда говорю, что на отдыхе много денег не бывает, особенно если отдыхаешь, путешествуя, как ты сейчас. Поэтому не забудь.
До свидания, дорогая Глория, я бы очень хотела путешествовать вместе с тобой, но, если хорошенько подумать, мне лучше побыть здесь.
Любящая тебя Э.П.
P.S. Сознайся, я была права, настояв, чтобы ты взяла пижаму? В Лондоне я не ношу пижам, но думаю, что за городом и, конечно, если спать под открытым небом, пижама просто необходима.
Самое лучшее, думала Нэнси, вкладывая написанное в конверт, что вот это письмо, которое будет дожидаться адресата на почте в Танбридж-Уэллсе, вполне обычное, мало того, оно еще придаст Глории Харрис то, что мистер Фентон именует фоном. Для нее будет безопасно и даже мудро оставить его на виду, чтобы каждый, кто бы ни прочел его, убедился, что Глория Харрис — реальная личность. С так называемым фоном.
Нэнси добилась ощущения фона в первых шести вариантах. Сочинить седьмой пришлось из-за адреса.
Написать свой настоящий адрес в верхнем правом углу письма означало оставить улику. Если письмо попадет в Чужие Руки, одна из этих рук может тяжело лечь на плечо Нэнси (если пожелает) и отвести ее куда захочет. Но не написать никакого адреса, как она сделала поначалу, значило бы создать для Глории Харрис слишком расплывчатый фон. Подлинное письмо непременно должно иметь какой-то адрес. Написать фальшивый? Придумать адрес ничего не стоит, но попади письмо в чужие руки, фальшь легко обнаружилась бы, а Дженни попала бы в затруднительное положение. А потом Нэнси осенила блестящая мысль. «Зверинец». Так может называться множество заведений. Пансион, Общежитие для Молодых Женщин, Магазин, секретарский колледж, школа для девочек: Э.П. могла написать такое письмо из любого из них. Нужно только слегка изменить текст там и тут, возможно, вскользь упомянуть о «Зверинце». Значит, предстояло напечатать седьмой вариант, но это не так много для того, чтобы получить в конце концов Истинный Шедевр.
Она наклеила марку и взяла конверт с собой, отправляясь на прогулку в Южный Кенсингтон. Южный Кенсингтон был абсолютно безопасен, там столько всяких зверинцев… По дороге она размышляла об Э.П. Не об Эсетилин Питт, такое имя не могло бы сейчас существовать, а об Элис Питман. Тридцать пять лет, — думала она, — добрая, честная, склонная к потливости, наполовину гувернантка (без свидетельства), наполовину заведующая хозяйством в большом детском саду с постоянно проживающими при нем воспитательницами. Воспитательницы настолько молоды, что думают о себе как о «девочках», а Берта Холлоуэй преподает английский и учит детей играть в спектаклях, а Элис Питман (конечно, секретарь руководительницы детского сада и многое другое, поскольку пользуется пишущей машинкой) на самом деле зовется мисс Питман, но ей нравится думать, что ее называют Элис и считают одной из «девочек», а Глория Харрис…
Но как получилось, что у мисс Питман есть такая подруга, как Глория Харрис? Ну, это несложно. Прежняя воспитанница…
Получается настоящий рассказ…
Может быть, написать как-нибудь рассказ? Ведь мне знакомы все уловки, думала Нэнси.
Почему бы не перекрасить зеленое платье из креп-жоржета?
Почему бы нет?
Она могла бы…
Письмо было опущено в почтовый ящик, но прежде чем оно дошло до Глории Харрис, она обрела совершенно новый фон.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ДЖЕННИ В ТАНБРИДЖ-УЭЛЛСЕ
I
С двумя свертками в оберточной бумаге под мышкой, обуреваемая смешанными чувствами, мисс Глория Харрис покинула Танбридж-Уэллс на омнибусе.
Было пять часов вечера, а вечер такой мягкий, такой благодатный, какого Дженни никогда не видела. В одном из ее свертков лежал комплект зеленого нижнего белья, голубая пижама, пара бежевых чулок, два носовых платка и губная помада. В другом — небольшое полотенце, мыло, расческа, ножнички, зубная щетка, маленькая губка, тюбик зубной пасты, большая плитка шоколада, коробочка фиников и «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона. В первом свертке лежало то, что она взяла в квартире Нэнси, во втором — то, что продал ей мистер Сандройд из «Магазинов и складов Сандройда», как только услышал магическое слово «рюкзак».
— Рюкзак? Разумеется, мэм, — сказал мистер Сандройд, разглаживая вислые усы тыльной стороной кисти, словно для того, чтобы его лучше слышали. — Отправляетесь в поход, позволю себе заметить?
— Да, — ответила Дженни.
— А! — произнес он, и его глаза за стеклами очков засияли. — Тогда, может быть, вы позволите мне обратить ваше внимание на список, который я составил для удобства наших покупателей. — И он вручил ей украшенный виньетками список, озаглавленный: «ТУРИСТЫ, ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ!»
— Остерегаться чего? — спросила Дженни с некоторым беспокойством.
— Это моя маленькая хитрость, мэм, — успокоил ее мистер Сандройд, — чтобы привлечь внимание леди и джентльменов к предметам, которые они так часто забывают взять с собой. — Видите, — он наклонился над прилавком и стал тыкать в список похожим на обрубок изогнутым большим пальцем, — я рискнул поместить эти предметы в двух колонках, озаглавленных «Рекомендуемые» и «Обязательные». Я далек от намерения, — сказал мистер Сандройд дружелюбно, — предписывать леди и джентльменам, что именно они должны брать с собой, а что нет. Единственная моя цель… если вы позволите на минутку, — он схватил список, сделал пометку ногтем около одного из названий и с самодовольным видом разогнулся, — вот! Мыло! — Он подмигнул Дженни. — Ведь я не захожу слишком далеко, предлагая молодой даме мыло как туалетную принадлежность?.. Даже в условиях полной компромиссов походной жизни?.. Вряд ли о нем можно сказать «рекомендуемое», правда? — Он склонил голову набок и забавно поглядел на нее сквозь стекла очков.
Дженни доверчиво кивнула.
— Да, мыло мне нужно.
— Нежное мыло со свежим ароматом, — согласился он. — Вербена, лимон, роза, сандаловое дерево — личный выбор каждого покупателя, у нас они есть все…
— Вербена, — кивнула Дженни.
— Нежное и изысканное, — одобрительно заметил мистер Сандройд. — Теперь, я думаю, мы сначала решим относительно рюкзака, а затем сложим в него все купленные вами вещи, каждую в соответствующее отделение. Тут у меня — минутку, извините, — он исчез и тут же появился, — тут у меня, — сказал мистер Сандройд поднимая над головой и поворачивая — великолепный образчик искусства рюкзачных дел мастеров.
Дженни вздохнула.
— О, я уверена, — начала она, — то есть… Вы знаете, у меня на самом деле не так много денег.
— А! — Он отложил рюкзак и сочувственно посмотрел на нее, придерживая ладонью локоть другой руки, которой почесывал ухо. — Подождите, дайте подумать, — он покивал, — вот. Мы сделаем так. Начнем с того, что купим мыло и прочее, а потом станет ясно, сколько у нас осталось денег. Мы сможем подобрать рюкзак по средствам. Подходит?
