Очень темное дело

Глава I. Творческая компания

— Господа! — громко выкрикнул, войдя в вагон, очередной современный коробейник — в каждом поезде в наши дни непременно такого встретишь. — Господа! Вам предлагается набор из десяти фломастеров всех цветов радуги. И очень недорого. В киосках и магазинах вы найдете этот товар за пятнадцать рублей новыми, а то и за двадцать. Я же предлагаю их вам по символической цене: за десять. Получается всего рубль за фломастер, а посмотрите, какие толстые.

— Сразу видно — цыган, — шепнул Петька Феде на ухо, — Вишь, как заливается: «Все цвета радуги, толстые». Обычные ведь фломастеры.

— Он не цыган, он негр, — так же тихо шепнул в ответ Федя.

— Сам ты негр! Что я, негра от цыгана, что ли, не отличу?

— Говорю тебе, негр, — стоял на своем Федя.

— Очки надень, Чудилкин! У тебя от голода, что ли, в глазах потемнело? Какой негр? Цыган, в натуре.

— Балда, сам ты цыган…

— Купите дочке. И ей радость, и вам хорошо. Не будет под ногами мешаться, делом займется, рисованием, а вы пока отдохнете!

Смуглый продавец уже подошел совсем близко и обратился к полной женщине, расположившейся с девочкой на соседнем с Федей сиденье.

— Откуда ж ты такой взялся? — подивилась женщина, раскрывая сумочку, чтобы достать кошелек. Торговец ей явно польстил: по виду она вполне годилась девочке в бабушки, да, наверное, бабушкой и была. — Говоришь ты вроде по-нашему, а с лица, как из Африки.

— Понял? Негр, — победоносно шепнул Федя, склонившись к самому Петькиному уху.

— Я эфиоп, — обернулся к ним через плечо смуглый вагонный коробейник.

Федя понял, что его, несмотря на всю конспирацию, услышали, и почувствовал, как сам становится краснокожим.

— Мой прапрапрадедушка, Пушкин Александр Сергеевич, хорошие стихи писал. Его за это на дуэли убили. Француз Дантес — пиф-паф! — застрелил, может, слышали? А я вот теперь фломастерами здесь торгую, — бойко тараторил коробейник.

Окружающие пассажиры с трудом сдерживали улыбки, кто-то даже закашлял, чтобы не расхохотаться.

— Ой, Пушкин! — смеясь, замахала на него руками женщина, которая собиралась купить фломастеры. — Да ты небось цыган.

На этот раз Петька молча, но победоносно ткнул Федю локтем в бок.

— Честное эфиопское, я прапраправнук Александра Сергеевича. Хотите, я вам его стихи почитаю? Вот хотя бы… — Коробейник закинул сумку с товаром за плечо, встал в позу актера из дореволюционного театра и начал: — «Осенняя пора, очей очарованье…»

— Какая ж осень, лето сейчас на дворе, — перебила его женщина. — Ты бы, милок, про лето чего-нибудь почитал.

— Лето прапрапрадедушка не любил, все про осень или зиму сочинял, — отрезал смуглый «потомок» Пушкина. — Вы фломастеры-то брать дочке будете?

— Ладно, давай, Пушкин, — усмехнулась женщина. В руки вымогателя перекочевала десятка, а он расстался с упаковкой фломастеров.

— Пишут хоть? — засомневалась покупательница.

— Пишут, пишут, — бросил через плечо удачливый продавец, шустро удаляясь по проходу между пассажирами.

Не успел он выйти в тамбур, как с другой стороны в вагон уже зашел следующий коробейник.

— Граждане, — засипел он голосом закипающего чайника и поднимая в руке точь-в-точь такую же пачку фломастеров, — предлагаю вам японские фломастеры, по символической цене пятнадцать рублей за десять штук…

Пассажиры зашумели, переговариваясь, и последние слова сиплого торговца Федя не разобрал. Он только заметил, как кто-то дернул того за полу джинсовой куртки и шепнул что-то на ухо. Торговец тут же убрал образец своего товара в пухлую сумку и быстро прошел к противоположному концу вагона вслед за «Пушкиным».

— Конкуренция, — заметил Петька.

— Да они наверняка вместе работают, — не согласился Федя.

Петька только безнадежно махнул рукой — мол, что с тобой спорить — и демонстративно отвернулся к окну. Федя, вздохнув, уткнулся в книжку, лежавшую у него на коленях, и сделал вид, будто читает.

