Одиночка

Глава 35

Вашингтон, округ Колумбия

Спустившись по ступеням Белого дома, генерал Уильям Донован направился к ожидавшему его черному кадиллаку.

Он уже садился в машину, когда рядом припарковался другой черный седан, на радиаторе которого красовался синий флажок с одной звездой. С такими флажками ездили бригадные генералы. Младший офицер выскочил из седана, чтобы открыть заднюю дверцу.

— Генерал, — приветствовал Донован, узнав коллегу.

— Билл, — генерал вылез из машины и протянул Доновану руку.

Лесли Гровс был назначен военным руководителем сверхсекретного проекта, известного в узких кругах под названием «Манхэттенский». Все лучшие умы, не занятые расшифровкой вражеских шифров, трудились на этот проект. Донован ничего не смыслил в науке, но, судя по повышенному вниманию со стороны Рузвельта и его окружения, а также слухам об огромном бюджете и чрезвычайным мерам предосторожности, было понятно, что в случае успеха этот проект ни много ни мало обеспечит союзникам решающее преимущество в войне.

— Есть минутка, раз уж мы пересеклись? — спросил Гровс.

— Разумеется, — ответил Донован.

— Пройдемся, — предложил Гровс, уводя начальника УСС в сторонку от припаркованных машин и их водителей.

— Надеюсь, мы не собираемся обсуждать, как сыграл во вчерашнем матче Датч Леонард? — пошутил шеф разведки.

— Нет, пожалуй, — улыбнулся Гровс, покачав головой.

Будучи инженером по образованию, Лесли Гровс обладал блестящим умом и талантом руководителя. Он должен был осознать, оценить, определить приоритеты и бюджет поставленных перед ним задач, масштаб которых требовал научных знаний на уровне нобелевского лауреата и опыта серьезного финансиста. Это был крупный мужчина, высокий и широкоплечий, с массивной нижней челюстью.

— Я насчет ученого-физика, о котором мы говорили пару недель назад, Мендля. Слышал, вы пытаетесь определить его местонахождение? — начал генерал.

— Мы его уже обнаружили, — сообщил Донован. — На самом деле мы за ним кое-кого послали.

— На какой стадии находится операция, если, конечно, вы можете делиться со мной этой информацией?

Донован посмотрел в глаза генералу и понял, насколько важен человек, которого они ищут. Но все же операция имела статус сверхсекретной, и в нее были посвящены лишь немногие избранные.

— Я могу только сказать, что он там. На месте. Через двое суток ваш человек либо будет на пути в Вашингтон, либо, боюсь, вам придется обходиться без него.

Гровс озабоченно кивнул. Он отвел Донована еще дальше от посторонних ушей.

— У нас нет времени, Билл. Эта гонка — адская, так бы я ее назвал. Оппенгеймер уверяет меня, что участие этого Мендля сэкономит нам месяцев шесть. Вы понимаете, насколько критичны полгода в вопросе создания нового супероружия? И сколько людей можно спасти?

— Поверьте, мы прилагаем максимум усилий.

— Ну, тогда я услышал все, что надо, — Гровс глянул на часы. — Мне пора. Президент требует, чтобы мы, вояки, являлись вовремя. Это сенаторы и министры могут приходить, когда им удобно.

— Это всегда так. — Глава УСС и руководитель Манхэттенского проекта двинулись обратно. — Лесли, я полагаю, по этой теме идут параллельные исследования?

— По этой теме?..

Донован остановился.

— По теме, которой занимается Мендль.

— По газовой диффузии, — Гровс тоже остановился. — Это процесс разделения урана-238 и более легкого изотопа, урана-235.

— Я никогда не был силен в химии, — пожал плечами Донован.

— Знай я, что мне доведется этим заниматься, я бы сам побольше внимания уделил этому предмету, — ухмыльнулся в ответ Гровс. — Но, по поводу вашего вопроса, да, Билл, мы проводим исследования: в Беркли и в Университете Массачусетса. И делаем успехи. Но, как я уже сказал, это гонка. Немцы тоже не дремлют. — Они возобновили движение. — А что?

— Я бы не хотел давать ложных надежд, — разведчик остановился и посмотрел на своего собеседника, — по поводу перспектив этой операции. Повторюсь, мы заслали человека, его куратор, Стросс, считает, что мы выбрали правильную кандидатуру и у него хороший шанс на успех. Но, по правде говоря, мы никогда особо не надеялись увидеть, как они плывут по Потомаку под белыми парусами. Если вы меня понимаете.

— Понимаю, — угрюмо кивнул руководитель Манхэттенского проекта. — Я отлично вас понимаю.

— И мне очень жаль, — Донован открыл дверцу своей машины, — когда я с ним познакомился, он показался мне перспективным молодым человеком.

Глава 36

В бараке, куда внедрился Блюм, обитало человек триста — по двое-трое на каждую койку.

После переклички он зашел внутрь. Усталые лагерники, вернувшиеся после смены, громко вздыхали и стонали, пристраивая свои изможденные тела на тощих соломенных матрасах и пытаясь подлечить свои волдыри и язвы. Блюм предполагал, что пройдет какое-то время, прежде чем немцы сверят данные проверки со списками умерших накануне.

Он старался дышать пореже, чтобы спастись от зловонного запаха немытых тел и человеческих испражнений. Со всех сторон раздавались жалобы, кашель, люди чесались и пускали газы. Некоторые в оцепенении бормотали себе под нос что-то бессвязное. Еще в Англии его привили от тифа, дизентерии и всех возможных зараз, распространенных в лагере. Однако тут от одной только вони его буквально выворачивало наизнанку. А еще вши. Наконец Натану удалось отыскать койку с одним обитателем.

— Здесь свободно? — спросил он у человека, лежавшего на нарах.

— Новенький? — заключенный посмотрел на Блюма красными воспаленными глазами.

— Да, — ответил Блюм. — Сегодня прибыл.

— Новичкам к задней стене, — мужик с верхней полки указал вглубь барака. — У отхожего места.

Стараясь дышать через раз, Блюм двинулся дальше.

В самом конце барака на верхних нарах растянулись двое. Один из них, великан, обрабатывал гнойные раны на ногах. Другой — худощавый с мелким, как у хорька, лицом и бегающими настороженными глазками. Никто из них не пошелохнулся, чтобы освободить ему место.

— Берег специально для тебя, — сказал мужчина с нижней полки. На голове у него была твидовая кепка, и он был здесь вроде как за старшего. — Предыдущий жилец только вчера помер от тифа.

— Повезло мне, — отреагировал Блюм.

— Вон миска, — Кепка указал на висевшую на кроватной стойке жестянку, грязную и проржавевшую. — На твоем месте я бы привязал ее к себе. Без миски останешься голодным. Такой тут порядок.

— Понял. Спасибо. — Блюм ухватился за перекладину и подтянулся на верхнюю полку.

— Сюда ложись, — неприветливо буркнул великан, толкая его к тому краю, что был ближе к отхожему месту. Сортир представлял собой открытую дыру со стульчаком.

— Ты откуда? — спросил его кто-то.

— Из Гижицко, с озера Снярдвы, — ответил Блюм.

— Из Мазурии? Там красиво. Как тебе удалось так долго продержаться?

— Я прятался на ферме, — его просили не вдаваться в подробности по поводу его новой биографии, так как кто-то мог оказаться из тех же краев или знать местного, который мог бы разоблачить Блюма. — Чертов почтальон нас выдал.

— Почтальон? Даже почте нельзя нынче доверять. Ну, что ты нам расскажешь? Как там на воле?

— Да немного, — в планы Блюма не входило привлекать к себе излишнее внимание или становиться популярным. Но все же… — Знаю, что на востоке дела совсем плохи. Русские уже на Украине.

— На Украине! — радостно воскликнул кто-то.

— В Англии союзники готовятся к высадке.

— К высадке? А где?

— На французском побережье. В Кале или Нормандии. Никто точно не знает, но скоро. Так сказали по ВВС. Говорят, это будет самая большая армия в истории.

— Не поспеют, — вздохнул человек с соседней койки. — Будем смотреть правде в глаза, немцы уничтожат нас всех прежде, чем кто-нибудь сюда доберется. А не немцы, так русские. Поверьте мне, я видел, что такое погромы.

— Говорят, теперь идут составы с венграми, — заговорил другой. — Мы слышим, как тысячи людей прибывают днем и ночью. Но их больше не гонят в лагерь. Сразу в расход.

— Об этом я ничего не знаю, — пробормотал Блюм, пожав плечами. Хотя ему было хорошо известно от Стросса, что именно так все и происходило. — Послушайте, помогите мне кто-нибудь. Я пытаюсь кое-кого найти. Мне говорили, что здесь находится мой дядя. Его зовут Мендль. Альфред. Он профессор из Львова. Никто не слышал?

— Мендль? Не припомню, — отозвался Кепка. — Тут по именам никого не запоминают, только в лицо.

— Я знал одного Петра Мендля, — вспомнил другой заключенный. — Но он был из Праги. Торговец рыбой, не совсем профессор. Все равно он давным-давно вылетел в трубу.

— В трубу? — переспросил Блюм.

Послышались горестные смешки.

— Эта вонь снаружи. Ты же не думал, что тут у нас шоколадная фабрика?

— Или от кухни так пахнет, — добавил кто-то. — Хотя на вкус похоже, скоро сам увидишь.

— У меня снимок есть, — Блюм достал маленькую фотографию с загнутыми углами, на которой Мендль был снят по пояс. — Передайте другим. Может, кто признает его.

Снимок переходил от койки к койке. Несколько человек, покачав головой, отдавали его дальше. Другие равнодушно пожимали плечами.

— Что-то знакомое, но недавно точно не видел, — произнес один заключенный, передавая фото соседу.

— Извини, — последний протянул снимок Блюму с нижней койки. — Не так уж много здесь львовских. В любом случае я стараюсь лица не разглядывать.

— Да тут много тысяч людей, — печально покачал головой Кепка. — И состав меняется ежедневно.

— У меня для него важная новость, — объявил Блюм. — Если кто его знает.

— У нас тут у всех новости важные, — усмехнулся кто-то. — К сожалению, ни одну из них не удается доставить.

— Философ, — закатил глаза Кепка.

— На твоем месте — я бы забыл про дядю, — посоветовал ему другой заключенный. — В любом случае его наверняка уже нет в живых.

— У нас у всех есть родственники, — вторил ему сосед. — Ты здесь новенький, еще не осознал ситуацию.

— Заткнитесь вы, мать вашу, — прошипел голос с дальней койки. — Дайте спать.

— Извини, — фотография вернулась к Блюму.

Он положил ее обратно в карман куртки. Великан с его койки уже храпел вовсю. Блюм облокотился на перекладину. Глупо было даже думать, что все разрешится легко, как по мановению руки. Сюда согнали тысячи людей, сотни тысяч, и, как сказал Кепка, состав менялся каждый день. Иголка в стоге сена. Это с самого начала было понятно. В сотне стогов сена. В сотне стогов с брошенной в них горящей спичкой. А часы тикали, и времени оставалось все меньше и меньше. Первый день уже завершился. Оставалось еще два. Ну, конечно, вот так сразу все не разрешится, — увещевал он себя.

Блюм прикрыл глаза. На него навалилась усталость.

— Ты, должно быть, очень близок со своим дядей, — заметил второй сосед по койке, похожий на хорька. — Раз носишь с собой его снимок. — Во взгляде Хорька проскочил огонек подозрительности. Недоверчивая улыбочка.

— Ну да, — ответил Блюм. Та же улыбочка. Блюм осознал, что в спешке повел себя неосмотрительно. — Он мне вообще-то отца заменил.

— Отца… понимаю, — повторил Хорек, отводя взгляд в сторону. — Львов, говоришь, — добавил он после паузы, — а ты вроде сказал, что ты из Мазурии?

У Блюма по спине пробежали мурашки. Его предупреждали, что в лагере кругом стукачи. Как будто ему недостаточно немцев за нос водить, так еще и нужно беспокоиться о тех, кто совсем рядом.

Да, очень неосторожно.

Хорек положил голову на матрас и закрыл глаза.

Блюм расслышал, как вдалеке играет оркестр. Он сел.

— Я слышу музыку.

— Ох уж эти новенькие, — вздохнул кто-то, словно в музыке не было ничего необычного.

— Печи раскаляются, — еще один заключенный перевернулся с боку на бок. — Кто-нибудь, прочитайте молитву.

Молитву… Первый день окончен. Оставалось шестьдесят часов… И ни минутой больше. Помолиться. Блюм глянул на Хорька, который, казалось, уснул. Шестьдесят часов на сотворение чуда.

Если Мендль вообще жив. Блюм наконец закрыл глаза.

Глава 37

Когда фрау Акерманн вернулась, Лео вновь пригласили играть в шахматы. В тот день, как обычно, роттенфюрер Ланге довел Лео до ворот лагеря и тот направился к бараку № 36.

Профессор лежал на своей койке.

— Как вы себя чувствуете? — Лео сел напротив Альфреда.

— Получше, — Альфред сел и выдавил из себя подобие улыбки. — С каждым днем все лучше.

— Вот, смотрите, что я вам принес. Я думаю, вы будете счастливы, — он убрал салфетку и протянул профессору дымящуюся кружку.

— Чай! — лицо Альфреда засветилось. — Это, должно быть, сон. Откуда?

— Ну, как вы думаете, откуда? Конечно, Ланге всю дорогу так и косился в надежде, что я уроню кружку. Но не посмел ничего сделать. Боюсь, он остыл, пока я его нес.

— Не имеет значения, — Альфред сделал глоток и вдохнул благоуханный аромат. — О, это же гвоздика! Я в раю.

— Я говорил, что она позаботится, — с гордостью объявил Лео. — И обо мне, и о вас. — Во взгляде юноши Альфред заметил тень печали и даже покорности. Но не смог понять, откуда они взялись.

— Да, в этом ты оказался прав, мой мальчик.

Она действительно помогла ему.

Он не умер. И это было чудом!

На самом деле это оказался тиф, правда, в легкой форме. Целую неделю Альфред пролежал в лазарете, борясь с болезнью. Двое суток он провалялся в потном оцепенении, пока не спал жар. В бреду ему слышалось, как его зовет Марта, перед его взором проплывали его работы и формулы.

И еще был этот сон, столь странный, что он не мог ничего понять, пока сознание его не прояснилось.

Молодая женщина. Красивая, блондинка около его постели. Она ухаживала за ним. Следила за врачами, требуя, чтобы они его вылечили. «Любой ценой», — настаивала она.

Любой ценой.

Почему?

Потом он узнал, что ему кололи вакцину, предназначенную исключительно для немцев. Ему давали антибиотики, ставили капельницы.

— Вот видите, она стала вашим ангелом-хранителем, — улыбнулся Лео.

— Да, это так, — согласился Альфред. — Я тебе за это очень благодарен. Если можно благодарить за то, что я снова здесь.

Он уже неделю как вернулся в барак. Ему позволили набираться сил, не послав в газовую камеру или на тяжелые работы, как остальных. Ну конечно, он все еще был слаб. Однажды приходила медсестра его проведать. Беспрецедентно. Когда он вернулся в барак, больше всех удивились его товарищи. «Мы чуть не заняли вашу койку». Теперь его называли Лазарем. Выжить после краткого пребывания на том свете — этого еще никому не удавалось.

Лео проведывал его ежедневно.

И всякий раз они находили возможность немного поработать. Альфред видел, как много им еще предстояло пройти и как мало оставалось времени. Каждый день он доставал мелок и чертил формулы на стальной доске.

Альфред поставил чай.

— Это было замечательно. А теперь займемся делом.

— Альфред, в этом нет никакого смысла. Мы все это уже проходили.

— Нет. Мы еще не обсудили схему рассеивания. Тебе известно, что при диффузии все атомы предположительно движутся со скоростью (v), и фундаментальная проблема заключается в том…

— Фундаментальная проблема заключается в том, чтобы вычислить количество атомов, которые проходят через отверстие, или миллион отверстий, за истекшее время, — подхватил Лео мысль профессора, — выраженное дельтой (t). Я правильно излагаю?