Дженни согласилась с тем, что это очень хорошая мысль, и сказала, что ей обязательно нужен тюбик «Колинос» и еще… э-э, ну, может быть…
Мистер Сандройд дружески поднял руку. Он прекрасно понимает. Имея в виду — как бы это сказать? — публичность походной жизни, многие молодые дамы пользуются возможностью обновить свои туалетные принадлежности. Например, губка даже после недолгого употребления, которое нисколько не ухудшает ее свойств, часто теряет свежий вид по сравнению с недавно приобретенной… Маленькую губку? Разумеется… А что еще?
Дженни стала называть, что…
— А теперь действительно все, — сказала она наконец.
Мистер Сандройд, подняв указательный палец, покачал головой.
— Пища, мэм. То, что в армии называют неприкосновенным запасом. Я рекомендую своим клиентам шоколад и коробочку фиников. Финики, — произнес мистер Сандройд, нежно похлопывая по коробочке, — из Туниса. Самая калорийная пища, как свидетельствуют многие путешественники, которым случалось пересекать пустыню, имея при себе лишь горсточку фиников.
— О, благодарю вас, да, — отозвалась Дженни. — Мне нужно что-то в этом роде. А теперь действительно все, спасибо. Сколько у нас получилось?
Мистер Сандройд сдвинул очки на лоб и принялся складывать. После недолгих напряженных усилий у него вышло в сумме 18 шиллингов и 4 1/2 пенса.
— Понятно, — сказала Дженни без большой надежды в голосе.
— Ну, и сколько у нас осталось на рюкзак?
— А какой у вас самый дешевый? — озабоченно спросила Дженни.
— Я не могу продать рюкзак дешевле, чем за пять шиллингов и шестипенсовик.
Дженни постаралась не показать своего облегчения и, после того как попросила показать ей рюкзак за пять шиллингов и шестипенсовик, объявила, что он прекрасно подойдет.
— В таком случае 1 фунт, 3 шиллинга и 10 1/2 пенсов, значит, я дам вам один фунт четыре… — Она вытащила кошелек.
— Простите, одну минутку, мисс, — мистер Сандройд исчез в западном углублении за прилавком и вернулся с несколько таинственным видом, пряча одну руку. — Мэм, — начал он торжественно, — я должен просить вас и надеюсь, что вы сможете простить мне эту вольность, скажите, вы отправляетесь в это приятное путешествие в большой смешанной компании или, я сказал бы, более тесной?
— Я… я должна встретиться… — пробормотала Дженни. — Я… я хочу сказать, что путешествую вдвоем. — Тут она сказала себе, что с ней всегда будет ее дорогой Гусар, что бы ни случилось.
— Я ни в какой мере не собираюсь вмешиваться, — уверил ее мистер Сандройд, подняв свободную руку. — Единственное, чего я хочу, это втолковать вам, мэм, что вы и ваш спутник или спутница можете оказаться порознь. Он — или она — или она, — повторил он, чтобы показать, насколько у него нет желания вмешиваться, — пойдет на соседнюю ферму купить яиц, а вы останетесь у костра кипятить чай. Или вы сами пойдете к ручью набрать воды для чая, а она или, возможно, он, останется в лагере. Так или иначе, вы окажетесь порознь. Разве я не прав? — Он с беспокойством ждал ответа.
Дженни согласилась, что иногда она будет оставаться одна.
— А! — Он с облегчением вздохнул. — В таком случае я буду настаивать, чтобы вы приобрели «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона. — С этими словами он быстро вытащил из-за спины руку с пистолетом и навел пистолет на воображаемого врага в дверях.
Дженни вскрикнула, думая, что врывается банда, что он сейчас начнет стрелять. Мистер Сандройд, приняв ее вскрик как дань устрашающему виду «Удивительного гибрида сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона, повернулся к ней со счастливой улыбкой.
— Всего лишь пять шиллингов шесть пенсов, — сказал он, — в ту же цену, что и рюкзак. — Как будто от этого сделка становилась выгоднее.
— Нет, я не могу себе этого позволить, — ответила Дженни. — Боюсь, что я… ну… — Она вспомнила, что на ней уже лежит ответственность за один труп, и она никак не может себе позволить объясняться относительно еще одного.
— Это не настоящий пистолет, мэм, — довольно сказал он.
— А я думала, настоящий.
— Именно! А теперь позвольте мне объяснить. — И не дожидаясь разрешения, он, разгладив усы, пустился в свои любимые разъяснения.
— Сторожевой пес. Каковы функции сторожевого пса? У него, можно сказать, две функции. Спугнуть злоумышленника лаем и разбудить домочадцев. «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона выполняет обе эти функции. Он пугает злоумышленника, мародерствующего бродягу, громким выстрелом, звук которого похож на выстрел из обычного пистолета, и в то же время призывает на помощь прохожего. И даже больше. Предположим, какой-то головорез хочет отнять у дамы кошелек или… — мистер Сандройд скромно опустил взгляд, — нечто еще более дорогое. Она вытаскивает свой Уотсон и говорит: «Уходите, или я буду стрелять!» Он отвратительно хохочет, он понимает, что ей не хватит смелости. Она стреляет! И теперь вы видим во всей красе это изобретение, вполне заслуживающее, по моему разумению, определения «удивительное». Она снова нажимает на спусковой крючок и стреляет тонкой водяной струйкой. Теперь представьте, как представил себе Уотсон, психологию этого головореза. Он видит пистолет, слышит выстрел, инстинктивно закрывает глаза. И вдруг ощущает, что что-то течет по лбу. Кровь! Он ранен! Если он останется на месте, его могут ранить еще раз! И он убегает! «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона изобретен, — самым дружелюбным тоном добавил мистер Сандройд, закончив разъяснения, — человеком по фамилии Уотсон. Благодетелем. С шестью зарядами и подробнейшей инструкцией пять шиллингов и шестипенсовик.
— Да, — сказала Дженни, — я понимаю.
— Ни одна из моих дочерей, — убежденно произнес мистер Сандройд, — не отправилась бы путешествовать без такого пистолета.
— Я не подумала о… о бродягах и прочем.
Мистер Сандройд минуту колебался, затем рискнув своей выгодой от пяти шиллингов шести пенсов, ободряюще улыбнулся. Она была так юна и, несмотря на накрашенные губы, так наивна.
— Я почти уверен, что он вам не понадобится, мисс, — сказал он успокаивающе. — Но на всякий случай… — воззвал он к Дженни. И в самом деле, он будет сегодня спать спокойнее, зная, что она под защитой изобретения Уотсона.
— Но как же я его буду носить? Я хочу сказать, если он лежит в рюкзаке за спиной…
— А в кармане, мэм? Как видите, он небольшой и складный. Или некоторые дамы носят его за круглой подвязкой, на испанский манер, прижатым к ноге.
— Ой, но я ношу пояс с подвязками! — воскликнула Дженни.
— Позвольте мне, мэм. — Он вышел и вернулся с парой дешевых розовых круглых подвязок.