На самом деле Федя вспоминал события недавнего прошлого.

Они приехали в Кучи два дня назад, то есть теперь уже почти три, поздним вечером. Сергей Васильевич радостно встретил их еще на автобусной остановке.

— Дед, ты не радуйся, — едва сойдя с автобуса, огорошил его Петька. — Мы к тебе ненадолго.

— Как ненадолго? — замер от удивления дед. — Валя, мама то есть, говорила, что на две недели.

— В последний момент все переиграли, — беззастенчиво врал Петька. — Его родители, как мы уславливались, не могут. Они сейчас только могут, а через две недели уже уедут. Это Федя, — спохватился Петька, вспомнив, что не представил товарища.

— Очень приятно, — озадаченно протянул Сергей Васильевич, хотя его лицо выражало лишь крайнюю степень удивления.

— Здравствуйте, — как можно вежливее поздоровался Федя и тут же поправил завравшегося Петьку: — Через три.

— Чего через три? — не сразу понял тот. — Ах да, через три. Во-во, через три недели его родители смотаются со своей дачи. Тогда мы сюда к тебе опять и приедем уже на целый месяц. А пока только на выходные.

— Вот те раз, — расстроился дед. — А я думал, на рыбалку походим, вы в огороде мне поможете… Клубника скоро.

— Дед, к клубнике мы как раз приедем, не переживай. Вот съедим всю у него на даче — и к тебе.

Сергей Васильевич сокрушенно покачал головой и, обняв внука за плечи, подтолкнул его на тропинку, убегавшую от автобусной остановки куда-то в придорожные кусты.

— Пошли, — со вздохом сказал он. — Бабушка там вам чего-то наготовила. Не знаю уж что, я специально с огорода не вылезал, А то, неровен час, под горячую руку попадешь, да и ароматы такие, что слюнки текут и желудок аж плачет. В огороде и то чуешь. Идемте.

По той тропинке они дошли до самого дома Петькиных деда и бабушки. Угощали их действительно на славу. Федя так объелся, что даже не пошел в тот вечер купаться, хотя мечтал об этом в Москве целую неделю. Он вспомнил ту обалденно вкусную ватрушку с румяной корочкой поверх начинки, и рот у него тут же наполнился слюной, а желудок возрыдал громким голосом — все как говорил тогда Петькин дед. Даже от одного воспоминания.

А ночью, сидя на раскладушках у зажженного ночничка, друзья в который раз обсуждали план дальнейших действий.

— Эх, были бы у нас паспорта, — тоже в который раз огорченно вздыхал Петька. — Тогда бы никаких проблем.

Да, с паспортами проблем бы не было, но в таком возрасте паспорт просто так не пойдешь и не получишь. Несправедливо, конечно, но ничего не поделаешь, сколько ни вздыхай. Впрочем, Петька умел не только вздыхать — он ведь и затеял все предприятие. И план в основном разработал он, Федя только уточнял детали.

— Завтра накупаемся, — продолжал Петька. — С утра даже порыбачить можно. Послезавтра тоже, а в понедельник утречком в путь. И надо не забыть еще сбегать позвонить, чтобы дед сам чего лишнего не наговорил. А уж в понедельник он никого не застанет, мои в воскресенье же вечером и уедут. Ты тоже своим предкам позвони, чтобы зря не психовали. Мол, добрался, все в порядке, часто звонить не могу, ждите следующего сеанса связи через неделю.

Все это было проговорено еще в Москве неоднократно, но Петька снова и снова возвращался к волновавшей его теме: видно, все-таки боялся, что какое-нибудь недоразумение погубит всю авантюру.

— Теперь подобьем бабки, — предложил он и извлек из кармана рюкзака свой кошелек. — Сколько тебе дали?

— Стольник, — ответил Федя, доставая и свой полиэтиленовый пакетик, в котором было сто рублей десятками. — Хотели лимон дать, чтобы я твоему деду отдал, но твои же предки ни в какую. Говорят, потом и ты у нас две недели жить будешь, так и сочтемся.

— Да, непруха, — согласился Петька, — мне тоже только две сотни дали. Давай решим, кто будет казначеем.

После недолгого обсуждения решили деньги считать общими, но в общий котел не складывать — если кто потеряет, так хоть не все.

— Между прочим, — подвел итог Петька, — если бы у нас были паспорта, все равно бы на билеты не хватило. А еще и жрать что-то надо. Так что ничего страшного. На еду их все и протратим.

