Одиночество вдвоем

Глава 13 ПРИВЛЕЧЕНИЕ БАБУШКИ

Будучи стилистом женской одежды, Элайза была озабочена моим свадебным платьем, поэтому предусмотрительно позаимствовала шесть последних номеров журнала «Конфетти» прямо из редакции, которая находилась над офисом Элайзы. С их верхнего этажа открывался самый лучший вид.

— Праздные сутенеры, — говорила она. — Как может быть трудно выпускать четыре номера в год? «Какой материал мы дадим в этот раз? О, я знаю. Свадебные платья. Медовые месяцы. Изящные туфли. И что-то вроде теста: есть ли у него потенциальный муж или он лжет, замышляя мошенничество?»

Я оставила Бена дома с Джонатаном. И вот в свой первый свободный вечер после родов я лежу на животе на ковре у Элайзы, в осеннем вихре, перемешивающем желтеющие листья и кипящую во мне желчь, так что просто тошнит и хочется забыться. Ее кот бесцельно бродит, подозрительно глядя на меня.

«Дорогая Натали, должна ли я написать имена каждого отдельного приглашенного на каждом пригласительном билете или я могу лишь указать их имена на конвертах?» — написала в журнал «Конфетти» Пенни из Дройтвича. Конечно, Пенни много не спрашивает. Интересно, сколько времени потребуется ее будущему мужу для того, чтобы понять, что он страшно обманулся, и начать ходить на ночные мероприятия.

Дорогая Натали,

я собираюсь персонализировать ленточку и стала заниматься на курсах каллиграфии. Какой ручкой я должна писать?

Чло, Саффрон Уолден.

Дорогой Чло,

я бы не советовал писать на ленточке: чернила могут сойти и испачкать ваши руки, особенно если они потеют у вас вообще или когда вы нервничаете. К счастью, несколько посылочных компаний с удовольствием нанесут составленный вами печатный текст на ленточку.

Дорогая Натали,

помогите! Мои подружки будут держать букеты алых роз, но что должны нести мальчики во время свадебной церемонии?

Сэлли Дамфрис.

Дорогая Сэлли,

ты правильно решила, они не захотят нести цветы. А что, если им дать сатиновые подушечки для колец? Они легкие, их просто держать, и идеальны, чтобы занять эти маленькие руки.

И в самом деле, подумала я, чем займут маленькие мальчики свои руки, если они не будут держать миниатюрных подушек? Мне придется наблюдать это, предупредила Бет меня на тот случай, когда Бен станет достаточно большим, чтобы узнать свое предназначение.

— Мальчики всегда этим интересуются. — Она нервно передернула плечами. — Лезут, куда не надо, не могут оставить руки в покое. Хороший повод держать их завернутыми в пеленки как можно дольше. Вход закрыт…

— Ты же не хочешь слишком приталенное платье? Вряд ли ты будешь довольна собой, целый день набивая свой желудок, — произнесла Элайза, присаживаясь на ковер рядом со мной.

Единственным источником света служила лампа, которая лениво свисала, создавая овальную форму кремового цвета на столе с пятнистым пластиковым покрытием. Впечатление было такое, что Элайза приобрела всю свою мебель на развале: сомнительный стеллаж, прямые углы не совсем прямые, весь дом завален пыльными журналами. Висит опьяняющий, насыщенный и тяжелый запах. Где-то в квартире явно протухли фрукты.

— Ты не хочешь думать о своем животе, — снова произнесла Элайза, рассматривая фотографию ужасного свадебного платья, сшитого, судя по всему, из лоскутков. — Тебе хочется широкое платье, но не размером же с палатку: чтобы надеть и забыть.

— Ты права. Я как раздумала о спортивной куртке.

Она вздохнула, развертывая страницы, вырванные из журнала «Конфетти». Неистовый поиск современной невесты: блестящее и простое платье с кружевами на шее и плечах, переходящее в щегольской низ.

— Как ты относишься к голым рукам?