— Правильно, — признал Альфред.

— Затем, учитывая, что количество имеющихся атомов равно произведению объема диффузионного цилиндра, умноженного на плотность атомов р строчное (п) плюс прописное N в числителе, прописное V в знаменателе, где N количество атомов в цилиндре, а V — это… ну конечно, объем цилиндра.

— Хорошо, продолжай…

— С удовольствием. Количество атомов равно плотности атомов, помноженной на площадь поверхности цилиндра… затем умноженной на скорость, с которой атомы проходят… — Лео перевел дыхание. Он взял мелок и начертил уравнение на доске. — Ну как? — его глаза лучились от гордости.

— Впечатляет, сынок. Признаю, это было блестяще. Но говорил ли я, — Альфред начал писать на доске, — что не все атомы будут следовать оптимальной траектории, чтобы пройти через цилиндр? Это создает дисперсию. Чтобы это учесть…

— Чтобы это учесть, мы должны умножить указанную выше формулу на вероятность, с которой атом разовьет нужную скорость. Да, мы с вами это проходили, профессор. Я обещаю, — Лео постучал пальцем по лбу, — это все уже здесь.

— Ах да, — кивнул Альфред, признавая, что память подвела его. — Я вспомнил. Но говорил ли я…

— Говорили ли вы, что, следуя этой логике, мы можем взять наши два газа, уран-235 и уран-238, несмотря на разницу в их атомном весе, и определить уровень обогащения, который рассчитывается как… погодите… %(235) = 100 (х/х + 1), где х — это количество атомов урана-235 по отношению к количеству атомов 238? Да, это вы тоже мне объясняли, — Лео положил руку на плечо Альфреду. — Я клянусь, что все усвоил и все помню.

— В таком случае браво! — ответил Альфред с довольной улыбкой. — Значит, мы закончили.

Лео кивнул:

— Да, закончили. Правда, я до сих пор не понимаю, ради чего все это.

— Ты теперь первый в мире эксперт по газовой диффузии. Прими мои поздравления.

— Второй на самом деле.

— Ну, боюсь, скоро ты останешься единственным обладателем этого титула. Я говорил тебе, что есть люди, которые, узнав об этом…

— Да, профессор, вы говорили. Есть люди, которым нужно это узнать. Я все для них сохраню. — Но улыбка Лео погасла, и Альфред вновь увидел на его лице то выражение, которое он заметил прежде, но не смог распознать.

— Что-то тебя тревожит, мой мальчик?

— Ничего. Для меня главное, чтобы у вас все было хорошо. Допивайте…

— Добро, — Альфред отпил из кружки и мечтательно прикрыл глаза. — Не думал я, что придется еще испытать это удовольствие. Спасибо тебе, сынок. Да, не забудь про теорию смещений.

— Как же я могу ее забыть? Она отпечаталась в моей голове, как пешка на исходной позиции.

— Ну в таком случае, я свою миссию выполнил. Наверное, ты теперь захочешь избавиться от меня. Мне больше нечему тебя учить.

— Вы хотите сказать, что в вашем мощном мозгу не осталось ничего, чем вы могли бы со мной поделиться, профессор?

— Ты прав, кое-что еще есть, — ответил Альфред. — Термодиффузия… Это более сложный и не такой продуктивный процесс, — он лукаво глянул на Лео, качая головой. — И тем не менее…

Лео отложил доску и мелок.

— Ну, тогда возьмемся за дело?

— Да, но с тобой что-то происходит. Я вижу. Не притворяйся, мой мальчик. Мы ведь с тобой друзья.

После некоторого замешательства Лео признался:

— Она подарила мне еще кое-что. Помимо чая, — он запустил руку в карман и извлек оттуда нечто, зажав его в кулаке.

Когда он раскрыл ладонь, Альфред увидел шахматную фигуру — довольно изысканную ладью, очень детально выточенную из алебастра.

Лео отдал ладью профессору.

— Думаю, это означает, что наши игры закончились.

— Да, — согласился Альфред и положил ладонь на колено Лео. — Похоже на то.

— А это значит, что… — Лео улыбнулся, на этот раз покорно и печально.

— Это значит, тебе ужасно повезло, что ты научился от меня всему этому, — подмигнув, взбодрил его Альфред. — По крайней мере, ты выйдешь отсюда не с пустой головой.

— Не думаю я, что Любинский, или Марков, или с кем я еще соперничал за шахматной доской, согласятся с тем, что моя голова такая уж пустая.

— А что Любинский или Марков сделали для того, чтобы расширить знания человечества?

— Я еще вот что взял, — признался Лео, доставая помятый снимок. На нем была фрау Акерманн в лодке. Приподнятый козырек морской фуражки подчеркивал ее жизнерадостную улыбку и счастливые глаза. — Я увидел его среди фотографий и, когда она вышла, сунул в карман. Она выглядит такой счастливой.

Альфред понял, что это та самая женщина, которая ухаживала за ним в лазарете.

— Да, согласен.

— Она просто так от меня не откажется, — Лео посмотрел на профессора. — И от вас. Вот увидите.

— Давай не будем опережать события, Лео. Возможно, к этому приложил руку ее муж. Ты ведь знал, что он не был большим поклонником ваших игр. Пока остается надежда, жизнь продолжается. А если жизнь продолжается, всегда есть чему поучиться, не так ли? — Альфред улыбнулся.

— Ну тогда надежда остается, — ответил Лео и, взяв кружку, протянул ее Альфреду.

— За новые знания, — Альфред поднял кружку и допил чай. — В них наша последняя надежда. Ты согласен?

— Давайте пока остановимся на надежде, — притормозил его Лео.

Глава 38

Среда

Легковой «Даймлер» со свастикой и орлом на борту несся по польским дорогам. Его фары пронзали утренний туман.

На заднем сиденье сидел полковник Мартин Франке.

Совсем еще молодой водитель хоть и носил нашивки Абвера на воротничке, всего месяц как выпустился из учебки, или как она там теперь называлась, и с трудом справлялся с машиной. От Варшавы до Освенцима было чуть больше трехсот километров — часа четыре при хорошей погоде по изрезанному колеями шоссе S8, но по этой каше, конечно, дольше.

— Пожалуйста, быстрее, ефрейтор, — нетерпеливо произнес Франке. — Обгоните этот грузовик. — Ехавший впереди автомобиль явно тормозил их.

— Слушаюсь, полковник, — ответил ефрейтор, выжимая педаль газа.

Франке убедил своего начальника, генерала Гребнера, командировать его в лагерь. Был сделан звонок в Берлин, где, как ему сказали, командующий лагерем штандартенфюрер СС Хосс участвовал в совещании с рейсфюрером Гиммлером. За главного в Аушвице оставался штурмбанфюрер Акерманн. Франке счел, что ему лучше заняться этим делом безотлагательно, о соперничестве между руководителями Абвера и СС за благосклонность фюрера было известно всем. Если Франке поставит одного из них в неловкое положение, он почти наверняка будет сослан на восточный фронт.

Но чем больше Франке анализировал ситуацию, тем больше он убеждался, что инстинкты его не подвели. Целью запланированной операции являлся концлагерь. Сообщение «Охотник за трюфелями уже в пути». Донесение о виденном в этом районе самолете и парашютисте. Березовые леса. Район был малонаселенный, никаких военных действий или стратегических объектов.

Кровь в жилах полковника побежала быстрее. Он словно очнулся после долгого сна. Последний год его недооценивали и отодвинули в сторону. Что-то там определенно затевалось. Но откуда? Из Англии, наверное. И что именно? Нападение? Побег? Диверсия?

Ему оставалось лишь узнать, кто и что.

Франке почти физически ощущал, что в случае успеха его позор канет наконец в Лету. За его действиями будет следить сам Гиммлер. А жена примет его обратно, и он получит назад свой статус и уютный schloss в Роттах-Эгерне.

Все зависело от того, сможет ли он поймать этого человека.

Еще три часа.

— Хорошо бы доехать до места сегодня, — прикрикнул он на водителя, притормозившего перед стадом коз, пересекавшим дорогу. Все польские дороги представляют собой коровьи тропы. Водитель принялся громко сигналить.

Франке изнывал. Кто-то точно там был. Он должен его обнаружить, этого человека. Откуда бы он ни появился.

Чертов охотник за трюфелями.

Это было состязание интеллектов, говорил себе Франке. Партия в шахматы.

Ты думаешь, ты один. Ты веришь, что ты спрятался. Но ты ошибаешься.

Ты у меня под колпаком. Мой нос учует тебя, когда мы встретимся.

Так что остались только ты и я.

Глава 39

Блюм открыл глаза еще затемно. Их капо Зинченко уже шел по баракам, громко стуча дубинкой по стенам и нарам.

— Rauss! Rauss! Поднимайтесь и блистайте, пташки мои! Вас ждут чудеса и приключения! Шевелите задницами!

Люди на нарах начинали шевелиться.

— Уже рассвело?

— Можно еще пару минут, ну пожалуйста, Зинченко!

— Вставайте! Вставайте, скоты! — безжалостно орал капо. — Я стараюсь с вами по-хорошему, позволяю вам поспать лишние пять минут, и вот как вы мне отвечаете!

За ночь Блюм просыпался раз десять. Ему удалось поспать не больше часа: пришлось лежать в неудобной позе, урвав себе клочок тонкого засаленного одеяльца, которое они делили на троих и которое не согрело бы и вшей, кишевших в кроватях. Вокруг стоял храп. Его не отпускала тревога за то, что предстояло сделать.

— Рабочие команды начинают через тридцать минут, проверка через пять, — инструктировал капо. Он был мускулистый, с обильной растительностью на лице и в фуражке, это отличало его от обычных заключенных. На груди у него был нашит красный треугольник, это означало, что он был просто уголовником. — Пять минут! Все на выход!

Постепенно барак приходил в движение. Умывание предусмотрено не было. Несколько человек выстроились в очередь к параше.

Блюм слез с нар и отыскал мужчину в твидовой кепке, с которым общался накануне. Тот сворачивал одеяло.

— Мне нужна работа, — сказал Блюм. — Вы можете мне помочь? Что-нибудь в лагере, если возможно. Хотя бы на первые день-два. Я хочу найти дядю.

— Поговори с ним, — Кепка указал на коротышку с набухшими веками. — Он служил адвокатом в Праге, здесь его назначили барачным писарем.

В каждом бараке был писарь, определявший людей на работу, об этом рассказывали Врба и Вецлер.

— Спасибо.

Пробившись через толпу торопившихся заключенных, Блюм подошел к писарю.

— Я новенький. — Он намеревался попросить, чтобы ему дали сутки на поиски дяди.

— Как звать?

— Мирек.

— Номер…?

Блюм показал свою руку. Тот переписал номер в черную записную книжку.

— Есть место у Ростина, как раз для тебя, — угрюмо ухмыльнулся писарь. — Мои поздравления. Эй, тебя только что повысили! — крикнул он кому-то в толпу.

— Алилуйя! — ответили ему.

— Санитарная команда, — пояснил писарь.

— Что надо делать?

— Ростин тебе покажет.

Как объяснили Блюму, его работа состояла в том, чтобы таскать ведра с испражнениями в выгребную яму, находившуюся за воротами лагеря. Ведра не только из их барака, но из бараков 12 и 24. Таким образом Блюм мог заходить в другие здания, когда там были люди.

— Только будь осторожен, — предостерег его писарь. — Если прольешь дерьмо на территории лагеря, скорее всего, схлопочешь пулю в башку. Ростин очень расстроится: ему придется все это убирать.

— В таком случае я буду особо осторожен, — пообещал Блюм.

— И глаза не поднимай. Время от времени кто-нибудь из охраны будет толкать тебя ради развлечения. Если прольешь ведро — молись. Похоже, они считают, что мы даем эту работу тем, кто не стоит того, чтобы его кормить.

— Спасибо. А как же Ростин во всем этом выживает?

— Ростин? — пожал плечами писарь. — Думаю, он почти не ест.

Перед бараками под свистки охраны люди строились в шеренги на проверку. Утро было стылым и сырым, совсем не майским. Все кругом ежились и кутались в тонкие холщовые куртки. Блюм нервничал. Во время переклички его легко могли разоблачить. Держа в руках планшет с истрепанными списками, вперед выступил лейтенант Фишер, блокфюрер СС.

— Порядок вам известен, — рявкнул он. — Построиться по алфавиту. Когда называют ваше имя, делайте шаг вперед.

Все построились в четыре длинных ряда. Фишер приступил:

— Абрамович…

— Здесь, — выкрикнули из заднего ряда.

Охранник лизнул карандаш и сделал пометку в списке.

— Адамчук?

— Да. Здесь.

— Алинески?

Блюм затаился в последнем ряду. Вызывали по фамилиям. Он мог затеряться в толпе, и ему не придется откликаться на свое имя. Вот если бы они пошли по рядам и проверяли всех персонально, и каждому надо было бы называть свое имя, а его имя, Мирек, у них не числилось, вот тут-то пришлось бы выкручиваться.

— Бах?

— Здесь!

— Балчич…

На весь барак ушло почти двадцать минут. Все пространство было заполнено заключенными, стоявшими напротив своих корпусов. Колонны из соседних бараков переходили одна в другую, превращаясь в огромную толпу. Блокфюреры надрывались, выкрикивая имена. Человек, оказавшийся рядом в Блюмом, наклонился к нему и спросил:

— Ты здесь новенький?

— Да, — кивнул Блюм.

— Кто-нибудь рассказал тебе про местные порядки?

— Порядки? Нет еще, — затряс головой Блюм.

— Тогда слушай. Это поможет тебе выжить. Фишер, — человек указал на блокфюрера, который вел проверку, — действует только по инструкции. Не придирается, но и не поможет, если что. Вон тот, — сосед посмотрел на ефрейтора с рыжими волосами и приплюснутым носом, — Фюрст. У него дома больная сестра. Он делает свою работу, но с ним можно договориться, если ты меня понимаешь.

— Имеешь в виду взятки?

Сосед пожал плечами.

— Если тебе есть что предложить. Но ни при каких условиях не попадайся вон тому гаду, — и он махнул в сторону охранника с лицом как у ищейки, толстыми губами и обвислыми веками. — Это Дормуттер. Он бешеный. Здесь он прямо как в раю. Может убивать, кого захочет. Держись от него подальше. Даже не могу пересказать тебе, что он делал с людьми.

— Я понял. Спасибо, — сказал Блюм.

Сосед рассказал ему про других охранников и капо. Настоящих чудовищ, которые могли убить человека просто ради развлечения. И про тех, кто лишь выполнял свою работу. Про тех, кого Блюм должен был избегать, и тех, на кого мог рассчитывать.

— Каждому из нас когда-то объяснили, какие тут порядки, — заключил сосед. — Но теперь ты сам по себе.

После проверки заключенные некоторое время могли, смешавшись в толпу, пообщаться друг другом: переброситься парой слов с соседями, обсудить, что нового, кто умер, а также выменять сигареты и съестное.

Блюм извлек снимок.

— Я ищу дядю, — обратился он к заключенному из соседнего блока. — Его зовут Мендль. Вы его не знаете? Он из Львова.

— Извини, — ответил тот, — но его здесь нет.

Блюм пересек двор и задал этот вопрос другому:

— Я ищу этого человека. Это мой дядя. Его зовут Мендль.

— Я его не знаю. Прости. — В ответ опять отрицательно покачали головой.

Он переходил от группы к группе, вглядываясь в лица окружающих и не спуская глаз с охранников, готовых придраться к любому, кто на них посмотрит.

— Вы не знаете этого человека? Не видели его? Мендль.

— Нет, — раздавалось в ответ снова и снова. — Извини.

— Вот его фотография. Посмотрите, пожалуйста.

— Что-то знакомое, — сказал один, — но ничем не могу тебе помочь. У тебя нет сигарет? А то я подыхаю.