На том они в тот вечер и порешили. В следующие два выходных дня программа была выполнена по всем пунктам. И рыбалка была, и купание, и родителей по телефону успокоили. И вообще так в этих Кучах было хорошо, что Федя уж и ехать никуда не хотел, но Петька был неумолим, да и отступать от задуманного не годилось.

В семь утра в понедельник они распрощались с Петькиными дедушкой и бабушкой и сели на автобус в сторону Одинцова. Петька радовался, что дед оплатил им проезд: неожиданно сэкономили. От Одинцова они, опять же в целях экономии, пешком добрались до Киевской ветки железной дороги, на станции «Переделкино» сели в первую же электричку и покатили на юг. Точнее, на юго-запад, но Петька, привлекая в свидетельство карту, уже доказал Феде, что главное им — пересечь границу Украины, а там они как-нибудь достигнут и намеченной цели.

Теперь путешественники находились где-то за Наро-Фоминском. Было уже за полдень. И Федя, успевший переварить утреннюю яичницу, подумывал о том, что пора бы им сделать остановку и произвести первые траты в целях поддержания собственной физической формы.

…Стук колес ворвался неожиданно, откуда-то из-за спины вместе с топотом и возгласами потревоженных пассажиров. Федя стремительно обернулся. По проходу между рядами несся на всех парах тот самый не то негр, не то цыган, выдававший себя за эфиопа и потомка Пушкина.

— Контролеры, — ткнул Федю под бок Петька и вскочил со своего места.

Федя тоже вскочил и замешкался, одной рукой дергая из-под сиденья свой рюкзак, а другой удерживая книжку, терять которую не хотелось. Петька свою сумку держал до этого на коленях, а теперь в руках и поэтому был готов к бегству, ждал только Федю.

— Быстрее, быстрее, — шипел он.

Федя дернул рюкзак, да с такой силой, что вылетел спиной в проход, по которому только что проскакал смуглый парнишка. Но следом за ним бежал еще кто-то: сзади приближался топот, и Федя, оглянувшись, успел сообразить, что топочет сиплый торговец, но не успел посторониться — тот налетел на него, и они оба повалились на грязный вагонный пол.

— Ух ё-о-о, — застонал сиплый, видимо, больно ударившись при падении.

Федя вывернулся из-под него, подхватил свой рюкзак и бросился прочь вслед за эфиопом, а Петька сзади толкал его в спину. Они пулей вылетели в тамбур, оттуда в другой вагон, и прежде чем добежали до следующих дверей, поезд затормозил и остановился.

Федя и Петя выскочили на перрон и перевели дух. Опасаться больше было нечего. Двери поезда с шипением закрылись, и гигантский грохочущий змей медленно отвалил, слегка покачивая коричневыми боками.

— Ф-фу, — выдохнул Петька и огляделся по сторонам в поисках скамейки. Углядев ее, он молча подошел, бросил на деревянное сиденье сумку и плюхнулся рядом. Федя тоже направился к нему, но на полпути замедлил шаг. На почти пустом перроне, метрах в пятнадцати от себя, он заприметил уже знакомую фигуру. Все тот же «потомок Пушкина» стоял и смотрел в их сторону. Федя отвернулся и опустился рядом с Петькой. Оба молчали, приходя в себя после пережитого потрясения.

— Куда едем? — раздался откуда-то слева бодрый голос.

Федя и Петя, как по команде, повернули головы в одну сторону, через левое плечо, и оба никого не увидели. Прежде чем ребята успели удивленно переглянуться, тот же голос окликнул их уже с другой стороны:

— Куда едем, мужики?

Совершив мгновенный обходной маневр, на лавочке справа от Петьки расположился в вальяжной позе, нога на ногу, тот самый смуглый коробейник, что так лихо улепетывал по вагону минуту назад. Впрочем, Федя уже узнал его голос.

— На дачу, — хмуро ответил Петька, — под Калугу. А что?

— Чего ж сошли?

— Так ведь поезд-то только до Обнинска, — вмешался в разговор Федя.

— А тебе-то что? — повторил свой вопрос Петька.

Вообще-то Петька Кочетков был парнем бойким и веселым, даже иногда чересчур, в школе добровольно исполнял роль классного клоуна, однако Федя уже знал, что он при этом — человек вежливый и, как ни странно, тактичный, так что называть кого-то незнакомого на «ты» было совсем не в его стиле. Но в данном случае — Федя не мог не признать этого — такое обращение оказалось вполне уместным, потому что «потомку Пушкина» с виду было не многим более лет, чем его предполагаемому знаменитому предку, когда тот поступил в Царскосельский лицей. Федя дал бы ему чертову дюжину, а то и меньше.