— Но… — начала Дженни.
— Если позволите, — сказал мистер Сандройд с широкой отеческой улыбкой, — мы не будем говорить о них… дайте я взгляну, один фунт три шиллинга и десять с половиной пенсов и пять шиллигов шесть пенсов за пистолет. Всего получается один фунт, девять шиллингов и четыре с половиной пенса. Сложим вещи в рюкзак, или я заверну вам все?
— Заверните, пожалуйста. Да, но я… вы на самом деле… Как это мило с вашей стороны… Спасибо большое… Спасибо… До свидания и — и спасибо вам.
Мистер Сандройд проводил ее до двери. У двери он рискнул тихонько похлопать ее по плечу — два раза, легко, едва касаясь.
— Берегите себя, моя дорогая юная леди, — торжественно произнес он. — Во всех смыслах.
— Да, обязательно, — честно ответила Дженни, — я обещаю вам.
II
Теперь единственной мыслью Дженни было уехать из Танбридж-Уэллса. В Танбридж-Уэллсе была полиция, она видела одного полисмена. В полях их не будет. Понадобится ли ей еще что-нибудь до того, как она уйдет в поля? Понадобится. Кафе через дорогу называлась «МОРОЖЕНОЕ», а это всегда действовало на Дженни, как звук трубы. Она перешла дорогу и вошла в кафе (владелец Ф. Серл) ради — скорее всего последней в ее жизни — порции мороженого.
Было волшебное время вечернего чая, и в кафе сидело множество женщин, которые могли бы восстановить свои силы дома — более удобным, но менее заметным образом. Дженни оказалась за столом с двумя подругами, Мэй и Ниной. Мэй жила в Танбридж-Уэллсе с тетей Джейн — безусловно, с другой тетей Джейн; Нина приезжала к ней на целый день, и собиралась приехать снова через неделю, и конечно, заранее сообщит об этом Мэй, и уж в следующий раз они проведут весь день вдвоем. «Я тебя спрашивала, как дела у миссис Андерсон?» — сказала Мэй, и Нина ответила: «Да, она…», и миссис Андерсон была забыта, так что Дженни так и не узнала, как у нее дела. Мэй сказала, что, несомненно, омнибусы ужасно удобны, чтобы там ни говорили об уроне, который они наносят сельской местности, а Нина добавила, что сейчас, когда отцу пришлось отказаться от автомобиля, если бы не омнибусы… но, конечно, они наносят урон, во всяком случае, когда ты не едешь в одном из них. Тут они обе рассмеялись, и Мэй вдруг погрузилась в задумчивость, а ее чайная ложечка праздно описывала круги в чашке. Как только ее мысли оформились, она произнесла: «Тебе не кажется, что вся жизнь примерно такова? Я хочу сказать, что вещи кажутся различными, в зависимости от того, как ты на них смотришь? Как будто смотришь на две стороны стенки». Нина наморщила лоб и сказала, что понимает, что Мэй имеет в виду, и полагает, что, пожалуй, так и есть. Как две стороны монетки. «Д-да», — ответила Мэй с ноткой сомнения, возможно, чувствуя, что Нина не настолько прониклась ее мыслью, как следовало бы, затем позвенела дюжиной браслетов на запястье, взглянула на свои часики и сказала: «Боже, как поздно. Я провожу тебя до омнибуса. Нам ведь еще идти минут пять». Нина взглянула на свои часы, согласилась и попросила счет, добавив: «Посчитайте отдельно, пожалуйста», в то время как Мэй уже начинала протестовать: «Ну нет, дорогая, ты не должна…»
«Конечно, в сельской местности есть что-то такое, — сказала Мэй, чтобы скрыть замешательство, — я имею в виду, что она отличается, я хочу сказать, от, скажем, Танбридж-Уэллса, я имею в виду настоящую сельскую местность, скажем, где ты живешь».
«Ну конечно, — сказала Нина. — И я думаю, что хочется быть либо там, либо тут, скажем…»
В этот момент Дженни приняла решение. Даже если от этого заболит лоб, она должна доесть мороженое за четыре минуты, чтобы последовать за Ниной в настоящую сельскую местность, которая отличается от, скажем, Танбридж-Уэллса…
По трем счетам было заплачено. Мэй со всеми своими браслетами встала. До выхода надо было порядочно пройти, и Дженни, следуя за ней к двери, думала: «Конечно, она тощая, но думаю, что-то можно было бы сделать, хотя, кажется, уже поздно. Так или иначе, я не потеряю ее из виду, а это хорошо». Она постояла перед витриной соседнего магазина, чтобы не казалось, что она идет за ними, а потом в легком волнении поспешила вверх по холму, но затем успокоилась, потому что Мэй мелькала с южной стороны от нее, и пошла медленнее, пока не оказалась на таком расстоянии, что до нее доносился звон браслетов и слышны были голоса. Они подошли к омнибусу.
«Ну, мы успели», — произнесла Мэй, взглянув на часы, а Нина, взглянув на омнибус, согласилась. Нина сказала: «Тебе не стоит дожидаться», а Мэй согласилась, что, возможно, ей лучше вернуться домой, потому что тетя Джейн любит, чтобы ей в это время читали вслух. Нина спросила, читала ли Мэй «Стадо овец», а Мэй сказала, забавно, потому что как раз собиралась спросить Нину о том же самом. Оказалось, они обе читали книгу и находили ее очаровательной. Мэй сообщила, что одни ее друзья, Грейсоны, знакомы с большим другом Арчибальда Фентона, и выходит, что все это произошло с ним самим, вся часть, где описан цирк, это его собственные приключения, когда он сбежал из школы. Нина сказала: «А я думала, он учился в Итоне», а Мэри сказала, что, кажется, нет, но она может ошибаться. Очевидно, обе они считали, что из Итона никому бежать не захочется.
Тем временем Дженни обошла омнибус кругом, надеясь понять, куда он направляется. Собственно, ее не очень заботило, куда именно, только бы из Танбридж-Уэллса. Но она понимала, что девушка с двумя большими свертками под мышкой должна не просто возить свои свертки по сельской местности, а знать определенный пункт их назначения. Дженни могла сесть рядом с Ниной, но подальше от кондуктора, и повторить то, что скажет Нина. Но тогда Нина ее запомнит, а ей не хотелось, чтобы ее кто-нибудь запоминал. Кроме того, Нина могла взять обратный билет, если они бывают на таких омнибусах. В Лондоне их, разумеется не бывает.
Пунктом назначения омнибуса был Мейдстоун. Одно из самых бесполезных сведений, которое Дженни почерпнула у своей второй гувернантки, было то, что Мейдстоун — столица Кента, и, как теперь оказалось, одно из самых полезных сведений, почерпнутых у третьей гувернантки, — то, что столица графства это город, в котором находится главная тюрьма графства. Поэтому Дженни решила не ехать в Мейдстоун. Она даже вообще раздумала ехать на омнибусе из-за таких неприятных ассоциаций, как вдруг маленькая женщина в черном подошла к водителю и спросила: «Вы проезжаете мимо Эндоувера?», и водитель ответил: «Так близко, как только возможно, матушка», а она поблагодарила и вошла внутрь. Тут же Дженни решила сесть как можно дальше от маленькой женщины, и прошептать «Эндоувер» кондуктору как можно тише, и выйти на следующей остановке после маленькой женщины, и (самое важное) дать кондуктору полкроны для большей безопасности. Потому что, если едешь в Эндоувер с двумя свертками под мышкой, значит, и живешь в Эндоувере, и наверняка знаешь, сколько стоит билет.
