Очерки по истории русской церковной смуты

Христианство — религия Свободы! Христианство — религия Правды! Христианство — религия Любви!

Избавляя человека от страха смерти, пристрастия к тленным вещам, оно делает его свободным и смелым. Чего бояться тому, кто презирает смерть? Чего страшиться тому, кто ничего не имеет?

Борьба за правду — главная жизненная цель христианина, и жгучая боль охватывает его при виде страданий людей. Не бояться! Искать правду!

Таковы основные принципы этой работы. Да проникнутся этим все церковные люди — в этом Преображение Церкви и исцеление ее язв.

Авторы.

24 марта 1961 г.

1922 год. Перед Собором

Он умер; был одно мгновенье В веках; но дел его объем Превысил жизнь, и откровенья Его мирам мы понесем!

Этими словами Валерия Брюсова можно закончить описание каждого года из тех, которые следовали непосредственно за Октябрем. Каждый год был рывком в неведомое, каждый год рушил то, что создавалось тысячелетиями. Антирелигиозная пропаганда 1922–1923 гг. порой дышит подлинным революционным пафосом; когда комсомольцы того времени с энтузиазмом выкрикивают убогие и плоские антирелигиозные лозунги, пламенное воодушевление расцвечивает серую канву, и то, что выглядит комичным, мелким, отвратительным в писаниях нынешних чиновников от антирелигиозной пропаганды, потрясало своей искренностью и силой в устах тогдашних полуголодных и полуодетых безбожников. Так очень большой актер типа Мочалова или Ермоловой может потрясать зрителей, играя в пустой и художественно слабой пьесе.

Нельзя недооценивать огромных успехов антирелигиозной пропаганды тех лет. В эти годы церковь потеряла очень многих людей. Все слабые, неустойчивые, которые по традиции примыкали к церкви, теперь ее покинули. Все те, кто раньше из приличия признавали себя ее сынами, теперь отшатнулись от нее.

Это огненное испытание было необходимо для церкви: только благодаря ему кончился тяготевший веками кошмар, когда в сером тумане официальной церковности невозможно было отличить подлинных православных от тех, кто лишь по паспорту считался таким.

Внешние успехи безбожия производили ошеломляющее впечатление: пустующие церкви; молодежь, для которой кощунство превратилось в привычку; улюлюкание и свист, которые раздавались на улицах вдогонку жалким, робким священникам, — таковы типичные явления тех лет.

Как мы уже отмечали, в первые революционные годы во главе антирелигиозной пропаганды стоял развязный, говорливый и невежественный адвокат Шпицберг. Его непригодность стала, однако, вскоре совершенно очевидной. Беспардонная демагогия, пристрастие к левой фразе и крикливое невежество — таковы основные черты Шпицберга и как человека и как литератора.

«Гипотетически вполне возможно, что христизм, — заявлял Шпиц-берг, сочиняя новые словечки, — имел какую-то отдаленную связь с дохристианским культом солнечного бога Иисуса». (Предисловие к книге Джона Робертсона «Евангелические мифы», издательство «Атеист», Москва, 1923, с. 12). При этом Шпицберга очень мало беспокоило то незначительное обстоятельство, что никакого дохристианского культа солнечного бога Иисуса никогда и нигде не существовало.

В том же предисловии мы находим весьма смелое утверждение, что Л.Н.Толстой был «величайшим ханжой, крепостником и реакционером XIX века, сознательно преследовавшим самые низкие цели».

В 1923 году на антирелигиозном поприще выступают уже другие, гораздо более «солидные» фигуры.

Из них следует назвать прежде всего Скворцова-Степанова, старого революционера, выступившего в это время с рядом антирелигиозных брошюр.

Емельян Ярославский — «патриарх антирелигиозной пропаганды» — начинает в 1922 году свою деятельность. Так как этот человек в течение десятилетий был официальным вождем безбожников, следует несколько подробнее остановиться на его биографии.

Миней Израилевич Губельман, известный под псевдонимом Ярославский, родился в 1878 году в городе Чите и в юности работал аптекарским учеником. Увлекшись революционным движением, он с семнадцати лет подвергался многократным репрессиям, а в период колчаковщины был участником сибирского подполья.

В 1922 году, перебравшись в Москву, он избирает своей специальностью антирелигиозную пропаганду. В начале 1923 года, начиная с 5 января, на четвертой странице газеты «Беднота» начинает печататься его известная работа «Библия для верующих и неверующих», выдержавшая с тех пор огромное количество переизданий. Это произведение бойкого и не лишенного литературного дара недоучки задумано как хлесткий памфлет против Библии — в стиле энциклопедистов XVIII века. Совершенно лишенная претензий на какую-либо научность, критика Ярославского сводится к дешевому зубоскальству, рассчитанному на дурной обывательский вкус. Однако как памфлетист автор слишком груб и неуклюж — у него совершенно отсутствует изящная легкость и тонкое остроумие памфлетистов XVIII века. Смеясь над Библией, Ярославский, видимо, не замечает того, что его собственные остроты и рассуждения совершенно карикатурны и производят впечатление литературной пародии.

Так, рассказав о сотворении мира, Ярославский вполне серьезно рассуждает о преимуществах пролетариата над «ветхозаветным Богом»: «Да будет свет! — говорит пролетариат и поворачивает рычажок, выключатель, штепсель». (Ярославский Е. Библия для верующих и неверующих. М., 1958, с.22.)

Подобные рассуждения, которые кажутся заимствованными у какого-нибудь персонажа «Двенадцати стульев», рассыпаны по всей книге.

«По еврейскому и христианскому вероучению, — заявляет Ярославский на с. 57, — ангелы занимаются тем, что всю ночь напролет поют славу Богу. Шум от этого, должно быть, стоит такой страшный, что старый Бог давно оглох и не слышит воплей раввинов и верующих, которые несутся к нему». Тут же он с апломбом заявляет, что «ангелы безграмотны», пророка Моисея Ярославский упрекает в том, что он женился на «поповской дочке» и т. д. и т. п.

Как известно, это произведение до сих пор является классическим образцом для нашей антирелигиозной пропаганды. Как не вспомнить тут Пушкина:

Фаддей роди Ивана, Иван роди Петра. От дедушки болвана Какого ждать добра.

В 1923 году выходит также перевод книги американского епископа-безбожника Вильяма Монтгомери-Брауна «Коммунизм и христианство» с сенсационным подзаголовком «Гоните богов с небес и капиталистов с земли!». Несмотря на скандал, вызванный этим выступлением Брауна (на это, главным образом, и бил автор), книга ни на Западе, ни у нас успеха не имела: демагогический и совершенно бездоказательный характер ее утверждений был слишком очевиден для всех. Никто не сомневался в искренности и добрых намерениях автора, и никто не придавал его «аргументам» никакой цены.

Усиление антирелигиозной пропаганды в 1923 году, между прочим, выражается в значительном увеличении антирелигиозной литературы: если в 1922 году было выпущено 15 антирелигиозных книг и брошюр, то только за первые три месяца 1923 года было их выпущено 27. Особым постановлением Наркомпроса издание антирелигиозной литературы было сосредоточено в издательстве «Красная новь» (ЭльцинБ. Год работы. «Журналист». — М., 1923, № 6, с. 31).

Антирелигиозная пропаганда бушевала на столбцах периодической печати. Особенно отличались провинциальные газеты в дни Пасхи, которая в 1923 году приходилась на 8 апреля. Газета «Калужская коммуна» вышла в этот день с ярко расцвеченной первой страницей. В центре был помещен броский плакатный рисунок, на котором рабочий парень властно перечеркивал надпись: «Христос Воскресе!». Под рисунком аршинными буквами лозунг: «Долой богов!» Затем набранные жирным курсивом строки:

«Тысяча лет господствовала над миром черная поповская рать. Пасха была днем торжества церковной косности и невежества. Сделаем ее днем раскрепощения освобожденного пролетариата и крестьянства от цепей религии».

Вместо передовой было помещено написанное по специальному заказу стихотворение Маяковского:

Товарищи крестьяне,

вдумайтесь раз хоть:

зачем

крестьянам

справлять

пасху?

На правой стороне — статья «Пасха и 1 мая».

В тульской газете «Коммунар», начиная с 3 апреля, антирелигиозный материал печатался под крикливой подборкой «Штурмуем небеса».

Статьями дело не ограничивалось. В Саратове в пасхальные дни на антирелигиозном митинге железнодорожников «беспартийные рабочие с пением «Интернационала» массами сжигали снятые в своих квартирах иконы» (Коммуна, Самара, 1923, 12 апреля, № 1295, с. 1, «Сожжение богов»).

Нет ничего удивительного в том, что в одном железнодорожном поселке священник говорил верующим: «Прячьте иконы» (Калужская Коммуна, 1923, 1 апреля, No 72, с,5, «Поп-провокатор»).

Следует, однако, признать, что в рядах партийной интеллигенции находились люди, которые настаивали на более глубоком изучении религиозной проблемы. К числу таких людей принадлежал знаменитый историк-марксист М.В.Покровский, являвшийся в то время центральной фигурой в официальной исторической науке.

В феврале-марте 1923 года на страницах журнала «Под знаменем марксизма» протекала острая дискуссия между ним и Скворцовым-Степа-новым. В противоположность Степанову, отстаивавшему банальную точку зрения, Покровский высказывал интересные и своеобразные мысли.

«…Чтобы не работать на холостом ходу, — писал он в заключительной статье, — приходится держаться единственной научной гипотезы, какая была выставлена, что в основе религиозной психологии лежит страх смерти. Если бы не существовало явления, называемого смертью, религия не могла бы возникнуть. Тут в буквальном смысле «мертвый хватает живого». И пока мы реально не преодолеем смерть, до тех пор костлявая рука мертвеца будет лежать на живом плече. Самое большое, что мы можем достигнуть, это доказать, что это мертвец, то есть нечто реально не существующее. Но это индивидуалистический и потому весьма несовершенный способ доказательства: мы это видели на примере российской интеллигенции. Массы верят только фактам, а не словам и словесной аргументации. В этом массы правы: ибо верно сказал тов. Степанов — вначале было дело. Реальное завоевание есть материальное завоевание. Говорить об «умственном» преодолении смерти могут не марксисты, а, в лучшем случае, фейербахианцы. Но, конечно, было бы грубым упрощением говорить, что страх смерти объясняет нам не только возможность возникновения религии, а и самую религию во всей ее сложности» (Под знаменем марксизма, 1923, февраль-март, № 2–3, с.209).

Вряд ли это высказывание знаменитого историка было случайностью. В этой связи нам хочется поделиться с читателем одним фактом, который нам стал случайно известен от крупного московского врача, умершего в 1935 году, Акима Яковлевича Шапиро.

В 1932 году М.В.Покровский, страдавший раковой опухолью и находившийся на излечении в одной из кремлевских больниц, после жестокого приступа под утро почувствовал некоторое облегчение, ему была введена двойная доза морфия. И неожиданно, к изумлению дежурного врача и санитаров, знаменитый марксист воскликнул: «Слава Богу, слава Богу, слава Богу», и трижды перекрестился широким, истовым крестом. Затем смертельная бледность покрыла его лицо. Через несколько минут Михаил Васильевич умер.

В кругах Коммунистического Интернационала наделала много шума статья известного шведского коммуниста С.Хеглунда, вызвавшая бурную дискуссию в Коминтерне.

«Антирелигиозно ли коммунистическое движение, — спрашивал Хеглунд в своей статье «Коммунизм и религия», — должна ли наша партия проповедовать войну с религией и должна ли она отказывать в приеме людям с религиозными воззрениями? На все эти вопросы мы должны ответить решительно: нет1

Коммунистическая партия не заставляет своих членов объявлять, что они не верят в Бога или в загробную жизнь. Она не требует, чтобы они покидали свои нынешние верования, христианские, буддийские или еврейские. Она не утверждает также, что верование контрреволюционно или является помехой для участия в пролетарской классовой борьбе. Партия требует лишь принятия и разделения программы деятельности и организационных уставов. Но эта программа и эти уставы занимаются лишь вопросами изыскания метода и средств освобождения пролетариата от капиталистического рабства, но не пытаются давать никакого объяснения вечной тайны жизни и смерти. Коммунизм стремится создать для всех достойную человека обстановку жизни здесь, на земле. Установить, какой распорядок будет на небе — это не входит в круг наших задач. Об этом каждый может думать, что ему угодно, лишь бы только забота о небе не мешала его работе по улучшению жизни на земле. Другое дело, что коммунистическая партия непримиримо воюет с обращением религии в классово-политическое учреждение, каким является государственная церковь. Государственная церковь является не чем иным, как духовной полицией правящего класса и не имеет ничего общего с настоящей верой и даже предпочитает расправляться с ней…

И другое дело, что мы протестуем против каждой попытки той или иной религии защитить рабство, эксплуатацию народных масс и несправедливость или, выражаясь библейским языком, освятить религией грехи мира и очески Господни.

Есть люди, ссылающиеся на марксизм как на защиту основоположения, что наша партия должна взяться за антирелигиозную агитацию. Но коммунистическая партия вовсе не требует от каждого сочлена марксистского миросозерцания. Мы требуем лишь, чтобы каждый сочлен принимал участие в революционной борьбе с капитализмом за социалистическую организацию общества. Все дело в практической борьбе, а не в философских или религиозных мировоззрениях». (Молодая гвардия, М., 1923, № 4–5, с.202.)

Не подлежит сомнению, что все эти дискуссии и научные споры политиков и марксистских теоретиков были лишь повторением таких же споров, только простых и безыскусственных, которые велись в то время почти в каждой семье.

Вот, например, перед нами двое молодых сельских интеллигентов, парень и девушка. Во время прогулки между ними неожиданно возникает разговор о религии.

«Сергей взглянул на шагавшую рядом сестренку, повязанную белым платочком, насмешливо процедил:

— Фантазируешь!

— Я часто думаю об этом, закрою глаза, гляжу…

— Куда?

— В будущее… И знаешь, что мне представляется? Громадный, громадный дворец.

— На дворце — флаг?

— Ты только не смейся. Рядом с дворцом церквушка. Маленькая, маленькая, похожая на старуху, повязанную белым платочком.

— Выдумщица! Валерия остановилась:

— Я иногда делаюсь религиозной, иногда ни во что не верю. Почему это?

Сергей посмотрел на маленькое облачко, плывущее над колокольней.

— Религия — предрассудки».

(Неверов А. Гуси-лебеди. М., Молодая гвардия, 1923, № 2, с. 9).

Диспуты, развертывавшиеся в это время по стране, привлекали огромное количество людей. В частности, билеты на диспуты с участием А.И.Введенского буквально рвали из рук, их раскупали по двойной, тройной цене. Следует отметить, что антирелигиозники шли на диспуты скрепя сердце.

«Вообще к устройству диспутов надо прибегать с крайней осторожностью, — писал известный в то время антирелигиозник А.Лукачевский. — Опыт показывает, что они дают обратный результат, например, разжигают религиозный фанатизм. Стоит только вдуматься в сущность религиозного диспута, и нам логически ясно будет видно, сколько предоставляется возможностей, чтобы диспут получил отрицательное значение. В каждом религиозном диспуте приходится оперировать понятиями и данными различных наук: гносеологии, сравнительного языкознания (например, по критике Библии), истории и археологии; критического отношения ко всему этому от аудитории, мало подготовленной, нельзя ждать… Вот почему Московский Комитет РКП в одном из своих циркуляров предлагает всем райкомам и укомам воздержаться от организации диспутов, допуская их лишь в исключительных случаях, не иначе как с согласия Агитотдела МК. Как правило, диспут можно организовать, коТда уже имеется подготовленная аудитория. Например, можно провести диспут при участии учащихся Совпартшколы в виде заключительной главы после лекции по истории материализма и религии». (Агитатор-пропагандист, Владимир, 1922, No 5, с. 12–13.)

Тем не менее тяга публики к диспутам была так велика, что приходилось их устраивать. Они повторялись снова и снова во всех крупных городах РСФСР. Все эти дискуссии развертывались на фоне, который никак нельзя было назвать идиллическим: «не облачки», как в повести Неверова, а черные тучи нависали над колокольнями.

По всей стране продолжалось изъятие церковных ценностей. Это будоражило массу верующих и травмировало духовенство. Дело осложнялось тем, что к Комиссии по изъятию ценностей примазались коррупцион-ные элементы. Наиболее характерным примером является процесс Павлиц-кого — бывшего контролера Гохрана, изымавшего ценности в Рогожско-Симоновском районе Москвы (Известия ВЦИК, 1922, 21 февраля, № 39, с. 5). Как выяснилось в процессе судебного следствия, большая часть ценностей, изымававшихся Павлицким и его товарищами, шла на черный рынок. Жулики в короткий срок нажили миллионное состояние. Если такие факты были возможны в Москве, то что говорить о провинции?

На протяжении зимы 1922/23 гг. по всей территории РСФСР проходили судебные процессы церковников. В это время выработался уже известный шаблон в этих делах: к суду за сопротивление изъятию обычно привлекался местный архиерей в том случае, если он не признавал обновленческого движения. Рядом с архиереем обычно сидело 10–12 человек (несколько почтенных священников и активных мирян).

2 ноября 1922 г. в Москве открылся так называемый «Процесс второй группы церковников», в которую входило 116 человек. Среди обвиняемых находился весь причт храма Христа Спасителя, прот. Арсеньев, настоятель, известный проповедник прот. Хатовицкий, профессора Борисов и Турский. С громовой речью выступил А.Я.Вышинский, который требовал смертной казни главным обвиняемым. Суд, однако, воздержался от смертных приговоров и присудил обвиняемых к кратким срокам заключения, которые, ввиду амнистии, равнялись фактически их освобождению.

Московский процесс дал тон: примерно так же прошли процессы епископов Агапита и Иоаникия в Екатеринославе, Уфимского епископа Бориса, Екатеринбургского Григория, Рыльского Павлина, а также епископов Софрония, Аверкия и Пахомия (Известия ВЦИК, 1923, 27 февраля, № 44, с.6, «Владыки перед судом народа»).

Весной 1923 года прошел процесс орловских церковников (священники оо. Всеволод Ковригин, Павел Светицкий и др.) и процесс калужского епископа Феофана (Орловская правда, 1923, 10 мая, М'102 с. 5; Калужская коммуна, 1923, 4 апреля, № 72, с. 4).

Все это, однако, было лишь увертюрой: весной должен был состояться процесс патриарха Тихона.

21 марта 1923 года в Москве началось слушание дела петроградских католических церковников во главе с архиепископом Цепляком. Этот процесс, по общему мнению, был генеральной репетицией процесса патриарха Тихона. Аналогия, действительно, напрашивалась сама собою: архиепископ Цепляк (после высылки из РСФСР митрополита Роопа) был официальным главой католической церкви в России. Ему, как и патриарху Тихону, инкриминировалось воззвание с призывом не отдавать церковные ценности в руки атеистов, причем католический архиепископ даже ссылался на те же канонические правила, что и патриарх Тихон. Так же, как и воззвание патриарха, послание архиепископа Цепляка повлекло за собою ряд острых инцидентов.

Разбирал дело Цепляка Верховный Суд РСФСР, и дело слушалось под председательством Галкина (судьи были, таким образом, те же самые, перед которыми в ближайшее время должен был предстать патриарх). Для довершения сходства обвинителем был Н.Крыленко, будущий обвинитель патриарха, а в качестве защитника Цепляка выступал Бобрищев-Пушкин, о котором было официально объявлено как о будущем защитнике патриарха.

В Колонном зале Дома союзов в 12 часов утра начался судебный процесс, о котором писала вся мировая пресса. Выпрямившись во весь рост, перед судом стоял величавый старик в фиолетовой сутане — архиепископ Ян Цепляк. Ровным, спокойным голосом давал он свои показания. Заявив, что, согласно католическому кодексу, все имущество костелов является собственностью Святого Престола, архиепископ показал, что он не имел права отдавать что-либо из костелов в руки гражданской власти.

Вслед за ним допрашивался прелат (протоиерей) Буткевич. Во время его допроса выяснилось, что он действовал, будучи советским гражданином, в тесном контакте с органами польского правительства.

После трехдневного допроса обвиняемых начались прения сторон. Н.Крыленко выступил с двухчасовой блестящей речью, в которой, однако, как обычно, эмоциональные мотивы заменяли серьезный юридический анализ. Бобрищев-Пушкин выступил в спокойной академической манере. Суд приговорил к расстрелу двух главных обвиняемых: архиепископа Цепляка и прелата Буткевича — настоятеля собора св. Екатерины в Петрограде.

На другой день Президиум ВЦИК заменил Цепляку расстрел длительным сроком заключения (через полгода он был выслан в Польшу). В отношении прелата Буткевича приговор был оставлен в силе, так как прелату инкриминировалась государственная измена.

Сразу после приговора Цепляку началась широкая международная кампания в защиту Цепляка и Буткевича, процесс Цепляка стал международным фактором.

В Сенате Польской республики с беспрецедентно резкой речью выступил польский премьер Сикорский. Вслед за тем в дело вступило английское правительство: Р.М.Ходжсон — торговый агент (дипломатические отношения между Великобританией и РСФСР еще восстановлены не были) обратился в Наркоминдел со следующей нотой:

«Георгию Чичерину Народному Комиссару по Иностранным Делам. Милостивый Государь!

По поручению Государственного Его Величества секретаря по Иностранным Делам, имею честь обратиться к Вам по поводу смертного приговора, подтвержденного ныне Президиумом Центрального Комитета монсиньору Буткевичу с серьезным и окончательным призывом приостановить исполнение приговора. Я должен указать, что исполнение этого приговора не может не вызвать во всем цивилизованном мире чувство ужаса и негодования, что едва ли может быть желательно для Российского правительства, хотя бы с точки зрения его материальных интересов, помимо прочих соображений.

Пользуюсь случаем еще раз выразить Вам свое глубокое уважение.

Р.М.Ходжсон

30 марта 1923 года.

Ответ не замедлил. На другой день г. Ходжсону была вручена следующая нота:

«Милостивый государь!

Народный Комиссар по Иностранным Делам поручил мне в ответ на Вашу ноту от 30 марта указать, что Россия, являясь независимой страной и суверенным государством, имеет неоспоримое право выносить приговоры, согласно своему собственному законодательству, лицам, нарушающим законы страны, и что всякие попытки извне вмешаться в это право и защитить шпионов и предателей России являются актом недружелюбия и возобновления интервенции, которая была успешно отражена русским народом.

Необходимо указать, что одновременно с Вашей нотой г. Чичерин получил телеграмму от представителя Ирландской республики во Франции по тому же поводу, в которой подписавший эту ноту, прося о помиловании Цепляка, указывает, что он делает это, несмотря на лицемерное вмешательство британского правительства, которое ответственно за хладнокровное убийство в Ирландии политических заключенных, где 14 000 человек, в том числе женщины и молодые девушки, подвергаются самому варварскому и нечеловеческому обращению по воле Великобритании, причем контроль британских властей над телеграфом препятствует осведомлению цивилизованного мира об ужасающих деталях этих зверств.

Если принять во внимание подобные же факты, имевшие место под британским управлением в Индии и в Египте, вряд ли будет возможно считать призыв британского правительства во имя гуманности и священности жизни достаточно убедительным.

Прошу позволения выразить Вам мое глубокое уважение.

г. Вайнштейн.

Заведующий подотделом стран Согласия 31 марта 1923 года, г. Москва».

(Известия ВЦИК, 1923, 1 апреля, № 72, с.2.) 3 апреля 1923 года аналогичная нота была вручена польскому премьеру Сикорскому, и в тот же день был дан последний ответ: 3 апреля 1923 года смертный приговор в отношении прелата Буткевича был приведен в исполнение.

Это был не конец — это было начало. Волна протеста прокатилась по Европе, причем везде и всюду имена Цепляка и Буткевича сплетались с именем патриарха Тихона. Так неожиданно в 1923 году скрестились пути Римско-католической и Русской Православной Церкви.

«Странный интернационал образовался у могилы расстрелянного ксендза Буткевича, — констатировал «Бакинский рабочий» 20 апреля 1923 года. — Либеральный Эррио из Лиона. Неудачный русский концессионер и английский промышленник Лесли Уркарт. Архиепископ Кентерберийский. Пан Сикорский — начальник Польского государства».

3 апреля в Ватикан была подана петиция, подписанная рядом крупных польских католических деятелей, с ходатайством о канонизации прелата Буткевича. 6 апреля 1923 г. в Варшаве произошла манифестация крайне правых организаций, вылившаяся в еврейский погром.

Перекинувшись через Ла-Манш, волна протестов охватила Англию — архиепископ Кентерберийский Томас Девизанан обратился с широковещательным воззванием по поводу предстоящего процесса патриарха Тихона и осуждения Цепляка.

«Не казните епископов: жизнь человека стоит дорого», — писал известный лейборист Ленсбери в своем обращении в Совнарком. 9 апреля 1923 г. в Палате лордов выступил архиепископ Кентерберийский с запросом по поводу предстоящего суда над патриархом.

«С ответом от имени правительства выступил лорд Керзон. Глава Форейн Оффис проследил историю преследования католической церкви в России. Что касается патриарха Тихона, то если бы большевики согласились допустить к присутствию на суде британских представителей, правительство Его Величества сделало бы все от него зависящее для осуществления этой возможности». (Петроградская правда, 1923, 11 апреля, № 78, с.2).

«Английское духовенство во главе с Фомой Девизананом, архиепископом Кентерберийским, выпустило воззвание «Против гонений на религию в России», — писал в «Правде» прославленный острослов, считавшийся в то время непревзойденным мастером дипломатических прогнозов. — Доказательством существования этих гонений являлся для духовной английской братии процесс католического архиепископа Цепляка, предстоящий процесс православного патриарха Тихона и, — о ужас! — арест гомельского раввина, о котором мы еще не слышали, но о котором трубит вся английская пресса, чтобы показать: если гонят уже и трусливых еврейских раввинов то какое же может быть сомнение в том, что в России сражается Вельзевул с архангелами». (Радек К. Лекции истории для архиепископа Кентерберийского. — Правда, 1923, 15 апреля, № 92, с.2.)

Предстоящий процесс патриарха Тихона делается все в большей степени узловым событием внутренней политики в РСФСР.

Со страниц газет не сходили резолюции митингов, в которых содержалось требование смертной казни патриарху. «Тихоновщину надо обезвредить», — писала 16 марта в № 57 тульская газета «Коммунар».

Наряду с антирелигиозниками выступал «митрополит всея Сибири» Петр Блинов.

«Московский Поместный Собор 1917 г. и 1919 г., идейно возглавляемый ныне бежавшим за границу карловацким «дельцом» митрополитом Антонием Храповицким с сонмом подручных ему архиереев-монахов и укомплектованный мистически склоненными фигурами бежавших царских холопов, — писал темпераментный и безграмотный сибиряк, — помещиков, князей, банкиров, гг. Бобринских, Олсуфьевых, Родзянко, Гучковых, Васильевых и прочих выброшенных революционным шквалом за борт жизни, дал русской православной церкви патриаршество, как живой и легальный центр побежденной, но не уничтоженной контрреволюции внешней и внутренней. Карловацкий «воин» и его черная рать не ошиблись в расчетах. Около поставленного ими патриарха Тихона сразу сгруппировалась кучка темных дельцов, мозгом и душой которых были черносотенные архиереи — Никандр Феноменов, Серафим Чичагов. Это единение старых, испытанных «политических» работников совместно с примкнувшими к ним единомышленниками породило черносотенное контрреволюционное выступление, завершившееся циклом патриарших воззваний. Патриаршие воззвания в связи с изъятием церковных ценностей вызвали в России 1414 кровавых эксцессов. Бывший патриарх Тихон, как главный виновник этих эксцессов, архиепископ Никандр и Серафим и другие его соратники должны, по мнению Сибирского Церковного Управления, понести должную кару». (Известия ВЦИК, 1923, 15 апреля, № 82, с.6.)

Ровно через 14 лет после этого, в 1937 году, в воротах минской тюрьмы скрылась высокая, статная фигура Петра Блинова. Больше его не видел никто из ныне живущих. Быть может, в последние дни своей жизни «митрополит всея Сибири» понял, что жестокость и беспринципность — это обоюдоострое оружие.

20 апреля 1923 года было днем, когда антитихоновская кампания Достигла зенита.

«В 12 часов дня 24 апреля в Колонном зале Дома союзов начинается слушание процесса патриарха Тихона и его ближайших сподвижников», сообщили в этот день «Известия» (№ 86, с.6). И на той же странице, подвалом, была напечатана подборка «Обновленческая церковь о процессе Тихона».

Под этим общим заголовком были напечатаны статьи Антонина Грановского, А.И.Введенского и В.Д.Красницкого. Антонин дал тон. Резко осудив контрреволюционную деятельность Тихона, Антонин тут же прибавил, что духовенство боится громко, во всеуслышание, отмежеваться от патриарха из опасения отяготить его участь.

«Процесс Цепляка предвосхищает приговор Тихону, так как Цепляк — миниатюра по сравнению с Тихоном». Эта фраза звучит ужасно для современного читателя. Следует, однако, вспомнить следующее обстоятельство: в те дни вся читающая публика находилась под впечатлением неожиданного помилования Цепляка Президиумом ВЦИК, которое последовало за три недели до статьи Антонина. Помилование Цепляка официально мотивировалось его исключительным положением среди верующих польского происхождения и тем, что казнь Цепляка может произвести тяжелое впечатление на это нацменьшинство. Таким образом, выступление Антонина, при всей его грубости, объективно должно было лить воду на мельницу патриарха Тихона.

А.И.Введенский выступил еще более двусмысленно. Он вообще отрицал какую-либо выдающуюся роль патриарха Тихона. Патриарх Тихон, по его мнению, «безвольная, мягкая личность, никогда не пользовавшаяся никаким авторитетом. Он никогда не был известен как выдающийся оратор, — самодовольно смотрясь в зеркало, замечал знаменитый проповедник. — Вообще он совершенно случайный человек».

За что же его тогда судить? — сам собою возникает вопрос у всякого, кто читал статью А.И.Введенского. Статья В.Д.Красницкого, бледная и бессодержательная, также отличалась сравнительно умеренным тоном.

«Вчера в Москве, в Судебной коллегии Верховного Суда началось слушание дела бывшего патриарха Тихона и целого ряда сподручных ему князей церкви», — таким торжественным аккордом начал передовую статью в среду 25 апреля 1923 года редактор газеты «Калужская коммуна» А. Заревой. Статья называлась «Перед судом народа». (Калужская коммуна, 1923, 25 апреля, № 90,с. 11).

Увы! Заревой поторопился: 24 апреля никто не предстал перед судом: совершенно неожиданно (всего за несколько часов) судебное заседание было отменено. Никаких официальных сообщений по этому поводу опубликовано не было.

«У нас еще нет антирелигиозного движения, — констатировал в интересной и умной статье известный азербайджанский деятель С. Ингу лов. — Пока антирелигиозная пропаганда была сначала антипоповской, потом антицерковной. Пропаганда против религии, как таковой, развивалась в очень узком кругу. И сейчас та волна антирелигиозного движения, которая делает возможным слушание дела патриарха Тихона при настежь открытых дверях, все же есть антицерковное движение, которое пришло на смену противопоповской травле.

В самом деле, если проверить пути, по которым крестьянство дошло до отдачи помещения церкви под комсомольский клуб, то бросается в глаза раньше всего частая сменяемость попов в этих деревнях. Можно безошибочно сказать, что священники менялись чаще, чем даже завгубполитпросвета. Эти поиски лучшего были следствием какого-то надлома в самом доверии к церкви. Это были поиски лучшей церкви.

Несоответствие между учением церкви и ее делами слишком било в глаза. Смутное искание этой гармонии жизни и веры и было тем стимулом, который так легко обратил верующее население на путь «Живой Церкви», а сейчас от «Живой Церкви» толкает в сторону сектантства». (Ингулов С. Зуб, который сидел крепко. — Бакинский рабочий, 1923,17 апреля, № 82, с. 2–3.)

Если отбросить ряд преувеличений, например, об обращении верующего населения к «Живой Церкви», то надо будет признать, что бакинский журналист правильно отметил основную тенденцию развития.

Искание гармонии веры и жизни было характерно для очень многих верующих людей в те дни. Оно наложило свой отпечаток и на обновленческое движение. К его анализу мы сейчас возвратимся. После осенних событий, чуть не расколовших обновленческое движение, между двумя враждующими партиями установилось перемирие. По молчаливому согласию враждующих сторон это перемирие должно было оставаться в силе до созыва нового Поместного Собора. Разногласия, однако, не только не уменьшились, но даже, будучи загнаны внутрь, стали еще более острыми. Красницкий, оставаясь на старых позициях, ждал лишь случая, чтобы ринуться в бой.

«Пережитый месяц после первого нашего съезда, — писал он в журнале «Живая Церковь», — был особенно опасен для живоцерковного движения и его органа — Высшего Церковного Управления.

Твердое и решительное постановление съезда открывало дверь творческим силам церковным выйти на свободное поле работы по обновлению церковной жизни, по преобразованию омертвевшего церковного миросозерцания, по революционному преобразованию народного быта, согласно требованию Святого Евангелия и заветам апостольских времен. Но организованное единодушное и сильное выступление прогрессивного белого духовенства перепугало как темные массы церковной реакции, так и раздробленные кружки интеллигентской сектантщины.

Первые испугались за церковные средства, которыми они пользовались для своих коммерческих оборотов и политической спекуляции, вторые перепугались восстановления церковного единства и окончательного падения своих надежд на церковное разложение. Образовался трогательный союз церковной реакции и общественного лицемерия, в раскрытые объятия которого пал московский митрополит Антонин. Первые поддержали его как монаха, как известного врага белого духовенства, открыто поносившего и позорившего среду, из которой он вышел и которая его возвысила. Вполне понимая, что открытие свободного доступа к епископскому званию наиболее выдающимся церковным работникам, независимо от их семейного состояния, положит действительный конец темному периоду монашеского господства, союз митрополита Антонина, грозя расколом и организацией другого, уже совершенно реакционного Высшего Управления, задержал рукоположение первого русского архиерея (Алексия Дьяконова), соответствующего апостольскому завещанию, т. е. женатого. «Анто-ниновщина» — это последняя попытка оживить монашество» (Живая Церковь, 1922, 1 октября, № 10).

В этом же номере журнала живоцерковники сделали остроумную попытку отплатить Антонину за его многочисленные личные выпады против живоцерковников и громовые обличительные тирады, бичующие моральное разложение «Живой Церкви». На с. 4 помещена небольшая статейка о. Алексия Дьяконова «По поводу откликов из-за границы». О. Дьяконов с наигранным негодованием, якобы обижаясь за Антонина, тем не менее полностью приводит следующий отзыв о нем митрополита Антония Храповицкого из его статьи в белоэмигрантском «Новом времени»: «Я вполне допускаю, что среди сорока тысяч русского духовенства нашлось несколько негодяев, восставших против Святейшего Патриарха, имея во главе известного всем пьяницу, развратника (никто никогда не видел Антонина пьяным и ничего не слышал о его разврате. — Авт.) и нигилиста, побывавшего клиентом дома умалишенных еще двадцать лет назад».

Антонин не оставался в долгу. Всюду и везде он поносил живоцерковников, называя их с церковной кафедры шлюхами, публичными девками, продажными тварями и даже еще худшими эпитетами, начинавшимися со второй буквы русского алфавита.

Правда, теперь, соблюдая правила перемирия, он не называл собственных имен. Говорил так, вообще, однако все прекрасно понимали, о ком идет речь, когда грозный владыка, потрясая стены Заиконоспасского храма, говорил о людях, чьи рясы забрызганы кровью.

Отрицание «Живой Церковью» аскетизма и монашества есть, по словам Антонина, зловредная ересь, хула на Пречистую Матерь Божию, Иоанна Крестителя и преподобных отцов.

Вопрос о женатом епископате оставался самым острым вопросом, разделявшим Антонина и его коллег по ВЦУ. В декабре 1922 года начались (несмотря на упорное противодействие Антонина) рукоположения женатых епископов. Первым женатым епископом, рукоположенным в Москве, был протоиерей Николай Соловей, впоследствии сыгравший позорную роль в истории русской церкви. Врач по образованию, хозяин магазина в Замоскворечье по профессии, темный делец по призванию, Николай Соловей как-то странно и внезапно всплыл в это время. За несколько лет до этого он был рукоположен в священный сан, однако с появлением нэпа оставил священнослужение, увлекшись коммерцией. Кандидатура Николая Соловья в епископы всплыла как-то совершенно неожиданно, никто не мог указать, кто именно его выдвинул. Известно лишь было одно — что новый епископ предназначается для поездок за границу. Рукоположен он был во епископа Кашинского, т. е. с самого начала стал епископом без кафедры, так как в Кашине не было ни одного храма, который бы принимал обновленцев. Антонин решительно протестовал и категорически отказывался участвовать в его рукоположении. Новый епископ был хиротонисан 17 декабря 1922 года епископом Макарием Пятигорским и Александром, епископом Старобельским, в храме Гребневской Божией Матери на Лубянке.

В связи с этим в начале 1923 года разыгрался очередной скандал. 19 января 1923 года, в день Крещения Господня, Антонин возглавлял торжественное богослужение в храме Христа Спасителя. Во время Часов, когда митрополит стоял в полном облачении на кафедре, посреди храма, к нему подошел иподиакон и что-то шепнул ему на ухо. И вот изумленные богомольцы увидели, как митрополит стремительно сбежал с кафедры и пошел в алтарь. Чтец поперхнулся на полуслове. Вбежав в алтарь через северные двери, Антонин вихрем ворвался в дьяконник, к тому месту, где стоял облаченный в архиепископское облачение Николай Соловей.

«Если этот выйдет, — бешено крикнул Антонин, обращаясь к Красницкому, — я тотчас сойду с кафедры и уйду в облачении прямо в народ — мы пойдем в другой храм совершать литургию».

«Хорошо, хорошо, владыко, все будет так, как вы говорите», — отвечал наученный горьким опытом Красницкий, зная, что в таких случаях лучше не противоречить.

«И чтобы в алтаре его не было!» — воскликнул Антонин и затем, выйдя царскими вратами на солею, извинился перед народом за перерыв в богослужении.

«Я вынужден был прервать Божественную службу, чтобы изгнать из алтаря самозванца», — заявил Антонин при полном одобрении молящихся. А затем спокойно прошел на кафедру, бросив по пути псаломщику: «Читай!»

Между тем изгнанный «самозванец» вышел из алтаря и простоял всю службу на клиросе.

Таким же образом Антонин категорически отказался иметь что-либо общее с прибывшим из Сибири «митрополитом» Петром Блиновым.

Все эти острые инциденты чуть было опять не привели к расколу, и только после новых длительных переговоров было достигнуто соглашение, причем Антонин, наконец, пошел на уступку: согласился признать женатый епископат в том случае, если будущий Поместный Собор примет соответствующее постановление. Между тем пора было, действительно, подумать о Поместном Соборе и вместе с тем и о положительной программе церковных реформ. В журнале «Живая Церковь» № 10 была опубликована программа, принятая еще 16–29 мая 1922 года и составленная при участии А.И.Введенского:

«Программа церковных реформ, намеченных группой духовенства и мирян «Живая Церковь» в развитие своих основных положений, принятых на учредительном собрании группы 16–29 мая 1922 года.

I. Реформа догматическая.

1. Восстановление евангельского первохристианского вероучения, с нарочитым развитием учения о человеческой природе Христа Спасителя и борьбе со схоластическими извращениями христианства.

2. Развитие христианского учения о Боге как об источнике правды, любви и милосердия в противовес древнееврейскому пониманию Бога, как грозного мстителя и карателя грешников.

3. Развитие учения о происхождении мира от творческой воли Бо-жией при участии производительных сил природы.

4. Развитие учения о человеке как венце и завершении премудрых актов творческих сил.

5. Развитие учения о спасении как восстановлении крестной любовью сыновства человека с Богом.

6. Церковь Христова как богочеловеческий союз для осуществления на земле Правды Божией.

7. Вечность, как органическое развитие и завершение нравственного устроения личности человеческой.

8. Страшный суд, рай и ад как понятия нравственные.

II. Реформа этическая.

1. Развитие нравственного учения о спасении в мире, в обычных условиях трудовой жизни человечества.

2. Опровержение монашеского учения о спасении личном, путем отрицания ими мира и попрания естественных потребностей человеческой природы, что ведет к нравственному разложению и уничтожению рода человеческого.

3. Святая Семья как залог общественности и нравственности. Нравственное и общественное равноправие женщины.

4. Труд как радостное проявление полноты жизни и залог общественного благосостояния.

5. Равенство всех трудящихся в пользовании благами мира как основа государственности.

6. Нравственная и материальная поддержка государственных мероприятий, направленных на пользу и улучшение быта обездоленных жизнью инвалидов, вдов и сирот.

7. Справедливость социальной революции и мирового объединения трудящихся для защиты прав трудящегося и эксплуатируемого человека.

III. Реформа литургическая.

1. Пересмотр церковной литургии и устранение тех наслоений, которые внесены в православное богослужение пережитым периодом союза церкви и государства, и обеспечение свободы пастырского творчества в области богослужения.

2. Устранение обрядов, являющихся пережитками древнего языческого миросозерцания.

3. Борьба с суеверием, религиозными предрассудками и приметами, выросшими на почве народного невежества и монашеской эксплуатации религиозного чувства доверчивых масс.

4. Приближение богослужения к народному пониманию, упрощение богослужебного чина, реформа богослужебного устава применительно к требованию местных и современных условий.

5. Исключение из богослужений выражений и идей, противных духу всепрощающей Христовой любви.

6. Широкое вовлечение мирян в богослужение, до церковного учительства включительно.

7. Коренная реформа проповеди как обязательной части богослужения, изгнание схоластики и приближение к евангельской простоте.

IV. Реформа каноническая.

1. Выделение из книги правил тех канонов, которые отжили свой век или созданы были по требованию гражданской власти или содержат в себе резкое националистическое понимание христианства, и признание их необязательными в настоящее время, при современных условиях церковной жизни.

V. Реформа приходская.

Составление нового приходского устава на нижеследующих основаниях:

1. Приход как литургическое общество, объединяемое священником около своего храма.

2. Широкое участие мирян в делах церковно-общественной жизни, проявляющееся:

а) в первохристианском обычае выбора духовных руководителей общины совместно с представителями мирян и духовенства;

б) в распоряжении церковными суммами совместно с членами своего клира;

в) в восстановлении первохристианской общинной благотворительности теми же силами;

г) в христианском просвещении подрастающего поколения соответственно вышеизложенным веро- и нравоучительным принципам.

3. Открытие свободного доступа к епископскому званию пресвитерам, состоящим в брачном сожитии со своими супругами, применительно к практике первых веков христианства.

4. Окончательная ликвидация епископского деспотизма как чуждого первохристианской церкви и утвердившегося в Церкви Российской под влиянием монархического самодержавия.

5. Высшее и епархиальное пресвитерианское управление с участием епископов, клира и мирян — всех на равных правах.

6. Освобождение духовенства от современного унизительного способа содержания, отдающего его во власть кулацких элементов и оскорбляющего его пастырское достоинство. Весь клир, от епископа до причетника содержится общиной организованным путем.

Поместный Собор.

Поместный Собор Православной Российской Церкви созывается в г. Москве в храме Христа Спасителя в Фомине воскресенье 15 апреля нового стиля 1923 г.»

(Живая Церковь, № 10, с. 17–18).

Как видит читатель, в этой программе, очень четко и ясно составленной, нет ничего, что принципиально противоречило бы православию. Нареканиям подвергался лишь первый параграф — живоцерковников обвиняли чуть ли не в несторианстве, упрекая их в том, что они отрицают Божественное естество во Христе. Противники «Живой Церкви» объявили ее на этом основании еретической.

Это возражение противников «Живой Церкви» основано, однако, на печальном недоразумении. Никому из деятелей «Живой Церкви» никогда и в голову не приходило, к их чести, сомневаться в божественности Иисуса Христа. В параграфе первом лишь зафиксирован следующий несомненный факт: в обыденной церковной действительности для массы верующих (среди обрядов и благолепия) Христос запечатлевается в основном в ореоле Своего Божественного величия — человеческие черты Христа Спасителя как-то невольно затмеваются этим сияющим ореолом. В этой связи можно говорить о практическом уклоне в монофизитство — евангельский Христос, в Его Божественной, чарующей простоте, остается непонятным для рядового, неграмотного христианина. О необходимости донести до каждого верующего евангельский образ в Его человеческом обличий и говорит первый параграф программы. Этим нисколько не отрицается, разумеется, Божественная природа Христа.

Ввиду возникших недоразумений П съезд группы «Живая Церковь» внес в параграф 1-й, поправку после слов: «о человеческой природе Христа Спасителя» были поставлены слова: «в соединении с Его Божественной природой».

Так или иначе опубликование программы в № 10 журнала «Живая Церковь» было, несомненно, положительным шагом. Наконец обновленческое движение выходило за рамки поповских склок и принималось за вопросы принципиального значения.

Эти вопросы также стояли в центре внимания вновь возникшей обновленческой организации, принявшей название «Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ).

Летом 1922 года, сразу после раскола, в Москве появилось множество различных кружков, религиозных братств и группировок. Среди них была группа, принявшая пышное наименование «Союз общин древлеапостольской церкви». Название было чистейшей фикцией, хотя бы потому, что никаких «общин» не было, и, следовательно, не могло быть никакого союза, а было просто несколько религиозно настроенных интеллигентов, задумавших соединить христианство с идеей трудовой кооперации, имела место попытка открыть на этих началах артель — по типу мастерской Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?».

Из всей этой затеи ничего не вышло, и Союз влачил к осени 1922 г. жалкое существование, находясь накануне распада. Но вот в октябре 1922 г. неожиданно к нему примкнул А.И.Введенский. Это было время, когда он находился на перепутье: после разрыва с «Живой Церковью» положение его было крайне неопределенным. «Союз церковного возрождения» (во главе с Антонином) закрыл перед ним двери — монашеская, аскетическая идеология, которую проповедовал Антонин, была противна Введенскому до глубины души. Самая личность Антонина, суровая и властная, подавляла мягкого, слабовольного, неврастеничного интеллигента, каким был А.И.Введенский.

Войдя вновь в ВЦУ, он первое время оглядывался по сторонам, не зная, что предпринять дальше. Между тем личная его популярность все возрастала: его ораторский талант в это время достиг своего зенита — как мыслитель и как деятель он находился в расцвете сил.

Введенский-оратор — это тема для специального исследования. Здесь укажем, что, как и всякий большой талант, Александр Иванович не укладывается в стандартные рамки. Все обычные правила гомилетики, риторики отбрасываются им решительно, целиком и полностью. Никаких вступлений, планов, конспектов — безоружный, без всяких вспомогательных средств, стоит он на трибуне, только общий, самому ему еще неясный план зреет у него в голове. Но вот нисходит на него нечто ему самому непонятное — аудитория исчезает из глаз — он ее не видит, не слышит гула голосов и аплодисментов, он только чувствует ее каждым своим нервом. Великая мысль преображает его лицо — он начинает. Без всякого вступления или пролога — прямо с самого главного — содержание определяет форму выступления. Иной раз это лекция; мысль о величии науки, познающей мир, раскрывающей тайны мироздания, приводящей к Творцу, владеет им. Он говорит о великих открытиях, о новых теориях — с поразительной ясностью, простотой и убедительностью. Даты, специальные термины, сложнейшие понятия высшей математики приводятся им легко, свободно, по памяти, без малейшего напряжения. Горячее увлечение, которое владеет оратором, передается в зал. Самые абстрактные, сухие, непонятные для широкой публики понятия становятся интересными, живыми, конкретными — как бы на волшебной ладье, вместе с этим чудесным, обаятельным кормчим, пускается слушатель в широкое, безбрежное море человеческого познания и слушает, как завороженный, чудесную повесть о том, как неустанным трудом человек через понимание видимых вещей приходит к Богу. И голос оратора крепнет, весь он устремляется вперед, как бы сознавая невидимое. Он говорит уже два часа, и ни в ком ни тени усталости, внимание все возрастает, все более яркой, образной, эмоциональной становится его речь. Глубокая, великая, могучая мысль все более овладевает им.

Но не всегда бывает так. Не всегда оперирует он логическими методами. Вдохновение, бурное и неудержимое, порой овладевает им — высокая страсть сотрясает все его существо, и тогда его речь — уже не лекция, это потрясающий взрыв народного трибуна, вулканическая тирада об обновлении церкви, о необходимости идти к свободе, к свету, к преображению, обновлению жизни во Христе…

А иногда им овладевает тяжелое раздумье о смысле жизни, облачко грусти сходит на аудиторию, и его речь — это задушевная исповедь: с бесстрашной откровенностью повествует он о своих сомнениях, раздумьях, с дрожью в голосе раскрывает он свои надежды, выворачивает наизнанку душу…

Амплитуда Введенского как оратора огромна — от научной лекции до митинговой речи и лирической исповеди, и во всех жанрах он достигает вершин ораторского искусства. Никто не умел так зажигать аудиторию, так овладевать ею и оставлять в слушателе такое неизгладимое впечатление. И мысль об обновлении мира, о Христовой весне, первое веяние которой уже ощущается во вселенной, красной нитью проходит через все выступления Введенского. Он говорил об этом всегда и всюду, мечтал о Царствии Божием, преображении жизни, с юношеской страстью до конца своих дней…

А потом он сходил с трибуны, и пошлые, мелочные, тщеславные интересы овладевали им. Жизнь захлестывала этого слабого человека, наделенного могучим, чудесным, самому ему не вполне понятным даром.

В октябре 1922 г. он раскопал «Союз древлеапостольской церкви», находившийся при последнем издыхании, и увлекся им. Его привлекла к этой группе интеллигентность, отсутствие косности, «поповского элемента», как он выражался впоследствии.

В конце октября он официально вступает в Союз, и вслед за этим к Союзу присоединяется петроградская обновленческая организация во главе с Боярским. В ноябре к нему присоединяются московские обновленцы, отхлынувшие от Красницкого. Союз начинает расти, как снежный ком, к концу года его отделения имеются во всех епархиях. Он имеет в своем распоряжении несколько журналов, по количеству членов он превосходит группу «Живая Церковь» — из мелкой фракции, состоявшей из 10 человек, он превращается на протяжении двух месяцев в мощную церковную партию, возглавляемую самым популярным деятелем обновленческого течения. В соответствии с этим меняются его цели и задачи.

СОДАЦ, как было сказано выше, становится в последние два месяца 1922 г. самой многочисленной обновленческой организацией. Это объясняется не столько особыми симпатиями, которые он вызывает в духовенстве, сколько тем отвращением, которое вызывает у всех «Живая Церковь». Духовенство и миряне льнут к СОДАЦу, видя в нем меньшее зло по сравнению с живоцерковниками. Интеллигенция бросается в его объятия, привлеченная обаятельной фигурой великого оратора, многие лидеры «Живой Церкви» вступают в СОДАЦ. Одно время начинает казаться, что СОДАЦ вытесняет «Живую Церковь» со всех ее позиций.

Этот прогноз оказался, однако, преждевременным: Красницкому удалось удержать ряд своих позиций в столице и провинции благодаря строгой централизации, организованности и железной дисциплине, которая объединяет всех его сторонников. СОДАЦ, наоборот, был всегда рыхлой интеллигентской организацией — со слабой связью между членами, неопределенной программой, с идейным вождем во главе, который был совершенно неспособен к административному руководству.

Примкнув к СОДАЦу, Введенский тут же написал программу. Скорее, это наброски, задушевные мысли талантливого человека, изложенные без всякой системы и связи между собой. Помещаем ее здесь полностью:

«Программа Союза Общин Древле-Апостольской Церкви.

Введение.

1. Христианство есть религиозное движение, а не стояние. Оно — динамика, а не статика. Творческий принцип есть единственный принцип христианства. Из зерна горчичного вырастает гигантское дерево. Незыблема лишь земля (основа), куда брошено зерно это. А зелень жизни дает все новые и новые побеги.

2. Христианство есть религия благодатного труда для устроения жизни на земле. Человечество есть единая семья. Один Отец — Христос, все — братья. А у братьев все общее: вера, душа, любовь, кусок хлеба — отсюда коммунизация (обобществление) жизни согласно идейному примеру апостольской общины. Христианский коммунизм мыслится нами не только как коммунизм потребления, но и как коммунизм производства.

3. Христианство есть религия роста. Поэтому она не может быть задерживающим моментом в общекультурном развитии человечества. Необходима борьба с религиозными суевериями, поскольку они препятствуют общечеловеческому прогрессу. Все современное, так называемое нравственное богословие должно быть пересмотрено с высоты незыблемых норм великой евангельской истины. Этот пересмотр разрушает, может быть, многое привычное, но человеческое, а зато выявит подлинное божественное.

4. Христианство есть религия любви, а не эксплуатации. Решительная борьба против возможности одной частью верующих (духовенства) эксплуатации другой части (мирян). В церкви все равноправны. Служение в церкви есть радость, а не наемничество. Невозможна и самая мысль об единой церковной кассе. Трудовой принцип обязателен для всех верующих.

5. Христианская церковь принадлежит одному Христу. Она не красная, не белая — она Христова. Посему Церковь лояльна к государственной власти, не входя в рассмотрение формы данной власти. Поэтому русская церковь, решительно разрывая с контрреволюцией, безусловно лояльна к Советской власти. Но более, поскольку в принципах Октябрьской революции нельзя не усмотреть принцип первохристианства, церковь религиозно принимает нравственную правду социального переворота и активно, доступными ей церковными методами, проводит эту правду в жизнь.

6. Необходима борьба за сплочение всех верующих во Христе в единую семью. Нельзя не видеть, что религиозно-классовое (?) разделение человечества на католиков, православных, лютеран и т. д. есть дело рук человеческих. Надо найти общий язык, который поможет понять всем христианам, что они единая семья. Посему, исходя из вышеизложенных оснований, Союз ставит своей целью:

В основу жизни должно быть положено:

а) принцип равенства, братства и свободы. Равенство мыслится как равноправие всех членов общины во всех проявлениях жизни общин церкви. Вовлечение всех верующих в непосредственное совершение богослужения, чтецы — наиболее грамотные, певцы — наиболее искусные в пении, проповедники — миряне-ораторы. Выборность пастыря.

б) братское отношение верующих не только к одинаково верующим, но и ко всем людям, обязывает нас стремиться к обобщению имуществ.

в) в управлении делами общины, а также и их объединений (епархиальных, уездных, районных) участвуют на равных правах пресвитеры, клирики и миряне.

г) правом председательства на съездах и соборах общин верующих пользуются в равных степенях духовенство и миряне.

д) принадлежность к организации на началах добровольного выхода и входа в нее, а также свободное подчинение братской дисциплине. Для осуществления намеченных целей Союз стремится все свои силы приложить к проведению в жизнь следующих мероприятий:

1. Очищение христианства от всего языческого, наслоившегося в процессе почти двухтысячелетнего существования христианства, борьба с обрядоверием, предрассудками, борьба с темнотой и невежеством, выявление верующим причин тех явлений природы, которые породили многие суеверия и обряды.

2. Пересмотр догматики, этики Собором с целью выяснения подлинных евангельских и апостольских принципов веры, нравственности, затемненных средневековой схоластикой и школьным богословием.

Это будет делом грядущего Собора, но широкое обсуждение этих вопросов должно начаться неотложно на страницах духовной печати и в ряде дискуссий.

3. С этой целью мы стоим за очищение и упрощение богослужения и приближение его к народному пониманию. Пересмотр богослужебных книг и месяцесловов, введение древнеапостольской простоты в богослужение, в частности, в обстановке храмов, в облачении священнослужителя, родной язык взамен обязательного языка славянского, институт дьяконисс и т. д.

4. Выборность всех пастырей, начиная с дьяконов и кончая епископами. При избрании община руководствуется призванием, одаренностью и талантливостью избираемых.

5. Отмена всех наград как несоответствующих духу христианского учения.

6. Не должно быть никаких принудительных сборов на нужды культа.

7. Устранение религиозного профессионализма, т. е. отделение труда от заработка — священнослужение.

8. Широкая общественная благотворительность.

9. Признавая, что принципы монашества преследуют задачи самоусовершенствования нравственного и развитие духовных сил, а потому, не отрицая аскетизма как пути к достижению высшего христианского совершенства, Союз заявляет, что современное монашество ничего общего с этими условиями не имеет, но имеет лишь стремление к достижению власти, возможность устраивать свое благополучие за счет эксплуатации религиозных чувств верующих, результатом чего является уход в монашество худшей части верующих, монастырский разврат, невежественное толкование учения Господа нашего Иисуса Христа, сеяние суеверий, укрепление языческих обрядов и т. д. Поэтому Союз признает необходимым закрытие всех городских и сельских монастырей, оставив лишь те из них, кои построены на принципе трудового начала и носят характер аскетически подвижнический, например, Оптина Пустынь, Соловки и др.

Монахи отреклись от мира, а потому и не могут править миром. Белый епископат.

10. Признавая, что в основе церковной организации должна лежать соборность, выявляющаяся в форме письменных волеизъявлений (канонов), Союз в то же время считает, что эти волеизъявления, закрепленные в форме канонов (правил), являются продуктом человеческого творения, а потому и не могут признаваться незыблемыми. Союз определенно заявляет, что те, кто стоит за руководство-каноничество, являются потомками фарисеев, предавших Христа на распятие за нарушение подобного рода омертвевших правил иудейской веры.

Пересмотр всех церковных канонов и отмена из них тех, которые потеряли свою жизненность.

11. В вопросе о признании справедливости социальной революции и об отношении к власти Союз всецело разделяет принципы и других обновленческих групп, но в то же время заявляет, что Церковь должна быть совершенно аполитична. Все свои идейные задания в области основных принципов программы Союз предлагает проводить в жизнь не приказами, Циркулярами и другими мерами принуждения, а путем показательным, организуя теперь же общины верующих христиан на началах, указанных в программе.

«Вера без дел мертва» (Иак. 2,26).

«Покажи веру от дел твоих» (Иак. 2,18)».

(За Христа, Пермь, 1922, 15–30 ноября, № 1–2, с.22–24).

К январю 1923 г. в Троицком подворье организовался ЦК СОДАЦа.

ЦК состоял из 6 человек: архиепископа Иоанна Альбинского (Нижегородского), протоиереев: Введенского, Эндека, Вдовина, Федоровского, и мирянина А.И.Новикова.

Самым интересным из руководящих деятелей СОДАЦа (после А.И.Введенского) является Александр Павлович Эндека — человек морально чистый, бессребреник, энтузиаст-проповедник. Уроженец Крыма, грек по происхождению, Эндека принял священный сан по призванию, уже в довольно зрелом возрасте. До раскола он был священником Скорбя-щенской церкви в Симферополе. В первые дни раскола он возглавил обновленческое движение в Крыму и поместил несколько статей в журнале «Живая Церковь». Однако, пораженный методами Красницкого, о. Эндека категорически отказывается принять должность уполномоченного «Живой Церкви» по Крыму и вскоре перебирается в Москву, к дочери.

После отречения от веры Сергия Калиновского Антонин назначает о. Эндека настоятелем Гребневской церкви. Если митрополит хотел показать прихожанам, что в православной церкви и в обновленческом движении есть не только продажные ренегаты, но и порядочные люди, то он достиг своей цели. Чтобы убедиться в этом, достаточно упомянуть о том образе жизни, который тот вел. Не желая стеснять дочь, жившую с семьей в кошмарных квартирных условиях, о. Эндека обычно во все времена года, кроме сильных морозов, принимал на московских бульварах. Москвичам примелькалась маленькая фигурка пожилого священника, который до позднего вечера бродил от храма Христа Спасителя до памятника Пушкину, погруженный в глубокую задумчивость. В церкви о. Александр обычно оставался целый день. Только в 2 часа дня он переходил Лубянку, чтобы пообедать в вегетарианской столовой.

Каждую службу (утром и вечером) он проповедовал. Беседы о. Эндека привлекали много слушателей. В начале проповеди он обычно читал целиком главу из Евангелия, а потом начинался своеобразный и вдумчивый анализ прочитанного, с большим количеством примеров из жизни. Все свободные от службы часы о. Александр проводил за чтением (сидя у свечного ящика) или в беседах с прихожанами.

Этот человек примкнул к СОДАЦу, надеясь на то, что теперь начнется настоящее, евангельское обновление церкви.

Александр Эндека в 1929 г. был расстрелян за спекуляцию (!). Он организовал мастерскую, в которой делались крестики.

Протоиерей Вдовин (из Царского Села) и Федоровский (из Подмосковья) были порядочными интеллигентными людьми, которые покорно следовали во всем за Введенским.

Колоритной была личность А.И.Новикова. Человек талантливый, великолепный администратор, А.И.Новиков был прирожденным общественным деятелем. Уроженец и житель Ярославля, А.И.Новиков в течение долгого времени был крупным приходским деятелем. Летом 1922 г. Красницкий, встретясь с ним, оценил его способности и перетащил в Москву. С июля он делается управделами ВЦУ. Красницкий, желавший сделать из Новикова слепое орудие, однако, просчитался. Новиков оказался человеком самостоятельным и волевым. В сентябре Новиков примыкает к Антонину, оставаясь в то же время членом ЦК «Живой Церкви». Вместе с несколькими священниками он организует так называемое «левое крыло» «Живой Церкви». Так как практически Новиков всегда в ВЦУ шел вразрез с Красницким, тот видел в нем своего смертельного врага и добился в декабре его исключения из группы «Живая Церковь». После это-то Новикову оставался лишь один путь — в СОДАЦ.

Вызывает недоумение тот весьма странный факт, что СОДАЦ номинально возглавлялся архиепископом Иоанном Альбинским — наиболее преданным другом Красницкого. Этот парадоксальный факт имеет, однако, очень простое объяснение. Сразу после организации СОДАЦа его руководящие деятели столкнулись с роковым препятствием: в их рядах не было ни одного епископа. После тщетных попыток убедить хотя бы одного архиерея к ним примкнуть (СОДАЦ не пользовался методами Красницкого, поэтому его аргументы не были столь неотразимы, как у «Живой Церкви») Введенский обратился в ВЦУ с просьбой «дать им архиерея». Этим и воспользовался Красницкий, чтобы навязать СОДАЦу Иоанна Альбинского, которого он, видимо, рассматривал как своего троянского коня. Впрочем, вряд ли архиепископ оправдал его надежды: он и здесь был такой же бесцветной фигурой, как и в «Живой Церкви». Вся его «деятельность» ограничивалась тем, что он подписывал различные документы и служил молебны перед открытием совещаний.

А.И.Боярский, возглавлявший петроградское отделение СОДАЦа, в Центральный комитет не вступил, продолжая держаться по-прежнему особняком.

Сразу после организации Центрального комитета была опубликована декларация, несколько больше напоминавшая программу, чем первый документ, написанный А.И.Введенским, но все же очень неконкретная, хотя и содержащая интересные, оригинальные мысли. Именно поэтому документ этот представляет собой интерес и для современного читателя. Приводим его здесь полностью:

«Союз Общин Древле-Апостольской Церкви. Союз общин ставит своей задачей показать современности красоту и силу христианства в подлинном его виде. Основы положения Союза Общин Древле-Апостольской Церкви следующие:

1. Христианство, наиболее чистое и правильное его явление — православие, сейчас переживает глубокий кризис. Из религии творчества оно превратилось в неподвижную закоснелую организацию, не имеющую полноты духа и жизни.

Крайним выражением этого является старообрядческий принцип: «до нас оно положено и лежи во веки веков».

2. Между тем христианство есть жизнь. А жизнь есть движение, прогресс, творчество. Верны, истинны, незыблемы лишь божественные основы христианства, что определенно изложено православным символом веры. Из этих священных зерен истины вырастают многие и разнообразные цветы Господни. Как сказано в Евангелии: Царство Божие подобно зерну горчичному, выросшему в дерево, птиц укрывающему. А дерево ведь нисколько не похоже на зернышко — сущность же одна и та же. Поэтому Союз объявляет определенную борьбу пониманию христианства как священной рутины и мертвечины. Христианство есть жизнь и жизнью быть должно.

3. Осуществляя живую жизнь первохристианства в современной жизни, мы не думаем механически копировать апостольскую церковь. Первохристианские идеи должны быть воплощены в современной оболочке. Обновление жизни должно начаться с решительного осуждения не только уклонений от теории, но и на практике. Современный приход должен в образец строительства церковной жизни взять первоапостольскую общину, по имени которой назван и весь наш Союз вообще.

4. Необходимо изгнание из богослужения магизма, превращающего его в механическое воздействие на Божество в целях оказания человеку тех или иных услуг. Оно должно быть понятно народу до конца, прозрачно в своей символике.

5. Но живое и одушевленное, современное по форме, глубокое по своему содержанию богослужение не является исчерпывающим содержанием приходской жизни.

С молитвою должен сочетаться и труд.

Трудовой принцип на общечеловеческие нужды есть благословенный Богом принцип.

Приход должен стать трудовой религиозно-нравственной коммуной. Коммунизация жизни на христианских началах — вот лозунг приходской общины.

Во всей организации церкви как таковой должен господствовать принцип христианской любви и смирения.

Как в идейной, так и в практической жизни все человеческое, все традиции, расходящиеся с подлинным учением, должны уступить место божественному.

6. Христианская церковь не есть мертвая (государственная или общественная) организация, но живой, духом водимый организм. С этой точки зрения принцип централизации должен быть доведен до минимума. Епископат исключительно белый. Монашество, по самому своему понятию, должно отстраниться от мира, а тем самым и от управления церковью. Епископат должен быть не «деспотией», но каждый епископ, подобно апостолам, есть раб и слуга своего стада.

7. В великой русской революции Союз видит осуществление человеческими методами великой первохристианской правды. Поэтому Союз не только лоялен к Советской власти, но оказывает и активную, всемерную религиозно-нравственную поддержку в государственной работе Советской власти.

Союз имеет ряд ответвлений по всей России. Центральный Комитет находится в Москве и состоит из архиепископа Иоанна Нижегородского, протоиерея Александра Ивановича Введенского, протоиерея Александра Павловича Эндека, протоиерея Вдовина, протоиерея Федоровского и мирянина А.И.Новикова.

Адрес Центрального Комитета: Москва, Самотека, Троицкое подворье. В члены Союза принимаются духовные и миряне обоего пола». (Пятигорский епархиальный вестник, 1923, 1 февраля, № 1, с. 12.) Другим программным документом, который был принят новым Центральным Комитетом, был содержательный и интересный «Проект реформ Церкви на Соборе, выдвигаемый Центральным Комитетом Союза Общин Древле-Апостольской Церкви», который мы также рекомендуем вниманию читателя:

«Проект реформ Церкви на Соборе, выдвигаемый Центральным Комитетом Союза Общин Древле-Апостольской Церкви.

Общие положения.

1. Исходя из основной мысли Союза — вернуть подлинное христианство мира в чистейшей его форме первых веков, Союз на Соборе определенно и до конца поведет в этом направлении работу. ' Основные вопросы веры. '

2. Полная незыблемость Никео-Цареградского Символа Веры. Союз, однако, решительно выдвигает необходимость пересмотра догматики, в которой не только царствует неоплатонизм, но и современный капитализм, перенеся ненормальные отношения классов на самое Небо. Христос, Его небесно-византийский двор, святые в качестве министров и т. д. — вот иллюстрация современного капиталистического устройства неба.

Между тем Евангелие и Апостолы в иных, простых и глубоких чертах говорят нам о горнем клире. Надо вернуться к их пониманию, отбросив человеческие богословские фантазии.

3. Необходимо учесть все завоевания отрицательной критики в смысле филологического, исторического расшифрования евангельского текста. От грубо вербального понимания Евангелия необходимо перейти к более духовному, соответствующему фактической (а не религиозно-политической) истории христианства.

Основные вопросы морали.

4. Современная мораль церкви насквозь пропитана духом рабства мы же не рабы, но сыны Божий. Изгнание духа рабства, как основного принципа морали, из системы этики есть дело Собора.

5. Также должен быть изгнан капитализм из системы морали, капитализм есть смертный грех, социальное неравенство недопустимо для христианина.

Основные вопросы внешнего положения Церкви.

6. Собор в отношении власти должен поставить Церковь не только в положение лояльной к Советской власти, но и тем более (?) открытое признание того, что эта власть мирскими методами проводит лучшие Христовы идеалы социальных отношений — должно быть религиозно-нравственным делом Церкви.

7. Во внутренней своей жизни Церковь должна до конца проводить принцип апостольского коммунизма. Каждая приходская община есть трудовая коммуна прежде всего.

8. Молитва неразрывно связана с трудом на благо ближнего. Этот принцип должен пройти через все церковное деление. Основные принципы богослужения.

9. Уничтожение всей шумихи и сложности богослужения. В простоте сердца, в простых одеждах, в храмах бедных внешне, но богатых красотой и любовью ко Христу, должно совершаться богослужение, воспитывающее в членах общины не дух веры в волшебство и магию, но силу быть полезным членом общества, достойным высокого своего наименования христианина.

Введение музыки в богослужение (орган, фисгармония и т. д.). Положение духовенства.

10. Уничтожение монархического принципа администрирования.

11. Епископы женаты, согласно Апостолу, отцы, а не владыки.

12. Профессионализм, платы за требы должны быть отменены. Каноны.