— Меня Сашей звать, — игнорируя Петькин вопрос, представился незнакомец.

Ребятам ничего не оставалось, как тоже представиться. Петька это сделал как бы нехотя, с осторожностью, соблюдая достоинство. Это в классе, на уроках и переменах, он балагурил и паясничал, а в других ситуациях — в общении с незнакомыми людьми или же в небольшой компании — Кочеткова будто подменяли, он становился серьезным, а часто даже застенчивым. Федя же назвал свое имя с готовностью, ему понравилась бойкая речь паренька и та находчивость, с которой он продавал свой товар в поезде.

— Я спасибо сказать хотел, — обратился цыган-эфиоп Саша уже непосредственно к Феде, — Вовремя ты ему под ноги сунулся, если бы он меня догнал, мне бы не поздоровилось.

Саша протянул Феде руку, и они обменялись рукопожатием. При этом Федя и виду не подал, что столкнулся с сиплым торговцем случайно — у него ведь и в мыслях тогда не было нарочно соваться кому-нибудь под ноги. Надо же, оказывается, эти коробейники друг за другом гонялись, а Федя-то думал, от контролеров драпают.

— А чего вы не поделили? — спросил Петька: он тоже, как видно, просек ситуацию.

— Да конкуренция, — немного туманно ответил Саша. — Законы вагонного бизнеса. Стихийный рынок. Так куда путь держите?

— Сказал же, на дачу, — сердито буркнул Петька.

— Ну, на дачу так на дачу, — хитро прищурился Саша, — а я в Африку.

— Куда, куда? — Федя от изумления даже рот после вопроса не закрыл.

— В Африку, папашу хочу повидать, он у меня в гору пошел, стал там каким-то большим человеком, чиновником, а я его уже одиннадцать лет не видал.

— Это сколько же тебе? — не удержался Федя от нового вопроса. Петька же молчал и даже смотрел в другую сторону, прямо перед собой, через пути, на покосившееся название станции — «Балабаново».

— Тринадцать, — просто ответил Саша.

— А что, ты правда эфиоп?

— Наполовину. Мама у меня русская. А отец оттуда. Надо бы мне с ним поближе познакомиться. Он письмо прислал, вот я и намылился.

— И мама тебя отпустила?

Саша ответил не сразу, очевидно, он что-то обдумывал или ответить ему было не очень легко.

— Отпустила, — коротко сказал наконец он, и Федя понял по тону, что других пояснений сейчас не последует.

— А мы в Крым, — неожиданно брякнул Петька. Сказал и замолчал, будто испугался, что выдал истинную цель их путешествия. Саша же так оживился, что чуть не вскочил с лавочки.

— В Крым? Да нам же почти по пути, может, вместе дальше поедем, а? — Его даже не удивило, что попутчики едут на электричке к столь дальней цели путешествия: впрочем, сам-то он собирался еще дальше, если только верить его россказням. — Ну поехали вместе, — возбужденно продолжал Саша. — Я вас на любой поезд посажу, и мне не так скучно будет.

— Как посадишь-то? — Петька недоверчиво скосил глаза на своего соседа.

— Запросто. Это уж мое дело. Только сначала надо до Калуги добраться, там поезда дальнего следования останавливаются.

Ребята молчали. Случайное знакомство не внушало особого доверия. Да и рассказы «потомка Пушкина» просто пугали небывальщиной. «Может, псих?» Не высказывая подозрения вслух, Федя с опаской разглядывал темнокожего малого. Глаза бегают, волосы торчком, высокий и худой, как из концлагеря. Ну точно, сумасшедший.

— Мужики, — чуть ли не взмолился тем временем Саша, — я же вижу, что вы безбилетники. Вы что, в Крым на электричках доехать собрались? Да знаете, что с вами будет? Захомутают вас где-нибудь менты, у них глаз получше моего наметанный. А как захомутают — отправят домой, но сначала в распределитель, думаете, это здорово? У меня-то ведь опыт есть, я уже три дня путешествую. От Питера до Москвы за день домчался, уже бы и дальше был, да без денег я. По вагонам хожу на жратву зарабатываю, ну, вы сами все видели. Поехали вместе, а? Вместе же лучше. Я вас на скорый посажу, честное слово, не вру. Только до Калуги надо добраться да темноты подождать.