Нина входила в омнибус, а Мэй говорила «Передай миссис Андерсон, что я о ней спрашивала», Нина отвечала: «Да, обязательно», но и этот последний промельк миссис Андерсон не дал Дженни ничего нового. Омнибус тронулся. Мэй и Нина помахали друг другу, Мэй более энергично, как подобает человеку, у которого больше простора для движения. Затем Мэй медленно пошла вверх по холму к своей тетушке Джейн, позванивая на ходу браслетами и говоря себе, что Нина, в общем-то, не задавалась, но не была так мила, как обычно; а Нина сидела в омнибусе с таким видом, словно никому только что не махала, и рассуждала про себя, что Мэй неплохая девушка, хотя слегка… — ну, вы понимаете, и, возможно, больше не стоит и встречаться… Омнибус шел дальше, и вот уже маленькая женщина вышла, и пошла по дорожке вбок, а через четверть мили они подъехали к деревне. Это, подумала Дженни, должно быть, Эндоувер. Поэтому она забрала свои свертки, стараясь выглядеть так, словно прожила в этой деревне всю жизнь, омнибус с шумом поехал дальше и пропал из виду… а Дженни Уинделл стояла и смотрела ему вслед, и говорила сама себе, что пока все получилось прекрасно.
Она уже была готова пуститься в путь по полям, когда удалому Гусару пришла в голову одна удалая мысль. Он прошептал ее на ухо Дженни, стоявшей рядом с деревенской лавкой, и указал на одну вещь в витрине. Тихонько посмеиваясь, она вошла и купила эту вещь. А еще купила два апельсина.
I
С двумя свертками в оберточной бумаге под мышкой, обуреваемая смешанными чувствами, мисс Глория Харрис покинула Танбридж-Уэллс на омнибусе.
Было пять часов вечера, а вечер такой мягкий, такой благодатный, какого Дженни никогда не видела. В одном из ее свертков лежал комплект зеленого нижнего белья, голубая пижама, пара бежевых чулок, два носовых платка и губная помада. В другом — небольшое полотенце, мыло, расческа, ножнички, зубная щетка, маленькая губка, тюбик зубной пасты, большая плитка шоколада, коробочка фиников и «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона. В первом свертке лежало то, что она взяла в квартире Нэнси, во втором — то, что продал ей мистер Сандройд из «Магазинов и складов Сандройда», как только услышал магическое слово «рюкзак».
— Рюкзак? Разумеется, мэм, — сказал мистер Сандройд, разглаживая вислые усы тыльной стороной кисти, словно для того, чтобы его лучше слышали. — Отправляетесь в поход, позволю себе заметить?
— Да, — ответила Дженни.
— А! — произнес он, и его глаза за стеклами очков засияли. — Тогда, может быть, вы позволите мне обратить ваше внимание на список, который я составил для удобства наших покупателей. — И он вручил ей украшенный виньетками список, озаглавленный: «ТУРИСТЫ, ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ!»
— Остерегаться чего? — спросила Дженни с некоторым беспокойством.
— Это моя маленькая хитрость, мэм, — успокоил ее мистер Сандройд, — чтобы привлечь внимание леди и джентльменов к предметам, которые они так часто забывают взять с собой. — Видите, — он наклонился над прилавком и стал тыкать в список похожим на обрубок изогнутым большим пальцем, — я рискнул поместить эти предметы в двух колонках, озаглавленных «Рекомендуемые» и «Обязательные». Я далек от намерения, — сказал мистер Сандройд дружелюбно, — предписывать леди и джентльменам, что именно они должны брать с собой, а что нет. Единственная моя цель… если вы позволите на минутку, — он схватил список, сделал пометку ногтем около одного из названий и с самодовольным видом разогнулся, — вот! Мыло! — Он подмигнул Дженни. — Ведь я не захожу слишком далеко, предлагая молодой даме мыло как туалетную принадлежность?.. Даже в условиях полной компромиссов походной жизни?.. Вряд ли о нем можно сказать «рекомендуемое», правда? — Он склонил голову набок и забавно поглядел на нее сквозь стекла очков.
Дженни доверчиво кивнула.
— Да, мыло мне нужно.
— Нежное мыло со свежим ароматом, — согласился он. — Вербена, лимон, роза, сандаловое дерево — личный выбор каждого покупателя, у нас они есть все…
— Вербена, — кивнула Дженни.
— Нежное и изысканное, — одобрительно заметил мистер Сандройд. — Теперь, я думаю, мы сначала решим относительно рюкзака, а затем сложим в него все купленные вами вещи, каждую в соответствующее отделение. Тут у меня — минутку, извините, — он исчез и тут же появился, — тут у меня, — сказал мистер Сандройд поднимая над головой и поворачивая — великолепный образчик искусства рюкзачных дел мастеров.
Дженни вздохнула.
— О, я уверена, — начала она, — то есть… Вы знаете, у меня на самом деле не так много денег.
— А! — Он отложил рюкзак и сочувственно посмотрел на нее, придерживая ладонью локоть другой руки, которой почесывал ухо. — Подождите, дайте подумать, — он покивал, — вот. Мы сделаем так. Начнем с того, что купим мыло и прочее, а потом станет ясно, сколько у нас осталось денег. Мы сможем подобрать рюкзак по средствам. Подходит?
Дженни согласилась с тем, что это очень хорошая мысль, и сказала, что ей обязательно нужен тюбик «Колинос» и еще… э-э, ну, может быть…
Мистер Сандройд дружески поднял руку. Он прекрасно понимает. Имея в виду — как бы это сказать? — публичность походной жизни, многие молодые дамы пользуются возможностью обновить свои туалетные принадлежности. Например, губка даже после недолгого употребления, которое нисколько не ухудшает ее свойств, часто теряет свежий вид по сравнению с недавно приобретенной… Маленькую губку? Разумеется… А что еще?
Дженни стала называть, что…
— А теперь действительно все, — сказала она наконец.
Мистер Сандройд, подняв указательный палец, покачал головой.
— Пища, мэм. То, что в армии называют неприкосновенным запасом. Я рекомендую своим клиентам шоколад и коробочку фиников. Финики, — произнес мистер Сандройд, нежно похлопывая по коробочке, — из Туниса. Самая калорийная пища, как свидетельствуют многие путешественники, которым случалось пересекать пустыню, имея при себе лишь горсточку фиников.
— О, благодарю вас, да, — отозвалась Дженни. — Мне нужно что-то в этом роде. А теперь действительно все, спасибо. Сколько у нас получилось?
Мистер Сандройд сдвинул очки на лоб и принялся складывать. После недолгих напряженных усилий у него вышло в сумме 18 шиллингов и 4 1/2 пенса.