13. Каноническое устройство церкви есть неевангелическое устройство церкви. Христос не знает юридических норм.

14. Поэтому должен быть, на основании апостольских традиций, а также требований современной жизни, выработан действующий комплекс правил, которым и надлежит руководствоваться взамен устаревшей «книги правил».

Суд над виновниками церковной разрухи.

15. Все иерархи и другие лица, смешавшие задачи церкви с задачами контрреволюции, подлежат церковному суду в высшей мере. Центральный Комитет». (Там же, с. 13.)

После опубликования этих документов и сформирования ЦК организационный период СОДАЦа готовиться к съезду.

Съезд новой обновленческой организации открылся 15 марта 1922 г. во 2-м Доме Советов, там, где происходил и I съезд «Живой Церкви».

Следует признать, что делегаты съезда значительно отличались от живоцерковников. Прежде всего здесь совершенно не было бывших черносотенцев, зато много было священников с академическими и университетскими значками. Интеллигентный, либеральный городской священник — таков превалирующий тип среди членов СОДАЦа.

По местам содацевцы пытались вводить прогрессивные реформы — проводили духовные беседы, внедряли пение акафиста нараспев, вводили фисгармонию, привлекали к богослужению женщин в качестве чтецов (это тогда было новшеством), организовывали религиозные братства и сестричества. Большинство содацевцев были честными людьми, и никто из них не запятнал себя политическими доносами или темными связями. Главным недостатком СОДАЦа была бесхребетность: они отмежевались от живоцерковников, решительно обходили острые углы, избегали конкретных шагов, предпочитая парить в области высокой теории.

В соответствии с давними установками Введенского и Боярского съезд должен был заняться, главным образом, вопросом социальной роли христианства. «Возглавить социализм христианством» — таков конечный вывод, к которому приходили Введенский, Боярский и Егоров во время своих бесед на веранде, на даче Боярского.

В данный момент перед съездом СОДАЦа выяснилось, что между двумя старыми друзьями появилась трещина, которая все более и более углублялась. По мнению Введенского, христианский социализм в данной ситуации должен был выражаться в тесном контакте с советской государственностью. Церковь должна была приближаться к социальным проблемам, «плывя на корабле советского государства». «Я очень далеко пошел по этому пути и пошел бы еще дальше, но жизнь показала, что все это не дает результатов», — говорил Введенский через 20 лет.

А.И.Боярский имел совершенно другие установки. «Церковь ни при каких условиях не должна обезличиваться, ее контакт с марксистами может быть лишь временным, случайным, скоропреходящим. Христианство должно возглавлять социализм, а не приспосабливаться к нему. Для этого христианство должно всеми мерами бороться за массы, задушу народа — оно должно вести самостоятельную линию и быть более социалистичным, чем все социалисты и коммунисты, вместе взятые». «Церкви незачем плыть на каком бы то ни было корабле, когда она может ходить по водам», — перебил он Введенского, когда тот в узком кругу повторил свою фразу о «корабле советской государственности».

Так как Боярский не мог, разумеется, полностью развернуть свою платформу в тех условиях, то победила точка зрения Введенского.

В четверг 15 марта открылся съезд. Осведомленный об основных проблемах, которые должны были быть поставлены на съезде, митрополит Антонин, открывая съезд, заявил:

«Церковь не должна быть неподвижной, аполитичной, по пословице «моя хата с краю, ничего не знаю». Аполитичность — своего рода саботаж. Подобно политическому социальному сдвигу, для водворения правды на земле, Церковь также должна двигаться к той же правде и со своей стороны воплощать ее среди своих верующих». (Трегубое И Всероссийский съезд Союза Общин Древле-Апостольской Церкви. — Известия, 1923 21 марта, № 62, с.4)

Выступавший затем Введенский сделал большой доклад о церкви как старой, так и обновленческой. В своей речи он отметил, что решил примкнуть к Союзу Общин Древле-Апостольской Церкви, так как он более отвечает его духовным запросам и отличается более широкими взглядами, чем «Церковное возрождение», хотя в то же время он находится в полном контакте с последним и работает в полной гармонии с ее главой митрополитом Антонином.

После прений по поводу доклада А.И.Введенского была принята следующая резолюция:

«В великой мировой борьбе труда с капиталом, когда человечество поставлено вплотную к вопросу о необходимости определенно встать на сторону либо труда и правды, либо капитализма и эксплуатации — съезд решительно становится на сторону труда. Христианство не может быть безучастным зрителем в титанической борьбе современности. Церковь должна определенно всему миру сказать: капитализм и связанное с ним угнетение трудящихся масс осуждается Христовым учением. Все верующие во Христа Спасителя должны решительно и безоговорочно разорвать с капитализмом.

Советская власть — сейчас единственная власть в мире, которая в самом деле борется за социальную правду. Поэтому и съезд определенно, всей силой своего нравственного авторитета, поддерживает великие принципы Советской власти, ее начинания, направленные к благу России и всего трудящегося человечества, и зовет к тому же всех верующих Православной Церкви и всего мира.

Нужно определенно церковным людям разорвать с контрреволюцией. Надо бросить все полупризнания власти. Власть Советов мирскими методами выполняет экономическую правду Христову, поэтому Церковь, не вписываясь в партию, всемерно, с высоты своего религиозного авторитета, поддерживает Советскую власть в ее борьбе за правду на земле. Тихоновская церковность, нарушившая все основы подлинной христианской морали, осуждается определенно и до конца, как смешавшая церковные задачи с целями контрреволюционными. Тихоновская церковь стала на стороне эксплуататоров — белогвардейцев, врагов трудового народа, прикрывая Именем Христа Спасителя все свои выступления, вплоть до отказа в хлебе голодающим. Поэтому настоящий съезд осуждает именем Христа Спасителя эту церковность, ничего общего, кроме имени, с церковью Христа Спасителя не имеющую.

Съезд выражает уверенность, что и Собор разделит эту точку зрения по высказанным вопросам». (Там же.)

Приняв большинством эту резолюцию, съезд перешел к другим вопросам.

Следующим докладчиком был А.И.Новиков. Темой его доклада был

«Вопрос о мирянских организациях». По этому вопросу съезд принял следующую резолюцию:

«I. Признать необходимым роспуск и реорганизацию всех церковноприходских советов немедленно, так как большинство членов этих приходских советов проникнуто ненавистью к существующему политическому строю и тайной надеждой, что этот строй рухнет.

2. Признать, что во главе церковноприходских советов должны стать лица, не живущие за счет эксплуатации чужого труда». (Безбожник, 1923, 18 марта, с.3.)

Последним докладом, который прослушал съезд, был доклад ярославского протоиерея Красотина «Духовенство и его положение в церкви».

На заключительном заседании разыгрался своеобразный эпизод. С приветствием от имени евангельских христиан выступил Иван Степанович Проханов. Превосходный оратор и человек сильной убежденности, Иван Степанович произнес темпераментную и краткую речь, призывая съезд «найти в себе мужество откинуть исторические наслоения и вернуться к чистому Евангелию». Речь Проханова произвела на съезд большое впечатление. Смущенное молчание воцарилось в зале.

Это молчание было прервано А.И.Боярским. Войдя на трибуну, спокойно и твердо А. И. Боярский сказал:

«Приветствие брата Проханова съезду общин приняло оттенок пропаганды на съезде идей евангельских христиан, а молитва того же брата Проханова в конце речи придала съезду характер объединения с сектантами. Петроградское отделение по этому поводу подчеркивает, что выступление Проханова принимается только как приветствие христианам, а Союз является идейным объединением Святой Православной Церкви.

Сохраняя мир и любовь к христианам всех толков и объединений, Союз Общин не вступает на путь солидаризации в работе с какими бы то ни было сектантскими объединениями».

Съезд принял следующую резолюцию:

«Заслушав заявление петроградской группы, что баптисты под видом приветствия начали свою пропаганду, съезд постановляет: заявить, что съезд есть съезд православный, что мы идейно отгораживаемся от всякого сектантства». (Безбожник, № 17.)

Съезд СОДАЦа был генеральной репетицией Собора — его целью было «сесть на пароход советской государственности».

Он представляет интерес для историка и в другом отношении: появление таких организаций, как СОДАЦ, показывало, что в недрах обновленческого движения имеются люди, стремящиеся к действительному обновлению Церкви. Стремления этих людей, однако, заглушались и здесь, хотя в меньшей мере, чем в группе «Живая Церковь», ибо политическое приспособленчество это такая почва, на которой не возрастают благоуханные цветы церковного обновления. «Мое творчество это навозная лужа, в которой иной раз плавают золотые рыбки», — говорил про себя В.В.Розанов, известный писатель и публицист дореволюционной эпохи.

Обновленческое движение Русской Православной Церкви 20-х годов — это навозная лужа (сикофантство, шкурничество, приспособленчество). Однако, приглядевшись, мы находим в ней «золотые рыбки» — стремление к истинному духовному обновлению. «Союз общин древлеапостольской церкви», наряду с политическими приспособленцами, объединял в своих рядах многих людей, охваченных искренним религиозным порывом. Много подобных людей было в двух мелких церковных группах, развивавших свою деятельность в те дни в Москве и в Петрограде — в «Свободной трудовой церкви» и в «Союзе религиозно-трудовых общин».

«Свободная трудовая церковь» организовалась в Москве в конце 1922 года. Формально ее главой был архиепископ Иоанникий Смирнов. Однако ее подлинным основателем и вождем был довольно известный тогда в литературных кругах поэт-анархист Алексей Святогор.

Оба эти деятеля очень характерны для того времени — они как бы символизируют те две противоположные тенденции, о которых говорилось выше. О. Иоанникий Смирнов начал свою деятельность как типичный представитель ученого монашества. Окончив Московскую духовную академию, он уже на третьем курсе принимает монашество. Ко времени его учебы относится также его знакомство с епископом Владимиром (Путятой), которого мы называли в первой части настоящей работы одной из самых омерзительных фигур в истории русской церкви. В годы первой мировой войны иеромонах Иоанникий сопровождает Владимира Путяту после его назначения архиепископом Пензенским к месту его служения. Он является секретарем и самым близким к Преосвященному человеком. В конце 1917 года, когда недостойный владыка за безнравственные поступки был извержен из сана Собором епископов, о. Иоанникий сохранил верность своему патрону и был главным его подстрекателем и помощником в организации сопротивления патриарху.

В возникшем «пензенском» расколе иеромонах Иоанникий является центральной фигурой. Выступая на собраниях, произнося проповеди, издавая листок, являвшийся главным органом группы, о. Иоанникий, по его собственному выражению, вертелся, как бес перед заутреней, чтобы сохранить и упрочить раскольническую группировку. Он был (вместе со своим патроном) одним из первых церковников, нашедших путь в ГПУ. Политический донос был одним из главных методов этого «борца за обновление».

В 1919 г. иеромонах… женился на местной учительнице, своей однофамилице Смирновой. А через некоторое время происходит его хиротония во епископа. Эта «хиротония» была произведена единолично архиепископом Владимиром в Пензе. Характерно, что Владимир Путята рукоположил своего сподвижника в «епископа» с большой, неохотой, лишь уступая воздействию влиятельных друзей Смирнова. Опасения Владимира были вполне обоснованы: через несколько месяцев он был уволен «на покой» собранием своих сторонников и вынужден был уехать из Пензы. Его преемником стал «епископ» Иоанникий.

Деятельность Иоанникия в Пензе была, однако, тоже недолговечной: после появления в Пензе живоцерковников Иоанникий, не признанный обеими сторонами, которые не могли ему простить его неблагодарности Владимиру, оказывается банкротом. После того как Пензенское епархиальное управление «добровольно» постановило отдать местный собор на культурно-просветительные нужды (Безбожник, 1923, 7 марта), Иоанникий потерял свою главную базу в Пензе. Впрочем, еще раньше он перенес свою деятельность в Москву, где началось его сближение со Святогором.

Алексей Святогор был также носителем бурной и запутанной биографии. Сын священника, он еще семинаристом увлекся анархизмом, вступил в подпольный кружок, принимая участие в экспроприациях, и неоднократно сидел в тюрьме. Святогор был талантливым поэтом в футуристическом духе. После революции, сблизившись на короткое время с Мамонтом Даль-ским, Святогор примыкает затем к более мирной фракции анархистов — к так называемым биокосмистам, которые считали главным путем к анархии культурно-просветительную работу. В то же время Святогор является основоположником нового литературного направления — «вулканизма» (увы! он, кажется, так и остался единственным сторонником этого «течения»).

Святогор был всегда богоискателем. Увлечение Ф.Сологубом, Д.С.Мережковским и другими мистическими литераторами сочеталось у него, как и у самого Сологуба, с анархической идеологией. Наш анархист никогда не переставал быть религиозным человеком и вызывал всеобщее изумление своих товарищей тем, что тщательно соблюдал все православные обряды и говел несколько раз в год.

В 1922 году Святогор решил коренным образом реформировать церковь. Безработный «епископ» Иоанникий Смирнов, встретившийся с ним в то время, оказался подходящим компаньоном. Старый «искатель по верам» Жилкин, полусектант, полустарообрядец, с наружностью эфиопа (как их рисовали в древней Руси), присоединился к этим двум. Затем Святогор написал радикальную программу, провозгласив главной целью новой «Церкви» примирение религии с наукой (колокольни должны были быть обращены в обсерватории), борьбу с суевериями и предрассудками и примирение религии с социализмом.

Сказано — сделано. Святогор облюбовал один из московских храмов — Никола Красный Звон в Юшковом переулке, — водворился там со Смирновым, власти санкционировали этот захват. Затем начала свою деятельность Свободная Трудовая Церковь.

Литургия служилась здесь лишь изредка, 2–3 раза в неделю. Основным же было вечернее воскресное «богослужение». «Епископ» Иоанникий служил краткий молебен, а затем читал сочиненную им самим молитву за Советскую власть. Затем, сняв с себя облачение и рясу, он садился у свечного ящика. Святогор открывал собрание — и здесь начиналось нечто действительно любопытное, или, во всяком случае, необычное. Всякий, кто пожелает, мог войти на кафедру и произнести речь — и кто-кто здесь ни высказывался: поэты-футуристы, студенты, рабочие-самоучки, сектанты, анархисты, актеры, газетчики… «Прения» затягивались до полуночи. После этого выступал Святогор с очередной сумбурной речью и в заключение читал свои последние стихи.

Изредка Святогор выступал со своими декларациями на столбцах столичной прессы. Эти документы представляют собой поразительную смесь экстравагантности, приспособленчества с довольно интересными и глубокими мыслями.

«Массовый голод ликвидирован, — писал он в статье «Свободная Трудовая Церковь», — но тяжкие последствия голода — массовое обнищание, хозяйственная разруха и пр. стоят перед нами и требуют длительной борьбы. Свободная Трудовая церковь в этой борьбе усматривает одну из важнейших задач, вставших перед революционной страной.

Начало коллективной борьбы с враждебными силами природы отвечает, по мысли СТЦ, трезвому евангельскому идеалу в смысле освобождения человека от власти природы.

Эти средства частично можно получить изъятием всех золотых, серебряных и ценных предметов культа и передачей их в соответствующие учреждения. Необходимо помнить, что эти ценности образовались путем принесений, как результат проявления мещанского благополучия… Эти ценности представляют собой не собственность церковников, а достояние трудового народа и поэтому должны быть употреблены на народное дело. Кроме того, наличие ценностей в домах молитвы означает фетишизм, способствует эксплуатации темного религиозного сознания, утверждает и впредь мещанское благополучие лавочников. Во имя освобождения сознания от пут фетишизма и магии, во имя правильного понимания разума и совести Свободная Трудовая Церковь обращается к мирянам и духовенству церкви православной и других вероисповеданий с горячим призывом реально проявить поддержку Советской власти в ее борьбе с последствиями голода, путем передачи всех церковных ценностей, до колоколов включительно, в соответствующие учреждения. Для осуществления этой задачи СТЦ постановила:

1. Из всех храмов, поступивших или поступающих в ведение СТЦ, передать все ценности (включая и колокола) и предложить научным учреждениям использовать храмовые башни (колокольни) под метеорологические пункты для изучения погоды.

2. Обратить внимание мирян, духовенства и церковных обновленческих групп на то, что изъятие представляет удобный повод к борьбе с языческим фетишизмом и тем самым представляется возможность оправдать выкинутые ими лозунги.

3. Обратить внимание прогрессивного духовенства на то, что для него изъятие представляет удобный повод принять общечеловеческий вид — снять свои средневековые одежды и присоединить их к ценным предметам культа.

4. Обратиться в ВЦУ с призывом не ограничиваться половинчатыми мерами, а действовать решительно».

(Известия, 1923, 11 февраля, № 31, с.3.)

Наряду с этим подхалимским документом, от которого веет пошлостью, можно привести одно «откровение» Святогора, имеющее характер программного документа; этот документ носит название «Бездельная вера и реальное дело».

«В христианстве, — пишет Святогор, — как миропонимании и мироотношении необходимо различать две стороны: область веры и область дела. Предмет веры составляет внеразумное, сверхъестественное. Предметом дела является разумное, естественное. Забота веры — в личном спасении души через примирение с реальной смертью. Положительное дело ставит целью коллективную борьбу с натуральным гнетом. Историческая церковь, уйдя в схоластику, мистику, обрядоверие, став на сторону имущих классов, т. е. отказавшись от трезвого евангельского идеала, требующего положительного дела в смысле коллективной борьбы с социальным злом и натуральным гнетом, тем самым стала церковью бездельной, глубоко антихристианской, враждебной миру и жизни, стала, по словам апостола Иакова, мертвой и потому излишней в жизни. И всякие попытки оживления ее на основе бездельной веры безнадежны, вредны. Наследие старой церкви в форме схоластики, мистики и тенденции к сохранению господства отживших классов еще не изжито и требует решительной борьбы — последняя возможна при необходимом условии, что основу новой церкви будет составлять не бездельная вера, но положительное дело. Поэтому новая церковь должна искать опору не в далеком прошлом, а в океане живой действительности, должна проникнуться революционным пафосом современности.

СТЦ в основу полагает реальное дело в смысле евангельского идеала любви и борьбы со смертью, но так как всеобщая борьба с натуральным гнетом требует объединения всего человечества, то СТЦ необходимо приходит к активному принятию идеи всемирной революции, имеющей целью через устранение классовых и других разделений слить человечество воедино. Выдвигая на первый план реальное дело, СТЦ тем самым утверждает необходимость знания, как верного источника теоретической и практической власти над природой.

Ведя борьбу с основными тенденциями старой церкви, СТЦ считает, что догматические различия как результат бездельной веры не должны препятствовать объединению мирян, духовенства и сектантов. Объединение должно происходить на основе знания, борьбы с натуральным злом при активном принятии идей всемирной революции».

(Известия, 1923, 10 января, № 5, с.5).

Мы привели этот документ полностью, несмотря на небольшой удельный вес Святогора в созданной им группировке, так как он необыкновенно характерен для этой эпохи. Стремление к делу, к активному участию в изменении мира, которое типично для революционных эпох, проявляется в это время у многих религиозных людей. При этом многие из них совершают ту же ошибку, которую в наши дни совершает Джонсон[31]: они совершенно вычеркивают из христианства благодатно-мистическую стихию, отчего оно становится беспредметным и превращается в простой придаток к коммунизму.

Но на самом деле нет и не может быть «бездельной веры» — она деятельна, если она истинна.

И не может быть «безверного дела» — настоящее большое дело, направленное на освобождение людей — приведет к вере в Бога или останется бесплодной смоковницей навсегда.

Вера и Дело, Дело и Вера — органически слиты во Христе Иисусе, Единородном Сыне Божием и Первородном Сыне Человеческом. Ему же слава без конца! В том же русле, что и Свободная Трудовая Церковь, развивается возникшее в это время в Петрограде течение «Союз религиозно-трудовых общин». Его основателем и вождем был известный обновленческий деятель, о котором мы много раз упоминали в первой части нашего труда, Е.Х.Белков.

«Захариевская религиозно-трудовая община.

(Фурштадтская ул., 38.)

1. Накануне воскресных и праздничных дней совершается всенощная на русском языке. Начало в 7 часов вечера.

2. По воскресеньям в 7 часов вечера — акафист Пресвятой Деве Марии на русском языке и после него — беседы на темы о жизни в Боге (Вера и жизнь).

3. По четвергам в 7 часов вечера — акафист Иисусу Христу на русском языке и после него — евангельские беседы (Евангелие в жизни).

Совершает богослужение и ведет беседы о. Евгений Белков».

Такие объявления, отпечатанные в типографии, можно было прочесть в январе 1923 г. на заборах в Петрограде. Текст этого объявления воспроизведен также в журнале «Соборный разум» (1922, № 1–2, с. 24.).

Отец Евгений Белков — ближайший сторонник А.И.Введенского — третий священник в Захарие-Елизаветинской церкви, настоятелем которой был Введенский, — поднял в декабре 1922 года знамя восстания против Александра Введенского.

В свое время Белков отошел от «Живой Церкви», так как она не удовлетворяла его стремлениям к обновлению церкви и являлась бюрократической, кастовой организацией. Не удовлетворил его и СОДАЦ, так как трудовой принцип, который декларировала его программа, оказался фикцией.

Носителем религиозно-трудовой идеи в чистом виде должна была стать организация Белкова. И вот он организует из прихожан Захариевс-кой церкви такую общину и тут же публикует в журнале «Соборный разум» следующий документ:

«Устав религиозно-трудовой коммунальной общины.

Общие положения. 1. Община есть союз трудящихся и живущих от трудов своих по завету апостола Павла: «Кто не трудится, да не ест».

2. Целью своей община ставит воспитание в своих чадах жажды и любви к соборной (коммунальной) жизни и ко всякого рода трудам. Причем возвышает труд до молитвы, считает его равноценным последней. Молитву же очищает от ханжески-лицемерного антихристианского элемента, внося в нее истинно христианский, который есть высшая культура земного существования, как веры в Бога, труда над землей и соборности людей в единой совместной жизни.

3. Для осуществления этой цели община развивает деятельность, направленную к созданию единой трудовой семьи (коммуны), подобной общинам первохристианских времен.

Деятельность общины.

4. Деятельность общины прежде всего направлена к обоюдной помощи членов воспитанию себя для новой соборной (коммунальной) жизни в труде и молитве. Отсюда и для всех членов обязательны:

а) общая молитва по воскресным и праздничным дням;

б) личные келейные молитвы на дому по особому правилу;

в) посильное участие в разведении огородной и садовой культуры и в другом соборном труде, различные мастерства;

г) воспитание в себе любви и жажды усовершенствования в том труде, которым занимается каждый член вне общины;

д) собрания, общие и групповые, на которых все члены соборно трудятся над изучением первоисточников христианского знания. Состав общины.

5. Членами общины могут быть все члены обоего пола с 18 лет, согласившиеся на проведение в свою жизнь начала истинного христианства, о которых сообщается каждому при вступлении в общину, после чего он и допускается на все собрания и работы.

6. Каждый, согласившийся быть членом общины, обязан принимать участие во всех родах деятельности общины (см. § 46). Управление делами общины.

7. Управление делами общины принадлежит общему собранию, правлению, хозяйственному совету и духовным руководителям.

8. Общее собрание решает дела, касающиеся всей общины, все продвижение вперед, как в духовном, так и материальном смысле. Собирается оно каждое воскресенье, ввиду пункта 6 считается всегда действительным.

9. Правление состоит из трех членов: председателя, его товарища и секретаря, избираемых общиной на один год. В их обязанности входят всякого рода сношения с гражданской властью.

10. Хозяйственный совет состоит из семи человек, избираемых общим собранием на год. Его обязанности — следить за порядком в общине и вести всю материальную сторону ее жизни.

11. Духовные руководители избираются общим собранием на все время пребывания их в общине. Их долг следить за духовной работой и жизнью общины.

Хозяйственная сторона.

12. Община состоит на принципе бессребренности, а потому не имеет ни членских взносов, ни имущества. Все необходимое принимается членами общины во временное пользование, а все расходы оплачиваются по мере надобности в той сумме, которая необходима.

13. В случае распадения общины избирается группа лиц, которая ведет все сношения по сдаче имущества государству, если такое будет взято у него в пользование».

Произошло резкое столкновение с Введенским, который в качестве настоятеля, опираясь на приходский совет, отстранил о. Белкова от службы в Захарие-Елизаветинском храме. Однако Белков подал жалобу в Петроградское епархиальное управление, которое восстановило его в должности.

«ПЕУ поставило на вид члену ВЦУ настоятелю Захариевской церкви в Петрограде прот. А.И.Введенскому незаконное устранение из этой церкви им и реакционным советом члена ПЕУ прот. Е.Белкова», — сообщалось в журнале «Соборный разум» (с. 24).

Будучи учеником О.Егорова, о. Белков питался его идеями. Записки о христианском жизнестроительстве, написанные о. Иоанном Егоровым незадолго до смерти, в 1920 году, были главным источником программы новой организации. Идеи о. Егорова легли в основу воззвания временного совета «Союза религиозно-трудовых общин», опубликованного под названием «О выявлении православия (К пастырям и верующим)».

«Основа православия — богочеловечность, — говорится здесь, — органическое соединение божественного и человеческого в жизни. Мы декларируем соборность в молитве и труде. Приход есть трудовая община, и богослужение — методология жизни, вводящая каждого человека во вселенское церковное действие.

Единая же цель всего — богочеловечество людей в соборности, что и есть православие.

Еще надо сказать, почему мы не можем работать ни с одной из существующих церковных групп.

Можем ли мы работать с так называемыми «автокефалистами»? Нет. Они явно стоят за застой, за то, чтобы Церковь оставалась в хвосте жизни, чтобы все в ней было по-старому, без движения в росте. Мы же хотим, чтобы в Церкви кипела жизнь, чтобы все человеческие таланты и силы в ней развивались и раскрывались, чтобы вся жизнь — и наука, и искусство, и общественность — влились в Церковь. Почему же не можем мы идти с так называемыми обновленцами? Да потому, что у них старый подход к церкви — бумажный: хотят они циркулярами создать Церковь Христову. Но знаем мы, что живое от живого… Нельзя циркулярами ничего сделать. Достаточно это было доказано, начиная с «царизма» и кончая последней группировкой обновленцев.

Циркуляры задушили их, митры и награды не дают им спокойно работать на Истину. Страх и трепет лишиться теплых местечек, а также погоня за этими местечками и заставляют их гасить свои лучшие порывы и не переходить от слов к делу.

Мы же за дело, а не за слова…»

(Соборный разум).

Этим декларациям о. Белкова нельзя отказать ни в искренности, ни в проникновенности. Тем не менее и его течение не выходило из русла тогдашнего обновленчества, дискредитировавшего себя в глазах широких масс. Поэтому народные массы, которые толпами текли к самарскому дворнику Ивану Чурикову, не пошли за образованным, талантливым, культурным человеком, каким был О.Евгений Белков. И это предопределило печальный конец его группировки. Основатель «Союза религиозно-трудовых общин» так и остался генералом без армии. Не признав обновленческого Собора, О.Евгений в июне 1923 г. опубликовал еще более радикальную декларацию:

«Союз осуждает политику руководителей современной Русской Церкви, — писал он в этом документе, — приведшую к церковно-реакционному Собору, не произведшему радикальной реформы Русской Церкви. Церковники стремились к использованию власти в целях поповского карьеризма и организации эксплуатации религиозного чувства верующих и вообще к неиспользованию демократических возможностей в организации Русской Церкви.

Далее Союз выступает против церковного централизма, считая это пережитком византизма и империализма. Вместо митрополий, епархий, приходов как торгово-промышленных предприятий Союз организует религиозно-трудовые общины, при этом каждая община имеет своего епископа.

Выполнять функции последнего в управлении общины могут пресвитеры и даже диаконы. Общественно-церковная платформа Союза — обязательство членов соединить религиозную жизнь с общественно полезным трудом, развитие общежития на основах равенства в общности имущества. В области чисто культовой Союз не производит никаких реформ, за исключением введения русского языка. Вместо существования замкнутых богословских институтов и академий Союз выдвигает общинное самообразование и опытное изучение первоисточников христианства. Борьба с религиозно-империалистическими предрассудками — главная задача честного религиозного сознания».

(Известия, 1923, 18 июля).

Таким образом, как видно из этого документа, о. Белков пришел к крайнему нигилизму — к разрушению церкви. Однако и это не привлекло к нему людей. Чего-чего только не делал о. Белков, чтобы расширить деятельность своего Союза: добился передачи его в ведение Спасо-Преображенского собора (на Литейном), объявил себя осенью 1923 г. епископом, какие-то случайные архиереи совершали хиротонию, сблизился с Антонином, под конец даже признал патриарха Тихона — ничто не помогало: массы к нему не шли. Один, с небольшой кучкой своих сторонниц (интеллигентных женщин), служил он в холодном и пустом соборе. Наконец в 1925 году распалась и эта община.

В течение нескольких лет затем проживал о. Евгений Белков в Петрограде, на квартире у одной из своих сторонниц. Древний русский недуг — запой — поразил его под влиянием неудач. Оборванный, опустившийся, бродил он по Петрограду, изредка заходил в церковь (большею частью в Вознесенский собор). Здесь молился он жарко и мучительно. «Душа моя скорбит смертельно», — вырывались у него иной раз слова… Так прошло несколько лет.

Однажды в 11 часов вечера по Марсову полю шел очень известный уже тогда в православной церкви человек — Преосвященный Алексий[32], епископ Хутынско-Новгородский. Вдруг он услышал за собой чьи-то быстрые шаги. Обернувшись, он увидел — стоит перед ним, пошатываясь, пьяный, оборванный человек. «Вы, я знаю, епископ Алексий, а я — епископ Евгений. Дайте мне денег». Действительно, это был Евгений Белков.

И вот, стоят они друг против друга — сдержанный, изящный, внутренне собранный князь церкви — и расхристанный, оборванный литератор и церковный бунтарь. Епископ Алексий вынул кошелек и протянул 3 рубля (это было в 1928 году). Евгений Белков исчез во тьме… Через год он умер.

Так погиб этот талантливый русский человек с чутким сердцем. Мы проследили все сколько-нибудь заметные обновленческие течения, существовавшие в 1923 году. Все эти течения, рассыпанные и анархические, разрывали обновленчество, и без того слабое, на части. Необходимо было соединить обновленцев воедино. Для этого нужно было созвать Собор. О непосредственной подготовке к Собору и о самом Соборе пойдет речь в следующей главе. Слово «Собор» было на устах у всех с мая 1923 года.

Когда обновленческим лидерам указывали на незаконность ВЦУ, они отвечали магическим словом «Собор».

Когда жаловались на отсутствие подлинных реформ и церковную неразбериху, в ответ раздавалось то же слово — «Собор».

Когда говорили о назревшей необходимости разрешить социальные проблемы христианства — в ответ снова и снова раздавалось слово «Собор».

И великая вещь слово: у всех становилось как-то спокойнее на душе, и все чего-то ожидали от Собора, как будто что-то могло измениться от того, что «красные» батюшки соберутся в Москве и будут произносить здесь те же речи, которые они ежедневно произносят с церковных кафедр по всем городам и весям земли Русской.

Первоначально Собор был назначен на август 1922 года. Однако вскоре эта дата была забыта. Решено было произвести сначала «чистку» епископата.

«Собор, состоящий из епископов старого поставления — это новый Карловац», — писал в «Рабочей правде» Мих. Горев (Горе-реформаторы. — Рабочая правда, 1922, 1 августа).

Епископские хиротонии, посыпавшиеся с августа 1922 г. как из рога изобилия, должны были подготовить «кадры» будущего Собора.

С сентября 1922 г. требования Собора становятся все более настоятельными. Для всех ясно, что только Собор может спаять распадающийся фундамент обновленческой церкви.

25 декабря 1922 года в Троицком подворье Всероссийский съезд ВЦУ и членов Московского епархиального управления принял следующие решения:

«а) созвать Собор на Фоминой неделе в 1923 году;

б) просить ВЦУ в ближайшее время создать и опубликовать избирательный закон;

в) считать допустимым немедленное проведение по постановлениям ВЦУ некоторых церковных реформ». (Известия, 1923, 5 января, № 3, с. 1). Вскоре появился следующий официальный документ:

«Постановление ВЦУ о выборах на Собор. Поместный Собор 1923 года имеет основной своей задачей преображение Православной Российской Церкви соответственно новым условиям жизни России. Поместному Собору 1923 года предстоит освободить РПЦ (так сокращенно стала называться в эти дни в официальных документах Российская православная Церковь. — Авт.), соответствие новым условиям жизни России, от материальной и идейной зависимости от мирового капитала и его представителей и служить нравственному пробуждению русского общества. Собор имеет целью провести коренную реформу Верховного Управления».

Выборы в приходах были назначены на 25 марта 1923 г. — в первую неделю Великого поста. Каждый приход избирал по несколько представителей на благочинническом собрании. Благочиннические собрания избирали, в свою очередь, представителей на епархиальное собрание, и только здесь избирались, наконец, делегаты на Собор в количестве пяти от каждой епархии. Делегация от каждой епархии состояла из местного архиерея, двух клириков и двух мирян. Такая многоступенчатая система выборов обеспечивала возможность разнообразных трюков, которые могли быть использованы против нежелательных для ВЦУ элементов.

С февраля начинаются всевозможные предвыборные собрания. Эти собрания представляют собой характерное зрелище — в них, как в зеркале, отражается тогдашняя церковная жизнь.

Вот, например, перед нами интересная и довольно объективная зарисовка, сделанная корреспондентом «Известий»: «Небольшой зал Троицкого подворья… Предсоборное собрание, созванное по инициативе руководителей «Живой Церкви», с внешней, бытовой и исторической стороны — зрелище довольно любопытное, так и просится на полотно. Какие типы! Древние старцы, со спутанными, с желтизной и зеленью, седыми космами, с иконными испитыми лицами. Тучные, краснолицые, шумно веселые отцы, многие с академическими значками и наперсными крестами. В громадных валяных сапогах, в сермяжных мужицких полушубках, к которым пристала солома — священники из епархий. Прохаживаются коротко подстриженные священники в крахмальных воротничках. Некоторые из них в штатском платье. Новое духовенство — возрожденцы и живоцерковники. Здороваясь, отцы по-родственному лобызаются, но исподтишка внимательно и недоверчиво поглядывают друг на друга. Под внешним смирением и простодушием чувствуется среди духовенства большая смута и церковный раскол. Реакционное духовенство. Автокефалисты перешептываются, ядовито посмеиваясь в бороды, перемывают косточки новому епархиальному начальству и священникам-новаторам. Впрочем, это не мешает им протискиваться вперед и с заискивающими лицемерными улыбочками, вместе с другими, пожимать руку «уважаемому» и «дорогому» о. Красницкому. Большое впечатление производит на рядовое духовенство появление некоторых престарелых и пользующихся большим авторитетом протоиереев. Уже одно то, что они пришли на это собрание и проявляют интерес к Собору — большая уступка современности. Своего рода церковный переворот.

Кто пришел пораньше — расселся по диванам и креслам. Остальным приходится выстоять все собрание на ногах. За столом председателя, рядом с о. Красницким и о. Соловьевым, секретарем ЦК «Живой Церкви», какой-то штатский, бритый, корректный, в коротком заграничном пальто.

Он вызывает всеобщий интерес и всевозможные догадки: агент ГПУ, авторитетно утверждает кто-то из толпы духовенства.

— А в книжечку-то он что же записывает? — наивно интересуется провинциальный попик.

— Вешний сон, чтобы не забыть, отче, — язвительно шутит кто-то. Штатский оказывается американским протопресвитером. Злословящие о нем священники смущены: своя своих не познаша.

— Отцы и братие, — провозглашает о́. Красницкий. — Днесь благодать Святого Духа нас собра…

Все идет, как полагается на духовном собрании, чинно и благополучно. Но после молитвы о. Красницкий, надо отдать ему справедливость, с большим революционным темпераментом произносит «зажигательную» речь, ярко политическую. Он говорит о тяжелом для православной церкви периоде империи, когда она была подчинена дворянскому и военному классу, о Святейшем Синоде — учреждении, направленном к эксплуатации религиозных чувств, о монастырях — рассадниках темноты, и властолюбивых архиереях, о церковном регламенте, введенном вооруженной силой при Петре I, оплотом которого были созданные для духовенства тюрьмы — Суздальская крепость, Флорищева пустынь, Соловецкий монастырь и др., в которых томились и умерли тысячи лиц духовного звания: Чернышевский (?), Добролюбов, Щапов и другие.

— Вспомните ваших пострадавших отцов и свои семинарские годы, — с большим подъемом заканчивает о. Красницкий. — Ваш долг вспомнить тех, кто погиб в революционном движении, и приветствовать Великую Социальную Революцию. Вечная память людям, которые открыли нам дорогу к свету. Многие лета современному нашему революционному строю Советской России.

Невозможно передать — надо было видеть — впечатление от этой речи. Почтенные духовные отцы совершенно растерялись в новой, с такой смелостью им навязанной роли «революционеров». Но тем не менее, озираясь на других и подбодренные примером стариков, довольно дружно, а некоторые даже с энтузиазмом, пропели и «Вечную память» и «Многие лета».

О. Красницкий предлагает приступить к выработке наказа на предстоящий Собор, взяв за основу главные положения, выдвигаемые «Живой Церковью». Снова льется его плавная речь, необычная в устах духовного лица, приводящая почтенное собрание в немалое смущение. О. Красницкий утверждает, что при старом режиме члены (?) Церкви играли унизительную роль слуг капитализма, помогали эксплуатировать трудящиеся массы. Самый кардинальный вопрос, по его мнению, для духовенства сейчас — социальный.

— Духовенство, — говорит он, — должно встать, наконец, на твердую почву, не отговариваясь беспартийностью, выявить свои убеждения. Справедливо ли, что народ берется за оружие, отстаивая свои права? Мы оправдывали, когда народы шли друг на друга, оправдывали бесцельные войны, а этих вопросов почему-то не можем решить…

Интересно выступление о. Боголюбова[33], бывшего петроградского миссионера, сосланного в один из монастырей за свободолюбие и вредную агитацию среди рабочих.

— Мы, церковники, — говорит он, — до тонкости изучили разные науки: логику, догматику и пр., но ни малейшего понятия не имеем о социологии. За малейшие попытки в этом направлении раньше нас гнали. Пора нам приобрести христианскую социологию.

С трудом поднимается, опираясь на посох, престарелый, пользующийся большим авторитетом среди реакционного духовенства, отец Соболев.

— Вот и я хочу говорить, — начинает он когда-то сильным, но старческим, разбитым голосом.

С ненужными извинениями, подчеркнутым смирением, о. Соболев возражает о. Красницкому на его утверждение, что священство служило капитализму.

— Я думаю, — говорит он, обращаясь к священству, — выражу ваше мнение, если скажу, что мы всегда были аполитичны.

— А колчаковцы? А всем нам известные документы, из которых видно, что духовенство поддерживало белогвардейцев, — раздаются голоса из рядов нового, молодого духовенства…

— Вы забыли, ваше преподобие, как нам правительство запрещало бороться с винной монополией, даже упоминать об этом предмете на проповедях. А на фронтах? Разве нас не вызывали генералы и не указывали нам, о чем и в каком духе говорить?

О. Красницкий напрасно призывает отцов к спокойствию. Страсти разгорелись. Речи становятся все смелее, нападки на живоцерковников — резче. Кажется, еще немного — и духовные отцы, засучив рукава, с Божьей помощью начнут по-бурсацки колошматить. О. Красницкий спокойно ожидает, когда утихнет буря. И, действительно, атмосфера быстро разряжается. Разгоряченные и уставшие, отцы обмахиваются платочками. Неожиданно легко, почти без возражений и единодушно, принимается резолюция, предложенная о. Красницким, которой собрание московского духовенства приветствует Великую Русскую Революцию за низвержение старого помещичьего самодержавия, одобряет главную задачу предстоящего Поместного Собора — преобразовать православную церковь соответственно с современными условиям русской государственной жизни, одобряет основное направление группы «Живая Церковь» и т. д. И т. п.

Собрание закрывается пением «Достойно есть».

Молодые провинциальные священники обступили отца Красницко-го. Один из них смущенно о чем-то совещается с его преподобием.

— За чем же дело стало, — смеется отец Красницкий, — поди к соседу и проси повенчать. Архиереи по три любовницы имели, а ты боишься благодать потерять, взяв законную жену.

Слышит это и престарелый иерей с тяжелым наперсным крестом и трясущейся не то от старости, не то от раздражения головой и, вероятно, думает о кознях антихриста».

(Известия, 1923, 13 марта, № 50, с. 5).

В апреле прошли епархиальные собрания, избравшие 500 делегатов на Собор.

На этих съездах не было острой борьбы между обновленческими группировками. Две основные партии, «Живая Церковь» и СОДАЦ, заключили между собой соглашение: в епархиях, где церковная власть удерживалась живоцерковниками, проходили кандидаты «Живой Церкви», там, где превалировал СОДАЦ, — проходили содацевцы. Группа «Церковное возрождение» с Антонином во главе по существу отказалась от борьбы за голоса вследствие идейной установки своего вождя, который стремился к созданию небольшого, но тесно сплоченного религиозного течения (типа секты), состоящего из пламенных, морально чистых энтузиастов.

«Мне вовсе не надо попов — пусть попы идут под юбку к живоцерковникам и содацевцам — туда им и дорога, — говорил со свойственным ему грубым юмором Антонин. — Мне надо людей, а не попов».

Результаты выборов были, таким образом, в значительной степени предопределены: голоса на Соборе распределились почти поровну между живоцерковниками и содацевцами (при небольшом крене в сторону «Живой Церкви»).

Борьба на епархиальных съездах была напряженной: так называемые «беспартийные» (автокефалисты) храбро сражались против обновленцев и подчас переходили в наступление.

В Нижнем Новгороде «беспартийные» («тихоновцы», как злобно называли их обновленцы) действовали так дружно, что провалили обновленческие резолюции и не избрали на Собор ни одного обновленца. Уполномоченный ВЦУ тут же распустил съезд как контрреволюционный и самолично назначил делегатов на Собор от Нижегородской епархии.

Довольно энергично (хотя и с меньшим успехом) действовали «тихоновцы» и в других местах. В самой Москве Красницкому пришлось вести напряженную борьбу, чтобы провести своих кандидатов.

Продолжавшийся два дня, 23–24 апреля, Московский епархиальный съезд ознаменовался скандальным выступлением.

«В первый день съезда в Троицком подворье состоялось собрание тихоновцев, выступавших на съезде под маской «беспартийных», на котором произносились черносотенные погромные речи, — писал корреспондент «Известий», присутствовавший на съезде. — После этого собрания тихоновцы на съезде уже выступили организованно. Когда утром 24 апреля на обсуждение съезда была поставлена резолюция, выработанная группой «Живая Церковь», тихоновцы устроили в храме Христа Спасителя, где происходил съезд, настоящую обструкцию. В течение целого дня, собрание продолжалось с 10 часов утра до 7 часов вечера, тихоновцы каждую четверть часа пели молитвы и заставляли съезд вместо обсуждения резолюции обращаться к иконостасу и молиться.

Когда дело дошло до резолюции, осуждающей Тихона за контрреволюционную деятельность, то припертые к стене тихоновцы устроили такой шум, что председателю съезда прот. Красницкому пришлось прервать заседание.

Поздним вечером обструкция кончилась тем, что тихоновцы в количестве 47 человек ушли со съезда. Громадное большинство съезда (до 250 человек) осталось в храме и огромным большинством приняло резолюцию, предложенную группой «Живая Церковь». (Известия, 1923, 26 апреля, № 91, с. 5.)

В другой статье, напечатанной в те дни в «Известиях», содержащей интересные зарисовки, расшифровывается, каким образом было сколочено «огромное большинство».

«В современной церкви, — говорит автор статьи «Резьба на иконостасе» И.См., — налицо все атрибуты парламента: от программы до прогрессивного блока. Церковь революционизируется. Церковь демократизируется. Выступивший на происходившем на днях епархиальном съезде Московской губернии бывший прокурор Святейшего Синода гр-н Львов так и сказал: «Церковь должна быть демократической».

А прот. Красницкий, обращаясь к аудитории, несколько раз начинал со слова: «беспартийный»; беспартийных, кстати, на этом съезде было довольно много. В кулуарах, т. е. на ступеньках церковной лестницы и во дворе, можно было слышать густые, по-семинарски тяжеловесные слова:

— Объединение нужно, отцы, объединение.

— Необходимо, братья, согласовать все наши программы. Объединения и согласованности, кажется, все же не получилось. Перед началом одного из заседаний у входа в ВЦУ выступил мирянин, взлохмаченный, нервный и порывистый, напоминающий сектанта из Мельникова-Печерского: купальский огонек в сумасшедших фанатических глазах:

— Нельзя подвергать перемене то, что узаконено веками. В толпе зашумели. Сельские попики (широкополая шляпа, ветхий, бобриковый, цвета вороного крыла, подрясник и мешочек с хлебом в руке) смущенно переглядывались. Некоторые одобрили:

— Правильно.

Когда успокоились, мирянин продолжал:

— Согласовать церковь с социальной революцией можно постольку, поскольку революция не противоречит христианским началам.

Опять зашумели в толпе. Один из попиков, дососав ароматную трубку, сплюнул:

— Глумной он какой-то.

Другие отошли в сторону, занялись хозяйственными разговорами. Третьи, только что пришедшие, оглядывались, целовались, сердечком вытянув губы, со знакомыми, прислушивались. Оратор, наконец, успокоился. выступил новый — из священников. Его прервал вышедший на крыльцо представитель мандатной комиссии, покрутил усики, улыбнулся и широко развел руками.

— Отцы и братия, пожалуйте, пожалуйте, не задерживайте… Но «отцы и братия» расшумелись. Выкрикивали предложения. Прерывали оратора. Получилось что-то вроде многоголосной декламации, причем главная роль принадлежала отцам, а «братиям» (мирянам) много говорить не приходилось. Если «брат» приехал из деревни, он, в большинстве случаев, одет в нищую сермягу, но у него упитанное лицо и пышная борода. Если же «брат» печется о благосостоянии городского храма, он обычно носит старомодное, с бархатным воротником, пальто, сияющие калоши.

Пришлось мне поговорить с деревенским попиком. Сначала смущался, потом застенчиво потупился: «Мы все хотим нового… Только вот миряне больно жмут на нас. Взять, к примеру, проповедь. Читай так, как они хотят. То же и во всем прочем…»

Заседания происходили в смежной с приемной ВЦУ церкви. Попики, входя, истово крестились, прикладывались к кипарисово-смуглому кресту, группировались согласно убеждениям и наклонностям. В церкви встречались уже иные «миряне»: тихие «мальчики», прозрачные синие глаза, похоронные морщинки у губ, бледнолицые «сестрицы» в скромных косыночках, несколько монашествующих, горсточка сектантского облика крестьян. Деловую часть заседания открыл митрополит Антонин — дряхлый, темнолицый, в белом библейском клобуке, с кряжистым новгородским выговором. Смысл речи: старая церковь умерла — нужна церковь новая. Ее можно создать единственным путем — революционным путем. На такой путь и встало обновленческое движение. Стоящий невдалеке от меня «брат» (угрюмые глаза и суровое лицо) крепко сжал губы и потом поморщился.

— Мда-а-а…

— Ведь и Христос, — продолжал Антонин, — действовал революционным путем, иначе Он не был бы распят.

— Договорился до дела, — поперхнулся мирянин и, поворотясь к иконе, быстро перекрестился.

— Экое богохульство, Господи…

Когда же Антонин, заканчивая, обратился к заседанию:

— Все мы должны стать друзьями Советской власти, — мирянин с несколькими друзьями направился к выходу.

Прот. Красницкий выступил с речью о текущем моменте. Он недурной, очень гладкий, очень спокойный оратор. Часть съезда встретила его возгласами: «Вы бы надели красную ризу!» Но сразу смолкли. Слушали внимательно. Попики, поглаживая волосы, перешептывались. Ну и говорун! Красницкий — безоговорочный революционер церкви. Он сказал в своей речи: «Наш живоцерковный голубь уже перелетел за Черное море». Выступивший вслед за ним священник Боголюбов, искусно прикрывшийи тихоновские «заповеди» «сафьяновым переплетом» канонических правил, внес маленькую поправочку:

— Только этому голубю надо бы привязать записочку. В записочке, как объяснил Боголюбов, следовало бы написать о некотором «нестроении» в церкви, т. е. о нарушении «канонической преемственности» и просьбу к современным корсунским «святителям»: «Благословите (на предмет правомочности) Поместный Собор». Но это в скобках.

Вернемся к Красницкому. Речь Красницкого пересыпана незнакомыми на амвоне словами: революция, Советская власть, иностранный капитал.

— Мы должны служить Советской власти. Мы — народная церковь, должны поддерживать народную власть.

В резолюции, предложенной Красницким, находится пункт, признающий Тихона контрреволюционером. Резолюция в целом вызвала массу выступлений. Многоголосная декламация повторилась в более широком размере.

— Наш съезд, — поднялся на амвон пепельно-седой, снятый с суриковского полотна священник, — не имеет права судить Тихона. Судить его будут в другом месте…

В толпе задрожала фосфорическая зыбь. Некоторые подвинулись ближе, священник взмахнул руками, трубно прогудел:

— Ведь если он будет осужден, кровь его будет на нас и на детях наших.

Зыбь перелилась волной. Волна зашумела. Плеснулась исступленно-истерическим «Хри-сто-с воскре-е-се-е!»

(Известия, 1923, 29 апреля, № 94, с. 4.)

В результате всех этих речей, выступлений, возражений о. Красницкому удалось, после ухода «беспартийных», навязать съезду следующую резолюцию:

«1. Предстоящий Поместный Собор должен ясно и определенно окончить двухсотлетний период подчинения церкви дворянскому самодержавию и положить начало действительной церковной свободе в условиях революционной Советской России.

2. В течение двухсот лет дворянского самодержавия религиозное чувство русского народа систематически эксплуатировалось прежним синодским и консисторским строем в определенных политических целях, и пятилетнее управление церковью патриарха Тихона имело определенную цель сохранить в церкви старый синодальный и консисторский быт в надежде восстановления павшего самодержавия.

А потому Московский епархиальный съезд духовенства и мирян постановил признать контрреволюционную политику патриарха Тихона вредной и разрушительной для церкви, повлекшей за собой великое множество жертв и со стороны духовенства, и со стороны мирян».

(Известия, 1923, 26 апреля, № 91, с. 5.)

Членами Поместного Собора от Московской епархии были избраны: от духовенства — профессор протоиерей Попов, магистр богословия Добронравов, профессор богословия С.В.Богословский, протодиакон С.Доб-ров, протоиереи С.Орлов, Лебедев и Цветков и псаломщик Радонежский. Из мирян В.Н.Львов, Н. К. Опарников, А.М.Коновалов, Н.С.Жемахов. Кандидатами к ним: Торопов и Мамонтов. Все избранные Москвой делегаты были членами «Живой Церкви».

Петроград избрал содацевцев. Здесь царила полная неразбериха. С января 1923 г. Петроградской епархией правил епископ Артемий, заявивший при вступлении в должность, что он намерен организовать комиссию для объединения петроградской церкви. В комиссии должен был участвовать и епископ Николай Ярушевич. Епископ Николай, однако, не пошел в комиссию, и ничего из этой затеи не вышло.

За несколько месяцев до этого, 24 ноября 1922 г. живоцерковники попытались взять реванш. В этот день в Петроград прибыл из Москвы протоиерей В.Д.Красницкий. Выступив в Князь-Владимирском соборе с широковещательной речью, он затем развил бешеную энергию для того, чтобы восстановить в Петрограде живоцерковную организацию. Поставив дело «на широкую ногу», он вовлек в кампанию влиятельных «друзей» с Гороховой улицы. В результате многие священники, отошедшие в сентябре от «Живой Церкви», вернулись вновь в ее лоно. Боярский с трудом отбивал яростные атаки.

Эта смутная беспокойная зима 1922/23 годов ознаменовалась также появлением на исторической авансцене известного Н.Ф.Платонова, который затем на протяжении десятков лет был главным обновленческим лидером в Петрограде.

30 ноября 1922 г., во время очередного приезда в Питер, А.И.Введенский выступил с докладом о церковном расколе на диспуте в филармонии. Одним из самых яростных его оппонентов был Н.Ф.Платонов — настоятель Андреевского собора. Протоиерей Платонов выступил с резкими нападками на обновленческих вождей, обвиняя их в карьеризме, интриганстве, в полном отсутствии подлинного стремления к обновлению церкви. Говорил ярко и смело — ему долго и громко аплодировали.

Через три месяца Николай Платонов становится ярым живоцерковником и столь же горячо, ярко и смело защищает обновленцев. Такая стремительная метаморфоза удивила даже петроградцев, которые к тому времени уже давно отвыкли удивляться чему-либо. Впрочем, те, кто знал, что из этих трех месяцев пламенный проповедник провел полтора месяца в тюрьме на Гороховой, удивлялись гораздо меньше.

«Я по молодости лет струсил», — сказал он сам однажды в минуту откровенности. Впрочем, такие минуты бывали у него очень редко. Платонов выступал обычно как обновленческий Савонарола — с яростным обличением старой церкви. С этого времени он становится крупнейшей фигурой в расколе — в его истории он оставил заметный след.

Николай Платонов еще на студенческой скамье обнаружил незаурядный талант, проповедуя в петербургских храмах. Он строил свои речи оригинально и смело. Впоследствии, в противоположность Введенскому, Платонов был специфически народным проповедником, — какие бы то ни было религиозные «изыски» были ему чужды: он говорил горячо и свободно (иногда на протяжении 2–3 часов), умея держать аудиторию в состоянии напряжения, однако все его проповеди были обращены к рядовому среднему слушателю. «Церковь не место для особо утонченных религиозных переживаний, — любил он говорить, — она должна давать простую, здоровую пищу».

Следует отметить, что Платонов являлся до революции деятелем с ярко выраженной консервативной окраской: в его статьях то и дело встречаются такие словечки, как: «всемирный кагал», «подозрительная свистопляска, поднятая мировым иудейством вокруг Бейлиса», «либеральные шабесгои» и т. д.

В 1918 г., после революции, Платонов стяжал себе громкую известность в церковных кругах своей речью в Исаакиевском соборе на патриаршем богослужении. В этой проповеди Платонов воспевал патриаршество — тут же молодой священник был награжден камилавкой, которую он получил лично из рук патриарха Тихона. Превратившись в 1923 году из Савла в Павла (или, пожалуй, наоборот, — из Павла в Савла), василеостровский Савонарола примыкает к «Живой Церкви» и быстро усваивает ее методы: первой его задачей является завоевание для «Живой Церкви» Васильевского острова, который отличался тогда обилием храмов.

Эту задачу ему удалось разрешить довольно легко: серьезное препятствие он встретил только в одном храме — в церкви Великомученицы Екатерины, настоятелем которой был протоиерей о. Михаил Яворский. Смелый, глубоко религиозный человек и также прекрасный проповедник, отец Михаил пользовался огромным авторитетом среди народа. Он резко выступил против Платонова и в течение года отстаивал свой храм. Тут впервые проявилась новая «стратегия» Платонова: послав в Екатерининский приход своего агента, некоего Балашова, Платонов начал строчить один за другим доносы и добился ареста и высылки мужественного священника Петрограда (о. Михаил Яворский провел в заключении долгие годы и погиб в дальних лагерях во время ежовщины). Это была первая жертва Платонова — за ней последовали другие: Николай Платонов на протяжении долгих лет был одним из самых деятельных и беспощадных агентов ГПУ.

Благодаря своей энергии, административным способностям, авторитету, который он имел в широких массах, Платонов в короткий срок становится одним из самых главных лидеров обновленчества в Петрограде, уступая по своему влиянию лишь Боярскому. Эти месяцы он примыкает к группе «Живая Церковь». Его методы, его явное ренегатство восстанавливают, однако, против него многих. Не говоря уже о старых друзьях, родная сестра публично от него отрекается и даже перестает здороваться с ним при встрече. Многие обновленцы смотрят на него с брезгливостью и отвращением. К числу таких людей относятся, между прочим, Введенский и Боярский. Этим и объясняется то, что на епархиальном съезде Платонов потерпел полный провал: его кандидатура на Собор была отклонена подавляющим большинством — Петроград послал содацевцев с Боярским.

Так или иначе, несмотря на все усилия Красницкого и Платонова, «Живая Церковь» потерпела в Петрограде полное поражение. Такой же провал постиг ее в ряде других городов.

В некоторых городах (там, где выборы происходили в сравнительно спокойной обстановке) на Собор были избраны «беспартийные». Примером может служить Самара, от которой были выбраны два консервативных протоиерея проф. Смирнов и о. Ахматов. (Волжская коммуна, 1923, 20 апреля, № 1382.)

Следует отметить, что органы власти отнюдь не всегда оставались безучастными зрителями во время выборов на Собор. Характерный, хотя и анекдотический случай произошел в поселке Александровском Кустанайского уезда (на Урале), где в президиуме епархиального собрания появились представители Укома — Сухарев и Жихарев (Беднота, № 1511, с. 3).

В других местах представители партийных органов на собраниях не появлялись; однако их незримое присутствие ощущалось всеми и всюду.

Как бы то ни было в начале апреля Собор был избран. Он должен был состоять из 500 делегатов от 72 епархий. Кроме того, членами Собора считались 25 специалистов — богословов, по назначению ВЦУ (члены ВЦУ были на Соборе по должности, как и представители центральных комитетов обновленческих группировок «Живая Церковь», СОДАЦ и «Союз церковного возрождения»).

На Светлой Седмице в стенах Троицкого подворья стали появляться отцы Собора. Здесь их ожидала объемистая анкета в 12 вопросов следующего содержания:

1. Отношение к Советской власти.

2. Отношение к деятельности патриарха Тихона и к его запрещению изъятия церковных ценностей.

3. Взгляд на лишение сана патриарха Тихона.

4. Не принадлежал ли к какой-либо политической партии и какой сочувствует?

5. Не был ли членом Собора в 1918 году?

6. Взгляд на деятельность Собора 1917–18 гг.

7. Не подвергался ли репрессиям со стороны патриарха.

8. Взгляд на послание патриарха Тихона в 1918 году об анафематствовании большевиков.

9. Участвовал ли в демократических союзах духовенства, просветительных кружках и проч. в дореволюционное время?

10. Является ли ныне членом какой-либо обновленческой группы?

11. Не подвергался ли наказаниям по суду за уголовное преступление и за политическое во время Советской власти?

12. Не был ли судим по делу об изъятии церковных драгоценностей? «А что скажет новый церковный Собор? — спрашивал известный антирелигиозник И.Флеровский в передовой статье «Всероссийский Собор и Тихон Белавин». — Может ли он обойти молчанием работу своего предшественника, может ли он спокойно похерить все контрреволюционное прошлое церкви и просто перейти к очередным делам?

Нет, само собою разумеется, не может. В данном случае, больше чем когда-либо в другой раз, молчание означало бы знак согласия. Молчание церковного Собора о прошлой работе церкви, о преступлениях ее патриарха трудовые массы примут за одобрение патриаршей деятельности». (Коммунар, Тула, 1923, 4 мая, № 95).

«На весенней сессии Собора вопрос о кардинальной реформе русской православной церкви, — говорил, беседуя с интервьюером «Известий» А.И.Введенский, — едва ли будет поставлен; ввиду краткости сессия займется только разрешением вопросов, так сказать, более острых, вопросов текущего момента: об отношении к Советской власти, патриарху Тихону, о создании нового административного аппарата и т. д.

Однако вопросы самой реформы церкви, конечно, если не так срочны, то не менее важны, и на них должно быть обращено внимание Собора. Современное передовое церковное сознание стоит перед несомненным расхождением догматов веры и достижений человеческого разума. Верующий человек не хочет быть слепым человеком. А между тем современное состояние церковности представляет собой невообразимый хаос, где, наряду с подлинно евангельской традицией, навалена грязная куча человеческих измышлений и суеверий. Необходимо критически пересмотреть все церковное учение. Здесь и догматика, и этика. Богослужебная реформа необходима нисколько не меньше. Часто теперешнее богослужение — всего-навсего переодетый в христианские одежды языческий магизм. Уничтожение всего этого язычества, превращение омертвленного богослужебного обряда в живой и творческий процесс — вот основа предлагаемой реформы богослужения.

Должна реформа коснуться и положения женщины в церкви. Сейчас женщина в церкви на положении парии. И идеологически, и фактически в церкви над женщиной тяготеет гнет религиозных суеверий мрачного средневековья. Уравнение женщины в религиозных правах с мужчиной — также важная часть данного вопроса.

Инициатором в вопросе о подлинной реформе церкви является руководимый мной «Союз общин древлеапостольской церкви», поставивший своей задачей борьбу с современной буржуазной церковностью и введение в жизнь церкви подлинных, забытых всеми верующими принципов христианства, каковые особенно ярко и чисто выражены в апостольские времена.

Реформа церкви одними обновленческими группами приветствуется. Другие от всякой подлинной реформы, совершенно неожиданно, открещиваются, — такова теперешняя позиция церкви, правда, не всех ее членов.

Конечно, тихоновская церковь тоже не желает реформы: косная по психологии, реакционная политически, она реакционна и в религиозной области.

«Союз общин древлеапостольской церкви», приобретающий с каждым днем новых приверженцев из среды церковников, уверен, однако, что никакие обоснования уже изжитого невозможны и что реформа церкви, реформа самая радикальная, неизбежна».

(Реформа церкви и Поместный Собор. Беседа с протоиереем А.И.Введенским. — Известия, 1923, 28 апреля, № 93, с. 5).

Таким образом, Поместный Собор интересовал многих и вселял во многих большие надежды. О том, как эти надежды он оправдал, пойдет речь в следующей главе.

Собор

Где сиявшие когда-то

В ореоле золотом?

Те, кто шли к заветной цели,

Что на пытке не бледнели,

Не стонали под кнутом?

Эти слова популярной в начале века поэтессы Мирры Лохвицкой приходили, должно быть, на память многим из тех, кто присутствовал на Соборе 1923 года.

Среди собравшегося в Москве духовенства было много людей, напоминающих по своему нравственному облику архиепископа Новгородского Пимена и архиепископа Рязанского Игнатия[34]; но не нашлось ни одного, кто хотя бы отдаленно походил на святых митрополита Филиппа и патриарха Гермогена.

Антонин Грановский — самый принципиальный и смелый из деятелей Собора — переживал в эти дни период глубокого духовного упадка и капитулировал (правда, на недолгое время) перед своими идейными противниками.

Второй Поместный Собор Русской Православной Церкви (как его официально в то время называли), назначенный на Фомине воскресенье 15 апреля 1923 года, был отложен на две недели.

Троицкое подворье гудело в эти дни как улей: большинство депутатов прибыло на Собор еще на Святой неделе и никак не могло понять, почему им приходится проводить время в томительном бездействии — в ответ на все вопросы работники ВЦУ только отмахивались или бормотали что-то невразумительное об организационных неполадках.

Приехавший из Петрограда Боярский читал акафисты в храме Христа Спасителя и говорил там проповеди.

А.И.Введенский разливался соловьем на диспутах. Антонин, суровый и недовольный, принимал посетителей. Красницкий не выходил от Тучкова. У этого последнего прибавилось работы: по его мнению, Собор должен был продемонстрировать перед лицом всего мира «несокрушимое единство» прогрессивного духовенства, признавшего Советскую власть. Но «единства» как раз и не получилось: помимо трех группировок («Живая Церковь», СОДАЦ, «Возрождение») в эти дни в Москве появились еще две — Сибирская «Живая Церковь» и украинские живоцерковники, требовавшие для себя автокефалии. Распря живоцерковников с Антонином, затихшая было в зимние месяцы 1922 / 23 гг., вспыхнула к весне с новой силой.

Отношения обострились из-за двух постановлений, принятых ВЦУ вопреки протестам Антонина. «ВЦУ признало за благо, — говорилось в первом из этих постановлений, — все монастыри, городские и сельские, за исключением тех, кои носят характер трудовой или строго подвижнический, — закрыть. Храмы превратить в приходы. Настоятелями церквей назначить белых священников».

«О ношении длинных волос и священнических одежд во внеслужебное время» — так было озаглавлено второе постановление.

«ВЦУ, на основании слов апостола Павла (Кор. 11, 96), Правила Вселенского Собора и постановления Поместного Российского Собора 1666 года, — говорилось в тексте, — признало за благо разъяснить, что ношение длинных волос необязательно, а также необязательно ношение присвоенных священнослужителям одежд во внебогослужебное время».

(Пятигорский епархиальный вестник, 1923, № 1, с. 24).

Другим поводом для раздора был вопрос о белом епископате, вновь всплывший на поверхность в связи с Собором. Антонин не только упорно отказывался признать женатых епископов, но грозил выступить на Соборе в защиту канонов и уйти с Собора, если антиканоническое постановление будет принято. Этого-то больше всего боялись: уход с Собора старейшего иерарха, юридического главы обновленческого движения, означал международный скандал.

В течение двух недель Антонина уламывали. После того как потерпели неудачу Введенский и Боярский (Красницкий за это дело не брался), на сцену выступил Тучков. Хорошо известно, что Тучков несколько раз беседовал с глазу на глаз с Антонином — Антонин и после этих бесед не сдался. 29 апреля 1923 года соглашение все же достигнуто не было.

Между тем откладывать больше было невозможно: слухи о крупных разногласиях среди обновленческого движения просочились в мировую прессу. Московский корреспондент одной из польских газет передал сообщение об аресте Антонина.

29 апреля 1923 года, в Неделю о расслабленном, был открыт Поместный Собор. Громогласно звенели в этот день колокола — тысячи москвичей заполнили огромное здание храма Христа Спасителя. Здесь литургию совершало 12 епископов из числа прибывших на Собор, 80 священников и 18 диаконов — богослужение возглавлял митрополит Антонин, рядом с ним стоял митрополит Сибирский Петр Блинов.

Торжественно гремели хоры, с византийской пышностью сверкали митры и праздничные облачения, но не было мира в душах молящихся. Да и мало кто молился в этот день — не было мира и в душах тех, кто совершал богослужение.

Во время литургии снова чуть не дошло, как когда-то в Страстном монастыре, до скандала: Антонин Грановский, упорно не замечая своего женатого собрата Петра Блинова, перед Символом Веры не дал ему обычного целования, не дал ему целования также и после причащения и, отойдя от престола, во всеуслышание заявил, что «Петр Блинов украл евхаристию».

После молебна вышло на солею свыше шестидесяти епископов в мантиях, несколько сот членов Собора заполнили пространство перед алтарем: Антонин, выйдя из Царских врат и благословив молящихся, обратился к Собору с приветственной речью. Он, видимо, был растроган и, утратив обычную суровость, говорил прочувствованно и взволнованно.

«Христос воскресе! — начал он свою речь. — Высшее Управление Российской Православной Церкви, с молитвенным воздаянием мироустроя-ющей Божественной мудрости, — объявляет открытие II Всероссийского Поместного Собора.

Отечество наше совершает переустройство жизни на новых началах. Изменяется уклад народного быта. Недоставало доселе этому перевороту внутреннего благодатного от веры осенения. Отечественная церковь, застигнутая революционной очистительной бурей, ужаснулась ею и не нашла в себе бодрости выйти на путь деятельного участия в общественном строительстве. Под флагом напряженного сопротивления напору действительных событий и прошел недавний Собор 1917 года.

В сей ответственный час, перед живою совестью православно верующих чад Российской Церкви, мы стоим на вершине перевала, откуда открываются дали трогательных упований верующих сердец, ищущих Бо-жией Правды в судьбах человеческих. Прошлое осталось позади.

В священном трепете за надежды будущего, мы обращаем взор свой к светлому лику Христа, Источнику Правды и Добра в жизни. Да приидет же на нас Дух Его Благодати, подымет энергию нашей соборной мысли и согласит биение сердец в нашем соборном начинании утвердить совесть верующих и направить волю их на путь новой, трудовой общественности, созидания счастья и благоденствия общего, т. е. Царствия Божиего на земле, да святится Имя Бога нашего Дивного в совете Своем и Благого в откровении Своем, во веки веков. Аминь».

(Деяния II Всероссийского Поместного Собора Православной Церкви. — Москва, 1923, с. 2.)

Вслед за этим управделами А.И.Новиков огласил текст приветствия Собора Правительству:

«Высшее Управление Российской Православной Церкви в единении со всеми собравшимися на Собор верующими — всеми предстоящими, изъявляет признательность Правительству Российской Республики за разрешение через Собор осуществить православно верующему народу страны свои желания внутреннего устройства религиозной мысли — дух общественности и трудового быта. ВЦУ в декрете об отделении церкви от государства видит благородный мотив (как можно видеть мотив — это секрет, который так и остался, к сожалению, неразъясненным деятелями ВЦУ. — Авт.) предоставления церкви инициативы, т. е. свободы духа в религиозной области, раскрепощения ее от охранно-полицейских обязанностей, почин в освобождении религиозной деятельности из-под служебного подчинения политическим течениям и временным интересам. (А для чего вы собрались, друзья? — Авт.)

В принципе свободы совести ВЦУ находит условие роста религиозного авторитета в соприкосновении с группировками разных жизнепонимании и одушевляется желанием, чтобы дальнейшая церковная жизнь направляла энергию православного культа в Российской республике по принципу солидарности церкви и государства в общеморальных достижениях увеличения жизненного блага нашего отечества». (Там же, с. 2.)

