Одиночка

Пролог

Пожилые согбенные люди в больничных халатах с портативными капельницами в сопровождении медсестер с трудом передвигались по коридорам гериатрического отделения госпиталя Администрации по делам ветеранов в пригороде Чикаго. В одноместную палату вошла элегантная моложавая женщина лет пятидесяти пяти. На ней был короткий клетчатый жакет «Барберри» и оливковый плащ с капюшоном, волосы собраны на затылке в хвост.

Отец сидел в кресле. Он уменьшился в размерах и еще больше постарел за те два месяца, что прошли после похорон. Она впервые заметила, как впали у него щеки и проступили кости черепа. Только густые волосы нисколько не поредели, хоть и приобрели серебристый оттенок. Ноги его были укутаны одеялом. Он смотрел телевизор, Си-Эн-Эн. От этого уж никуда не деться. Даже во время матча бостонских «Кабс» на День благодарения, когда собирались все внуки, отец просил переключиться на новости. «Просто чтобы знать, что происходит! Ну что в этом такого?» Но сегодня он не видел новостей, просто смотрел в пространство пустым взглядом.

Она заметила, что у него дрожит рука.

— Пап?

— Смотрите, кто пришел! — его сиделка отложила книгу и встала.

Он слегка повернулся — правое ухо стало хуже слышать.

Дочь!

Она улыбнулась сиделке, полной темнокожей женщине, находившейся рядом с ним практически круглосуточно. Его лицо осветилось счастливой улыбкой.

— Натали!

— Пап, я же обещала тебе, что приду. — Она наклонилась, обняла его и поцеловала в щеку.

— Я тебя ждал.

— Так уж и ждал?

— Конечно. А что тут еще делать?

Она перевела взгляд на полку у кровати.

Наградная табличка Ассоциации юристов Северного Иллинойса «Человек года», которая раньше висела на стене в его кабинете. Фотография его и мамы на фоне Великой Китайской стены. Джупитер, штат Флорида, фото одиннадцатиметровой яхты «Гаттерас», выставленной теперь на продажу. Снимки внуков, в том числе ее мальчиков — Люка и Джареда.

Все, что она положила на эту полку месяц назад, когда была здесь в прошлый раз. Воспоминания об активной и счастливой жизни.

— Грег обещал подойти немного попозже. Он сейчас занят.

Ее муж. Занят какими-то муторными юридическими процедурами по оформлению старого дома в Хайленд-Парке и имущества ее матери.

— Занят? Чем он тут может быть занят?

— Да так, всякими формальностями. Не волнуйся, пап! Мы обо всем позаботимся.

Он послушно кивнул.

— Хорошо. — Еще год назад он напялил бы очки и просмотрел каждый документ, каждый счет.

Она ласково потрепала его по густым волосам.

— Ну что ж, восемьдесят восемь, да? А ты еще хоть куда!

— Для старика ничего. — Он пожал плечами и улыбнулся костлявой улыбкой. — Но марафоны уже не бегаю.

— Ну, может, на следующий год? — Она сжала его руку. — Как у него дела? — обратилась она к сиделке. — Надеюсь, ведет себя хорошо?

— О, он всегда ведет себя хорошо! — засмеялась та. — Но с тех пор, как умерла его жена, он мало разговаривает. Много спит. Мы прогуливаемся по отделению, у него тут есть друзья, которых мы навещаем. Но в основном сидит вот так, как сейчас. Смотрит телевизор. Новости, ну и бейсбол.

— По правде говоря, он никогда не был особо разговорчивым, — заметила дочь. — Если только речь не шла о работе. Или об игре «Кабс». Он любит «Кабс». При этом надо учесть, что он вообще ничего не знал о бейсболе, когда приехал сюда. Пап, когда это было? Лет сто пятнадцать назад?

— Я не могу от них отказаться, — улыбнулся он.

— Еще бы. Послушай, а ты хочешь пройтись со мной? — Она наклонилась и взяла его за трясущуюся руку. — Я расскажу тебе о Люке. Он поступил в Северо-западный университет, где ты, пап, учился. Он способный мальчик. И бойкий. Как и ты…

Он озабоченно нахмурился:

— Скажи ему, чтобы опасался деревенских парней из Мичигана. Они здоровенные. И задираются… Они, знаешь… — Он как будто хотел еще что-то добавить, что-то важное, но откинулся назад, кивнул и уставился в пространство. Его взгляд затуманился.

Дочь погладила его по щеке.

— Пап, о чем ты все время думаешь? Мне так хочется, чтобы ты со мною поделился.

— Вероятно, у него не слишком много мыслей, с тех пор как… — сиделка не закончила мысль, не желая лишний раз поминать покойную жену. — Я не вполне уверена, что он теперь может уследить за их ходом.