— Понятно, — сказала Дженни без большой надежды в голосе.
— Ну, и сколько у нас осталось на рюкзак?
— А какой у вас самый дешевый? — озабоченно спросила Дженни.
— Я не могу продать рюкзак дешевле, чем за пять шиллингов и шестипенсовик.
Дженни постаралась не показать своего облегчения и, после того как попросила показать ей рюкзак за пять шиллингов и шестипенсовик, объявила, что он прекрасно подойдет.
— В таком случае 1 фунт, 3 шиллинга и 10 1/2 пенсов, значит, я дам вам один фунт четыре… — Она вытащила кошелек.
— Простите, одну минутку, мисс, — мистер Сандройд исчез в западном углублении за прилавком и вернулся с несколько таинственным видом, пряча одну руку. — Мэм, — начал он торжественно, — я должен просить вас и надеюсь, что вы сможете простить мне эту вольность, скажите, вы отправляетесь в это приятное путешествие в большой смешанной компании или, я сказал бы, более тесной?
— Я… я должна встретиться… — пробормотала Дженни. — Я… я хочу сказать, что путешествую вдвоем. — Тут она сказала себе, что с ней всегда будет ее дорогой Гусар, что бы ни случилось.
— Я ни в какой мере не собираюсь вмешиваться, — уверил ее мистер Сандройд, подняв свободную руку. — Единственное, чего я хочу, это втолковать вам, мэм, что вы и ваш спутник или спутница можете оказаться порознь. Он — или она — или она, — повторил он, чтобы показать, насколько у него нет желания вмешиваться, — пойдет на соседнюю ферму купить яиц, а вы останетесь у костра кипятить чай. Или вы сами пойдете к ручью набрать воды для чая, а она или, возможно, он, останется в лагере. Так или иначе, вы окажетесь порознь. Разве я не прав? — Он с беспокойством ждал ответа.
Дженни согласилась, что иногда она будет оставаться одна.
— А! — Он с облегчением вздохнул. — В таком случае я буду настаивать, чтобы вы приобрели «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона. — С этими словами он быстро вытащил из-за спины руку с пистолетом и навел пистолет на воображаемого врага в дверях.
Дженни вскрикнула, думая, что врывается банда, что он сейчас начнет стрелять. Мистер Сандройд, приняв ее вскрик как дань устрашающему виду «Удивительного гибрида сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона, повернулся к ней со счастливой улыбкой.
— Всего лишь пять шиллингов шесть пенсов, — сказал он, — в ту же цену, что и рюкзак. — Как будто от этого сделка становилась выгоднее.
— Нет, я не могу себе этого позволить, — ответила Дженни. — Боюсь, что я… ну… — Она вспомнила, что на ней уже лежит ответственность за один труп, и она никак не может себе позволить объясняться относительно еще одного.
— Это не настоящий пистолет, мэм, — довольно сказал он.
— А я думала, настоящий.
— Именно! А теперь позвольте мне объяснить. — И не дожидаясь разрешения, он, разгладив усы, пустился в свои любимые разъяснения.
— Сторожевой пес. Каковы функции сторожевого пса? У него, можно сказать, две функции. Спугнуть злоумышленника лаем и разбудить домочадцев. «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона выполняет обе эти функции. Он пугает злоумышленника, мародерствующего бродягу, громким выстрелом, звук которого похож на выстрел из обычного пистолета, и в то же время призывает на помощь прохожего. И даже больше. Предположим, какой-то головорез хочет отнять у дамы кошелек или… — мистер Сандройд скромно опустил взгляд, — нечто еще более дорогое. Она вытаскивает свой Уотсон и говорит: «Уходите, или я буду стрелять!» Он отвратительно хохочет, он понимает, что ей не хватит смелости. Она стреляет! И теперь вы видим во всей красе это изобретение, вполне заслуживающее, по моему разумению, определения «удивительное». Она снова нажимает на спусковой крючок и стреляет тонкой водяной струйкой. Теперь представьте, как представил себе Уотсон, психологию этого головореза. Он видит пистолет, слышит выстрел, инстинктивно закрывает глаза. И вдруг ощущает, что что-то течет по лбу. Кровь! Он ранен! Если он останется на месте, его могут ранить еще раз! И он убегает! «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета» Уотсона изобретен, — самым дружелюбным тоном добавил мистер Сандройд, закончив разъяснения, — человеком по фамилии Уотсон. Благодетелем. С шестью зарядами и подробнейшей инструкцией пять шиллингов и шестипенсовик.
— Да, — сказала Дженни, — я понимаю.
— Ни одна из моих дочерей, — убежденно произнес мистер Сандройд, — не отправилась бы путешествовать без такого пистолета.
— Я не подумала о… о бродягах и прочем.
Мистер Сандройд минуту колебался, затем рискнув своей выгодой от пяти шиллингов шести пенсов, ободряюще улыбнулся. Она была так юна и, несмотря на накрашенные губы, так наивна.
— Я почти уверен, что он вам не понадобится, мисс, — сказал он успокаивающе. — Но на всякий случай… — воззвал он к Дженни. И в самом деле, он будет сегодня спать спокойнее, зная, что она под защитой изобретения Уотсона.
— Но как же я его буду носить? Я хочу сказать, если он лежит в рюкзаке за спиной…
— А в кармане, мэм? Как видите, он небольшой и складный. Или некоторые дамы носят его за круглой подвязкой, на испанский манер, прижатым к ноге.
— Ой, но я ношу пояс с подвязками! — воскликнула Дженни.
— Позвольте мне, мэм. — Он вышел и вернулся с парой дешевых розовых круглых подвязок.
— Но… — начала Дженни.
— Если позволите, — сказал мистер Сандройд с широкой отеческой улыбкой, — мы не будем говорить о них… дайте я взгляну, один фунт три шиллинга и десять с половиной пенсов и пять шиллигов шесть пенсов за пистолет. Всего получается один фунт, девять шиллингов и четыре с половиной пенса. Сложим вещи в рюкзак, или я заверну вам все?
— Заверните, пожалуйста. Да, но я… вы на самом деле… Как это мило с вашей стороны… Спасибо большое… Спасибо… До свидания и — и спасибо вам.
Мистер Сандройд проводил ее до двери. У двери он рискнул тихонько похлопать ее по плечу — два раза, легко, едва касаясь.
— Берегите себя, моя дорогая юная леди, — торжественно произнес он. — Во всех смыслах.
— Да, обязательно, — честно ответила Дженни, — я обещаю вам.
II
Теперь единственной мыслью Дженни было уехать из Танбридж-Уэллса. В Танбридж-Уэллсе была полиция, она видела одного полисмена. В полях их не будет. Понадобится ли ей еще что-нибудь до того, как она уйдет в поля? Понадобится. Кафе через дорогу называлась «МОРОЖЕНОЕ», а это всегда действовало на Дженни, как звук трубы. Она перешла дорогу и вошла в кафе (владелец Ф. Серл) ради — скорее всего последней в ее жизни — порции мороженого.