Прослушав эти приветствия (автора определить нетрудно — таким тяжелым языком писал только один Антонин), «предстоящие» выразили молчаливое согласие (что им еще оставалось делать?) и разошлись. «Исторический момент» прошел благополучно — торжественное открытие Собора состоялось.

Начало деловых заседаний было назначено на 2 мая; остававшиеся два дня решено было употребить для кулуарных совещаний.

Мы также воспользуемся этим перерывом, чтобы рассмотреть состав Собора.

Собор состоял из 476 человек. Из них 287 были выбраны от епархий. 139 членов Собора были назначены ВЦУ. В эту группу «назначенных» входили 62 архиерея (их список см. в приложении к настоящей главе). 56 епархиальных уполномоченных ВЦУ, 70 представителей от центральных комитетов различных обновленческих групп и членов ВЦУ: 32 — от ЦК группы «Живая Церковь», 20 — от ЦК СОДАЦа, 12 — от ЦК «Возрождения», 6 членов ВЦУ и один (проф. Б.В.Титлинов) получил почетный мандат как представитель богословской науки.

Из 74 епархий русской православной церкви были представлены 72. Партийный состав Собора следующий:

Перед самым открытием Собора был выдвинут проект объединения групп «Живая Церковь» и СОДАЦ в единую группу под названием «Свободная Православная Церковь». Однако этот проект не был проведен в жизнь. (Известия, 1923, 5 мая, № 98, с. 3).

Как видно из приведенных цифр, группа «Живая Церковь» имела а Соборе большинство. Большинство это, однако, было очень непрочным, так как в состав группы входило 60 делегатов из Сибири, возглавляемых Петром Блиновым, которые образовывали независимую организацию под названием «Сибирская группа «Живая Церковь», которая имела программу, совпадающую с СОДАЦем. Красницкому удалось лишь с большим трудом удержать сибиряков в своих рядах. Сибиряки это понимали и, лавируя между группировками, играли роль арбитра в партийной борьбе.

Содацевцы также увивались вокруг Петра Блинова: переход сибиряков в их лагерь фактически означал для них победу: 116 содацевцев плюс 60 сибиряков равнялись 176 голосам против 140 живоцерковников.

Этим объясняется то, на первый взгляд совершенно необъяснимое, обстоятельство, что никому дотоле не известный захолустный священник Петр Блинов неожиданно становится ведущей фигурой на Соборе. Эта новая конфигурация определялась в стенах Троицкого подворья в те две недели, которые прошли между Фоминым воскресеньем и Неделей о расслабленном. Во время совещаний, которые происходили в эти дни в стенах Троицкого подворья, было принято сногсшибательное решение выдвинуть Петра Блинова на пост председателя Собора, оставив за Антонином лишь почетное председательство. Помимо тех, чисто фракционных соображений, которыми руководствовались деятели ВЦУ, ими руководил также страх перед Антонином, который мог бы повторить на Соборе инцидент Страстного монастыря, на этот раз в грандиозном масштабе. Два дня, оставшиеся между торжественным открытием и началом деловых заседаний, должны были решить, как будут складываться отношения с Антонином в дальнейшем.

Выдвижение председателем Петра Блинова — неизвестного человека, которого Антонин не признавал епископом, было открытым ему вызовом. Перед Антонином, таким образом, стояла следующая дилемма: признать белый епископат и Петра Блинова — и остаться первоиерархом, или остаться на своей старой позиции — и уйти от руководства (не мог же он все время «не замечать» председателя Собора и говорить, что он «ворует евхаристию»).

Прошли два дня — и Антонин не принимал никакого решения. «И умел же поиграть на нервах этот человек», — говорил А.И.Введенский.

Наконец, наступил последний срок: 1 мая вечером в Троицком подворье состоялся Собор епископов. Так как ни Красницкий, ни Введенский здесь присутствовать не могли, то роль партийного лидера играл Петр Блинов. Председательствовал, разумеется, Антонин. Он и на этот раз остался верен себе: предоставив слово докладчику, он назвал его просто Петром Блиновым, без всяких титулов. Во все время собрания Антонин Грановский продолжал «играть на нервах» у своих противников, ничем не выражая своих намерений, и только в самом конце заседания, когда нервы всех были напряжены до крайности, после обсуждения вопросов о белом епископате, когда высказались все, кроме Антонина, первоиерарх выпрямился во весь свой огромный рост и сказал: «Ну что ж, нехай, пусть они будут епископы, может, какой-нибудь толк из этого будет». И тут же, обратившись к Петру Блинову, назвал его «Вашим Высокопреосвященством». Вздох облегчения вырвался у многих: несокрушимый впервые в жизни капитулировал.

Это определило его роль на Соборе. В течение всего Собора он играл совершенно несвойственную ему роль «святочного деда». Почему он так поступил? Странно было подозревать Антонина в отсутствии стойкости и смелости. Еще страннее было бы упрекать его в беспринципности. Видимо, главным мотивом, который руководил Антонином, был страх одиночества. Очутиться на старости лет в положении сектанта-отщепенца, имея за собой группу в 10–20 человек, — вот что пугало человека, выросшего в церковных традициях. Чтобы избегнуть этой участи, он пошел на компромисс со своей совестью и признал все те решения Собора, которые глубоко противоречили его убеждениям.

Как и всякий компромисс, уступка Антонина ничего не спасла и ничему не помогла: через несколько месяцев он отверг постановления Собора, порвал с обновленцами и оказался в том самом положении сектанта-отщепенца, которого он так сильно боялся.

На другой день, 2 мая 1923 года, в среду, на праздник Преполовения Пятидесятницы, в 7 часов вечера открылось первое деловое заседание Поместного Собора.

Собор заседал в том самом зале 3-го Дома Советов (бывшем актовом зале семинарии), в котором уже происходила работа съезда группы «Живая Церковь» и СОДАЦа.

Высокий светлый зал с лепными украшениями, построенный еще в XVIII веке, не мог вместить всех желающих попасть на открытие Собора. И это заседание открыл Антонин.

«Священному Собору Российской Православной Церкви — пасхальное радование! — восклицал он с трибуны. — Зарю ныне воссиявшего дня я предвидел еще в 1905 годе. Высится алтарь народной святыни, который мы обступили с благоговейным трепетом растроганной души.

Но мог ли я предполагать, что тогдашний трепет моего сердца Господь превратит в расходящиеся круги нашей духовной бодрости и христианской силы, и в мою десницу — тогдашнего викария Петроградского митрополита, — вложит жезл, чтобы я ударил по волнующейся стихии веры народной и подвел нашу Православную отечественную Церковь на крещение в бурлящих волнах совершающегося революционного очищения».

После этого выступления, отличающегося более пышностью, чем скромностью, митрополит столь же выспренне говорил о великой миссии Собора. Вслед за тем он был выбран почетным председателем Собора, а деловым председателем был избран «митрополит всея Сибири» Петр Блинов. Вслед за тем был избран президиум из 16 человек (его состав см. в приложении) и почетный президиум из 11 человек.

Петр Блинов зачитал регламент Собора, который тут же был принят. Выписываем из регламента следующие два пункта, характерные для той обстановки, в которой заседал Собор:

«Пункт 9. Собор имеет суждения лишь по тем вопросам, которые значатся на повестке работ Собора, утверждены ВЦУ и на обсуждение которых было получено разрешение от государственной власти.

Пункт 10. Голосование производится на Соборе открытой подачей голосов».

Повестка дня Собора состояла из 10 пунктов:

«I. Открытие, выборы президиума, утверждение регламента и повестки дня. Заслушание приветствий.

2. Доклад об отношении Православной Российской Церкви к Социальной Революции, Советской власти и патриарху Тихону.

3. Вопрос о белом епископате.

4. Вопрос о мощах.

5. Вопрос о монашестве и монастырях.

6. Реформа календаря.

7. Проект административного устроения и управления в Российской Православной Церкви.

8. Выборы во Всероссийский Центральный орган Управления Православной Церковью.

9. Информационные доклады представителей обновленческих групп Православной Церкви о реформах церковной жизни, выдвигаемых группами на предмет обсуждения и рассмотрения их следующей сессией настоящего Поместного Собора.

10. Текущие задачи».

Вслед за этим начались приветствия.

Неизвестно, присутствовал ли на Соборе Тучков, но если присутствовал, то он не мог бы не испытать чувства глубокого разочарования. Собор должен был, по его замыслу, явиться трамплином для прыжка в Европу. Не надо забывать, что в это время связи с Западом налаживались с огромным трудом. «Ваш Собор, если представить дело умело, может привлечь в Москву весь Запад», — сказал он однажды А.И.Введенскому.

«Так и будет: «все флаги в гости будут к нам», — уверенно ответил А.И.Введенский.

И вот оказалось, что все «флаги» остались у себя дома: не только не явились представители западных церквей (за исключением представителя методистов), но не явились и представители автокефальных церквей. Мало того, представители Константинопольского и Александрийского патриархов, проживавшие в Москве и присутствовавшие осенью на съезде группы «Живая Церковь», на этот раз блистали своим отсутствием.

Это объясняется, очевидно, широкой кампанией в защиту патриарха Тихона, поднятой на страницах западной прессы. Пришлось поэтому довольствоваться приветствиями Красницкого и Введенского.

Красницкий, по своему обыкновению, произнес краткую деловую речь. «С чувством глубокого удовлетворения я отмечаю, что настоящее заседание Собора происходит ровно через год с того дня, когда родилась группа «Живая Церковь», — говорил Владимир Дмитриевич. — Группа видит в Соборе исполнение своих надежд и оправдание взятого ею курса».

Вслед за тем выступил от имени СОДАЦа А.И.Введенский, который попытался заменить недостаток приветствий ослепительным фейерверком.

«Обновленческое движение в церкви, — говорил он, — вспыхнуло как естественный порыв протеста. Обновленческое движение хотели утопить в клевете, его представителей — побить камнями. Прошел год, и движение окрепло, и представители его со всех концов страны слетелись на Собор.

Прежде всего мы должны обратиться со словами глубокой благодарности к правительству нашего государства, которое, вопреки клевете заграничных шептунов, не гонит Церковь. В декрете об отделении церкви от государства нет гонения на религию. В России, согласно конституции, каждый может свободно исповедовать свои религиозные убеждения. Если представители религиозных учений привлекались и привлекаются к ответственности, то они страдают только за свои контрреволюционные действия.

Я верю, — закончил свою речь А.И.Введенский, — что Собор, осудив контрреволюцию как явление временное и проходящее в церкви, построит на основе декрета чистую религиозную жизнь. Слово благодарности и привета должно быть высказано нами единственной в мире власти, которая творит, не веруя, то дело любви, которое мы, веруя, не исполняем, а также вождю Советской России В.И.Ленину, который должен быть дорог и для церковных людей как граждан единой Республики». (Там же, с. 3–4.)

Потом от имени СОДАЦа А.И.Введенский предложил Собору принять текст приветствия Правительству, полагая, очевидно, что приветствие, составленное Антонином, слишком «беспартийно».

Приветствие, составленное Введенским, столь характерно, что мы приводим его полностью. Тем более, что оно предвосхищает основные мысли его доклада. В противоположность приветствию Антонина, выдержанному в церковных тонах, документ, составленный Введенским, написан в стиле хлесткой политической прокламации.

«Второй Собор Российской Православной Церкви, — говорится в приветствии, — открыв свои работы, шлет благодарность ВЦИК за разрешение собраться избранным сынам Церкви, чтобы обсудить назревшие вопросы. Вместе с этой благодарностью Собор шлет свое приветствие верховному органу рабоче-крестьянской власти и мировому вождю В.И.Ленину.

Великий Октябрьский переворот проводит в жизнь великие начала равенства и труда, имеющиеся в христианском учении. Во всем мире сильные давят слабых. Только в Советской России началась борьба против этой социальной неправды. Собор полагает, что каждый честный христианин должен стать среди этих борцов за человеческую правду и всемерно проводить в жизнь великие начала Октябрьской революции. Владимиру же Ильичу Собор желает скорейшего выздоровления, чтобы он снова стал вождем борцов за великую социальную правду». (Деяния, с. 4.)

Вслед за тем состоялся «главный номер программы» — слово было предоставлено единственному иностранному гостю, присутствовавшему на Соборе — епископу-методисту Эдгару Блэку, прибывшему накануне из Парижа. Его присутствие не было, конечно, случайным: методизм был всегда демократическим движением, и, быть может, самыми искренними из всех слов, сказанных на Соборе, были следующие слова последователя братьев Вислей: «Церковь не должна отходить в сторону. Ее обязанность идти рука об руку с теми, кто защищает интересы угнетенных масс». (Деяния, с. 4.)

После того как Эдгар Блэк был избран почетным гостем, Петр Блинов закрыл заседание…

Четверг 3 мая 1923 года — большой день на Соборе.

Ровно в три часа открылось заседание — задолго до назначенного часа публика заполняет зал, в ложах иностранные корреспонденты, на хорах установлены юпитеры для киносъемки. Они вспыхивают в тот момент, когда Петр Блинов провозглашает: «Слово для доклада по вопросу об отношении Церкви к Социальной Революции, Советской власти и патриарху Тихону предоставляется заместителю председателя Высшего Церковного Управления протоиерею Александру Ивановичу Введенскому».

«Златоуст, наш Златоуст», — раздается с хор женский голос. Все взгляды устремляются к трибуне, на которой стоит высокий худощавый брюнет с восточным смуглым лицом.

Накануне были распространены 13 тезисов его доклада, но сейчас перед ним нет ни одной бумажки. Как всегда экспромтом, начинает он речь — тщетно было бы искать в его речи что-нибудь напоминающее эти тезисы (кроме, разумеется, основного содержания).

Тихо, очень тихо, глубоко прочувствованным тоном он произносит следующую фразу: «С внутренним трепетом стою я перед Священным Собором, ибо сегодня у нас не только Собор, но и суд». Потом голос крепнет, и к концу двухчасовой речи в зале не остается ни одного человека, который не был бы потрясен этой речью — взволнованы все: друзья и враги, содацевцы и живоцерковники, обновленцы и тихоновцы.

Речь А.И.Введенского на Соборе действительно можно считать шедевром ораторского искусства. Мы пытались выписать из нее наиболее яркие места. Это оказалось, однако, решительно невозможным: в докладе Введенского буквально нет ни одного блеклого места — каждая фраза, каждое слово волнует читателя и сейчас, почти через 40 лет, так, как будто речь была произнесена только вчера.

Что сказать о ее содержании? И тут нам вспоминается одно место из повести большого русского писателя Е.Замятина «Знамение»: «Почуял Селиверст: весь он такой же, громадный, наполняющий вселенную. И в то же время — муравьино-крошечный: видел себя в той же дали, как сквозь перевернутую не тем концом подзорную трубу». (Замятин Е. На куличках. Москва, 1928, с. 212).

Когда читаешь доклад А.И.Введенского (он был издан в 1923 г. отдельной брошюркой под названием: «За что лишили сана патриарха Тихона?»), кажется, что ты все время переворачиваешь то одним, то другим концом подзорную трубу: столько в этом докладе большого, правдивого — и в то же время столько здесь мелкого, пустого, лживого… И весь этот доклад необыкновенно характерен: в нем, как в зеркале, отразилась вся тогдашняя (и не только тогдашняя) русская церковь.

Но прежде приведем с небольшим сокращением сам доклад.

«С внутренним трепетом стою я перед Священным Собором, ибо сегодня здесь у нас не только Собор, но и суд. Мы приходим сюда на суд Собора для того, чтобы сказать вам, избранным сынам Матери Церкви, о том, почему пошла церковная жизнь так, как она шла истекший год. Сегодня Собор должен благословить или анафематствовать освободительное движение в Церкви. Сегодня Собор должен сказать — иди и живи — нашему течению, или сказать — ты должен умереть, обесславленный, погубивший Церковь, ты — имя которому пусть будет Иуда.

Итак, Собор имеет сказать свое суждение, дать благословение или отвергнуть. Сегодня перед Собором предстанут две правды: правда наша, освободительная, обновленческого движения, и правда традиционная, правда церкви патриарха Тихона и самого патриарха Тихона, как вождя этой церкви. И для того чтобы Собор мог иметь беспристрастное суждение по этому вопросу, важности совершенно исключительной, я имею величайшую честь от лица Высшего Церковного Управления и от лица всех обновленческих групп, представленных на нашем Соборе, доложить вам те материалы, рассказать вам всю ту правду, поведать вам о всей той обстановке, при которой текла наша жизнь. Тогда вы сами будете судить, так ли пошла Церковь, предателями, Иудами ли являются сейчас двигатели обновленческого движения и все движение, или, наоборот, те, от которых отошли мы, они радели не о благе церковном. Русская Церковь переживает мучительный кризис.

Русская Церковь вся изъязвлена ранами. Живая кровь мучающихся душ обагрила белоснежные одежды Церкви. Мы перестали понимать друг друга, мы стали друг в друге видеть врага, мы боимся общения в молитве и в Евхаристии, мы перестали быть братьями — мы, исповедующие один и тот же Символ Веры, рожденные, воспитанные, вскормленные соками той же Матери, стали как враждующие, непонимающие, негодующие враги. И наш Собор только один в состоянии властно, громко сказать этим враждующим и часто не понимающим, почему враждующим, — перестаньте, здесь правда, идите за ней, уйдите от той правды, хотя бы она облеклась в пышные одежды подлинности православия.

Итак, вы будете лечить, вы преподадите то лекарство бессмертной истины, хранительницей которого является Церковь, вы являетесь выразителями церковного мнения, вы здесь — сама православная Церковь.

Я хочу вам сказать о болезни, ее течении, причине, вы поставите диагноз, вы возьмете рецепт и напишете на нем тростью Истины ваше решение, и снова соберется расточенное, погасится пламя вражды, и будет Церковь тем, чем быть должна, — союзом любви, светящимся от солнца любви Господа Иисуса Христа.

Я сейчас отойду очень далеко от Русской Православной Церкви, я буду говорить о христианстве вообще. Потому что мое глубокое убеждение, что мы больны общей болезнью христианства, что только в нашей церкви с особенной мучительностью прежде всего созрел этот кризис, которого еще как будто не видно, но который уже действительно совершается среди христиан всего мира. В самом деле, сейчас мир усумнился в ценности христианства, сейчас мир хочет, по выражению французских писателей конца XIX столетия, дехристианизироваться, мир, носивший белые крещальные рубашонки, как бы нашел, что рубашки тесны. Они белоснежны, прекрасны, но они тесны. Смотрите, ваши крещальные рубашонки треснули по всем швам, обветшали. Мир уходит от христианской церкви. Общее явление отхода от Христа уже в течение целого ряда последних десятилетий подмечено верующей и неверующей наблюдающей мыслью. Вот передо мной ряд французских писателей. Я беру из них только одного, он мне пришел сейчас на память — де Мелль. Он говорит — было некогда время, и над вселенной сиял мучительный облик Христа. Теперь этот облик угас, померк, стал темнее, но нам и не надо этого света. Вот передо мной вновь Америка, ряд теперешних мыслителей, известный американский анархист Свифт, который пишет памфлет за памфлетом против Бога и Христа. Знаменитый американский романист Синклер говорит, что, правда, теология еще заставляет жить кое-кого, но это теологические мертвецы стучат своими костяшками — это танец смерти.

Ницше, в котором нельзя не видеть одного из крепчайших пророческих умов, сказал, что боги умерли, что по всему миру прокатилось жуткое эхо погребального рыдания над умершими богами. Возьмите его книгу «Антихрист» и вы найдете много мест, часто грубых и шокирующих вас, где Ницше не находил достаточно слов, чтобы выразить свое негодование, презрение и омерзение перед христианством. Ницше утверждает, что Евангелие самая грязная книга, которая когда-либо написана человечеством, после которой всякая книга покажется чище, что, читая ее, нужно надевать перчатки, чтобы не запачкать руки. Наша белоснежная книга в золотых переплетах, которую мы украшаем самоцветными камнями, потому что она драгоценная жемчужина веры нашей. Она, для Ницше и стоящих за ним, книга, которая пачкает. Бред безумного? Нет. Только грубо, резко, но здесь подхвачено настроение масс, масс, которые отходят от Христа, которые не хотят идти за Христом… И самое наше священное собрание для многих является странным анахронизмом. Так, Кольридж, английский писатель, пишет, что проблема церковного строительства — это Проблема небесного чревовещания.

Так, мир отходит от Христа, как будто мы начинаем присутствовать при исполнении того жуткого пророчества, которое знаменитый Эрнест Ренан сказал своему племяннику Гийо: «Мир идет к неверию, и с каждым десятилетием это неверие будет расти. Последний народ, который будет цепляться за религию — это турки, но я знаю, что и турки отойдут от веры». Так говорил Ренан Гийо. В чем дело? Что заставляет мир отходить от Христа? Евангелие оказалось мифом, истина оказалась в противоречии с общекультурным философским сознанием?

Да, этот соблазн мысли был. Когда-то Лессинг и многие другие открыли научный поход против веры. Им казалось, что можно штурмом научных бастионов взять твердыню церкви…»

Далее Александр Иванович констатирует полный провал этого похода на христианство.

«В самом деле, я внешне объективно становлюсь критическим исследователем, я делаю сводку, я констатирую, вопреки Штраусу, что совершенное научное сознание не разбило христианской твердыни. Евангелие не система, которой можно опровергнуть другую научную систему, а Евангелие — жизнь… Евангелие имеет две стороны. Оно часть истории души:

какая польза, если вы весь мир приобретете, а душе своей повредите? — сказал Господь. С другой стороны, Господь пришел научить людей, как жить здесь. Евангелие не говорит только о горних высотах — оно пришло небо опустить до земли и землю возвысить до небес. Жизнь, Истину, которую не знали мудрецы, владевшие, как им казалось, Мудростью, — а истина так проста — все мы братья.

Все вы братья — здесь Господь дал человечеству как бы тот Архимедов рычаг, которым можно перевернуть весь мир.

Христианство хочет Царства Божия не только в загробных высях, но здесь, в нашей больной, серой, плачущей, страдающей земле. Христос принес на землю социальную правду. Мир должен зажить новой жизнью. Почему ангелы пели в рождественскую ночь, почему ночь преобразилась в день? Почему к Христу стали стекаться десятки, сотни, миллионы, а потом весь мир склонился перед Христом? Потому что мир жаждал — жаждал, что станет покрытым не терниями, а теми лилиями Благовещения, что ангел вручил в час великий Приснодеве Марии. И человечество обманулось… Жизнь стала, может быть, печальней после того, как человек услыхал, что может быть другая жизнь, что она жила среди нас, и нет ее… Мир существует круглым счетом после происшествия подвига Христа две тысячи лет, и неправда, жуткая неправда еще наглее существует в мире. Еще жутче тени, еще чернее контрасты после того, как мир прорезал луч от истины Христовой. Эти черные тучи встают над сознанием человека, и человечество не видит солнца, не хочет солнца, говорит, что солнце фальшивое, холодное, сусальное… Да, мир предъявил христианству счет по фактическому исполнению Церковью ее обещаний.

Но Христос по-прежнему приковывает взор. Оскар Уайльд написал в своих письмах из тюрьмы, что Христос — это Тот, при одной мысли о Котором даже у того, кто не пригибает колен у алтаря Иисуса, и у того делается легче на сердце.

Но христиане не Христовы, Церковь не живет Христом. Это трагедия, это боль, это ужас.

Я вспоминаю, четыре года тому назад был диспут: «Воскрес ли Христос?», участником которого был и я. Народ, собравшийся в таком количестве, что буквально яблоку негде было упасть, слушал с напряженным вниманием развертывавшуюся дискуссию. У меня был диспут с известным антирелигиозным агитатором Гидони. И вот, когда я формулировал свои положения, конечно, утверждая, что Христос воскрес, Гидони сказал: «Да, по всем вашим научным данным, Христос воскрес». — «Так вы, может быть, пойдете за Ним?» — спросил я. И он ответил: «Нет, Христос, воскресший там, не воскрес в вас: вы злы, бессердечны, черствы, и я не пойду за Христом, потому что не хочу быть с вами — христианами». Это ответ, на который мне нечего было ответить, потому что здесь была правда.

Мир издыхает в социальных противоречиях. Мир разделился на два класса: жирные, сытые банкиры с тысячами автомобилей, у которых один рот и миллионы завтраков и ужинов, тысячи чертогов, тысячи кроватей, обнаглевшие, победившие, купившие свое счастье страданием, кровью и прежде всего потом трудящихся масс. И другой мир — мир обездоленных, у которых нет крова над головой, у которых нет черствого куска хлеба. Переводя на современную терминологию — капитализм и пролетариат. Мир разделился на два стана: одним — все, другим — ничего. Одни — цари, другие — рабы. Мы знаем, что капиталисты и те, которые живут в банкирских конторах, коттеджах и виллах этого капиталиста, они гнушаются прочих. Для них прочие — навоз, рабы. Они пленили науку, государство, они захватили армию, всю человеческую технику и культуру и заставили их служить себе. Как страшные пауки, эти немногие, несколько сот всего, может быть, высасывают посредством невидимых, жутко мохнатых щупальцев всю человеческую энергию и заставляют служить своему нраву. А прочие — обескровленные, исстрадавшиеся, измученные — они тот ковер, по которому идет лакированная изящная ботинка жены банкира. И в этом неправда, трагическое противоречие теперешней жизни. Наша вера, наша церковь, наше христианство куплено этими банкирами. Наша религия Богом избрала Рокфеллера, а не Христа…

Марксисты, коммунисты, Советская власть не идут за Христом.

Марксисты, коммунисты, Советская власть работают для исполнения заветов Христа. Скажете ли вы: вы — антихристы? Не вспомните ли вы, что вера одна, сама по себе — ничто. Или вы забыли, что великий Апостол говорит, что и бесы верят и трепещут. Они, которые одни во всем мире, полагаясь только на свои силы, пошли и крикнули: «Довольно этой неправды», — я не назову их антихристами, а тем сыном, который пошел и исполнил то, что сказал Христос. Те страдания, та кровь, те тюрьмы, то гонение, которое великая коммунистическая идея испытывала десятилетия, освятили ее и в ее нравственном сознании.

Маркс ни слова не говорит о нравственности, но является бессмертным гигантом нравственности и гигантом, перед которым многие — жалкие болтуны нравственности. А между тем Церковь и до сих пор не выявила своего отношения к этому строительству. Церковь не сказала своего слова правды. Один седой человек покачал головой сейчас, ему не нравится, что я говорю, но тогда ему не нравится Киприан Карфагенский и Иоанн Златоуст. Вспомните отцов церкви, подлинную христианскую традицию, что сказано там: «Всякий богач — вор», слова Василия Великого. Иоанн Златоуст говорит: «Никогда не бывает праведного богатства». Киприан Карфагенский говорит: «Нужно бегать от собственности больше, чем от меча разбойника». Но мир пошел за папами и архиепископами, а не за апостолами и отцами. Нам нужно отвернуться от тех, которые ведут служить мир капиталу, а не Богу.

Почему я думаю (лично для себя), что марксисты не верят в Бога, но творят дела во имя того братства, о котором говорил Христос? Мы переживаем сейчас минуты исключительной исторической важности, когда мир может услыхать от церкви, что капитализм — грех. Это неправда, Христос не освящает этого зла, Христос, распятый первосвященниками, и ныне распинается этими первосвященниками. Я полагаю, что нравственная религиозная обязанность — засвидетельствовать, что капитализм есть смертный грех, здесь оскверняются основы Евангелия.

Капитализм хуже, чем блуд, за который семь лет не допускаем к причастию: блуд оскверняет двух, капитализм — всех. Мир должен услышать от Церкви, что те, которые пошли бороться с этим злом, они не прокляты, а благословенны, и мы их, не знающих имени Христа, должны благословлять именем Христа. Мир должен принять через авторитет Церкви правду коммунистической революции.

Это честь, это святыня, это конечная вершина, на которую может взойти Русская Церковь.

Недаром вещал Достоевский — с Востока, мир из России услышит новое слово. Раскаты Октября потрясли вселенную. Пусть Церковь тихостью Святого Духа благословит эти громы, которые для того прогремели, чтобы на земле была рождественская тишина, благоволение человеков и мир, чтобы пели архистратиги, когда пришел на землю Отец и Учитель.

Я теперь перехожу ближе к нам, русским, и нашему правительству. Весь принцип тихоновской церкви заключается в ненависти к большевикам, к революции. Вы почувствовали правду этой революции, но тихоновская церковь строилась вся на ненависти к ней…

Бог, который бодрствует над судьбами Церкви, знал времена и сроки. Когда оскудела наша вера, Господь дал нам силы. Еще летом стали проникать тревожные известия о том, что нужно помогать голодным. Родственные души имеют и родственные сознания — и одновременно и у меня, и у А. Боярского возникла мысль отдать все ценности, все, что можешь. От слов перешли к делу. Мною было написано в газету письмо. Голод креп, рос. Кошмар навис над сознанием человека. Испытывали ли вы когда-нибудь ужас, муки за родного, которому нельзя помочь. Ах, здесь ему и врач не помогает — он умирает. Вы все стояли у одра, и в ту минуту, если бы сказали — руку отрежь — лучше будет — что бы вы сделали? Братья и сестры! В то время умирали ваши братья и сестры. Что надо было сделать Матери Церкви — душу продать (?), отдать нитку последнюю, только помочь. А из Москвы декрет — кто будет помогать умирающему голодающему, если священник — будет лишен сана, если мирянин — отлучен от церкви. Помните? Это было… И тогда, тогда мы восстали, тогда нельзя было больше молчать. Тогда молчать — значило в буквальном смысле уйти от Христа. Надо было выбирать, или Христа, или Тихона.

Можно ли было выбирать?! Является массовый протест против Тихона — не пойдем за тобой, пойдем за Христом, нет таких канонов, чтобы не помогать голодающим. Большевики у власти? Бог с тобой, безумец! Они враги — говоришь ты. Но если бы были они и враги — Господь в нагорной проповеди сказал любить врага больше (?) друга́[35]. Когда в Петербурге 12 священников протестовали против этой неправды Тихона, уже тогда рухнул Тихон.

Я обнажил вам свою душу.

Дальше я буду говорить спокойнее. В это же приблизительно время (в мае) мы приехали из Петербурга в Москву. Здесь к нам присоединились некоторые священники московские — Борисов, Калиновский и другие. Мы составили единую группу, которая добилась аудиенции у Тихона, и сказали то, что сказали. Тихон ушел. Надо было организовать Высшее Церковное Управление. Неканонично? Что ж, проклятие? Господь благословит.

Когда-то от Христа отошли вселенские патриархи, в ересь впали. Тогда дьякон Афанасий Александрийский крикнул: идите за Христом! И на диаконом пошла Церковь против патриархов.

Когда весной прошлого года рядовой русский священник крикнул:

«За Христом идите!» — рухнул Тихон.

Прокляните нас за это. Мы стоим перед вами как подсудимые, но не опускаем глаза потому, что чиста наша совесть. Если бы пошли за Тихоном — отошли бы от Христа.

Собор будет сейчас судьей. Я заранее знаю, что Собор будет судьей милостивым не потому, что разжалобил я, а потому, что милостива правда.

У нас бывают партийные счеты — забудем их раз навсегда. Мы собраны здесь Духом Святым благословить обновленческое движение, Высшее Церковное Управление, вызванное жизнью, которая выше тихоновских канонов, а патриарха Тихона извергнуть из сана. (Возгласы: «Правильно!»)

Так высказалось собрание группы «Живая Церковь», «Союз общин древлеапостольской церкви», «Союз возрождения» и Собор всех епископов, здесь присутствующих. Я знаю, иногда церковным людям (в особенности, находящимся за пределами этой залы) этот акт представляется нехристианским, актом сведения личных счетов, актом мести. Неправда. Кто Тихон? Он человек. Как человека его будет судить Бог. Но он и церковный вождь — вождь всех нас. Мы не случайное сборище прогрессивных батюшек, а Собор церковный. Вы вправе высказать свое суждение о любом члене Собора. Тут выбор либо за Тихоном, либо за Златоустом, Павлом и Самим Господом. Они, наши вожди, обязаны идти за ними. А если Тихон наш вождь — идите и требуйте той же кары для себя. Если он мученик — умирайте с ним, а не срывайте головы другим, если исповедуете правду. Если он не вождь — имейте мужество сказать — не вождь! (Голоса:

«Верно!») Я не сомневаюсь в том, что Собор, извергая Тихона из сана, сделает это со спокойной совестью, что это не акт мести, а Суд Божий, действующий через наше недостоинство. Ибо я верю, что эти мысли мне внушил Святой Дух.

Я кончаю свою речь, выступят после меня мудрые и ученые. Я меньший из братьев. Если я выступил первый, может быть, потому, что у меня наболела душа. Это душа не Александра Введенского — это душа наша с вами, отцы мои и братья, это души тех, кто послал вас сюда.

Изболелись души наши.

Я полагал бы, что, лишая Тихона сана, мы отвергнем и самый институт патриаршества и вернемся к коллегиальному управлению. Как это будет конкретно, мы решим в одном из следующих заседаний, но было бы в высшей степени важно принципиально отменить институт патриаршества (возгласы: «Правильно!»). Итак, новая жизнь загорается. Пасха у нас с вами в душе. Церковь воскреснет. Вы сейчас вашими возгласами, как в пасхальную ночь кликами «Христос Воскресе!» — рождаете радость. Церковь приветствует власть рабочих и крестьян. Она хочет полноты правды, она говорит: все отныне идем за Христом и со Христом осуществим его социальную правду, которая сейчас рождается в мире.

Мы не губим Церкви, мы любим ее и мы снимаем анафему.

Мы говорим: да не будет ненависти, неправды, злобы. Если так, то да благословит нас Бог на новую жизнь, на всякую работу во имя Христа, и Правда Божия и Церковь древняя, вечная, миру покажет свою красоту.

Христос Воскресе!

(Возгласы: «Воистину Воскресе!»)».

(Введенский А.И. За что лишили сана патриарха Тихона? Москва, 1923.)

Мы не просим прощения у читателя за то, что привели здесь столь подробно доклад А.И.Введенского на Соборе потому, что здесь поистине узловой пункт не только истории обновленчества, но и истории всей послереволюционной Русской Церкви.

Мы должны выяснить, что здесь истинно и что здесь ложно с позиции современного духовенства.

Прав ли и искренен ли Введенский, когда с христианских позиций осуждает капитализм? Да, он, конечно, в этом прав, и даже буржуазные идеологи никогда не утверждали, что капиталистический строй соответствует евангельским идеалам. Они лишь ссылаются обычно на несовершенство человеческой природы и невозможность создать здесь, на земле, какой-либо лучший строй. (В этом они, разумеется, также неправы, потому что согласиться с ними — это означает признать учение Христа утопией.)

Далее Введенский предлагает «благословить октябрьские громы тихостью Святого Духа». Принимаем это к сведению. Однако тут же задаем вопрос: кто будет благословлять? Из Библии мы знаем, что пророки часто благословляли царей (Самуил помазал на царство Саула, Нафан благословил Давида, и те очень дорожили их благословением). Примерно так же обстояло дело в средние века в Европе и Древней Руси. Однако это благословение имело такую силу только потому, что исходило от людей, озаренных Божией Благодатью, целиком преданных Правде Божией, от людей, которые умели не только благословлять, но и обличать. Как только русские архиереи превратились из ревнителей правды в государственных чиновников, безразлично одобряющих все действия царского правительства, сразу же их благословение потеряло всякий смысл и всякое значение.

Что делает А.И.Введенский? Он проклинает капитализм и безудержно восхваляет Советскую власть, видя в ней осуществление Правды Божией на земле. Пастырь должен бороться против зверства, озлобленности, произвола, зазнайства, бездумия и бюрократизма. Знал ли обо всех этих пороках советского строя Введенский? Не мог не знать. Почему же он о них упорно молчит, раз он взялся давать всесторонний политический анализ? Ведь ему, как христианскому пастырю, надлежало призывать власть к человечности, внимательному, гуманному отношению к людям.

Ответ может быть только один: Введенский выступает не как христианский пастырь, а как отъявленный льстец.

Но кому нужно благословение заведомого льстеца и имеет ли это благословение какую-нибудь силу? Невольно хочется здесь привести, перефразировав ее, цитату из Пушкина:

… Льстец лукав,

Он горе на народ накличет,

Он изо всех народных прав

Одну лишь милость ограничит. И эта пушкинская характеристика, справедливая вообще, вдвойне справедлива по отношению к Введенскому. Став льстецом, он забыл «важнейшее в законе» — милость. Он забыл, что бесчестно судить человека в его отсутствие, вдвойне бесчестно поносить беззащитного арестанта, обреченного на смерть, — втройне бесчестно унижать того, перед которым еще вчера, когда патриарх был в силе, — преклонялся, кому целовал руку и кого славословил.

Независимо от юридических аргументов извержение из сана заключенного патриарха было глубоко безнравственным актом — столь же безнравственным, как лишение сана приговоренного к смерти митрополита Вениамина. Мир с отвращением и ужасом отвернулся от обновленческого Собора.

«Есть зрелища нестерпимые, есть сочетания слов поистине сатанинские, в соблазне своем непереносимые, — писал сотрудник одной из зарубежных газет в статье под названием «Иуды», — служитель Христов, домогающийся убийства с ним единому Богу сослужащего — это предел земного падения, бездна, разверзающаяся в пустоту всяческого отрицания. Не нужно быть церковно-верующим, не нужно быть вообще верующим — нужно только быть существом, не утратившим образ человеческий, чтобы осудить этих потомков Иуды Искариотского». (Известия ВЦИК, 1923, 11 апреля, с. 2.)

С отвращением и ужасом отвернулся народ русский православный от обновленцев и единодушным протестом ответил он на извержение из сана патриарха.

Здесь, на Соборе, однако, все было иначе: требование Введенского не встретило ни единого протеста. После знаменитого проповедника выступил протоиерей Алексий Дьяконов (бывший черносотенец, который в качестве содокладчика занялся «каноническим» обоснованием проекта резолюции о лишении сана патриарха).

Основные аргументы прот. Дьяконова сформулированы в виде четырех «тезисов»:

«I. Патриарх Тихон, превратно истолковавший на процессе московских священников (в мае 1922 года) заповедь о любви к ближнему, осужден уже апостолом Павлом (1Кор. 3–9).

2. Патриарх Тихон, своими посланиями и своими действиями нарушивший эту заповедь и тем обнаруживший отсутствие в себе любви Христовой (1Иоан. 2–9,14–15), уже получил приговор от того же апостола (1Кор. 16–22).

3. Патриарх Тихон, затворивший свое сердце для умирающих с голоду бедняков и не желавший отдать церковные сокровища на нужды голодающих, а между тем в 1912 году продавший землю ярославского Спасского монастыря капиталисту фабриканту Корзинкину, подлежит извержению из сана по 12 правилу VII Вселенского Собора и по 26 правилу Карфагенского Собора.

4. Патриарх Тихон, сознательно впутавшийся в политику и убежденно и твердо проводивший в жизнь свои контрреволюционные планы, подлежит извержению из сана по суду 6, 81 и 84 апостольских правил». (Деяния.)

Здесь что ни слово — то шедевр. Патриарх Тихон «обнаружил в себе отсутствие любви Христовой»? Но кто же обнаружил ее присутствие? Уж не Дьяконов с Красницким, пересажавшие за этот год по тюрьмам тьму-тьмущую невинных людей и надругавшиеся над приговоренными к смерти людьми?

Далее — патриарх Тихон разрешил в 1912 году продать монастырскую землю. Но разве сейчас речь идет о земле — вся земля уже давно и так отобрана. Речь идет о священных сосудах, которые патриарх не хочет (правильно или нет — это другой вопрос) отдавать в руки безбожников.

И наконец, четвертый пункт — это уже, по выражению Некрасова, «цинизм, доходящий до грации». Патриарх Тихон подлежит извержению из сана за то, что он «сознательно впутался в политику». А чему подлежат тогда Дьяконов с Красницким — или стать официальными агентами ГПУ — это не значит «сознательно впутаться в политику»?

Таким образом, каждое слово о. Дьяконова, как бумеранг, бьет по обновленцам — как, кажется, этого нельзя не заметить. Но никто ничего «не заметил».

Собор спокойно, хотя и несколько вяло прослушал Дьяконова и оживился, когда на трибуну взошел Красницкий.

Владимир Дмитриевич не пытался соперничать с Введенским по части пафоса, понимая, что здесь он будет «положен на обе лопатки». В противоположность Введенскому он решил поразить отцов Собора своей почти «математической» точностью и конкретностью. На протяжении получаса он сыпал, как из рога изобилия, цифрами и статистическими данными, перечисляя «кровавые инциденты», которые произошли по вине патриарха. Вздохнув облегченно после конца его речи, слушатели единодушно выразили свое одобрение докладчику.

Далее следует упомянуть об одной любопытной детали: в «Деяниях» после выступления Красницкого отмечено: «Заключает доклад митрополит Антонин, который смело и выпукло обрисовал незначительность и черно-сотенность фигуры патриарха».

Один из авторов беседовал в свое время с четырьмя членами Собора, которых он просил восстановить всю картину заседания 3 мая. Его собеседниками являлись: В.Д.Красницкий (1924 г.), В.З.Белоликов (1934 г.), А.И.Введенский (1943 г.) и архиепископ Виталий (1943 г.). Все они единодушно заявляли, что Антонин по этому вопросу не выступал.

На вопрос о заметке в «Деяниях Собора» три последних собеседника (В.З.Белоликов, А.И.Введенский и архиепископ Виталий) ответили пожиманием плеч. В. Д. Красницкий был более откровенен: «Да это все очень просто, молодой человек, — сказал он, смеясь, — просто Новиков, который писал протоколы, решил исправить историю — он был человек не из разборчивых, так же, как и все мы тогда, впрочем», — прибавил он со вздохом.

Прений по докладам и содокладам решили, ввиду «ясности вопросов», не открывать — «мудрые и ученые», выступления которых ожидал А.И.Введенский, промолчали, а вместо них взошел на трибуну А.И.Новиков, который огласил постановление Собора и просил соответствующей резолюции, которая была тут же принята поднятием рук единогласно.

Приводим последовательно оба документа:

«Постановление Собора епископов.

По бывшем суждении по делу патриарха Тихона, Собор епископов пришел к единогласному решению, что патриарх Тихон перед совестью верующих подлежит самой строгой ответственности — каре лишения сана и звания патриарха за то, что направлял всю силу своего морального и церковного авторитета на низвержение существующего гражданского и общественного строя нашей жизни, чем подвел под угрозу самое бытие Церкви.

Подлинный подписали 3 мая[36]

1. Митрополит Антонин.

2. Митрополит Николай Харьковский (Федотов).

3. Архиепископ Омский Петр.

4. Епископ Кашинский Николай (Соловей).

5. Архиепископ Барнаульский Гавриил.

6. Епископ Артемий.

7. Архиепископ Ново-Николаевский Александр Сидоровский. он же епископ Зосима.

8. Епископ Василий (Щегловский).

9. Архиепископ Вениамин.

10. Архиепископ Краснодарский Иоанн.

11. Архиепископ Андрей.

12. Архиепископ Пимен.

13. Епископ Виктор.

14. Архиепископ Николай (Орлов).

15. Епископ Николай (Сахаров).

16. Архиепископ Петр (Сергеев).

17. Епископ Никандр (ошибка Новикова — епископ Никанор Пономарев).

18. Епископ Иоанн (Заводкин).

19. Епископ Шатурский Николай.

20. Епископ Гомельский Сергий.

21. Епископ Иоанн Моршанский.

22. Архиепископ Алексий (Коронов).

23. Архиепископ Василий (Смелов).

24. Епископ Константин (Спасский).

25. Епископ Новгородский Александр Лебедев (подпись неразборчива).

26. Епископ Александр (Введенский) по Сибири.

27. Архиепископ Михаил (Орлов).

28. Епископ Алексий (Щербаков).

29. Епископ Михаил Смоленский (Постников).

30. Епископ Сергий Добромыслов.

31. Архиепископ Виталий Тульский.

32. Архиепископ Леонид.

33. Архиепископ Иоанникий.

34. Архиепископ Донской — Мельхиседек.

35. Епископ Калужский Владимир.

36. Епископ Игнатий (Кобровский).

37. Митрополит Сибирский Петр (Блинов).

38. Епископ Тверской Иоасаф.

39. Епископ Нижегородский Иоанн Альбинский (подпись неразборчива).

40. Архиепископ Алексий.

41. Епископ Гавриил (Ландышев).

42. Епископ Асташевский Гавриил (Адвентов).

43. Архиепископ Александр.

44. Епископ Иваново-Вознесенский Иерофей.

45. Митрополит Киевский Тихон.

46. Епископ Саратовский Николай (Позднев).

47. Архиепископ Вологодский Корнилий.

48. Архиепископ Иннокентий Екатеринбургский (Орфеев).

49. Архиепископ Казанский Алексий.

50. Епископ Сергий Яранский.

51. Епископ Прибайкальский Гавриил (Асташевский).

52. Архиепископ Таврический Петр (Рождественский).

53. Архиепископ Олонецкий Александр.

54. Архиепископ (подпись неразборчива).

Секретарь А. И. Новиков».

Таким образом, под этим печальной памяти историческим документом имеется 16 подписей епископов старого доставления (подпись семнадцатого неразборчива). Тщетно было бы искать здесь подписи всех преосвященных, присоединившихся в сентябре 1922 года к расколу: митрополит Владимирский Сергий находился в это время в заключении, Серафим Мещеряков на Собор не явился, а Евдоким в это время «случайно» задержался в командировке в Перми и прибыл на Собор только тогда, когда все решения уже были приняты — за два дня до закрытия.

Резолюция, принятая Собором, лишь повторяет в общих чертах основные положения доклада А.И.Введенского, который, очевидно, и является ее автором.

«Заслушав доклад протоиерея А.И.Введенского, — гласит постановление Собора, — Всероссийский Поместный Собор Православной Церкви свидетельствует перед лицом Церкви и всего человечества, что сейчас весь мир распался на два класса: капиталистов-эксплуататоров и пролетариат, трудом и кровью которого капиталистический мир строит себе благополучие. Во всем мире лишь Советское государство вышло на борьбу с этим социальным злом, христиане не могут быть равнодушными зрителями в этой борьбе. Собор объявляет капитализм смертным грехом, а борьбу с ним — священной для христианина. В Советской власти Собор видит мирового вождя в борьбе за братство, равенство и мир народов.

Собор клеймит международную и отечественную контрреволюцию, осуждает ее всем своим религиозно-нравственным авторитетом. Собор зовет каждого честного христианина-гражданина России единым фронтом, под предводительством Советского правительства, выйти на борьбу с мировым злом, социальной неправдой. Священный Собор Православной Церкви 1923 года, обсудив положение Церкви за время революции, постановляет:

1. Начиная с лета 1917 года, ответственные церковные вожди встали на определенную контрреволюционную точку зрения. «Церковь должна восстановить единство царской России» — вот лозунг, которым начала жить Церковь, так тесно связанная до революции с царизмом.

Собор 1917 года, состоявший, главным образом, из представителей реакционного духовенства, а также крупного дворянства, собственников и членов реакционных политических партий, с самого начала стал определенным политическим и контрреволюционным сборищем, только прикрывавшим все эти деяния именем Христа Спасителя. Собор борется с революцией. Он не признает даже Временного правительства, а после Октября эта борьба доходит до совершенно невероятных размеров.

После Собора патриарх Тихон продолжает контрреволюционную деятельность. Он делается вождем и знаменем противников Советской власти. Он вводит Церковь в контрреволюционную борьбу. Священный Собор Православной Церкви 1923 года осуждает контрреволюционную борьбу и ее методы — методы человеконенавистничества, в особенности, Собор 1923 года скорбит об анафематствовании Советской власти и всех ее признавших.

Собор 1923 г. объявляет анафематствование не имеющим никакой силы.

2. Собор 1923 года осуждает всех тех, кто шел этим путем и других вел за собой. И прежде всего это касается ответственного руководителя церковной жизни — патриарха Тихона, так как патриарх Тихон, вместо подлинного служения Христу, служил контрреволюции и этим, как лицо, которое должно правильно вести всю церковную жизнь, ввел в заблуждение широкие церковные массы, за что Собор считает Тихона отступником от подлинных заветов Христа и предателем Церкви и, на основании церковных канонов, сим объявляет его лишенным сана и монашества и возвращенным в первобытное мирянское положение.

Отныне патриарх Тихон — мирянин Василий Белавин.

3. Деятели обновленческого церковного движения разорвали с контрреволюцией и за это заслужили неодобрение всех реакционных церковников. Священный Собор 1923 года объявляет все эти меры пресечения не имеющими никакой силы. Наоборот, Собор благословляет мужество этих людей и их преданность Церкви, которую они вырвали из рук контрреволюции и отдают Единому Христу Спасителю.

4. Священный Собор призывает всех церковных людей бросить все попытки использовать Церковь в земных политических расчетах. Церковь принадлежит Богу и Ему, Единому, служить должна. Контрреволюция в Церкви не должна иметь места. Советская власть не должна быть гонительницей Церкви. Согласно Конституции Советского государства, всем гражданам предоставляется подлинная религиозная свобода совести. Декрет об отделении Церкви от государства обеспечивает эту свободу. Свобода религиозной пропаганды, наряду со свободой антирелигиозных идей, дает верующим возможность идейно отстаивать ценность своих чисто религиозных убеждений. Поэтому церковным людям нельзя видеть в Советской власти власть антихристову. Наоборот, Собор обращает внимание на то, что Советская власть одна во всем мире имеет осуществить идеалы Царства Божия.

Поэтому каждый верующий церковник не только должен быть честным гражданином, но и всемерно бороться вместе с Советской властью за осуществление на земле идеалов Царства Божия.

5. Осуждая бывшего патриарха Тихона как вождя не церковного, а контрреволюционного, Собор признает, что и самое восстановление патриаршества было актом политическим, контрреволюционным. Древняя Церковь не знала патриаршества, а управлялась соборно, поэтому Священный Собор настоящим отменяет восстановление патриаршества, отныне Церковь должна управляться соборно.

6. Осуждая контрреволюцию в Церкви, карая ее вождей, отменяя самый институт патриаршества, признавая существующую власть, Собор создает нормальные условия для мирного течения церковной жизни. Отныне вся церковная власть должна быть построена на двух началах:

1) в отношении к Богу — на подлинной преданности церковных людей подлинным заветам Христа Спасителя;

2) в отношении к государству — на принципе отделения церкви от государства.

Основываясь на этих условиях, Церковь станет тем, чем должна быть — любовно трудовым объединением верующих в Бога, Его Христа и Его правду».

3 мая в 5 часов вечера окончилось историческое заседание Собора, и уставшие участники этого заседания, громко переговариваясь на ходу, отправились на Троицкое подворье обедать (здесь для них был открыт буфет). Вожди обновленчества не могли не испытывать праздничного настроения.

Все сошло как нельзя лучше — главное осталось позади. Особенно радостно был настроен А.И.Введенский. В этот день он стал центральной фигурой на Соборе, его имя прогремело на весь мир — вечернее заседание, на котором будет утвержден белый епископат, принесет ему — в этом не было сомнения — архиепископскую митру.

И думал ли он и его друзья, что этот день является днем смерти обновленчества?

В чем, однако, идейная порочность постановлений 3 мая, которая предопределила в конечном итоге гибель обновленчества? Перечитывая это постановление сейчас, почти через сорок лет, мы находим в нем прекрасные слова, высокие мысли, отдельные строки, продиктованные благородным сердечным порывом…

Однако главное в этих постановлениях человекоугодничество. Заклеймить неправду капиталистического строя не для того, чтобы развернуть перед миром истинные широкие перспективы обновления мира во Христе, а для того, чтобы забежать вперед («петушком, петушком», как Боб-чинский и Добчинский) перед автомобилем победителя, — в этом слабость и гнилость и никчемность соборных решений. Не преемники апостолов, имеющие чудную власть вязать и решить, а жалкие, одетые в золотую мишуру прислужники, со страхом и подобострастием засматривающие в глаза хозяевам. «Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Апокалипсис, 3, 17).

Вечернее заседание, которое должно было увенчать золочеными митрами победителей, началось ровно в 7 часов. Председатель объявил порядок дня, который состоял из двух пунктов: 1. Брачный епископат и 2. Второбрачие духовенства.

По первому пункту выступал известный живоцерковник Петр Сергиев.

Петр Петрович Сергиев был во всех отношениях характерной фигурой: человек способный, честолюбивый и бойкий на язык, о. Петр в первые же дни раскола стал лидером «Живой Церкви» в Воронежской епархии и вскоре был назначен уполномоченным ВЦУ в своем родном городе. Он прославился как гонитель «неблагонадежных священнослужителей», приобрел доверие Красницкого и вскоре стал членом ВЦУ. Здесь о. Петр стал такой одиозной фигурой, что Антонин (во время знаменитого скандала в Страстном монастыре) поставил его наравне с Красницким, отказавшись войти с ним в евхаристическое общение.

Прот. Сергиев был всегда ярым сторонником брачного епископата. После того как архиепископ Воронежский Тихон, примкнувший к расколу, был переведен митрополитом в Симбирск, а впоследствии в Киев, о. Петр Сергиев 25 марта 1923 года был рукоположен во епископа Воронежского (через две недели он был возведен в сан архиепископа). Свою приверженность идее брачного епископата о. Петр доказал в 1929 году — будучи в то время митрополитом Ростовским, он решил сочетаться вторым браком с одной из своих прихожанок, в то время он был вдовцом. Свой брак обновленческий митрополит обставил с необыкновенной пышностью: он венчался в Соборе, в архиерейской мантии, и на него была возложена митра в тот момент, когда на новобрачную был возложен венец[37].

Нет ничего удивительного в том, что на Соборе он с жаром, заслуживающим лучшего применения, защищал идею брачного епископата.

В прениях выступал епископ Лужский Артемий, монашествующий архиерей старого поставления. Усиленно заигрывая с лидерами обновленчества, преосвященный горячо ратовал за белый епископат.

Затем, к некоторому изумлению Собора, выступил епископ Волынский Леонтий (монах) с возражениями против белого епископата. Робея и заикаясь от волнения, епископ все же решительно отверг (ссылаясь на каноны) компетентность Поместного Собора в этом вопросе. Нельзя, конечно, не воздать должное смелости провинциального епископа, решившегося выступить против течения в тот момент, когда даже смелый Антонин сдался перед лицом противника, сильного своей закулисной поддержкой.

После выступления А. И. Боярского, выступившего в защиту женатого епископата, прения были закрыты (вообще, надо сказать, на этом «демократическом» Соборе прения закрывались страшно быстро и внезапно, так что из 20–30 записавшихся ораторов успевало выступить обычно не более двух-трех).

Затем было принято следующее постановление:

«Исходя из ясного и непреложного свидетельства Священного Писания (Тим. 9, 2–4, Тит 1, 9), являющегося основным источником веры и благочестия, следуя указаниям древнейших памятников христианской письменности, правилам святых апостолов (Прав. 5, 40, 51) и постановлениям Вселенских Поместных Соборов (I Вселенского Собора, 17; Карфагенского Собора, 3, 25, 71; IV Вселенского Собора, 4), принимая также во внимание и практику Восточных Церквей и церкви Греческой даже до XII века, в которых брачный епископат был обычным явлением, учитывая, наконец, и современное положение Русской Церкви, сознать которое монашествующий епископат, за немногими исключениями, оказался неспособен, — II Всероссийский Поместный Собор признает решительно необходимым ввести в жизнь брачный епископат наравне с лицами безбрачного состояния». (Деяния, с. 5.)

На другой день в течение сорока минут Собор обсудил краткий доклад протоиерея Попова «О второбрачном духовенстве» и принял следующее постановление:

«Поместный Собор определяет:

а) разрешить второбрачие священнослужителям, кроме епископов, с благословения епархиальной власти;

б) разрешить священнослужение женатых на вдовах или разведенных;

в) допустить к священнослужению тех, кто оставил его лишь вследствие вступления своего во второй брак». (Деяния, с. 9.)

Итак, самые задушевные мечтания обновленцев осуществляются: женатый епископат и второбрачие духовенства были официально признаны Собором. Ликование обновленцев не имело границ.

Совсем иначе отнесся к этим постановлениям народ: чуждые софизмам и плохо разбираясь в канонических тонкостях, простые люди, однако, интуитивно чувствовали фальшь, лежащую в основе всех аргументов от Священного Писания и канонического права, которые приводились защитниками женатого епископата. Народ видел, что инициаторами постановлений Собора руководит не стремление к правде, а шкурные, карьеристские, узкопрофессиональные интересы — и народ отвернулся от женатых епископов.

И действительно, в своем подавляющем большинстве эти епископы не оправдали своего призвания. Более того, люди алчные, безнравственные и беспринципные увидели в постановлениях Собора полную индульгенцию заранее на все грехи против нравственности. С необыкновенной быстротой второбрачие превратилось в многобрачие, разрешение жениться на вдовах — в распутство, брачный епископат — в епископат второбрачный, трехбрачный, цинизм стал стилем обновленческого духовенства.

«Всему обновленческому духовенству свойственно бравирование человеческими слабостями», — признал в 1935 году в беседе с одним из авторов этой работы Н.Ф.Платонов. «Не кажется ли вам, владыко, — спросил его собеседник, — что для этого бравирования человеческими слабостями есть другое, менее красивое название — пошлость и бесстыдство?» — «Быть может», — ответил знаменитый обновленческий иерарх.

4 мая 1923 года Собор перешел к 4-му пункту порядка дня, который был означен как «Вопрос о мощах».

Вопрос о мощах в это время приобрел особое значение в связи с тем шумом, который был поднят в прессе по поводу обследования мощей. Ловко спекулируя на народном невежестве, антирелигиозная пропаганда выдавала народное мнение о нетленности останков святых за учение Церкви и обвиняло духовенство в «вековом обмане и шарлатанстве», тогда как оно было виновно лишь в том, что мало заботилось о религиозном воспитании масс. О том, как трудно бывает идти против течения в общественной жизни, когда оно поддерживается и направляется государственной властью, свидетельствует печальный пример А. И. Боярского.

Его доклад по вопросу о мощах от 4 мая 1923 г. очень мало отличался от антирелигиозных статей, в которых на все лады передавались анекдоты о злоупотреблениях и обманах духовенства, К чести Собора, следует отметить, что доклад вызвал единодушное возмущение. Все выступавшие ораторы резко возражали Боярскому. Тут неожиданно послышались крики: «Антонина, просить владыку Антонина, пусть он сделает доклад по этому вопросу».

Петр Блинов, поднявшись со своего места, почтительно обратился к митрополиту Антонину с просьбой высказать свое мнение. Митрополит дал согласие, и его доклад был назначен на вечернее заседание.

После этого Петр Блинов надел белый клобук и вступил на трибуну:

«От имени президиума Священного Собора предлагаю: заместителя Высшего Церковного Управления протоиерея Александра Введенского избрать архиепископом Крутицким, первым викарием Московской епархии».

«Многая лета, многая лета!» — подхватили отцы Собора, и все взоры обратились к Введенскому. Нервы триумфатора не выдержали, и он неожиданно заплакал навзрыд, как ребенок…

А после закрытия заседания к подъезду 3-го Дома Советов был неожиданно подан автомобиль «фордик» — редчайшее явление в те годы, когда в Москве ездили на извозчиках. В автомобиль сел взволнованный Петр Блинов в белом клобуке, рядом с ним уселся невозмутимый епископ Тульский Виталий и столь же невозмутимый Красницкий. С трудом уместился тут же прот. Дикарев. Рядом с шофером уселся протодиакон До-бров. «К Калужской заставе, в Донской монастырь», — скомандовал он протодиаконской октавой шоферу, и автомобиль, сделав разворот у подъезда, помчался через всю Москву к Донскому монастырю.

В автомобиле шел тихий, спокойный разговор: Петр Блинов признался, что впервые едет на автомобиле, епископ Виталий признался в том же самом. Слегка посмеиваясь над провинциалами, Красницкий сказал, что с автомобилем часто случаются катастрофы и что он сам в прошлом году в Питере чуть не погиб.

«Нас, сибиряков, не испугаете, — смеясь, заметил Блинов, — и не в таких переделках бывали». И он начал рассказывать о сибирских лихачах, потом вообще о Сибири. Говорил ярко, увлекательно, интересно. В разговор вступил и шофер, который также оказался сибиряком. И только когда автомобиль покатил мимо деревенских домишек, по монастырской слободке, к главным воротам монастыря, все примолкли, вспомнив о цели поездки. Ехали же они вручать заключенному патриарху постановление Собора об извержении его из сана.

Когда приехали, у ворот стоял другой автомобиль, в котором еще раньше приехал Е. А. Тучков. Обменялись рукопожатиями с членами делегации. Тучков ввел их в покои, где находился в заключении патриарх Тихон. Он жил в двух довольно просторных комнатах и сейчас находился в первой из них.

Здесь мы передаем слово епископу Виталию, со слов которого мы до сих пор вели рассказ. Предварительно же скажем, когда и каким образом нам пришлось беседовать об этом с почившим иерархом. Это было ровно через 20 лет после описываемых событий, когда находившийся в Ульяновске в эвакуации Александр Иванович Введенский праздновал юбилей своего рукоположения во епископа. После литургии, которую обновленческий первоиерарх совершал в сослужении с митрополитом Виталием (бывшим первоиерархом), а один из авторов этой работы служил в качестве диакона, — все трое находились вместе. Митрополит Виталий, разговорившись о старине, начал вспоминать о своей поездке к патриарху.

— Приехали мы в Донской, — я один был среди делегатов монах, потому меня и взяли. Народу собралось с передачами для патриарха — видимо-невидимо. Входим. Впереди Блинов. Тот сейчас: «Василий Иванович, мы вам принесли определение Собора по вашему делу. Не угодно ли вам будет прочесть его?» И подает Тихону определение.

— А что, переменился ли при этом Тихон в лице? — спросил А.И.Введенский.

— Да нет. Да он, я думаю, и не способен был меняться в лице — всегда был одинаков… Сел к столу, надел очки, прочел и написал свой ответ.

Надпись патриарха на определении Собора была следующая:

«Прочел. Собор меня не вызывал, его компетенции не знаю и потому законным его решение признать не могу.

Патриарх Тихон (Василий Белавин). 22 апреля/4 мая 1923 года».

На вечернем заседании 4 мая с докладом по вопросу о мощах выступил Антонин. Это был единственный доклад на Соборе, который шел вразрез с официальным курсом. В эти дни, когда о мощах говорили не иначе как с наглым глумлением, он нашел в себе мужество выступить на защиту вековых святынь православной церкви.

«Мы своих святых любим и чтим, — громко настаивал он в притихшем зале, — это наши герои, наши светочи, нам дорог их прах, их останки для нас хранители и действительные возбудители нравственной энергии в нас, и мы должны хранить их так, чтобы на нас не падало подозрение и укор в подделке святого материала… Мы пережили чувство горечи за неосторожное касание к нашей святыне. Но святыня для нашего сердца осталась. Кутанья эти происходили не из злостных побуждений обмана, а из чувства деликатности и бережного отношения к останкам. Мы должны сказать: останки святых дороги нам, это доказательство наших моральных ценностей. Их выставлять в музеи не следует: это не мумии, а мощи, дорогие нашим сердцам останки, которые доселе возбуждают в нас дорогие чувства любви, которые питают нас».

По поводу нетленности мощен знаменитый реформатор неожиданно высказал строго православный взгляд. «Сохранность мощей, — говорил он, — происходит не от физической причины, а внутренне-нравственной. Нетленность мощей нужна до тех пор, пока люди не уверуют, что умершие подвижники были святы…»

Далее митрополит, говорит протокол, углубляется в решение вопросов, какова сила мощей и действуют ли они на расстоянии. Митрополит решает эти вопросы утвердительно. «По вопросу о мощах, — говорил он, — Собор должен решить, что мощи — останки угодников, которые святостью своей жизни, своим подвигом создали себе большую против обыкновенных людей телонеразложимость, освятили свои тела».

В конце концов была принята следующая компромиссная резолюция:

«Собор постановляет:

1. Мощами, по учению Святой Церкви, являются останки святых угодников Божиих, которые почитаются нами за их праведную жизнь.

2. Собор осуждает всякую фальсификацию нетленности, каковые факты ясно установлены в революционное время.

3. Во избежание могущей быть впредь фальсификации мощей — предавать их (в будущем) земле.

4. Сущие останки мощей, по вскрытии, держать в простоте, на вскрытии.

5. Кости и другие реликвии недоуменного происхождения на поклонение не выставлять, а предать земле». (Деяния, с. 10–11.)

В субботу 5 мая Собор рассмотрел вопрос о монастырях и монашестве. Этот вековой вопрос был решен Собором в течение часа.

Выступавший в качестве докладчика ныне здравствующий протоиерей и профессор о. Тихон Дмитриевич Попов[38]— решил этот вопрос в компромиссном духе: монастыри закрыть, но разрешить их существование в виде религиозно-трудящихся коммун. В просторечии это означало: тех же щей, да пожиже влей. То была явная уступка Антонину в обмен на признание белого епископата.

Вслед за о. Поповым выступил В. Белоликов. Этот талантливый и ученый человек отличался, однако, некоторой неуравновешенностью и страдал к тому же пристрастием к Бахусу. Под влиянием винных паров он порой совершал невероятные по своей эксцентричности поступки. Его выступление по вопросу о монашестве отличалось скорее экстравагантностью, чем убедительностью. На протяжении получаса он осыпал монахов грубой бранью, рассказывал самые ужасные вещи про киевских иноков, сам он был родом из Киева.

После него неожиданно выступил мирянин Смагин (представитель Черниговской епархии) в защиту монастырей.

В конце заседания была принята следующая резолюция, внесенная Петром Блиновым:

1. Закрыть монастыри, как уклонившиеся от чистой монашеской идеи.

2. Благословить Союз и Братство христианско-трудовых общин в сохранившихся монастырских стенах, вдали от шумных и многошумных городов, как подвиг личного спасения и училище благочестия в единении людей на евангельских началах свободы, любви, равенства, труда и братства. (Деяния, с. 117.)

Заслушав доклад Антонина о переходе на новый стиль, Собор постановил:

«Перейти на григорианский стиль 12 июля 1923 г., причем для этого в воскресенье 21 мая соединить два последующих воскресенья и, кроме того, 10 июня уплотнить два воскресенья в одно».

6 мая 1923 года в храме Христа Спасителя во время литургии была торжественно совершена хиротония прот. А.И.Введенского в архиепископа Крутицкого.

В рукоположении участвовало 11 епископов, в том числе:

митрополит Антонин,

митрополит Петр (Блинов),

митрополит Тихон Киевский,

архиепископ Пимен Каменец-Подольский,

архиепископ Леонид (Скобеев),

архиепископ Иоанн (Альбинский),

архиепископ Иоанникий (Ченцов) и другие.

После литургии, вручая новопоставленному жезл, Антонин снисходительно сравнил его с Синезием (епископом философом конца IV века, пытавшимся согласовать христианство с учением неоплатоников; кроме того, епископ Синезий был женатым человеком и имел много детей).

После торжественного благословения растроганный А. И. Введенский стремительно вбежал в алтарь и обратился к Антонину: «Владыко, я люблю вас как отца, вы самый мудрый, самый лучший из нас».

Антонин, не обратив никакого внимания на это заявление, спокойно расчесывал свою бороду и косматую шевелюру.

«Всегда, всегда я буду молиться за вас и буду вашим любящим сыном».

Антонин надел клобук и только тут обратился к Введенскому.

«До рюмки!» — загадочно бросил он и вышел из алтаря.

«Никто почти не подошел ко мне под благословение, — вспоминал через 20 лет А.И.Введенский. — Из собора поехал я на Троицкое подворье. Здесь в мою честь соорудили обед, и о. Николай Розов пел мне панегирики: солнышко ты наше красное…»

7 мая, к шапочному разбору, из Вятки прибыл митрополит Одесский Евдоким. В Вятке он был в течение месяца и послан был туда ввиду того, что захолустная Вятская епархия взбунтовалась: во главе с епископами Виктором и Павлом отложилась от ВЦУ и стала поминать тихоновцев. Евдокима, приехавшего «усмирять бунт», встретили криками: «Долой еретиков и кровопийц!» Однажды, когда он после литургии благословлял в соборе, одна женщина бросила ему в лицо золу, и он едва не ослеп. (Известия, 1923, 9 мая, № 101, с. 4).

Выслушав эти малорадостные известия, Собор перешел к очередным делам.

Выслушав доклад А. И. Введенского, архиепископа Крутицкого, и содоклад В. Д. Красницкого о духовной эмиграции, Собор принял следующую резолюцию:

«Исполняя долг пастырского служения своей Православной Российской Церкви, мы, Высшее Управление Православной Российской Церкви, всех членов заграничного Карловацкого Собора, бывшего в 1921 г. в ноябре месяце, митрополитов Антония, Платона, Дионисия, архиепископов Евлогия, Анастасия и других, мирян Владимира Маркова, Александра Крупенского, Владимира Бобринского, Василия Скворцова и других всех бывших с ними виновных архиепископов, протоиереев, явивших себя наемниками, а не пастырями, бежавших от своей паствы во время опасности, а всех вместе членов означенного Собора, составивших заговор с целью возбуждения русских людей к новому кровопролитию, гражданской бойне и противодействовавших государственной российской власти в деле спасения умирающих от голода, а потому и виновных в голодной смерти многих миллионов людей, — отлучаем от Православной Российской Церкви, доколе не покаются в грехах своих перед Православным русским народом, не смирятся перед постигшим их гневом Божиим и не придут на честную службу к меньшим братьям своим». (Деяния, с. 1 — 13.)