— Он, скорее всего, умер, — пожал плечами другой. — Чего ты так переживаешь-то? У всех здесь есть родные.

— Извините.

Глядя на тысячи людей, скорее мертвых, чем живых, просто пытающихся дожить до конца дня, Блюм начинал опасаться, что безнадежно опоздал. Врба и Вецлер подтвердили, что профессор находился в лагере, но это было в январе. Прошло четыре месяца. Он мог не выдержать холода. Заболеть тифом. Получить дубинкой по голове. Попасть в газовую камеру. Блюм осознавал всю тщетность своих поисков. Не подведите нас, — попросил его президент Рузвельт. Но даже Рузвельту было не под силу контролировать хрупкую грань между жизнью и смертью в этом аду.

У Блюма возникло ощущение, что он проделал весь этот немыслимый путь ради покойника.

Настало время завтрака. Блюм вернулся к своему бараку и встал в очередь, держа наготове жестяную миску. Со вчерашнего дня, когда он съел отвратительный суп, у него не было во рту и маковой росинки. Но эта еда была намного хуже. Он даже не мог понять, из чего ее сварганили: из капусты, картошки? Половник безвкусного пойла с очистками и прогорклым жиром да кусок черствого хлеба. Он посмотрел на товарищей, сгрудившихся у барака и жадно поглощавших пайку.

А что, если я не смогу его найти? — спрашивал себя Блюм. Что тогда?

Что, если он никогда не сможет отсюда выбраться? Ему придется остаться. Сколько он тут протянет?

Сморщившись, он отхлебнул баланды из миски. Потом еще раз втянул в себя пойло, как это делали все вокруг. Ему предстояло еще отработать дневную смену.

Раздались свистки.

— Стройся! Стройся! Жратва окончена.

Все разошлись по рабочим бригадам.

Он услышал, как где-то заиграл оркестр.

Глава 40

— Guten morgen, герр лагеркоммандант! — служащие лагерной администрации вскакивали при его появлении.

— Доброе утро. Продолжайте, — он махал им, направляясь к своему рабочему месту.

На столе его уже ждал кофе. Он сел и начал просматривать утренние сводки. За вчерашний день «обработали» более двадцати одной тысячи. Очень хорошо. На целых 12 процентов сверх нормы. Большинство прибыло в тот же день — и сразу же оприходовано. Ожидаемые сегодня показатели тоже его порадовали. Два состава: один из чешского Терезиенштадта, другой из Венгрии. День и ночь предстояли хлопотные.

У него были четкие суточные квоты, но в отсутствии коменданта Хосса он хотел их превысить. Чтобы показать всем, что может управлять лагерем эффективно и с должной дисциплиной. Как знать, прикидывал лагеркоммандант, может, его начальник как раз сейчас получает повышение? Поездка его в Берлин затянулась неспроста. Может, из-за этого он и задерживается. Важно, чтобы все видели, что, пока его нет, лагерь в надежных руках. Работа продолжается, нормы соблюдаются. То, что здесь происходило, находилось под непосредственным надзором рейхсфюрера Гиммлера и его ближайшего окружения. Если начнутся повышения, он желал, чтобы его имя фигурировало в начале списка.

Сегодня утром ему предстояло решить еще одну проблему, размышлял Акерманн.

Грета.

Его начинало беспокоить, что его супруга так привязалась к шахматисту-еврею, который приходил к ним в дом. Он бы еще мог понять, если бы это произошло раз или два. В этом случае она не выказала бы к нему особого внимания. Но она засыпала парня подарками и просила Акерманна составить ему протекцию. Утром по дороге на службу он решил, что разберется с этим раз и навсегда. Очевидно, это уже стало предметом шуточек персонала. А это подрывало моральный дух. Даже Хосс перед отъездом упомянул об этом, хотя и не напрямую, а так, полушутя за рюмкой шнапса: «Грета, должно быть, теперь играет как гроссмейстер…» И засмеялся. Однако Акерманн понял, что он хотел сказать. Он решит вопрос до возвращения начальника. В конце концов программа «окончательного решения» оставалась в силе, и рейх следовало очищать в организованном порядке, не поддаваясь идиотскому и ложному фаворитизму. Грета должна это понимать. Он мог бы сделать это быстро. Избавиться от всего барака. Никто бы не осудил его за это. Но с женщинами бывает трудно. Вот почему проблема оказалась довольно щекотливой. Он видел, как она здесь несчастна. Уже больше месяца жена не допускала его к себе.

Да, проворчал он себе под нос, это все-таки подрывает моральный дух.

Вошел его адъютант, лейтенант Фромм:

— Извините за беспокойство, господин майор, но у меня для вас сообщение. Из Варшавы.

— Из Варшавы?.. — удивился Акерманн.

— Да, от генерала Гребнера. Из Абвера.

— Из Абвера?.. — глаза Акерманна округлились еще больше. Разведка. Лагерь получал приказы напрямую из Берлина, лично от рейсфюрера Гиммлера. — Какого хрена здесь надо Абверу?

— Сегодня прибывает полковник Франке, — адъютант передал Акерманну телеграмму. — Похоже, у него есть вопросы касательно безопасности.

— Безопасности? Здесь? — лагеркоммандант коротко хмыкнул. — Он, наверное, шутит. Проще прорваться между ног у монашки.

— Тем не менее генерал просит, чтобы в отсутствие комманданта Хосса мы оказали ему всяческое содействие.

— Ну да, содействие, — набычился Акерманн. — Пусть приезжает. — Вот только этого сейчас не хватало — чтобы абверовцы совали свои высокомерные носы в их дела. Когда им нужно выполнять нормы. — Но я с ним возиться не собираюсь. Пусть Кимнер с ним ходит. — Кимнер был счетоводом, он отвечал за различные службы: кухню, лазарет, снабжение. — Мне есть чем заняться сегодня.

Прибывали два состава. Еще двадцать тысяч на обработку. К тому же еще эту проблему с женой решить.

Акерманн знал, что тут нужен особый подход. Его уже раздражало чувство неудовлетворенности. Он должен показать ей, что если это плохо для него и для морального духа, то плохо и для нее тоже.

Да, подумал Акерманн, все это зашло слишком далеко.

Он вернул телеграмму Фромму.

— Доложите мне, когда он приедет.

Глава 41

Блюм вывозил ведра с полужидким дерьмом на тачке и сливал их в выгребную яму, находившуюся прямо за колючей проволокой. Он старался не вдыхать носом. На виду у охранников он двигался быстро, но аккуратно, глаза долу, понимая, что может стать объектом их издевательств. Опорожнив ведра, он обдавал их водой из шланга и нес обратно в бараки.

Большинство заключенных были на работах, но в каждом бараке оставались больные или отдыхающие после ночной смены. Блюм доставал снимок Мендля.

— Я ищу дядю, — повторял он. Вы его не видели?

Всякий раз Натан получал один и тот же отрицательный ответ:

— Нет. Извини.

— Его здесь нет.

Безучастное движение плечами: «Извини. Тут так много народу».

Он уже начал отчаиваться, и тут в 31 бараке лежавший на койке мужчина взял снимок и, посмотрев на него несколько секунд, кивнул:

— Я его знаю. Мендль. Он ведь профессор?

— Да, — сказал Блюм, не веря своим ушам.

— Вроде из Львова.

— Так точно, — подтвердил Блюм. Настроение у него поднялось.

Мужчина покачал головой.

— Я не видел его больше месяца. Слышал, он вроде заболел. — Незнакомец протянул снимок Блюму. — Прости, но я думаю, что он умер.

— Умер, — повторил Натан, пикируя с небес на землю. — Вы уверены?

— Я знаю, что его положили в лазарет. Оттуда мало кто возвращается. Спроси у парня-шахматиста. Он точно знает.

— Шахматиста?

— У чемпиона лагеря. Они играют раз в две недели. Ты их увидишь. За лазаретом. Извини, больше я ничем помочь не могу.

Парень-шахматист. Они играют раз в две недели… Надежда стремительно таяла. У него всего два дня, даже меньше. Я думаю, он умер. Он рисковал всем, прошел весь этот путь, горько размышлял Натан, вытаскивая очередное ведро из-под стульчака, и все это — ради трупа…

Блюм решил порасспрашивать в лазарете. Если профессор там лежал, кто-нибудь должен знать, где он теперь. Но это может вызвать подозрения. Парень-шахматист. Разыскать его не составит особого труда. Но он уже и так привлек к себе внимание, показывая всем и каждому фотографию профессора. Если он начнет ни с того ни с сего искать кого-то еще… Это точно вызовет подозрения.

Но какой у него был выбор?

Он выволакивал за забор очередную пару ведер. Кругом было полно охраны. Здесь он был особенно осторожен, избегая прямых взглядов и стараясь не пролить ни капли. Как назло эти ведра были на редкость тяжелые и полны до краев. Он почувствовал, что один из охранников приглядывается к нему. Только бы пройти мимо…

— Стоять! — голос прогремел прямо сзади.

Блюм встал как вкопанный.

— Куда это ты так спешишь с таким ценным товаром? — с насмешкой поинтересовался вертухай.

Блюм на секунду закрыл глаза, а когда открыл, содрогнулся. Он увидел того самого охранника, про которого ему рассказали во время проверки утром. Дормуттер. Он просто бешеный. Любой ценой не провоцируй его. Его надо избегать.

Фуражка сдвинута набок, глубоко посаженные глаза с обвислыми веками и глумливое превосходство во взгляде.

— На вид тяжелые, — процедил Дормуттер, размахивая толстой дубинкой. Он встал у Блюма за спиной.

— Да, они тяжелые, но это ничего, — ответил Блюм и сделал шаг вперед. — Можно мне продолжить…

— Я скажу тебе, когда будет можно, жиденок! — грозно рявкнул эсэсовец.

— Слушаюсь, — Блюм замер.

— Как зовут?

— Мирек, — ответил Блюм. Язык его почти присох к небу.

— Да, как же они перегрузили этого бедолагу! — Дормуттер говорил громко и с явной издевкой, обращаясь к своим товарищам охранникам. Блюм ощутил удар дубинкой по левой руке. Ведро дернулось. Блюм всеми силами постарался его удержать.

— Гм, — крякнул Дормуттер у него за спиной.

Потом Блюм почувствовал, как его ударили по правой руке. И снова переполненное ведро дернулось вперед. Помня предупреждение писаря, Блюм снова приложил все усилия, чтобы не потерять равновесие. Было понятно, чего добивался охранник.

— Мы не любим, когда проявляют невнимательность и позволяют этим ведрам заполниться до краев. Из-за этого может произойти…

Блюм получил новый удар по левой. На этот раз более сильный. Оба ведра закачались. В ужасе, Блюм напрягся и замер. Ручки впились в его ладони. Ведра становились все тяжелее.

Если прольешь дерьмо на территории лагеря, скорее всего, схлопочешь пулю в башку, — эхом прозвучало в его голове.

— Ты ведь понимаешь, какая будет угроза для здоровья, если это прольется. Ничего хорошего?

— Да, герр фельдфебель, — согласился Блюм. Его пальцы были готовы разжаться.

На этот раз удар пришелся по спине. Ведра колыхнулись. Блюм буквально заклинал ведра не переворачиваться. И снова каким-то образом все обошлось.

— Для ясности, говоря о риске для здоровья, — немец начал тыкать Блюма в поясницу, — я имел в виду твое здоровье, жид. — И он опять ткнул Блюма дубинкой.

Натан понимал, что не выдержит более сильных тычков. Пот струился у него по лбу. В любую секунду мог последовать удар по голове, тогда он упадет, ведра разольются, и все будет кончено.

Сзади последовал новый толчок, ведра закачались, и Натан шагнул вперед. Дерьмо перелилось через край и потекло по стенке. Блюма охватила паника.

Больше удерживать ведра он не мог. Если что, решил Блюм, он не погибнет без сопротивления, как его родные. Их убивал такой же человек, с такой же ненавистью во взгляде. Он развернется и нахлобучит эти ведра охраннику на голову. И пусть будет что будет. Он сжал руки, ожидая очередного тычка. Дерьмо, перелившись через край, повисло на верхней кромке ведра.

Это конец.

— Я всего-то хотел сказать тебе, — гоготнул эсэсовец, — что надо почистить сортир в здании охраны.

— В здании охраны, — повторил Блюм, еле ворочая одеревеневшим языком. — Да, герр фельдфебель.

— Считай, что тебе повезло, — заявил Дормуттер. — У нас сегодня важный гость, и я только что начистил сапоги. А то мне бы пришлось, — немец щелкнул языком, — искать другого жида, чтобы вылизывать дерьмо в здании охраны. Теперь можешь идти.

— Слушаюсь, — кивнул Блюм, делая шаг вперед.

— Запомни, здание охраны. Тебе нужен пропуск, — и он сунул в руку Блюма белую бумажку.

— Благодарю, — Блюм выдохнул с облегчением и поспешил со своими ведрами дальше.

— И вот что, Мирек, у тебя хорошее чувство равновесия, — крикнул эсэсовец ему вслед. — Ты мог бы ходить по проволоке в цирке. В следующей жизни!

Он засмеялся. Ему вторили другие охранники, услышавшие шутку. Дормуттер отвернулся, и Натан поспешил выйти за ворота.

Ноги у него подкашивались. Он поставил полные ведра у края выгребной ямы и выдохнул с облегчением. С трудом разогнув затекшие пальцы, Блюм освободил ведра от содержимого.

Ему хотелось выйти отсюда как можно скорее. Было понятно, что он не сможет выполнить задание. Мендль, судя по всему, был мертв. Теперь Блюму нужно было выбираться самому. Он хотел бы вернуться с человеком, который был им так нужен. Не подведите нас. Вы даже не можете представить, как много зависит от вашего успеха. Но что он мог сделать? Даже если Мендль и был где-то здесь, живой, было ясно, что Блюму не хватит времени все тут обыскать — лагерь был слишком велик. Три дня. Они дали ему всего три дня. Найти иголку в стоге сена. С самого начала… В сотне стогов сена! Эта миссия невыполнима.

Он быстро вернулся в тридцать первый барак и поставил опорожненные ведра на место. Ему предстояло вычистить еще два барака. Но он вовсе не хотел, чтобы Дормуттер увидел его еще раз до того, как он выполнит его приказ. Натан знал, где находится здание охраны. Он помнил его местоположение по схеме Врбы и Вецлера. Часть его твердила: «Пойди и надери эту нацистскую задницу». С божьей помощью, он продержится здесь еще сутки. Дормуттер не сможет проверить его по имени: здесь были тысячи и тысячи заключенных, эсэсовец никогда его не найдет. Так же, как он не смог обнаружить Мендля. Искать другого жида, чтобы вылизывать дерьмо.

Но он пошел.

Пошел, потому что кого-то другого заставят или, может быть, даже убьют из-за этой работы. И еще потому, что ему повезло, а не использовать Божью милость было как-то недостойно.

Здание охраны находилось сразу за воротами, около башни с часами.

— Вон туда, — махнул, не глядя на Блюма, охранник, посмотрев его пропуск.

Это было длинное кирпичное строение с высокой покатой крышей. С одной стороны стояла пара машин — пустой вездеход с военным крестом на двери и немецкая версия джипа. Мимо прошел охранник.

Блюм показал ему свой пропуск:

— Сортир?..

Эсэсовец указал рукой назад: туда.

С другой стороны здания, согнувшись перед стойкой для велосипедов, стоял заключенный и драил велосипедные колеса. Блюм уже собирался завернуть за угол, но тут взгляд его упал на этого заключенного.

Сердце Блюма остановилось.

Этот человек был, несомненно, старше многих. Волосы седые, больше не русые и поредевшие. Но все еще зачесаны набок.

Похудевший, с выступающими скулами. Тень самого себя.

Почти непохожий на человека со снимка, который Блюм носил с собой.