Было волшебное время вечернего чая, и в кафе сидело множество женщин, которые могли бы восстановить свои силы дома — более удобным, но менее заметным образом. Дженни оказалась за столом с двумя подругами, Мэй и Ниной. Мэй жила в Танбридж-Уэллсе с тетей Джейн — безусловно, с другой тетей Джейн; Нина приезжала к ней на целый день, и собиралась приехать снова через неделю, и конечно, заранее сообщит об этом Мэй, и уж в следующий раз они проведут весь день вдвоем. «Я тебя спрашивала, как дела у миссис Андерсон?» — сказала Мэй, и Нина ответила: «Да, она…», и миссис Андерсон была забыта, так что Дженни так и не узнала, как у нее дела. Мэй сказала, что, несомненно, омнибусы ужасно удобны, чтобы там ни говорили об уроне, который они наносят сельской местности, а Нина добавила, что сейчас, когда отцу пришлось отказаться от автомобиля, если бы не омнибусы… но, конечно, они наносят урон, во всяком случае, когда ты не едешь в одном из них. Тут они обе рассмеялись, и Мэй вдруг погрузилась в задумчивость, а ее чайная ложечка праздно описывала круги в чашке. Как только ее мысли оформились, она произнесла: «Тебе не кажется, что вся жизнь примерно такова? Я хочу сказать, что вещи кажутся различными, в зависимости от того, как ты на них смотришь? Как будто смотришь на две стороны стенки». Нина наморщила лоб и сказала, что понимает, что Мэй имеет в виду, и полагает, что, пожалуй, так и есть. Как две стороны монетки. «Д-да», — ответила Мэй с ноткой сомнения, возможно, чувствуя, что Нина не настолько прониклась ее мыслью, как следовало бы, затем позвенела дюжиной браслетов на запястье, взглянула на свои часики и сказала: «Боже, как поздно. Я провожу тебя до омнибуса. Нам ведь еще идти минут пять». Нина взглянула на свои часы, согласилась и попросила счет, добавив: «Посчитайте отдельно, пожалуйста», в то время как Мэй уже начинала протестовать: «Ну нет, дорогая, ты не должна…»
«Конечно, в сельской местности есть что-то такое, — сказала Мэй, чтобы скрыть замешательство, — я имею в виду, что она отличается, я хочу сказать, от, скажем, Танбридж-Уэллса, я имею в виду настоящую сельскую местность, скажем, где ты живешь».
«Ну конечно, — сказала Нина. — И я думаю, что хочется быть либо там, либо тут, скажем…»
В этот момент Дженни приняла решение. Даже если от этого заболит лоб, она должна доесть мороженое за четыре минуты, чтобы последовать за Ниной в настоящую сельскую местность, которая отличается от, скажем, Танбридж-Уэллса…
По трем счетам было заплачено. Мэй со всеми своими браслетами встала. До выхода надо было порядочно пройти, и Дженни, следуя за ней к двери, думала: «Конечно, она тощая, но думаю, что-то можно было бы сделать, хотя, кажется, уже поздно. Так или иначе, я не потеряю ее из виду, а это хорошо». Она постояла перед витриной соседнего магазина, чтобы не казалось, что она идет за ними, а потом в легком волнении поспешила вверх по холму, но затем успокоилась, потому что Мэй мелькала с южной стороны от нее, и пошла медленнее, пока не оказалась на таком расстоянии, что до нее доносился звон браслетов и слышны были голоса. Они подошли к омнибусу.
«Ну, мы успели», — произнесла Мэй, взглянув на часы, а Нина, взглянув на омнибус, согласилась. Нина сказала: «Тебе не стоит дожидаться», а Мэй согласилась, что, возможно, ей лучше вернуться домой, потому что тетя Джейн любит, чтобы ей в это время читали вслух. Нина спросила, читала ли Мэй «Стадо овец», а Мэй сказала, забавно, потому что как раз собиралась спросить Нину о том же самом. Оказалось, они обе читали книгу и находили ее очаровательной. Мэй сообщила, что одни ее друзья, Грейсоны, знакомы с большим другом Арчибальда Фентона, и выходит, что все это произошло с ним самим, вся часть, где описан цирк, это его собственные приключения, когда он сбежал из школы. Нина сказала: «А я думала, он учился в Итоне», а Мэри сказала, что, кажется, нет, но она может ошибаться. Очевидно, обе они считали, что из Итона никому бежать не захочется.
Тем временем Дженни обошла омнибус кругом, надеясь понять, куда он направляется. Собственно, ее не очень заботило, куда именно, только бы из Танбридж-Уэллса. Но она понимала, что девушка с двумя большими свертками под мышкой должна не просто возить свои свертки по сельской местности, а знать определенный пункт их назначения. Дженни могла сесть рядом с Ниной, но подальше от кондуктора, и повторить то, что скажет Нина. Но тогда Нина ее запомнит, а ей не хотелось, чтобы ее кто-нибудь запоминал. Кроме того, Нина могла взять обратный билет, если они бывают на таких омнибусах. В Лондоне их, разумеется не бывает.
Пунктом назначения омнибуса был Мейдстоун. Одно из самых бесполезных сведений, которое Дженни почерпнула у своей второй гувернантки, было то, что Мейдстоун — столица Кента, и, как теперь оказалось, одно из самых полезных сведений, почерпнутых у третьей гувернантки, — то, что столица графства это город, в котором находится главная тюрьма графства. Поэтому Дженни решила не ехать в Мейдстоун. Она даже вообще раздумала ехать на омнибусе из-за таких неприятных ассоциаций, как вдруг маленькая женщина в черном подошла к водителю и спросила: «Вы проезжаете мимо Эндоувера?», и водитель ответил: «Так близко, как только возможно, матушка», а она поблагодарила и вошла внутрь. Тут же Дженни решила сесть как можно дальше от маленькой женщины, и прошептать «Эндоувер» кондуктору как можно тише, и выйти на следующей остановке после маленькой женщины, и (самое важное) дать кондуктору полкроны для большей безопасности. Потому что, если едешь в Эндоувер с двумя свертками под мышкой, значит, и живешь в Эндоувере, и наверняка знаешь, сколько стоит билет.
Нина входила в омнибус, а Мэй говорила «Передай миссис Андерсон, что я о ней спрашивала», Нина отвечала: «Да, обязательно», но и этот последний промельк миссис Андерсон не дал Дженни ничего нового. Омнибус тронулся. Мэй и Нина помахали друг другу, Мэй более энергично, как подобает человеку, у которого больше простора для движения. Затем Мэй медленно пошла вверх по холму к своей тетушке Джейн, позванивая на ходу браслетами и говоря себе, что Нина, в общем-то, не задавалась, но не была так мила, как обычно; а Нина сидела в омнибусе с таким видом, словно никому только что не махала, и рассуждала про себя, что Мэй неплохая девушка, хотя слегка… — ну, вы понимаете, и, возможно, больше не стоит и встречаться… Омнибус шел дальше, и вот уже маленькая женщина вышла, и пошла по дорожке вбок, а через четверть мили они подъехали к деревне. Это, подумала Дженни, должно быть, Эндоувер. Поэтому она забрала свои свертки, стараясь выглядеть так, словно прожила в этой деревне всю жизнь, омнибус с шумом поехал дальше и пропал из виду… а Дженни Уинделл стояла и смотрела ему вслед, и говорила сама себе, что пока все получилось прекрасно.