У меня ощущение, что я вообще ни в чем не уверена. «Конфетти» со своими изысканными вуалями, лилово-сахарными миндалями, упакованными в сетчатый мешочек, делают меня похожей на какого-то необыкновенно гигантского быка. Девушка в кружевном платье не выглядит так, словно она собирается выйти замуж. Она слишком молода для того, чтобы залить собранные волосы лаком, и выглядит как школьницы, которых я видела в раздевалке бассейна с выступающими ключицами и висящими, как плеть, руками, своей худобой распугивая мальчиков.

— Нет, ты не должна выглядеть такой опрятной, пристойной, если уж твоей свадьбе суждено случиться. Твоя шея должна быть полностью открыта.

Интересно, подумала я, эти нарядные кружева отвлекут внимание от позорного декольте?

Элайза встала, при этом ее худые колени издали хруст, и направилась на кухню в поисках хлеба, чтобы сделать тост. Я не видела, чтобы она ела еще что-нибудь, не считая пиленого сахара. У нее был разочарованный вид. Может быть, я недостаточно серьезно к этому отношусь. В гостиной стоял запах гниющих фруктов; практически заполнив собой все дыхание, проникнув внутрь моих легких.

Я бегло пролистала «Конфетти». Как много важных аспектов, которые я не учла: машины, план рассаживания, порядок выступлений.

— Хлеба нет. Выпьешь джин с тоником? — спросила Элайза.

Мне уже приходилось иметь дело с ее джином и тоником: полпинты джина «Гордон» и чисто символически капля теплого тоника. Без лимона или льда. Она появилась с двумя чайными стаканами, разрисованными золотистой каймой и цветочками. Эльза их коллекционировала. Она собирала тарелки в форме листьев латук-салата, замысловатые веера, асимметричные шляпы, что всегда выглядело немного зубасто. Однако она всегда теряла интерес, прежде чем коллекция становилась достаточной, чтобы представлять собой нечто.

— Я тут встретила кое-кого, — произнесла она, усаживаясь рядом со мной по-турецки, и сделала большой глоток из чайного стакана.

— А почему не сказала? Кто это?

Элайза небрежно усмехнулась.

— Возможно, все уже прошло. Все это как-то меня смущает. Он был значительно моложе. А я достаточно взрослая, чтобы прекрасно это понимать.

Я понятия не имею, сколько ей лет на самом деле. Несколько лет назад она отмечала свое тридцатилетие на речном пароходе. Она появилась одетой с «вызывающим шиком», как она говорила, обмотанная в индийское фабричное сари с драгоценными камнями, в сопровождении ситарной музыки. На следующий год в небольшом баре, декорированном под светлое дерево, с официантами, подающими маленькую рыбку и чипсы в кулечках, в довольно пристойной обстановке она отмечала, как она заявила, свое настоящее тридцатилетие. Теперь она сидела и ковыряла ужасного вида болячку на своей голени.

— Он не может быть таким молодым, — предположила я.

— В общем, ему двадцать четыре, так что это смешно. Давай отшлепай меня.

Я засмеялась, пробуя джин на язык, слишком теплый из-за крепости алкоголя.

— Дейл, помнишь помощника Грега? Ты познакомилась с ним на тех съемках. Я не жду от этого ничего. Ты знаешь, это всего лишь физиология.

— Когда это произошло?

— Во время поездки в Мексику. Катастрофа. Модели нарочно обгорели на солнце. Видимо, не знали о солнцезащитном креме. Поэтому мы не могли использовать их. Надо было привезти другую модель, рейс задержали в Хьюстоне на семь часов. Вдобавок она отравилась цыпленком с багетом, который съела в аэропорту.

— Я не думала, что фотомодели едят, — сказала я. Каким-то невероятным движением Элайза пронесла полный стакан джина мимо открытого рта и вылила все на шею.

— Вот такие дела. Они выбирают одежду и забывают о хлебе. А это довольно рискованно. Так что нам оставалось только напиться, пока яд не нейтрализуется сам по себе… Ты знаешь, Дейл, просто смех один.

Элайза была такой поцарапанной и неряшливой, что, глядя на нее, я начинаю понимать, что очень ее люблю. Отполированные ногти обкусаны до мяса, худые голени взывают о защите.