— А по-моему, — нашел компромиссное решение Федя, — сначала надо пожрать.

— Тоже неплохо, — радостно согласился Саша, — пошли закусим, а заодно и поближе познакомимся.

«Нет, не псих, — решил Федя, поднимаясь с лавочки, — слишком разумно говорит. Был бы психом, сам бы давно в милицию загремел».

— Мать мне вообще про отца мало что рассказывала. Можно сказать, толком вообще ничего. По крайней мере до последнего времени…

Ребята удобно расположились на траве под березой, пообедав пакетом молока на троих, двумя батонами и сыром, купленными в ближайшем магазинчике. Саша, который на равных участвовал в покупке, теперь вел неспешное повествование, а Федя и Петя, с притихшими уже после еды желудками, внимательно слушали.

— Сами понимаете, я ее все-таки спрашивал, почему я не такой, как все. Фамилия у меня русская, Носков, имя русское, даже отчество Сергеевич, всю жизнь в Петербурге прожил под северным солнцем, а кожа — сами видите. — Саша закатал рукав рубашки, хотя делать это было вовсе не обязательно: все остальные части его тела ничуть не хуже демонстрировали африканское происхождение. — Ну, она мне сначала говорила только, что папа у меня в Африке, и все. Я приставал: «Когда приедет?» А она: «Никогда». Ну, нет так нет, я уж как-то со временем привык к этому. Потом, правда, когда я постарше стал, она мне немного добавила информации. Мол, была в Эфиопии, в командировке, вышла там замуж за моего отца, потом вроде заваруха там какая-то началась, стреляли, есть было нечего, и она уехала. А он, мол, не мог и не хотел. Где теперь — неизвестно, и будто кто-то ей сказал, что пропал без вести. По крайней мере, с тех пор ни слуху ни духу. Я в общем поверил. Потом мама замуж вышла, отчим появился у меня, нормальный мужик, сейчас в какой-то фирме работает. Все как у людей. Да тут месяц назад возвращаюсь я из школы и нахожу в почтовом ящике непонятное такое письмо. Я таких никогда в жизни и не видал. Конверт узкий и вообще не такой, как у нас. И марка иностранная, но адрес наш написан, русскими буквами, а обратный я вообще не смог прочитать. У меня сердце екнуло, я скорее домой побежал, мама хвать у меня конверт из рук и вся побелела. Стала читать, да так и ушла с ним в комнату. Я за ней, спрашиваю: «От отца?» Молчит. Но вижу же, что от него. Спрашиваю: «Что там?» Не отвечает. Так ничего и не сказала. Потом отчим вечером с работы пришел, и они уже вдвоем со мной работу проводить начали. Что, мол, отец привет матери передает, что у него другая семья, а обо мне он и не знает. Я прошу: дайте письмо, — мать не дает. Говорит, не тебе написано. Ну, конечно же, я его ночью украл и прочел. По-русски написано, правда, с такими ошибками, что за это и единицу поставить много будет. Но я разобрал. Оказывается, все обо мне папаша мой знает, ну, в смысле, что я есть на белом свете, и не только знает, но даже и помнит меня, иначе бы этого письма не прислал. Я, оказывается, и родился-то в этой самой Эфиопии, только не помню об этом. Я потом посчитал, года два мне было, когда мама оттуда со мной уехала. Уезжать, наверное, и правда было нужно. Потому что отец пишет: «Тогда совсем плохо, сейчас совсем хорошо». Пишет, что работает где-то чуть ли не в правительстве. И вспоминает институт, в котором он с мамой вместе учился. Все не так, как она мне говорила, оказывается. И главное, он ведь даже ничего с нее не требует, только просит со мной познакомиться, пишет: «Хочу помочь». Ну, письмо-то я это прочел, да и потихоньку на место положил. И матери ничего не сказал, тем более что в тот же день, как специально, в новостях по телевизору опять стали из Эфиопии стрельбу показывать. Ясно, что разговаривать не о чем. Уж если она столько лет мне правды сказать не хотела, то и теперь с отцом повидаться не даст. А я его увидеть вот так захотел. — Саша провел себе ребром ладони по горлу. — Должен же и у меня быть отец, тем более что сам хочет познакомиться. Короче, сказал я мамаше, что к бабке в деревню поеду, а сам удрал. Решил: так или иначе, а только до Эфиопии я доберусь.

