Одержимость справедливостью

Глава-5 За такое можно и по морде

В палате для выздоравливающих, куда меня перевели, было ещё семь таких же как я. Только все они были солдатами из разных частей, а я один гражданский среди них затесался. Болезни у всех были разные, но все инфекционные. Нас уже не лечили, а просто наблюдали, чтобы не было рецидива. Все кроме меня, пребывали в хорошем настроении потому, что «солдат спит, а служба идёт». А мне чего радоваться, я тут можно сказать, за свой счёт. Привезли прямо из военкомата. На медицинской комиссии обнаружили болезнь и привезли сюда, в военный госпиталь на обследование. Оказалось, что я таки подхватил где-то заразу, Инфекционный Мононуклеоз. Что за дрянь, никто не знает. Вначале даже изолировали, два месяца почти провалялся. Теперь вот, в общей палате с этими гогочущими придурками. Радуются, с медсёстрами заигрывают. А у меня никакого настроения. Получается, я целый год жизни потерял.

Сначала в военкомате потеряли мои документы. Когда повестку почему-то не принесли, я уж подумал, вдруг пронесёт, может, забыли про меня. Ан нет, принесли на два месяца позже, а майор в военкомате орал, почему я сам не явился. Ну, говорю, вот он я, нашли ведь, забирайте. А он опять орёт, – мы не забираем, а призываем! В общем, в этот призыв я не попал, сказали ждать следующего. А на следующий, на тебе, в госпиталь попал.

– Димка, к тебе пришли, спустись вниз, – в палату заглянул дежурный санитар.

– Пришли? Кто спрашивает, не сказали?

– Не знаю. Милиция вроде, – санитар ушёл.

Милиция? Зачем я понадобился милиции? Неужели из-за кисточек тех…. Но их больше нет, – размышлял я, пока одевал халат и тапочки, – главное, не паниковать…

Милиционера я увидел со спины, он почему-то был в белой рубашке без кителя. Был ещё кто-то, женщина, милиционер её заслонял.

– Извините, это Вы меня спрашивали?

Милиционер повернулся. Фуражка с кокардой на ней, тоже была белого цвета. Лицо расплылось в улыбке.

– Привет! Не узнал?

Это был Димка. Я действительно его не узнал, настолько неожиданным было это явление. Тот самый Димка, которого, думал, никогда больше не увижу. И которого меньше всего хотел увидеть. Как он здесь оказался, и что это за маскарад? Что ему нужно?

– Вот, Танечка, познакомься, это тоже Дима, мой лучший друг.

Полностью сбитый с толку, я только сейчас сообразил, что вторым посетителем была девушка в ярком платье.

– Таня, – слегка присев и поклонившись, сказала девушка.

Наверное, танцовщица или балерина. Я тряс её руку и в растерянности не знал, что сказать. Мы вышли во двор госпиталя и сели на скамейку. Погода была чудесной, воздух прозрачным и пьянящим после душной палаты. В лучах солнца фигуры посетителей буквально засияли на фоне серого двора и мрачных окон. Девушка-Таня, держа Димку под руку прижималась к нему, не оставляя сомнений в их отношениях. Ниже верхней пуговички её платья открывалось круглое низкое декольте. То, что было видно там, светилось восхитительным цветом. Представив себе, как Димка запускает туда руку, у меня потемнело в глазах. А Димка, вдруг достал откуда-то апельсин и протянул мне. Извини, говорит, ещё два мы по пути к тебе съели. Как тут кормят, тебе хватает? Димка говорил так, как будто мы только вчера с ним расстались, хотя прошло уже месяцев восемь. Я смотрел ошалелыми глазами то на апельсин, то на Танечку, то на белую фуражку, и ничего не понимал. Я приставил себе, что думает сейчас обо мне эта красавица, глядя на моё помятое заспанное лицо, на застиранный, казённый халат и древние как мир, стариковские тапочки. Он снова унижает меня.

– Ничего не понимаю, как вы здесь оказались? А что это за форма? Ты что, в милицию пошёл?

– В армии я, в армии служу! Я думал ты знаешь, – Димка улыбался счастливой улыбкой, обнимал за талию и прижимал к себе девушку, которая с любопытством поглядывала на меня, уткнувшись лицом в Димкино плечо.

– Вы рубашечку белую, помадой не испачкаете? – не выдержал я. Это он так в армии служит. Ага, а её тебе вместо ружья дали.

– Ха! Пусть пачкает. Не стесняйся Танюша, кусай, пусть пацаны позавидуют, – заржал Димка, – мы у тебя дома были. Мама твоя сказала, что ты в госпитале лежишь. Вот, решили навестить.