— Могу, — он вдруг очнулся. — Прекрасно могу. — Он обернулся к дочери. — Просто я теперь действительно иногда кое-что забываю. А где мама? — Он оглядел палату, будто бы ожидая увидеть ее в кресле. — Почему ее нет?

— Мамы нет, пап. Она умерла. Помнишь?

— Ах да, умерла! — Он кивнул, продолжая смотреть перед собой невидящим взором. — Иногда я путаюсь.

— Он всегда был таким энергичным, — обратилась дочь к сиделке, — хотя в нем всегда ощущалась печаль, причину которой мы никогда не могли понять до конца. Мы считали, это оттого, что вся его семья погибла в Польше во время войны. Он так и не узнал, как это произошло. Мы хотели что-нибудь о них выяснить, ведь есть же архивы, но он был против. Ведь правда, пап?

Отец молча кивнул, его левая рука все еще тряслась.

— Смотри, у меня для тебя кое-что есть, — она достала из сумочки пластиковый пакет. Там лежало то, что должно было ему понравиться: журнал «Экономист», несколько новых фотографий внуков, плитка шоколада. — Мы кое-что нашли, когда прибирались в доме. Старые мамины вещицы, которые она запрятала подальше, на чердак. Вот, смотри.

Она достала из пакета сигарную коробку и открыла ее. Там лежало несколько старых фотографий. На одной из них — ее родители во время Второй мировой войны. Двое высокопоставленных военных вручали им медаль. Кроме того, в коробке был старый паспорт, воинские документы, первая страница нот одного из концертов Моцарта, разорванная пополам, а потом склеенная, белая шахматная ладья и маленькая потертая черно-белая фотография сидящей в лодке хорошенькой блондинки — на ней была белая фуражка с загнутым вверх козырьком.

На мгновение взгляд отца ожил.

— И еще — вот это, — она достала бархатный мешочек и вынула оттуда медаль. Бронзовый крест с орлом на сине-красной ленте. Мешочек был пыльный, его явно спрятали в коробку очень давно. Натали вложила медаль отцу в руку. — Пап, ведь это не обычная медаль, это крест «За выдающиеся заслуги».

Старик лишь на мгновение взглянул на него и отвернулся. Стало понятно, что он его не радует.

— Его ведь дают за особый героизм. Мальчики проверили. Ты никогда не рассказывал, что делал во время войны в Польше. Только то, что был…

Она умолкла на полуслове. Когда речь заходила об ужасах лагерей, отец неизменно отворачивался или выходил из комнаты. Он много лет не носил рубашек с короткими рукавами и никому не показывал свой номер.

— Послушай, — она протянула ему фото с военными. — Мы ничего об этом не знали. Как же так? Ведь ты был героем!

— Я не был героем, — он покачал головой. — Ты просто не знаешь.

— Так расскажи мне. Мы давно хотим об этом узнать. Пожалуйста!

Старик открыл было рот, будто собираясь наконец что-то произнести, но затем замотал головой и снова уставился в невидимую точку перед собой.

— Ведь если бы ты не совершил ничего героического, тебе бы не вручили эту медаль? — Она указала на фотографию хорошенькой женщины в лодке. — А это кто? Твоя родственница? Из Польши?

— Нет, не родственница…

Старик взял в руки разорванный листок с нотами и вгляделся в него. В его глазах что-то промелькнуло — может быть, тень улыбки, что-то давно позабытое.

— Многие из них ведут себя так, — вставила сиделка. — Не хотят вспоминать, что там было. Держат внутри до самого…

— Долли… — пробормотал старик.

— Долли? — дочь тронула его за руку.

— Сокращенно от польского doleczki, что значит «ямочки на щеках», — его лицо осветило подобие улыбки. — Она так прекрасно играла.

— Кто, пап? Пожалуйста, расскажи, кто она такая? И как ты заработал вот это? — она заставила его сжать в руке медаль. — Нет никакого смысла держать это в себе и дальше.

Отец тяжело вздохнул — казалось, выдохнул из себя весь воздух. Наконец он посмотрел в глаза дочери.

— Ты и в правду хочешь это знать?

— Хочу, — она села возле него. — Мы все хотим.

Старик кивнул.

— Ну, тогда, наверное, время пришло. — Он снова взглянул на фотографию. Воспоминания, погребенные глубоко-глубоко. — Да, мне есть что рассказать. Но если ты хочешь знать все, история начинается не с нее. — Он положил карточку. — История начинается с двух человек в польском лесу.

— Двух человек… И что они делали? — подбодрила его дочь.

— Они бежали, — старик посмотрел куда-то в сторону. На сей раз его взгляд вовсе не был пустым. — Бежали от смерти…