Но когда тот поднял голову, Натан увидел мясистый приплюснутый нос, провисшую линию подбородка — то, что он так четко запомнил. Может ли это быть?.. И затем — нахлынувшее чувство ликования: черная родинка на левом крыле носа. Она и будет для тебя особой приметой, — предупреждал его Стросс.

Особая примета! Блюм возликовал.

Он шагнул вперед:

— Профессор Мендль?

Глава 42

Старик поднял голову.

Для Блюма произошедшее было равносильно миражу в пустыне. Неужели ему показалось? Или он просто так хотел, чтобы это было реальностью? Старик был настолько исхудавшим и болезненным — странно, что его до сих пор не пустили в расход. И как Блюм вообще смог его узнать?

— Мы знакомы? — спросил заключенный.

— Вы профессор Альфред Мендль? Преподаватель из Львовского университета? Вы читали лекции по физике электромагнитных излучений?

Заключенный присмотрелся к Блюму, как будто тот был одним из его бывших студентов.

— Совершенно верно.

Блюм испытал эйфорию. Да, это был он! Исхудавший. С выпиравшими скулами. От него осталась одна только тень. Нечто среднее между человеком и призраком.

Но это был он!

— Не пугайтесь, — Блюм подошел поближе. — И, пожалуйста, не сочтите меня сумасшедшим, после того, что я сейчас скажу, — он оглянулся, нет ли поблизости охраны. — Слава богу, я вас нашел. Я искал вас повсюду.

— Искали меня? — старик непонимающе прищурился.

— Да, — кивнул Блюм, — вас. Вот смотрите, — и он достал из-за пазухи снимок.

Мендль выпрямился и уставился на свое изображение широко раскрытыми глазами. Ничего не поняв, он вернул фотографию Блюму:

— Но почему меня?

— Профессор, это может прозвучать безумно, — Блюм встретился взглядом с Альфредом. — Но это не так. И я могу это доказать, — он старался говорить как можно тише, чтобы никто не мог их подслушать. — Я тайно пробрался в лагерь. Я приехал из Вашингтона, из Америки.

— Из Вашингтона? — теперь профессор разглядывал его с недоверием. — И вы утверждаете, что пробрались сюда? Чего ради?..

— Ради вас, профессор. Чтобы вытащить вас отсюда.

Мендль хмыкнул: этот человек явно был сумасшедшим.

— Вы говорите ерунду, кем бы вы ни были. Выбраться отсюда удалось только двоим людям. Да и то, никто не знает, что с ними стало.

— Это были Вецлер и Врба, — отреагировал Блюм. Профессор удивленно поднял брови. — Смотрите, — Блюм закатал рукав и продемонстрировал предплечье. — Это номер Рудольфа Врбы. А22327. Они спаслись, профессор. Сейчас они живут в Англии. Это они помогли мне попасть сюда.

Мендль взял руку Натана и ошарашенно смотрел то на номер, то на него.

— Я понимаю, как все это звучит. Но я могу доказать каждое слово.

— Да кто же вы, черт возьми, такой, что смогли попасть сюда? Какой-то диверсант? Но вы на такого не похожи. И польский у вас безупречный. Говорите, вы из Вашингтона? Я стар, но не глуп, молодой человек.

— Моя фамилия Блюм. Я поляк. Три года назад я еще жил в Кракове. Всю мою семью расстреляли немцы, я бежал в Соединенные Штаты. Пошел на службу в армию. Месяц назад мне предложили вернуться сюда. Чтобы спасти вас. И привезти в Америку.

— В Америку… — глаза Мендля еще больше округлились. Но потом он лишь улыбнулся и покачал головой. — Оглянись вокруг, сынок. Ты что, не видишь двойных рядов колючей проволоки под током и всех этих охранников? Собираешься вызвать такси, и чтобы его подали к воротам? Ты предлагаешь выбираться отсюда? Каким образом?

— У нас есть план. На путях за пределами лагеря еще ведутся работы?

— Денно и нощно. Ты же чуешь запах печей Биркенау? Двадцать четыре часа в сутки. Чем больше поездов, тем больше топлива для печей.

— Завтра мы вызовемся туда в ночную смену, — едва слышно объяснил Блюм. — Будет налет польских партизан.

— Партизан? Здесь?

— Да, все уже оговорено. За нами прилетит самолет. Тот, который сбросил меня два дня назад. Вы отправитесь в Англию и потом в Америку. Кем бы вы ни были, я могу сказать только, что вы им очень нужны.

— Кем бы я ни был? — профессор не скрывал скепсиса. — Если это какая-то уловка, уверяю вас, я…

— Вас уже пытались вывезти с документами парагвайского посольства. С вами контактировал представитель в Берне. — Блюм пересказывал то, что ему было известно. — Вы добрались до швейцарской границы, потом в Роттердаме должны были сесть на грузовое судно. «Принц Эуген». Так? В конце концов вы оказались во Франции в центре для беженцев в Виттеле.

Недоверие на лице Мендля постепенно сменилось изумлением. Он кивнул. Затем улыбнулся. Он все понял.

— Я обещаю вам, что это никакая не уловка, — Блюм смотрел ему в глаза. — Мне не сказали, чем вы занимались и почему вы им так нужны. Только то, что вас необходимо привезти. Поэтому я здесь. И еще я вам должен передать вот это…

Блюм надорвал подкладку куртки, извлек оттуда сложенный листок бумаги и протянул его Мендлю. Старик глянул на бумагу, все еще недоверчиво, неуверенно развернул ее, не спуская с Блюма настороженных глаз. Он надел очки.

Это было письмо.

Наверху красовалось изображение Белого дома.

Глаза у профессора чуть не выкатились из орбит.

«Профессор Мендль, — тихо, себе под нос начал он читать по-английски. — Вы нужны для фронта. Я могу сообщить вам, что мы почти добились результата. По соображениям безопасности я не могу сказать вам, в чем именно. Но я знаю, что вы меня понимаете. Я пишу вам, чтобы гарантировать, что вы можете довериться этому человеку, Натану Блюму. Он наш посланник. Вы должны приехать сюда и поделиться своими разработками ради свободы и победы в войне. Благодарные американцы нуждаются в вас и ждут вас. Да поможет вам Бог! Ради блага человечества».

— Боже мой! — пробормотал Мендль в полнейшем изумлении.

Подписано Франклином Делано Рузвельтом, Президентом Соединенных Штатов Америки.

Мендль поднял голову и посмотрел на Блюма, лицо его побелело как полотно.

— Как вы это достали?

— Мне его передали. В Англии, перед моим отъездом.

— Эксперименты с тяжелой водой? — Мендль начал складывать два и два. — Американцы уже близки? Должно быть, близки, если послали вас.

— Я что-то слышал, но не знаю подробностей. Мне велели доставить вам это письмо и вывезти вас отсюда.

— Эти мерзавцы уничтожили все мои записи, — в отчаянии Мендль покачал головой. — Дважды! И к тому же, вы видите, что я не в лучшей форме. Я слишком стар, чтобы играть в шпионов.

— Вы должны бежать, — настаивал Блюм. — Я рискую жизнью ради вас. И вот что я сделаю. Я не представляю, что вы там знаете и почему они так хотят заполучить именно вас, но чтобы доставить меня сюда, куча людей поставили свои жизни на карту, профессор. Так что вы должны. Вы обязаны поехать.

Мендль вздохнул и закрыл лицо ладонями.

— Это пока надо убрать, — он сложил письмо, — не дай бог, кто-нибудь увидит… — Он огляделся вокруг опасливо и смущенно, все еще в шоке от происходящего, и засунул письмо за пояс.

— Я хочу спросить вас, профессор, — продолжал Блюм. — Ваша семья?..

Мендль покачал головой:

— Их не стало вскоре после нашего приезда сюда.

— Мне жаль. Моих тоже убили. Значит, вас тут ничего не держит. Я могу поручиться за партизан, они умелые и преданные бойцы. Свою задачу они выполнят.

— А мы-то что должны делать? — саркастически воскликнул профессор. — Бросать лопаты и бежать в лес? Пока нацисты на минуточку отвернутся в другую сторону?

— Нет. Мы не побежим в лес, мы побежим к реке, — ответил Блюм. — В противоположном направлении. Там нас встретят.

— Встретят… — Мендль не скрывал сомнений. — Я боюсь, что с тех пор, как я бегал стометровки, прошло некоторое время. К тому же я только что болел.

— Вокруг начнется суматоха, охранники будут отбивать атаку партизан. Я вас выведу.

— И когда все это произойдет?

— Завтра ночью. После полуночи, — уточнил Блюм. — Я побегу в любом случае, с вами или без вас. Хотя я бы предпочел, чтобы вы присоединились ко мне.

— Говорите, нас будет ждать самолет?

— Он приземлится в двадцати километрах отсюда. Нас туда доставят партизаны.

Мендль на секунду закрыл глаза и задумчиво кивнул:

— Здесь умерли мои Марта и Люси. Часть меня говорит, что и мой путь будет окончен здесь.

— Как по мне, так вы должны как-то отплатить за их гибель. Я вот пытаюсь отплатить за смерть своих. Завтра последний день. Я не знаю, в чем ценность ваших знаний, но они очень нужны союзникам.

— Это все до такой степени невероятно…

— Возможно, профессор. И тем не менее, вы должны пойти со мной.

Из здания охраны, болтая, вышли двое солдат. Они спустились по ступенькам и, продолжая разговаривать, смотрели на Блюма и Мендля.

— Was gibts hier? — спросил один из них. Что происходит?

— Сортир, герр офицер, — Блюм протянул пропуск, — я спрашивал дорогу…

— Ну так иди, — рявкнул солдат. — Не отвлекай старика от работы. Сортир там. Давай, давай. — И они двинулись дальше, возобновив свою беседу. Дойдя до конца здания, они забрались в вездеход. Затарахтел двигатель.

Блюм посмотрел на Мендля.

— Решайтесь, профессор. Мне надо идти. Мне лучше не привлекать внимания…

— Вот что я решил, — казалось, профессор не определился до конца.

— Пожалуйста, мне нужно поскорее вернуться к работе.

— Тогда да! Мой ответ — да, я пойду, — Мендль сжал костлявой ладонью плечо Блюма. — Вы правы, для Марты и Люси время ушло. Но оно не ушло для моих знаний. Я пойду с вами.

Блюм сжал плечо Мендля в ответ.

— Даю вам слово: я выведу вас отсюда. Или умру.

— Но есть одно условие…

— Какое?

— Я пойду не один. Кое-кто должен будет меня сопровождать.

— Боюсь, это невозможно, — закачал головой Блюм.

— Есть один мальчик. По правде говоря, он уже не мальчик. Ему семнадцать.

— Это не обсуждается, — стоял на своем Блюм. — Я с трудом смогу обеспечить защиту вам, а если еще будет парень… Это не конкурс симпатий. Идет война. Правительство США пошло на беспрецедентные меры, чтобы устроить все это.

— Боюсь, это не пожелание, пан Блюм. Это мое условие. Или я не иду. И это не просто какой-то парень, — Мендль запнулся на секунду. — Он мой племянник. Я его не брошу, — во взгляде профессора появилась твердость. — Без него я не пойду.

— Племянник… — Блюм не скрывал тревоги. Это прибавит хлопот. Больше ответственности. Затруднит побег. А если паренька ранят? Что тогда? Профессор останется с ним или пойдет дальше?

— Вы бы оставили свою собственную плоть и кровь, пан Блюм?

Блюм начал смягчаться. Какой у него был выбор? Вопрос Мендля попал в точку.

— Парень умеет хранить секреты?

— Я об этом позабочусь, — пообещал Мендль. — Он замечательный мальчик. Во многих отношениях.

— Мне неважно, какой он, главное, чтобы он не издал ни звука. От этого зависит все.

— Он нас не выдаст, — пообещал Мендль. — Я вам клянусь.

Блюм понимал, что рискует. Он не представлял, как повел бы себя в подобной ситуации капитан Стросс. Но ему не оставили выбора. Он видел решимость в глазах профессора. Без парня Мендль не пойдет. А он был здесь ради этого.

— Ну хорошо. Но никому ни слова. Ни единой душе.

— Вот увидите, он не станет для нас обузой. Даю вам слово.

— Я надеюсь. От этого зависят наши жизни. Но перед отходом я должен с ним познакомиться. В каком вы бараке?

— В тридцать шестом.

— Я — в двадцатом. Нам предстоит попасть в рабочую команду на железную дорогу.

— Я знаю, как это сделать, — кивнул Мендль. — Есть один охранник, Рихтер, он там обычно за главного. И есть знакомый капо. Они всегда ищут желающих. И взятки. Если бы у меня были деньги.

— Об этом могу позаботиться я. Завтра я вас разыщу. Скажитесь больным, — Блюм протянул профессору руку, — я приду к вашему бараку.

Они закрепили договор рукопожатием.

— Знаете, с того дня, как мы покинули Львов, — печально посмотрел на Натана профессор, — мы с Мартой мечтали отправить нашу дочь в Америку. Конечно, как только мы попали в тот поезд, стало понятно, что этой мечте не сбыться никогда. Так что, может, и к лучшему, что их больше нет. Наверное, так судьбе угодно. Если бы хоть одна из них была жива, я бы ни за что не уехал.

— Понимаю, — кивнул Натан.

Глава 43

Абверовский «Даймлер» пропустили через ворота и направили к зданию администрации лагеря. Встречать Мартина Франке вышел красивый смуглый майор СД с волевым лицом.

— Герр полковник, — офицер коротко отсалютовал Франке. — Я лагеркоммандант Акерманн. Исполняю обязанности начальника лагеря во время отъезда комманданта Хосса.

— Майор, — вскинул ладонь Франке. Они пожали друг другу руки.

— Вам пришлось проделать долгий путь, чтобы посетить нас. Сожалею, что комендант не может лично вас приветствовать.

— Прошу прощения, что прибыл срочным порядком. Надеюсь, я не отвлекаю вас от службы. Но у меня дело чрезвычайной важности, и оно касается происходящего у вас в лагере.

— Если Абверу кажется, что дело срочное, — Акерманн улыбнулся, не скрывая сарказма, — тогда любую работу можно отложить. Пройдемте, вы приехали издалека, из самой Варшавы. Обсудим все за чашкой кофе.

Они зашли в администрацию. Пока они усаживались за небольшой стол для совещаний под висевшей на стене картой лагеря, лейтенант Фромм принес им кофе.

— Начальника задержали еще на день в Берлине, он встречается с оберштурмбанфюрером Эйхманом и рейхсфюрером Гиммлером.

— Я так и понял, — ответил Франке, услышав в голосе эсэсовца нотки превосходства. Формально Франке был выше чином, однако политическая конкуренция за доступ к уху фюрера между Абвером, которым руководил Геринг, с одной стороны, и СС, подчинявшейся непосредственно Гиммлеру, с другой, ни для кого не была секретом. Этот Акерманн, рассудил Франке, скорее всего, прибегнет к протекции своего начальства. Но Франке намеревался поставить его на место.

— Так что прошу вас, — произнес Акерманн, взглянув на часы, — я не хочу показаться грубым, но меня ждет много дел.

— В таком случае, сразу к делу. Я предполагаю, что кто-то проник в ваш лагерь, майор.

— Проник в лагерь?

— Да, некто был сброшен с самолета неподалеку отсюда. Возможно, в качестве разведчика, чтобы способствовать освобождению лагеря союзниками. Или с какой-то другой целью, — Франке поставил чашку на стол.

— С какой? — Акерманн откинулся назад и скрестил ноги, всем своим видом демонстрируя скептицизм.

— Может быть, чтобы найти здесь кого-то.

— Никто не может попасть сюда незамеченным, — начальник лагеря смотрел на Франке, недоверчиво щурясь. — И зачем? Вы же видели евреев, которых вывезли из Варшавы. Вы должны иметь представление о том, что здесь происходит. Только полный идиот согласится оказаться здесь по своей воле.

— Может быть, им надо кого-то вывезти, — Франке посмотрел прямо в глубоко посаженные глаза майора.