– А домой, зачем приходили?

– Хотел тебя с Танечкой познакомить. Мы рядом оказались, вот и решили зайти.

Понятно. Девчонку привёл, чтобы хвастаться. Вот мол, посмотри, кого я сейчас… «рисую…».

– Так, почему форма милицейская?

– Внутренние войска, милицейский батальон, часть недалеко от твоего дома. Неужели не знаешь?

– Так что, туда в армию берут?

– Ну, как видишь.

– Да ты гонишь, я же вижу, форма офицерская. Солдаты такую не носят, – на Димке были настоящие штаны-галифе и новенькие, надраенные до блеска офицерские хромовые сапоги, чего на солдатах я точно никогда не видел.

– Обыкновенная форма, у нас все такую носят, – ухмыльнулся Димка.

– Ты что, рядовой?

– Ну да, солдат. В генералы ещё не вышел.

– Все в белых рубашках ходят? Что это за армия такая?

– Праздник у нас сегодня, день рождения части. Вот и нарядили в белые рубашки. А так, у нас всё серое, как эти штаны.

– А фуражка белая, это что, вторая?

– Это не фуражка, белый колпак поверх фуражки натягивается. Чтобы можно было постирать. Тоже часть парадной формы.

– Так почему форма офицерская? Ты что ли блатной?

– Форма не офицерская, а милицейская, обыкновенная. Чего ты к этому привязался, форма и форма, какая разница? Давай о тебе поговорим, как ты тут? Тоже в городе оставили служить? Тоже художником?

Пришлось рассказать, как я оказался в госпитале, и что служить мне ещё только предстоит. А куда заметут, неизвестно. Папаши-то у меня такого нет, как у Димки.

– Ну, ты рисуешь, работаешь?

– Рисую, здесь в госпитале. А то бы вообще с ума сошёл от скуки. А с работой, никак. Я же думал, в армию заберут, кто меня на работу возьмёт.

– Здесь что, мастерская есть?

– Какая мастерская, мать блокнот принесла, большой. Карандашом рисую, и углём иногда. Рисую портреты в основном, солдат, медсестёр. Для себя, чтобы навык не терять.

– А, можно посмотреть? – подала голос Танечка.

– Да, покажи, – подхватил Димка.

– Посмотреть? Можно, почему нет. Сейчас принесу.

Пока шёл в палату за блокнотом переваривал услышанное. Димка, значит, остался в городе. Но почему он не в казарме. Что это за служба такая, с девчонкой подмышкой. Ни хрена себе, я бы так тоже служил.

– Ну вот, смотрите, – отдал я мой рисовальный блокнот в руки Димке, – слушай, а вам там, в вашей части, художники не нужны? Я бы тоже не прочь в городе остаться.

– Знаешь, я впечатлён. Нет, я восхищён, ты настоящий талант! Ты растёшь! – Димка переворачивал страницы моего альбома, а Танечка с восторгом смотрела то на рисунки, то на меня. Её больше не смущал мой зачуханный вид и больничный халат.

– Я так не смогу, – продолжал восхищаться Димка, – портреты очень сильные, такие все образные.

– Скажите, Дима, а сколько времени Вам нужно, что бы такой портрет нарисовать? – снова подала голос Танечка.

– По-разному бывает. Иногда минут 10, иногда больше, как пойдёт. Зависит от моего состояния и настроения.

– А сейчас, сможете нарисовать, вот Диму, например? Смотрите, какая у него шикарная фуражка, – глаза Танечки горели, щёки порозовели.

Видно было, что девушка смущалась. А она хороша, очень хороша, – подумал я.

– Я рисую то, что меня впечатляет. Не знаю почему. Смотрю, а руки сами к блокноту тянутся. Вот Вас, я бы нарисовал. Хотите?

– Хочу, конечно хочу!

– Ладно, сядьте вот сюда. А ты не подглядывай, – сказал я Димке, не люблю когда под руку, – сядь рядом с Танечкой.

Все, наконец, расселись. Декольте мешало сосредоточиться. Хотелось рисовать только эту часть. Какого чёрта, нарисую не лицо, а портрет до пояса, с руками.

– Так ты не ответил, вам там художники не нужны? – начав рисовать спросил я Димку.

– Нет, вроде не нужны, пока. Я же, художник. Хотя работы, скажу тебе, там до хрена и она никогда не кончается. То оформления бесконечные, то какие-то лозунги, даже карты приходилось рисовать. А вот за Аллею Славы, я пока браться не хочу. Там портреты героев нужно рисовать. Заставляют, рисуй, говорят. А я, тяп-ляп не хочу. Вот бы тебя, на эту работу.

– Если ты в армии сейчас, то почему ты не в казарме? Разгуливаешь по городу, да ещё с девушкой. Там у вас все так разгуливают?

– Нет, все не разгуливают. Я же художник, да ещё при штабе прикомандирован. Поэтому, хожу куда хочу, без ограничений.

– А цель какая, ходить без ограничений? Неужели никто не контролирует?

– Нет, не контролируют. Дают задания, а я выполняю. Все довольны.

– А, если военный патруль остановит?

– Да кто же милиционера остановит? Меня ни разу не останавливали. Но если остановят, я бумажку покажу. Вот смотри, тебе первому показываю. Это на крайний случай.

На маленьком, сложенном вдвое листочке белой бумаги было написано, что Димке разрешается ходить где угодно, когда угодно, и якобы он выполняет важное задание. Подписано, генералом МВД и припечатано большой круглой печатью.

– Да, убедительно. А что это за задание такое ты выполняешь, если не секрет, конечно?

– Ничего особенного. Думаю, бумажку дали потому, что иногда начальство даёт личные поручения. Не хотят, чтобы меня с этим случайно задержали.

– Это, что же такое, например.

– Да, ерунда всякая. Последний раз, полковник поручил проявить фотоплёнку и отпечатать карточки. Ну, я в город отнёс, отпечатали. А там, жена полковника и две его дочки на пляже, в купальниках. Просто не хотят, чтобы посторонние видели. А однажды, поручили сделать керамическую бляху на могилу какой-то женщины. Ты, говорят, художник, вот и сделай.

– А, как же ты должен такое сделать?

– Как, как, отнёс в Бытовую фотографию и заказал. И все довольны. Такие вот задания. Зато, я сплю дома.

– Как? Ты спишь не в казарме?

– Дома сплю. Кровать, у меня в казарме, конечно есть. Но сплю, в основном дома. Правда, обещают в части мастерскую оборудовать. Тогда, в город меньше нужно будет ходить.

… Вот это служба. Спит дома. Там, наверное, Танечку, со всех сторон… рисует…. А я здесь, в палате на восемь человек, два месяца безвылазно. Почему всё ему, всю жизнь такая халява ломится?

– А, что это за парни в окнах, на нас смотрят? – вдруг спросила Танечка.

Действительно, в каждом окне торчало по две, а то и по три головы. Хотя окна были закрыты, лица были хорошо видны. Понятно, что все они таращились на Танечку, единственную здесь девушку в ярком платье, с накрашенными губами и сексапильными формами.

– О, я забыл, Вам Танечка привет передаёт всё инфекционно-венерическое отделение. Помашите им ручкой, они будут очень рады, – пошутил я, но увидев оцепеневшую Танечку, сам помахал им рукой.

На этот мой жест за окнами оживились, стали что-то выкрикивать в форточки. А за некоторыми откровенно паясничали и строили рожи.

– Дима, пойдём отсюда, – разволновалась Танечка. А Димка шутку оценил и заржал в полный голос.

– Портрет свой, не хотите посмотреть? Я закончил.

– Портрет? Да, пожалуйста, покажите.

На рисунке, обнажённая по пояс Танечка, слегка наклонив голову и глядя с портрета блудливыми глазами, приоткрыв рот и высунув кончик языка, двумя руками прикрепляла большую розу к волосам. Её формы я изобразил так, как себе их представлял, глядя на декольте. Увидев рисунок, Димка остолбенел, а Танечка покраснела и смутилась.

– Вы, это в казарму понесёте? – выдавила Танечка.

– За такое, можно и по морде! – добавил Димка.

– Не надо по морде, отдайте рисунок, – строго сказала Танечка.

– Сейчас же порви, при мне! – наступал Димка.

– Не надо рвать, просто отдайте мне, пожалуйста, – уже умоляла Танечка.

– Конечно, возьмите, – я вырвал лист из блокнота и протянул ей, – извините, не обижайтесь. Хотел пошутить. Глупо получилось.

Она молча разглядывала рисунок, затем бережно свернула его в трубку и подняла глаза. В них была рабская покорность. Так, наверное, смотрит кролик на удава, – подумал я.

– Спасибо. Дима, пойдём, – опустив глаза, молвила Танечка.

Обиделась, ну и наплевать. Нечего ко мне своих девок водить.