— Можно я возьму его на твою свадьбу? — неожиданно спрашивает она. — Не как друга — он еще мальчик, ради всего святого, просто чтобы кто-то был рядом. Свадьбы делают меня очень заметной.

Я стала выяснять, моя ли конкретно или любая другая свадьба способна сделать Элайзу значимой. Скорее всего ей просто хочется нарядиться.

— Конечно, можешь, при условии, что он не будет лаять.

«Конфетти» был раскрыт на рекламе обуви. Розовые туфли, украшенные стеклярусом, были, конечно, не для людей. Им место в музее или в отделе одежды дня кукол. Я представила себе, как натягиваю эти покрытые стеклярусом туфли, возможно, даже всплакну, если вдруг мне посчастливится в них влезть.

— Классные туфли, но не для твоих широких ступней, — подвела итог Элайза.

Я осталась ночевать в свободной комнате Элайзы, на ее надувной кровати, которая оказалась не по зубам ее объему легких и поэтому была лишь наполовину надута. Когда я легла на бок, мое бедро уперлось в пол. Куча спутанного нижнего белья выпала из разбитого комода, чтобы любым путем продемонстрировать, что квартира не похожа на аккуратный дом, где все с любовью уложено и ухожено.

Прозрачные платья болтались на вешалках прямо на окнах, приглушая свет уличного фонаря. Элайза уже более десяти лет снимала квартиру, сильно воспылав страстью к сиреневой потрескавшейся ванной комнате. Ее не волновали разговоры о брошенном на ступеньках лестницы холодильнике. Вот уже несколько лет она протискивалась между ним, ударяясь о хромированную ручку. Правда, однажды он исчез. Новая семья переехала на нижний этаж, забив свою квартиру витиеватой резной мебелью, очень большим количеством детей и, может быть, прихватив с собой холодильник. Дети загородили лестницу своими причудливыми играми с нарядами ведьм и домашними швабрами, на которых они беззаботно ездили. Однако Элайза не будет ничего менять. Ее квартира достигла того комфортного состояния, при котором она не может стать свалкой и способна даже к самоочищению, подобно волосам, когда вы прекращаете их мыть. Они не становятся грязнее. А может быть, вы просто перестаете замечать это.

Я услышала, как Элайза выключила свет, после чего последовал звук от прикосновения ее костлявого тела к чему-то твердому. Там, где я лежала, еще сильнее пахло тухлыми фруктами. Я проверила расколотую вазу на комоде, в которой расположились синеватые сферические предметы, которые, возможно, когда-то были мандаринами, но теперь их покрывал странного вида пушок. В моем животе забулькало, напомнив об обещанном тосте, который так и не материализовался. Во рту все еще ощущался вкус джина. Я съежилась в постели, желая поскорее заснуть и с беспокойством вопрошая себя, а что, если лифчики Элайзы вывалятся из открытого комода и придушат меня.

— Нина? Извини, что беспокою тебя с утра в субботу.

Такси промчалось с шумом по главной улице, которая соединяла наши с Элайзой районы.

— Это Ловли. У Бена еще одна съемка, правда, на следующей недели. Я хотела сразу сообщить тебе об этом, чтобы заручиться твоим согласием.

Я только проснулась и хотела есть. Элайза все еще находилась в полусонном состоянии, когда я уходила, и пробормотала что-то о рогаликах за холодильником. Я порылась там, но обнаружила лишь бутылку с мутной жидкостью для детоксикации.

— Ты не рассказала мне, каким очаровательным был Бен на съемках в агентстве «Маленькие красавчики». Маркус, ты знаешь Маркуса, говорит, что он никогда не видел такого естественного поведения. Маркус говорит, Бен создан для кинокамеры. Разве ты раньше могла себе такое представить, если бы не увидела его на экране собственной персоной? — Ее энтузиазм так и вырывался из телефона, как лимонад. — Так что он хочет работать с ним и дальше. Ему больше не нужны никакие пробы. Это в пятницу… Я ангажирую, ладно? Он будет ездить на тележке в супермаркете. Маркус спрашивает, может ли он сидеть?