Она уже была готова пуститься в путь по полям, когда удалому Гусару пришла в голову одна удалая мысль. Он прошептал ее на ухо Дженни, стоявшей рядом с деревенской лавкой, и указал на одну вещь в витрине. Тихонько посмеиваясь, она вошла и купила эту вещь. А еще купила два апельсина.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ ДОЧЬ ГУСАРА
Дженни с удовольствием уселась на берегу небольшой речки и развернула свои свертки. Пока все как следует не будет уложено в рюкзак, она не может считать себя настоящей путешественницей. Но когда все содержимое свертков оказалось перед ней на траве, она задала себе вопрос: «Что сделал бы прежде всего настоящий Гусар?» и без раздумий ответила: «Он бы зарядил и приладил «Удивительный гибрид сторожевого пса и водяного пистолета».
Дженни вытащила пистолет из коробки. Она следовала инструкциям с таким вниманием, которое, несомненно, привело бы в восторг их автора, самого Уотсона. Никогда еще пистолет не заряжали так трепетно. Но все инструкции касались оружия и не решали проблемы, которая теперь стояла перед ней. К какой ноге? Как герой, так и злодей, она прекрасно это знала, стреляют от бедра. Но в данном случае бедра в расчет не шли. Дженни пришлось бы стрелять от икры, или нет, не от икры, поскольку юбка Нэнси была немного для этого коротковата, а примерно с шести дюймов выше колена. Какого колена? Ей было известно (от второй гувернантки), что Мадрид — столица Испании, но этот факт не давал ей ключа к романтической испанской моде, хотя она знала (кто бы мог знать лучше?), где английские гусары лихо носили свои сабли. На левом бедре. Черт возьми! Опять бедра. Что ж, романтичность должна уступить место практичности. Надо просто попробовать, и станет ясно, какое колено удобнее. Правое… Итак, пистолет был закреплен, и впервые за всю историю производства резиновых подвязок пара их оказалась, к своему удивлению, на одной ноге.
Руководствуясь практичностью, Дженни сложила рюкзак. Вниз: смену одежды, потом пижаму, потом туалетные принадлежности, потом полотенце, потом еду. Готово! Рюкзак завязан, оберточная бумага и бечевка засунуты в кроличью нору (Ничего страшного, сказала себе Дженни, у них есть запасной ход, из-за охотничьих собак); рюкзак надет; и вот она, вся Глория Харрис, с головы до ног, от плеча до колена, одинокая девушка на отдыхе.
Теперь вперед, вперед и вперед. Она прошла вдоль излучины реки, не дальше, и застыла как вкопанная. Негромко вскрикнула. Привалившись спиной к дереву, дремал самый непривлекательный человек, какого ей доводилось видеть в жизни. Рядом стояли его башмаки.
Услышав вскрик, он открыл глаза.
— О-о-о, — медленно произнес непривлекательный человек, — две чертовы девицы…
Дженни не могла стронуться с места. Сердце ее нелепо билось в самом горле. Это было глупо, ведь она дочь солдата, не просто солдата Манчестерского полка, а настоящего Гусара. Смелее, Дженни, говорил он. Или это Глория Харрис так испугалась?
Она храбро приветствовала незнакомца.
— Добрый вечер, — произнесла она, сглотнув.
— Одна чертова девица, — поправился Бродяга.
— Доброго вам вечера, — сказала Дженни с интонацией человека, который собирается уходить. И сделала шаг вперед.
— К чему такая спешка? — спросил Бродяга.
Дженни знала к чему, но сочла, что было бы невоспитанно объяснять причины спешки. Она сконфуженно улыбнулась и остановилась.
— Братство чертовой дороги, — произнес Бродяга и, развивая тему, добавил: — Корабли ночью идут мимо. — Он немного помолчал и объяснил: — Чертовой ночью, — на случай, если Дженни не поняла.
Она уже видела его где-то раньше: не то на сцене, не то на страницах «Панча». Нос и глаза воспалены, трехнедельная щетина, руки в жутком состоянии, из носков торчат пальцы… и все же, все же… каким-то образом сквозь спутанные волосы, падавшие на лицо, пробивалось — что-то. Что-то живое, человеческое, приветливое; или могло пробиваться, когда он был трезв.
— Сесть! — скомандовал Бродяга с неожиданной силой.
Дженни робко села.
— Встать!
Дженни встала.
— Делай что хочешь, — сказал Бродяга, устав от собственной власти. Он закрыл глаза.
Дженни села. Сейчас или никогда. Если она сейчас испугается, то может с таким же успехом возвращаться в Лондон. Но бояться глупо. Она, Гусар и Уотсон — их трое против одного. Она сняла шляпу…
— Знаешь, что я съел за сегодня? — спросил Бродяга, не открывая глаз. И сам ответил: — Два чертовых каштана.
— И все? — спросила Дженни.
— Два чертовых конских каштана.
Дженни сказала, что всегда думала, каштаны созревают не раньше сентября.
— Созревают? — презрительно переспросил Бродяга. — Два чертовых коня… — Он на минуту замолчал, словно не был уверен в том, что произнес, и поправился: — Чертовых конских каштана.
— Хотите шоколада?
— Нет, — уверенно ответил Бродяга.
Снова молчание. Кругом, у этой маленькой речушки, все было так мирно, и Дженни решила, что теперь она никого не боится.
— Два чертовых конских каштана… — пробормотал он, — я спросил ее: «Это дорога в Рай?», и она ответила… — Вдруг он открыл глаза и крикнул: — Встать!
— Почему? — смело спросила Дженни, не трогаясь с места.
— Потому что ты сидишь на чертовом гнезде.
Дженни с криком вскочила.
— Садись, — сказал Бродяга, — это ложная тревога. — Он пробормотал: — Чертова девица. — И снова закрыл глаза.
— Я сейчас уйду, — строго сказала Дженни, — если вы не будете вести себя должным образом.
Она снова села, чуть подальше, уверившись перед этим, что под ней не окажется никаких гнезд.
— У меня жена и шесть голодных детишек, — пробормотал Бродяга, — не будь жестокой. — Он взмахнул рукой, словно прощаясь. — Семь, — поправился он. — Я позабыл о чертовом Орасе.
— А как зовут остальных? — спросила Дженни.
— Каких остальных?
— Остальных шестерых.
— Шестерых кого?
— Шестерых детей.
— Чьих детей?
— Оставим это, — сказала Дженни.
— Оставим, — согласился Бродяга, — и чертовых приставал. — Он поднялся и перешел к делу: — Сколько у тебя денег?
— Я… я не считала, — ответила Дженни. Она сунула руку под юбку — пистолет был на месте.
— Хватит на пинту?
— Пинту чего?
— Ох, уж эти чертовы девицы. Лучше дай сюда все, а я верну тебе то, что мне не надо.
— Нет, — возразила Дженни.
— Что значит «нет»?
— Я хочу сказать, не глупите.
— Послушай, — сказал Бродяга рассудительно, — ты же не хочешь, чтобы тебя задушили?
— Нет.
— А чтобы стукнули по голове?