Саша замолчал и откинулся на спину, глядя на свежую июньскую листву, еще просвечивающую на ярком солнце.

— Да как ты туда доберешься? — Петя высказал вслух то, о чем думал и Федя. — Никак не доберешься. На поезде туда не доедешь, пешком не дойдешь, на самолет тебя не посадят. Вернуться тебе надо.

— Вот поэтому я с вами в Крым и поеду, что ни на поезде, ни на машине, ни на самолете, а на корабле можно. Хотя бы куда-нибудь в Турцию, а там уж доберусь.

— Да ты больной, что ли? — сел под березой Петька. — От Турции до Эфиопии знаешь сколько? То Азия, а то Африка. Да ты и до Турции не доберешься.

— Доберусь.

— Ну как?

— Это мое дело.

— Ну как?

— Не знаю еще как. Только читал я когда-то такую историю или слышал по телевизору, как два фаната ЦСКА пересекли всю Европу, чтобы попасть в Италию на матч своей любимой команды. И попали. И им тоже, между прочим, столько же, сколько нам, было. И паспортов у них не было, и денег. Добрались ведь, а? Ради футбола. Что ж я, ради встречи с отцом до Эфиопии не доберусь? Доберусь.

— А есть, есть ты на какие шиши будешь? — Петька никак не хотел поверить в реальность планов юного полуэфиопа.

— Ну, пока по России, по Украине еду, у меня на прожиточный минимум вот что имеется. — Саша придвинул к себе и расстегнул свою сумку. Там пухлой стопкой лежали тоненькие книжечки в бумажном переплете.

— Ты что, бумагу ешь? — не понял Петька.

— Это кроссворды. Сборники кроссвордов, — терпеливо объяснял Саша. — Мне отчим чуть ли не каждый день их таскал. Сам в детстве любил разгадывать и до сих пор считает, что такое занятие развивает эрудицию. Теперь у него времени на кроссворды нет, так он их мне подкидывал. Воспитанием моим, значит, занимался. А я парочку кое-как разгадал, а остальные все в стол складывал. Теперь вот пригодились. Торгую ими по электричкам. Много уже продал, на то и живу.

— Ты ж фломастерами торговал?

— Торговал. Я их у того дурака, который за мной гонялся, еще утром на пачку кроссвордов выменял. Когда товар разный, продать легче, — показал знакомство с азами улично-рыночной экономики предприимчивый петербуржец. — Мы вообще-то с этим типом договаривались торговать в разных поездах, не знаю уж, как в одном оказались.

— Ну а в Турции, или не знаю еще где, чем ты торговать будешь? Тоже кроссвордами?

— Что-нибудь придумаю, — беззаботно отмахнулся Саша, — и вообще, там тепло, там сады должны быть, огороды, фрукты всякие.

— Хорошо. — Петя попробовал урезонить Сашу с другой стороны. — Ну доберешься ты до Эфиопии, допустим. А отца ты как там искать будешь? Ты ж небось ни бельмеса по-эфиопски?

— Вот. — Саша сунул руку в карман, вытащил оттуда и показал Петьке бумажку. — Вот адрес и имя моего отца. Я с конверта списал. С этим найду.

Петька безнадежно махнул рукой и отвернулся.

— Теперь вы расскажите, зачем в Крым едете, — невозмутимо предложил Саша.

— В поезде. — Петька вскочил. — В поезде расскажем, пошли.

Все началось тогда, когда стало совершенно очевидно, что после окончания учебного года в Крым с классом поедут не все. К примеру, совершенно точно не поедет Оля Толоконцева, то есть она бы и не прочь, да ее родители не отпустят, они люди упакованные, сами увезут куда-нибудь на заграничный курорт. И у Кати Полоцкой тоже мама против, не отпускает дочку от себя. Артем Козлов, наоборот, рад бы не ехать, да родители его с классом чуть ли не насильно отправят, мол, нехорошо отрываться от коллектива. А вот с Петькой Кочетковым и Федей Чудинцевым вышла отдельная история. Они и сами бы рады в Крым поехать, в море покупаться, и родители готовы деньги заплатить, чтобы чад своих под присмотром на юг отправить, да школьные власти ни в какую. И больше всех восстала классная руководительница Лариса Васильевна. Лучше, заявила, вообще никто никуда не поедет, чем эти двое под ее опекой в поездке окажутся. А почему? Да из-за безобразного их поведения, так она и объяснила родителям на собрании. Федю она еще, может быть, и взяла бы месяц назад, но теперь, когда он якобы полностью попал под влияние Кочеткова, Лариса Васильевна категорически против. И вообще пора ставить вопрос о пребывании этих детей в данном учебном заведении. Постоянные срывы уроков, прогулы, безобразные выходки на переменах и, наконец, драка с товарищами. Ну а что мог Федя поделать, когда на Петьку за его острый язык сразу двое из соседнего класса накинулись, как же он мог не вступиться? Только никто этого не принял тогда во внимание, и Петю с Федей из списков вычеркнули.