После этого наступил последний момент в работе Собора — доклад о будущих реформах.

Снова триумф знаменитого оратора.

«В докладе архиепископ Александр излагает свои взгляды на свободу христианства, на необходимость выйти из косных и малосамостоятельных рамок школьной церковной мудрости, на необходимость свободного взгляда на догматы, составленные также людьми, оставляя незыблемым одно Евангелие и святоотеческую традицию. Проекты христианизации мира через приближение священства к народу, необходимость пополнять ряды священства образованными и широко мыслящими людьми, не отстающими от культуры современности. Необходимость богослужебного творчества, приближение к жизни литургийного языка, раскрепощение человеческого в общении с Божеством. Пересмотр ценностей, отметание наносного и формального, углубление внутреннего понимания религии. Необходимость священству выйти из археологического музея на путь свободной религиозной жизни и понять истинное существо религии. Христианство — движение, но оно сковано церковными цепями. Оно должно идти и развиваться наряду с жизнью. Очищение христианства будет в этой свободе. Спасение Церкви в ее входе в мир, а не стояние на месте в религиозном сне. Жизнь заставит в это поверить!»

Словом, все было очень красиво, очень расплывчато. На Собор так и пахнуло декадентством, и казалось странным, что этот утонченный эстет и мистический философ два дня назад с этой же кафедры говорил о лишении сана патриарха Тихона, о Советской власти и прочей грубой прозе.

Затем на трибуну взошел Красницкий, и сразу запахло порохом. Он заявил, что будет излагать революционные идеи «Живой Церкви» в противоположность реформационным положениям архиепископа Крутицкого. Его лозунги: сельское священство, близкое к массам, улучшение условий их быта и материалистическое (?) христианство. Необходимо сократить деспотию епископа. Задача демократизации Церкви и обеспечение духовенства. Стремление церкви создать внеклассовое общество и пробудить влечение к Евхаристии. Краткое изложение программы «Живой Церкви». Отношение к Великой Мировой Октябрьской революции. Народ — живые камни, согретые пламенем веры и любви.

После короткой перепалки между живоцерковниками и содацевцами Собор принял резолюцию, которая сводилась к тому, что реформы хороши, но лучше их поменьше.

«Священный Собор Православной Русской Церкви, заслушав доклады о намеченных церковных преобразованиях обновленческими группами, считает необходимым, не вводя никаких догматических и богослужебных реформ, пригласить всех работников церковного обновления всемерно скреплять единство церкви, благословляет творческую инициативу и сделанный почин, направленный на пробуждение религиозного чувства, церковного сознания и общественной нравственности».

На последнем заседании было утверждено по докладу Дьяконова «Положение о ВЦС — Высшем Церковном Совете — ВЦУ с измененным названием».

Затем было предложено возвести В. Д. Красницкого в сан архиепископа Петроградского, от чего о. Владимир категорически отказался. После этого А.И.Новиков (от имени СОДАЦа) по-джентльменски предложил возвести о. Владимира в сан протопресвитера Православной Русской Церкви.

После выборов ВЦС в составе 18 человек (его состав см. в приложении) заседание было закрыто.

В среду 9 мая Собор закончил свою работу молебном в храме Христа Спасителя.

Заключительным аккордом прозвучало после молебна многолетие «Стране Российской и Правительству ее, устрояющему судьбу народа по правилам труда и общего благополучия».

«Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его», — так говорил Господь. Понятие Царствия Божия неразрывно связано с понятием правды, ибо «Бог любит правду и ненавидит всякое беззаконие». На Соборе 1923 года много говорили о Царствии Божием, о его строительстве на земле.

Но не было правды в делах говоривших — и Господь отвернулся от них.

Так погибнет всякий, кто говорит о справедливости и творит дела беззакония и лжи.

Приложение к главе «Собор»

Список епископов, прибывших на Собор[39].

1. Архиепископ Гавриил Алтайский.

2. Епископ Алексий Брянский.

3. Архиепископ Василий Владивостокский.

4. Епископ Леонтий Волынский.

5. Епископ Афанасий Вятский.

6. Архиепископ Корнилий Воронежский.

7. Епископ Гавриил Витебский.

8. Архиепископ Петр Воронежский.

9. Епископ Сергий Гомельский.

10. Архиепископ Мельхиседек Донецкий.

11. Архиепископ Иннокентий Екатеринославский.

12. Епископ Никанор Екатеринбургский.

13. Архиепископ Иерофей Иваново-Вознесенский.

14. Епископ Владимир Калужский.

15. Епископ Севастьян Костромской.

16. Епископ Никон Курский.

17. Архиепископ Александр Красноярский.

18. Епископ Константин Курганский.

19. Архиепископ Алексий Казанский.

20. Епископ Михаил Кубано-Черноморский.

21. Митрополит Тихон Киевский.

22. Архиепископ Пимен Каменец-Подольский.

23. Митрополит Антонин Московский.

24. Архиепископ Леонид (Москва).

25. Архиепископ Иоанн Нижегородский.

26. Архиепископ Александр Ново-Николаевский, он же епископ Зосима.

27. Архиепископ Иоанникий (Москва).

28. Епископ Виктор (Ново-Николаевский).

29. Архиепископ Александр Новгородский.

30. Епископ Александр Ново-Николаевский.

31. Архиепископ Петр Омский.

32. Архиепископ Андрей (Омск).

33. Епископ Николай (Омск).

34. Епископ Василий (Омск).

35. Архиепископ Александр Олонецкий.

36. Епископ Александр Орловский.

37. Епископ Николай Пермский.

38. Епископ Артемий Петроградский.

39. Архиепископ Алексий Петропавловский.

40. Епископ Николай Павлоградский.

41. Епископ Борис Пензенский.

42. Епископ Гавриил Прибайкальский.

43. Епископ Константин Рыльский.

44. Епископ Феофилакт (Ростов-на-Дону).

45. Епископ Филипп Рыбинский.

46. Архиепископ Вениамин Рязанский.

47. Архиепископ Николай Саратовский.

48. Митрополит Петр Сибирский.

49. Архиепископ Николай Семипалатинский.

50. Архиепископ Михаил Тобольский.

51. Архиепископ Виталий Тульский.

52. Архиепископ Таврический Петр.

53. Епископ Александр Таврический.

54. Архиепископ Сергий Томский.

55. Епископ Василий (Томск).

56. Епископ Иосаф (Тверь).

57. Епископ Димитрий (Тамбов).

58. Епископ Иоанн (Тамбов).

59. Архиепископ Алексий (Тюмень).

60. Епископ Николай Уральский.

61. Митрополит Николай Харьковский.

62. Епископ Георгий Челябинский.

63. Епископ Иоанн Череповецкий.

64. Митрополит Евдоким Одесский.

65. Архиепископ Михаил Смоленский.

66. Архиепископ Александр Крутицкий.

Состав руководящих органов Собора.

Почетный председатель — митрополит Антонин.

Деловой председатель — митрополит Петр Блинов.

Почетные члены президиума: Тихон митрополит Киевский, Николай (Федотов) митрополит Харьковский, архиепископ Вениамин Рязанский, профессор Боголюбский, профессор протоиерей Филевский (Украина), профессор протоиерей Т. Попов, протоиерей Павел Раевский, миряне Захаржевский и Трусович, митрополит Одесский Евдоким (избран в последний день работы Собора).

Деловой президиум Собора: протоиерей В.Д.Красницкий, протоиерей А.И.Введенский, архиепископ Воронежский Петр Сергиев, епископ Сибирской церкви Александр (Введенский), протоиерей А.И.Боярский, протоиерей Д.М.Соловьев, протоиерей А. Дьяконов, протоиерей магистр богословия Г.Добронравов, профессор Киевской духовной академии В.З.Бе-лоликов, мирянин Павлов, протодиакон С.Добров, протоиерей П.Красо-тин, священник Троицкий (из Челябинска), протоиерей Борис Дикарев. Состав Высшего Церковного Совета, избранный 8 мая 1923 года на Соборе.

1. Митрополит Антонин.

2. Митрополит Петр Блинов.

3. Протопресвитер Красницкий.

4. Архиепископ Александр Введенский.

5. Протоиерей Г.Добронравов, вскоре епископ Дмитровский.

6. Протоиерей П.Красотин.

7. Протоиерей Б. Дикарев.

8. Протоиерей А. Боярский.

9. Протоиерей Н. Боголюбский.

10. Архиепископ Петр Воронежский.

11. Протоиерей Д.Адамов.

12. Протодиакон С.Добров.

13. Протоиерей А.Дьяконов.

14. Протоиерей Шаповалов.

15. Протоиерей Д.Соловьев.

16. Протоиерей С.Коварский.

17. Мирянин А.И.Новиков.

18. Епископ Александр (Сибирь). (В «Деяниях» — опечатка: архиепископ Димитрий).

В партийном отношении голоса в Высшем Церковном Совете распределяются следующим образом: от группы «Живая Церковь» — 10 человек, от СОДАЦа — 6 человек, от СЦВ — 2 человека. Кандидаты в члены ВЦС.

1. Протоиерей К.Мещерский.

2. Протоиерей П.Раевский.

3. Протоиерей Рачков.

4. Протоиерей Турбин.

5. Протоиерей Туровский.

6. Митрополит Николай Федотов.

7. Священник Суворов.

8. Проф. Покровский.

9. Псаломщик Радонежский. Меморандум

Великобританского правительства,

врученный британским агентом г. Ходжсоном 8 мая 1923 г.

… Пункт 21. В течение прошлого года имел место в России ряд событий, приведших к процессу, осуждению и неоднократной казни русских священнослужителей, занимавших высокие посты в иерархии Православной и Католической Церквей в России. В июле 1922 года петроградский митрополит Вениамин с десятью другими священниками судились были приговорены к смертной казни и, как полагают, были казнены за то что они воспротивились конфискации церковного имущества.

В конце марта 1923 года архиепископ Цепляк и монсиньор Бутке-вич, руководящие римско-католические прелаты России, были привлечены к суду за мнимые враждебные действия по отношению к Советскому правительству и были приговорены: первый к 10-летнему заключению, а второй — к смертной казни, каковые приговоры были приведены в исполнение.

Католикос Грузии и Кутаисский епископ арестованы и содержатся в Тифлисе в ожидании суда.

Патриарх Русской Православной Церкви Тихон был в мае 1922 года взят под строгий арест и в скором времени будет судим (процесс, очевидно, временно был отложен) по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Правительство Его Величества воздерживалось от высказывания своего мнения по поводу характера и основательности обвинений, выдвинутых против священнослужителей, понимая, что высказываться по этому вопросу — не его дело. В самой России, однако, не делается никакой попытки отрицать, что эти преследования и казни являются частью сознательной кампании, предпринятой Советским правительством с определенной целью уничтожения всякой религии в России и замены ее безбожием. Как таковые, эти деяния вызвали глубокий ужас и негодующие протесты во всем цивилизованном мире. Когда монсиньор Буткевич был приговорен к смерти, правительства и религиозные организации многих стран обратились к Советскому правительству с просьбой о помиловании. В согласии с этим взрывом оскорбленного морального чувства человечества, действуя согласно полученным от правительства Его Величества инструкциям, я обратился к господину Чичерину с соответствующим указанием… 8 мая 1923 г. Ответ на английский ультиматум.

… Пункт 43. Хотя вопрос о положении церквей в Советских республиках и не входит ни в малейшей степени в область взаимоотношений этих республик с Великобританией, тем не менее, в интересах правильной информации общественного мнения Российское правительство считает необходимым самым категорическим образом опровергнуть неосновательные утверждения о преследовании им каких бы то ни было религий. Советское правосудие обрушивается только на тех духовных лиц, которые используют свое положение служителей одной из церквей для политической деятельности, направленной против внутренней или внешней безопасности Советских республик…

Заместитель Народного комиссара Иностранных дел

М.Литвинов.

(Известия ВЦИК, 1923, 16 мая.) Обращение русского духовенства

Архиепископу Кентерберийскому Примасу Англии.

Ваше Высокопреосвященств о!

Высший Церковный Совет Православной Церкви, ознакомившись с меморандумом Великобританского правительства, врученным 8 мая с.г. Советскому правительству, в той части его, которая касается положения религии в России, и усматривая в нем угрозу, направленную против чад нашей Родины, считает своим христианским долгом, во имя любви и заветов Господа нашего Иисуса Христа, дать соответствующее действительному положению вопроса освещение.

Меморандум правительства Вашего, по существу, является скрытым покровительством обреченным врагам нашей Родины, посягательством на мирную жизнь народа нашего.

Окончивший свои работы Священный Собор Российской Православной Церкви 1923 года признал современное положение Церкви в Советской России вполне благоприятным, выгодно отличающимся от порабощенного положения ее в период царского самодержавия, а посему ссылки правительства Вашего совершенно неосновательны.

Высший Церковный Совет с чувством глубокого душевного удовлетворения считает нужным поставить Ваше Высокопреосвященство в известность, что религиозная жизнь в настоящее время пользуется такой свободой, какой она никогда не пользовалась ни при одном из прежних правительств Отечества нашего.

Вашему Высокопреосвященству уже должно быть известно, что Священный Собор осудил решительно бывшего патриарха Тихона и вместе с ним зарубежную контрреволюцию. Что касается осуждения гражданской властью священнослужителей за нарушение существующих законов Советской республики, то нравственная ответственность за их участь и тяжелое положение падает на них и на тайных вдохновителей их преступных деяний.

Мы уверены, что если бы означенные лица совершили свои преступные деяния на английской территории, то они были бы и в Англии подвергнуты тяжелым наказаниям.

Российская Православная Церковь, верная вечным заветам Евангелия, неизменно молится и учит своих чад братскому единению со всеми народами. Но в случае посягательства на честь и достоинство их Отечества

она благословляла и благословит встать на защиту его и пожертвовать

собой для спасения свободы своего государства.

В чувстве братского единения и мира во Христе пребываем к Вашему

Высокопреосвященству

Высшего Церковного Совета Российской Православной Церкви председатель митрополит Московский Антонин.

Заместитель председателя протопресвитер Красницкий.

Митрополит всея Сибири Петр. Архиепископ Крутицкий Александр Введенский. Архиепископ Леонид. Митрополит Одесский Евдоким. Протоиереи: П.Красотин, Г.Добронравов, Дикарев, Дьяконов.

Протодиакон С. Доброе. Управделами ВЦС мирянин А.И.Новиков. Москва, Троицкое подворье, 12 мая 1923 года. (Известия ВЦИК, 1923, 15 мая, с.2.)

Но нет, о братья, льстец лукав,

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Контрапункт

Год 1922-й и весна 1923-го — захватывающая трагическая симфония русской церкви. Лето 1923 года и последующие полтора года — контрапункт.

И так же, как контрапункт музыкального произведения есть переплетение различных мелодий и музыкальных тем, так лето 1923 года — это причудливое переплетение самых разнородных тенденций, веяний и религиозных исканий эпохи. И все это группируется вокруг одного события — неожиданного, внезапного освобождения патриарха Тихона и возвращения его к кормилу церковной власти…

В мае, после закрытия Собора 1923 года, положение, казалось, стабилизировалось. Высший Церковный Совет отныне был единственным органом церковной власти, обновленческие епископы служили в полупустых кафедральных соборах, А.И.Введенский совершал пропагандистские турне по стране. Е.А.Тучков принимал у себя в кабинете деятелей ВЦС.

Что думали о религии, какими установками руководствовались по отношению к ней люди, игравшие главную роль в политической жизни страны? Ответом могут быть высказывания двух известных государственных деятелей той эпохи.

«Религия должна являться частным делом для коммунистической партии? — иронически вопрошал на заседании Исполкома Коминтерна 12 июня 1923 года Г.Е.Зиновьев. — Ведь это же вопиющее противоречие с марксистской точки зрения. Из нашей Российской коммунистической партии мы часто исключаем отдельных людей, даже таких, которые пять лет боролись против белых, только за то, что они венчались в церкви. А образованный марксист т. Хеглунд пишет такие странные статьи… Мы не допустим какого-либо необузданного похода против религии, но систематическую марксистскую антирелигиозную пропаганду мы, разумеется, должны вести. Нет никакого сомнения, что делать это надо крайне осторожно и умело. Не далее как сегодня мне в другом собрании пришлось сказать нашим грузинским товарищам: не торопитесь слишком с закрытием церквей в Грузии, ведите антирелигиозную пропаганду гораздо более осторожно и умело и т. д. Само собой понятно, что в городе мы ведем свою пропаганду иначе, чем в деревне.

Но чтобы мы провозгласили религию частным делом по отношению к партии, это просто неслыханно». (Правда, 1923, 15 мая, № 131, с. 4).

«Тов. Зиновьев задал вчера вопрос: почему теперь вдруг всплыл религиозный вопрос? — вторил своему коллеге Н.И.Бухарин. — Объективно возникновение вопроса в данный момент имеет и может иметь только один смысл: во всей Европе травят Советскую Россию вследствие якобы религиозных преследований, которые будто имеют место в России. Именно в этот момент некоторые европейские коммунисты хотят доказать, что русские коммунисты — варвары, но что они-де не такие, они-де «гуманные» и никогда не будут преследовать попов, не говоря уже о казнях…

Религия — это проклятая идеология, которая имеет глубокие корни в душе современного человека. Поэтому мы должны и можем терпеть людей, которые еще религиозны, которые еще находятся на полпути к революционному пониманию. Мы можем иметь терпение, пока мы этих людей не сделаем сознательными. Но отсюда нельзя делать вывода, что партия не должна заниматься антирелигиозной пропагандой. Тов. Хеглунд разъяснил мне, что даже в «Азбуке коммунизма» сказано, что мы должны с осторожностью вести борьбу против религии. Это совершенно естественно. Среди рабочих мы должны применять другие методы борьбы против религии, чем среди крестьян, среди которых мы должны быть более терпеливы». (Правда, 1923, 18 июля, № 132.).

«Спасайте Тихона! — сделалось лозунгом международной контрреволюции, — писал он же в «Правде» 27 июня 1923 года, — той, которая должна была поднять самые темные массы и придать видимость крестового похода против Советской России. Резюме этой кампании мы имеем в знаменитой ноте Керзона, который всей мощью Британской империи вступился за «Божье дело, за мученика-патриарха», стараясь извлечь его из пасти большевиков». (Передовая статья «Конец гнусной комедии». Правда, 1923, 27 июня, № 141.). В эти дни антирелигиозная пропаганда как будто затихает. Однако во всем чувствуется, что это лишь затишье перед бурей. Московские храмы открыты. Однако храмы Троице-Сергиевой Лавры, в которых уже два года назад прекращено богослужение, превращены в музей. Монахи, оставленные временно при Лавре, служат в качестве гидов. В Свято-Троицком соборе открыто лежат мощи величайшего русского святого. Комсомольцы и комсомолки издевательски хихикают и отпускают иронические замечания. Парни демонстративно стоят в шапках, и тут же сотни людей, преклоняя колени, молятся у поруганных мощей и благоговейно лобызают череп преподобного. Среди прикладывающихся не только русские. «Католическая церковь чтит преподобного Сергия!» — воскликнул однажды здесь молодой экзальтированный поляк и тут же благоговейно приложился к мощам, не обращая внимания на улюлюкание комсомольцев. Тут же, у мощей и у порогов храмов, во дворе Лавры, происходят импровизированные, горячие диспуты между верующими и молодыми антирелигиозниками. Стаи голубей мирно реют около утихших колоколен…

Антирелигиозные диспуты, шумные и страстные, не утихают во всех городах и селах России. Имя Введенского приобретает все более широкую популярность. Весной 1923 года в Политехническом музее впервые он скрещивает оружие с А.В.Луначарским. Это был конец мая, и темой диспута была только что вышедшая во Франции книга Анри Барбюса «Иисус против Христа». Диспут был назначен по инициативе ОКС (Общество культурной связи с заграницей), и председательствовала на этом диспуте руководитель ОКС О.Д.Каменева.

Луначарский приехал за пять минут до начала. У входа он столкнулся со своим оппонентом. Подойдя к нему первым, нарком обменялся с Введенским крепким рукопожатием. Обдав обновленческого Златоуста запахом тонких заграничных духов, он галантно уступил ему дорогу при выходе на эстраду.

Оба оратора импровизировали свои речи. Луначарский говорил легко и свободно, в тоне светской беседы, пересыпая свою речь анекдотами, остротами, не повышая голоса, без жестикуляции и пафоса. Произношение слов на иностранный манер («режиссер», «мебль») завершало впечатление высококультурного человека — европейца.

Введенский начал в том же тоне. Однако в середине речи произошел перелом. Введенский заговорил о главе в книге Барбюса под названием «Кто-то прошел!». И речь Введенского стала порывистой, трепетной, нервной. Взволнованно говорил он о шагах, которые слышатся в истории, о шагах, которые отдаются в каждом сердце… «Кто-то прошел, кто-то прошел! Разве не слышите вы, что кто-то прошел», — восклицал он, как бы пораженный каким-то внезапным видением и как бы прислушиваясь к чему-то. И публика, собравшаяся в обширном зале, ерзала на стульях и беспокойно переглядывалась, где-то уже слышались приглушенные рыдания. О.Каменева пожимала плечами.

«Высококвалифицированный религиозный гипнотизер», — бросил Луначарский реплику, после диспута переданную Введенскому. А оратор уже ничего не слышал и не видел — на него, как он сам любил говорить, — «нашло». От развязной светской манеры не осталось и следа, на трибуне стоял оратор, который говорил большие слова о Христе, единственной светящейся точке в истории. Без него все в мире бессмысленно, хаотично, ненужно. Мир без Христа — это уродливая карусель отвратительных масок, лишь один клубок свивающихся в конвульсиях тел… Размахивая руками и позабыв о прыгавшей и перевертывавшейся у него на груди панагии, Введенский броско и смело рисовал картину человеческих необузданных страстей, от которых содрогаются небо и земля. Он рисовал эту картину и сам как бы пугался ее, восклицая в лихорадочном забытьи: «Но все же кто-то прошел! Кто-то прошел! Разве вы не слышите, что кто-то прошел? Ведь нельзя же жить, если никто не прошел!»

И в конце речи он потряс весь зал, говоря об этом «кто-то». Кто-то — это Христос, Вечный, Живой, Сияющий в нетленной красоте — Единый, Кто указывает человеку истинный путь…

Восторг был всеобщим. Аплодировали все: тихоновцы и обновленцы, сектанты и старообрядцы, свободомыслящие интеллигенты и даже многие атеисты…

И после диспута, когда Введенский, весь под впечатлением своего выступления и еще ничего не видя и не слыша, столкнулся с кем-то в дверях, его остановили со словами: «Кажется, кто-то прошел!» Это был Луначарский. «Моя жена хочет познакомиться с вами», — любезно заметил он и подвел Введенского к своей молодой жене Н.А.Розенель.

И как раз в эти дни, 23 мая 1923 года, в 11 часов вечера в келью патриарха Тихона вошел коренастый человек с бритой головой: «Я — Крыленко. В интересах следствия я считаю необходимым перевести вас в другое место. Прошу вас приготовиться к переезду».

— Но куда же я еду? — спросил патриарх.

— Вы это увидите. Во всяком случае, ничего плохого с вами не сделается, и вы будете все время находиться под защитой закона.

На другой день народ, собравшийся к воротам Донского монастыря, обнаружил, что покои, в которых жил заключенный патриарх, пусты — исчезли и охрана, и он сам. А через некоторое время донские монахи шепотком сообщили, что вчера вечером патриарха увезли на Лубянку.

23 мая 1923 года начался загадочный тридцативосьмидневный период пребывания патриарха Тихона в тюрьме…

Весть о переводе патриарха («бывшего патриарха», как называли его в это время в официальных документах и в газетах) быстро пронеслась по Москве, всколыхнула церковные круги, достигла ушей иностранных корреспондентов, проникла за кордон. Тучков информировал деятелей ВЦС о том, что в ближайшее время состоится процесс патриарха. Перевод патриарха в тюрьму, считали в Троицком подворье, это непосредственная прелюдия к процессу. Правда, несколько озадачивало странное молчание прессы, которая вдруг как в рот воды набрала и как бы совершенно забыла о существовании патриарха. Зато иностранная пресса была переполнена сообщениями из Москвы, Говорили о том, что Антонин подал докладную записку во ВЦИК с просьбой смягчить участь патриарха. Митрополит опроверг в газетах это сообщение, однако в своем письме в «Правду» сделал несколько замаскированных выпадов против Е.А.Тучкова.

«По поводу заметки в заграничной газете «Дни» от 26 мая 23 г. № 171 о моих шагах в сторону б. патриарха Тихона, — писал он в этом письме, — могу свидетельствовать, что никакой записки ни Совнаркому, ни ЦК РКП я не подавал и не находил к тому побудительных мотивов. После принципиального и церковно-общественного решения участи б. патриарха Тихона перед судом Собора подготовлять общественное мнение к гражданскому процессу не могло вытекать из русла церковно-обновленческих движений, а потому и муссирование общественного мнения, особенно в голодных местностях, против б. патриарха Тихона не могло войти в задание обновленческой церкви. «Снявши голову, по волосам не плачут». Осудивши б. патриарха Тихона, обновленческая церковь всякую агитацию за или против осуждения Тихона тем самым сделала излишней».

Последние строки письма станут понятными, если учесть, что Тучков неоднократно указывал деятелям ВЦС на необходимость подготовить общественное мнение к суду над Тихоном, особенно в тех местах, в которых свирепствовал голод. При всей разноголосице, которая существовала тогда в общественном мнении относительно патриарха Тихона, все сходились в одном — патриарх никогда не увидит свободы. О нем говорили уже как о покойном, — в провинции передавали известия о расстреле патриарха. Никто ничего точно не знал. Говорить об освобождении патриарха — это значило говорить о чуде. Впрочем, были и такие, что ждали чуда.

Одним из популярнейших московских священников был в то время о. Алексей Львович Мечев — настоятель церкви св. Николы, что в Маросейке. О. Алексей ввел у себя строго уставную службу и сплотил вокруг своего храма общину из горящих духом людей, объединенных глубокой религиозностью и евхаристическим общением (частое причащение было нормой религиозной жизни в общине о. Мечева). «Мечевец» — это было в то время синонимом строго православного человека. К общине о. Мечева принадлежало много интеллигентных людей. «Мечевцем» был, между прочим, знаменитый Н.Бердяев.

В 1923 г. о. Алексей был тяжело больным человеком. В день его именин — 30 марта к нему пришли его друзья, и престарелый священник, поблагодарив за поздравление, заявил: «Я скоро умру, но в день моих похорон будет величайшая радость для всей русской церкви».

Эти слова многие вспомнили через четыре месяца, когда тотчас после освобождения патриарх поехал служить панихиду на могиле похороненного в этот день о. Мечева.

Однако в начале июля 1923 г. всякого, кто стал бы говорить об освобождении патриарха, сочли бы сумасшедшим. Ничто как будто не предвещало этого освобождения: 11 июня 1923 г. вышла «Инструкция о порядке регистрации религиозных обществ и выдаче разрешений на созыв съезда таковых». В этой инструкции имелся следующий пункт, явно направленный против автокефалистов: «Статья 7. Религиозные общества, не зарегистрировавшиеся в указанном порядке в трехмесячный срок со дня опубликования настоящей инструкции в «Известиях ВЦИК», считаются закрытыми». (Церковное обновление, Рязань, 1923, № 11, с.3). Этот пункт, казалось, должен был совершенно покончить со всякими остатками «тихоновщины», так как органы власти категорически отказывались регистрировать какие-либо православные общины, не находящиеся в общении с ВЦС.

Эта инструкция, написанная наркомом юстиции Курским и заместителем наркома внутренних дел, знаменитым Белобородовым[40], имеет, несомненно, историческое значение, так как она устанавливает тот противоречащий Конституции СССР принцип «регистрации» (практически это означает прямое вмешательство государства в церковные дела), который, к сожалению, существует до сего дня.

Основной политической тенденцией этих дней является стремление втиснуть церковь в рамки религиозного культа, ограничив ее этими рамками как только возможно, с чем, разумеется, не может согласиться ни один верующий христианин, помнящий Завет Божественного Учителя — не только исповедывать, но и распространять всячески, везде и всюду внедрять Его учение — «проповедывать Евангелие всякой твари».

Не мог, разумеется, согласиться с этим и столь искренний и глубоко религиозный человек, как Антонин Грановский. 17 июня 1923 года им был опубликован программный документ «Союза церковного возрождения» — «Азбука церковной реформы». В этом довольно сумбурном документе отстаивается совершенно явная тенденция, которую можно выразить словами: «Свободная Церковь в социалистическом государстве», причем «свобода Церкви» здесь мыслится прежде всего как свобода религиозной пропаганды.

«Союз, — говорится в декларации, — ставит целью устроение церковной жизни в условиях советской действительности. Союз принимает советский строй внутренне, считая, что нерелигиозная власть есть лучшее условие подлинной свободы церкви. Союз принимает постановление II Поместного Собора об отношении к Советской власти, признает в ней силу энер-гизма и законность ее, так как она своим мотивом, как власть трудящихся, выставила нравственную квалификацию труда, улучшение быта широких трудовых масс, уравнение всех в обязанности трудиться и в праве на средний достаток жизни. Союз принимает цель революции — создать не одно платоническое, но бытовое братство в человеческом общежитии и рассматривает социализм как подход к этому укладу с внешней технической стороны. Однако, учитывая опасность уклона одних механических и экономических мер в сторону преобладания силы, т. е. этический полурелигиозный фактор, Союз одобряет декрет об отделении церкви от государства, видит в нем освобождение церкви от крепостной службы.

Государство заявляет этим, что оно не хочет ханжить, а от духовенства и религиозных аппаратов не требует полицейских услуг.

Исходя из декрета об отделении церкви от государства, Союз определяет положение культа в государстве на положении частного сообщества. Союз будет существовать на общих началах, дозволенных и зарегистрированных государственной властью.

Союз обязан принимать и исполнять все распоряжения государственной власти, не содержащие в себе отвержения религиозных принципов.

Союз приветствует разрешение свободной пропаганды, так как столкновение мнений рождает мысль.

Союз создает комитеты действия для возвышения морального действия религии и вызывает силы на состязание с антирелигиозной пропагандой».

(Известия ВЦИК, 1923, 17 июня, с.2.)

Эта декларация, написанная митрополитом Антонином в течение получаса, накануне опубликования, появилась на страницах «Известий» благодаря любезности редактора Ю.Стеклова, широко мыслящего, образованного человека, который уважал Антонина.

В этих заметках великого, хотя и часто ошибавшегося иерарха светит глубокая мысль, и идеалы, им сформулированные («Свободная независимая церковь в социалистическом государстве»), соответствуют религиозным чаяниям, пока еще далеким от осуществления и в наши дни[41].

Между тем идеи Антонина все больше входили в противоречие с повседневной практикой ВЦС, в которой руководящую роль играли теперь В.Красницкий и А.Новиков. А.Введенский в основном занимался в это время идеологическими вопросами. 20 июня он уехал в очередное турне с диспутами. В это время Красницкий, видимо, не без санкции Тучкова, решил покончить с Антонином.

24 июня 1923 г. он вошел в ВЦС с предложением «предоставить владыке долгосрочный отпуск для поправления здоровья». Антонин был, однако, не из тех людей, от которых можно отделаться таким образом. Он ответил настоящей обвинительной речью, в которой назвал Красницкого «подлым интриганом и рясофорным лакеем». Досталось и Введенскому, которому Антонин бросил обвинение в «моральном вырождении». О ВЦС он выразился как о «шайке короткогривых проходимцев», и заявил о своем близком разрыве с этой организацией. Обескураженные этой бурей члены ВЦС не сказали в ответ ни одного слова. Красницкий, который хотел обойтись без скандала, был смущен.

Однако ВЦС в заседании 24 июня приняло решение об освобождении Антонина от всех занимаемых им постов и увольнении его на покой. «Постановлением Президиума ВЦС от 25 июня с. г. митрополит Антонин уволен на покой от должности митрополита Московского и устранен от должности Председателя Высшего Церковного Совета», — сообщалось в циркуляре, разосланном по епархиям за подписями зам. председателя ВЦС Красницкого и управляющего делами Президиума Новикова.

ВЦС, таким образом, 24 июня 1923 года оказался обезглавленным. Красницкий, который стал хозяином положения, подыскивал сговорчивого иерарха в преемники Антонину. Ни он, никто другой не ожидали такого сюрприза, который последовал через два дня.

27 июня 1923 года в «Правде» и «Известиях» появился следующий документ:

«Постановление Верховного Суда об освобождении Василия Белавина (бывш. патриарха Тихона).

16 июня Тихон обратился в Верховный Суд со следующим заявлением:

«Обращаясь с настоящим заявлением в Верховный Суд РСФСР, я считаю необходимым по долгу своей пастырской совести заявить следующее: будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен по отношению к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила в активные действия, как то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафематствование в том же году власти и, наконец, возражение против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 году. Все мои антисоветские действия за немногими неточностями изложены в обвинительном заключении Верховного Суда.

Признавая правильность решения Суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи.

При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции. 16 июня 1923 г. Патриарх Тихон (Василий Белавин)».

Судебная Коллегия по уголовным делам Верховного Суда от 25 июня 1923 г. в составе председателя т. Карклина и членов тт. Галкина и Челнокова постановила:

Ходатайство гражданина Белавина удовлетворить и, руководствуясь 161 и 242 ст. Уголовно-процессуального кодекса, ранее принятую в отношении его меру пресечения от суда и следствия — содержание под стражей — ОТМЕНИТЬ».

(Известия, 1923, 27 июня, № 141, с. 1.)

Еще до того как вышли газеты, всю Москву облетела весть об освобождении патриарха. Верующие и неверующие церковные завсегдатаи и люди, не бывавшие в церкви в течение десятков лет, с одинаковым интересом относились к сенсационному известию. Разводили руками, пожимали плечами, недоверчиво качали головами, и никто не мог сообщить ничего достоверного.

Раньше всего известие об освобождении патриарха пришло в маленький деревянный домик на окраине Москвы, в котором проживал старый московский извозчик Кирилл Иванович, который в течение пяти лет (с 1917 по 1922 г.) возил патриарха. Рано утром сюда явился неизвестный товарищ в кожаной куртке с портфелем в руках и предложил Кириллу Ивановичу быть в 12 часов дня с фаэтоном на Лубянке, у гостиницы «Россия» (там тогда помещалась ЧК). На встревоженный вопрос извозчика посетитель, слегка улыбнувшись, ответил: «Не бойтесь — своего старого хозяина на волю повезете».

Кирилл Иванович, боясь верить, запряг фаэтон. Тут же он послал сказать об этом Яше Горожанкину — пятнадцатилетнему пареньку, который был до ареста посошником у патриарха. (Яков Евгеньевич Горожанкин умер в 1960 г. в Москве. До конца жизни пользовался всеобщим уважением как глубоко религиозный, честный человек.) Его родители известили об этом знакомых. Когда в час дня патриарх прибыл к Донскому монастырю, его встретила довольно большая толпа.

Впрочем, известие об освобождении патриарха просочилось и другими путями: в 12 часов дня у подъезда ЧК уже дежурило несколько столичных репортеров, один из них сделал исторический снимок.

Ровно в 12 часов из одного из подъездов вышел высокий старик, в патриаршем куколе и шелковой рясе. На груди у него сверкала драгоценная панагия. Однако на ногах были старые галоши без сапог. Он по-прежнему держался величаво и прямо, однако заметное дрожание обеих рук и восковая бледность лица говорили о том, что долгие месяцы заключения не прошли даром.

Выйдя из подъезда, он осмотрелся по сторонам, и в это самое время старый картинный кучер Кирилл Иванович, соскочив с облучка, без шапки повалился в ноги старцу — освобожденному узнику Василию Ивановичу Белавину — Тихону, Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси.

Благословив извозчика и трижды облобызавшись с ним, патриарх затем также благословил и облобызался с Яшей и стал усаживаться в фаэтон. В толпе репортеров защелкали аппараты. Люди в кожаных куртках бесстрастно, с каменными лицами, наблюдали эту сцену.

«В Донской монастырь», — тихо сказал патриарх. Кучер тронул лошадей. В этот самый момент за подножку уцепилась какая-то женщина, проходившая откуда-то (видимо, с рынка) с подушкой. «Подушку для Святейшего, — воскликнула она. — Подарок от чистого сердца», — и положила подушку на колени Яше. Святейший издали благословил ее и, улыбнувшись, сказал: «Ну вот, теперь у меня и подушечка есть». Снова повторил: «Поедем, Кирилл Иванович, в Донской монастырь»[42].

Как мы уже указывали, у Донского монастыря патриарха ожидала большая толпа. Почему они пришли в Донской монастырь? Патриарх здесь никогда не жил и лишь находился в заключении. Была ли это народная интуиция, или уже заранее просочились с Лубянки какие-то слухи, но факт остается фактом: не успел патриарх подъехать к воротам монастыря, его буквально забросали цветами, почти вынесли его на руках. Послышались приветственные возгласы и рыдания. С монастырской колокольни раздался трезвон. Архимандрит Алексий — настоятель монастыря в сопровождении нескольких монахов подошел к Святейшему под благословение. Патриарх молча его благословил и с ним облобызался. При желании патриарх мог бы ему напомнить кое о чем: ровно тринадцать месяцев тому назад, когда арестованный патриарх тоже подъехал к Донскому монастырю, по его просьбе его подвели к собору. Он хотел помолиться — архимандрит Алексий, однако, категорически отказался открыть двери храма в неурочный час и не вышел из своих покоев.

Теперь двери собора были открыты настежь. Войдя в храм, патриарх приложился к Престолу, опустившись на колени, помолился перед иконой Донской Божией Матери и затем прошел в свои покои, где он в течение года находился в заключении. Здесь стояла веселая суматоха — во всем чувствовался праздник. В передней патриарха встретил толстый, веселый архимандрит Анемподист и патриарший келейник Яков Сергеевич с женой. Это были до ареста самые близкие, домашние люди. С ними патриарх всегда шутил, балагурил и чувствовал к ним горячую привязанность. Когда однажды о. Анемподиста арестовали, патриарх о нем волновался, ездил хлопотать, однако все же не удержался от шутки: «Вот еще одну церковную ценность изъяли — Анемподиста». Вместе с о. Анемподистом навстречу патриарху вышло еще одно близкое ему существо — кошка, к которой он привязался во время своего заключения в Донском монастыре. Патриарх сидел за самоваром, с кошкой на коленях, а вокруг творилось нечто невообразимое: епископы, священники, миряне проходили через крохотные покои сплошным потоком, отвешивая патриарху земные поклоны. Иностранные корреспонденты щелкали фотоаппаратами. Весь монастырь, площадь перед монастырем, прилегающие улицы были переполнены народом. Лишь вечером патриарх, уединившись, начал писать.

Написанное, несомненно, им самим его первое воззвание было напечатано в ближайшие дни в газетах всего мира. Написанное впопыхах, среди спешки и суматохи, оно носит на себе следы той обстановки, среди которой оно было написано. Может быть, именно потому в нем нет той приглаженности и искусственности, которой характеризуются все официальные документы. Больше, чем когда-либо, в этом воззвании чувствуется живой человек.

«Архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви.

Более года прошло, как вы, отцы и братия, не слышали слова моего. Тяжелое время переживали мы, и особенно эта тяжесть сильно сказывалась на мне в последние месяцы. Вы знаете, что бывший у нас Собор месяц тому назад постановил лишить меня не только сана, но даже и монашества, как «отступника от подлинных заветов Христа и предателя Церкви».

Когда депутация Собора 8 мая объявила мне такое решение, я выразил протест, так как признал приговор/неправильным, как по форме, так и по существу.

По апостольскому правилу 74\епископ зовется в суд епископами, если он не послушает — зовется вторично через посылаемых к нему двух епископов, и когда не явится, Собор произносит о нем решение, «да не мнится выходу имети, бегая от суда». А меня не только не ввели на суд, а даже не известили о предстоящем суде, без чего формально и приговор не имеет силы и значения.

Что касается существа дела, то мне ставят в вину, будто я «всю силу своего морального и церковного авторитета направлял на ниспровержение существующего гражданского и общественного строя нашей жизни».

Я, конечно, не выдаю себя за такого поклонника Советской власти, какими объявляют себя церковные обновленцы, возглавляемые Высшим Церковным Советом, но зато я не такой враг ее, каким они меня выставляют. Если я в первый год существования Советской власти допускал иногда резкие выпады против нее, то делал это вследствие своего воспитания и господствовавшей тогда на Соборе ориентации. Но со временем многое у нас стало изменяться и выясняться, и теперь, например, приходится просить Советскую власть выступить на защиту обижаемых русских православных в Польше, в Гродненщине, где поляки закрыли православные храмы. Я, впрочем, еще в начале 1919 года старался отмежевать Церковь от царизма и интервенции и в сентябре того же года выпустил к архипастырям и пастырям воззвание о невмешательстве Церкви в политику и повиновении распоряжениям Советской власти, буде они не противные вере и благочестию.

Посему, когда нами узналось, что на Карловацком Соборе в январе 1921 г. большинство вынесло решение о восстановлении династии Романовых, мы склонились к меньшинству о неуместности такого решения. А когда в марте 1922 года стало нам известно обращение Президиума Высшего Церковного Управления за границей о недопущении русских делегатов на Генуэзскую конференцию, мы упразднили самое это Управление, учрежденное с благословения Константинопольского патриарха.

Отсюда видно, что я не такой враг Советской власти и не такой контрреволюционер, каким меня представляет Собор.

Все это, конечно, мною было бы раскрыто на Соборе, если бы меня туда позвали и спросили, как и следовало, чего, однако, не сделали. Вообще о Соборе ничего не могу сказать похвального и утешительного. Во-первых, состав епископов его мне кажется странным. Из 67 прибывших архиереев мне ведомы человек 10–15. А где же прежние? В 46 правиле Двукратного Константинопольского Собора говорится: «По причине случающихся в Церкви Божией распрей и смятений, необходимо и сие определить: отнюдь да не поставляются епископы в той церкви, которой предстоятель еще жив и пребывает в своем достоинстве, разве сам добровольно отречется от епископства, — то подобает прежде привести к концу законное исследование вины, за которую он имеет удален быта, и тогда уже по его низложении вывести на епископство другого, на место его». А у нас просто устранили и назначили других, часто вместо выборных.

Во-вторых, как на бывшем Соборе, так и в пленуме Высшего Церковного Совета, входят только «обновленцы», да и в епархиальных управлениях не может быть член, не принадлежащий ни к одной из обновленческих групп (параграф 7). Это уже насилие церковное… Кто и что такое церковные «обновленцы»? Вот что говорил и писал о них еще в 1906 году мыслитель-писатель, ставший впоследствии священником, Вал. Свенцицкий:

«Современное церковное движение можно назвать либеральным христианством, а либеральное христианство — только полуистина. Душа, разгороженная на две камеры — религиозную и житейскую, не может целиком отдаться ни на служение Богу, ни на служение миру. В результате получается жалкая полу истина — теплопрохладное, либеральное христианство, в котором нет ни правды Божией, ни правды человеческой.

Представители этого христианства лишены религиозного энтузиазма, среди них нет мучеников, обличителей, пророков. И союз церковно-обновленных — это не первый луч грядущей апокалиптической жены, облаченной в солнце, а один из многих профессиональных союзов, и я убежден, — говорит Свенцицкий, — что настоящее религиозное движение будет не это и скажется оно совсем не так». (Вопросы религии, 1906, вып. 1, с. 5–8.)

И с этим нельзя не согласиться, если обратить внимание на то, что занимает наших обновленцев, что интересует их, к чему они стремятся. Прежде всего выгоды, чины, награды. Несогласных с ними стараются устранить, создают себе должности и титулы, называют себя небывалыми митрополитами всея Руси, архипротопресвитерами всея России, из викарных поспешают в архиепископы. И пусть бы дело ограничивалось бы названиями. Нет, оно идет дальше и серьезнее. Вводится женатый епископат, второбрачное духовенство, вопреки постановлениям Трульского Собора, на что наш Поместный Собор не имеет права без сношения с восточными патриархами, причем возражающие лишаются слова. Будем уповать, что и у нас, как говорится в послании восточных патриархов, «хранитель благочестия есть Тело Церковное», т. е. народ, который не признает таких решений бывшего Собора.

Из постановлений его можно одобрить и благословить введение нового стиля календарного и в практику церковную. Об этом мы еще вопрошали Константинопольского патриарха.

Что касается моего отношения к Советской власти в настоящее время, то я определил его в своем заявлении на имя Верховного Суда, которым я прошу изменить меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи. В том преступлении, в котором я признаю себя виновным, по существу виновато то общество, которое меня как главу Православной Церкви постоянно подбивало тем или иным ходом против Советской власти. Отныне я определенно заявляю всем тем, что усердие их будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг. Я понял всю ту неправду и клевету, которой подвергается Советская власть со стороны ее соотечественников и иностранных врагов и которую они устно и письменно распространяют по всему свету. Не миновали в этом обойти и меня. В газете «Новое время» от 5 мая за № 605 появилось сообщение, что будто бы мне при допросах чекистами была применена пытка электричеством. Я заявляю, что это сплошная ложь и очередная клевета на Советскую власть.

Бог мира и любви да будет с вами…

Донской монастырь, 28 июня 1923 г. Патриарх Тихон».

Второй день после освобождения патриарха прошел в каком-то радостном угаре. В этот день патриарх отправился на извозчике через всю Москву на Лазаревское кладбище, к могиле о. Алексея Мечева. Слух о намерении патриарха посетить могилу популярного священника разнесся по Москве еще накануне. Тысячные толпы запрудили кладбище. Обновленческое духовенство было встревожено: как принять патриарха, если он зайдет в церковь. Святейший, однако, прошел мимо храма и последовал прямо к могиле протоиерея. Отстояв панихиду, которую совершал о. Анемподист, Святейший благословил народ и тут произнес свои первые слова к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привел меня здесь с вами помолиться». И все кладбище огласилось криками:

«Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!»

Такого взрыва народного энтузиазма не видел еще ни один патриарх на Руси. К патриарху бросилась толпа, его буквально засыпали цветами, целовали его руки, одежду. Весь фаэтон патриарха был завален цветами. В течение трех часов патриарха не отпускали с кладбища, сплошным потоком шли народные толпы к нему под благословение. И тут было впервые объявлено, что Святейший будет служить в воскресенье литургию в Донском монастыре.

В тот же день патриарх принял представителя РОСТа (Российского Телеграфного Агентства) и дал свое первое после выхода на свободу интервью.

«В беседе с сотрудником РОСТа он очень хорошо отозвался о своем содержании под стражей.

— Первое время после ареста, — заявил патриарх, — я находился в Донском монастыре. Никаких стеснений я здесь не испытывал, кроме, конечно, одного — мне, как находившемуся под стражей, не позволяли совершать богослужение. В моем распоряжении находились две комнаты, в одной из которых я жил, а в другой обедал.

Был ли я доволен этой обстановкой, вы можете заключить из того, что теперь, будучи на свободе, я поселился в тех же самых комнатах. Как видите, комнаты хорошо обставлены…

— Свободное от молитвы время, — говорит Тихон, — я проводил в чтении. Следователь приносил газеты.

Так же хорошо Тихон отзывается о своем пребывании в ГПУ, где он

провел 38 дней.

— В заграничной печати, — говорит Тихон, — насчет этого носилась масса нелепостей. Сообщали, что меня пытали на электрическом стуле. Все это, конечно, вздор. Содержание было самое хорошее. У меня была в ГПУ прекрасная светлая комната. По моей просьбе для меня готовили отдельный обед, так как я ничего скоромного не ем. Разрешали мне гулять.

Тихон подчеркивает в беседе, что он решительно отмежевывается от внутренней и заграничной контрреволюции.

— Я целиком стал на советскую платформу. В то же время я думаю что церковь должна быть аполитичной, и в своей деятельности я буду твердо стоять на этом. Я проверю сведения о контрреволюционной деятельности Антония Храповицкого и других заграничных иерархов, я предложу им прекратить контрреволюционную работу, как несогласную со званием пастыря. Я думаю, что они меня послушаются. Ведь они меня еще признают… Ну, а если меня не послушаются, я их предам церковному суду.

— Что вы думаете делать в дальнейшем?

— Мне предоставлена свобода и, следовательно, право совершать богослужение. Я буду служить в Донском монастыре и в других местах куда меня пригласят верующие. Если народ захочет, он будет ходить ко мне на молитву. Если же не захочет, ничего не поделаешь — буду молиться один. Если у меня найдется достаточное количество приверженцев, то наше церковное объединение примет какие-нибудь организационные формы.

Решение поместного Собора о лишении его патриаршего сана Тихон не признает, считая его неканоничным.

— Собор осудил меня за контрреволюцию, но он этого не мог сделать, ибо судить меня за контрреволюцию может только Советская власть, и она будет меня судить. Кроме того, согласно апостольским правилам, при осуждении епископа церковный суд должен посылать за ним трех епископов по три раза, и только после отказа епископа явиться на суд последний может быть осужден заочно. А меня Собор даже не уведомил о том, что он будет обсуждать мою деятельность.

Я не верю искренности некоторых епископов, подписавших постановление поместного Собора. Как я могу верить, что Пензенский епископ Борис является искренним сторонником левейшей обновленческой группировки СОДАЦ, когда я знаю, что он в Государственной Думе был в числе националистов[43].

На вопрос сотрудника РОСТа — имеет ли обновленческое движение большое количество приверженцев, Тихон ответил, что сведений об этом пока не имеет, но полагает, что приверженцы имеются. Ведь теперь все епископы переженились. У каждого есть тесть или теща, свояки, девери. Все они, конечно, обновленцы.

В заключение Тихон говорит, что из всех постановлений Собора он согласен только с переходом на новый стиль». (Известия, 1923, 29 июня, с. 5.)

Последние три дня недели, четверг, пятницу и субботу, в Донском пастыре шли лихорадочные приготовления к первому богослужению пат-пиарха в воскресенье 1 июля 1923 года.

Сразу же после освобождения к патриарху явился епископ Иларион, который сразу становится в полном смысле этого слова правой рукой Патриарха в первые месяцы после его освобождения. Епископ Иларион Троицкий принадлежал к числу талантливейших образованнейших деятелей Русской Православной Церкви. Замечательный богослов, своеобразный и оригинальный писатель, иеромонах, а потом архимандрит, Иларион получил широкую известность в церковных кругах еще в дореволюционное время. Будучи инспектором Московской духовной академии, архимандрит Иларион проявил себя как энергичный и тактичный деятель, который умело смягчал непримиримо консервативную линию ректора Академии епископа Феодора. Сам архимандрит Иларион был умеренным консерватором. В своих статьях он разработал особую теорию согласно которой основой общественного развитии является сочетание двух противоположных тенденций — прогресса и преображения. Прогресс — это понятие, с точки зрения христианства, отрицательное — оно ведет к выращиванию материальных ценностей, к опошлению и огрублению человеческой души. Преображение — нравственное обновление — является, наоборот, явлением, с точки зрения христианства, положительным, и церковь должна всеми силами ему способствовать.

Концепция архимандрита Илариона была положительно встречена в среде богоискательской интеллигенции. Мысли архимандрита Илариона были очень близки ко многому из того, что в то время писалось и говорилось идеологами символизма. Нечто подобное, в частности, провозглашал А. Блок в одной из своих статей, в которой он столь же четко разграничивал понятия культуры и цивилизации. Под цивилизацией он подразумевал примерно то же, что архимандрит Иларион под прогрессом. В понятие культуры он вкладывал то же значение, что архимандрит Иларион в понятие «преображение».

О. Иларион был ярким сторонником преображения Церкви — освобождения ее от оков казенной опеки и восстановления патриаршества.

На Соборе 1917–1918 годов молодой архимандрит был одним из самых ярых защитников идеи патриаршества: «Богохульный Петр кощунственно столкнул Священный Престол российских патриархов, — пламенно провозгласил он на Соборе, — наш Священный Собор должен восстановить и утвердить навеки этот Священный Престол».

После избрания патриарха Тихона архимандрит Иларион становится его секретарем и главным консультантом по богословским вопросам. В 1921 году, за несколько месяцев до раскола, он был рукоположен во епископа Верейского, викария Московской епархии. Во время раскола, держась в тени, епископ был вдохновителем автокефалии.

Трудно было придумать для патриарха Тихона лучшего помощника, чем епископ Иларион. Великолепный, пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, ревностный служитель алтаря, владыка Иларион пользовался огромной популярностью среди московского духовенства и буквально обожанием народа. Самая внешность — богатырский рост, белокурая борода, иконописные тонкие черты лица — импонировали своей величавостью, строгим изяществом, своеобразной картинностью. «Вот настоящий русский святитель», — невольно приходила мысль каждому, кто видел Илариона.

Быстро поняв новую позицию патриарха, епископ сразу стал ее активным проводником. Он в эти дни переговорил с сотнями священников, мирян, монахов и монахинь. Он договорился с приходами о чине их присоединения к патриарху, разработал чин покаяния, принял тут же десятки обновленцев, пришедших к патриарху с покаянием.

Благодаря неукротимой энергии этого человека церковная организация в Москве была восстановлена в два дня. И что самое главное — епископ Иларион взял на себя тяжкое бремя переговоров с Е.А.Тучковым. После трехчасовых яростных споров было выработано следующее соглашение: патриарх издает еще одно воззвание к верующим, в котором должно яснее и громче прозвучать его раскаяние в политических грехах, осуждение церковной эмиграции должно быть высказано в более категорической форме, чем в первом воззвании. Однако Е.А.Тучков пошел на большие уступки: он согласился на издание «разъяснения» к инструкции 1 июня, которая фактически сводила на нет самую инструкцию. От принципа «регистрации» епископ Иларион категорически отказался, и Е.А.Тучков на ней не настаивал. Наконец, Е.А.Тучков согласился на значительное уменьшение налогового бремени, которое несли храмы и духовенство.

Обе стороны имели все основания быть довольными результатами переговоров: епископ Иларион тут же засел за сочинение нового воззвания, а Е.А.Тучков, приняв Красницкого, удостоил его краткой официальной пятнадцатиминутной аудиенции, сущность которой сам Красницкий через 11 лет характеризовал следующим образом: «Наш разговор, молодой человек (один из авторов этой работы тогда был действительно еще молод), можно охарактеризовать следующим образом:

Он был титулярный советник, Она — генеральская дочь. Он вздумал в любви ей признаться, Она прогнала его прочь».

Менее удачной была встреча патриарха Тихона с архиепископом Феод ором Поздеевским.

Архиепископ Феодор считался в те времена оплотом церковного консерватизма и строгого православия. Еще в дореволюционное время, будучи ректором Московской духовной академии и епископом Волоколамским, Преосвященный прославился своей нетерпимостью. В 1918 году он тотчас после Февральской революции ушел на покой и с тех пор жил в Даниловом монастыре, замкнувшись в суровой отчужденности. Строгий монах и безупречный аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, владыка пользовался большим уважением его бывших учеников — архиереев, в числе которых было много ревнителей церковного благочестия.

Архиепископ Феодор во время своего свидания с патриархом предостерегал его против слишком больших уступок власти и против каких бы то ни было переговоров с обновленцами. (Епископ Иларион считал нужным оставить этот вопрос открытым.) Архиепископ остался недовольным свиданием: патриарх показался ему недостаточно твердым и властным. Самая манера говорить, свойственная патриарху, часто прибегающему к юмористическому тону, раздражала сурового монаха. «Все хи-хи, ха-ха, и гладит кота», — ответил он одному из своих приверженцев на вопрос о том, как он нашел патриарха.

Это первое свидание архиепископа с патриархом определило дальнейшую роль архиепископа Феодора: до самой смерти патриарха Тихона Данилов монастырь играл роль оппозиции справа. Его сторонники были во много раз более «тихоновцами», чем сам патриарх Тихон.

В это время в патриарших покоях появился еще один неожиданный посетитель — А.И.Боярский, экстренно приехавший из Петрограда и выразивший желание вступить в переговоры с патриархом. Визит А.И.Боярского, однако, не был успешен. О. Анемподист, выйдя к нему из патриаршего кабинета, вежливо ответил, что патриарх просит его извинить, но ничего общего он с «Живой Церковью» не имеет и потому вынужден отказать себе в удовольствии видеть ее лидеров.

Наконец, в воскресенье состоялось долгожданное первое служение патриарха. Желая дать наиболее объективное описание патриарших богослужений того времени, мы прилагаем здесь рассказ двух очевидцев, принадлежащих к двум враждебным лагерям.

«В воскресенье 1 июля б. патриарх Тихон совершил в Донском монастыре первую службу после освобождения своего из-под стражи, — писал сотрудник «Известий». — Служил он с двумя епископами. Ожидания «непримиримых», что народ после «повинной» Тихона и заявления его об отмежевании от внешней и внутренней белогвардейщины отшатнется от него — не оправдались.

Верующих пришло на службу много. Храм, коридор и паперть, и весь монастырский двор были усеяны народом.

Так как в церковь прошла только незначительная часть верующих, то по окончании обедни Тихон отслужил молебен на монастырском дворе, после чего в течение нескольких часов благословлял верующих.

В церкви Тихон обратился к собравшимся с кратким словом. Он говорил о необходимости для церкви совершенно отмежеваться от политики, считая крупной ошибкой то, что представители церкви не смогли сделать этого раньше.

— Теперь я освобожден от ареста и получил возможность снова совершать богослужение. Задача церкви — сеять учение Христа о мире, братстве, всепобеждающей любви. Взбаламученное страстями море человеческое теперь особенно в этом нуждается. И церковь должна выполнить эту основную задачу.

Касаясь церковного Собора, Тихон говорит о незаконности его постановлений, в частности, постановления по вопросу о низложении его как патриарха, ссылаясь на каноны, правила. Несколько иронических фраз Тихон бросил по поводу постановления Собора о женатом епископате.

В заключение он выразил радость, что верующие собрались на первое его богослужение в таком большом количестве.

В алтаре храма находились представители некоторых иностранных миссий и иностранные корреспонденты, которые производили фотографические снимки с отдельных моментов процесса облачения Тихона и его службы, говоря, что снимки предназначаются для заграничных иллюстрированных журналов.

— Ведь теперь о Тихоне говорит весь мир.

Молодой священник, говорящий на иностранных языках, давал им пояснения. Тихон дал обещание принять иностранных корреспондентов. Когда в церкви шла служба, на монастырском дворе верующие, разбившись на группы, оживленно комментировали заявление Тихона в Верховный Суд.

Отдельные лица разделяли ту точку зрения, что заявление Тихона — крупная, непоправимая ошибка. Ставили в вину Тихону, что он свое заявление написал по новой орфографии. Номер «Известий ВЦИК» с факсимиле заявления патриарха переходил из рук в руки, так как были скептики, усиленно распространявшие слухи, что Тихон никакого заявления не писал… В большинстве же кружков, групп слышалось иное. Заявление Тихона считалось в высшей степени своевременным и мудрым актом.

— Посмотрите, сколько здесь народа, подлинной демократии, и все только о том, что Тихон принял целиком советскую платформу. Теперь расхождения между народом и церковью нет. Поверьте, что когда Советская власть убедится, что в лице церкви она не имеет контрреволюционной организации, она совершенно изменит свое отношение к ней.

Тем не менее все же говорили, что некоторые епископы недовольны Тихоном и решили от него отмежеваться, а один из видных профессоров богословия, прочитав заявление Тихона, будто бы разрыдался и сказал:

«Все кончилось», — и уехал на родину, в Смоленскую губернию.

В одной группе ворчали на толстовца Трегубова:

— И что он шатается, только смуту сеет…

Тихон получил ряд приглашений на служение, как в Москве, так и в подмосковных селах — Косино, Алексеевское и пр.

Тихон решительно отказывается служить в храмах «Живой Церкви», считая, что он ничего не имеет с нею общего.

Из кругов, близких Тихону, сообщалось, что он намерен в ближайшее время выпустить «послание к верующим», в котором изложит свое настоящее миросозерцание, выяснит задачи, стоящие перед церковью, и еще раз подчеркнет то, что он сказал в заявлении в Верховный Суд». (Известия ВЦИК, 1923, 5 июля, № 146/1883, с. 5.)

Другие воспоминания принадлежат перу одной из восторженных почитательниц патриарха и отличаются панегирическим тоном. Мы приводим их здесь как характерный образчик настроений, охвативших в те дни значительные круги верующих.

«Я увидала его впервые 26 сентября 1923 года, — начинаются воспоминания, — после моего возвращения в Москву, в день храмового праздника у Славущего Воскресения, что в Барашах. Церковь эта построена в память обновления храма Воскресения Христова, в коем находится гроб Господень. Стоит она в Барашевском переулке у Покровки, где сохранился поныне дом графа Разумовского, с которым, по преданию, императрица Елизавета Петровна в ней венчалась. Подтверждается это, между прочим, тем, что на колокольне красуется золотая корона.

Толпа, собравшаяся около церкви, все увеличивается и постепенно заполняет переулок. Ждут патриарха Тихона, обещавшего служить в этот день. Стоят чинно, спокойно и тихо, никто никого не толкает, чтобы пробраться вперед. Более счастливые, в том числе и я, — размещаются по обе стороны притвора, при входе в храм. Эту толпу, благоговейно и радостно ожидающую своего любимого святителя, я также вижу впервые, и настроение ее передается и мне. Меня охватывает чувство напряженного ожидания, и мне кажется, что как только я увижу патриарха, совершится для меня что-то небывало радостное и значительное…

Утро серое, неприглядное. Моросит дождь. Вот подходит с Покровки архиерей. Ряса его внизу забрызгана грязью, в руке он несет круглую коробку со своей митрой. В толпе снимают шапки, его обступают, и все тянутся к нему за благословением. Но и это, к моему удивлению, происходит тихо и мирно. А владыка старается никого не обойти своим благословением, и лицо его также спокойно и радостно.

«Какая разница, — думается мне, — когда наши епископы разъезжали в нарядных каретах, их так не встречали. А если и собирались кучки зевак, то главным образом для того, чтобы полюбоваться на запряженную цугом и разукрашенную золочеными гербами митрополичью карету и бриллиантами на его клобуке. А теперь… смиренно они ходят пешком во всякую погоду. Никаким внешним великолепием они не окружены, а с каким почетом и благоговением встречает их народ… Отошли от них все блага мирские, и сами они стали не от мира сего…»

Владыка проходит в церковь, и вскоре на паперть выходит духовенство и клир и выносят патриарший крест. Этот древний крест всегда предшествовал русским патриархам, как в Москве, так и во время их служения — при каждом их выходе из алтаря. Со времени уничтожения в России патриаршества, в течение двух веков, патриарший крест, оставаясь без употребления, хранился как историческая ценность. Советские власти не позволили возить или носить его по улицам перед патриархом открытым, и потому его доставляли в церковь заранее и встречали им патриарха Тихона на паперти.

Церковный староста обращается к нам: если вы любите Святейшего, так называли его обычно москвичи, — пожалейте его и не подходите отдельно под благословение. Он еще не оправился после болезни и очень утомляется.

Затрезвонили колокола. Народ встрепенулся. Патриарха ждали с минуты на минуту.

И вдруг охватившее всех благоговейное безмолвие резко нарушается крикливыми, грубыми, нестройными голосами. Я вздрагиваю, точно от неожиданного удара. «Это что?» — вырывается у меня.

«Комсомольцев прислали, — отвечает спокойно сосед. — Вот они горланят безбожные песни. Тоже думают, что слушать мы их станем. Свою встречу задумали устроить Святейшему, да Бог не допустил. Промахнулись маленько — не вовремя затянули».

А убогая старушка крестится широким крестом и молвит: «Прости им, Господи, не ведают, что творят».

«Демонстрация» комсомола не удалась — лишь на несколько минут опередили они патриарха, а остановить свое шествие, повременить… надо думать, побоялись толпы, прошли и замолкли.

И тотчас на извозчичьей пролетке подъехал патриарх с митрополитом Крутицким Петром. Обедню Святейший всегда назначал в 10 часов и никогда не опаздывал.

Мимо нас провели его под руки. И когда мы увидели его старческое, больное, измученное и кроткое лицо, нам самим стало ясно, что ничем его утруждать нельзя. Нельзя было и смотреть на него без боли сердечной, и вместе с тем радостно всколыхнулась душа…

Во время богослужения церковь была битком набита, но и тут царил порядок и тишина. Чувствовалось напряженное молитвенное настроение. Митрополит Петр сказал прекрасную проповедь, сам патриарх проповедей не говорил. После обедни он отслужил молебен, чем всегда заканчивалось его служение, и около 1 часу дня отбыл на том же извозчике к себе, в Донской монастырь…

Когда к патриарху Тихону обращались с просьбой служить в каком-либо из храмов московских, он никогда не отказывался. О патриаршем служении объявлялось в церквях заблаговременно, и радостная для всех весть быстро распространялась. Собравшаяся в этих случаях толпа все увеличивалась, и с наступлением весны, тепла и усиленного притока в Москву странников и богомольцев, эти толпы исчислялись тысячами. Ни один из московских храмов не мог вместить такое количество молящихся, и потому большинство оставалось в ограде церковной и даже вне ее…

Подъезжает патриарх на своем неизменном извозчике. Ему под ноги бросают цветы, и весь путь его ими усеян. Точно сотканный любовью народной ковер стелются они перед ним. А он идет смиренно, замедляя шаги, радостно и любовно осеняя всех своей благословляющей рукой… Радость сопровождала его всегда. Она точно излучалась им и передавалась окружающим. При виде его всяк забывал свои заботы и тяготы — они точно отходили куда-то, а вместе с ними отступали и все попечения житейские — суровая, переполненная скорбями, будничная жизнь.

«Вот он наш, перед Богом молитвенник и заступник и утешение наше», — думалось всем, глядя на Святителя Земли русской.

Не попавши в храм, я, по примеру других, усаживаюсь на зеленую траву в тени развесистой березы и, как всегда, прислушиваюсь… Говорят преимущественно о Святейшем. Рассказывают все, что о нем знают и слыхали. Повторяют каждое его слово. Остановившуюся под соседним деревом его пролетку, разукрашенную с детским усердием цветами, обступают со всех сторон. А кучер, с высоты своих козел, с гордостью рассказывает о разных подробностях личной жизни патриарха. Его слушают с напряженным вниманием, как человека, стоящего близко к Святейшему. До революции он служил у княгини Голицыной и, вероятно, от щедроты своей бывшей барыни получил почти новую пролетку и рысистую вороную лошадь. Стал он московским «лихачом», а Святейшего возил по усердию. Патриаршего кучера все знали в лицо, а многие величали его по имени-отчеству…

Кого только не было в этой толпе! Странники, пришедшие со всех концов России поклониться московским святыням и ее Святителю, монахи, сборщики на построение храма, нищие, калеки, убогие, юродивые и кликуши, старцы, старушки, подростки, крестьяне, рабочие, мастеровые и образованные — московские обыватели всех возрастов и кругов и бывших общественных положений и приезжие».

(Вестник культуры, Париж, 1937, с. 50–53.)

Июль и август 1923 г. — время высшего расцвета популярности патриарха Тихона. «Его теперь в Москве на каждом углу засыпают цветами, — нехотя признавал А.И.Введенский, — никогда до ареста он не пользовался такой популярностью».

В первых числах июля состоялось первое переосвящение храма: возведенный в сан архиепископа Иларион освятил собор Сретенского монастыря, перешедший от обновленцев к патриарху Тихону. Освящение производилось по великому чину. Храм как бы освящался заново (все, начиная с престола) — случай, невиданный в истории русской церкви. Этим подчеркивалось, что обновленчество оскверняет храм, подобно безбожию и ереси. Вслед за тем начались публичные покаяния священнослужителей — волна фанатизма прокатилась по Москве. Обновленцев выгоняли из храмов, избивали, говорили о них с большей ненавистью, чем о безбожниках.

Патриарх Тихон становится в это время центральной фигурой в мировом масштабе. Каждое его слово комментируется на тысячи ладов мировой прессой, его фотографии проникают в самые отдаленные уголки мира.

Наконец в середине июля начинается демонстрация кинофильма «Тихон после раскаяния», в котором запечатлены его служение в Сретенском монастыре, панихида на Ваганьковском кладбище по архидиаконе Розове и ряд других служении.

Московские кинотеатры «Аре», «Форум» и «Уран», в которых демонстрировались 17–18–19 июля эти кинофильмы, осаждались толпами с раннего утра. Перекупщики мест продавали билеты по невероятно высокой цене (билет «на Тихона» стоил примерно столько, сколько на Шаляпина). Этот кинофильм вскоре перекочевал на европейские и американские экраны и всюду производил сенсацию.

Как относился сам патриарх к своей громкой славе, какой не пользовался ни один русский патриарх, ни до ни после? Он как бы ее не замечал: он по-прежнему принимал почти всех посетителей, со всеми был вежлив и внимателен, и добрая шутка всегда была на его устах. «Нет, нет, я неграмотен, писать не умею», — отвечал он обычно всем, кто добивался от него автографа. Несмотря на сильную усталость и одолевавшую его почечную болезнь, он служил по два-три раза в неделю и каждый раз два-три часа благословлял народ. Он служил просто, без всякой аффектации и внешней экзальтации, но с глубоким религиозным чувством, как, вероятно, служил его отец, скромный торопецкий священник, фотографическая карточка которого стояла у него на столе в его новом кабинете в Донском монастыре. Только в момент причащения лицо его просветлялось большим внутренним чувством, и он надолго больше, чем положено, застывал, склонившись перед Престолом с Телом Христовым на дрожащих старческих руках.

Между тем со всех концов Руси к патриарху стекались новые люди: в начале июля приехал к нему из Средней Азии рукоположенный в его отсутствие епископ Лука (профессор В.Ф.Войно-Ясенецкий). Владыка Лука был рукоположен в домашней обстановке архиепископом Андреем (Ухтомским) и каким-то другим случайным архиереем в тот момент, когда вся православная иерархия была под угрозой. Патриарх признал хиротонию и 18 июля (в Сергиев день) отслужил вместе с епископом Лукой литургию.

28 августа 1923 года в Донском монастыре принес покаяние митрополит Владимирский Сергий (будущий патриарх Сергий). В те времена покаяния были публичными, он каялся на амвоне. По договоренности с архиепископом Иларионом он пришел в храм перед литургией в простой монашеской рясе, в черной скуфейке и без каких-либо знаков отличия. Он смиренно встал на левый клирос с монахами, из которых ни один не подошел к нему под благословение. После причастного стиха он прочел коленопреклоненно акт своего отречения от обновленческого раскола, подошел к патриарху и поклонился ему до земли. Знаменитейший богослов, православный иерарх и будущий глава Русской Церкви Святейший Патриарх Сергий, теперь он униженно просил прощения. Патриарх Тихон наклонился к кланявшемуся своему будущему преемнику и ласково тронул его за окладистую густую бороду. «Ну, пускай другие отходят, тебе-то как не стыдно отходить от церкви и от меня», — сказал Святейший и тут же троекратно с ним облобызался и надел на него архиерейский крест и панагию. Иподиаконы накинули на плечи прощеного владыки архиерейскую мантию. Архиепископ Иларион подал ему на блюде белый клобук.

Неизменно, всюду и везде, где появлялся Святейший, его сопровождал епископ Иларион. Всегда на патриарших богослужениях он выступал с проповедями, в которых часто касался актуальных церковных проблем.

Интересна в этом отношении его проповедь во время патриаршего служения в церкви Николы в Кадашах (в Замоскворечье). Эту проповедь он посвятил памяти недавно умершего настоятеля этого храма о. Николая Смирнова — популярного московского священника, известного тем, что он организовал у себя в храме всенародное пение, распустив певчих.

Нарисовав образ почившего пастыря, архиепископ стал говорить об истинном Христовом духовном обновлении, которое должно выражаться в непрестанном огненном горении, в моральном очищении, в тесной связи пастыря с народом.

«Если бы все пастыри были бы такими, как покойный о. Николай Смирнов, никакие живоцерковники были бы невозможны», — горячо воскликнул архиепископ. В конце своей речи он пламенно призывал пастырей стать вождями народа, который ждет от них слова правды, вдохновения и любви.

Между тем церковные дела шли своим чередом.

1 июля 1923 года появилось следующее воззвание патриарха:

«Божией милостью, Патриарх Московский и всея Руси архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви Российской.

Возлюбленные отцы и братие, к вам обращаем мы слово в уповании, что оно найдет горячий отклик в сердцах ваших.

Тяжелое время переживает Православная Церковь. Появилось много разных групп с идеями «обновления церковного», о коих мы уже высказывали свое мнение в предыдущем нашем обращении к православному народу. Обновленцы эти, бессознательно или сознательно, толкают Православную Церковь к сектантству: вводят совершенно ненужные церковные реформы, отступая от канонов Православной Церкви. Никакие реформы, из принятых бывших Собором, мы одобрить не можем, за исключением нового церковного стиля и новой орфографии церковной книги, что мы и благословляем.

Наряду с этим, пользуясь происходящей у нас неурядицей в Церкви, Римский папа всячески стремится насаждать в Российской Православной Церкви католицизм, и при поддержке польских властей уже закрываются на территории Польши православные храмы, и многие из них превращены в костелы. Так, например, в одной Волынщине закрыто более трехсот церквей и оставлено всего лишь около пятидесяти.

Разные сектанты — баптисты, евангелисты и другие, как противники православию, также направляют все усилия, чтобы умалить значение Православной Церкви, привлечь на свою сторону православных людей. Всем им мы заявляем, что Церковь Православная не даст себя превратить в сектантские группы, и уповаем, что не отойдет она ни на шаг от своего учения.

Получив ныне возможность возобновить свою прерванную деятельность служения Святой Православной Церкви и сознавая свою провинность перед Советской властью и народом Российским, выразившуюся в ряде наших пассивных и активных антисоветских действий, как это сказано в обвинительном заключении Верховного Суда, т. е. в сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей, анафематствовании Советской власти, воззвании против Брестского мира и другие, мы, по долгу христианина и архипастыря, в сем каемся и скорбим о жертвах, получившихся в результате этой антисоветской политики.

По существу виноваты в этом не только мы, но и та среда, которая нас воспитала, и те злоумные люди, которые толкали нас на эти действия с самого начала существования Советской власти. Как враги трудового народа, они стремились свергнуть Советскую власть через нашу Церковь Православную, для чего меня, как главу последней, пытались использовать в этих целях.

Будучи бессильны побороть Советскую власть открыто и прямо, они хотели добиться ее уничтожения окольными путями, прибегая к Церкви и ее пастырям.

Сознавая свою провинность перед Советской властью, я желаю, чтобы так же поступили и те священнослужители, которые, забыв свой долг пастыря, вступили в совместные действия с врагами трудового народа православного — монархистами и белогвардейцами и одушевленные одним желанием с ними стремились свергнуть Советскую власть при помощи Церкви и для этого не чуждались даже вступить в ряды белых армий.

Как ни тяжело было сознаться в этом преступлении против трудового народа Российского и Советской власти, но мы должны сказать хотя и горькую, но истинную правду сию. Мы осуждаем теперь такие действия и заявляем, что Российская Православная Церковь аполитична и не желает быть ни «зеленой», ни «красной» церковью. Она должна быть и будет Единой Соборной Апостольской Церковью, и всякие попытки, с чьей бы то ни было стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены.

Исходя из этих соображений, Мы в апреле месяце 1922 года на соединенном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета уже осудили заграничный Церковный Собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых. Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на Соборе, во главе с Высокопреосвященным Антонием, митрополитом Киевским, если бы они раскаялись в своих поступках и прекратили свою деятельность в этом направлении, но нам сообщают, что не только не прекратили они своей деятельности, но еще более того ввергают Православную Церковь в политическую борьбу совместно с явными, проживающими в России и заграницей противниками народа русского, участниками разных монархических белогвардейских организаций, которые принесли стране немало несчастья и теперь не отказываются от своего намерения восстановить в

России монархию.

Пусть они хоть теперь смирятся и покаются перед народом Российским в своих содеянных преступлениях. Иначе придется вызывать преосвященных владык в Москву и просить Советскую власть о разрешении им

прибыть сюда.

Господь да умудрит всех нас искать каждому не своих сих, а правды

Божией и блага Святой Церкви.

Смиренный Тихон Патриарх Московский и всея Руси. 1 июля 1923 г.» (Петроградская правда, 1923, 12 июля.)

1 июля была опубликована также следующая инструкция наркома юстиции и наркомвнудела всем губисполкомам:

«При закрытии храмов президиумы губисполкомов должны принимать во внимание религиозные интересы верующих, их привычки и обычаи, статистические данные о количестве населения, пользующегося храмом, вместимости ближайших храмов и т. д.

Отправление культа, а так же произнесение проповедей допускается свободно, без какой-либо предварительной цензуры, также свободно функционируют молитвенные собрания и собрания, посвященные вопросам управления культовым имуществом и вопросам содержания храма.

Распространение и пропаганда буржуазных, анархических и антигосударственных учений под религиозным флагом, направленных против Советской власти, подлежит уголовному суду на общих основаниях.

Запрещается всем государственным учреждениям путем административного вмешательства поддерживать какой-либо культ в ущерб другим культам».

(Красная газета, 1923, 1 июля, вечерний выпуск).

Подчеркнутые слова были косвенной легализацией «тихоновской» церкви и представляли собой значительное отступление от принципов инструкции 1 июня 1923 г., которые настаивали на обязательной регистрации общин.

Читателю может показаться, что мы совершенно забыли об обновленческом движении, которое является основной темой нашей работы.

Действительно, у беспристрастного наблюдателя тех событий, которые происходили в середине 1923 года, может создаться впечатление, что обновленчество лопнуло в конце июня, как мыльный пузырь.

В первые дни июля никто уже не хотел слышать об обновленцах, и даже самые ярые приверженцы «Живой Церкви» боялись о ней говорить — обновленческих священников разъяренная толпа грубо выдворяла из храмов, нельзя было сказать ни одного слова против патриарха — всякого такого оратора немедленно прерывали негодующие крики, а иногда пускались в ход и кулаки. Растерянное обновленческое духовенство было совершенно дезорганизовано, уполномоченные ВЦС, благочинные, секретари комитетов и тому подобные обновленческие начальники (им же несть числа) только беспокойно переглядывались и пожимали плечами.

В прессе появились отклики на освобождение патриарха представителей различных течений. Официальный комментарий был выдержан в сухо корректном тоне:

«По поводу опубликованного вчера постановления Верховного Суда член президиума этого Суда т. Галкин заявил:

— Содержание под стражей было применено к бывш. патриарху Тихону ввиду его непрекращавшейся активной контрреволюционной деятельности. Нынешнее заявление Тихона о его лояльном отношении к Советской власти устраняет необходимость дальнейшего применения этой меры пресечения. Сейчас, когда я говорю эти слова, Тихон уже, вероятно, на свободе.

Постановление Верховного Суда, конечно, ничего не меняет в самом ходе дела Тихона, следствие по которому будет продолжаться своим чередом».

(Известия, 1923, 18 июня, № 142, с. 4.)

Отзыв Антонина отличается суровостью:

«Если бывший патриарх кается искренно в своей контрреволюционной деятельности, так он должен признать также и правильность приговоров Поместного Собора над собой. Если же он покается только перед гражданским судом, но по-прежнему будет считать себя патриархом и начнет священнослужительствовать, тогда для всех будет ясно, что его исповедь фальшива, неискренна».

Заявление В.Д.Красницкого отличалось уклончивостью. Красницкий намекал на возможность компромиссов и оставлял дверь для переговоров открытой.

«В опубликованном заявлении б. патриарха надо различать три вопроса, которые вместе с тем встают в настоящий момент перед сознанием церковного общества, — говорил Красницкий в беседе с сотрудником «Известий». — С гражданской и юридической точки зрения Тихон своим заявлением признает свою вину перед Советской властью, и, вследствие этого признания, гражданские власти признали возможным освободить его из-под стражи. Но этим самым еще ни в какой степени Тихон не реабилитируется и не восстанавливается в каких-либо правах.

С политической точки зрения заявление Тихона имеет большое значение в смысле ответа на те инсинуации, которые распространяются заграничной прессой относительно гонения на Православную Церковь со стороны Советской власти. О каком же гонении или преследовании может быть речь, если высший глава Православной Церкви, открыто признающий вину перед Советской властью, по его просьбе немедленно освобождается.

Наконец, в его заявлении есть еще церковно-общественная сторона. Церковный Собор текущего года предъявил б. патриарху Тихону определенное обвинение не политическое, а церковно-общественное. Обвинение в том, что он свой патриарший авторитет употребил вопреки своему долгу и, по собственному признанию, сделал орудием политической борьбы для заграничных контрреволюционеров. Этим он принес неисчерпаемый вред Русской Церкви. Эти обвинения совершенно справедливы. Их не отрицает и сам Тихон. Если это так, то, следовательно, справедливо и суровое постановление Собора о лишении его сана. Теперь перед Тихоном стоит великий долг — принести свое покаяние перед Церковью в том преступлении, которое он перед ней совершил. Как бывший архипастырь, Тихон во избежание колоссального церковного раскола должен иметь такое же мужество признания своей вины перед Церковью, какое он выказал в своем открытом признании своей вины перед Советской властью…

— Считаете ли вы возможным возобновление церковно-общественной деятельности для Тихона?

— Предсказывать что-либо в этой области я затрудняюсь, — ответил протопресвитер Красницкий, — но если он так же открыто признает свою вину перед церковью, раскается в ней, то я считаю вполне возможным соглашение обновленческой церкви с той старой церковью, которая придерживается еще течения, от которого Тихон определенно теперь отказался. Если такое соглашение не последует, то возможен церковный раскол, и тогда уже вина в этом расколе падает всецело на Тихона. В настоящее время происходит расслоение верующих, идет горячая борьба внутри приходов. Обновленческая церковь подняла церковные низы, и вот теперь происходит борьба верующих трудящихся с верующими собственниками. Если этой борьбе не будет положен конец открытым признанием Тихоном своей вины перед Церковью, то на него падет вся вина за раскол Церкви Русской».

В качестве курьеза можно упомянуть о хлестаковском выступлении В.Н.Львова.

«Зная характер Тихона, — с чисто хлестаковской развязностью заявил бывший обер-прокурор Святейшего Синода, — я убежден, что он написал свое письмо искренно и изложенное в письме соответствует действительности. Тихон — сын псаломщика, а известно, что дети псаломщиков всегда были в рядах русской радикальной общественности. (Откуда взял Львов, что патриарх Тихон — сын псаломщика, это тайна, которую он унес с собой в могилу. — Авт.). И эта традиция, и семейные воспоминания Тихона должны сделать его восприимчивым к влиянию обновленческих идей.

Я надеюсь, что эволюция Тихона не остановится на этом этапе, и если в добавление к опубликованному письму Тихон примкнет к обновленческому движению, то результаты такого шага будут иметь огромнейшее значение».

Примерно в этом же духе высказывался и А.И.Новиков. «Появление Тихона не было для нас неожиданностью, — говорил управляющий делами ВЦС. — А зная Тихона как верующего человека, мы были убеждены, что чувство христианского долга восторжествует над его политическими заблуждениями». (Известия, 1923, 29 июня, № 144, с. 1.)

Это снисходительное похлопывание по плечу патриарха в первый день его освобождения, когда было еще неизвестно, какую позицию он займет в отношении обновленчества, сменилось, однако, диким озлоблением, как только было напечатано первое воззвание патриарха, в котором он делает резкие выпады против обновленческого духовенства.

Все точки были поставлены над «I», все надежды на примирение патриарха с обновленцами лопнули.

В.Д.Красницкий экстренно созывает центральные комитеты группы «Живая Церковь» и СОДАЦа. Собрать, впрочем, удалось лишь обломки этих организаций: живоцерковный комитет явился лишь в половинном составе. Что же касается содацевцев, то от них остались лишь А.Новиков и А. Боярский, курсировавший в эти дни между Москвой и Питером.

Всего загадочнее было внезапное исчезновение А.И.Введенского, который застрял где-то в провинции и не подавал о себе ни слуху, ни духу. Впрочем, и сами содацевцы не очень желали его возвращения в Москву, считая его слишком одиозной личностью.

Так или иначе, представители «Живой Церкви» и СОДАЦа на этот раз быстро оформили создание «Единого тактического обновленческого фронта», приняв следующую резолюцию:

«Предложить всем обновленческим организациям групп «Живая Церковь» и СОДАЦ сосредоточить все свое внимание на ликвидации «тихоновщины», как организации политически-церковно-контрреволюционной.

Прекратить всякие взаимные публичные споры и обязать всех к взаимной и всемерной поддержке. В целях объединения работы обновленческих церковных групп на местах организовать объединенные собрания комитетов для предварительного обсуждения и решения спорных вопросов.

На епархиальных и благочиннических и всех публичных собраниях представители обновленческих церковных групп выступают объединение, соединенные списком, по одной программе». (Известия, 1923, 3 июля, с. 2.)

Увы! Фронт был прорван в первые же дни: ни одного собрания «Живой Церкви» и СОДАЦа не удалось даже собрать. Из провинции приходили панические донесения, свидетельствующие о полном развале обновленческой организации на местах. Красницкий экстренно посылал без конца в Одессу телеграфные приглашения митрополиту Евдокиму, избранному председателем ВЦС вместо Антонина, с просьбой поскорее приехать в Москву. Наконец было получено извещение от Евдокима о том, что 3 июля он выезжает в Москву.

4 июля В.Д.Красницкий и А.И.Новиков выехали встречать нового главу обновленческой церкви на Киевский вокзал. Однако, к их изумлению, он в Москву не прибыл. После отчаянных запросов Красницкого 7 июля пришло известие, что Евдоким выехал в Москву, но вернулся назад в Одессу «ввиду болезни».

Это было слишком даже для Красницкого. Кажется, первый раз в жизни он растерялся и выпустил руль из рук. «Не знаю! Не знаю! Не знаю!» — беспомощно отвечал он на все вопросы.

Действительно, стало ясно, что ВЦС не имеет никакого авторитета, что он представляет собой кучку случайных людей и не имеет в своей среде ни одного сколько-нибудь авторитетного человека.

Единственное, на что оказался способным ВЦС, это опубликовать в газетах еще одно воззвание, пропитанное бешеной злобой против патриарха:

«Когда в 1921 году постиг землю нашу неописуемый голод и когда стали поедать трупы и убивать друг друга на пищу себе, он, Тихон, издал призыв всемерно противодействовать сдаче церковных ценностей для спасения умирающих, угрожая лишением сана священнослужителям и отлучением от церкви мирянам, которые пойдут против его распоряжения, — исходили желчью и злобой члены ВЦС. — Его воззваниями и действиями наша православная церковь была втянута в гражданскую войну, и сотни и тысячи православных людей погибли во исполнение его указаний.

При проведении в жизнь декрета об отделении церкви от государства произошло 1414 кровавых столкновений — многое множество епископов, пресвитеров и мирян были расстреляны, погибли в тюрьмах и ссылках за участие в гражданской войне. Наконец, за один 1922 год за исполнение послания (?) б. патриарха Тихона по делу противодействия помощи голодающим было расстреляно 45 человек, в том числе Петроградский митрополит Вениамин, и осуждены на долгие годы тюремного заключения более 250 человек.

Привлеченный, наконец, к суду и лишенный возможности дальнейшего преступного управления церковью, в мае 1922 года он устранился от дел управления и согласился передать высшее церковное руководство другому лицу. Когда собранный в 1923 году новым Высшим Церковным Управлением Поместный Собор лишил его сана и монашества, а с другой стороны, когда гражданским судом он был обличен во всех своих преступлениях, он почувствовал наступление грозного часа расплаты за свои государственные преступления.

Трепеща за свою жизнь и стараясь удержаться на прежнем своем Церковном положении, он признался во всех своих государственных преступлениях, признался, что он сознательно и заведомо звал верующих на политические преступления и гражданскую войну и тем самым, спасая себя, предал всех, исполнявших его распоряжения…

Он, б. патриарх Тихон, говорит, что в числе членов Собора он узнал только 10–15 архиереев. Он спрашивает — где остальные? Пусть спросит совесть свою — они погибли, они устранены за исполнение распоряжений его. Кровь их и скорби их падут на него самого и его управление. Он говорит о 16 правиле Двукратного Константинопольского Собора, запрещающего поставлять новых епископов, вместо лишенных сана и чести епископской. Но сам-то он пусть вспомнит живого, разбитого теперь болезнью митрополита Макария, на место которого он сел и не подумал об этом правиле.

Он обвиняет современное обновленческое движение, ссылаясь на какого-то монархического писателя, высланного из Москвы за контрреволюционную пропаганду. Он обвиняет нас в христианском либерализме, в том, что у нас будто нет мучеников, обличителей, пророков, но он кого создал, он сам какое движение поднял, он какую пользу принес Церкви? Он действительно создал мучеников, действительно подвел под расстрел тысячи народа, действительно обагрил кровью землю Русскую, действительно весь облит слезами вдов и сирот, но эти кровь и слезы всецело падают на него и вопиют о Божией каре и Божием отомщении…

Верующие православные люди! Многие тысячи братии ваших б. патриарх Тихон, выполнявший волю своих советников, привел к расстрелу, к тюрьме, ссылке и разорению.

Те же люди окружают его и теперь. Тот же безвольный и преступный старик хочет вести вас и теперь.

Та же участь и те же слезы ожидают вас. Воззвание подписано:

Председательствующим епископом Георгием Добронравовым. Зам. председателя прот. В.Красницким.

Членами президиума: прот. П.Красотиным, протодиаконом С.Доб-ровым.

Управделами членом президиума мирянином Александром Новиковым».

(Правда, 1923, 8 июля, № 151, с. 3.)

Этот документ можно назвать лебединой песней Высшего Церковного Совета. Ни разу после этого Совет не собирался, а через несколько дней был и официально распущен. Это также последний документ, написанный и подписанный Красницким в качестве официального лица — после этого о нем услышала русская церковь только один раз, когда он через несколько месяцев опубликовал свое заявление на имя патриарха Тихона с просьбой принять его в общение с собой и с безоговорочным признанием его главой Русской Православной Церкви.

Для того чтобы лучше уяснить себе то положение, в котором очутилось тогда обновленчество, полезно перечитать очерки одного из журналистов того времени, которому удалось хорошо запечатлеть церковные настроения тех дней.

«Первого посетил я Московского митрополита Антонина, руководителя группы «Возрождение», — писал А. Большаков, сотрудник петроградской «Красной газеты». — Двери в келью Антонина не запираются ни для кого, если он дома. Он принимает всех и каждого, когда кто придет.

Антонин старик крепкий и выражения употребляет тоже крепкие.

— Надоели они мне, мерзавцы, — повествует он о представителях «Живой Церкви», имеющей большинство в ВЦУ. — Все гадости «Живой Церкви» взваливают на меня. Я связался с ними, думая, что через эту грубую силу, которая оказалась только способной разрушать, можно провести идейное обновление церкви, в чем она так нуждается. Я ошибся. И я решил порвать с ними. Протестуя против «Живой Церкви», против насилия иерейства над мирянами, что наблюдается теперь, при руководстве церковной жизнью живоцерковцев, я апеллировал к мирянам, предлагая им организовать приходские советы и епархиальные советы, где мирян было бы не меньше 2/3, предлагая мирянам выбрать себе священников, чтобы таким образом поднять моральный авторитет последних[44].

Высшее Церковное Управление, для которого ряд задуманных мною широких церковных реформ не по сердцу, выбросило меня из состава Высшего Церковного Управления, отставило меня от управления Московской митрополией и т. д.

— Следовательно, вы теперь не митрополит Московский и всея Руси?

— Так как постановление ВЦУ и формально и по существу неправильно, то я его законным не признаю и опротестовал его уже. Себя же я считаю митрополитом Московским и всея Руси по группе «Возрождение». Епископ Евдоким, назначенный ВЦУ митрополитом Московским, будет им «всея Руси» от «Живой Церкви».

— А Тихон?

— А Тихон «всея Руси» — по контрреволюции, так как около Тихона группируются все контрреволюционные силы. Он окружен теми самыми силами, с которыми он творил свои «деяния», приведшие к расстрелу многих лиц, и в их числе Петроградского митрополита Вениамина.

— Что вы предполагаете делать в ближайшее время?

— Буду делать свое дело — попытаюсь идейно обновить нашу церковность и реформировать ее административный аппарат. Буду работать с теми, кто со мной захочет работать. Буду бороться с Тихоном и с «Живой Церковью».

После Антонина разговаривал с Красницким, заместителем председателя Высшего Церковного Управления, руководителем «Живой Церкви».

— Как вы смотрите на деятельность Тихона?

— Тихоновщина охватила всю Москву. Наш причт выгоняют из церквей. Меня самого бабы вчера выгнали из одной церкви. Вчера (я с Красницким говорил 4 июля) Тихон служил панихиду на могиле архидиакона Розова[45]. На панихиде присутствовали в полном составе польская миссия торговое представительство Англии и проч. Зачем это? Ясно, что каждое выступление Тихона — смотр контрреволюционным силам Москвы. Удивляюсь Советскому правительству, что оно допускает это. Власти необходимо вмешаться и помочь нам бороться с тихоновщиной.

— Что вы, т. е. ВЦУ, предполагаете делать с Тихоном?

— Что делать? Ничего. Выжидать, выжидать вмешательства власти.

— Скажите, — спросил я, — по постановлению Собора для епископов допускается только один брак?

— Да.

— Ходят слухи, что в Петрограде прот. Белков предлагает опубликовать документы о второбрачии архиепископа Введенского. Как вы к этому относитесь?

— Опубликование этих документов в данный момент повредило бы нам. Вообще нам сейчас трудно. Весь удар последних дней пришлось нам выдержать в числе немногих.

Введенский должен был явиться к 15 числу июня в Москву, но его нет и до сего дня. Где он — неизвестно, где-то читает свои лекции.

У Тихона.

Я направился к Тихону в Донской монастырь.

Тихон далеко не так доступен, как два первых церковных деятеля.

«Святейший устал, благословляя народ до пяти часов вечера. Святейший молится. Святейший собирается служить» и т. д… Но все же, побыв раз в монастыре, другой, приезжаю туда в третий раз.

Добиваюсь ответов на некоторые мои вопросы, хотя ответы даются кратко, осторожно. Из полученных ответов можно выяснить следующее.

Майский церковный Собор не признается. Будет ли созван новый Собор — там видно будет. Сейчас заняты конструированием административного церковного аппарата, будет Синод и прочее.

Кто окружает Тихона? Публика как будто бы прежняя. Епископ Иларион — бывший секретарь патриарха (в сане иеромонаха). Иларион принимает раскаявшихся беглецов из стада Тихона, а таких много. Видел архимандрита Анемподиста, упитанного монаха, человека себе на уме, на лике которого было написано торжество. Мы, мол, победим».

Мы изложили, насколько могли подробно, все факты, относящиеся к освобождению патриарха.

Как мы уже указывали выше, освобождение патриарха вызвало много толков в те дни. Отклики были самые разнообразные.

Советская пресса приветствовала покаянное заявление патриарха, видя в этом моральную победу Советской власти, выбившей почву из-под ног международной контрреволюции.

Отзывы эмигрантов отличаются пестротой.

«Я не верю, чтобы старый, больной и измученный патриарх всея Руси просил милости у советской сатаны! — истерически восклицает А. Яблоновский в эмигрантской газете «Руль». — Я не верю, чтобы святитель Русской Церкви зачеркнул сияющий подвиг своей прекрасной жизни… Не верю и никогда не поверю! Это шантаж, это подлог, это обман! Так могла написать только Клара Цеткин, но не смиренный Тихон, патриарх всея Руси». (Красная газета, 1923, 6 июня, с. 1.)

С другой стороны, П. Н. Милюков в парижских «Последних новостях» призывал к более трезвому пониманию воззваний патриарха: «Патриарх нужен не здесь, в Париже, а на Руси. И там он должен жить и действовать — вот основное, что надо понимать, когда речь идет о воззвании патриарха».

Митрополит Антоний Храповицкий в эти дни выпустил специальное воззвание под заглавием: «Не надо смущаться!» Здесь он напоминает что патриарх всегда призывал повиноваться Советской власти, поскольку она не затрагивает религиозной совести верующих. Воззвание патриарха он объяснял необходимостью «вырвать Церковь из рук неверующих в Бога обновленческих архиереев и лжепопов». В заключение митрополит Антоний объявлял о своем полном каноническом подчинении патриарху.

В России в церковных кругах также существовали в те дни разногласия в оценке поведения патриарха.

Что должен сказать по этому поводу историк?

Наиболее легким выходом было бы ничего не говорить, ограничившись простым описанием событий. Находились люди, которые советовали авторам настоящей работы держаться именно этой линии.

«Не надо ничего оценивать, надо только излагать», — говорил одному из авторов известный церковный деятель, играющий доминирующую роль в современной богословской литературе.

При всем уважении к отдельным лицам, пишущим «историю» в этом духе, самое меньшее, что можно про них сказать, это то, что они трактуют события, причины которых ускользают от их внимания, а последствия которых стоят бесконечно выше их понимания.

«История», трусливо избегающая всех «острых моментов», осторожно умалчивающая обо всех неприятных фактах, история, которая не может «сметь свое суждение иметь» — имеет тысячи достоинств, за исключением одного — это все, что угодно, но только не история.

Историк церкви не выполнил бы своего долга, если бы не пытался разобраться в июньских событиях 1923 года.

Причины, побудившие властей освободить патриарха, ясны и не требуют особых комментариев. Освобождение патриарха было блестящим дипломатическим шагом, благодаря ему отпадал повод для резкой антисоветской кампании, особенно неприятной в тот момент, когда для Советского правительства особое значение приобретала проблема дипломатического признания, укрепления торговых связей с капиталистическим миром О вобождение патриарха означало определенный политический выигрыш внут ри страны, так как давало некоторую надежду на то, что руками патриарха удастся осуществить ту политику подчинения церкви, которого так настойчиво добивался Е.А.Тучков.

И освобождение патриарха было весьма рискованным шагом, так как непосредственным его следствием была консолидация церкви вокруг патриарха и, следовательно, усиление ее независимости.

Каковы были причины, побудившие патриарха написать свое заявление о признании ошибок?

Мы, разумеется, полностью отвергаем мысль о страхе за жизнь, который мог руководить патриархом в его действиях. Такое объяснение совершенно не соответствовало бы его характеру и всей его прошлой деятельности. Для того чтобы открыто выступать с антисоветскими протестами в 1919 году, в разгар красного террора, в эпоху массовых расстрелов, находясь в Москве, — нужно было иметь гораздо больше мужества, чем придерживаться той же линии в 1923 году, в эпоху нэпа. Не подлежит сомнению, что расстрелять патриарха в 1923 году было гораздо труднее, чем в 1918 году.

В 1918 году расстрел прошел бы почти незамеченным и произвел бы, вероятно, на современников столь же малое впечатление, как расстрел Романовых в Екатеринбурге, Колчака в Иркутске, епископов Ермогена и Андроника и т. д. — просто одной контрреволюционной фигурой стало бы меньше, только и всего.

Между тем в 1923 году, в эпоху гласности, некоторой законности, восстановления международных связей — выстрел в патриарха прозвучал бы на весь мир, отозвался бы в миллионах сердец, потряс бы миллионы людей. В 1918 году никому не приходило в голову за границей поднимать особый шум из-за расстрелянных епископов. В 1923 году имя Тихона не сходило с газетных столбцов во всем мире.

И патриарх об этом знал, знал он и о нотах Керзона (в его защиту) и о сравнительно мягком приговоре лидерам эсеров и Яну Цепляку. Не мог не знать, ибо до мая 1923 года изоляция патриарха была лишь условной:

он получал огромное количество передач с воли, получал письма, поддерживал почти регулярную связь со своими сторонниками. Вряд ли патриарх мог поэтому чувствовать себя подавленным и покинутым. Сведения, приходившие с воли, должны были, наоборот, вливать в его сердце надежду и бодрость.

Наконец, если представить себе, что заявление от 27 июня патриарх написал в состоянии минутного малодушия и душевной депрессии, то вполне законно встает вопрос, почему, будучи на воле, окруженный восторженными почитателями, более авторитетный и духовно сильный, чем до ареста, патриарх не только не взял обратно своего «Покаяния», но, наоборот, неоднократно подтверждал его. Не подлежит сомнению, что здесь перед не случайный, минутный приступ малодушия, а вполне сознательная и последовательная линия. Какова же эта линия?

Цель патриарха можно сформулировать в двух словах: сохранить русскую Церковь, верную традиционному православию и независимую от удаоства, на базе «мирного сосуществования» с Советской властью.

О том, что речь шла не о подчинении, а только о «мирном сосущес-овании», свидетельствует категорический отказ патриарха от принципа пегистрации» — от согласования с властью назначения епископов и от аких бы то ни было мероприятий, которые означали бы вмешательство государства во внутренние дела церкви.

«Я посылаю епископов на юг, а власть их посылает на север», — так характеризовал создавшееся положение патриарх в 1924 году. (См.: Троицкий. По поводу книги протопресвитера Польского. Белград, 1955.)

Патриарх проводил свою линию последовательно и четко, без громких слов и оперных жестов, однако так, что ни у кого не возникало никаких на этот счет сомнений и неясностей.

В первой части нашего труда мы сравнили патриарха Тихона с образом М.И.Кутузова, каким он нарисован в романе Л.Н.Толстого «Война и мир».

Подобно Кутузову патриарх Тихон — простой русский человек — соединял в себе сознание своей правоты с чувством реальности. Подобно Кутузову, он делал великое всенародное дело — сохранял для народа его святыню, драгоценное духовное сокровище — Православную Церковь.

Наконец, когда речь идет о патриархе Тихоне после освобождения из заключения, невольно сравниваешь его с одним простым и сильным духом русским человеком — с Японским апостолом архиепископом Николаем.

«Самая война России с Японией доставила владыке немало душевных страданий, — говорит его биограф. — Как только выяснилось, что эта война неизбежна, возникает вопрос — останется ли епископ при своей пастве или уедет в Россию. Конечно, он остался. Но сердце его вдвойне страдало за родину, которую он так горячо любил, и за Японскую церковь.

От имени японских христиан он прислал русским пленным братское приветствие или послание.

«Возлюбленные братья во Христе! — читаем мы в этом послании. — Примите поздравление православных христиан юной японской церкви с Пресветлым праздником Воскресения Христа.

В свете этого праздника мы обращаемся к вам. В этом свете, свыше сияющем, исчезает различие народностей. Вошедшие в круг сего сияния уже не суть иудей или эллин, русский или японец, но все одно во Христе, все составляют одну семью Единого Отца Небесного».

(ПлатоноваА. Апостол Японии. Петроград, 1916, с. 57, 71.)

Подобно св. архиепископу Николаю во время русско-японской войны, патриарх Тихон считал (этому научил его горький опыт предыдущих лет), что Русская Церковь должна быть «над схваткой», но для этого было необходимо, чтобы она отмежевалась от контрреволюции и перестала быть «пятой колонной» в Советской России.

Разница между патриархом Тихоном и обновленцами та же, что и между патриархом Тихоном и его преемниками — на первый взгляд несущественная, почти неуловимая, и в то же время неизмеримо глубокая.

Апостол Павел и Победоносцев — лояльность по отношению к государству и порабощение государством церкви. В сопоставлении этих исторических образов постигается та бездонная пропасть, которая разделяет представителей различных течений в 1923 году.

И народ православный понял эту разницу — пошел за патриархом. Дело здесь не столько в личности патриарха, сколько в принципе. «Не позволим насиловать нашу совесть и навязывать нам пастырей, которых мы не желаем», — говорили люди и шли за патриархом. «Тихоновцы» в 1923 г. были, таким образом, стихийно демократическим течением. Именно здесь, около патриарха Тихона, произошло подлинное духовное обновление Церкви — в этом стихийном, всенародном соединении религиозных людей, волне, которая смыла все нечистое, пошлое, своекорыстное, что было в русской церкви.

И по иронии судьбы именно обновленцы оказались в этот момент в роли Победоносцевых — чиновников в рясе, которые шли против народной церкви.

Противники патриарха называли «тихоновщину» черносотенным движением, особенно любили они говорить об «охотнорядцах» и сухаревских торговцах, участвовавших в движении. Разумеется, нельзя отрицать наличия черносотенных элементов в рядах сторонников патриарха Тихона. Кстати сказать, немало недавних черносотенцев было и среди обновленцев, однако, конечно, не они играли в этом движении главную роль.

Как известно, «тихоновщина» в течение трех недель охватила не только всю Москву, но и всю Россию. Это значит, что по меньшей мере 50 миллионов человек так или иначе поддерживали патриарха Тихона. Но допустить, что в России в 1923 году было 50 миллионов черносотенцев, может только сумасшедший или совершенный невежда (их и до революции в России было не больше ста тысяч).

Особенной неожиданностью для многих было широкое сочувствие патриарху Тихону, обозначившееся в это время в рабочем классе.

«Религиозности в русском рабочем классе почти нет совершенно, — категорически утверждал в это время знаменитый идеолог, которому никак нельзя отказать ни в огромном таланте, ни в зоркой наблюдательности. — Да ее не было никогда по-настоящему. Православная Церковь была бытовой, обрядовой и казенной организацией. Проникнуть глубоко в сознание и связать свои догматы и каноны с внутренними переживаниями народных масс ей не удалось. Причины те же: некультурность старой России, в том числе ее церкви. Оттого, приобщаясь к культуре, русский рабочий класс так легко освобождается от своей чисто внешней, бытовой связи с церковью. Для крестьянина это труднее, но не потому, что он глубже, интимнее проникся церковным учением — этого, конечно, нет и в помине, а потому что его косность и однообразие быта тесно связаны с косностью и однообразием церковной обрядности.

У рабочего — мы говорим о массовом беспартийном рабочем — связь с церковью держится в большинстве случаев на нитке привычки, преимущественно женской привычки».

(Троцкий Л. Водка, церковь и кинематограф. — Петроградская Правда, 1923, 12 июля, с. 1.)

И вот, в полном противоречии с этими словами, огромная тяга к патриарху проявилась именно в районах с рабочим населением. Как характерный пример приведем подмосковный город Серпухов, населенный в

основном рабочими.

«В 1924 году в Серпухове разнесся слух, что по просьбе горожан в ближайший праздник приедет патриарх и будет служить в соборе. Праздник приходился в будни. Накануне рабочие заявили своему фабричному начальству:

— Мы хотим вас предупредить, что завтра на работу не выйдем, но просим не считать это забастовкой. Этот день мы вам отработаем в воскресенье, а пока патриарх будет с нами, мы работать не будем.

Ошеломленное начальство растерялось и на репрессивные меры не решилось — с рабочими считались.

На следующее утро на вокзале появилась увитая зеленью арка, а по всему пути рабочие стояли шпалерами и при проезде патриарха становились на колени. После богослужения они его обступили, прося остаться еще на один день и служить в церкви, считавшейся фабричной. Святейший остался и просьбу их выполнил.

Перед его отъездом рабочие объявили, что никому своего отца они для обратного пути не доверят, взяли лучший фабричный автомобиль и сами отвезли патриарха из Серпухова в Донской монастырь».

(Вестник культуры, Париж, 1937, с.8.)

В Петрограде в 1923 г. именно в рабочих районах (на Васильевском острове, в Гавани, в Московско-Нарвском и Выборгском районах) было особенно заметно движение в пользу патриарха Тихона. В селе Смоленском, исключительно рабочем районе, обновленцам не удалось водвориться ни в одном храме, примерно так же обстояло дело на Охте. «Тихоновским» было все крестьянство и вся городская беднота (прислуги, приказчики, мелкие ремесленники). Неверно также указание на то, что нэповская буржуазия поддерживала патриарха Тихона в Петрограде (с января 1924 г. он стал называться Ленинградом). Дело обстояло как раз наоборот: здесь главной цитаделью обновленчества являлись церковь Спаса на Сенной и Андреевский собор посещавшиеся в основном, торговцами с Сенного и Андреевского рынков. Ситный рынок поддерживал Введенскую церковь которая также являлась обновленческой.

Таким образом, следует подчеркнуть, что «тихоновщина» в основном опиралась на демократические слои населения и не последнюю роль «тихоновщине» играли рабочие.

Косвенным подтверждением народного размаха, который носило движение патриарха Тихона, явилась реорганизация обновленческого раскола.

Обновленчество очнулось от глубокого обморока, в который повергло его освобождение патриарха, лишь через месяц — в конце июля.

Первым признаком оживления обновленчества явились следующие два документа:

«Разъяснение прокурора Петроградской губернии от 31 июля 1923 г за № 4318.

На заявление ваше о поминовении за богослужением бывшего патриарха Тихона сим разъясняем, что общественные его выступления предусмотрены ст. 95 и 67 Уголовного кодекса, за каковые он привлечен к суду, то (?) явно проявленное признание его отдельными гражданами и группами в качестве своего духовного руководителя, а равно и публичное поминовение его за богослужением могут дать законный повод к возбуждению уголовного преследования против виновных в пособничестве в контрреволюционных действиях, не связанных непосредственно с совершением означенных преступлений, что предусмотрено ст. 69 Уголовного кодекса».

(Вестник Священного Синода, 1923, 18 сентября, с. 3–4.)

Более грамотно написанное и более пространно мотивированное разъяснение новгородского губернского прокурора:

«За последнее время в прокуратуру стали часто поступать запросы служителей религиозных культов о том, противозаконно ли поминовение бывшего патриарха Тихона за богослужением. Даю следующее разъяснение по этому вопросу.

Вопрос о поминовении во время церковной службы тех или иных лиц, как вопрос внутреннего церковного распорядка, государственной власти сам по себе не касается.

Но торжественное поминовение на ектений, во время великого входа и т. д. заведомых контрреволюционеров, как, например, бывшего патриарха Тихона, находившегося под судом, именование его «Господином нашим» и проч. уже выходит за рамки простой молитвы и является публичным изъявлением хвалы заведомым врагам Советской власти. Поскольку же такое поминовение совершается публично, в торжественной форме от имени Бога и может, таким образом, воздействовать на религиозные предрассудки масс и вызвать у них настроение, враждебное к Советской власти, поминовение это является агитацией. Поэтому никакое торжественное публичное поминовение на ектеньях, великом входе или в иные моменты церковной службы заведомых врагов Советской власти и в том числе бывшего патриарха Тихона допущено быть не может, и служители культа, которые будут продолжать такое поминовение, подчеркивая таким образом свою солидарность с явными контрреволюционерами и вызывая в массах враждебность к Советской власти, как лица социально опасные на основами декрета ВЦИК от 18 августа 1918 года будут представляться в особую миссию при Народном комиссариате внутренних дел для высылки в ад-инистративном порядке с заключением на 3 года в лагерь принудительных работ». (Там же.)

Не подлежит сомнению, что эти два разъяснения явились ответом на отчаянные мольбы обновленческих лидеров (как центральных, так и местных) о помощи, обращенные к властям. Надо, однако, сказать, что прокурооы блещущие красотами канцелярского стиля, мало помогли обновленцам. Поминовение патриарха началось повсюду по требованию народа. Если же отдельные священники подвергались репрессиям, то это только подливало масла в огонь, так как все аресты (даже если обновленцы не имели к ним никакого отношения) неизменно приписывались их проискам.

Еще меньшее впечатление произвело на верующих разъяснение Нар-комюста, изданное по настоянию А.И.Боярского.

«Ввиду ходящих слухов о создании б. патриархом Тихоном своего Священного Синода как всероссийской организации, объединяющей и руководящей всей тихоновской церковью в России, группы верующих в Петрограде обратились в пятый отдел Наркомата с вопросом — действительно ли зарегистрирована такая организация.

Пятый отдел ответил, что никакого Священного Синода в смысле всероссийской организации не существует. Такая организация и не может быть зарегистрирована.

Религиозные организации вроде Синода могут быть зарегистрированы только в результате всероссийских съездов «зарегистрированных религиозных обществ». (Там же.)

Поборникам регистрации пришлось зарегистрировать полный провал регистрированного шантажа: народные массы, объединившиеся вокруг патриарха, не обращали никакого внимания на все эти циркуляры, разъяснения, инструкции, и власти не могли ничего сделать с мощной народной волной.

Положительное и прогрессивное значение так называемой «тихонов-щины» 1923 года состоит хотя бы в том, что она показала ничтожность всяких «регистрационных удостоверений» и прочих канцелярских бумажек, которые гипнотизируют трусов и бюрократов.

20 июля 1923 года в Москву наконец прибыл из Одессы митрополит Евдоким.

На вокзале ему была устроена подчеркнуто торжественная встреча, в «Известиях» подали сообщение о его приезде под большим аншлагом, сячески рекламируя его как главу обновленческой церкви.

Краткую характеристику личности владыки Евдокима мы сделали в первой части нашей работы. С самого начала раскола преосвященный Евдоким проявлял необыкновенную активность, выступая с пространными воззваниями, написанными эмоционально и ярко, хотя несколько напыщенно.

На освобождение патриарха словоохотливый иерарх немедленно откликнулся двумя телеграммами, которые напоминали собой стихотворения в прозе.

«Глубоко обрадован публичным отречением бывшего патриарха от своих ошибок, — говорилось в первой из телеграмм. — Теперь у всех спадет пелена с глаз. Работа по созиданию подлинной свободной России и обновлению нашей церкви будет легче.

Всех, от архипастырей до последнего мирянина, зову дружно на работу. Создадим новую, счастливую Россию, которой будут завидовать все страны света. Пусть второй раз засияет свет с Востока. Митрополит Евдоким».

Восторженный тон, созвучный тем розовым надеждам, которые царили среди некоторой части обновленцев в день освобождения патриарха Тихона, сменился вскоре мрачным пессимизмом.

«Попытку б. патриарха Тихона начать совершать богослужения считаю немыслимой и противоестественной, — мелодраматически восклицал во второй телеграмме, написанной на другой день после первой, Евдоким. — Тот, кто обагрил себя кровью с ног до головы, потряс Церковь до основания, ввергнул множество людей в тюрьмы и ссылки, содействовал разорению всей Русской земли, поддерживая врагов русского народа за границей, дискредитировал новое наше правительство перед всем светом, — не может и не должен приступать к Божьему Престолу. Слишком велики преступления. Митрополит Евдоким».

(Известия, 1923, № 152.)

Обе эти телеграммы являлись своеобразной декларацией Одесского владыки в качестве будущего первоиерарха обновленческой церкви.

Выше мы уже говорили об избрании Евдокима на пост председателя ВЦС и о его неожиданном возвращении из Москвы в Одессу.

Для московских живоцерковников во главе с Красницким поведение владыки было совершенно непонятно. Столь же непонятно оно и для постороннего наблюдателя.

Все становится гораздо более ясным, если учесть, что владыка Евдоким, находясь проездом в Брянске, имел почти часовой телефонный разговор с Москвой. Собеседником преосвященного был не кто иной, как Е.А.Тучков. Именно после этого разговора обновленческий иерарх спешно вернулся в Одессу и пробыл здесь в течение недели, ожидая какого-то нового таинственного приглашения в Москву.

Красницкий, вероятно, дорого бы дал, чтобы присутствовать в номере брянской гостиницы, в которой сделал привал страстно ожидаемый им в Москве владыка. И действительно, имя Красницкого не раз упоминалось в этот момент, когда велся телефонный разговор с Тучковым.

В своей беседе с Евдокимом Тучков заявил о необходимости переформирования обновленческой церкви. «С этим я совершенно согласен», — ответил митрополит и тут же произнес в телефонную трубку сорокаминутную речь.

Терпеливо выслушав, Тучков вежливо заметил:

— Благодарю вас, Василий Иванович, за столь подробное сообщение. И надеюсь поговорить с вами в Москве, когда будут для этого подходящие условия.

— А сейчас? Ведь я на пути в Москву.

— Думаю, что сейчас еще рано[46].

Судя по последующим событиям, легко себе представить, о чем говорил митрополит Евдоким. Внутренняя слабость обновленческого раскола после освобождения патриарха стала для всех очевидной. Для того чтобы обновленчество могло импонировать народу или хотя бы стать для него сколько-нибудь приемлемым, следовало его перестроить. Евдоким предложил прежде всего вернуться к традиционным церковным формам, упразднить столь дико звучащие в церковном быту «центральные комитеты», «губкомы» и «райкомы» и назвать верховный орган по-старому Синодом. Затем следовало отмежеваться от наиболее дискредитированных лидеров, в первую очередь от Красницкого. Далее программа митрополита Евдокима предусматривала переговоры с патриархом, которые должны были вестись, однако, «с позиции силы».

Прибыв в двадцатых числах в Москву, новый обновленческий вождь застал здесь подготовленную для реорганизации почву. Прежде всего он обнаружил внезапную пропажу: В. Д. Красницкий бесследно исчез из Москвы, исчез столь же внезапно, как появился. По «чьему-то» совету он уехал обратно в Питер для того, чтобы превратиться в настоятеля Владимирского собора. Затем в Москву было экстренно вытребовано несколько робких растерянных стариков из архиереев старого поставления, которые никак не могли понять, чего от них хотят, и робко жались к Евдокиму, которого они помнили еще молодым преуспевающим монахом — ректором Московской духовной академии.

Конец июля и начало августа — время наиболее бурной деятельности Евдокима. За две недели ему удалось достигнуть консолидации раскола. Митрополит Евдоким обладал энергией не меньшей, чем Красницкий. Однако манеры у него были другие. Величавый и надменный князь церкви, митрополит Евдоким в этот момент импонировал решительно всем. Обновленческие батюшки подобострастно склонялись перед высоким духовным сановником, почуяв, наконец, привычную для них властную руку старорежимного архиерея. В иностранных посольствах митрополит Евдоким принимал вид образованного европейца, чему очень способствовала его великолепная английская речь. Представителям вселенских патриархов и ученым теоретикам обновленчества из бывших академических профессоров импонировал диплом магистра богословия, полученный еще в 1898 г. Наконец, народ, бесцеремонно выталкивающий из церквей обновленческих батюшек, умолкал при появлении старого архиерея в белом клобуке, с генеральской осанкой, с барской пренебрежительностью в обращении.

В августе 1923 г. в Троицком подворье собрался пленум Высшего Церковного Совета. Решения этого пленума — поворотный пункт в обновленчестве. Приводим поэтому здесь полностью протокол пленума.

«Протокол № 1

заседания пленума Высшего Церковного Совета от 8 августа 1923 г.

Присутствовали: председатель пленума митрополит Евдоким, митрополиты Симбирский Тихон и Сибирский Петр, архиепископ Рязанский Вениамин, Тульский Виталий, Смоленский Алексий и Пинский Сергии, епископ Дмитровский Георгий, протоиереи В.Шаповалов, П.Красотин, С.Коварский, А.Боярский, И.Журавский, Д.Соловьев, протодиакон С.Добров, управделами А.И.Новиков, В.Н.Львов.

Слушали: доклад управделами ВЦС А. Новикова о происшедших переменах за истекший период со времени прекращения работ Священного Собора Российской Православной Церкви 1923 года.

Постановили: доклад принять к сведению.

Расширить состав пленума вводом в него старейших иерархов в лице здесь присутствующих: митрополита Тихона, архиепископа Рязанского Вениамина, архиепископа Тульского Виталия и имеющих прибыть епископов — Петроградского Артемия и Пензенского Макария.

Слушали: предложение митрополита Евдокима о необходимости безотлагательно для блага Российской Церкви:

1. Восстановить связь с заграничными Восточными Церквами, послать полномочных авторитетных представителей Священного Синода на Восток, а также в Европу, Англию и Америку.

При этом Высокопреосвященным митрополитом Евдокимом было отмечено, что 7 августа к нему на Троицкое подворье являлись с официальным приветствием представители восточных патриархов: Константинопольского — архимандрит Иаков, и Александрийского — архимандрит Павел.

Во время ответного визита архимандритом Иаковом было заявлено митрополиту Евдокиму, что о всех происшедших церковных переменах уже сообщено в благоприятном смысле Вселенскому Константинопольскому Патриарху.

2. Восстановить теснейшую связь с местами и широкими народными масслми.

3. Впредь до нового Собора верховному органу управления Всероссийской Православной Церкви именоваться не Высшим Церковным Советом, а «Священный Синод Российской Православной Церкви».

4. Объединить все обновленческое движение, забыть навсегда все разделения и разногласия.

Благовествовать в духе мира и любви под единым вековечным знаменем «Единая, Святая, Соборная Апостольская Церковь», руководствоваться постановлениями Вселенских Соборов, Русской Православной Церкви и распоряжениями Святейшего Синода.

5. Обратиться с воззванием ко всем верующим от имени Святейшего Синода и старейших иерархов Православной Церкви с призывом к миру и единению, с осуждением действий бывшего патриарха Тихона ведущего Церковь по пути раскола церковного и на новую кровавую Голгофу.

6. Приступить немедленно к изданию двухнедельного журнала «Вестник Священного Синода». Первый номер «Вестника Священного Синода» должен быть выпущен в свет не позднее как через 10 дней.

7. Пересмотреть список уволенных на покой, преданных епископов с тем, чтобы воспользоваться их трудами в деле восстановления мира церковного.

Постановили единогласно:

Признать за благо предложения Высокопреосвященного митрополита Евдокима, принять и утвердить их». (Вестник Священного Синода РПЦ, 1923, сентябрь, № 1, с.7.)

Август 1923 года — важнейшая веха в истории обновленчества — начало нового, «синодального» периода.

Каковы особенности этого периода?

Прежде всего следует отметить исчезновение всех экстравагантнос-тей первого года. Ликвидация группировок с их ЦК, фракциями, платформами была, безусловно, правильным шагом не потому, что эти явления плохи сами по себе, а потому, что политическая терминология, перенесенная на церковную почву, производила совершенно карикатурное впечатление. Во всем этом было что-то балаганное, все равно как если бы первый секретарь партии вдруг стал бы называться коммунистическим патриархом.

С этого времени обновленчеству становится присуща внешняя монументальность форм. Грамоты Священного Синода, написанные нарочито архаическим стилем, пышность архиерейских богослужений, византийская терминология: «Изводилось Нашей мерности», «Писана сия грамота в лето от сотворения мира» и т. д. Все это делало обновленчество слепком с официальной церкви и давало определенный положительный результат:

таким образом удавалось кое-где примирить с обновленцами старорежимных людей.

Синодальный период был, однако, полным вырождением обновленческой идеи. Первый вопрос, который появлялся у всякого беспристрастного наблюдателя, был следующий: «Да из-за чего сыр-бор разгорелся?» Из-за чего происходит раскол, если ни в чем нет никакой разницы? И ответить на этот вопрос было довольно трудно. Впрочем, митрополит Рв доким явно вел курс на примирение с патриархом.

Эта тенденция сказалась, между прочим, и на самом составе Синода

В Синод входили следующие лица:

Председатель Священного Синода — Евдоким, митрополит Одесский и Херсонский.

Тихон, митрополит Симбирский.

Константин, архиепископ Гомельский.

Виталий, архиепископ Тульский и Епифанский.

Артемий, архиепископ Петроградский и Лужский.

Сергий, архиепископ Томский.

Петр, архиепископ Воронежский.

Алексий, архиепископ Смоленский и Дорогобужский.

Георгий, архиепископ Красноярский и Енисейский.

Протоиерей Павел Красотин.

Протоиерей Александр Боярский.

Протоиерей Дмитрий Адамов.

Протоиерей Сергий Канарский.

Протодиакон С.Добров.

В.Н.Львов.

Управделами Священного Синода А.И.Новиков.

(Вестник Священного Синода, 1923, № 1, с. 1.)

Присмотримся пристальнее к лицам, взявшим на себя в эти кризисные дни для обновленчества всю полноту ответственности. Прежде всего бросается в глаза отсутствие в Синоде главных вождей обновленчества: В.Д.Красницкого и А.И.Введенского. Их устранение преследовало двоякую цель: освободиться от наиболее скомпрометированных в глазах народа людей и обеспечить переговоры с патриархом, так как неудобно было иметь в этот момент в составе Синода двух человек, которые еще два месяца назад с пеной у рта требовали низложения патриарха Тихона.

Сразу бросается в глаза наличие в составе Синода нескольких архиереев старого доставления. Наиболее типичным из них является преосвященный Вениамин. Его биография, обстоятельства его перехода к обновленцам, его последующая роль в обновленчестве — все это в высокой степени типично.

Архиепископ Вениамин (в расколе митрополит Вениамин, в миру Василий Антонович Муратовский) родился в 1856 г. в семье сельского священника, около Казани. Окончив духовную семинарию, Василий Антонович сразу же женился на поповой дочке и принял сан священника. Человек спокойный, хладнокровный, добродушный, он, вероятно, так бы и остался священником Казанской Духосошественской церкви, если бы не семейное несчастие — смерть жены. Овдовев, духосошественский батюшка поступает в Казанскую духовную академию и вступает на стезю духовной карьеры. Принятие монашества, получение кандидатской степени, возведение в сан архимандрита… В 1896 г. архимандрит Вениамин переводится в Петербург где в это время митрополитом является его казанский земляк — Антоний Вадковский.

26 октября 1897 г. архимандрит Вениамин был рукоположен во епископа Ямбургского — викария Петербургской епархии. Хиротонию совершал митрополит Антоний в сослужении сонма архиереев, самым младшим из которых был рукоположенный за два дня до этого епископ (будущий Святейший патриарх Тихон).

10 июля 1901 года епископ Вениамин получает в управление Калужскую епархию. 31 декабря 1914 года он становится епископом Симбирским. 1 мая 1915 года он возводится в сан архиепископа.

Ученик митрополита Антония, владыка Вениамин был умеренным либералом, что вполне соответствовало его мягкой добродушной натуре. Как нельзя лучше его характеризует следующий эпизод. Однажды, в предвоенные годы, к владыке пришел один из симбирских священников с отчетом о борьбе с пьянством (тогда начинали входить в моду общества трезвости). Батюшка на этот раз набрался храбрости и написал в отчете, что «начальство лучше, чем требовать отчетов у духовенства, закрыло бы кабаки». Написал, подал архиерею и схватился за голову: «Что я наделал!» За такой отчет вполне можно было ожидать увольнения за штат и запрещения в священнос-лужении. Через три дня вызывают батюшку к Преосвященному. Идет, как на казнь. Выходит владыка Вениамин с отчетом в руках, отдает его священнику с улыбочкой и говорит: «Нате-ка, отец протоиерей, ваш отчет, перепишите-ка».

Так мягко и либерально управлял своей епархией, в здравии и спасении, в тишине и в ладу со всеми, и дожил бы владыка до глубокой старости, чаруя паству своим почтенным видом (он был удивительно похож на святочного деда), как вдруг налетел революционный шквал.

В 1919 году при отступлении белых из Симбирска владыка не устоял перед искушением — отступил с ними и застрял где-то в Сибири. Эта «эвакуация» и стала для него камнем преткновения — вечно ему все из-за нее угрожали и вечно его этой «эвакуацией» попрекали.

13 июля 1920 года владыка был назначен в Рязань. Здесь и пережил самые тяжелые времена церковной смуты: тут его и в тюрьму сажали, и выпускали, и под суд отдавали, пока владыка не признал «Живой Церкви». Тут только его оставили в покое. Тотчас после освобождения патриарха Тихона архиепископ приехал в Москву, приветствовал его со слезами на глазах и, вернувшись в Рязань, издал указ по епархии о присоединении к патриарху и стал поминать его за богослужением.

(См.: Церковное обновление, Рязань, № 14.)

5 августа у владыки был произведен обыск, и он был арестован и экстренно увезен в Москву. В августе 1923 г. он уже принимает участие в

седаниях Синода, а 9 августа обращается к рязанской пастве со следующим воззванием:

«Духовенству Рязанской епархии. йнезапно уехав в Москву и будучи приглашен в заседание Высшего Совета, а ныне Священного Синода Российской Православной Церкви для активного участия такового как член, я бесповоротно решил идти навстречу церковно-обновленческому движению в духе православной церкви, без всякого тяготения к так называемому тихоновскому движению. На этот путь приглашаю вступить и всех вас, досточтимые отцы и братия.

При сем долгом имею сообщить вам, что отныне в Священном Синоде не существует никаких отдельных обновленческих групп, все они соединились воедино, под именем «Единой Святой Соборной Апостольской Церкви». Молитвенно призываю Божие споспешествующее благословение на всех вас и ваших пасомых.

Божией милостью смиренный Вениамин, архиепископ Рязанский, член Священного Синода РПЦ. г. Москва, 1923 г., августа 9-го дня». (Церковное обновление, 1923, № 15, с. 4.)

В Рязань владыка не вернулся: в сентябре он украшает свои седины белым клобуком, который необычайно ему идет, будучи назначен митрополитом Ярославским, впоследствии Ленинградским, 8 января 1924 г. он избирается Председателем Священного Синода, в 1929 г. — митрополитом Московским и Коломенским, в каковом сане он мирно почил в 1930 ГОДУ.

Совершая торжественные богослужения и благословляя толпы молящихся, владыка не очень утруждал себя управлением церковью, передоверив все дела А.И.Введенскому, а управление Ленинградской епархией — Н.Ф.Платонову.

Владыка был строгим монахом, кристально честным человеком, никогда в жизни не совершил лично ни одного бесчестного или зазорного поступка. За свою нравственную чистоту он пользовался большим уважением не только со стороны обновленцев, но и со стороны староцерковников, о чем свидетельствует следующий документ, найденный нами в архивах:

«Московская Патриархия Заместитель патриаршего Местоблюстителя № 1180 29 апреля 1929 г. Москва

Высокопреосвященный Владыко!

На отношение от 18 апреля с. г. за № 1721 имею братский долг ответить, что так как обновленческое общество, возглавляемое Вашим Высокопреосвященством и Священным Синодом, признается нами состоящим вне общения со Святою Православною Церковью Христовою (вследствие разрыва с канонически законным Священноначалием Православной Церкви в СССР, т. е. Московской Патриархией) — всякое рассуждение между нами и переговоры о старом или новом стиле и подобных, сравнительно второстепенных вопросах нам представляются нецелесообразными и излишними.

Прошу верить, что настоящее письмо продиктовано прежними чувствами личного уважения к Вашему Высокопреосвященству и братской Вам благожелательности, а равно и надеждой на лучшее будущее во взаимных между нами отношениях, которую до сих пор питает в душе

Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга Сергий, митрополит Нижегородский».

Кроме митрополитов Евдокима и Вениамина, в Синоде четверо архиереев старого поставления: Тихон, митрополит Симбирский, Константин, архиепископ Гомельский, Виталий, архиепископ Тульский и Епифанский, Артемий, архиепископ Петроградский и Лужский. Всего, следовательно, шесть человек. Из архиереев нового поставления можно отметить трех ярко-красных обновленцев: Петра Блинова, митрополита всея Сибири Петра Сергеева, архиепископа Воронежского, и Алексия Дьяконова, потерпевшего столь жестокую неудачу в Харькове и все-таки рукоположенного 10 мая 1923 г. в Смоленске, причем, видимо желая вознаградить Алексия за несколько раз уплывавшее от него архиерейство, обновленческие владыки возвели его в сан архиепископа.

Вскоре в Москву прибыл А.И.Введенский, который был немедленно кооптирован в состав Синода.

Сразу после своего сформирования Священный Синод обратился к верующим со следующим воззванием:

«Возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем членам Православной Церкви.

Благодать и мир да умножатся.

Глубокою скорбью переполнены сердца наши от всех событий, которые совершаются ныне во Святой нашей Православной Церкви: нестроения, раздоры, разделения, оскудение любви, недоброжелательства обуревают нас. Что же произошло?

Общественное мнение и религиозная совесть верующих на бывшего патриарха Тихона возложила две вины: первую — непризнание им нового государственного строения и Советской власти. Вторую — в приведении в полное расстройство всех церковных дел. В первой своей вине бывш. патриарх Тихон открыто перед всем миром покаялся. Он признал Советскую власть, признал, что он раньше шел против нее. Отмежевался от внутренней и заграничной контрреволюции, осудив ее, и ныне выпущен на свободу, до разбора его дела в суде.

Так он сделал то, что давно уже сделано нами, и тем самым показал, что мы были правы, давно уже признавши Советскую власть.

Но вторая вина его еще по-прежнему лежит на бывшем патриархе Тихоне. Будучи патриархом, он, несмотря на предостережения и протесты виднейших иерархов церкви, потерявши всех своих соратников и оставшись один, единовластно стал управлять Церковью, вопреки канонам и соборным постановлениям и даже Собора 1917–1918 гг.

Тогда в результате его властвования пролилась христианская кровь, погибло много архипастырей и пастырей, плачем и стоном наполнилась земля наша и даже гибель грозила самой Церкви. Теперь он снова сеет смуту и разъединение.

Осужденный Собором архипастырей, из которых многие избирали его же самого раньше на патриаршество, он в погоне за властью попрал всякие апостольские и святоотеческие узаконения. Сам себя восстановил в епископском сане, сам себя снова объявил патриархом и святотатственно стал совершать священную службу.

Мир и покой им снова нарушены, и снова раздирается Церковь Бо-жия. И это еще более усугубляет его вину перед Церковью.

Болея за страдания ваши и ища мира и единения церковного, мы старейшие архипастыри и пастыри ваши, в этот великий момент берем на себя святую задачу — вывести Церковь Божию из пучины волнения и человеческих страстей.

Мы объявляем, что во главе правления верховного отныне стоит Священный Синод Православной Российской Церкви. Объявляем, что нет больше группировок, партийных разделений и разноименных церковных организаций, а есть Единая Святая Соборная и Апостольская Православная Церковь. Мы входим в общение со Святейшими Восточными патриархами, мы стоим на страже нашего Святого Православия.

Мы стоим на почве признания необходимых преобразований в бытовом укладе церковной жизни — преобразований, уже давно намеченных нашими лучшими и старейшими архипастырями, учеными профессорами и богословами, предсоборными совещаниями и проводимыми в жизнь на Соборах 1917 и 1923 гг. Но мы свято, твердо и непоколебимо блюдем и будем блюсти до скончания нашей жизни чистоту учения Православной веры, таинства ее и догматы.

Не будьте же детьми умом, не увлекайтесь пышностью имен и титулов, но разумейте — Божие ли творят. Неужели вы не видите, что бывший патриарх Тихон снова ведет вас на путь нового великого горя, страданий и слез. Этот путь уже определенно выяснен на страницах нашей печати и беспристрастным общественным мнением. Над деяниями бывшего патриарха Тихона впереди стоит грозный и неумолимый суд. Знайте же како опасно ходите.

Священный Синод Православной Российской Церкви. Председатель: Евдоким, митрополит Одесский. Члены: Тихон, митрополит Симбирский. Виталий, епископ Тульский. Вениамин, архиепископ Рязанский. Петр, архиепископ Воронежский. Алексий, архиепископ Смоленский. Петр, митрополит Сибирский. Александр, архиепископ Крутицкий. Протоиереи: А. Боярский, Д.Соловьев, Адамов, Шаповалов-Протодиакон Сергий Доброе. Управделами Александр Новиков». (Церковное обновление, № 19, с.3.)

В августе 1923 года взаимоотношения тихоновцеви обновленцев вступили в новую фазу: представители обоих течений скрестили шпаги на диспутах.

31 июля 1923 г. в Консерватории выступил с докладом А.И.Введенский.

Свои впечатления от этой первой боевой сшибки между Введенским и тихоновцами очень живо и ярко передает Мих. Горев в своей статье «Судьбы церкви. Размышления после религиозного диспута». Статья написана под непосредственным впечатлением диспута и потому (несмотря на свою явную тенденциозность) дает представление об атмосфере диспута в 1923 году.

«Почувствовавшая будто бы праздник на своей контрреволюционной улице тихоновщина обнаглела, распоясалась и где только может показывает свои волчьи клыки, — злобно начинает статью расстрига-антирелигиозник. — Недавно ею был избит толстовец, безобидный 60–70-летний старик И. Трегубов. Каждое собрание, на котором выступают тихоновцы в спорах с обновленцами, грозит перейти в мамаево побоище, где «истину веры» должен восстановить и закрепить кулак тихоновщины. Таким был и первый из намеченных диспутов в Большом зале Консерватории: «Судьбы церкви и раскаяние Тихона». Трудно представить зрелище более мерзкое, более отвратительное, чем этот, с позволения сказать, диспут. Охотнорядье, Толкучий и Хитров — сверху донизу набили громадный зал. Здесь же ушибленный революцией интеллигент — бывший «союзник», бывший пристав, крепостник, Манилов, Ноздрев и Собакевич. Вся эта старая, гнилая, злопыхающая помещичье-дворянская Россия выползла из своих нор. Извивающаяся шипящая гадина сейчас пробует остроту и яд своего жала на обновленцах. Завтра она может сделать тщетную попытку укусить власть трудящихся…

Опьяненная, затуманенная свечами, колоколами, протодиаконами и ладаном патриарших богослужений толпа воскрешает век Аввакумов и Пустосвятов[47]

На диспуте два битых часа толпа улюлюкала, галдела, стучала, не давала говорить Введенскому. Время от времени какие-то типы «с жезлом» в руках и со сжатыми кулаками грудились против трибуны, и чем бы кончилось дело, если бы тут не присутствовали милиционеры — трудно сказать.

Никакой речи Введенского, в сущности, же было. Было переругивание с толпой, которая галдежом и стуком прерывала оратора на каждом слове и целью которой было зажать оратору рот, сорвать диспут во что бы то ни стало.

И кто был на этом «религиозном» собраннии, тот заметил пару десятков Тит Титычей, рассевшихся по всему залу. Это дирижеры скандала.

Лишь только зал начинал успокаиваться, они вскакивали со своих мест потрясая кулаками:

— За великого господина нашего Святейшего Тихона, отца нашего умрем. Постоим, отцы и братия! '

И атмосфера союзнических чайных сгущалась, в воздухе повисала брань, погромные настроения росли. Время от времени тихоновщина высылала своих застрельщиков на трибуну.

Вот, например, Потоцкий. Он будто случайно встретился с одним из «столпов» тихоновской церкви, епископом Иларионом, который сказал, что сам-де выступить не может, так как занят «молением преподобному Серафиму за Русь. А тебя благословляю. Говори, что Бог на душу положит».

И в дальнейшем речь Потоцкого — речь Иларионова послушника который, как попугай, повторял без смысла и выражения вызубренные назубок чьи-то чужие слова, разжигавшие толпу.

Вот другой тихоновец — архимандрит Евгений. Как фигляр, ломаясь и кривляясь, этот «пастух Тихонова стада», этот свидетель двухчасового хулиганства толпы говорит своей пастве буквально следующее (записанное стенографически):

— Братие и сестры! Ваше поведение, ваша организованность на этом собрании приводят меня в полное восхищение. Говорят, что тихоновская церковь умерла. Нет, она жива (показывает театральным жестом) — вот она.

Громкие аплодисменты. Не крики, а какое-то звериное рычание от удовольствия покрывает его слова.

— Меня просят выступить, — продолжает архимандрит, — но я подчиняюсь дисциплине. Не получив благословения великого господина нашего Святейшего патриарха Тихона, я лучше умру здесь, чем произнесу одно слово.

И этот архимандрит, не смеющий будто без приказа по начальству защищать свою веру, но смеющий одобрять и благословлять хулиганство толпы, удаляется под рев Сухаревки.

Ханжащие интеллигентики, подслеповатые папертницы, просвирни и дьяконицы складывают в проходах ручки под благословение. Кто-то падает в ноги…»

(Известия ВЦИК, 1923, 3 августа, перепечатано в «Вестнике Священного Синода», 1923, № 1, с. 21–22.)

Одновременно на протяжении всего августа шли закулисные переговоры между тихоновцами и обновленцами. Официальное сообщение об этих переговорах было опубликовано в обновленческой прессе лишь через три месяца, когда эти переговоры уже кончились полным провалом.

«Между бывш. патриархом и его представителями, с одной стороны, и представителями Священного Синода, с другой, происходили совещания по вопросу об объединении в целях удовлетворения Русской Церкви, причем стараниями обеих сторон выработаны следующие условия:

а) удаление б. патриарха Тихона от церковного управления; б) удаление б. патриарха Тихона на жительство, впредь до Собора, Гефсиманский скит; в) перенесение окончательного решения дела б. патриарха Тихона на Собор.

Священный Синод в заседании 20 октября определил считать возможным дальнейшие переговоры на изложенных условиях».

(Церковное обновление, № 16, с. 4.)

Подробности о происходивших в 1923 году переговорах стали известны лишь через четыре года, когда появился в обновленческой прессе интереснейший документ, принадлежащий перу преосвященного Гервасия, епископа Курского и Обоянского.

Епископ Гервасий являлся «тихоновцем» до 1926 года и занимал Ставропольскую (на Кавказе), а затем Рыбинскую кафедру. После перехода в обновленчество епископ Гервасий опубликовал в «Вестнике Священного Синода» свои воспоминания под заглавием «Одна из прежних попыток староцерковников к примирению со Св. Синодом РПЦ». Эти воспоминания, написанные с полным беспристрастием и содержащие в себе ссылки на целый ряд лиц, которые все тогда еще были живы, заслуживают полного доверия. Приводим наиболее интересные из них выдержки.

В начале статьи епископ рассказывает, как в конце сентября 1923 года ему пришлось присутствовать в Михайловском храме Донского монастыря на собрании 27 епископов.

«На этом собрании три тихоновских архиерея — архиепископ Серафим (Александров), архиепископ Иларион (Троицкий) и архиепископ Тихон (Уральский) — по профессии, кажется, врач, — делали доклад о своих предварительных переговорах с митрополитом Евдокимом, бывшим председателем Священного Синода РП Церкви обновленческой организации по вопросу о ликвидации разделения Церкви и о принятии и непринятии тихоновцами проектируемых способов объединения их с обновленцами.

Первым начал доклад архиепископ Серафим (Александров), который начал свой доклад таким образом:

«Богомудрые архипастыри, мы только что сейчас, в качестве трех уполномоченных Святейшим патриархом Тихоном лиц, были у Высокопреосвященного митрополита Евдокима, где около двух часов беседовали с ним обстоятельно по вопросу о ликвидации нашего церковного разделения. «ысокопреосвященнейший митрополит Евдоким предложил нам обсудить три вопроса по этому делу безотлагательно, принципиально, с коими мы согласились. Это:

1. Согласны ли мы на примирение с ним. Если мы согласны, то надо:

2. Завести сношения и начать совместную подготовительную работу к «Редстоящему Поместному Собору.

3. Поместный Собор открывает Святейший патриарх Тихон. На этом Соборе патриарх Тихон должен отказаться от управления церковью и уйти на покой. Если мы согласны будем провести это в жизнь, то высокопреосвященный Евдоким дал нам обещание, что патриарх Тихон будет на Соборе ими восстановлен в сущем сане.

Между прочим, архиепископ Серафим (Александров) в конце своего краткого доклада упомянул, что очень желательно было бы присутствие на этом совещании архиепископа Феодора (Поздеевского) как авторитетного ученого и популярного в Москве святителя. Официальное приглашение архиепископу Феод ору передано, но он ничего не ответил, сам не явился на это собрание. Но если на этом собрании не было архиепископа Феодора, то были здесь ярые сторонники, почитатели Феодора. Так, некто епископ Амвросий, бывший Винницкий, викарий Подольский, сторонник и единомышленник архиепископа Феодора, выступил с речью по существу доклада архиепископа Серафима. Он начал свою речь приблизительно так:

«Меня удивляет, почему вы, ваше Высокопреосвященство, называете Евдокима высокопреосвященным митрополитом. Признаете ли вы его за законного архиерея?» Архиепископ Серафим ответил утвердительно, что пока он признает его за законного архиерея, что этот вопрос спорный. Далее епископ Амвросий продолжал:

«А для меня и, наверное, для других, здесь присутствующих, Евдоким вовсе не высокопреосвященный митрополит, а бывший архиепископ, потому что он присоединился к отщепенцам (самозванному духовенству, отколовшемуся от Святейшего патриарха Тихона и, по его идеологии, от Церкви Христовой).

Сами посудите, кто у них первыми вершителями дел были? Бывший архиепископ Антонин, состоящий на покое в Заиконоспасском монастыре. Он из личных счетов пошел против патриарха Тихона, а к нему примкнули и прочие из духовенства с темным прошлым. Антонин оказался богохульником. Он, как нам известно, идет против почитания угодников Божиих, признает только Святую Троицу и священные события из жизни Христа и Богоматери, иконостас он называет ненужной перегородкой, которую пора, по его словам, сломать. Он не признает крещение младенцев и причащает по-католически[48].

Епископ Леонид нам мало известен, но он, несомненно, подкуплен, дабы расшатывать канонические устои Святого Православия. Введенский, бывший петроградский священник, а ныне женатый архиерей, чуть ли не из евреев. Священник Боярский высказался кощунственно на их незаконном Соборе против почитания святых мощей. Вот эти опороченные лица и восстали против Святейшего патриарха Тихона и Святого Православия. Вот к ним и присоединился архиепископ Евдоким и тем самым отказался от Церкви Христовой, а потому он не может быть законным архиереем».

На это архиепископ Иларион сказал так: «Для нас фактически митрополит Евдоким не является законным архиереем, так как сам отказался от Церкви Христовой, но Церковь-то Христова своими постановлениями юридически ведь еще не санкционировала его отпадения и ниспадение в разряд мирян, она его еще терпит в сущем сане. Вот когда будет Собор, там все это будет рассмотрено, и если Собор признает митрополита Евдокима и других виновными в отпадении и сделает свое окончательное решение о нем, тогда и мы не в праве будем величать владыку Евдокима Высокопреосвященным».

Архиепископ Иларион еще раз высказался за то, что он везде бывал, много говорил по церковным вопросам с компетентными людьми и пришел к выводу, что для них, тихоновцев, другого выхода нет, как только одно — подойти к Священному Синоду РПЦ, договориться с обновленцами, не нарушая канонических устоев Православной Российской Церкви. Все наше разделение, говорил архиепископ Иларион, основано на недовольстве некоторыми иерархами и православными мирянами личностью патриарха Тихона.

Архиепископ Серафим: «Мы ни одного шага не можем ступить в делах без воли патриарха Тихона. Конечно, обо всем этом я Святейшему докладывал и просил его благословения на собрание. Святейший патриарх Тихон ответил мне так (я привожу буквально слова Его Святейшества): «Надоел я вам, братцы, возьмите метелку и гоните меня». По-видимому, патриарх Тихон ничего не имел против того, если бы ему для блага Церкви необходимо было отойти в сторону от кормила правления Русской Церкви».

Закрытой баллотировкой проект примирения и соединения с обновленцами большинством голосов был провален и собрание закрыто». (Вестник Священного Синода, 1927, № 4, с. 23.)

Как можно видеть из приведенных воспоминаний, в непосредственном окружении патриарха существовало в то время два течения: непримиримое — во главе с архиепископом Феодором, и сторонники компромисса, наиболее тактичными представителями которых были архиепископ Серафим Александров (впоследствии один из главных соратников митрополита Сергия) и архиепископ Иларион.

Епископ Гервасий сообщает о представителях этих течений ряд любопытных сведений: архиепископ Феодор жил тогда, как известно, в Даниловом монастыре, который был тогда местопребыванием еще нескольких, крайне консервативных и очень стойких архиереев школы Антония Храповицкого, епископа Пахомия и других. «Завсегдатаями, — говорит епископ Гервасий, — были архиепископ Угличский Серафим (Самойлович), архиепископ Гурий (Степанов) и митрополит Серафим (Чичагов). «А, это в конспиративном Синоде», — говорил про них с насмешкой патриарх Тихон. Архиепископ Феодор мне говорил, ругая Илариона, что он погубит патриарха Тихона и Церковь, а в патриархе все спасение. Если же патриарха Тихона не будет, то власть не допустит вообще в России патриаршества, а без патриаршества для Церкви — крах».

Впрочем, и архиепископ Иларион был, по словам епископа Гервасия, убежденным сторонником патриаршества. «В 1923 году, в первых числах октября, — заканчивает он свои воспоминания, — я случайно встретился на прогулке по двору в ярославской тюрьме «Коровники» с архиепископом Иларионом. Иларион обрушился на меня за мой переход к обновленцам. «Восточные патриархи с нами, — сказал он. — Это я знаю документально, обновленцы врут. Введенский ваш изолгался. Ведь я с ним на диспутах выступал в Москве, я его к стенке прижимал, мне все их хитрости прекрасно известны». В заключение архиепископ сказал: «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю». (Там же.)

Так или иначе, к концу сентября 1923 года стало ясно, что переговоры с обновленцами зашли в тупик. Вскоре после этого была предпринята еще одна попытка в этом роде: Е.А.Тучков настойчиво требовал от патриарха Тихона, чтоб он принял для конфиденциальной беседы митрополита Евдокима. Несмотря на угрозы нового ареста, патриарх ответил категорическим отказом. «Если бы я знал, что обновленцы сделали так мало успехов, я вообще остался бы в заключении», — говорил он близким ему людям (см. работу проф. Троицкого «По поводу книги прот. Польского»). С точки зрения церковной политики, конечно, было бы желательно достижение соглашения между враждующими сторонами. Все дело, однако, в том, что народ, стоящий за патриархом, не хотел и слышать о примирении с обновленцами.

Всенародное движение, объединившееся вокруг патриарха, все ширилось и росло. Оно прокатывалось по всей стране. В сентябре 1923 года оно перекинулось в Петроград, и здесь оно воплотилось в так называемой «мануиловщине» (термин обновленческого Синода), которая представляет собой интереснейший и характернейший эпизод в истории Русской Церкви того времени.

В Петрограде

События, потрясшие Русскую Церковь летом 1923 года, получили в то время название «тихоновщины». В Петрограде их называли «мануиловщина». Эти крылатые термины исходили из обновленческих кругов. Сторонники патриарха Тихона отвергали их с негодованием, заявляя, что они являются православными христианами, единственными законными представителями Русской Православной Церкви. Это, разумеется, так и есть. Однако одного понятия «Русская Православная Церковь» в данном случае недостаточно. Оно не отражает специфических черт движения 1923 года. Летом этого года возникло беспрецедентно мощное народно-религиозное движение. Ни до 1923 года, ни после него такого массового, всенародного движения не было, и для его обозначения требуются особые термины. Будем пользоваться поэтому терминами, которые в 1923 году были у всех на устах.

Как мы указывали выше, «тихоновщина» прокатилась по всей стране. В Петрограде она переживалась с особой остротой. Объясняется это тем положением, которое занимал тогда Питер в нашем государстве. Несмотря на перенос столицы в Москву, Петроград все еще оставался центром общественной жизни. Здесь находились наиболее культурные слои интеллигенции. Здесь (на Путиловском и других заводах) концентрировался цвет рабочего класса. Интерес к политике, к общественным веяниям, являлся стойкой традицией на берегах Невы. Петроградская церковь также очень чутко реагировала на каждое изменение в церковной ситуации. Освобождение патриарха сразу всколыхнуло Петроград.

А. И. Боярский немедленно отправился в Москву, однако его попытки завязать отношения с патриархом не увенчались успехом. По возвращении в Петроград Боярский пытался закрепиться на старых позициях. «Бывший патриарх, судя по высказанному им в печати, — говорил Боярский, — стоит на той же платформе, что и группа «Живая Церковь» (!), и, таким образом, нам придется вести борьбу с ними одновременно. Священник Красницкий полагает, что бывший патриарх может занять определенное положение в церкви, если принесет покаяние в своих ошибках перед нею, мы же утверждаем, что одного раскаяния мало и что дело бывшего патриарха подлежит рассмотрению Собора. Для нас невозможен путь «Живой Церкви», ибо хотя она и стала на революционную политическую платформу, но сохранила при этом в неизменности церковное учение, служение и весь строй старой церкви. Опубликованная в печати инструкция, подтверждающая неуклонное применение декрета об отделении церкви от государства, как нельзя более отвечает желаниям и чаяниям «Союза общин». (Красная газета, 1923, 3 июля, вечерний выпуск, с. 1.) В то время Петроград был твердыней Синода, а А.И.Боярский — церковным «диктатором» Петрограда.

В феврале 1923 года, после ареста епископа Николая и ссылки его в Коми-Зырянский край, Петроградская автокефалия распалась: лишенные руководителей, не имея четкой и ясной платформы, испытывая нажим со стороны властей, автокефалисты вынуждены были отдать обновленцам почти все свои храмы. Только 5 храмов из 123 не признавали ни Собора 1923 года, ни ВЦС. Самым большим из этих храмов был Спасо-Преображенс-кий собор (на Литейном), который с огромным трудом отражал яростные атаки обновленцев благодаря энергии и стойкости настоятеля о. Сергия Тихомирова.

Непреклонным оставался также приход Спасской крохотной церкви, б. домовая церковь Александро-Невского общества трезвости, настоятелем которой был молодой иеромонах Мануил, и три окраинных храма:

Никифоровское подворье, Мало-Охтенская церковь и домовая церковь при убежище для престарелых артистов на Каменном острове. Престарелые артисты вообще оказались самыми закоренелыми «тихоновцами»: они попросту не пустили сюда священника-живца, забаррикадировав церковь. Тень Марии Гавриловны Савиной — основательницы убежища, ревнительницы строгого православия и обрядового благочестия, которое причудливо соединялось у великой артистки с нравами театральной богемы, — реяла над убежищем.

Обновленческая церковь в Петрограде в 1923 году возглавлялась архиепископом Артемием Ильинским. Ничем не замечательный петербургский священник, известный в дореволюционное время как законоучитель гимназии принца Ольденбургского (на Каменноостровском проспекте), владыка Артемий, овдовев, был рукоположен в епископа летом 1917 года. В епископском звании он оставался столь же заурядной фигурой, как и раньше. Примкнув в начале раскола к обновленцам, архиепископ Артемий с января 1923 года номинально возглавлял епархию в сане архиепископа Петроградского и Лужского.

Настоящим руководителем Петроградской церкви был, однако, А.И.Боярский. Совершенно оттеснив живоцерковников, о. Боярский твердой рукой насаждал в Питере СОДАЦ. Личная популярность А. И. Боярского достигла в это время зенита, чему немало способствовала его смелая речь в защиту митрополита Вениамина на суде, куда он был вызван в качестве свидетеля обвинения.

В начале июля 1923 года Боярскому пришлось столкнуться, однако, совершенно новой ситуацией. В этом ему пришлось убедиться 10 июля 1923 года в Александро-Невской Лавре, где он председательствовал на собрании верующих, созванном в связи с освобождением патриарха. Каждое слово Боярского прерывалось шумом и криками. Слова же Боярского «о будущих планах Тихона» были прерваны издевательскими криками:

«Откуда вы знаете — он же вас прогнал?!», хохотом и шиканьем.

Совершенно неожиданно выступил против Боярского и противник «слева» — некий священник Разумовский, жаловавшийся на «притеснения со стороны Петроградского епархиального управления»[49]. Резолюция Боярского, осуждавшая патриарха, была отклонена огромным большинством. Пришлось ограничиться «каучуковой» резолюцией о 2-м Соборе, который должен был разрешить все церковные вопросы.

15 июля 1923 года — к своему престольному празднику — приехал в Петроград В.Д.Красницкий. Его появление ознаменовалось крупным скандалом: когда во время обедни в Князь-Владимирском соборе он появился на кафедре, его встретили оглушительным криком. Несмотря на все попытки, ему так и не удалось сказать ни одного слова. Его священнослужение во Владимирском соборе стало после этого совершенно невозможным. Каждое его слово покрывалось криками: «Мерзавец! Вон! Руки в крови!» В конце концов Красницкому пришлось расстаться с Князь-Владимирским собором: по постановлению Епархиального управления он был переведен в Казанский собор.

В начале августа было опубликовано известное разъяснение заместителя петроградского прокурора Азовского с запрещением поминать патриарха, однако тут же зампрокурора влил в бочку «обновленческого меда» изрядную ложку дегтя.

«Зам. прокурора т. Азовский, — сообщал корреспондент, — добавил, что в некоторых случаях прокурорскому надзору приходится своим вмешательством приостанавливать незаконные распоряжения административной власти по церковному вопросу. Так, например, исполком Центрального района предписал Спасо-Преображенской церкви передать церковное имущество новой живоцерковной «двадцатке». Губпрокурор признал это предписание незаконным и предложил воздержаться от передачи имущества до тщательного выяснения этого вопроса».

(Красная газета, 1923, 8 августа, № 187, с. 2.)

24 июля 1923 года в Петрограде состоялся первый официальный переход храма от обновленцев к патриарху Тихону. 22 июля община Вознесенской церкви (одной из крупнейших церквей, расположенных в центре города) приняла резолюцию о признании патриарха. Настоятель, протоиерей Прозоровский, послал соответствующую телеграмму в Москву.

Летом 1923 года во всех храмах Петрограда прокатилась волна стихийных демонстраций в пользу патриарха Тихона. Демонстрации эти вспыхивали совершенно неожиданно, по случайному поводу, и являлись выражением того настроения, которое владело народными массами в Петрограде.

Характерен в этом смысле инцидент в Пантелеймоновской церкви, сделавшийся предметом судебного разбирательства. Приводим здесь бей всяких комментариев два сообщения об этом инциденте, появившиеся в прессе.

«Вчера, 11 сентября, в Пантелеймоновскую церковь явились два священника, назначенных от «Красной церкви», — сообщала «Красная газета» (1923, 12 сентября, № 217, с. 2), — и приступили к служению всенощной. Тогда толпа тихоновцев, человек в полтораста, находясь внутри церкви, стала громко кричать, требуя от священников, чтобы они прекратили службу и уходили. Другая такая же толпа «платочков» и «картузов лабазного типа» стояла в это время вне храма, на Пантелеймоновской улице и «агитировала», т. е. уговаривала идущих в храм молиться не ходить в него, а идти в Спасскую церковь, где, слава Богу, пока все по-старому. Когда священник, служивший за причетника, обратился к находящимся в церкви, прося их вести себя потише, тихоновцы устроили ему форменный кошачий концерт. Но, по-видимому, священники оказались уже достаточно «обстрелянными» и как ни в чем не бывало продолжали службу под топот и крики тихоновцев. Всенощная была благополучно доведена до конца».

Стихийный характер этого инцидента еще более выясняется из другого сообщения газеты:

«12 сентября, как у нас сообщалось своевременно, — писала «Красная газета» 22 сентября 1923 года, — при совершении церковной службы в Пантелеймоновской церкви группой истинно верующих был устроен дебош, едва ли не приведший к драке с неистинно верующими. В то время, когда священник-обновленец совершал в церкви богослужение, толпа крикунов во главе с некими Балашовым, Захаровым, Неверовским, Каратаевым и Ивановой с криком и шумом ворвалась в церковь. Со священника было стащено облачение, причем его порядком помяли. Милиция, явившаяся на место скандала, положила ему конец. Главные безобразники были задержаны, причем выяснились их роли. 17-летняя Иванова, едва окончившая среднюю школу, особенно старалась, зазывая в церковь прихожан, а Каратаев, шедший в церковь помолиться, увидев в алтаре «обновленца», бросился на нечестивца и стал стаскивать с него облачение. Неверовский, явившись в церковь для панихиды по ком-то, позабыв про покойника, занялся агитацией и стал призывать верующих к дебошу. Вся эта компания предается суду по 227 статье Уголовного Кодекса — по статье, которая «за публичное нарушение или стеснение религиозных обрядов карает виновных принудительными работами или штрафом в триста рублей золотом».

(Красная газета, 1923, 22 сентября, № 252, с. 3.)

Своеобразным проявлением нарастающего народного движения было появление в это время в Петрограде народных проповедников старой церкви — по углам улиц стихийно возникали религиозные митинги.

«Вчера, на углу Среднего проспекта и Съездовской улицы Васильевского острова, — сообщала «Красная газета», — постовым милиционером был задержан неизвестный, собравший большую толпу народа, среди которой он занимался пропагандой идеи «староцерковничества». Задержанный оказался проживающим в доме № 77 по Международному проспекту М.Лукьяновым, 56 лет, который неоднократно привлекался в Ленинграде, а однажды в Саратове, за устройство на улице сборищ, перед которыми выступал в качестве «апостола старой церкви».

(Красная газета, 1924, 11 августа, с. 2.)

Таким образом, в 1923 году почва в Петрограде была готова для возникновения широкого народного религиозного движения. Оформление такого движения задерживалось лишь из-за отсутствия признанного вождя.

Такой вождь появился в сентябре 1923 года — им стал епископ Мануил Лемешевский[50].

Руководитель движения — это зеркало движения. В процессе исторического развития происходит как бы естественный отбор деятелей, и в результате на поверхность всплывают люди, наиболее полно и ярко отражающие эпоху. Не случайно именно епископ Мануил оказался во главе Петроградской церкви осенью 1923 года. Вся его жизнь — это сочетание строгого православия со своеобразным демократизмом.

Епископ Мануил не принадлежал к особо выдающимся богословам, не являлся он и особо замечательным проповедником. По складу своего ума он не теоретик. Однако трудно представить человека более преданного православию и в то же время более чуждого чиновничьей рутины, бюрократизма, чем епископ Мануил.

Человек смелый, правдивый и прямолинейный, он является представителем не «казенного православия», породившего в прошлом и порождающего в настоящем уйму чиновников в рясе, и не православия академического, породившего множество выдающихся мыслителей. Православие епископа Мануила — это то народное, глубинное, воинственное и гуманистическое православие, певцом которого был Ф.М.Достоевский, желавший видеть в нем «русский национализм».

Жизненный путь владыки Мануила также отличен от биографий князей церкви.

Виктор Викторович Лемешевский (митрополит Мануил) родился 1 мая 1884 года в городе Луге Петербургской губернии в небогатой дворянской семье. Отец его — выходец из западных губерний, вероятно, был каким-либо незначительным чиновником. Свое детство будущий иерарх провел в городе Либаве. Там он окончил гимназию. Вероятно, уже в то время Виктор Викторович являлся глубоко религиозным человеком. Монашество является его заветной мечтой. Поступив по окончании гимназии на юридический факультет С.-Петербургского университета, он бросает его, будучи уже на последнем курсе, в 1910 году, и отправляется в глухую, никому не известную Николо-Столбенскую пустынь Тверской епархии. Здесь он становится скромным монастырским послушником. Каков он был в те годы? К сожалению, нам не пришлось увидеть никого, кто знал его тогда. Однако, вероятно, он напоминал Алешу Карамазова — малорослый, смиренный юноша в подряснике и темном колпачке. 2 июня 1911 года он был пострижен в монашество с именем Мануил, а 10 декабря того же года был рукоположен в сан иеродиакона.

Однако в характере иеродиакона Мануила была одна черта, резко отличающая его от Алеши Карамазова: по натуре он был очень энергичным человеком. Быть может, именно поэтому мы вскоре видим его миссионером. 6 ноября 1912 года он был рукоположен в иеромонаха в Семипалатинске. С августа 1912 года по август 1916 года он занимает пост помощника начальника Киргизской духовной миссии Омской епархии. Не знаем, насколько успешной была работа Духовной миссии среди киргизов. Однако миссионерская работа являлась, вероятно, важным этапом в деятельности митрополита Мануила. Здесь он впервые сталкивается с простым народом, среди которого будет протекать вся его дальнейшая жизнь.

В 1916 году иеромонах Мануил поступает в Петроградскую духовную академию, где он одновременно является помощником библиотекаря. После революции он несет ряд послушаний по Петроградской епархии.

Здесь сразу же следует отметить интересную деталь — крайне медленное служебное продвижение молодого иеромонаха: в 1919 году он, правда, получает лестное назначение — настоятелем Свято-Троицкой Сергиевой пустыни в Петрограде. Однако продержался он на этой должности всего несколько месяцев и был переведен настоятелем домовой церкви Алексан-дро-Невского общества трезвости (около Литейного). При этой небольшой церкви был очень бедный приход — настолько бедный, что он не мог даже прокормить своего настоятеля, и о. Мануил с 1919 года работал, одновременно со священнослужением, старшим библиотекарем при Всероссийском Центральном Педагогическом музее Главпрофобра Наркомпроса РСФСР. Таким образом, в 38 лет будущий митрополит был всего лишь скромным иеромонахом на вакансии приходского священника. «Никакого ходу этому маленькому иеромонаху не давали: считали его фанатиком», — вспоминал А.И.Введенский.

В это время о. Мануил с головой окунается в работу среди народа. При своем маленьком храме он организовывает братство. В то время в Питере было три братства: братство А.И.Введенского, которое называли «белая кость», так как оно почти сплошь состояло из аристократок (княгинь, графинь, баронесс), братство А.И.Боярского («желтая кость») — здесь было много интеллигенции и небольшая прослойка рабочих, и братство иеромонаха Мануила — «черная кость» (сплошь кухарки и жены рабочих).

Иеромонах Мануил совершенно не пользовался популярностью в интеллигентской среде — для этого ему не хватало внешнего лоска. Он, однако, был очень известен уже в то время среди питерской бедноты. К нему на исповедь шли простые, обиженные судьбой люди. К нему льнул «мелкий люд», которого так много было тогда в Питере — кухарки, почтальоны, кондукторы, — они знали, что у него они всегда найдут слово утешения и помощи — у этого сгорбленного иеромонаха с быстрыми, порывистыми движениями, с громким молодым голосом.

В начале раскола о. Мануил занял строго православную позицию. Из всего петроградского духовенства он проявил себя как наиболее ревностный и непоколебимый сторонник патриарха. Ни арест, ни угрозы, ни лесть — ничто не могло сломить настоятеля Александро-Невского храма. Он неизменно поминал патриарха Тихона даже в те дни, когда это грозило смертельной опасностью. Об обновленческих лидерах он отзывался с гневом и отвращением. «Вожди» автокефалии также смотрели на иеромонаха Мануила с некоторым опасением: в самом деле, трудно представить себе более противоположные типы, чем тактичный, сдержанный, уклончивый дипломат со светскими манерами — епископ Николай, и порывистый, резкий на язык, фанатичный иеромонах, окруженный питерской беднотой. Он принес сюда, на берега Невы, дух Николо-Столбенской пустыни — дух керженских скитов, ревность Аввакума и непримиримость боярыни Морозовой.

Тем не менее иеромонах Мануил состоял в каноническом общении с епископом Николаем. После его ареста, в феврале 1923 г., на собрании сторонников автокефалии иеромонах был избран епископом, в этот тяжкий для церкви час, когда «благоразумные и осторожные» спрятались в камыши, вспомнили о фанатичном, экзальтированном иноке. Хиротония должна была состояться втайне, подобно хиротонии епископа Луки: в домашней обстановке рукополагать нового епископа должны были находившийся в архангельской ссылке митрополит Серафим (Чичагов) и местный архангельский владыка. Об этом плане, однако, проведали на Гороховой улице, и поездку в Архангельск пришлось отложить.

В июле 1923 года петроградские ходоки явились к патриарху. Встал вопрос о рукоположении епископа на овдовевшую кафедру в Питер — и снова прозвучало (на этот раз в стенах Донского монастыря) имя иеромонаха Мануила.

Его рукоположение во епископа Лужского состоялось 23 сентября 1923 года в Москве — во время одного из тех торжественных служении освобожденного патриарха, которые носили характер всенародных религиозных манифестаций. 8 (21) сентября 1923 года, за два дня до хиротонии, иеромонах Мануил был возведен в сан архимандрита в Даниловом монастыре архиепископом Феодором. Это косвенное участие вождя «непримиримых» в хиротонии иеромонаха Мануила вряд ли было случайным:

в июле 1923 года существовал проект о назначении на Петроградскую митрополичью кафедру владыки Феодора. Проект этот, однако, отпал тотчас, так как бывший ректор Московской академии был слишком одиозной фигурой. Руковозложение Феодором будущего епископа означало апробацию о. Мануила Даниловым монастырем. В тот же день было совершено наречение архимандрита Мануила во епископа Лужского. Это наречение было меньше всего похоже на обычные церковные церемонии этого рода, носящие официальный парадный характер. Наречение было совершено в небольшой Михайловской церкви Донского монастыря, являвшейся в дореволюционное время усыпальницей Голицыных.

В этой церкви-усыпальнице собралось в этот день тридцать архиереев, съехавшихся со всех концов России к патриарху Тихону. Сам патриарх, больной и слабый (он только что перенес нефрит — болезнь почек), возглавлял собрание.

Речь нарекаемого была простой и очень краткой, да никто и не ожидал от него длинных речей, и для всех было понятно, что этот монах едет в Питер для напряженной смертельной борьбы, и ни для кого не было тайной, что через несколько месяцев он очутится в Соловках, может быть, его постигнет судьба митрополита Петроградского Вениамина. (Большинство архиереев недавно, после освобождения Святейшего, увидели волю и понимали, что недолго им пользоваться ее благами.)

Хиротония была совершена в воскресный день 10 (23) сентября 1923 года на окраине Москвы, в церкви св. Димитрия Солунского в Благушах (там, где ныне находится станция метрополитена «Электрозаводская»). В то время это была полусельская местность, и толпы простых, бедно одетых людей, столь напоминавших питерских прихожан о. Мануила, переполнили церковь.

Богослужение совершали патриарх Тихон, архиепископ Верейский Иларион, главный помощник патриарха в те дни, архиепископ Костромской Севастиан и епископ Иерофей, впоследствии примкнувший к иосиф-лянскому расколу.

После литургии патриарх обратился к новопоставленному владыке с речью. После освобождения патриарх не говорил проповедей. Единственными его речами были речи епископам при вручении жезла. Эти речи, простые, лишенные аффектации и ораторских украшений, были, однако, всегда проникновенными и глубокими. И в этот момент патриарх, опираясь на посох, произнес простые, но сильные слова, более выразительные, чем сотни самых витиеватых проповедей: «Посылаю тебя на страдания, ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию…»

А затем тысячи простых людей, собравшихся в полусельской церкви, потянулись нескончаемой очередью под благословение к новому архипастырю…

О. Мануил прибыл в Петроград в субботу 29 сентября 1923 года, рано утром. Уже самое его прибытие потрясло весь церковный Питер — совершенно неожиданно для обновленцев раздался трезвон со всех прилегающих к вокзалу церквей, которые официально числились в ведении ВЦУ.

Духовенство Знаменской Входоиерусалимской церкви (против вокзала), которая также официально не признавала патриарха, вышло в полном составе навстречу новому епископу.

Прямо с вокзала епископ направился в Троице-Сергиево подворье на Фонтанке (так называемое Воронцово подворье), в котором он жил на протяжении трех месяцев своей деятельности в Петрограде. Первую свою всенощную епископ Мануил совершает в храме Косьмы и Дамиана (там, где ныне станция метрополитена «Чернышевская»), который был в юрисдикции обновленческого Синода. Словом, в первый день своего пребывания в Питере епископ Мануил вел себя так, как будто бы никаких обновленцев здесь не было.

Для постороннего наблюдателя пассивность обновленцев в городе, который считался их цитаделью, является совершенно непонятной. Разгадка заключается в том взрыве народного энтузиазма, который в первые дни смел обновленцев. Толпы народа встречали епископа с восторгом, мало сказать — с восторгом, — с обожанием, с кликами радости, со слезами. Ни один митрополит, ни один архиерей (с самого основания города) не видел такого восторженного преклонения. До епископа Мануила только один человек пользовался таким почитанием среди верующих — о. Иоанн Кронштадтский.

4 октября 1923 года было разослано по петроградским храмам воззвание епископа Мануила с призывом присоединиться к патриарху Тихону, который назывался истинным первосвятителем. Однако еще до этого воззвания начался массовый переход на сторону патриарха.

Октябрь 1923 года вошел в историю раскола как месяц петроградского разгрома. В этот месяц около трех четвертей петроградских приходов присоединилось к патриарху. В области дело обстояло еще хуже для обновленцев. Здесь можно говорить о почти стопроцентном переходе сельских храмов к патриарху.

Епископ Мануил проявил в эти месяцы совершенно незаурядную энергию. В первые же дни его пребывания в Петрограде им был написан особый «чин» покаяния обновленческих священнослужителей, утвержденный патриархом. Вот как описывает эти покаянии очевидец:

«Форма, которая была избрана епископом Мануилом для покаяния обновленческих священнослужителей, носила своеобразный характер. Большею частью покаяние принималось за всенощным бдением, когда в храмах было много молящихся. Покаяние совершалось так: за вечерним богослужением, перед пением «Хвалите имя Господне», через царские двери на солею выходил епископ и становился лицом к народу. В это время южными и северными дверями выводили священнослужителей также на солею и устанавливали их в ряд, лицом к народу. Затем каждый из них произносил покаянное слово перед верующими, делал три земных поклона на три стороны, просил у верующих прощения за свое заблуждение, и, поклонившись епископу и получив от него благословение, уходил в алтарь.

Такая форма покаяния вполне соответствовала историческому моменту. Нельзя было применить по отношению к обновленцам слишком мягкие меры, поскольку их заблуждения затрагивали религиозное чувство народа. Вот почему и покаяние должно было совершаться и совершалось перед народом».

К этому следует прибавить, что к покаянию обновленческих священнослужителей примешивался один момент, вызывавший в то время серьезные возражения: публичное чтение каявшимся священником Символа веры, как будто принимали не раскольника, а еретика.

Все эти эпизоды можно объяснить лишь всеобщим озлоблением против обновленцев. Почти в каждом приходе был священник, арест которого приписывался проискам обновленцев, — народная молва считала их ответственными за кровь митрополита Вениамина.

Народная волна, охватившая Питер, возглавлялась епископом Ма-нуилом, который не знал в эти дни усталости: в течение четырех месяцев он совершал литургию почти каждый день в разных храмах. По праздникам он совершал обычно по три богослужения в день: литургию в одном храме, вечерню с акафистом — в другом, утреню — в третьем. За каждым богослужением он произносил короткие, но сильные проповеди. Темой его проповедей был в это время всегда раскол.

С необыкновенным жаром епископ обрушивался на обновленцев, призывая свою паству стать за Православную Церковь, за Святейшего патриарха, стоять твердо и, если нужно, умереть. И все чувствовали, что это «умереть» не было простым словом в устах епископа.

В противоположность важным, чванным сановникам церкви, к которым привыкли в Питере с синодальных времен, епископ Мануил отличался простотой и общедоступностью: он благословлял богомольцев (каждого в отдельности), приходивших к нему тысячами, сплошным потоком, в праздничные дни по 15 тысяч человек. Толпы народа осаждали его келью. Привлекало народ также бескорыстие епископа, резко контрастировавшее как с обновленцами, так и с автокефалистами. Епископ не только вел скромный, чисто монашеский образ жизни, но и раздавал нуждающимся большую часть своих денег.

Ближайшими помощниками преосвященного были архимандрит Серафим (Протопопов), прот. Николай Вертоградский, прот. Сергий Тихомиров и прот. Иоанн Благодатов. Каждый из них считался духовником одного из питерских округов. В их обязанности входила антиобновленческая проповедь и прием покаяний. Все они, за исключением о. Сергия Тихомирова, выделявшегося своей энергией, были ничем не замечательными, самыми посредственными людьми, однако огненная ревность епископа Мануила восполняла их недостатки. Он был всюду и везде, всюду выступал со страстными речами, обличал, проклинал[51], призывал к покаянию…

Приводя к покаянию обновленческих священнослужителей, он и после покаяния не оставлял их в покое: ежедневно, на протяжении недели, они должны были с ним служить литургию. Поэтому с ним всегда служило не менее 30–40 священников и не менее 10–15 диаконов. Эти торжественные богослужения происходили в покаянной атмосфере. Религиозное воодушевление соединялось с яростными проклятиями против обновленцев. В храмах, где еще держались обновленцы, чуть ли не ежедневно происходили эксцессы.

Успехи епископа Мануила были поразительны: 29 сентября, после его прибытия, в Петрограде находилось 93 священнослужителя, не признавших Синода, через две недели к 15 октября среди петроградских клириков насчитывался уже 191 человек, верный патриарху. Отпевание протопресвитера о. Александра Дернова, происходившее 2/15 октября 1923 года, превратилось поэтому в своеобразный смотр успехов епископа Мануила. В этот день на отпевание с епископом Мануилом вышло 144 священника и 47 диаконов.

Непрестанно к патриарху присоединялись питерские храмы. Самым замечательным во всей этой «мануиловской эпопее» было то, что ни у кого (ни у самого владыки, ни у его друзей, ни у его врагов) не было ни малейшего сомнения в том, что в 2–3 месяца епископ со своими помощниками лишатся свободы.

Это и создавало в епископе и среди его ближайшего окружения то особое настроение героического подъема, которое как бы возвышает людей над действительностью и над бытом, обновляет их, смывает все мелкое, пошлое, что есть в каждом человеке.

Такие минуты не могут длиться очень долго; но тот, кто пережил их, всегда будет вспоминать о них, как о лучших мгновениях своей жизни.

Епископ и его помощники работали не покладая рук: следовало использовать конъюнктурный момент, когда обновленцы не оправились еще от первого поражения, а сторонники патриарха пользовались временной свободой, чтобы восстановить в Петрограде православную епархию.

За первый месяц епископу Мануилу удалось присоединить ряд храмов. Однако главнейшие храмы все еще были в руках обновленцев. Казанский и Исаакиевский соборы были прочно заняты обновленцами. Губисполком поддерживал их там твердой рукой — об их переходе к тихоновцам нечего было и думать.

Более уязвимым местом была Александро-Невская Лавра. Лавра — один из главных религиозных центров Ленинграда — занимала в это время своеобразное положение. Опираясь на свою ставропигиальность, лаврские монахи не подчинялись обновленческому ПЕУ. В то же время они не поминали патриарха Тихона. Лавра, во главе с наместником архимандритом Иоасафом, была в это время некоей самодовлеющей церковной точкой. Эта линия соответствовала компромиссным установкам епископа Николая.

Владыка Мануил, однако, со свойственной ему прямолинейностью и фанатической нетерпимостью ко всему, что хоть в малейшей степени напоминало раскол, требовал от Лавры покаяния, ссылаясь на то, что здесь не поминалось имя патриарха Тихона.

Келейное покаяние иноков, вместо публичного — вот единственная уступка, на которую пошел епископ, указав при этом, что он делает ее, лишь «снисходя к духовным немощам монахов».

День перехода Лавры в руки сторонников патриарха Тихона был задуман епископом Мануилом как день Торжества Православия. Это, действительно, была кульминационная точка петроградского народного религиозного движения. Надо вспомнить о том, что еще год назад в Петрограде видели казнь митрополита Вениамина, что имя патриарха Тихона, не вполне разрешенное и сейчас, еще два месяца назад было настолько одиозным, что даже самые рьяные его сторонники не решались произносить его вслух, — чтобы оценить то впечатление, какое произвел день 27 октября 1923 г. в Петрограде.

«На 14/27 октября 1923 года было назначено Торжество Православия, — вспоминает весьма авторитетный современник описываемых событий. — Радостная весть о возвращении Лавры в лоно православной церкви неслась из уст в уста. Почти в каждом православном храме г. Петрограда были вывешены объявления, написанные яркими буквами: «Торжес тво Православия имеет быть 14 октября в Александро-Невской Лавре».

Защитниками чистоты веры велась усиленная подготовка к этому великому и знаменательному дню.

Минуты ожидания, казалось, тянулись очень долго. Но, наконец, наступил день Православия. Вот и 14 октября. Утро. Храм и двор Лавры были переполнены народом. Среди молящихся толпились не только православные, но и обновленцы, которым интересно было посмотреть на «Торжество Православия». Обновленцы, между прочим, с большой критикой относились к этому «Торжеству» и, смеясь, говорили: «Посмотрим, что получится из этого торжества и как будет торжествовать этот махонький, горбатенький архиерей».

Восходило осеннее солнце над Петроградом, тускло освещая улицы города. Храм все ярче и отчетливее принимал очертания, как бы готовясь к важному моменту. Звонари находились на колокольне, ожидая прихода архиерея.

Туман исчез, и солнечные лучи осветили купол и крест Свято-Троицкого собора. Наступила торжественная минута.

Из лаврских покоев вышел «со славою» на торжество епископ Мануил. Воздух рассек удар колокола. Его быстро подхватили колокола всех присоединившихся к православию городских церквей. Послышался малиновый трезвон. Народное сердце затрепетало от радости. Но зато какой злобой и ненавистью наполнились сердца обновленческих агентов, когда они увидели восходящего на епископскую кафедру маленького ростом, но могучего духом православного архиерея.

Началась Божественная литургия. Своды храма огласились мощными церковными напевами лаврского хора. Вот закончилась литургия. Духовенство во главе с епископом Мануилом стало чинно выходить на середину храма, на молебен. Порядком руководил старший из протоиереев — настоятель церкви «Общества религиозно-нравственного просвещения» Павел Лахотский. Архиерей взошел на кафедру, а от него в два ряда устанавливалось духовенство, протянувшись через Царские двери в алтарь, за Престол. Ровно пять с половиной минут совершался выход духовенства из алтаря на середину храма. На молебен вышло 49 архимандритов, протоиереев и иереев и 95 архидиаконов, протодиаконов и диаконов. Все были облачены в одинаковое юбилейное лаврское облачение. Царили полная тишина и благоговение. Необычный порядок выхода духовенства на молебен и такое множество священнослужителей поразили обновленческих агентов. В порыве злобы они, смеясь над малым ростом епископа, говорили: «Вот так благодать, от земли не видать».

Теперь перед началом молебна протоиерей П. Лахотский объяснил верующим значение настоящего «Торжества», на которое они собрались.

Торжество Православия закончилось далеко за полдень, в третьем часу дня. Верующие, получив благословение от архипастыря, расходились по домам с полным сознанием, что Православие в Петрограде одержало победу».

Обновленчество, действительно, переживало в это время в Петрограде мучительный кризис.

Обновленческой епархией правил комитет в составе архиепископа Артемия, епископа Михаила (Попова), протоиереев Гремячевского, Боярского, Раевского, Нименского, Смирнова и священника Ларионова.

В.Д.Красницкий, удаленный из Москвы, окопался в Казанском соборе. Неожиданно он объявил о том, что не признает обновленческого Синода. Интриговал, выжидал и что-то подготавливал.

Самым слабым звеном в обновленческой цепи был архиепископ Артемий. В ноябре стали циркулировать слухи о том, что архиепископ Артемий ведет переговоры с патриархом о присоединении. Эти слухи просочились в печать.

«В воскресенье 16 ноябри в церкви Киевского подворья в Петрограде тихоновский епископ Мануил сообщил следующее, — писала «Красная газета» от 20 ноября 1923 года. — Мною получено из Москвы сообщение патриарха Тихона о том, что на днях Петроградский епископ Артемий, нынешний председатель Петроградского епархиального управления, был с покаянием у Тихона и просил простить его за принадлежность к обновленческому расколу, ссылаясь на то, что он, Артемий, был посвящен в епископский сан патриархом Тихоном и сохранил к нему сыновьи чувства. Тихон после продолжительной беседы заявил, что он лично прощает Артемия, но по каноническим правилам он должен быть предан епископскому суду за участие в Соборе 1923 года. Поэтому Артемий должен явиться к заместителю Тихона Илариону и ожидать от него решения своей участи, на что Артемий дал принципиальное согласие.

Однако в 10-х числах ноября Артемий списался с обновленческим Синодом и Евдокимом и взял свое раскаяние обратно. После того Артемий был возведен в сан митрополита Петроградского. Духовенство Васильевского острова и Петроградской стороны, принадлежащее к обновленческому движению, постановило затребовать у митрополита Артемия объяснения».

(Борьба епископов. — Красная газета, 1923,20 ноября, вечерний выпуск, № 276, с. 3.)

Неизвестно, какие именно объяснения давал обновленческий митрополит своей пастве, но декабрь ознаменовался новым грандиозным скандалом. Официальный глава обновленцев Артемий всенародно принес покаяние, при этом он всенародно проклинал свою принадлежность к обновленческому расколу.

«В декабре 1923 г. был обращен в православие видный деятель обновленчества митрополит Петроградский и Лужский Артемий (Ильинский), — вспоминает один из современников. — Поскольку митрополит Артемий являлся обновленческим архиереем Петроградской и Лужской епархии, то к нему епископом Мануилом была применена более строгая форма покаяния. Он должен был приносить покаяние в нескольких храмах, что им и было исполнено. Первое свое покаяние он приносил за всенощным бдением в храме Воскресения, что у Варшавского вокзала. Сколько слез он пролил тогда за свое заблуждение и отступление от Православия! Это были искренние, неподдельные слезы. Плакал вместе с ним и народ.

Такое же всенародное покаяние он принес в день памяти св. великомученицы Варвары, после ранней обедни во Владимирском храме, что на улице Владимирской, и после поздней — в Леушинском подворье, что на ул. Бассейной.

Завершающее свое покаяние он принес в Кафедральном соборе г. Луги перед всем духовенством и верующими.

Принятый в лоно православной Церкви в сане епископа, он остался на покое в Луге».

Таким образом, за два месяца епископ Мануил одержал полный триумф над обновленчеством.

«Если бы мы знали, что ты так активно будешь против нас действовать, ни за что не допустили бы тебя в Петроград», — заметил однажды епископу Мануилу случайно встретившийся с ним А.И.Боярский — его давний товарищ по Совету Братств.

За 144 дня пребывания епископа Мануила в Петрограде им была воссоздана сильная православная епархия, и Питер перестал быть цитаделью обновленчества: из 115 обновленческих храмов 83 прихода перешли в ведение патриарха.

Вслед за Александро-Невской Лаврой перешел к патриарху (в январе 1924 года) Новодевичий монастырь. В православие перешли почти все храмы центральной части города, все храмы села Смоленского, Московс-ко-Нарвского района и Выборгской стороны.

Как мы выше указывали, особенно велики были успехи «мануилов-тцины» в заводских, фабричных районах, в районах, населенных питерской беднотой. Чтобы не быть голословными, приведем следующие данные: районе Лиговки (окраинной части города, в которой ютилась питерская беднота, интеллигенция и сколько-нибудь состоятельная часть населения здесь не селилась, так как эта часть города пользовалась одиозной репутацией) все храмы были патриаршими: Волкове кладбище, храм Иоанна Предтечи, Пекинское подворье, Покровская церковь на Боровой улице. К патриарху перешел храм Милующей Божией Матери в Галерной Гавани (сплошь рабочем районе, где не было буквально ни одного интеллигента и ни одного буржуа).

Интересно проследить расположение храмов на Васильевском острове: в передней части Васильевского острова, где очень многочисленна была интеллигенция, ввиду близости Университета, и буржуазная прослойка (Андреевский рынок), все храмы были обновленческими (церковь Великомученицы Екатерины, церковь Благовещения Пресвятой Богородицы и Андреевский собор).

Цитаделью тихоновцев было Киевское подворье (15-я Линия) — храм, который помещался в той части Васильевского острова, которая была населена почти исключительно рабочими.

Подобное же явление можно было наблюдать на Петроградской стороне.

Храмы, прилегающие к Большому проспекту, населенному в основном буржуазной интеллигенцией, были обновленческими: Князь-Владимирский собор, Введенская, Матфеевская церкви; храмы, прилегающие к Малому проспекту и к Петровскому острову, населенным рабочим людом, перешли к тихоновцам: храм Спаса на Колтовской, церкви Алексия Бо-жия человека и Иоанна Милостивого, Иоанновский монастырь.

Таким образом, по своему социальному составу «мануиловщина» была народным движением. Так же, как в крохотном братстве иеромонаха Мануила, в этом большом движении, в масштабах мирового города, доминирующую роль играли кухарки, мелкие служащие, низкооплачиваемые слои рабочего класса. Это было в основном пролетарско-мелкобуржуазное движение.

В деревне же это движение поддерживало крестьянство (середняц-ко-бедняцкие слои в первую очередь).

Что касается тогдашней интеллигенции и нэповской буржуазии, то они брезгливо сторонились от этого «простонародного» движения, возглавляемого фанатичным монахом, им был больше по сердцу блестящий оратор со своими проповедями в декадентском вкусе с Захариевской улицы и научные изыскания А. И. Боярского. Конечно, не следует упрощать: к «мануиловщине» примыкали и интеллигенты, и даже аристократы. Однако отнюдь не они играли в ней доминирующую роль.

Здесь уместно будет поставить вопрос и о политических тенденциях «мануиловщины». Ее противники любили представлять петроградское движение как глубоко реакционное и даже черносотенное. Однако уже самый социальный состав этого движения говорит против этого утверждения Конечно, в составе движения было немало лиц, известных своими крайне реакционными убеждениями (к их числу принадлежал, между прочим протоиерей о. Павел Лахотский, имя которого упоминалось выше). Этого никак нельзя сказать о самом епископе Мануиле: человек живого темперамента, близкий к народу, епископ Мануил и до революции был своеобразным религиозным бунтарем — врагом рутины и бюрократизма; он, в частности, никогда не был сторонником монархического строя, и в дальнейшем «настоящие» солидные консервативные иерархи типа митрополита Серафима (Чичагова) смошели на него скептически и недоверчиво. В обновленчестве епископа Мануила отталкивала не политическая прогрессивность а беспринципное сикофантство и моральное вырождение (Сикофантами в комедиях Аристофана называются доносчики). Епископ Мануил хотел видеть русскую церковь свободной, независимой, чистой в свободной социалистической России. (Все это, разумеется, наши предположения — о мнениях епископа Мануила на этот счет мы ничего не знаем.)

Епископ Мануил понимал, что путь к истинному духовному обновлению церкви лежит через всенародное движение, и сам он был в течение 144 дней главой великого религиозно-народного движения.

Между тем с января 1924 года над головой епископа Мануила начали сгущаться темные тучи.

Январь 1924 года характеризуется стабилизацией обновленчества в Питере. На смену владыке Артемию, никогда не пользовавшемуся популярностью, из Москвы прибыл маститый иерарх Вениамин Муратовский, назначенный митрополитом Петроградским. Тотчас после его прибытия В.Д.Красницкий был изгнан из Казанского собора, и обновленческая епархия официально была восстановлена.

13 января 1924 года последовало разъяснение петроградского прокурора с категорическим запрещением поминать патриарха. Циркуляр заканчивался угрозой в адрес тихоновцев.

В это время на всей территории Петроградской области открыто поминали имя патриарха; циркуляр петроградского прокурора означал начало наступления на «мануиловщину».

Как сообщала «Красная газета», после издания циркуляра среди староцерковников обозначились следующие три течения:

1. Поминали Святейшего патриарха Московского и всея Руси (без имени).

2. Продолжали поминать патриарха Тихона, с полным именем и титулом.

3. Поминали одного епископа Мануила.

«Красная газета» выражала надежду на то, что церкви Владимирская, Покровская и Борисоглебская, лишь недавно присоединившиеся к патриарху, отойдут теперь к обновленцам. (Красная газета, 1924, 14 января.)

В это время был досрочно освобожден отбывавший в течение полутора лет наказание в ленинградской тюрьме епископ Ладожский Венедикт Плотников). Это неожиданное освобождение епископа Венедикта, видимо, имело целью парализовать влияние епископа Мануила, на которого смотрели в это время на Гороховой улице как на главную опасность.

«Среди тихоновских епископов происходят раздоры на почве борьбы за первенство», — торжествующе сообщала «Красная газета», возможно несколько преждевременно, принимая желаемое за действительное.

«Епископ Венедикт недоволен епископом Мануилом и отвергает старшинство последнего. Дабы предупредить эти раздоры, б. патриарх Тихон решил назначить митрополитом Ленинградским митрополита Серафима (Чичагова), бывшего полковника конного полка».

(Красная газета, 1924, 5 февраля, вечерний выпуск, с. 2.)

В конце января епископ Мануил прибыл в Москву и явился к Тучкову для переговоров о делах Ленинградской епархии.

— С такими архиереями, как вы, не разговаривают, таких архиереев к стенке ставят, — перебил его на первом же слове Тучков.

— Вы это сознательно говорите? — спросил его епископ Мануил.

— Да.

— В таком случае, мне с вами не о чем разговаривать, — сказал епископ Мануил и вышел из кабинета. Перейдя через дорогу, он прошел затем в Наркомат юстиции, который помещался тогда с другой стороны Лубянки, и принес официальную жалобу на ГПУ. Красиков, работник Наркомата, заведовавший церковными делами, внимательно выслушал владыку, успокоил, поблагодарил за то, что тот обратился в Наркомат, и обещал принять меры.

В тот же день епископ Мануил вернулся в Ленинград. Через два дня в Ленинград выехал также Тучков. 2 февраля 1924 г. им был арестован епископ Мануил и около сотни человек, которым приписывалось участие в тайной организации. Большинство своих однодельцев епископ Мануил не знал даже по имени. Через некоторое время епископ Мануил был приговорен к трем годам высылки и отправлен на Соловки. Все «дело» было, разумеется, гнусной провокацией типа «дела врачей».

Обновленческий Синод обратился к Ленинградской епархии по этому поводу со специальным воззванием, которое зачитывалось во всех обновленческих храмах. Приводим его здесь полностью:

«Послание Священного Синода духовенству Ленинградской епархии.

Отцы и братия!

Кончилась церковная «мануиловщина».

То, чем влияли на сознание маловерующих людей: окропление храмов, покаяния архиереев и священнослужителей перед толпой народа, переосвяшение антиминсов и священных сосудов, сжигание Святых Даров и др. — все оказалось лишь ширмой, средством, чтобы эксплуатировать религиозное чувство верующих, организовать совершенно нецерковные выступления, мешая дело человеческое с делом Божиим.

Горькое чувство охватывает и тех, кто в простоте сердца доверился им, и тех, кто напрасно пытался остановить их. Они увлекли за собою часть наших братии, а теперь, как, например, епископ Мануил, публично признают свои ошибки (?). Сколько опять слез и мук из-за прошлой уверенности в непогрешимости, из-за их епископского самоутверждения, вопреки предостерегающим голосам епископов Церкви Российской и многих-многих пастырей!

Братья, одумайтесь, посмотрите, куда вас ведут архиереи, не желающие считаться с голосами пастырства, давящие своим авторитетом сана, толпе, перед которой они имеют «вид благочестия», и вместо руководства покровительствуют низким инстинктам религиозных суеверий, нетерпимости и фанатизма, — эти два начала (?) втягивают вас, пастырей церкви, в политиканство, в нелегальные управления церковные.

Неужели жизнь не учит вас, не заставляет видеть, как гибнет и раздирается Церковь наша?

Неужели те, кто сразу верно учли ценность работы епископа Мануила, как раньше «нейтральность» автокефалистов, и вас предупреждали об этом еще год назад, во время «мануиловской славы», неужели они заслуживают только порицания и недоверия. Нам дороги не отдельные епископы или партии, группы, — нам дорога Церковь Божия, пастыри Церкви — те, про кого Господь сказал: вы соль земли — оставьте свою привычную безличность.

Во имя блага Церкви станьте сами руководителями жизни церковной в общинах ваших, ибо старый епископат потерял Кормчего Церкви, и дух современного монашества так далек от Христовых заветов.

Станьте против архиерейского самовластия, за восстановление древнехристианского епископского служения, не губящего, а спасающего людей.

Возьмитесь за обновление Церкви Русской». (Церковное обновление, Рязань, 1925, 10 января, № 1, с. 5.) Имя епископа Мануила осталось, однако, на многие десятки лет памятным верующим ленинградцам. Между прочим, о его пребывании в Ленинграде написано много стихов. Эти простые, безыскусственные стихи, очень слабые по форме, тем не менее хорошо характеризуют тех простых, но искренне верующих людей, которые окружали владыку. Приведем поэтому здесь некоторые из них.

17/30 сентября 1923 г.

Мы помним этот чудный день, Среди духовного затишья и скорбен Явился ты, и снова Церкви сень Собрала заблудившихся детей. С каким горячим умиленьем Мы слушали твой вдохновенный зов — Он развевал далеко все сомненья, Беречь свою молитву каждый был готов. Нет, не забыли мы тебя, родной отец, В душе звучат святые наставленья. Прими ж привет из глубины сердец И осени детей своих благословеньем.

Любовь верующих ленинградцев к епископу Мануилу выразилась с особой силой во время похорон матери Преосвященного, умершей вскоре после ареста и ссылки епископа. Погребение матери епископа Мануила было совершено в Александро-Невской Лавре. Отпевание совершал вновь назначенный патриархом наместник Лавры епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев) в сослужении 42 священников и 17 диаконов.

На могиле матери епископа Мануила — такие же простые и бесхитростные, как и приведенные выше, стихи:

Славного сына славная мать, Окончила путь ты земной. Окончила сердцем скорбеть и страдать, Найдя себе вечный покой. А сын на чужбине далекой, Изгнанник за веру Христа, Не знает, что горем сломленная, Лежишь ты под сенью креста. Что сжалился Бог милосердый Над горькою долей твоей И в чертог невечернего света Укрыл от жестоких людей. В нем нет ни скорбей, ни печали. Приди же, родная, скорей И там, пред престолом Владыки Молись за своих сыновей.

Козлов А.Н.

Период «мануиловщины» вошел в историю Русской Церкви как период великого религиозного народного движения, как прообраз тех великих религиозных движений, которым предстоит еще в будущем обновить и преобразить Святую Русскую Церковь и весь мир.

И в этом — величайшее историческое оправдание движения и великая заслуга перед Церковью «махонького» архиерея, пламенно религиозного, чистого, правдивого человека — митрополита Мануила.

Между молниями. 1924 год

Оглушительный раскат грома, ослепительная вспышка молнии. Пауза. Только серые тучи нависли. Шум ливня. Хлюпанье под окнами. Это затишье, но тоскливое и мрачное затишье. Перед новым, еще более страшным ударом. Таким затишьем между молниями была эпоха нэпа. После тяжелых героических дней гражданской войны — плесень быта, мещанства, пошлость — пустота в сердцах.

Подернулась тиной

военная

мешанина. И сразу полезло

из всех щелей Мурло

советского

мещанина, —

восклицал В. Маяковский (стихотворение «О дряни»).

Революционные лозунги, еще недавно потрясавшие мир, становятся в это время составным компонентом мещанской фразеологии. Именно в это время антирелигиозная пропаганда приобретает тот жирный налет пошлости, который присущ ей и в наши дни.

Известная журналистка тех дней З.Рихтер очень тонко уловила эту новейшую фазу антирелигиозной «работы» в своей корреспонденции, присланной из подмосковной деревни.

«Канун Сретения. Ветвистые липы с лицемерной вдовьей скромностью прикрыли затейливым кружевом пылающий румянец заката. Белым голубем, срываясь с деревенской колокольни, плывет над снежными крышами благовест, — рисует она в начале статьи деревенский ландшафт. — А из «изобки» (избы-читальни) как буйный протест отжившим традициям, нарушая благочестивую тишину молитвенного часа, врывается гармонь. Перед освещенными окнами на снегу весело пляшут «карманьолу» световые зайчики. В избе темноликие «боги», расставленные сообразно чину на полках, и не менее строгие, бородатые, с серебряной проседью, мужики и замужние бабы с младенцами на руках, снисходительно расправив жесткие морщины, смотрят, как по-новому веселится новая молодежь.

На лавках, вдоль стен, под вырезанными из газет и журналов фотографиями «Горок», Ленина живого, улыбающегося, и в гробу, — сидят парни. Отдельно — девицы. Посреди избы, друг перед другом — красивая, молодая пара. В неуклюжих больших валенках, с непринужденной грацией, которая милее искусства босоножек, девушка то по-старинному плывет павой, глядя через плечо на парня, то по-новому, с комсомольской удалью выделывает мальчишечьи коленца.

Предложил мне Ванька брак, Отказала Ване я. Ванькин тятька есть кулак, — Не нашего звания.

— Ай да девки пошли, не нам чета! Смотри — вприсядку откалывает.

Лучше буду я с Петрухой Книжки разные читать, Чем с мамашенькой-дурехой В церкви свечки зажигать.

С печки свесила седые космы бабка. Смеется, показывая беззубые десны. «Мамашенька» не без гордости любуется «озорницей».

— Ишь какая вылупилась. За косы бы тебя, девка! Девка запыхалась. Выходит парень, лихо тряхнул желтыми, как спелая рожь, кудрями.

Над овечкой поп кадил — Умерла овечка. Зря попу я заплатил, Зря поставил свечку.

Лихо перевернулся турманом, пошел вприсядку. Гармонист заиграл что-то донельзя забытое, знакомое, но удивительно чуждое настоящей обстановке.

Неужели салонный кабаретный фокстрот?» (Рихтер 3. Крестьянский быт. — Известия, 1924, 11 марта, № 59, с. 3.).

Пошлость антирелигиозных частушек в этом отрывке выступает тем более ярко, что он написан рукой благожелательного автора, который не только не осуждает антирелигиозную молодежь, но, наоборот, вместе со старой бабкой, любуется ею.

Не лучше обстояло дело и в городе. Особенно разухабистой пошлостью отличалась в это время группа антирелигиозных литературщиков, объединившихся в это время вокруг газетки «Безбожник у станка». Руководящую роль среди них играли Лонгинов и Полидоров. Статейки, напечатанные в этом органе, пестрели обычно следующими выражениями: «Религия — это сволочь» и т. д. «Не надо скупиться в борьбе с религией на крепкие выражения», — теоретизировал Полидоров. Этим статейкам соответствовали хулиганские карикатуры художника Моора. В общем, этот листок, как две капли воды, был похож на черносотенные газеты, предназначенные для народа и издававшиеся под редакцией известного в дореволюционной литературе доктора Дубровина. Главный орган антирелигиозников «Безбожник», редактором которого был Ем. Ярославский, а заместителем редактора Мих. Горев (Галкин), подвергся со стороны Полидоро-ва резким нападкам за свою «умеренность». Ярославского и Горева Поли-доров критиковал (между прочим, в своей статье, напечатанной в журнале «Спутник коммуниста») «за сочувствие «Живой Церкви».

«Церковь приспосабливается, и каждый коммунист, марксист-ленинец, а не анархист, обязан дать себе отчет, все ли равно ему, все ли равно трудящимся, как будут держать себя церковные организации по отношению к советскому государству, — оправдывался Е. Ярославский, — будут ли они вести ярую политическую борьбу, как вел ее Тихон и руководившаяся им православная церковь в первые годы революции, или эта церковная организация будет «лояльна» по отношению к Советской власти, не будет выступать враждебно против советского государства. Всякий согласится что это не все равно».

(Ярославский Е. Марксизм и анархизм в антирелигиозной пропаганде. По поводу статьи т. Полидорова в № 2–3 «Спутника коммуниста». — Большевик, 1924,15–16 июля, с. б2.)

Среди интеллигенции наблюдался разнобой: в это время еще не замерла богоискательская волна, поднявшаяся в предреволюционные годы.

Религиозные мотивы пронизывали поэзию Н.Клюева, Сергея Есенина и других (их почему-то совершенно необоснованно называли «кулацкими» поэтами). Религиозные мотивы не вполне были чужды также и сугубо пролетарским поэтам группы «Кузница».

В этом отношении характерно, например, стихотворение А.Платонова «Субботник», входящее в сборник «Голубая глубина» (Краснодар, 1922):

Волей рожденный чудесной Всечеловеческий труд… Люди под ношею крестной Счастье себе обретут. Братские мощные руки Кровью налиты одной… Наши грядущие внуки Будут семьею родной, Мы под железными стонами Счастье для мира творим. Мы трудовыми подъемами Землю сжигаем и сами горим.

Мысль о духовном очищении через страдание за правду воодушевляет многих пролетарских писателей, и в этом их не утерянная связь с христианством.

«Вы, рассуждая, не живете, — писал, обращаясь к своим эстетствующим критикам, тот же, тогда 23-летний, А.Платонов, — ничего не видите, даже Красоту, которая неразлучна и верна человеку, как сестра, как невеста.

… Мы растем из земли, из всех ее нечистот, и все, что есть на земле, есть и на нас.

Но не бойтесь, мы очистимся, мы ненавидим свое убожество, мы упорно идем из грязи. В этом наш смысл. Из нашего уродства вырастет душа мира.

Вы видите только наши заблуждения, а не можете понять, что не блуждаем мы, а ищем».

(Платонов А. Избранные рассказы. Москва, 1958, с. 7.)

Троцкий писал в это время: «Было бы прекрасно, если бы нашелся ученый, способный охватить эти новые обобщения методологически и ввести их в контекст диалектически-материалистического воззрения на мир. Тем самым он дал бы взаимопроверку новых теорий и углубил бы диалектический метод. Но я очень опасаюсь, что эта работа — не в порядке газетных или журнальных статей, а в порядке научно-философской вехи, как «Происхождение видов» и «Капитал», будет произведена не сегодня и не завтра».

(Троцкий Л. Партийная политика и искусство. — Правда, 1923,16 сентября, № 209.)

«Средневековый человек находил полное удовлетворение в своих соборах и в своем театре, т. е. в христианском богослужении и мистериях. В чем найдет он удовлетворение сейчас?» — вопрошал прославленный советский дипломат Г.Н.Чичерин, занимавший тогда пост наркома иностранных дел. (Чичерин Г. Несколько поправок к последней статье. — Правда, 1923, 5 октября, № 245, с. 2.)

Впрочем, недостатка в попытках создать «новые мистерии» не было, начиная от первомайских карнавалов, кончая попытками Михаила Чехова создать религиозный театр, к чему он близко подошел в своем исполнении роли Гамлета, трагедия которого, в трактовке Чехова, должна была символизировать состояние души, оторвавшейся от тела.

Нетрудно себе представить, какая невероятная путаница создавалась от всего этого в голове среднего интеллигента, который жил в это время в каком-то угаре. Большинство интеллигентов находило выход в эклектике — в искусственном соединении религии с атеистической «наукой».

Об этой противоестественной мешанине хорошо говорит знаменитый марксистский теоретик Любовь Исааковна Аксельрод (Ортодокс).

«Современная защита религии ведется поэтому почти что исключительно на субъективной почве, — отмечает она в своей статье «Карл Маркс и религия». — Пусть, — говорит религиозный субъективист наших дней, — религия будет созданием творческой фантазии. Допустим, что Божество, — действительно, лишь гипотеза, и, допуская это, религия все-таки сохраняет всю свою силу, все свои права и все свое прежнее значение. Если созданная своеобразным творческим духом коллективного человечества, небес-чая, прекрасная и совершенная страна приносит мне наивысшее блаженство, если мое представление о ней придает истинный смысл моему сущес-вованию, если я, благодаря этому моему религиозному сознанию, подни-аюсь все выше и выше над текучей, изменчивой, убегающей от меня изнью, так отчего же, спрашивается, я должна отказаться от такой могу-[и] спасительной силы? И какое мне дело до критического отношения положительного знания к религии? Наука — мощный культурный факт борьбе за земное существование. Этого никто в наше время оспаривать не может и не должен. Но пусть наука займет подобающее место внещнего []культурного исторического двигателя, а в сфере моей духовной, инти ной, сокровенной жизни ее немой, холодный и равнодушный разум сове шенно бессилен.

Людям недисциплинированной мысли, чуждым умственной привь чке разбираться до корней вопроса, представляются подобные сообоаж ния не только убедительными, но и чрезвычайно оригинальными. В леи ствительности же это в логическом смысле более чем шаткая, а с религиозной точки зрения кощунственная аргументация… Что бы там ни говорили философствующие теологи, а истинно верующему Бог вовсе не представляется отвлеченным Духом, а скорее в виде опытного, бравого капитана управляющего нашим кораблем, плывущим по бурному океану жизни́ Древние пророки верили и видели желаемое будущее, когда сойдет на землю Иегова, уничтожит врагов Израиля и восстановит мир, справедливость и торжество избранного Им народа. И настоящим христианином может быть признан лишь тот, кто проникнут глубокой несокрушимой верой в Царство Божие, в существование милосердного Творца — Хозяина Вселенной и Сына Его — Спасителя, пришедшего на землю не от мира сего.

«Господь — наша несокрушимая крепость!» — повторял Лютер в опасные и тревожные минуты мятежного периода своей жизни.

И в этих немногих словах реформатор с точностью указал на психологический источник его религиозной энергии. Бог, как объективная реальность и надежный покровитель, а не гипотеза Божества, построенная на субъективной потребности, составляет психологическую основу религиозных переживаний».

(Аксельрод-Ортодокс Л. Против идеализма. — Москва, 1924, с. 10.)

— Господь — наша несокрушимая крепость! — повторяли миллионы простых русских людей в эти опасные и тревожные минуты, когда Родина переживала переломную эпоху своей истории.

Между тем церковная жизнь шла своим чередом. Непрерывно, начиная с осени 1923 года, делались попытки примирить тихоновцев с обновленцами.

Во всех этих попытках чувствовалась направляющая твердая рука, рука Е.А.Тучкова, мечтавшего об объединении Русской Церкви под руководством послушного правительству церковного руководства.

Под магическим воздействием «обер-прокурора» претерпела знаменательные изменения позиция А.И.Введенского. После своего возвращения в Москву в августе 1923 года А.И.Введенский занял крайне агрессивную позицию по отношению к патриарху.

«Наш корреспондент беседовал в Москве с архиепископом Крутицким, упраявляющим Московской епархией Александром (Введенским), — ра-ким, У» Р читателей «Красная газета».

— Кто идет за Тихоном? — За Тихоном церковь не идет. Около него группируются торговцы с Сухарева рынка, бывшие торговцы и крупные царские чиновники, меньшевики (?) и прочие контрреволюционеры. Высший Церковный Совет располагает рядом фактов, с несомненностью доказывающих реакционный, более того — контрреволюционный характер поддерживающих Тихона групп.

— Каково положение Обновления?

— Вполне твердое. Если нужна статистика, то из 50 000 православных приходов за Тихоном идет не более 1000. Таким образом, Тихон создал некую новую секту — снаружи она в «красных ризах» (Тихон распорядился молиться за Советскую власть), внутри — душа, исполненная ненависти ко всему новому. Все честное, вдумчивое отвернулось от Тихона. Ведь был Собор. Он осудил Тихона, но судил и Обновление. Явочный характер ВЦУ, о чем теперь кричит Тихон, был определенно отмечен мной лично в моей руководящей речи на Соборе.

Собор опрашивал деятелей Обновления, создал новое, вполне каноническое церковное управление, никакие бунты тоскующих о былой власти Белавиных и Иларионов положения в церкви не изменят. Нужно определенно различать нэпманов, продажных попов (вчера — обновленцы, сегодня тихоновцы), увы, такие нашлись и в Петрограде, и подлинную церковь.

Должен отметить, между прочим, что никакого Синода у Тихона нет, нет и никакого Собора. Он, как находящийся под судом, никакой организации созывать и не имеет права. Ваши петроградские толки обо всем этом лишены какой бы то ни было почвы.

— Ваше личное положение?

— Оно нисколько не соответствует тому, что обо мне говорят в Петрограде. Никто меня не увольнял. По-прежнему я ношу титул Крутицкого, являюсь старшим заместителем председателя Высшего Церковного Совета. Никто меня не арестовывал, никаких покушений на меня не было. Я привык к сплетням вокруг своего имени и считаю ниже своего достоинства на них реагировать. Но такие выступления, как ложь на меня лжеепископа Белкова (обвинение в двоеженстве), заставили меня принять определенные меры для защиты от инсинуаций моего имени, на что имеет право каждый гражданин республики. Надеюсь, что это отобьет охоту уподобляться названному господину среди многих, забывающих об Уголовном кодексе РСФСР. Я много работаю, пишу книгу об основах религии, получаю профессуру в Москве но, конечно, не сниму рясу), читаю лекции в Москве и по провинции, собираюсь скоро в Петроград к своим многочисленным друзьям». (Красная газета, 1923, 1 августа, № 181, с. 2.)

Прошло два месяца, и Введенский резко меняет тон. Потеря обновленцаами почти всех храмов, полный провал в провинции, непрестанный нажим Тучкова сделали свое дело. Синод выступает с предложением нового Собора. В печати появляется следующее, инспирированное А. И Введенским, сообщение:

«Ближайшая сессия Всероссийского Поместного Собора созыв Синодом в конце ноября сего года. Главная задача Собора — разрешить окончательно спор между тихоновцами и обновленцами и положить конец[]расколу в церкви. Весьма вероятно, что вопрос о Тихоне, ввиду его раскаяния, будет пересмотрен и вновь поставлен на обсуждение. [

]Мнение архиепископа Введенского.

Архиепископ Введенский — член Синода и комиссии по выработ порядка соборной сессии — сообщил нашему сотруднику свое мнение пересмотре дела бывшего патриарха.

— Я считаю, что в результате длительных споров между тихоновцами и церковью выяснилось, что в основном, в существенных вопросах, между обоими течениями разногласий нет. Основные вопросы христианства и поа-вославия одинаково трактуются как Синодом, так и приверженцами Тихона. Позиция тихоновцев по отношению к гражданской власти в настоящее время вполне лояльна, и Декрет об отделении церкви от государства ими принят. Даже пресловутый новый стиль уже не составляет камня преткновения на пути к прекращению раскола, пагубно отражающегося на жизни церкви в целом.

Думается, что вопросы административного управления и другие безусловно второстепенные разногласия могут быть разрешены к обоюдному удовлетворению и что при искреннем желании со стороны тихоновцев прекратить губительные для церкви раздоры новый Собор сможет, наконец, внести столь необходимое спокойствие и ясность в церковную жизнь и восстановить ее нормальное течение. Декрет об отделении церкви от государства дал церкви свободу и возможность самостоятельного, чисто религиозного развития, без всякого загромождения его политическими страстями и без угнетения государством, как это было на протяжении всей русской истории до 1918 года. Теперь эта возможность дана, и церковь должна ее использовать». (Красная газета, 1923, 31 октября, № 260, с. 3.)

Как выше указывалось, уже в ноябре стало ясно, что переговоры зашли в тупик. Патриарх и его окружение отклонили синодальный проект о восстановлении патриарха в сане, уходе его на покой и созыве нового Собора. Однако в 1924 году была сделана новая попытка примирить патриарха с обновленцами — попытка, на этот раз чуть не увенчавшаяся успехом. Это был сногсшибательный конкордат между патриархом Тихоном и (даже страшно вымолвить) Красницким.

«Это был один из самых счастливых дней моей жизни, когда я самолично сорвал с дверей кабинета надпись «Зам. председателя Священного Синода, протопресвитер В. Д. Красницкий» и прибил гвоздиками новое объявление: «Зам. председателя Священного Синода архиепископ А.И.Введенский», — вспоминал через двадцать лет с блаженной улыбкой Александр Иванович.

Этот «счастливый момент» произошел в августе 1923 года — в сентябре Владимир Дмитриевич официально объявил о своем разрыве с Синодом, а в январе он вынужден был оставить Казанский собор и, казалось, вернулся в первоначальное положение — стал вновь обыкновенным приходским священником. В быстро меняющейся ситуации, в вихре событий, было Красницкого, и вчерашний «живоцерковный диктатор» был уже почти забыт, как вдруг в конце мая вся русская церковь ахнула от [уже] ления: 24 мая 1924 г. в «Известиях» появилось следующее сообщение:

«В связи с происходящими изменениями в церковных делах протопресвитер В. Красницкий заявил следующее:

— Сведения (какие сведения — никто ничего не знал) о том, что ятоиарх Тихон вошел в общение со мной и с некоторыми другими членами революционной группы духовенства и мирян «Живая Церковь», совершенно справедливы. Группа «Живая Церковь» два года тому назад выступила против церковной контрреволюции и доказала возможность мирных и доброжелательных взаимоотношений между православной церковью и Советской властью при сохранении неизменности как догматов православной веры, так и декрета об отделении церкви от государства.

По этому пути пошла сначала передовая часть церковного общества, которая на Всероссийском Поместном Соборе 1923 года одобрила деятельность нашей группы и от имени Церкви заявила об отмене прежних анафематствований Собора 1917–18 гг. и о желании Церкви жить в мире с Советской властью. На этот же путь стал и патриарх Тихон, признав неправильной свою борьбу с социалистической революцией. Приступив в настоящее время к организации церковного управления при себе до созыва очередного Поместного Собора, патриарх Тихон счел необходимым пригласить к участию в нем членов нашей группы «Живая Церковь», которой предложил половину мест в этом управлении и во всех епархиальных советах на территории всего СССР, если таковые будут разрешены властью, параллельно с уже существующими такими же советами.

В настоящее время при патриархе Тихоне уже организован Высший Церковный Совет, в который вместе со мной вступили члены Центрального комитета нашей группы, в количестве 6 человек.

На вопрос — какие цели намечают патриарх Тихон и В. Д. Красницкий на ближайшее время, Красницкий отвечал: Мы ведем решительную борьбу с церковной контрреволюцией, раздирающей церковное единство ради своих, чисто политических целей. первую очередь намечается послание патриарха и Высшего Церковного правления о созыве очередного Поместного Собора с определенным признанием справедливости социалистической революции и решительным осуждением ее врагов как внутренних, так и внешних.

Дальше мы потребуем строгого церковного суда над заграничными церковными контрреволюционерами и отлучения их от церкви. Затем необходим пересмотр состава епископата и удаление из его рядов контрреволю ционно настроенных элементов, а также смены приходских советов называемых «двадцаток», с той же целью.

Вообще мы будем проводить как политическую, так и церковно-каноническую программу группы «Живая Церковь», установленную нашими двумя съездами». (Известия ВЦИК, 1924, 24 мая, № 117.)

Читая этот документ, способный сбить с толку кого угодно, сейчас через 37 лет, чувствуешь некоторое головокружение. Что же должны были чувствовать современники, на глазах у которых всего несколько месяцев назад Красницкий с яростью людоеда требовал смерти патриарха и сажал в тюрьмы всех, кто осмеливался поминать имя патриарха, и давал на процессе митрополита Вениамина показания, явившиеся главной причиной смертной казни главных подсудимых?

Представьте себе Римского папу, который назначил бы кардиналом Емельяна Ярославского — эффект будет примерно тот же.

Однако история — эта «глупая сказка, рассказанная пьяным человеком» (как говорил Шекспир), — знает еще и не такие нелепости.

Следует прежде всего понять, что именно кроется за этой «декларацией Красницкого».

А декларация Красницкого (или, как он говорил, «майское соглашение») была лишь результатом сложной, многомесячной политической игры.

Е.А.Тучков с огромным недовольством воспринял отказ архиереев, окружавших патриарха, принять соглашение с Синодом. В ноябре Тучков вызвал к себе лично патриарха, до этого все переговоры велись Иларионом. Легко себе представить, с какими чувствами вновь переступил патриарх порог зловещего здания на Лубянке. Тучков был строг и решителен. В скупых и резких выражениях он предъявил ультиматум: патриарх должен немедленно принять Евдокима и выработать совместно с ним декларацию о примирении. Отказ патриарха от примирения будет рассматриваться как контрреволюционный выпад, и патриарх будет арестован вновь. Этому разговору предшествовал целый день томительного ожидания в приемной Тучкова, куда патриарха ввели под конвоем.

Однако патриарх Тихон неожиданно заговорил еще более резким тоном: категорически отверг требование Тучкова и заявил, что никто в мире не навяжет ему таких действий, которые отвергает его совесть. Видимо, в этот момент проявилась та природная вспыльчивость, которая порой делала неузнаваемым этого, обычно тихого и кроткого, человека. Вообще в это время патриарх Тихон часто говорил, что он никогда бы не стал выходить из заключения, если бы он знал, что обновленчество сделало столь малые успехи, и что теперь (когда он спокоен за судьбы Церкви) он с удовольствием пойдет в тюрьму.

Изумленный Тучков быстро сменил тон — стал осведомляться о здоровье патриарха, шутить и вежливо с ним простился.

Через несколько дней после этого был арестован архиепископ Иларион (Троицкий) — главный советник патриарха, наиболее популярный в Моске святитель, на которого Тучков возлагал, видимо, главную ответственность за срыв соглашения с обновленцами.

Осенью 1923 года закончилась навсегда деятельность этого талантливого широко образованного и деятельного архипастыря. В течение многих месяцев архиепископ Иларион сидел в тюрьме. Молва сохранила рассказ о м (об этом говорили сокамерники архиепископа), как Тучков однажды приехал в камеру, чтобы предложить свободу ценой «добрых услуг». «Я хотя и архипастырь, но вспыльчивый человек. Очень прошу вас уйти. Я могу потерять власть над собой», — ответил владыка.

В 1924 году он был сослан в Архангельск на 3 года. В 1926 году, по возвращении в Москву, тотчас был вновь арестован и сослан в Соловки на 3 года. В 1928 году «старое начинается вновь» — архиепископ в день возвращения в Москву вновь арестован и заточен в страшную Ярославскую каторжную тюрьму — «Коровники» (изолятор для уголовных преступников с особо строгим режимом).

В марте 1929 г. он умер в ленинградской тюрьме «Кресты» в тюремной больнице. Власти отдали тело умершего архипастыря, и он был торжественно, по архиерейскому чину, погребен митрополитом Ленинградским Серафимом и епископами Николаем, Феодосием и Сергием в Новодевичьем монастыре.

Несмотря на сравнительно малый срок своего святительства, владыка остался в памяти верующих людей со стойким эпитетом — «светильник Церкви».

После исчезновения Илариона главную роль в окружении патриарха стали играть два епископа — Серафим Александров, архиепископ Тверской и Кашинский, и Петр Полянский, архиепископ Крутицкий.

Архиепископ Серафим — старый, многоопытный человек, проницательный, умный и дипломатичный. У него за плечами пролег длинный и трудный жизненный путь. Он был рукоположен в епископа из вдовых протоиереев. Большую часть своей жизни он провел в провинции, длительное время был епархиальным миссионером в Самаре.

Сохранив в годы смуты верность патриарху, архиепископ Серафим провел полтора года в заключении. Теперь он усиленно искал путей к «легализации», к соглашению патриарха с властью. На этом основании многие не в меру подозрительные люди обвиняли архиепископа (вскоре он стал митрополитом) в непозволительных связях с ГПУ. На это, однако, чет никаких оснований: митрополит Серафим Александров, подобно митрополиту Сергию, был честным и убежденным сторонником реалистической политики. Именно поэтому он стал впоследствии ближайшим сотрудником митрополита Сергия, каким оставался до самой своей смерти — он в в 1936 году в сане митрополита Саратовского в заключении: митрополит был одной из жертв ежовщины.

Более сложным и своеобразным человеком был архиепископ Петр, занимающий по праву столь видное место в истории русской церкви. Особенностью митрополита Петра, которая проходит через всю его жизнь, была страшная способность изумлять людей: он всегда делал как раз обратное тому, чего от него ожидали.

Петр Федорович Полянский родился в 1865 году в семье священника. Здоровый, рослый семинарист, он был типичным сангвиником, среди своих сверстников он отличался физической силой и бесшабашной удалью которая порой переходила в чисто бурсацкое озорство. Никто никогда не ожидал от него никаких особых успехов ни в учебе, ни в жизни. Поэтому всех поразило, когда Петр Федорович неожиданно подал прошение в Духовную академию и блестяще выдержал труднейшие экзамены. Столь же поразительна была защита им диссертации.

В 1890 году Петр Федорович становится субинспектором Московской духовной академии в то время, когда ректором Академии был молодой блестящий архимандрит Антоний Храповицкий, а инспектором — архимандрит Сергий Страгородский.

Несмотря на усиленные советы Антония Храповицкого, молодой П.Ф.Полянский категорически отказывается от монашества и ведет светскую, открытую жизнь преуспевающего духовного чиновника. Революцию он встречает в чине действительного статского советника.

После революции — служба бухгалтером в кооперативной артели «Богатырь» (под Москвой). В 1921 г. Петр Федорович (с опозданием на 31 год) исполняет совет Антония Храповицкого: в конце года патриарх Тихон рукополагает его в священники и постригает в монахи. Еще два месяца — и он становится епископом Крутицким.

В 1922–1923 гг. епископ Петр скитается по тюрьмам, а осенью 1923 года, после очередного освобождения, является к патриарху, и с этого времени он до самой смерти Святейшего становится ближайшим к патриарху человеком.

Что можно сказать о митрополите Петре? Прежде всего это был человек настоящей русской складки. Какое бы то ни было позерство или аффектация были ему совершенно несвойственны. Это был жизнерадостный и веселый человек: хорошая шутка и звонкий смех были с ним неразлучны. Это был сговорчивый и уступчивый человек — отнюдь не фанатик и не изувер. Он любил хорошо покушать и не прочь был немного выпить. Он оказался самым непоколебимым и стойким иерархом из всех, которых имела русская церковь со времен патриарха Ермогена. 12 лет невероятных мучений (1925–1937), тюрьмы, пытки, ссылка в Заполярье, где он жил с эскимосами[52], — не могли ни на один вершок сдвинуть его с занимаемой им позиции, поколебать хотя бы в малейшей степени: десятки раз ему предлагали компромисс и возвращение к власти — с веселой улыбкой и шутками он отвергал все предложения.

Таким он оказался впоследствии, а теперь он спокойно и весело управлял Московской епархией. Не прочь был, казалось, договориться с Тучковым. Первой заботой этих двух людей была юридическая легализация патриарха. Для этого нужно было прежде всего снять с патриарха клеймо подсудимого, благодаря которому он мог быть в любой момент вновь водворен в тюрьму, а всякая попытка нормализовать положение церкви парализовалась возражением: «Лица, состоящие под судом, не могут никем править».

Именно вокруг этого пункта — нормализации юридического положения патриарха Тихона — вертелись переговоры, которые от имени патриарха вели с Е.А.Тучковым архиепископы Петр и Серафим.

В начале 1924 года появилась первая ласточка. Общественное мнение стали готовить к «реабилитации патриарха».

«Когда будут и будут ли судить Тихона? — спрашивала газета «Беднота». — На такой вопрос председатель уголовно-кассационной коллегии Верховного Суда т. Галкин сообщил:

Как известно, бывший патриарх, на основании постановления Верховного Суда, рассмотревшего в свое время заявление Тихона, был освобожден из-под стражи. В своем постановлении Верховный Суд не определил срока, на который откладывается судебное разбирательство этого дела.

Такое положение остается до сих пор без изменений. Вопрос о Тихоне, с момента его освобождения, на заседаниях Верховного Суда более не поднимался.

На вопрос, когда это дело может быть назначено к слушанию, тов. Галкин ответил, что, поскольку, во-первых, поведение Тихона соответствует сущности поданного им заявления, а во-вторых, не представляется каких-либо новых данных о деятельности бывшего патриарха, противоречащих его раскаянию, — постольку Верховный Суд, как не руководствующийся чувством мести, оставляет этот вопрос открытым.

Наблюдающиеся же взаимоотношения чисто церковного характера (старая и новая церковь), поскольку они не отражаются на судебном деле, Верховный Суд совершенно не интересуют». (Беднота, 1924, 15 января.)

Наконец, после многих отсрочек, оттягивании, «собеседований» было опубликовано сообщение о прекращении дела б. патриарха Тихона и других, в следующей формулировке:

«В заседании Президиума ЦИК СССР от 21 марта 1924 г. под председательством тов. Нариманова вынесено следующее постановление:

Принимая во внимание, что гр. Белавин В.И., бывший патриарх ихон, публично раскаялся в своих контрреволюционных выступлениях РОТИВ власти рабочих и крестьян, что среди широких масс рабочих и Рестьян проявляется усиленная тяга от религиозных суеверий в сторону УКИ и просвещения, что тем самым влияние так называемой православ-и церкви на широкие массы рабочих и крестьян решительно ослаблено и о, вследствие этого, гр. Белавин, бывший патриарх Тихон, и привлеченные с ним граждане, не могут быть опасными для Советской власти, Президиум ЦИК Союза ССР постановил:

дело по обвинению граждан Белавина В. И. (б. патриарха Тихона), Феноменова И. Г., Стадницкого А. Г., Гурьева В. А. в преступлениях, предусмотренных ст. 62 и 119 Уголовного кодекса РСФСР — производством прекратить». (Известия, 1924, 22 марта, No б7, с. 4.)

Этим случаем воспользовались также и для того, чтобы покончить еще с одним неприятным делом, которое отравляло отношения Советской России с европейскими странами.

Одновременно с прекращением дела патриарха Тихона появилась следующая заметка:

«Президиум ЦИК СССР постановил: определенное пост; постановлением ВЦИК 29 марта 1923 г. наказание гр. Яну Гиацинтовичу Цепляку — десятилетнее лишение свободы со строгой изоляцией — заменить высылкой из пределов Союза ССР». (Известия, 1924, 22 марта, № 67, с. 4.)

Газеты поднесли прекращение дела патриарха Тихона как акт величайшего милосердия.

«Вчера утром сотрудник РОСТа посетил в Донском монастыре б. патриарха Тихона, — сообщали «Известия». — Тихон еще не знал о решении Президиума ЦИК СССР. Прочтя постановление, он встал, перекрестился и сказал:

— Передайте Советскому правительству и Президиуму ЦИК СССР глубокую благодарность как от меня, так и от моей паствы за такое милосердное отношение к моей деятельности. Правительство может быть вполне уверено, что оно найдет во мне лояльнейшего гражданина Советского Союза, добросовестно выполняющего все декреты и постановления граждане и власти.

В дальнейшей беседе Тихон опроверг сообщение газеты «Накануне» о том, что с ним был удар. Врачи, лечившие его, нашли у него нефрит (болезнь почек) и предписали избегать переутомления. Касаясь планов своей дальнейшей деятельности, Тихон сказал, что он займется теперь организационной стороной своей церкви, считая, что рамки советского законодательства дают для этого широкий простор…

Относительно примирения с Синодом и той частью духовенства, которая стоит за ним, Тихон говорит, что его точка зрения на этот вопрос не изменилась, он по-прежнему ждет покаяния от Синода и молится о том, чтобы Бог вразумил и смягчил сердца его членов».

«В беседе с сотрудником РОСТа управляющий тихоновской Московской епархией архиепископ Крутицкий Петр сказал, что на днях будут отслужены благодарственные молебны по поводу милосердного отношения Советской власти к патриарху Тихону». (Известия, 1924, 23 марта, № 68, с. 4.)

Майское соглашение последовало тотчас после прекращения дела патриарха.

«Не было ли здесь какой-либо связи?»- задал один из авторов этой работы вопрос Красницкому в 1934 году.

«Еще бы…» — улыбаясь, ответил Владимир Дмитриевич.

В середине марта В.Д.Красницкий экстренно, под большим секретом, отбыл в Москву. Своим прихожанам и даже своей семье Владимир Дмитриевич объявил, что едет на Украину — выступать на диспутах.

На самом деле он прибыл в Донской монастырь, где для него была отведена келья (его уже здесь ожидали — все было заранее согласовано с Тучковым). Переговоры начались тотчас после прибытия Красницкого в

Москву.

Тотчас по прибытии в Москву Красницкий имел встречу с руководителями «тихоновщины». Теперь, кроме двух митрополитов — Петра и Серафима, среди них находился еще третий — Тихон Уральский, также только что возведенный в митрополиты. Врач по образованию, кроткий, тихий старичок, он никогда не имел репутации активного человека и теперь всплыл на поверхность только благодаря полному отсутствию архиерейских кадров (все руководящие владыки были в ссылке).

На другой день Красницкий очутился лицом к лицу с патриархом. Он встретился с ним за последние полтора года в третий раз: первый раз — ночью, в Троицком подворье, во второй — в этой же комнате — десять месяцев назад, когда Владимир Дмитриевич вместе с Петром Блиновым вручил патриарху определение Собора о лишении его сана.

Что подумали, что почувствовали эти два человека, встретившись в столь схожей и столь резко отличной обстановке? Истории не дано знать сокровенных движений сердец — их знает только Бог.

Спокойный и сдержанный Красницкий, совершив обычное метание, подошел к Святейшему под благословение. Тот молча благословил его. Уселись. Митрополит Серафим Александров прервал неловкое молчание словами: «Отец Владимир прибыл вчера из Петрограда и желает изложить вашему Святейшеству свой план искоренения раскола».

В своей обычной деловой манере, с привычными интонациями докладчика, Красницкий начал говорить[53].

Первая беседа патриарха с Красницким не дала никаких результатов. Решено было продолжать переговоры. В течение двух месяцев длились бесконечные дебаты Красницкого с митрополитом Серафимом. Излишне говорить, что при всех этих разговорах всегда невидимо присутствовал третий — Тучков.

Наконец 19 мая 1924 года Красницкий вновь переступил порог патриаршего кабинета и положил на письменный стол следующий документ:

«Его Святейшеству, Святейшему Тихону, Патриарху Московскому и всея Руси.

Ваше Святейшество!

Милостивый Архипастырь, Отец!

Прилагая при сем обращение к членам основанной мною группы православного белого духовенства и мирян «Живая Церковь», прошу Ваше Святейшество принять меня и моих собратьев, которые пожелают последовать моему примеру, в молитвенно-каноническое общение и благословить потрудиться на восстановление церковного мира и по подготовке очередного Поместного Собора в организующемся при Вашем Святейшестве Церковном Управлении, покрыв своей архипастырской любовью все, чем я прегрешил в период церковно-обновленческого движения.

Российской Православной Церкви протопресвитер Владимир Красницкий, председатель ЦК группы «Живая Церковью. Москва, мая 19 дня 1924 года».

Вечером рукой патриарха на прошении Красницкого была наложена следующая резолюция:

«19 мая 1924 года. Ради мира и блага церковного, в порядке патриаршей милости, согласен принять в общение протопресвитера В. Красницкого. Священному Синоду предлагаю обсудить вопрос о включении его в состав образуемого Высшего Церковного Совета.

Патриарх Тихон».

(Известия ЦИК и ВЦИК, № 147.) Через два дня было принято решение о сформировании Высшего Церковного Управления, на функционирование которого дал согласие Тучков. Официальное сообщение, опубликованное в газетах по этому поводу,

гласит:

«На заседании тихоновского Синода от 21 мая в Донском монастыре, по предложению Тихона о восстановлении нормальной деятельности Высшего Церковного Управления применительно к положению, установленному Поместным Собором 1917–18 гг., Синод постановил: организовать присутствие Высшего Церковного Управления в составе обоих органов сего Управления как Священного Синода, так и Высшего Церковного Совета.

В состав Священного Синода, впредь до созыва очередного Поместного Собора, включить следующих лиц, под председательством его Святейшества, Святейшего Патриарха:

митрополита Сергия Нижегородского, митрополита Кирилла Казанского, митрополита Тихона Уральского, митрополита Серафима Тверского, митрополита Петра Крутицкого, архиепископа Нафанаила Харьковского, архиепископа Димитрия Томского, архиепископа Павла Вятского, архиепископа Григория Екатеринбургского, архиепископа Евгения Благовещенского, архиепископа Иосифа Одесского, епископа Серафима Орловского.

В состав Высшего Церковного Совета на тот же срок, имея в виду резолюцию его Святейшества на заявлении протопресвитера В. Красницкого, под председательством его Святейшества, ввести нижеследующих членов: митрополита Тихона Уральского, митрополита Серафима Тверского, митрополита Петра Крутицкого, протопресвитера В. Красницкого[54], протоиерея А.Смирнова, прот. Иоанна Артоболевского, прот. Василия Виноградова, прот. В.Неелова, прот. Василия Архангельского, прот. Д.Боголюбова, прот. Любимова, архимандрита Ан¨мподиста, мирянина А.Рахманова, мирянина В.Белоликова, заместителями — гр. Грачева и Апарни-кова. Постановление это подписано патриархом Тихоном, митрополитом Серафимом и митрополитом Петром». (Известия ЦИК и ВЦИК, № 147.)

Сейчас, через 37 лет, совершенно ясны побудительные причины этого странного, противоестественного братания: «майское соглашение» явилось платой, которую требовал Тучков за «прекращение дела гр. Белави-на» и за разрешение организовать Высшее Церковное Управление. Одновременно было получено разрешение на организацию епархиальных советов по местам.

По этому поводу патриарх Тихон опубликовал следующее воззвание:

«Великие расстройства жизни церковной, доходящие до открытой вражды между членами православной церкви, глубокой скорбью исполняют наше архипастырское сердце. Ныне, заботясь о мире церковном и соединении всех чад вверенной нам паствы Российской, призываем всех преосвященных архиереев и управляющих епархиями организовать епархиальные советы по положению, установленному Поместным Собором 1917–18 годов, которые, в первую очередь, озаботятся делом подготовки очередного Поместного Собора Российской Церкви.

В состав означенных епархиальных советов следует избрать представителей духовенства и мирян епархий, как доселе твердо стоявших на канонических основах Поместного Собора 1917–18 гг., так и вошедших ныне в общение с нами лиц, состоящих в революционной группе православного белого духовенства и мирян «Живая Церковь».

Список избранных лиц надлежит представить на наше одобрение и местным органам власти для регистрации по закону».

(Церковное обновление, 1924, № 4, с. 26.)

Таким образом, все как будто входило в свою колею: Тучков, введя «троянского коня» к патриарху, потирал руки, Красницкий — сиял от счастья, готовясь вновь стать властным диктатором, причем роль Иоанна Альбинского, декоративного царька при полновластном премьере, должен был на этот раз играть сам Святейший патриарх Тихон.

Красницкий был на седьмом небе от радости — ничего себе сюрприз Преподнес он своим обновленческим коллегам — он бил в литавры и с самоуверенным видом принимал репортеров.

«По поводу документов о примирении Тихона с Красницким, опубликованных в «Известиях» № 147, наш сотрудник имел беседу с Владимиром Красницким о фактическом ходе перемирия», — писал один из журналистов.

Красницким он излагается так: в середине марта текущего года им было получено приглашение прибыть из Ленинграда в Москву для особой важности переговоров. В день его приезда состоялось первое совещание с членами Синода — митрополитом Петром Крутицким, Серафимом Тверским и Тихоном Уральским — по поводу ликвидации церковного раскола и создании единого, приемлемого для всех органа центрального церковного управления.

Им же был поставлен вопрос об основной цели всего дела — о созыве очередного Поместного Собора. На следующий день он был приглашен к Тихону. Тут Красницким было отмечено, что вопрос о Поместном Соборе объединил всех и речь была только о каноническом и юридическом оформлении новых органов церковного управления.

Во время переговоров, продолжавшихся шесть недель, выяснилось, что патриарх Тихон совершенно отказался от тех взглядов на отношение церкви к социальной революции, которых он держался до 1923 года и которые принесли церкви такой тяжелый и глубокий вред, что он не только раскаялся в своих прежних деяниях, о чем объявил в прошлом году в своем послании, но что он и члены его Синода полностью признают политические постановления Собора 1923 года о мирных отношениях церкви к Советской власти, об отмене анафематствования Советской власти, выражают желание продолжить и усилить в значительной степени начатую Поместным Собором 1923 года борьбу с заграничной контрреволюцией, не возражают принципиально и против белого епископата и второбрачия духовенства, ставя этот вопрос персонально в каждом отдельном случае. Видя в этом действительное основание для прекращения церковной распри и опираясь на общее и церковное доверие, выраженное мне Поместным Собором 1923 г., я решил взять на себя ответственность и признать патриарха Тихона главой церкви ради церковного мира и созыва очередного Поместного Собора, который один может только авторитетно разрешить все церковные вопросы.

В.Красницкий отметил, что примирение его с Тихоном он считает совершенно законченным и все внимание обращает исключительно на подготовку очередного Поместного Собора.

Далее В.Красницкий заявил, что организация нового Синода и Высшего Церковного Совета на началах его представительства обоих церковных течений оформлена с канонической и юридической стороны и открытие этих органов — только вопрос времени.

Что касается слухов о том, будто бы дело еще не завершено, говорит Красницкий, что между мною и патриархом Тихоном возникли недоразумения, то это исходит из антисоветских кругов, которые недовольны тем политическим направлением, которого держится теперь патриарх Тихон, и которые боятся очередного Поместного Собора, вполне понимая, что этот Собор возложит на них ту ответственность за церковную разруху, которая на прошлом Соборе была обращена на одного патриарха.

В заключение Красницкий сказал: «Среди широких кругов верующих почин патриарха Тихона встречает полное сочувствие. В Ленинграде церковные круги открыто ориентируются на наш блок. Многочисленное собрание духовенства и мирян 22 июня одобрило действия патриарха и мои и поручило мне просить его прибыть в Ленинград для служения в Казанском соборе. Из многих мест поступают запросы о времени и порядке открытия новых епархиальных советов. В Москве нашей группой организуются свободные беседы для широкого оповещения и свободного обсуждения намеченного пути к созыву Собора». (Известия ВЦИК, № 1151.)

«В беседе с нашим сотрудником Тихон просит опубликовать на страницах нашей газеты, что он считает долгом опровергнуть все нелепые слухи, которые исходят из уст злонамеренных людей о недействительности его факсимиле (собственноручная резолюция Тихона, наложенная им на обращении Красницкого к Тихону), а также надпись его Синода и Высшего Церковного Совета, — писали в том же номере «Известия». — «Оба эти акта подписаны мною, и я не намерен от них отказаться», — твердо заявил Тихон.

Присутствовавший при беседе архиепископ Крутицкий Петр, со своей стороны, также подчеркнул, что документы эти были подписаны как патриархом, так и членами Синода.

Перейдя далее к изложению хода перемирия с Красницким, Тихон сказал: «Я пошел навстречу искреннему желанию Красницкого поработать со мной в деле водворения церковного мира, принял его покаяние, несмотря на отрицательное отношение верующих масс к прошлой его деятельности и назначил его в Высший Церковный Совет, но там он является лишь министром без портфеля, поскольку сам Совет не может функционировать ввиду объективных условий, а именно — отсутствия помещения. Хотя и вопрос о создании органов церковного управления урегулирован и разрешен, — сказал Тихон, — но эти органы не могут приступить к работе по той простой причине, что еще не найдено соответствующее помещение не только для ведения работы, но даже для размещения членов Синода».

«Да, трудно теперь, — заявил архиепископ Петр Красницкому, — в прежнее время в распоряжении Синода находилось 50 миллионов, а теперь где их найдешь?» (Там же.)

Весть о «перемирии» патриарха с Красницким потрясла многих. Прежде всего эта весть повергла буквально в транс обновленческий Синод. В ночь на 25 мая, ломая карандаши и нервно покусывая губы, Введенский пишет истерическое воззвание, которое затем опубликовывается за подписями всех обновленческих архиереев. Самый тон воззвания, панический и злобный, обнаруживает тревогу автора. Приводим текст воззвания полностью.

«Обращение Священного Синода ко всем православным архипастырям, пастырям и мирянам.

Совершился новый, неожиданный акт для всех верующих. Бывший патриарх Тихон примирился с Красницким, примирился с «Живой Церковью». Ее последователей он ставит в своем воззвании равнозначащими со своими последователями. И чтобы ни у кого не зародилось сомнения в искренности его примирения с «Живой Церковью», он делает Красницко-го членом своего проектируемого управления. Кроме него, в том же управлении дает шесть мест живоцерковникам, не подвергая никого из них покаянию, как он это делал до сих пор.

На что же после этого не способен бывший патриарх Тихон? Вы, верующие, так пугались наименования «Живая Церковь», вы гнали своих пастырей за принадлежность к ней. К этому побуждал вас сам бывший патриарх Тихон, когда с беспримерным унижением архипастырского и пастырского достоинства принимал в общение с собою каявшихся живоцерковников, когда по его приказу переосвящали церковь, где служили обновленцы.

Ужели теперь, только потому, что «Живую Церковь» признал Тихон и призвал ее прежних деятелей в свои соправители, и вы признаете «Живую Церковь» и снова будете ждать от бывшего патриарха Тихона спасения для церкви под флагом «Живой Церкви».

Священный Синод еще 8 августа 1923 года упразднил всякие группировки в церкви и во всеуслышание заявил, что он верует в «Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». Он не раз подчеркивал, что спасти церковь может только соборный церковный разум, а не отдельные личности, часто своей близорукостью и самовластием расслабляющие ее. Это особенно оправдал своей деятельностью бывший патриарх Тихон. Пора же прозреть, пора понять, за кем вы идете, кого вы считаете главою церкви. Эта глава перестала уже мыслить, перестала отдавать отчет в своей деятельности. Тот, кого вы еще до сих пор считаете патриархом, всей своей деятельностью позором покрыл свое имя в истории церкви. Позором покроет себя и тот, кто отныне пойдет за ним. Придите же — и рассудимся. Спешите на великое всероссийское предсоборное совещание. На нем общим соборным разумом подведем беспристрастные итоги деятельности бывшего патриарха Тихона и Священного Синода.

Пора поставить церковь на правильный путь и положить конец бестактной, неразумной деятельности бывшего патриарха Тихона. Иначе нашей дорогой Матери-Церкви угрожает медленная, но верная смерть. От нее поневоле отойдет все мыслящее, честное и чистое, а останутся в ней лишь близорукие политиканы, ханжи и авантюристы.

Послушайте нашего голоса и кому дорога церковь — спешите спасать ее общими усилиями под водительством Священного Синода…

… Да просветит Господь ваш разум в познании истины и да соделает она нас свободными от увлечения высоким титулом патриарха, который, как подтверждает опыт, часто носят люди не по достоинству, а по случайному сцеплению обстоятельств.

Настоящее обращение подписывается членами Священного Синода и пятою частью архипастырей, долгие годы беспорочно служащих Святой Церкви, признавших вред деятельности бывшего патриарха Тихона и идущих за Священным Синодом».

Под обращением 69 подписей. (Церковное. обновление, 1924, No 4, с. 26.)

Дело было, однако, не в воплях обновленческого Синода и даже не в оппозиции справа Данилова монастыря, который грозил новым расколом. Против майских соглашений решительно выступил народ, который, по слову известной символической книги, является «стражем православия». Слишком были свежи в памяти у всех злодеяния Красницкого: аресты, доносы, предательство, зловещие речи во время суда над митрополитом Вениамином, чтобы простые люди могли признать Красницкого вновь руководителем церкви.

В Ленинграде епископ Венедикт, сменивший арестованного Мануила, отказался вступить в общение с Красницким. Народ не допускал его по-прежнему в храмы. Настроение в Москве было таково, что патриарх так и не решился ни разу допустить Красницкого к священнослужению. Он лишь дважды присутствовал в алтаре на патриаршем богослужении. Со всех концов России патриарх получал негодующие письма. «Как вы думаете, что делать, — принимать его или нет?» — с таким вопросом обращался в это время патриарх ко многим маститым протоиереям (в том числе и к покойному о. Димитрию Боголюбову).

Наконец, 26 июня патриарх Тихон подписал акт, который «аннулировал его резолюцию от 19 мая. Акт мотивировался отрицательным отношением православного народа к майским соглашениям. Таким образом, широко разрекламированный компромисс между патриархом и Красницким просуществовал всего лишь несколько недель.

Красницкий прожил еще два месяца после этого (все лето) в Москве. Е.А.Тучков употребил все свое влияние, чтобы добиться нового соглашения.

Все было тщетно. Не можем. Не можем. Не можем, отвечал Донской монастырь.

Лишь в сентябре Красницкий вынужден был открыто признать провал своей попытки. Это было сделано им в торжественной обстановке, в Большом зале Консерватории, где состоялся диспут на тему «О кризисе православной церкви». На диспуте присутствовала вся Москва. Газеты опубликовали довольно подробный отчет об этом диспуте, которым закончилась карьера В.Д.Красницкого.

«С докладом на тему о кризисе выступает протопресвитер Красницкий. Остановившись подробно на внешних причинах, вызвавших кризис, Докладчик указывает, что за 7 лет церковь полностью потеряла все молодое поколение, которое растет без религиозного воздействия. Далее докладчик переходит к выяснению причин, создавших столкновение церкви с революцией.

— Церковь встретилась с революцией во время чрезвычайного Поместного Собора 1917–18 гг., на котором был представлен старый церковный слой. При выяснении отношений Собора к революции нужно подчеркнуть, что церковь не реагировала ни на установление гражданского брака, ни на отмену преподавания Закона Божия в школах. Отрицательно? отношение церкви к государству выявилось в двух основных моментах именно — когда декретом 1918 г. было национализировано недвижимое церковное имущество, а декретом 1922 года были национализированы движимые церковные ценности. И анафема патриарха Тихона приурочена как раз к этим двум моментам. Таким образом, сущность разногласий между церковью и государством основывалась на экономическом факторе[55].

Что касается до церковного раскола, — продолжал Красницкий, — то он получился в результате того положения, что белое духовенство, сочувствующее современному строю, определенно выявило свое отношение к экономической проблеме и признало справедливость социальной революции. Это движение среди духовенства возглавляла группа «Живая Церковь», которая, тем не менее, в вопросах церковных сохраняет полное единство догматики.

Коснувшись вопроса о тихоновщине, докладчик говорит, что руководящая роль в церкви до освобождения патриарха Тихона принадлежала старой тихоновской партии, которая имела за собой абсолютное большинство верующих, располагала большим количеством храмов и имела на руках солидные суммы.

Эта партия после освобождения патриарха Тихона сгруппировалась вокруг него. Вопрос о создании церковного единства встал и перед старой тихоновской партией, и она стала вести тайные переговоры с Троицким подворьем. По всем пунктам они пришли к соглашению, причем Троицкое подворье охотно отказывалось от введенных им новшеств, но в конечном результате эти переговоры ни к чему не привели, так как главой церкви, с одной стороны, выдвигался патриарх Тихон, а с другой — митрополит Евдоким. После этого в церкви произошли события, известные под именем примирения патриарха Тихона с «Живой Церковью».

— В признании патриарха Тихона «Живой Церковью», — продолжает Красницкий, — нет никакой измены Собору 1923 года. Тихон и его архиереи признали политическую программу «Живой Церкви». Сам Тихон официально заявил, что он «не враг» Советской власти. Примиряясь с патриархом Тихоном, «Живая Церковь» руководствовалась при этом желанием изжить церковный раскол и привести церковь к Поместному Собору. И майское соглашение преследовало ту же цель.

— В результате переговоров, — говорит далее докладчик, — были созданы новые органы церковного управления: Высший Церковный Совет и Священный Синод. Органы эти были юридически оформлены, но на долю «Живой Церкви» выпало новое испытание. Благодаря натиску старой церковной партии патриарх Тихон 26 июня аннулировал резолюцию соглашения. Старая архиерейская группа определенно знает, что ей придется отвечать на очередном Поместном Соборе, и хочет сорвать соглашение. Благодаря руководству массой верующих они вызвали отрицательное ношение к группе «Живая Церковь», и патриарх Тихон, ссылаясь на это довольство со стороны верующих, написал свою резолюцию разрыва. Но этот шаг является ничтожным с канонической стороны. Согласно постановлениям Собора 1917–18 гг. патриарх не обладает правом ни приостановить, ни задержать постановления Синода. Протоколы высших церковных установлений обязательны для всех.

— Нашу группу обвиняют в ересях кому как вздумается, — говорит Красницкий, — но, в сущности говоря, мы в церковном отношении безукоризненны и безупречны. Мы знаем, что наше имя известно со скверной стороны не только в России, но и за границей. Это нам понятно. Ведь мы являемся первыми церковными пионерами, которые одни во всем мире признали экономические законы социальной революции. Наше отношение к собственности вооружает против нас. Тем не менее наша группа вызывает к себе интерес. Вселенским патриархом Григорием VII посылается специальная комиссия для выяснения характера и сущности «Живой Церкви». Вселенским же патриархом предложено патриарху Тихону отойти на покой и передать церковное управление Священному Синоду, как органу коллегиальному, соборному,

Переходя к указанию пути для создания церковного единства, докладчик говорит:

— Руководящая роль Синода на Троицком находится в руках монахов. Синод этот существует год. Остановить тихоновское движение он не сумел. Вывести церковь из тупика может лишь белое духовенство. Черное духовенство отрицает социальный прогресс. Только при вынесении всей церковью определенного отношения к экономическим законам социальной революции, которые (экономические законы?!) должны быть поставлены на очередном Поместном Соборе, могут быть нормальные взаимоотношения между государством и церковью.

В прениях по докладу выступают сторонники старотихоновского направления и сектанты.

Гражданин Трифонов — тихоновец — заявил, что все церковные группы «перепутались». Выступавшие сектанты констатировали, что русская Церковь идет к гибели. У церкви есть свои приемы, — говорили старотихоновцы, — и пока есть молитва — церковь жива.

Свою неприязнь к «Живой Церкви» они объясняли отсутствием чувства доверия и симпатии.

Выступил и известный среди церковного и сектантского мира И.М.Трегубов, который, между прочим, в своей речи отметил, что Тихон в беседе с ним сказал, что между ним и Красницким нет деловых взаимоотношений». (Известия, 1924, 21 сентября, № 210, с. 5.)

Одновременно началось «бегство мышей с тонущего корабля»: почтенные протоиереи, профессора богословия — сторонники Красницкого покидали его один за другим. Через неделю в его группе осталось 5 человек. Большинство живоцерковников бросилось к обновленческой церкви. «19 мая 1924 г. б. патриарх Тихон (теперь он опять стал «бывшим») включил меня в состав организуемого им по положению 1917–18 гг. Высшего Церковного Совета представителем от мирян, — писал проф. В.Бело-ликов. — Наблюдая за деятельностью патриарха Тихона в течение трех с половиной месяцев, я пришел к непреклонному убеждению, что он не может отказаться от самодержавно-монархического управления в Русской Церкви, вопреки положению Собора 1917–18 гг., что, составив и утвердив список Синода и Высшего Церковного Совета, каковой был опубликован в «Известиях» 1 июня 1924 г., он в течение трех с половиной месяцев не может по неизвестным причинам открыть деятельность этих учреждений или, по крайней мере, дать объективное объяснение этому. Что патриаршие круги как в Москве, так в особенности в провинции, настраивают широкие массы в том, что будто бы указанные выше учреждения и не будут функционировать, потому что патриарх-де отказывается от них, что, следовательно, и Тихону, несмотря на его высокое положение, доверять особенно нельзя, — я настоящим заявляю, что выхожу из состава Высшего Церковного Совета и никакой работы вместе с Тихоном вести не буду. Вместе с тем заявляю, что, стоя всецело на платформе Собора 1923 г. и будучи идейным обновленцем, я считаю, что Священный Синод Российской Православной Церкви является единственно каноническим органом церковного управления, как по соборному избранию своему, так и по соборному составу». (Известия, 1924, 5/18 сентября, № 214.)

«Если бы патриарху тогда не отсоветовали принять Красницкого, раскола, может быть, и не было бы», — сказал в разговоре со мной Н.Ф.Колчицкий летом 1943 года.

Действительно не было бы?

Нет, был бы. Был бы, потому что настоящей причиной раскола была бы не борьба за власть, не те или иные личности, стоящие у кормила церкви, а этические принципы.

Народ русский бесконечно мягок и долготерпелив, он может простить и прощает многое. Не простил он одного: грязных методов — предательства и вероломства.

«Всякий грех простит Господь, но иудов грех не прощается!» Печальной иллюстрацией Божественного Правосудия является дальнейшая жизнь Красницкого, о которой кратко расскажем здесь.

После прибытия в Ленинград о. Владимир вновь водворился в Князь-Владимирском соборе. Храм посещался так мало, что Красницкому пришлось обходиться без диакона и даже без псаломщика (Шестопсалмие читали прихожане); ввиду отсутствия отопления Красницкий должен был оборудовать под богослужение подсобное помещение. В соборе служили только по воскресеньям.

К чести Красницкого надо сказать, что он никогда не прекращал проповеди: три раза в неделю в пономарке после вечерни устанавливались скамьи, сам Красницкий садился за небольшой столик. Начиналась духовная беседа (нечто вроде урока Закона Божия). Беседы всегда были интересными и насыщенными материалом. После беседы Красницкий всегда охотно отвечал на вопросы.

Для «кормления» Красницкому была дана часовня у Гостиного двора которая посещалась многочисленными богомольцами (при ней было два монаха), и Серафимовское кладбище в Новой деревне. Эти три храма (Князь-Владимирский собор, Серафимовское кладбище и Спасская часовня) считались принадлежащими к группе «Живая Церковь». Изредка в соборе служил архиепископ Иоанн Альбинский, получавший от Красницкого 200 рублей в месяц.

В 1925 году Красницкий принял участие в редактировании «Переписки Николая и Александры Романовых». Красницкий составил указатель имен лиц духовного звания, упоминавшихся в переписке, с их краткой биографией.

В 1926 году Красницкого постиг новый удар: ввиду аварийного состояния (храм не ремонтировался с 1914 года) был закрыт Князь-Владимирский собор (вскоре он был передан староцерковникам). В распоряжение Красницкого был передан небольшой храм св. Иоанна Милостивого по Геслеровской улице (раньше это была церковь при богадельне).

Водворение там Красницкого ознаменовалось грандиозным скандалом: народ упорно не допускал Красницкого в храм: его выталкивали из церкви, выволакивали за полы. Не обошлось без вмешательства милиции. Он служил в этом храме в течение 4 лет, а в 1931 году храм также пришел в аварийное состояние и был закрыт (в церкви рухнул потолок). Одновременно была закрыта Спасская часовня на Невском проспекте (в это время власти перестали делать особое различие между церковными течениями).

Последние пять лет своей жизни Владимир Димитриевич провел в качестве единственного священника на Серафимовском кладбище. Каждый день в 6 часов утра он отправлялся на кладбище, служил литургию, а затем в епитрахили, с книжкой в руках, усаживался за ящик (а летом — на кладбищенском дворе) и ждал приглашений на «могилки» — служить панихиды.

Он охотно беседовал в это время с людьми — пережитое заставило его многое переоценить. Неизменным осталось лишь его отрицательное отношение к обновленчеству. О митрополите Сергии он говорил, наоборот, с

теплым сочувствием. Теперь он, видимо, был готов придти к православной церкви, но уже не с «блоком», а с искренним сердечным покаянием.

Он умер в марте 1936 года, когда в Ленинграде стояла сырая промозглая весна и в городе свирепствовала эпидемия гриппа. Как верный часовой, он остался на своем посту: уже будучи больным, он неизменно дежурил при церкви (не будучи в состоянии сидеть, он лежал в сторожке, однако тотчас же вставал, как только приносили покойника). Вскоре он тяжело занемог. Врачи констатировали воспаление легких, и он умер в кругу своей семьи, причастившись Святых Тайн. Перед смертью он громко и проникновенно молил Бога простить ему его грехи и соединить русскую церковь, а также призывал Божие благословение на свою, горячо им любимую семью.

Он похоронен у церкви Серафимовского кладбища, рядом со своей самой верной прихожанкой (один из авторов знал ее как Лизу — фамилии не помню).

На могильном кресте надпись: «Протопресвитеру Владимиру Димит-риевичу Красницкому — стойкому борцу за дело Христа Спасителя»[56].

О 1924 годе принято говорить в марксистской литературе как о годе, когда началась стабилизация капитализма.

На самом деле это год мировой стабилизации: всюду и везде входило в свои берега взбаламученное войной и революцией море. Устанавливалась мирная жизнь и в Советском Союзе.

Смерть В.И.Ленина, которой открылся 1924 год, — это один из тех символов, которыми так богата история. Смертью великого революционного вождя величайшей революции из всех, какие знал мир, начинается послереволюционная эра в развитии Советского государства.

Смерть В. И. Ленина была воспринята миллионами людей как символическое завершение эпохи «бури и натиска».

Время,

ленинские лозунги

развихрь!

Нам ли

растекаться

слезною лужею. Ленин

и теперь живее

всех живых, Наша

сила,

знанье

и оружие, —

полемизируя с «маловерами», утверждал В. Маяковский.

Откликнулись на смерть Ленина и все религиозные течения того времени. Колоритное послание Священного Синода М.И.Калинину по поводу смерти Ленина, написанное рукой митрополита Евдокима, было напечатано на видном месте в «Известиях».

«Священный Синод Российской Православной Церкви выражает Вам свое искреннее сочувствие по случаю смерти великого освободителя нашего народа из царства векового насилия и гнета, на пути полной свободы и самоустроения, — говорилось в послании. — Да живет же непрерывно в сердцах оставшихся светлый образ великого борца́и страдальца за свободу угнетенных, за идеи всеобщего подлинного братства, и ярко светит всем в борьбе за достижение полного счастья людей на земле. Мы знаем, что его крепко любил народ. Пусть могила эта породит миллионы новых Лениных и соединит всех в единую, братскую, никем не одолимую семью. И грядущие века да не изгладят из памяти народной дорогу к могиле — колыбели свободы всего человечества. Великие покойники часто в течение веков говорят уму и сердцу оставшихся больше, чем живые. Да будет же и эта, отныне безмолвная могила неумолкаемой трибуной из рода в род для всех, кто желает себе счастья.

Вечная память и вечный покой твоей многострадальной доброй и христианской душе.

Председатель Синода митрополит Евдоким». (Известия ВЦИК, 1924, 25 января, № 20.)

В противоположность этому цветистому и многословному посланию (искренность которого трудно гарантировать — чего стоит попытка объявить убежденного атеиста обладателем «христианской» души) другие соболезнования более кратки и звучат более искренно.

«Объединение верующих Союза Церковного Возрождения почтительно склоняется перед широтой социальной идеи, воплощенной в жизнь почившим Владимиром Ильичом, — писал Антонин, — и соболезнует неожиданной остановке сердца, которое билось за трудящихся бедняков.

Председатель СЦВ епископ Антонин». (Там же.)

Достаточно сравнить два вышеприведенных документа, чтобы стала ясна разница между поверхностными фразерами из Троицкого подворья и суровым бунтарем Антонином.

Интересно также послание сектантов, движение которых приобретает в это время широкий размах. Приводим его здесь полностью.

«Во Всероссийский Центральный Комитет тов. Смидовичу

Коллегия Всероссийского Союза баптистов, от лица миллионов трудящихся, входящих в Союз, выражает свою глубочайшую скорбь в сознании тяжелой утраты, понесенной со смертью Владимира Ильича, которого русские сектанты, угнетавшиеся царями и попами, чтут как великого борца за славные достижения, в числе которых им особенно ценна религио ная свобода.

Председатель Г.Павлов, Член коллегии Б.Силадин, Секретарь В. Горина. (Там же.)

Резко отличается своим тоном краткое соболезнование патриарха-«Прошу через вашу газету, — лаконично говорится в послании, — выразить мое соболезнование Правительству Союза Советских Республик по поводу тяжелой утраты, понесенной в лице неожиданно скончавшегося Председателя Совета Народных Комиссаров В.И.Ульянова (Ленина). 24 января 1924 г.

Патриарх Тихон.

Это письмо было отправлено Донским монастырем в редакцию «Известий», но появилось оно (неожиданно для патриарха) в газете «Безбожник» (№ 4, с. 9), на последней странице, в издевательском оформлении рядом с антирелигиозными карикатурами.

Такое отношение к патриарху не было случайным: органы советской прессы занимали по отношению к патриарху демонстративно пренебрежительную позицию.

Положение патриарха и его ближайшего окружения было нелегким: теснимое властью, не признанное правительством, обливаемое грязью обновленцами — Церковное Управление, находящееся в Донском монастыре, было окружено как бы правительственной блокадой. После аннулирования патриархом резолюции о мире с Красницким отпала возможность организации Синода, стало невозможным функционирование епархиальных советов. Вся «тихоновская» церковь представляла собой с внешней стороны совершенно бесформенную массу народа, управляемую на местах случайными епископами (архиереи обычно арестовывались каждые полгода, и их место занимали люди совершенно случайные). В противоположность «Синодальной церкви» (так стали теперь называть обновленчество), которая являлась организацией без массы, «тихоновщина» являлась религиозной массой без организации. Единственным духовным центром являлся в это время патриарх Тихон.

Что делал в это время патриарх, каково было его окружение? Корреспондент газеты «Безбожник», проникший за ограду Донского монастыря, дает тенденциозную, проникнутую ненавистью, но все-таки острую и интересную зарисовку патриарха и его окружения.

«В сторону от линии трамвая, в сторону от жизни и шума большого города, глухими переулками направо, налево, через площадь, пробираемся к воротам Донского монастыря, — пишет А.Иркутов в статье «День в черном царстве». — Первое впечатление какой-то игрушечной крепости. Розовые крепостной архитектуры стены с башенками и бойницами. Глубокие ворота с почерневшими от старости иконами. Пересекаю площадь, отделяющую монастырь от ряда окраинных, типично местечковых домишек — и вот я у «врат обители святой».

Было бы странно, если бы жизнь отдала в полное пользование прошлого эту игрушечную крепость. Как она ни мала, места в ней хватит для многих полезных и нужных учреждений настоящего. Так и есть. Справа бросается в глаза надпись «Детская трудовая колония» а слева смеются красные буквы: «Районный подотдел по борьбе с огородными вредителями».

В ограде сталкиваюсь с двумя жирными монахами.

— Как пройти к патриарху?

Монахи полуудивленно, полуиспуганно изучают меня. Подумав, показывают. Сворачиваю куда-то налево и подхожу к флигелю, на дверях которого записка сообщает мне, что «Патриарх Тихон принимает ежедневно кроме воскресных и праздничных дней, от десяти до двух часов». Поднимаюсь по маленькой деревянной лестнице. Попадаю в крохотную прихожую, пропитанную келейным запахом, который бывает в домах небогатых мещан, где на окне клетка с канарейкой, на окнах — герань, а на стуле — толстый, откормленный кот.

Да, вот и кот здесь. Жирный, сибирский. Жмурит глаза и ласково тянется навстречу посетителю…

Кроме меня, в приемной уже несколько человек. Двое толстых упитанных попов, один из них тут же переодевается в принесенную им новую шуршащую рясу. Монахиня со странным именем «Катована» и бедно одетый узколобый попик, невыносимо нервничающий в ожидании приема. Все еще не усид елись, не приспособились друг к другу. Поэтому молчат, ожидая очереди. Священник, принесший с собой новенькую рясу, кончил переодеваться, застегнул свой наряд на три пуговицы и, достав откуда-то серебряный крест, просунул свою голову в звенящую цепь…

Узколобый попик с вожделением поглядывал на крест, на шуршащую рясу, на счастливого обладателя того и другого. На лице попика написано какое-то сдерживаемое желание. Он несколько раз порывался подойти к своему собрату, делал несколько робких шагов и всякий раз возвращался вспять. Наконец, попик все-таки взял себя в руки.

— У меня просьбица к вам. Крест не одолжите ли? На минутку только. А то без креста к Святейшему, оно как-то не того выходит. Священник с крестом покровительственно помахал рукой.

— Сие совершенно неважно. Официальности никакой не требуется. И креста не дал.

Сидим мы уже с одиннадцати часов утра, время перевалило за три, а патриарх все еще с кем-то беседует. Собравшиеся понемногу начинают роптать. Когда нетерпение начинает проявляться слишком громко, из покоев паттриарха выбегает маленький сухонький попик с умным живым лицом. На его груди эмалевая панагия. Попы встают и один за другим подходят к нему, склонив головы, сложив чашечкой руки. Быстрым привычным жестом он благословляет их, подставляет для поцелуя руку, ответным поцелуем касается лба (?) благословляемого, потом подставляет для поцелуя плечо (?) и так далее, по очереди со всеми.

Во время благословения сыплет налево и направо шутками задает вопросы, выслушивает ответы и, наконец, хитро улыбаясь и потирая руки обращается к ожидающим:

— Не волнуйтесь, господа, мы не зря болтали. У нас дела, можно сказать, государственные решаются, да-с!

И, продолжая улыбаться, скрывается…

— Великого ума человек, — сообщает монахиня. — Владыка Серафим это, член патриаршего совета, и недаром его патриарх так возвеличил.

— А за что патриарх его возвеличил, позвольте узнать? — спрашивает кто-то.

— За то и возвеличил, что великого ума человек, правильный человек, заслужил.

— А чем же он заслужил? — не унимается спрашивающий.

— Пятнадцать месяцев на Лубянке сидел, шутка?

— А что это — Лубянка? — наивно вопрошает какой-то провинциал. На него смотрят, вытаращив глаза.

— Лубянки не знаете? Ну и ну.

Здесь, в ожидальне патриарха, хорошо знают Лубянку. Долгие «государственные» дела патриарха кончились. Серафим и еще какой-то лоснящийся от жира член патриаршего совета (архиепископ Петр) появляются в дверях и объявляют, что патриарх утомился и больше принимать не будет. Среди ожидающих поднимается ропот.

— Господа! Господа! — усовещивает ропщущих жирный епископ. — Креста на вас нет! Замучили его Святейшество!

Ожидающие, что называется, напирают. Жирный епископ довольно бесцеремонно защищает позицию патриарших дверей. Он груб и резок. Серафим, более политичный, ехидно вежлив. Он, вероятно, хороший специалист по улаживанию всяческих конфликтов. Успел нырнуть за дверь и вернуться с согласием принять тех, которые под благословение только.

Человек пять, один за другим, переступают порог. С размаху падают на колени так, что из полуоткрытой двери торчат подошвы их ног, что-то бормочут и выходят обратно. Наконец, очередь дошла до нас. Жирный епископ упирается. Я и сотрудник «Бедноты» наседаем на него вдвоем. Он принимает нас за ищущих благословения. Недоразумение выясняется. Узнав, что мы представители печати, жирный епископ сразу меняет тон и вежливенько уговаривает нас придти завтра. Мы настаиваем на немедленном приеме.

Серафим бегает от нас к патриарху, от патриарха к нам.

В полуоткрытую дверь видна фигура высокого священника, капризно топающего ногами, машущего рукой и по-детски тянущего:

— Не надо! Не надо! Не хочу!

Однако дипломатия Серафима делает свое дело. Нас впускают. Тихон дововольно высокий старик с одутловатым лицом. Говоря, старчески шамкает добродушно улыбается и хватает собеседника рукой за плечо. Руки пухлые, цепкие. Оба члена его совета стоят рядом с ним и не дают — отвечать на вопросы. Тихон то и дело говорит: «Вот вам владыка

Серафим расскажет».

Когда мой товарищ сообщает, что он из «Бедноты», лицо патриарха сжимается в хитренькую улыбочку:

— Беднота? Это не Демьян Бедный? А то, если Демьян Бедный… — Тихон хмурит брови и грозит куда-то пальцем.

На вступительные вопросы о здоровье отвечает с готовностью.

— Здоров, слава Богу! Молитвами православных. Но едва спрашиваешь его о видах на будущее, как он поворачивается спиной и, не отвечая, пристально смотрит в окно своей комнаты. В окно виден маленький монастырский дворик, стена, а за стеной полоса заснеженного поля.

Так и не ответил патриарх, каковы у него виды на будущее. Об отношении к обновленцам патриарх много не разговаривает.

— Пусть придут и покаются. Никаких переговоров с ними, никаких соглашений до полного раскаяния.

Члены патриаршего совета жалуются на нечестность и злокозненность обновленцев.

— Напишите вы, пожалуйста, что врут они, обновленцы. Врут! Насчет нового стиля патриарх Григорий его Святейшеству письмо прислал, а не им. Им только справочку.

— Да, да, только справочку, — радостно кивает головой Тихон и добавляет: — Вот мы созовем Вселенский Собор восточных церквей… Последний вопрос:

— Скажите, как вы относитесь к постановлению о прекращении вашего дела?

— А? — Тихон наклоняется ко мне и трубочкой прикладывает ладонь к уху. — А?

До сих пор он мне не казался глухим. Я повторяю свой вопрос, и отец Серафим сбоку тянет меня за руку:

— Патриарх очень рад и очень благодарен, — отвечает он за Тихона. — Очень, очень благодарен.

Больше спрашивать не о чем». (Безбожник, 1924, № 15, с. 8.)

Что из себя представлял в это время патриарх?

Глядя на то, как равнодушно и спокойно принимал он все безмерные славословия и ядовитейшие ругательства, сыпавшиеся ему на голову, могло показаться, что патриарх по существу отошел от дел, является лишь подставной фигурой в игре, которую ведут другие. Нет ничего более невеп ного, чем такое представление.

Выше (в первой части нашей работы) мы сравнивали патриарха Тихона с Кутузовым, как он изображен Л.Н.Толстым в романе «Война мир». Сходство патриарха с персонажем из прославленного романа делается еще более ярким в эти последние годы жизни патриарха Тихона. Подобно Кутузову, патриарх Тихон не говорил никаких громких слов даже это драматическое время. Подобно Кутузову, он не придавал никакой цены словам. И, подобно Кутузову, патриарх глубоко верил в русскую народную церковь. Он понимал, что в то смутное время самым важным является сохранить единый центр, объединяющий церковь, и он сам был этим центром. И в этот последний год своей жизни патриарх не утратил своего темперамента и эмоциональности.

«Тут служит паршивый Введенский!» — воскликнул он однажды проезжая на извозчике мимо одного из московских храмов, где служил в это время знаменитый проповедник. «Ты что опаздываешь?» — воскликнул патриарх, больно хлопнув ладонью по лбу настоятеля одного из московских монастырей, рукополагаемого во епископа Могилевского, когда тот заставил себя ждать, опоздав на свое наречение.

Одним из знаменательных эпизодов, характеризующих покойного патриарха, является его примирение с бывшим Московским митрополитом Макарием, жившим на покое в Николо-Угрешском монастыре под Люберцами.

Митрополит Макарий, уволенный на покой в первые дни февральской революции, благодаря той одиозной репутации «распутинца», которой он пользовался в дореволюционное время, дожил до глубокой старости — он умер лишь в 1926 году. Последние годы своей жизни он провел в Николо-Угрешском монастыре, разбитый параличом, лишившийся дара речи. С патриархом его связывали очень сложные и запутанные отношения: старые знакомые, они разошлись после того, как архиепископ Тихон был назначен митрополитом Московским, т. е. занял место, с которого митрополит Макарий был незаконно, по его мнению, устранен. После избрания Тихона на патриарший престол митрополит Макарий ни разу его не видел и не вступал с ним ни в какие отношения́.

И вот в августе 1924 г. патриарх неожиданно сказал своему иподиакону Саше Б.:

— Еду в Угрешский монастырь к митрополиту Макарию. Поезжай и предупреди…

24 августа 1924 года патриарх прибыл к воротам монастыря. Встреченный настоятелем, в сопровождении архимандрита Анемподиста и шестнадцатилетнего иподиакона, патриарх в куколе и мантии, войдя в храм и поклонившись престолу, проследовал в покои заштатного митрополита. Как всегда в минуты волнения, движения патриарха стали порывистыми и быстрыми. В небольшом зале навстречу патриарху выкатили в колясочке больного митрополита, чисто вымытого и одетого в белый клобук. Подои-

Уже после написания работы в наши руки попала переписка двух иерархов, относящаяся к периоду 1918–1921 гг. митрополиту, патриарх поклонился старику до земли — из глаз больного катилась слеза… Все присутствовавшие поспешили покинуть комнату. п тоиарх оставался наедине с митрополитом Макарием полтора часа — все рмя иподиакон, находившийся в соседней комнате, слышал не умолкавший ни на минуту голос патриарха.

После посещения митрополита Макария патриарх казался успокоен-ым' медленно обошел он стены древнего монастыря, построенного еще пои Димитрии Донском, затем заходил в келью схимницы Михаилы, жившей около монастыря, пил у нее чай с вареньем и тихо беседовал…

Это был один из немногих хороших и спокойных дней за последний год жизни патриарха.

«У Святейшего есть только одна человеческая слабость — он любит чай с лимоном», — острили в церковных кругах. Действительно, несмотря на все старания, ни один антирелигиозный агитатор (их в то время по одной Москве числилось около тысячи человек), ни один газетчик из «Безбожника», ни один обновленческий поп — никто не мог откопать хотя бы один факт, который мог бы бросить тень на репутацию патриарха. Зато своей единственной слабости — чаепитию — патриарх предавался до конца своей жизни.

Его постоянным собеседником во время этих чаепитий был Яков Сергеевич Полозов — известный всей Москве патриарший келейник. Яков Сергеевич был своеобразным человеком, непохожим на обычный тип архиерейского келейника. Очень религиозный и интеллигентный юноша, мечтавший о монашестве, Яков Сергеевич поселился при патриархе еще в то время, когда тот в сане архиепископа Виленского и Литовского жил в Москве, будучи эвакуирован из своей епархии. Знакомство с княжной Д. и влюбленность в нее несколько охладили его стремление к монашеству. Революция, разрушившая сословные перегородки, сделала невозможное: в ноябре 1917 года молодой «кутейник» женился на княжне. Однако и будучи женатым, Яков Сергеевич продолжает жить при патриархе в качестве его секретаря и иподиакона, именуясь по-прежнему келейником. На самом деле его следовало назвать другом патриарха. Лишенный семьи и общества, престарелый инок патриарх Тихон привязался к Якову Сергеевичу как к сыну — его семья (в 1924 году у Якова Сергеевича было двое детей) стала родной семьей патриарха.

Яков Сергеевич со своей семьей жил в нижнем этаже того помещения, которое занимал Святейший. Целый день он проводил у Святейшего, ведя прием, а вечером участвовал в патриарших чаепитиях.

Однажды вечером, в 11 часов, Яков Сергеевич находился у патриарха, когда в передней кто-то ключом снаружи отпер дверь, и чьи-то торопливые шаги прошли в патриаршие комнаты. На пороге показалось двое иужчин. Один из них остановился на пороге, другой, держа руку в кармане брюк, устремился к патриарху. Яков Сергеевич бросился наперерез, Успел загородить своим телом обожаемого им патриарха. Грянул выстрел. Яков Сергеевич рухнул на пол. Дальше все было страшно быстро и необъяснимо. После убийства Якова Сергеевича двое ворвавшихся неожидан (вместо того, чтобы прикончить патриарха) бросились стремглав в обод ном порядке в переднюю. Один из них схватил с вешалки шубу, и зат оба, толкая друг друга, побежали вниз по лестнице. Но что самое непонятное: патриарх бросился за ними в погоню, крича: «Вернитесь, вернитесь) Вы человека убили!» И возвратился к себе только тогда, когда внизу хлоп нула дверь. Тут он склонился к телу своего верного друга: пуля прощда почти навылет в предсердье — Яков Сергеевич был убит наповал.

«Известия» изобразили все дело в юмористическом виде, поместив заметку о краже шубы у патриарха Тихона, и не обмолвились ни единым словом об убийстве. Неожиданная потеря близкого человека страшно поразила патриарха.

Во время отпевания он сказал краткую, но глубоко прочувствованную речь.

Покойного похоронили около наружной стены малого собора Донского монастыря, таким образом, чтобы только стена отделяла могилу Якова Сергеевича от того места внутри собора, которое патриарх избрал для своей могилы. Е.А.Тучков попытался вмешаться в это дело, запретив хоронить Я.С.Полозова в Донском монастыре и предложив похоронить его на Ваганькове, но (как и в ряде других случаев) наткнулся на резкий отпор. «Он будет лежать здесь», — кратко ответил патриарх, когда ему доложили о распоряжении Тучкова.

После сентября 1924 года здоровье патриарха, как и его моральное самочувствие, резко ухудшилось. Новый келейник Иван Пашкевич (бывший келейник митрополита Евсевия, погибшего в 1919 году от отравления рыбой) ни в коей мере не мог заменить Якова Сергеевича. У патриарха стали учащаться болезненные припадки и обмороки. Ничто, однако, не предвещало близкой кончины — патриарх по-прежнему занимался делами и неутомимо работал над консолидацией церкви. В его ближайшем окружении, помимо трех митрополитов — Петра, Тихона Уральского и Серафима, появляется в это время молодой энергичный епископ Борис Рукин (в будущем — крупный деятель григорианского раскола).

Бывший ректор Рязанской семинарии, архимандрит Борис был рукоположен патриархом во епископа Можайского в начале 1924 г. в храме Иоанна Воина на Якиманке. Епископ Борис становится управляющим Московской епархии. Человек блестящих административных способностей, хороший проповедник, он в известной мере (как иерарх и народный деятель) заменял собой незаменимого Илариона. Заменить его в полной мере он не мог благодаря ряду особенностей своего характера. Человек неуравновешенный, честолюбивый, очень ревнивый ко всему, что касалось его авторитета, владыка Борис нуждался сам в постоянном и систематическом руководстве. Выбор патриарха, однако, оказался правилен: молодой епископ был широко популярен в народе.

В последние месяцы жизни патриарха церковная обстановка несколько стабилизировалась: обновленческий раскол как бы остановился в своем развитии и большая часть церкви шла за патриархом.

Между тем руководители обновленчества, официально признанные в качестве руководителей православной церкви, укрепившись в Троицком подворье, развивали лихорадочную деятельность. С приходом к власти митрополита Евдокима многое изменилось в обновленчестве — изменился и быт Троицкого подворья: исчезла безалаберщина, бестолковая толчея в приемных, окурки. Вновь появились ковры, швейцар в вестибюле — все стало инимать нормальный вид. Старый «международник» (бывший экзарх в Амеоике) Евдоким обратил свое внимание, главным образом, на «международные связи» Обновленческой церкви и в основном — на связь с патриархом Константинопольским.

Тотчас после своего вступления в должность митрополит Евдоким обратился в Фанар (резиденция патриарха) со следующим посланием:

«Сердца наши давно были преисполнены глубокой скорбью от прекращения общения с нашею Великою Матерью Вселенской Константинопольской Церковью, просветившею нас светом христианского учения.

Причиною тому были катастрофические потрясения в нашей политической и церковной жизни. Ныне, к великой нашей радости, грозные тучи на нашем небосклоне рассеяны, и мы можем снова обратиться со словами привета, мира и любви к Вам.

Сообщаем Вам кратко пережитое нами в это время. Наш бывший Святейший патриарх Тихон не по интригам, а силою вещей, благодаря своим непростительным ошибкам, политическим и церковным, 12 мая 1922 года потерял власть. Грубое, открытое вмешательство его в политику принесло море слез, страданий и горя всей Русской земле. Самовластное, под конец единоличное, и совсем незаконное управление церковными делами привело к полному потрясению всей нашей церковной жизни. Благодаря недальновидной политике патриарха многие из лучших наших архипастырей и мирян преждевременно умерли или оставили свое служение Церкви. Церковная жизнь без надежных руководителей и надлежащего руководства пришла почти в анархическое состояние. Всеми церковными людьми, в особенности нашими пастырями, были вспомнены в это время вековые потрясения и неправды, перенесенные ими от своих непосредственных начальников. Печать лишь в слабой мере отразила бурю негодования, объявшего весь церковный мир, — церковный корабль наш стал как бы объят пламенем буквально сверху донизу.

Когда корабль церковный, объятый весь пламенем, бросаемый из стороны в сторону по волнам бушующего моря, остался без кормчего, небольшая группа духовных лиц, состоящая из епископов, пресвитеров и мирян, твердо взяла церковный руль в свои руки. Что пришлось перенести им кормчим в течение одного только года управления, чтобы умиротворить мятущихся, сгладить социальную неправду, залечить раны от таких несправедливостей, восстановить отношения с государственной властью когда разгоревшиеся страсти, подстрекательство злонамеренных людей изнутри и извне пытавшихся разрушить созидательную работу, — об этом скажет правдивое слово беспристрастная история.

В настоящее время наш церковный корабль уже недалек от тихой безмятежной пристани. Собор 1923 г. в значительной степени умиротворил взволнованные умы. Ныне наши обновленческие группы принципиально признали делом первой необходимости полное примирение, и наша Церковь есть по-прежнему «Российская Православная Церковь», покоющаяся на незыблемом основании Священного Писания и Священного Предания.

Высшим органом управления ныне по-прежнему является Священный Синод, возглавляемый старейшими и лучшими архипастырями, вместе с лучшими пресвитерами и мирянами.

Восстановлен беспартийный, совершенно объективный орган нашего Священного Синода под названием «Вестник Священного Синода Российской Православной Церкви». Восстанавливаются сношения со всеми Восточными православными церквами, а также с православными управлениями церквей, находящихся во всех странах мира. В Москве снова открывается Православная Академия, по местам — пастырские школы, организован учебный комитет, хозяйственное управление. Монашество реформируется на основе преданий древних лучших святых обителей.

Возбуждено ходатайство о возвращении пострадавших архипастырей и пастырей к служению. Восстановлено сношение с гражданской властью, которое отныне дает возможность улучшить социальное и материальное положение духовенства и весь наш церковно-общественный быт. Церковные реформы будут производиться только соборным путем, на незыблемом основании Священного Писания, Священного Предания и материалов, давно уже разработанных нашими лучшими архипастырями и знаменитыми учеными, общественными деятелями в Предсоборном совещании (см.: Церковные ведомости с 1906 г.) и принятых к проведению в жизнь через Собор.

Успокоенная в значительной степени наша церковная жизнь месяц тому назад подверглась новому тяжелому испытанию. Бывший патриарх Тихон, освобожденный до суда из-под ареста, несмотря на полное лишение его Собором 1923 года, состоящим из 73 архипастырей, 500 пресвитеров и мирян, прав священнослужения, начал открыто служить в храмах и раздирать снова Хитон Христов. Около него начали собираться или темные люди или явно вожделеющие возврата прежнего гражданского правления, или даже злонамеренные, или, наконец, совсем недальновидные люди. Всякий благоразумный человек ясно видит и понимает, что эта затея патриарха кончится снова применением ко всем определенной гражданской меры. Тихон покаялся в первой половине своих ошибок, предъявленных ему, когда признал открыто перед всем миром Советскую власть. Пусть так же открыто он признает и вторую половину своих ошибок, предъявленных ему (полное расстройство церковных дел), и обратится ко всем — от архипастыря до мирянина словами покаяния, просьбою о прощении и примирении со всеми.

Только тогда наша церковная жизнь может умиротвориться и церковный корабль совсем войдет в тихую покойную жизнь. Если слабовольный старец со своими немногими приспешниками не поймет этого и будет продолжать раздирать Хитон Христов, мы встретим это мужественно и выйдем победителями из этого положения потому, что за нами очевидная правда, точное и ясное понимание происходящих общественных и международных событий. Невозможно реки заставить течь вспять, горы превратить в равнины, моря — в сады и огороды.

Доводя обо всем этом до Вашего сведения, мы сердечно просим Вас помолиться за нас, чтобы Господь помог нам свято, честно, самоотверженно исполнить наш долг перед Церковью и Родиной.

Мы — верные сыны Святой Православной Церкви и никогда ни за что не сменяем веры отцов наших, дедов и прадедов ни на какие другие новые веры и никогда не оторвемся от православного Востока. Наш Священный Синод командирует на Восток и в Европу своего полномочного представителя, который подробно изложит перед Вами и всем миром все пережитое нашей Церковью с 1918 года по настоящее время.

Примите его с любовью и выслушайте с должным вниманием. Мир и любовь и общение между нами да сохранятся нерушимо навеки, как они сохранялись до сих пор уже две тысячи лет». (Вестник Священного Синода, 1923, 18 сентября, № 1.) Это послание, написанное митрополитом Евдокимом, было переслано в Ангору через турецкое посольство, а оттуда уже в Константинополь.

Послание Евдокима прибыло в древний город в бурные и опасные времена. Особенно тяжелым было это время для древнего Константинопольского Патриаршего Престола. Даже в летописях многострадальной Константинопольской церкви найдется не много страниц более смутных, более кровавых, более унизительных, чем история пяти лет, прошедших с 1918 по 1923 гг.

Поражение Турции в мировой войне, занятие Константинополя союзными войсками, кемалистская революция и свержение султаната — все эти события так или иначе затрагивали и Церковь. Наиболее болезненно сказалась на положении Вселенского патриархата греко-турецкая война. Военное выступление Греции под лозунгами: «Малая Азия — эллинам», «Отомстим за пятисотлетние страдания христиан», «Вернем Константинополь грекам», победоносное продвижение эллинских войск, всколыхнувшее всех греков, населяющих Турцию, национальный подъем в Турции — неожиданная победа Турции, воспрянувшей из праха, — все эти события потрясли Фанар (резиденцию Вселенского патриарха).

Достаточно сказать, что за пять лет сменилось шесть патриархов. Несколько раз патриарх был выселен насильственно из Константинополя. Неоднократно Фанар осаждался разъяренной толпой. Кемаль и его правительство разговаривали с Патриархией твердым тоном и властно диктова ли ей свою волю. В сентябре 1923 года патриарший престол только что занял престарелый патриарх Григорий, водворенный в Фанар вместо изгнанного турками Константина. Патриарх Григорий вел осторожную лавирующую политику.

Его кратковременное святительство имело, однако, важное значение в истории Православия. Под влиянием совершившегося за последние годы в области международных событий, а также изменений в положении Константинополя, патриарх Григорий VII и его окружение решительно стали на путь сближения с Западом.

Этапная линия Вселенского престола была намечена еще в 1918 году во время оккупации Стамбула союзными войсками. Патриарх Мелетий лишенный престола Кемалем, но продолжавший оказывать большое влияние на дела Фанара, был главным вдохновителем этой новой политики. Перемены, происшедшие в этом направлении за несколько лет, были поистине удивительны.

Как известно, в течение почти 500 лет турецкого господства (1451–1918) Фанар как бы окостенел в традиционном самосознании. Вплоть до XX века в Греции практиковалось перекрещивание христиан западного исповедания как еретиков. Решение Святейшего правительствующего Синода Русской Православной Церкви принять (в середине прошлого века) английского диакона Пальмера через миропомазание чуть не вызвало отлучения Русской Православной Церкви как еретической.

Не только болгарская церковь официально рассматривалась Фанаром как схизматическая, но и сама русская церковь была в Константинополе под подозрением, как не вполне православная: Фанар сносился с Россией крайне неохотно. Послания, направленные в Россию, никогда не выходили за рамки строго официальной вежливости.

И вот при патриархе Мелетий и Григории VII Фанар полностью порвал с этой вековой традицией. Оживленные связи с англиканской церковью, назначение экзарха в Лондон, усиленные контакты с протестантскими церквами, следствием которых было вхождение Греческой Православной Церкви в экуменическое движение — таковы новые вехи Константинопольского престола. В конце 1923 года Вселенский патриарх выступил с двумя грандиозными проектами, которые должны были значительно сблизить Восточную церковь с Западом: переход Православного Востока на новый стиль и созыв Вселенского Собора восточных православных церквей.

По отношению к русской церкви Вселенский престол занял осторожную дипломатическую позицию. В то время как представитель Вселенского патриарха в Москве распинался в своих чувствах к Синоду, в чем значительную роль играло турецкое посольство в Москве, представлявшее в то время правительство, связанное дружбой и союзом с РСФСР — Вселенский патриарх в течение нескольких месяцев не отвечал на послание Евдокима.

Наконец, в марте 1924 года архимандрит Василий вручил митрополиту Евдокиму копию послания Вселенского патриарха о введении нового стиля. Не подлежит сомнению, что это было очень дипломатическим шагом со стороны Вселенского патриарха: этот акт мог означать, если угодно, признание Вселенским патриархом обновленческого Синода. Мог не означать и ровно ничего.

Вся советская пресса, равно как и обновленческий Синод, подняли страшный шум вокруг этого послания, расценив его как полное признание патриархом обновленцев. При этом скромно умалчивалось, что точно такое же послание было вручено и патриарху Тихону. Немалую роль во всем этом сыграл Василий Димопуло — архимандрит — патриарший саккелион

(посол) в Москве.

Архимандрит Василий является характерным, трагикомическим персонажем этого смутного времени.

Как указывалось выше, Вселенский патриарх в течение веков поддерживал с Россией самые холодные отношения и никогда не имел здесь никаких представителей. Появление архимандрита Иакова в роли патриаршего саккелиона в Москве в 1917 году не произвело ни на кого никакого впечатления и осталось совершенно незамеченным даже и церковными кругами. Тихо и мирно проживал обладатель пышного титула на Петровке, служа в греческой церкви около Петровского монастыря, и в Москве никто почти не подозревал его существования. В 1923 году, после кончины престарелого грека, в роли его преемника выступил его племянник, привезенный им из Греции — архимандрит Василий Димопуло.

Собственно говоря, Василий назначил саккелионом сам себя, так как в это время в Константинополе было междупатриаршество. Лишь через несколько месяцев Григорий VII санкционировал его назначение.

Ловкий грек великолепно ориентировался в московских делах и плавал, как рыба в воде, в мутных волнах церковной смуты. Обновленцы уцепились за этого, никому дотоле не ведомого монаха, как за якорь спасения. Они осыпали его почестями, преподнесли бриллиантовый крест на клобук, сделали почетным членом Синода, возили его по всей России как представителя Восточной Церкви — при этом обновленческие иерархи вдруг совершенно забыли, что Русская Церковь с 1448 года является автокефальной, и делали вид, что Константинопольский патриарх является вершителем ее судеб.

Архимандрит Василий с важным видом принимал все эти почести, постоянно служил в обновленческих храмах, раздавал интервью, причем все послания Вселенского патриарха, уклончивые и туманные, толковались им в угодном обновленцам смысле. Впрочем, архимандрит Василий был неглупым человеком. Сильно обрусев, он много читал, говорил проповеди по-русски и с похвалой отзывался о Введенском, называя себя его верным поклонником.

О вручении первого послания Вселенского патриарха митрополиту Евдокиму в «Вестнике Священного Синода» было опубликовано следующее официальное сообщение:

«По распоряжению Святейшего Вселенского Патриарха Григория VII представитель его саккелион Василий Димопуло 23 марта 1924 года вручил Высокопреосвященному Евдокиму, митрополиту Одесскому, патриаршее послание по вопросу о введении нового стиля.

Григорий VII, Милостью Божией Архиепископ Константинополя Нового Рима и Вселенский Патриарх — Преосвященным митрополитам, архиепископам и епископам Святей шего Апостольского и Патриаршего нашего Вселенского трона.

Возникшие для православной паствы затруднения, ненормальности и путаница, вызванные официальным введением в последнее время во всех православных государствах в гражданский обиход так называемого нового календаря, побудило великую Христову нашу Церковь и другие братские Церкви по долгу обязанности заботиться о надлежащем церковном разрешении календарного вопроса.

Вследствие сего, заботами Святейшего Патриарха Вселенского трона, летом прошлого года было созвано здесь так называемое Всеправославное совещание, которое после серьезного исследования вопроса с церковной и научной точки зрения пришло к единогласному решению, что для общих нужд народа необходимо немедленно согласовать и церковный календарь с употребляемым уже в православных государствах новым гражданским календарем, определяя днем такого слияния календарей 1 октября прошлого года.

Однако, ввиду краткости оставшегося времени, необходимого для общего согласования вопроса и различного обмена мнениями между автокефальными православными церквами, введение нового церковного календаря и определенное совещанием и уже принятое Великою Христовою Церковью, по синодальному постановлению, оказалось тогда невозможным.

Но так как с введением нового гражданского календаря для православной паствы с каждым днем возникали все большие и большие затруднения и наносили ей и церкви существенный ущерб, Священный наш Синод, имея в виду нужды Церкви православного народа и побуждаемый согласным голосом большинства церквей, пришел после недавнего нового обсуждения этого важного вопроса к единогласному решению:

В настоящее время постановляем и синодально определяем, чтобы в каждой епархии, подведомственной нашему Святейшему Вселенскому Патриаршему Трону, с 10 числа текущего месяца марта гражданский календарь, в отношении неподвижных праздников, обязательно был соединен с церковным православным календарем и только Пасхалия должна ныне оставаться как есть, до имеющего быть в будущем определенного установления ее Церковью.

Известив уже об этом циркулярной телеграммой всех возлюбленных во Христе братьев, подтверждаем и настоящим синодальным посланием, решение уже принято в согласии с Элладской Церковью в надежде, что это решение принято, как мы не сомневаемся, и всем остальным большинством братских автокефальных церквей, уже принявших принципиальное решение этого вопроса Всеправославным Совещанием.

…Желая, чтобы благополучно совершившееся это календарное исправление послужило источником благополучия для Святейшей нашей Церкви и православного народа, испрашиваем вам от Бога благодать и безраздельную Милость Его, которая да будет со всеми вами.

1924 года февраля 28 дня Вселенский Патриарх Григорий VII». (Церковное обновление, 1924, 27 мая.)

В ответ на это, чисто деловое послание немедленно последовал синодальный ответ, выдержанный в красочном «евдокимовском» стиле, немедленно опубликованный во всех газетах. Приводим его здесь полностью:

«Грамота Священного Синода Вселенскому Патриарху Григорию VII

Священный Синод РПЦ[57] извещение Вашего Святейшества о введении с 10 марта нового стиля в церквах Православного Востока выслушал с чувством глубочайшей радости.

Трудно изобразить словами человеческими те неисчислимые страдания, какие перенесли наши архипастыри и православные миряне от колебаний церковной власти на Православном Востоке в области этого вопроса.

Твердое и бесспорное слово Вселенской Церкви о введении нового стиля положило конец всем нашим страданиям и смуте церковной, развившейся на почве календарных недоразумений. Все вздохнули теперь облегченно. Тысяча тысяч благодарностей отовсюду понесется к подножию трона Вселенского патриарха за этот акт мудрой, решительной и дальновидной церковной политики. И наша гражданская власть, имея немалый ущерб от церковной неупорядоченности в области календарного вопроса, встретит этот мудрый акт Вашего Святейшества с чувством признательности и одобрения.

Поэтому шлем Вашему Святейшеству земной поклон и выражение самых глубоких чувств искренней благодарности всей Руси православной, получившей свое Святое крещение от Вселенской Матери Церкви великого града св. апостола Андрея Первозванного и св. Константина Равноапостольного.

Будьте же и впредь мудрым вождем всего Православного Востока. Одни из православных уже ищут спасения у исконного врага православия — папы Римского. Другие — у английской церкви, третьи — даже у протестантской.

Возвысьте Ваш высокоавторитетный голос на защиту обуреваемой со всех сторон Церкви Православной. Положите конец всем внутренним смятениям, укажите пути православного церковного строительства среди новых условий современной действительности, совсем неизвестной нашим предшественникам, а потому ставящей перед нами трудноразрешимые вопросы.

В горячих заботах об умиротворении церковных нестроений и спасения церкви Священный Синод Российской Православной Церкви 11 мая текущего года в г. Москве собирает Великое Соборное совещание Русский Священный Синод просит Вас, Ваше Святейшество, прислать на это совещание полномочных депутатов, которые помогли бы нам внести глубокий мир в нашу многомятежную жизнь церковную.

Может быть, Господь поможет собравшимся приготовиться к открытию давно и горячо ожидаемого всеми верующими нового Вселенского Собора.

На подлинном подписались:

Митрополит Евдоким Одесский и Херсонский. Митрополиты: Вениамин Ленинградский, Тихон Воронежский, Макарий Новгородский; архиепископы: Серафим Владимирский, Иннокентий Курский, Виталий Тульский, Алексий Казанский, Александр Таврический, Корнилий Ярославский, Герасим Саратовский и Анатолий Астраханский». (Там же.)

Приведенный документ является характерным образчиком обновленческого пустословия. Здесь все неверно, от начала до конца. Прежде всего никаких «неисчислимых страданий» от календарных неурядиц никто в русской церкви не терпел, так как вопрос о «новом стиле» во всей церковной смуте имел совершенно второстепенное значение. Сам патриарх несколько раз признавал «новый стиль», и вся эта проблема не стоила, грубо выражаясь, выеденного яйца.

Далее, никаких «вздохов облегчения» ни у кого после послания Вселенского патриарха в России не вырвалось. Что касается тысячи тысяч благодарностей, то их также никто в России не выражал. Во-первых, Вселенский престол был почти фантастическим понятием для духовенства, а народ и вообще не знал, что это такое. Во-вторых, «проблема календаря» была к этому времени для русской церкви разрешена на долгие годы.

В самом начале раскола некоторые отдельные священники пытались вводить новый календарь. Однако всякий раз эти попытки наталкивались на обструкцию со стороны народа. Молящиеся просто не являлись в праздники по новому стилю. Майский Собор 1923 года принял по докладу епископа (тогда митрополита) Антонина новый календарь. Однако практически это решение не проводилось в жизнь опять-таки благодаря резкой оппозиции верующих.

Патриарх, по выходе из заключения, как известно, признал новый стиль. В сентябре 1923 г. патриарший совет, несмотря на упорное противодействие Петроградского епископа Мануила и нескольких других иерархов, пришел к решению о переходе на новый стиль. В течение двух месяпев патриарх служил по новому стилю (Петроград на новый стиль так и не перешел). Однако, ввиду повсеместных протестов, в декабре патриарх Тихон вернулся к старому стилю.

Обновленческая церковь также вынуждена была, чтобы не отпугивать верующих, вернуться к старому стилю. К 1924 году за новый стиль еше держалась группа Красницкого (в 1929 году и он перешел на старый стиль) и «Союз церковного возрождения» с епископом Антонином во главе. Кроме того, следует назвать еще несколько обновленческих приходов, где новый стиль был введен в порядке эксперимента (в Ленинграде по новому стилю до 1928 года служили в двух храмах: Захарие-Елизаветинском и Пантелеймоновском). Так что все «восторги» Евдокима по поводу признания нового стиля Константинополем оказались, по меньшей мере, необоснованными.

Более интересна вторая половина послания, где речь идет о предполагаемом Вселенском Соборе.

В 1923 году в Константинополе открылось Предсоборное совещание. Вселенский Собор был назначен на 1925 год.

Когда читаешь об этих проектах, как-то внезапно, точно Афродита из морской пены, появившихся на берегах Босфора, невольно чувствуешь какой-то странный пробел. Если бы в 1913 году кто-нибудь предсказал, что через десять лет Константинопольский патриарх выступит с предложением о созыве Вселенского Собора, то такого фантазера приняли бы, по меньшей мере, за шизофреника. Самое понятие «Вселенский Собор» было столь основательно забыто на православном востоке, что для его объяснения надо было бы обратиться к энциклопедическому словарю[58].

Однако мировая война открыла все шлюзы, перемешала все фигуры, неожиданно всплыли на поверхность понятия, казавшиеся похороненными навсегда.

Мировая революция, которую с замиранием сердца ожидали тогда многие, в действительности уже произошла, так как мир стал другим после событий 1914–1918 гг., стала другой и Вселенская Церковь. Это изменение не было медленным и постепенным — оно было быстрым и мгновенным, как вспышка молнии. Говоря словами Гегеля, изменение произошло путем резкого скачка.

И в этом внезапно обновленном мире Церковь впервые за 1100 лет ощутила потребность во Вселенском Соборе.

25 ноября 1924 года в Москве архимандритом Василием Димопуло был получен следующий документ:

«Извещение о Вселенском Соборе

Ваше Высокопреподобие!

Отец архимандрит Василий, настоятель Патриаршего в Москве подвория св. Сергия и представитель Вселенского Престола в России, Ваше Высокопреподобие от души благословляем.

Согласно с решением собравшегося здесь, в прошлом году, Всеправославного съезда нашею Великою Христовой Церковью было определено и сообщено ею остальным православным церквам решение о том, чтобы в будущем 1925 году в память 1600-летия 1-го Никейского Собора собрался по общему желанию, выраженному уже единогласному мнению всех братских автокефальных православных церквей, Вселенский Собор для рассмотрения разных вопросов первостепенной важности, разрешение коих является спешным и абсолютно необходимым. Причем местом Собора, согласно с выраженным мнением Святейших патриархов Александрийского, Анти-охийского и Иерусалимского, определен церковью святой град Иерусалим.

Сообщая об этом вам и посылая при сем копию программы подлежащих рассмотрению вопросов, выработанных уже нашею церковью и сообщенных уже и другим церквам, поручаем Вашему преподобию довести об этом до сведения тамошних надлежащих церковных кругов и желаем Вам многих лет здравия и спасения.

1924 года ноября 25 дня. Председатель Священного Синода Митрополит Никейский Василий. Вселенская патриархия. № 4500». (Церковное обновление, 1925, № 2, с. 10.)

К этому документу были приложены следующие тезисы:

«Программа работ

будущего Вселенского Собора 1925 года во Святом граде Иерусалиме (Перевод с греческого).

Общие вопросы.

1. Обозрение всего церковного законодательства, канонического права и применение его к настоящему положению церкви.

2. Стремление всеми мерами к общению и соединению в Христовой любви со всеми христианскими церквами.

Частные. I. Догматические.

1) Догматы 7 Вселенских Соборов остаются незыблемыми.

2) Критика богословов на догматы веры.

3) Символические книги православия (Исповедание Митрофана Критопуло, Петра Могилы, Синода в Яссах, в Иерусалиме и др.), так как они содержат толкования и взгляды на догматы, сложившиеся после Вселенских Соборов, то они требуют точного определения и утверждения Вселенского Собора.

4) Такого же утверждения требуют и различные учения Православной Церкви, до и после падения Константинополя (напр. таинства, о Пресуществлении и др.)

5) Определение официального исповедания православной веры.

6) Крещение еретиков.

II. Административная организация церкви.

1) Значение Вселенского Собора православной Церкви и определение времени созыва такового.

2) Административные и местные соборы поместных церквей.

3) Обмен мнений между поместными церквами относительно возникающих чрезвычайных вопросов и способ выполнения (?) их.

III. Богослужение.

1) О богослужебных и церковных книгах.

2) Божественная проповедь.

3) Типикон.

4) Время молитвы.

5) Посты (вид и продолжительность их).

6) Священные одежды и сосуды.

7) Иконопись и пение. IV. Священный клир.

1) Образование и хиротония его (достоинства, возраст, авторитет и прочее).

2) Подробнейшее определение обязанностей и прав каждой из трех степеней священства.

3) О браке клириков.

4) Одеяние клириков в церкви и вне церкви.

5) Священные монастыри и монахи.

V. Календарь.

1) Определение Пасхалии и календаря на основании совершившихся уже научных работ.

VI. Разные.

1) Национально-канонические церковные вопросы. Вселенская патриархия.

С подлинным верно.

Представитель Вселенского патриарха архимандрит Василий Димопуло. (Там же, с. 11.)

Стоит лишь прочесть вышеприведенную программу для того, чтобы убедиться в ее совершенной неудовлетворительности.

Авторы программы точно писали ее, находясь в безвоздушном пространстве. Так, совершенно непостижимо, каким образом умудрились они забыть о существовании Российской Церкви. Создается впечатление, что в своем «прекрасном далеке» они совершенно забыли о России и Российской Церкви. Характерно, например, что в параграфе о символических книгах (пункт 3 раздела I) даже не упоминается катехизис митрополита Филарета — наиболее известная символическая книга русской церкви. Тщетно было бы искать во всей программе какого бы то ни было намека на специ

фические проблемы, волнующие самую многочисленную поросль православной церкви.

Тем не менее в Троицком подворье уцепились за этот проект и подняли вокруг него невероятную шумиху. Совершенно неожиданно митрополит Евдоким решил сделать будущий Вселенский Собор орудием для грандиозной политической спекуляции в целях возвышения обновленчества.

С осени 1923 года непрерывно носились слухи о новой сессии Поместного Собора, официально не распущенного. Сессия неоднократно назначалась и каждый раз вновь откладывалась: помимо ряда чисто формальных обстоятельств (уход главных руководителей Собора — Антонина Красницкого и др.), Собор был настолько дискредитирован в общем мнении, что всякое возвращение к нему имело бы самые отрицательные последствия для Синодальной церкви.

И вот митрополиту Евдокиму пришла в голову остроумная мысль — созвать новый обновленческий Собор в Москве под именем Великого Предсоборного Совещания. Это было эффектно и оригинально: ведь во всей истории Русской Церкви еще не было столь высокого собрания. Кроме того, по самому характеру совещания от него тянули бы многоразличные нити за границу, и прежде всего это был значительный повод для того, чтобы укрепить связь с Константинополем.

Великое Предсоборное Совещание было назначено на июнь 1924 года; в предвидении совещания началась лихорадочная деятельность в Стамбуле. Советское посольство, архимандрит Василий Димопуло, митрополит Евдоким исписывали вороха бумаги, чтобы побудить Вселенского патриарха признать Синод и прямо и недвусмысленно выступить в поддержку обновленческого движения.

После долгих письменных сношений, экстренных депеш Василия Димопуло, широковещательных «личных» посланий Евдокима и т. д. и т. п. 6 мая 1924 года Константинопольский Синод вынес особую резолюцию по «русскому вопросу».

Увы! Резолюция снова не удовлетворила обновленцев. Синод с сожалением констатировал, что в Русской Церкви происходят «нестроения и смуты». Далее в резолюции говорилось, что «Святейшему патриарху Тихону, как любвеобильнейшему пастырю, следовало бы (в целях прекращения смуты) уйти на покой».

Наконец Синод выразил желание послать в Москву комиссию в составе нескольких иерархов для изучения на месте «Живой Церкви»[59], выразил желание поддерживать связь с «церковными кругами в Москве, в том числе и с Синодом», а также порицал тех иерархов-эмигрантов, которые используют церковную кафедру для политических выступлений.

Без сомнения, это был большой крен в сторону обновленцев, но все же это не было тем, чего с таким рвением добивались в Троицком подворье.

И вот здесь совершился гениальный по беззастенчивости трюк, равный которому трудно найти во всей истории церкви.

1 июня 1924 г. в «Известиях ЦИК» появилось следующее сообщение пол сенсационным заголовком: «Вселенский патриарх отстранил бывшего патриарха Тихона от управления Российской Церковью».

«Московский представитель Вселенского патриарха архимандрит Василий Димопуло сообщил представителю РОСТа следующее, — говорилось в сообщении. — Мною получено только что из Константинополя сообщение о том, что Константинопольский патриарший Синод, под председательством Вселенского патриарха Григория VII, вынес постановление об отстранении от управления Российской Православной Церковью патриарха Тихона, как виновного во всей церковной смуте. Постановление это вынесено на заседании Синода при Вселенском патриархе 6 мая и принято единогласно.

По словам архимандрита Василия, это постановление является результатом неоднократных советов Константинопольскому патриарху со стороны восточных патриархов, и в частности Сербского патриарха.

Вместе с тем Константинопольский патриарх посылает в Москву авторитетную комиссию из виднейших восточных иерархов для ознакомления с делами Российской Православной Церкви. В состав комиссии, выезжающей в СССР, входят: митрополит Никейский Василий, митрополит Феатирский Герман, являющийся управляющим всеми греческими церквами в Западной Европе, митрополит Сартский Герман, являющийся обер-секретарем Константинопольского Патриаршего Синода, и начальник канцелярии Вселенского патриарха Христо Папанну.

Одновременно Вселенский патриарх признал Российский Синод официальным главой Российской Православной Церкви и запретил к священнослужению всех иерархов, бежавших из России в эмиграцию, во главе с Антонием Храповицким. Все эти иерархи предаются церковному суду».

(Известия ЦИК, 1924, 1 июня, № 124.)

Для того чтобы уяснить себе всю «гениальность» проделки Евдокима — Василия Димопуло, следует вспомнить, что резолюция Константинопольского Синода нигде не была опубликована. Мало того, она даже не была переведена с греческого на русский язык.

Фальсификация была настолько грубой, что ей не мог поверить ни один сколько-нибудь богословски грамотный человек. Как известно, Российская Церковь с 1448 года является автокефальной и совершенно независимой от Константинопольского патриарха: «отстранить русского патриарха» Константинопольский патриарх имел примерно столько же прав, сколько английский король — отстранить председателя Совнаркома. Что касается «комиссии восточных иерархов», то она так и осталась на берегах Босфора: из всех перечисленных в Синодском послании лиц только один — Герман Феатирский — прибыл в СССР, однако прибыл с небольшим опозданием — на 21 год: он прибыл в 1945 году, по иронии судьбы, чтобы принять участие в выборах патриарха Алексия.

Тем не менее на неосведомленную в церковных делах публику это сообщение должно било, по мысли инициаторов проделки, произвести совершенно ошеломляющее впечатление. Понятно, это впечатление могло быть очень непродолжительным. Но этого и не требовалось. Следовало лишь сделать открытие Великого Предсоборного Совещания помпезным, произвести фурор, а там всегда можно было сослаться на неофициальный характер сообщения (газетчик перепутал, телеграф соврал и т. д.), на неточность перевода и т. д.

Одержав эту грандиозную газетную победу, синодалы ринулись во весь опор к открытию Великого Предсоборного Совещания…

Для того чтобы уяснить себе характер и значение Совещания, интересно проанализировать его состав, сравнив с Собором 1923 г.

На Предсоборном Совещании было представлено 400 депутатов. На Соборе 1923 г. — 476 человек. Зато на Предсоборном Совещании было 83 епископа, тогда как на Соборе 1923 г. — архиереев было всего 62.

Так же, как перед Собором 1923 года, перед Предсоборным Совещанием происходили выборы по епархиям. Епархиальные съезды избирали по 2 человека на Собор. Архиереи считались членами Совещания, назначенными Синодом, из 83 архиереев восемь носили титул митрополита, 29 — архиепископов, остальные 46 — епископов.

Таким образом, перед нами не «Великое Предсоборное Совещание», а новый обновленческий Собор.

Еще больше это подтверждается порядком дня Предсоборного Совещания. В порядке дня были следующие вопросы:

1. Положение в Русской Православной Церкви. Докладчик — митрополит Евдоким.

2. Тихоновский вопрос. Докладчик — архиепископ Александр Крутицкий (Введенский).

3. О соборности, митрополитанском строе и патриаршестве — проф. Покровский.

4. О борьбе с атеизмом. Докладчик — архиепископ Александр.

5. О борьбе с сектантством. Докладчик — проф. В.З.Белоликов.

6. Доклад о каноничности Собора 1923 года и Синода. Проф. Попов.

И прочие мелкие вопросы.

Уже из этого перечня вопросов, занимающих Предсоборное Совещание, видно, что меньше всего члены Совещания думали о Вселенском Соборе. Если можно употребить сравнение из геометрии. Константинопольское Предсоборное Совещание и Московское — это две параллельные линии, и трудно было думать, что они пересекутся, даже в бесконечности.

10 июня 1924 года распахнулись ворота 1-го Дома Советов. Это уже в пятый раз за последние два года они раскрылись перед духовенством:

начиная с августа 1922 года в 1-м Доме Советов происходили два съезда группы «Живая Церковь», один съезд СОДАЦа, Собор 1923 года и вот — Великое Предсоборное Совещание. О его открытии официальный обновленческий журнал повествует в торжественно-эпическом стиле.

«10 июня 1923 года в Москве открылось Предсоборное совещание. Утром в Храме Христа Спасителя совершено было моление Христу Спасителю 38 епископами и многочисленным духовенством. Вечером же собравшиеся депутаты приглашены в здание бывшей Духовной семинарии.

В двухсветном зале, на возвышенной эстраде, находились все митрополиты, несколько избранных епископов и два греческих архимандрита — представители Вселенского патриарха Константинопольского и патриарха Александрийского. Весь зал заполнен депутатами. На таррасах и у входных дверей теснились посетители.

Председатель Священного Синода митрополит Евдоким открыл Совещание такими словами: «Именем Великого Архиерея и Господа нашего иисуса Христа объявляю Великое Предсоборное Совещание открытым». Почетным председателем Совещания провозгласили Вселенского патриарха Константинопольского Григория VII. Председатель Священного Синода пригласил всех присутствующих к исповеданию веры. Все громко пропели Символ Веры.

Письменных и телеграфных приветствий к Предсоборному Совещанию, полученных из России и других стран, оказалось так много, что невозможно все прочесть.

Приветствие от Константинопольского патриарха Григория VII читал представитель его архимандрит Василий по-русски. Затем огласили приветствия от Грузинской церкви, от Сербской, американских церквей и обществ и много других. Первое совещание началось и закончилось молитвою».

(Церковное обновление, 1924, № 7–8.)

Об обстановке, царившей на Совещании, повествует в гораздо менее почтительной форме наш старый знакомый А.Иркутов из газеты «Безбожник», реплику которого о дне, проведенном в покоях патриарха, мы приводили выше.

На раз в своей статейке «Живой труп» Иркутов дает столь же тенденциоpye. и пропитанную ненавистью, острую и потому не лишенную интер'. совку Совещания.

«Евдоким, председательствующий на Совещании, — живой символ обновленчества. Он с гордостью носит белый клобук с бриллиантовым крестом, важно подставляет руки для поцелуев и уезжает с заседаний на лихаче. Все как раньше! Председательствуя, неимоверно актерствует, подпускает слезу. Битых шестнадцать минут стараюсь вытянуть из него что-нибудь определенное. Куда там! Ни да, ни нет. В глаза прямо не смотрит. Норовит схватить рукой за плечо (у Тихона та же привычка).

— Как вы полагаете, тихоновшина умерла?

— Да� да� конечно�

— Но тихоновщина сильна?

— Несомненно… да… да…

— Ваше совещание будет иметь большое значение?

— О да.

— Но все-таки не решит дела?

— Разумеется.

Что «да», что «разумеется» — никак не поймешь. Петр Сибирский. Высокий крепкий мужик с умным и хитрым кресть янским лицом. Широкоплечий, здоровый, как бык. Ему бы землю пахат Во время заседания поглядывает в сторону представителей печати и пол мигивая, улыбается нам. Особенно ехидны и часты его улыбочки во воемя «ученого» трактата Введенского. Когда я его расспрашиваю, встречаю полную готовность и определенные ответы. Нет. В совещание он не верит Никакого толка! Да, тихоновщина сильна. Особенно в массах. Обновленцы сделали здесь большую ошибку. Они поставили ставку на белых попов Зря. Они в Сибири сразу построили все на «мирянах». А в общем он здесь так — для виду. Не обновленец он и не тихоновец. Просто хороший, хозяйственный мужик. Крепко держится за свою богатую маслом и мясом, широкую, привольную Сибирь.

Миряне.

Спор идет горячий. Толпа попов окружила двух мирян. Одного старого, лысого, с лицом почечника, другого — молодого, зло посматривающего на поповские рясы. Спор идет о том, о чем совещание и не говорило вовсе, но что верующее крестьянство интересует крепко. Нужно ли согласие прихода при назначении попа? Старик за то, что нужно. Попы, разумеется, против. Молодой молчит и только посматривает. Аргументы старика простые и умные. Приход должен знать, кого ему дают. А то сунут всякую сволочь.

Спорят горячо, шумно, и вдруг старик не выдерживает:

— Что вы мне тычете — благодать, благодать! Христа вы продали, вот что! Никакой благодати на вас, христопродавцы вы длиннорясые!

Попы, как стая воронья, разлетаются во все стороны. Старик посылает им вслед нелестные словечки, а молодой, до сих пор молчавший, совершенно неожиданно прибавляет:

— Да что там! Только одна есть власть советская, только советская. — И злые глаза его пронизывают чернорясников, отлично понимающих всю уместность, на первый взгляд, неуместной фразы.

По последнему слову техники.

Был в порядке дня Великого Совещания вопрос о борьбе с неверием. Под таким названием значится официальный доклад епископа Введенского, и думалось, что посвящен этот доклад будет безбожным агитаторам, коммунистам, комсомольцам и методам борьбы с ними. Но не так склалось, як годилось. О коммунистах и комсомольцах, равно как и об антирелигиозной пропаганде осторожный епископ-обновленец предпочел помолчать. Его трехчасовой доклад был посвящен тому, как научным путем, с помощью математики, астрономии и медицины можно доказать существование Бога и историчность Иисуса. Наполнившие зал попы с величайшим вниманием ловили каждое слово докладчика и усердно записывали почти весь доклад целиком. Они, против которых выступают до зубов вооруженные знанием лектора и докладчики, они, для которых наука — могила, учились искусству передергивать, подтасовывать и фальсифицировать научные истины в своих поповских интересах.

Епископ Введенский.

Странный вид у этого человека. Высокого роста, какой-то несуразный развинченный весь, с нервно подергивающимся лицом. Гладко выбрит. Едва заметная крохотная остренькая бородка и черные квадратики на месте усов. Волосы коротко острижены и кокетливо взбиты сбоку. Белая ряса болтается на нем, как на вешалке, а из-под рясы кокетливо выглядывают острые носки модных белых туфель и франтоватые, наутюженные, «со складкой» синие брюки. Вместо огромной панагии у него на золотой цепочке изящный медальончик.

Говорит, как хороший актер в сильной драматической пьесе. То возвышает голос до крика, то понижает его до шепота. В нужные моменты подпускает слезу. Порой доходит до истерики, порой долго, долго молчит, закатывая глаза к небу, прикрывая лоб рукой. Во все время доклада руки его в широких рукавах рясы ни одной секунды не остаются без движения. Они мечутся вокруг туловища, описывают встречающиеся и расходящиеся круги, взмывают над головой, вытягиваются по направлению к залу. Словом, епископ Введенский учит не только рассказом, но и показом.

Его научный багаж, несомненно, обширен. Епископ Введенский — человек с высшим образованием. Епископ Введенский говорит на нескольких европейских языках. Епископ Введенский читал массу книг и обладает недюжинными познаниями в философии, математике и медицине…

(Далее следует целый абзац грубой ругани Иркутова по адресу А.И.Введенского, который мы, по чувству элементарной брезгливости, опускаем. — Авт.)

Когда епископ кончил, попы чествовали его как нового апостола. Поднесли ему титул доктора богословия, просили его открыть для попов школу, выразили пожелание напечатать и распространить епископскую галиматью. А Введенский, человек с высшим образованием, знающий несколько иностранных языков, сведущий в философии, математике, астрономии, медицине, ответил буквально следующее: Я одно скажу, отцы и братие. Когда я предстану на Страшном Суде — а все там будем — то скажу Богу: может, я был самым ничтожным из творений Твоих, но я любил Тебя, о Господи!»

Это после трехчасового доклада с математическими формулами и выдержками из сочинений европейских писателей. Вот уж подлинно сумасшедший дом». (Безбожник, № 23–24, с. 6–7.)

В действительности на Совещании происходило следующее: в первый день своей работы, по сложившемуся уже шаблону, Совещание приняло приветствие Советскому правительству. Так как это приветствие было написано Евдокимом, то оно отличалось особо высокопарным и напыщенным стилем.

«Великое Всероссийское Предсоборное Совещание Православной Российской Церкви, открывая свои работы, обращается к Правительству СССР со словами привета, чувствуя в этом моральную потребность, особо усугубляемую ныне открытым признанием Правительства СССР Вселенским патриархом Григорием VII.

Скованная по рукам и ногам гнетом царизма, Русская Православная Церковь лишь Октябрьской Революцией возвращена в родную стихию свободного развития, которой была лишена многие века. Декрет об отделении церкви от государства дал юридическую и фактическую возможность стоящей на почве безусловной лояльности Церкви создать новые формы жизни Церкви, сохраняя свою вечную сущность. Перед Совещанием стоят многие весьма сложные проблемы. Одной из главнейших является полное и безусловное отмежевание от Тихона и контрреволюции, опасных для правильного развития подлинной христианской работы Церкви.

Православная Церковь, еще на Соборе 1923 года безусловно и окончательно разорвавшая связь со всякими видами реакции (религиозной и политической), никогда не сойдет с этого единственно правильного и канонами Церкви предуказанного пути чисто религиозного своего развития.

Великое Российское Предсоборное Совещание отмечает перед церковно-общественным русским и зарубежным миром, что всему этому оно обязано великим принципам советской государственности, предоставившей впервые за всю Русскую историю действительную свободу совести. Поэтому с глубоким удовлетворением Великое Всероссийское Предсоборное Совещание приветствует Рабоче-Крестьянскую власть трудящихся, единственную во всем мире подлинно давшую своим великим декретом об отделении церкви от государства, планомерно и твердо проводимым в жизнь, ту свободу, которой не имела Церковь при изжитом самодержавии».

(Известия, 1924, 23 июля, № 166, с. 6.)

Это было очень мило: журналисты благосклонно, хотя и несколько насмешливо улыбались в своих ложах, и никто не думал о том сверхнеожиданном сюрпризе, который поднес Евдоким в последний день Совещания.

До последнего дня Совещания было, однако, еще далеко, и день 11 июня 1924 г. прошел гладко и спокойно.

Все шло по заранее намеченной программе: митрополит Евдоким сделал доклад об общем положении Церкви. Доклад митрополита начался, как это можно ожидать, ругательной характеристикой патриарха.

Касаясь личности Красницкого, митрополит Евдоким характеризует как отщепенца, изменившего своему делу, и указывает, что в то время, как Красницкий только думает организовать епархиальные управления, Синод их организовал.

«Отсутствие политиканства и интриган ства, характеризующее деятельность Синода, дают ему возможность с успехом проводить те или иные Ходатайства перед гражданской властью».

Далее Евдоким выкинул такой фортель, какой буквально ошеломил собрание.

«Так, например, получено разрешение возвратить из Соловецкого монастыря раскаявшихся в своей контрреволюционной деятельности священнослужителей. Митрополит отметил при этом, что уже получено прошение от Илариона, в котором он кается в саоих заблуждениях, а также признает Синод». –

(Церковное обновление, 1924, 15 июля, № 7–8, с. 1.)

В то время имя Илариона в Москве был: о у всех на устах. Каждый в Москве, когда произносили имя Илариона, понимал, что это идет речь о знаменитом богослове и иерархе — Верейском архиепископе. Весть о присоединении к Синоду одного из столпов «тихоновщины» потрясла съезд, немедленно вышла за стены 1-го Дома Советов и обошла всю Москву. При этом почти никто не заметил, что митрополит Евдоким, говоря об Иларионе, опустил его титул, назвав его просто по имени.

Как выяснилось впоследствии, речь шла всего лишь о совершенно безвестном старообрядческом архимандрите Иларионе, написавшем покаянное письмо из Уфимской пересыльной тюрьмы в Синод.

В протоколе, напечатанном в обновленческом журнале, под именем Илариона появилось сокращенное обозначен.и. е титула: «арх.» (что можно понимать и как «архиепископ» и как «архимандрит»). Весть о «покаянии» Илариона продолжала гулять по Москве в течение месяца.

У читающих эти строки может сложиться впечатление, что митрополит Евдоким был беспринципным человеком, шулером и авантюристом. Однако сложна душа человеческая, и нет ничего ошибочнее, как судить о человеке на основании отдельных его поступков. По словам К.С.Станиславского, «важны не отдельные куски жизни:, а сквозное действие, которое проходит через жизнь».

«Я, может, только по вторникам и четвергам дурак, а по пятницам я умнее его», — говорит Федька Каторжный у Достоевского. Тот же Евдоким проявил себя через несколько дней как смелый и честный человек, составив документ с требованиями к правительству, не утратившими значения и сейчас, и затем прожил 12 лет в бедности и забвении, упорно

отказываясь пойти на уступки, несовместимые с велениями совести.

Чем, однако, объяснить, что этот образованный и честный человек пускался порой на такие недостойные приемы? Объяснения следует искать в том «американском» периоде жизни Евдокима, о котором он всегда так охотно и часто вспоминал. «По существу, я русский американец — Америка для меня так же дорога и близка, как Россия», — говорил он неоднократно. И если внимательно читать полемические выступления Евдокима, то очень легко заметить их «американский» стиль. Любая его речь, если изменить собственные имена, могла бы быть с успехом произнесена где-нибудь в Калифорнии или Техасе местным конгрессменом, кандидатом в сенаторы или претендентом на президентское кресло. Отсюда патетика, позерство, неумеренное хвастовство достижениями своей партии. И приемы дискредитирования своих противников такие же, какие употребляются в Америке во время избирательных кампаний, где «блеф» — сеяние сенсационных слухов, которые потом опровергаются, считается (разумеется, в известных пределах) дозволенным делом.

В своем докладе на Предсоборном Совещании «московский конгрессмен» не преминул похвалиться достижениями. Надо сказать, что он имел некоторые основания хвалиться.

«Касаясь церковно-просветительной работы, митрополит Евдоким констатировал, что восстановлен учебный комитет, указал на наличие в Москве и Ленинграде высших духовных семинарий, отметил работу издательского отдела, который уже выпускает два журнала: «Вестник Священного Синода» и «Христианин». Оба эти органа являются беспартийными.

Что касается лекционной работы, то, по словам митрополита Евдокима, ее вел архиепископ А.И.Введенский, который за десять месяцев объездил две трети больших городов России и провел 150 лекций. Далее митрополит Евдоким констатировал создание иностранного отдела и рассказал об успехах обновленчества в Америке (создание особой епархии из 115 приходов во главе с епископом Иоанном Кедровским)».

(Известия, 1924, 5 июня, № 127, с. 6.)[60]

После доклада Евдокима, которого слушали невнимательно, так как трескучий пафос первоиерарха быстро надоедал и утомлял, Совещание приняло соответствующую резолюцию, которую мы печатаем в приложении к настоящей главе, и, замирая от предвкушения грядущего наслаждения, перешло ко второму пункту порядка дня «Тихоновский вопрос», докладчиком по которому был А.И.Введенский. Впрочем, этот первый доклад Введенского (через несколько дней был второй — о борьбе с атеизмом) также не отличался особым блеском. Эти два доклада Введенского, сделанные им на съезде, как бы две половины его души: второй доклад — гениальное прозрение и космические глубины. Первый (о Тихоне) — образцовое изложение затрепанных обновленческих пошлостей. Правда, и этот доклад люди слушали, затаив дыхание, но уж таков был этот человек, — делать что-либо неталантливо он просто органически не мог и не умел.

В прениях по докладам Введенского выявились определенные разногласия среди членов Совещания.

«Введенский находит, — гласит газетный отчет о докладе, — что вопрос о ликвидации тихоновщины и выяснение взаимоотношений с той группой которая идет за Тихоном, является самым животрепещущим в решениях Совещания. Введенский указывает, что одна часть внутрисоборной группы обратилась к президиуму Совещания с запиской, в которой требует возвращения Тихону титула патриарха и предлагает посадить его на место председателя Синода «временно… до самой смерти».

От нас ждут мира с Тихоном, продолжает Введенский, но мы не хотим мира с ним.

Введенский констатирует, что желание мира с Тихоном диктуется скорее мотивами экономического характера, нежели церковного. Тихоновские нэпманы, очевидно, привлекают шатающихся обновленцев. Но истинные церковники, по словам Введенского, не могут поступиться истиной, которая для них дороже всего.

Далее Введенский дает следующую оценку общественно-церковной деятельности Тихона:

Будучи епископом царского времени, Тихон всегда пользовался особой симпатией правительственных кругов. Рядовой епископ, с достоинствами и недостатками рядового же епископа, он заслужил эти симпатии своей верностью царю, и не по интеллектуальному развитию, не по моральным качествам он выдвигался, а лишь своей принадлежностью к «Союзу русского народа». Революционным жребием он был вынесен на патриарший престол.

Что было за прикрытием этого престола, об этом надлежащую оценку дал Собор 1923 года, который лишил его всех великих титулов и возвратил в первобытное состояние. Но так было в мае прошлого года, а через месяц-два Тихон кается, условно прощается, лишенный сана патриарха, надевает на себя все его знаки.

Введенский констатирует, что за время его поездок по СССР ему приходилось на диспутах сталкиваться с б. меньшевиками и б. эсерами, которые, будучи людьми нецерковными, горячо ратовали за Тихона[61].

— Но весь секрет полишинеля, — продолжает Введенский, — заключается в уверенности бывших людей, что старое вернется.

— Нас уверяют, что мы красные, — продолжает Введенский, — в таком случае, тихоновцы вдвойне красные.

Однако, несмотря на все перекрашивания, он остается той же самой фигурой, вокруг которой группируются те же графы и князья, правда, несколько вылинявшие и загоревшие. Поэтому мы не можем питать доверия ни к Тихону, ни к тихоновцам.

В прениях по докладу Введенского приняли участие две группы. Первая в подавляющем большинстве выразила сочувствие положениям докладчика, а другая предлагала выискать пути примирения с тихоновщиной.

В заключительной речи Введенский указал на всю несостоятельность выдвинутого положения «шатающихся обновленцев», мотивируя тем, что тихоновщина неразрывно связана с Тихоном, а сам Тихон — с Карловацким Собором, Антонием Храповицким и Кириллом Владимировичем, «А обновленцы, — говорит Введенский, — не питают любви к идеологам реакционных вожделений, и ничего общего между ними быть не может».

Далее Введенский, ввиду обращения к нему членов Совещания с просьбой характеризовать личность Красницкого, дал ему следующую оценку:

— Красницкий — бывший член «Союза русского народа». Во время дела Бейлиса он заявил, что евреи пьют кровь христиан. Будучи студентом Духовной академии, он написал доклад на тему «Социализм — от дьявола». И теперь нет ничего удивительного, если один бывший член «Союза русского народа» подал руку другому.

По докладу А.И.Введенского Предсоборное Совещание постановило обратиться ко всей Православной Церкви с воззванием…»

(Известия ЦИК, 1924, 13 июня, № 133.)

После того как было прочитано и принято длинное, блестящее по форме и отвратительное по содержанию воззвание — настоящий политический донос на тихоновскую церковь, Совещание перешло к второстепенным вопросам. В полупустом зале профессор-канонист Покровский читал по конспекту доклад «О соборности, митрополитанском строе и патриаршестве».

«Предсоборное Совещание должно заявить, — предлагал профессор, — что в основу строительства церковного должно быть положено в качестве его незыблемого догматического канонического фундамента соборное начало, которое, будучи построено по принципу активного участия всех элементов церкви (епископата, клира и мирян), должно последовательно и открыто проникать во все церковно-правительственные органы, начиная с «малой церкви» в пределах одного уездного викариата и кончая Поместным Собором целой Русской Церкви.

Исходя из этого, Предсоборное Совещание считает необходимым восстановить древнеканонический митрополитанский строй с его регулярными ежегодными соборами, требуемыми церковными канонами».

Далее предлагалось отменить навсегда патриаршество, как институт, восходящий своими историческими корнями к идеалам языческого Рима, и «коросту на теле церкви».

Члены Предсоборного Совещания остались, однако, довольно холодными к митрополитанскому строю, так и к «коросте на теле церкви» и большую часть доклада в подавляющем своем большинстве провели в прогулках по Москве, так что когда дело дошло до голосования резолюции, в зале осталась столь ничтожная кучка делегатов, что митрополит Евдоким объявил резолюцию принятой без голосования, ввиду отсутствия возражений.

Несколько больший интерес вызвал доклад проф. Попова «О каноничности Собора 1923 г. и Синоде».

По этому докладу разгорелись очень жаркие прения, и здесь выступили с открытым забралом представители различных группировок. Ленинградский протоиерей о. Евгений Запольский (из Казанского собора), иде-лог «умеренных обновленцев», выступал с пламенным призывом к миру и говорил о необходимости использовать все возможности для ликвидации раскола.

Идеологами крайне левого направления оказались сибиряки — Петр Блинов и Георгий Красноярский. Сибиряки упрекали членов Предсоборного Совещания в реакционности по отношению к Собору 1923 года и поедлагали членам Совещания быть более решительными, так как «обновленческое движение подготовлено историей».

Наконец, наступили последние дни Совещания: 16 июня выступил архиепископ Александр Введенский с докладом «О борьбе с атеизмом». Стенограмма этого доклада — одного из самых сильных произведений русской апологетики, к сожалению, не уцелела, как и многие другие произведения (ненапечатанные) Александра Ивановича — стенограмма исчезла в недрах МГБ в 1937 году во времена Ежова, при аресте В.З.Белоликова, который был хранителем и редактором произведений А.И.Введенского.

Исходной точкой концепции знаменитого апологета была система Анри Бергсона. Как и модный тогда французский философ, русский богослов усматривал в основе мира творческий импульс, который познается через интуитивное «знание». Самое понятие «творческого импульса» было у Введенского шире и глубже, чем у Бергсона.

Вселенная является сплетением противоположных, действующих с лихорадочной быстротой, перекрещивающихся и отталкивающихся токов. Сумма этих многообразных токов есть динамика бытия. Оперируя общей и частной теорией Эйнштейна, Александр Иванович математически (в высшей математике он также был представителем своеобразной концепции) показывал, как из переплетения многоразличных энергетических лучей созидается материя. Основой науки является поэтому высшая математика — она вскрывает высшую закономерность, лежащую в основе природы. Пифагорейство, с его знаменитым тезисом «в основе мира лежит число» — оживало и наполнялось у А.И.Введенского новым содержанием. Высшая математика, по Введенскому, это промежуточное звено между творческим импульсом, который познается лишь интуитивно, и его реалистическим отражением, каким является эмпирическая наука. Математика — не эмпирика и не метафизика — это пограничная область человеческого знания — она имеет дело не с материей и не с духом. Число это нечто среднее между чистой абстракцией и конкретным понятием. Символ и реальность, динамика и статика. Далее идут естественные науки, которые вскрывают оболочку видимого мира, препарируют ее относительность, бренность.

Соприкасаясь с Шопенгауэром, Введенский рассматривает природу как покрывало Майи — светлую лазурь, покрывающую внутренность океана.

С огромной эрудицией, на бесчисленном количестве примеров из физики, химии, биологии (причем привлекались все разделы этих наук, и работы крупнейших ученых Европы Введенским к этому времени бьт проштудированы, как это видно из его конспектов, — около 2000 работ четырех европейских языках) Введенский показывает, как естественны науки в конечном итоге упираются в «число» — в нематериальную закон мерность — в высшую математику.

«Именно в силу своей всеобщности, универсальности понятие «Бог безгранично. Всякое логическое определение Бога, — говорил Введено кий, — мы отвергаем потому, что оно было бы ограничением Бога».

«Всюду и везде мы упираемся в бесконечность — и бесконечность есть Бог. Однако, если нельзя логически расшифровать идею Бога и дать логическое определение (логически можно лишь подойти к идее Бога) — то возможно глубинное, интуитивное познание Бога. Богословие, как математика и музыка, является пограничной областью между абсолютной статикой и динамикой бытия, и дальше начинается сама высшая динамика бытия, которая открывается человеку лишь в религии».

Человеческое сознание бессильно проникнуть в эту сферу — туда ведет лишь религиозная интуиция. Бессмысленно отрицать религию, говорил А.И.Введенский, так же как бессмысленно отрицать музыку. Можно опровергать логическое определение — нельзя опровергать интуицию — она является высшей несомненной реальностью.

И далее Введенский переходит к христологии. Иисус Христос есть перекрестная точка Вселенной: живое воплощение Бога. Все пути сходятся в нем: Божественное и человеческое, бесконечное и конечное, абстрактное и конкретное, интуиция и сознание, религия и философия.

И закончил свой грандиозный доклад А.И.Введенский мастерским изложением всех доказательств историчности Иисуса Христа, не оставив буквально камня на камне от «мифической теории».

И вот настал последний день Предсоборного Совещания. Большой день.

Митрополит Евдоким после молитвы снял с себя белый клобук, положил на председательский стол, надел пенсне, развернул мелко написанные листки:

— От себя лично имею честь внести проект петиции в Совнарком.

И начал читать.

После преамбулы, составленной в обычных общих выражениях, последовали следующие абзацы:

«Великое Предсоборное Совещание находит, что наступил момент для пересмотра в законодательном порядке взаимоотношений между церковью и государством соответственно изменившимся условиям и выдвинутым самой жизнью требованиям. Наши ходатайства по их содержанию и юридической природе распадаются на две главные группы:

А. Введение того, чего еще нет.

Б. Поправки к тому, что уже существует.

А

1 Дополнение к нормальному уставу религиозных общин в том его

где говорится о праве общин избирать себе служителей культа. Предсоборное Совещание ходатайствует обусловить это право следующим дополнением: «в согласии с внутренним уставом данного религиозного [доп0] тес согласия епархиального или викариального управления Звание-разъяснение НКЮ от 25 августа 1922 г. № 512).

2 Для ограждения двадцаток и приходских советов от вторжения в их тав кулацких и других отрицательных элементов двадцатки и приходские рты утверждаются лишь с визой епархиального и викариального управлений.

3 Никто из граждан СССР во имя свободы совести за свои религиозные убеждения не подвергается никаким ограничениям, в частности:

а) принятие на себя гражданином СССР обязанностей служителя культа не лишает его общегражданских прав;

б) учащиеся в вузах и других учебных заведениях не исключаются из них за свои религиозные убеждения (основание: мысль незабвенного Владимира Ильича Ленина, нашедшая отражение в письмах председателя ВЦСПС ко всем профорганизациям). (Революция и церковь, 1924, № 1–2.)

4. В согласии с пунктом 3 нашей петиции служители культов и члены их семей имеют право:

а) состоять членами приходских советов;

б) состоять членами профсоюзов;

в) обучать своих детей в государственной школе, наравне со всеми трудовыми гражданами;

г) состоять членами кооперативов, сельскохозяйственных и ремесленных артелей, просветительных кружков и других дозволенных для граждан СССР трудовых объединений;

д) организовывать кассы взаимопомощи;

е) открывать епархиальные и викариальные попечительства для бедных духовного звания.

5. Необходимо в срочном порядке пересмотреть и законодательно урегулировать больной и острый вопрос о так называемых церковных домах и квартирах для священнослужителей, а также и о сторожах при церквах. Вопрос этот не имеет до сих пор единообразной практики, почему на местах разрешается произвольно и служит источником неудовольствия широких масс. В означенных домах крайне нуждаются и органы епархиальных и викариальных управлений.

6. Налоговая система в отношении к церковным общинам и служителям культа должна быть радикально переработана. До настоящего времени налоговая система не считается с действительными поступлениями как в Церковных общинах, так и с доходностью служителей культа, игнорируя массовую отчетность и запись братских пожертвований, чем и объясняется непомерное взыскание и совершенно неправильные ставки обложения общин и Духовенства. Установление ставок фининспекция должна производить в общегосударственном порядке, т. е. с привлечением общин и духовенства, как обычно практикуется в отношении других свободных профессий. Применительно к государственным налогам взимаются сборы на местные нужды.

7. Присутствие детей до 18-летнего возраста вместе с родителями за богослужением и участие их в качестве певчих, прислуживающих в алтаре и т. п. не рассматривается как нарушение принципа свободы совести и потому допускается беспрепятственно. Инструкционное разъяснение о преподавании Закона Божия на дому и об исключении псаломщиков из категории служителей культа (Известия ВЦИК, 1924, № 131) необходимо оформить в общегосударственном законодательном порядке.

8. Открытие пастырских школ и издание духовных книг и журналов, по постановлению епархиальных съездов, допускается беспрепятственно.

9. Для успокоения широких народных масс в распоряжение Всероссийского Священного Синода возвращается обратно Троице- Сергиева Лавра, а равно чудотворные иконы и мощи, взятые в музей.

Б

1. Все граждане СССР за одну лишь принадлежность к числу религиозных общин и приходских советов не должны подвергаться никаким незакономерным ограничениям и в своих общегражданских и профессиональных правах. Сюда входят:

а) увольнение со служб и работ;

б) лишение избирательных прав;

в) исключение из профсоюзов;

г) лишение прав на пенсию;

д) лишний налог на посевы.

Незаконное ограничение граждан, избираемых в приходские советы и двадцатки, имеет своим последствием подневольный уход из приходских советов лучших людей и отдает руководство церковной жизнью в руки кулацких, нэпмановских и других отрицательных элементов.

2. Служители культов и члены их семейств получают право:

а) поступления на гражданскую службу (основание: НКЮ и НКВД, 1923 г., 14);

б) на социальное обеспечение (Революция и церковь, 1922, с. 47);

в) на нарезку земельного надела (циркуляр НКЗ № 20 от 23 февраля 1923 г.);

г) освобождение от принудительного привлечения к трудовой повинности (декрет СНК от 10 декабря 1918 г. и циркуляр НКЮ от 3 января 1919 г.)

3. Необходимо строго подтвердить всем органам власти на местах беспрепятственном отправлении публичных религиозных обрядов и церемоний, которые строго вытекают из потребности культа и основываются обычаях верующих. Сюда относятся:

а) крестные ходы при проводах покойников на кладбище, крестные ходы к рекам, прудам и колодцам в особые установленные дни, как то: Крещение, Преполовение, первый Спас, а также хождение причта по домам прихожан с молитвою перед Рождеством и Пасхою, в праздники Рождества и Пасхи и другие местные праздники;

б) совершение богослужений в ночное время, т. е. от 12 часов ночи до 6 часов утра в праздники Рождества, Крещения, Пасхи, Нового года, Страстного четверга и субботы;

в) совершение треб и молитвословий по домам прихожан, что уже по ходатайству Всеукраинского Православного Синода осуществлено в пределах УССР (циркуляр Укр. НКВД от 11 марта 1924 г. за № 788).

4. На основании постановления ВЦИК от 6 октября 1924 г. освобождаются от гербового и местного сбора все первичные справки из ЗАГСов о рождении, браке, смерти и разводе.

5. Служители культов и приходские советы беспрепятственно ведут приходскую книгу записей церковных актов: крещение, венчание и отпевание умерших.

6. Постановления власти на местах о закрытии храмов производятся не раньше, как они будут утверждены ВЦИК.

7. Согласно действующим узаконениям, днями отдыха считаются воскресные дни и замена их другими днями не допускается.

Празднование Пасхи и других церковных праздников происходит одновременно с Православной Церковью, согласно с распоряжениями Всероссийского Священного Синода.

8. Сборы на содержание храма и за отправление культа, производимые особо уполномоченными от религиозных общин лицами, согласно инструкции НКВД и нормальному уставу, допускаются беспрепятственно (циркуляр НКВД УССР от 11 марта 1924 г. № 777, § 4).

9. Церковные библиотеки находятся в ведении группы верующих, без их согласия, произвольно, не могут быть отчуждаемы.

10. Церковь и служители культа в законодательном порядке ограждаются от публичных оскорблений и издевательств (основание — Инструкция НКЮ и НКВД 1923 г.)». (Церковное обновление, 1925, № 1, с.46–47.)

Спокойным и размеренным тоном, без обычного пафоса, читал первоиерарх петицию.

По широкому охвату вопросов, по глубокому пониманию церковной жизни, по смелой постановке насущных вопросов эта петиция была действительно выдающимся документом.

Принятием этой петиции закончилась работа Великого Предсоборного Совещания.

От А.Краснова-Левитина.

Выражаю сердечную благодарность пастору Евгению Фоссу, без чьей инициативы не могло бы быть осуществлено настоящее издание, а также Сергею Баньковскому за дружескую помощь.