— Почти что. Правда, он немного шатается, но если я…

— У него все будет отлично, тем более если ты будешь возить его по супермаркету! Он ведь к этому привык, не так ли?

Такси остановилось около квартиры. Шторы нашей спальни были закрыты. Одежда, которая была на мне со вчерашнего дня, выглядела неряшливо, а волосы пахли протухшими фруктами.

— Бен никогда не был в супермаркете, — пришлось признаться мне.

— Мы все покупаем в гастрономе, так как это проще с…

— Словом, пятница устраивает? Я так рада. У меня такое чувство (а я никогда не говорю об этом родителям), что Бену предстоит работать и работать. Ему придется заключать договор. Тебе потребуется помощь супруга.

Водитель нетерпеливо барабанил по рулю в ожидании меня. Я могла бы и пешком пойти от Элайзы, но ночь, проведенная на надутой постели, совершенно вымотала меня. Когда я проснулась, подо мной был лишь сдутый чехол.

Шторы спальни зашевелились. Джонатан держал Бена у окна и махал мне рукой.

— Конечно, я могу полностью положиться на него, — сказала я Ловли.

Мы добрались до Констанс только после полудня, хотя нам не возбранялось приезжать в любое время дня и ночи. Ее шторы были задернуты (видимо, чтобы отпугивать квартирных воров). В комнате царил полумрак и пахло печеньем. Джонатану нравилось думать, что мы навещаем Констанс каждые две недели, хотя в действительности это случалось намного реже. Я подозреваю, что всякий раз, как мы уезжали, в его мозгу возникал сигнал: «Я виноват перед матерью». Хотя выглядел он необычайно оживленно после каждого такого посещения.

В гостиной Констанс громоздился бургундский мебельный гарнитур из трех предметов с глянцевым орнаментом, украшавшим каждую горизонтальную поверхность. Группа пастушек и несколько хищных фарфоровых птиц (в натуральную величину) таращили глаза с каминной полки. На подлокотниках дивана красовались оранжевые трикотажные чехлы, будто соприкосновение со спиной окончательно испортило бы их.

— Насчет еды не беспокойся. Мы уже поели. Только чай, — сказал Джонатан с волнением.

Он повторяет это всякий раз во время наших посещений, судя по всему, чтобы не отравиться. Он боится ее еды. Большая часть съестных запасов Констанс намного старше нашего ребенка. На банке гвоздичного перца от Шварца наклеена этикетка с незнакомым рисунком; коробка с бисквитным печеньем, пропитанным вином и украшенным взбитыми сливками, лежит здесь, возможно, со времен появления пончо. Странные остатки съестного, спрятанные в холодильнике: один жесткий персик на блюде, недоеденный яичный желток, что-то наподобие серого жира в фарфоровой чайной чашке. Когда Констанс ушла в ванную комнату, Джонатан бросился на кухню и подверг осмотру ее запасы, пряча конфискованные продукты на дно бежевого пластмассового мусорного ведра.

— Обычно я не пускаю посторонних людей, кроме одной чудесной молодой супружеской пары, элегантно одетой, опрятной и вежливой, — сказала Констанс Джонатану.

— Что за посторонние люди? — поинтересовался Джонатан.

— Их церковь — не моя церковь, но я буду слушать такого благовоспитанного мужчину.

— Какая церковь? — раздраженно спросил Джонатан.

Констанс побрела на кухню, встала на шатающуюся стремянку, чтобы достать хозяйственную сумку с картошкой с полки над раковиной.

— Убери ты эту табуретку. Держи продукты внизу, под рукой. Какая церковь?

— Свидетели Иеговы, кажется. Они не уточнили. Правда, оставили мне иллюстрированный журнал и сказали, что им не нужны деньги. Но ты же знаешь меня. Я всегда живу по средствам, поэтому я дала им 5 фунтов стерлингов.

— Ты что? — пролопотал Джонатан.

— На следующей неделе они снова зайдут. Хорошо, когда есть компания, — улыбнулась она.