Федя было расстроился, выдержал «разбор полетов» с родителями, а потом решил — ну, не судьба ему ехать в этом году в Крым, так не судьба. Он на даче отдохнет под Вербилками, за грибами походит, а чтобы не скучно было, Петьку туда пригласит. Только бы родители согласились. Как ни странно, предки очень быстро дали свое согласие, даже и не возражали. Только не на все лето, а месяц согласились на даче с Федей и Петей пожить, когда у них отпуск будет. Федин отец сам тогда, после собрания, Кочетковым звонил и предложение такое сделал. А на следующий день уже со стороны Петькиных предков поступило предложение встречное: пусть, чтобы не так тяжело было Фединым родителям и чтобы у ребят было хоть какое-то разнообразие, Петя и Федя сначала в деревне Кучи у Петькиного деда погостят. Недели две. А потом пусть уж и к Феде на дачу отправляются. Так между собой и порешили. Федя доволен был, но тут Кочетков-младший неожиданно внес в планы взрослых свои коррективы.

— Пойми, — убеждал он Федю, когда они вдвоем гуляли на Крылатских холмах, — дело не в том, что мы в деревне скучать будем. Не будем, особенно вдвоем. Дело не в этом, дело в принципе. Ты хотел в Крым?

— Ну, — кивал Федя.

— И я хотел. Мы виноваты, что на нас эти дебилы из «А» набросились?

— Не виноваты.

— Так фигли ж мы страдаем? Они-то, эти «ашки», со своим классом едут в Петербург на неделю, а нас ни хрена никуда не берут. Это справедливо?

— Несправедливо, — и тут соглашался Федя.

— Фигли ж мы будем с тобой Ларе потакать, когда она нас все равно выгнать на следующий год собирается. Она так и заявила после собрания: «Кочетков и Чудинцев учиться у меня в классе не будут».

— Кто тебе это сказал?

— Ленка-староста. Я ей верю, она всегда в курсе и девка хорошая. Так давай утрем Ларе нос, тоже в Крым смотаемся.

— Но как? — спросил тогда Федя, а Петька, загадочно улыбнувшись, пообещал дать ему ответ на этот вопрос через пару дней. Медлить действительно было нельзя. Уже через неделю класс выезжал на поезде в Крым, а их в тот же день отправляли на деревню к Петькиному дедушке.

И Петька сдержал свое обещание: на третий день после того разговора он пришел к Федьке в гости с разработанным планом суперавантюрной операции.

— Мы приедем к деду, — излагал суть дела Петька, — и скажем ему, что твои родители не могут взять отпуск через две недели, мол, им на работе его только сейчас и дают. Вот мы будто бы и должны у него только два дня перекантоваться, а в понедельник к тебе на дачу уезжать. Предки ни сном ни духом, а мы прямо в Крым и рванем.

— А что, если твои родители захотят тебя на даче навестить? — сомневался Федя.

— Не захотят. Они сами уезжают по путевке в Болгарию.

— А ты?

— А я с ними никуда не хочу. Хватит с меня родительского диктата за все осенние, весенние и зимние месяцы. Я хочу сам по себе нормально пожить. Ты, что ли, не хочешь? — проникновенно спросил Петька, заглядывая Феде в глаза.

— Хочу, — согласился Федя. Перспектива отдохнуть от всякой взрослой опеки и ему показалась заманчивой.

— Ну вот, — обрадовался Петька. — Поедем с тобой в Крым, а они ничего не узнают. Твои на даче будут сидеть две недели, нас ожидать, мои в Болгарии загорать, а мы с тобой попутешествуем.

— Ничего не выйдет, — вздохнул Федя, — мои на дачу через две недели только и собираются, а до тех пор в Москве будут.