— Я уверен, вы обратили внимание на меры безопасности при въезде сюда. У нас тут двойная колючая проволока. Под током. Ее круглые сутки патрулируют охранники с собаками. У каждого заключенного есть номер, проверки проводятся ежедневно. Любое въезжающее и выезжающее транспортное средство тщательно обыскивается.

— Да, майор, — открыв портфель, Франке достал оттуда папку. — Я обратил внимание на ваши меры безопасности. Но я не уверен, что вас информировали о самолете, который пролетел на малой высоте в районе Вилковице, в тридцати километрах от лагеря, а также о парашютисте, замеченном в этом районе. Возможно, вступившем в контакт с польским сопротивлением, — он выложил рапорт о доносе фермера. Акерманн медленно его прочитал.

Похоже, он был не в курсе этих событий.

— У вас свои заботы, герр лагеркоммандант. Этой рутиной занимаемся мы, в разведке. Кстати, — Франке выложил следующий документ, — у вас в лесу ведь не растут трюфели, майор?

— Трюфели? Обычно они растут в северной Италии. И во Франции, — добавил Акерманн.

— Так я и думал, — сказал Франке. — Но березовый лес у вас тут имеется?

— Березовый? Да, таких здесь полно, — начальник лагеря с любопытством просмотрел перехваченные Франке объявления об «охотнике за трюфелями» в березовых лесах. Он прочитал их и отложил в сторону. — Но ведь это ничего не доказывает. Этот человек, даже если все так, как вы говорите, может быть где угодно.

— Здесь поблизости есть стратегические объекты?

— Есть лагерь для военнопленных, как часть общего тюремного комплекса. И еще идет строительство завода «ИГ Фарбен».

— Для которого, полагаю, вы поставляете рабочую силу, — закончил Франке.

Акерманн еще раз пролистал отчет и положил его на стол.

— Ну, если он здесь, как вы утверждаете, ему отсюда не выбраться. Здесь в лагерях около трехсот тысяч заключенных, — сказал майор. — В общей сложности.

— Да, и я хочу, чтобы каждого из них проверили, — заявил Франке. — Сегодня же.

— Вы хотите? — Акерманн смерил его взглядом.

— Да. Об этом распорядился генерал Гребнер в Варшаве. — Франке вытащил приказ. — А также рейхсмаршал Геринг…

Акерманн взял бумагу и с нарастающим гневом уставился на приказ, подписанный абверовским генералом.

Не скрывая своего пренебрежения, он дочитал меморандум.

— Герр лагеркоммандант, мы бы не хотели замедлять расследование подрывных действий, которые потенциально могут повлиять на ход войны, из-за межведомственных препирательств, назовем это так. Вы потратите целый день на согласование с вашим начальством, которое в любом случае будет получено. И если я правильно оцениваю ситуацию, вы не захотите быть ответственным за подобную проволочку в отсутствии вашего непосредственного начальства.

Акерманн скорчил недовольную гримасу. Еще раз взглянув на приказ, он положил его на стол и отодвинул от себя подальше. Франке видел, что майор предпочел бы схватить эту бумажку и разорвать ее в клочья. Внезапно он задумался.

— Два дня назад, говорите…

— Да. Утром двадцать третьего.

— Вчера мы пропустили на стройку в основном лагере тридцать одного наемного рабочего. А покинули территорию только тридцать.

У Франке заблестели глаза.

— И вы это не расследовали?

— Охранники предположили, что произошла ошибка. Время от времени это бывает. Но ни один заключенный не пропал. Какой безумец согласится по собственной воле остаться в этой адской дыре, полковник?

— Очень хорошо подготовленный и дерзкий, майор. Я прошу доставить ко мне человека, ответственного за эту рабочую бригаду.

— На это уйдет некоторое время.

Сегодня предстояло проделать огромное количество работы, сверить статистику. Ожидалось два новых поезда с заключенными. А эта погоня за фантазиями только отвлечет личный состав. Бросить все, и ради чего? Здесь, за колючей проволокой, находилось триста тысяч заключенных.

— Боюсь, мне придется обсудить это с коммандантом Хоссом, герр полковник.

— Я повторяю, герр майор, не в ваших интересах афишировать, что подобное ЧП произошло в отсутствии вашего начальника, вы же упорно продолжаете это межведомственное перетягивание каната по поводу того, кто главней…

В СС нет никакого уважения к Абверу, понял Франке. Акерманн очевидно считал себя человеком действия, который не боится замарать руки в дерьме ради фюрера, и неважно, какой кошмар он при этом творит — Франке обратил внимание на стоявший в лагере жуткий запах. Без сомнения, Акерманн считал полковника ретивым клерком, который занимается только перекладыванием бумажек.

И все же Франке понимал: эсэсовец видит, что прижат к стенке.

— Фромм! — лагеркоммандант вызвал адъютанта. Лейтенант, подававший им кофе, вбежал в кабинет.

— Слушаюсь, герр майор. Вызывать капитана Кимнера?

— Нет. Принесите пиджак, который обнаружили сегодня утром. В строительном контейнере.

— Слушаюсь, герр майор.

Франке посмотрел на заместителя начальника лагеря:

— Был обнаружен пиджак?

— Сегодня утром. Он мог попасть сюда откуда угодно, полковник. Он мог там пролежать три дня или неделю.

— К вам кто-то проник, майор! — Франке торжествующе ткнул пальцем в стол, глаза его сверкали. — Он рисковал жизнью, чтобы попасть сюда. Я это знаю. И мы должны узнать, ради чего.

Глава 44

Перед ужином Альфред отправился к сороковому бараку и разыскал Лео. Сидя на койке, тот изучал шахматную позицию на самодельной доске.

— Отойдем, — сказал Альфред. — Я должен показать тебе кое-что важное.

— Я тут вообще-то занят, — ответил юноша. Но старик похоже был сильно взволнован.

— Скорей.

— Вы прямо как натянутая струна, — заметил Лео, пока они шагали в отсек для больных, который находился в глубине барака. — Что происходит?

— Твои молитвы услышаны, — объявил Альфред, широко улыбаясь. — Все, что я тебе скажу, останется исключительно между нами. Ты никому не будешь об этом рассказывать, ни приятелю, ни соседу по койке. И уж точно ни новому партнеру по шахматам. Даешь слово?

— Мое слово? Ну, конечно, — Лео видел горящие глаза профессора. — Говорите, в чем дело.

Альфред сжал его руку:

— Кое-кто прибыл сюда, чтобы спасти нас.

— Сюда?

— Именно. В лагерь.

— А «вытащить нас» — вы имеете в виду…

— Вытащить нас из лагеря. У него есть план.

Лео скривился в подобии улыбки и положил профессору ладонь на лоб.

— У вас снова тиф, профессор? На сей раз вы точно бредите.

Альфред пробуравил Лео взглядом.

— Я похож на больного, Лео?

— По правде — совсем не похожи, в первый раз за несколько недель, — Лео мотнул головой.

— Тогда смотри. Я тебе кое-что покажу. — Мимо них в сортир прошел заключенный. — Иди-ка сюда и говори потише.

— Столько предосторожностей. Это что, шутка какая-то?

Они переместились в дальний уголок, где можно было на некоторое время уединиться.

— Слушай меня, Лео. Кое-кто пробрался в лагерь. Но не просто из-за забора… Он приехал из Вашингтона. Из Америки. За мной! Я понимаю, звучит безумно, но пока ты опять не потащил меня в лазарет… — Альфред достал из кармана штанов сложенный листок бумаги. — Он дал мне вот это.

Лео взял листок.

Альфред накрыл его ладонью.

— Сначала поклянись еще раз, что это останется строго между нами.

— Ну, я же уже обещал, Альфред. Хорошо, будь по-вашему, клянусь.

— Своей семьей.

— Да, своей семьей, — согласился Лео. — Тем, что от нее осталось.

— Тогда читай, — Альфред убрал руку.

Лео медленно развернул бумагу, настороженно поглядывая на друга. По-английски Лео знал лишь пару слов, почерпнутых из вестернов и довоенных фильмов Чарли Чаплина. Но он отметил имя в начале письма: «Профессор Мендль». И был шокирован, увидев на адресе отправителя слова «Соединенные Штаты Америки» и изображение Белого дома в Вашингтоне, где жил американский президент.

Лео посмотрел на профессора, в горле у него пересохло.

— Откуда вы это взяли?

— Читай, мальчик мой. И посмотри, посмотри, кто это подписал, — приговаривал Альфред, тыча пальцем в текст.

Лео пробежал послание взглядом и уставился на подпись, отпечатанную жирным шрифтом внизу.

У Лео перехватило дыхание.

— Это шутка? Если да, то я оценил. Но я не понимаю, зачем вы…

— Это не шутка, юноша. За мной приехали, и у них разработан план побега. И может быть, он сработает. — Взгляд у Альфреда был настолько решительный и сияющий, что Лео наконец перестал сомневаться. — Но есть один интересный момент.

— Момент?

— Да. — Альфред положил руку ему на плечо. — Я хочу, чтобы ты бежал со мной.

— Я?

— Да, ты, сынок, — подтвердил Альфред. — Ты теперь все знаешь. Каждую формулу. И каждую прогрессию, которую я разработал, все, что относится к диффузии. Вот ради чего я обучал тебя все это время. Если, паче чаяния, со мной что-нибудь случится, — он взял Лео за плечи, его взгляд вновь стал целеустремленным и живым, — ты должен стать моим вторым мозгом.

Глава 45

Окрыленный надеждой, Блюм закончил свою работу и вернулся в барак. Он его нашел! Вокруг страдали от усталости и болезней его товарищи по несчастью, но внутри у него все пело.

Он нашел своего человека!

Иголку в сотне стогов. Теперь им оставалось только осуществить побег. Задача не из простых. Было совершенно ясно, что профессор совсем не в той физической форме, чтобы уворачиваться от пуль. Очень повезет, если его возьмут в рабочую команду на железную дорогу. Для этого придется дать взятку. И еще этот парень, племянник Мендля, лишняя забота для Натана. Это только увеличивало риск. Но он понимал, что без парня профессор с ним не пойдет. Вы бы оставили свою собственную плоть и кровь? Так что придется это сделать, чем бы это ни кончилось.

Завтра… Блюм постарался отключиться от стонов и вздохов, которые беспрерывно раздавались в бараке. Целью всех остальных здесь было дотянуть до конца дня, но он не терял надежды к завтрашнему вечеру оказаться далеко отсюда. Натан еще раз повторил в уме план побега. Им надо будет держаться с той стороны, откуда по прямой можно добежать до реки. Было условлено, что в ноль тридцать из леса будет открыт огонь. В суматохе они побегут в противоположном направлении — к реке. Где их встретят партизаны. Если все пойдет хорошо, через сутки он уже совершит величайшее чудо в истории этой войны, а если нет — станет еще одним из многих тысяч безвестных павших героев.

Продержаться бы этот день.

— Ну как? Нашел его? — спросили его снизу. Это был мужчина в твидовой кепке. — Дядю своего?

— Нет, — ответил Блюм. Он уже проявлял неосторожность, и у него не было желания возбуждать подозрения окружающих. — Должно быть, он и вправду умер.

— Ну, по крайней мере, благодаря своей работенке ты получил первоклассную экскурсию по лагерю, — добродушно пошутил Кепка. — Не переживай, многие из нас поимели это удовольствие. Чем ты занимался до войны?

— Моя семья владела шляпным бизнесом, — ответил Блюм. — У отца был магазин и ателье на втором этаже.

— О, шляпы, — Кепка снял свой измятый головной убор и осмотрел его. — Если я вдруг выберусь из этой ямы, может, и мне понадобится новая шляпа.

— Если нам удастся выбраться из этой ямы, вы, может, не захотите расставаться со старой, — подыграл ему Натан. — Это будет ваша счастливая кепка. Но если будете у нас в Гижицко, заходите. Обещаю вам хорошую скидку на новую шляпу.

— Закажу фетровую, — мечтательно произнес Кепка. — С жесткими полями.

— Да, касторовую, — подхватил Блюм. — Они самые лучшие. — Он вспомнил, как отец любил водить его по мастерской. Мастера были в основном мужчины, на специальных машинах они придавали заготовкам форму и нашивали ленты на шляпы. — Проклеить, отпарить, вытянуть…

Внезапно послышались крики и грохот. В бараке появились охранники с дубинками.

— Что происходит? — зашептались встревоженные люди. — Вы что-нибудь видите?

Любое неожиданное вторжение вселяло в заключенных ужас.

— Вам всем повезло, — объявил блокфюрер Мюллер, прохаживаясь между рядами нар. — Завтра к нам приезжает комиссия из Красного Креста, мы хотим, чтобы вы выглядели хорошо. Так что пришло время мыться и чиститься. Оставляйте свои вещи здесь. Вы скоро вернетесь. Давайте, поднимайтесь! Через час вы почувствуете себя на сто процентов лучше.

Но заключенные пребывали в нерешительности и в страхе. Красный Крест? Его здесь никогда не бывало. Может, приезжали один раз в детский лагерь. Многие из них сидели в лагере по нескольку лет. Они нас обманывают. Неужели это конец?

— Вы ведь понимаете, что это значит! Нас всех убьют! — закричал кто-то. — Так было с тридцать четвертым бараком на той неделе. Никто из них не вернулся!

— Ну же, что за глупости, — пытался утихомирить их Мюллер. — Откуда вы взяли эту чушь? Это всего лишь баня. Вы будете не больше мертвыми, чем я. Будете пахнуть намного лучше. И избавитесь от вшей. Разве это плохо? А друзей ваших из тридцать четвертого барака перевели в другой лагерь. Ну же, давайте, давайте! Это для инспекторов из Красного Креста. Всем построиться! Вы же знаете, мне можно доверять.

Один за другим, понимая, что выбора все равно нет, заключенные начали подниматься с нар. Тревога нарастала. Это какая-то уловка? Или они говорят правду? Может, это пресловутый «отбор», свидетелями которого они уже были? Охранники ходили между рядами и колотили дубинками по стойкам. При этом они казались заботливыми няньками, а не безжалостными убийцами, какими их все знали.

— Давайте, вставайте. Не беспокойтесь. Нечего тут волноваться. Пошли.

Мужчина, с которым Блюм беседовал, сдвинул назад свою кепку и пробормотал философски:

— Может, и обойдется…

Блюма терзала тревога. Он должен решить, что делать. Не было сомнений в том, что произойдет дальше, и куда их всех поведут. Он видел отчеты Врбы и Вецлера. И надо же было именно сейчас… Он только что отыскал Мендля. Еще сутки — и их тут не будет. Он соскочил с нар. Посреди хаоса и сутолоки он пытался найти выход. Может, бежать через сортир? Там есть окно. Но потом он увидел, что около сортира стоит Зинченко, уговаривая всех, что ничего страшного не произойдет, таким же успокаивающим тоном, как это делал Мюллер.

— Чепуха, это не «отбор». Встретимся в душевых. Да вы вернетесь обратно еще раньше меня, — говорил он, подталкивая к выходу колебавшихся заключенных. — Вещи не берите. Через час вы вернетесь.

Один только фальшиво-заботливый тон Зинченко выдавал истинное значение происходящего.

Пока все строились, повинуясь приказу, Блюм лихорадочно искал выход. Неужели их настолько подавили, что, когда пробил их час, они готовы были сдаться без сопротивления? Или же попытки оказать сопротивление лишь откладывали неизбежный конец?

— Стройся! Стройся! — подталкивали их охранники. Один заключенный отказался вставать с нар, в отчаянной попытке остаться незамеченным он просто свернулся под одеяльцем. Охранник постучал по его ноге и скинул одеяло дубинкой.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы так боялись маленькой баньки? Давай, не отставай, ты тоже.

— Нет, нет! — вопил заключенный. — Я не хочу в баню. Я останусь здесь, — он вцепился в кроватный столб.

— Ну же, Холечек! — Зинченко поднял заключенного с нар.

— Пожалуйста, пожалуйста, — умолял тот, впившись в рукав капо.