Бен беспокойно заерзал у меня на коленях, испытывая непреодолимое желание лично познакомиться с пастушками. У одной из них был очень хрупкий с виду посох. Я посадила Бена на коврик с длинным ворсом перед камином, который он начал лизать для знакомства. Констанс украдкой смотрела на меня, как будто на мне позорное пятно.

— Ладно, пойду взгляну на мясо, — произнесла она.

— Я же сказал тебе, мама, мы не голодны.

В ее отсутствие меня так и подмывало спросить: «Почему она ко мне так относится? Неужели она недовольна тем, какую женщину выбрал ее сын?» Меня удерживало то, что я еще недостаточно хорошо знала Джонатана. Как отца — да, но не как человека, который хотя бы немного поспорил со своей матерью. Чтобы отвлечься, я уставилась на фарфорового ястреба, подозрительно смотревшего в мою сторону.

Констанс вошла в комнату, держа три тарелки, на которых лежало темное мясо с подливкой и серой картошкой. Она поставила их на овальный обеденный стол.

— Соевый соус? — спросила она у Джонатана.

— Спасибо, не надо. Выглядит аппетитно итак, — пробормотал он.

Она стояла над нами и наблюдала, как мы возимся с мясом.

— Может быть, ты сядешь? — произнес Джонатан.

Она опустилась на украшенный кисточками горчичного цвета стул. Я поняла, что Джонатан поступил мудро, проявив осторожность к ее стряпне. В ней отрава. По крайней мере, в моей — точно. Она сердито смотрела в мою тарелку, проверяя, беру ли я нужный кусок со стрихнином.

— Мама. У нас хорошая новость, — произнес Джонатан. У него явно возникли проблемы с мясом. Его челюсти работали с шумом, но все безрезультатно. — Мы назначили дату, — сказал он, проглатывая не жуя.

Констанс отвернулась от моей тарелки и с огорченным видом уставилась в свою. Ее всклокоченные волосы прилипли к щекам.

— Свадьбы, — прибавил он.

Она погрузила вилку в подливку и облизала ее.

— Я тебе сказала, что те люди вернутся? Возможно, в понедельник. Они не будут обращать меня в свою веру, я довольно ясно дала им это понять. Но если ко мне приходят в гости, то мне это нравится. — Она смотрела на меня так, как будто удивлялась тому, что я не потеряла сознание и не раскроила свой череп о камин.

В отличие от Констанс, моя мать очень хотела, чтобы я за кого-нибудь вышла замуж. По сути, за любого. Она приглашала домой молодых парней, смущающихся мальчиков, таких как сыновья моих учителей, или скучающего вида юношу, который бродил по нашей улице с приставленным к уху радио и говорил сам с собой. Она разогревала для них еду, что-то вроде хрустящих блинчиков Финдус. Это было до ее встречи с Эшли, когда она еще и не мечтала о прикладывании с помощью клейкой ленты «лошадиных таблеток» к вискам. Она покупала дешевые кейки и сыпала сахар куда только можно, даже в йогурт. Он крошил мои зубы. К средней школе у меня было полно пломб.

Когда приходили мальчики, на ней было мало одежды (может, она всегда так делала, но мне это бросалось в глаза, только когда приходили гости). Можно было созерцать ее бедра через тонкую юбку, ее сероватый лифчик под выцветшей нейлоновой блузкой. Она напоминала мне одну из фантазий мальчишек, ту, в которой они носят рентгеновские очки, позволяющие им видеть сквозь женскую одежду.

— У твоей мамы красивые ноги, — заметил как-то парень с радио в ухе, и его лоб слегка покрылся потом.

Эти мальчики и я торчали в разных комнатах. Гость устраивался в моей спальне, где проводил время в безделье, и его внимание привлекали лишь высохшие фломастеры и спирограф. Я слонялась по комнате для гостей, свертывалась калачиком под заброшенными гладильными досками и стульями с тусклыми хромированными ножками. В конце концов мама перестала приглашать кого-либо в гости, сказав, что я необщительная. Она была права: я не хотела, чтобы кто-то был у меня дома. Я познакомилась с усердным мальчиком из Глазго с бледным лицом и любовью к серьезной литературе, но я не приводила его домой. Он приводил меня на заднюю площадку теннисного корта, где мокрые листья папоротника касались наших ног. Мы целовались, потом он вытаскивал свой половой член и яростно им тряс. У него был остекленелый взгляд. Я боялась, что он может себе что-то повредить, кровеносный сосуд например.

— Ты не против, если я подрочу? — спросил он, обхватив его посередине.

Это прозвучало, как если бы он сказал: «Ты не против, если я буду Чеховым?»

Джонатан пребывал в своем обычном пост-Констанском настроении. (Навестили мать: поставить галочку!)

— Ей надо выбираться оттуда, — сказал он, оторвав взгляд от дороги, чтобы убедиться, слушаю ли я. — Когда она приехала туда, дома были новые. Люди подстригали свои живые ограды, общались между собой. Теперь посмотри на них. Никого не волнует, что ее окна зашторены.

— Может, они думают, что там клуб с бизнес-ланчем, музыкой и все такое, — предположила я.

— Она должна переехать. Надо, чтобы ее окружали люди. Нам придется что-то сделать.

Я представила, что Констанс живет с нами, грохочет нашими кастрюлями и готовит свое мясо, и решила туда не ехать.

— Кажется, она недовольна нашей свадьбой, — осторожно сказала я.

Он засмеялся.

— Я не представляю, чтобы мама была довольна кем-то, на ком я хотел бы жениться.

Почему взрослые женщины стремятся привязать к себе своих отпрысков? Неужели я буду такая же с Беном, свирепо смотреть на его подруг, отпугивать их своей стряпней? Бет сказала мне, что ее мать плакала неделями, постоянно убегала в другие комнаты, поливала свое лицо холодной водой, когда та сообщила ей о помолвке с Мэтью. Что ж, я могу это понять. Но определенно, я не буду так раздражаться, словно меня обворовали, когда Бен уйдет из дома.

Мои родители слегка передернулись, когда я уехала. Они повезли меня в южном направлении и оказались в пробке на автостраде М25. Мать в панике схватила карту и сказала: «На ней не указаны отдельные улицы. Мы будем кружить и кружить вечно». Папа наугад выскочил на какой-то перекресток, и мы покатили вокруг восточной части Лондона, проехав пять раз мимо Музея детства. Полицейский подозрительно уставился на нас. При каждом случае мама произносила фальцетом: «Это здание выглядит восхитительно. Что это?» Наконец папа припарковался у шаткого строения, чуть ниже которого размещался клуб под названием «Джунгли». Я нашла себе хорошую работу в качестве читателя добровольных историй, посланных в женские журналы, большинство из которых были написаны неразборчиво шариковой ручкой зеленого цвета, с кляксами. Мой новый патрон сказал мне о свободной квартире, принадлежавшей его подруге. Одна стена гостиной была окрашена в черный глянцевый цвет, а все место представляло собой дренажную сточную канаву.

— Выглядит чудесно. Скоро ты освежишь тут все, — заметила мама.

Папа таскал в коробках из-под бакалейных продуктов мое барахло. У него был такой вид, словно он был готов крепко обнять меня, но так и не обнял.

— Мы уезжаем. Надо где-нибудь поесть, прежде чем все закроется.

Джонатан нажал на клаксон при виде велосипедиста, быстро проскочившего перед нами.

— Нам надо устроить, чтобы моя мама и твои родители встретились. У меня есть отгулы. Почему бы нам в пятницу не устроить пикник с барбекю?

Пятница, но в этот день у Бена состоится первая поездка на тележке в супермаркете.

— Пятница не подходит, — сказала я.

Он быстро посмотрел на меня, удивляясь, что у меня могла быть более важная встреча.

— Любители утреннего кофе «Плюшевые медвежата» устраивают пикник в парке, пока стоит хорошая погода.

Он похлопал меня по колену.

— Нина, я рад, что у тебя наладилась жизнь. Я боялся, что ты не сможешь… адаптироваться.

Я попыталась расслабиться, но не смогла, хотя его рука ласкала мое бедро. Мой обман кружил и жужжал вокруг машины. Интересно, слышит ли он его?

— Тогда как-нибудь в другой раз, но не затягивай с этим. Мы не можем позволить, чтобы они сидели вместе в загсе, совершенно не зная друг друга.

Я содрогнулась при мысли, как мать будет вести себя с Констанс. В присутствии посторонних мама возвращалась во времена своего девичества, вертела в руках заколки для волос и становилась невнимательной. Она пожалуется, что не в состоянии переварить мясо, приготовленное Джонатаном на вертеле. Почему еда стала такой проблемной?

Джонатан остановился на желтый свет, хотя мог и проскочить. Когда снова зажегся зеленый, мы не смогли ехать. Белый автофургон заблокировал дорогу. Отовсюду раздавались автомобильные гудки. Проснулся Бен, недовольный тем, что он все еще находится в машине.

— Нам надо выбираться. Так нельзя ездить, просто насилие — посмотри на улицу мамы.

— Мы не живем на улице твоей мамы.

— Нам тоже надо переехать. Ты разве против? Нас здесь ничто не держит.

— А как же Бет и Мэтью, — отчаянно произнесла я.

— Будем встречаться с ними, приглашать. Они хорошие друзья. Они же не бросят нас из-за того, что мы будем жить за городом.

Все это слишком стремительно! Минуту назад его раздражало движение. Теперь мы уже прячемся в коттедже с низким потолком и выпущенными балками, чтобы Бет и Мэтью могли нас навещать.

— Но мне нравится квартира, где мы живем, — запротестовала я. Я именно это хотела сказать.

Я сама была удивлена тому, что переехала в квартиру Джонатана. Новое ощущение, которое испытываешь, живя в чистой, хорошо оборудованной квартире, еще не изгладилось. Я даже купила необычные небольшого размера предметы — картинную рамку, подсвечник в одном из никчемных магазинов, расположенных рядом с Бет, — чтобы «пометить» свою территорию.

— Наша квартира слишком маленькая. Бен не может вечно находиться в нашей комнате. Нам потребуется еще одна спальня. Две, когда у нас будет еще один ребенок.

— Мы могли бы использовать твой кабинет, — произнесла я взволнованно.

— Какое-то время, может быть, да, когда они маленькие. Да и что нас здесь может удерживать? Мы никуда не ходим и не хотим этого. Если бы мы жили за городом, мы имели бы все: пространство, спокойствие, более просторный сад — целое владение только для нас.

У меня закружилась голова, видимо, от подливки, которая все еще плавала внутри меня. Из грузового фургона, спотыкаясь, вылез мужчина в перепачканной краской спецовке. Он почувствовал всеобщую к себе неприязнь и, осмотревшись, сунул голову в пассажирское окно желтовато-кремового цвета «жучка». Словно в подтверждение слов Джонатана об ужасе городской жизни, из «жучка» вылез стройный мужчина в блестящем костюме и треснул его по злой физиономии.

— Видишь? Здесь нельзя воспитывать нашего сына.

Наконец движение оживилось. Бен трогательно опустил рот. Джонатан, напротив, сжал свой рот. Может быть, он прав: сельская жизнь была бы спокойнее до неподвижности. Никаких яростных стычек на дорогах. Сами того не замечая, мы бы перенеслись в Средние века. Он носил бы кардиган с коричневыми пуговицами и построил бы замок, чтобы прятаться в нем. Я бы посещала собрания ассоциации женщин, ходила бы в церковь, даже несмотря на то, что не помню ни одной библейской истории, кроме той, в которой женщина превратилась в соляной столб. Я бы делала повидло. Кухня пахла бы апельсином и сахаром. Некоторые люди стремятся к такой жизни. У Чейза, моего прежнего шефа, есть дом из красного кирпича в Суррейе. Но он там не живет. Он ездит туда только на выходные, чтобы повеселиться.

— Представь себе, у нас поместье. Только подумай, сколько всего мы сможем там сделать…

Земельное владение? Я задумалась. Да на кой черт оно мне понадобилось?