— Ну и что, ну и что, Чудилкин, — вскочил с дивана Петька, — пусть сидят. Мы как раз через пару недель с тобой из Крыма и вернемся. А где мы были, они так никогда и не узнают. Смотри: в Кучи они позвонить не могут — у деда телефона там нет, моим тоже не могут — мои уезжают в Болгарию. Стало быть, мы с тобой на пару недель вольные птицы, Федор Михайлович. Эх ты, а еще Достоевский! — Петька покровительственно потрепал Федю по вихрам.

Федю Достоевским называли в классе и за любовь к литературе, и за одинаковые с этим писателем имя и отчество. Петьку же иногда величали Чайковским, он хоть в музыке был не силен, ему, как говорится, слон на ухо наступил, но зато и он был тезкой великого композитора — тоже Петр Ильич.

Короче, Федя дал себя тогда уговорить. А чтобы его родители совсем уж ничего не заподозрили, юные авантюристы решили позвонить им откуда-нибудь из Крыма и сказать, что звонят из Куч.

Только одного не мог Федя понять — как Петька до Крыма думает добираться. На поезд у них и денег нет, и паспорта им пока не полагаются. Пешком же до Крыма и за месяц не дойдешь.

— Зачем же пешком, Чудилкин, — усмехался Петька. — Мой отец в молодости полстраны автостопом проехал, сам мне рассказывал. Но сейчас лучше с этим автостопом не связываться, попадешь в какую-нибудь историю, да и бесплатно ничего не делается. Мы с тобой еще лучше сделаем, доберемся до Крыма на электричках, зайцами. Мой отец так тоже путешествовал, до Ленинграда, а мы его переплюнем — до Крыма рванем.

— Может, лучше по рекам. — Федя вспомнил древние пути славян, когда еще никаких дорог не было.

— У тебя лодка есть? — хмыкнул Петька.

— Лодки нет.

— И у меня нет, стало быть, электричками. А где не получится, там и автостопом прокатимся.

— Постой, — вспомнил Федя еще одну немаловажную деталь, — а границу мы как минуем? Крым же на Украине, нас на границе с поезда снимут пограничники.

— Обязательно снимут, да еще и обратно до дома завернут, и вообще — электрички через границу не ходят, — согласно закивал Петька. — Поэтому границу мы уж с тобой как-нибудь пешком перейдем, леском или по полю. Ты все книжки читаешь, Чудилкин, но и телевизор тоже надо смотреть! Пёхом пройдем запросто, так сейчас все, кто там живет, делают.

Оставшиеся дни Федя и Петя готовились к осуществлению задуманного: собирали необходимые им в пути и в Крыму вещи, так только, чтобы родители ничего не заподозрили. Еще они строили планы, мечтали и фантазировали. Больше всего им хотелось разыскать уехавший в Ялту класс и показаться там кое-кому на глаза: мол, вот вы здесь по распорядку живете, а мы вольные птицы, что хотим, то и делаем. Однако получится ли? Вдруг кто-нибудь доложит о них Ларисе Васильевне?..

— И вот мы тут, — закончил рассказ Петька.

Он хоть и был рассказчиком неважным, прыгал с пятого на десятое, забывал детали или опускал их как само собой разумеющееся, но излагал причины и суть путешествия Саше именно он. Феде он просто не дал рта раскрыть, на каждом втором слове перебивал.

Саша-то Петьку слушал, а Федя от такого рассказа к концу совсем заскучал, тем более что все ему и так было известно. Зато ему в голову, видимо, от нечего делать, забрела интересная, на его взгляд, догадка — как он только ее сразу-то упустил?

— Сань, — обратился он к новому знакомому, — ты почему в поезде потомком Пушкина назвался тогда? Он что, правда твой дальний родственник?

— А кто его знает, — пожал плечами смуглый паренек, — прадед-то у Александра Сергеевича тоже был эфиоп. Может, мы где-то и родственники. В десятом колене.

— Так ты ведь тоже Александр Сергеевич?

— Угу, только Носков.

— Здорово! — понял Федину мысль тем временем Петька. — Смотри, Сань, что получается. Федька — Федор Михайлович, как Достоевский. Я — Петр Ильич, как Чайковский. А ты эфиоп наполовину, да еще и Александр Сергеевич. Да нас тут целая «Могучая кучка» собралась. Творческая компания. Мы ли до Крыма не доедем?

— Мне вообще-то до Африки, — уточнил Александр Сергеевич и поднялся с вокзальной скамейки — к этому времени они уже сидели на станции «Калуга-2». — Пошли, там какой-то поезд подходит, кажется, до Киева или до Одессы, нам и тот и другой сгодится, все ж к заветной цели приблизимся.