— Нет.
— И не станешь ждать, пока я надену башмаки, чтобы двинуть тебя в живот?
— Нет. (А вдруг не сработает, не выстрелит!)
— Тогда давай деньги.
— Так не выйдет.
— А как?
— Если вы вежливо попросите и скажете «пожалуйста», я дам вам шестипенсовик. По пенни на каждого из членов вашей семьи.
— Какой семьи?
— Оставим это.
— Как насчет чертова Ораса?
Дженни поняла, что этот разговор ни к чему не приведет. Она вытащила пистолет из-за подвязок и спрятала за спиной. Затем встала, в левой руке у нее была шляпа.
— До свидания, — сказала она, — я ухожу.
— Сначала давай сюда деньги.
— Пожалуйста, не глупите.
Бродяга осторожно и с достоинством воздвигся на ноги.
— В башмаках или без них, — объявил он, — я задушу эту чертову девицу. — Он поплевал на ноги и заковылял к Дженни.
Мысленно обратившись к Гусару, Уотсону, мистеру Сандройду, Господу — «умоляю, пусть все получится как надо», — она навела на него пистолет.
— Уходите, — сказала она, — или я буду стрелять!
(Он отвратительно хохочет, он понимает, что ей не хватит смелости… Дженни ожидала услышать отвратительный хохот. Но хохота не последовало.)
— О-о, — произнес удивленный Бродяга, — у нее при себе чертов пистолет. — Он быстро шагнул назад, тяжело наступил на куст чертополоха, высоко подпрыгнул, чтобы не наступить на другой, и тяжело плюхнулся на землю. — Нет, нет, — сказал он, — ничего такого.
— Я собираюсь застрелить вас, — сурово произнесла Дженни.
— Ты не можешь, — отозвался Бродяга, нежно ощупывая ногу.
— Почему?
— Потому что я наступил на чертополох и уколол большой палец.
— Это не основание.
— Не — что? — Он разглядывал палец.
— Множество людей было застрелено с уколотым большим пальцем.
— Наступили на чертополох и укололи большие пальцы? — удивленно спросил Бродяга.
— Да, — подтвердила Дженни.
— Свои чертовы большие пальцы?
Дженни кивнула.
— Я думаю, — сказал Бродяга, на минуту отвлекшись от пальца, — у тебя в этой сумке нет пинцета?
— Боюсь, что нет.
— Нет пинцета?
— Нет.
— Тогда как же, — сказал Бродяга, вновь ощупывая ступню, — как же эти чертовы девицы выдергивают свои чертовы волоски, если не пинцетом?
Дженни решила не развивать эту тему.
— Мне пора идти, — сказала она твердо.
— Пока, — отозвался Бродяга.
— До свидания, — попрощалась Дженни.
Она зашагала дальше. Дойдя до другой излучины реки, она обернулась. Бродяга был целиком поглощен тайнами собственной ноги. Дженни миновала поворот, ее сердце, все ее тело пело от радости…
В половине десятого вечера Дженни подошла к стогу и решила здесь заночевать. Почти сразу же она совершила второе за этот день открытие. Первым было то, что Бродяги Безопасны. И это, разумеется, зависело от того, обладаете ли вы «Удивительным гибридом сторожевого пса и водяного пистолета», закрепленным на ноге, или нет. Второе открытие было безусловной истиной: общеизвестным фактом, что всегда существует другая сторона стога, за которой тебя не видно.
Увидев стог, Дженни решила переодеться за ним. Она зашла за него и обнаружила… что ее видно всему графству Кент. Поняв таким образом, что по ошибке не зашла за стог, а оказалась перед ним, она обогнула его и снова оказалась перед ним. Оставалось еще две стороны, но выяснилось, что они заслуживают не больше доверия, чем первые две. Она поняла, что переодеться за стогом невозможно.
Теперь Дженни задумалась, что люди имеют в виду, говоря «спать под стогом». У стога не было не только «за», но и «под», он казался как-то странно, неправильно сложенным. Может быть, имелось в виду «спать наверху стога»? Дженни снова обошла его… и обнаружила лестницу! Она села, не заботясь о том, насколько ее видно, и попыталась обдумать ситуацию. Скошенный луг спускался к реке, на берегу виднелось несколько неубранных копен. Недоконченный стог означал не только то, что ферма близко, но и то, что с самого утра на этот луг вернутся люди. Еще это означает, подумала Дженни, что фермер не опасается дождя, а фермеры всегда знают, какая будет погода. Более того, и это важно, они всегда встают очень, очень рано. Поэтому дело выглядело так: она может спать, не боясь дождя, на стоге, но встать придется очень рано, чтобы уйти до прихода фермера.
Хорошо. Дочь Гусара принялась строить планы.
1. Она переоденется у реки. Стог будет позади нее, а речка, затененная с другой стороны деревьями, впереди, так что ее никто не увидит.
2. Она умоется в речке.
3. Зубы! (Она немного подумала.) Пожалуй, так. Она съест апельсин на ужин, разрезав кожуру маникюрными ножницами, чтобы получились две чашечки из апельсиновой кожуры, и почистит зубы, используя одну из них.
4. Утром ей нужно быть готовой отправиться в путь сразу же, значит рюкзак нужно собрать заранее, чтобы уйти, как только она кого-нибудь увидит.
5. Значит, придется спать одетой. Но ведь тогда утром одежда будет выглядеть жутко.
6. Спать в одежде, а утром переодеться в зеленое платье, как только она проснется и уйдет отсюда? Но ей не хотелось носить зеленое, не перекрасив, из-за своего бедственного положения.
7. Прекрасная мысль! Спать в пижаме, надев сверху бежевое трикотажное платье. Все остальное положить в рюкзак, чтобы он был собран и стоял под рукой. А проснувшись, она подвернет пижамные брюки, наденет рюкзак и ботинки, тогда будет казаться что она просто в платье и без чулок, так может ходить кто угодно.
8. Одеться как следует можно будет немного позже, когда она умоется в речке.
Дженни поужинала. Апельсин оказался хорош, шоколад тоже, но финики при ближайшем рассмотрении разочаровали ее. Вряд ли кто-нибудь пересек или собирался пересечь пустыню, питаясь горсткой фиников; очевидно, у мистера Сандройда были неверные сведения. Дженни, облизнув пальцы после того, как справилась с двумя финиками, с облегчением вернулась к апельсину и с удовольствием подумала о предстоящем умывании. Чашечки из кожуры были готовы, она взяла рюкзак и направилась к реке…
Закат догорал, сгущалась темнота. Краски неба потускнели, розовое и голубое смешивались, становясь серым; мир внезапно потерял свой цвет, свою песню, свой смех. Под сенью ольшаника река встретилась с ночью и начала выпускать щупальца темноты в сторону призрачной Дженни, склонившейся над ней. Дженни быстро выскользнула из одежды и поспешила назад к стогу. Быстро, пока еще не совсем стемнело, она приготовила все к завтрашнему утру. Затем Ночь спустилась и приветствовала Дженни… обняла ее, когда она, дитя в своем доме-крепости, еще стояла на коленях, произнося молитвы Господу и своему Гусару.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги