Очерки по истории русской церковной смуты

Вместо пролога

1925 год открыл новый период в истории церковной смуты, и прологом к нему явилась Смерть.

9 апреля 1925 года в газетах появилось следующее краткое сообщение:

«7 апреля в 23 часа 45 минут умер в лечебнице Бакунина (Остоженка, 19) бывший патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей: Е.П.Бакунина, Н.С.Щелкан и послушника Тихона — Пашкевича.

Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы. Кроме перечисленных врачей, Тихона консультировали профессора: Кончаловский В.П., Шервинский, Плетнев К.К. и ассистент — доктор Покровский (бывавший у Тихона ежедневно). В день смерти у Тихона была консультация специалистов по уху, горлу и носу из профессора Свержевского и докторов Генкина и Мещерского.

Утром 8 апреля Тихон был, после предварительного обряда, доставлен архиереями на свою квартиру в Донском монастыре, где и предположены похороны». (Известия, 1925, 9 апреля, № 81, с. 4.)

Это сообщение, как громом, поразило всех — и верующих, и неверующих. Никто не ожидал смерти патриарха, хотя уже давно в его здоровье замечались тревожные симптомы. Нефрит — болезнь почек, которой патриарх страдал очень давно, обострилась после заключения. Кроме того, под влиянием постоянного нервного напряжения у патриарха развивалась грудная жаба, проявлявшаяся в довольно редких припадках. Все эти болезни не мешали, однако, патриарху совершать по несколько раз в неделю длинные богослужения, благословлять тысячи верующих, принимать посетителей и вести текущие дела.

30 декабря 1924 года патриарх совершал богослужение на окраине города — на Пятницком кладбище (за Крестовской заставой). В этот день в кладбищенском храме было положено начало мироварению. В эти годы, после освобождения патриарха из заключения, освящение мира совершалось обычно в Рождественский сочельник. В 1923 году пришлось изменить принятой в Русской Церкви традиции освящать миро в Страстной четверг, ввиду полного оскудения мира. После длинного богослужения патриарх в алтаре упал в обморок. Иподиаконы обомлели от испуга — им показалось, что Святейший умер. Однако патриарх быстро пришел в себя. «Да нет, нет, я еще жив», — с улыбкой сказал он, увидев испуг на всех лицах. С большим трудом добрался он, однако, до дому — ехать надо было на извозчике через всю Москву — до Донского монастыря. Впервые после освобождения патриарх должен был лечь в постель. Первый раз в жизни он не смог совершить рождественских и крещенских богослужений. Врачи настойчиво советовали патриарху лечь в клинику для исследования. При этом они ссылались на то, что в Донском монастыре — в атмосфере вечной суматохи, среди несметных толп народа, от которых трудно было изолировать патриарха, невозможен ни полный отдых пациента, ни тщательное исследование его здоровья.

Раздавались, однако, и другие голоса: так, известный специалист по болезням сердца проф. Плетнев категорически настаивал, чтобы патриарх не ехал в больницу. В связи с этим разыгрался драматический эпизод: когда 13 января 1925 года патриарх, утомленный и издерганный непрерывной суетой, все же решил переехать в клинику доктора Бакунина на Остоженке, профессор упал на колени перед постелью патриарха. «Ваше Святейшество! Не соглашайтесь на больницу, — со слезами на глазах воскликнул профессор, — неизвестно, в чьи руки вы там попадете!» — «Да, но вы же там будете, профессор. И все мы будем около Святейшего», — сказал митрополит Петр. Святейший молча кивнул головой. В тот же вечер он переехал в прекрасно оборудованное помещение в клинике Бакунина (Остоженка, 19). Это было одно из первоклассных медицинских учреждений Москвы и одна из немногих частных больниц, еще остававшихся в годы нэпа.

Алеша Б. — семнадцатилетний иподиакон, сердечно преданный патриарху, поспешил вечером в больницу — поздравить Святейшего с Новым годом (в это время еще живы были старые традиции, и вечер 13 января для большинства москвичей был новогодним вечером). «Алеша, у меня здесь нет иконы, достань мне, пожалуйста, образ», — тихо сказал Святейший.

Алеша бегом направился в конец Остоженки — в Зачатьевский монастырь. «У Святейшего в больнице нет иконы, дайте, пожалуйста, икону», — сказал он монашкам. Матушки заохали, и одна из них побежала к себе в келью и сняла со стены небольшой образ Благовещения Пресвятой Богородицы в серебряном окладе.

«Спасибо, голубчик», — сказал патриарх, когда образ Благовещения был водворен над его кроватью. Об этом эпизоде многие вспоминали через два с половиной месяца, когда в праздник Благовещения умер патриарх.

В тихой, спокойной обстановке частной больницы здоровье патриарха начало быстро поправляться. 31 января 1925 года патриарх совершил свой первый выезд из больницы — в этот день он совершил панихиду по митрополите Евсевии (своем старом друге и помощнике, умершем в 1919 году) в Новодевичьем монастыре.

1 февраля 1925 года он совершил литургию в Донском монастыре.

На протяжении февраля и марта патриарх совершал богослужения в самых отдаленных концах города, благословляя, как обычно, тысячи молящихся. В феврале им были совершены литургии в храме Трифона Мученика (у Рижского вокзала), в храме Богоявления (в Елохове) — в праздник Сретения Господня и всенощная в храме Взыскания Погибших в Палашах, литургия в храме святой Софии на Софийской набережной.

Патриарх, однако, не торопился выписываться из больницы — здесь он чувствовал себя лучше и спокойнее по сравнению с крохотными комнатками женского монастыря, битком набитыми народом.

Лишь на первой неделе Великого поста решил Святейший выйти из клиники, чтобы провести эту седмицу по-монашески, поговеть и не пропустить ни одного богослужения.

В прощеное воскресенье, 1 марта 1925 года, он служил литургию в храме св. Ермолая на Садовой улице. Вечером он совершил прощеную вечерню в Донском монастыре и на протяжении всей первой недели служил каждый день. Затем патриарх вновь переехал на Остоженку.

На протяжении Великого поста патриарх служил каждое воскресенье. 8 марта 1925 года он совершил литургию в храме св. Николая на Песках.

16 марта — в храме Зачатьевского монастыря.

21 марта — всенощную с выносом креста в храме Воскресения на Остоженке (рядом с клиникой).

22 марта — в воскресенье Крестопоклонной недели — Святейший слу жил литургию в храме Сорока Мучеников, при которой совершил послед нюю в своей жизни хиротонию, рукоположив архимандрита Тихона во епископа Гомельского.

29 марта патриарх Тихон совершил литургию на далекой московской окраине — в храме Петра и Павла на Преображенской площади, обычно этот храм называли Малым Преображением.

В шестое воскресенье Великого поста патриарх совершил литургию в храме Вознесения на Никитской улице.

Служба была длинная, торжественная. Несколько тысяч москвичей переполнили огромный храм, который был в то время любимым храмом московской интеллигенции. Многое видели стены просторного, красивого здания: в феврале 1831 года здесь венчался А.С.Пушкин с Н.Н.Гончаровой. В 1918 году здесь происходило отпевание юнкеров, погибших в 1918 году — 180 гробов заполняли храм. В 1920 году здесь венчалась дочь Ф.И.Шаляпина, и могучий бас великого артиста, читавшего Апостола, сотрясал стены.

5 апреля 1925 года, за два дня до смерти, патриарх Тихон совершил здесь свою последнюю службу.

Между тем церковная политика, жестокая и равнодушная к страданиям отдельных лиц, как и всякая политика, продолжала развиваться своим чередом в эти весенние месяцы. Митрополит Петр имел несколько встреч с Тучковым. Беседы касались юридического положения «тихоновской церкви». Каждого из собеседников тревожило свое.

В это время одной из главных забот Советского правительства было налаживание дипломатических и торговых связей с Англией — лейбористская партия, в 1924 году побывавшая у власти в течение нескольких месяцев, и английские тред-юнионы были главной опорой СССР в его надеждах на установление нормальных отношений между двумя великими державами. В этой связи придавалось большое значение визиту М.П.Томского, возглавлявшего тогда ВЦСПС, в Лондон. М.П.Томский, приехавший в Англию в качестве гостя профсоюзных деятелей, много раз выступавший на рабочих митингах, стал, однако, объектом очень неприятных демонстраций. Представителю советских профсоюзов пришлось выслушать много неприятных вопросов относительно положения Церкви в СССР, немало вопросов касалось патриарха Тихона. «Оздоровление атмосферы» было главной заботой Е.А.Тучкова.

Митрополит Петр говорил об открытии Духовной академии, о преподавании Закона Божия детям, о нормализации положения духовенства. В конце концов был выработан проект патриаршего воззвания, в котором глава Русской Церкви должен был в самой категорической форме отмежеваться от всех антисоветских происков и осудить эмигрантское духовенство. В то же время в воззвании должны были быть сформулированы основные требования Церкви.

Митрополит Петр, которому предстояло выработать документ, очутился перед трудной задачей: «просоветская» часть документа вызывала возражения патриарха, а патриарх Тихон, мягкий по характеру, больной и слабый, умел в известных случаях становиться непреклонным. С другой стороны, «требования Церкви» вызывали бурный протест со стороны Е.А.Тучкова. Предстояло соединить несоединимое — сблизить точку зрения патриарха Тихона с точкой зрения Е.А.Тучкова.

К концу марта 1925 года документ был выработан. Однако патриарх Тихон все время откладывал его подписание.

Наконец в праздник Благовещения митрополит Петр после литургии — патриарх Тихон в этот день служить не мог — настойчиво потребовал от патриарха подписания воззвания. Колебания патриарха продолжались. Однако железная воля митрополита Крутицкого одержала верх: митрополит заявил, что отказ патриарха от подписи будет воспринят, как враждебная демонстрация, что он, митрополит Петр, вынужден, в таком случае, снять с себя всякую ответственность за последствия и просить уйолить его на покой. Лишь под вечер патриарх дрожащей рукой поставил неровную подпись под воззванием (автограф был впоследствии опубликован в «Правде» и «Известиях»).

А через несколько часов, в 11 часов 45 минут, патриарх скончался.

«Доктор Бакунин, в больнице которого скончался Тихон, сообщает следующее о болезни и смерти Тихона, — передавала «Вечерняя Москва» 23 апреля 1925 г. в заметке «Болезнь и смерть Тихона» (с. 2). — Патриарх Тихон поступил в нашу лечебницу 13 января 1925 года с хроническим воспалением почек и перерождением мышцы сердца (миокардит). Кроме того, еще до поступления в больницу в Донском монастыре у него было несколько приступов грудной жабы. Лечили Тихона проф. Кончаловский и доктор Покровский. На консультациях бывал проф. Плетнев. Кроме того, ежедневно больного посещал доктор Щелкан. До первой недели Поста в состоянии здоровья больного было отмечено заметное улучшение — отсутствие припадков, здоровый пульс и нормальное самочувствие. В начале первой недели Поста Тихон выписался на 4–5 дней из лечебницы для совершения служб в московских церквах, после чего вернулся в лечебницу очень утомленным, как со стороны сердца, так и почек.

Наступившее временное улучшение продолжалось недолго. Тихон регулярно выезжал по праздничным дням, что не могло не отразиться на состоянии его здоровья.

2 апреля 1925 года врачом Виноградовым была произведена у Тихона экстракция нескольких гнилых корешков из нижней челюсти. После удаления корней у больного появилось довольно обычное незначительное воспаление десны, распространившееся на соответствующую сторону глотки до миндалевидной железы. Был вызван специалист, доктор Генкин, который, хотя и не нашел ничего серьезного, все же, не желая брать на себя ответственность, настоял на консультации, состоявшейся накануне смерти и в десять часов вечера 7 апреля. В консультации принимали участие, кроме доктора Генкина, профессор Свержевский, доктор Мещерский и врачи больницы. В воскресенье 5 апреля, несмотря на боль в горле, больной выехал служить, что привело к сильному раздражению глотки. В день смерти Тихон принял митрополита Петра, с которым имел продолжительную деловую беседу, после которой чувствовал себя очень утомленным. В половине двенадцатого ночи состоялся последний обход врачом лечебницы, во время которого Тихон чувствовал себя, в общем, удовлетворительно, но не успел врач подняться в свою квартиру, как раздался тревожный звонок фельдшерицы, сообщавшей по телефону, что больному нехорошо. Немедленно был вызван доктор Щелкан. Врачи застали Тихона в ясно выраженном припадке грудной жабы (задыхание, падающий под рукой пульс, холодный пот). Больной указывал на сердце и жаловался на боль. Были впрыснуты обычные в таких случаях камфора и морфий, но пульс продолжал падать, и через 5–7 минут больной скончался. Между прочим, на следующий день из лаборатории «Т-ва врачей» возвратился анализ мочи, отправленный на исследование в день смерти, показавший резкое ухудшение со стороны почек.

В течение всей болезни при Тихоне неотлучно, по очереди, дежурили два келейника».

Как говорят, со слов одного из этих келейников, Т.Пашкевича, почувствовав после камфоры улучшение, патриарх спросил, сколько сейчас времени. После того как ему ответили, патриарх трижды перекрестился и воскликнул, как во время благодарственных (по причащении) молитв:

«Слава Тебе, Боже, Слава Тебе, Боже, Слава Тебе, Боже!» — и это были его последние слова здесь, на земле.

15 апреля 1925 года, через неделю после смерти патриарха, появился во всех газетах текст подписанного им воззвания под заголовком: «Предсмертное завещание Тихона». Приводим ниже газетный текст этого воззвания.

«Предсмертное завещание Тихона.

Печатаемое ниже завещание Тихона, написанное им в день его смерти (7 апреля 1925 года), доставлено в редакцию митрополитами Петром Крутицким и Тихоном Уральским с просьбой опубликовать его в печати. Ниже приводим полностью просьбу митрополитов и завещание Тихона.

«В редакцию газеты «Известия».

Гр. Редактор!

Просим не отказать поместить в газете «Известия» при сем прилагаемое воззвание патриарха Тихона, подписанное им 7 апреля 1925 г.

Петр митрополит Крутицкий Тихон митрополит Уральский 14 апреля 1925 г.»

Смиренный Тихон, Патриарх Московский и всея Церкви Российския.

Благодать вам и мир от Господа и Спаса нашего Иисуса Христа.

В годы великой гражданской разрухи, по Воле Божьей без которой ничего в мире не совершается, во главе русского государства стала Советская власть, принявшая на себя тяжелую обязанность — устранение жутких последствий кровопролитной войны и страшного голода.

Вступая в управление русским государством, представители Советской власти еще в январе 1918 года издали декрет о полной свободе веровать во что угодно и по этой вере жить. Таким образом, принцип свободы совести, провозглашенный Конституцией СССР, обеспечивает всякому религиозному обществу, в том числе и нашей православной церкви, права и возможность жить и вести свои религиозные дела согласно требованиям своей веры, поскольку это не нарушает общественного порядка и прав Других граждан. А поэтому мы в свое время в посланиях к архипастырям и пастырям и пасомым всенародно признали новый порядок вещей и Рабоче-Крестьянскую власть народов, правительство коей искренне приветствовали.

Пора понять верующим христианскую точку зрения, что «судьбы народов от Господа устроются», и принять все происшедшее как выражение Воли Божией.

Не погрешая против нашей веры и церкви, не переделывая чего-либо в них, не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо, сообразуя распорядок внешней церковной жизни и деятельности с новым государственным строем, осуждая всякое сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее.

Вознося молитвы наши о ниспослании благословления Божия на труд народов объединенными силами своими во имя общего блага, мы призываем всех возлюбленных чад богохранимой Церкви Российской в сие ответственное время строительства общего благосостояния народа слиться с нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага.

Призывая церковноприходские общины и особенно их исполнительные органы не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности, не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что Советская власть — действительно народная Рабоче-Крестьянская власть и потому прочная и непоколебимая, — мы призываем выбирать в церковноприходские советы людей достойных, честных и преданных Православной Церкви, не политиканствующих и искренне расположенных к Советской власти.

Деятельность православных общин должна быть направлена не в сторону политиканства, совершенно чуждого Церкви Божией, а на укрепление веры православной, ибо враги святого православия — сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные — стремятся использовать всякий момент в жизни Православной Церкви во вред ей. Враги церкви прибегают ко всякого рода обманным действиям, понуждениям и даже подкупам в стремлении достигнуть своих целей. Достаточно посмотреть на происходящее в Польше, где из 350 находившихся там церквей и монастырей осталось всего лишь 50. Остальные же или закрыты, или обращены в костелы, не говоря уже о тех гонениях, коим подвергается там наше православное духовенство.

Ныне мы, Милостью Божией, оправившись от болезни, вступая снова на служение Церкви Божией, призываем вас, возлюбленные братья — архипастыри, осудив еще раз всякое сопротивление власти, злонамеренные против нее умышления, мятежи и всякую против нее вражду, разделить наш труд по умиротворению паствы нашей и благоустроению Церкви Божией. В сознании лежащей на нас обязанности — блюсти чистоту жизни Церкви, первее всего ищущей спасения людей и осуществления вечных Божественных начал, мы не можем не осудить тех, кто в забвении Божьего, злоупотребляя своим церковным положением, отдается без меры человеческому, часто грубому, политиканству, иногда носящему и преступный характер, а потому, по долгу Первосвятительского служения нашего, благословляем открыть действия особой при Нас комиссии, возложив на нее обследование и, если понадобится, и отстранение в каноническом порядке от управления тех архипастырей и пастырей, кои упорствуют в своих заблуждениях и отказываются принести в них раскаяние перед Советской властью, предавая таких суду Православного Собора. Вместе с этим с глубокой скорбью мы должны отметить, что некоторые из сынов России и даже архипастыри и пастыри по разным причинам покинули Родину, занялись за границей деятельностью, к коей они не призваны, и во всяком случае вредной для нашей Церкви. Пользуясь нашим именем, нашим авторитетом церковным — они создают там вредную и контрреволюционную деятельность. Мы решительно заявляем: у нас нет с ними связи, как это утверждают враги наши, они чужды нам, мы осуждаем их вредную деятельность. Они вольны в своих убеждениях, но они в самочинном порядке и вопреки канонам нашей Церкви действуют от нашего имени и от имени Святой Церкви, прикрываясь заботами о ее благе. Не благо принес Церкви и народу так называемый Карловацкий Собор, осуждение которого мы снова подтверждаем и считаем нужным твердо и определенно заявить, что всякие в этом роде попытки впредь вызовут с нашей стороны крайние меры, вплоть до запрещения в священнослужении и предания суду Собора. Во избежание тяжких кар Мы призываем находящихся за границей архипастырей и пастырей прекратить свою политическую с врагами народа нашего деятельность и иметь мужество вернуться на Родину и сказать правду о себе и Церкви Божией. Их деяния должны быть обследованы. Они должны дать ответ церковному православному сознанию.

Особой комиссии мы поручаем обследовать деяния бежавших за границу архипастырей и пастырей, и в особенности митрополитов: Антония, бывшего Киевского, Платона, бывшего Одесского, а также и других, и дать деятельности их немедленную оценку. Их отказ подчиниться нашему призыву вынудит нас осудить их заочно. Наши враги, стремясь разлучить нас с возлюбленными чадами, вверенными Богом Нам пастырями, распространяют ложные слухи о том, что Мы на патриаршем посту несвободны в распоряжении словом Нашим и даже Совестью, что мы заполонены мнимыми врагами народа и лишены возможности общения с паствою, Нами ведомою.

Мы объявляем за ложь и за соблазн все измышления о несвободе Нашей, поскольку нет на земле власти, которая могла бы связать нашу святительскую совесть и наше патриаршее слово.

Неболезненно и с великим упованием взирая на грядущие пути Святого Православия, Мы смиренно просим вас, возлюбленные чада наши, блюсти Дело Божие, да ничто не успеют сыны беззакония.

Призывая на архипастырей, пастырей и верных нам чад Благослов-ление Божие, молим вас со спокойной совестью, без боязни погрешить против Святой Веры, подчиниться Советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова Апостола: «Всякая душа да пребудет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, — существующие же власти от Бога установлены». (Римл. 13,1.)

Вместе с этим мы выражаем твердую уверенность, что установка чистых, искренних отношений побудит нашу власть относиться к нам с полным доверием, даст возможность преподавать детям наших пасомых Закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы.

Всех же вас да укрепит Господь в преданности Святой Православной Вере, Церкви и ее иерархии.

(Далее рукой Святейшего Патриарха.)

Патриарх Тихон. 7 апреля 1925 года. Москва, Остоженка». (Известия, 1925, 15 апреля, № 86, с. 1, Правда, 1925, 15 апреля.)

«На смертном одре Тихон был окружен исключительно своими преданными поклонниками, иерархами православной церкви, духовенством тихоновского толка, — писал А.И.Межов в передовой статье «По поводу тихоновского завещания». («Известия» посвятили воззванию патриарха передовую статью).

«Говорить о каком-либо давлении на его совесть совершенно не приходится. Его завещание является вполне свободным волеизъявлением (подчеркнуто «Известиями») и, по-видимому, соответствует действительному настроению его последних дней. И как бы теперь противники Советской власти не пытались извратить действительный смысл завещания Тихона, им это не удастся. Завещание им составлено совершенно самостоятельно и свободно, передано им своему ближайшему помощнику, митрополиту Петру за несколько часов до смерти, и передано именно с целью опубликования (подчеркнуто «Известиями»). За последнее время враги Советской власти, в связи с приездом нашей профсоюзной делегации в Лондон, пытались снова разыграть басню о «преследованиях» Тихона и о мнимых религиозных «гонениях» в Советской республике. Особенно усердствовали в этом направлении реакционные газеты, и среди них орган богатой консервативной буржуазии — газета «Тайме». Завещание Тихона бьет в лицо клевете, распространяемой врагами русского народа, и вскрывает ее истинную цену. С этой точки зрения, завещание Тихона будет иметь и международное значение, поскольку оно наносит сильнейший удар бессовестным сплетням продажных писак и продажных политиканов о мнимых насилиях Советской власти над совестью верующих и о несуществующих в Советской республике гонениях на религию». (Известия, 1925, 15 апреля, № 86, с. 1.) Что может сказать о воззвании патриарха православный историк? Это последнее воззвание патриарха, подписанное при столь драматических обстоятельствах, заслуживает, несомненно, пристального внимания.

В смысле признания Советской власти оно мало что прибавляет к ряду предшествовавших воззваний. Следует, однако, отметить, что признание патриархом Советской власти носит отнюдь не безусловный, а условный характер. Не случайно в воззвании усиленно подчеркивается принцип свободы совести. Осуждая эмигрантское духовенство за политиканство, призывая способствовать восстановлению разрушенного хозяйства, патриарх, однако, подчеркивает, что никаких компромиссов в области вероучения быть не может. Наконец, в заключительной части воззвания формулируются основные требования православных христиан к Советскому государству. Патриарх требует свободы печати для защиты веры и свободы религиозного преподавания. Эти требования патриарха и в наши дни полностью сохраняют свою актуальность. Именно благодаря этому верующие люди, прочтя последнее патриаршее воззвание, с уважением почтили его память и он остался в народном сознании навсегда как мужественный защитник православной Церкви.

Уважение к памяти патриарха с особой силой проявилось во время его похорон 12 апреля 1925 года в Донском монастыре.

Патриарх умер во вторник шестой седмицы Великого поста. Его погребение было назначено на Вербное воскресение.

В среду, 8 апреля 1925 года, гроб с телом патриарха был установлен в Соборном храме Донского монастыря. Тотчас потянулись к монастырю длинные очереди, начались самые многолюдные в истории Русской Церкви похороны.

Год и три месяца назад, в январе 1924 года, Москва видела другие похороны — похороны В.И.Ленина. Аналогия напрашивается сама собой: в похоронах патриарха приняло участие не меньше людей, чем в похоронах Ленина. Прощание с покойным продолжалось и в том, и в другом случае в течение пяти суток — и в том, и в этом случае ни на минуту не прекращался нескончаемый поток народных масс к гробу. Очередь к Колонному залу Дома союзов протянулась от Охотного ряда к Страстной площади, очередь к Донскому монастырю тянулась к Калужской заставе. Каждый желающий проститься с покойным должен был в обоих случаях посвятить пять или шесть часов. И в январе 1924 года, и в апреле 1925 года многие москвичи проводили в очереди бессонные ночи. Следует отметить, что и социальный состав провожающих обоих покойных деятелей в последний путь не был столь различен, как это могло бы показаться на первый взгляд: многие участники похорон патриарха отмечают большое количество «бывших», как тогда любили выражаться, в очереди, тянущейся к Донскому монастырю. Однако нельзя забывать и о большом количестве рабочих, подмосковных крестьян, советских служащих.

«Вагоны трамвая переполнены. Линия № 1, в этой части Москвы обычно пустующая, берется с боя. Массовый психоз — иначе не назовешь того, что творится у самого монастыря, — писал корреспондент «Вечерней Москвы». — Длиннейшая лента паломников, по 4 человека в ряд, раскинулась версты на полторы от монастырских ворот. Вся эта масса людей, облепленная тучами слетевшихся со всех концов Москвы нищих, гнусавым голосом распевающих псалмы, черепашьим шагом подвигается вперед. Чтобы попасть в монастырь, простаивают по 5–6 часов — и все это лишь для того, чтобы наспех приложиться к чему-то, покрытому золотой парчой, и быть вежливо выпровожденным рукой одетого в парадную ризу послушника. Стоящий посреди церкви гроб с телом Тихона плотным кольцом окружен духовенством. По обеим сторонам гроба — два узких прохода для публики, соблюдающей строжайшую очередь. Как и всегда в «хвостах», толпа ревниво следит, чтобы более предприимчивые как-нибудь не пробрались вне очереди. То тут, то там вспыхивают на этой почве ссоры, прекращаемые быстро прилетающим послушником. С жаром молятся: «И прости ему прегрешения, вольные и невольные». При этих словах все духовенство опускается на колени, как бы подчеркивая особую важность именно этой просьбы. Мирно раскачиваются паникадила. Певчие тонкими голосами оплакивают смерть последнего патриарха — Тихона… «Великому господину патриарху Московскому и всея Руси вечная память!» — провозглашают по очереди сменяющие друг друга диаконы. Им вторят разноголосые хоры одетых в какую-то послушническую форму певчих». (В Донском монастыре. — Вечерняя Москва, 1925, 13 апреля, № 84, с. 2.)

Во время похорон патриарха Тихона верующие люди проявили не только свою преданность Церкви, но и необыкновенную сплоченность и организованность. 8 апреля 1925 года, на другой день после смерти патриарха, Е.А.Тучков милостиво предложил, чтобы органы милиции поддерживали безопасность. Однако епископ Борис (Рукин Можайский), назначенный председателем погребального комитета, категорически отклонил предложение Е.А.Тучкова. «Мы сами обеспечим образцовый порядок на похоронах», — заявил он.

Действительно, епископ Борис проявил в эти дни незаурядные административные способности и исключительное трудолюбие: в течение шести суток он почти не спал — почти все время был на ногах, непрерывно распоряжался, улаживал недоразумения, появлялся всюду и везде, где была толпа. Епископ Борис организовал специальную дружину из рабочих, которые с красными повязками на руках бдительно следили за порядком. Малейшая попытка посеять панику, организовать какую-либо демонстрацию пресекалась твердо и неуклонно. Московская жительница, написавшая интересные воспоминания о патриархе Тихоне, напечатанные в парижском «Вестнике культуры» за 1937 год (во II томе нашей работы мы их цитировали), рассказывает о следующем интересном эпизоде:

«Около монастыря пересек площадь и направился к воротам какой-то гражданин с портфелем. К нему подошел пожилой рабочий с повязкой на рукаве: «Там, где столько людей, необходимо соблюдать порядок», — сурово, но вежливо сказал он. «Я работник ОГПУ», — ответил гражданин. «Тогда вам здесь не место», — был ответ рабочего. Помолчав минутку, гражданин нырнул в толпу и скрылся».

Наконец наступило 12 апреля — самый день похорон.

«Небольшой собор Донского монастыря битком набит духовенством, — отмечает корреспондент «Вечерней Москвы». — Кроме бесчисленного количества священников, протоиереев, здесь присутствуют 56 архиереев и 4 митрополита, съехавшиеся со всех концов России. «Мирян» здесь очень мало, да и те оттеснены к самым стенам. Чтобы попасть сюда, в этот собор, куда уже к 10–12 часам дня не пропускали даже священников без облачения, многие из этой истерически настроенной толпы дежурили с 5–6 часов вечера предыдущего дня. Немудрено, что в спертой, невероятно тяжелой атмосфере, которая тысячами свечей доведена до атмосферы бани, то тут то там слышатся крики, и очередная жертва религиозного фанатизма падает в обморок. Объединенный хор Чеснокова и Астафьева тянет «Со святым покой». Целые пять часов продолжается отпевание. Один за другим читают архиереи и митрополиты, стоящие двойной цепью вокруг гроба. На каждом из них дорогое облачение, расшитое золотом, серебром и шелком. Особенно любопытны митры — тяжелые серебряные и золотые головные уборы со вделанными в них драгоценными камнями.

В начале шестого часа начался, наконец, вынос. Перед гробом — патриаршее облачение. Шествие замыкается духовенством. Процессия обходит вокруг собора и направляется к склепу, еще накануне приготовленному в зимней церкви». (Похороны Тихона. — Вечерняя Москва, 1925, 13 апреля, № 84, с. 1.)

«12 апреля 1925 года в Донском монастыре состоялись похороны б. патриарха Тихона, — сухо сообщали «Известия». — Погребальный обряд, начавшись утром, закончился только в 7 вечера. Среди венков выделялся большой венок из лавров и пальм с английской надписью на ленте: «От архиепископа Кентерберийского». Тихон похоронен в склепе одной из церквей монастыря». (Известия, 1925, 14 апреля, № 84, с. 8.)

Когда умирает частный человек, его близкие предаются скорби о нем, и все остальное отходит для них на задний план. Не так бывает, когда умирает крупный деятель: история не оставляет ему ничего — даже в момент смерти она стоит у его гроба, исторический деятель лишен того, что имеет последний нищий — возможности быть оплаканным своими близкими. Что будет дальше? Кто преемник? Каково будет теперь положение Церкви? — вот вопросы, которые задавал себе каждый из пришедших на похороны, начиная от архиереев, кончая нищими старушонками, протягивающими руку у ворот Донского монастыря.

В толпе ползли всевозможные слухи, назывался ряд различных имен, ' опустевших покоях покойного патриарха непрерывно шли совещания. В Вербную субботу (накануне похорон) здесь собрались четыре митрополита (Петр Крутицкий, Тихон Уральский, Сергий Нижегородский, Иосиф Розовский). К ним присоединились несколько архиереев. Перед этим Тучков принял Петра Крутицкого. Было известно, что он непрерывно обменивался телеграммами с Коми-Зырянской республикой (там жил в ссылке митрополит Кирилл) и с Нарымом, где так же в ссылке находился митрополит Агафангел.

Во время всенощной, накануне погребения, митрополит Петр был сильно взволнован: во время полиелея, отправившись по храму для каждения, он с размаху задел кадилом подсвечник — послышался резкий металлический звук, толпа вздрогнула от неожиданности.

13 апреля 1925 года в Великий понедельник в одном из храмов Донского монастыря собрались 60 архиереев, приехавших на похороны патриарха. О том, что происходило здесь, за плотно затворенными дверями храма, рассказывает следующий документ:

«На другой день после погребения Святейшего патриарха Тихона, когда пребывающие в Москве епископы и прибывшие к ним на погребение из провинции собрались вместе в Донском монастыре для обсуждения создавшегося положения, митрополит Петр после отчета о похоронах торжественно заявил, что у него на руках находится завещание патриарха Тихона, которое он и вскрыл из запечатанного конверта.

Присутствовавшие при оглашении сего документа архипастыри Русской Церкви, по ознакомлении с завещанием патриарха, сделали следующее, закрепленное собственноручной подписью, заключение: Убедившись в подлинности документа и учитывая: 1) то обстоятельство, что почивший патриарх при данных условиях не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви преемства власти и 2) что ни митрополит Кирилл, ни митрополит Агафангел, не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, — мы, архипастыри, признаем, что Высокопреосвященный митрополит Петр не может уклониться от данного ему послушания и, во исполнение воли почившего патриарха, должен вступить в обязанности патриаршего Местоблюстителя».

Сейчас же был выработан циркуляр о поминовении его как Местоблюстителя Патриаршего престола». (Церковное обновление, Рязань, 1925,15 июля, № 11, с. 88.)

Самый текст патриаршего завещания, датированного 7 ноября 1923 года, гласил следующее:

«В случае нашей кончины наши патриаршие права и обязанности, до законного выбора нового патриарха, предоставляем временно Высокопреосвященному митрополиту Кириллу. В случае невозможности ему по каким-либо обстоятельствам вступить в отправление означенных прав и обязанностей, таковые переходят к Высокопреосвященному митрополиту Ага-фангелу. Если и сему митрополиту не представится возможным осуществить это, то наши патриаршие права и обязанности переходят к Высокопреосвященному Петру, митрополиту Крутицкому». (Красная газета, 1925,12 апреля, № 84, Ленинград, утренний выпуск, с. 1, статья «Завещание бывшего патриарха Тихона» — от нашего московского корреспондента.)

Таким образом, 13 апреля 1925 года в обязанности патриаршего Местоблюстителя вступил митрополит Петр. В истории Русской Церкви начался новый долголетний период — период междупагриаршества.

Смерть патриарха Тихона всколыхнула церковные круги. Обновленческий Синод откликнулся на смерть патриарха следующим воззванием:

«Воззвание Священного Синода Православной Российской Церкви.

Архипастырям и пастырям и всем верным чадам Церкви Православной. «Умоляю вас… поступать достойно звания… со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением снисходя друг к другу любовью, стараясь сохранять единство духа и в союзе мира. Всякие раздражения и крик и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас» (Еф. 5; 1–5,31).

7 апреля скончался бывший патриарх Тихон, с именем которого связано много печальных событий русской церковной жизни последнего времени. Событие это поразило скорбью почитателей бывшего патриарха. Но скорбь об усопшем, как о человеке, не должна вытеснять скорби об общем церковном деле, о котором приходится думать особенно в настоящий момент.

Всем известны обстоятельства церковной распри последних трех лет, глубоко нарушившей церковный мир. Умиротворение этой распри — главная задача церковных деятелей: о ней надо прежде всего подумать ответственным церковным руководителям. Такие руководители должны помнить, что та церковная борьба, которая возникла вокруг патриаршества с 1922 года, вызвана не личными мотивами, а серьезными внутренними церковными причинами. Движение против патриарха, начавшееся известными событиями мая 1922 года, имело в виду не его личность, а направление возглавляемой им церковной политики, гибельность которой осознал потом и сам бывший патриарх Тихон. Но, к сожалению, бывший патриарх Тихон, первоначально сам устранившийся от управления церковью и предоставивший другим церковным деятелям заняться организацией церковного Собора для разрешения церковного кризиса, не подчинился решению этого Собора.

В результате возникло длительное и болезненное церковное разделение.

Высшее Церковное Управление, созданное Собором в 1923 году и ставшее в вынужденное расхождение с той частью церковного общества, которая стала на сторону бывшего предстоятеля церкви, осужденного Собором и не пожелавшего каноническим путем доказать свою правоту, все время тяготилось возникшим церковным разделением.

Теперь кончина бывшего патриарха, имя которого было знаменем церковных пререканий, нравственно обязывает всех церковных людей настоятельно и серьезно вдуматься в создавшееся положение в церкви и спокойно, в духе Христовых любви и мира, обсудить снова, как изжить церковное разделение, тягостное для православного общества.

Дальнейшее разделение православной русской церкви чревато еще более тягостными последствиями для верующих.

В сознании исключительной важности настоящего момента в жизни русской церкви Священный Синод, как правомочный орган высшей церковной власти и состоящий в каноническом общении со Вселенской Церковью в лице православных восточных патриархов, призывает всех архипастырей и пастырей Православной Русской Церкви отложить пререкания, создавшиеся в связи с церковным разделением, и миролюбиво подготовлять свои паствы к предстоящему в скором времени Поместному Собору, который мог бы внести в православную церковь умиротворение. Чтобы предстоящий Собор мог действительно осуществить столь великую задачу, Священный Синод братски призывает всех архипастырей и пастырей, обособившихся от него, к совместному с ним предварительному выяснению всех путей, которые привели бы к благополучному соборному разрешению церковной распри.

16 апреля 1925 года, Москва». (Церковное обновление, 1925, № 11, с. 1.)

К оглавлению

Змеи ползучей ужасно жало, Но нет спасенья от кинжала. Теофиль Готье.

1925-й

«Почему умер патриарх Тихон?» — этот вопрос шепотком, вполголоса, во весь голос, задавали на похоронах патриарха.

Трудно сказать, кто его задал первым. Может быть, епископ Борис, который первым вошел в палату, где лежал только что умерший патриарх. Может быть, монашки из разогнанных монастырей, толпившиеся дни и ночи около Донского монастыря. Может быть, папертная старуха, просившая милостыню у монастырских ворот. Только этот вопрос обошел всю Москву, перекинулся в провинцию, обошел всю Россию.

И до сих пор этот вопрос повторяется почти всеми церковными людьми, как только речь заходит о смерти патриарха Тихона. Этот вопрос имеет в устах огромного количества людей вполне определенный смысл. Те, кто спрашивают, подразумевают ответ: патриарх Тихон умер неестественной смертью, отравленный врачами.

По долгу добросовестных историков, мы задавали этот вопрос многим компетентным людям: ни один не мог ответить ничего определенного. В свое время отец одного из авторов (старшего по возрасту) — беспартийный человек, но ответственный работник, занимавший в 20-х годах крупный пост в Ленинграде, обратился с этим вопросом к Злате Иовне Лили-ной, старому члену партии (близкому товарищу Ленина) и жене Зиновьева. «Захотели разобраться в такой кровавой каше, которую представляет собой ГПУ», — ответила Лилина.

И в настоящее время трудно ответить что-нибудь определенное. Всеобстоятельства смерти патриарха вполне соответствуют тому, как умирают престарелые, больные люди. Однако ряд загадочных совпадений наводит на размышления. В тот момент, когда Церковь консолидироваласьВокруг патриарха, а обновленчество очутилось перед полным крахом, — единственное, что могло «спасти положение», — это устранение единственной, объединяющей Церковь, фигуры. Размолоть, разбить и, таким образом, обессилить Церковь, сделав ее совершенно беззащитной перед лицомантирелигиозной пропаганды, — такова основная цель Тучкова и стоящих за ним людей.

«Нам нужен новый «раскол в тихоновщине», — категорически заявил он епископу Борису в декабре 1925 года — во время появления так называемой «григорьевщины». Но этот раскол был бы совершенно немые лим и невозможен при наличии патриарха. Для того чтобы добиться разброда в Церкви и навязать ей «легализацию» (то есть фактически подкон трольность), пришлось устранить митрополита Петра. Однако то, что ока залось возможным по отношению к митрополиту Петру, было соверщенн невозможно по отношению к патриарху: новый арест патриарха возбудил бы такое негодование во всем мире, которое очень затруднило бы международное признание Советского правительства.

В годы нэпа в органы ГПУ просачивается огромное количество авантюристов, карьеристов и шкурников. При разветвленной системе, при часто меняющихся работниках, при постоянной коррупции (в это время то и дело приходится снимать, а иногда и расстреливать работников ГПУ, уличенных во взяточничестве) в системе ГПУ создается полная неразбериха («кровавая каша» — по выражению Лилиной), которой не было в годы гражданской войны. В это время всплывают на поверхность такие люди, как Ягода, который вскоре после смерти Дзержинского становится центральной фигурой в ГПУ, Агранов — будущий заместитель Ягоды, Заковский — в будущем правая рука Ежова. Сам Е.А.Тучков представлял собой фигуру весьма сомнительную и нравственно, и политически — как увидим, через девять месяцев он не остановился перед такой грязной провокацией, как «письмо Николая Соловья».

В этой ситуации вполне был закономерен вопрос о причинах смерти патриарха. Мы не в состоянии дать на него ответ, но не можем умолчать о том, что такой вопрос задавался в то время многими и верующими, и неверующими людьми.

Покойный настоятель храма Ильи Пророка в Обыденском переулке в Москве, О.Александр Толгский, умерший в 1962 году, говорил одному из авторов: «После признаний, сделанных мне во время исповеди одной из врачей больницы Бакунина, у меня нет ни малейших сомнений в том, что патриарх Тихон был отравлен».

В это время антирелигиозная пропаганда после нескольких лет поисков и нащупывания методов окончательно стабилизовалась.

В это время грубые, административные методы нажима на «религиозников» несколько смягчаются. О том, что такие методы имели место, свидетельствует следующий документ, подписанный тогдашним главой ВЦСПС М.Томским. Этот документ, чрезвычайно характерный для той эпохи, приводим здесь с небольшими сокращениями: это письмо ВЦСПС, разосланное во все профсоюзные организации: «Об антирелигиозной пропаганде»-

Всем профорганизациям.

Дорогие товарищи!

За последнее время с мест стали поступать сведения, что некоторые профессиональные организации, идя по пути антирелигиозной пропаганды, стали проводить ее в уродливых формах, проводя, например, постановления о закрытии всех церквей, о замене обычных дней отдыха другими днями и даже, правда, в весьма редких случаях, доходя до исключения из союзов отдельных членов за принадлежность к сектам и религиозным общинам. Были случаи, когда рабочие исключались из союза за венчание в церкви.

Все эти факты говорят о том, что некоторые руководители местных Аессиональных организаций неправильно понимают роль и задачи профессионального союза — всего движения в целом, почему ВЦСПС и считает необходимым дать по этому вопросу следующие руководящие указания:

…………………………………………….

4. Профессиональные союзы, проводя во всей своей работе марксистскую точку зрения, должны относиться с полной терпимостью и тактом к религиозным убеждениям своих членов и не отталкивать их от союза оскорбляя их религиозные чувства необдуманными бестактными выступлениями.

ВЦСПС убежден, товарищи, что профессиональные организации и их руководители отнесутся к настоящему письму с величайшим вниманием и, идя указанным путем, найдут методы действительной борьбы с религиозными суевериями своих членов, не освободившихся еще от духовного наследия прошлого, не оскорбляя их религиозного чувства и не отталкивая от союза, так как только при условии внимательного отношения к ним, поднимая их постепенно, но настойчиво, на высший культурный уровень, профессиональные союзы выполняют свою великую задачу школы коммунизма, не ослабляя и не расстраивая рядов профессионального движения.

С товарищеским приветом

Председатель ВЦСПС — М. Томский. Зав. кулътотделом, член президиума ВЦСПС — Ф. Сенюшкин». (Церковная жизнь, Владимир, 1924, № 1, с. 12. Ссылки на газету «Труд» за июнь 1923 года.)

Впрочем, «методы действительной борьбы с религиозным суеверием» очень мало отличались от методов, осужденных ВЦСПС. В это время в газете «Беднота» и затем в газете «Правда», печатается пресловутая поэма Демьяна Бедного «Евангелие без изъяна апостола Дамиана». Это грязное произведение продажного писаки было затем отпечатано отдельной книгой и широко распространялось по всей России. Эта «поэма», беспомощная и злобная, пыталась доказать, что Христос был нравственно нечистоплотной личностью. Мало известное религиозным людям, которые не интересовались «творчеством» Демьяна Бедного, это произведение вызвало негодование в тогдашних литературных кругах. Для настроения тогдашней интеллигенции характерен «Ответ на Евангелие Демьяна Бедного, принадлежащий перу неверующего автора и приписывавшийся Сергею Есенину. Этот «ответ» начал ходить по рукам сразу же после появления «Евангелия без изъяна», проник в самые широкие массы и стал более популярен, чем само «произведение» Демьяна Бедного.

Приводим полностью это «нелегальное» стихотворение:

Ответ на Евангелие Демьяна Бедного.

Я часто думаю, за что Его казнили, За что Он жертвовал Своею головой, За то ль, что, Враг суббот, Он против всякой гнили Отважно поднял голос Свой! За то ли, что в стране проконсула Пилата, Где культом кесаря полны и свет, и тень, Он с кучкой рыбаков из бедных деревень За кесарем признал лишь силу злата. За то ли, что, Себя на части разрывая, Он к горю каждого был милосерд и чуток И всех благословлял, мучительно страдая, И маленьких детей, и грязных проституток. Не знаю, но в евангельи твоем Я не нашел, Демьян, правдивого ответа, В нем много бойких слов, ах, как их много в нем, Но есть ли хоть одно, достойное поэта? Я не из тех, кто признает попов, Кто безотчетно верит в Бога, Кто лоб свой расшибить готов, Молясь у каждого церковного порога. Я не люблю религии раба, Покорного от века и до века, И вера у меня в чудесное слаба, Я верю в знания и силы человека. Я знаю, что, стремясь по чуждому пути, Здесь, на земле, не расставаясь с телом, Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти Воистину к божественным пределам. И все ж, когда я в «Правде» прочитал Неправду о Христе блудливого Демьяна, Мне стало стыдно так, как будто я попал В блевотину, изверженную спьяна. Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос, Сократ — все миф. Мы это понимаем. Но все-таки нельзя ж, как годовалый пес, На все и вся захлебываться лаем. Христос — Сын плотника — когда-то был казнен, Пусть это миф, но все ж, когда прохожий Спросил Его: «Кто Ты?» — ему ответил Он: «Сын человеческий», — и не сказал: «Сын Божий». Ты испытал, Демьян, всего один арест, И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый!» А что ж, когда б тебе голгофский дали крест Иль чашу с едкою цикутой? Хватило б у тебя величья до конца В последний час, по их примеру тоже, Благословлять весь мир под тернием венца И о бессмертии учить на смертном ложе? Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил И не задел Его своим пером нимало, Разбойник был, Иуда был, Тебя лишь только не хватало. Ты сгустки крови у креста Копнул ноздрей, как жирный боров, Ты только хрюкнул на Христа, Ефим Лакеевич Придворов. Но ты свершил двойной тяжелый грех Своим дешевым, балаганным вздором, Ты оскорбил поэтов вольный цех И малый свой талант покрыл большим позором. Ведь там, за рубежом, прочтя твои стишки, Небось злорадствуют российские кликуши: «Еще тарелочку Демьяновой ухи, Соседушка, мой свет, пожалуйста, откушай». И русский мужичок, читая «Бедноту», Где «образцовый» стих печатался дуплетом, Еще сильней потянется к Христу, А коммунизму мат пошлет при этом.

Это стихотворение до сих пор имеет хождение среди читающей публики, хотя вряд ли кто-нибудь из современной молодежи имеет какое-нибудь понятие о злосчастном произведении Демьяна Бедного.

Широкая молва до сих пор приписывает это стихотворение С.А.Есенину. Техническое несовершенство вышеприведенного стихотворения и несколько тяжеловатый дактиль говорят как будто против этого предположения. Однако обилие характерных есенинских интонаций (например, первая и третья строфы) и не менее характерная для Есенина стилизация стиха под размер Демьяна Бедного (сравним другие стихотворения, посвященные Демьяну Бедному, которые имеются в собрании сочинений С.Есенина) говорят в пользу этого предположения.

В пользу этого предположения говорит также весь нравственный и идейный облик покойного поэта. Человек мятущийся и раздвоенный, Сергеи Есенин всегда был близок к религии, хотя, конечно, он отнюдь не был ортодоксальным верующим человеком. В эти, последние, годы своей жизни (его самоубийство последовало 28 декабря 1925 года) он неожиданно начинает читать В.С.Соловьева. Прочтя его «Чтение о богочеловечестве», еенин сказал одному из своих близких людей: «Если бы я разделял какую-нибудь философию — это была бы философия В.С.Соловьева. Но я — поэт, и мне не нужно никакой философии».

После смерти патриарха церковная смута, которая как будто несколько утихла в 1924 году, разгорелась с новой силой.

Согласно патриаршему завещанию, в качестве первого кандидата на пост временного главы Русской Церкви назывался митрополит Кирилл.

Это имя, конечно, не случайно возглавляло список возможных кандидатов. Это была действительно наиболее крупная личность из числа тогдашних иерархов.

Митрополит Кирилл (в миру — Константин Смирнов) родился в 1862 году. По окончании Духовной семинарии и Академии, женившись, о. Константин становится священником петербургской Воскресенской церкви «Общества трезвости» (у Варшавского вокзала). Уже в это время (в 90-е годы) он проявляет себя как энергичный и деятельный пастырь — проповедник и администратор. После смерти жены, приняв монашество, он принимает имя Кирилл. Это имя было дано новому иноку по его усиленной просьбе. Учитель Славянский, отважный и неутомимый миссионер, являлся любимым святым энергичного священника. В 1907 году, по инициативе митрополита Антония, вновь постриженный иеромонах был рукоположен во епископа Нарвского — викария Петербургской епархии. Будучи епископом Нарвским, владыка Кирилл часто служит и проповедует в эти годы в Александро-Невской Лавре. К числу его неоспоримых заслуг принадлежит введение общенародного пения.

В 1910 году владыка Кирилл был назначен епископом Тамбовским и Борисоглебским.

Деятельность епископа отличается рядом своеобразных особенностей: человек консервативных, монархических убеждений, епископ Кирилл никогда не был, однако, человеком одиозным: он никогда не примыкал к черносотенцам, никогда не одобрял никаких погромных настроений, никогда не разрешал никаких эксцессов.

Большую часть своего времени он посвящал объездам своей обширной епархии. При этом он охотно посещал сельские храмы, заглядывая в самые медвежьи уголки. Обычно епископ «налетал» на село внезапно, к большому смущению местного духовенства, приезжая всегда в тот момент, когда его не ждали. Войдя в храм, владыка смотрел на местный образ Спасителя и громко читал слова, написанные на раскрытом Евангелии, которое держал на иконе Христос. С этих слов начиналась импровизированная проповедь. Темы проповедей епископа Кирилла также резко отличались от обычных проповедей тогдашних иерархов. Чувствовалось хорошее знание народной жизни: пьянство, матерШИ» на, предубеждение против грамотности и школьного обучения — вот тот круг тем, которые затрагивал в своих речах владыка. Просвещение народа в духе Православной Церкви — такова была его главная жизненная цель.

Человек волевой и строгий, он был очень требователен к духовенству — требовательность его, однако, была разумной. Он был нетерпим ко всякой небрежности во время богослужения: стоило ему заметить, что Д диакона разговаривают друг с другом в алтаре, — и сразу их имена появлялись в приказе по епархии с опубликованием в «Тамбовских епархиальных ведомостях».

Человек живой, практичный, чуждый рутины, епископ Кирилл порой умел находить своеобразный, оригинальный выход из положения. К числу интересных идей епископа надо отнести телефонизацию собора. Происхождение этой идеи таково: владыка узнал о том, что несколько тяжело больных прихожан не могут посещать богослужения. И вот по распоряжению Преосвященного у них на квартирах были установлены телефоны. Поскольку телефонные аппараты были установлены и в соборе, таким образом, больные, лежа в постели, могли по телефону слушать службу.

Хорошо зная, как бывший приходский священник в районе, населенном питерской беднотой, что такое нужда, — епископ занимался широкой благотворительностью. Монархист по убеждениям, владыка обладал независимым и смелым характером, и, может быть, поэтому его не жаловали при дворе. Впрочем, он и не искал у сильных мира сего, будучи целиком погруженным в дела своей епархии.

В 1914 году, перед войной, по инициативе епископа Кирилла было совершено прославление мощей св. Питирима, первого епископа Тамбовского, — и владыка был возведен в сан архиепископа.

После февральской революции архиепископ Кирилл — один из самых деятельных отцов Поместного Собора. Он, в частности, возглавляет делегацию от Собора к А.Ф.Керенскому и излагает ему требования Церкви о восстановлении патриаршества. Избранный на Соборе членом Синода, архиепископ в конце 1917 года назначен митрополитом Тифлисским и Бакинским. Патриарх и Синод рассчитывали на то, что митрополит Кирилл сумеет с присущей ему твердостью и практическим умением разрешить сложные проблемы, связанные с автокефалией грузинской Церкви.

Митрополиту Кириллу не пришлось, однако, выехать в свою новую епархию, так как Кавказ оказался отрезанным от Москвы в первые же дни после Октябрьской революции. В 1918 году владыка Кирилл был переведен на Казанскую кафедру.

Впрочем, в советское время митрополиту Кириллу не пришлось святительствовать: на протяжении 23 лет (он умер в 1944 году) он почти не выходил из тюрем и лагерей. Смерть патриарха застала его в Коми-Зырянской республике, в ссылке.

Вскоре митрополит был доставлен в Москву — к Тучкову. Евгений Александрович был очаровательно любезен с митрополитом: он выразил надежду, что судьба митрополита вскоре изменится. Заявил, что он нисколько не сомневается в том, что говорит с будущим патриархом, заговорил затем о «легализации» Церкви (под этим термином подразумевалась тогда подконтрольность Церкви органам власти).

«Евгений Александрович, — спокойно сказал митрополит Кирилл, — Вы не пушка, а я не снаряд, чтобы мной стрелять в Православную Церковь». — «Конечно, конечно! Вы очень остроумны», — ответил Е.А.Тучков.

Затем, простившись с митрополитом, Е.А.Тучков проводил его до передней. В тот же день митрополит Кирилл был возвращен на место ссылки. Больше он не увидел свободы никогда.

Изложив этот знаменательный эпизод, о котором мы знаем со слов одного священника, лично близкого митрополиту (священник о. Николай Пульхеридов, умер в 1969 г.), считаем необходимым рассказать о дальнейшей жизни митрополита.

После появления у кормила Церкви митрополита Сергия митрополит Кирилл резко разошелся с ним во взглядах. Он, однако, никогда не был в расколе. Его установка была следующая: порываю с митрополитом Сергием и лично с ним в евхаристическом общении не нахожусь и главою Церкви его не признаю; однако не порываю общения с подведомственным ему духовенством, которое ни в чем не повинно. На этой позиции митрополит Кирилл остался до самого дня своей смерти, которая последовала в 1944 году в казахстанских лагерях.

Характеристику второго кандидата на пост патриаршего местоблюстителя, митрополита Агафангела, читатель найдет в первом томе нашего труда. В 1925 году митрополит все еще отбывал ссылку в Нарымском крае. К нему Е.А.Тучков даже не обращался: он никак не мог ему простить его знаменитого воззвания, написанного в июне 1922 года (об этом смотри также в первом томе нашего труда).

Не радовал Тучкова также и третий кандидат — митрополит Петр, ел вступлением которого в должность патриаршего местоблюстителя волей-неволей пришлось примириться. С самого начала митрополит Петр отказался говорить о «легализации». Между тем «легализация» Церкви была в это время главной заботой Тучкова.

Под «легализацией» тогда подразумевали «регистрацию» общин, архиереев и священнослужителей, то есть фактическое полновластное хозяйничанье в Церкви безбожников, которые могли налагать вето на любого священнослужителя, — словом, тот безобразный, антиконституционный и противоестественный порядок, который существует и в наши дни. (См.: Диалог с церковной Россией. — Париж, 1967, с. 87–113.)

Митрополит Петр также занял непримиримую позицию по отношению к обновленцам. Обновленческая церковь между тем в это время консолидировалась и приняла тот вид, в котором она просуществовала затем двадцать один год до своего исчезновения.

Обновленческая церковь по количеству своих чад, разумеется, сильно уступала патриаршей Православной Церкви, однако также представляла собой многочисленную, мощную организацию.

«В ведении Священного Синода РПЦ к 1 января 1925 года находилось 92 епархии, — гласит официальный отчет Синода. — Соответственно гражданскому делению Союза ССР, Православная Церковь в административном отношении разделялась на составные части, имевшие различную степень самоуправления. Составные части следующие: собственно Российская Православная Церковь, Украинская Церковь, Сибирская Церковная область, Дальневосточная Церковная область. Все эти части единой Российской Церкви имели свои высокие административные органы, находившиеся в каноническом подчинении Священному Синоду РПЦ. Во главе Украинской Церкви стоял Всеукраинский Священный Синод во главе с Высокопреосвященным Пименом, митрополитом Харьковским, имевший права автокефалии по положению, утвержденному Всероссийским Пред-соборным Совещанием 1924 года с незначительными ограничениями.

Во главе Белоруссии стоял Белорусский Священный Синод во главе с митрополитом Владимиром Могилевским. Во главе Сибирского Областного Церковного Управления — Сибирский Областной Церковный Совет (СОПП) в городе Новониколаевске с митрополитом Сибирским во главе.

Во главе Дальневосточной области — Дальневосточный Областной Церковный Совет под председательством архиепископа Василия (Хабаровск).

Белорусский Святейший Синод, СОПС и ДВОПС — управляли на основании положения о митрополитанских управлениях, утвержденных тем же Предсоборным Совещанием 1924 года.

В ноябре 1924 года на юге России был организован новый митропо-литанский округ из 9 епархий Северо-Кавказской области.

92 епархии по составным частям Православной Церкви на территории СССР распределялись следующим образом:

1. Россия 57 епархий

2. Америка 1»

3. Украина 9»

4. Белоруссия 4»

5. Сибирь 16»

6. Дальневосточная область. 5»

В указанных 92 епархиях существует 95 викариатств: в России — 52, Америке — 1, Белоруссии — 1, Сибири — 9, Дальневосточной области — 4, Северо-Кавказской области — 7.

В 92 епархиях и 95 викариатствах в ведении Священного Синода находится 167 епископов, состоящих на службе, один митрополит — апологет — благовестник Александр (Введенский) и 8 епископов заштатных.

В ведении Свящ. Синода в России (с Сев. Кавказской областью) и Собора находится церквей — 10 049 (Россия — 8 389, Сибирь — 1650), монастырей — 19, священников — 9 378 и диаконов — 187.

По епархиям:

Что из себя представляла эта многочисленная армия обновленческих священнослужителей?

Мы знаем, что среди обновленцев было много недобросовестных людей — карьеристов, стяжателей, агентов ОГПУ. Глубокой ошибкой было бы, однако, считать, что таких было большинство. Большинство обновленческих священников были честными верующими людьми.

Среди них были люди, попавшие в обновленчество случайно — было, однако, и немало идейных обновленцев.

Как признают все, без исключения, беспристрастные наблюдатели, материальное положение низшего духовенства в обновленческой церкви было в большинстве случаев совершенно невыносимым: бойкотируемое местным населением, обложенное налогами, превосходящими заработок, обновленческое духовенство вело жалкое, полуголодное существование, служило в холодных, полуразвалившихся церквах, непрестанно подвергалось оскорблениям со стороны фанатиков староцерковного и антирелиги-«зного лагеря. На этом жалком фоне особенно выделялись откормленные, Упитанные фигуры священников-богатеев, обычно связанных с ОГПУ. Однако, подчеркиваем, их было ничтожное меньшинство, и нельзя по ним судить обо всем многочисленном обновленческом духовенстве.

«Я готов плакать от того, что вижу здесь вас, собравшихся вместе, Потому что я видел, как вы работаете… — говорил А.И.Введенский в своем заключительном слове на Соборе 1925 года. — Знаю, как епископы обедают по одному разу в три дня, знаю, как священники живут на 10 рублей в месяц. Когда вижу епископов, работающих, седовласых, которым подносятся злословия, когда гляжу на мирян, постигнувших ценность обновления Церкви, я им всем поклоняюсь. (Кланяется Священному Собору в ноги и встает.) В этом наша сила моральная и это радость свободной Православной Церкви». (Церковное обновление, 1925, № 15–16, с. 128.)

«Обновление выявило героев даже в глухих уголках, — говорил А.И.Введенский в другом месте, — во Владимире, в Череповце и в других местах, откуда приходили ко мне священники и диаконы пешком за 30–40 верст.

Жуть берет: вот идет диакон Иванов. Тихоновцы изгнали его из прихода. Все у него отнято. Нет у него хлеба, одна картошка, нет керосина, за 4 месяца один раз пил чай в праздник Рождества Христова. Все продано. Осталась одна рубашка, в ней и ходит. Одна женщина сжалилась и подарила ему другую. Он — в лаптях, в одном подряснике, пришел из деревни на диспут, чтобы послушать и порадоваться, как развивается наше обновление. Издевается над ним кулачье, а он стоит, горит огнем. Тихоновцы издеваются тоже: «Иди к нам, и все у тебя будет: и рубашка, и обувь, и кусок хлеба». Если что его и вооружило, так это правда в нашем обновлении…» (Церковное обновление, 1925, 2 апреля, № 5, с. 35–36.)

Многие читатели нашего труда отнесутся к этим строкам с недоверием: они скажут, что вождь обновленчества преувеличивает. Заодно заподозрят в тенденциозности и авторов, про одного из которых хорошо известно, что он был обновленческим диаконом.

Обратимся поэтому к беспристрастному свидетелю. Вот перед нами рассказ советского (умершего в 1963 г.) талантливого и, безусловно, честного писателя Всеволода Вячеславовича Иванова «Счастье епископа Валентина», вышедший в 1928 году. В этом рассказе неверующий писатель, которого трудно заподозрить в каком-либо пристрастии к обновленцам, изображает захолустного обновленческого епископа (одного из тех 95 викариев, о котором говорится в официальном отчете Синода).

«Епископу Валентину (умилявшему граждан молодой своей малостью, от которой казалось, что голос епископа звучит как бы во вчерашнем дне) председатель церковного совета Трифон Николаевич Архипов сообщил, что паства, собрав последние крохи и скорбя сердцем за епископа, жившего у мужика, отремонтировала светелку, где ранее помещалась ризница…

Паства уважала епископа, епархия была маленькая, недавно образованная: в церковном центре не знали, что уездный городишко вот уже полгода превращен за ненадобностью в волость. Добро, если епархия насчитывала полтора десятка сел. Все же епископ приехал в епархию свою с радостью, исполненный надежд и любви. Дело в том, что уже как год епископ полюбил девушку, назовем ее Софьей, — ничего в ней, отделяющего ее от толпы других девушек, не было…

Каждый день епископ Валентин писал ей письма, длинные, со вздохами со следами слез и с подписью в конце каждой страницы: «продолжение на обороте».

Шапка епископа, высокая, потертая, из поддельного котика, была починена ее руками. Епископ тихо любовался неровно лежащими синими нитками, привык за последнее время часто снимать шапку: перевернет ее в тонких и белых ладонях, вдохнет холодный и необозримо широкий воздух пустынного городка, — печальные мысли все чаще и чаще посещали его голову».

Таков образ обновленческого епископа. Далее писатель необыкновенно правдиво рисует быт обновленческого духовенства.

«А от него требовалось, — читаем мы далее, — постоянно мыслить, что он — епископ Валентин, слуга Бога и Живой Церкви, борется с тихо-новщиной в своей крошечной епархии; что епархии такие крошечные открывают для прельщения глупых и неразумных чад блеском архиерейского служения. Хлеб и паства доставались с трудом: даже песнопения из великих церковных композиторов надо было назначать с выбором, ибо постоянно стоял возле хора агент, бравший налог за исполнение песнопений, а миряне в кружку опускали мелкие монеты, и больше всего раздра-. жало, что вот уже год, но каждый день в кружке находят николаевский двугривенный и никак не удавалось уследить, кто так озорничает, и кроткая радость медленно угасала в нем…

Архипов, берясь за выпачканную известкой скобу низенькой двери, воскликнул:

— Нам ли, ваше преосвященство, не понимать ваших мучений. Живете вы у мужика, спите на досках, у Митрия клопов-то, поди, больше гвоздей, Господи!..

Митрий, квартирохозяин епископа, был сапожник, и клопов, действительно, было много. Помимо клопов, епископа мучила духота: кроме Митрия, в комнате спало трое детей, теленок, стояли вонючие кадушки с огурцами и капустой. Митрий, сутулый, с грудной жабой, сильно некрасивый, настаивал перед епископом и перед Живой Церковью, чтобы требовали христиане уничтожения икон. «Больно святые ликами прекрасны», — озлобленно хрипел он. Тоже, должно быть, любви в своей жизни не встретил…

Епископ смущенно осмотрелся… Он с умилением думал, что вот: собор дряхл, служат в одном зимнем притворе, через весь притвор тянется к алтарю ржавая труба железной печки, и ладану никак не удается осилить запах сырых дров, а колокол гремит так, будто ему надо сзывать тысячную паству».

И заключительный взгляд на епископа: «Он глядел на епископа — и ничего не замечал в нем: не замечал острого, усталого лица, красных пухлых век, длинного пальто с отрепанными рукавами и шапки в руках, шапки, снятой, несмотря на мороз, и на то, что волосы у попа жидкие, серые… Шея епископа, закутанная грязным оренбургским платком, казалась необычно длинной, а голова (все от того же пухлого платка) испуганной и больной». (Иванов ВВ. Счастье епископа Валентина. Сб. рассказов. Госиздат, 1928.)

Кроме материальной нужды, обновленцам порой приходилось страдать от эксцессов фанатичной толпы: масса, инстинктивно чувствующая неправду, лежащую в основе обновленческого раскола, но совершенно бессильная разобраться в сложной ситуации, обычно срывала свой гнев на первых попавшихся людях. На этой почве порой происходили бурные инциденты. Об одном из таких инцидентов рассказывает А.И.Введенский в своей речи на пленуме Священного Синода:

«В Череповце сокрушали и черепа, — говорит он. — В прошлом сентябре 1924 года по улицам Тихвина началась охота тихоновцев за двумя обновленцами, охота, в буквальном смысле этого слова. По внушению тихоновского епископа, указаны были, как предмет облавы, священник Борисов и священник Мальцев. Начали их бить. Вся толпа в 500 человек, в буквальном смысле, била их. Оба священника бежали по полю около монастырских стен… Один священник засунул свою голову в частокол, чтобы сохранить ее от проломов, а свое тело предоставил побоям. Мальцев поехал с забинтованной головой». (Церковное обновление, 1925, № 6–7, с.36.)

Если отбросить ссылку на «тихоновского епископа», якобы подстрекавшего людей, что совершенно неправдоподобно, то картина представляется близкой к действительности. Впрочем, А.И.Введенский говорил со знанием дела: ведь он сам подвергся избиению в Минске, куда он поехал сразу после архиерейской хиротонии.

«Приехал я в Минск, — рассказывал он однажды. — В воскресенье должен я служить в соборе. Утром говорит мне местный архиерей: «Владыко! Служить невозможно — толпа возбуждена, помолитесь дома». Я отвечаю: «Владыко! Как старший по сану, прошу вас служить — и сам непременно буду служить». Иду в собор, навстречу — разъяренная толпа. Кричит мне: «Какой ты архиерей?» Говорю: «А чем я не архиерей?» — «А какой ты архиерей, у тебя на груди икона, а не крест!» Ну, думаю, что говорить с дураками — пошел напролом. Ну, тут и дали мне жару…»

В других случаях А.И.Введенскому приходилось вести словесную дуэль. Он парировал словесные удары мастерски. «А где же ваш белый клобук, отец Александр — вы его потеряли?» — с таким вопросом подошла к нему однажды женщина на одной из ленинградских улиц (это было в 1933 году — мы шли с ним по Верейской улице, и А.И.Введенский был одет в модный однобортный пиджак). «Лучше, милая, без клобука, чем со злобой в сердце», — не задумываясь ни на минуту, без запинки ответил он. «Как вам не стыдно, товарищ Введенский, забирать наши церкви?» — с таким вопросом обратились однажды к А.И.Введенскому при выходе из храма три хорошо одетые девушки. «Извините, я не знал, что вы митрополиты», — последовал мгновенный ответ. «Как митрополиты?» — «Я митрополит, и мои товарищи — митрополиты».

Один из пишущих эти строки сам сгал однажды объектом язвитель ного остроумия А.И.Введенского, сказал однажды с мальчишеской резкостью: «Недаром народ так не любш попов. Что может быть хуже попа?» — «Дьяконы некоторые, которые осуждают старших», — не глядя на автора, быстро ответил Александр Иванович.

«Священный Синод слушал доклады с мест о деятельности тихоновцев, — говорилось в одном из синодалыых циркуляров. — По доклада» выяснено с очевидностью, не подлежащей никакому сомнению, что «смиренные» тихоновцы-епископы:

1) врываются в православные храпы во время богослужения и, не взирая ни на что, произносят погромные речи, к великому смущению молящихся (город Симбирск);

2) захватывают православные храды, врываясь в них с кучкой своих сторонников хитростью, обычно за час до звона и начала богослужения (г. Вольск);

3) в своих проповедях, уподобляясь псам лающим, изрыгают на тех, кто отдал все силы своего ума, громадного административного опыта, глубокого и всестороннего образования исключительно на дело спасения потрясенной до основания Церкви, такие хулы и клеветы, которые не могут иметь место ни в разуме, ни в совести самого простого, но действительно христианина (г. Рязань);

4) в своих распоряжениях доходят до такой дерзости, что сами будучи только вчера, и притом незаконно, рукоположены, запрещают в священнослужении тех, которые рукоположены старейшими, сильнейшими, лучшими архипастырями Православной Церкви (город Новгород);

5) будучи сами, по меньшей мере, сомнительно благодатными, объявляют неблагодатными священнодействия тех, в благодатности, каноничности хиротонии коих никто, нигде и никогда до сих пор не сомневался (Москва);

6) наводняют всю нашу землю отнями темных агитаторов, масу сбили десятками ложных воззваний со сылками: или на несуществующих патриархов (Лазарь), или на никогда не получающиеся грамоты восточных патриархов (Петрозаводск);

7) бросают в темные массы средства или подкупают всякого рода дельцов для организации различных бечинств (г. Воронеж);

8) при появлении своем везде и всюду производят такие смуты и волнения в дотоле мирном и спокойном наолении, что долготерпеливой власти (гм! гм!) иногда приходится выселять и губерний этих новых «апостолов» мира и любви (гм! гм! почтеннейшие, как писал в таких случаях В.И.Ленин).

9) величайших контрреволюциоеров-эмигрантов — Платона, Антония, Евлогия, Анастасия — благословляет управлять русскими православными церквами за границей[62] и, следовательно, вести известную политику;

10) больше чем когда-либо теперь стало видно и ясно, что «тихоновцы» ведут русский народ на кровавую Голгофу, хотят утопить русскую землю в море новых слез и страданий, развеять ее новыми пожарищами и уничтожить остатки народного достояния.

Постановили:

1) Относиться к своим недальновидным противникам с христианской кротостью и долготерпением.

2) Отвечать на хулы и клеветы их усердной молитвой за них.

3) Всякие их запрещения, распоряжения и назначения считать совершенно недействительными и ни для кого, и ни в какой мере и степени обязательными.

4) Окончательное суждение о каноничности «тихоновских» епископов и священников, более чем сомнительных по своей каноничности, иметьна предстоящем Соборе.

5) Сбитых с толку духовенство и народ всемерно звать к единению со Священным Синодом, который поставил своей задачей спасти РусскуюЦерковь, давши ей возможность благополучно существовать среди новых создавшихся условий жизни. По выяснившимся несомненным данным, внастоящее время один только Священный Синод может вывести Церковьна путь мирного и плодотворного устроения всей нашей церковной жизни, только соборный разум спасет Церковь, но не монархический». (Самарские епархиальные ведомости, 1924, апрель, № 1, с. 11.)

Бессильная злоба, которой проникнуты вышеприведенные строки, принадлежащие, видимо, митрополиту Евдокиму, вполне понятна: в провинции обновленцев буквально сживали со свету. Даже в тех храмах, в которых они как будто прочно укоренились, всегда следовало ждать каких-либо сюрпризов.

Так, например, в Троицком соборе г. Клина, находившемся в руках обновленцев в течение двух лет, вдруг однажды, после обедни, хор грянул многолетие патриарху Тихону и местному «тихоновскому» епископу Гавриилу, — и никакими мерами нельзя было запретить хору делать это и в дальнейшем. Так продолжалось в течение полугода.

«В мае текущего года Троицкий собор перешел в ведение обновленческой общины, канонически подчиненной Священному Синоду Православной Российской Церкви. Этот переход разразился (?) целою бурей благородного и неблагородного негодования по адресу обновленцев. На них вылито так много грязи, что ни единого чистого, казалось, не осталось», — писал клинский обновленческий деятель прот. Фаворский. (Вестник Клинского викариального управления, 1924, 13 октября, с. 4–9.)

В резком контрасте с захудалой жизнью обновленческих провинциалов находилась жизнь обновленческих верхов в Москве. Храм Христа Спасителя, являвшийся в это время главным религиозным центром обновленчества, придавал помпезность торжественным богослужениям.

Священный Синод находился по-прежнему в Троицком подворье. По инициативе митрополита Евдокима Синод превратился в солидное учреждение со сложной бюрократической структурой, представлявшей собой причудливую смесь старого синодального устройства со структурой ЦК ВКП (б). Священный Синод разделялся на Президиум Синода и Пленум.

Президиум Синода до января 1925 года состоял из 8 человек (Политбюро ЦК также состояло из 8 человек).

В состав Президиума входили: митрополит Евдоким Одесский и Херсонский — председатель. Члены: митрополит Ленинградский Вениамин, архиепископ Владимирский, потом, митрополит Московский и Северо-Кавказский Серафим, митрополит Александр (Введенский), епископ Георгий (Добронравов), прот. П.Н.Красотин, протодиакон С.А.Добров, мирянин А.И.Новиков.

Кроме Президиума, в Синоде был еще Пленум, собиравшийся два раза в год.

Членами Пленума являлись: митрополит Александр Введенский, митрополит Петр Блинов, епископ Георгий Добронравов, протоиерей Красотин, протоиерей А.И.Боярский, архиепископ Петр Сергеев, архиепископ Сергей Беляев (Томский), прот. Д.А.Адамов, протодиакон С.А.Добров, архиепископ Алексий Диаконов (Смоленский), прот. С.Коварский, прот. П.В.Раевский, митрополит Николай Федотов (Ташкентский) и профессор А.И.Покровский.

При Синоде функционировало 6 отделов: иностранный — под председательством митрополита Евдокима, административный — под председательством митрополита Серафима, миссионерский — под председательством митрополита Вениамина, просветительный — под председательством митрополита Александра (Введенского), церковно-юридический — под руководством епископа Георгия, хозяйственный — протоиерея П.Н.Красотина.

Канцелярия возглавлялась также прот. П.Н.Красотиным, который сменил слишком скомпрометировавшего себя своими «перелетами» из одной группировки в другую А.И.Новикова.

Красой и гордостью обновленческой Церкви являлась Московская богословская академия.

Официальное открытие Московской богословской академии, занимавшей в Троицком подворье две комнаты, состоялось 6 декабря 1923 года. Это открытие вряд ли могло бы произойти, если бы не щедрая помощь американского епископа Нильсена, собравшего средства со своей паствы — несколько десятков тысяч долларов — в пользу Московской академии. Ректором Академии был епископ Георгий (Добронравов). Вскоре ео сменил сам А.И.Введенский.

Профессорский состав Академии состоял из: митрополита Евдокима, читавшего курс «Теория проповеди» и греческий язык. Митрополита Александра, читавшего курс «Сущность и философское обоснование христианства». Епископа Георгия — «Священное Писание Нового Завета». Проф. Н.Г.Попова — «История христианской Церкви». В.В.Шаповалова- «Гомилетика». Проф. Юл. Фед. Геккер — «Христианская этика и социология». Прот. П.Н.Красотина — «Практика проповеди». Преподавательницы М.Н.Богословской — немецкий язык. 1 октября 1924 года начался второй учебный год. Профессорский состав значительно увеличился, были введены курсы: «История Русской Церкви» — проф. В. 3. Белоликов. «История религий» — епископ Антоний Семигановский. «Западные исповедания» — арх. Михаил Попов. «Догматическое богословие» — А.И.Вознесенский. «Экзегетика» — П.В.Богословский.

Таким образом, Богословская академия насчитывала 13 преподавателей. Эта цифра приобретает особую пикантность, если учесть, что студентов было всего 24 да 2 вольнослушателя. Правда, в 1924 году было подано 53 прошения и принято 47 человек. Однако большинство принятых не смогли приехать в Москву из-за отсутствия средств.

Не лучше обстояло дело в Ленинградском богословском институте, который начал функционировать в 1924 году в бывшем помещении Общества религиозного просвещения в духе Православной Церкви на Стремянной улице. В Ленинградском богословском институте обучалось 25 человек (из них 17 мужчин и 8 женщин). Количество преподавателей в Ленинградском институте было значительно меньше, чем в Московской академии.

Апологетическое богословие здесь читали Н.Ф.Платонов и И.Д.Ха-лонов; Священное Писание — прот. Н.Ф.Платонов; историю Церкви — Б.В.Титлинов; христианскую этику — прот. П.В.Раевский; практическое богословие — А.И.Боярский; патрологию — Е.И.Запольский; «Церковь и государство» — Д.Ф.Стефанович.

Ректором Ленинградского богословского института был прот. П.В.Раевский.

Что сказать о преподавании? Оба учебных заведения скорее напоминали студии свободных художников. Религиозные люди с самой разнородной подготовкой — парни в возрасте от 19 до 27 лет — студенты подрабатывали тем, что чистили трамвайные пути, кололи дрова, мыли посуду в ресторанах. Каждый парень мнил себя будущим Лютером или на худой конец А.И.Введенским и сочинял потрясающие проекты церковных реформ. Почти все говорили о второй церковной революции. Об учебе думали мало — тем более, что никаких экзаменов и никаких зачетов в Академии не было.

Организаторы Академии больше всего боялись «семинарской схоластики» и в результате ударились в другую крайность: в обновленческой Академии не столько преподавали, сколько читали лекции, причем читали их в таком духе, как когда-то в Религиозно-философском обществе в Петербурге.

Из поля зрения организаторов Академии выпали такие необходимые для будущих пастырей предметы, как литургика и церковный устав.

Результаты такого преподавания были самыми плачевными. «Псаломщика не могут выучить, ничего не знающих людей выпускают», — говорил одному из пишущих эти строки про обновленческую Академию почтенный ленинградский протоиерей.

Больше оснований для гордости давало обновленческим деятелям издательское дело: в годы нэпа обновленцам удалось возродить (с огромным трудом) религиозную прессу.

Официальным органом Обновленческого Синода считался «Вестник Священного Синода», выходивший в Москве под редакцией проф. Зарина. В журнале печаталось много апологетических статей, и он содержал в себе много ценного материала. Издававшийся в Москве в количестве 5000 экземпляров, журнал продавался в обновленческих храмах и обычно расхватывался немедленно после выпуска в свет.

Пожалуй, еще более содержательным был журнал «Церковное обновление», выходивший с 1924 г. по 1927 г. в Рязани под редакцией Михаила Попова и выпускавшийся также в количестве 5000 экземпляров.

История этого органа такова: когда в 1924 году на рязанскую кафедру был назначен бывший ленинградский викарий Михаил Попов — старый петербургский священник-общественник, он задумал издавать там журнал. Не имея для этого средств, рязанский обновленческий владыка обратился за содействием к своему старому питерскому земляку и другу А.И.Введенскому. И вот А.И.Введенскому пришла в голову блестящая идея — превратить «Церковное обновление» в свой личный орган. С этого времени рязанский журнал становится одним из лучших церковных журналов послереволюционного времени. Не уделяя особого внимания вопросам богословия, журнал широко освещает церковную жизнь того времени: в этом отношении он является неоценимым пособием для истории церкви этого периода. Все статьи, печатавшиеся в этом журнале, отражают точку зрения А.И.Введенского. В этом журнале летом 1925 года была напечатана, в частности, его статья «Пастырство», чуть не повлекшая за собой раскол в Обновленческом Синоде.

Остальные печатные органы, выпускавшиеся в это время в провинции, носили эфемерный эпизодический характер: издание обычно прекращалось на втором или третьем номере за отсутствием средств.

В 1924 году в городе Владимире вышел тиражом 1000 экземпляров Журнал «Церковная жизнь» под редакцией архиепископа Серафима Ру-Женцова. Изданный на прекрасной бумаге, что было тогда редкостью, он содержал ценные документы, в нем, в частности, был в сокращении напечатан доклад А.И.Введенского на Предсоборном Совещании.

Значительно хуже отредактированы «Тульские епархиальные ведомости» (тираж — 1000 экземпляров), выходившие в 1925 году под редак. цией В.М.Никольского. Журнал невыразимо скучный, он почти весь наполнен указами епархиального управления о переводе священников и псаломщиков из одного прихода в другой.

Несколько иной характер носит «Ульяновский епархиальный листок», выходивший тиражом в 500 экземпляров под редакцией интеллигентного, энергичного архиерея Иоанна Никольского. Оформленный так, как в то время обычно оформлялись массовые агитлистки, журнал был испещрен броскими лозунгами, напечатанными жирным курсивом: «В единении — духовная сила Церкви!» (с.9)[63], «Хотите блага Церкви и себе, идите за Священным Синодом!» (с. 13), «Забитое и обезличенное духовенство может встать на ноги только при помощи Синода» (с.11), «Ссоры и смуты церковные погубят нас» (с.20), «Объединяйтесь духовно вокруг Священного Синода, ибо он один на правильно-каноническом пути!» (с.21), «Бывший патриарх Тихон не спасет Церкви, им уже расшатанной» (с.23).

Дела журнала шли, однако, плохо. Второй номер запоздал на месяц — в начале сдвоенного номера 2–3 редакция вынуждена была обратиться к читателям с паническим призывом:

«От редакции. Поддержите «Листок» своим сочувствием!

С этим призывом редакция обращается как к духовенству епархии, так и к сознательным верующим, а сочувствие с их стороны желает встретить в содействии распространению «Листка», в широком осведомлении о нем, в материальной помощи изданию и участии в нем своим бесплатным литературным трудом.

Редакция начала издание «Листка», располагая лишь незначительными средствами, в надежде, что понимающие и сознающие необходимость для епархии своего печатного органа сердечно отзовутся на это начинание и облегчат ей труд выполнения поставленной задачи тем или иным участием. Не откажите же в поддержке с большим трудом положенному изданию «Листка», существованию которого, как осведомительного по современным церковным вопросам печатного органа, весьма необходимо в настоящее время церковного развала».

Однако даже и столь красноречивый призыв не подействовал. Сдвоенный номер журнала «Ульяновский церковный листок» оказался последним.

Не пережил своего второго номера также и другой церковный журнал, издававшийся в Поволжье, «Самарские епархиальные ведомости», выходившие в Самаре в 1924 году под редакцией пресловутого самарског обновленческого иерарха Александра Ильича Анисимова. Между тем это журнал в свое время рекомендовался как образцовый: второй номер журнала открывается следующим отзывом митрополита Евдокима, содержавшемся в письме на имя Александра Ильича: «Не нахожу слов, как мне благодарить Вас за дивное издание «Ведомостей». Вы так умело подобрали материал, что Ваше издание является прекраснейшим справочником по всем текущим вопросам». Трудно, впрочем, сказать, что именно привело в такой восторг владыку Евдокима: журнал не выходит за рамки обычного епархиального органа того времени.

Один из курьезов, которыми так обильна эпоха церковной смуты, является журнал «Вестник Клинского викариального управления», носящий следующий подзаголовок: «Церковный журнал. 13 октября 1924 г. Выходит два раза в месяц. Адрес: г. Клин, Красный тупик, 5». В действительности вышел только один номер тиражом в 340 экземпляров. Журнал открывается статьей, написанной высоким слогом, которая сильно напоминает пародию. Эта статья столь характерна для того, как преломлялась обновленческая фразеология в устах провинциального духовенства, что мы здесь приводим ее полностью.

«К читателям.

В тяжелую годину церковной смуты родилось Клинское викариальное управление. Родилось не от прелюбодеяния, а от законных родителей Собора 1923 года.

Как новорожденное, оно немногочисленно по числу единомышленников, но жизнеспособно. Здоровые соки очищенного от царского самодержавия православия и новая, открывающая необъятные горизонты, революционная деятельность, намечающая перелом общественного сознания в сторону признания правоты социальной революции, служат залогом мощного и здорового роста ВЦУ в будущем.

Ныне же оно, молодое, бодро одушевленное чувством жизнерадостности, не взирая на свою материальную слабость, выступает в виде печатного своего органа «Вестник». Вестник в толщу церковной жизни пойдет вестью о том, что для христианства после долгого застоя настала благоприятная пора раздуть в человеческих сердцах евангельский огонь и согреть стосковавшуюся о мире душу человека, подобно тому, как было в золотое время первохристианства.

Священное Писание, чистое православное учение, вместе с богатыми Уроками протекшей истории и обильным революционным опытом, будут Источниками нашего «Вестника».

Голос его будет громко слышен во обличение того христианства, которое, в утешение богатых, говорило красивые слова о бедности, мирно уживалось со всеми видами рабства и в качестве придворного поставщика Давало самых покорных рабов. Цепи разбиты, но не убраны.

Долг христианина вместо рабских цепей образовать братский союз, Разбитые же цепи перековать в серпы.

Дорогой читатель, пойдем с нами на общую работу трудящегося класса; который Христос с такой нежной любовью звал к Себе, говоря: «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я упокою Вас» (расстановка заглавных букв сохраняется нами так же, как в журнале).

С Богом, в добрый путь!

Редакция».

Следует также упомянуть о попытке митрополита Евдокима наладить издание научно-богословского журнала «Христианин», а также о нескольких церковных журналах, издававшихся на Украине.

Важнейшим событием церковной политики был вынужденный уход с арены митрополита Евдокима. Уход был обставлен с максимальным соблюдением этикета: в 1924 году, после Предсоборного Совещания, митрополиту был предоставлен долгосрочный отпуск для «поправления здоровья». Январский пленум Священного Синода прошел без него. Однако он был избран «отсутствующим председателем», а митрополит Вениамин — действующим, и лишь на Пасху 1925 года было официально объявлено об уходе его на покой.

Главной причиной ухода митрополита Евдокима было, однако, вовсе не «расстроенное здоровье». Главной причиной его ухода был первый (хотя и не последний) скандал с епископом Николаем Соловьем. Епископ Николай Соловей, явившийся впоследствии главным виновником гибели митрополита Петра, принадлежит к числу наиболее загадочных и наиболее темных фигур этого смутного времени. О начале его карьеры мы рассказали в 1-м томе нашего труда.

В 1923 году было решено послать епископа Николая за границу в качестве полпреда Обновленческой Церкви. Надо сказать, что кандидатура Николая Соловья появилась не сразу: вначале должен был поехать А.И.Введенский в Англию, чтобы занять там фантастическую кафедру митрополита Лондонского. На эту кандидатуру, однако, в последний момент было наложено вето. После этого предлагалось послать в Западную Европу делегацию в составе трех митрополитов: Евдокима, Вениамина, Александра. Этот проект также отпал. Наконец, Евдоким предложил кандидатуру Соловья — его предполагалось послать в Уругвай (гор. Монтевидео) с титулом епископа всея Южные Америки. В течение пяти месяцев кандидатура Николая Соловья внимательно «изучалась» соответствующими инстанциями. Наконец, в мае 1924 г. епископ выехал в Южную Америку. Тучков смотрел на поездку Соловья, как на интересный эксперимент: епископ-агитатор за дружбу с Советским Союзом — это было новое, оригинальное и пикантное кушанье. В то же время командировка Николая Соловья означала политический экзамен обновленцам. Ведь это был первый обновленец за границей. Как-то заговорит он там и будет ли проклинать капитализм, живя под властью капитала.

Увы! Новинка восточной кухни на этот раз оказалась неудачной. Не прошло и двух месяцев, как в Москву пришли самые неприятные сведения: «полпред» опубликовал за границей письмо, выдержанное в духе самой стопроцентной черносотенной идеологии.

В связи с этим положение Евдокима сильно пошатнулось: начали-циркулировать слухи об его уходе.

В связи с этими слухами был разослан по епархиям циркуляр, в котором говорилось следующее:

«Председатель Священного Синода митрополит Евдоким остается на своем посту до тех пор, пока его не сменит, с общего согласия, более опытный руководитель церковной жизни. Не верьте никаким измышлениям и злоухищрениям наших противников, верьте только тому, что подтвердит Священный Синод, неослабно стоящий на страже ваших интересов и ведающий все точно и документально.

Положение Священного Синода, бывшее твердым и прежде, ныне стало незыблемым. Никто никогда не раскается, кто пойдет и идет за Священным Синодом, который готов отечески принять всякого, грядущего к нему. Славные исповедники Святой веры Христовой — бодрее и смелее смотрите в будущее.

Подлинный подписал:

Председатель Священного Синода митрополит Евдоким». (Церковная жизнь, 1924, № 2, с. 11.)

Одновременно начали обостряться отношения между митрополитом Евдокимом и А.И.Введенским. Установка митрополита Евдокима на водворение порядка в Церкви, на переговоры с патриархом и на полный отказ от каких-либо реформ, никак не соответствовала линии А.И.Введенского.

Наконец, 1924 год принес еще одно разочарование митрополиту Евдокиму: выяснился полный крах его надежды на соглашение с патриархом. Все это, вместе взятое, определило уход митрополита от активной деятельности.

Уйдя на покой, владыка поселился в Хосте: там он служил в небольшой церкви без диакона и даже без псаломщика; обходясь без старосты, он сам иной раз продавал свечи.

Еще худшие времена наступили для владыки в 30-е годы: небольшой храм, в котором он служил, был закрыт. Владыка вынужден был заняться подпольной юридической практикой — писанием исковых заявлений. Когда и эта возможность заработка отпала — местные судебные органы энергично запротестовали — митрополиту было предложено снять с себя сан, на что он, разумеется, не мог согласиться. Не пошел он также на примирение с Синодом.

В последние годы его жизни жители Хосты видели почтенного старца, который, сидя в городском сквере, торговал конфетами и пряниками. Это был митрополит Евдоким, когда-то известный в Русской Церкви своими барскими замашками.

Митрополит Евдоким умер в марте 1936 года. По странной случайности почти одновременно с ним умерли (на одной неделе) три его знаменитых современника: митрополит Арсений Стадницкий, епископ Андрей Ухтомский и бывший архиепископ Владимир Путята.

Митрополита Евдокима сменил на посту Председателя Синода митрополит Ленинградский Вениамин Муратовский — дряхлый, добродушный и почти впавший в детство старец. Вся власть отныне безраздельно сосредоточивалась в руках А.И.Введенского. Только один раз, летом 1925 года, имела место попытка убрать нового обновленческого диктатора. Нельзя сказать, чтобы Александр Иванович злоупотреблял властью, он даже не давал ее чувствовать: человек мягкий и слабохарактерный, А.И.Введенский охотно предоставлял распоряжаться другим, а сам «парил в эмпиреях», занимаясь высокими теориями.

Правда, в веселую минуту он иногда говорил, что «любит, чтобы ему льстили». Однако и к тем, кто ему не льстил, он никогда никаких мер не принимал и никогда не сводил ни с кем личных счетов. Он не принадлежал к мстительным и злопамятным людям, и даже когда отзывался о ком-нибудь дурно, тотчас прибавлял: «Впрочем, я это говорю в состоянии раздражения и, конечно, вероятно, по обыкновению, я не прав».

В конце января 1925 года в Москве был созван расширенный Пленум Синода, который должен был подготовить почву для предстоящего в октябре Поместного Собора. После слабого и бледного отчетного доклада прот. Красотина начались интересные выступления с мест. Во всех этих выступлениях звучит ужас перед «тихоновщиной». В то же время ораторы, явно инспирированные Синодом, отвергают всякую мысль о переговорах с патриархом.

«Никаких. соглашений с тихоновщиной быть не может, — говорит архиепископ Воронежский Петр Сергеев. — К сожалению, на местах еще и теперь слышатся голоса — когда же мир? Ответ заключается в докладе прот. Красотина. Самая мысль о примирении должна быть изгнана, и это положение является теперь одной из главных основ Святейшего Синода, поэтому, я полагаю, что мы должны одобрить курс, которым держится Священный Синод, и самим неуклонно следовать за ним».

«На чем закончил архиепископ Петр, с того я начну и подчеркну: необходимо одобрить деяния Священного Синода и держаться его, — вторил архиепископ Смоленский Алексий (Дьяконов). — Примиренчество — пораженчество: свет не может быть закрыт мраком. Соглашение — ложная позиция. Говорят, что нам нужно объединение около одного центра и патриарх будто бы представляет церковное единство. Святейший будто бы все устроит. В чем секрет? Потеря церковного центра? А этот центр — будто бы Тихон? Но ведь он подвергает критике самое общение с Востоком. Разговоры о соглашении исходят из намерения возвысить и возвеличить фигуру Тихона. Но это лишь попытка воскресить мертвеца. Я дерзаю поставить точку над «и», именно: нужно обновленцам идти в народ и всех объединить под единым обновленческим флагом и, таким образом, из положения статического стать в положение динамическое».

«Докладчик говорил о равнодушии провинции, не помогающей Священному Синоду своими средствами, но это сделать было невозможно, потому что даже заговорить о средствах в иных епархиях было невозможно. В заключение я не могу не сказать и докладчику, и Священному Синоду русское спасибо!» (Церковное обновление, 1925, № 5–6–7, с. 35)

В резком противоречии с этим тоном инспирированных ораторов звучали речи захудалых епископов типа епископа Валентина, изображенного Вс. Ивановым.

«Тихоновцы не стесняются, — жалобно причитал архиепископ Иоанн Череповецкий, — у нас они всех уверили, что крещенская вода у обновленцев прогнила, тогда как у них — чистая. Народ был возмущен, но на проверку оказывается, что все их наговоры оказываются ложными. Приемы их были еще грубее. Тихоновцы прибегали к помощи кулаков и расправлялись с обновленцами, грозили тем же и мне…» (Там же.)

«Церковь теперь в параличе, — пессимистично замечал архиепископ Красноярский Георгий, — но кто пробуждает и как? — Митрополит Александр. Да, это будильник наш. Но кто еще есть? Есть ли кому сменить его? Москва? Но здесь говорят о событиях с насмешками: долго ли вы продержитесь? Эти разговоры парализуют многих. Митрополит Александр, во всеоружии своего таланта, будит во всех нас сознание ответственности, поощряет работников и деятелей на ниве Христовой. А если бы в разных местах, под руководством его, были бы другие будильники, то работа пошла бы повсеместно. В Красноярске от митрополита Александра получили вызов на диспут. Явилось до 15 тысяч верующих и неверующих слушателей. Успех оказался огромным.

Многих удивило, что обновленцы защищают Бога. В Синоде есть миссионерский отдел, но он молчит. Работа ведется одним лицом. Я прошу обратить внимание на город Москву. Если красноречивое слово везде убеждает людей, то этот пример найдет себе подражателей». (Там же.)

30 января 1925 года состоялся доклад А.И.Введенского «Апологетическое обоснование обновленчества». Доклад знаменитого апологета также вызвал ряд откликов.

«Мы стонем от тихоновщины, — восклицал снова Алексий Дьяконов. — В одном из уездов моей епархии на благочинническом собрании Осуждался план, как ныне работать? Священники, все до одного, записались в миссионеры, изыскивая духовно-материальные средства для созидания обновленческого дела. Они вынесли решение собираться чаще. Каж-Дый из них обязался составить доклад на одну какую-нибудь тему: о лице Иисуса Христа, есть ли Бог, как бороться с сектантами… У них происходят собрания, где обсуждения идут, указываются дефекты. Всем этим намечаются точки, где нужно пробудить церковную жизнь. Присматривающиеся к их делу начинают говорить, что священники — работают, и судят о своих пастырях уже в новой плоскости. Значит, где есть работа, там есть и продуктивность.

Перед нами доклад апологета-благовестника. Задача, изложенная в докладе, должна быть возложена на каждого религиозного деятеля, побудить людей идти вперед и работать. Планомерная катехизация и приходов, и масс, начинающаяся с ячеек, несомненно, даст плоды».

«Даже теперь, когда умолкла речь великого Златоуста нашего, — восклицал Николай Федотов, — когда сердце, объятое восторгом перед мастером слова, перестало дрожать, трудно оспаривать существенную пользу доклада». (Там же, с. 39.)

Мы не знаем, знали ли процитированные нами выше ораторы о любви Александра Ивановича к лести (один из пишущих эти строки слышал от него об этом почти через 20 лет — в 1943 году). Вероятно, догадывались — такие вещи чуют интуитивно. Однако, если даже отбросить все преувеличения, содержавшиеся в выступлениях обновленческих ораторов, доклад А.И.Введенского представляет собой — безусловно — событие в развитии русской богословской мысли.

Так как этот доклад, затерянный среди пожелтевших листов старого журнала, недоступен большинству читателей, мы приведем из него пространные выдержки.

«Апологетическое обоснование обновленчества. (Доклад на Пленуме Священного Синода 27 января 1925 года)

… Обычно в обновленческом движении прощупывают только его верхние слои. Прежде всего обывателю бросается в глаза его внешняя окраска, его политическая ориентация. В массы пролилась кличка «Красная Церковь». Этому наименованию контрреволюционные круги придают одиозный, сугубо одиозный характер. Конечно, одиозность вообще вещь не особенно доброкачественная. Одиозная интерпретация клички «Красная Церковь» — есть вещь не желательная и, по существу, неверная. Вот почему мы энергично протестуем, когда нас нарочно, одиозно, именуют красными. Но в то же самое время мы не боимся слова. И самое слово «красный» нам, у которых политическое сердце вовсе не струит белую кровь, не представляется страшным. Как выразился однажды митрополит Серафим Руженцов, «красный цвет — пасхальный цвет». Словом, «красный цвет» — в этом нет ничего страшного. Конечно, если в этом хотят видеть наше пресмыкательство перед властью, о… тогда мы протестуем. То правда, что еще Достоевский метко сказал: «русский человек ищет, у кого бы сапоги почистить». Но мы не принадлежим к породе чистильщиков хотя бы красных сапог. Лакействующая психология тихоновщины объек-тируется ими в душу обновленчества с совершенно напрасной затратой энергии. Если тихоновцы нас называют красными (в одиозном смысле этого слова), то надо полагать, что сами тихоновцы красны в квадрате или в кубе. Когда Тихон осенью 1923 года на стенах своей кельи вывешивал: «Контрреволюционерам вход воспрещается!» — это квадрат церковной красноты. Когда Иларион на стенах церквей в Москве же вывешивал: «Активным контрреволюционерам вход воспрещается» — это куб церковной красноты»[64].

Так что и для тихоновщины оказался прав бессмертный Достоевский. Мы признаем правоту революции. За это — злопыхательство.

Мы признаем правоту революции. Но правы ли мы? Еще раз надо осознать мотивы, по которым обновленчество сделало в области политической то, что сделало.

В истории церковь, в подавляющем большинстве, была не только в союзе, но и преступной связи с государством.

Так в нехристианских религиях, так и в христианстве. Законы Ману установили в Индии существование каст, ряд христианских писателей за границей и у нас обосновали монархизм. Боссюэ называл королей «богами». Ришелье требовал держать народ в невежестве, дабы не трогались устои монархизма.

Проф. Киреев в «Общих основах социологии» совершенно справедливо пишет:

«Обожествление политической власти, в форме ли возведения генеалогии царей к богам или прямого обоготворения царей или учения о божественном происхождении власти, о наделении ею царей свыше — обычное явление в истории догматизации абсолютизма как политической формы. В этом проявлялось отрицательное влияние религии на политику, которое наблюдается и тогда, когда и другие стороны социального и политического быта санкционировались богословскою догматикой, как это было по отношению к рабству и к крепостному праву. Был ли царь и главою религии, или между алтарем и троном существовал только союз, духовенство играло роль реакционной силы, к ущербу не только государства, в котором освящался деспотизм, но и к невыгоде для самой религии, которая из интимного дела индивидуальной души делалась, главным образом, орудием властвования по «Божьей милости» и по своему произволу».

У блаженного Августина мы находим любопытную мотивировку необходимости союза Церкви с государством. Вот отрывок из послания бл. Августина к Викентию: «Те, которые не хотят видеть законов против нечестия, говорят, что апостолы не просили помощи у земных царей. Кто так говорит, тот забывает, что тогда было иное время, а что все должно делаться в свое время. Ибо какой император тогда уверовал в Христа и хотел служить Ему изданием законов в пользу благочестия против нечисти? Тогда исполнялось еще пророческое изречение: «Векую шаташася, язы́цы, и людие научившася тщетным». Предсташа цари земстии и князи собрашася всуе на Господа и на Христа Его» (Пс. 2,1–2). Тогда еще не проводилось в действие то, о чем говорится в том же псалме ниже: «И ныне, царие, разумейте, накажитеся вси, судящие земли. Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом». Каким же образом, если не воскрешая и не наказывая с благовестивой строгостью то, что проверено, а противное сему воспрещая с приличной строгостью «Так Господу служил Иезекия (4 Царств. 18,4), который разрушал и дубравы, и капища языческие»… Аналогичные мысли бл. Августин приводит в послании к Бонифацию!

Отсюда «гармоническое соединение, симфония» царской и духовной власти, как поэтически писал в XII столетии император Иоанн Комнин папе Григорию, отсюда — неразрывность союза Креста и нагайки царского стражника — вот проклятый символ взаимоотношений Церкви и государства во дни и годы дореволюционного кошмара в русской действительности. Передо мной анонимная брошюра 1906 года: «Власть самодержавная по учению Слова Божия и православной Русской церкви». Цитируя блаженного Августина, по которому царь «второй по Боге и высший над всеми и меньший единого истинного Бога», брошюра говорит: «Наш царь избран на служение Самим Богом…» Это не слово оголтелого монархиста. Это общее учение дореволюционной церкви. Недаром же такой ученый и тонкий богослов, как Флоренский, требовал на страницах светской печати объявления самодержавия догматом православной веры. И когда на Соборе 1917–18 гг. священник Востоков говорил, что лишь в добром, мудром русском царе — спасение всего, он повторял то же учение всей русской дореволюционной церкви.

И.С.Аксаков писал в свое время: «Наша церковь, со стороны своего управления, представляется чем-то вроде бюро или какой-то колоссальной канцелярии, прилагающей — с неизбежною канцелярской официальной ложью — порядки немецкого канцеляризма к несению стада Христова с организацией церковного управления по образу и подобию департамента светского правительства, с причислением служителей церкви к сонму слуг государственных, сама Церковь вскоре превращается в одно из отправлений государственной власти, или, говоря проще, она сама поступает на службу к правительству…»

Царизм опирался на всю русскую иерархию. Приравняв епископат к генералитету, царизм действовал через безличный и безвольный Синод. Но идут годы, и в дни церковных революционных потрясений рождается мысль о патриаршестве. Что такое патриарх? Высказывались различные мотивы этого, но, как часто бывает, умалчивался единственный истинный повод всех этих «либеральных» требований. В брошюре москвича Е.С. «О патриаршестве и дворянском представительстве. Мысли русского человека» (1915, с. 6–7) читаем: «Итак, утверждение веры, народности, государственности — вот три задачи, решение которых всегда заботит патриарха… Все это ясно само по себе и не требует никаких подтверждений: в государственные времена патриарх — верный спутник благоверного государя, в безгосударственные — сберегает народ в его народном духе и исторических особенностях».

Тихон, его избрание на Соборе и вся тихоновщина есть осуществление этого литературного требования, этой политической задачи. Неразрывность связи государства и Церкви обусловило массовый отход от Церкви интеллигенции и трудящихся масс. Погодин еще в 70-х годах прошлого столетия предупреждал, что, как только в России будет объявлена свобода религиозных убеждений, половина крестьян отойдет в раскол, а половина «высшего света» (в особенности, по словам Погодина, женщины) перейдут в католичество. До революции Мережковский засвидетельствовал какую-то мистическую, органическую ненависть нашей интеллигенции к православному христианству. Гнушались заходить в чайные «Союза русского народа», гнушались заходить и в храмы, где, наряду с чудотворными Ликами Христа и Пречистой, на голубых шелковых стягах знамени «Союза русского народа» были запечатлены эмблемы алкогольно-прусац-кого самодержавнического держимордстроя.

Мне говорил покойный наш великий египтолог, проф. Борис Ал. Тураев, что ему стыдно ходить в храм, хотя он верующий, ибо его засмеют коллеги, как если бы он в самом деле пошел в чайную «Союза русского народа».

Народ, пусть в диких, кошмарных, с точки зрения подлинной религиозности, формах так называемого нашего раскола, отходил от церкви именно за ее связь с царем, которого в лице Петра Первого определенно именуют Антихристом. Правда, это не был политический бунт, политически себя держал он более или менее лояльно, — это был религиозный протест, но отсюда его значимость, с точки зрения церковной, делается еще больше.

Отлив народа в раскол, в сектантство, следовательно, вызывался той же основной причиной, что и отход от Церкви интеллигенции — тем, что Церковь потеряла свой собственный, подлинный лик.

Обновленческое движение, разорвав раз и навсегда союз с государством, совершило колоссальный апологетический подвиг. Церкви порабощенной, Церкви, скованной золотыми кандалами самодержавных тюремщиков, обновленчество противопоставляет Церковь — свободную от единения с черной сотней, Церковь — подлинно Христову.

В этом такое колоссальное значение обновленчества, что, не будь всего прочего, одно это дало бы ему право быть вписанным золотыми буквами на страницах священной церковной истории. Эта же заслуга нимало не уменьшается тем соображением, что, так сказать, сама жизнь разорвала связь любодейной церкви и самодержавия. Да, это правда, беспощадный революционный огонь распилил церковные кандалы. Рука, обагренная кровью насильников восставшего народа, вырвала Галилейскую Девушку — Церковь из сластолюбивых объятий монархического Рамоли

Но… не осталось ли у этой, продавшей свою верность Христу, официальной церковности жажды новых поцелуев с тем же господином? Я разумею то казенное православие, православие Собора 1917–18 гг., православие тихоновшины считает — поскольку оно находит в себе смысл говорить то, что думает, — современный революционный разрыв между церковью и государством явлением ненормальным, вредным, временным.

Любопытны те прения, которые развернулись на Соборе 1917–18 гг. по поводу этого разрыва, отделения Церкви от государства. Приведу здесь выдержки из заседания Собора от 31 января 1918 года…

«Революция спасительным своим вихрем разметала и эти профессорские и политические бредни, сбросив их в пропасть небытия. Но «бессмысленные мечтания» остались, осталась тоска по союзу с государством… Поэтому, если революция расплавила металлические цепи, державшие Церковь в плену у государства, то остались еще следы от тех вековых цепей на Теле Церкви, в самой ее душе. И обновленчество, которое делает внутренний принципиальный разрыв между церковью и государством, совершает колоссальное апостольское дело. Вырвать Церковь из рук жадных, земных, слишком человеческих, вспоминая изречение Ницше, — это еще для многих Церквей вопрос завтрашнего дня. Для обновленчества — это вопрос вчерашнего дня — и какое это благословленное, священное вчера!

Итак, Церковь, заслугой обновленчества, сделалась внеполитичной, или, точнее, надполитичной… Церковь не солидаризуется ни с одной политической партией, Церковь не превращает себя ни в какую партию. Или, если уж угодно говорить о «партийности» Церкви, то «Церковь» — партия Христа. Все государственное — временное и относительное. Церковь же носительница вечного и безусловного. Все текуче и изменчиво в государстве. Все неизменно, во внутреннем значении этого слова, в Церкви. Вечное — временное. Абсолютное — относительное. Безусловное — условное. Таковы антитезы Церкви и государства. Так ясно поэтому — почему не может быть Церкви в политике, почему Церковь и государство лежат, так сказать, в разных плоскостях, разноплоскостны.

Но это не значит, что Церковь тем самым делается силой индифферентной в смысле том же, политическом. Поскольку под политикой мы разумеем строительство реальной человеческой жизни, постольку Церковь не может быть индифферентной силой. Ибо — она есть дрожжи, согласно Евангелию, которые должны выквасить все тесто жизни. Поскольку Церковь не может солидаризироваться, слить себя с определенной, той или иной политической группировкой, она вне политики. Так что вернее говорить, Церковь вне политической партийности. Но Церковь обязательно принимает участие в реальной жизни. Иначе она теряет свое собственное лицо. Участие Церкви в жизни, конечно, должно осуществляться совершенно своеобразными, церковными методами. Церковь ни в коем случае не есть механическая, внешне организующая сила. Поэтому и церковное переустроение жизни ни в коем случае не должно носить внешнего характера.

Церковь не может быть внешней силой. Христос и этому учил многократно и достаточно ясно. Поэтому мы отказываемся от всякой попытки внешне, церковно-государственно, разрешать проблемы жизни. Но это ни в коем случае не есть отказ от попытки воздействовать на жизнь. Мы должны лишь действовать нашим церковным методом, а этот метод есть путь религиозно-моральной оценки, религиозно-морального указания. Это Церковь может и должна сделать. С высоты надмирного евангельского идеала, имея, так сказать, абсолютно правильные перспективы, Церковь властна и должна указать путь жизни, одно — благословить, другое — отстранить. Если не так, то Церковь превращается в какую-то область мистического квиетизма, фатализма, прострации, если угодно, дурмана. Но Церковь, как я буду указывать еще дальше, есть движущая, влекущая за собой религиозно-моральная сила. Обновленчество, памятуя сей религиозно-моральный, указующий характер Церкви — на Соборе 1923 года провело религиозное принятие правды социальной революции. В этом моменте видят наиболее слабое место наше. А между тем, наоборот, здесь как раз наибольшая мощь, наивысший пафос, наибольшая историко-церковная заслуга обновленчества.

Существует страшный конфликт между религиозным и революционным сознанием. Фридрих Энгельс заявляет: «Первое слово религии есть ложь». А отец коммунизма Маркс категорически утверждает: «Понятие Бога необходимо должно быть искоренено, ибо оно есть основной камень извращенной цивилизации». Любопытны также следующие строки из труда Баха «Религия и социализм»: «Было бы бесполезно отрицать факт, что в настоящее время высшее нравственное чувство оскорбляется христианским учением более, чем в свое время совесть первых христиан оскорблялась сатурналиями в культе Прозерпины».

Ницше в «Антихристе» пишет: «Новый Завет есть самая грязная книга, надо надевать перчатки, читая его, чтобы не запачкаться». Почему? — в недоумении спрашивает себя верующий. И ответ Э.Вандервельда: «Потому — что Церковь заключила союз с золотом». А В.Либкнехт добавил: «Христианство есть религия частной собственности и знатных людей. Христианская Церковь оправдала все то, что Христос запретил». Это слова не только политических деятелей. Это, между прочим, объективное заключение ряда выдающихся исследователей христианской истории.

Естественно, что у тех, кто борется с социальным злом, создается глубоко отрицательное отношение и сказывается даже в суждениях о первичном христианстве, учение которого, например, Энгельс объявляет самым «обыкновенным вздором». А Бебель в «Христианстве и социализме» называет христианство «религией ненависти, преследования и угнетения, стоившей миру больше крови и слез, чем какая-либо иная». И вот Аксельрод в «Философских очерках» требует замены христианства «здоровым и светлым языческим духом наслаждений, исчерпываемых земным бытием». Создается новый идеал на место христианского идеала. О нем Дицген говорит: «Наш идеал не бедность, не воздержание, а богатство, богатство неизмеримое, неслыханное богатство — это реально осязательное благо всего человечества, его святыня, его святая святых. На овладении им, — добавляет он, — построены все наши выводы».

Возможно было бы привести еще множество подобных иллюстраций, но остановлюсь на сказанном… Основной лейтмотив всех отрицателей христианства с точки зрения практического предопределения социального зла может быть сформулирован опять-таки словами Энгельса, по которому религия является «величайшей консервативной силой».

Человечество выдвигает вместо этой консервативной силы новое понимание жизни, разорвавшей с гнетом старопреступных заветов. Ряд мыслителей зажигают яркие огни. Ренувье бросает лозунг свободы: «социальный прогресс должен измеряться только количеством индивидуальной свободы, представляемой в данном обществе». Прудон, в противовес христианству, утверждает принцип рациональности, справедливости, на основе которой и должна быть реорганизована жизнь. Проповедует имморализм Ницше, выставляющий человека как «чудовище и сверхживотное». С разных сторон несется энергичный протест против христианства, этой религии соглашательства с несвободой, неравенством, несправедливостью, обыденщиной, серостью повседневно безрадостного бытия… Наконец, в наши дни победоносный коммунизм реально рвет с христианством, с какой бы то ни было формой религии.

Попытка Хеглунда примирить коммунизм и религию, если религиозники революционно настроены, как известно, встретила энергичный протест РКП. Об этом Е.Ярославский пишет: «Под статьей Хеглунда обеими руками подписались бы не только глава древнеапостольской церкви, протоиерей Введенский, но и вся древнеапостольская, обновленческая, живоцерковная братия». А нас, как известно, в РКП не примут как религиозников — компартия отвергает всех церковников как таковых…

Бунтующая, рвущаяся мысль неверия отметает христианство как соглашение со всем тем, что Христос на самом деле запретил. Вот почему обновленчество, напомнившее миру, что на самом деле Христос уже давно запретил то, против чего идет современная воля, сделало колоссальное апологетическое завоевание. Знаменитая формула Собора 1923 года: «Капитализм есть смертный грех» — положила массовый и коллективный, благодатный предел всем фальсификациям Христовой истины. Нет, не Бог установил разделение людей на богатых и бедных, как кощунственно осмеливается богохульствовать папа Лев XIII в знаменитой своей майской энциклике 1891 г.: «Rerum novurum». Нет, социализм и коммунизм, зовущий к преодолению этого неравенства, не есть «самая ужасная тирания», как обозвал коммунизм Мартенсон. Нет, к нравственной правде социальной жизни взметнула и свои красные знамена русская революция. И благодатью движимое обновленчество, устами боговдохновенного Собора, благословило этот порыв. Это сделано не из мимикрических соображений. Это мы сделали не для них, не нуждающихся и не верящих в наше благословение. Это мы сделали для Церкви, которая лжевождями была брошена в тьму приспособленчества и к мировому злу всечеловеческой неправды. Церковь — русская Святая Церковь — неповинна в оправдании страшнейшего зла современности. В этом — центральнейшая заслуга обновленчества. В сущности, мы еще мало осознали этот кульминационный момент обновленческого подвига. Русская Церковь это сотворила. В этом ее призвание. Русская Церковь нашла свое лицо. Оно не в том, чтобы поддерживать пьяно-глупую морду Романовых, не в том, чтобы сокрушать во имя религиозных моментов германский империализм, как это вещал в годы войны Сергей Дурылин (символическая фамилия!) и прочие остроумцы, не в чем-то земном, человеческом, относительном. Ее обязанность, Богом возложенная, в годы всеобщего христианского распада, вызванного забвением историческими церквами подлинного Лика и Духа и Заветов Христа, снова, как бы во второй раз, явить миру Христа.

Не Христа Германского, Русского или другого националистического Сверхгероя, но Христа — Вселенского, уничтожающего, сжигающего в огне любви все национальные перегородки. Поэтому и христианство, по своему существу, враждебно национализму, патриотизму государственному и патриотизму классовому.

А между тем отдельные религиозные организации хотят во что бы то ни стало видеть Христа именно католического, капиталистического и т. д. Ос-вобождение Христа от национальных объятий, от конфессиональных алтарей и от капиталистических и золотых цепей — вот величайший дар любви, который обновленчество положило к подножью Вселенского Престола Вседержителя. Христос — Освободитель реальный, революционный, свободный от этого зла.

Христос — Осудитель всего мирового современного зла», (с. 18–21.)

Обновленчество есть православие. Это — простая, короткая, но — увы! — не для всех ясная формула. А между тем другой и нет, и быть не может. И мы должны со всей решительностью этой формулы держаться, нимало не боясь упреков с той или другой стороны — со стороны левых, со стороны правых. Я сейчас разъясню, в чем дело. Но прежде всего я хочу объяснить философские методы, по которым оправдывается наша философия суровости и беспощадности в деле отстаивания нашего принципа религиозного миропонимания, на основе которого мы цепко держимся этой формулы: обновленчество есть православие.

Ригоризм в области формулы есть само собой вытекающее следствие обладания истиной. Истина всегда точна. Истина — там, где точность доведена до степени абсолютности. Мир неорганической жизни характеризуется цифрами — там владычествует математика. Математические формулы паутиной неразрываемой охватывают все материальное бытие, в математических формулах осуществляется нигде не нарушаемая «закономерная беспрерывность вселенной», по выражению проф. В.Феггера. Отыскивание этих формул, точных до абсолютности, является и задачей всей науки, как это справедливо указывал в свое время еще Огюст Конт. Борьба за формулу есть борьба за практическое преодоление противоборствующих средостений: покорение стихий и т. д. Инженер должен найти совершенно точные формулы, прежде чем построить мост. Расчет чертежей должен быть с математической законченностью сделан, иначе, по неточным чертежам построенный, мост рухнет, и страшная катастрофа может увенчать ошибочность формулы. Здесь — борьба за догмат, формула математики есть формула математической истины. Здесь математическая ересь может повлечь за собой совершенно реалистическую катастрофу. Шпенглер прямо говорит: «Современная механика есть точь-в-точь сколок с христианских догматов». Конечно, здесь замечательный парадоксалист наших дней устанавливает, может быть, связь вещей не вполне точно, но, во всяком случае, догматический характер современных математических истин не подлежит сомнению.

В области религии мы вправе искать, находить и фиксировать те же самые (того же, точнее, порядка) истины, формулы, догматы.

Мы должны со всею решимостью отстаивать наш взгляд на религию, как на нечто, совершенно аналогичное науке. Правда, наука и религия не связаны и не сводимы одна на другую, но в то же время и наука, и религия — есть постижение бытия, реального сущего; и наука, и религия постигают это сущее одинаково правомочно и одинаково точно, истинно.

Религия, в конечных достижениях, идет дальше науки, но процесс постижения (точнее, осмысления) осознания полученного в своем существе — один и тот же.

Нет противоречия, взаимоисключения между верой и знанием. С научной точки зрения попытался установить расхождение веры и знания Кант. Знанию принадлежит то, что непосредственно воспринимается человеком вследствие того, что предмет известным образом действует на душу; основой постижения, таким образом, является опыт. Но ведь и в основе религии лежит опыт. Правда, Кант считал и сверхчувственное откровение, и сверхчувственную способность восприятия мистиков и представителей философии чувства — воображением, или, в лучшем случае, — мечтательностью. Но ошибка Канта — вне всякого сомнения. Ведь мы веруем на основании и по свидетельству нашего внутреннего опыта, но и в наши дни величайший комментатор Канта Коген утверждает, что все наше знание, что весь состав нашего сознания слагается из психологических элементов, что даже так называемый внешний опыт состоит из внутренних процессов. Религиозный, внутренний наш опыт совершенно и полностью аналогичен опыту химическому и физическому. Здесь такая же реальность. Вот почему я вполне согласен с определением Шпенглером атеизма, как совершенно непонятного в своих последних основаниях и исторических условий феномена. Я также совершенно согласен со Шпенглером, утверждающим, что атеизм «прекрасно уживается с живой, страстно ожидающей потребностью в истинной религиозности». Действительно, атеизма, по существу, не может быть, так же, как не может быть принципиально химии, физики. Коль скоро есть материя, то есть и физика, и химия, изучающие эту материю. Возможно не принимать те или иные физические или химические теории, но нельзя отрицать самое постижение материи, данное нам в опыте, через науки, именуемые физикой и химией. Так — и в области религиозной. Коль скоро Бог открывается в области духа, то атеизм — принципиальное отрицание Бога — уже невозможен, ибо Бог дан в опыте. Можно не принимать те или иные теистические системы, но не самого Теоса, — вот почему атеизм научно невозможен. И здесь я разумею данность Бога не в понятии или логическом ракурсе, но в непосредственной близости. Современная католическая мысль (Гут Берлет) полагает, что Бога можно обосновать логикой, «диалектикой», как говорил еще католический мыслитель эпохи XI века Перигор Турский (999–1088)… дальше идет резкое отрицание рационалистического богословия…

Пути рационализации — это не пути религии. И недаром сам Христос не дал нам никакой рационалистической системы Бога. Но если у нас нет этого пути, если здесь мы вступаем в область схоластики, в дурном смысле этого слова, область царистской семинарщины, то это не значит, что мы отказываемся от реального постижения Бога. Наоборот, отказ от силлоги-зации Божества есть привлечение сознания к иному, уже воистину реальному, постижению. Бог не познается силлогизмами, как не силлогизмами постигаемы, скажем себе, электроны.

Религия — есть мистический факт.

Мы Бога можем переживать чувством, в частности — чувством любви. Как свидетельствует св. Тереза в своем собственном жизнеописании: «Я чувствую, что моя душа воспылала горячей любовью к Богу, и эта любовь, несомненно, сверхъестественная, потому что, как загорелась она во мне, я не знаю, но я сама ничего не привнесла сюда от себя». Это постижение Бога через любящее сердце совершается лишь при известных условиях, о которых великий мистик — сапожник Яков Беме в своей «Авроре» (XVII век) так говорит: «Закрой здесь немного твои плотские глаза, ибо они здесь тебе ни к чему не пригодны, будучи слепы и мертвы, но открой глаза твоего духа, и я поистине покажу тебе творение Божие». Здесь нет самостоятельности человека, здесь нужна Промыслительная Десница. «Человек, — говорит Сен-Мартен, — находится в столь несчастном состоянии — что не может не только достигнуть цели, но даже и ступить шага на этом пути, если совсем иная, нежели его, рука не откроет ему входа и не поддержит его во все время пути».

Познание Бога интуицией, чувством есть путь, указанный самим Христом. Он осудил тех, кто приближается к Нему устами только. Уста, слова, разум, силлогизмы, наука, философия — здесь можно найти только «задняя Божества», а сердце приводит к Евангелию, к самому Богу. Сердце, чувство, интуиция. В научной литературе за последние десятилетия появился ряд работ, деятельно постигающих этот путь Богопостижения. Таковы работы Джемса, Старбека, Лейба, Рассажака, Грассера, Мюратье и др. С этой точки зрения их христианство является не только историческим, но и мистическим фактом… Это отлично выразил Штейнер в труде «Христианство как мистический факт и мистерии древности», говорит — я возвышаю мою внутреннюю глубину до Божественного созерцания. Свет же, делающий для меня возможным такое созерцание, дан в явлении Христа. Через него я могу подняться к высшему». Таким образом, основой Богопостижения является опыт. Здесь полная аналогия с опытом естествознания. Конечно, здесь у нас иные методы познания, но ведь и в естествознании нельзя астрономически изучать бактерии, а микроскопически — акустику. Всюду — своя методология познания, при одном условии, делающем знание — знанием: упирания в непосредственную гущу восприятия и опыт. Имея этот опыт, мы на нем уже строим формулы этого опыта. А схоластика начинает с обратного: формула там сама довлеет из первичных формул, висящих в эмпирической пустоте, строит целые здания, воистину на песке видимые. Божество также нельзя разложить на формулы, как живое тело на атомы. На атомы распадается — труп, зловонный, потому что мертвый. И разложенный на атомы-мысли Бог не есть Бог живой и неизреченный. Поэтому-то, со всей возможной решимостью, и протестуем мы против схоластизации веры. И в то же время мы не впадаем и в спенсеровский религиозный агностицизм.

Здесь надо бояться Сциллы всезнайства и Харибды немогузнайства. Средний, золотой путь истины заключается в обладании религиозным опытом (более или менее гипотетическим, тусклое стекло Павла!), интерпретации опыта. При этом углубление опыта тем самым вызывает и уяснение теоретических моментов Богопознания. Одно обуславливает другое.

Полнота опыта превращает гипотезу в аксиому. А Церковь обладает различными опытами. Опыты одиночек, пусть очень почтенных (святые), и все же гипотетических подходов к Богу, и опыт всеколлективный, соборный, всецерковный — здесь полнота возможного и для человека опыта, и полнота резюме этого опыта — аксиомы, формулы, догматы. Соборное — вселенское — сознание Церкви, опыт, руководимый самим Духом («Изволил-ся Духу Святому и нам»), дает чеканные, религиозно-математические догматы — формулы истины Богопознания. И то, что здесь добыто, то добыто до конца. Здесь нет нюансов полуистины, здесь нет теней человеческого домысла. Здесь — сверкающие алмазы абсолютной достоверности. И здесь мы не можем отступить ни на йоту. Это так же немыслимо, как математика просить считать условной истиной: дважды два — четыре.

И здесь обновленчество — это стрела математической тоски по Боге — не уступит и 0,001 части истины. Пусть упрекают в отсталости. Здесь надо все воистину оставить — какие угодно культурные и либеральные популярности и привилегии, чтобы не отступить от Христа — Истины.

И обновленчество со всей решимостью принимает догматику Церкви, не дерзая подправлять то, что находится в свете абсолютной достоверности.

Первый принцип христианства есть признание Божественного Начала.

Религию в наши дни хотят свести на систему экономических взаимоотношений. С этой точки зрения прав Росси, утверждающий, что религия есть «флирт с Богом», то есть нечто в высокой степени несерьезное. Вся религия есть волшебное отражение в зеркале фантазии социальных взаимоотношений. Конечно, это совершенная неправда. Несомненно, что в деталях исторических религиозных концепций можно отыскивать отражение социально-политических моментов данной эпохи. Так, некоторые исследователи находят аналогию между византийским двором и представлением о небесном мире у богословов той эпохи. Но если даже мы согласимся, что кое в чем эти исследователи и правы, то здесь затрагивается именно только одна деталь. Существо проходит вне этих экономико-материалистических сетей. Идея Божества, Верховного начала мира, прирожденна человеческому сознанию и, при всех модификациях экономических взаимоотношений, остается неизменной в своем существе».

Далее — о порядке во вселенной на основе открытий Резерфорда, Ферсмана и т. д., и вывод:

«Материя, приблизительно одинаково расположенная (порядково и объемно) в мироздании, вся подчинена закону чисел. Математика царствует в мироздании. Что такое математика? Кант видел в ней завершающую, идеальную научную дисциплину. Шпенглер утверждает, что математика есть искусство… Не будем вдаваться в длительные споры. Математика есть отражение порядка мироздания, фотографический снимок, план материального бытия. И какой здесь всесовершенный, до йоты и йоты йот рассчитанный порядок!

Нет возможности беспорядка в мировой машине…Она сложена по одному плану, из единого материала. Всюду единый математический принцип… Мысль рвется к заключению сама собой — Единый Строитель. С точки зрения придирчивой критики разума, как показал это Кант, вполне возможно от планового устройства бытия умозаключить к Устроителю мира (не Творцу — делаем эту уступку Канту. — Прим. А.И.Введенского).

Плановость бытия, отсутствие в нем случайностей, открытие в нем законов математики… приводит нас к метафизике, которую не надо понимать как противо-физику, а именно за физику — после физики мысль не останавливается, а идет далее, за физику, разрушая условный забор, за который некоторые не хотят пускать свободной человеческой мысли… Путь физического исследования приводит нас к определенным аспектам на бытие, религия ведет дальше — как сказал Ричль: «вера видит дальше и глубже». Современное естествознание дает нам математически законченную картину, план бытия. Испытующая мысль — руководимая магнитной стрелкой религиозного чувства — находит конечный и исходный момент: Центральную Звезду Бытия — Бога. Здесь логика дополняется чувством. Нужно сверлить серостную поверхность бытия рентгеновскими лучами веры. И серое станет иным. Это — как сказано у Фета: «Оглянись — и мир вседневный многоцветен и чудесен».

Или у Новаллиса: «Только от слабости наших органов и нашей слабой возбуждаемости происходит то, что мы не видим себя в волшебном мире». И в нашем сознании, обостренном вниманием, которое является необходимым условием постижения… вспыхивает ответ на вопрос: кто этот устроитель жизни. Скажем ли с Кантом — дальше мысль не смеет идти — или пойдем и найдем? Так, Шуппе утверждает, что нередко мы без всякой индукции узнаем причины наших чувственных восприятий. Шуппе же полагает, что мы в сознании имеем дело с непосредственным усмотрением необходимой связи, которая дана нам подлогически (в акте восприятия). В своем сознании верующий человек находит этот узаконенный современной гносеологией ответ на природу, на исток своих религиозных переживаний. Верующий человек постулирует Бога в плане бытия и констатирует Его в своем сознании. Таким образом, единство познания всей целокупности бытия разрешает основную проблему бытия. Бытие зиждется на своем Абсолютном Принципе, на Боге.

На аналогичной точке зрения стоит Оливер Лодж, известный английский физик, который утверждает, что вере, религии, мистицизму «должно отвести соответственное место, хотя его отношение к науке пока еще не установлено. Они не согласны между собой и не имеют связи, но между ними не должно быть вражды». Оливер Лодж допускает научную возможность чуда, о чем он достаточно убедительно пишет в своей книге «Жизнь и Материя».

Необходимое соотношение науки и религии устанавливается при осознании наукой ее ограниченности. Цель науки — описание, а не объяснение явлений природы», — совершенно правильно замечает Густав Кирхгор в своем «Физическом обозрении». Религия ведет дальше и устанавливает то, что наука только прощупывает…

«Конечно, сейчас едва ли можно говорить о крушении нравственности. Я полагаю, что сейчас происходит крушение некоторых формул нравственности… Ах, как мы еще находимся под властью этих формул! Еще Фихте сказал, что формула есть самое великое благодеяние для человека. Значимость формул в области мысли, как рассуждали мы выше, не отрицается и нами. Не пора ли, однако, бросить смотреть на мораль, как на кодекс правил, формул и параграфов — благоповедения? Ведь единой морали в этом отношении, как известно, никогда не было. Наоборот, кодексы морали разных религий всегда не совпадали, да и прямо противоречили друг другу. Я полагаю, что формулой морали является отсутствие формул у нее… Во всяком случае, такова христианская мораль. Если Ветхий Завет есть собрание священных параграфов и правил благоповедения, до виртуозности разработанных талмудом, если вы почитаете «Мозжечок нравственного богословия» католика Бузенбаума (выдержавший более 55 изданий) — вы тотчас же инстинктивно почувствуете, насколько христианство диаметрально противоположно всей этой моралги скрупулезности. Текучесть морали есть основа христианской этики. Поэтому-то мы не хотим навязывать современности никаких точно размеренных условностей морали. Нельзя в этом видеть, однако, моральный анархизм. Нет, если мистики правильно утверждали, что для любящего Бога морали нет, если они отрицали параграф ичность, каноничность морали, то этим они не принижали моральный уровень (и, конечно, не уничтожали морали), но ставили ее выше нелепых сантиметров ханжеской условности. Мораль Ведь, по существу, не может измеряться сантиметром: столько-то сантиметров — ну, это морально, меньше — неморально. Ибо всякое измерение, всякая регулировка идет извне, тогда как всякая мораль есть «извнутри». Внешне приличное — не есть еще моральное. Мы продолжаем мысль о легальном и моральном. Нет — да и не надо заботиться о параллелизме внешнего благоповедения с внутренней моральностью. Очень часто они параллельны, но не в этом дело. Моральное состояние души есть состояние, в котором в нашем сознании светится Свет Христов… Мы о морали судим по букве моралистов, часто даже по возвышенной букве моральных предписаний Писания, забывая, что в Писании есть буквы, но оно само не есть только буква.

Писание, даже давал нам буквальные предписания, не обязывает нас к буквалистической их интерпретации. «По нужде и закону применение бывает», — вот коррелят всем предписаниям Писания. Христианство — именно есть религия свободы и религия власти. Как-то это совершенно забывалось, а между тем напоминание именно об этом есть большое апологетическое задание обновленчества. Условность нашей церковной морали, тихо-новщина в этике, отталкивает от нас тысячи молодых и честных, глубокоморальных сердец. Не к принижению, конечно, моральной высоты должна привести эта отмена условностей этики. Нет, мы выдвигаем основную формулу морали, данную не Мартенсонами и Янышевыми, но Самим Богом.

Вот почему узнаем, что мы от истины, и успокаиваем перед Ним Сердца наши. Ибо, «если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает нас Возлюбленные, если сердце не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу» (1 Посл. Иоанна 3,19–21).

Здесь — чрезвычайная высота, здесь нам дан безусловный термометр душевного здоровья. Да, подобно тому, как температура тела свыше 37 градусов есть свидетельствование болезни тела, так и в духовной жизни. Если душа ощущает дерзновение перед Богом, зрит Его, значит — моральное здоровье в порядке: душа не впала в смертный грех, ибо смертный грех есть грех, влекущий за собой смерть, утрату Богоощущения. Дозволено все то, что повышает (или сохраняет) чувство Богоощущения, и, наоборот, хотя бы формально, это были моменты, как будто нравственно индифферентные. Богоощущение утеряно — моральный термометр показывает, что душа больна, и немедленное лекарство — покаяние. Вот формула безусловной морали Христа, правильного жизненного понятия. Это не означает отмены привычных нравственных моментов. Но это есть индивидуализация моральных норм. Если у нас тела индивидуальны, как свидетельствует медицина тела, то индивидуальны и нравственные сознания.

Единая мера здесь не приложима. Здесь потому необходимо провозглашение принципа свободы, что, конечно, не означает моральной неустойчивости. Христос дал совершенно безусловный метод нравственного совершенства — это путь беззаветно сердечной любви к Богу и к братству. Это и есть единственно правильный регулятор моральной устремленности. А индивидуализируется этот метод сообразно с данной психологической организацией, при соблюдении конечной цели морального развития — повышения религиозного тонуса. Такое духовное понимание духовного пути Христа апологетически очень плодоносимо.

Мы избегаем обвинения в закостенении нравственном. Нам предложено нравственное абсолютное совершенство, идеал, недостижимый в условиях земного странствования: «Един свят, един Господь Иисус Христос», — поет Святая Церковь. Поэтому жизнь создала различные типы приближенного нравственного совершенствования. Эта моральная многотип-ность должна учтена быть, потому что она коренится на вариациях человеческого сознания вообще, на индивидуальном характере наших душ. Аскетический идеал, с этой точки зрения, не упраздняется, но все же перестает быть единоспасающим. Есть и другие, не менее целесообразные, подходы к нравственному совершенству. Жизнь мирская, как жизнь монашеская, — не антиподы, а разнотипы. Это то, о чем учил св. Мефодий Потарский, говоря о религиозной равноценности брака и безбрачья. Многотипность моральных совершенствований, не исключающих, но сопутствующих друг другу при конечной задаче, — вот формула этики обновленческой апологетики». (Вестник Священного Синода, 1925, № 2, с. 18–28.)

Доклад А.И.Введенского, как мы сказали выше, представляет собой выдающееся произведение русской богословской мысли.

По своему содержанию доклад распадается на три очень неравноценные части. Первая (социологическая) часть представляет собой известный прогресс по сравнению с речью Александра Ивановича на Соборе. Речь знаменитого богослова отличается большой убедительностью, когда он говорит о «противоестественной связи Церкви с государством». Освящение Церковью государства является, действительно, одним из величайших грехов Церкви. Правда, существование государства является на определенных этапах исторической необходимостью, поэтому Священное Писание признает государство как неизбежное зло, точно так же как на определенных этапах исторической необходимостью является рабство. Однако признавать рабство и государство как некую необходимость, которую следует терпеть до поры до времени, — это еще не значит его освящать, как это делало русское духовенство.

Заслуживает одобрения также и заявление А.И.Введенского о том, что он «не хочет чистить никаких сапог, хотя бы они были и красные». К сожалению, это заявление так и осталось платоническим: говорить о достоинствах того или иного строя, совершенно умалчивая о его пороках и недостатках, — это и означает «чистить сапоги».

Огромную познавательную ценность представляет собой вторая, философская часть речи А.И.Введенского. Совершенно правильно определив соотношение науки и религии, А.И.Введенский дает классическую формулу. Читая философские рассуждения Александра Ивановича, поражаешься мощи его таланта. Учение о целокупности бытия, сформулированное А.И.Введенским, предвосхищает весь современный экзистенциализм — учение всеми тогда забытого датского философа Кирхгора, который теперь стал одним из самых модных философов, к родникам творчества которого приникает вся современная философская Европа — от Ясперса до Сартра, от персоналистов до Рассела.

Понимание целокупности бытия, которое схватывается одновременно интуицией и разумом, у А.И.Введенского шире и глубже, чем у его учителя Анри Бергсона. Из всех учеников великого французского философа А.И.Введенский, вероятно, один из самых талантливых и творческих. Однако он, как и почти все современные европейские философы, исходя из Бергсона, не имеет силы перешагнуть через него. И отсюда полное непонимание диалектики как принципиально нового метода познания мира.

А.И.Введенский считал диалектику разновидностью рационализма. Как неоднократно говорил А.И.Введенскому его нижайший ученик — один из пишущих эти строки, — нет ничего более неправильного: диалектика — это и есть то новое мировосприятие, в котором синтезируются логика и мистическое восприятие… Поэтому Гегель должен считаться Колумбом нового мира — и не его вина, если диалектика попала в руки индейцев, которые, совершенно не понимая, что с ней делать, превратили ее в блестящую погремушку.

Целый ряд возражений вызывает также заключительная часть доклада.

Когда А.И.Введенский говорит о динамичности моральных критериев, он совершенно прав. Когда он говорит о равночестности брачного состояния и безбрачия — он также вполне прав. Тем не менее самый принцип условности морали не может не вызвать очень серьезных возражений. Заповеди Моисеева закона, как и все нравственные заветы, являются обязательным условием для спасения: «Сотвори заповеди», — говорит Господь евангельскому юноше, отвечая на вопрос, как спастись.

В самом рассуждении А.И.Введенского об условности морали чувствуется влияние эпохи. «Реабилитация плоти», о которой говорили в 20-х годах многие идеологи половой распущенности. Рассуждения А.И.Введенского о морали в этом пункте подозрительно напоминают, например, рассуждения знаменитой А.М.Коллонтай, которая примерно в это время писала следующие строки:

«Для женщины прошлого величайшим горем являлась измена или потеря близкого человека; для современной героини — потеря самой себя, отказ от своего «я», в угоду любимому, ради сохранения любовного счастья. Новая женщина восстает уже не только против внешних цепей, она протестует против самого «плена любовного», она боится тех оков, которые любовь, при нашей современной искалеченной психологии, налагает на любящих. Привыкшая растворяться — вся, без остатка — в волнах любви, женщина, даже новая, всегда трусливо встречает любовь, опасаясь, как бы сила чувства не разбудила в ней дремлющие атавистические наклонности «резонатора» мужчины, не заставила отречься от себя самой, отойти от «дела», отказаться от призвания, жизненной задачи. Это борьба уже не за право «любви», это протест против «морального плена» даже внешне свободного чувства. Это «бунт» женщин переходной эпохи, еще не научившихся совмещать внутреннюю свободу и независимость с всепоглощающей властью любви». (Коллонтай А. Новая мораль и рабочий класс. М., 1919, с. 26.)

И так же, как «новая мораль» А.М.Коллонтай была лишь прикрытием животного эгоизма, не желающего связывать себя никакими нормами, — так и рассуждения А.И.Введенского об «условности моральных эталонов» прикрывали такой же эгоизм недостойных мужей Церкви, не желавших налагать на себя никаких обязательств.

В заключение Пленуму Синода пришлось возвратиться с философского Олимпа на грешную землю — заняться практическими вопросами, волновавшими тогда всех церковных людей.

Пленум принял текст обращения к Правительству СССР, в котором, наряду с узкокастовыми требованиями, продиктованными обновленческими фракционными интересами, нашли отражение вопросы, которые волновали тогда массы верующих людей. В заключительной части обращения говорилось:

«Декрет об отделении церкви от государства дает нам всю полноту возможности свободы церковной работы, предоставляя нам действительную свободу совести.

Недаром основная мысль декрета принадлежит гению В.И.Ленина. Но именно во имя этой свободы совести веровать или не веровать, возвращенной Лениным, мы хотим, чтобы во всех моментах религиозной жизни соблюдался этот «религиозный ленинизм», ленинский подход к религиозным людям. Ведь декрет Ленина именно оберегал верующих от каких бы то ни было воздействий на их совесть теми или иными репрессиями. Конечно, физических репрессий у нас нет за веру, но иногда верующий подпадает под действие косвенных репрессий.

Зная, как Советское правительство стоит на страже ленинизма во всех сферах государственной работы, мы уверены, что и нижеследующие наши пожелания — идущие в развитие декрета об отделении церкви от государства, встретят благожелательное отношение Советского правительства.

1) Мы просим, чтобы нам было разрешено обучать детей Закону Божию, как это практиковалось в первые годы революции, либо путем создания домашних школ, под ответственностью священника.

2) Мы просим облегчить правовые и экономическое положения ду ховенства. Правительство пошло уже нам навстречу в этом отношении, облегчив наше налоговое положение, но духовенство крайне стеснено в ряде других вопросов, например, в квартирном. Духовенство сейчас при равнено к лицам свободной профессии. Подавляющее большинство духо венства находится в чрезвычайно трудном экономическом положении. Наилучшим исходом для нас было бы приравнение духовенства к служащим в частных предприятиях, поскольку священнослужитель является на рабо ту по найму в той или иной общине.

3) Мы просим не обременять духовенство непосильной платой за обучение их детей в школах.

4) Мы просим изменить нормальный приходский устав, так как в настоящем своем виде он дает возможность кулацким элементам приход ского совета держать в кабале священника из-за экономической нужды, под давлением церковного совета, уходящего в тихоновщину.

5) Мы просим о возвращении нам заграничных православных хра мов, находящихся сейчас в руках эмигрантов, которые превращают их в базу для монархической антисоветской агитации. Мы просим о возвраще нии нам и Троице-Сергиевской Лавры, которая является вековой святы ней России.

6) Мы просим не отбирать у обновленцев их храмов и не передавать их тихоновцам. Такое явление на местах бывает зачастую и подрывает наше дело. Замечается также, что иногда обновленческим группам не дают никакого храма (Москва, Ковров, Муром и другие города), — необходимо устранить это сугубо ненормальное явление.

7) Мы просим о разрешении нам беспрепятственно совершать установленные крестные ходы и ношение чудотворных икон. Осуществление этих наших пожеланий даст нам возможность все свои силы бросить на дальнейшую борьбу за обновленческую церковь, единственно, подчеркиваем, лояльную по отношению к Советской власти. Наша работа в течение этих лет в тихоновском (экономически очень серьезном) окружении, наши достижения в поставлении себе задач — политически перевоспитать церков ников, в смысле их принятия Советского строя, а также несомненная госу дарственная значимость этой работы дают нам надежду, что эти просьбы будут, при соблюдении незыблемости основ декрета о религии, уважены, что будет, несомненно, способствовать и еще большему поднятию авторитета Советского правительства даже среди его внешних врагов, и окончательному закреплению Советского строя внутри страны». (Вестник Священного Синода, 1925, № 1, с. 4.)

Пленум не ограничился принятием этого обращения: 1 февраля 1925 года депутация от Пленума Синода была принята Председателем Совнаркома СССР А.И.Рыковым.

«Депутацию возглавляли трое: митрополит Вениамин с Серафимом и я, — все мы в белых клобуках, — и еще десять человек. Привезли нас в Кремль, подъехали к зданию Совнаркома — лестницы там тогда не было — покатая плоскость и лифт — поднялись на второй этаж», — вспоминал А.И.Введенский.

Приемная комната около кабинета Председателя Совнаркома увидела в этот день странных гостей: белые клобуки, шуршащие шелковые рясы, сапоги и камилавки — все это заполнило обширное помещение, оттеснило на задний план обычных посетителей. К А.И.Введенскому подошел солидный, пожилой, франтовато одетый джентльмен.

«Что значит флюиды и родство душ — все время нас тянет друг к другу!» Это был Луначарский. За последние два года они скрещивали с Введенским оружие несколько раз, причем между ними установились своеобразные, полуиронические-полуприятельские отношения: была область, где идейные враги становились союзниками — гонорары от диспутов делились пополам, в это время они собирались совместно издать отдельной книгой стенограмму двух диспутов. Деловые вопросы часто обсуждались за ужином у Луначарского после диспута. Хозяйка дома Наталия Александровна Розенель была очаровательно любезна с А.И.Введенским, и вино к столу подавалось изысканное, заграничное.

И сейчас два «друга» вступили в свой обычный — шутливый — разговор, причем Александр Иванович, позабыв про белый клобук, пустился в детальнейшее обсуждение выступления Айседоры Дункан — модной гастролерши — балерины, от которой А.И.Введенский был без ума, тогда как Луначарский (сторонник классического балета) относился к ее искусству скептически. «Я не принадлежу к обновленцам, и в балете я «тихоновец», — сострил А.В.Луначарский, — и не могу присоединиться к вашим восторгам».

В это время депутацию пригласили к Председателю Совнаркома. Человек среднего роста, с длинной бородой и учтивыми, несколько старомодными манерами (по внешности он был похож на православного священника гораздо больше, чем А.И.Введенский), принял делегацию любезно и ласково. Он усадил их у длинного стола, причем сам сел не на председательское место, а в стороне. А.И.Введенский тут же произнес потрясающую речь. В ярких красках он обрисовал тяжелое положение священнослужителей, которые превращены в бесправных париев. Он привел также ряд фактических данных, характеризующих произвол и несправедливые притеснения духовенства на местах.

А.И.Рыков отвечал кратко, ясно и умно. Изложенная им точка зрения была сформулирована в следующем коммюнике:

«К правительственной власти от съезда (подразумевается Пленум Синода) была направлена особая делегация для выяснения положения церковных деятелей. Депутация была принята, и доклад был выслушан. Ей объявлено, что, по мере развития государственной жизни, власти всемерно будут заботиться о положении духовных лиц в современных условиях и уже приступила к этому делу, так, например, последовал уже декрет о взымании налогов согласно действительной доходности. Депутации предложено обжаловать все затруднения в проведении просветительных, издательских и других предприятий.

В частности, на заявление депутации съезда, что обновленцам, несмотря на их просьбы к местным властям, в иных местах, городах и селах не предоставлено ни одного храма, которые беспрепятственно и всецело отдаются верующим тихоновского толка, — ей заявлено, что государственная власть находит такое положение ненормальным. Точно так же она считает ненормальными те случаи, когда провинциальные власти подвергают ограничению гражданских прав тех лиц, которые несут обязанности при храмах, по избранию прихожан, например, церковного старосты, членов приходского совета, церковных сторожей и т. д. Зная нелегкое положение в современных условиях служителей церкви, правительственная власть, в общем, сознает, что теперь в духовенстве могут быть деятельными только люди идейные». (Церковное обновление, 1925, № 5–6–7, с. 56.)

Последний день Пленума ознаменовался резким столкновением между представителями женатого и монашествующего епископата. Петр Блинов, рассказав о положении в Сибири, отметил, что все сибирские архиереи женаты.

«Наша задача состояла в поставлении женатых епископов, — сказал он, — съезд сибирского духовенства пошел и на это обновление церкви. Простите за откровенность: мы думали, что если теперь течет иной ток, то нужны и другие провода. Правильным проводником обновления мог быть только женатый епископат… Только он мог переработать церковную жизнь в железные формы. Нам предстояло выдержать бурю в Москве, в Троицкой церкви, в 1923 году. Мы оказались стойкими. Сначала, когда мы явились в Москву, в 3-й Дом Советов, на Собор 1923 года, в своих треухах и поместились рядом с другими депутатами, послышались удивленные вопросы: откуда эти появились? Все сообразили, насколько полезен этот сибирский чернозем. И сибирский чернозем не поддался обработке москвичей». (Там же, с. 4.)

Когда пришло время избирать Президиум, митрополит Серафим Руженцов снял свою кандидатуру, заявив о том, что он потрясен выпадами против монашества, он также ссылался на расстроенное здоровье. Петр Блинов сделал красивый жест — также снял свою кандидатуру в Президиум.

А.И.Введенский выступил в качестве примирителя. Заявив о равнопочетности монашества и брачного состояния, А.И.Введенский предложил избрать обоих отказавшихся. «Разрешите не увещевать, но воззвать к здравому смыслу, — говорил он. — Митрополит Серафим за время служения в Синоде нажил несколько болезней, и я приобрел уже склероз сердца, каковая болезнь бывает только у шестидесятилетних стариков. Кроме преосвященного Вениамина, все тут готовы отказаться от служения и хотят полежать, но как трудятся люди на войне и спать им тоже хочется. Но они не имеют права уступить своим немощам». (Там же, с. 55.)

Президиум Священного Синода был избран в прежнем составе.

Между тем вести, приходившие с мест, не радовали сердца. «Когда начинают говорить о Священном Синоде и о подчиненных ему, — писал «Ульяновский епархиальный листок», — то известного направления люди делают это «со скрежетом зубовным». С ненавистью слышится: «живист», «духовная чека» и подобное, — и если кто станет возражать и защищать, затыкают уши, не желая ничего слышать…» (Ульяновский епархиальный листок,)

В панических и злобных тонах говорили обновленцы о покаяниях обновленческих священнослужителей.

«Бывший в Сызрани монах — архиерей Серафим, явившийся сюда на кормление, не так давно подвергал пытке покаяния молодого священника села Н-го Сызранского уезда, о. А-ва. При большом стечении народа в Ильинской церкви г. Сызрани, как на средневековый костер, вышел бедный священник на амвон, смущенный, растерянный, и начал каяться в том, чему глубоко и от души верует. (Ничего себе, глубина! — Авт.) Сколько терзаний душевных, мук сердечных пережил несчастный кающийся священник — и видно было — передает очевидец — с каким удовлетворением и удовольствием принимал покаяния изувер, монах-архиерей…

Пользуясь реакционными элементами в приходах, они гонят священнослужителей синодальной ориентации из приходов, обрекая их в настоящее тяжелое время прямо-таки на голодную смерть, на скитание, полное отчаяние, в то же время слагая с себя всякую вину в изгнании, говоря, что гонит народ». (Там же, с. 15.)

«Прозрите, отойдите от бездны, в которую влекут вас эти властолюбивые и честолюбивые, отжившие свое время вожди Церкви, мнящие себя слугами Божьими, — отчаянно взывал ульяновский обновленческий архиерей. — Все эти руководители церковной жизни — б. патриарх Тихон и сотрудничавшие ему епископы — единомышленники сойдут со сцены, и вам придется потом нести на себе последствия за ту доверчивость, которую вы им оказываете и которою они пользуются не во благо вам и Церкви, а для удовлетворения своего властолюбия, честолюбия, а пожалуй, и корыстолюбия». (Там же. Статья архиепископа Иоанна «Пора одуматься, прозреть».)

В этой обстановке мрачного отчаяния рождаются химерические надежды на… греческих архиереев, которые приедут из Константинополя и все устроят. Обновленцы утешаются документами, полученными из Константинополя, поднимают оглушительную шумиху вокруг постановления Константинопольского Синода.

Летом 1925 года был, наконец, получен и отпечатан следующий документ, вселивший неизъяснимую радость в обновленческие сердца.

«№ 4–5, 15 сентября — 1 октября 1924 года Вселенская Патриархия Канцелярия Священного Синода. Перевод с греческого № 3

Григорий VII, Милостью Божиею Архиепископ Константинопольский, Нового Рима и Вселенский Патриарх утверждает:

Вступительная речь Его Святейшества Вселенского Патриарха Григория VII и постановления Священного Синода об основах работы отправляющейся в СССР Патриаршей Миссии.

«Святые братья! В основание возложенной на Нас церковной обязанности, по примеру святейших предшественников наших, приняли Мы, как известно, по приглашению со стороны церковных кругов СССР, Нам предложенное дело умиротворения происшедших в последнее время в тамошней братской Церкви смут и разногласий, назначив для этого особую Патриаршую комиссию из архиереев нашего Трона, имевшую отправиться туда, чтобы содействовать с Божиею Помощью словами любви и путем разных указаний восстановлению согласия и единения в братской Церкви ко благу всего Православия.

Чтобы серьезнейшее дело Комиссии, имеющей такое важное значение по ее правам и по всецело исключительным обстоятельствам, увенчалось успехом, согласно желанию и надеждам благочестивого народа СССР, и чтобы одновременно предупредить во что бы то ни было неожиданного на пути деятельности у этой Комиссии, необходимо, по нашему мнению, чтобы прежде всего ясным и чуждым колебаний образом были определены и установлены точные основания, в пределах которых будет достигнуто умиротворение, единение тамошних дел.

Как бы там ни сложились церковные дела, Мы полагаем, что будущая работа Комиссии не может быть иной, как именно опираться на тамошние церковные течения, которые верны Правительству СССР, что всецело отвечает духу Православной Церкви.

Из сего разумеется, что совершенно невозможно, чтобы со стороны нашего Святейшего Вселенского Трона ожидали сочувствия и поддержки лица, вмешивающиеся в политические течения и борьбу противоцерковно-го характера и не подчиняющиеся существующей политической власти или колеблющиеся в вере и церковной своей деятельности.

Наша комиссия, опираясь на те именно течения, которые находятся в каноническом законном порядке перед Церковью и Государством, будут преследовать путем надлежащих предложений и указаний в общее согласие и церковное единение, в целях полного соглашения со всеми течениями, не противными церковным канонам и верными существующему Пр-ву СССР, вследствие чего нет никаких сомнений, что этого желает совесть всех истинных чад тамошней Церкви, к каким бы группам они ни принадлежали.

Ввиду возникших церковных разногласий мы полагаем необходимым, чтобы Святейший Патриарх Тихон, ради единения расколовшихся и ради паствы, пожертвовал собою, немедленно удалившись от церковного управления, как подобает истинному и любвеобильному пастырю, пекущемуся о спасении многих, и чтобы единовременно упразднилось, хотя бы временно, патриаршество, как родившееся во всецело ненормальных обстоятельствах в начале гражданской войны и как считающееся значительным препятствием к восстановлению мира и единения.

Вместо упразднившегося патриаршества Высшее и Верховное Управление там должно принять ныне свободно и канонически избранный Синод, который выработает детали Синодального Управления Церковью в СССР.

Священный Синод, выслушав со вниманием вышеизложенную речь Его Святейшества, вполне разделяя его взгляды, как основывающиеся на священных канонах и преследующие умиротворение Святой Церкви в СССР, — единогласно постановил, чтобы комиссии определенно были даны три главные основания, на которые она должна опираться в своей деятельности и от которых она никоим образом не должна отступать:

1) Чтобы комиссия эта определенно опиралась на церковные течения, верные Правительству СССР, и руководствовалась в своей деятель ности догматами и канонами Православной Церкви.

2) Чтобы Комиссия эта сделала надлежащим образом известным взгляд Его Святейшества и Священного Синода относительно необходи мости удаления Святейшего Патриарха Тихона и упразднения, хотя бы временно, в СССР патриаршества, с этим взглядом сообразовала бы свою деятельность.

3) Чтобы сделала известным взгляд Вселенского Патриарха, что новое положение о Высшем Церковным Управлении должно опираться на осно вы чисто церковной соборности и иметь форму свободно и канонически избранного Соборного Синода.

С подлинным верно:

Обер-секретарь Патриархии: Митрополит Сардский Герман Представитель Вселенского Патриарха в России Архимандрит Василий Димопуло» (Тульские епархиальные ведомости, 1925, № 1, с. 4–5.)

Другой надеждой обновленцев являлся новый Поместный Собор, открытие которого было назначено на июнь 1925 года. От Собора ожидали разрешения жгучих проблем того времени.

В преддверии Собора совершенно ясно обозначались в обновленчестве две партии: правая и левая. Обновленческая «правая» во главе с монашествующими архиереями предлагала держаться линии Евдокима — искать соглашения с Патриархией и воздерживаться от каких-либо реформ.

Обновленческая «левая», во главе с А.И.Введенским, занимала непримиримую позицию по отношению к Патриархии, отвергала всякую возможность примирения, призывая к бытовой «модернизации» духовенства, — в первую очередь, к замене монашеского епископата женатым.

Летом 1925 года «левая» перешла в решительное наступление. 15 июля 1925 года в журнале «Церковное обновление» была напечатана статья «О пастырстве», принадлежащая перу А.И.Введенского. Эта статья является программой. Нигде так ясно и четко не высказаны и основные установки обновленчества, как оно сложилось после периода исканий 1922–1924 годов, как в этой статье. Приводим ее поэтому здесь полностью.

«О пастырстве.

Вопрос о пастырстве стоит сейчас очень остро… Жизнь вырабатывает новый тип пастырства. Уже совершился колоссальный сдвиг в психологии человечества вообще, в религиозной стороне этой психологии — в частности. Мы еще недостаточно учли эту новую психологию человечества. Я знаю, что церковники подчас готовы даже враждебно отнестись к этой новой психологии человеческих масс, видя в ней какой-то гибельный уклон от нормального развития. Я полагаю, что нет основания для такого пессимизма. Жизнь, как это правильно указывал еще Гегель, есть раскрытие Божественного Духа…

Пастырство, по самому своему смыслу, есть уловление человеческого сознания в объятия Христа. Но для того чтобы уловить человеческую ДУШУ. нужно эту душу понимать. Я должен обратить самое серьезное внимание на то обстоятельство, что атеистическое окружение влияет и на так называемую верующую душу, создавая в ней подчас состояние внутренней неустойчивости. И это иногда влияет и на отношение даже верующих душ к глубочайшим и важнейшим проблемам веры. Все это нам надо учесть во всей широте масштаба. Только поняв современную душу, дух эпохи, со всеми его нюансами и заострениями, мы сможем реагировать на его болезненное состояние, да дарует Христос ему евангельское здравие.

Следовательно, пастырю нужно приобщение к современному духу жизни. Значит ли это омирщение пастыря? Но что есть омирщение? Омирщение есть признание «мира» за нечто самодовлеющее, субстанциональное. Когда в сердце все заполнено «миром» — тогда нет места Христу. Внутренняя прилепленность к миру. В этом смысле, конечно, пастырь не может быть омирщен. Но принятие мира в смысле понимания мира — это должно быть у пастыря непременно.

Старый пастырь, пастырь тихоновского толка, воистину есть пастырь мертвецов, а не живых, как это утверждал и приснопамятный протоиерей Иван Федорович Егоров. Да, этих непогребенных трупов много толпится у церковных наших ворот, но они-то и превращают дворы живого Бога в трупарни, где кладбищенское растление отравляет атмосферу. Наши миряне, точнее миряне тихоновского толка, очень часто являются не. твор-цами истории, ее активными деятелями, но либо не угнавшимися за победным бегом колесницы жизни, либо, того печальнее, инвалидами живой жизни, израненными, раздавленными этой чудесной колесницей.

Отсюда-то такое частое, на первый взгляд непонятное, отвращение живых людей к Церкви: у кого здоровые легкие, тому нелегко дышать спертым воздухом.

Не спорю, что старый пастырь, по своему внешнему облику часто напоминающий не столько священника Господа Бога, сколько орангутанга Всевышнего, с психологией, еще больше одичавшей, чем его наружность, для кладбищенских христиан есть нечто близкое и понятное: рыбак видит рыбака издалека.

Но Церковь Христова не есть кладбище. И горе нам, если пастыри наши превратятся в могильщиков типа шекспировского Гамлета (увы! — у меня часто возникает именно такая ассоциация). Пастырь — господин и творец новой жизни. Поэтому культурность пастыря в буквальном и общепринятом смысле этого слова есть нечто само собой разумеющееся и необходимое. Здесь дело касается и культурной внешности (я, лично, принципиально бреюсь и ношу во внебогослужебное время обычную человеческую одежду). Но, главное, во внутренней общечеловеческой культурности. Необходимо возбудить в пастырях интерес — живой и действенный — к науке, к искусству, к проблемам общественности и даже (страшно сказать!) скажем себе — физкультуре. Мы ведь должны утвердиться в сознании, что весь мир есть обнаруживание Божественного принципа. Что, приобщаясь к миру, проявлению мирской жизни, мы приобщаемся Божеству в его творческом явлении…

Я — принципиальный противник монашества и сейчас допускаю его в Церкви лишь из соображений так называемой церковной экономии.

Но, почитая монашество за порождение буддийского язычества, а не евангельского христианства, я зову к строжайшей аскезе и пастырей, и мирян. У нас создалось убеждение: мне это можно, я не монах. Да нет! Что греховно, то недопустимо никому, а не тем, кто надел на себя черные клобуки и опутал свои руки четками, изобретением буддийской Индии. Самая беспощадная внутренняя борьба с грехом, самый суровый в этом смысле аскетизм — не аскетизм формы, а аскетизм духа — должен быть уделом каждого христианина, полюбившего Христову чистоту.

Итак, священник — это тот, кто в сердце имеет Бога и Богом приемлет мир, но не грех мира… Однако для того, чтобы принять в свое сердце Бога и жить в Боге, священник должен дисциплинировать свое сердце. Но пастырская дисциплина не есть дисциплина в тривиальном понятии этого слова…

Жизнь выработала отрицательный тип «новоцерковного» пастыря, хлыщеватого квазиинтеллигента, бонвивана второго сорта. Пастырское разгильдяйство, конечно, недопустимо.

Истинная пастырская дисциплина есть самодисциплинирование пастыря, не путем сличения своих поступков с трафаретной планировкой пастырских «наказов», но, исключительно, соотношением внешнего своего поведения с внутренней преданностью и любовью ко Христу… Митр. Ал. Введенский. Москва 18 мая 1925 г.»

(Церковное обновление. Рязань, 1925, 15 июля, № 11, с.86–87.)

Как мы указали выше, эта статья А.И.Введенского является любопытнейшим во всех отношениях документом: никогда еще программа обновленчества не высказывалась так ярко и так полно. Это была по существу глубоко оппортунистическая программа — приспособиться к жизни, ко времени, к популярным идеям. По мнению Александра Ивановича, таким путем духовенство могло овладеть молодым поколением и повести его за собой.

Нет ничего более ошибочного, чем эта мысль: никогда приспособленцы никого за собой не вели; как показывает опыт истории, ведут за собой сильные духом люди, которые смело идут против всех общепринятых обычаев и понятий…

Резкие выступления против монашества возбудили целую бурю в Синоде: после часового бурного заседания в редакцию журнала «Церковное обновление» было послано следующее письмо, напечатанное в следующем номере:

«В редакцию журнала «Церковное обновление» Священный Синод Р.П.Церкви, согласно постановлению своему от 17 сего июля, просит редакцию журнала «Церковное обновление» напечатать в ближайшем номере, что Священный Синод не имеет никакого отношения к редакции журнала «Церковное обновление», что все статьи в указанном журнале, кому бы они ни принадлежали, не выражают мнения Священного Синода РПЦ и что резких выражений в № 11 журнала в статье митрополита Александра «Пастырство» Синод не одобряет». (Церковное обновление, 1925, № 12, с. 100.)

Второй обновленческий Собор

Год 1925-й год — «второй год без Ленина по ленинскому пути» — как высокопарно называли его газеты. Год необыкновенного урожая — крестьянская и деревенская Русь отъедалась, отлеживалась, плясала под гармошку и пела песни.

Год нэпа — Русь городская покрывалась лавчонками, торговцами, частными фабричками.

Год лютой безработицы, год деклассированных людей и беспризорников.

«Все, как было, только немного хуже», — резюмировал В.В.Шульгин, побывавший нелегально в Москве, Ленинграде и Киеве, свои впечатления.

1925-й год — XIV съезд РКП. Ленинградская оппозиция.

Ожесточенная борьба за власть четырех претендентов: знаменитого организатора («основателя Коминтерна»), знаменитого теоретика (автора «Азбуки коммунизма»), знаменитого оратора. Четвертый — кавказец-победитель ничем не был знаменит и никому не был известен.

1925-й год — год Айседоры Дункан и Всеволода Мейерхольда — войдет в историю театра, как золотой год, говорил старый театральный критик Кугель.

1925-й год — год гибели Сергея Есенина и год его величайшей славы. Но не радовала его эта слава:

Товарищи, сегодня в горе я, Проснулась боль В угасшем скандалисте! Мне вспомнилась Печальная история — История об Оливере Твисте. Мы все по-разному Судьбой своей оплаканы. Кто крепость знал, Кому Сибирь знакома. Знать, потому теперь Попы и дьяконы О здравии молятся Всех членов Совнаркома.

В этих словах — боль и упрек: великий поэт-гуманист, очень плохо донимавший события, очень плохо формулировавший и обобщавший, интуитивно же почувствовал пошлость и фальшь того политического приспособленчества, которым была охвачена значительная часть русского духовенства.

Интуитивно чувствовала фальшь и пошлость этого приспособленчества и вся многомиллионная, разноликая рабоче-крестьянская, мещанская, мелкобуржуазная масса. Отсюда — глубокое отвращение подавляющего большинства верующих к обновленцам.

Смерть патриарха Тихона не оправдала надежд, возлагавшихся на нее обновленцами.

Митрополит Петр, выселенный из Донского монастыря, поселившийся в Сокольниках, занял по отношению к обновленцам жесткую и твердую позицию, во много раз более жесткую, чем сам патриарх.

Отстранение от власти Серафима Александрова — сторонника «умеренной» компромиссной политики, который уехал к себе в Тверь, категорический отказ вести переговоры о «легализации» на условиях Тучкова, непримиримый тон по отношению к обновленцам — таковы основные черты политики митрополита Петра в течение его восьмимесячного пребывания у кормила церковного правления.

Ко всеобщему удивлению, веселый сангвиник, еще семь лет назад служивший бухгалтером в артели «Богатырь», оказался для обновленцев и для Тучкова во много раз худшим контрагентом, чем покойный патриарх.

Если патриарх Тихон (по человечески мягкий и уступчивый) был склонен порой поддаваться влиянию окружающих его людей, то митрополит Петр был человеком твердой и сильной воли. («Он был упрям, как бык; прямо невозможно было к нему приступиться», — говорил о нем А.И.Введенский.)

Все попытки обновленцев заключить «соглашение» с митрополитом Петром и «зазвать» его на Собор кончались полным провалом.

Самое большее, на что согласился митрополит Петр — это принять архидиакона С.Доброва, посланного к нему Синодом с посланием. Архидиакон С.Добров был избран для столь ответственного поручения не случайно: это было самая безобидная и ничем не замечательная личность, не вызывавшая никаких неприятных ассоциаций. Архидиакон передал письмо от митрополита Вениамина — Председателя Синода.

Встреча митрополита Петра с С.Добровым состоялась 29 июля 1925 года. Прочтя письмо от митрополита Вениамина, содержащее предложение о встрече и о готовности «вести беседу в духе Христовой любви и взаимно-Го Уважения», митрополит Петр холодно ответил: «Нет — встреча состояться не может».

Руководствуясь данной ему инструкцией, архидиакон С.А.Добров сПросил, желает ли он прекращения церковного разделения и какие меры Для этого необходимы. С.А.Добров от имени Синода предложил создать Комиссию на паритетных началах для совместной полготовки к Собору.

Митрополит Петр категорически отклонил и это предложение, сославщИсь на недостаточность своих полномочий, (он не патриарх, а лишь админис тративное лицо). Далее митрополит Петр обусловил всякие переговоры возможностью консультации с заключенными и сосланными епископами (их в то время было более семидесяти). О. архидиакону осталось лщщ, ответить: «Мы к этому не имеем никакого отношения», и откланяться. (См Вестник Священного Синода, 1926, № 7, с.5)

25 июля 1925 года появилось воззвание митрополита Петра, в котором указывалось, что подготовляемый обновленцами Собор является самочинным, «лжесобором», и категорически воспрещалось принимать кому бы то ни было, из клириков или мирян, в нем какое бы то ни было участие. В воззвании отмечалось, что все, совершенное без благословления митрополита Петра, неканонично, и что обновленцы должны принести раскаяние в своих заблуждениях в виде всенародного раскаяния каждого в отдельности. При том вновь перечислялись вины обновленцев: «введенное ими самочинное учение» (в № 1–2 журнала «Живая Церковь»), отвержение власти патриарха, антиканоничные реформы — брачный епископат и второбра-чие клириков.

В это же время, когда стало ясно, что договориться с митрополитом Петром не удастся, Синодом была дана команда на места: попытаться договориться с местными церковными властями, пригласив их на Собор. Однако и эта попытка окончилась полным провалом: настроение на местах было такое, что даже наиболее примиренчески настроенные владыки не решались на сепаратные переговоры.

20 июля 1925 года епископ Ладожский Венедикт, освобожденный из заключения и вступивший в управление Ленинградской епархией, категорически отказался принять направленную к нему делегацию в составе трех человек. В течение двух часов делегация вела переговоры с секретарем, и лишь после томительного ожидания удалось уговорить владыку принять протоиерея Н.Ф.Платонова (в качестве частного лица). Аудиенция, данная Платонову, также окончилась безрезультатно: епископ лишь вновь заявил о том, что без благословления митрополита Петра он не может входить в какие бы то ни было переговоры с обновленцами.

В Нижнем Новгороде митрополит Сергий также отказался принять делегацию от обновленцев. Обновленческому архиепископу Александру было отвечено через секретаря, что митрополит может его принять лишь как желающего принести всенародное покаяние. Воззвание Синода, посланное по почте митрополиту и трем его викарным епископам, было без комментариев возвращено адресату.

Епископ Никон в Туле издал официальное предписание подведомственному духовенству, чтобы оно ни в какие отношения с обновленцами не входило, в Смоленске, в Пензе — местные преосвященные, как и в Нижнем, категорически отказались говорить с обновленцами.

Управляющий Самарской епархией, епископ Сергий (Зверев) Бугрусланский, через несколько лет трагически погибший в качестве жертвы произвола местных властей, дал на предложение местного обновленческого епархиального совета следующий ответ: «Не нахожу надобности вести пеговоры с вашим управлением и принять поэтому делегацию не нахожу нужным».

В Оренбурге и Ульяновске также отказались говорить с обновленцами Уфимский преосвященный Иоанн (Поярков) дал следующий ответ: «Мы готовы принять обновленцев в общение при «условии полного отречения от всех новшеств, вошедших в жизнь обновленческой церкви, начиная с 1922 года».

Наиболее колоритен ответ управляющего Вятской епархией Яранского епископа-фанатика Нектария. В ответ на предложение о переговорах епископ обратился к епархии со следующим воззванием:

«Богомерзкого обновленческого движения отрицаюсь и анафемствую оное. Богомерзкий разбойничий, так называемый, Собор 1923 года в Москве со всеми его постановлениями анафемствую; со\ всеми примкнувшими к сему обновленческому соблазну обещаюсь не имети церковного общения. Православные вятичи! Волк в овечьей шкуре, обновленец архиепископ Иосиф обратился к верующим… Бдите, православные, како опасно ходите. Дние лукавы суть».

Далее епископ Нектарий, выражая крайний «тихоновский» взгляд на обновленчество, экзальтированно объявил, что обновленческая церковь — еретическая, что синодальное священство — безблагодатно, что таинства, совершаемые обновленческими священниками, недействительны, молитвы не имеют силы, евхаристия — простые хлеб и вино, исповедь не разрешает грехов, и призывает не ходить в Собор, как еретический.

Аналогичное заявление сделал омский епископ Виктор, утверждавший, что «синодально-обновленческая и еретическая церковь отрицает божество Христа Спасителя и выбрасывает иконы» (?).

В Красноярске, в ответ на предложение синодального архиепископа Александра, епископы Амфилохий и Димитрий заявили: «Наше соединение с вами возможно лишь тогда только, когда вы отречетесь от своих заблуждений и принесете всенародное покаяние».

В Семипалатинске отказались от переговоров на том основании, что «противоречия между староцерковниками и обновленцами может разрешить лишь Вселенский Собор».

Ответ епископа Иркутского Кирилла гласит следующее:

«Ваша иерархия… представляется в нашем сознании самозванною, Узурпирующей и лжеправославною. Поэтому все ваши призывы нас к какому-то миру и единению с вами нами отвергаются и отвергаются даже с негодованием.

Поэтому благоволите в будущем не утруждать себя какими-то ни Ыло посланиями к нам, разве только, если пожелаете единения на началах существующего и известного вам для сего случая чина».

В Баку епископ Арсений отклонил переговоры, заявив, что без санкции Москвы он не имеет права их вести.

В Туркестане епископ Сергий (Лавров), через два года сам присоединившийся к обновленчеству, выпустил «Смиренное Послание к пастырям и чадам Православной Церкви Семиреченской и Туркестанской епархии, уклонившихся в обновленческий раскол». В послании заявлялось, что обновленческие священники и епископы лишены благодати священства и не имеют власти передавать другим благодать.

Несколько по-иному повел себя Владимирский епископ Афанасий, который самолично явился на обновленческий епархиальный съезд. Вот как описывает его появление на съезде 25 сентября 1925 года один из обновленческих руководителей Владимира в своем донесении Синоду:

«Епископ Афанасий, не помолившись во время пения молитвы и не благословив собрания, сделав только общий поклсн, заявил, что ему на этом собрании быть не следует, что он пришел на него лишь после усиленных просьб прибывших к нему мирян, что ему можно только быть на таком собрании, которое получит благословение от митрополита Петра. После усиленных просьб епископ Афанасий согласился побыть на собрании несколько времени, оговорившись, что за это свое присутствие на съезде он должен просить прощение у митрополита Петра. Затем, выслушав доклад архиепископа Герасима о предстоящем Соборе, епископ Афанасий стал говорить о том, что все обновленцы должны покаяться перед патриархом или его преемником, что Синодальное церковное управление неканонично и безблагодатно, что новорукоположенные синодальные архиереи — не архиереи. Совершаемые ими хиротонии недействительны, и посвящаемые должны быть перерукополагаемы, что он, епископ Афанасий, и делает.

На Собор 1 октября они (староцерковники) не пойдут. Для них авторитетен только Собор, созванный митрополитом Петром.

В случае искреннего покаяния, пожалуй, можно будет принять обновленцев и в сущем сане.

Изрекши эти «истины» и выслушав гостеприимно пропетое ему «ис-полла», епископ Афанасий удалился из собрания».

Очень характерны также переговоры, которые велись между обновленцами и староцерковниками в Курске.

В это время Курской епархией (староцерковной) управлял митрополит Назарий. Обновленцев здесь возглавлял монашествующий архиерей Константин Спасский. Вот как передает протоиерей Мусатов содержание беседы, происходившей между митрополитом и обновленческой делегацией:

«При встрече — стереотипные фразы: «Грядущего ко Мне не изжену вон. Чем могу служить?..» Я объяснил, что мы явились не по личной инициативе, а по поручению епархиального Управления и с обращением от него, и начал читать текст обращения. Митрополит Назарий с первых же слов своими репликами стал, как говорится, обрывать чтение…

«… Священный Синод…» — начинается чтение. «А разве такой существует? — прерывает митрополит Назарий. — Я этого не знаю».

«Курское епархиальное управление», — читал я. «А разве такое есть?» возражает он…

«Под председательством архиепископа Константина». — «Я, — прерывает митрополит Назарий, — такого не знаю, я знаю только Константина Константиновича…»

Мною была приведена справка о хиротонии архиепископа Константина и об епископах, его поставлявших. Далее я попросил митрополита Назария выслушать до конца обращение, а потом дать ответ. Митрополит Назарий до конца чтения сохранял молчание. Но затем, при видимом спокойствии, заговорил довольно резким тоном о событиях и лицах недавнего прошлого, рисуя близких своему сердцу в одних красках, чуждое — в других, а в заключение сказал: «Передайте преосвященному епископу Константину, если он хочет соединиться с нами, пусть приходит в нашу Ильинскую церковь, откажется от всего, что связано с Собором 23 года — это будет зафиксировано особым известным официальным актом, который и будет препровожден к митрополиту Петру Крутицкому».

Единственная епархия, в которой удалось уговорить староцерковников послать делегатов на Собор, была Тамбовская епархия, от которой было послано в составе делегации четыре мирянина (два от староцерковников и два от обновленцев).

Тверской и Кашинский митрополит Серафим (Александров) остался верен себе. Он любезно принял обновленческого архиепископа Игнатия, дал понять, что он всей душой сочувствует примирению с обновленцами, а затем издал следующий приказ по епархии: «Ввиду того, что обновленческие самозванные архиереи рассылают повсюду приглашения к миру и объединению и к подготовке к их Собору, настоящим объявляю, чтобы духовенство не имело никакого решительно общения с обновленцами, так как они схизматики. Они должны придти к нам и придти с покаянием, причем прием каждого из них быть имеет рассматриваем особо, в зависимости от вины кающегося, ему будет назначено то или иное покаяние».

В Астрахани смиренный и кроткий архиепископ Фаддей вежливо ответил: «Имею честь сообщить, что на принятие участия в организационной работе по созыву III Всероссийского Поместного Собора я не имею канонически законного полномочия».

Несколько своеобразную позицию занял староцерковный Томский архиепископ Димитрий (Беликов) — независимый, смелый архипастырь — в прошлом крупный деятель Святейшего Синода (последний председатель Учебного комитета. В его непосредственном подчинении был в то время П.Ф.Полянский — митрополит Петр).

Архиепископ Димитрий… «прибыл, по приглашению, на заседание Расширенного Пленума Томского епархиального совета 27 июля 1925 года, Но вел себя уклончиво. На вопрос, примут ли староцерковники участие в

организационной предсоборной работе, архиепископ Димитрий заявил, что об этом надо спросить сначала народ; затем стал ссылаться на то, что не имеет права управления, не может созывать приходские собрания и проч. Спутники архиепископа Димитрия вели себя вызывающе, не стеснялись оскорблениями по адресу обновленцев, шумели и т. д. На устроенный затем Епархиальным советом публичный доклад архиепископ Димитрий прибыл с массой староцерковников, которые вели себя так, что собрание пришлось закрыть.

Наконец, архиепископ Димитрий не отказался прибыть и на Епархиальный съезд 28 августа, хотя никакой подготовительной работы, как обещал, не сделал. Но участие его выразилось лишь в том, что он заявил, что он не согласен с постановлениями Собора 1923 года, а когда на предложение его тут же поставить вопрос об условиях примирения ему было разъяснено, что об этом будет речь на Соборе, а теперь надо обсудить лишь условия участия на Соборе, то архиепископ Димитрий удалился со съезда» (материал взят из содержательной статьи Б.В.Титлинова «Что было сделано для церковного мира» — см.: Вестник Священного Синода, 1926, № 7, с.5–10).

Таким образом, к сентябрю 1925 года стало ясно, что всякие надежды на присутствие староцерковников на Соборе лишены всякого основания. Но в этом случае самый Собор становился беспредметным: ведь он был задуман как Собор примирения. Однако при отсутствии староцерковников примирения не получилось, не получилось даже диалога со староцерковниками.

Летом 1925 года лопнули также химерические надежды на Константинополь.

После вступления на Патриарший Престол в Константинополе нового патриарха Василия III, о котором архимандрит Василий Димопуло сообщал, что он якобы друг обновленчества, в Фанар немедленно полетело из Москвы послание, в котором было больше воплей о помощи, и не было оно похоже на послание главы автокефальной церкви к равному себе по сану. Во всяком случае, можно смело сказать, за время автокефалии Русской Церкви Фанар никогда не получал из России послания, составленного в столь унизительном тоне.

«Его Святейшеству, архиепископу Константинопольскому, Нового Рима и Вселенскому Патриарху Василию III» — гласит заголовок этого послания.

«Три года тяжелый недуг обуревает Русскую Православную Церковь. Почивший Патриарх Тихон не уразумел «знамения времени» и лишил ее внутреннего мира и внешнего благополучия. Напрасно обращался к нему с мудрым словом вразумления ближайший предшественник Вашего Всесвятейшества Блаженный почивший Патриарх Григорий VII.

Он не только не внял братскому призыву, но и надменно отверг право Отца Отцов на участие в делах Русской Церкви.

Тщетно и мы ждали обещанной Патриархом Григорием VII миссий для расследования недугов нашей церковной жизни. В настоящее время, когда Вы, Ваше Всесвятейшество, из возглавляющего предполагаемую миссию стали Патриархом всей Вселенной, у нас вновь ожила надежда на помощь от нашей Матери, Церкви Восточной.

Смерть Патриарха Тихона (Патриарха, а не бывшего Патриарха, как обычно в обновленческих документах. -Авт.) не объединила разъединенный им верующий народ. Все меры, предпринятые Священным Синодом Российской Православной Церкви, не приводят к желанному миру. У всех истинно верующих и любящих Церковь Божию осталась одна надежда на Собор. Но и Собор едва ли умирит разбушевавшиеся страсти. Нужен авторитет, который мог бы стоять выше заинтересованных сторон. Таким единственным авторитетом могли бы быть Вы, Ваше Всесвятейшество. И Святейший Синод Российской Православной Церкви умоляет Вашу Святыню отечески попечительно призреть на нашу церковную скорбь и подвигнуться на спасение болящей дочери — Церкви Русской.

Нам — верным сынам Церкви — особенно важно излечиться теперь, когда приближается время Вселенского Собора, а Вам, Ваше Всесвятейшество, особенно небесполезно посетить Церковь Русскую в преддверии грядущего Собора, чтобы правильно судить о положении ее в современных условиях нового государственного строя.

Святейший Синод Российской Православной Церкви уже принял зависящие от него меры к беспрепятственному въезду Вашего Всесвятейшества в столицу СССР.

Собор имеет быть 1 октября нового стиля 1925 г. в городе Москве. Все мысли и сердца многомиллионного верующего народа русского обращены на Ваше Всесвятейшество, как на единственного спасителя и Отца нашей Матери Церкви (в таких выражениях никто никогда не обращался даже к Римскому папе. — Авт.)».

«Верим и уповаем, что Отец Отцов не оставит мольбы своих детей неуслышанной и, как некогда Христос — Спаситель прикосновением исцелил горячку тещи апостола Петра, так и Вы, Ваше Святейшество, своим прибытием в наш Поместный Собор и прикосновением к язвам нашей страж-Дущей Церкви поможете уврачеванию соборным разумом ее недугов.

Братски приветствуя и целуя Ваше Всесвятейшество, Священный Синод Российской Православной Церкви испрашивает молитв и благословения Вашего Всесвятейшества, Первостоятеля Церкви Вселенской.

Председатель Св. Синода Митрополит Вениамин». (Вестник Священного Синода Православной Российской Церкви, 1925, № 4, с.3–4.)

Сомнения быть не может, это отказ от автокефалии: безоговорочно Ризнавая за Вселенским Патриархом его право верховного суда над Русской Церковью, Синод — тем самым — признает его Верховным Главой веской Церкви.

Нет сомнения — только крайне бедственное положение обновленчества побудило его на такой крайний шаг. Однако и этот отчаянный шаг не дал никаких результатов: к этому времени в Фанаре, видимо, смекнули, что обновленцы являются маловлиятельным меньшинством в Русской Церкви — поэтому Вселенский Патриарх в ответном письме попросту отклонил как приглашение на Поместный Собор, так и предложенную ему роль верховного судьи Русской Церкви. В этом легко убедиться, прочитав следующий документ:

«Письмо Вселенского (Константинопольского) Патриарха Василия III.

Божиею Милостию, Вселенский Патриарх Василий, Архиепископ Константинопольский и Нового Рима.

Высокопреосвященный Митрополит Кир Вениамин, Председатель Священного Синода Православной Российской Церкви, возлюбленнейший Наш во Христе брат и сослужитель — Вашу во Христе мерность лобызаем.

Благосклонно получили Мы письмо Ваше от 30-го, прошлого месяца июля и с особенным вниманием прочитали его, как лично, так и в собрании Синода.

Радуемся и почерпаем весьма твердую из него в том уверенность, что дух любви и мира Христова по благословению Бога глубоко укоренились и укрепились в Вас. Сердце наше и всех всесовершенно наполняет ясное сознание о единомыслии разделившихся, что является первым шагом к непоколебимой наших предложений правости. Мы не можем иметь никакого сомнения в том, что одинаковое благолюбивое сознание и желание направляет к объединению божественного предвозвещания сердца и всех остальных, досточтимейших иерархов, боголюбивых клириков и всего благочестивого собрания Вашего. Надеемся и веруем, что на сделанное предложение все охотно откликнутся и с любовью, совестию и готовностью — после долгих обсуждений и рассмотрений, бывших в Вашей Церкви, принять участие в предстоящем в начале октября в Москве Поместном Соборе для совместной работы на восстановление мира и правды.

Желаем и уверены, братие, что к Вашему благомыслящему призыву присоединятся и мнение, и веление всей церковной иерархии. Заочно поприветствуем с Вами и, поскольку можно, посодействуем ко скорейшему и полному уничтожению печального разделения, которое, будучи вредно для Православной Церкви Вашей, глубочайшею печалью исполняет и Великую Матерь — Церковь. Радость же и похвала по примирении Вашем сообщится и всем другим Церквам православным.

Личное наше присутствие не может быть в настоящее время исполнимо по многим основаниям, и, по нашему же мнению, оно не столь уже необходимо. Ваше благочестие и искреннейшее желание поможет Вам исправить все дела Церкви. Когда всеми управляет благодать Божия и У всех одинаковое единодушие, тогда найдется и путь к примирению.

Шествуйте, братия, твердо по стопам благочестия и твердо держитесь канонических правил в духе мира и любви Господа Бога. Он поможет Вам найти способ успокоения в волнующих вас вопросах, примирение в разъединившихся и возвратит вас в спасительное и совместное единение. Дух и любовь нашей и прочих братских церквей смотрит на Вас и поможет Вам благополучно закончить дело.

Бог мира, возведый из мертвых Пастыря овцам Великого Кровию завета вечного Господа нашего Иисуса Христа, да утвердит Вас во всяком деле благе, да совершите Волю Его, сотворив в вас благоугодное перед Ним во имя Иисуса Христа, Ему же слава во веки веков… Аминь. 1925 года сентября 11.

Вселенский Константинопольский Патриарх Василий, во Христе возлюбленный брат.

Перевод с греческого языка. Верно:

Представитель Вселенского Патриарха архимандрит Василий Димопуло». (С. 7.)

Предсоборное воззвание Синода к верующим также отличается истерическим, взвинченным тоном.

«Послание Священного Синода.

Божией Милостью, Священный Синод Российской Православной Церкви всем архипастырям, пастырям и чадам Православной Церкви.

Благодать, мир и любовь Господа нашего Иисуса да пребудет со всеми нами.

Уже долгие месяцы и годы раздиралась св. Мать — наша Православная Церковь. Не стало мира в среде нашей, забыто братское общение наше. Раздражение и подозрительность, подчас и явно обнаженная ненависть терзают и отравляют благодатное Тело Христово — св. Церковь. Мы разделились, мы враждуем, мы перестали понимать друг друга. Кто измерит глубину — пагубности болезненного состояния Церкви Христовой? Чье сер-ДЦе, любящее Господа и помнящее Его заветы единства всех верующих в Него, не сжималось многократно от скорби по поводу этого тяжкого и страшного нашего разделения. И сколько искренних молитв неслось к Престолу Всевышнего — да прекратит Всемогущий это разделение наше. И ныне настало время благоприятное и, верим, близок день спасения.

Мы уверены, что чувство братской всепобеждающей любви, а также сознание неизмеримой гибельности в продолжающемся расколе для всей церкви, обуреваемой волнами неверия и сектантства, понудят всех православных верующих склониться перед необходимостью все тяжелое пробить, забыть и всем нам — верующим во Единого Спасителя, Распятого за всех — Богочеловека, объединиться для спасения Церкви. Это возможно лИШь общей молитвой, общим разумом, общей волей — это может совершить лишь всецерковный и руководимый по апостольскому и отеческому Разумению Благодатью Св. Духа Собор.

Для успокоения церковной жизни, для умиротворения враждующих сторон, для спасения веры Св. Синод постановил созвать 1 октября 1925 года в богоспасаемом граде Москве III Всероссийский Православный Собор Оповещая о нем преосвященных архипастырей, честных пастырей и боголюбивых мирян, Св. Синод умоляет всех, во имя Господа, во имя Блага Св. Церкви, во имя спасения души, с пламенеющим молитвой сердцем — немедленно же приступить к осуществлению сего святого начинания Пусть каждая православная община, невзирая на те или иные взгляды на течение церковной жизни, поспешит принять участие в сем великом и святом деле.

Пусть отойдут со стыдом раздорники, желающие во что бы то ни стало продолжать церковный раскол. Им судьей будет нелицеприятный Господь, и праведное Его возмездие не минует главы их. Вы же, любящие Св. Церковь, страдающие о ранах ее, проливающие слезы и над страданиями ее, все вы, верующие и верные чада Святой Церкви Православной Христовой, поспешите на Божие дело, ратуйте о спасении Церкви. И окончится раздор братский и сплотится по-прежнему воедино вся Христова семья.

Св. Синод молитвенно испрашивает у Господа всем деятелям церковным сил на подвиг соборный. Словами Самого Спасителя Нашего Господа Иисуса Христа: «Отче Святой, да будут все едины как Ты, Отче, во Мне и я в Тебе, так и они да будут в нас едино, да уверует мир, что ты послал Меня» (Ев. Иоанна 7,21).

11 июля 1925 года».

Наконец, перед самым Собором Синод сделал весьма курьезную попытку распространить свое влияние на русскую церковную эмиграцию. Об этом свидетельствует следующий любопытный документ, напечатанный в «Известиях»:

«Святой Синод и заграничное духовенство.

Наркоминделом получено от Святейшего (?!) Синода следующее сообщение:

Святейший (?!) Синод просит Народный Комиссариат иностранных дел довести до сведения всех иностранных правительств и иноверных церквей, что духовенство — бежавшее из России или оставшееся за границей в церквах при посольствах или миссиях, не имеет права говорить от имени православной русской церкви, так как у него нет на то никаких полномочий от центральной и церковной власти. Вмешательство в политику епископов, утративших свои кафедры, и следующих за ними священников, которые стали орудием заграничных монархических организаций и ведут всюду агитацию против своей родины и народного правительства, является каноническим преступлением, за которое они подлежат церковному и гражданскому суду и запрещению. Церкви, церковные дома и церковные земли, приобретенные в свое время за границей Российским правительством, Святейшим Синодом или пожертвованные частными лицами, составляют собственность советских республик, которые передают их Святейшему Синоду. Св. Синод требует от всех заграничных священников и церковнослужителей немедленного заявления через генеральное консульство СССР том, что они признают политическую и Св. Синода власть. При этом они олжны представить подробный отчет об их деятельности за годы с начала русской революции.

За Председателя Св. Синода Митрополит Московский Серафим. Зав. адм. отделом Митрополит Александр Введенский». (Известия, 1924, 21 сентября, № 266, с.4.)

В этом документе все любопытно: прежде всего обращает внимание совершенно неожиданное изменение титула Синода (Святейший вместо Священный). Это, конечно, не случайная обмолвка: Синод хочет усилить представление о том, что он является единственным законным правопреемником дореволюционного Синода.

Цель этого документа также вполне ясна: церковное имущество, отобранное у эмигрантского духовенства, должно было послужить для них своеобразной приманкой. Излишне говорить, что решительно ничего из этого «мероприятия» не вышло: за границей никто не обратил никакого внимания на этот наивно-нахальный документ.

Единственным успехом обновленцев за границей была передача в руки обновленцев кафедрального Никольского православного собора в Нью-Йорке.

Несмотря на то что приглашение было послано заграничному духовенству, ни один представитель заграничного духовенства на Собор не явился.

За два месяца до Собора был опубликован следующий документ, устанавливающий программу работ Собора:

«Вестник Священного Синода.

1. Общее положение.

Две великие задачи предстоят III Поместному Собору 1925 года: 1) благоустроение Церкви и 2) подготовка к предстоящему Вселенскому Собору.

По отношению к первой задаче Собор должен:

а) выработать меры к объединению Православной Церкви и ликвидации разделения в связи с личностью б. патриарха Тихона и направлением его Церковной политики;

б) упорядочить строй жизни Церкви в условиях современной действительности и

в) провести в жизнь неотложные церковные реформы.

По отношению ко второй задаче Собор должен вынести авторитетн0е решение от лица Российской Церкви по всем вопросам программы пред. стоящего Вселенского Собора и выбрать делегатов на этот Собор.

Поместный Собор 1925 года состоит из священнослужителей и ми-рян: а) по должности; б) по выборам соответствующих избирательных собраний и в) по приглашению Синода.

Членами Собора не могут быть лица, опороченные по суду гражданскому.

Поместный Собор 1925 года открывается Священным Синодом в г. Москве в храме Христа Спасителя 1 октября 1925 года (нового стиля)

Члены Собора содержатся в Москве на средства их пославших епархий.

Для жительства их в Москве будет предоставлен 3-й Дом Советов за определенную плату».

(Вестник Священного Синода Православной Российской Церкви, 1925, № 4, с.1.)

30 сентября 1925 года вновь, в последний раз, широко открылись перед духовенством гостеприимные двери 3-го Дома Советов. На этот раз в Доме Советов было устроено также общежитие для членов Собора: в различных комнатах бывшей Духовной семинарии были расставлены койки на 15–20 человек в комнате. При этом не разбирались в чинах: епископы, священники, миряне — все были перемешаны… Все вместе жили и вместе столовались.

Как отмечают все участники Собора, на этот раз не было среди приехавших одушевления. Никто не ожидал ничего серьезного от Собора. Особенное разочарование вызвало отсутствие на Соборе восточных гостей. Достаточно было сравнить два документа, опубликованных Синодом в преддверии Собора, чтобы понять полный крах всех надежд, возлагавшихся первоначально на Собор.

Первый документ был опубликован 2 августа 1925 года, за два месяца до Собора. В этом, инспирированном Синодом, документе говорилось следующее:

«1 октября с.г. Синодом созывается в Москве, в храме Спасителя, 3-й Всероссийский Поместный Собор православных церквей на территории СССР. В Соборе примут участие, помимо сторонников Синода, представители восточных патриархов и делегаты от других автокефальных церквей (грузинской, армянской, старообрядческой и др.). Синодом разослано специальное обращение всем тихоновским епископам с предложением принять участие в Соборе. Злобой дня церковников является вопрос о том, примут ли они или отвергнут эти предложения. В случае их согласия преД_» полагается создать специальную паритетную комиссию из представителей Синода и тихоновцев для организации созыва Собора.

Второй кардинальный вопрос — это приезд Вселенского патриарха. 15 июля в Синоде была получена телеграмма об избрании нового Констан тинопольского Патриарха Василия, бывшего митрополита Никейского. Синод предполагает возбудить вопрос о приглашении нового патриарха на Поместный Собор и рассчитывает, что авторитет, которым он пользуется, будет способствовать объединению с тихоновцами.

В программе Собора 1925 года поставлен в первую очередь вопрос о создании единой Церкви. Затем, среди других вопросов, подлежащих решению, любопытен пункт «об устроении церковной жизни в условиях современной государственности» и об участии русской церкви во Вселенском Соборе».

(Известия, 1925, 2 августа, № 175, с.7.)

Совершенно иначе определяется цель работы Собора и его задачи в документе, опубликованном 1 октября 1925 года, в день открытия Собора. «Центральным местом в занятиях Собора является и вопрос о современном положении в церкви, — говорится в статье «Наши беседы». — В этом вопросе Синод выявит свое отношение к тихоновцам. Им будет занята позиция отказа от примирения с тихоновцами, так как тихоновцы не признают даже самого принципа мира с обновленцами. Уже сейчас митрополитом Петром Крутицким, местоблюстителем патриаршего престола, выпущено воззвание, которое называет предстоящий 1 октября Собор — лжесобором. Момент разрыва с тихоновщиной определяется желанием последней во что бы то ни стало восстановить патриаршество. Синод не доверяет тихоновщине, имеет в своих руках факты, которые доказывают примесь политического момента в работе тихоновщины. Несмотря на завещание Тихона, тихоновщина не выявила свою политическую физиономию и еще до сих пор не организовала комиссию для производства следствия над зарубежными, монархически и антисоветски настроенными архиереями.

Верхушка тихоновщины не только не ослабляет своей политической деятельности, а занимается особенным разжиганием масс. Характерно, что на первых порах зарубежные архиереи в высшей степени сдержанно отнеслись к избранию Петра Крутицкого. Еще недавно Антоний Храповицкий высказывал мысль о непризнании Петра как местоблюстителя. Между тем теперь этот же самый Антоний находит, что Петр должен пока быть на этом месте. Это очень симптоматично. Что касается разногласий по вопросам о женатом епископате и второбрачии духовенства, то этот момент в расколе и не играет никакой роли, так как имеется целый ряд фактов, когда тихоновские архиереи женятся путем гражданских регистрации (?!). Политическая атмосфера среди тихоновцев отталкивает от нее церковную интеллигенцию.

В церковной практике уже имеется вновь образованная группа «нейтральных христиан» (?), которая оторвалась от тихоновщины, но еще не примкнула к Синоду. Всего на Соборе будет присутствовать до 400 человек. Собор откроется в храме Христа. В служении будут принимать участие старейшие иерархи… Обращение к членам Собора будет зачитано митрополитом Вениамином. Собор продолжится десять дней». (Известия, 1925, 1 октября, № 224, с. 6.)

Это сообщение, опубликованное в день открытия Собора, было во всех отношениях зловещим прологом: оно свидетельствовало не только о крушении всех надежд на примирение, но и о том, что в Синоде восторжествовала крайне левая партия, которая вступила на путь политических доносов и открытого сикофантства.

Как это ни печально, приходится признать, что главой этой партии был в это время А.И.Введенский. Фракционные счеты и честолюбивые стремления довели его в этот период его жизни до той самой роли сикофанта, которую он так искренне осуждал, когда речь шла о Красницком.

В жизни А.И.Введенского имеются две постыдные страницы: его некрасивая роль во время ареста петроградского митрополита Вениамина и Собор 1925 года.

Этот Собор является также одним из самых постыдных эпизодов в летописи обновленческой церкви.

Собор открылся 1 октября 1925 года в храме Христа Спасителя торжественной литургией, которую совершали семь архиереев (по числу 7 таинств православной Церкви). Священнодействовали митрополиты Вениамин Ленинградский, Серафим Московский, А.Введенский, архиепископы Петр Закавказский, Петр Томский, Иосиф Изюмский, Сергий Пермский. На молебне присутствовали 90 архиереев, 109 клириков, 133 мирянина. Всего на Соборе присутствовало 106 архиереев.

На первом заседании был избран Президиум.

Председателем был единогласно избран митрополит Ленинградский Вениамин. Почетным Председателем — Вселенский патриарх Василий III (заочно).

Почетные члены Президиума: представитель Вселенского патриарха архимандрит Василий, представитель Александрийского патриарха архимандрит Павел, митрополит Харьковский Пимен, митрополит Белорусский Владимир.

Товарищи Председателя: митрополит Серафим, митрополит Александр (Введенский) митрополит Петр Сибирский, митрополит Воронежский, митрополит Петр Закавказский, протопресвитер П.Н.Красотин, протоиерей Н.Ф.Платонов, профессора СМ.Зарин, Б.В.Титлинов, крестьянин И.Е.Кузнецов (Владикавказская епархия).

Секретарь Собора — проф. Б.В.Титлинов.

Помощники секретаря — архиепископ Александр Алтайский, прот. М.А.Князевский, мирянин А.Ф.Шишкин, И.Н.Уфимцев, прот. А.И.Лашков, Т.Н.Михайлов.

Сразу после открытия заседания слово (по установившемуся шаблону) было предоставлено А.И.Введенскому для доклада на тему: «О современном положении в православии».

Речь А.И.Введенского, по словам всех отцов Собора, выступавших в прениях, была блестящей.

На самом деле доклад А.И.Введенского был, конечно, очень талантлив. Однако даже и великий оратор не может выступать без конца на одну и же тему: после третьего, четвертого раза он неминуемо начнет повторяться.

Речь А.И.Введенского на Соборе 1925 года значительно слабее аналогичных выступлений в 1923 году, на Предсоборном Совещании 1924 ода и на пленуме Синода весной 1925 года. И впечатление, произведенное слушателей, во много раз меньше (хотя бы потому, что они слышали подобные речи из уст Введенского уже в пятый или шестой раз). В самом построении доклада чувствуется уже сложившийся трафарет: сначала длинная тирада о «кризисе христианства», затем вывод: причина кризиса — социальная позиция, занятая Церковью, — переход Церкви на сторону власть имущих, и, наконец, заключение: обновленческая церковь, переходя на сторону прогресса, показывает выход из кризиса.

Наиболее острый момент наступил в конце. В то время, когда оратор, сотрясая стены семинарского зала, подводил доклад к закругленному концу, а отцы Собора готовились к аплодисментам, А.И.Введенский огорошил слушателей сенсационным документом.

Это было письмо епископа Николая Соловья, посланного, как мы говорили в предыдущей главе, от обновленческой церкви за границу. Письмо, адресованное на имя митрополита Евдокима и помеченное городом Монтевидео, было следующего содержания:

«Ваше Высокопреосвященство!

Дорогой Владыко Евдоким!

После пятнадцатимесячного молчания и моего безумия приветствую Вашу Святыню. К тихоновцам — подобным варварам — я до настоящего времени не принадлежал. Теперь я прошу Вашей любви и Вашего прощения. Прошу вспомнить Христа и Его отношение к раскаявшемуся разбойнику.

Мое преступление перед Святейшим Синодом заключается в следующем:

12 мая 1924 года, за четыре дня до моего отъезда за границу, я имел двухчасовое совещание с патриархом Тихоном и с Петром Крутицким. Патриарх Тихон дал мне собственноручно написанное им письмо следующего содержания:

1) что я принят и возведен в сан архиепископа,

2) что Святая Церковь не может благословить великого князя Николая Николаевича, раз есть законный и прямой наследник престола — великий князь Кирилл. Распоряжение это он сделал на первом листе моего «чиновника» (служебная книга), который был подклеен к переплету и заклеен двумя другими листами. Листы эти были для этой цели вплетены в «чиновник», как с передней, так и с задней стороны.

Когда мне стало достоверно известно, что митрополит Антоний благословил великого князя Николая Николаевича на ведение борьбы против ныне существующей Советской власти России, я узнал также, что благословлено и оружие в руках тех, кто должен перебить всех, не признающих Монархию и постановления Карловацкого Собора.

Тут чаша моего терпения переполнилась, и я сказал: нет, извините, я не с вами, ибо, раз от вас пахнет кровью, так я не хочу участвовать «убийстве тех, кого считаю друзьями народа. Одновременно с этим я сделал всем, находящимся в сослужении со мною епископам, распоряжение том, чтобы они прекратили всякую работу как против Синода, так и про-тив ныне существующей в Советской России власти. Одновременно с этим я послал письмо Председателю ВЦИК М.И.Калинину, в котором все подробно изложил.

Смиренный Николай (Соловей) архиепископ всея Южной Америки. Монтевидео. 7 августа 1925 г.»

(Церковное обновление, 1926, № 15–16, с.1, Красная газета 1925,1 октября — напечатано с сокращениями. Полный текст приведен в речи А.И.Введенского, см.: Вестник Священного Синода, 1926, № 7, с. 4.)

Этот документ, трагический и зловещий, был причиной ареста митрополита Петра 15 декабря 1925 года. Арестованный митрополит, погибший при неизвестных обстоятельствах в 1937 году, так и не увидел, как известно, свободы. Этот документ послужил также причиной ареста многих людей в Москве.

Первый вопрос, который стоит перед историками, вопрос о том, насколько факты, изложенные в письме, соответствуют действительности. Но прежде всего следует вернуться несколько назад и выяснить: кто такой был Николай Соловей?

Соловей всегда пользовался в среде обновленческих архиереев сомнительной репутацией: его считали авантюристом и лицом, не заслуживающим доверия. «Стыдно быть архиереем, если такие типы, как Соловей, получают архиерейство», — сказал алтайский епископ Александр Введенский витебскому епископу Александру Щербакову в 1923 году.

Все в этом человеке было сомнительно: он называл себя Николай Соловей, между тем как настоящая его фамилия была Соловейчик. Он называл себя русским, между тем как был крещеным евреем.

Он называл себя врачом, между тем как он был всего лишь провизором. Рукоположенный вопреки ожесточенному сопротивлению Антонина и посланный за границу по инициативе митрополита Евдокима, Николай Соловей вскоре выступил с резко антисоветским заявлением; никто из эмигрантов ему, однако, не доверял и с ним не общался.

Его политическое ренегатство обошлось очень дорого его покровителю митрополиту Евдокиму, который, вызванный к Тучкову, пропал на несколько дней. Вернулся домой митрополит в ужасном состоянии, все лицо у него было в синяках. До сих пор живы несколько человек, которые видели престарелого митрополита в этом состоянии.

Вскоре после этого последовала отставка митрополита Евдокима.

В августе 1926 года появилось новое письмо Николая Соловья, которое было приведено нами выше.

Заслуживает ли доверия письмо Николая Соловья?.. Прежде всего кажется совершенно невозможным следующий факт: человек, получивший заграничную командировку, отправляется к патриарху Тихону за четыре дня до отъезда. Проводит с ним наедине несколько часов, и этот факт так и остается неизвестным органам власти.

Не следует забывать при этом, что вся жизнь патриарха и митропо-Петра проходила у всех на виду — и ни один его шаг не был тайной для ГПУ.

Далее удивляет странная доверчивость патриарха к человеку, которого оба они видят в первый раз в жизни и который, уже по самому своему положению (обновленческий архиерей, едущий за границу по командировке от обновленческого Синода), должен был вызывать подозрение. Такие документы, о которых говорится в письме Николая Соловья, обычно не вручают первым встречным.

Далее изумляет самое содержание документа: прежде всего кому он адресован? Если этот документ носил какой-то адрес, то почему об этом молчит Николай Соловей. Видимо, это должен был быть кто-то очень близкий к патриарху, знающий его руку, — такими могли быть митрополиты Антоний, Платон или Евлогий. Тем более следовало указать имя адресата — тогда возможно было бы проверить, входил ли Соловей с этим лицом в общение.

Вызывает удивление также самая тема письма: раз уж патриарх и митрополит Петр решили подвергать себя смертельной опасности, сносясь с заграницей через сомнительного человека, так можно бы найти тему более актуальную для Церкви, чем вопрос о кандидатуре претендента на русский престол, восстановление которого уже тогда (в 1925 году), по меньшей мере, было проблематичным.

Не совсем понятен также мотив, побудивший Соловья принести «покаяние», его объяснение не выдерживает никакой критики: прежде всего (если он входил в общение с эмигрантами) почему для него было такой неожиданностью, что от белогвардейцев «пахнет кровью.» Они же никогда и не делали никакой тайны из того, что намерены добиваться свержения Советской власти кровавыми методами — на то они и белогвардейцы. Николай Соловей, однако, намекает на то, что ему якобы известно о готовящемся покушении на жизнь руководителей обновленческой Церкви. Если это так, почему он ничего более конкретного об этом не говорит; из его исьма неясно, на кого это покушение. Не может же быть, чтоб хотели убивать действительно «всех, не признающих решения Карловацкого Собора». Этак пришлось бы перебить 99,9 % всего населения России (вряд ли о Карловацком Соборе знало в России больше 0,1 % ее населения).

Можно предполагать, что дело обстояло не совсем так, как расска-1Вает Николай Соловей. Дело в том, что после своего отъезда за границу

Николай Соловей попал в очень тяжелое положение. Эмигранты ему не доверяли и его не признавали. В России обновленцы от него отвернулись В Монтевидео (где и эмигрантов-то почти не было) странный иностранец именующий себя архиепископом неизвестно какой церкви, никого не интересовал. Таким образом, Николай Соловей очутился в тяжелом положении генерала без армии, архипастыря без паствы, священника без прихожан Фраза о «сослужащих ему епископах» не что иное, как пыль в глаза. В этой ситуации Николай Соловей, видимо, стал подумывать о возвращении в Москву. Какие-то «друзья», видимо, подсказали ему возможность выхода из положения. Так родилось знаменитое письмо. Все факты, сообщенные в нем, видимо, представляют собой лишь досужую выдумку изголодавшегося авантюриста, попавшего в трудное положение.

Для Николая Соловья характерно, что он несколько лет назад (он был жив до самого последнего времени) обратился из Америки в Московскую Патриархию с просьбой принять его в общение с Русской Православной Церковью (с «тихоновцами» — подобными варварам) в сане епископа.

К счастью, в Русской Православной Церкви места для Николая Соловья не оказалось…

Речь А.И.Введенского и сделанные им сенсационные разоблачения ошеломили Собор. Впрочем, не все были ошеломлены: один за другим стали подниматься на трибуну ораторы присяжные, которые солидаризировались с докладом А.И.Введенского. Список сторонников Введенского на Соборе — это худшая рекомендация для его тогдашней позиции. Петр Сергеев, Алексей Дьяконов, Николай Платонов — все трое, заведомые агенты ГПУ — такова «партия» Введенского.

К чести Собора, не все соглашались с позицией А.И.Введенского. Сразу же после открытия Собора в Президиум была подана петиция, подписанная 42 членами Собора. В петиции содержалось требование — немедленно послать делегацию к митрополиту Петру Крутицкому и начать переговоры о немедленном примирении двух враждующих течений. Главным выразителем взглядов 42-х стал ленинградский протоиерей о. Евгений Запольский… Старый священник из Казанского собора, о. Евгений был честным, мужественным человеком и глубоко религиозным пастырем. Его речь на Соборе, а также реплика по личному вопросу хорошо передают взгляды наиболее честных обновленцев того времени.

«Чувствую, что говорить после и против блестящего доклада митрополита Александра Введенского — очень трудно, но пастырский долг не позволяет мне молчать, — так начал свою речь о. Запольский. — Кажется, если не ошибаюсь, мы собрались сюда со всех концов республики для обсуждения и разрешения животрепещущих вопросов церковного порядка, и прежде всего для умиротворения нашей церкви, для ликвидации нашей церковной распри. К этому усиленно, в течение шести-семи месяцев, нас призывал сам Священный Синод, поставив вопрос о мире в основу сей соборной программы. К этому усиленно зовет нас Святейший Вселений Патриарх, на авторитет которого мы привыкли так часто ссылаться. Наконец, к этому призывает нас голос пастырской совести, болеющей не за себя, а за тех, кто пока еще идет за нами, кто еще пока верит нам. За весь исстрадавшийся в церковной распре, пока еще верующий в простоте сердца русский народ. Но что же мы здесь услышали? Блестящий и вместе с тем ошеломляющий, потрясающий доклад члена Священного Синода, митрополита Александра Введенского, который не только переворачивает вверх дном все наши чаяния в деле умиротворения церкви, но идет вразрез и со всею политикой Священного Синода в последнее время.

От доклада невольно получается такое впечатление, что Священный Синод как бы только показывал вид, что зовет к миру, а яа самом деле готовил настоящий удар. Если — о, ужас! — это правда, то, кажется, дальше идти некуда. Но если даже допустить, что все в докладе митрополита Александра сущая правда, не возбуждающая никаких сомнений, то мне все же кажется, что большая часть доклада никакого отношения к делу умиротворения церкви не имеет. Кажется, что мы, все собравшиеся здесь, не контрреволюционеры и давно, не только на словах, но и ка деле доказали, что никогда контрреволюции не сочувствуем и ни с каки;ми контрреволюционерами: ни местными, ни зарубежными, якшаться не собираемся.

Все мы прекрасно знает также, что Советская власть достаточно сильна и обладает такими могучими средствами для искоренения контрреволюции, безразлично, кто бы ее ни разводил (митрополит Петр Крутицкий или какой-либо другой человек), что в нашей помощи, в нашем: подслужива-нии, вовсе не нуждается.

А потому не лучше ли нам, во всей широте и полноте, воспользоваться великим актом Советской власти о свободе совести и отделении Церкви от государства.

Мое предложение: заслушав доклад митрополита Александра Введенского, принять его к сведению и немедленно перейти к обсуждению мер по скорейшей ликвидации нашей церковной распри, ибо я убежден, что без мира церковного и без генеральной чистки и в обновленчестве вся дальнейшая работа и труды Собора будут совершенно напрасны. Никаких реформ мы провести не сможем, а только будем свидетелями новсого массового отхода от нас верующего народа и целого ряда обновленческих церквей». (Церковное обновление, № 14, с. 118.)

О. Евгений Запольский выразил в своей речи убеждение не только значительной части членов Собора, но и мнение огромного числа честных обновленцев, находящихся за стенами 3-го Дома Советов, котгорые искренне, всей душой, стремились к миру церковному. Речь о. Евгения вызвала яростные нападки как со стороны сторонников докладчика, так и со стороны сторонников «ленинградской левой». Однако о. Евгений мужественно, с достоинством отпарировал сделанные против него выпады..

«Вчера митрополит Александр Введенский после моей речи бросил мне вдогонку: «Это — тихоновец», — говорил он, взяв слово в конце прений для объяснения по личному вопросу. Но я не контрреволюционер и не тихоновец, в чем вас могут заверить все мои коллеги по Ленинграду и все кто знает меня. Может быть, я не похож на некоторых обновленцев — это другое дело, но я старый обновленец и чистому обновлению останусь верен до гробовой доски. Еще вчера один из ораторов нашел нужным провести неожиданную параллель между мною и митрополитом Александром Введенским в деле понимания пастырского долга, сказав, что у меня этого понимания на аршин, а у митрополита Александра — на целую версту. А я думаю, что это сравнение неудачное. Если бы речь шла об ораторском таланте, эрудиции и диалектических способностях митрополита Александра, то я готов эту разницу увеличить еще в десять и сто раз. Но эта область — совершенно иная, которая измеряется не метрами и аршинами, а внутренним чутьем пастырской совести, не поддающейся действию никаких манометров, ибо кто из людей знает, что в сердце другого человека?» (Там же, с.127.)

В прениях выступили мирянин Плотников (единственный на Соборе «тихоновец», посланный Тамбовом), который призывал Собор к «покаянию». Другой мирянин — Балашов — выступил зато с речью против староцерковников, которую можно назвать, в полном смысле этого слова, «погромной»… «Нам не надо сатрапов вроде Петра Крутицкого, и нам с ним не по пути!» — злобно восклицал Балашов.

Для характеристики крайних обновленцев следует сказать несколько слов о Балашове. Мелкий хозяйчик, содержатель портняжной мастерской (в те времена он скромно именовал себя «ремесленником»), Балашов в течение долгого времени был старостой церкви св. Великомученицы Екатерины на Васильевском острове. Примкнув к обновленчеству, он быстро «включился» в работу, стал правой рукой Платонова. Именно он (вместе с Платоновым) был главным виновником ареста и гибели настоятеля храма св. Екатерины о. Михаила Яворского.

Из выступавших в прениях, кроме о. Евгения Запольского, только протоиерей Никулин (Ташкентская епархия) высказался за посылку делегации к митрополиту Петру. Особенно рьяно выступали против переговоров архиепископ Георгий Жук и прот. Розанов (Ростов-на-Дону).

Любопытно, что во время Собора была сделана и еще одна попытка завязать переговоры с митрополитом Петром. Инициатором этой попытки был прот. А.П.Эндека. 4 октября 1925 года в вечернем заседании он выступил с внеочередным заявлением:

«На днях три обновленческих прихода г. Москвы решили, по своей инициативе, отправить делегацию к митрополиту Петру и запросить его: почему он отказывается от участия в Соборе?

Делегация была принята Петром Крутицким 1 октября 1925 года-Делегатка Е.Я. Досина, лично говорившая с Петром, докладывает, что Петр на вопросы их дал следующие ответы:

Собор этот — не Собор, а лжесобор. На вопрос, в чем же он обвиняет обновленцев, Петр ответил:

1. Они самочинно захватили власть.

2. Епископ Антонин в свое время, как находившийся на покое, не имел права организовывать ВЦУ.

3. Высшее Церковное Управление в 1922 году уволило на покой ряд епископов, на что не имело никакого права.

4. Женатый епископат неканоничен, поскольку он был учрежден еще до Собора 1923 года.

5. Второбрачие духовенства неканонично.

6. Собор не имел права лишать Тихона патриаршества и монашества.

7. Собор 1923 года извратил церковные правила.

8. В журнале «Живая Церковь» в 1923 году проповедовалось «самочинное учение».

На вопросы, что он требует, Петр ответил: покаяния обновленцев.

Подписать свои ответы Петр отказался».

(Вестник Священного Синода, 1925, № 6, с.11–12.)

Заключительная речь А.И.Введенского — шедевр ораторского искусства. Взволнованно и пламенно говорил он о скромных провинциальных работниках, которые голодают, ходят раздетые и разутые (это место мы цитировали в одной из предыдущих глав).

Особенно эффектен был момент, когда Введенский воскликнул: «Кланяюсь вам, героические труженики» — и вдруг, сорвавшись с места, бросился на пол в земном поклоне. Все члены Собора вскочили с мест, у многих на глазах были слезы — это была единственная минута, когда на Соборе царил энтузиазм.

Собор принял по докладу следующее постановление:

«Постановление Св. Собора по докладу митрополита Александра. Выслушав доклад митрополита Александра и суждения по нему:

1. Св. Собор приходит к убеждению, что все попытки Св. Синода примирить церковное разделение и привести сторонников покойного патриарха Тихона к совместному соборному обсуждению церковных разногласий встретили себе упорное сопротивление в руководителях той части Церкви, которая шла за патриархом Тихоном.

2. Св. Собор свидетельствует, что в громадном большинстве случаев, как показывают донесения с мест, представители тихоновского епископата не только отказались вступить в какие-либо переговоры с синодальными епископами, но и всячески удерживали свое духовенство и паству от каких бы то ни было шагов к примирению и участию в Соборе.

3. Из послания так называемого местоблюстителя патриаршего пре- тола Петра Крутицкого явствует, что такое непримиримое настроение так называемых тихоновцев поддерживается определенными указаниями центра.

4. Углубляясь в причины такой непримиримости, Св. Собор приходит к убеждению, что церковно-канонические основания, на которые ссылаются сторонники покойного патриарха, не являются действительной причиной их явной вражды к синодальной церкви, а только внешним предлогом, под прикрытием которого вожди тихоновцев ведут за собой малосознательную церковную массу, пользуясь ее неосведомленностью в канонах, церковном прошлом и обстоятельствах церковной жизни последнего времени.

5. Действительной же причиной непримиримости руководителей так называемой тихоновской части Церкви является их упорное стремление навязать Церкви политическую роль хранительницы монархического нача ла, тайного оплота реакционных государственно-политических вожделе ний. Доказательством тому служат и неопровержимые документы, подтвер ждающие непрекращающуюся связь наших тихоновских вождей с загранич ными монархистами и свидетельствующие об их старорежимных симпатиях.

6. Признавая подобное стремление навязать Церкви несвойственную ей политическую роль, противоречащую ее христианским задачам и рели гиозной сущности, и считая преступными непрекращающиеся попытки ти хоновской иерархии ввергнуть церковь вновь в водоворот политической борьбы, в коем уже однажды, при Тихоне, едва не погибла наша Церковь, Св. Собор считает своим долгом обратить внимание верующих на те гроз ные последствия, к которым может привести подобная политическая дея тельность заправил так называемой тихоновщины, и выявить перед всем церковным народом истинный смысл непримиримости, обнаруживаемой тихоновской иерархией.

7. Со своей стороны, Св. Собор, считая исчерпанными все меры церковного убеждения, приходит к сознанию, что всякие дальнейшие при зывы, обращенные к тихоновской иерархии, бесполезны, пока она не отка жется от своей политической деятельности и не вернется к христианскому пониманию церковного дела.

8. Поскольку значительная часть староцерковников остается непо священной в политику своих вождей и не разделяет ее, постольку Св. Собор по-прежнему с миром и любовью призывает эту часть верующих к миру и единению и к совместному обсуждению всяких чисто церковных разногласий в духе любви Христовой.

9. Вместе с тем Св. Собор восхваляет и ублажает подвиги и труды тех мирян, клириков, иерархов и православных христиан, кои в эти годы церковной разрухи и смуты не потеряли доблести своего духа, но, невзирая на тысячи затруднений, право правили слово истины, отстаивая досто инство Св. Церкви от всяких покушений людей, ищущих раздора: от раскольников и сектантов, безбожников и других врагов Христовой Истины-

10. Св. Собор зовет всех верующих к твердому за свою веру стоянию, за идейную защиту ее, и верует, что Благодать Господня поможет всем верным сынам Церкви, а Св. Церковь преодолеет все тяжелые препят ствия, которые ей ставят своей работой люди, раздирающие Ризу Христову»'

(Вестник Священного Синода, № 6, с. 13–14.)

Приняв эту резолюцию, Собор прослушал бледный и слабый доклад протоиерея о. П.Н.Красотина «О деятельности Синода». Докладчик предлагал осторожную линию в проведении решений Собора 1923 года.

Столь же бледным был доклад митрополита Серафима «О Высшем Церковном Управлении», предлагавшего «умеренную церковную конституцию» — слегка ограниченную власть епископата при совещательном голосе мирян.

Приняв ряд соответствующих резолюций, Собор обратился также с воззванием к верующему населению и 10 октября 1925 года в торжественной обстановке был закрыт.

Собор 1925 года — это серьезная веха в истории обновленческой Церкви. Этим Собором заканчивается «романтический» период обновленчества — период «бури и натиска», революционных порывов и дерзновенных исканий.

В 1925 году начинается прозаический период, для которого характерны канцелярско-бюрократические и чиновничьи методы руководства.

«Почему не говорят сейчас о церковной революции и окончена ли она или ей суждено возродиться?» — спросил однажды один из авторов у А.И.Введенского. «Она не кончена, а перешла в другие формы — в формы официального руководства», — получил он в ответ.

На самом деле для обновленческого Синода после 1925 года характерен, как мы сказали выше, бюрократический, мертвенный стиль руководства, представляющий собой синтез дореволюционной консистории и провинциального исполкома.

Одним из самых катастрофических последствий Собора 1925 года было увековечение раскола на долгие годы — это значительно ослабило сопротивляемость Церкви антирелигиозной пропаганде и грубому нажиму на нее власть имущих.

Кто несет ответственность за раскол Церкви, который после второго обновленческого Собора длился два десятка лет?

Конечно, главную ответственность несут синодальные деятели во главе с А.И.Введенским, настаивавшем на наступательной стратегии по отношению к староцерковникам.

Вряд ли может быть признана разумной также и «твердокаменная позиция» митрополита Петра, отвергавшего всякую возможность для каких бы то ни было переговоров. Такая политика, независимо от желания ее инициаторов, лила воду на мельницу крайних элементов в обновленчестве.

Миролюбивые и преданные Церкви люди (типа о. Евгения Запольского) были оттиснуты в сторону, и их голоса были заглушены звоном мечей и грохотом литавр.

Братоубийственная война еще долгие годы раздирала многострадальную Русскую Церковь.

Приложения к главе «Второй обновленческий Собор» I. Список членов Священного Синода, избранного III Поместным Собором

1. Митрополит Вениамин Ленинградский.

2. Митрополит Пимен Украинский.

3. Митрополит Тихон Воронежский.

4. Митрополит Евдоким Одесский.

5. Митрополит Алексий Казанский.

6. Митрополит Корнилий Уральский.

7. Митрополит Серафим Московский.

8. Митрополит Виталий Тульский.

9. Митрополит Алексий Крымский.

10. Митрополит Владимир Белорусский.

11. Митрополит Александр Введенский.

12. Митрополит Петр Сибирский.

13. Митрополит Николай Ташкентский.

14. Митрополит Петр Закавказский.

15. Митрополит Василий Дальневосточный.

16. Архиепископ Герасим Владимирский.

17. Архиепископ Анатолий Астраханский.

18. Архиепископ Михаил Рязанский.

19. Архиепископ Михаил Кубано-Черноморский.

20. Архиепископ Иоанн Сталинградский.

21. Архиепископ Константин Курский.

22. Архиепископ Георгий (Председатель Учебного Комитета).

23. Один епископ по избранию Украинского Синода.

24. Протопресвитер П.Н.Красотин.

25. Протоиерей Н.Попов.

26. Протоиерей Н.Платонов.

27. Протоиерей А.Боярский.

28. Протоиерей П.Раевский.

29. Протоиерей Т.Попов.

30. Протоиерей Д.Адамов.

31. Протоиерей М.Князевский.

32. Протоиерей Н.Розанов.

33. Протоиерей А.Эндека.

Миряне:

34. А.И.Покровский.

35. Б.В.Титлинов.

36. С.М.Зарин.

Список членов Президиума Св. Синода, избранных общим собранием Св. Синода 10 ноября 1925 года

Председатель — митрополит Вениамин Ленинградский. Почетные члены:

Архимандрит Василий Димопуло и архимандрит Павел (представители Константинопольского и Александрийского патриархов). Члены:

1. Митрополит Серафим, зав. административным отделом (с иностранным подотделом).

2. Митрополит Александр (Введенский), зав. просветительным от делом (с подотделом учебным, издательским и миссионерским).

3. Протоиерей Красотин, заведующий хозяйственным отделом.

4. Проф. С.М.Зарин, секретарь Синода и зав. юридическим отделом.

II. Документы, принятые Собором

Постановление Собора

1. Св. Собор подтверждает необходимость устранения в 1922 году бывшего патриарха Тихона от управления Церковью для церковного блага и считает образованное тогда высшее церковное управление закономер ным, созванный им Собор 1923 года каноническим и законным, преем ственно связанным с первым Поместным Собором 1917 года, установив шим, что высшее управление Русской Церковью принадлежит регулярно созываемому Поместному Собору.

2. Признавая соответствующими церковному моменту постановления Собора 1923 года и данное им направление церковных дел, Св. Собор признает отвечающим церковной пользе упразднение церковных группир о- вок, произведенное августовским съездом 1923 года и одобряет переимено вание Высшего Церковного Совета в Св. Синод и признает целесообразной Деятельность Св. Синода, направленную к церковному укреплению.

3. Св. Собор считает необходимым установить, что Православная Церковь, возглавляемая Св. Синодом, решительно отгораживается от таких без ответственных групп и деятелей, как прот. Красницкий, давно отошедший от основного церковного русла, или епископ Антонин, столь же давно не имеющий отношения к Св. Синоду, и не отвечает ни за какие их выступления и: действия, иногда даже бесславящие достоинство церковного сана.

4. Св. Собор одобряет ту осмотрительность, с какой Св. Синод имя церковной экономии, проводил в жизнь постановления Собора 1923 года не механически, а считаясь с условиями церковной действительности

5. По условиям церковной деятельности, ввиду медленного воспри ятия верующей массой древнецерковного института брачного епископата наряду с безбрачным и древнецерковного же снисхождения к человечес кой немощи в форме дозволения второго брака — клирикам, Св. Собор считая безбрачный и брачный епископат равноценными, в целях подготов ки церковно-народного сознания к восприятию нового порядка, признает за благо поставлять брачных епископов и разрешать второй брак с особой осмотрительностью, с согласия местной паствы и во уважение достоинств кандидатов епископата или особых обстоятельств вдовых священнослу жителей.

6. Считая Поместный Собор, согласно церковным канонам, полномочным для разрешения таких церковно-практических вопросов, как брачное состояние клира, ибо каноническая практика в этом отношении была в древней церкви разнообразна и брачный епископат известен со времен апостольских, и второбрачие духовенства допускалось в церкви во времена Вселенских Соборов, Св. Собор в то же время считает долгом представить постановление Соборов 1923 и 1925 годов по этому предмету на благорассуждение предстоящего Вселенского Собора и выражает готовность подчиниться решению сего Собора, поскольку оно будет обязательным для всех Православных Церквей.

7. Считая, вместе со Вторым Поместным Собором, более целесооб разным применение в практике Православной Русской Церкви нового сти ля, но в то же время принимая во внимание бытовые условия русской жизни, при коих немедленный переход на новый стиль вызывает часто неблагоприятные осложнения, III Поместный Собор благословляет приме нение той или другой практики, нового или старого стиля, по местным условиям, полагая, что авторитет предстоящего Вселенского Собора разре шит окончательно этот вопрос и установит единообразное церковное время исчисление во всех Православных Церквах».

(Там же, № 6, с.18.)

«О высшем церковном управлении» (доклад митрополита Серафима) «нецелесообразность патриаршества.

«Положение о высшем управлении Православной Церкви в пределах СССР»

Общие положения:

1. Высшая власть — законодательная, административная и судебная в Православной Церкви в СССР принадлежит Поместному Собору, созываемому, по возможности, ежегодно, но не менее одного раза в три года, в оставе епископов, клириков и мирян.

2. Св. Собор избирает из своей среды свой исполнительный орган, который ведает всеми делами Православной Церкви на территории СССР в междусоборный период. Этот исполнительный орган носит название Св Синода Православной Церкви, находящейся в пределах (на территории) СССР.

Положение о митрополитанских округах православной церкви на территории СССР

Постановление III Всероссийского Поместного Собора в октябре 1925 года по докладу об автокефалии Украинской Православной Церкви.

III Всероссийский Поместный Священный Собор, заслушав «Деяния II Всеукраинского Поместного Св. Собора 12 мая 1925 года», провозглашающие автокефалию Украинской Православной Церкви, с братской любовью приемлет и благословляет сей акт своей родной сестры — Украинской Православной Церкви. Со своей стороны, III Всероссийский Собор также осуждает то насилие, которое было допущено в 1685 году, и присягу киевского митрополита Гедеона, князя Святополк-Четвертинского, вменяет, яко не бывшую. III Всероссийский Поместный Священный Собор выражает глубокую уверенность в том, что связанные свободною, братской любовью в Союзе мира две родные сестры — Российская и Украинская Православные Церкви сохранят на вечные времена в своих взаимоотношениях заветы Христовой любви, мира и правды», (с. 21.)

Постановление Собора по докладу о Высшем Церковном Управлении

Заслушав доклад митрополита Серафима и суждения по нему:

1. Св. Собор подтверждает верность Русской Православной Церкви соборному началу, преемственность которого была восстановлена Собо ром 1917 года.

Священный Собор исповедует древнецерковное сознание, что соборность составляет основу церковного строя и связующее звено церковного единства, ибо лишь соборный разум Церкви является надежным храните-км церковных преданий и праведным судьей могущих возникнуть в Церкви пререканий и разногласий.

2. Считая соборное начало основой церковного строя и признавая «ответственным ему соборное построение всех органов Церковного Уп равления, — Св. Собор находит, что Высшее Церковное Управление Пра вославной Церкви в пределах Советского Союза должно быть также по кроено соборно, из уполномоченных представителей иерархии, клира и Мирян, осуществляющих волю Поместного Собора, их избравшего, до cледующего Собора, регулярно созываемого, согласно принятому Соборощ постановлению.

3. Так как история, каноны и многовековой опыт Православной Цер кви свидетельствует, что патриарший институт не составляет необходимого учреждения в Церкви, а лишь временное явление, возникавшее и исчезав шее в силу временных исторических обстоятельств, у нас же патриаршест во, восстановленное Собором 1917 года, по обстоятельствам нашей церков ной жизни, оказалось не отвечающим условиям государственной жизни и чреватым опасностями для церковного мира, то Св. Собор подтверждает определение Собора 1923 года об отмене патриаршества и признает патри аршую форму управления не полезной для блага нашей Церкви.

4. Св. Собор одобряет представленный ему проект Положения о Высшем Церковном Управлении Православной Церкви в пределах Совет ского Союза и о митрополитанских округах и постановляет принять его и утвердить с принятыми поправками».

Воззвание III Поместного Собора

Божией Милостью Священный Собор Православной Российской Церкви всем архипастырям, пастырям и мирянам православным.

Благодать вам и мир да умножатся.

Приидите, чада, послушайте Мене, страху Господню научу вас.

Великое нестроение переживает наша родная Православная Церковь. Освобожденная от уз государственной опеки декретом об отделении Церкви от государства, она еще до сих пор не может найти единого пути в устроении своей внутренней жизни. Сначала вовлекалась она призывами своего бывшего вождя патриарха и Собора 1917 года в пучину гражданской междоусобицы и кровью иной раз и неповинных сынов своих — малых сих, послушных голосу власти церковной, обагрила ризы свои…

Потом восстали в ней мужи дерзновения, поднявшие голос свой против «книжничества» на седалищах апостольских, против того епископата, который увлекал в бурю страстей человеческих Русскую Церковь.

В неразрывном единении с Церковью Восточной, через первых по чести Предстоятелей ее — патриархов Константинопольских Мелетия, Григория VI, Константина VII и Василия III, эти сыны Церкви — сейчас уже многомиллионная масса архипастырей, пастырей и верующих мирян — напрягали и напрягают все силы, чтобы соборным разумением найти путь жизни церковной в условиях нашего времени.

Твердо держат и исповедуют они веру православную на святых всех Вселенских и Поместных Соборах утверждают, сберегают они чин церковный — богослужебный, любовно приемлют предания святоотеческие, не порочат они канонов Церкви Святой. Не отступают они от духа жизни церковной. Непонятые еще, хулимые, часто лишенные куска хлеба злобной нетерпимостью человеческой, предо всем миром без суда церковного объявленные врагами Церкви Божией — «еретиками и раскольниками», они сгорают на живом деле церковном, принося свои таланты, знания, сялу и веру на дело строительства дела Церкви, «в обновлении духа», на лачалах мира, любви и согласия всех.

Ибо в чем обвиняют нас? В самовольном захвате власти церковной? Но ее выпустил из рук покойный патриарх Тихон, отказавшись до Собора от управления церковью еще 5/18 мая 1922 года. Выпустил из рук заместитель патриарха митрополит Агафангел, не предусмотрев указать себе заместителя…

Помня Апостола, чтобы «все в церкви было благообразно», те, кто имел «ревность Илиину», взяли временно церковное управление в свои руки, с целью привести вновь к Собору Российскому (1923 года).

Строгое слово сказал Собор о том вдохновителе и руководителе жизни церковной, который сам потом признал, что всю силу своего патриаршего авторитета он употребил на то, чтобы втолкнуть народ церковный в водоворот политической бури.

Сказал — и призвал иных деятелей.

Эти вожди Церкви Христовой, не держась за власть в Церкви, но трепеща ответственности, возлагаемой ею, вновь собрали ныне Священный Собор, чтобы проверить и наперед определить пути делания своего — это не захват власти.

Всех звали на этот Собор — но не все пошли. Убоялись многие страха там, где «не было страха». Испугались, не погрешат ли, приняв участие в Соборе церковном, испугались потому, что многие иерархи Божий во главе с тем, кто ныне именует себя заместителем патриарха, Крутицким митрополитом Петром, — выступили с обвинениями против епископов, жен имеющих, и против второбрачия клириков. Свидетельствует Священный Собор Православной Церкви Российской, что, согласно 12 правилу, св. Отец, в Трулле собравшихся, дозволено это «не ко отложению или превращению апостольского законоположения, но в попечении о лучшем, ради пользы церковной».

Бесчестится ныне у нас святой брак церковный и для христианского сознания святости таинства брака, благочестно восприятие его и для носителей высшей благодати, для епископов Божиих. Но, видя смущение иных, Священный Собор впредь определяет поставлять во епископы лиц, жен имеющих или не имеющих, лишь по избранию будущей паствы их.

И второй брак клириков Церкви допущен по снисхождению к немощи человеческой, ибо «брак честен» — благословил его Бог, а по слову Апостола: «лучше есть ожениться, нежели разжигатися», да умолкнут хуления на служителей Церкви, часто падавших под тяжестью возложенного на них бремени неудобоносимого. Священный Собор всем чадам Церкви Христовой напоминает слова св. Благовестника Павла: «Хочу, чтобы все были, как я», — но «Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов».

Отказался митрополит Петр Крутицкий эти вопросы обсудить на Соборе, отверг все попытки в этом направлении Св. Синода и группы московских приходов, и есть ныне разделение, раскол в нашей Церкви на две крупные части. Совершенно в сторону отошли те, кто самолично ломает уставы, богослужение, учение Церкви, безумствуя в попытке своей, презрев многовековой соборный опыт Церкви, по своему измышлению «возродить» Церковь, и те, кто, увлекаясь революционной стихией нашего века, пытается влить в эту стихию несродный ей поток, несродной Благодати Христовой, и этим смешением создать какую-то «Живую Церковь» — предстоят две великие силы русской жизни церковной — друг перед другом, исполняя великим смущением верующих и вызывая «покивание главами» от сынов века сего… Стоят к недоумевают… Священный Собор видит упорство тех, кто стоит на верхах одной из групп. Другая зовет к единению, зовет к согласному обсуждению, к миру церковному, а руководители первой требуют покаяния, и сами не хотят сделать ни шагу к примирению всех. Бог им судья. Покаяние по обвинениям недоказанным или ложно предъявленным — было бы источником еще больших недоразумений, еще больших нестроений церковных. А объединение всех верующих около тех, кто и до сих пор не может разорвать с государственным и общественным прошлым, как документально выяснено на Соборе, подвергало бы Церковь новым скорбям и вновь было бы изменой делу Св. Православия, которое чуждо политике и устремляется ввысь.

Священный Собор никому не предъявляет никаких обвинений, — но, взирая на увлечение иных делами мирских управлений, просит и молит архипастырей и пастырей и мирян: не связывайте судьбу Церкви с тем, кого считают своею главою архиереи, бежавшие от народа своего в годину страданий за границу, чтобы готовить новые беды трудовому народу и заливать поля родины кровью детей ее. Отходите скорее от тех, кто заражен болезнею омирщения Церкви и хотел бы сделать ее одним из орудии, при помощи которых вернется «старая жизнь».

Порывайте с теми, кто не останавливается ни перед клеветою, ни перед насилием, ни перед забвением соборного начала в жизни Церкви, ни перед разжиганием религиозной нетерпимости и фанатизма — лишь бы только удержаться у власти Церкви Русской для нецерковной работы.

Священный Собор Российской Православной Церкви и к ним непосредственно обращает свой голос.

«Приидите, чада, послушайте меня, страху Господню научу вас». Имейте страх перед Богом: Его рука владеет народами. Его Святая воля утвердила Церковь на основании Апостола и пророков. Его Божественная Заповедь определила быть соборному началу в Церкви. Его завет: если с вашей стороны возможно — будьте в мире и любви со всеми. Его слова ко всем кичащимся и множеством народа и мощью средств, и внешнею славою и блеском: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься» (Лук. 10,15)-

И ты, удел Господень, Православный народ церковный, попомни страх Господень и бойся отступить не от людей, а от Бога, от заветов, от Воли Его…

Священный Собор Российской Православной Церкви верит, что близок день, когда уйдут с церковных кафедр люди, «неправо правящие Слово Истины», и призывает к молитве всех, да даст Господь народу Своему и архипастырей и пастырей, могучих разумом, светящихся добродетелью, палящих словом, смиренных духом, подчиняющих себя соборной воле, забывших о борьбе мирской и любящих Христа всем сердцем и всей душой…

Собирайтесь воедино. Друг к другу близко. Один к другому любовнее. Все вместе в послушание Собору Русской Церкви и избранному им Священному Синоду, за Божию, за Православную Святую Веру, за Христа.

И Бог, Своею Благодатью, по молитвам всех угодников земли Российской и заступлением Пречистой Св. Девы Богородицы, «да укрепит нас всех во всяком деле блазе, творя в нас всех благоугодное пред Ним». Ему же честь и слава во веки веков. Аминь.

Богоспасаемый град Москва. Октября 9 дня 1925 г.» (с.31–32).

«Послание III Поместного Собора всем автокефальным православным церквам.

Божиею милостью, Священный Собор Православной Российской Церкви, собравшись в Богоспасаемом граде Москве 1 октября 1925 года, с братской любовью, лобызает Боголюбезнейших предстоятелей Святых Божиих Автокефальных Церквей, содержащих в непорочности Святую Православную Веру. Верный Святой Вере Православной, утвержденной из семи Вселенских и девяти Поместных Соборов, переданной нам от Святых Отец и учителей Церкви, Священный Собор Церкви Российской, созидая Церковную жизнь в условиях действительной религиозной свободы, предоставленной народам в пределах СССР декретом Всесоюзного Правительства, поставил своей задачей организовать всю жизнь православно-верующих людей на началах исконного православия, чуждого «политиканству» и освящающего честную трудовую жизнь народа.

Священный Собор всемерно стремился к объединению всех сынов Церкви для осуществления этой задачи. Но с великой скорбью свидетельcтвуем, что это оказалось недостигнутым ввиду политических убеждений у тех, кто подмешивает дело Церкви мирскими устремлениями и, по данным, имеющимся в руках Собора, и ныне противостоит существующей власти.

В целях достижения поставленным задачам, Священный Собор в своей работе устремил внимание на выработку «церковных уставов» (соборного управления и местных органов церковного управления).

Ради этой же цели Священный Собор для нужд своей Поместной ви признал равночестным безбрачный и брачный епископат, по выбору их будущею паствою, и второбрачие клириков, при согласии на то приходов, где они проходят свое служение.

Для той же цели Священный Собор дал свое благословение на продолжение и развитие религиозно-просветительной борьбы за веру. Сего же ради благословил Священный Синод автокефалию родной нам по духу Православной Украинской Церкви. Ныне, избрав Священный Синод Российской Православной Церкви, как постоянно действующий орган Высшей Церковной Власти по «Положению», которое при сем братски прилагаем для сведения Вашей Святыни, Священный Собор сим извещает Вас о всем, бывшем у нас, и просит всех Боголюбивых архипастырей, пастырей и православных наших братии в общении любви и мира молитвами своими споспешествовать устроению и утверждению Святой Церкви нашей.

Христос посреди нас», (с.34.)

Резолюция Собора

1. Поручить Президиуму Священного Синода, по получении оконча тельного извещения о сроке созыва Вселенского Собора, собрать общее собрание Священного Синода для избрания делегатов от РПЦ на Вселенский Собор.

2. Будущей делегации вменить в обязанность доложить Вселенскому Собору о современном положении Русской Церкви и тех обстоятельствах, которые вызвали некоторые изменения в нынешней практике Русской Церкви по сравнению с прежней, как то: по вопросам о брачном епископате и второбрачии духовенства.

3. Поручить означенной делегации представить Вселенскому Собору мнение русских богословов по тем вопросам, которые вызывают богословские разногласия.

Епископ Антонин и «Союз Церковного Возрождения»[65]

Читатели нашей работы обратили внимание на полное исчезновение с ее страниц имени Антонина Грановского.

Летом 1923 года, после ухода Антонина из состава Высшего Церковного Совета, он действительно уходит из «большой церковной политики».

Тихо и сумрачно в его монашеской келье в Богоявленском монастыре. Лишь изредка сюда заходят посетители: забредет сюда студентик-богоискатель, из тех, кто посещает религиозные диспуты, — поговорит о марксизме и религии; заедет провинциальный сектант — затеять состязание, уснащенное библейскими текстами. И снова тихо и одиноко в келье — гулко отдаются шаги в небольшом коридорчике, зайдет поставить самовар келейник, живущий напротив… И опять тихо, одиноко и мрачно у старого, больного владыки.

Богоявленский монастырь, в котором жил владыка, опустел — церковь закрыта, оставшиеся монахи ждут с минуты на минуту выселения, ходят молиться в уцелевшие церкви Китай-города — этого своеобразнейшего уголка старой Москвы, тогда еще сохранившегося в полной неприкосновенности.

И напротив, в Заиконоспасском монастыре — разгром: монахов выселили, вселили новых людей — с семьями, с детьми, с примусами.

Но церковь открыта, и в ней по-прежнему служит Антонин. Каждый день пересекает Никольскую улицу его высокая фигура.

В эти последние годы своей жизни он остался таким же: грубая монашеская ряса, черный клобук, панагия… Широкая седая борода, суровое лицо и большие проницательные умные глаза. «Необыкновенные у него были глаза, — вспоминал протоиерей о. А.Щ., — таких глаз я еще ни у кого не видел: умные, зоркие, молодые».

«Появляется Антонин в черной грубой рясе, с образком Пресвятой Девы на груди, его суровое лицо изредка озаряется улыбкой», — нехотя замечает большой недоброжелатель Антонина, заезжий аббат Д'Эрбиньи.

Он по-прежнему совершает длинные богослужения и говорит по несколько часов проповеди. Часто выступает епископ и на диспутах, хотя его имя затмевается именем Александра Ивановича Введенского, популярность которого достигает в это время зенита. 20-е годы XX века — это эпоха великих ораторов — и Антонин был первым из них.

Интересно сравнить оратора Антонина с оратором по имени А.Введенский. Противоположные во всем, эти два человека были противоположны и как ораторы.

В противоположность пылкому, эмоциональному А.И.Введенскому Антонин в своих проповедях очень редко апеллировал к чувству: говорил он ровно, спокойно и без выкриков и ораторских украшений. Никто, однако, не умел так заставить себя слушать, как Антонин. Громкий, мощный голос, отчеканивающий каждое слово, как бы гвоздями заколачивал мысль оратора в головы слушателей. Не слушать было невозможно, когда кряжистый, могучий старик говорил медленно, с оканьем, делая паузу после каждого слова: «Кадило… и кропило… и требник… должны т-теперь… отойти на задний план».

Трудно было не слушать, еще труднее было с ним спорить: непоколебимая уверенность слышалась в каждом слове, казалось, протопоп Аввакум воскрес из мертвых. Но это был Аввакум, возросший на дрожжах русской общественной критической мысли; универсальная образованность Антонина не уступала эрудиции Введенского. Спокойно, ясно, все тем же окающим, громыхающим голосом приводил он имена всемирно известных ученых, биологов, физиков, богословов. Легко и свободно, без запинки, цитировал их на трех языках. В этом не было ни щегольства, ни фатовства… Он вел себя в науке как в своем хозяйстве… И тут же, легко и просто, он спускался к обыденной жизни, приводя простые кухонные примеры, говоря языком, понятным каждой кухарке.

Блестящий популяризатор, епископ Антонин не боялся грубых, обыденных, неожиданных оборотов, сравнений, режущих ухо, привыкшее к тому, что о Боге говорят медоточивыми, елейными оборотами. Так мог говорить только глубоко религиозный человек, который видеть привык Бога не только в храме, но и в жизни, который сумел пронизать Им всю свою обыденную жизнь и быт.

Наибольшее нарекание вызывало у Д'Эрбиньи знаменитое в то время популярное объяснение Антонином догмата Пресвятой Троицы (сравнение с экипажем). Между тем это сравнение, несмотря на свою кажущуюся экстравагантность, живо напоминает святоотеческие образы — те времена, когда люди еще не заперли религию в стенах храма, окружив там Бога внешним почитанием — очевидно, для того, чтоб как можно реже вспоминать о нем в жизни. Пример Антонина близко напоминает сравнение св. Спиридона, епископа Тримифунтского, который на Никейском Соборе привел известный пример с глиняным горшком (глина, вода и огонь, соединенные в неразрывном единстве).

Антонин, проповедовавший в Москве 20-х годов, где улицы были заполнены пролетками, привел пример также из обыденной жизни. «Что такое экипаж? — спрашивал он. — Соединение трех: кучера, лошади и коляски. Отнимите одного из них — и экипажа не будет, ехать он не может… Вот вам пример триединства из обыденной жизни». Это многих шокировало, но запоминалось навсегда и было понятно каждой папертной сТарушке. И тут же неожиданный взлет: проповедник приводил другие примеры (из Канта и Гегеля) — и лились вдохновенные речи о Предвечной, гЛубинной Тайне Триединства.

Введенский имел много подражателей. Антонину подражать было немыслимо — так говорить мог только он один.

Изумительный оратор, епископ Антонин был и замечательным литератором. Стиль Антонина, тяжелый, шероховатый, изобилующий безграмотными (с точки зрения обычной) оборотами, великолепно передает его мысль, оригинальную, самобытную, которая не укладывается ни в рамки приглаженного журналистского языка, ни в елейные обороты семинарского красноречия, ни в бюрократические канцелярские параграфы.

Когда читаешь Антонина, невольно вспоминаются и следующие строки из тургеневского письма Л.Н.Толстому: «Вы всегда безграмотны: иногда, как гениальный писатель, преобразующий язык, — иногда, как пехотный офицер, пишущий письмо своему другу в окопах».

Безграмотность Антонина — это безграмотность и Л.Н.Толстого, и Ф.М.Достоевского, — безграмотность гениального мыслителя, для которого тесны грамматические рамки.

Антониновский юмор, тяжеловатый, народный, соленоватый, тоже не имел подражателей. Часто обвиняют Антонина в пристрастии к грубым выражениям, но этого пристрастия не было: Антонин прибегал к ним лишь тогда, когда надо было разоблачить лицемерие и фальшь. Когда на пути Антонина вставали предательство, подлость, корысть под маской елейного пустосвятства, Антонин одним рывком, не стесняясь в выражениях, срывал маску лицемерной святости.

Здесь нам хочется вспомнить один эпизод, вернувшись несколько назад, к 1922 году.

Летом 1922 года, когда Антонин был председателем ВЦУ, а Красницкий сколачивал «Живую Церковь», в Москве собрались губернские уполномоченные ВЦУ.

Тут же произошел острый конфликт между Антонином и Красниц-ким. Красницкий требовал включить уполномоченных (своих ставленников) в состав ВЦУ. Антонин категорически выразил свое несогласие — самое большее, на что он соглашался — предоставить уполномоченным совещательный голос.

В этой накаленной атмосфере открылся съезд уполномоченных в Троицком подворье. Появившись за столом президиума, Антонин спокойно сказал:

«Заседание ВЦУ с участием уполномоченных с совещательным голосом считаю открытым»… В ответ — свистки, топот ног, крики: «Решающего голоса!..»

«Заседание ВЦУ с участием уполномоченных с совещательным голосом считаю закрытым»… И Антонин затянул «Достойно». Так заседание открывалось и закрывалось 18 раз. Антонин с бесстрастным лицом произносил эти две стереотипные фразы, и чувствовалось, что он их будет произносить еще сотню раз.

В девятнадцатый раз Красницкий не выдержал:

«Дорогой владыко! — начал он вкрадчиво. — Прежде чем вы откроете заседание, разрешите от всех нас обратиться к вам со словами любви и уважения — ибо мы все бесконечно вас любим… Мы все знаем, сколько страданий вы приняли за обновление Церкви; мы знаем, в какой нищете вы жили в 1919–1920 годах, когда вы вынуждены были даже ходить по дворам и стучаться в двери квартир со словами: «Подайте безработному архиерею»… (Красницкий умел смешать яд с елеем.) И теперь мы видим в вас нашего любимого вождя — мы хотим вознести вас на такую высоту, на которой не стоял еще ни один архипастырь. Не огорчайте же нас, дорогой владыка!»

Спокойно выслушав Красницкого, Антонин не спеша ответил своим окающим голосом: «У нас на Украине говорят: «Онисим, а Онисим, мы тебя повысим, посадим в терем, а потом об…» Взрыв хохота заглушил слова Антонина, а он все так же бесстрастно произнес в 19-й раз свою стереотипную фразу. На этот раз никто не протестовал. И заседание открылось…

Новый, последний период в жизни Антонина открылся 29 июня 1923 года. В этот день — праздник святых апостолов Петра и Павла — Антонин Грановский, уволенный Высшим Церковным Советом на покой, провозгласил с кафедры храма Заиконоспасского монастыря следующую декларацию:

«Господи, дай укрепление Церкви Твоей — Петрову твердость и Павловы разум и светлую мудрость. В день святых Первоиерархов апостолов я утверждаю в Заиконоспасском храме автокефальную кафедру свою на возрождение силы Христовой в душах верующих…. Возрождение помимо народа и без народа — бессмысленно и безнравственно. Я, вместе со своими единомышленниками, отхожу от старой «тихоновской» церковности, скле-розно-паралитичной и социально — клерикально контрреволюционной — и осуждаю ее. Мы отворачиваемся от хищно-поповской «живой» церкви и презираем ее за ее аппетиты. Мы отделяем себя и от малосильного, подменяющего импульс рационализмом и живущего безвольным пафосом и впадающего в истерию малоимпонирующего и маломорального «Древнеапостольского союза» и согреваемся кровообращением Христовым во всех тка нях тела церковного, наипаче мирян; мы отвергаем жестокость монархизм иерархии (архиерейства и олигархического пресвитерианства) и ищем бла годати Христовой в целом организме общины, выдвигаем благо веруюшего народа, для которого только и существует иерархия. Мы именуем свою общину «Церковь Возрождения» и раскрываем объятия всем, простираюшимся к нам на исповедание Устава «Союза Церковного Возрождения».

Господи, благослови начало благостью Твоею».

(Труды Первого Всероссийского Съезда или Собора «Союза Церковного Возрождения». Торопец, 1925, с. 17.)

Таким образом, день 29 июня 1923 года — день провозглашения автокефалии Антонина, должен был, по мысли Антонина, явиться днем рождения новой Церкви.

Здесь будет уместно дать краткий очерк «Церкви Возрождения» в интерпретации ее основоположника.

«Союз «Церковное Возрождение», — рассказывает Антонин, — возник в августе 1922 года, как противовес и защита церковно-нравственных основ от потрясения их клерикальным материализмом и нигилизмом организовавшейся тремя месяцами раньше группы «Живая Церковь». Союз «Церковное Возрождение», с момента возникновения, составлял коалицию с группировками «Живая Церковь» и последующим СОДАЦем в Высшем Церковном Управлении, но, по малочисленности своего представительства, играл в нем только пассивную роль. «Живая Церковь», в сущности своей, классовая и ремесленная, все время подсиживала и не раз открыто замахивалась на Союз Церковного Возрождения, желая его уничтожить, но соображения ожидавшегося Собора сдерживали ее покушения и берегли Союз. Когда Собор 1923 года перекатил через пороги церковной контрреволюции, «Живая Церковь» отбросила сдержанность и разинула пасть на Союз Возрождения. 25 июня 1923 года живоцерковники и сода-цевцы составили заговор и ударом в спину, заочно, втихомолку от митрополита Антонина, председателя ВЦУ, уволили его в отставку от всех должностей. (Указ от 26 июня за № 1125.) А через два дня, замывая кровь учиненного душегубства, Красницкий с компанией собрали живоцерковни-ческое московское духовенство в числе 97 человек и вынесли резолюцию в оправдание содеянного злодейства: «Признать преступной и крайне вредной для церкви деятельность митрополита Антонина, ставшего на путь реформации». Но так как по нынешнему времени чисто церковные гневы не влекут за собой внешних административных действий, а живоцерковники, морально нечистоплотные, совершенно не импонируют своим авторитетом, то они услужают в доносах и в шпионаже. Для привлечения внимания «кого следует» на Антонина в резолюции было прибавлено — будто Антонин объединяет вокруг себя приходских контрреволюционеров. Но тут сорвалось: донос не подействовал.

Эмоциональная взаимоисключенность «Живой Церкви» и «Союза озрождения» выступила со всей выпуклостью, и движение их в одном вагоне, но в разные стороны, было невозможно. Идеологически отрицаемый, фактически парализуемый и физически угрожаемый Союз Церковное озрождение, спасаясь от погублений, унес от «Живой Церкви» ноги. 29 Июня 1923 года, в день св. Первоверховных апостолов Петра и Павла, в аиконоспасском храме после литургии, с церковного амвона была оглашена защитно-оградительная автокефальная грамота, полагавшая формальное начало самобытию Союза «Церковное Возрождение». (Там же, с. 16–17) В этом кратком историческом очерке Союза Возрождения содержится ключ к пониманию трагедии антониновского движения: «Союз Возрождения» был задуман как широкое народное движение — однако народ его не понял и не принял.

В одной из своих статей Антонин, говоря о различии между «попом» и «священником», прибегает к яркой метафоре. «Представьте себе, — говорит он, — что дирижер внезапно оглох и продолжает дирижировать тогда когда оркестр молчит. Дирижер будет производить странное и жуткое впечатление. Поп — это кривляющийся, махающий, уродливый клоун, потерявший доступ к людским сердцам». По иронии судьбы, именно Антонин в последние годы жизни оказался в роли оглохшего дирижера. Антонинов-ские реформы, осуществлявшиеся для народа, не находили доступа к народному сердцу — а без этого они были ненужным и странным вывертом, отдающим порой балаганом. Кто виноват в этом?

Никто — и в этом трагедия Русской Церкви.

Вся беда в том, что русская иерархия, воспитанная в традициях консервативного обрядоверия, органически не могла (да и теперь еще не может) принять и даже понять религиозного творчества, в чем бы оно ни выражалось — в богословии, литературе, в социальных вопросах. Это определило отход Антонина от патриарха и поставило его во главе обновленческого движения. А это и определило плачевную судьбу Антонина — как он ни отмежевывался потом от обновленцев, как ни ругал и поносил их — он в глазах народа оставался все-таки обновленцем — и это определило отрицательное и предвзятое отношение к нему масс. Именно благодаря этому Антонин остался в стороне от великого народного движения, охватившего Церковь после освобождения патриарха летом 1923 года.

«Тихон клейменый или Тихон прощеный — он нам одинаково не нужен», — таков первый отклик Антонина на освобождение патриарха.

7 июля 1923 года была опубликована развернутая декларация Антонина по поводу освобождения патриарха Тихона. Приводим полностью эту декларацию, которая и является самым слабым и ошибочным документом из всех когда-либо вышедших из-под пера Антонина.

«Союз Церковное Возрождение о Тихоне (Единомышленникам и всем ревнителям Правды церковной. Разъяснение тихоновского обращения).

Около года назад глава Русской Церкви отказался от управления Церковью до Собора. Два месяца назад Собор, обсудив виновность его в церковной разрухе, упразднил и прежний аппарат церковной власти, покарал и главного кормчего церковного корабля за то, что тот довел Церков до крушения.

Ответчик недоволен Собором и решением о нем, и первое слово его к верующим, как только он получил возможность говорить, — это слово протеста и охулки Собору. Решение Собора, объявляет он, неправильно и форме, и по существу. Изрекши так, он опрокинул Собор ногою и стал действовать так, как будто Собора и совсем не было. Даже если быть на точке зрения подсудимого, считая, что Собор его осудил неправильно и несправедливо, если согласиться с ним, что самый Собор был корявый и большинство участников Собора можно опорочить и заявить против них отвод, то все это не дает никому и даже патриарху права единолично, самодержавно ниспровергнуть Собор, топнув ногою.

Если бывший патриарх оспаривает решение Собора, потому что не было соблюдено 14-е апостольское правило, то ему следует напомнить также 12-е правило Антиохийского Собора, по которому епископ, низвер-женный Собором, получает право жаловаться большому Собору, — и то, в чем он считает себя правым, предложить большему числу епископов и от них принять исследование и окончательный суд! Патриарх, низложенный и опротестовавший постановление, не имел никакого права восстанавливаться единолично и самочинно, не имел никакого основания собственным личным почином восхищать себе право священнодействия. Он должен был искать себе апелляционной инстанции в новом Соборе епископов, на котором и изложил бы все те доводы, которые приводит в своем обращении. И этот Собор, разобравши дело, усмотрел бы, допустим, нарушение правды и процессуальные отступления, «неправильности по существу и по форме», допущенные бывшим судом, и отменил бы постановление о лишении его сана и восстановил бы его в чести и достоинстве и вернул бы ему церковную власть. Вместо этого бывший патриарх, поставленный в свое достоинство своею братией, соепископами, избранный ими, как первый среди равных, презрел 34-е апостольское правило, самонего-дующе плюнув на 67 епископов, бывших на Соборе, и не заручившись даже согласием единомышленников из епископов, безапелляционно, самодержавно, единовластно и бесцерковно начал патриаршествовать как ни в чем не бывало.

Если ему из 67-ми прибывших на Собор архиереев ведомо только человек 10–15, то и этим 15 человекам плевать в лицо негоже. Ты добейся того, чтобы против этих 15 собралось 30, тебе ведомых, и пусть эти 30 тебя оправдают и обелят и вернут тебе и честь, и достоинство, а тех 15 осудят. Это будет для тебя и почетно, и церковно, и для тех 15-ти порицательно и уничижительно. Но до этого оправдания сиди тихо и неси наложенноелишение и не бунтуй, решения плохого Собора не преступай, ищи, когда новый Собор отменит «несправедливый» приговор и, может быть, аннулирует и самый Собор в целом. Единоличное, монархическое, автократорское, узурпаторское аннулирование хотя бы ц плохого Собора бывшим патриархом для него как для необновленца, не имеет никакого канонического оправдания и делает его перед лицом Церкви виновным и безответным. «Не соблюдена процессуальная сторона, без чего, — говорит бывший патриарх, — приговор не имеет силы и значения».

Если убийцу осудили на каторгу, но позабыли к приговору приложить печать, то, выходит, убийца, по существу, не виноват. Но и это формальное нарушение должна установить объективная сторона, а не сам заинтересованный осужденный. Иначе зачем бы тогда и существовала апелляция. Если бы сам обвиненный плевал на судей и своими действиями опрокидывал их приговор, — как и зачем существовал бы самый суд.

«Все мною было бы раскрыто на Соборе, если бы меня туда позвали и спросили, как бы следовало, чего, однако, не сделали». Так ответчик признает принципиально за бывшим Собором право судить его, звать и спрашивать, и говорит, что пошел бы. Выходит дело, что Собор-то был Собором, только не угодил бывшему патриарху, и последний «в сердцах» старается теперь опорочить этот Собор.

На Соборе 1918 года, утвердившем патриаршество и посадившем митрополита Тихона, определением от 2/15 августа постановлено:

1) лица, лишенные священного сана приговорами духовных судов, правильными по существу и по форме, не могут быть восстановлены в священном сане;

2) приговоры суда о лишении священного сана, признанные высшим церковным судом неправильными по существу или по форме, подлежат пересмотру и могут быть отменены за признанием недействительными».

Кто же этот высший церковный Суд? В данном случае, конечно, новый Собор, а не единоличная, да еще и подсудимая же особа патриарха.

Кто должен отменить этот приговор и объявить его недействительным? Опять Собор епископов, а не самодержец-патриарх. Теперь, по примеру Тихона, все лишенные сана духовные лица объявят вынесенные о них приговоры неправильными и по форме, и по существу и сами себе вернут право священнодействия, и пойдет церковно-судебная чехарда. Церковный суд будет в корне уничтожен. Бывший патриарх, почувствовав, что его обидели, имел право жаловаться и искать восстановления поруганной правды, но искать церковно, соборно, епископски-товарищески, судом коллегии епископов, членом которой он состоит, а не юпитерски, монархически,

самокапризно.

Этот смысл и имеет подписываемое обычно епископами титло «смиренный», то есть признающий над собой власть епископской коллегии, братскую дисциплину, в противоположность самодержавной неприкосновенности. По 4-му правилу Антиохийского Собора, если епископ, низверженный из сана Собором, дерзает совершать опять какую-либо священную службу, таковому непозволительно надеяться на восстановление в прежний чин, но даже от него не принимается апелляции, и все сообщающиеся ним должны быть отлучены от Церкви. Бывший патриарх тем, что плюну на Собор, не только проявил бесчинное монархическое ослепление, но упра днил апеллирование и кассацию и даже друзей своих подвел под отлучение.

Зачем и куда ему теперь жаловаться после того, как он сам себя оавдал и сам себя восстановил? Зачем ему Церковь, организованный, нонический, верующих голос, когда он стал выше Церкви, «папой»- и обиду, нанесенную ему, хотя бы и одною группою, но организованно, то ть канонично, отразил собственным кулаком, а не голосом церкви. Оплеванием Собора бывший патриарх не только показал свой неисправимый, и церковной области недопустимый, монархизм, но и подтвердил Собору поавду соборного решения о нем, как «воспитанном в монархическом сообществе» и неспособном к восприятию революционного (антимонархического) общественного, соборного чувствования и действия. И если бы Николай Романов неожиданно появился в Москве и задумал бы выявить свое самодержавие, он действовал бы точь-в-точь, как бывший патриарх Тихон. К нему, конечно, потянулись бы монархисты, образовалось бы управление и стало бы развивать свою деятельность. Он выпустил бы манифест, в котором о Советской власти, как бывший патриарх о Соборе, не мог бы сказать ничего похвального и утешительного. Что сделал бы Романов, то осуществил на церковном фронте «воспитанный в монархическом обществе» бывший патриарх Тихон.

Виновность свою перед Советской властью бывш. патриарх перелагает на то общество, которое его как главу православной церкви постоянно подбивало на активные выступления против Советской власти. А между тем Советской властью не прощенный и формального права в революционном порядке не имея, патриарх производит в советских условиях монархически-церковный переворот, то есть контрреволюционный. Но не только мнит себя патриархом персонально, но возвращает себе единолично уничтоженное патриаршество (как административный аппарат) демагогическим путем, не через Церковь, не через организованный, законно звучащий голос Церкви, а монархическим мятежом в Церкви, демагогическим ударом по чувствам верующего народа, одобрением толпы. В расчете на «патриарший гипноз» толпы, в целях использования религиозных чувств народа, одобрением толпы, для утверждения выдернутого из-под него (патриарха) всероссийского престола, он, до неприличия вызывающе, с места в карьер и заключения, садится на лошадь и едет на кладбище оказать церковную честь погребенному, скончавшемуся, популярному в Москве священнику Мечеву, которого он сам, год назад, будучи патриархом, осуждал и называл «юродствующим». Не входит в оскверненную церковь и служит на могиле панихиду. Толпа забрасывает его цветами. Через два дня он с еще большей торжественностью служит с двумя епископами литургию в Донском монастыре, принимает в алтаре «иностранный дипломатический корпус» и шествует в свои покои по ковру, усыпанному живыми цветами. Он только не отмежевывается от зарубежной церковной контрреволюции, а делает то, за что Храповицкий и «иже с ним» ему рукоплещут. Все это церемонная и гордая, чванная, самолюбовательная, раздорническая и спесивая манифестация. Не эту ли предосудительную и церковно-монархическую провокацию бывший патриарх объявляет надеждой, что у нас хранитель благочестия — народ — не признает постановлений бывшего Собора.

С того момента, как бывший патриарх, сложивший в мае прошлого года власть до Собора, Собором окончательно упраздненный, вышедши из заключения, игнорируя бывший Собор, пренебрегая решением о нем епископов, уничтожая их гордым презрением, стал именоваться и действовать как «Патриарх Московский и всея Руси», он стал раздорником, отщепенцем, вождем тихоновского толка. Осудившие его 67 епископов не осуждены правильным церковным голосом, а отвергнуты и попраны ногами превысившего свои епископские и патриаршие полномочия «громовержца» Тихона. И отселе голос «смиренный» гордого Тихона и всех епископов которые потянутся за ним, для этих 67-ми не осужденных законно, а просто отброшенных, пресекая, и не имеет никакой силы и обязанности. Бывший патриарх в тот момент, когда монархически отшвырнул от себя Собор, сам подрезал основу для своего титула «всея России». Он морально сузил себя, ограничил и территориально. Он может титуловаться патриархом не только «всея России», но и «всей Азии» и «всей Африки», если у него там найдутся единомышленники и признающие его своим главой. Но рядом с ним получают такое же моральное право (и с точки зрения советского закона и гражданское право на титул «всея России» и его конкуренты). Глава всякого религиозного объединения, улья которого разбросаны по всей России, имеет право на титул «всея России». От Святейшего Тихона Патриарха Московского и всея Руси — до Парамона Сидорова — наставника секты вертидырников, если ячейки ее имеются в разных местах России.

Единоличным, априорным отвержением бывшего Собора и суда Тихон отмежевался от единства Церкви и стал главою секты или толка, быть может, многочисленного, но граждански существующего пока подпольно, «тихоновского», с главою неосвободившегося от политического прошлого, еще тяжелого и свежего, на словах отвергаемого, а в действиях — осуществляемого…

Председатель Совета митрополит Антонин. Секретарь Иван Паутин». (Известия, 1923, 7 июля, № 156, с.4.)

Эту пространную декларацию всякий почитатель Антонина Грановского (а он вполне достоин за многие свои заслуги почитания) прочтет с глубокой душевной скорбью. (Только тяжелый долг историка заставил нас привести эту декларацию здесь полностью.)

Безусловно, эта декларация несостоятельна. Более того, каждое слово бьет по самому Антонину.

Прежде всего поражает всякого знающего Антонина то, что знаменитый реформатор становится на путь юридического, формалистического крючкотворства. Он словно забывает, что история Церкви знает так называемые «разбойничьи» Соборы, которые отвергались и единодушно церковью еще до их официального дезавуирования. Таковы все арианские Соборы, многократно осуждавшие св. Афанасия Великого, таков Эфесский Разбойничий Собор и многие другие Соборы.

Можно спросить у Антонина: неужели были неправы те верующие, которые бы не приняли гнусного Собора, лишившего сана митрополита Филиппа по указке Грозного?

И здесь, как всюду, моральный фактор имеет перевес над юридическим, — и сборище предателей, подобных Иуде Искариотскому, не становится Собором епископов, хотя бы оно состояло не только из 67-ми, но даже — 6700 человек.

Далее Антонину, конечно, хорошо известно, что подавляющее большинство епископов старого поставления, как и подавляющее большинство духовенства, верующих, не признавало Собора 1923 года. На Соборе присутствовало 15 епископов старого поставления, но 60 епископов на нем не присутствовало, так как не было допущено на Собор теми людьми, которых он сам неоднократно называл «поповско-торгашеской кликой».

Наконец, как мы сказали выше, декларация Антонина бьет по самому автору — он ведь так же отстранен, а затем (в октябре) запрещен в священное лужении десятью обновленческими епископами, теми самыми, которые осудили патриарха Тихона. Почему же вы, дорогой владыка Антонин, не собрали двадцати епископов, которые отменили бы несправедливое решение, а продолжаете служить как ни в чем не бывало? Ведь вы уже, наверное, признавали закономерность церковного органа, председателем в котором являлись. Почему же теперь вы его опрокидываете ногою? Видимо, только потому, что он вам «не угодил».

Особенно неприятное впечатление производят политические выпады Антонина против патриарха; тут уж начинает попахивать Красницким — это, конечно, еще не донос (здесь нет непосредственного осведомления властей в политическом «преступлении», а лишь политическая оценка всем известных действий) — однако нечто, очень похожее на донос… (особенно там, где делается намеренное сближение личности патриарха Тихона с личностью Николая Романова).

Примерно в том же духе выдержана лекция Антонина «О церковном Шовинизме», прочитанная им 20 августа 1923 года в театре Зимина. Основное тезисы этой лекции следующие:

«Мораль политического покаяния, всем известного, покаяния без Раскаяния, революция и реформация, надежды церкви». (См.: Известия, 1923, 18 августа.)

В том же духе выдержаны и другие выступления Антонина против патриарха, печатавшиеся в «Известиях» на протяжении 1923 и 1924 годов.

Таким образом, Антонин Грановский находился в состоянии остро-110 Конфликта с патриаршей церковью, который был формально закреплен 011Ределением патриарха Тихона от 17 апреля 1924 года, налагавшим замещение на епископов Евдокима и Антонина (как руководителей рас-

кольничьих сообществ) — и тем самым на всех, кто находится с ними в общении.

Следует, однако, сказать, что ни у патриарха Тихона, ни у тогдашней иерархии личность Антонина не вызывала особого озлобления. Особую веселость патриарха вызывала одна статья Антонина, в которой он жалуется на то, что в глазах тихоновцев он — «безблагодатный мужик».

«Ну, как там наш безблагодатный мужик поживает? — спрашивал часто патриарх Тихон. — Все куролесит старина? Ложился бы лучше в больницу, дряхлый уж, больной ведь…»

В еще более обостренных отношениях находился Антонин с Синодальной Церковью; официальный разрыв у Антонина с обновленцами был зафиксирован постановлением Священного Синода от 9 октября 1923 года за № 2374.

Характерно, что указ Синода, в противоположность краткому патриаршему определению, отличается развернутым изложением «вин» Антонина.

«Бывший Председатель ВЦУ Московский митрополит Антонин, — говорится в постановлении, — по докладу архиепископа Крутицкого Александра, за присвоение им титула митрополита «Московского и всея Руси», за переноску Святого Престола из алтаря, за особый способ преподавания Святого Причащения, за служение литургии в 8 часов вечера, а также за совершенно беспочвенные публичные выпады против Священного Синода — временно запрещается в священнослужении с приглашением его в Священный Синод для дачи объяснений по поводу его действий».

(Вестник Священного Синода, 1927, № 2, с.26.)

Антонин не заставил долго ждать ответа.

«Компетенции Синода над собой не признаю, — пишет он со свойственной ему резкостью и категоричностью, — и, конечно, подчиняться Синоду не буду… Еще 29 июня я заявил, что считаю деятельность Синода вредной для Церкви, и провозгласил свою автокефалию (и, следовательно, не зависящую от Синода Церковь, назвав ее Церковью Возрождения). Я твердо стою на реформистском пути.

В общем же, у меня коренное расхождение с другими церковными группировками. С Тихоном у меня нет ничего общего, ибо я опираюсь на совершенно иные социальные слои. Синодальную Церковь я считаю чисто поповской, кастовой организацией. Я отвергаю церковную иерархию, будь она монархической, как у Тихона, или олигархической, как у Синода, я на ее место ставлю общину». (Известия, 1923, 3 октября, № 234, с.4.)

Таким образом, осенью 1923 года Союз Церковного Возрождения начал свое существование в качестве самодовлеющей церковной общины.

Что же из себя представляла эта община?

«Основанная Антонином церковь, — писала Большая Советская Энциклопедия, — отличается, главным образом, упрощениями и нововведениями в обрядах, как то: перенесением богослужений непосредственно в сре-ду молящихся, употреблением русского языка вместо славянского и т. п.

В этой обновленной церкви насчитывается всего несколько сот последователей: в Москве (центр — б. Заиконоспасский монастырь), в Ленинграде, во Владимирской и Харьковской губерниях.

Социальный состав ее — по преимуществу мелкая буржуазия, отчасти интеллигенция, много деклассированного элемента. Средняя и особенно крупная буржуазия отнеслась к церкви Антонина очень враждебно» (БСЭ 1926 год — статья «Антонин»).

Наиболее крупной общиной Союза Церковное Возрождение является Московская община, группирующаяся непосредственно вокруг Антонина: двухэтажный храм был всегда наполнен молящимися, и у Антонина, было очень много слушателей и почитателей.

В Ленинграде возрожденческую общину составляли последователи прот. Иоанна Егорова, примкнувшие к Антонину, и осколки общины Евгения Белкова. Одно время (в течение полугода) община занимала Спас-Преображенский собор (на Литейном проспекте).

В Харькове лидером местного Союза Церковного Возрождения был протоиерей о. Константин Смирнов — единственный крупный церковный деятель и высокоталантливый человек, примкнувший к Антонину.

Во Владимирской епархии к Союзу Церковного Возрождения примыкало несколько сельских приходов — центром «Возрождения» было волостное село Ворогово, а настоятель вороговской церкви, о. Василий Лебедев, был лидером Возрождения на территории Владимирской епархии.

Первым актом Антонина Грановского в качестве руководителя автокефальной церкви было снятие с себя звания митрополита. Он заявил об этом во время литургии — 26 октября 1923 года — и официально прокламировал отмену Союзом Церковного Возрождения любых титулов, отличий и званий. Отныне священнослужители лишь трех степеней, известных в апостольские времена, — епископы, священники и диаконы — должны признаваться на Руси.

Не довольствуясь этим, епископ Антонин (отныне он снова воспринял этот титул) сложил с себя митру, заявив, что больше никогда не будет употреблять этот суетный знак людского тщеславия. Он сложил с себя также архиерейскую мантию, заменив ее простой монашеской, и архиерейский саккос, заменив его фелонью. Из знаков архиерейского достоинства он оставил лишь панагию, посох и омофор, как имеющие мистическое, символическое значение.

Он отменил торжественную церемонию архиерейских встреч и облачения, как несовместимые с монашеским смирением.

Еще до этого Антонин предложил избрать еще одного епископа. Это было совершенно необходимо, чтобы, в случае смерти Антонина, Церковь Возрождение имела законное иерархическое преемство.

Однако при избрании епископа Союз Возрождение тут же столкнулся с рядом трудностей. Наиболее желательным кандидатом был бы талантливый и просвещенный о. Константин Смирнов. Однако Антонин твердо решил не рукополагать женатых епископов. Пришлось остановиться на о. Василии Лебедеве — вороговском священнике — неуравновешенном, нервно больном, но верующем батюшке. Правда, он был также женат, но соглашался разойтись с женой — и жена против этого не возражала и обязалась также не вступать более в брак.

Далее встал вопрос о способе рукоположения: по церковным правилам, архиерейскую хиротонию совершают два епископа — налицо был только один — Антонин. Конечно, в крайнем случае можно было бы совершить хиротонию единолично (подобно хиротониям, совершенным Амвросием Босно-Сараевским, Делингером и Николаем Поздневым и положившим начало белокриницкой, старокатолической и беглопоповской иерархиям), — однако на такое прямое нарушение канонического права Антонин не решился. Начались поиски второго архиерея. И вот, по иронии судьбы, единственным архиереем, который согласился участвовать в хиротонии, оказался пресловутый Николай Соловей, носивший тогда титул епископа Верейского. Это был сильнейший компромисс с совестью: Николай Соловей был в свое время рукоположен вопреки воле Антонина. Антонин еще в начале 1923 года не признавал его епископом (как известно) и даже выгнал его однажды из алтаря. Правда, теперь Николай Соловей был вдов (жена у него умерла за два месяца перед этим). Нравственные качества Соловья не могли, разумеется, внушать уважения Антонину. Тем не менее, скрепя сердце, Антонин пригласил этого глубоко антипатичного ему человека.

19 октября 1923 года была назначена хиротония постриженного накануне в рясофор о. Василия. Николай Соловей во время литургии неожиданно заболел. Это была какая-то очень странная «болезнь», потому что (как указывается в акте) Николай Соловей почувствовал себя дурно после Малого входа, то есть тогда, когда до хиротонии оставалось всего лишь пять минут — пение тропаря и Трисвятое. Трудно сказать, что именно произошло с Николаем Соловьем, однако можно предполагать, что в последний момент он почувствовал какие-то колебания и сомнения. Это тем более вероятно, что Тучков относился крайне отрицательно к Союзу Церковного Возрождения, к Антонину и к Василию Лебедеву (вскоре после смерти Антонина Василий Лебедев был арестован и погиб в Соловках).

Только 22 октября, в день Казанской Божией Матери (все праздники праздновались СЦВ по новому стилю), удалось совершить хиротонию.

Приводим здесь ставленническое дело епископа Василия Лебедева.

«Ставленническое дело епископа Василия,

рукоположенного 22 октября 1923 года в храме Заиконоспасского монастыря в г. Москве: Совет Союза «Церковное Возрождение», заслушав заявление иерея Василия Лебедева, уполномоченного Союза по Вороговскому округу. о фактическом прекращении его семейной жизни, оттого, что жена его Софья Александровна, урожденная Орлова, безнадежно заболела тяжелыми припадками, что супруги Лебедевы более пяти лет живут раздельно, больная жена живет при родителях, что священник Василий Лебедев желает принять монашество, что супруга его и родители ея на прекращение брака изъявляют добровольное согласие — постановляет:

брак супругов Лебедевых прекратить и предоставить Председателю Союза митрополиту Антонину, как лицу иерархическому, бракоблагосло-вение снять и иерею Василию Лебедеву безбрачное житье утвердить, что и приемлет силу подписанием сего акта. Подписали:

Председатель Совета Союза митрополит Антонин. Член Совета прот. А. Волков. Секретарь Ив. Паутин. 19 октября 1923 года № 44.

К подлинному приложена подписка жены священника Василия Лебедева Софьи Александровны, урожденной Орловой, в освобождении мужа от супружеских обязанностей на предмет принятия им монашества. Подписка заверена отцом ея, священником Александром Николаевичем Орловым 16/3 сентября 1923 года. Верно:

Секретарь Союза Ц.В. И в. Паутин.

19 октября 1923 года в пятницу на Малом входе вечернего богослужения в Заиконоспасском храме совершено пострижение в «начаток Святого Образа», то есть в рясофор, иерея Василия Лебедева.

Сим пострижением запечатлено его обещание пребыть в безбрачии До конца дней своих и в подвижническом житие, в знамение чего над ним совершено пострижение власов и возложение клобука.

Подписали:

Председатель Совета Союза Митрополит Антонин. Член Совета Прот. А.Волков. Постриженный иерей Василий. Секретарь Союза И. Паутин. № 45.

Уполномоченному Главного Совета Союза «Церковное Возрождение» по Владимирской губ. священнику Общины села Ворогова рясофорному иерею Василию Лебедеву.

Согласно ходатайству Вороговского комитета Союза «Церковное Воз-)0Ждение» и принимая в рассуждения чрезвычайные условия деятелей Союза Возрождения, начинающих почти апостольское делание, и нужду в ответственных сотрудниках в предстоящем подвиге устроения церковной жизни на новых началах — Главный Совет Союза Возрождения постановил возвести Вас в сан епископа, с оставлением и руководителем Владимирского отделения Союза и настоятелем Вороговского прихода, руководясь примером первых веков христианства, когда предстоятельские места в селениях занимали епископы, именовавшиеся «хорепископами», когда даже такой светильник Церкви, как Святитель Григорий Богослов, был посвящен первоначально во епископа бедного селения Сосимы.

Да содействует Вам благодать святительства против всех современных церковных деятелей, старающихся разрушить благочестие. Подписали:

Председатель Союза Ц.В. Митр. Антонин. Член Совета Прот. А.Волков. Секретарь И. Паутин. 19 октября 1923 года. № 46.

Наречение избранного во епископа. Честный иерей Василий.

Председатель Совета Союза «Церковное Возрождение» благословил и Совет Союза постановил: Вам, настоятелю Богоспасаемой общины верующих селения Ворогово во Владимирской губернии, быть епископом Вороговского округа Союза Возрождение.

Председатель Союза «Церковное Возрождение» благословил и Совет судил меня поставить на дело церковного служения в сане епископа — не отказываюсь, принимаю и благодарю.

Постановление объявил член Совета Союза Возрождения прот. А. Волков.

Определение Совета Союза Возрождения выслушал перед Заико-носпасской общиною Союза Возрождения и двумя епископами: митрополитом и епископом Николаем.

Ответ дал: иерей Василий.

Наречение совершено 19 октября 1923 года перед литургией в Заико-носпасском храме Союза «Церковное Возрождение».

Подписали:

Председатель Совета Союза Митрополит Антонин. Епископ Николай Соловей. Секретарь Совета И. Паутин. 19 октября 1923 года. № 47.

Чин архиерейского исповедания, произведенного избранным во епископа пред литургией во время хиротонии в Заиконоспасском храме 19 октября 1923 года.

Исповедание

Вышеизложенное архиерейское исповедание пред литургией и в положенное по чину время хиротонию нареченного иерея Василия Лебедева во епископа Вороговского округа Союза Возрождения совершили.

Чин исповедания в подлиннике скреплен по верху подписями митрополита Антонина и епископа Николая, а по низу по листам подписан иереем Василием Лебедевым.

№ 48. Копия верна:

Секретарь И. Паутин.

Акт

19 октября в пятницу перед литургией новоизбранный произнес исповедание и началась литургия, после Малого входа Епископ Николай Соловей почувствовал себя нехорошо и отошел от служения, почему хиротония не состоялась и была отложена.

Подлинный подписали: Председатель Союза митрополит Антонин. Член Совета прот. А.Волков. Секретарь И. Паутин. № 50. 19 октября 1923 г.

Акт

22 октября, в праздник Казанской иконы Божией Матери, за литургией в Заиконоспасском храме было закончено начавшееся 19-го и прерванное по указанной в предшествующем акте причине посвящение во епископа иерея Василия Лебедева, после пропетия Трисвятого совершена самая хиротония и все следующие по чину. Хиротонию совершили митрополит Антонин и Николай, епископ Верейский.

Заверил Прот. А.Волков. Священник И.Павлов. Представители Общины: И.Карпов, Н.Морозов, С.Подольская, А.Ковалева. Член Комитета диакон А.Кудрявцев. Секретарь И.Паутин. № 51. 22 октября 1923 года.

Союз Церковного Возрождения

Любовию Бога Отца, щедротами Господа нашего Иисуса Христа и благодатию Всесвятого Духа в Заиконоспасском храме г. Москвы 22 октября 1923 года в праздник Казанской иконы Божией Матери, за литургией был посвящен во епископы Вороговского округа Союза Возрождения настоятель Вороговского прихода Юрьевского уезда Владимирской губернии священник Василий Лебедев с предварительным пострижением в рясофор.

Что свидетельствует подписями и приложением печати Заиконоспасского храма, служащей печатью Союза,

Председатель Союза митрополит Антонин. Член Совета секретарь Ив. Паутин.

При посвящении присутствовал в храме член Вороговской общины Алексей Наумов.

23 октября 1923 г. № 52».

Важнейшим событием в истории Союза Церковное Возрождение был Первый съезд (или Собор), открывшийся в Заиконоспасском монастыре 30 июня 1924 года.

После вечерней литургии и молебна, глубоким вечером, несколько сот человек запели гимн Церкви Возрождения, сложенный Антонином:

«Христе, Источник утешения, к Тебе несем свои прошения, Союз Церковный Возрождения Своей Десницей утверди.

Кто злобою нас душит черной, Кто жизнию слывет позорной, Кто жалит клеветой тлетворной, От тех нас, Боже, сохрани.

Что вере дорого и мило, Что воскрешает дух унылый, Незримой возрождает силой Ту мощь нам, Боже, ниспошли.

Мы все сливаемся в одном, Молитвы пламенной огнем, Горя в сердцах пред алтарем, Союз наш, Боже, утверди.

Глубоко растроганный епископ Антонин озирает полутемный храм и собравшихся простых, бедно одетых людей — и ему кажется, что осуществилась, наконец, мечта его жизни — перед ним подлинная апостольская, святоотеческая, Христова Церковь.

«Кому, как не мне, первому приветствовать наш Съезд, желанный день в строительстве Церкви Возрождения, — прерывающимся от волнения голосом говорит он, — пустыня церковная процветает только тогда, когда Корни ее оросит живая вода. И Собор 1923 года был созван затем, чтобы вызвать эту, историческую подрубную, живую воду. Мне судил Бог открывать Всероссийский Собор в 1923 году, на который уповали, что он даст этот родник живой воды, наполняющий жаждущие души. Но из этого источника тогда пробилась и потекла мутная вода, которая не могла утолить жажды и не принесла никакого удовлетворения. В июне, 29 числа прошлого года, в день св. апостолов Петра и Павла, СЦВ устроил плотину заграждения, автокефалировался, чтоб сохранить чистоту своего ручейка. Сотрудники, которые окружали меня в 22–23 годах, которые на Соборе 23 года пели мне многие лета, потом прокляли и анафемствовали. И я год, как наседка, собирал птенцов под крылья свои, пригревая пламенеющие о славе Божией сердца. И Господь утешил меня нынешним днем, когда мы, представляющие сравнительно малую группу, стеклись сюда с разных мест на эту конференцию, чтобы общим сердечным устремлением строить дело Божие на благо тем душам, которые находят в нашем почине удовлетворение и сладость. Приветствую присутствующих здесь истинных детей своих, которые притекли в этот храм на первый Всероссийский съезд или Собор СЦВ.

Первому Всероссийскому СЦВ многие лета». (Поют «многие лета».) Затем на кафедру восходит епископ Василий Лебедев (в недавнем прошлом — сельский священник).

Приветствие Василия Лебедева также очень характерно. Приводим его полностью.

«Позвольте мне приветствовать наш первый Возрожденческий Всероссийский Собор. Только не от многих городов, не от имени горожан я привез вам это приветствие. Я привез его из глухих деревень, от простых крестьян. Нынешний день, открывший первый наш Возрожденческий Собор, всколыхнул деревню. Когда организовался СЦВ, деревня очень интересовалась этим. Мы решили тоже объединиться. Три недели назад собрали свой предсоборный съезд. Я видел, как эти простые крестьяне — жаждущие чего-то, чего они не находили ни в одном религиозном течении, хотели объединиться. Они выделили из своей среды и отпустили сюда такого же мозолистого рабочего, как они сами. Они просили сказать, что их деревня нуждается в религиозном просвещении. Мы дали им твердую Уверенность, что их просьба для нас — закон. Они просили, чтобы здесь позаботились об их интересах, интересах темной русской деревни. И мы приехали на этот съезд для этого. Когда я шел сюда в храм, мне повстречался один гражданин, который шел и рассуждал: «Вот что делает Антонин в своем Заиконоспасском монастыре. Бог знает что! Служит литургию На русском языке, вынес престол на середину!» Этот гражданин не знает для чего, а деревня знает… Я — первый деревенский епископ, посланный епископом Антонином в глухую деревню, куда не вступала нога епископа.

Но мы там основали епископскую кафедру. На нас указывают пальцами: в деревню послали епископа. В деревне говорят: «Когда к нам приезжают епископы, мы раньше видели только их кареты, а епископов не видели» Христос послал своих учеников всему народу, а не сказал: идите только к дворянам и купцам. Во многих деревнях епископа не видели никогда. Вот сколько времени, говорят они, основали наш храм, а ни одного епископа не было еще. Теперь, слава Богу, СЦВ первый послал, никто не послал в деревню епископа. Почему послали мы? Потому что у нас нет кастовых интересов; у нас интересы верующей народной души — нам все равно, что граждане, населяющие города, что мужики, населяющие и деревню. Русский темный народ понимает, хорошо взвешивает это, и, разбираясь в современных церковных течениях, он видит, что действительно в СЦВ есть истина. Мы стремимся обновить церковную жизнь, но не болтовней. Хотя другие религиозные объединения называются обновленческими, но там все по-старому. В СЦВ мы видим другое. Ко мне часто приходят верующие из общин. Сначала идут посмотреть, а потом увлекаются и просят своих батюшек: «Служите так, как у возрожденцев». Батюшка спрашивает: это от Антонина? Нет, мы служить не будем, не то с нас снимут сан. Этот призрак пустования храмов пугает батюшек. И те, кто раньше обегали меня, теперь начинают забегать и спрашивают, как и что? Они также возлагали большую надежду на этот Собор и, между прочим, спрашивают: сколько к нам прибудет епископов? Мы этого не знаем, но, во всяком случае, мы, вдвоем с владыкой, будем. «Мало», — говорят. Но дело не в количестве, а в единодушной преданности идее. Мне кажется, что таково и должно быть настроение Собора: единодушный, единомысленный. По крайней мере, я льщу себя надеждой. Так вот от глухой деревни, от мужика-пахаря, я приношу приветствие Первому Всероссийскому Собору СЦВ. Примите привет и низкий поклон и многие лета!» (Поют «многие лета».)

Сельского епископа сменяет магистр философии О.Константин Смирнов — выходец из богатых харьковских дворян. Он говорит:

«Примите и мой привет. Я привез его из сравнительно далекой Украины. Я с детства хотел в храм войти, но был только около церковных стен, поскольку я был мирянином, ибо каждый мирянин не в храме, а только около храма. И когда я вошел в этот храм в качестве его служителя, то, к своему удивлению, не увидел того, что ожидал. Я не увидел там молитвы и присутствия Божия в сердцах людей. Я увидел там граммофон и торговый прилавок. Я не видел глубокого душевного интереса. Я не видел возвышающих мыслей и настроений. Я почувствовал себя там тяжело. Я стал там задыхаться, искать выхода и света. И в это время как будто повеяло свежим воздухом, как будто открыли окно или форточку. Но вот прошло несколько моментов, как из этой форточки повеяло той же затхлостью, мертвечиной. Пришлось эту форточку если не захлопнуть, то прикрыть и искать другого просвета, другого свежего воздуха. И такая форточка нашлась: я ее считаю — СЦВ. Она, правда, еще мала — это маленькая щель, маленькая брешь. Но ему тем не менее, вероятно, принадлежит большое будущее. Когда начиналось христианство, носителями веры Христовой было всего двенадцать рыбаков, однако, эти рыбаки победили мир, весь свет и заставили его повернуться лицом ко Христу. Что в СЦВ сейчас мало духовных особ, это вполне понятно. СЦВ хочет возродить жизнь на аскетических началах. Он динамичен, он не стоит на месте, его движения идут по линии поднятия аскетического роста. Для духовенства это непосильно и невыгодно. Это могли бы сделать миряне, но масса еще косна, она слишком несознательна, она не сознает интересов своих. Но тогда, когда они это сознают, они заставят духовенство пойти навстречу СЦВ.

На одном из церковных собраний минувших дней пели многолетие матери одного из видных участников этого собрания[66]. Это характерно, это знаменательно.

Мать — это символ земли. Говорят — мать-сыра-земля. Отец является символом Неба, отец Небесный.

То церковное объединение доказало, что оно — от земли.

Союз Церковного Возрождения имеет стремление в небо, устремление ввысь, и нужно приветствовать это, нужно на него надеяться.

Нужно пожелать Союзу, чтобы он распространялся на всю Россию.

СЦВ — многая лета».

(Труды первого Всероссийского Съезда или Собора Союза Церковного Возрождения», Торопец, 1925, с.7–10.)

Приведенные выше приветствия являются зеркалом и отражением церкви возрождения.

Выступившие иногда принимают желаемое за действительное (епископ Василий Лебедев), иногда сгущают краски, говоря о несовершенстве старой церкви (о. К.Смирнов). Однако все трое безусловно искренни: ни у одного из них не слышно ни одной фальшивой нотки.

Самым искренним и морально чистым из обновленческих религиозных объединений был Союз Церковного Возрождения.

Самым искренним из всех многочисленных обновленческих Соборов и съездов был съезд Союза Церковного Возрождения.

Очень трогательны также выступления священника Алексея Аргамакова, Николая Васильевича Байкова и Ивана Васильевича Паутина. Так как эти выступления очень характерны для настроения многих русских людей того времени, мы приводим их полностью.

«Свящ. о. Алексей Аргамаков:

От имени единомышленников Ефремовского уезда Тульской губер-Нии я привез приветствие Первому Всероссийскому Съезду. Я всем серд-Чем желал, чтобы случилось то, что должно случиться. Я страстно желал, чтобы мы, верующие во Христа, слились воедино, без разделения на группировки. Многие верующие и неверующие, видя происходящее в Церкви, а особенно раздоры, недоумевают. Нас называют сектантами за то, что мы отделились. Некоторые говорят, что не хотим идти вместе с ними из гордости и потому отмежевываемся от тихоновской и синодальной церкви. Но подлинная народная церковь требует, чтобы мы дали народу богослужение на его родном языке. И вот СЦВ дает то, что требуют от него миряне. А за удовлетворение этих требований его называют сектантом. Мы сливаемся с народом в одно и стремимся выполнить его требования. А раз мы все заодно, то верующие будут там, где единение и любовь. Мало нас очень, правда, в настоящее время, и именно поэтому от духовенства требуется, чтобы оно было таким, каким оно было в первые два века христианства. Там церкви были бедные, потому что не было денег, не было драгоценных сосудов, — да это и не нужно, были бы пастыри добродетельные, которые сияли бы красотой веры и любви христианской и распространяли бы веру во всей окружающей среде. Вера Христова распространилась сперва по всей земле, и ничто в то время не называлось своим. Все было общее. И вот в настоящее время от нас требуют, чтобы и были пастырями, какими были пастыри первых веков, ибо в настоящее время можно встретить блестящую обстановку храма, подобные солнцу сосуды, митры, но встретить пастыря, увы! не золотого. От нас требуют, чтобы мы стали золотыми. Это нам очень трудно. Но нам говорят миряне: если вы не захотите трудиться над собою, то мы не пойдем за вами, мы уйдем в сектантство, и вы будете за нас отвечать. Боязнь этого сознания заставляет вас пойти на все, принять насмешки, укоры, но мы, надеясь на Христа, уповая на Его помощь, идеи, идем, несмотря на то, что нас ругают люди, в которых нет любви ко Христу, но которые именуют себя членами церкви православной. Мои единомышленники Ефремовского уезда Тульской губернии просили меня, чтобы я провозгласил Первому Всероссийскому Съезду многая лета». (Поют «многая лета».)

Реплика епископа Антонина:

«В Евангелии рассказывается, как Господь узнал внутренний мир Нафанаила, высказал ему, что он видел его под смоковницей. И это Господне указание в душе Нафанаила вызвало порыв восторга. Вчера ко мне «утру глубоку», в 7 часов, явился сей иерей и привез мне от себя и от единомышленников своих чувство великого упования нам, СЦВ. Приезжал он затем, чтобы ухватиться за наш якорь, и я усмотрел в этом Господнее одобрение для нашего слабого начинания. Я с радостью принял его в общение. Он меня утешил тем, что, по возвращении отсюда, его благовест-ническое и дело, и слово внесут большую отраду в смущенные души и сердца, которые не находят себе в старой Церкви одобрения, духовного питания и услаждения. Он сказал, что там, месяца через два, создается большое и сильное возрожденческое движение. Преосвященный Василий приехал с тремя крестьянами из своей деревни, уполномоченными, и вчера один из них, встретивши меня на улице в первый раз, поздоровался и сказал: «Ах, нашего преосвященного замучили диспуты». Там, куда направляется острие критики, пастырь должен быть прежде всего. В районе епископа Василия действует и бывший член «Живой церкви» и СОДАЦа, живший в часовне Спасителя и творивший там пьяные безобразия, сложивший сан Григорий Колоколов. Преосвященный Василий и ходит за нцм по пятам, и его побивает. И души верующих, как мотыльки на огонь, тянутся к нему, чувствуя опору в нем. Так и отец Алексей Аргамаков тоже пламенеет к миссионерскому труду, чувствуя, что в этом главный подвиг, главная заслуга и труд в данное время. И он говорит мне с прискорбием, что когда он обратился в так называемый обновленческий Синод с просьбой поддержать это направление и использовать с пользой его силу, то ему ответили: «Это нам не нужно». Таким образом, в Синоде отмахиваются от миссионеров, и только мы берем на себя эту тяжесть — поддержку, выяснение истины и дать опору верующим сердцам и ищущим пытливым умам»[67].

За спиной о. Алексея Аргамакова стоят еще несколько священников. Один из них лично мне известен по моей деятельности в Туле, и я очень тронут тем, что оттуда потянулись к нашему свету и потянулись именно иереи, которые в большинстве случаев чуждаются нашего Союза… Я от души приветствую бодрых и смелых пастырей, идущих вместе с о. Алексеем к нам. Ему, как предводителю, провозгласим «многия лета».

Николай Васильевич Байков:

«Позвольте мне приветствовать вас от имени Московской общины. Община Московская особенно остро, больно переживала все нестроения церковные и горячо верила, чтоб наступило время, когда все неправды церковные должны быть размежеваны, устранены. Мы пережили и то время, когда на нашего дорогого вождя, честного архипастыря Антонина за его проповедь истинного учения Христова была направлена ненависть и вражда, окружающая нас со всех сторон. Мы знаем, что если это было лет семь назад, нашу маленькую сплоченную семью послали бы в Архангельск, Сибирь и т. д. Мы верим, что этот Всероссийский съезд действительно найдет возможность уврачевать наши церковные раны, откроет пути к истинному учению Христа и истинным служителям Христа, а не тем, которые на коленях ползают за этими мантилиями. Нашему вождю великому, сильному и смелому, в обстановке вражды и ненависти, окружающей его, ведущему борьбу за истинное учение Христа, многая лета». (Пение «многая лета».)

Епископ Антонин:

«Только что говоривший принадлежит к самым энергичным работникам нашего религиозного объединения и представляет собой такого живчика, который толкает нас на решительные шаги. Его энергии надо приписать то расширение Союза Церковного Возрождения, которое мы имеем в Москве. Мы ценим его энергию, и потому нашему брату Николаю «многая Лета», (Поют «многая лета».)

Иван Васильевич Паутин:

«Я осмеливаюсь сказать приветствие и несколько слов членам Союза Церковного Возрождения, собравшимся здесь сегодня, нашему Первому Всероссийскому Съезду. Я, маленький работник этого церковного объединения, я осмеливаюсь сказать это слово потому, что я встретился с нашим уважаемым вождем епископом Антонином, когда наш Союз был только в мечтах у него, а мы шли под лозунгом «Живой Церкви». И тогда в его душе возник план самостоятельного объединения, и в прошлом году в августе я был одним из тех, которые в этом храме организовали Союз. Я очень рад, что могу это говорить, но у меня есть горькое чувство в душе — это то, что сегодня здесь с нами не участвует Москва, моя любимая Москва. Мне больно, что наша передовая Москва не почувствовала Бога, Исходящего из этих стен. Но я уверен, что хотя наше объединение и стоит сейчас обособленно и малочисленно оно, но граждане поймут свою ошибку и придут к нам. Мне пришлось беседовать с одним гражданином, который говорил, что он неверующий, но из всех существующих церковных объединений он считает СЦВ самым чистым. И все, кто посещает наш храм, говорят мне это. У всех у них есть маленькое «но», но оно не мешает им приходить к нам. Почему вождю и руководителю — «многая лета». (Поют «многие лета».)

Епископ Антонин:

«Говоривший сейчас собрат наш Иван был долго технической силой аппарата, действующей в нашей организации. И еще больше — он был там горевшим углем, который не только шевелит, но который и сам дает тепло. Я утешаюсь тем, что вижу в настоящий день сошествие дарования языков на тех, которые чувствуют пришествие настоящего дня. Они сегодня пожинают плоды трудов скромных своих. Брату нашему Ивану «многие лета». (Поют «многие лета».)

(Труды Первого съезда, с.10–13.)

1 июля 1924 года съезд избрал Президиум в следующем составе: епископ Антонин, епископ Василий, свящ. Константин Смирнов, миряне: Байков Николай Васильевич, Кириллов Никандр Васильевич, Соколов Николай, а также Наумов Алексей Павлович, Борисов Никита Васильевич, Исаева Евдокия Захаровна, Кувалдина Александра Романовна, Жирнов Сергей Алексеевич. Председателем был избран епископ Антонин и секретарем С.А.Жирнов.

Регламент съезда носит на себе все характерные и размашистые черты антониновского почерка. Удивительной способностью обладал этот человек: буквально все, что выходило из-под пера его (самые шаблонные, чисто деловые документы), становилось ярким и оригинальным. От регламента так и веет Антонином — несмотря на весь демократизм, властны игуменский окрик слышится в каждом слове.

«1. Заседание Съезда, или по-церковному термину — Собора, открывается гимном Союза Возрождения — «Христе, Источник Утешения».

2. Докладчики по вопросам повестки выставляются Президиум съезда.

3. Докладчики имеют неограниченное время для доклада. Ораторы по докладам имеют 20 минут. Заключительное слово докладчику — 30 минут (характерно, что единственным докладчиком по всем вопросам был Антонин).

4. В порядке прений ораторы получают слово не больше двух раз: первый — 20 минут, второй раз — 10 минут.

5. По вносимым предложениям слово предоставляется 2 ораторам: первый — 20 минут, второй — 10 минут.

6. Члены Съезда, желающие высказаться по докладам, подают в Президиум записку с обозначением имени, фамилии, района, который они представляют, и времени, с какого они состоят в Союзе Возрождения.

7. Члены Съезда имеют одинаковое право голоса. Каждый член Со бора пользуется одним голосом. Согласно иерархической идее всей прак тики русских Соборов, кроме последнего демагогического Собора 1923 года, епископату принадлежит право вето, но не перерешения. Вопрос, опротестованный епископатом, или пересматривается в следующих заседа ниях, или отлагается до следующего законодательного Собора.

8. Заявления в устной форме, особенно с места, равно и знаки одоб рения или неодобрения, не допускаются.

9. Съезд имеет суждения по тем принципиальным вопросам, которые назначены повесткой, просмотренной гражданской властью.

10. Голосование производится на Съезде открыто — подсчет голосов.

11. Нарушение регламента членами Съезда, исключение из деловых собраний на несколько заседаний». (С. 19.)

Порядок дня для. Собора следующий:

1. Отношение Союза к другим религиозным объединениям Правос лавного культа, старой тихоновской организации и обновленческой сино дальной.

2. Отношение Союза к Собору 1923 года: пересмотр канонических перемен, произведенных Собором 1923 года.

3. Обсуждение произведенных уже Союзом реформ церковного

обряда.

4. Проекты назревших обрядных реформ.

5. Трудовой принцип и извлечение средств к жизни у духовенства.

6. Вопрос об ограничениях, вызываемых вхождением в корпорацию служителей культа.

7. Ратификация устава Союза Церковное Возрождение.

8. Выборы исполнительного органа.

9. Текущие дела. (С. 16.)

Съезд Союза Церковного Возрождения продолжался пять дней (от-Рьглся в понедельник 30 июня и закрылся в пятницу 4 июля). Согласно сообщению епископа Антонина, съезд состоял из 120 человек, в том числе из 2 епископов, 3 священников и 110 мирян.

Председатель съезда выражал свой восторг таким составом съезда.

«Прежде чем начнутся доклады, — говорил епископ Антонин, — я не могу не высказать своего удовлетворения, не могу не приветствовать настоящего заседания в качестве его председателя. Достаточно окинуть взором картину нашего заседания, чтобы увидеть разницу между ним и теми собраниями, которые два года подряд происходили под церковным флагом. В то время как все прежние собрания представляли собой духовенческие оговоры или стачки и состояли из одних рясоносцев, у нас духовенство совершенно теряется в массе мирян. На сто двадцать участников нашего съезда — духовенства только десять человек.

Наше собрание по составу своему есть подлинно церковный соборик (не Собор, а соборик. — Подчерк, нами. Авт.). Ибо в нем представлено пропорциональное тело церковное: массы церковные — миряне, и руководители-пастыри — духовенство.

В этом признак нравственного равновесия и залог твердости постановлений нашего съезда. Да благословит Христос Бог наши труды». (С.15.)

Что сказать о съезде?

Сам Антонин назвал его не Собором, а собориком. Было бы трудно возразить что-либо против этого съезда, если бы он представлял собой одну из организаций, входящих в Православную Церковь в качестве автономной и независимой единицы. «В доме Отца Моего обители многи суть», — сказал Господь в своей прощальной беседе. И думается, что эти слова выражают многогранный, универсальный характер христианства.

И воинствующая Церковь, существующая на земле, как и Церковь Небесная, должна иметь многие обители. Церковь тем и отличается от всех остальных течений и институтов, созидаемых людьми, что она, как основанная Сыном Божиим, обнимает собой все эпохи, все народы и все проявления человеческой жизни.

Нет ничего более ошибочного, чем замыкать Церковь в стенах храма, — этого хотят безбожники, и этого никогда не было и, конечно, не будет.

Назначение Церкви — проповедовать Евангелие всей твари (даже не всем людям, а всей твари), — преобразовывать мир по Христовым заповедям, по Божественным велениям, Божественным Законам.

Церковь должна включить в себя множество различных сообществ, братств, союзов — как это делает на Западе католическая церковь и как это (в зародыше) было и у нас, хотя государственная опека и мешала Русской Православной Церкви развернуть свою деятельность в этом направлении (дело ограничилось лишь обществом трезвости и различными благотворительными братствами). В рамках Церкви почетное место должно принадлежать и союзам, подобным Союзу «Церковное Возрождение».

Союз «Церковное Возрождение», однако, смешон, как самодовлеющая величина, как замена автокефальной Церкви. Это, несомненно, понимал и сам Антонин, не случайно он называл съезд не Собором, а собориком-

Но «соборик» не может заменить собор, как одна личность (даже такая грандиозная, как Антонин) не может заменить собой Церкви.

На 1-м съезде Союза Церковного Возрождея, между прочим, выявилась в полной мере одна специфическая черта Антонина Грановского — затмевать и подавлять всех своей фигурой — из 120 человек, участвовавших в съезде, выступило, кроме Антонина, 6 человек, причем и эти шесть человек играли по существу лишь роль хор; древнегреческой трагедии, — они восторженно комментировали действия главного героя.

Даже такой неисправимый бунтарь и яркий самобытный человек, как свящ. Константин Смирнов, играл совершенно несвойственную ему роль духовного адъютанта.

Весь «соборик» превратился, таким образом, в монолог Антонина, все доклады принадлежат ему, все резолюции и документы Собора написаны им, даже гимн, которым начинались заседания. Ему же принадлежит Песнь Союза Возрождения, которой заканчивались заседания Собора, — причем Антонин выступает здесь и как поэт, и композитор. Надо сказать, что композитор он был более оригинальный и талантливый, чем поэт.

Даже наиболее враждебно настроенные и раодушные посетители заседаний Союза проникались умилением, когда поводами храма раздавался протяжный своеобразный мотив:

Христе, двенадцать рыбаков Приняли свет, Твои законы, Прошли без войск, без обороны И стали пред лицом народов.

О правде Божьей пламенея И пред Тобой благоговея, Громоглагольные витии Свои орудия раскрыли.

Весь древний мир поколебался, И цепи рабства падать стали. Они в испорченные нравы Порядки новые, уставы

И новой жизни дух ввели. Господь, Ты их и наш Учитель, В борьбе с неправдой Вдохновитель, И нас их силой осени.

Первый доклад, который был заслушан: «Отношение СЦВ к другим Религиозным объединениям православного культа стой тихоновской организации и квазиобновленческой — синодальной».

В этом докладе епископ Антонин кратко расскывает историю своих взаимоотношений с тихоновской и обновленческой ориентациями.

— Те интердикты и отлучения, которые сыплются на Союз, — говорит епископ, — вытекают из ненависти, зависти, корысти ремесленничества, не имеют в себе Христовых мотивов благожелательства и заботы о широком благе Церкви. Стремление малых церквей поддерживать в первые века общение с церквами главными было и подсказывалось интересами единства, ради большой мощи. СЦВ, вдохновляемый счастьем верующих дущ находящих в его почине себе удовлетворение и утешение, защищаясь от погромных замахов староцерковников-тихоновцев и синодалов, с твердой решимостью утверждает свою автокефалию. Душу и энергию Союза составляет освежение обряда и изживание механического поповства. Тихо-новщина, как и синодалыцина, страдает конституционной боязнью новшества и за дерзание и почин проклинают, — СЦВ с надеждой глядит вперед. Он дорожит новыми приобретениями обряда, введенными им уже в богослужебную практику, и ни в коем случае не намерен пятиться назад и сдаваться на милость церковной косности и реакции. Он почитает Даром Духа Святого и доблестью то, что тихоновщина и синодалыцина признают грехом и преступлением, как то: вдохновение, инициативу и творчество. Он благоговеет перед великим творческим духом литургизма, во время первых трех веков христианства, когда даровитость и талант почитались харизмою, благодатностью и били ключом в Церкви Божией, прогоняя тупость и начетничество, когда единение церковных общин скреплялось их солидарностью и магнетизмом таланта и подвига, а не держалось централистической опекой и полицейским злостным охранничеством…

Итак, вся наша вина в том, что мы воодушевляемся на примере Церкви Христовой первых трех веков и хотим мы двигаться вперед, хотим жить живой работой мозга и сердца, а нас за это христиане хватают за горло и душат. Все кары и проклятия, обрушивавшиеся на нас, не повредят нам, ибо, как говорит премудрый Соломон, как воробей улетит, как ласточка вспорхнет и улетит, так несправедливое проклятие не сбудется. Нас будет хранити Божественная Сила. Настоящий, радостный для нас день, когда мы имеем утешение беседовать не только с нашими постоянными московскими общинниками, но и с теми нашими друзьями, которые прибыли к нам из других мест. Изложенное мною перед вами представляет нашу краткую сжатую идеологию.

Это наш паспорт, по которому всякий может судить и видеть наши особые приметы и, соответственно этому, может судить, написан ли он на веленевой бумаге или на затрепавшейся, обветшалой. Я изложил, а вы судите», (с.21–22.)

Из выступлений в прениях следует отметить речь епископа Василия, который говорил о крестьянстве как о главной религиозной силе будущего. «Симпатии деревни, широких крестьянских масс будут на нашей стороне, — настаивал деревенский епископ, — а на стороне других религиозных объединений останется мещанство, которое часто в погоне за благами материальными глушит в себе религиозное, действительное чувство. У крестьянства религиозное чувство более действительное, оно не смешивает никогда вопросы чисто церковные с политическими. Это заслуга деревни, это центральный вклад с ее стороны. Правда, само сознание деревни имеет свои недостатки — это невежество, но для чего же мы? Мы должны очень схорожно очищать эту кору. Но когда снимешь этот слой, там окажется ясная чистота и искренность религиозного самосознания деревни», (с.23.)

Свящ. Аргамаков говорил об общности СЦВ с сектантством.

Съезд принял по докладу следующую резолюцию, которая представляет собой изумительно талантливую и яркую декларацию взглядов днтонина.

«1. Союз «Церковное Возрождение» по стилю своему есть Православное объединение действенного обряда. Он стоит на догматической и нравственной основе вселенского православия, не колебля и не отвергая ни цареградского Символа веры, ни действующих во всем православном мире нравственных канонов. Он обращает свою энергию на усовершенствование техники культа.

2. Союз «Церковное Возрождение» констатирует слепую органичес кую враждебность к себе тихоновского и синодального лагеря, вытекаю щую из тупости и корысти определенных слоев. Чувствуя свою нравствен ную правоту, Союз героически преодолевает проволочные заграждения у староцерковной традиции, злоупотребляющей каноническими сплетнями для запугивания верующих — и с душевной опорой на Основоположника и Источника Веры, Господа Нашего Иисуса Христа, утверждает свою авто кефалию, как защитную броню от удушения церковною рутиной, реакцией и корыстью.

3. Союз не считает себя виновным перед Христом Богом за то, что ему хочется жить тем духом1 почина, вдохновения и свободы творчества, который составляет драгоценный дар Христа Своей Церкви и которым жила и цвела апостольская и святоотеческая Церковь, и надеется в своих судьбах на помощь Божию.

4. Союз считает советскую гражданственность для себя более бла гоприятной и защитной, чем прежняя, царистская, так как она гарантирует Союзу свободу дыхания и функционирования и защищает Союз от удуше ния ватагами злопыхающих церковников других лагерей.

5. Союз клеймит и осуждает корысть и леность клерикалов, которые играют на народной темноте и невежестве, воспитывают доверчивые массы в идолопоклонстве букве и обряду, убивают дух, предприимчивую пытли вость, бодрость, инициативу, засушивают мозги, парализуют волю и при вивая раболепство, робость и тупость. Вместо того чтобы будить мысль и Шевелить нравственную чуткость, они убаюкивают механикой магии и во лхования, чем глушат живое чувство и плодят одно пустосвятство.

6. Союз считает тихоновский и синодальный клерикализм ответствен ным за всю народную «комаровщину»[68] — обрядничество и позлащенное Идолопоклонство, в котором каменеет православная Русь.

7. Союз находит в тихоновщине и синодалыцине эксплуатацию народ- Ной простоты и доверчивости, прививкой народным массам наркотической пассивности, а духовенству — усвоение внешне магического, механического фактора.

8. Союз усматривает в староцерковническом клерикализме парази тизм, поскольку он крепостнически охраняет неприкосновенность царской буквы, держит в своей цепкой власти мысли и чувства, монополию обряда и тем закабаляет себе живую силу — верующие массы в самом внутреннем их состоянии.

9. Союз относится с крайним сожалением к цеховому, не сознающему своего хронического недуга и не желающему учиться, староцерковничеству. Угашение духа, оскудение пророческих прозрений и доблести, нрав ственное вырождение, оживотнение, превращение в механическое и дере вянное поповство — вот главный недуг, которым болеют тихоновщина и синодалыцина. У них гудят колокола, но сморщились мозги и остыли пре вратившиеся в бездонные карманы их сердца.

10. Союз принимает в дружеское, задушевное и каноническое общение всех на основе своего исповедания и устава, и возвещает, что к сонной и разлагающейся тихоновщине и синодалыцине, внешними революционными громами потрясаемым и Богом осужденным, нет возврата.

Количественно незначительный СЦВ, одушевись Господним ободрением: «не бойся, малое стадо, ты ищешь путей к стонущим сердцам человеческим. Будущее должно быть твоим, стойкостью ты защитишь правду твою, в страдании — твой ореол, в доблести — победа», (с. 26–27.)

Следующий доклад, сделанный Антониной 2 июля 1924 г. — отношение Союза к Собору 1923 года. Пересмотр канонических перемен, произве денных Собором 1923 года.

Двумя документами, имеющими наибольшее историческое значение, являются два следующих доклада Антонина: «Отношение Союза к Собору 1923 года. Пересмотр канонических перемен, произведенных Собором 1923 года» и доклад о литургических реформах.

Эти два доклада, яркие и исключительно талантливые, приводим здесь полностью, так как во многом они сохранили актуальность и в наши дни:

«Отношение Союза к Собору 1923 года. Пересмотр канонических перемен, произведенных Собором 1923 года.

Союз «Церковное Возрождение» участвовал представительством своим на Соборе 1923 года и на пропорциональных началах сохранил представительство и в учрежденном Собором Высшем Церковном Совете. В пленуме последнего из восемнадцати мест десять получила «Живая Церковь», шесть — СОДАЦ и два — «Возрождение», а в президиуме из 9 человек — пять живоцерковников, три содаца и один возрожденец. Не сладко было возрожденцу в этой неприятной компании. В одном из первых заседании ВЦС «митрополит всея Сибири» Петр Блинов откровенно заявил, что «Возрождение» надо душить, чтобы оно умерло от худосочия. Живоцерковники и содацы, обеспечившие за собой в пленуме большинство, отбросили всякое приличие и перешли к прямой тактике насилия. В президиуме Собора рассматривалось представление группы СОДАЦ о посвящении в епископа в Пермь некоего Михаила Турбина, подвизавшегося дотоле в роли уполномоченного ВЦУ по Пермской епархии, 28-летнего выскочки, со слабым образовательным цензом, неудержимого карьериста не без теней на нравственном облике. Представление было отклонено с оговоркою, чтобы оно, под тем или иным видом, не было повторено после Собора.

Нисколько этим не стесняясь и ничуть с этим не считаясь, содацы через несколько дней после закрытия Собора вносят вторичное представление о Турбине в Президиум ВЦС и стараются провести его наглостью. Митрополит Антонин, председательствуя в заседании, именем Собора заявляет энергичный протест и подкрепляет постановкой на карту своего пребывания в ВЦС. Не столько авторитет Собора, сколько нежелание ссориться с Антониной на этот раз остановило содацевцев. Приблизительно через неделю живоцерковники вносят подобной же развязности предложение о посвящении в епископа в Ташкент также довольно яркого типа, уполномоченного ВЦС по Ленинграду, протоиерея Николая Коблова. Ленинградские представители прот. Боярский и Раевский заявляют компрометирующий Коблова отвод, который производит на всех членов ВЦС впечатление скандала. Не краснеют лишь Красницкий и Новиков.

Представление живоцерковников Высшим Церковным Советом отклоняется, но Красницкий и Новиков, игнорируя постановление ВЦС, угрожая митрополиту Антонину насилием и шантажируя его, самоуправством проводят свое домогательство и, используя постыдную закулисную услугу митрополита Евдокима, сидевшего, как тигр в засаде, нагло совершают хиротонию Коблова в епископа Ташкентского и с ним недозрелого 26-летнего интригана, попика Александра Шубина в епископа Пятигорского, глумясь над ВЦС и превращая церковный орган управления в орудие своих произволов и бесчинства. На последнем пред соборном совещании этого самого Шубина, от которого отшатывается на месте население, возвели в сан архиепископа. Митрополит Антонин стал задыхаться в этой атмосфере..

Ватага своевольников, дорвавшись до власти, вообразивши себя повелителями человеческих душ и совестей, распоясалась вовсю и безудержно покатилась под гору. Тогда же они осуществили в отклонение вету Собора и ВЦС епископство Михаила Трубина. Митрополит Антонин был несказанно рад, когда вслед за тем эти же самоуправцы конспиративно выставили его из ВЦС, и ограничился только литературным протестом против насилия и неправды. Мог ли для таких диктаторов иметь какое-либо значение и авторитет только что закончившийся Собор? Надо было предвидеть, что начатое спустя неделю после закрытия Собора игнорирование его скоро разразится целостным его ниспровержением. Так и случилось. Собравшийся через три месяца после Собора очередной якобы пленум ВЦС опрокидывает Собор. На этот пленум не собралось даже кворума: явилось всего девять из шестнадцати. Тогда эти смельчаки объявляют себя учредительным собранием и производят, как об этом развязно расписываются в протоколе, коренную реформу церковного Управления[69] и даже больше — разрывают всякую каноническую и юридическую преемственность с предшествующей Историей обновленчества, объявляя, что Синод снимает с себя всякую ответственность за действия и распоряжения ВЦУ и ВЦС по всем вопросам административного, хозяйственного характера и др.[70]. Для подобного деяния в 1918 году была приведена в движение вся православная Русь, собирался целый Поместный Собор. Для этого же в 1923 году составлялся с особым напряжением церковно-революционных сил живоцерковнический Собор, а оказалось, эти дела делаются гораздо проще: достаточно собраться теплой и дружной компании приблизительно в девять человек, позвать случайных прохожих с улицы, приблизительно столько же, и начать законодательствовать. Так и было разыграно. Эти 9 человек — членов Пленума, чувствуя, что у них даже арифметически слабовато, позвали к себе в компанию около десяти знакомых ватажников и вообразили, что они составили кем-то уполномоченный, закономерный, законодательный орган для всей Русской Церкви, и стали ею командовать и вертеть. Они уничтожили Высший Церковный Совет и учредили Священный Синод, насажав туда приятелей по знакомству и кумовству.

Так называемый Священный Синод, с момента своего возникновения, представляет собой каноническую безграмотность, издевательство над церковно-общественной совестью и глумление над Собором 23 года, и так скоро, всего через два месяца после Собора. Если ВЦУ 1922 года организовалось явочным добровольческим, революционным путем, то другого выхода не было, это диктовалось исторической необходимостью спасения церкви. Церковная власть патриаршим путем вела церковь по гибельному для нее пути контрреволюционного, антиправительственного протеста против хода революции и подводила церковников под удары революции, революционного негодования и уничтожения. Церковная власть в лице патриарха Тихона и его Синода в мае 1922 года была физически ликвидирована, церковь осталась без головы и управления и очутилась в тяжелой общественной опасности анархии и смуты. Рыцари, учредители Синода, не учли своих сил. И, отменив Собор 1923 года, рубят тот сук, на котором они сидели. Они, кроме того, к этому времени имели против себя негодующего Тихона, освобожденного из-под стражи, последствием чего явилось усиление позиции Тихона. Не имея под собой никакой нравственно-канонической и церковно-правовой почвы, представляя собой рискованную авантюру двух десятков охотников до церковной поживы, Синод к тому же вздумал заложить свое основание на лжи и обмане. Выросший из живоцер-ковнического и содацевского рода, Синод, стыдясь своего происхождения, решил уничтожить в своем паспорте графу особых примет, заявил об уничтожении группировок и назвал себя представителем единой Соборной Апостольской Церкви. Это было надувательство… Уничтожение группировок было сделано фиктивное, для отвода глаз. Если в банке сулема, а на банке наклеен ярлык «сахарный сироп», то это будет злостный и опасный уголовный обман. Новообразовавшийся Синод и повинен в таком злоумышлении. Уничтожить группировки — это означало не только сорвать ярлыки «Живая Церковь» и СОДАЦ, но и ликвидировать возникшие на их идеологии новообразования. Практически это означало выбросить за борт женатых епископов, многобрачных клириков и монахов, преобразившихся в женатых попов, все то, чего сейчас нет в Соборной Апостольской Церкви — греческой, антиохийской, черногорской, сербской, болгарской и др., равно не только удалить из Синода, но исключить из клира лиц, обязанных двумя женами одновременно и величающих себя архиепископами, хозяев сомнительных заведений, митрофорных и тому подобных протоиереев. Доколе все эти сюрпризы «Живой Церкви» и СОДАЦа будут пользоваться благосклонностью Синода, дотоле Синод, как вывески не меняй, а нравственного чутья верующих не проведешь.

«Живая Церковь», под флагом которой орудовала церковная власть, была слишком одиозна для верующих. Синод, стыдясь своего родства с нею, решил перед публикой отречься от нее, но он только прилепил фиговый лист, из-под которого выглядывала все та же живоцерковническая нагота. ВЦУ 1922 года выполнило огромную общественно-народную задачу. Оно организовало и дрессировало церковников и по линии примирения с революцией, оторвало их от нравственной связи с заграничной эмигрантской контрреволюцией. Оно делало патриотическое и спасительное для церкви дело, оно тушило внутренний огонь гражданской междоусобицы, выходившей из церковных тайников. Если бы «Живая Церковь» делала церковь, делала свое спасительное и церковно-народное дело во имя революции, полюбив революцию и раскрывая мораль ее, она покрыла бы себя торжествующими лаврами. Но, к великому сожалению и к вечному позору вожаков «Живой Церкви», они оказались мародерами. Прибежавши на церковный пожар, они стали растаскивать церковное имущество, думая не о церкви, а о себе. На поставленный моментом диагностический вопрос, что надо для блага церкви, духовенство марки «Живая Церковь» ответило цинично: нам жен, безмерного количества наград и денег. Проф. Урсылович в одной из публичных лекций в Политехническом музее, разбирая «Живую Церковь», нашел в ней и все признаки нравственного вырождения. Духовенство, сказал он, потребовало себе жен и денег, не хватало еще — вина и карт. Но если слушать, добавил он, Антонина — то живоцерковники снабжены в достатке этим. Вот этот откровенный цинизм «Живой Церкви», ее полный материализм и алчность омерзили ее и сделали для народа ненавистной. «Живая Церковь», борясь против церковной политики Тихона и направляя в сторону параллелизма с революцией сознание верующих, спасала церковь и общество от потрясений, но, выпячивая свою бесцеремонность и свои зоологические аппетиты, она становилась противною для верующих и отшатывала их от себя, как от заразы. Выступая против Тихона, против гибельного для церкви его антигосударственного поведения, она в действительности только содействовала усилению симпатий к Тихону. Раскрывая перед верующим церковно-общественную и государственную преступность п. Тихона, живоцерковники лично погрязали в нравственных пороках и животности, которыми смердили себя перед верующими. Тихон, после покаяния, принесенного перед правительством, получил облегчение своей участи и возможность общения с верующими, верующие массы, терроризированные цинизмом «Живой Церкви», ринулись в панике от «Живой Церкви» к Тихону, хотя государственно и общественно виновному, но лично — морально не оскандаленному. Это вовсе не означало политической солидарности с Тихоном, это означало только страхование себя от нравственной заразы, внесенной «Живой Церковью» внутрь церковного тела. «Живая Церковь» сделала свое дело, и мавр должен был уйти. «Живую Церковь» надо было ликвидировать всю и без остатка не только в физических ее представителях, но и в ее идеологии. Это и сделал Союз Церковного Возрождения, когда в свою архиерейскую присягу ввел следующее исповедание: «Живую Церковь» признаю антихристовым, иуди-но-торгашеским порождением. Отвержение ею аскетизма и поношение самой аскетической идеи считаю подрывом самого главного нерва христианства, отрицанием главной силы его и поношением святому Иоанну Предтече, Божией Матери и великим героям христианского духа. Программа «Живой Церкви», как она выразилась на августовском съезде 1922 года, говорящая только о материальной власти, деньгах и женщинах для духовенства, свидетельствует об окончательном падении до уровня животности этого сословия.

Всю живоцерковническую программу ц животные, безыдейные домогательства ее целиком осуждаю и отметаю. Отвергаю и беспутную программу СО ДАЦа, разъедающую основы нравственного строительства уничтожением канонической силы, то есть солидарности верующих на основе общности нравственного сознания, и ведущую к нравственному анархизму и цинизму…» Но у Синода на это не могло найтись мужества. Так как он наскоро и случайно составился из фруктов, выросших на полях орошения «Живой Церкви» и СОДАЦа, то он мог предстать пред верующими только обманом и лицемерием. Уничтожить группировки — это означало уничтожить клерикальные новообразования, прорвавшиеся явочно в поповский быт и Собором 1923 года подтасовочно зафиксированные, но это означало для Синода вынуть из-под себя последний туф фундамента, полететь в пропасть и оставить на церковном экране фигуру освобожденного Тихона. Самодельным анархическим, произвольным появлением на свет сломом Собора 1923 года, Синод повис над бездною, разъедаемый к тому же внутренним противоречием. Вот где корни затяжной церковной смуты. «Живая Церковь» в лице Красницкого пришла в покорность патриарху Тихону, этим она взорвала свое собственное дело. Красницкий опрокинул Собор 1923 года и превратил его в грандиозную провокацию. Но он только продолжил подрыв, начатый Синодом. Собор 1923 года имеет две стороны: революционно-общественную или государственную или канонически организационную. Синод взорвал второй бык Собора, а Красницкий — первый. Красницкий превратил Собор 1923 года в поповскую стачку против Тихона для расширения поповских аппетитов и прекратил эту стачку, когда почуял он проигрыш, нарастание мирянского негодовании. Синод, как ослепленный Самсон, потряс кое-как налаженное каноническое основание Собора и этим приготовил себе гибель под развалинами Собора. В конце концов от Собора остались одни руины. Тихон и тихоновцы — лагерь наиболее многочисленный — отметает Собор, как будто его совсем не было.

Творцы Собора, живоцерковники и содацы, пройдя через Собор, сломали Собор, превратив его в политическую авантюру и выгодную для попов временную стачку. Остается одна самая малочисленная группа Возрождения. Как мы должны себя чувствовать перед лицом этого Собора? Можем ли мы упрочить его авторитет? Должны ли мы принимать этот Собор и имеем ли право его отвергнуть?

Союз Возрождения возник до Собора, прошел через Собор, едва не задушенный физическою силою живоцерковников и содацев, утвердил свою автокефалию после Собора и без Собора и тем установил право самостоятельного критического отношения к Собору. Идеологически Собор на три четверти был неприемлем возрожденцам. Одни голые сословные домогательства, откровенный поповский материализм всегда был и будет мерзок. В программе Союза Возрождения стояло и стоит охранение одинокого, бессемейного епископа и половой выдержки клириков. Ниспровержение вселенской и ныне действующей дисциплины по этой части прошло на Соборе 1923 года насилием и нахальством живоцерковников, причем всякие протесты и особые мнения подавлялись и даже не фиксировались. Распоясавшееся поповство нахрапом и наглостью формулировало себе новое публичное право, не считаясь ни с крепостью норм по этому предмету у Соборной Апостольской Церкви, ни с нравственным сознанием паствы или мирян. Это, собственно, был не Собор в церковно-каноническом смысле, а поповский заговор или поповская стачка, поповский трест, формулировавший не волю и чаяния церкви, верующего народа, мирян, а сговор поповской шайки на удовлетворение классовых домогательств. Что насильственно, то безнравственно, значит, неканонично, а потому и не крепко. Собор 1923 года в части поповских сексуальных льгот всегда был несимпатичен и неприемлем, а потому неканоничен для возрожденцев, и отвергнуть его — это значит — просто установить и пртоколировать свое наличное, неизменное психологическое и моральное отвращение к этой стороне его. Но отвергнув Собор 1923 года, не значит ли повергнуться к стопам и патриарха Тихона, к чему он призывает отошедших от него обновленцев. Отвергнуть Собор 1923 года не будет ли означать принять Тихона в его Контрреволюционном окружении и одобрить его прежнюю, гибельную для Церкви в стране деятельность? Ответственность Тихона перед церковным сознанием в этом пункте остается на нем, и беспокаянность его и самовосстановление во власти служит облачным столпом, разделяющим от него возрожденцев. Утверждение Тихона, что он, потерявши церковную власть и физически, и активно, и сложивши ее формально, в то же время пассивно и морально не терял это право на управление церковью внутреннею непрерывностью, нравственно — оно всегда оставалось за ним, он был временно в каком-то легальном отпуску, а упорное стояние Тихона на своей церковно-канонической непогрешимости пред церковью — ущемляет болью сердца возрожденцев и парализует его призыв к возрожденцам покаяться пред ним. Мы ему говорим: «врачу, исцелися сам». Но Тихон не с нами и по другой, более внутренней причине. Не мы непримиримо настроены к нему, а он к нам. Мы, возрожденцы, с технической стороны богослужения, отошли от нынешней общей установки рутины. Мы, если можно так выразиться, пионеры-новообрядцы. Вот эти новые формы нашего ритуала, наши новшества Тихону завидны, а потому ненавистны и неприемлемы. Нынешний сотрудник Тихона, Петр Крутицкий, еще в 1920 году дознавшись о новшествах епископа Антонина, в раздражении говорил: «Антонин хочет быть богомольнее нас, запретить ему служить». Если бы Антонин стал пьянее или же вислоухее их, это было бы ничего, это сошло бы, но когда он потребовал делать нечто лучше их, сейчас — зависть, ненависть и преследование.

Мы, к примеру, молимся на родном, живом языке. Пред Богом тут нет никакого преступления и греха, напротив, одна душевная свежесть и сила; нарушения стиля вселенности и апостоличности тут нет никакого, напротив — его утверждение. Но Тихон, по своей поповской профессиональной узости и корыстному крепостничеству, это запрещает и пресекает, и тут он сто раз неправ, употребляет свою церковную власть во зло и реакционный вред для страждущей Церкви Божией, и нам нет никаких резонов потакать его преступному ожесточению против нашего русского языка и становиться соучастниками его греха и против Христа.

На Украине выявилось желание молиться по-родному, по-украински. Антонин Храповицкий, тогдашний митрополит Киевский, ярый патриархист, обрушился на инициаторов всею силой нравственного и административного негодования. Он обозвал украинский язык собачьим, а пионеров-священников подверг интердикту. Но это не помогло. Самому Антонию Храповицкому пришлось эмигрировать, а тенденция украинизации пошла шириться и захватила массы. Тогда сама патриархистская иерархия осознала свою ошибку и пошла на попятную, уступила, и даже была образована ученая комиссия для перевода славянского богослужения на украинский язык. Но было уже поздно. Тупое упрямство Храповицкого породило в украинской церкви бедствие — уродливое самосвятство.

Православие, поддерживаемое царизмом, 200 лет свирепело против двоеперстия и рубило руки тем, кто крестился двумя перстами, и только в начале 19 столетия в правилах единоверия сознало свою неправоту и благословило одинаково, как троеперстие, так и двоеперстие.

Тихону ненавистны наши богослужебные порядки, он душит в нас ту свежесть обряда, которой мы дышим и живем. Он наш душегуб, как представитель, покровитель закостенелого, отупевшего, омеханизировавшегося, выдохшегося поповства. И мы отходим от его злобы, отрясая прах его от своих ног. Во имя мира и для единения в духе любви не мы должны, в угоду тупости Тихона, отказаться от русского языка богослужения, а он должен благословить одинаково и славянский, и русский. Тихон неправ, сто раз неправ, преследуя наш обряд и называя нас сумасшедшими, и мы во имя священного воодушевления своего, во имя жизненной и нравственной правоты своей, не можем уступить ему и сдаться. Это значило бы потворствовать человеческой близорукости, узости, обскурантизму, корыстничеству и отдать правду и свежесть Христову на попрание отупевшему поповству.

Когда апостолов Петра и Иоанна вызвали в синедрион и всей силой авторитета законной власти потребовали прекратить их деятельность, апостолы ответили: «судите — справедливо ли перед Богом слушать вас более, нежели Бога» (Деян. 4,18 — 19).

Тихоновщина и синодалыцина — одного цехпоповского стиля, враждебны и злы против нас, преследуют нас морально насилием и клеветою, объявляют нас сумасшедшими, лезут к нам со своими интердиктами и запрещениями. Мы отходим от них, спасая свою жизнь. Между ними и нами — вихрь вражды, которою злопыхают и отравляют нас они. Мы только защищаемся и спасаемся. Не нам идти к ним с повинною, а пусть они к нам подойдут и примирительно. Тогда мы станем с ними разговаривать.

А предварительно наши речи таковы. Ответственность за происшедший в церкви раскол падает не на нас, а на монархиста и реакционера Тихона. Обновленческий раскол спас русскую церковь от окончательного разгрома ее революционным гневом и самому Тихону сохранил жизнь и обеспечил Донской монастырь. Обновленческий раскол подошел искренне и сердечно, не так, как Тихон — лукаво и двоедушно, к революции и нашел с нею общий язык. Обновленческий же раскол в реформационной тенденции своей силен и правдив мощью своего протеста против тех церковных мерзостей, которые культивируются под поповскими рукавами в Церковных недрах. Обновленческий раскол был также законен, как законен был в руках Христа, очищающего храм. «Очищайте Христову церковь, — взывают верующие миряне из Нижнего Новгорода, — от вековой небрежности и рутины». А Тихон не дает снимать даже поповской паутины. Ровно год, как Тихон, мало проученный режимом одиночного заключения, хитро и осторожно, но и постыдно, и лукаво, боясь бить по коню, продолжает лупить по оглоблям, твердя о формальной незаконности той единственно спасительной для церковного положения инициативы, которой удалось вырваться из его цепкости и спасти церковь и его самого от суда и гибели. Клеймо раскольника должно быть усвоено не нами, а Тихоном… Кто не хотел устраивать церковной жизни среди новых условий современной действительности, неведомой нашим предкам? Не обновленцы, а Тихон.

При патриархе Никоне последовал некоторый реформистский сдвиг в сторону обновления обрядов, образовалось раздвоение церковного быта на старообрядцев и новообрядцев. Благодаря и поддержке правительства пра-вомощною организацией была признана новообрядческая, а старому укладу была усвоена кличка старообрядцев-раскольников, и на них пала государственная опала. В данных революционных условиях обновленческий сдвиг произошел по линии внешнего приближения церковников к государственности, и, соответственно этому, церковники, ассимилирующиеся с новой гражданственностью и прозревающие мораль ее, должны быть названы церковниками-гражданами, а тихоновцы — церковниками-раскольниками.

Возрожденцы не довольствуются одним внешним поворотом по революционному течению, они вносят революционный динамизм в свою внут-рицерковную сферу, омолаживают церковный организм в его внутренней секреции… Для синодалов возрожденцы-сектанты — отщепенцы, а для ти-хоновцев того более — мятежники, еретики; для возрожденцев же синодалы — только политические соглашатели, сменовеховцы, оппортунисты, христообманщики, а тихоновцы — обскуранты, реакционеры, черносотенцы, упрямцы, христоненавистники. Тихоновцы — раки, черные насквозь, глаза которых смотрят уповательно назад, а синодалы — раки, ошпаренные кипятком, покрасневшие поневоле и только снаружи.

Тихон — узколоб и слеп, как крот, синодалы — оборотни, хамелеоны. Подойти плотнее к новому — синодальному, государственному укладу — это значит не примазываться, а самим начать революционизировать, активно творить. На это способны лишь наиболее свежие и сильные элементы, наиболее искренние и нравственно чистые. Но ведь и живоцерковники, и содацы тоже хвастаются своей революционностью. Их революция — не революция, а стачка, налет и грабеж. Попы, используя момент и свою силу, ринулись на захват исключительно себе побольше гостинцев, пренебрегая общим благом и общецерковной совестью. Тихон — косен и упрям, он — тормоз общественного прогресса, синодалы — волки, хищники, норовят в происходящей суматохе обмануть и революцию, и верующих, и больше натаскать в свои поповские берлоги.

Петр Первый, заслуга которого пред облагораживанием Руси — несомненна, в своем почине реформ и улучшения общественности наткнулся на инерцию и оппозицию церковников и патриарха, это побудило Петра уничтожить патриаршество, чтобы сдвинуть тот камень, который авторитетом религии давил совесть у церковников и не позволял им ассимилироваться с новым бытом, морально отрицая его. Ив 1918 году патриаршество явилось на оппозиционно-враждебных революции мотивах, как надежда и оплот старого общественного уклада и быта. Но как петровский Синод был ширмой гражданского монархизма, так сейчас, на фоне пролетарской революции, за неприемлемостью патриарха, как монархической, хотя и более слабой, чем самодержавие, консистенции, нынешний Синод представляет олигархическую организацию Иисусовых дворян, то есть попов, революционной бесклассовой нивелировке не отвечающую. На фоне пролетарской революции Синод — это притворяющаяся белогвардейщина.

Для возрожденцев ни поповская конституционная монархия, то есть патриаршество, ни поповское временщичество, или олигархия, то есть синод Троицкого подворья, — неприемлемы. Мы говорим: епископа поставляет Дух Святой через коллегию. Это значит: каждый епископ получает совершенно одинаковый дар и право инициативы, и ни один не конденсирует себе власти больше против другого. Дух Святый количественно не дробится и юридически не дифференцируется. Он не дает одному епископу прав генерала, а другому — прав полковника. Он дает разнообразие качества, талантливости, даровитости, вдохновения, а не чинов и окладов жалования. Потому разделение на епископов правящих, с полными административными правами, и на епископов — викариев, этих епископов-париев, епископов рядовых и епископов митрополитов, епископов патриархов — деление, абсолютно чуждое Христову стилю и природе Духа Святого. Это чужеядные переносы в духовную область гражданской количественной табели о рангах… Что сказал Христос Иакову и Иоанну, когда они запросили себе у Него белых клобуков, юридического закрепления чести за собой, права занять первые места рядом с Ним, справа и слева? Он назвал домогательство их не обдуманным и не духовным. Мы уничтожаем не только патриаршие куколи, но и белые, и пестрые, и меченные крестами клобуки. Мы утверждаем эссентуальную равнозначимость епископов, освобождая епископов-батраков от унижения перед епископами-сатрапами. И первенство одного из епископов, как того требует 34-е апостольское правило, не есть династическое закрепление административного преимущества, а лишь право организующего почин и распорядки. Что может делать 1-н епископ, то может делать и другой, и сегодня он, положим, регентирует в коллегии епископов, а завтра он уступает свою роль другому и становится в общий черед епископов, не унося никаких привилегий, не получая никакой пожизненной правой, династической ренты. Что один бездарный и бесталанный Николай II, что десяток и таких же неспособных сатрапов на местах, горе одно и то же. Мы даем свободный выход природной одаренности, талантливости, призванию и харизме. Мы устраняем эти подлоги при помощи архиепископских и митрополичьих титулов, покрышки ими тупости, глупости и порока.

К уравнению епископских полномочий Союз Возрождения приходит с учетом того огромного зла, которое махрово раскинулось на живоцерков-нических и содацевских плантациях. Живоцерковники и содацы проявили огромнейшую погоню за наградами и знаками отличия. Открыли у себя с патентом от ВЦУ огромную фалыпивомонетную фабрику, производство фальшивых поддельных ценностей, в смысле покрытия титулами и митрами явных пороков и беспутств. Награды, отрава царизма, дававшиеся в дореволюционное время не раньше как через 3 года, в период существования ВЦУ и ВЦС, давались через три дня. К церковному управлению присосались повсюду духовенческие отбросы дореволюционного времени, пустившие свою нравственную грязь в спекуляцию и заслугу перед новой, их не знающей, революционной общественностью. В церковные управления, особенно в уполномоченные ВЦУ, всюду на местах пролезла поповская мразь и грязь и старалась золоченой мишурой поскорее закрыть свою нравственную омерзительность. Многие озорные работники «Живой Церкви» и СОДАЦа требовали себе наград с бесстыднейшим нахальством, вырывая награды у ВЦУ угрозами и наглостью. Безусый Михаил Трубин в сентябре требовал себе палицы, а в декабре — митры, а еще больший недоросль, интриган Шубин за шесть месяцев возложил на себя девять наград. Ко времени Собора 1923 года не осталось ни одного пошляка, ни одного пьяницы, который не пролез бы в церковное управление и не покрыл бы себя титулом или митрой. Живоцерковнические и содацевские архиереи не хотели посвящаться в епископы, их производили сразу во второй чин архиепископа. Вся Сибирь покрылась сетью архиепископов, наскочивших на архиерейские кафедры прямо из пьяных дьячков. Наплодилось невероятное и невиданное количество архиепископов, митрополитов, которым не хватает белого крепу на клобуках. Открылась чудовищная безудержная, хищная, ненасытная поповская свистопляска, какой-то наградный садизм. Тихоновщина не отстает от Синода в погоне и изобретательности по части оснащения поповского честолюбия, лицемерия и тщеславия. В царское время церковные знаки отличия перемежались с гражданскими лентами и орденами. Когда царизм погиб и с поповской груди упали ордена и звезды, поповское тщеславие затосковало. Тихон стал изобретать для него гостинцы, стал искусственно умножать скалу церковных наград, злоупотребляя и церковным обрядом. Ритуал — открытие царских врат — стал жаловать в качестве регалии поповскому благоутробию. Если священник попробует открыть царские врата в неположенное по уставу время, но для большей назидательности от совершающегося в алтаре богомольцам, то это будет каноническое преступление. Но если поп упитает себя на полпуда тучнее других и пожелает, чтобы верующие созерцали его живот непосредственно, без помехи дверной перегородки, то Тихон в качестве награды дает ему привилегию совершать службу при открытых царских дверях. Вот почему попы так ревниво охраняют царские двери в иконостасах. Без них Тихону нечем будет отличать брюхатых попов от тощих. Разве это не пошлость? Как вы назовете тех докторов, которые, будучи призваны к постели больного, пользуясь его беспомощностью, станут пихать себе в карманы лежащие в комнате больного драгоценности? В то время как Церковь Христова, потрясаемая гражданской революцией, терзаемая внутреннею смутою и шатанием умов, рыдает кровавыми слезами, попы всех рангов пустились в скандальнейшую наградную чехарду, ни о чем так напряженно не думают, как лишь о том, как бы поскорее перескочить один другому через голову.

Во всех этих пачках тихоновских, а особенно синодальных, митрополитов, фланирующих по Москве в рубашечках «фантази», и архиепископах, сотнях митрофорных протоиереев, которых стало больше, чем шишек в сосновом лесу, одна пошлость, мерзость и гадость. Носить митру стало признаком порока, а величаться громким титулом стало и признаком интеллектуальной пустоты и духовной низости. Глядите на всю эту толпу галопирующих перед вами белоклобучников и размашисто величающих себя митрополитами без митрополий и без паств, на всех этих митрофоров, и представьте себе пред ними величавого в своей простоте и скромности, исполненного непосредственного достоинства добродетели Христа, и спросите себя: как Он отнесется к этой золотоголовой своре? Конечно, Он отвернется от нее с нравственным омерзением и с сердечной болью. Антонин еще в октябре 1923 года и сложил с себя живоцерковнический титул митрополита, и сбросил митру, ставшую теперь знаком пустоголовия и порока. Епископ Василий также не употребляет митры.

Собор 1923 года узаконил, между прочим, и переход на новый стиль. Но кто теперь соблюдает это постановление Собора? Тихон, в первом после освобождения обращении к верующим, признал единственно приемлемым — постановление Собора о новом стиле и через три месяца ввел в своей юрисдикции новый стиль, но не по уважению к Собору, а по примеру Константинопольского патриарха. Однако продержался на нем только две недели, отъехал на старую позицию. Тихоновский толк и держался и держится теперь старого стиля. Туда же за ним попятился и Синод, превратив стиль, в лучшем случае, в аферу, собирать попам пироги дважды вместо одного раза, и по-новому, и по-старому. Значит, постановление Собора о новом стиле в жизнь не прошло. Те, кто берут смелость говорить от имени всей русской церкви — и тихоновцы, и синодалы — соборного постановления не хотят проводить в жизнь. Союз Возрождения в Московском районе держится нового стиля неизменно, но во Владимирском районе, в сельском окружении тихоновщины и синодалыцины, он недостаточно мощен, чтобы внедрить новый стиль в жизненный обиход. Итак, Собор 1923 года постановлением о новом стиле реальной силы, покоряющей волю верующих, бытовой этому стилю не дал. Мы, возрожденцы, не отступая принципиально от практики нового стиля, обопремся на живую практику православного Востока, известную из послания Константинопольского патриарха Григория VII. На тихоновцев и это не действует, и они продолжают коснеть по инерции — не желая делать никакого сдвига в сторону согласования церковных времен с ходом реальной жизни, и тем только расширяя пропасть между повседневным режимом труда и удовлетворением религиозных запросов. За Тихоном хромает и виляет Синод.

Выводы:

1. Собор 1923 года тихоновцами игнорируется целиком, синодалами опрокинут. Постановления Собора — ниспровергающие вселенскую, ныне действующую, каноническую дисциплину о клириках, как то: женатый епископат, многобрачие клириков, женитьбу священномонахов отвергнуть вычеркнув эти постановления для возрожденцев из норм церковного права.

2. Осуждение идеологии «Живой Церкви» и СОДАЦа в архиерейс кую присягу Союза Возрождение утвердить, ввести чин принятия в Союз для всех, переходящих в него из тихоновского и синодального лагерей.

3. Тихоновщину и синодалыцину за вражду и ненависть к новым обрядам Союза Возрождения считать, применительно к исторической ква лификации, староверами, раскольниками. Архиереев тихоновского толка принимать через покаяние во вражде к новому обряду Союза Возрождение и со сложением наградных знаков и отличий и титулов, с удержанием апостольского именования «епископ» и с сохранением единственного орга нического старшинства, порядка хиротонии.

4. Постановление о лишении Тихона сана ввиду того, что Тихон, при объявлении ему этого решения, считаясь тогда с Собором, заявил кассаци онный протест; ввиду того, что судьи Тихона — живоцерковники — в лице Красницкого и его единомышленников, от этого осуждения, хотя произ вольно, но отказались, а также, ввиду того, что Тихон свою общественную вину принесением повинной пред правительством смягчил и правительст вом прощен, — это постановление пересмотреть и признать Тихона в достоинстве епископа. Но, вменяя ему его самовольное захватное возвращение к власти, а особенно его вражду к новому обряду Союза Возрождения, — считать его раскольником, принимаемым в Союз Возрождения через покаяние.

5. «Живую Церковь» признать христоубийственным поповским си недрионом, душегубным для Церкви Христовой скопищем. Тихоновщине вменить и гибельное малодушие и позор ее единения с «Живой Церковью». Тихоновщину за примиренчество с программой, или идеологией «Живой Церкви» считать отпавшей от чистоты православия и впавшей в христогубительную несторианскую ересь.

6. Синодальный толк за лицемерное и обманное отвержение «Жи вой Церкви» и СОДАЦа, за содержание в недрах своих живоцерковни- ческих и содацевских развратителей Церкви Божией, этой нравственной гнили и тли, — презрителей обетов Божьих и хульников Божией чистоты и славы, — считать скопищем, нравственно опасным и душегубным, так же, если не больше, чем тихоновщина, отпавшим от чистоты православия. Архиереев синодального толка, общеправославного канонического поставления, принимать через осуждение и отвержение ими программы или идеологии как «Живой Церкви», так и СОДАЦа, отметая епископов живоцерковнической и содацевской марки. Женатых архиереев и клириков, ими рукоположенных, не принимать. Переженившихся вторично и третично клириков, равно оженившихся священномонахов, за духовных особ не при знавать и их священнодействия считать недействительными.

7. Существующие в тихоновском и синодальном лагерях награды и отличия для духовенства, особенно обновленчеством опошленные, по Союзу Возрождения уничтожить, митры и камилавки отложить. Единственная награда пастыря — это веяние Духа Святого в его сердце — радость за успех его дела.

8. Практику нового стиля по области Союза Возрождения укреплять и расширять в согласии с православным Востоком. Пасху праздновать одновременно со староцерковными объединениями тихоновской и синодальной юрисдикции».

В этом документе особенно ярко выразились сила и слабость Антонина: несмотря на неумеренное сгущение красок и крайнее личное раздражение, которое сквозит в каждом его слове, критика церковного карьеризма вполне правильна и обоснованна. Совершенно правильной является также критика Собора 1923 года. Можно также отметить как известный прогресс признание патриарха Тихона в епископском достоинстве.

Однако самые главные, коренные пороки обновленчества — беспринципное приспособленчество, предательство, раскол, производимый в Церкви в тот момент, когда она находится в тяжелейшем положении, в блокаде у антирелигиозников, — все эти пороки остаются вне поля антониновской критики, а без этого самая критика остается беззубой и неудовлетворительной, и в этом — величайшая антониновская трагедия; никто сильней Антонина не выступал против карьеризма, безнравственности, шкурничества обновленцев, однако у него все же не хватило мужества перерезать последнюю нить, связывавшую его с обновленчеством, — признать безнравственность и гибельность раскола 1922 года.

Выступая яростно против обновленчества, Союз Церковного Возрождения все-таки оставался его детищем.

Большой интерес представляет также доклад Антонина о церковных реформах. Приводим его также полностью:

«Реформационная тенденция — это основа, нерв и душа СЦВ. Мы вносим дрожжи во внутренний церковный уклад, наблюдаем их действие. Наша храмовая архитектура и литургическая техника значительно отличается от тихоновских и синодальных. Богомольцы входят в Заико-носпасский храм, видят здесь обстановку, для них необычную. Мы совершаем службу на русском языке при открытом алтаре. Мы произвели изменения в чинопоследованиях таинств — крещения, бракосочетания и исповеди, изменили способ преподания причастия.

Реформистская деятельность инициатора СЦВ, епископа Антонина, началась еще при благополучном самодержавии патриарха и тогда вызвала его недовольство и репрессии. Если бы Златоуст пришел сейчас в тихоновский или синодальный храм и послушал, как совершается его литургия, то он не только не узнал бы ее, но от нее всемерно бы отрекся. Профессор Московской духовной академии Певцов говорит, что Златоустова литургия превратилась в нелепость. Одним из таких ярких показателей этой Нелепости является глотание, закупорка молитв. Если мы обратимся к практике первых семи веков, то мы увидим, что ни обособленности священника от мирян в молитве, ни какого-либо секретничества не было. От первого слова до последнего, все произносилось вслух, и торжественнейшие мо-литвословия священник не только произносил вслух, но речитативом, а народ за ним повторял. Важнейшая часть литургии, так называемый литургический канон, так именно и произносился. Об этом свидетельствует Златоуст в 18 проповеди на 1 послание к Коринфянам. Но если мы от времени Златоуста перенесемся ко времени Стоглавого Собора, то увидим, что этот Собор боролся с многогласием. Литургия совершалась в две, три руки. Священник начитывал свою часть без остановки, дьякон свою без остановки, а псаломщик свою. Служба шла втрое скорее, хотя во сто раз нелепее. Понятно, что это уродливое явление вызвано поповской леностью и механическим одеревянением, желанием отделаться лопотанием языка, а не душою и сердцем. Отсюда и произношение молитв вслух, общая молитва превратилась в комканье этих молитв, бормотанье про себя, магическое отчитывание. В Ленинграде в 1905–1906 гг. один придворный священник пробовал возвратом к древней практике читать все молитвы вслух, и это ему сходило с рук только благодаря сильному покровительству. Епископ Антонин стал практиковать это в Москве, ходя по храмам в 20-е и 21 годы. Читал молитвы вслух, не отступая от книжного текста и читая по-славянски. Не прошло и двух месяцев, как все духовенство взбудоражилось. И Тихон прислал официальный запрет: не отступать ни в чем от общей практики, служить, как все, иначе грозил репрессиями. Эти репрессии выразились в секретном приказе по приходам бойкотировать епископа Антонина и не пускать его служить. Так, первая попытка слабой реформы вызвала гнев и месть со стороны попов. Когда СЦВ обосновался в этом храме и явилась фактическая возможность реформизма, эта практика прежде всего получила здесь свое осуществление. Вот первое наше нововведение, возвращение к древней литургической практике, встреченное поповством враждебно. Второе — это переход на русский язык богослужения, чтобы освободить службу от вековой и засохшей замазки и сделать ее понятной и живой. Была и переделана славянская наша литургия.

Теперь твердят, что без Собора нельзя ничего делать, а между тем Златоуст составил свою литургию, когда был всего только маленьким антиохийским священником. Вдохновляясь этим примером и чувствуя потребность освежения молитвенных формул, я в 1922 году приступил к пересоставлению литургии. Так как после падения царизма у нас из ектений выпала политика, то у нас из ектений осталась одна шелуха. Учитывая косность церковников, особенно суеверие москвичей, я не дерзнул на составление своей собственной и новой литургии, а только скомпилировал, прорабатывая по изданию Ленинградской духовной академии чины древних литургий. И как только открылся Заиконоспасский храм — эта литургия совершается здесь неизменно. Когда Провидению угодно было кормило правления вложить в мои руки, когда живоцерковники и содацы вынуждены были со мною и считаться, последние напечатали мою литургию, и на Соборе 1923 года она была рекомендована к совершению. Было постановлено: благословить то, что сделано до сих пор в литургической области, и провинциальные батюшки стали совершать ее; но потом ремесленная, лицемерная и фарисейская «Живая Церковь» лукаво обернулась, и то самое, что на Соборе благословляла, в июне 1923 года вменила мне в преступление, когда вынесена была резолюция: признать преступной и крайне вредной деятельность епископа Антонина… нарушившего вселенскую литургию. Тем не менее, по свидетельству непредубежденных людей, эта литургия, совершаемая вся вслух, производит более сильное впечатление, чем старая славянская исковерканная литургия Златоуста, и свидетельствовать об этом может епископ Василий, который скажет, что христиане тихоновских приходов от своих священников требуют: служите нам так, как служат в селе Ворогово. Введенский несколько раз служил со мною эту литургию и говорил: эта литургия производит потрясающее впечатление. Это наше приобретение держится только на оазисах СЦВ и в провинциях проводится более смелыми батюшками. От непредубежденных богомольцев идут свидетельства добрые утешительного и благотворного действия русской литургии на их религиозные чувства.

Но почему духовенство противится введению русского языка? Очень просто. Если бы дворяне изгнали из своего классового обихода французский язык, тогда и гувернерам, и гувернанткам французам нечего было бы делать. Если совершать богослужение на русском языке, тогда пропадет вся магия слов, тогда совершитель богослужения и все присутствующие будут принимать одинаковое участие своими мозгами и умами. А это духовенству невыгодно. Пропадает обаяние, преимущественное значение служителя культа, как волхва и чародея, одного знающего словесные секреты. Поповство издержится за славянский язык как за средство рабовладельческого командования умами верующих, как за средство укрепления этим своего колдовнического, магического влияния. Когда вы пойдете к иерею и он начнет причитать большею частью бессмыслицу, вы проникаетесь, и это всегда, к нему почтением, что в этом секрете непонятности и заключена вся целительность. Охранением и спасением человеческой бессмыслицы духовенство желает спасти свое влияние. Вот на этом коренится вековая цепкость, что попы, как клопы, держатся за обряд. И все свежие религиозные течения прорываются протестом против старых обрядовых форм. Христианство вошло в мир и свежестью народной речи, отвергши тогдашний условный, клерикальный богослужебный язык. Чтение молитв вслух и послужило камнем преткновения, на который наткнулась и тихоновщина, разинувшая пасть на СЦВ, с другой стороны — тем камнем, которым СЦВ закрыл эту пасть. Месяца три тому назад относительно одной Церкви, теперь закрытой, явилась слабая возможность для верующих получить ее в свое пользование. Верующие обратились к епископу Антонину: Похлопочи. Прежде чем предпринять и начать что-либо, епископ Антонин Предложил условия — согласны ли вы принять русский язык и открытый алтарь? Купцы, разговаривавшие с епископом, ответили согласием Рг потихоньку, за спиной епископа Антонина, сбегали в Донской монастырь к Тихону: благослови получить через Антонина церковь, но на двух условиях — с русским языком и открытым алтарем. Тихон сказал: пусть лучше церковь провалится, а на этих условиях не берите. Таким образом русский язык и открытый алтарь для Тихона — тошнотворные пилюли. К открытому алтарю СЦВ пришел помимо исторической справки, с учетом того грязнения и замусоривания алтаря, которое наблюдается в тихоновск церквах, а главным образом, учетом той закулисной распущенности и безобразий, которыми духовенство сквернит алтари, закрываясь иконостасам и от взоров мирян. Алтарь стал что Сухаревский рынок.

О. К.Смирнов в своем предисловии к издаваемой им литургии говорит сдержанно, что алтарь превратился у нас в место совсем не церковных разговоров… У нас алтарь превратился в чулан: там и шкафы, и вешалки и зонты, и галоши, там и ковры, и метлы, и лопаты… Это самое укромное место храма, куда складывают все требующее сбережения, а престол посреди этой рухляди чувствует себя затерянно и сиротливо. А подойдите вы в любой торжественный праздник в московский многопрестольный храм и посмотрите, как ведет себя набившийся туда народ, особенно в так называемых приделах, и вы ощутите невыразимое негодование от неряшливости и кощунства, которыми окружаются престолы в этих приделах. Желая очистить алтарь, вернуть ему чистоту и неприкосновенность, желая подтянуть духовенство, дабы оно не мнило себя на рынке под прикрытием, а чувствовало себя перед лицом Божиим и на виду у всех — СЦВ и открыл алтарь изнесением престола по сю сторону иконостаса. Эта реформа и ударила по поповской и расхлябанности, и лени, и вызвала такое раздражение. Тут пошла игра на народном неведении. В одну из первых служб в церкви Николы на Ямах один присутствующий, желая сразить епископа Антонина, задал ему вопрос: а разве Святой Николай служил при открытом алтаре? Епископ ему ответил: ты, друг, попал в самую точку — именно Святой Николай и все-то наши великие литургисты-святители служили в открытых алтарях, на открытых престолах. Первые намеки на иконостасы появились в конце VI века. Первым додумался увеличить столбики предалтарной решетки аршина на два вверх император Юстиниан. Потом на эти столбики стали вешать иконы, алтарь стал загораживаться. А у нас в Москве вместо дощатых решеток стали прокладывать и двухаршинные толши ной кирпичные стены между алтарем и храмом, сделали то, что из алтаря перестало не только быть что-либо видно, но и слышно. Духовенство заму ровалось, и пошло суеверие, что в этой замурованности именно вся и ол годать, что благодать действует только из физического закрома, из таини ка, как из камеры-обскуры. А попам это на руку: сила не во внутренне настроении священнослужителя, а в географической потаенности и скры ности, а ты, поп, потому можешь в алтаре и в поведении распоясаться. Алтарь превратился, в мнении верующих, в лабораторный кабинет, духовенство, по одному ему ведомым рецептам, выделывает эссенцию спасения, а вы, верующие, приходите и покупайте это поповское патентованное средство. Вы видите, как извратилось самое понятие таинства.

Таинство — это не действие икс-лучей, незримая химическая реакция это субъективно-моральное слияние, динамизация индивидуума общинностью. Когда в древности совершалась литургия, священнослужитель слился перед лицом всей церкви и со всею церковью, вся церковь полыхала молитвой. Литургия была раздуванием общемолитвенного пламени. дто был сплошной молитвенный костер. Вот это слияние душ и сердец, однотонность их настроения и есть таинство. Теперь же, когда у нас поп, спрятавшись за кулисы, мымрит только для себя и свое, а верующие стоят вдали, не втягиваясь в совместную с ним молитву и только чешут затылки, где это интимное слияние, таинство? Здесь таинства нет никакого. Вы приходите в церковь, как в аптеку, и предъявляете требование на дозу лекарства. Вам попы говорят: подождите и займитесь чем-нибудь, попойте концерты, пока мы вам приготовим. Через некоторое время открывают свой потаенный кабинет и говорят: пожалуйте, кушайте да хвалите. Прав проф. Экземплярский, когда говорит, что в этом пункте произошло существенное извращение евхаристического момента. И можно поставить вопрос: в тихоновских церквах совершается ли в такой обстановке таинство? СЦВ вынес престол и стал вовлекать верующих в общее литургическое делание, поднимая их общее воодушевление, вызывая их активное участие. Попы — ремесленники и механики — завопили, и пошла травля. Между тем соборный храм, в котором совершал службу святой Василий Великий в Кесарии, и теперь стоит без всякого иконостаса с открытым алтарем, и вы знаете, что Василий Великий первый стал применять занавески, отделявшие алтарь от храма, когда заметил, что его клирики-то ведут себя рассеянно, заглядываясь назад. Церковь великомученицы Екатерины на Синайском полуострове до сих пор хранит устройство открытого алтаря, даже без отделяющей решетки. Церковь св. ап. Марка в Венеции, сохраняя греческий стиль, имеет иконостас из плетеной решетки. Наш семиярусный иконостас — специально русское изобретение и стал входить в архитектуру храмов с XVII века. Вся христианская древность, вся пламенность, присущая молитвам великих святителей-литургистов, велась в обстановке открытых алтарей. Алтарь — это возвышенное место, не доступное для мирян, но открытое для взоров всех. Посмотрите на сектантов всех толков. Никто не устраивает в своих молельнях скворешников. Все католичество, вся реформация держит алтари отгороженными, но открытыми. Вот этих два наших приобретения: русский язык и открытый алтарь, представляют два наших разительных отличия от старого церковного уклада. Они так претят Тихону, то есть поповству, что он рад, чтобы такие церкви проваливались, чем богослужение будет совершаться понятно и открыто-назидательно.

Когда из предсоборного совещания ко мне зашел один священник и я стал объяснять ему смысл наших реформ, он в недовольстве сказал: помилуйте, разве можно ставить у верующих на виду священника? Ведь священник часто приходит в храм усталый, ему не выстоять, надо и поси деть. Да, говорю я, здесь, в Москве, дьяконы не только сидят, но и чай пьют в алтаре.

Прежде чем вынести престол из закрытого алтаря, я раза три-четьтыре совершил литургию на солее — на выносном столе, а потом спрашивал своих общинников: ну, теперь я опять спрячусь в алтарь? Они мне говорят: ну, нет, мы вас не пустим. Ни один священник не выразил никогда своего одобрения, а миряне назад в загородку не пускают. На предсобор-ном совещании, когда зашла речь о богослужебных реформах, епископ Иосиф с Украины сказал: на Украине во многих церквах миряне требуют чтобы священники выносили престолы и совершали службу открыто — довольно играть в прятки. Под влиянием этого было впопыхах постановлено разрешить совершение литургии на выносных престолах там, где этого пожелают верующие. Протоиерей из Ленинграда о. Боярский категорически потребовал: дайте нам русский язык богослужения, если не дадите, мы от вас отойдем. Под влиянием этой угрозы постановили: разрешить переход на русский язык. Но эти требования, в которых отражался голос мирян, продержались только несколько часов. Вечером постановили, а наутро перерешили и отменили, отложили до будущего Собора… Когда попам понадобились жены, то это без Собора, подай сейчас, а когда верующие попросили того, что их души наполняет отрадой, то попы притиснутые сначала им сказали: нате вам, а потом, под шумок, эту подачку назад отобрали.

Итак, ни одно улучшение, ни одно нововведение, полезное для веру ющих, не может пройти, не преодолевши поповских баррикад. СЦВ, вводя эти реформы, нигде не действует напором и насилием. В районе Влади мирской губернии, во всех десяти храмах, нигде престолы не вынесены, и епископ Василий совершает службу так, как я совершал на первых порах в тихоновских храмах, — выходя на солею и прочитывая все молитвы здесь, перед народом.

Когда СЦВ пошел по линии освежения религиозного молитвенного чувства, то в практике частных служб он наткнулся также на затверждение и на улетучивание смысла, как в общелитургическом укладе. Нами изменены и переделаны чины крещения, бракосочетания. Псалом 103 изображает картину миробытия, величие Божие, открывающееся в космосе. Псалмопевец изображает морскую ширь и говорит: раскинулось море пространное великое, там плавают корабли, там кит на воде играет! Грек перевел последнее место так: там змей ругается. Из кита стал змей, из игры — ругань. Попам на руку. Какой же этот — змей в воде? Конечно, решили, сатана. Гони его из воды. И все крещение построено на этом. Выгоняют отчитыванием чертей на просушку, а потом в этой дистиллированной воде ребенка купают. Мы вложили совсем новый смысл и содержание в крещение, нашему, крещение — согласно заповеди Христа, есть возведение новорожденного существа в небесное гражданство, опробирование его вечною ценностью и ограждение его жизни от посягательства и истребления. Перед началом заседания о. К.Смирнов, обмениваясь со мною мыслями насчет чинопоследования при венчании, сказал: обыкновенно на свадьбах не мо-лятся ни жених с невестой, ни присутствующие. А я ответил, что там и молиться не о чем. Прочтите внимательно чин нашего венчания и вы увиди-что там все вертится около физиологического акта и весь чин больше подходит к животным, чем к людям. Все содержание молитв обращено на воспевание физического момента воспроизведения. Мы это бросили и вложили другое содержание, сосредоточили внимание на психологическом и моральном моменте, на укреплении нравственной спайки брачующихся, ибо в этом суть таинства. И когда епископ Василий венчает у себя по нашему чину, то окружные крестьяне говорят своим батям — венчайте нас так, как венчают в Ворогове.

Но особенно кличку «сумасшедшего» заслужил епископ Антонин за изменение техники преподания причастия. Неверующие указывают нам на антигигиеничность причащения всех из одной ложечки. Чтобы освободить церковную практику от этого упрека, я стал причащать по примеру того, как на преждеосвященной литургии, как и доселе причащают у яковитов или у нас, при причащении больных. Вещество таинства твердое, предварительно напоенное жидким, берется щипчиками и кладется в руку причастнику. Изоляция полная. Введенский негодует: Антонин с ума сошел, он извращает понятие о таинстве, он допускает возможность заразы через причастие! Сколько угодно! История знает факты, когда травили, посыпая яду в евхаристию. Тайны Христовы — не обладают бактерицидными свойствами, иначе ими было бы можно торговать, как универсальным лекарством. Таинство совершается в духе, а не в физических клеточках тела. И если вы нальете в чаши сулемы и выпьете, то, конечно, помрете. Мы кушаем ложкой, а китайцы — палочками. Важно положить питательный продукт в рот, а то каким способом — это дело второстепенное.

Поповская придирчивость в том и состоит, что существенное затеняет, а хватаются за второстепенное. Вся суть по-ихнему в ложечке, других способов нет, и если вы, скажем, обойдетесь и без ложечки, и без щипцов, а просто руками, то это по-поповскому будет недействительно. Один сибирский архиерей рассказывал мне, как он преодолевал страх заразы от причастия в колонии прокаженных. Он привозил с собой столько деревянных ложечек, сколько предполагалось причастников, и каждого причащал отдельною ложечкой. Так что у него одна и та же ложечка не возвращалась вторично в чашу. И я чувствую, что у нас этот страх заражения должен бьгть так или иначе преодолен. Мы не утверждаем, как содацы, физического действия таинства. В таинстве исповеди мы отбросили неправославный Момент единоличного разрешения кающегося священником, перешедший к Нам через требник Петра Могилы из католичества, и совершили его в третьем, соборном, лице. Это меняет позицию духовника. Вот, в общем, те очищения обряда, которые нами были проведены доселе. Но мы не намерены на этом останавливаться. Наше дальнейшее задание — ослаблять значение внешней обрядности выдвижением внутреннего содержания в смысле священнодействий. Это особенно нужно для обрядоверной деревни. Надо переходить от всего механического, от всего громоздкого, подавляющего, действующего на фантазию и подавляющего мозги и сердце. Вот дальнейший путь реформизма СЦВ. Мы пересмотрим весь требник, перетрясем смысл его чинопоследований и вместо отжившего, одряхлевшего вложим новый смысл, более содержательный, чем простой, натуралистический. На очереди пересмотр содержания таинства священства, ибо до очевидности ясно что живоцерковническая теория неизгладимости благодати, трактующая о физической неутрачиваемости прав священнодействия, несмотря ни на какое нравственное бесстыдство и преступность, содержит в себе разложение и гибель священства. В общем, мы видим одно: физикацию таинств поповством, и реформизм должен пойти по линии возвращения таинствам, согласно их природе, одухотворения и морализации».

По этому докладу Антонина съезд принял следующую резолюцию: «1. Переход на русский язык богослужения признать чрезвычайно ценным и важным приобретением культовой реформы и неуклонно проводить его, как могучее орудие раскрепощения верующей мысли от магизма слов и отогнание суеверного раболепства перед формулой. Живой, родной и всем общий язык — один дает разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем ненужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея.

2. Русскую литургию, совершаемую в московских храмах Союза, рекомендовать к совершению и в других храмах Союза, вытесняя ею прак тику славянского, так называемой — Златоустовской литургии, от которой Златоуст отрекся бы, если бы услышал, как ее совершает духовенство теперь, превративши ее, по выражению проф. Певцова, в нелепость.

3. Благословить литургические дарования людей искреннего религи озного чувства и поэтической одаренности, не заграждая и не пересекая религиозно-молитвенного творчества. Вводить же в общее употребление по испытании на практике с епископского благословления. Приветствовать литургические труды священника К.Смирнова и иметь о них суждение после их напечатания.

4. Благословить составление нового требника, по намеченному Уе Союзом пути, углублением и одухотворением содержания и чинопоследо- вания таинств в противоположность физикомагическому смыслу нынеш них чинопоследований.

5. Храм считать центральным пунктом, единственным для удовлет ворения всех религиозных нужд верующих, как общих, так и частных, упраздняя частные требы на домах.

6. Совершение частных религиозных треб, сосредотачиваемое в хра мах, соединять с общественным богослужением, дабы этим хронологическим единением подготовлять психологическое и нравственное сближение членов прихода.

7. Открытый алтарь приветствовать, как возвращение к той внутренней архитектуре храма, которая была единственной в течение первых шести-семи веков и давала слиянность и задушевность молитвы священнослужителя с присутствующими; как обстановку, завещанную нам великими святителями-литургистами, открытым предстоянием с народом, воспламеняющим народ в общей молитве. Открытый алтарь — один оздоровит распущенность духовенства, которое, спрятавшись за перегородки, ведет себя суетливо и бесцеремонно, выветривая совершенно благоговение. Открытие алтаря возвращает алтарю чистоту и свежесть, освобождая алтарь от загружения, как теперь, церковной рухлядью и скарбом.

8. Для утверждения в вере ввести торжественный обряд конфирмации, как общинно-церковное свидетельствование о духовной зрелости лица.

9. Рекомендовать в восприимничестве возвращение к практике времен Златоуста и бл. Августина, то есть на себя принятие обязанностей восприемниками плотскими родителями.

10. Заклеймить позором злоупотребление анафемами или отлучением, производимым административно, механически… Действие благодати не ме ханическое, а психологическое, и потому лишение сана может быть и только самолишение и самоотлучение, церковными органами констатируемое.

11. Общее направление борьбы с обрядоверием: ослабляя все под держивающее младенческие, дикарские вкусы народа, усиливать духовное содержание и смысл обряда.

12. В ослабление внешней декоративной стороны богослужения, заслоняющей нравственно-назидательный смысл его, а также мистикопитательный смысл, изживать из церковного обихода предметы громоздкие, рассчитанные в действие на глаза и воображение, а не на мозг, и чувство в частности:

1) Не употреблять на входах и выносах при богослужении огромных размеров евангелий, которые рассчитаны на диаконские мускулы, на гла зение, но не на внимание присутствующих.

2) Отменить изнесение евангелия в качестве иконы, для лобызания его деревянной или металлической обложки; вместо этого употреблять еван гелие малых размеров, без всякой обделки, и внушать его почаще и читать.

3) Златотканые парчовые ризы, держащиеся на священнослужителе лубком и сообщающие последнему истуканность, изживать, заменяя их Приличными матерчатыми или холщовыми.

4) Сократить до минимума колокольный звон, оставив его только в качестве призывного к богослужению и совершенно упраздняя бесконечные трезвоны во время самого богослужения, как, например, трезвон перед заутреней и трезвон во время чтения евангелия на утрени и т. п., так как и звоны колеблют воздух и заглушают смысл совершающегося в храме.

5) Отменить за всенощной потерявший смысл обряд благословения хлеба и вина, как специально монастырский и не имеющий никакого значения в приходских условиях, и к тому же иностранный, к русскому быту не подходящий. А применительно к русскому быту надо бы благословлять ржаной хлеб и квас.

6) Сокращать приобретение предметов культа геркулесовских размеров, саженных распятий, неудобоносимых, поражающих, но не назидающих, икон.

7) В отношении живописи рекомендовать к преимущественному употреблению в храмах сюжеты исторической живописи перед символизмом».

2 июля 1923 года состоялось соединение с Союзом Церковного Возрождения ленинградской «Общины сочетания религии и жизни», основанной прот. Иваном Егоровым. Сообщение по этому поводу Антонина представляет собой большой интерес.

«Я прошу приехавших к нам сделать о себе подробную рекомендацию, а со своей стороны сделаю введение. Отец Иван Егоров, лично мне известный в бытность мою епископом Нарвским в Петрограде, в 1920 году совершенно по своему внутреннему почину и самостоятельно, по психологическому назреванию приступил к церковной реформе в стиле Возрождения. Бросил славянский язык и перешел на русский, вынес престол из алтаря на середину храма. Он писал мне: я хочу уничтожить всякое выделение священника. Если поставить престол впереди, то священник как-то выделяется, превозносится, а я хочу поставить и его в самую гущу народа. Затем он стал редактировать и вытравлять из молитв старый быт: вычеркивает слово — «раб», вычеркивал некоторые символы, которые наводят проф. Рейснера на предположение о половом основании религии. Он изменил литургию, разделив ее на две: литургия для причастников, литургия Св. Духа, и другую литургию без причастия, которую назвал Панагией. Конечно, скоро между нами должно было установиться радио, о. Иван обращался за советами и указаниями. К великой скорби его общины, разделяемой мною, неожиданная смерть похитила его. Он заразился сыпным тифом и умер в ноябре 1921 года. Его община осталась без главы и руководителя. Она почувствовала тогда, что к ним ближе всего епископ Антонин, и прислала ко мне присутствующего здесь юношу, которого любил о. Иван, с просьбой рукоположить его в священника. У меня тогда еще не было этого храма. СЦВ не имел еще фактического обособления, а оно только еще намечалось. Я не нашел во внутреннем своем сознании препятствия, чтобы удовлетворить их просьбу, и наметил совершить посвящение в церкви Гребневской Божией Матери. Но Провидению угодно было создать тогда запятие. Я не отличался тогда здоровьем, и болезнь часто укладывала меня в постель. Около недели этот юноша жил в Москве, ожидая того просвета, когда я поднимусь с постели и приду в храм. На протяжений недели такого просвета не оказалось. Он не мог дольше проживаться и уехал отсюда ни с чем. Община оказалась в пучине, без оснащения. И вот в таком затруднении община решилась на героический шаг: она сама, собственной молитвою и собственным упованием, возложила на этого юношу руки и рукоположила в пресвитера. Это совершилось в Фомино воскресение 1922 года. Таким образом, у них явился пресвитер, рукоположенный собственным вдохновением, собственным молитвенным напряжением. Через некоторое время был рукоположен таким же способом другой пресвитер, и община получила некоторую организацию под руководством и этого пресвитера. Вот эти два пресвитера егоровской общины и присутствуют сейчас среди нас. Но церковь не может быть без епископа, как здание не может быть без кровли. Община скоро почувствовала это и обратилась ко мне с просьбой дать им епископа. Я на это ответил им приблизительно так: крышу надо класть на стены, и прежде чем давать епископа, вы должны пресвитера взять у нас. Свяжитесь с нами нервами, а то выходит так, что вы приходите к нам, как в лавочку, и, взяв нужный вам товар, уходите. Ваши пресвитеры, рукоположенные кружковым способом, подлежат перерукоположению общецерковным действием. Тогда они обратились в Синод и предстали пред синодальным предсоборным совещанием с просьбой принять их пресвитеров в их сущем достоинстве только с воцерковлением. Ихнее желание было отклонено. У тихоновцев они добиться, конечно, не смогут ничего. Осталось только идти к нам. И вот они пришли. Прерванные переговоры были продолжены и привели нас к соглашению. Они говорили: требуя перерукоположения, вы заставляете нас наполненный стакан вылить и наполнить вновь. Мы, говорили они, не можем же зачеркнуть психологически пережитого нами акта общинного рукоположения. Я им ответил: я вашего стакана не буду выливать на землю, а волью его в большой общецерковный резервуар. Если вы выпили стакан воды с одним куском сахара, то я дам вам сиропу со ста кусками. Вы будете иметь реальную историческую связь с общехристианским потоком благодати. Они на это просили: нельзя ли в самом чине хиротонии упомянуть о бывшем у нас общинном поставлении, чтобы не вышло, что оно у нас вытравляется. Я сказал, что можно, и на том мы согласились».

Представитель Ленинградской общины Лев Бунаков: «Наша община, как сказал епископ Антонин, основана протоиереем о. Иваном Егоровым, бывшим настоятелем Введенского собора в Ленинграде. В 1919 году он начал свою работу сперва беседами о литургии, затем совершением самой измененной литургии и постепенно объединял прихожан в организованную общину. Нам пришлось уйти из собора, это было осенью 1920 года. Некоторый промежуток времени мы были без храма, и нам приходилось собираться на частных квартирах и проделывать работу организационного характера. Наконец, весной 1921 года нам удалось получить дом, который и отремонтировали мы своими силами, и в этом дому Мы собираемся и посейчас. Мы зарегистрировались, как трудовая религиозная община под наименованием «Община сочетания религии и жизни». Это название выражает наш основной принцип, а в области догматической и нравственной мы принимаем кодекс и догматы православной церкви.

Мы проповедуем церковную жизнь не одною молитвою, но самим бытом как отметил епископ Антонин.

Нас постигла великая утрата: скончался о. Иван. Мы обращались к епископу Антонину с просьбой дать нам священника, но это нам не удалось. Мы обратились к патриарху Тихону, и здесь получили отказ. Войти в старую общецерковную жизнь мы не могли, потому что мы вкусили уже освежение и на могиле пастыря поклялись продолжать нашу работу в том же духе, насколько хватит наших сил. Мы не хотели тогда самосвятства, но другого выхода в тот момент не оказалось. Мы стали вести переписку с епископом Антонином, которая прервалась, и мы обратились в Синод. К нам прислали представителей, которые ознакомились с нашей деятельностью, передали наше заявление в епархиальное управление, и мы получили приглашение на соборное совещание. На этом совещании нас выслушали и заявили, что путь только один — обычный: зачеркнуть то, что у нас было, и принять все сызнова. Некоторые представители на этом совещании пробовали выступить в нашу защиту, приводя к тому исторические факты. Но это напрасно. Нам предлагали зачеркнуть то, что уже произошло в нашей душе. Это было для нас невозможным. На этом совещании мы встретились с одним из лиц, близко стоявших к Антонину, который советовал нам идти к епископу Антонину, что мы и сделали. Результат этих переговоров вы слышали».

Епископ Антонин:

«После того как они были отринуты Синодом, два из них, бывших на предсоборном совещании, посетили меня и имели со мной переговоры. Достигши разрешения, они просили разрешения отправиться в Ленинград и подкрепить свое соглашение ободрением всей общины. Я только приветствовал. И вот я получил от них 26 июня следующее заявление: «Община сочетания религии и жизни» настоящим просит вас, владыка, поставить на предстоящем съезде Союза вопрос о воссоединении общины с Русскою Поместною Церковью, а также о вхождении общины в состав СЦВ. Вопрос, который у нас вызвал разногласия, это вопрос о женатом епископе. Они наметили себе кандидата в епископы из женатого состава. Я заявил, что СЦВ женатых в епископы не посвящает. Я убеждал их во имя общего блага этот вопрос не превращать сейчас в принципиальный, а считать его вопросом тактическим, и они на этом согласились, и этот вопрос отодвинулся. В отношении вхождения общины в СЦВ предоставляется местная автономия. По первому пункту о посвящении пресвитеров нами сегодня достигнуто полное соглашение. Я выработал формулу посвящения и предложил ее на одобрение иерархическим лицам Президиума: епископу Василию и священнику о. Константину Смирнову. Они нашли эту формулу совершенно удовлетворительной. Я предложил эту формулу заинтересованным лицам, и они ее подписали. Вот эта формула: «За Руководителя ленинградской «Общины сочетания религии и жизни», держащегося догматико-нравственного Православного исповедания, избранного и поставленного своею общиною в пресвитера, но в разрыв целостности всеединого церковного иерархического преемства, теперь имущего присоединиться к вселенскому потоку иерархического священничества, благоговейнейшего брата нашего… Божественная Благодать, всегда немощное врачующая и оскудевающее — восполняющая, покрывая любовью смирение Ленинградской общины и самого… пресвитерствующего в общине, но теперь поклоня-ющего высь свою под иго вселенского священничества, пред лицом СЦВ, принявшего в Союзе хиротонию чтеца и иподиакона, проручествует в дьякона (а в следующую хиротонию — в пресвитеры).

Итак, помолимся о нем, чтобы пришла из него вселенским потоком орошающая, через живую преемственность передаваемая и действующая Благодать Святого Духа».

Все четыре представителя Ленинградской общины подписали так: означенная формула нас, представителей «Общины сочетания религии и жизни», вполне удовлетворяет… Итак, все, что лежало помехою на пути, устранено, и открылись врата милосердия, через которые мы с любовью и протягиваем руки приходящим к нам. Принципиально дело устранено, но для большей задушевности и для большего взаимного радования я предлагаю представителю общины засвидетельствовать перед нами свое исповедание».

Мы приводим наиболее характерные документы, вышедшие из-под пера Антонина Грановского в последний период его жизни. Сейчас, через 38 лет, наступила пора дать им объективную оценку. Принимая в общение Льва Бунакова, епископ Антонин говорил: «Я вашего стакана не буду выливать на землю, я волью его в большой общецерковный резервуар. Если вы выпили стакан воды с одним куском сахара, то я дам вам сиропу со ста кусками. Вы будете иметь реальную историческую связь с общехристианским потоком благодати».

Здесь Антонин говорит, как православный епископ, и в этих его словах мы находим четкую и ясную формулу отношения Церкви к раскольническим обществам.

Но что такое реальная историческая связь с общехристианским потоком благодати — можно ли такую связь ограничивать лишь одним актом Рукоположения?

И на это епископ Антонин дает ясный и четкий ответ: «Крышу надо класть на стены… Свяжитесь с нами нервами, а то выходит так, что вы Приходите к нам в лавочку, берете нужный вам товар и уходите».

Но не относится ли это к самому Союзу «Церковное Возрождение»?

«Крышу надо класть на стены» — чтобы возрождать Церковь, «надо быть связанным с ней нервами», жить ее жизнью, находиться внутри нее. Только при этом условии дело возрождения Церкви может быть действенным и плодотворным.

Иначе поступил епископ Антонин: он ушел из Церкви. Надо ли осуждать его за это?

Вряд ли. Или если и осуждать, то, во всяком случае, не одного его. На протяжении полувека чиновники в вицмундирах и рясах травили, изгоняли, издевались над Антониной. Его не понимали и не хотели понимать. Точно так же преследовали и всякий проблеск творческой мысли. Не могли и не хотели понять, что без творческой живой искры Божией нет и не может быть Церкви. И заставили Антонина подать руку в 1922 году тем, кого он не уважал и не любил…

Это определило печальную судьбу Антонина. Пребывание вне Церкви отразилось в некоторой степени и на сознании великого богослова, и на его литургийном творчестве.

Создатель замечательной литургии, великий молитвенник, строжайший монах, аскет и бессребреник — Антонин неожиданно подпал под власть самого плоского и вульгарного рационализма.

При всем уважении и даже преклонении перед Антонином невозможно без отвращения читать его рассуждения о негигиеничности православного способа Причащения. В глазах всякого верующего Евхаристия — это чудо и величайшее из чудес. Подходить к нему с человеческими мерками немыслимо и невозможно.

И все православные христиане твердо и несомненно веруют в страшные, животворящие Тайны — никогда, ни в коем случае, не согласятся на изменение (в угоду антирелигиозным пошлякам) благодатного братского способа причащения всех из единой чаши.

Отвергая и осуждая постыдные рассуждения епископа Антонина о «негигиеничности православного способа причащения», мы с радостью и удовлетворением констатируем, что он сам через год восстановил обычный способ.

Патриарх Сергий в своей известной статье об инославных исповеданиях говорит об общинах, оторвавшихся от церковного общения, как о пересаженных ветвях, которые (несмотря на то, что они оторвались от ствола) могут и зеленеть, цвести и плодоносить.

Это в величайшей степени относится к антониновскому движению и к самому Антонину. Союз Церковного Возрождения состоял из чистых, бескорыстных людей, в нем совершенно отсутствовали, между прочим, агенты ГПУ — епископ Антонин их узнавал с первого взгляда и прогонял со свойственной ему резкостью и беспощадностью… «Иди, иди, нечего тебе здесь околачиваться!» — такова обычная его формула обращения к сомнительным людям, сильно нами смягченная.

Глубокая религиозная жизнь общины выражалась в ежевечернем служении чудесной антониновской литургии. Эта литургия, сложенная епископом Антонином в 1921 году и отпечатанная в количестве 5000 экземпляров в 1923 году, является самым выдающимся литургическим произведением, появившимся в Русской Церкви за всю ее тысячелетнюю историю (мы ее печатаем полностью в следующей главе).

В подзаголовке литургии значится: «Божественная литургия, рецензированная по чинам древних литургий митрополитом Антонином». Автор неоднократно утверждал, что он не внес сюда от себя ни слова.

В свое время известный литературовед В.М.Эйхенбаум назвал М.Ю.Лермонтова «гениальным сплавщиком». Эта формулировка вполне применима и к Антонину Грановскому.

Литургия смонтирована из древних сирийских литургий, из эфиопской и других древних чинов. Все эти разнородные молитвы, великолепно переведенные Антонином с подлинников, соединены в единое целое и влиты в каноническую форму литургии Иоанна Златоуста. Единство стиля объединяет всю литургию, ни в одном месте не чувствуется интерполяции.

Очень интересен также перевод: общепонятость сочетается со строгостью стиля — в отдельных словах сохранены славянские падежные окончания (однако они не режут уха, гармонируют с общим стилем богослужения).

Несколько урезана литургия оглашенных. Однако значительно расширен евхаристический канон (что, конечно, соответствует самой идее литургии). Литургия владыки Антонина — это глубоко церковное, овеянное религиозным вдохновением произведение великого мастера. Во всей жизни Союза «Церковное Возрождение» ощущается строгий аскетический дух его основоположника.

За все три с половиной года антониновской автокефалии не было ни одного скандального инцидента, почти не бывало никаких склок и ссор. Авторитет основоположника был очень велик среди его сторонников: каждому его слову безусловно повиновались, хотя он никогда никому не грозил, никогда ни к кому не применял никаких мер строгости. Сам он жил в полнейшей бедности, хотя (благодаря диспутам и любви своих сторонников) мог бы иметь большие средства. Он, однако, отказывался от денег, брал только минимум: «Бабы у меня нет, шить ей платья не нужно, зачем мне деньги», — шутил он обычно.

«Извините, гости, угощать мне нечем, — сказал нам Антонин (как вспоминает один из его посетителей). — Ох, нет, — тут же поправился он, — вот есть печенье — принесли. Ну-ка, нагрей-ка чайник — мы нынче попируем».

В эти годы его антагонизм с тихоновцами несколько смягчается. После смерти патриарха он служит по нем панихиду, поминая его новопреставленным епископом Тихоном — никаких других титулов он не признавал. Зато обновлевцы по-прежнему его раздражают. Особенно остро и болезненно он реагирует на деятельность «Сашки» Введенского. Раздражительный, больной владыка теряет всякую меру в своих нападках на Введенского.

«Владыко, только, пожалуйста, без грубых слов», — говорили ему обычно священники перед его выступлениями по поводу обновленцев. «Да да, не буду», — обещал он и тут же, нарушая обещание, разражался бранными эпитетами и язвительнейшим острословием.

Не довольствуясь обличениями с кафедры, епископ Антонин часто вывешивал своеобразные прокламации или «объяснительные листы» на дверях храма, в которых больше всего доставалось А.И.Введенскому. Вся Москва собиралась читать эти листы, и каждое их появление имело характер скандала.

«Ну, что я могу сделать — не тащить же в суд больного старика», — говорил А.И.Введенский, когда ему передавали о бешеных ругательствах Антонина в его адрес.

Введенский, впрочем, не питал злобы к епископу Антонину и до конца своих дней поминал его за каждой литургией, именуя «приснопамятным митрополитом Антонином», и в день своего юбилея (двадцатилетия архиерейской хиротонии) — 6 мая 1943 года — помянул за упокой митрополита на Великом входе.

Несдержан и резок был Антонин, впрочем, не только тогда, когда речь шла об обновленцах. Однажды, в конце проповеди, епископ сказал: «Мы видели — сейчас отпевали женщину. Это жена коммуниста. И сам он стоял около гроба. Все атеистические гипотезы хороши, пока все живы-здоровы. Когда умирает человек — нужна Церковь».

«… Закрыли публичные дома на Трубе, — сказал он в другой раз, — и открыли в Сокольниках под каждым кустом. В сердцах надо закрыть б-ки, а не на улицах и площадях».

К концу своих дней епископ Антонин мучительно ощущал свой от рыв от церковного общения: обновленческий Синод в своем первом откли ке на смерть Антонина утверждает, что якобы в последний год своей жиз ни епископ Антонин изъявлял согласие на примирение с Синодом, при условии сохранения духовной автономии за его общиной, и вел с Синодом об этом переговоры. Такие переговоры велись, видимо, через о. Константи на Смирнова, который в это время, с согласия епископа Антонина, воссо единился с Синодом и стал профессором Ленинградского богословского института.

Из написанного карандашом документа, который публикуется нами ниже, хранящегося в нашем личном архиве, видно, что в конце 1926 года епископ Антонин пытался завязать переговоры с митрополитом Сергием — своим старым другом, пришедшим в это время к кормилу церковного правления. Эти переговоры были сорваны не по вине обоих иерархов — как видно из документа, когда епископ Василий Лебедев был послан владыкой Антйнином в Нижний Новгород к митрополиту Сергию, митрополит был арестован. Тяжелая болезнь Антонина помешала дальнейшим переговорам.

Между тем болезнь, которой в течение долгих лет страдал владыка Антонин, делала свое страшное дело. В начале 1927 года епископ Антонин решился на операцию. Как было установлено, рак мочевого пузыря распространился на почки.

14 января 1927 года епископ Антонин скончался.

Смерть епископа Антонина примирила с ним многих…

Примирились с ним и обновленцы.

15 января 1927 года обновленческий Синод принял следующее постановление:

«Протокол № 3 заседания Священного Синода от 15 января 1927 года.

Присутствовали: митрополит Вениамин, митрополит Серафим, протопресвитер А.П.Красотин и проф. СМ.Зарин.

Слушали: Извещение о смерти Председателя Союза Церковного Возрождения епископа Антонина (Грановского), последовавшей в ночь на 14 января с.г., и ходатайство делегации Союза (епископ Василий и два мирянина) о том, чтобы Священный Синод принял участие в погребении епископа Антонина.

Справка:

1. Бывший председатель ВЦУ митрополит Московский Антонин по докладу архиепископа Крутицкого Александра за присвоение им титула митрополита «Московского и всея Руси», за переноску св. Престола из алтаря, за особый способ преподания св. причащения, за служение литур гии в восемь часов вечера, а также за совершенно беспочвенные выпады против Священного Синода — постановлением Священного Синода от 9 октября 1923 года за № 2374, временно запрещен в священнослужении с приглашением его в Священный Синод для дачи объяснений по поводу его действий.

2. Указ Священного Синода от 23 декабря 1924 года, на имя Владимирского епархиального управления за № 4351, в коем, на основании пос тановления Священного Синода от 17 декабря 1924 года, положено: что бывший митрополит Московский Антонин запрещен в священнослуже нии, но не лишен сана, что хиротония священника Василия Лебедева во епископа совершена правильным чином и действительна, и потому Василий Лебедев признается епископом, запрещенным в священнослужении.

3. В период времени с 9 октября 1923 года по 1926 год митрополит Антонин прервал общение со Священным Синодом, сложил с себя титул митрополита и именовался епископом Союза Церковного Возрождения.

4. В 1926 году, во время постигшей его болезни тяжелой, епископ Антонин неоднократно искал общения с членами Священного Синода, со жалел о своих резких выступлениях против Священного Синода, восста новил общий способ причащения и просил принять его в каноническое общение, оставив возглавляемому им Союзу право служить на русском языке при открытом (вне алтаря) престоле.

5. Мучительные страдания, операция и неожиданная смерть — помешали епископу Антонину формально, письменно завершить дело примирения

Постановили:

Принимая во внимание, что бывший митрополит Московский, а ныне усопший епископ Союза Церковного Возрождения Антонин Грановский был выдающимся ученым и апологетом; с честью носил епископское звание в тяжелые дни Русской Православной Церкви (1905 и 1922 гг.) и перед смертью своей высказал примирение со Священным Синодом и желание восстановить каноническое общение с ним, — запрещение в священнослужении его за смертью считать прекращенным.

Членам Священного Синода и синодальному духовенству разрешить принять участие в отпевании, без евхаристического общения со священнослужителями Союза Церковного Возрождения, как остающимися под запрещением — до их принятия в каноническое ведение Священного Синода.

Председатель Св. Синода митрополит Вениамин. Митрополит Серафим. Члены Св. Синода: Протопресвитер Красотин, Секретарь, член Св. Синода профессор С.Зарин».

(Вестник Священного Синода, 1927, № 2, с.5.)

19 января 1927 года состоялись похороны. В последний раз храм Заиконоспасского монастыря был переполнен молящимися.

Посредине, в гробу, в простом монашеском одеянии, епископ Антонин. Около гроба венки — на одном из них лента с надписью: «Старейшему работнику Помгола — М.И.Калинин». Огромный венок от обновленческого Синода, венки, венки, венки…

После литургии на середину храма выходят митрополиты Вениамин и Серафим.

К гробу подходит протоиерей о. Константин Смирнов. Он произносит речь, которая достойна занять свое место среди лучших образцов церковного красноречия. Образ епископа Антонина обрисован в ней выпукло, ярко и правдиво. Приведем ее здесь полностью.

«Умер Антонин. Умер Антонин… Да, именно Антонин!.. Важно не то, что умер епископ, даже не то, что умер митрополит… Московский и всея Руси, а то, что умер Антонин, церковный колосс, гигант… Епископов и митрополитов много, Антонин один… Умер Антонин… Умер великий ум — глубокий, оригинальный, меткий. Мысль и слово его были бесподобны: их можно было узнать всюду и всегда сразу. И ему не надо было подписывать своих речей, статей. Так, как писал и говорил он, не писал я не говорил никто. Здесь было оригинально, глубоко, метко все — и содержание, и форма.

Умер Антонин… Умерло великое церковное прозрение, и умер прозорливец и пророк, который видел далеко, видел и чувствовал то, чего не видели и не чувствовали, даже не подозревали, другие. Он шел на десятки, если не на сотни лет впереди тех, кто шел и работал, служил вместе с ним, и потому шел и ушел непонятный, неоцененный, даже — оклеветанный и заклейменный массой. Судьба пророка, прозорливца среди пигмеев и мещан!

Умер Антонин… Умерла искренность и прямота… Слово его часто было жестоко, характер тяжел, он неуживчив и неприятен, неудобен — все оттого, что был бесконечно искренен и прям. Это был бич, без оглядок и стеснений бивший всех и все, что было не так, — начиная от царя, кончая мелкими служителями Церкви. И это при бесконечной доброте и ласке в то же время.

Умер Антонин… Умерло великое смирение. Он был митрополитом, митрополитом всея Руси, и сам, по своему же почину, стал «епископом просто», как в древней Церкви.

Едва ли в нашей иерархии есть еще кто-либо, кто добровольно отложит митру, саккос, белый клобук, почетный титул, оставит зал алтаря и высоту кафедры и снизойдет к народу, в молитве станет рядом с ним, как сделал это Антонин, принципиально отвергнувший все награды, титулы, средостение между Церковью пасомых и пасущих, Церковью учащей и учимой.

Умер Антонин… Умер Василий Великий наших дней… Главной заботой, как того, так и сего, было: «человеческие (церковные) обычаи (обряды) украсить». Творить здесь, создавать… Церковное богослужебное творчество было одной из главных задач и забот почившего. И он оставил нам целую кипу своих опытов, иногда бесподобных по силе и красоте, по ритму, мысли, чувству, форме. И как Василий, был бесстрашен!

Умер Антонин… Умер Иоанн Златоуст наших дней — Златоуст не только потому, что это был блестящий оратор — но и потому, что это был Церковный революционер и демократ, возмутившийся социальной несправедливостью — угнетением неимущих. Вечная, до последних изгибов революционная натура, как Иоанн Златоуст, бывший подобным на Босфоре.

Умер Антонин… Умер Григорий Богослов наших дней, глубокий богослов, выдающийся ученый и по складу, и по трудам, и по знаниям, «тобы его печатать, нужно было отливать неведомые раньше шрифты. При Постановке и решении вопросов он смотрел в корень их, ставил их совершенно неожиданно, глубоко и оригинально. Таковы и решения были его, и определения, и сближения.

Умер Антонин… Слово это пронеслось вмиг по всей и Руси Велики, и Белой, и Малой, и вызвало скорбь, сожаление у одних, радость, облегченный вздох у других: одним смутьяном меньше стало. Слепые! Застывшие в самоправедности своей, фарисействе, невежестве и темноте! Года два тому назад РСФСР и Москву посетил один профессор-немец, пришел в Заиконоспасский монастырь — увидел, говорил и, уходя, сказал: «Пришел посмотреть на русского Лютера, а увидел апостола Павла». Вот отзыв беспристрастный, вдумчивый, серьезный.

Умер Антонин… Но умрет ли с ним его дело, принципы, думы, идеи и идеалы, его СЦВ? Если говорить о церковной автокефалии последнего тогда, несомненно, да, ибо нет уже самой головы, а всякая голова иная на месте этой — будет безглавие лишь. Но если речь идет о принципах, идеях идеалах, не умрут они. Если и умрут, то оживут, воскреснут, возродятся Если зерно пшеничное не умрет, то останется одно, если же умрет, то принесет плодов много. Антонин индивидуальный родился раньше, чем то было нужно, прежде «часа своего», но Антонин собирательный родится в свое время, и непременно он родится. Еще будет возрождение Союза Церковного Возрождения. Когда? Потом…

А пока от меня, как от твоего ближайшего единомышленника и сора-ботника, и от той высшей школы, где я преподаю Божию Правду — от Ленинградского высшего богословского института, и от того ленинградского духовенства, среди которых много рукоположенных тобой, тебе, почивший архипастырь и отец, земной поклон, последнее прости и благослови!

Прот. проф. К.Смирнов

Примечание. Епископ Антонин (Грановский) умер 1/14 января 1927 года от рака почек. Отпевание его сонмом духовенства состоялось в храме Заиконоспасского монастыря при огромном стечении народа 3/16 января. Погребен он на кладбище Новодевичьего монастыря, за алтарем соборного храма. Некролог и портрет будут даны в ближайшем номере «Вестника Священного Синода». (Вестник Священного Синода Православной Российской Церкви, 1927, № 2, с.26.)

«Если мою книгу, при выходе ее в свет, все хвалят — значит, она плохая. Если ее все ругают — значит, в ней что-то есть. Но если одни хвалят, а другие ее ругают — значит, она великолепна», — говорил один из французских писателей.

Видимо, с известными оговорками, это применимо и к людям. Ни к одному деятелю нет такого противоречивого отношения, как к епископу Антонину. И сейчас, через 35 лет после его смерти, для него еще не наступило потомство, — и очень трудно найти такую формулу оценки епископа Антонина, с которой согласились бы все или, по крайней мере, наибольшая часть церковных людей.

И даже два человека, пишущие эту работу, согласные почти во всем, резко расходятся между собой, когда речь идет об епископе Антонине. Приведем здесь поэтому две разные оценки его деятельности. Однако прежде чем дать заключительную оценку деятельности епископа Антонина, мы должны рассказать о судьбе его детища — «Союза Цер'

ковного Возрождения».

Как предсказывал о. Константин Смирнов, Союз Церковного Возрождения не надолго пережил своего основателя… Через несколько месяцев после смерти епископа Антонина Грановского у общины был отобран храм Заиконоспасского монастыря.

Союзу Церковного Возрождения был предоставлен другой храм. Председателем Союза Церковного Возрождения стал неуравновешенный и нервнобольной епископ Василий Лебедев. Впрочем, и для епископа Василия было ясно, что дни возглавляемого им Союза Церковного Возрождения сочтены: начиная с 1927 года он делает непрерывные судорожные попытки присоединиться к церковному кораблю. Несмотря на то что для епископа Василия были широко открыты двери обновленческой церкви, которая признавала его епископом, он постучался в другие двери.

3 августа 1927 года им было подано следующее заявление на имя заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия:

«3/VIII-27 г. Высокопреосвященнейшему Сергию, Митрополиту Нижегородскому Преосвященного Василия, Епископа Общин Союза «Церковное Возрождение»

Заявление

Я давно болею сердцем и тоскую по объединению с общим массивом Православной Церкви, но теперь не стало и сил больше переносить это тягостное отчуждение от церкви. Святитель Антонин посылал меня к Вам в Нижний Новгород (в декабре минувшего года) в качестве своего делегата, но это поручение выполнить, конечно, не мог по причине, Вам, конечно, известной.

Усопший Владыка умер фактически в мире с Вами и болел душой, что не мог закрепить сие формальным актом, и на мою долю выпало дело закончить и закрепить сие воссоединение. Вот я и обращаюсь к Вам со смиренной и покорной просьбой ввести меня в единство с Православной Церковью и дать мне возможность «честно и здраво, и право править слово Божией Истины».

Я получил рукоположение от епископа Антонина до его запрещения, последовавшего в марте 1924 года. Суда над Святейшим не признаю и отметаю все определения синодальных (обновленческих) квази-Соборов, за что и был своевременно жестоко гоним со стороны Синодального Владимирского Епархиального Управления, и это-то и сблизило меня с епископом Антонином и привело меня к архиерейству.

Не опасайтесь принять меня, клянусь Вам архиерейской совестью, Что я не являюсь тростью, ветром колебаемой, и буду находиться у Вас в полнейшем послушании, и буду самым надежнейшим проводником Ваших мудрых волеизъявлений.

Только переосвящению я подвергнуть себя не могу, ибо против сего Протестует моя епископская совесть, не эгоизм — его здесь нет, я подхожу искренне и мню себя погрешающим лишь в области церковных обрядов и дисциплины, а сие не изгладило благодати у святителей, меня рукоположивших, а посему меня, недостойнейшего, не лишило благодати архиерей-ства. Да Вы, конечно, сами и отлично знаете, не мне, многонемощному духом, напоминать Вам. Своего диакона-посланца уполномочиваю я передать Вам сие, и, что сочтете нужным, сообщите мне через него устно, а формальное решение, вероятно, последует письменно.

Искренне любящий Вас Епископ Василий.

Адрес: Смоленский рынок, Рещиков пер., д. 9, кв. 15».

(Настоящий документ, как и все цитируемые ниже документы, находится в подлиннике в личном архиве А.Э.Левитина, который получил их из рук митрополита Николая незадолго до его смерти.)

Этим заявлением начинается период мучительных мытарств епископа Василия. В канцелярии митрополита Сергия у него затребовали прежде всего справку о каноничности рукоположения и епископа Николая Соловья, и архиереев, его рукополагавших.

О положении несчастного епископа говорит следующее его письмо, написанное на маленькой бумажке бледными чернилами:

«Дорогой архипастырь!

Квазисвященный синод Троицкого подворья озорничает и не дает нужной справки. Цель понятная — удержать меня от единения с Вами. Еще в то время, когда не был погребен епископ Антонин, они задумали завербовать меня, но не удалось, а тут вдруг я ухожу к Вам. Ведь это же для них большой конфуз. А что я ухожу к Вам — они прекрасно знают. Я уверен, что Е.А.Тучков их информировал. Нахалы, они меня отсылают за справкой к самому епископу Александру Старобельскому, а где его искать? Что мне делать, дорогой Владыко?

А тут еще епископ Борис спит и видит, как бы завладеть мною, и пуетил в ход всякого рода интриги через ГПУ. Спасите! Ведь вот положение создалось, впору «караул» кричать.

Уберегите меня от алчных раздоров и пошлите в глухую провинцию и… страсти, разгоревшиеся около моей персоны, улягутся.

Покройте все формальные изыскания всеобъемлющей любовью христианской.

Искренне преданный и любящий Вас Епископ Василий. 6/Х-27 г.».

Лишь через месяц злополучный епископ достал, наконец, нужную справку. Снова заявление — записочка на сложенном вдвое листике.

«Дорогой архипастырь!

Нужную для своего дела справку из «синода» я получил сегодня, которую при сем и прилагаю. Из личной беседы с проф. Зариным я узнал, что епископы Макарий и Александр — монахи старого рукоположения, убедительно прошу Вас дать мне возможность честно послужить родной многострадальной Церкви.

Против лишения меня сана епископа протестует мое самосознание. Ведь я не в состоянии буду зачеркнуть акт хиротонии.

Я уже пережил таинственный момент касания Божественной Благодати архиерейства, учил многих внимательно, но лично-то я ее ощутил и как я могу разуверить себя в этом? Подайте мне руку помощи. Здесь ведь решается и вопрос моей (моральной) жизни или смерти, наставьте, вразумите. Буря сомнений и душевных смятений клокочет во мне — я не нахожу себе покоя. При отказе принять меня в сане епископа — мне ведь снова придется остаться вне Корабля Христова, ибо остаться на всю жизнь с раздвоенным самосознанием — кошмар. Я настрадался и, кажется, вправе рассчитывать на Ваше сожаление. Я все силы свои положу, чтобы оправдать доверие к себе, я чувствую, что еще в силах принести пользу Церкви…

Мое вероисповедное кредо чисто — где я допустил дерзание, так это в области обрядов. Но Вы, глубоко образованный Первосвятитель Русской Церкви, прекрасно понимаете, что сие дерзновение не могло изгладить во мне благодати архиерейства. Откройте двери своего милосердия и примите меня как кающегося блудного сына и по примеру Небесного Отца примите не в качестве работника, а именно, как сына.

Искренне любящий Вас Епископ Василий. 19/Х-27 г.»

Нельзя сказать, что митрополит Сергий остался безучастным к этим слезным мольбам. Он предложил епископу Василию следующее компромиссное решение: принять его в сущем сане с запрещением в священнослужении впредь до решения вопроса будущим Собором.

В 1928 году, однако, началось наступление на епископа Василия с другой стороны. Чтобы дать читателю о создавшейся ситуации представление, вновь предоставляем слово документам.

«Ваше Высокопреосвященство, Дорогой Архипастырь и Отец!

После долгих и упорных переговоров с надлежащими в данной ситуации представителями Сов. Власти, я сегодня, 12 сентября, получил, наконец, согласие на переход к Вам.

Но у меня после аудиенции 6 сентября сложилось такое мнение, что Известный орган Соввласти намерен сделать давление на Вашу Святительскую волю, чтобы Вы не принимали меня в сущем сане. Возможно, что это ложные страхи и Вы останетесь при своем прежнем решении принять меня. Я сделал все, зависящее от меня — совесть моя спокойна.

Если же Соввласть встала на пути и не позволяет Вам принять меня, то и в сем я готов усматривать Волю Божию. Отпишите, и если страхи мои ложны, то назначьте и время аудиенции, тогда я Вам подробно передам обо всем, что за последнее время мне пришлось перечувствовать… Мне желательно было бы поскорее закончить формальности и подойти к церковной деятельности. Бездельничать ведь теперь преступно.

Искренне любящий Вас Епископ Василий 13/XII-27 г., г. Москва».

«Ваше Высокопреосвященство, Дорогой Архипастырь!

Получив уведомление из Вашей канцелярии, что я могу быть принят в сущем сане, но лишь запрещенным до выяснения вопроса о моей хиротонии на грядущем Поместном Соборе, я прошу уведомить меня еще и о том — могу ли я, запрещенный епископ, занимать пост апологета христианства, и можете ли Вы, по моей просьбе, дать мне возможность занять сей пост. Решение сего вопроса для меня весьма важно. Я живу в сфере Апологетики и готов принести на алтарь защиты Веры Христовой все. Не отклоните.

Любящий Вас епископ Василий. 27/IV-28 г.»

«В канцелярию Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола Преосвященного Василия, Епископа Союза «Церковное Возрождение»

По поводу возмутительной статьи на страницах газеты «Правда», компрометирующей мой моральный облик, я, свидетельствуясь своей архиерейской совестью, могу одно лишь сказать — это гнусная месть антирелигиозников за мою апологетическую работу.

В пасхальном номере «Комсомольской правды» они уже забили тревогу относительно моей успешной апологетической деятельности и объявили лозунг «Беглым огнем по наступающей поповщине».

Вот в целях дискредитировать меня и появилась эта пасквильная заметка. В действительности же дело обстоит так. Одна аферистка просилась ко мне в общину, но я в приеме ей отказал ввиду ее зазорного поведения, и она затаила злобу и решила предложить свои гнусные услуги антирелигиозникам. Эта же аферистка одновременно опорочила личность Настоятеля Иверской Часовни прот. В.Богатырева, возводя на него те же обвинения.

Епископ Василий. 11/Х-28 г.»

В конце 1928 года епископ Василий Лебедев был арестован и сослан в Соловки. Оттуда он откликнулся следующими двумя документами:

«Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Сергию Митрополиту Нижегородскому.

Прошение Ваше Высокопреосвященство, милостивейший Отец и Архипастырь!

От имени сосланного в Соловки епископа Василия Лебедева, состоящего в Союзе «Церковное Возрождение», обращаемся к Вам со всепокорнейшей просьбой о воссоединении епископа Василия с истинною Православною Патриаршей Церковью.

Еще до своего ареста Епископ Василий сожалел о своей отторгнутос-ти от истинной Православной Церкви, неоднократно раскаивался в своих заблуждениях и обратился к Высшему Высокопреосвященству с ходатайством о принятии его в лоно нашей Церкви.

Арест, а затем высылка, прервала все его начинания в этом направлении. Но и находясь в тюрьме, Епископ Василий болел об этом душой и при единственном свидании перед высылкой он настойчиво просил нас, своих друзей, ходатайствовать перед Вами, Владыко, о содействии к скорейшему принятию его в Тихоновскую Церковь.

Зная Ваше внимательное, чисто отеческое отношение к каждому из пасомых, просим Ваше Высокопреосвященство не отклонить ходатайство, тем более, что Епископ Василий — человек глубоко религиозный, неоднократно терпевший и гонения за свои убеждения (настоящая высылка является 6-м по счету заключением за время его пастырской деятельности), которые он безбоязненно высказывал на диспутах с антирелигиозниками, причем нам известны факты обращения — под влиянием его бесед, людей абсолютно неверующих.

Просим, Владыко, Ваших молитв и благословения.

Екатерина Блумберг Рудольф Блумберг Клавдия Датова 14 марта 1929 г., г. Москва.

При сем прилагаем Ставленническое дело Епископа Василия (в копии)». И, наконец, последний потрясающий человеческий документ — письмо епископа Василия из лагеря.

Приводим полностью это письмо, написанное 33 года тому назад полустершимся от времени карандашом:

«Воскресенье, Вышерский концлагерь № 2 210 пункт Тифозная палата. 16/VI-29 г. Единственно законному и Православному Первоиерарху Русской Церкви, заместителю Местоблюстителя Патриаршего Престола, Высокопреосвященному Митрополиту Нижегородскому, страждущего Епископа, бывшего архипастыря Религиозного объединения «Союза Церковного Возрождения», смиреннейшего Василия

Заявление

Находясь еще на свободе, я возбуждал вопрос о моем объединении со Святой Православной Русскою Церковью, но так и остался невоссоединенным. Ко времени предполагавшегося нами в ноябре месяце 1928 года съезда я был лишен свободы. Здесь, в изгнании, я, исполняя священные обязанности (и добровольно) брата милосердия, видимо, заразился и слег в постель. Смерть не страшна при твердой вере в бессмертие, но кошмарно — умирать вне единения с Православной Церковью. Припадаю к Вам, любвеобильный Владыко, имеющему власть вязать и решить с Возглавляемым Вами Синодом от церковно-канонических преступлений.

Я — преступник, раздирающий хитон Христа, но горячо любящий Веру Православную — простите и отпустите меня с миром, если Богу будет угодно переселить меня в вечные обители. На ссылку и на свою тяжелую болезнь смотрю, как на горнило, очищающее мою святительскую совесть.

Поспешите на помощь, дайте спокойно умереть. Мне дадут в руки Вашу грамоту, когда закрою глаза…

Слава Богу за все!

Искренне преданный и любящий Вас, просящий Ваших молитв Епископ Василий.

Адрес: город Чердынь, Вышерский концлагерь ОГПУ № 2,

Лебедеву Василию Петровичу.

От прежних заблуждений я категорически отказываюсь и их категорически порицаю. Лгать Епископ, смотрящий в глаза возможной смерти, я полагаю, не может.

Пишу при высокой температуре, но при ясном сознании.

Е. В.

В цензуру.

Убедительно прошу пропустить по адресу это заявление и тем самым выполнить мою, быть может, последнюю просьбу. Я нахожусь здесь исключительно за свои убеждения. К Соввласти с самого начала ее бытия я добросовестно относился. Но это не значит, что я должен разделять и материалистическую идеологию, да и среди преподанных свобод есть и священная свобода индивидуальных убеждений. Я не враг власти и приветствую ее мероприятия, направленные к улучшению народа, и только борьба с индивидуальными убеждениями меня смущает. Я считаю это..-(Последние три слова неразборчивы. — Авт.) Лебедев».

Подпись красным карандашом рукой митрополита Сергия «В Синод». Надпись зеленым карандашом (той же рукой): «Принять обсудить потом».

Этим документом кончаются все сведения об епископе. Известно лишь что болезнь, о которой он пишет, не была последней. Уже в тридцатых годах его видели в Вологде, в пересыльной тюрьме (он спал под нарами). Далее его следы теряются… видимо, он погиб в лагере, так и не увидев свободы.

После ареста епископа Василия Лебедева (в ноябре 1928 года) деятельность Союза «Церковное Возрождение» прекращается навсегда.

Приложение. Божественная литургия, рецензированная по чинам древних литургий митрополита Антонина

Москва, 1923 г.

Божественная литургия Царские врата открываются.

Диакон: — Благослови, Владыко.

Священник: — Благословленно Царство Отца и Сына, и Святого Духа, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Диакон: — В мире Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — О мире свыше, об оставлении грехов наших и спасении душ наших Господу помолимся. О благосостоянии во всех городах святых Божиих церквей и единении между собою всех верующих Господу помолимся.

О Церкви нашей, о народе нашем и стране, о граде нашем, о нашей общине, даровать нам благоденствие и преуспевание и сохранять нас провождающими жизнь в добродетели по вере Господу помолимся.

Об имеющих власть, чтоб под их управлением умножались правда, любовь и благоденствие в стране, Господу помолимся.

О святом храме сем, с верою, благоговением и образом Божиим входящих в него Господу помолимся.

О православном епископстве, верно преподающих слово Господней истины, о священниках, исполняющих священство в чистоте и святости, о диаконах, служащих в благоговении и честности, Господу помолимся.

О всечестном отце нашем (епископе имярек) и о священном клире храма сего, о здравии и спасении их, Господу помолимся.

О подвизающихся в девстве и чистоте, о вдовствующих и сиротах, о живущих в супружестве и чадородии, воспитывающих чад в страхе Божием, Господу помолимся.

О младенцах и детях Церкви, да усовершит их Господь в страхе Божием и приведет в меру возраста Церкви Своей на полноту и процветание, Господу помолимся.

О всей полноте Церкви, да сохранит ее Христос Бог и соблюдет всех в православной вере до последнего издыхания, Господу помолимся.

О предстоящих и по благословным причинам отсутствующих братиях наших и прочих православных, где бы они ни были, да будет Христос

Бог благостен к ним и защитою воинства святых сил сохранит их. Господу помолимся.

Об успокоившихся отцах и братиях наших, в истинной вере во Христа скончавшихся, о покое, тишине и блаженной памяти их, Господу помолимся.

Друг о друге, да сохранит нас Христос Бог и соблюдет Своей милостию до конца, избавит нас от всякого зла, от соблазна людей, творящих беззакония, и введет в Царство Свое Небесное, Господу помолимся.

О благорастворении воздуха, изобилии плодов земных, о временах мирных к довольству жития и благоденствию — Господу помолимся.

Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатью.

Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми призывая, самих себя и друг друга, и все житие наше Христу Богу предадим.

Народ: — Тебе, Господи.

Примечание. Все молитвы священник читает вслух.

Священник: — Господи, Боже наш, Твоя Держава безмерна и человеколюбие неизреченно. Сам, Владыко, по милосердию твоему, призри на нас и на святый храм сей и окажи нам обильные милости твои. Ибо Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Поется 1-й антифон. (Пс. 102. ст. 1, 2,3,4,8.)

Благослови, душе моя, Господа и все силы мои Имя Святое Его.

Благослови, душе моя, Господа и не забывай всех благодеяний Его.

Он прощает все беззакония твои, исцеляет все недуги твои. Избавляет от

могилы. Венчает тебя милостью и щедротами. Щедр и милостив Господь. Долготерпив, многомилостив.

Благослови, душе моя, Господа и все силы мои Святое Имя Его. Благословен Ты, Господи.

Малая ектения

Диакон: — Еще и снова в мире Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею Благодатию.

Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Богородицу нашу Владычицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми призывая, сами себя и друг друга и все житие наше Христу Богу предадим.

Народ: — Тебе, Господи.

Священник: — Господи, Боже наш, спаси народ Твой и благослови достояние Твое, полноту Церкви Твоей сохрани любящих благолепие дома Твоего, и прославь их Божественною Твоею Силою и не оставь нас, уповающих на Тебя. Ибо Твоя держава и Твое царство, и сила и слава Отца и Сына и Святого Духа теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Поется 2-й антифон. (Пс. 145, ст. 1, 2,5,10.)

Хвали, душа моя, Господа.

Малая ектения

Священник: — Даровавший нам общие и согласные молитвы, обещавший двоим или троим, согласившимся во Имя Твое, исполнять прошения, Сам и ныне исполни прошения тружеников Твоих, доставляя нам и в настоящем веке разумение жить по правде и в будущем жизнь вечную даруя.

Ибо Ты благой и человеколюбивый Бог и тебе славу воссылаем Отцу и Сыну и Святому Духу теперь и всегда и во веки веков.

Аминь.

Народ: — Во царствии твоем помяни нас, Господи.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими нарекутся. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах.

Малый вход

Диакон: — Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Священник: — Владыко, Господи Боже наш, уставивший на небесах сонмы ангелов и архангелов и служение Твоей славе. Да будет со входом нашим вход святых ангелов — сослужащих нам и сославословящих Твою благодать. Ибо Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Благослови, Владыко, святый вход.

Священник: — Благословен вход во святый алтарь теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Возденьте руки ваши в святилище и благословите Господа.

Народ: — Приидите, поклонимся и припадем ко Христу, Сыне Божий, воскресший из мертвых, спаси нас, поющих Тебе.

Аллилуйя.

Тропари (при архиерейской службе выклички).

Диакон: — Господу помолимся.

Священник: — Боже Святый и достохвальный, Крепкий и Бессмертный, К во святых почивающий и благочестивых сердец не оставляющий, в трисвятой песни воспеваемый Серафимами и славословимый Херувимами, поклонением почитаемый всеми небесными силами. Удостоивших нас, смиренных и недостойных тружеников Твоих, в час сей предстать — пред Лицом Твоим и должное Тебе поклонение и славословие приносить.

Сотвори так, чтобы возносили Тебе не только небесное песнопение, но и чистоту души, и заменяли, как песнь, так и место ангелов, даруй, чтобы мы, употребляя песнопение горных сил и Твое прославление, приобрели и любовь и добрую жизнь через исправление и дай нам'во благости служить Тебе все дни жизни нашей во молитвах святой Богородицы и всех святых, от века Тебе благоугодивших, ибо Ты Свят, Боже наш, и Тебе славу мы посылаем Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и всегда.

Диакон: — И во веки веков.

Народ: — Аминь.

Народ: — Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас (трижды).

Слава и ныне, Святый Бессмертный, помилуй нас.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.

Архиерейский возглас: — Приникни с неба, Боже, и воззри, и посети этот виноградник. И будь покровом над тем, что насадила десница Твоя.

Диакон: — Внимание.

Священник: — Мир всем. Чтец: — И духу Твоему. Прокимен, глас…

Народ: (Поет прокимен.)

Чтец: — К… послание Святого Апостола Павла чтение.

Диакон: — Внимание.

Чтец читает Апостола, по окончании которого:

Народ: — Аллилуйя (трижды).

Диакон: — Благослови, Владыко, благовестителя Святого, славного всехвального Апостола и Евангелиста (имя) да даст тебе, благовествующему, многую силу к действию Евангелия возлюбленного Сына Своего, Господа нашего Иисуса Христа.

Диакон: — Аминь.

Священник: — Мир всем.

Народ: — И духу твоему.

Диакон: — От (имя) Святого Евангелия чтение.

Народ: — Слава Тебе, Господи, слава Тебе.

Диакон: — Внимание.

(Читает Евангелие, по окончании которого.)

Народ: — Слава Тебе, Господи, слава Тебе.

Диакон: — Воззовем все от всей души и от всего помышления нашего воззовем.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Господи, Вседержатель, Боже отцов наших, молимся Тебе, услышь и помилуй.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Помилуй нас, Боже, по великой милости Твоей, молимся Тебе услышь и помилуй,

Еще молимся о недугующих братиях наших, да избавит их Господь от болезни и немощи и возвратит здоровыми Церкви Своей.

Еще молимся о всякой душе христианской, страждущей и бедствующей, в милости и помощи Божией нуждающейся, даровать ей ослабу и избавление. Еще молимся о враждующих и ненавидящих нас, да умягчит Господь ярость их и рассеет гнев их против нас, и о друзьях наших, которых мы знаем и которых мы не знаем, да помянет их Господь в благости Своей и явит им милосердие Свое.

Еще молимся о всех, заповедовавших нам поминать их в молитвах и прошениях наших, да избавит их Христос от всякого зла.

Еще молимся о путешествующих, привестись им на место благополучно, возвратиться к родным радующимися и здоровыми. О находящихся в плену и ссылках, в темницах и во узах, помиловать их и избавить всех.

Еще молимся о делающих приношения и творящих добро во святых церквах, в общине нашей, дающих бедным милостыню, да вознаградит их всеблагий Бог пренебесными Своими Дарами и ниспошлет благодать благословения на все их дела.

Еще молимся о блаженных и приснопамятных создателях святого храма сего и о всех, прежде почивших, отцах и братиях наших, здесь лежащих и повсюду, православных.

Еще молимся о трудящихся и служащих во святом храме сем, поющих и предстоящих людях, ожидающих от Бога великой и богатой милости.

Священник: — Господи, Боже наш, прими усердное моление сие от Твоих тружеников и помилуй нас по множеству милости Твоей и ниспошли щедроты Твои на нас и на весь народ Твой, ожидающий от Тебя обильной милости… Ибо Ты милостивый и Человеколюбивый Бог и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Ектения

Диакон: — В наступающий час жертвоприношения еще в мире Господу

помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Да примет прошения сердца нашего, простит грехи наши и помилует нас, Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Священник: — Благодарим Тебя, Господи Боже сил, и сподобившего нас предстать и ныне пред святым Твоим жертвенником и припасть к щедротам Твоим о наших грехах и грехах людского неведения. Прими, Боже, молитву нашу, сделай нас достойными приносить Тебе молитвы и моления и бескровные жертвы от лица всего народа Твоего.

И нас, поставленных Тобою на эту службу, соделай способными силою Святого Духа Твоего неосужденно и непреткновенно, с чистым свидетельством совести нашей, призывать Тебя на всяком месте, дабы, внимая нам, Ты был милостив к нам по множеству благости Твоей. Ибо Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Еще и снова взыдут молитвы наши и прошения наши к Престолу Господня владычества.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Да дарует нам Господь в вере и правде — подвизаться в добрых делах и преуспевать в исполнении Святой воли Его.

Народ: — Господи, помилуй.

Священник: — Опять и многократно припадаем к Тебе и молимся Тебе, благой и человеколюбивый, дабы Ты — призрев на моление наше — очистил наши души и тела от всякой скверны плоти и духа и даровал нам неповинное и неосужденное стояние перед святым Твоим жертвенником. Даруй же нам, Боже, преуспеяние в жизни и в вере и в наставлении духовном. Дай нам, чтобы мы со страхом всегда и любовью служа Тебе, неповинно и неосужденно причащались Святых Твоих Тайн и сподобились небесного Твоего Царства.

Дабы мы, под державою Твоею всегда хранимые, Тебе славу воссылали Отцу и Сыну и Святому Духу, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Херувимов таинственно изображающе и Животворящей Троице три-святую песнь воспевающе, всякое ныне житейское отложим попечение.

(Во время пения священник молится тайно, а диакон совершает каждение.)

Священник: — Никто из связанных плотскими похотями и наслаждениями недостоин приступить или приближаться или служить Тебе, Царю славы: ибо служение Тебе велико и страшно самим небесным силам. Однако, по неизреченному и безмерному Твоему человеколюбию Ты непреложно и неизменно сделался человеком и стал Архиереем нашим и предал священнодействие сей литургийной и бескровной жертве, как Владыка всего. Ибо Ты один, Господи Боже наш, владычествуешь небесным и земным, на престоле херувимском носимый, Господь Серафимов и Царь Израиля, Един Святой и во святых почивающий. Посему, умоляю Тебя, единого, благого и благопослушливого, призри на меня, грешного и непотребного труженика Твоего, и силою Святого Духа соделай меня, облеченного благодатью священства, достойным предстать пред сею Святой Твоей Трапезой и священнодействовать Святое и Пречистое Твое Тело и драгоценную Кровь. Я прихожу к Тебе, преклонив свою главу и молю Тебя, не отврати лица Твоего от меня и не отвергни из служителей Твоих меня, но удостой, чтобы Дары сии и от меня были принесены, смиренного и грешного и недостойного служителя Твоего. Ты — приносящий и приносимый, принимающий и раздаваемый, Христе Боже наш, и Тебе славу воссылаем со безначальным Твоим Отцом и Пресвятым и благим и Животворящим Твоим Духом ныне и всегда и во веки веков.

Великий вход

Диакон: — Всечестного отца нашего (епископа имя рек) и честный клир святого храма сего да помянет Господь Бог во Царствии Своем всегда, ныне и присно и во веки веков.

Священник: — Плодоносящих, добротворящих и трудящихся во святом храме сем, общину святого храма сего и вас всех православных христиан да помянет Господь Бог во Царстве Своем, всегда, ныне и присно и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Дабы принять Царя всех, невидимо ангельскими чинами сопровождаемого. Аллилуйя. (Трижды.)

Просительная ектения

Диакон: — Исполним молитву нашу ко Господу.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, твоей благодатью.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Настоящий день провести весь в совершенстве, свято, мирно и безгрешно, у Господа просим.

Народ: — Подай, Господи.

Диакон: — Ангела мира, верного наставника, хранителя душ и телес наших, у Господа просим.

Прощения и оставления грехов и прегрешений наших у Господа просим. Доброго и полезного душам нашим и мира миру у Господа просим. Остальное время жития нашего в мире и покаянии окончить у Господа просим.

Христианской кончины жития нашего, безболезненной и непостыдной и мирной, и доброго ответа на Страшном Суде Христовом просим.

Диакон: — Единение веры и общение Святого Духа — прося, сами себя и друг друга и все житие наше Богу Христу предадим.

Народ: — Тебе, Господи.

Молитва из литургии

св. Амвросия Медиоланского

Священник: — Да будет умилостивительно и благоприятно Тебе сие приношение, которое мы приносим Тебе о спасении и благосостоянии тружеников Твоих, за кого мы умоляем милостью Твою и за всех православных христиан, как живых, так и умерших; дабы они по милосердию Твоему сподобились получить прощение грехов и воздаяние вечного блаженства, верного пребывания в хвалах Твоих к славе и чести Имени Твоего, щедротами Единородного Сына Твоего, с ним же Ты благословен со Пресвятым и Благим и животворящим Духом ныне и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Священник: — Мир всем.

Народ: — И духу твоему.

Диакон: — Возлюбим (облобызаем) друг друга, чтобы единомыслием исповедать.

Народ: — Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную, как исповедуем.

Чтец: — Верую во Единого Бога Отца и т. д.

Диакон: — Будем стоять благопристойно, будем стоять со страхом, будем со вниманием святое возношение в мире приносить.

Народ: — Плод (или елей) мира, жертву хваления.

Священник: — Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любовь Бога и Отца и общение Святого Духа да будет со всеми нами.

Народ: — И со духом твоим.

Священник: — Горе вознесем сердца.

Народ: — Мы ими ко Господу.

Священник: — Будем благодарить Господа.

Народ: — Достойно поклоняться и Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице единосущной и нераздельной.

Священник: — Достойно и праведно Тебя воспевать, Тебя благословлять, Тебя хвалить, Тебя благодарить, Тебе поклоняться на всяком месте владычества Твоего, ибо Ты — Бог неизреченный, неведомый, невидимый, непостижимый, всегда сущий, одинаковый, Ты и Единородный Твой Сын и Дух Твой Святой. Ты привел нас из небытия в бытие и ниспадших восстановил опять и не перестал совершать все, доколе нас на небо возвел и даровал Царство Твое будущее.

За все сие благодарим Тебя и Единородного Твоего Сына и Духа Твоего Святого, за все, что мы знаем и чего не знаем, явные и сокровенные благодеяния, бывшие на нас. Благодарим Тебя и за службу сию, которую ты благоволишь принять из наших рук, хотя тебе предстают тысячи архангелов и сонмы ангелов, херувимы и серафимы шестикрылатые, многоочитые, превышние, окрыленные.

Победную песнь поюще, внимающе, взывающе и глаголюще.

Народ: — Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, небо и земля полны славы Твоя. Осанна в вышних, благословен грядущий во Имя Господне. Осанна в вышних.

Священник: — С сими блаженными силами, Владыко Человеколюбие и мы возглашаем и говорим: Свят и Пресвят Ты и Единородный Твой Сын и Дух Твой Святый Свят и Пресвят и великолепна Слава Твоя. Ты мир так Твой возлюбил, что Сына Своего Единородного отдал, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Он пришел, и все устроение исполнив, в ночь, в которую был предан, скорее Сам Себя предал ради жизни мира, взяв хлеб во святые Свои и Пречистые непорочные руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, преподал святым Своим ученикам и Апостолам, сказав:

Приимите, едите, оно есть Тело Мое, за вас ломимое во оставление грехов.

Народ: — Аминь.

Священник: — Также и Чашу, после вечери взяв и растворив в ней вино и воду, благословил и, освятив, преподал Святым Своим ученикам и апостолам и сказав:

Пейте из нее все, сия есть Кровь Моя Нового Завета, за вас и многих проливаемая во оставление грехов.

Народ: — Аминь. Отче наш, отдавший Сына Своего на смерть за нас, ради излиянной Крови Его, помилуй нас.

Священник: — Сие творити в мое воспоминание, ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете Чашу сию, Мою смерть возвещаете, Мое воскресение исповедуете.

Народ: — Смерть Твою, Господи, возвещаем, воскресение исповедаем и второго пришествия Твоего ожидаем. Да будут, Господи, милости Твои на нас.

Священник: — Итак, Владыко, вспоминая сию спасительную заповедь и все ради нас совершается: Крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса вознесение, второе и славное опять пришествие.

Твое из Твоего, Тебе приносяще, о всех и за все.

Народ: — Тебя воспеваем, Тебя благословляем, Тебя благодарим, Господи, и молимся Тебе, Боже наш, пожалей и помилуй нас.

Диакон: — Великий и святый час: Живый и Святый! Дух нисходит с горных небесных высот и почиет и пребывает на сей предложенной Евхаристии и освящает ее. Помолимся в благоговении.

Народ: — Господи, помилуй. (Трижды.)

Священник: — Приносим Тебе сию словесную и бескровную службу и просим, молим и умоляем: Господи… Пресвятого Твоего Духа в третий час Апостолам Твоим ниспославший, Того, Благий, не отыми у нас, но обнови нас, молящихся Тебе, и ниспошли Его со святой высоты Твоей из неописанных недр на предлежащие дары сии.

Диакон: — Боже, создай во мне чистое сердце и дух правый обнови внутри меня.

Священник: — Господи, Пресвятого Твоего Духа…

Диакон: — Не отвергни меня от Лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня.

Священник: — Господи, Пресвятого Твоего Духа…

Диакон: — Благослови, Владыко, Святый хлеб…

Священник: — И сотвори хлеб сей честным Телом Христа Твоего.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Благослови, Владыко, Святую Чашу…

Священник: — А то, что в Чаше — честною Кровью Христа Твоего.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Благослови, Владыко, обое.

Священник: — Преложив Духом Твоим Святым.

Народ: — Аминь. (Трижды.)

Диакон: — Помяни меня, святый Владыко.

Священник: — Да помянет тебя Господь Бог во Царствии Своем теперь и всегда и во веки веков.

Диакон: — Аминь.

Священник: — Да будут Дары сии для причащающихся к плодотворности добрых дел, в бодрость души, во оставление грехов, во общение Святого Твоего Духа, к достижению царства, к дерзновению перед Тобой, не в суд или во осуждение. Еще приносим Тебе сию словесную службу и жертву хвалы, имея через Христа общение и — ублажая Праотцев, Отцов, Патриархов, Пророков, Апостолов, Проповедников, Евангелистов, Мучеников, Подвижников и всякого праведника, в вере достигшего совершенства. Особенно же, Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу Нашу Богородицу и Приснодеву Марию.

Народ: — Достойно ублажить тебя действительную Богородицу, присно-блаженную и непорочную и Матерь Бога Нашего. Честнейшую Херувимов, Славнейшую без сравнения Серафимов, без истления Бога Слово родившую, сущую Богородицу Тебя величаем.

Священник: — Еще приносим Тебе словесную сию службу и жертву хвалы, ублажая Святого Пророка Предтечу и Крестителя Иоанна, святых, славных и всехвальных Апостолов, Святого (храма и дня), его же память ныне совершаем и всех святых Твоих, их же молитвами посети нас, Боже ты, Господи, принял их в сонм святых Твоих, в славные, невещественные и превышние обители. Сотвори, Блаже, и нас участниками их в Церкви первородных. И так как они, подражая Твоему всехвальному милосердию и любви Твоей к роду человеческому, возносят Тебе за нас непрестанные прошения и моления, то и мы воспоминанием призываем их, дабы нам под кровом памяти и ходатайства через них иметь смелость приступить к Тебе и совершать сие страшное и всяческое служение. Очисти же наши грехи как ради их святых молитв, так ради Святого Твоего Имени, которое наречено на нас.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Еще поминаем всех усопших верных, в истинной вере скончавшихся, почивших и перешедших к Тебе, Богу духов и всякой плоти. Просим, припадаем и молим Тебя, Христе Боже, принявшего к Себе их души по множеству милосердия Твоего яви их оправданными, получившими оставление согрешений и отпущение грехов.

Народ: — Господи, помилуй. (Трижды.)

Священник: — Помяни, Господи, также прежде почивших священнослужителей и всех, трудившихся в церквах, отшедших от сей жизни, даруй им упокоение, избавь их будущего вечного осуждения и сотвори их достойными радостей во Свете Лица Твоего, через Господа нашего Иисуса Христа Единородного Сына Твоего, через которого и мы надеемся получить помилование и прощение грехов, даруемые нам и им ради Его.

Народ: — Господи, помилуй. (Трижды.)

Священник: — Помяни, Боже, всех усопших в надежде воскресения и жизни вечной и всех их души упокой в обителях Святых Твоих, даровав им в царстве Твоем обещанные Тобою блага, каких глаз не видел и ухо не слышало и на сердце человеку не приходило, какие Ты, Боже, уготовал любящим Имя Твое. (Тут молящиеся творят про себя поминание.)

Помяни, Господи, имена всех тех, имена которых мы перечисляем, и тех, которые не приходят нам на память. Их души упокой, где ласкает Свет Лица Твоего. Даруй им место прохлады, света и мира через Христа Бога нашего.

Народ: — Упокой, Боже, их, помилуй и прости согрешения всех нас.

Священник: — Еще молим Тебя, помяни, Господи, всякое епископство православных, верно преподающих слово Твоей Истины, всякое пресвитерство во Христе, диаконство и весь церковный чин и всякую службу на благо церкви Твоей.

Еще приносим Тебе сию словесную службу о вселенной, о святой, соборной и апостольской Церкви, пребывающих в чистоте и честной жизни, о всех предстоящих, вера и любовь которых известна Тебе и благочестие ведомо Тебе, за которых мы приносим Тебе сию жертву хвалы или которые приносят Тебе моление за себя и за всех своих же близких, за избавление душ своих, за надежду спасения, и благополучия своего.

Дай нам, Господи, проводить тихую и безмятежную, во всяком благочестии и чистоте, жизнь.

Во первых, помяни, Господи, всечестного отца нашего епископа (имярек), даруй его святой Твоей церкви в мире, целым, честным, здравым, долгоденствующим, верно преподающим слово Твоей Истины.

Народ: — И верных всех.

Священник: — Помяни, Господи, гррод, в котором мы живем, и всякий город и страну, и верою живущих в них. Помяни, Господи, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, в темницах заключенных, в изгнании пребывающих, лишения терпящих, бедствующих всех, нуждающихся в Твоей помощи, Господи, помоги всем, терзающимся скорбями и тяжкими недугами и спаси их. Находящихся в нуждах избавь, голодных напитай, вдов поддержи, сирот защити, малодушных утешь, заблудших обрати, омраченных просвети, колеблющихся утверди, больных уврачуй всех, Благий, приведи на путь спасения. Нас же всех — очисти от беззаконий наших, став Защитником и Покровителем нашим во всем.

Помяни, Господи, творящих приношения и делающих добро во святых Твоих церквах и заботящихся о бедных… Приими их жертвы, велики они или малы, тайны или явны, и тем, которые хотели бы принести, но не имеют откуда взять, вместо тленного нетленным, вместо земного небесным, вместо временного вечным. Благослови их духовными благословениями, утешь их неоскудевающими же благами и надеждою обетовании данных Святым Твоим.

Помяни, Господи, всех заповедовавших нам поминать в молитвах их, о ком мы всегда совершаем поминание и кого каждый из нас имеет в уме, и тех, поминовение которых мы совершаем сегодня. Будь им стеною крепкою и утверждением от злых людей. И на всех нас милости Твои ниспошли.

И дай нам едиными устами и единым сердцем прославлять и воспевать всечестное и великолепное имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа теперь, всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Священник: — И да будут милости Великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми нами.

Народ: — И со духом твоим.

Ектения

Диакон: — Всех святых помянувше, снова и еще в мире Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — О принесенных и освященных честных Дарах Господу помолимся.

Очиститься нам от всякой скверны и нечистоты, мстительности, зависти и злопамятования и неосужденно небесные и бессмертные принять Дары Господу помолимся.

Да взойдет приношение наше на горный жертвенник — пред Лицо Божественного величества — и будет благоприятно и умилостивительно и низведет нам милосердие Божие, помолимся.

Человеколюбец, Бог наш, приняв Дары сии во снятый и пренебес-ный и мысленный свой жертвенник, как аромат духовного благоухания, да ниспошлет нам Божественную Милость и дар Святого Духа, помолимся.

Да будут Святые Дары всем, принимающим их, к утверждению веры, нелицемерной любви, совершенного терпения, твердой надежды, уверенности, ограждения здравия, радости и обновления духа и крепости тела к исполнению благодати и всякого небесного благословения, помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Дабы, насытившись Божественного Дара и Святых Тайн, обновиться нам житьем своим в блаженное общение жизни вечной и нетленной и во оставление грехов, помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Диакон: — Святые Тайны да дарует нам небесное врачество и очистят пороки сердца нашего, помолимся.

Народ: — Господи, помоги нам.

Диакон: — Святые Дары да исполнят нас и духовной пищей и телесною помощью да послужат нам, помолимся.

Народ: — Господи, сотвори так.

Диакон: — Единение веры и общение Святого Духа испросившие, сами себя и друг друга и все наше житье Христу Богу предадим.

Народ: — Тебе, Господи.

Священник: — Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отче щедрый и Боже всякой утехи, носимый херувимами и прославляемый серафимами, Ему же предстоит сонм ангелов, горное небесное воинство, благоволивший принесенные Тебе от нас честные Дары свершить и освятить Телом и Кровью Христа Твоего, сошествием Святого Духа Твоего освяти, Господи, и наши души, и тела, и сподоби нас, Владыко, иметь смелость с чистым сердцем, светлою душою и без стыда, со дерзновением, неосужденно сметь Тебя призывать, Небесного Бога Отца, и глаголать:

Народ: — Отче наш, пребывающий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам сегодня и остави нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого.

Священник: — Ибо Твое Царство и сила и слава Отца и Сына и Святого Духа теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Священник: — Мир всем.

Народ: — И духу твоему.

Диакон: — Пред умилостивительным жертвенником Господним, пред Телом и Кровью Христа Спасителя нашего — главы ваши преклоните.

Народ: — Тебе, Господи.

Священник: — Благодарим Тебя, невидимый Царь, создавший все неизмеримою Твоею силой и по множеству милости Твоей приведший все из небытия в бытие. Сам, Владыко, призри с небес на преклонивших Тебе главы свои. То, из чего слагается наша жизнь, устрой всем нам во благо соразмерно с собственною нуждою каждого, благодатию и щедротами и человеколюбием Единородного Сына Твоего, с Ним же Ты благословен, со пресвятым и благим и животворящим Твоим Духом, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Диакон: — Силы небесные стоят с нами во святилище и совершают служение Тайнам Сына Божия, заклавшегося за нас. Приступите и примите от Него оставление грехов.

Народ: — Аллилуйя.

Царские врата закрываются.

Священник: — Внемли, Господи Иисусе Христе Боже наш из Святого жилища Твоего и прииди освятить нас, горе сидящий вместе с Отцом и здесь невидимо с нами пребывающий, сподоби державною Рукою Твоею преподать нам Пречистое Тело и Честную Кровь и через нас Твоему народу.

Диакон: — Внимание.

Священник: — Святое Святым.

Народ: — Един Свят, един Господь Иисус Христос во славу Бога Отца. Аминь.

И поется причастный стих.

Диакон: — Со страхом Божиим и верою приступите.

Народ: — Благословен грядущий во имя Господне. Бог Господь, Он явился нам.

Священник: — Спаси, Боже, народ Твой и благослови и достояние Твое.

Народ: — Мы увидели истинный свет, приняли Духа Небесного, обрели веру истинную, нераздельной Троице поклоняемся: Она спасла нас.

Священник. (Тайно.): — Благословен Бог наш. (Потом вслух.) Всегда ныне и присно и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Да исполнятся наши уста хваления Твоего, Господи, — чтобы нам воспевать Славу Твою, тем, кого Ты сподобил причастить Святых Твоих Божественных Бессмертных и Животворящих Тайн. Соблюди нас в Твоей Святости, весь день научаться правде Твоей.

Аллилуйя.

Ектения

Диакон: — За совершение Святого Таинства и ниспослание благодати Святого Духа возблагодарим Господа.

Народ: — Благодарим Тебя, Боже, вовеки.

Диакон: — За дарованные нам Тело и Кровь Христовы во спасение и блаженной жизни наслаждение благословим Господа.

Народ: — Благословен Ты, Боже, вовеки.

Диакон: — За то, что мы сподобились приносить перед Его величием Христову жертву и наши моления, прославим Господа.

Народ: — Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе.

Диакон: — Испрашивая провождение дня свято, мирно и безгрешно, сами себя и друг друга и все житие наше Христу Богу предадим.

Народ: — Тебе, Господи.

Священник: — Ты даровал нам, Владыко, освящение в причащении всесвятейшего Тела и драгоценной Крови Единородного Твоего Сына. Сохрани же нас непорочными в жизни и введи в совершенное искупление и усыновление и в будущие вечные наслаждения. Ибо Ты освящение наше и Тебе славу воссылаем Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Священник: — В Мире выйдем.

Народ: — Во имя Господне.

Диакон: — Господу помолимся.

Народ: — Господи, помилуй.

Священник: — Благословляющий благословляющих Тебя, Господи, и освящающий надеющихся на Тебя, спаси народ Твой и благослови достояние Твое. Полноту Твоей Церкви сохрани, освяти любящих красоту Твоего храма. Ты их прославь божественною Твоею Силою и не оставь нас надеющихся на Тебя. Даруй мир Твоему миру, Твоим Церквам, священникам и всему Твоему народу, ибо всякое доброе даяние и всякий совершенный дар нисходит свыше от Тебя, Отца светов, за то и воссылаем Тебе славу и благодарение и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, теперь и всегда и во веки веков.

Народ: — Аминь.

Да будет имя Господне благословенно отныне и до века. (Трижды.)

Священник: — Благословение Господне на вас, Того, благодатию и человеколюбием, теперь и всегда и во веки веков…

Народ: — Аминь.

Священник: — Слава Тебе, Христе Боже наш, слава Тебе.

Народ: — Слава и ныне. Господи, помилуй. (Трижды.) Благослови.

Священник: Обычный отпуск.

Народ: Многолетие».

(Главлит № 8189, Москва. Тираж 5 000. Типография Моск. полиграфического и-та. Б.Лубянка, 16).

Ветер форточку приоткрыл, Не задев остального здания. Он подслушать, верно, хотел Твои подошедшие воспоминания. Светлов М. «Рабфаковке»

Закат обновленчества

А. Краснов Из воспоминаний

Кавказ. Пятигорск. Горы. Там воздух чист и небо близко, а далеко, далеко внизу — муравейник: маленькие, маленькие люди…

Я вхожу в горы, одинокий, усталый и больной… Как хоррошо в горах ранней весной: солнце над головой, а под ногами хрустит снег. И отчётливо и ясно встают в голубоватой дымке давно ушедшие, полузабытые, замолкшие навсегда.

………………………………

1938 год. Над Россией пролетел ураган. Огромные опустошения произвел он во всех областях. Особенно пострадала Русская Православная Церковь: десятки иерархов, тысячи священников, огромное количество верующих мирян — ушли из жизни. Ежовщина уничтожила подавляющее большинство русского духовенства. Девяносто пять процентов церквей, существовавших в 20-е годы, были закрыты, и огромное количество их было снесено. Самое понятие «церковь» в умах большинства населения звучало анахронизмом. Незапрещенная официально, Церковь практически была нелегальной организацией, так как малейшее соприкосновение с «церковниками» считалось верным признаком политической неблагонадежности, со всеми вытекающими отсюда последствиями (а последствия были страшные).

«Церковники и сектанты пытаются отравить ядом религии наших детей. Дадим отпор враждебной работе церковников и сектантов», — этот лозунг, выдвинутый впервые в майские дни 1937 года, неизменно появляется среди других лозунгов ЦК ВКП (б) в майские и октябрьские дни на протяжении четырех лет — с 1937-го по 1941-й годы.

Обновленчество разделило судьбу всей Православной Церкви. Власти в это время совершенно перестали делать какое-либо различие между представителями церковных ориентации.

«Мавр сделал свое дело — мавр может уйти», — этими словами одного из персонажей шиллеровской трагедии «Заговор Фиеско в Генуе» можно охарактеризовать официальную линию по отношению к обновленцам в те годы.

В 1937–1938 годах были арестованы и физически истреблены наиболее видные лидеры обновленчества: Петр Блинов — глава сибирских обновленцев, Петр Сергеев — обновленческий митрополит Ростовский, Василий Челябинский — обновленческий глава Урала. Еще раньше, в 1934 году, был арестован вскоре умерший в заключении Александр Иванович Боярский — виднейший лидер обновленчества, в последние годы своей жизни митрополит Иваново-Вознесенский. В эти годы обновленчеству был нанесен удар в самое сердце: в 1935 году последовал «самороспуск» Синода. Единственным духовным центром обновленчества с этого времени является митрополит Виталий Введенский — бывший председатель Синода. По инициативе проф. Зарина (своего секретаря), митрополит Виталий принимает пышный титул «Первоиерарха Московского и всех православных церквей в СССР». Ему присваивается небывалый титул: «Ваше первосвятительство», и к его имени прилагается эпитет: «первосвященнейший». Однако вся эта внешняя помпа не может скрыть той парадоксальной ситуации, в которой очутилось обновленчество. Ярые противники единоличной власти и сторонники «соборного начала» вынуждены отныне перейти сами к единоличному управлению.

В том же, правда, положении находилась и Православная Патриаршая Церковь, возглавляемая митрополитом Сергием. Власти считали в это время неприемлемым любой коллективный орган церковного управления — соратники Ежова приходили в ужас при одном слове «соборное» управление и совершенно так же, как купчиха у Островского, падали в обморок при слове «жупел».

Однако с ликвидацией Синода отпадал всякий осмысленный повод для раскола, и отныне вся церковная распря сводилась к борьбе лишь за власть между двумя иерархами. Впрочем, мало кто думал в это время о церковных разногласиях. Уцелевшему духовенству было не до теоретических споров. С другой стороны, резкое сокращение храмов исключало возможность выбора для верующих: ходили в тот храм, который уцелел в данной местности, причем принадлежность этого храма к той или другой ориентации определялась чисто случайными факторами. В Средней Азии, на Северном Кавказе и на Кубани все без исключения храмы были обновленческими просто в силу инерции — такими они стали в 20-х годах, благодаря умелой работе местных деятелей. В России, наоборот, обновленческие храмы попадались лишь изредка, а в Сибири (после ареста Петра Блинова) обновленческая организация фактически распалась.

В Москве после 1937 года было семь обновленческих храмов — Воскресенский собор в Сокольниках, Старо-Пименовская церковь и все Московские кладбища (Ваганьковское, Дорогомиловское, Пятницкое, Калитниковское и Даниловское) да несколько церквей в пригородах. Засилие обновленческих церквей на московских кладбищах было остатком тех славных времен, когда обновленцы находились в фаворе: тогда кладбища были даны им на «кормление» и были главной статьей дохода в бюджете обновленческой церкви.

В Ленинграде, после массового закрытия церквей, оставались после 1937 года от былого обилия обновленческих храмов лишь две церкви-Спасо-Преображенский собор и небольшая церковка на Серафимовском кладбище.

В обновленческой иерархии также произошли большие и важные изменения: большинство иерархов было арестовано, другие иерархи тихо и скромно ушли на покой и сидели тише воды — ниже травы, по глухим углам, больше всего на свете желая, чтобы про них забыли. В это время происходит совершенно скандальный уход из церкви знаменитого обновленческого деятеля Николая Федоровича Платонова.

Н. Ф. Платонов в 30-е годы начинает занимать в обновленческой иерархии более заметное место и не только спорит за влияние с А. И. Введенским, но уже оттесняет его на задний план. Еще будучи до 1934 года архиепископом Лужским — викарием Ленинградской митрополии — Н. Ф. Платонов держит в своих руках все нити Ленинградской епархии. Будучи настоятелем Андреевского собора на Васильевском острове, Николай Федорович по-прежнему огромной популярностью пользуется среди народа. Снискав жгучую ненависть среди приверженцев строгого православия, которые говорят о нем как об агенте ГПУ и о предателе Церкви, он тем не менее является кумиром для огромной массы прихожан Андреевского собора. Настоятель служит почти каждое воскресение и каждый праздник. Его ораторский талант достигает в это время своего зенита, и его яркие и эмоциональные речи волнуют слушателей. Его ораторское мастерство все совершенствуется. Если раньше Платонов во время речи не всегда соблюдал определенную меру, доходя в конце речи до истошного крика, то теперь ритм его речи становится все более четким и ясным. Он является в это время хозяином своего темперамента — и пламенные концовки его речей не имеют больше крикливых интонаций. Путем упорной роботы над собой Платонов в это время преодолевает свои природные дефекты: гнусавость и шепелявость, его голос звучит во время проповеди мужественно и энергично, лишь в отдельные моменты, по тому напряжению, с которым произносятся отдельные фразы, внимательный слушатель чувствует, как трудно оратору преодолевать свой природный порок речи.

По своему содержанию речи Платонова также представляют собой большой интерес. Летом 1933 года Платонов выступил с кафедры Андреевского собора с целым циклом речей на тему: «Единая Святая Соборная и апостольская Церковь». На эту тему им было произнесено шесть речей, из которых каждая продолжалась не менее двух с половиной часов, а три речи продолжались в течение трех часов с минутами. Речи произносились по воскресеньям, после вечерни с акафистом Спасителю. Облаченный в мантию оратор произносил их, стоя на проповеднической кафедре (слева от алтаря). Не менее 2 тысяч слушателей с пристальным вниманием ловили каждое его слово, каждую интонацию. Четыре речи из шести раскрывали смысл четырех эпитетов девятого члена Символа Веры. Две речи — первая и последняя — представляли собой вступление и заключение. Шесть речей Платонова не только содержали глубокий богословский анализ учения о Церкви, но и касались широкого круга проблем, связанных с Церковью. Все речи оратора были произнесены с огромным подъемом, и в отдельные моменты чувствовалось искреннее воодушевление. Внимательный слушатель, однако, мог бы услышать в речах оратора нотки пессимизма и неверия в Русскую Церковь, по которым можно было бы догадаться о будущей судьбе оратора. Так, толкуя учение Спасителя о Церкви, как о Камне, который не одолеют врата адовы, Платонов даже особо подчеркнул, что обетование Спасителя относится лишь к Вселенской Церкви, а не к отдельным поместным церквам.

«Поместная Церковь, — настойчиво повторял оратор, — может совершенно исчезнуть!» Далее следовали примеры карфагенской и александрийской церкви. Перейдя затем к русской церкви, оратор продолжал: «Еще вопрос очень и очень большой — сумеет ли русская церковь найти себе место в новом, строящемся мире — не исчезнет ли она в водовороте революционных бурь?»

Такие заявления не были редкостью в то время в речах Платонова: «Пройдет немного времени, и жизнь, быть может, не оставит ничего из того, что для нас священно — из того, чем мы еще дорожим по привычке…» Еще более определенно высказывался он в частных разговорах. «Церковь, видимо, идет у нас к концу, — сказал он однажды одному из своих прихожан, — религия будет существовать, вероятно, в каких-то других, новых формах».

Червь сомнения и неверия медленно, но верно делал свое страшное дело — постепенно подтачивал этого блестящего проповедника и большого талантливого человека. Летом 1934 года Н. Ф. Платонов произнес цикл столь же блестящих проповедей на тему: «Таинства церкви». Эти проповеди также охватывали широкую тематику многообразных церковных проблем.

Человек вдумчивый и глубокий, Платонов порой бросает с кафедры смелые, оригинальные мысли.

«Из далекой Византии пришла к нам Владычица светозарной иконой Своей на Святую Русь, — говорил он за Всенощной под праздник Тихвинской Божией Матери в 1934 году, — и из Владимира пришла она в Тихвин — учили наши предки и делали из этого вывод: первый Рим пал от ереси, второй Рим — от турок, а Москва — есть третий Рим, а четвертому не бывать. А что скажем мы сегодня? Сюда ходила Владычица — туда пришла Царица Небесная — видим мы и не гордимся тем, что Она к нам пришла, а страшимся, как бы не ушла она от нас. Не шовинизм, не гордость, а страх перед Богом — желание нравственного обновления и очищения рождает в нас сегодняшний праздник…»

Порой он поднимался до настоящего пафоса.

«Как трудно говорить сегодня, когда лежит перед нами бездыханное Тело Спасителя, — восклицал он в Страстную пятницу в 1935 году, — хочется лежать у Плащаницы и плакать, а не говорить. И все-таки надо говорить — надо говорить, чтобы не случилось снова того, что происходило две тысячи лет назад.

Умер на Кресте Христос, — и ведь главный ужас в том, что в это время люди собирались праздновать Пасху, приготовляли пасхального агнца, искренне желали служить Богу и как-то случайно, незаметно, убили божественного Агнца».

Все эти отдельные блестящие проповеди Платонова представляли собой, однако, лишь отдельные яркие вспышки большого таланта.

Повседневные его проповеди были обычно посвящены иной теме: он все чаще и чаще использовал кафедру проповедника для сведения фракционных счетов со «староцерковниками»: личные выпады, мелкие, грязные, ничтожные сплетни, «сенсационные» открытия из жизни православных иерархов, выискиваемые со старанием сыщика, — таково основное содержание его проповедей. И этот, несомненно, крупный человек вдруг мельчал, — и пламенный проповедник вдруг превращался в какого-то героя кухни в коммунальной квартире.

«Мне незачем анализировать скандальных выступлений Вашего Высокопреосвященства, посвященных внутрицерковной тематике, — с мальчишеским задором заканчивал письмо обновленческому владыке 5 мая 1935 года пишущий эти строки, — эти Ваши выступления не имеют никакого отношения ни к религии, ни к социализму, ни к христианству, они имеют отношение лишь к Гоголю, к «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

1933 и 1934 годы — переходные, кризисные годы в жизни Н. Ф. Платонова. 31 октября 1933 года умерла его первая жена — Елизавета Михайловна Платонова, религиозная, глубоко порядочная, одухотворенная женщина. Она умерла после продолжительной долголетней болезни, и Н. Ф. Платонов делал все для того, чтобы ее вылечить и облегчить ее муки. Он любил свою жену искренне и сердечно, и лишь одно интимное обстоятельство — невозможность иметь от жены детей — отравляло его двадцатилетнюю семейную жизнь. Платонов был искренне потрясен смертью жены-Трогательно и просто рассказывал он об ее предсмертных муках, о том, как она просила его расчесать ей волосы, и, как бы уже чувствуя приближение смерти, сказала: «Как хорошо, но только что-то совершенно новое».

Со смертью жены ушел единственный близкий Платонову человек, единственный любимый им человек…

«А люблю я все-таки Ленинград!» — воскликнул однажды Александр Иванович Введенский со свойственной ему экспансивностью, когда подъезжали оба они (Введенский и Платонов) к Ленинграду — ехали они в купе экспресса «Красная стрела» из Москвы. «Я ничего не люблю», — вырвалась вдруг у Платонова унылая фраза.

Одиночество и духовная опустошенность характерны для Платонова в начале 30-х годов: разрыв с ближайшими родственниками (братом и сестрой), причем молва настойчиво приписывала Платонову участие в их арестах; тайная служба в органах ГПУ с 1923 года, выразившаяся в непрерывных доносах, в результате чего погибло много людей, — все это наложило мрачные блики на душу этого человека.

Особенно острым был разлад Н. Ф. Платонова с его сестрой — Александрой Федоровной Платоновой (в монашестве Анастасией), известной духовной писательницей, последней игуменьей Ивановского монастыря. «Стоим мы с Александрой Федоровной на трамвайной площадке, — рассказывала пишущему эти строки А. В. Волкова (в первой части нашей работы мы на нее ссылались), — и вдруг входит в трамвай Платонов. Александра Федоровна на него посмотрела и отвернулась. А он к ней: «Что ты, Шура, или брата не узнаешь?» А она ему: «И ты меня спрашиваешь, Коля? Наши родители в могиле переворачиваются. Что ты делаешь, ведь ты дьяволу служишь».

В том, что Н. Ф. Платонов был непосредственным агентом ГПУ, имело возможность убедиться на своем печальном опыте огромное количество людей (в том числе и пишущий эти строки).

Сейчас, почти через тридцать лет, мне трудно себе и представить, что семнадцатилетний парнишка с некрасивым угреватым лицом, который впервые переступил порог квартиры Платонова в понедельник 3 июля 1933 года, был действительно я. Жил Н. Ф. Платонов на 6-й Линии Васильевского острова во дворе Андреевского собора, во втором этаже церковного дома. В его квартире помещался Епархиальный совет, который носил громкое название «Ленинградское митрополитанское управление». Это учреждение со столь блестящим титулом умещалось, однако, в столовой Н. Ф. Платонова. Здесь, рядом с буфетом, стояла пишущая машинка, на которой бойко отстукивала «Указы по митрополии» быстрая, маленькая пожилая женщина в пенсне — Александра Ивановна Тележкина. У окна рылся в делах также не блещущий красотой молодой человек — здравствующий ныне А. Ф. Шишкин[71] — довольно известный церковный деятель, полученный Патриархией по наследству от Н. Ф. Платонова. На обеденном столе лежала раскрытая книга, в которую посетители должны были вписывать свои имена. Каждый лист в этой книге был разделен на три графы:

1. Фамилия, имя, отчество.

2. Ориентация.

3. По какому делу.

А. Ф. Шишкин бдительно следил, чтобы какой-нибудь посетитель не проскользнул мимо этой почтенной книги. Важно в ней расписавшись, я поставил в графе «Ориентация» — «Христианский социалист».

Платонов принял меня тотчас же и удостоил меня беседой, которая Длилась более двух часов. Беседа носила теоретический характер, касаясь взаимоотношений между христианством и социализмом. Я вышел из кабинета, совершенно очарованный умом, любезностью и широтой взглядов хозяина, который настойчиво приглашал меня заходить как можно чаще.

Между тем более опытный наблюдатель, чем я, обратил бы внимание на целый ряд странностей в поведении собеседника. Во-первых, всякого бывалого человека удивила бы поразительная откровенность собеседника: он не только не избегал говорить на политические темы с незнакомыми посетителями (да еще с семнадцатилетним мальчишкой), но, наоборот, сам охотно задевал самые острые вопросы. Помню, в частности, совершенно невероятную по своей откровенности фразу Платонова: «Я не думаю, чтобы этот эксперимент увенчался успехом». Во-вторых, всякий обратил бы внимание на то, с какой настойчивостью высокий собеседник расспрашивал, спускаясь с теоретических высот, о весьма конкретных вещах — главным образом о знакомствах, единомышленниках, друзьях. Но, находясь под обаянием высокого сача, я, конечно, поспешил открыть Платонову всю свою душу и выложить ему все, что я знал.

Результат приятных и высокопоучительных бесед с Высокопреосвященным владыкой (таких бесед было несколько) сказался через девять с. лишним месяцев: 24 апреля 1934 года я был арестован и мне было предъявлено политическое обвинение. Обвинение оказалось совершенно вздорным, и вскоре я вышел из тюрьмы. Однако, несмотря на всю свою неопытность, я убедился в том, что содержание моих бесед с Платоновым до мельчайших деталей известно следователю.

При всей моей приверженности и, я бы сказал, влюбленности к знаменитому проповеднику — у меня не могло быть ни малейших сомнений в том, что он является осведомителем…

Вскоре после моего освобождения, в праздник Троицы, я пришел в Андреевский собор к литургии. Богослужение было торжественным, и совершал его сам архиепископ… После вечерни и положенных коленопреклоненных молитв, прочтенных с необыкновенной проникновенностью, обновленческий иерарх, разоблачившись, величественно направился к выходу; с колокольни раздался неумолчный трезвон колоколов, толпа верующих устремилась к владыке под благословение. Когда он поравнялся со мной, я шагнул прямо к нему.

«А вы напрасно сказали, что Михаил Яворский был моим духовником — он никогда моим духовником не был», — резко бросил я ему в лицо с запальчивостью бурша, не подходя под благословение.

«Что такое, кому я сказал?» — после минутного молчания произнес Николай Федорович.

«Сказали тем, кто вас расспрашивал обо мне», — бросил я столь же резко.

Иерарх отвел глаза и промолчал.

«А я не был духовным сыном Михаила Яворского», — с глупым упорством повторял я.

«Не помню, не помню», — прогнусавил Платонов, обходя меня.

Впоследствии мне приходилось неоднократно встречаться с Платоновым. Я говорил с ним в обычном почтительном тоне, ни он, ни я никогда не упоминали о прошлом.

В сентябре 1934 года Платонов взлетел на вершину обновленческой церкви. Указом Священного Синода от 1/1Х-34 г. «Преосвященный Николай, архиепископ Лужский, назначен митрополитом Ленинградским взамен ушедшего на покой митрополита Серафима (Руженцова)». Это назначение явилось результатом длительных закулисных маневров и интриг Н. Ф ¦ Платонова.

«Бывало, приедет в Москву — и сразу же начинаются разговоры о митрополите Серафиме — и малоактивен и что-то еще, и чего-чего только о нем не говорит», — вспоминал в 1943 году митрополит Виталий. Действительно, между митрополитом Серафимом и Платоновым существовала давняя антипатия. Истоки этой антипатии, быть может, скрывались в коренной противоположности их характеров.

Трудно себе представить двух более отличающихся людей, чем митрополит Серафим и Н. Ф. Платонов. Митрополит Серафим был выходцем из придворного духовенства, и большую часть своей жизни он провел в качестве священника дворцовой церкви в Стрельне. Это оставило неизгладимый след. Изящные, аристократические манеры и величавая осанка важного барина, утонченная вежливость, но с оттенком снисходительности, — таков был протоиерей Руженцов (будущий обновленческий митрополит).

В 1919 году, овдовев, он принимает монашество и возводится на архиерейскую кафедру в одном из северорусских городов. Присоединившись с самого начала к обновленческому расколу, епископ Серафим принадлежал к числу так называемых «тихих обновленцев» — ни к каким группировкам не примыкал, ни на кого не доносил — он спокойно и с обычным своим достоинством управлял различными русскими епархиями, пока в 1925 году не был назначен обновленческим митрополитом Московским.

В 1929 году, после перевода в Москву митрополита Вениамина (председателя Синода), митрополит Серафим был переведен в Ленинград. Здесь он сразу же столкнулся с Н. Ф. Платоновым.

Морально чистоплотный и безукоризненно порядочный человек, любивший называть себя джентльменом, митрополит Серафим относился с брезгливым отвращением к своему старшему викарию, который был фактически при нем «комиссаром». Понимая свое бессилие в борьбе с Платоновым, митрополит соблюдал в отношениях с ним внешний такт и вежливость. Всем, однако, было известно, что между двумя ленинградскими иерархами существуют холодные напряженные отношения. И стиль митрополита был совсем иной, чем у его собрата: он никогда не позволял себе в проповедях личных выпадов против кого бы то ни было — никогда никого не задевал и ни перед кем не подхалимствовал.

Уволенный в сентябре 1934 года на покой, митрополит отдыхал всего лишь полгода — он умер 6 марта 1935 г. и был погребен на Смоленском кладбище (после торжественного отпевания в церкви св. великомученицы Екатерины).

Между тем Н. Ф. Платонов 9 сентября 1934 года принял Ленинградскую епархию.

В первые же дни своего управления новый иерарх всячески старался повысить свой авторитет: имея кафедру в Спасо-Сенновском Успенском соборе, он присвоил Андреевскому собору название Митрополичьего крестового собора. Торжественные поездки в Карелию, Псков, Новгород и Боровичи должны были повысить его авторитет в провинциальных епархиях. Наконец, к сентябрю 1934 года относится первая акция Платонова во всероссийском церковном масштабе. Осенняя сессия Священного Синода которая назначила Платонова митрополитом Ленинградским, одновременно приняла решение об избрании комиссии по изысканию средств борьбы против староцерковничества. Председателем комиссии был избран А. И. Введенский, а в качестве членов в состав комиссии входили митрополиты: Петр Блинов, Николай Платонов, Михаил Орлов, Петр Сергеев, Василий Кожин и другие.

С первого же момента инициативу в комиссии захватил Н. Ф. Платонов. Он выступил с сенсационным планом, основой которого был лозунг: «Бить врага его же оружием». Согласно плану Н. Ф. Платонова, обновленческий Синод должен был объявить себя единственным законным хранителем православия. Староцерковничество должно было быть объявлено «ере-тичествующим расколом». В соответствии с этим все «староцерковные хиротонии», произведенные после 10 мая 1922 года (день «отречения» патриарха Тихона), должны были быть объявлены недействительными и все духовные лица, приходящие из «староцерковничества», могли быть приняты только через публичное покаяние. Все храмы, которые переходили в обновленческую ориентацию, подлежали переосвящению (через чин малого освящения).

Самым пикантным во всей этой платоновской затее было то, что всего лишь за несколько лет до этого обновленческие иерархи (в первую очередь, сам Платонов) с пеной у рта доказывали «неканоничность» и «незаконность» перерукоположений священнослужителей и переосвящений храмов. А. И. Введенский (следует к его чести отметить) выступил вначале против «плана Платонова». Однако после нерешительного сопротивления быстро сдал свои позиции. Другим обновленческим иерархам, которые выражали свое недоумение по поводу новоявленного «плана», было под сурдинку указано, что «план Платонова» согласован с некоторыми авторитетными инстанциями, которые желают оживления церковной борьбы.

Уже через месяц, 3 октября 1934 года, была созвана новая экстренная сессия Синода (это была его последняя сессия, так как весной 1935 года он уже был распущен). Синод, заслушав доклад Н. Ф. Платонова, принял так называемые «октябрьские указы», написанные Н. Ф. Платоновым… Следует, впрочем, отметить, что, кроме нескольких и театральных покаяний, поставленных Платоновым в Ленинграде, никаких практических последствий «октябрьские указы» не имели.

Сам Платонов очень громко в своих речах кричал о своем «православии». 8 января 1935 года он выступил в Андреевском соборе с двухчасовым докладом о «новом этапе в истории обновленчества». Стоя на кафедре, Н. Ф. Платонов в течение двух часов обливал грязью «староцерковников». Облаченный в стихарь А. Ф. Шишкин, стоя на ступеньках, подавал своему «владыке» нужные документы.

Какова была деятельность Николая Платонова в качестве митрополита Ленинградского? Смешно, конечно, отрицать блестящие административные способности Н. Ф. Платонова. «Как администратор, он был бесподобен: им можно было любоваться, так у него все было продумано, разумно, ясно», — говорил в прошлом году в беседе с пишущим эти строки о. СР. — один из ближайших помощников Платонова в последние годы его жизни. Трудно, однако, было сделать что-нибудь существенное в эти годы, когда церковная организация стремительно летела под откос.

Ровно через три месяца после вступления Платонова в должность был убит С. М. Киров. В марте 1935 года, на первой неделе Великого Поста, начались массовые высылки из Ленинграда духовенства. Обновленческое духовенство разделило общую участь: был выслан из Ленинграда один из старейших протоиереев о. Константин Шахов — духовник Николая Федоровича. Известный обновленческий деятель и проповедник о. Федор Разумовский остался в Ленинграде только благодаря тому, что снял с себя сан. В июне 1935 года раздался первый тревожный сигнал: был закрыт (и вскоре снесен) ленинградский Вознесенский собор. Правда, Платонову удалось на этот раз взять «реванш»: вскоре в его ведение был передан Спасо-Преображенский собор на Литейном проспекте. Вскоре, однако, последовал ряд новых закрытий: в 1936 году были закрыты Благовещенская и Екатерининская церкви на Васильевском острове, Захарие-Елизаветинс-кая, Пантелеймоновская, Космодамиановская церкви — в центральном районе города. Вскоре от обновленческой епархии осталось лишь несколько храмов — и над ними нависла угроза закрытия. После самороспуска Синода было распущено и Ленинградское митрополитанское управление. Платонову было предложено сдать пишущую машинку, вся переписка отныне велась в его канцелярии от руки, причем в качестве писца подвизался А. Ф. Шишкин.

Духовенство было охвачено пессимизмом и безнадежностью. Впрочем, про самого Платонова этого сказать нельзя. Лето 1936 года он счел наиболее удобным временем для своей новой женитьбы. Избранницей митрополита Платонова оказалась Марья Александровна — певчая в хоре Андреевского собора. В июле 1936 года Н. Ф. Платонов объявил о предстоящей женитьбе ленинградскому обновленческому духовенству, а в августе того же года протоиерей о. Константин Томилин (ключарь Андреевского собора) обвенчал Николая Федоровича и Марью Александровну. Свадьба происходила в соборе при наглухо закрытых дверях, в присутствии лишь небольшого числа прихожан. Новобрачный был одет в штатское — в синий

шеовитовый костюм, священник и диакон поминали врачующихся как «рабов Божиих Николая и Марию» — без всяких титулов.

Своеобразный характер носили отношения между Н. Ф. Платоновым и А. И. Введенским. Старые товарищи, хорошо знавшие друг друга в молодости, они никогда друг друга не любили. «Легкомысленный человек», — говорил часто Платонов про Введенского. «Да ведь он сумасшедший!» — сказал он однажды про своего знаменитого собрата в присутствии большого количества мирян. Отзывы Введенского отличались большим добродушием. «Умница, талантливый человек, но только — бездушный, совершенно, совершенно бездушный», — говорил неоднократно Введенский.

Отношения между двумя иерархами не ограничивались, однако, обменом колкостями. Были и более серьезные и важные вещи. В 1931 году Н. Ф. Платонов читал курс лекций по гомилектике в Московской богословской академии. Весь этот курс был целиком направлен против А. И. Введенского. Платонов с пеной у рта протестовал против жонглирования именами ученых, против психологических экспериментов и импровизаций, вторжения проповедника в несвойственные ему области — словом, против всего того, что являлось характерным для проповеднической манеры Введенского. Самая линия Платонова в церковных вопросах резко противоречила линии Введенского: враг какого бы то ни было новаторства и экспериментаторства, глубокий консерватор в прошлом, Платонов выступал в качестве «ревнителя православия», и всякие разговоры о реформах всегда вызывали в нем раздражение. В то же время он был отъявленным политическим приспособленцем и сикофантом (доносчиком). Короче говоря, «платонов-щина» — это живоцерковничество 30-х годов. От Красницкого Платонов отличался лишь большей скрытностью (он действовал более коварно и конспиративно) и меньшим размахом деятельности своей. Вся беда Платонова заключалась в том, что в 30-х годах власти считали для себя неприемлемой какую бы то ни было церковь и не нуждались в услугах даже таких раболепных холопов из числа церковников: эпоха нэпа (век Красницкого) уже прошла, а послевоенная эпоха (век Колчицких) еще не наступила, — пресмыкающиеся политиканы остались не у дел.

Не у дел остался Платонов в 1937 году. В сентябре этого года он был вызван в здание на Шпалерной улице — в ленинградское отделение МГБ. Он пробыл там два дня. Жене, которая в ужасе металась около здания МГБ, обрывая телефоны, было отвечено: «Вашего мужа здесь нет». — «Где же он?» — спросила упавшим голосом несчастная женщина. «Не знаем», — последовал лаконичный ответ. Однако через двое суток, под вечер, Платонов пришел домой, осунувшийся, побледневший, но в хорошем настроении. «На днях уезжаем в Сочи», — объявил он с места в карьер испуганной жене. Действительно, через три дня Платонов уехал отдыхать с женой в Сочи (обычно он ездил в Крым).

И сразу же после отъезда уставшего обновленческого владыки в Ленинграде начались поголовные аресты обновленческого духовенства. В один день было арестовано более сотни человек. Среди арестованных находились: протопресвитер о. Николай Сыренский — настоятель (или, как называли, «наместник») Кафедрального собора Спаса на Сенной; прот. Константин Томилин — ключарь Андреевского собора, и много других глубоко порядочных священнослужителей, которые навсегда исчезли за роковыми стенами Шпалерной тюрьмы. От всего многочисленного ленинградского духовенства сразу осталась лишь жалкая горсточка, не более 10–15 человек.

Н. Ф. Платонов не подавал никаких признаков существования: как говорили, он вел в это время идиллический образ жизни, живя в маленьком домике на берегу Черного моря вместе с молодой женой. Приехал он в Ленинград только в ноябре. По-прежнему он управлял остатками Ленинградской епархии. Однако некоторые его поступки вызывали всеобщее недоумение. Так, он совершенно перестал служить (в течение полугода, от августа до своего отречения, он служил лишь однажды — в Николин день).

В начале января 1938 года двое обновленческих священников (о. Михаил Бакулев — настоятель Смоленского кладбища и о. Сергий Румянцев — настоятель храма Спаса на Сенной) были вызваны к митрополиту.

«Покои» обновленческого митрополита в это время еще уменьшились. Большая квартира была разделена на две части. Квартира Платонова состояла из двух комнат — столовой и спальни, соединенных большим коридором. Николай Федорович, со свойственными ему практицизмом и вкусом, сумел, однако, выкроить приемную, достойную и для его сана: часть коридора была отделена от остальной части, получилась крохотная комната. Большое окно было обращено прямо на Андреевский собор, в углу висела старинная икона и стоял облаченный архиерейский посох. Сам хозяин обычно сидел за раскрытым бюро в глубоком кресле, а рядом стояла фортепианная табуретка для посетителя.

Войдя к митрополиту, оба священника подошли к нему под благословение. Митрополит, одетый в рясу, но без каких-либо знаков отличия (без креста и панагии), однако, отстранил руки, протянутые к нему за благословением, и лишь облобызался с ними по обыкновению. Затем, усадив их, дал каждому из них по листку, отпечатанному на машинке, и сказал: «Прошу вас прочесть указ по епархии», — и ушел в другую комнату, затворив за собою дверь. В указе, под которым стояла подпись: «Николай Митрополит Ленинградский», говорилось, что Ленинградская епархия, вплоть до назначения нового митрополита, разделяется на две части: в управление одной ее частью (Андреевский собор, Смоленское кладбище, Серафимовское кладбище) вступает прот. о. Михаил Бакулев. В управление другой ее частью (Спасо-Сенновский собор, Спасо-Преображенский собор и церковь св. князя Владимира — на станции Лисий Нос) вступает о. Сергий Румянцев.

Священники переглядывались в полном недоумении: так что же, значит, он уже не митрополит? В это время из соседней комнаты вышел хозяин (уже без рясы, одетый в штатский костюм). «Итак, теперь я не имею к Церкви никакого отношения, и сегодня мною подано заявление о снятии сана — работайте без меня, желаю вам успеха». Бывший митрополит, проводив их до лестницы, по-светски подал им на прощание руку.

«Вышли мы, как в воду опущенные, — вспоминает один из участников этой встречи, — написали сразу рапорт в Москву митрополиту Виталию, получили ответ о том, что будут даны указания, — и все: ни указаний, ни привета и ни ответа».

Через несколько дней в «Известиях» и в «Правде» было опубликовано отречение Н. Ф. Платонова. Текст его отречения мы здесь не приводим, так как он недавно перепечатан полностью в книге «Правда о религии» (М., 1959, с. 368–369).

На этом можно было бы поставить точку. С этого времени Николай Платонов уже не существует как церковный деятель — и не должен интересовать историка церкви. Но есть еще один фактор — психологический — и с этой точки зрения последние четыре года жизни Н. Ф. Платонова представляют собой захватывающий интерес. О чем думал, что чувствовал этот недавний религиозный вития, став антирелигиозным пропагандистом?

Первое время после отречения Н. Ф. Платонов бравировал своим новым положением. Часто он выступал с докладами в заводских и фабричных клубах. Советская власть благосклонно отнеслась к «кающемуся»: его отречение было напечатано в «Известиях» и в «Ленинградской правде». Вряд ли можно считать случайностью то, что сразу после отречения Платонова началось новое наступление на Церковь: через месяц после отречения Платонова был закрыт храм Спаса на Сенной — обновленческий кафедральный собор. Сразу после Пасхи был закрыт Андреевский собор. Еще через несколько месяцев была закрыта и церковь Смоленского кладбища — от всей обновленческой епархии в 1939 году остались лишь Спасо-Преображенс-кий собор и Серафимовское кладбище. Весь этот разгром был осуществлен, однако, исключительно административными методами: нам неизвестен ни один случай ухода из Церкви кого-либо из прихожан Андреевского собора. Самые верные почитатели Платонова, самые ярые его поклонники — такие, как Александра Ивановна Тележкина, без колебаний покинули Платонова — и он остался совершенно один.

Уныло и одиноко жили супруги Платоновы в маленькой квартирке на 6-й Линии. Правда, в 1939 году, на закате жизни, Платонова посетила последняя радость, в пятьдесят лет, за три года до смерти, он стал отцом: худосочный, слабый, полуживой ребенок был назван Андреем. «Все-таки, кажется, вам навеки остался памятен Андреевский собор», — сказал Н. Ф. Платонову один из его старых прихожан. «Да это не потому, это в честь… Жданова», — ответил бывший настоятель Андреевского собора.

Однако и эта запоздалая радость не украсила унылой жизни ре-

негата. «Живем мы одни, никто к нам не ходит, никто у нас не бывает», — жаловалась его супруга. «Ребенок слабый, ну, вдруг он умрет — а крестить нельзя», — печально говорила в другой раз Мария Александровна.

В это время Н. Ф. Платонов работал хранителем Музея истории религии. Ежедневно по ступенькам Казанского собора пробирался одетый в серое потертое пальто, с поповской шапкой на голове и с портфелем под мышкой, человек. Светлая бородка и очки — вид старого учителя. Это был бывший митрополит Ленинградский, много раз служивший в Казанском соборе в бытность свою архиепископом Гдовским — старшим викарием Ленинградской епархии. Выступления Платонова, собиравшие вначале довольно большое количество народу, постепенно перестали кого-либо интересовать — его доклады сплошь и рядом срывались по причине отсутствия слушателей. В газете «Безбожник», которая вновь стала выходить в это время в Москве и большим форматом, под редакцией Е. Ярославского, изредка печатались небольшие статейки Н. Ф. Платонова. В частности, перед Великим Постом, в 1941 году, была напечатана небольшая статейка «Исповедь», вульгарная и плоская, в которой повторялись затхлые мещанские, обывательские сплетни о священниках, под видом исповеди назначающих свидания женщинам.

Так дожили до войны — и война одним ударом разрушила унылое существование Платонова.

В августе 1941 года совершенно неожиданно и непонятно была арестована Мария Александровна — его жена (причины ареста неясны — говорят, что она обвинялась в спекуляции). Через месяц умер от голода двухлетний ребенок, отданный отцом кому-то на воспитание. В это же время эвакуировался из Ленинграда Музей истории религии. И хранитель музея в течение нескольких суток не спал, упаковывая фонды. Все было бережно упаковано и вывезено из Ленинграда — документы, картины, диаграммы, плакаты. Забыли вывезти лишь один ценный экспонат — самого злополучного хранителя музея. Подобно госпоже Раневской, хозяева забыли в оставленном доме своего старого и уже ненужного слугу…

Я увидел его в последний раз в ноябре 1941 года, в самое тяжелое время блокады, когда еженедельно уменьшалась продовольственная норма и на улицах Ленинграда появлялись первые трупы. В декабре Ленинград был уже завален ими. В небольшой столовке для научных работников (в Этнографическом переулке) я увидел его, сидящего в вестибюле, исхудавшего, бледного, жалкого… Я ни разу и не говорил с ним после его отречения и, встречая его на улице, демонстративно с ним не здоровался, но сейчас меня почему-то потянуло к нему, и, подойдя, я окликнул его по имени: «Николай Федорович». Встав, он вежливо поздоровался. Мы обменялись рукопожатием. «Как вы поживаете, Николай Федорович?» — спросил я. «Плохо, очень плохо, голубчик, семья распалась, а сейчас съел карточку, до двадцатого ничего не дадут», — сказал он упавшим голосом. Это значило, что он получил по продовольственной карточке ту мизерную норму, которая полагалась на десять дней. «С сердцем плохо — аорта…» — жаловался он. Я попробовал (со свойственной мне бестактностью) заговорить на идеологические темы — он устало махнул рукой: «Не знаю, не знаю, ничего я теперь не знаю».

«Конченый человек», — подумал я, отойдя от него. Конец наступил через несколько месяцев, весной. В феврале, всеми оставленный, одинокий, голодный, он постучался к Александре Ивановне Тележкиной — своей старой прихожанке, обожавшей его всю жизнь. Она открыла перед ним свои двери и приютила в своей маленькой комнатке своего бывшего владыку — и поделилась с ним последним куском хлеба.

И еще в одни двери постучался отверженец — в двери Церкви. На третьей неделе Великого Поста, в среду, во время литургии Преждеосвященных Даров, в Николо-Морском соборе происходила общая исповедь. Исповедовал престарелый протоиерей о. Владимир Румянцев. Неожиданно в толпу исповедников замешался Н. Ф. Платонов — и начал громко каяться, ударяя себя в грудь. Затем в общей массе он подошел к священнику. О. Владимир молча накрыл его епитрахилью и произнес разрешительную молитву.

«Господи, благодарю Тебя за то, что Ты простил меня! Веровал, верую и буду веровать!» — воскликнул он, отходя от Святой чаши.

Он умер на другой день, в холодную ленинградскую мартовскую погоду, и погребен на Смоленском кладбище в братской могиле, среди беспорядочной груды трупов умерших от голода людей.

«Он был человеком большого ума и большого сердца», — сказал о нем в 1946 году митрополит Николай — его старый товарищ и друг.

«Царство ему небесное!» — тихо молвил, перекрестившись, А. И. Введенский — его старый противник, в году 1946-м — также больной, разбитый параличом — за месяц до смерти, после того, как я рассказал ему об обстоятельствах смерти Н. Ф. Платонова.

«Царство ему небесное!» — восклицаю и я, прощаясь навсегда с Н. Ф. Платоновым, и да послужит его судьба грозным предостережением для всех колеблющихся, сомневающихся, стоящих на грани предательства.

О самих предателях мы не говорим, на них никакие не подействуют уже предостережения.

«Нет существа более презренного, чем предатель, — в свое время говорил А. М. Горький, — и даже сыпно-тифозную вошь можно оскорбить, сравнив ее с предателем».

Тридцатые годы были тяжелой полосой в жизни А. И. Введенского. В 1929 году он последний раз выступил на диспуте в Политехническом музее. Этим выступлением заканчивается продолжительный, самый блестящий период его деятельности. 30-е годы — годы непрерывных стеснений. В 1931 году, после закрытия храма Христа Спасителя, начинается период кочевья

А. И. Введенского по московским храмам. Вначале он служит и проповедует в храме св. апостолов Петра и Павла на Басманной улице (здесь же помещалась Богословская академия). В 1934 году — новый страшный удар: закрытие храма Петра и Павла, одновременно закрывается Академия, без формального запрещения, «за отсутствием помещения…». А. И. Введенский переходит со всей паствой в Никольский храм на 6. Долгоруковской (Новослободской) улице. 1935 год — «самороспуск» Синода. А. И. Введенский остается в самом неопределенном положении. Его официальной должностью была должность заместителя председателя Синода.

1936 год — закрытие Никольского храма. А. И. Введенский переходит в церковь Спаса во Спасской, на Б. Спасской улице. Здесь он прослужил полтора года. В 1938 году он переходит в свою последнюю резиденцию, в Старо-Пименовскую церковь, стены которой увидели его погребение.

Самый страшный удар из всех, какие испытал когда-либо в жизни А. И. Введенский, был нанесен ему 6 декабря 1936 года. На другой день после принятия «сталинской» Конституции знаменитый проповедник был вызван в «церковный стол при Моссовете». Здесь третьестепенный чиновник, с невыразительным, не запоминающимся лицом, сухо сообщил, что, поскольку новая Конституция разрешает отправление религиозного культа, но не религиозную пропаганду, служителям культа запрещается произносить проповеди. Впоследствии такое толкование Конституции было официально опровергнуто, но в тот момент для А. И. Введенского это был удар грома среди ясного неба. Представьте себе Ф. И. Шаляпина, которому запретили петь, Шопена — которому запретили играть, Врубеля — которому отрубили правую руку — эффект будет примерно тот же.

Впоследствии, правда, было разъяснено, что проповеди могут произноситься тогда, когда они являются «неотъемлемой частью богослужения». Однако от этого было не легче: знаменитый проповедник и апологет превратился в «учителя церковноприходской школы», и единственной дозволенной ему темой стало объяснение праздников. И странно, внезапно и непостижимо чудесный проповеднический дар покинул его. Все проповеди, которые произносил А. И. Введенский после 1936 года, оставляли досадное и тягостное впечатление: вдруг погас огненный темперамент, исчезли гениальные озарения и дивные взлеты — на кафедре стоял заурядный священник, который неимоверно длинно и скучно излагал давным-давно всем известные истины. А. И. Введенский является блестящим примером того, как под влиянием внешних стеснений тускнеет и гибнет даже самый яркий талант. И психологически А. И. Введенский сильно деградировал.

В 1937 году Александр Иванович чудом избежал ареста. В течение всего года он жил под дамокловым мечом. Однажды ночью в передней раздался звонок. Что тут началось! Домашние суетились в паническом ужасе, наскоро жгли какие-то бумаги, сам хозяин второпях одевался. Мертвенно бледный, он отправился открывать дверь. Вздох облегчения — его духовная дочь, почувствовав себя тяжело больной, послала за своим духовником.

Во главе обновленческой церкви стоял тогда митрополит Виталий — Первоиерарх.

Я хорошо знал владыку. Он был исправным, истовым — как обычно говорят, «благоговейным» — священником. Он был, безусловно, искренне верующим человеком — и человеком добропорядочным (в обывательском смысле этого слова). Однако всякий раз, когда я с ним говорил, когда слушал его изложение догматов веры (мы часто говорили с ним о богословии), — у меня всегда мелькала в голове невольная ассоциация — «бухгалтер». Человек аккуратный, скрупулезно пунктуальный в служебных делах, почтительный по отношению к начальству, митрополит Виталий действительно чем-то смахивал на провинциального бухгалтера средней руки. «Так и остался белевским протоиереем», — говаривал часто про него Александр Иванович.

По своему кругозору и образованию владыка за всю жизнь так и не ушел дальше Белева: главным источником его познаний были «Епархиальные ведомости» Тульской епархии. На них он обычно ссылался как на высший авторитет, всякий раз когда речь заходила о философских и социальных проблемах… Трудно было себе представить больших антиподов, чем митрополит Виталий и его знаменитый собрат и однофамилец (мирское имя митрополита Виталия — Владимир Васильевич Введенский).

В свое время владыка Виталий стал председателем Синода милостью А. И. Введенского. Об этом избрании Александр Иванович, со свойственным ему юмором, рассказывал так: «Умер митрополит Вениамин, и мы не знаем, кого избрать вместо него. И вот, вспоминаю — в Туле есть архиерей, монах, борода длинная-длинная, седая, картинная… Подумали и решили — быть ему предом в Синоде…»

Став в 1937 году господином положения, владыка Виталий сразу стал прибирать к рукам А. И. Введенского. «В это время достаточно мне было что-нибудь предложить — можно было сказать с уверенностью — сделают наоборот».

Таким образом, в период с 1937-го по 1941 год А. И. Введенский растерял все то, что было смыслом его жизни — ораторская и апологетическая деятельность стали невозможными, о реформационной деятельности не могло больше быть и речи. Административная деятельность (жалкая и урезанная) стала невозможной. Сильный человек, возможно, вырос бы духовно, пошел бы на подвиг, поднял бы над головой огненный факел страдания и любви…

Но Введенский не был сильным человеком и не был из числа тех, которые способны на подвиг.

И вот в этот период он сразу опустился, потускнел, неуловимые раньше мещанские, пошленькие черточки, которые есть у всякого, у Введенского в это время выступили особенно выпукло и резко. Семейная ситуация, и всегда запутанная, в эти годы обострилась до крайности, и его личная жизнь превратилась в бедлам…

Равнодушный раньше к житейскому комфорту, Александр Иванович в это время становится страстным приобретателем — коллекционером. Каких только коллекций он не собирал в это время: и коллекцию картин, и коллекцию бриллиантов, и даже коллекцию панагий. Коллекции он собирал неумело, ловкие предприниматели обманывали его, как ребенка. Все «старинные» картины фламандских мастеров оказывались сплошь и рядом произведениями Толкучего рынка. Бриллианты оказывались стекляшками. Возраст «древних» панагий не превышал пятидесяти лет. Но он не хотел верить этому, страшно гордился своими коллекциями, по-детски радовался каждой находке.

Покупка собственного автомобиля (тогда собственные автомобили были редкостью) радовала его сердце. Он начал полнеть и сразу заметно постарел.

Лишь музыка и литургийная молитва, искренняя и пламенная — были единственными светлыми просветами в его жизни.

Между тем на Западе в 1939 году уже слышались грозные раскаты. В конце 1939 года грянула кровопролитная и жестокая финская война. Надвигался 1941 год — год великой войны, великого Суда!

Суд

«О, сколько тайной муки В искусстве палача1 Не брать бы вовсе в руки Тяжелого меча».

Ф. Сологуб

Перо историка — меч.

Перо мемуариста — секира палача.

И самое ужасное, когда эта секира направлена против любимых и близких, против самого себя. Ибо историк и мемуарист — оба слуги истории — и в качестве судебных исполнителей им часто приходится выполнять палаческие функции.

Война 1941–1945 годов — это суд над народами и над правительствами, над партиями и над церквями.

Обновленчество предст°ло в эти годы перед судом истории и услышало грозный приговор: «Да погибнет!»

А.И. Введенский любил вспоминать, как в неделю «Всех Святых в Земле Российской просиявших» — 22 июня 1941 года, после литургии, благословляя молящихся, он узнал от иподиакона о начале войны. А.И.Введенский в первые же дни войны выступил с рядом патриотических деклараций. Искренни ли они были? Безусловно, да. Старый интеллигент, воспитанный в либерально-демократических традициях, Александр И. Введенский питал прямо физиологическое отвращение ко всем человеконенавистническим теориям и партиям. И гримаса отвращения передергивала его гладко выбритое лицо (незадолго до войны он сбрил усы), когда он произносил такие слова, как «черносотенцы», «Союз Русского Народа», «фашизм». Глубокий интернационалист (пожалуй, в известном смысле, его можно назвать космополитом), для которого одинаково были дороги Анри Бергсон и Достоевский, Шопен и Рахманинов, Введенский не переносил какого бы то ни было шовинизма. Всякие национальные предрассудки ему были чужды.

«Я имел двух великих современников, — говаривал он часто, — Альберта Эйнштейна и Рабиндра-ната Тагора» (конечно, за Титаджали»). Для А.И. Введенского война была не только и не столько борьбой за отечество, Отечественной, сколько борьбой против темного, человеконенавистнического, дьявольского начала, воплотившегося в фашизме. И ему казалось, что в горниле войны сгорят все те пороки, которые были присущи сталинско-ежовской системе. Мне вспоминается один очень откровенный разговор, который мы вели с ним весной 1943 года в Ульяновске.

«Быть может, мы не понимаем Сталина, — говорил он. — Он, прежде всего, военный человек и вся его политика неразрывно связана с предвидением войны. Победой в войне эта политика исчерпает себя».

Я выразил несогласие. Победа в войне вскружит голову и Сталину и тем, кто стоит за ним, — и они увидят в этой победе оправдание своих методов. После победы над фашизмом, — говорил я, — предстоит упорная война у нас на родине — против самодурства и произвола, и единоличной власти. «Может быть, может быть, — сказал он задумчиво, — это уже вы боритесь — а я устал, с меня довольно». И он замолк надолго, смотря куда-то вдаль… Мы стояли с ним на Венце — на самом возвышенном месте Ульяновска, чудесная, широкая-широкая Волга расстилалась перед нами. Вдали догорал закат, легкий ветерок трепал его курчавые волосы (он был без шляпы). «Видите, какой закат и какая красота, а вы говорите — бороться», — сказал он наконец.

«А фашизм?» — «Да, победить фашизм — это большая задача и хватит на одно поколение. Поймите, крови у людей мало и ее надо жалеть!»

Я закусил удила — природная вспыльчивость взяла верх над иерархической субординацией. «Антонин Грановский говорил бы не так!» — брякнул я вдруг запальчиво. «Антонин… так ведь он всю жизнь мучился с печенью, умер от рака желчного пузыря. Вы тоже будете в старости болеть печенью, предсказываю вам это, мой милый братец».

Сейчас (март 1962 г.), в Пятигорске, глотая горячую противную воду, которая, якобы, должна помогать от болезни печени, — я часто вспоминаю разговор на Волге и сделанное мне предсказание…

Религиозно-патриотическая деятельность во время войны была единственным, на что, как оказалось, был еще способен А.И.Введенский. Война снова выдвинула его в первые ряды: в эти дни все люди с популярными именами пошли в ход. В августе 1941 года митрополит Виталий — растерявшийся и совершенно беспомощный (его секретарь, проф. Зарин, умер незадолго до войны) — по чьему-то совету отказывается от власти и передает ее А.И.Введенскому. А.И.Введенский берется за дело с необыкновенной энергией (это, кажется, последняя вспышка энергии в его жизни).

Свое вступление на вершину духовной власти он решил сделать импозантным, прежде всего, он ввел новый титул: «Святейший и блаженнейший Первоиерарх Московский и всех Православных Церквей в СССР». Эпитеты «Святейший» и «блаженнейший» были заимствованы Александром Ивановичем из титула Грузинского Патриарха Католикоса. Что касается титула «Первоиерарх», то Александр Иванович со свойственным ему юмором говорил следующее: «Не знаю, не знаю, это новый сан. Поэтому я и сам не знаю своих полномочий. Вероятно, они безграничны». Некоторые, правда, указывали на то, что этот сан был принят, мягко выражаясь, неканоническим путем — без санкции Собора Следует, однако, отметить, что все, имеющиеся в наличии, обновленческие епископы одобрили этот титул.

Во время войны были следующие правящие обновленческие епископы: 1. Александр Иванович Введенский — Первоиерарх Московский и всех Православных Церквей в СССР.

2. Митрополит Первоиерарх Виталий — с правами правящего архиерея.

3. Митрополит Корнилий Ярославский и Ростовский.

4. Митрополит Мельхиседек Архангельский.

5. Митрополит Василий Кожин Ворошилов-градский и Орджоникидзевский (Северо-Кавказский).

6. Архиепископ Петр Турбин (Тульский).

7. Митрополит Филарет Свердловский (назначен в 1942 году — проживал в Ирбите).

8. Архиепископ Владимир Иванов Краснодарский.

9. Архиепископ Андрей Расторгуев Ульяновский и Мелекесский (в 1943 году в апреле переведен в Москву с титулом Архиепископа Звенигородского).

10. Епископ Сергий Ларин (в октябре 1941 года рукоположен во епископа Звенигородского), в 1943 году — епископ Ташкентский и Среднеазиатский.

11. Епископ Димитрий Лобанов Рыбцнский — рукоположен в 1942 году.

12. Епископ Сергий Румянцев (управляющий Ленинградской епархией — рукоположен в 1943 году).

Кроме того, во время войны были призваны с покоя: архиепископ Анатолий Синицин (в 1943 году назначен архиепископом Алма-Атинским), архиепископ Сергий Иванцов (бывший Запорожский, с 1944 года — управляющий делами при Первоиерархе. 1 Пребывая на покое, служил, в качестве приходского священника, в одном из киргизских сел, архиепископ Гавриил Ольховик.

Все эти архиереи, в своей значительной части, были совершенно посредственными людьми. Лишь четверо из них возвышались над средним уровнем.

Сам Александр Иванович Введенский был наиболее высокого мнения о Северо-Кавказском митрополите Василии Ивановиче Кожине. «Вот, кого я хотел бы видеть после себя Первоиерархом, — часто говорил он, — он управлял бы Церковью не хуже, а, может быть, и лучше меня».

В.И.Кожин (впоследствии митрополит Ермо-ген) был действительно великолепным администратором, человеком веселым, общительным, обладателем живого, сангвинического темперамента. Умный и тактичный, он добился крупных успехов на Северном Кавказе. Однако, читая его донесения, рапорты, письма Первоиерарху, я всегда испытывал тягостное чувство. «Как же бедна Русская Церковь, — думал я, — если это самый выдающийся из епископов». Как сейчас вижу эти ровные строчки, написанные четким, крупным почерком, — бесконечные жалобы на соседа — Владимира Иванова, благодаря которому (если верить Василию Ивановичу) — гибнет обновленчество на Кубани. Бесконечные восхваления Северо-Кавказской епархии, где, если опять-таки верить Василию Ивановичу, обновленческое дело идет семимильными шагами вперед и закреплено на столетия. Ни одного живого слова, ни одной своеобразной мысли, ничего такого, что возвышалось бы над местническими провинциальными интересами.

Своеобразным и энергичным человеком являлся Андрей Иванович Расторгуев (и ныне здравствующий (умер в декабре 1970 г.), популярный московский протоиерей). «Мужик с характером», — сказал про него однажды митрополит Виталий.

Действительно, все обнаруживало в архиепископе Андрее властного, деловитого крепкого хозяина, начиная от синей бархатной рясы, кончая ку-черски выбритым затылком. Волжская окающая речь (он был выходцем из весьма известной на Волге старообрядческой торговой семьи), властные окрики на причетников — и, наряду с этим, елейность, степенность, уставная строгость — от него так и веяло Мельниковым-Печерским. Он любил служить, служил истово, чинно. Его заветной мечтой было построить службу точно по типикону.

Впрочем, Андрей Иванович являлся интеллигентным, начитанным человеком. Он хорошо знал В.С.Соловьева, интересовался искусством, хорошо знал живопись, театр. Человек солидный и рассудительный, архиепископ Андрей питал непреодолимое отвращение ко всему экстравагантному- эксцентричному. Уже через неделю после моего рукоположения во диакона, Андрей Иванович рапортом № 11 за 1943 год предлагал лишить пишущего эти строки сана, как «неспособного к священнослужению». Не знаю, предвидел ли тогда мой непосредственный начальник (он был им, впрочем, — лишь формально, так как я считался диаконом при Первоиерархе и зависел исключительно от А.И. Введенского), что Александр Иванович передаст этот рапорт мне в руки со словами: «С каким удовольствием он лишил бы сана и меня».

Я всегда спрашивал себя, что привело к обновленчеству этого устойчивого, консервативного человека. Однажды я задал этот вопрос своему шефу. «Ну, что вы, какой он обновленец, — получил я быстрый ответ, — просто семейные обстоятельства, но и большинство обновленцев теперь такие». «Где же настоящие?» — спросил я». «Ну, что в жизни есть настоящего!» — отшутился Первоиерарх.

В самом деле — типикон и обновленчество. Каких только парадоксов не рождает жизнь.

Следует также отметить епископа Сергия Ларина (ныне архиепископа Пермского).

Как увидим ниже, С.И.Ларин стал на короткое времл чуть ли не главою обновленчества.

Обладатель бурной и запутанной биографии, человек страстный, темпераментный и честолюбивый, епископ Сергий был единственным из обновленческих архиереев, который противопостовлял себя А.И. Введенскому и имел свое суждение.

Епископ Сергий был самым талантливым после А.И.Введенского архиереем: хороший оратор, человек, не лишенный литературных способностей, пытливый, острый ум — он мог бы стать выдающейся фигурой в истории Русской Церкви. Но, к сожалению, недостаточная разборчивость в средствах, связь с некоторыми одиозными органами власти, скомпрометировали честолюбивого, хотя, несомненно верующего владыку в глазах духовенства и мирян.

Самым чистым и порядочным из обновленческого епископата являлся, несомненно, сын почтенного ленинградского протоиерея (староцерковника), интеллигентный и начитанный о. Сергий Румянцев (ныне он проживает в Ленинграде на покое). В ранней юности он стал обновленцем по глубокому внтуреннему убеждению. Благоговейный священнослужитель, искренно религиозный человек, о Сергий в свое время подвергался репрессиям и пользовался уважением со стороны верующих ленинградцев. Он никогда не искал епископства и был рукоположен во епископа Ладожского в 1943 году, как самый популярный из обновленческих священнослужителей, переживших ленинградскую блокаду. Все эти архиереи на протяжении войны смирно сидели по месгам, произносили патриотические речи, собирали пожертвования на армию и писали почтительные донесения своему Первоиерарху Больше всего ж они боялись упоминания о своем обновленчестве — о нем не говорили ни с церковной кафедры, ни в частных разговорах. Как однажды выразился Александр Иванович, обновленчество стало чем-то вроде венерической болезни — о нем неприлично упоминать в обществе — и его пытаются тщательно скрывать. По существу, уже в начале Отечественной войны обновленчество умерло, так как обновленцы сами от него отказались, — старались как можно меньше отличаться от староцерковников.

Переломным моментом в жизни обновленческого руководства явилась эвакуация высшего духовенства из Москвы. В октябре 1941 года, в дни самых горячих и упорных боев в Подмосковье, в которых решалась судьба столицы, в квартире А.И.Введенского, в Сокольниках, раздался телефонный звонок. Приятный мужской голос с некоторой картавостью вежливо попросил А.И.Введенского, чтобы он прибыл в Московский Совет, в отдел эвакуации. Там, в отделе эвакуации, одетый в форму МГБ генерал, с совершенно очаровательной любезностью сообщил, что А.И.Введенский со своей семьей и митрополит Виталий сегодня вечером эвакуируются в Оренбург. «Там, в глубоком тылу, вам будет удобнее управлять Церковью, — вежливо заключил он разговор.

Каг огорошенный, вышел А.И.Введенский — вышел j. люва вернулся, стал указывать на полную невозможность оставить Москву без епископа — то, что он не может с семьей собраться так быстро, что это совершенно невероятная вещь — эвакуировать высшее духовенство из центра в тот момент, когда по всей стране развертывается грандиозная религиозно-патриотическая кампания.

На все эти возражения генерал отвечал одним словом, «военная необходимость». Что же касается отсутствия епископов, он сказал: «Рукоположите, кандидат, тем более, у вас есть, ну, хотя бы, этот молодой священник у вас в Сокольниках». Речь шла о С.И.Ларине.

День эвакуации из Москвы был, вероятно, самым хлопотным днем в жизни Александра Ивановича: Предстояло в один день собраться в дальний путь вместе с большой семьей, собрать вещи… и рукоположить епископа

Это рукоположение состоялось в тот же день в Воскресенском соборе (в Сокольниках) самым необычным образом. Ввиду полной невозможности совершить литургию, наречение и хиротония должны были состояться в 4 часа дня. Чин наречения и хиротонии должны были совершить А.И.Введенский и митрополит Виталий Виталий, однако, опоздал к началу. А.И.Введенский начал чин наречения один. Он рассеянно слушал цветистую речь рукополагаемого, когда с трамвайной остановки прибежал запыхавшийся Виталий и занял свое место рядом с А.И.Введенским. Сразу же после наречения архиереи облачились в ризы и, став у Престола, возложили руки на посвящаемого — небольшой хор пропел «Аксиос». Хиротония совершилась. В тот же вечер, к запасным путям Казанского вокзала подъехал автомобиль, из которого вышел элегантный, взволнованный, интеллигентный человек с внешнтостью киноактера, в модном осеннем пальто и мягкой шляпе, а с ним, седобородый, высокий, богатырского вида старик: А.И.Введенский и митрополит Виталий. С ними рядом стояли: миловидная, хорошо одетая молодая блондинка и пожилая женщина в черном платье, похожая на монахиню. Пижонистый молодой человек с усиками, похожий на Александра Ивановича, и другой молодой человек с рыжей бородкой и с безумными, дико блуждающими глазами, от которого пахло водкой, хлопотали около багажника, Это была семья Первоиерарха. Появившийся невесть откуда генерал быстро усадил их в вагон. Там уже сидели несколько скромно одетых людей — руководители баптистской общины — и такой же скромный бородатый человек — старообрядческий Архиепископ Московский и всея Руси Ири-нарх.

Едва уселись по местам — в дверях суматоха — внесли чьи-то вещи — почтительно раскрылись двери вагона и в вагон вошел среднего роста старичок с седой окладистой бородой, в золотом пенсне, с подергивающимся от нервоного тика лицом, одетый в рясу и монашескую скуфейку. «Какая встреча!» — бросился к нему А.И.Введенский. Улыбнувшись, старичок дружески с ним облобызался. «Да, да, какая встреча!» — сказал пожилой блондин профессорского вида, сопровождавший старичка, и тоже троекратно облобызался с А.И.Введенским.

Вошедшие были старые знакомые А.И.Введенского: в последний раз А.И.Введенский видел старичка в скуфейке 19 лет тому назад, осенью 1922 года. А.И.Введенский был тогда молодым преуспевающим протоиереем — заместителем председателя ВЦУ, а старичок — был членом ВЦУ и на осенней сессии в 1922 году они сидели рядом. Теперь А.И.Введенский, уже немолодой и не преуспевающий, был первоиерархом обновленческой церкви, а вошедший носил в это время титул: «Патриарший Местоблюститель Блаженнейший Сергий, Митрополит Московский и Коломенский», а рядом с ним стоял петроградский товарищ юношеских лет А.И.Введенского — митрополит Киевский и Галицкий Николай.

Полный, осанистый протоиерей с благообразным лицом, которое очень портили косые, хитренькие и злобные глаза, стоял рядом и любезно улыбался Николай Калчицкий: претопресвитер. Генерал МГБ улыбался снисходительно и иронически, братья-баптисты и старообрядческий архиерей, скромно потупившись, искоса наблюдали за лобызаниями «друзей». Прелестная блондинка нервно пеленала ребенка.

Так началось не имеющее прецедентов в истории Русской Церкви путешествие иерархов вглубь страны. Чего-чего только не было во время этого путешествия. Под Рузаевкой митрополит Сергий почувствовал себя плохо. Люди в белых халатах забегали вокруг него. Здесь было получено из Москвы сообщение об изменении маршрута: по просьбе Патриаршего Местоблюстителя, вагон вместо Оренбурга отправили в Ульяновск. В этот день впервые шепотком было произнесено имя: «Алексий Симан-ский» (это было тогда, когда митрополиту Сергию было особенно плохо)… Вскоре, однако, митрополиту стало лучше — путь продолжали. Под Ульяновском произошла бурная ссора между братьями — сыновьями А.И.Введенского, перешедшая в бой, который, по своей ожесточенности, не уступал настоящей битве. Подавленный бурным темпераментом своих сыновей, А.И.Введенский растерянно молчал. Митрополит Сергий робко жался в угол. За окнами мелькали сосны и ели…

Наконец, через неделю, поезд прибыл в Ульяновск — город, который в течение двух лет (1941–1943 г.г.) был русским Ватиканом — церковной столицей — местопребыванием высшего русского духовенства. В это время Ульяновск был районным городком Куйбышевской области… До смешного мало изменился городок со времен Гончарова, он жил тихой, сонной жизнью: в городе почти не было ни заводов, ни фабрик, отсутствовала трамвайная линия, автомобили насчитывались единицами.

Война, однако, вторглась и сюда, в эту тихую волжскую заводь: плачущие матери, первые эвакогоспитали и эвакуированные москвичи, фантастические цены на рынке… Здесь была одна маленькая церковка на кладбище, похожая на часовню, в которой молодой иеромонах с весьма сомнительной репутацией, много кочевавший по различным течениям, в прошлом, григорьевец, потом — обновленец, ныне и сам хорошо не знавший, кто он такой. После прибытия поезда с патриаршим местоблюстителем молодой иеромонах немедленно изъявил свою покорность, и кладбищенская церковь стала первым форпостом Московской Патриархии на ульяновской земле. Однако форпост был слишком жалкий: патриаршему местоблюстителю негде было даже остановиться — начались лихорадочные поиски храма. Эту проблему разрешить оказалось не так просто: в Ульяновске, городе, когда-то богатом церквами, не осталось не только церквей, но даже храмовых помещений. Гигантская статуя В.И.Ленину возвышалась на самом высоком месте города, там, где когда-то был собор. Сквер был разбит на месте древнего Воскресенского храма. Две городские церкви — Ильинская и Германовская — не были еще снесены, хотя уже давно бездействовали. Однако были они настолько исковерканы, что привести их быстро в сколько-нибудь сносный вид, да еще в военное время, было совершенно невозможно. После долгих совещаний в Горсовете, Колчицкого озарила блестящая идея — переоборудовать под Патриархию бывший костел на улице Водникова (б. Ша-тальная) с примыкающим подсобным помещением, где жил когда-то ксендз. Вскоре в бывшем костеле открылась небольшая церковка с громким названием Казанский Собор, а в бывшую квартиру ксендза въехал патриарший местоблюститель.

Таким образом, на берегах Волги православие одержало грандиозную победу над католицизмом — увы! — кажется, это единственная победа за последние сто лет. Что касается А.И.Введенского, то первые два дня он сидел в вагоне: «Ульяновск так меня ошарашил, что я буквально не мог себя заставить сдвинуться с места», — вспоминал он. Наконец, ему было сказано: «Ищите любое помещение, которое вам понравится, отдадим под храм». После этого Александр Иванович предпринял экскурсию по городу и после долгих поисков он забрел в самый отдаленный район Ульяновска — на Куликовку. Здесь он увидел странное помещение: деревянный дом (без купола), но несколько напоминающий церковь. «Бабушка, что здесь раньше было?» — спросил он у первой попавшейся старушки. «Церква, церква здесь была, гражданин. Неопалимая Купина», — ответила бабушка.

«Вот здесь будет наш храм», — подумал Перво-иерарх, стал узнавать — что же находится здесь теперь. Энтузиазм Александра Ивановича значительно остыл, когда он узнал, что теперь здесь находится склад МГБ. Однако, то что ему обещали — было выполнено: на другой же день весь скарб был выброшен из помещения и на дверях появилось следующее объявление: «Ввиду предстоящего открытия храма, просят верующих жертвовать иконы». В городском музее Александр Иванович разыскал царские двери и образ Неопалимой Купины — митрополит Виталий договаривался со столяром насчет Престола, высчитывал с каранлашиком в руках длину и ширину. Новый храм был вскоре освящен: на Престоле был положен антиминс из какого-то, давно закрытого, храма, на котором карявым почерком было написано черными чернилами: «Бо-жией Милостью, митрополит Александр Введенский». Полусельский деревянный храм неожиданно стал религиозным центром обновленчества на Руси.

Довольно поместительный внутри, он совершенно не отапливался. Дары часто замерзали в Святой Чаше. Иней лежал на стенах. Зимой там был почти полярный холод. Одетый в шубу с поднятым воротником и в валенках, на клиросе читал и пел, исполняя обязанности псаломщика, — недавний пер-воиерарх, митрополит Виталий. В храме обычно присутствовало десять-пятнадцать бабушек, укутанных вместо шуб в одеяла. По воскресеньям народу было больше: иной раз набиралось свыше сотни человек. Все они с некоторым изумлением смотрели на бритого, горбоносого проповедника, который сотрясал своим прославленным голосом деревянные стены и поражал молящихся своеобразной манерой служения.

И сейчас, в старости, манера служить у него осталась прежняя: полудекадентская — от каждого слова, от каждого жеста веяло Блоком, Сологубом, — дореволюционным, декадентским Петербургом.

Он жил недалеко, на улице Радищева, 109, снимая две комнаты в деревянном доме. И здесь, в Ульяновске, он не изменял обычного образа жизни: рояль был главным украшением скромной комнатки. День начинался с Шопена — вечером обычно вступал в свои права Лист: «Ваше Величество, нельзя ли играть потише, а то у нас дети…», — обратилась однажды к А.И.Введенскому соседка. Александр Иванович, без малейшего изумления, обещал играть потише. «Почему она вас так титулует?» — спросил я. «Ну, она же знает, что у меня есть какой-то экзотический титул, только не знает какой», — со свойственным ему юмором отвечал А.И.Введенский…

Для меня всегда останется памятен день 26 декабря 1942 года — морозный, солнечный день, когда я впервые переступил порог маленького дома на улице Радищева. Я приехал сюда из Томска, куда был эвакуирован мой Институт (я был преподавателем Ленинградского Театрального института).

«Это очень, очень приятно, что вы приехали. Я так рад вас видеть», — этой фразой встретил меня в передней хозяин дома.

Я не видел его перед этим девять лет (с 1933 года). Ему исполнилось 53 года, но выглядел он на редкость моложаво: быстрые, нервные движения, быстро меняющееся выражение лица, хорошо сшитый однобортный пиджак. Лишь седина мелькает в черных курчавых волосах — и немного больше грусти в чудесных глубоких глазах.

Этим утром начался знаменательный период моей жизни — время интимного сближения с человеком, которого я с детства считал своим учителем и вождем, которого я всю жизнь любил и которым безгранично восхищался. Здесь, в Ульяновске, началось наше близкое знакомство, оставившее неизгладимый след в душе навсегда.

Я хотел написать о нем все, что я знаю. И почувствовал, что не могу этого сделать. Слишком дорог мне этот человек и сейчас, чтоб я мог писать о нем объективно, и слишком острую боль вызывают у меня некоторые воспоминания. Не говоря уж о том, что еще живы многие близкие к А.И.Введенскому люди и я должен щадить их чувства.

Буду писать только то, что представляет собой общий интерес.

В памяти всплывают различные, разрозненные картины. Вот идем мы в воскресенье на Красную горку, в теплый майский лень к литургии. Он в белом клобуке. Я иду рядом. «Смотрите — мотыльки — вот, будете писать обо мне воспоминания — не забудьте написать про то, как мы шли с вами служить литургию, а вокруг порхали белые весенние мотыльки», — говорил он.

Исполняя желание покойного, высказанное двадцать лет назад, скажу от себя: и в душе у него всегда была чистая и ясная весна.

Суров и несправедлив суд человеческий — милосерден и праведен Суд Божий, ибо человек всегда субъективен — вполне объективен лишь Бог. И в справедливости выражается богоподобие человека.

Много упреков люди адресуют А.И.Введенскому. В начале этого тома мы и сами говорили о многих предосудительных поступках. Здесь мы скажем: душа у него была красивая и чистая — душа артиста, поэта, гуманиста и музыканта, впечатлительная и восприимчивая ко всему прекрасному.

Он вставал в воскресенье в шесть часов утра — он часто вспоминал Андрея Белого, которой за всю жизнь не пропустил ни одного солнечного восхода. После прогулки он садился за рояль и долго играл, а потом переставал, сидел, задумавшись, над роялем. Я любил смотреть на него в это время: молодое, прекрасное лицо — хорошие и глубокие глаза, проникновенные и лучистые. Но вот — резкое движение: он встает из-за рояля, захлопывает у него крышку и идет в соседнюю комнату читать Правило пе-ред Причащением. К Евхаристии он относился с особым чувством: «Евхаристия — это основа моей духовной жизни, всей моей религии», — часто говорил он.

А потом он шел служить литургию. Я часто (постоянно почти в тот период) служил вместе с ним. Служил он по-разному: он всегда был человеком настроения. Одно можно сказать: он никогда не служил механически. Я помню одну литургию Пре-ждеосвященных Даров, когда он был настроен лирически и грустно: митрополит Виталий густым басом пел: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою», — а владыка Александр стоял и кадил у Престола — и вдруг он начал плакать и так плакал всю литургию, плакал и утирал слезы и снова плакал, и прерывающимся от слез голосом произносил и возгласы. И какое-то дуновение прошло по храму: у диакона, у певчих, даже у сдержанного и холодного владыки Виталия, у молящихся — у всех на глазах были слезы.

Просто и искренно, без византийской пышности, совершал он эту литургию. «Древне-христианское богослужение, обедня в катакомбах», — подумал я.

Большей частью его служба была, однако, порывистая и эмоциональная. Человек повышенной страстности и горячего темперамента, притом чуткий и впечатлительный, он обычно служил в состоянии особого нервного подъема.

В момент Пресуществления он находился в состоянии особой экзальтации. Громко, каким-то особым захлебывающимся голосом, он читал тайные молитвы евхаристического канона. Во время «Тебе поем», он с каким-то надрывом — напоминающим декадентские стихи — произносил призывание Святого Духа. Потом взволнованно, не слушая диакона, произносил слова благословения Даров. На всю жизнь осталась у меня в памяти интонация, с которой он с мучительным надрывом, не видя и не слыша ничего вокруг, восклицал: «Преложив и Духом Твоим Святым», а затем падал плашмя у Престола и долго лежал и плакал, а потом вставал просветленный, успокоенный, добрый…

Он часто говорил о своих грехах, каялся в них публично… всегда был готов загладить каждый свой грех… Увы! Не всегда их можно было загладить…

Он был широким человеком — интерес к искусству, к науке, к общественно-политическим вопросам был присущ ему органически — он не мог не думать об этих вопросах. Он был христианским социалистом: «Я могу понять — лишь религиозное обоснование социализма», — говорил он часто.

Вернее, его социализм был религиозно-эстетическим социализмом. «Музыка и религия, религия и музыка — вот что в жизни главное — и надо, чтоб жизнь была наполнена этими двумя божественными стихиями», — часто говорил он.

И отсюда, Анри Бергсон. Он был убежденным последователем французского философа — в Бергсоне его привлекала, как мне кажется, не столько сама философская система, сколько общая религиозная эстетическая окраска — свойственная произведениям великого философа. Я часто спорил с А.И.Введенским в это время. Мне, идущему от Гегеля, была неприятна та антирационалистическая струя, которой проникнуты произведения Бергсона.

Однако Александр Иванович твердо стоял на позициях интуитивизма: по его глубочайшему убеждению, в основе жизни лежит не разум, а мощные жизненные стимулы, их стихийное течение и сплетение — это есть жизни.

Христианство и сам Христос есть воплощение мощных и прекрасных стимулов — реализация божественной стихии, которая действует в мире. Тогда, как дьявол есть субстанция, в которой воплощены все темные, уродливые стихии мира сего.

Оба начала, однако, начала стихийные, иррациональные, в этом был непоколебимо уверен Александр Иванович.

«Каково же место человеческого разума в этом мире? — спросил я однажды.

«Это нечто временное, срединное, равновесие между стихиями», — услышал я в ответ — и он с чувством процитировал мне В.Соловьева:

«И тяжкий сон житейского сознанья Ты отряхнешь, тоскуя и любя».

Мы часто разговаривали с ним о смысле жизни и философии, гуляя весной 1943 года по берегу Волги. Свежий ветер дул с реки — стояла чудесная русская весна… Между тем шла кровавая истребительная война. Жизнь ставила новые и новые вопросы — в церковной жизни назревали важные перемены.

«Обновленчество потерпело крах», — сказал однажды с присущим ему чувством реализма митрополит Виталий.

Конечно, и Александр Иванович не мог не видеть того, что крах недалек. Однако, слишком дорого ему было дело всей его жизни, чтоб он мог легко примириться с его провалом. Он не мог и не хотел принять этого несомненного факта. Конечно, и для него было ясно, что обновленчество не может стать господствующим течением в Русской Православной Церкви. При этом, он не обманывался насчет действительных причин этой невозможности: «Вся беда в том, — говорил он неоднократно, — что в глазах народа мы являемся, говоря языком Великой Французской Революции, — присяжным духовенством. Нас больше всего компрометирует Крас-ницкий, тогда как Антонин Грановский (несмотря на все свои сумасбродства) нас нисколько не компрометирует».

Введенский, однако, считал, что можно сохранить обновленчество, но в качестве своеобразного течения — типа старообрядческого толка, или, если угодно, секты.

Я помню один из его примеров: Армяно-Григорианская Церковь. «Она существует полторы тысячи лет, как своеобразное подобие Вселенской Церкви, — сказал он однажды, — вот видите, насколько самодовлеющей может быть ересь. Почему бы и нам не сделать нашу, так сказать, «ересь» столь же самодовлеющей, как Армяно-Григорианская Церковь!» — задал он риторический вопрос

Я промолчал Тогда я еще не понимал, почему нельзя этого сделать, но мне не нравился провинциализм религиозного течения, живущего местническими интересами и на отшибе от Вселенской Церкви.

Увы! Теперь и ясно и отчетливо понимаю, почему предположение А.И.Введенского было нереально и утопично.

Религиозное течение (раскол, ересь, секта) могут существовать, действительно, тысячелетия («Тому в истории мы тьму примеров слышим»). Однако, при одном непременном условии- это течение должно отвечать заветным, сокровенным чувствам какого-то, более или менее многочисленного слоя людей. Так, например, армяно-григорианская церковь существует полторы тысячи лет потому, что она (независимо от монофизитской доктрины) стала национальным знаменем многострадального, рассеянного по миру народа. Лишь держась на гребне религиозного фанатизма, может выплыть на историческую поверхность любое религиозное течение. Такая возможность была у обновленчества в двадцатых годах, — и эта возможность могла бы осуществиться, если бы обновленчество пошло путем, которым призывал идти Антонин — путем смелых литургических и канонических реформ. Получилось бы малочисленное, но влиятельное своеобразное течение, и оно нашло бы своих энтузиастов и фанатиков. Однако, обновленчество во главе с А.И. Введенским отвергло Антонина. О причинах очень откровенно сказал мне однажды А.И.Введенский: «Я вам скажу правду: я испугался, что останусь один». Но, отказавшись от всяких реформ, обновленчество стерло с себя всякое своеобразие и превратилось в узко-профессиональное «поповское» движение, совершенно неспособное вызвать в ком-либо энтузиазм, и этим предопределило свой конец.

Конец наступил весной 1944 года. Меня в это время в Ульяновске уже не было, но, по многочисленным рассказам непосредственных участников событий (в том числе, и самого Александра Ивановича), я хорошо знаю обстоятельства катастрофы, которая постигла обновленцев. Осенью 1943 года состоялась знаменитая встреча И.В.Сталина с тремя митрополитами, — после восемнадцатилетнего перерыва Русская Церковь вновь увенчалась Патриархом. И Александр Иванович, в здоровье которого проявился перед этим первый тревожный симптом — парез — вскоре также вернулся в Москву, оставив митрополита Виталия и семью в Ульяновске.

В Москве он вступил в управление епархией, — и каждое воскресенье служил с большим торжеством в одном из обновленческих храмов. В провинции все было спокойно, — лишь носились какие-то неясные слухи. В Октябрьский праздник 1943, года А.И. Введенский, по установившейся уже традиции, послал приветственную телеграмму И.В.Сталину, которая была опубликована в прессе. Неясным оставалось лишь юридическое положение обновленчества — в это время были учреждены две правительственные инстанции — Совет по делам Русской Церкви и Совет по делам религиозных культов. А.И.Введенский хотел поставить бы обновленчество в ведение Совета по делам религиозных культов, — это создало бы религиозную легализацию, и, наряду с католиками, протестантами, баптистами, мо-тло бы существовать обновленчество. А.И.Введенскому, однако, без каких бы то ни было оснований, было отказано в его просьбе, — по-прежнему, он оставался в ведении Карпова (в Совете по делам Православной Церкви). Получался юридический нонсенс, который не предвещал ничего доброго: власть упорно отказывалась рассматривать обновленчество как независимое религиозное течение, — обновленчество оставалось частью Православной Церкви. Между тем ранней весной в семейной жизни А.И.Введенского произошло радостное событие: у него родилась дочь Ольга — в Ульяновске, где проживала его семья. Заботливый и нежный семьянин, А.И Введенский в Ульяновск поехал. Карпов достал ему пропуск — с возвращением в Москву (напомним, что во время войны все переезды из одного города в другой совершались только по пропускам или по командировочным удостоверениям).

Охотник до каламбуров мог бы сказать: день рождения Ольги стал днем смерти обновленчества: действительно, поездка А.И.Введенского в Ульяновск очень облегчала дело ликвидации обновленческого раскола.

После благополучного появления на свет дочери и ее крестин Александр Иванович стал собираться в обратный путь. Здесь следует упомянуть об одном незначительном, но очень характерном эпизоде: в то время в Ульяновске подвизался некий иеромонах Феодосий. Человек морально растленный и во всех отношениях нечистоплотный, Феодосий побывал во всех течениях и, изгнанный отовсюду с позором, примазался к обновленцам. Как всем было известно, Феодосий был штатным агентом МГБ. И вот, приходит пьяненький иеромонах к одному из сыновей А.И.Введенского накануне отъезда Первоиерарха в Москву и заявляет: «А владыка-то в Москву не уедет, а пропуск-то окажется недействительным. Вот увидете!»

Никто не обратил тогда внимания на эту пьяную болтовню. И вот, на другой день выяснилось, что пьяненький иеромонах оказался провидцем. Когда Первоиерарх в поезд уже сел, к нему подошел проводник в сопровождении двух работников МГБ и попросил предъявить пропуск. После того, как пропуск был предъявлен, один из работников его перечеркнул и, сунув в карман, вежливо заявил: «Извините, но пропуск вызывает у нас сомнение, — и нам придется запросить Москву. Тотчас, после проверки, вам будет выдан новый пропуск». И, козырнув, он прошел в следующее купе, а Первоиерар-ху ничего другого не оставалось, как выйтй-из вагона за пять минут до отхода поезда.

Когда-то, в 20-х годах, Александр Иванович в одной из своих речей назвал «тихоновцев» пассажирами, опоздавшими на поезд советской государственности. Теперь в роли злополучного пассажира (и в буквальном, и в переносном смысле) оказался он сам.

В течение недели сидел А.И.Введенский в Ульяновске и каждый день он говорил по телефону с архиепископом Андреем (Расторгуевым), и каждый разговор приносил ему какой-нибудь сюрприз.

В первый же день Первоиерарх узнал о том, что в Патриархию отошло Ваганьковское кладбище, затем последовало Дорогомиловское, затем — Пят-ницкое, Калитниковское, Даниловское. Еще два дня молчания, — и Первоиерархом была получена телеграмма от А.И.Расторгуева о том, что он со всем приходом Воскресенского собора в Сокольниках отходит к патриарху. Дом № 34 по Сокольническому переулку, принадлежащий А.И. Введенскому, в котором проживал архиепископ Звенигородский, будет, — сообщал он, — им немедленно покинут. Таким образом, в течение одной недели в Москве остался лишь один обновленческий храм — Пименовский.

Не радовали и вести из провинции: совершенно прекратились всякие известия из Средней Азии. Отчаянные телеграммы А.И.Введенского епископу Сергию Ларину, Гр. Брицкому и И.Е. Лозовому оставались без ответа. Наконец, пришла сухая телеграмма от прот. Лозового (личного эмиссара А.И.Введенского), в которой сообщалось, что Средне-Азиатская епархия признала патриарха, «в связи с чем, поминовение Вашего имени за богослужением нами прекращено».

Это был страшный удар: ведь Средняя Азия была главной цитаделью обновленческой церкви, насчитывавшей 90 с лишним храмов и молитвенных домов. Как мне удалось выяснить впоследствии, из Средней Азии (из Киргизии, из Казахстана) летели в Москву и в Ульяновск к А.И.Введенскому сотни писем и телеграмм от священников и мирян с запросами, — однако ни одного письма А.И.Введенский не получил. Вслед за Средней Азией пали две другие обновленческие епархии и твердыни — Кубань и Северный Кавказ.

Таким образом, обновленческая церковь рассыпалась вся в течение десяти дней, — после этого срока А.И.Введенский получил из транспортного отдела МГБ обратно свой пропуск с извинением и с извещением, что, в результате проверки, пропуск «подтвержден».

Печальным было возвращение А.И. Введенского в Москву. Оно было подобно возвращению хозяина, который, по возвращении, нашел вместо дома пепелище.

В ведении А.И. Введенского остались всего два епископа: митрополит Виталий и митрополит Северно-Уральский Филарет (все остальные принесли покаяние перед патриархией и отошли от обновленчества). В его ведении не осталось ни одной епархии, — и в самой Москве у него остался лишь один храм: Пименовский. Зато Карпов встретил прибывшего из Ульяновска гостя с утонченной любезностью: он сердечно поздравлял с рождением дочери, передавал привет супруге, подробно расспрашивал о здоровье и т. д. Тут же он обещал оказать содействие в возвращении в Москву семьи А.И. и митрополита Виталия, — и он сдержал это слово: через несколько дней пропуск был получен.

Таким образом, взамен утерянной церкви, А.И.Введенскому было предоставлено право наслаждаться семейными радостями. Впрочем, при возвращении семейства, произошел характерюый эпизод, который не предвещал ничего доброго. В это время А.И.Введенский проживал в Сокольниках, в доме № 34 по 3-ей Сокольнической ул. Здесь помещался когда-то обновленческий синод и, так как Церковь тогда не имела права юридического лица, дом был куплен на имя А.И.Введенского. Проживал он здесь до войны совместно с митрополитом Виталием. Но семейные обстоятельства А.И.Введенского были таковы, что совместное проживание с кем бы то ни было, а особенно с другим иерархом, было очень тягостно. И вот, при возвращении ульяновских беженцев в Москву, разыгрался следующий эпизод: А.И.Введенский встретил своего собрата и свою семью на вокзале. Однако, к изумлению митрополита Виталия, для приезжих был подан не один, а два автомобиля. Второй автомобиль — предназначался для владыки Виталия, — и тут Александр Иванович со смущенной улыбкой объяснил, что из 'соображений ваших удобств, владыко, я договорился с матерью Анны Павловны о том, что она пока предоставит вам помещение». Сдержанный Виталий молча наклонил голову и поехал в свою новую резиденцию, которая помещалась в полуподвальном этаже. Затем начались церковные будни. Отныне московский быт обновленческого руководства мало чем отличался от ульяновского. Также имелся только один храм. Митрополит Виталий, фактически превратившийся в заштатного священника, так же исполнял обязанности псаломщика и тщательно делил кружку. Наконец, так же, как в Ульяновске, причт состоял, главным образом, из сыновей А.И.Введенского: трое из шести. Через две недели, перед Великим Постом, произошло, однако, новое завершающее и окончательное событие: неожиданно исчез митрополит Виталий, — вдруг перестал ходить в церковь (обычно он аккуратно посещал богослужения утром и вечером). После нескольких дней отсутствия Александр Иванович в сопровождении сына отправился его навещать. Войдя в комнату, они увидели митрополита, сидящего в шубе (в 1944 году паровое отопление в Москве во многих домах еще не действовало). Поднявшись навстречу Первоиерарху, митрополит Виталий сказал: «Владыко, я перешел к Патриарху». «Вы каялись?» — спросил А.И. Введенский. «Да, надо мною прочли молитву», — ответил Виталий. Через несколько минут закончилась последняя встреча двух обновленческих первоиерархов.

Уход митрополита Виталия (теперь он получил от патриарха Сергия титул Архиепископа Тульского и Белевского — вспоследствии, Архиепископа Димитровского) был последним завершающим ударом по обновленчеству.

Совершилось как раз то, чего всю жизнь боялся А.И.Введенский, — он остался один. Между тем пока А.И. Введенский переживал очень тяжело и мучительно крах своего дела, на периферии завершался процесс ликвидации обновленчества: из обновленческих архиереев лишь двое — архиепископ Виталий и епископ (впоследствии, митрополит) Кор-нилий были приняты в сущем сане. Несколько до раскола женатых и рукоположенных архиереев были приняты, как протоиереи: Василий Кожин, Петр Турбин (бывший Тульский и Белевский), Андрей Расторгуев, Владимир Иванов, Анатолий Синицын. Трое — С.И. Ларин, С.В.Румянцев и Димитрий Лобанов, получившие все священные степени в обновленчестве, были приняты мирянами (Сергий Ларин — монахом) и должны были начать с пострижения в псаломщики и иподиаконы. Правда, через некоторое время все опять встало на свои места. Женатые архиереи преобразились в протоиереев, а неженатые — снова получили епархии.

В это время возвращаются из ссылки еще несколько обновленческих архиереев, которые также соединяются с патриархом: Сергий Иванцов, бывший архиепископ Запорожский, был принят протоиереем, Тихон Ильич Попов — бывший митрополит Воронежский — принят протоиереем и назначен ректором Богословского института.

Михаил Постников (архиепископ б. Царицин-ский) принят в сущем сане и вскоре назначен епископом Пензенским и Инсарским,

Александр Щербаков, архиепископ Витебский, принят протоиереем. Покаяния обновленческих архиереев происходили в патриархии, а покаяния рядового обновленческого духовенства также были келейными (происходили в алтаре).

Епархии, бывшие сплошь обновленческими, принимались архиереем, специально назначенном для этого патриархией: так, Средне-Азиатскую епархию принимал архиепископ Куйбышевский Алексий, а Северо-Кавказскую и Кубанскую, епископ (впоследствии митрополит) Ставропольский и Бакинский Антоний.

Вскоре из числа обновленческого епископата осталось три человека: митрополит Северо-Ураль-ский Филарет (Яценко), архиепископ Алексий (Ку-рилев) и арехиепископ Гавриил (Ольховик). Из этих трех архиеереев самой колоритной и характерной фигурой был митрополит Филарет. К этому времени ему было уже около 60 лет, однако владыка почему-то любил преувеличивать свой возраст и говорил, что ему 86 лет. Бывший гусарский офицер, принявший монашество задолго до революции, Филарет Яценко в течение долгого времени был архимандритом в различных украинских монастырях. Присоединившись в 1923 году к расколу, он был рукоположен во епископа. В 1931 году он совершенно исчезает с арены — что он делал, где он в это время был — никому не ведомо. Появляется он вновь лишь в 1942 году в Ульяновске. Здесь происходит характерный эпизод — митрополит Филарет подает заявление А. И. Введенскому о том, что он просит призвать его с покоя и предоставить ему кафедру. Тут же он был назначен митрополитом Свердловским и Северно-Уральским. Впоследствии, однако, выяснилось, что одновременно с заявлением А.И. Введенскому Филарет Яценко подал заявление и патриаршему местоблюстителю. Не знаю почему: вследствие ли этого опрометчивого шага или впо-следствие каких-либо других причин, — но когда Филарет Яценко после развала Северо-Уральской епархии постучался в двери патриархии, он нашел их наглухо запертыми. Поэтому-то он и оказался единственным обновленческим архиереем, которому было категорически отказано в приеме в Православную Церковь.

Приехав в Москву, Филарет занял вакантное место, оставшееся после ухода Виталия, он стал также безместным священником при Пименовском храме — с громким титулом митрополита Крутицкого. В это время неожиданно появился в Москве Алексий Курилев (бывший епископ Петропавловский). Типичный сельский священник и по своему характеру, и по своему кругозору), о. Алексий совершенно случайно в двадцатые годы попал в провинциальные обновленческие епископы, а в 1930 году-в эпоху колхозного переворота — тихо и незаметно покинул архипастырскую работу и занимался где-то в глуши физическим трудом.

Теперь, после войны, Алексий Курилев поселился под Москвой у сына. Изредка он служил вместе с А.И.Введенским (у Пимена), тщательно скрывая это от своих детей (сына и дочери), которые каждый раз, узнавая совершенно случайно о служениях отца, устраивали ему безобразные скандалы. Где-то в глубине Средней Азии до 1947 года в киргизском селе служил в качестве сельского священника епископ Гавриил Ольховик. Вот все, что осталось от обновленческой организации к концу войны.

Единственным обновленческим храмом, признанным официально, был Пименовский храм в Москве. Лицо пименовского прихода того времени — это лицо умирающего — слабо тлеющего, догорающего обновленческого раскола.

Я вспоминаю об этих последних днях обновленчества, как о каком-то кошмаре. Кошмарное впечатление производил даже самый внешний вид храма: долгие годы не ремонтировавшийся, с осыпавшейся штукатуркой, с потускневшей живописью, храм носил на себе печать «мерзости запустения».

Нерачительный хозяин, человек богемы, А.И.Введенский был совершенно беспомощен в роли настоятеля. Было и еще одно обстоятельство, определявшее плачевное состоятние приходского хозяйства: доходы прихода должны были восполнить исчезавшие доходы, стекавшиеся в кассу Пер-воиерарха еще недавно со всей страны.

Еще более кошмарное впечатление производил причт Пименовского храма: около А.И.Введенского в это время — оставались лишь одно обновленческие подонки. Наиболее популярным в приходе священников был некий отец Никита — безграмотный старенький попик, рукоположенный из псаломщиков — он остался с А.И.Введенским по причине второбрачия. В 1944 году А.И.Введенскому пришла в голову безумная мысль рукоположить его в епископа несуществующей епархии (Бог знает зачем — видимо, чтоб сохранить на всякий случай обновленческую иерархию) И совместно с Филаретом Яценко, А.И.Введенский произвел чин наречения. Однако, накануне хиротонии, долженствующей произойти в ближайшее воскресенье, на квартиру к А.И.Введенскому позвонил по телефону Трушин (уполномоченный по делам Русской Православной Церкви по Московской области). «Передайте Александру Ивановичу, — сказал он секретарю, — что я категорически запрещаю служить Филарету Яценко, как незарегистрированному» Хиротония, таким образом, отпала автоматически.

О. Никита, однако, носил после этого панагию и выходил на малом входе с посохом, считая себя «нареченным» епскопом.

Другим священником был о. Андрей Введенский — один из сыновей Александра Ивановича. Человек психически и умественно ненормальный, хронический алкоголик, о. Андрей был знаменит своими скандалами. Его богослужения производили жуткое впечатление: казалось, служит человек, находящийся в белой горячке и сбежавший из сумасшедшего дома. Об этом неудачном отпрыске Перво-иерарха, носящем на себе скорбную печать вырождения, можно было бы сказать многое. Есть, однако, обстоятельство, которое несколько примиряет с его помятые: он погиб трагической, страдальческой смертью. Выгнанный отовсюду после смерти отца, несчастный пьяненький священник по Москве скитался еще долго, живя за счет панихидок, которые он служил на кладбищах. В 1948 году за какие-то пьяненькие высказывания Андрей Александрович был арестован, несмотря на то, что психическая ненормальность была совершенно очевидна. Бериев-ская мясорубка заработала — А.А.Введенский получил стандартные десять лет и был заключен в Кар-гопольском лагере (в Архангельской области). Через три года он трагически погиб во время безумной попытки к бегству: в тот момент, когда заключенные шли строем на работу, Андрей Александрович вырвался рывком из строя и побежал по направлению к лесу. Восемь выстрелов в спину, изрешетившие несчастного — такова была расправа МГБ с психически ненормальным человеком.

Таковыми были два священника, служившие у Пимена с А.И.Введенским вместе.

Полусумасшедший пьяница, диакон Рождественский — лишь немногим отличающийся от о. Андрея, — А.А.Введенский, также служивший диаконом (агент КГБ и в прошлом уголовник), и еще несколько причетников довершали картину.

Справедливости ради, надо отменить, что на этом же фоне промелькнуло все ж два порядочных человека. О. Иван Андреевич Попов — бывший учитель, пришедший в Церковь по призванию, глубоко религиозный человек, рукоположенный А.И.Введенским в священника, и Владимир Александрович («Володя») — третий сын А.И.Введенского — добрый, бесхитростный мальчик, служивший в это время диаконом — представляли собой некоторый — на темном мрачном фоне обновленческих подонков — просвет.

Сам А.И.Введенский находился в это время в состоянии тяжелой моральной депрессии, — наступил саиый страшный, тяжелый период его жизни. Его проповеди — ничем не напоминавшие прежнего А.И.Введенского, собирали, однако, огромное количество людей: искорки гения, хотя и потухшего и почти бессильного, все же согревали людские души.

Последние два года жизни А.И.Введенского — это период непрерывной тоски и непрерывных унижений.

Оставшись совершенно один, теснимый со всех сторон, А.И.Введенский сделал в это время несколько попыток примирения с Церковью. Эти попытки, совершенно бесплодные, лишь отравили его душу, унизили его в собственных глазах.

Первоначальная попытка была сделана А.И.Введенским на Пасху 1944 года, когда он послал пространную телеграмму патриарху Сергию. Патриарх упоминает об этой попытке в одном из своих писем епископу Александру, напечатанном в книге «Патриарх Сергий и его духовное наследство». М. 1947 г.

«А.И. Введенский решил сделать нечто великое или, во всяком случае, громкое, — пишет патриарх, — прислал мне к Пасхе телеграмму: «Друг друга обымем» — себя именует руководителем меньшинства в православии, меня — руководителем большинства. Телеграмма подписана: доктор богословия и философии, Первоиерарх православных церквей в СССР. Я ответил: А.И.Введенскому. За поздравление благодарю. Воистину Воскресе. Патриарх Сергий. Дело, мол, серьезное и дурачиться не полагается…» (стр.228).

Перед Собором 1945 года А.И.Введенский через Карпова пытался получить приглашение на Собор — тщетная попытка. В дни Собора А.И.Введенский делал несколько попыток встретиться с прибывшими в Москву Восточными Патриархами, Снова неудача. Наконец, после Собора, А.И.Введенский капитулировал: помянул на Великом Входе патриарха Алексия и стал публично молиться об успокоении патриархов Тихона и Сергия.

В июне 1945 года он написал письмо патриарху Алексию. Начались тягучие, заранее обреченнные на неудачу, переговоры с патриархией.

Получив приглашение, А.И.Введенский в белом клобуке, в панагии направился в Чистый переулок, в патриархию. Патриарх Алексий, однако, его не принял: он в это время сидел в саду и не вышел к посетителю. А.И.Введенского принял Н.Ф.Колчицкий. Любезно показав гостю помещение патриархии, Н.Ф.Колчицкий усадил его в зале, — начались переговоры. Первоначальный проект А.И. Введенского — быть принятым в сане епископа (причем А.И.Введенский изъявлял готовность изменить свое семейное положение) отпал сразу. Тогда был выдвинут новый проект: вопрос о сане оставить открытым и принять А.И.Введенского в качестве профессора Духовной Академии. Однако и этот проект не удовлетворил Н.Ф. Колчицкого, разыгравшего из себя этакого «неусыпного стража Православия». Он потребовал покаяния. На этом первое свидание было окончено. В ближайшие месяцы у А.И.Введенского появился сильный союзник — митрополит Николай, который высказывался за компромиссное решение. Однако твердокаменная преданность православию Н.Ф. Колчицкого, видимо, думавшего, что, таким образом можно заставить людей поверить в его идейность (Н.Ф.Колчицкий и идейность![72]), и глухая антипатия патриарха, оставшаяся с 1922 года, — сделали свое дело. В сентябре Колчицкий объявил по телефону окончательное решение. А.И.Введенский после покаяния может быть принят лишь мирянином, и единственное место, которое ему может быть предоставлено — это место рядового сотрудника журнала «Московский патрархии».

Все было кончено: судьба А.И.Введенского была определена: отныне он был осужден на полное одиночество до конца своих дней.

При характере Александра Ивановича, при его потребности в триумфах, при его жажде разнообразия — это был смертный приговор.

И вскоре наступила смерть.

Тревожные симптомы, говорившие о тяжком забопевании, обозначились еще в Ульяновске — осенью 1943 года. «Гипертония в тяжелой форме», — таков был диагноз, поставленный ульяновскими и подтвержденный московскими врачами. Тяжелые переживания, связанные с распадом обновленчества, тяжелые семейные неурядицы, при нервной, импульсивной натуре Александра Ивановича, усилили болезнь: в ночь на 8 декабря 1945 года его разбил паралич.

Очень медленно стал он поправляться после удара. Я видел его во время болезни трижды. Я пришел к нему Великим Постом в 1946 году, он принял меня ласково, и невесело провел по комнатам, указал на постель. «Вот мой враг», — сказал он, — как ужасно лежать здесь одному, бессонной ночью — как ужасно!» — повторил он еще раз. Грустен он был и на Пасху. Он служил (несмотря на болезнь) всю Страстную неделю, а на Пасху не мог. Он вышел ко мне в светлом праздничном костюме.

«Христос Воскресе» — сказал он и тут же прибавил: «Последняя Пасха».

Особенно врезалась в память последняя наша беседа — 20 июня 1946 года. Мы сидели с ним в саду, он в глубоком плетеном кресле, я — около, на скамеечке. Он был настроен нервно и все время метался, порывался куда-то идти. Болезнь страшно изменила его, — передо мной сидел уже старый, седой человек.

Речь его, больная и путанная, однако, сверкала блестками таланта, — того чудесного таланта, который всегда так радовал собеседника.

«Я предпочитаю общество автомобилей обществу людей, — бросил он мельком, — уж они-то не меняют своих убеждений», — и, чувствуя на себе насмешливый, скользящий взгляд собеседника, я смущенно ответил «Но ведь они и не любят, и не привязываются, владыко».

«Да, да, это правда, не любят и не привязываются А вы меня любите?» — глаза смотрят также насмешливо и иронически, — теперь прямо в упор.

Серьезно и несколько смущенно я отвечаю: «Да, люблю», — и начинаю говорить о том, как много значил он в моей жизни и что он был предтечей того, кто еще должен придти, и вдруг смущенно замолкаю, заметив, что употребил глагол «был».

«Ну, да, да!» — отвечает он, — «Лютер пришел не сразу. У него были предшественники», — замечает он, делая ударение на «были».

Чтобы переменить тему разговора, я рассказываю, как недавно я прочел его юношескую работу: «Причины неверия русской интеллигенции» и о самом впечатлении от нее. Он внимательно слушает, опускает голову и его побледневшие губы произносят латинскую фразу: «Я сделал, что мог, кто может, — пусть сделает больше».

После обеда быстро прощаюсь, чтобы не утомлять больного.

Провожает меня до дверей — и в дверях обнимает, трижды целует, а я целую его руку: чудесную тонкую руку, руку пианиста, артиста, гения, теперь — слабую и жалкую, бормочу что-то нечленораздельное, чувствуя комок, подступивший к горлу.

Он снова меня целует и бледные губы шепчут: «В последний раз!». Он умер 25 июля 1946 года в жаркий летний полдень. За несколько дней до смерти был новый последний уже удар.

Он был в сознании до самой последней минуты и смотрел прямо перед собой блестящими, осмысленными глазами.

«Хотите причаститься?» — спросил священник, о. Иоанн Попов.

«Хочу», — твердо ответил он — и до последней минуты все смотрел куда-то вдаль, как бы всматриваясь в наступающую новую жизнь.

26 июля я видел его мертвого. На смертном одре он снова помолодел, — и теперь был почти таким, каким был в последние годы. Белый подрясник, епитрахиль и малый омофор (он еще не был облачен), густые, черные ресницы и печать тихого раздумья на челе, — такое лицо у него было во время наших вечерних волжских прогулок, во время задушевных дружеских бесед.

Я поцеловал его мертвое лицо, а потом долго стоял около смертного одра и думал и, помню, мелькнуло у меня в голове определение: «Романтик в рясе! Романтик!..»

Серая, скучная прозаическая жизнь никогда не удовлетворяла его, — все яркое, необычное, прекрасное привлекало. И он хотел, чтобы жизнь была яркой, необычной, красивой.

Его похороны состоялись в воскресенье 28 июля 1946 г. в Пименовском храме. Служили два архиерея — митрополит Филарет Яценко и архиепископ Алексий Курилев и 12 заштатных священников.

Желая воздать последнюю почесть покойному, я облачился в этот день (в первый и последний раз после Ульяновска) в диаконский стихарь и стоял с рипидой у гроба во время отпевания. А потом я нес гроб, — гроб с телом покойного внесли через царские двери и алтарь и затем трижды обнесли вокруг храма Он погребен на Калитниковском кладбище, за алтарной стеной, в одной могиле с Зинаидой Сав-вишной — своей горячо любимой матерью…

И наступил конец. Через два с половиной месяца, 9 октября 1946 года — в день св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в Пименовском храме была отслужена последняя обновленческая литургия. Накануне было получено предписание от Совета по делам Русской Православной Церкви о передаче Пименовского храма в ведение патриархии. В середине обедни в храм вошел вновь назначенный настоятель о. Николай Чепурин в сопровождении новой двадцатки. Он сердито договаривался, стоя у свечного ящика, об условиях передачи храма. Горстка молящихся сиротливо жалась к алтарю. О Никита в алтаре торопливо читал молитвы евхаристического канона… Через полчаса обновленцы покинули храм, — обновленчество прекратило свое существование на 25 году своей истории…

Эти воспоминания я начал на Кавказе, у подножья Машука и Бештау. Я заканчиваю их в Москве, у себя, в пригороде. И сюда, на север пришла весна — солнышко ярко светит, капли падают с крыш, тает снег…

И хочется верить, что скоро придет Весна в мир, наступит Весна Церкви — эпоха Преображения, обновления, возрождения душ человеческих.

Об этой весне говорили, проповедовали, писали многие: Федор Достоевский, Владимир Соловьев, Антонин Грановский, — все они предчувствовали наступление Весны, — и о духовной религиозной весне человечества мечтал тот, кому посвящены эти страницы — великий оратор, проповедник, искатель — Александр Иванович Введенский.

И еще два слова. Эту главу я озаглавил «Суд» и, предчувствую, многие обидятся на меня. Пусть не обижаются. Это суд прежде всего над самим собой. Одни говорят о радости творчества, другие говорят о его муках.

Для меня оно — прежде всего — суд.

Я не придавал никогда никакого значения суду человеческому, будь то суд государства, общества или отдельных лиц, — не признаю и не принимаю никакого суда, кроме Суда Божия и суда совести. И творчество — проявление этого суда.

«Творить — это значит снова С троллями в сердце — бой. Творить — это суд суровый, Суд над самим собой».

Г Ибсен (пер. Адмони).

Пятигорск — Москва 5–21 марта 1962 г.