— Иди, — капо втолкнул его в очередь.

Кепка спокойно сложил свое одеяло и оставил его в ногах койки.

Они знают, не сомневался Блюм. Они должны знать. Это не секрет. И все же идут — покорно, как овцы на заклание.

— Мы должны сопротивляться, — высказался кто-то в строю.

— Как? — спросил другой. — Кулаками? У них дубинки, оружие. И потом всегда есть надежда, что на этот раз они не врут. Шансов больше, если не сопротивляться.

— Да, вот моего приятеля Руди реально отвели позавчера в душ. Он вернулся целый и невредимый, — согласился еще один. — Мы должны идти.

— Всем держаться строя и двигаться на выход! — рявкнул блокфюрер Мюллер.

Блюм решил, что у него нет другого выхода, кроме как встать в строй. У дверей стоял офицер, проверявший номера. Повсюду сновали охранники. Сегодня весь состав был тут. Пытаться бежать не было никакого смысла. Куда? Бежать здесь было некуда. Под бдительным наблюдением охраны Блюм медленно приближался к выходу. Настала его очередь засучить рукав:

— Мирек, А22327.

— А22327, да ты ветеран, — офицер посмотрел ему прямо в глаза и записал номер. — Проходи вперед. Приятного душа.

Снаружи заключенные жались друг к другу, ожидая, пока выйдут остальные. Охранники проверяли пустой барак. Блюм огляделся. Несколько солдат в касках стояли, держа автоматы наготове. Побежишь — и тебя уложат за секунду. Солдаты, совсем еще молодые, глядели безучастно, не спуская пальцев с курка.

Если у кого и оставалась надежда, что их поведут мыться перед приездом Красного Креста, то теперь все стало предельно ясно.

Некоторые заключенные начали подвывать от страха.

— Все, теперь в главным воротам! — скомандовал офицер, регистрировавший номера.

Туда, откуда доносился невыносимый запах. С бьющимся сердцем Блюм вглядывался в лица охранников, понимая, что от правильного выбора сейчас зависит жизнь. Он нащупал шов на поясе.

Колонна начала двигаться.

— Нас ведут по Химмельштрассе, — пробормотал кто-то. — По дороге в рай.

Люди в строю читали молитву «Шма Исраэль» и плакали. Некоторые оглядывались в поисках знакомых и повторяли, что этого просто не может быть. «Почему нас? Ведь кругом так много других».

— Почему мы должны умереть? Мы еще можем работать…

Блюм плелся в общем строю. Он поклялся себе, что не уйдет без борьбы. Как его родные. Их просто поставили к стенке. Тоже, наверное, наврали чего-нибудь. Сказали, что ищут кого-то. Отец, должно быть, до самого конца уговаривал маму и сестру Лизу не суетиться — через пару минут они вернутся к себе в квартиру и будут пить чай. Блюм волочил ноги, как все, но взгляд его сканировал окружающих. Должен быть выход. Выход есть всегда. Как в Кракове — по туннелю, по крышам. Всегда что-нибудь найдется, надо только хорошо искать.

И тут он вспомнил.

Шаг за шагом двигаясь вперед, Блюм начал присматриваться к охранникам. Кто? Один из них согласится.

Тот, который его спасет.

Незаметно, под курткой, он разорвал шов на поясе и достал оттуда бриллиант. Сердце стучало, как набат.

Огромный ограненный камень был на ощупь как отполированная ракушка. Десять каратов. Блюм на секунду взглянул на него, чтобы убедиться.

Он стоил целое состояние.

Это лучше, чем наличные, сказал Стросс. На случай, если попадешь в беду.

Хорошо бы камень выручил. Теперь он был единственным шансом Натана.

А ведь сейчас, подумал Блюм с нарастающей паникой, я попал в настоящую беду.

Глава 46

Блюм сжал камень в кулаке.

— Не задерживаться! Продолжать движение! — охранники подталкивали бормочущих и рыдающих людей в спины.

Понимая, что от его выбора зависит жизнь, Блюм пристально разглядывал охранников. Они стояли через каждые десять шагов, вооруженные дубинками и автоматами.

— Давайте, шагайте вперед. Вы будете рады, когда станете чистыми.

Большинство из них Блюм видел впервые — он и пробыл-то здесь всего сутки. Заметил Дормуттера, того, что издевался над ним, когда Блюм нес ведра. Это будет чистое самоубийство, — понимал Блюм. Еще один стоял на воротах, когда Блюм носил ведра с дерьмом в выгребную яму. Мюллер, их блокфюрер. Что про него говорили? Этот действует по инструкции.

Не подходит.

Время шло.

Кто же тогда? Он присматривался в бесстрастным лицам. Если он ошибется, его пристрелят на месте.

Они шли двумя шеренгами, растянувшись на полсотни метров. Ростин, чью работу он сегодня выполнял, был через ряд впереди. В двух рядах позади Блюм увидел человека, который объяснял ему, кто здесь кто. Даже писарь, продержавшийся столько времени, понурив голову тащился впереди.

Теперь их ничто не спасет.

По мере приближения к воротам их колонна сливалась с такой же колонной из женского лагеря.

У женщин были затравленные лица, белые от ужаса.

— Почему мы? — рыдая и ломая руки, кричали многие из них. — Мы не хотим умирать!

— Помогите нам, — просили другие.

— Мы себе не можем помочь, — отвечал им мужчина из строя. — Как мы вам-то поможем?

— Держитесь, — поддержал их Кепка, шедший в нескольких шагах впереди от Блюма. — Что тут скажешь?

С молитвами и стенаниями колонна медленно двигалась дальше.

Блюм заглядывал в глаза каждому охраннику. Кто?

Они приближались к кирпичному зданию с трубами на крыше. И в этот момент Блюм разглядел рыжие волосы и толстый нос обершарфюрера Фюрста, стоявшего в цепи охранников с люгером в руке.

Фюрст.

Тот самый, про которого сказали, что с ним можно договориться.

Это должен быть он.

Внезапно женщина с повязкой на обритой голове выскочила из строя и закричала:

— Я не пойду! — Протестуя, она тряхнула головой и побежала в сторону женского лагеря.

— Вернись в строй! — закричал последовавший за ней охранник.

— Нет, не вернусь, — женщина отказалась исполнять приказ.

— Вернись сейчас же! — потребовал охранник, поднимая автомат.

— Иди назад! Назад! — кричали ей из колонны. — Тебя…

И тут словно до всех внезапно дошло: да какая разница? Через считанные минуты они все будут страдать. Только ее мучения закончатся быстрее. Колонна остановилась, все смотрели на женщину.

— Стоять! — крикнул охранник, лицо его стало багровым. Но женщина не остановилась. — Назад!

Раздалась короткая очередь. Она упала вперед, изношенное платье обагрилось кровью. Она еще цеплялась за жизнь, ползла, задыхаясь, впиваясь ногтями в землю.

— Беги! — кричали ей из толпы. — Беги!

Но охранник выпустил в нее еще одну очередь. На короткое время воцарилась полная тишина.

— Пошли, пошли! Не смотреть! — прикрикнул Мюллер.

Слившиеся колонны приближались к воротам крематория. Времени не оставалось.

Блюм протолкался через толпу поближе к Фюрсту. Обершарфюрер совсем не был похож на человека, которого можно было подкупить. В эсэсовской фуражке, лихо сдвинутой набок, он невозмутимо подгонял заключенных пистолетом. Блюм понимал, что, если он ошибся, его постигнет такая же участь, как и ту женщину. Хотя не пройдет и нескольких минут, и они войдут в здание с плоской крышей, двери за ними закроются, и очень скоро все будут мертвы. Так или иначе. Выбора не было.

Зажав в кулаке драгоценный камень, Блюм шел с той стороны колонны, которая должна была подойти к Фюрсту вплотную. До эсэсовца оставалась пара метров. У Натана была одна попытка. Он молился, чтобы в этих пронзительных жестких глазах мелькнула искорка милосердия. Шаг, еще шаг.

Сейчас или никогда.

С колотящимся сердцем Блюм вырвался из колонны и рванул прямо на ничего не подозревавшего немца.

— Ты! Вернись в строй! — Фюрст отпрянул назад и поднял люгер. Глаза его вспыхнули гневом.

— Не стреляйте! Не стреляйте! Пожалуйста, — взмолился Натан и зашептал по-немецки: — У меня есть кое-что ценное, вытащите меня отсюда. Это бриллиант. Десять карат. — Он показал пальцами размер камня. — Он у меня с собой. Он будет ваш. Только спасите меня. — На секунду их взгляды встретились. — Что скажете?

Сначала Блюм был уверен, что немец нажмет на курок и все будет кончено. Что бы там немец ни прикидывал у себя в голове, вокруг было слишком много людей.

Ему конец.

Но охранник схватил его за грудки, презрительно выкрикнув:

— Как ты меня назвал, мразь? Не смей прикасаться ко мне своими грязными лапами. Сюда иди, — он выдернул Блюма из колонны. — И ты тоже, сучка… — Он прихватил какую-то девушку. — Что ты сказал? Оба на колени! Быстро! — он толкнул их обоих за угол длинного здания. — Обойдетесь без душа!

Как только они оказались за углом, Фюрст вскинул люгер и, швырнув Блюма к стене, сунул дуло ему под челюсть. Девушка начала всхлипывать, уверенная в том, что сейчас ее пристрелят. Ощущая у себя на горле холодный металл, Блюм тоже прощался с жизнью.

Охранник прошипел едва слышно:

— Надеюсь, ты говоришь правду, а иначе я пущу в тебя пулю прямо сейчас. Показывай, живо! Замешкаешься на секунду, и я вышибу тебе мозги!

Блюм понимал, что охранник может забрать камень и тут же пристрелить его. Но тогда при любом раскладе жить ему оставалось считанные минуты.

— Вот, — он разжал кулак и сунул камень под нос Фюрсту. Тот уставился на него. Глаза у немца загорелись. Быстро схватив бриллиант, он запихал его во внутренний карман кителя.

Потом развернул Блюма и приставил люгер ему к затылку.

— Прошу вас, — Блюм стоял лицом к стене, сердце, казалось, бухало где-то в горле. — Я же вам его отдал. Как и обещал. — Он закрыл глаза, ожидая, что вот-вот погрузится во тьму. — Мы же договорились.

— Ты выторговал себе немного времени, — сплюнул немец. — Но не более того. А теперь уматывай отсюда. — Он толкнул Блюма вдоль стены. — На твоем месте я бы летел к первому попавшемуся бараку, пока кое-кто не передумал.

— Спасибо, — Блюм кивнул. Кровь оглушительно стучала в висках. — Я понял. — Тут он увидел девушку. На вид ей было не больше восемнадцати. Симпатичная. Вся белая от страха. Они оба понимали, что собирался сделать Фюрст. Блюм взглянул на немца: — И ее тоже.

— Ее? Да она все равно уже мертва, — проворчал немец. — Не трать свою жалость попусту. Для нее этот путь быстрее.

Девушка, которая, судя по всему, не понимала по-немецки, протянула руки и схватилась за ногу Блюма.

— Пожалуйста, не оставляй меня! Прошу тебя! — выкрикивала она по-польски.

У него оставались наличные. Он мог выкупить ее жизнь. Любая жизнь одинаково ценна, как сказано в Мидраше. Но эти деньги нужны для подкупа завтрашних охранников. Без взятки Мендлю не выбраться. А именно ради этого он здесь находился. И даже сейчас он понимал, что у него считанные секунды на то, чтобы исчезнуть незаметно.

— Прости, — Блюм посмотрел на девушку.

— Нет, не уходи! Пожалуйста… — она отчаянно цеплялась за него, ужас стоял у нее в глазах.

— Отойди от нее, — вмешался немец. — Или умрете оба.

Блюм разжал ее пальцы и кинулся бежать, прячась в тени длинного темного здания, оглянувшись назад лишь раз.

Раздался выстрел. Рыдания девушки прекратились. Потом он услышал еще выстрел.

Этот был якобы в меня, понял Блюм.

— Вонючие гребаные жиды, — громко выругался охранник, обтирая руки. Его слова донеслись до колонны.

Блюм забежал за угол здания. Он никак не мог отдышаться. На другой стороне двора находился четырнадцатый барак. На твоем месте, предупредил его Фюрст, я бы летел к первому попавшемуся бараку.

Натан пересек двор и открыл дверь. У одного из окон сгрудились несколько человек.

— Ты кто? Что случилось?

— Мне нужна койка, — попросил Блюм. Сердце продолжало стучать где-то в гортани. — Я был в двадцатом. Нас повели в газовую камеру. Мне удалось подкупить охранника, — он увидел в окне, как последние из его товарищей по бараку проходят через ворота лагеря.

— Ты можешь спать здесь, — указал ему на пустую койку один из заключенных.

Блюм кивнул, выдохнув весь воздух из легких:

— Спасибо.

— Двадцатый, — прошептал кто-то. — Там ведь был Леви? Он все время носил твидовую кепку.

— Да, — подтвердил Блюм, — он там был.

— Жаль. Он был хорошим человеком. И продержался тут долго.

Весь в липком поту, Блюм залез на койку. Он с трудом удерживал рвотные позывы, при этом ему хотелось разрыдаться от счастья — жив!

— Да не трясись ты, — сказал сосед.

— Извини, я не могу остановиться.

Он вспомнил девушку, которую только что застрелили из-за него. В ушах стояли ее последние мольбы о спасении, перед глазами — ее юное красивое лицо. Для нее этот путь быстрее. Фактически он выкупил свою жизнь ценой ее жизни, хотя, справедливости ради, она все равно умерла бы через несколько минут. Стросс был прав: были вещи похуже, чем убитый кот на полу.

Он лежал на спине с широко открытыми глазами, пытаясь усмирить колотившееся сердце.

Ему было стыдно, что он пожертвовал жизнью другого человека ради спасения своей.

Но он был рад, что жив и может продолжить выполнение задания.

Глава 47

Раннее утро четверга

База ВВС «Ньюмаркет», Англия

Время уже перевалило за полночь, но сон не шел к Питеру Строссу. Даже при том, что за последние двое суток он спал не более часа-двух.

Написав письма жене и детям, он лежал, мучимый ожиданием. Посреди глубокой ночи он прислушивался к гулу эскадрильи «Веллингтонов», возвращавшихся после ночного рейда на Германию. Вчера вечером он считал взлетавшие самолеты: их было тридцать. Они поднимались в воздух с интервалами в двадцать секунд и устремлялись в ночь, чтобы камня на камне не оставить от немецких укреплений на побережье Бретани и разбомбить неприступные твердыни в самом рейхе. Потом считал возвращавшихся. Он представлял, заключая пари с самим собой, что последний привезет на борту Блюма и Мендля, молился, чтобы завтра ночью их доставил «Москито». Стросс был человеком приземленным, но эти последние двое суток он был готов верить во что угодно.

Что ему еще оставалось делать, кроме как сводить себя с ума? Каждый час казался вечностью. Он все думал о том, что они могли упустить и что могло пойти не так. Ночь предоставляла океан возможностей для размышлений, но и с утра, притворяясь, что занят работой, он не мог думать ни о чем другом. В конце концов весь последний год жизни он только и делал, что планировал эту операцию. Он знал распорядок дня Блюма в лагере. Что он сейчас делает? Просыпается? Принимает пищу? Устраивается в рабочую команду на железную дорогу? Нашел ли он тех, кто ему поможет? Шанс был один на миллион. Сработал ли номер Врбы, как они планировали? Или Блюма убил по прихоти какой-нибудь охранник, и они об этом никогда не узнают?

Жив ли вообще Мендль?

Их связная Катя радировала, что Блюм благополучно приземлился и отправился в лагерь. Пока все вроде бы шло по плану. Но дальше все зависело только от него самого. Строссу оставалось лишь ждать. Играть в рулетку с судьбой.

И молиться.

Да, он дошел до того, что начал молиться. Впервые за много лет. Он перечитал строки из Санхедрина, на которые ссылался Блюм: о том, что спасая одну жизнь, спасаешь весь мир. Отец гордился бы им. Как бы он назвал поступок Блюма? «Настоящий акт Киддуш ха-шем», — сказал бы его отец-кантор. Самоотверженный поступок, достойный восхищения.

Стросс улыбнулся. Это так и было. Насколько он знал.

Но у этой фразы было и другое значение, более трагическое. Оно относилось к людям, которые пожертвовали собой ради веры. Это тоже определялось как Киддуш ха-шем. Стросс погрузился в размышления. А что, если скептики были правы и Блюму не выбраться оттуда живым? Что если он послал человека на верную смерть? Сможет ли Стросс с этим жить? После того, как отправил человека на невыполнимое задание? Не придется ли ему однажды признаться своему сыну: «Я никогда не убивал своими руками, но я послал хорошего человека на безумное задание, и он сгинул навсегда»?

И все же с того самого дня, когда Блюм впервые оказался в кабинете у генерала Донована и поинтересовался, как они его вытащат, Стросс понимал, что сделал правильный выбор.

Загудел первый бомбардировщик, возвращавшийся с ночного рейда. Два тридцать. Стросс поднялся с койки и вышел на воздух. На западе он разглядел огни приближавшегося «Веллингтона». Самолет летел ровно, плавно снижаясь, затем прикоснулся к посадочной полосе и, быстро завершив посадку, освободил место следующему бомбардировщику.

А тот следующему.

Накануне он насчитал тридцать улетевших бортов, с каждым новым вернувшимся на базу самолетом он чувствовал облегчение и радость. Вскоре их было уже восемь, потом десять, пятнадцать, двадцать. Они все прибывали.

Наконец, двадцать восьмой, двадцать девятый…

Не отрываясь, он смотрел в небо и ждал. Должен быть еще один.

К приземлившимся самолетам спешили медики и техники. Пилоты выпрыгивали из кабин. Двоих или троих раненых унесли на носилках.

Ну давай же, просил он, не отрывая взгляда от неба, залитого лунным светом. Где ты? Долети!

Мысленно он представил, что это тот самый самолет, на котором возвращаются Блюм и Мендль.

Наконец он услышал гул. Глянув на запад, он увидел, что бортовые огни то взмывают вверх, то падают вниз.

Последняя летающая крепость, подбитая, возвращалась домой. Самолет снижался, из левого двигателя валил черный дым. Давай же, ты, сукин сын. Стросс следил за самолетом, сжав кулаки и затаив дыхание.

Садись!

Бомбардировщик коснулся земли. Стросс облегченно выдохнул. Хорошая примета. Он не был уверен, кого призывал долететь, — Блюма или самолет.

Завтра он будет бежать к самолету, чтобы обнять прилетевших на нем Мендля и Блюма.

Киддуш ха-шем.

Чем бы все ни кончилось, он выбрал правильного человека.

Глава 48

Четверг

Капо появился в блоке, где ночевал Блюм, с первыми лучами света и принялся стучать по доскам:

— Все на выход! Проверка. Не задерживаться! Пошли вон! Быстрее!

Все повскакивали с нар и поспешили к выходу, по пути едва успевая оправиться и протереть глаза. Снаружи уже стояли блокфюреры.

— Всем выстроиться по баракам!

Им велели встать в колонну по четыре человека. Двор заполнили тысячи заключенных — весь лагерь. Все гадали, в чем причина происходящего.

У Блюма возникло нехорошее предчувствие. Какого черта здесь творится?

— Что-то затевается, — заметил заключенный, стоявший рядом с Блюмом. — Такое бывает нечасто.

Холодок ужаса пробежал у Блюма по спине. Он уже дважды обманул смерть. Ему удалось найти Мендля. Нужно было всего лишь затеряться в толпе и дождаться вечера, потом их здесь уже не будет. Он наблюдал за тем, как охранники сгоняли всех в строй с криками «Schnell! Schnell!», как они обыскивали пустые бараки, чтобы убедиться, что там никто не прячется, и ему было яснее ясного, что все это не просто так. Завтрак отложили и рабочие бригады не собирали. Проверяли все бараки. Каждого заключенного. Персонально.

Если отсрочили даже начало рабочего дня, значит, тому точно была причина. Они что-то прознали.

Прошло тридцать, потом сорок минут, заключенные ждали, пока весь лагерь не выстроится рядами на огромном пространстве плаца. Затем к ним вышел темноволосый офицер в парадной форме и сапогах — было очевидно, что он здесь главный.

Начальник лагеря, подумал Блюм.

— Какого хрена сюда приперся Акерманн? — вслух удивился сосед Блюма. Он был невысокий, с густыми бровями и большими ушами, говорил по-чешски.

— И кто это с ним? Ого! У нас важный гость.

— Я не в курсе, — Блюм вытянул шею, чтобы разглядеть происходящее.

Рядом с начальником лагеря стоял полковник в серой форме, застегнутой на все пуговицы.

— Разведка, — пронеслось по рядам, словно лесной пожар. — Из Варшавы. Важняк.

— Разведка?.. — буркнул сосед Натана. — Какого черта здесь делает полковник из разведки? Чего он ищет?

Блюм начинал нервничать. Любое отклонение от обычного режима вызывало у него беспокойство, а уж такая повальная проверка всего лагеря, да еще большая шишка из Абвера… И именно сегодня. Ходит от барака к бараку, останавливается перед каждым заключенным, раппортфюрер записывает имена. Каждый барак прочесывают поименно и по номерам.

На показуху не похоже. Они точно кого-то ищут.

Блюм задрал рукав и уставился на номер, наколотый у него на предплечье. А22327. Это был номер Врбы, но как только они его сверят и поймут, кому он на самом деле принадлежал, разверзнется ад. Игра будет окончена. Они смогут проследить номер до барака, в котором находился Блюм. И вычислят, что Мирек из Гижицко — фальшивая личность и такого заключенного в лагере нет. Потеряв из виду двух офицеров, переходивших от ряда к ряду, он прислушивался к их голосам:

— Бергер, А33546.

— Пешер, Т11345.

— Переводом. Из Терезиенштадта, — пробормотал чех. — Как я.

Блюм встревожился. Стросс предупреждал его, что они не могли обеспечить ему настоящие имя и номер. В тех списках, что привезли с собой Врба и Вецлер, были только умершие.

Проверяющие были уже близко.

Блюму срочно нужно было имя. Имя, которое бы соответствовало реальному лагернику. Это даст Блюму немного времени.

На каждый барак уходило до пятнадцати минут, пока шла проверка, начальник лагеря и важный гость ходили между рядами. Прошло сорок минут. Час. Еще час. Заключенные устали стоять и переминались с ноги на ногу. Проверяющие были у девятого барака. В трех бараках от Блюма. Он настороженно огляделся вокруг.

Время от времени кто-нибудь в строю терял сознание.

Неожиданно стоявший рядом с ним чех наклонился и спросил:

— Это ведь ты вчера появился у нас?

Блюм замер. Он смотрел прямо перед собой, ничего не отвечая.

— Из двадцатого барака? Это ведь ты вчера откупился?

Блюм продолжал молчать, тревожно прислушиваясь к голосам проверяющих:

— Абрамович, А447745.

— Ашков, Т31450.

— Не беспокойся, я для тебя не опасен, — прошептал одними губами чех.

Блюм глянул на запястье. Номер мог его выдать. Имя Мирек не совпадет. Да, какого лешего, ему все равно тут подыхать. Блюм посмотрел на чеха и кивнул:

— Да.

Вероятно, он только что подписал себе смертный приговор.

— Ну, ты опередил на их один шаг, — заметил чех. — Смотри туда, место двадцатого барака сегодня пусто. — Блюм вытянул шею. Действительно, никого из обитателей барака, где он провел две ночи, не было.

— Ты, должно быть, предложил нечто особенное, если тебя отпустили.

Блюм увидел абверовского полковника. Заложив руки за спину, тот останавливался и пристально смотрел на каждого заключенного, называвшего свое имя и номер. Он точно кого-то искал. Одного из многих тысяч, содержавшихся в лагере. Того самого, которого он сразу узнает.

Его.

— Вайс.

— Фербер.

Одного за другим раппортфюрер отмечал их всех у себя на планшете.

Проверяющие приближались. У Блюма душа ушла в пятки.

— Краузе. А487193, — выкрикнул очередной заключенный. Они были у десятого барака. Оставалось два.

— Хохберг. Т14657, — назвался еще один, переведенный из другого лагеря.

Они действовали наверняка. Знали, что он тут. Прячется где-то. И планомерно выслеживали его. Но как?..

Оставался всего один барак.

— Хальберштрам. А606134.

— Ласка. В257991.

Раппортфюрер вместе с офицерами переместились дальше.

— Двенадцатый, — выкрикнул проверяющий.

Этот был барак Блюма.

— Двенадцатый… А что случилось с одиннадцатым? — спросил Блюм своего соседа.

— А одиннадцатого нет, — тот посмотрел на Натана с любопытством.

— Как нет? — Блюм нервно выдохнул. Значит, Мирек. И что дальше? До Блюма было несколько человек.

Полковник вставал перед каждым заключенным. Если чуть наклониться, то его уже можно было разглядеть. Он начинал лысеть. У него были глаза терпеливого и методичного человека, которого не собьешь, такой пойдет до конца.

— Первый ряд, — объявил раппортфюрер.

— Ашкенази, А432191.

— Курцман, — следующий произнес свое имя и предъявил руку с номером.

Капля пота скатилась по шее Блюма. Он еще раз проверил свой номер. Сосед-чех поглядывал на него.

Он информатор? Зачем он задает все эти вопросы? Блюм ведь уже дал ему понять. Он собирается выдать Блюма, когда немцы подойдут к ним?

— Герш. А293447, — громко выкрикнул заключенный.

— Боднер. Т141234, — сказал следующий в ряду.

У Блюма подвело живот. В какой-то момент он подумывал просто шлепнуться на землю, как это сделали несколько заключенных. Может, его отведут в лазарет. Ему и нужно-то выиграть всего день.

— Тебе имя нужно, да? — зашептал, наклонившись к Блюму, сосед.

Блюм промолчал. Как это тип все понял? Почувствовал его страх? Кругом было полным-полно стукачей. Разоблачить, такого, как Блюм, для них было бы королевским подарком. Кого-то, кто откупился от казни накануне вечером. Как теперь казалось Блюму, с тех пор прошла целая вечность. Сейчас важно было только одно: пережить проверку.

— Четвертый ряд, — раппортфюрер подошел к первому человеку, стоявшему в ряду Блюма.

— Лифшиц. А366711, — крикнул тот.

— Хирш. 414311, — сказал следующий.

Осталось человек десять.

Что же делать?

— Да, — кивнул в конце концов Блюм, глянув на соседа с отчаянием, даже с мольбой.

— Фишер, — шепнул тот.

— Фишер?

— Назовись Фишером. Это безопасно. Даю тебе слово.

Начальник лагеря и офицер из Абвера были за несколько человек от Блюма. Каждая клетка его тела была готова взорваться, как перегретый котел.

— Либман. А401123.

— Гальперин. Т27891.

Заключенные протягивали руки для осмотра.

Раппортфюрер стоял за два человека от Натана. Начальник лагеря пробуравил взглядом очередного заключенного, и они двинулись дальше. Полковник держался в шаге позади. Он рассматривал каждого взглядом охотника, готового признать добычу, как только он ее увидит.

— Коблик, — назвался человек, стоявший рядом с Блюмом. — АЗ 17785.

— Семь, восемь, пять, — повторил раппортфюрер и глянул на предплечье, перед тем как внести номер в реестр.

— Да.

И они остановились перед Блюмом.

Сердце Натана перестало биться — словно любой удар мог выдать его.

— Фишер, — сказал он. Во рту пересохло. — А22327. — Он засучил рукав.

— Фишер?… — проверяющий стал искать в списке.

Начальник лагеря и полковник встали прямо напротив него. Блюм не сомневался, что имя выдуманное, и сейчас его разоблачат. Это при том, что его уже наверняка выдало побелевшее лицо и пот, стекавший по шее. Он старался не смотреть на полковника, от внимательного взгляда которого исходил жар, как от яркой лампы, направленной прямо в глаза на полицейском допросе. Он глянул на проверяющего и сглотнул: — «Да».

Оба офицера разглядывали его не больше пары секунд, но они показались Натану часом. И весь этот час он старался держаться изо всех сил. Как будто его могли увидеть насквозь. Он ждал, что они достанут пистолеты и велят ему встать на колени.

— Следующий, — раппортфюрер переместился к соседу Блюма.

— Шетман, — сосед показал руку, — Т376145.

Офицеры последовали за ним.

Секунду назад Блюм ощущал внутри себя туго скрученную пружину. Теперь его отпустило, и он с облегчением выдохнул.

Проверяющие шли дальше, голоса становились менее отчетливыми.

Пока они не отошли на приличное расстояние, Блюм стоял столбом.

Потом послышалось: «Блок тринадцать».

Блюм вдохнул полной грудью и глянул на соседа-чеха, пот застил ему глаза.

— Как вы узнали?

Коротышка улыбнулся и показал жестом на руку Блюма.

— Номер старый, а чернила новые.

Блюм присмотрелся.

— Продержишься здесь столько, сколько я, такие вещи будешь сразу примечать. Я служил полицейским у себя в Жилино. Тебе повезло, что они не обратили на это внимания.

Блюм кивнул.

— Плюс любой, кто пробыл здесь неделю, знает про одиннадцатый блок. Туда людей забирают, но оттуда никто никогда не возвращается. Не дай бог попасть туда.

— Спасибо. — Одиннадцатый. Его уже дважды пронесло.

— Как ты слышал, меня зовут Шетман, — добавил коротышка. — Что бы ты там ни пытался скрыть, я тебя не выдам. Хотя бог знает, что ты мог забыть в этом чертовом аду.

Итак, проверку он прошел. По крайней мере, пока они не сверились с номерами и не обнаружили несовпадение. Тогда… Только бы дотянуть до конца дня. После чего начнется самая опасная часть.

— А кто такой Фишер? — спросил Блюм, наклонившись к Шетману.

Тот пожал плечами.

— Он умер вчера ночью. Их столько помирает, что проходит день или два, прежде чем это попадет в сводки. Но они проследят его до нашего блока. Так что времени у тебя немного.

Блюм поискал глазами полковника и начальника лагеря. Они охотились именно за ним. Он не сомневался. Он только не мог понять, как они узнали. Может, его выдал кто-нибудь из партизан? Сам Юзеф? Но это означало, что весь дальнейший план летит к черту и они отсюда не выберутся.

Нет, решил он, Юзеф не мог предать его. Он же видел, насколько тот решительно настроен.

Однако абверовский полковник был здесь неспроста.

— Дай мне знать, если что понадобится, — предложил коротышка. — Я кое-что могу устроить.

— Спасибо. Обязательно, — Блюм пожал ему руку.

На проверку ушло три часа. Осталось десять.

Десять часов скрываться среди моря людей и не попасться на глаза полковнику из разведки. А потом они с Мендлем будут уже далеко отсюда.

Глава 49

После проверки все разбрелись по своим баракам — завтракать и готовиться к работе. Сквозь толпу Блюм протолкался к тридцать шестому блоку. Он заметил, что Мендль бредет в сторону своего барака. С ним был юноша, лет шестнадцати, судя по всему, он и был тем племянником, о котором шла речь накануне.

— Вы все еще в боевой готовности, профессор? — спросил Блюм, подходя ближе.

Мендль обернулся. Крайнее удивление, выразившееся в первый момент на его лице, быстро сменилось радостным воодушевлением.

— Я так рад, что с вами все в порядке, — он обнял Натана. — Мы слышали про двадцатый блок. Я был уверен, что вы погибли. Как вам удалось выжить?

— Мне повезло, — ответил Блюм. — Попался охранник, чья жадность оказалась сильнее чувства долга.

— Это кто?

— Обершарфюрер Фюрст.

— Правильный выбор. Подкупить палача по дороге на эшафот, — улыбнулся Мендль. — Я восхищен вами.

— Эти три часа, что шла проверка, тоже не сильно походили на прогулку по парку, — добавил Натан.

— Да, что-то определенно происходит. Ох уж эти немцы — проверки, проверки и еще раз проверки. Но, слава богу, мы снова встретились, и вы не пострадали.

— Это тот парень, о котором вы мне говорили?

— Да. Это Лео, — профессор положил руку юноше на плечо. — Лео, это тот человек, про которого я тебе говорил. Теперь ты видишь, что я не сошел с ума. И ты уже получил представление о том, насколько он находчив.

— Я — Блюм, — Натан протянул Лео руку. Парень был совсем юн, едва ли уже начал бриться. — Профессор объяснил условия, на которых мы возьмем тебя с собой?

— Вам не придется со мной возиться, — заверил его Лео.

— Вы увидите, что Лео также весьма находчив и сообразителен, — Мендль постучал себя по лбу. — Но я опасаюсь, что немцы что-то затевают. Подобных повальных проверок не было уже несколько недель. И вот пожалуйста, именно сегодня… Вы заметили приезжего офицера-разведчика?

Блюм кивнул.

— Заметил. Особенно когда он уставился мне прямо в глаза. Я думал, что обделаюсь. Но после полуночи это уже будет не наша проблема. Мы действуем по плану. Встречаемся в девятнадцать тридцать.

— Ночная смена собирается у ворот под часовой башней, — сказал Мендль. — Там, где мы встретились вчера. Одна команда отправится на завод «ИГ Фарбен». Вторая — на железную дорогу в Биркенау. Кто-нибудь обязательно заболеет или умрет, но всегда есть желающие подзаработать лишнюю пайку. Немного денег помогут нам продвинуться в начало очереди.

— Сколько денег нам понадобится? — спросил Блюм.

Лео пожал плечами:

— Уверен, что по двадцать рейхсмарок за голову вполне хватит. Четыре-пять фунтов стерлингов — более чем достаточно.

— Я же вам говорил, парень очень шустрый, — похвалился профессор. — И к тому же знаменит: он чемпион лагеря по шахматам. Не переживайте, он не будет нам обузой.

— А, шахматист, — заметил Блюм. — Да, я про тебя слышал…

— А вы в лагере всего двое суток. Видишь, Лео, слава опережает тебя. Завтра, если все пойдет хорошо, ты вообще станешь тут легендой!

— Что бы ни произошло, — Блюм понизил голос и повернулся спиной к проходившим заключенным, — мы ждем атаку партизан, после чего ты от меня ни на шаг не отходишь. — Блюм проинструктировал Лео. — Моя задача любой ценой вывести профессора. И я буду ее выполнять. Если ты отстанешь или тебя ранят и ты не сможешь идти, мы тебе не поможем.

— Я понял, — кивнул Лео.

— К вам это тоже относится, — Блюм повернулся к профессору. — Если он падает, вы не будете его спасать. — Натан заглянул в глаза Мендлю. — Вы меня ясно поняли, профессор? Иначе мы его не берем.

— Это условие будет нелегко выполнить, — признался Альфред.

— Будем надеяться, что вам не придется выбирать.

— Вы должны согласиться, профессор, я и сам не пойду, если вы не согласитесь, — твердо сказал Лео.

— Ну хорошо, раз мы оба готовы на это, — неохотно согласился Мендль.

— Я готов, — подтвердил Лео.

— Вы оба должны поклясться, — потребовал Блюм.

— Даем слово.

Где-то заиграла музыка. Оркестр. Музыканты сидели за колючей проволокой, около лазарета, на другом конце двора. Их игра служила сигналом к сбору утренней смены. Это была сюита Генделя «Музыка для королевского фейерверка». Увертюра.

— Занавес поднимается, — Мендль с сарказмом посмотрел на товарищей. — В любом случае, нам лучше разойтись. Вы сегодня опять на санитарных работах?

— Полагаю, лучшего прикрытия мне не найти, — сказал смирившийся со своим положением Блюм.

— Итак, мы встречаемся у часовой башни? В девятнадцать тридцать, перед ночной сменой?

Блюм кивнул.

— Я принесу деньги. И да поможет нам Господь. В это время завтра, профессор, вы уже будете в Англии.

— В Англии, — с мечтательной улыбкой повторил Мендль, — или на том свете.

— Все-таки лучше в Англии, — пробормотал Лео.

— На этот раз я с ним согласен, — добавил Блюм. — Так что не привлекайте к себе внимания. Увидимся в семь тридцать.

Блюм незаметно помахал им рукой и исчез в толпе. Заключенные выстраивались перед бараками на завтрак, чтобы потом отправиться на смену. Блюм прикинул, что даже если на его работу уже назначили другого несчастного, тот будет только рад отдать ему часть бараков. Надо было держаться тихо и не попасться до назначенного времени.

Оркестр сменил тему. Он узнал ее, это был Бетховен. Знаменитая увертюра к опере «Фиделио». Лиза очень ее любила.

Блюм остановился и впервые разглядел музыкантов. Их было семеро: тромбон, французский рожок, виолончель, флейта-пикколо, флейта, бас-барабан и кларнет. Содержание оперы было ему хорошо знакомо. В последнем акте главный герой Флорестан должен умереть из-за того, что стал свидетелем преступлений Пизарро. Но он остался жив, как и та музыка, что исподволь помогала заключенным продолжать жить, не терять надежду и сохранять силу воли.

— Да здравствует новый день, час справедливости пробил… — слова зазвучали в голове Блюма, — Приди на помощь к несчастным…

Бетховен, гордость всех немцев. Но кто бы ни выбрал это произведение, оно звучало как пощечина тем силам, которые правили здесь бал.

Блюм подошел поближе. Оркестранты сидели на небольшом возвышении. Охраны рядом не было. Он присмотрелся к девушке, игравшей на кларнете. Худая, с наголо обритой головой, она играла словно призрак, с решимостью и страстью, не поднимая взгляда от земли. И очень выделялась своей игрой на фоне остальных музыкантов.

Как будто бы в ней еще сохранилась искра надежды, которая находила выход в музыке. Даже в самом безнадежном месте на земле.

Мелодия, такая волнующая и знакомая, манила его, и он с нежностью вспомнил, какая это радость — наслаждаться прекрасным исполнением. Никто не остановил его. Все были слишком поглощены едой. Натан подошел и встал в нескольких метрах от музыкантов. Не отрываясь, глядел он на девушку. Ее пальцы бегали по клапанам. Она играла так чисто. И это чувство… Эта незабываемая красота, и…

Внезапно внутри у него все оборвалось.

Девушка подняла голову, бледная, обритая, словно в трансе, и уставилась на Блюма.

Она выронила инструмент.

Медленно поднялась, рот полуоткрыт. Лицо оживилось. Их взгляды встретились.

— Ямочки! — прошептал Блюм, не отрываясь от лица, которое он тысячи раз воскрешал в голове.

Ее глаза наполнились слезами.

— Натан, — произнесла она в ответ.

Он не мог сдвинуться с места. Сердце замерло. Радость, неописуемая радость наполнила его душу, пустовавшую последние три года.

Перед ним была его сестра.

Глава 50

В первые секунды Блюм был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Мысль о том, что все это окажется неправдой и растает, как сон, повергла его в ужас.

Но это была явь. Она стояла перед ним, до нее было не более десяти метров. Она звала его по имени. И переживания, которые он глушил в себе все эти годы, заставлявшие его мучиться от чувства вины и горя, нахлынули на него. Он будто бы очутился в бассейне с ледяной водой.

Наконец его отпустило.

— Лиза!

Они бросились на разделявшую их колючую проволоку, сцепили пальцы, задыхаясь, соприкасаясь, не веря в реальность происходящего. Их накрыло волной невыразимой радости.

— Натан? — она смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Мне это не снится?

— Нет, не снится, — ответил он. Через дыру в ограждении он сжимал ее ладони, гладил лицо. — Не больше, чем мне.

Только когда он коснулся ее руки, он осознал, что все это происходит на самом деле.

— Лиза, ты жива! — он смотрел в ее удивленно распахнутые глаза и впитывал в себя это невероятное зрелище. На ней было надето изношенное бесформенное платье, все в дырах. Волос не было. Лицо покрыто язвами. Но он никогда не видел ничего более прекрасного. Он пытался сдержать душившие его слезы. — Мне сказали, что ты погибла. Что вас всех убили. — Он схватил ее за руку, сжал ее и не сдержался — слезы радости ручьями полились по щекам.

— Натан, что ты здесь делаешь? Ты же уехал! Нам сказали, что ты в Америке. В безопасности. Как ты мог тут оказаться?

— Лиза, я… — Ему хотелось все ей рассказать. Я вернулся. Я на задании. У меня есть план побега. Сегодня ночью. Но он не мог. Не здесь. Вокруг были охранники. Он посмотрел в сторону лазарета. Там сновали люди — заключенные и охрана. Кто-нибудь мог их подслушать. Внезапно, вопреки здравому смыслу, его осенило: если его сестра здесь, то, может быть, они все спаслись? Что если ему сказали неправду? — Лиза, а есть вероятность, что мама и папа тоже…

— Нет, Натан, — она покачала головой. — Они погибли. Их схватили во время карательной операции, в отместку за смерть немецкого офицера. Их поставили к стенке и расстреляли. Прямо на улице, около нашего дома.

— Да, именно так мне и сказали. Но я слышал, что ты была с ними.

— Мне удалось избежать смерти благодаря тому, что я в это время давала урок дочери пана Опенского. Когда я вернулась, мне даже не дали подойти к дому, чтобы посмотреть на них. Месяц я жила по друзьям, а потом все гетто эвакуировали, и я оказалась здесь.

Он снова пытался сдержать слезы. Его родители были мирными и тихими людьми. Они любили музыку, балет. В них не было ненависти даже по отношению к их мучителям. Значит, то, что он слышал, было правдой. Их тела просто бросили на улице, как трупы бездомных собак. С ними обошлись даже хуже, чем с преступниками.

— Извини, Натан. Я никак не могла тебе сообщить.

— Лиза, я думал, что ты погибла, — глаза Блюма сияли. — Я жил в кошмаре все это время.

— А я считала, что ты в безопасности. В Америке. А ты здесь! — Ее голос прозвучал сердито, осуждающе. — Ты же спасся! Папа так этого хотел. Как ты мог оказаться тут, Натан? Как?

— Быстро, иди сюда, — они отодвинулись подальше от музыкантов, продолжавших играть. — Подойди поближе. Лиза, я не могу все тебе рассказать, — торопливо пробормотал Блюм, — но ты должна мне верить. Я пробуду здесь только до ночи. Ты в женском лагере? Есть лаз через ограждение между лагерями?

— Нет, это невозможно, — она закачала головой. — Но что значит, ты здесь только до ночи? Посмотри на себя, ты же заключенный. О чем ты вообще говоришь, Натан?

Он огляделся, нет ли кого поблизости, кто мог бы подслушать их. Двор практически опустел. Все разошлись по баракам. Охрана вернулась на свои места. Времени у них было мало. В сторону лазарета шла женщина с ворохом простыней.

— Послушай, ты можешь прийти сюда позже? До темноты?

— Сюда?

— В главный лагерь. К часовой башне.

— Нет. Как только мы закончим играть, у меня не будет сюда доступа. Если меня тут заметят, убьют, как и любого другого заключенного. Но зачем ты хочешь, чтобы я сюда пришла? — недоумевала Лиза. — Что ты пытаешься мне сказать?

— Ты же играешь в оркестре. У тебя должны быть какие-то послабления. Что насчет лазарета?

— В нашем лагере свой лазарет.

— Тогда бежим сейчас.

— Сейчас?.. — она была испугана и расстроена.

— Нужно как-нибудь перебраться через проволоку. Я тебя спрячу. Лиза, я останусь здесь до вечера. Это наш единственный шанс.

— О чем ты говоришь, Натан? Я тебя не понимаю.

— Лиза! — прошептал кто-то сзади. Женщина из оркестра с тревогой указывала взглядом на что-то позади них.

Блюм оглянулся. В их сторону направлялся охранник.

— Лиза, в каком ты блоке в женском лагере? — быстро спросил он.

— В тринадцатом. Но зачем?

Он крепче сжал ее пальцы и приблизил к ней лицо.

— Лиза, я могу вытащить тебя отсюда! Понимаю, это звучит безумно, но ты должна довериться мне. У меня есть план. Но все случится сегодня ночью. Если ты можешь каким-либо образом вернуться сюда, любым способом, я смогу…

— Тсс, Натан! — Она смотрела ему за спину и дрожала от страха.

Подошедший сзади охранник огрел его прикладом винтовки между лопаток. Натан, вскрикнув, упал на колени.

— Никакого общения, голубки. — А ну давай, играй, — бросил он Лизе. — Иди, куда шел! — рявкнул он на Блюма. Или в следующий раз тебе придется познакомиться с другим концом винтовки, понятно?

— Да, — ответил Блюм, все еще сжимая руку сестры.

— Мы больше не будем, — дрожащим голосом пробормотала Лиза. — Пожалуйста, не стреляйте. Натан, надо уходить.

— Лиза… — сердце его разрывалось. Мы так и не договорились…

Охранник ткнул его под ребра, и Натан упал на землю.

— Ты что, не слышал меня? Убирайся! — он вскинул винтовку и прицелился в Блюма. — Сейчас же! Или хочешь, чтоб я вас обоих пристрелил? Шевелись!

— Нет, не надо! — взмолилась Лиза. — Мы уходим. Натан, иди! Слушайся его, — от горя и бессилия ее глаза наполнились слезами.

Блюм вытянул руку, чувствуя, как из нее выскальзывают ее пальцы. Возможно, они виделись в последний раз. Но он не мог так просто отпустить ее. Спустя три года. После того, как он чудесным образом обрел ее вновь. Теперь, когда у него была возможность спасти ее. Но охранник продолжал нависать над ним, и Блюм ничего не мог с этим поделать. Только наблюдать, как она беспомощно отступает прочь от колючей проволоки.

Страдая, он поднялся на ноги.

— Иди давай! — кричал немец, подталкивая его оружием. — Иди!

— Натан, прошу тебя… — Лиза посмотрела на него в последний раз. — Я должна идти. Я люблю тебя. Будь осторожен.

— Я тебя найду, — пообещал он, удаляясь. Ноги его заплетались. Он говорил по-польски, зная, что немец не поймет его. — Я свяжусь с тобой. Сегодня вечером.

Охранник щелкнул затвором.

— Я сказал, хватит! Последнее предупреждение!

Лиза согласно кивнула брату, сквозь слезы блеснула надежда. Она поспешила на помост к своим коллегам-музыкантам. Но Блюм понимал, что обещания она не сможет сдержать.

Женщина с простынями поспешно зашагала прочь.

Лиза села на свое место в оркестре. Флейтист, сидевший рядом с ней, протянул ей инструмент. Она включилась с полтакта и продолжила играть свою партию. Уходя, Блюм оглянулся еще раз. Он понимал: возможно, больше он ее не увидит. Он мучился от того, что нашел ее всего на несколько минут — чтобы снова потерять.

— Твоя зазноба, жиденок? — ухмыльнулся охранник. — Я прямо заплачу сейчас.

— Да, — ответил Блюм, с трудом сдерживая эмоции. Он не мог просто так бросить ее здесь. И не бросит, плевать на операцию.

Не во второй раз.

Он повернулся и посмотрел на Лизу. Оркестр уже играл какую-то бравурную мелодию. Но Натан видел в глазах сестры печаль.

Вы ведь не оставили бы свою плоть и кровь? — спросил его Мендль.

Нет. Он уже сделал это однажды. Но больше такого не случится.

Все по-прежнему подчинено выполнению задания. Спасению Мендля. Он поклялся Строссу. И Рузвельту.

Но пока Блюм обменивался прощальным взглядом с сестрой, смысл задания для него изменился.