Одинокая в толпе

2

Толпа, ожидавшая автобус, казалась еще более оживленной, чем обычно, во всяком случае, так показалось Линн, которая одиноко стояла в сторонке с рюкзаком на плече, опустив голову к тротуару.

– Потанцуй со мной, Кэролайн! – промурлыкал Уинстон Эгберг, галантно выступая вперед и приветствуя Кэролайн Пирс шутливым кивком головы.

Рыжеволосая девушка захихикала.

– Перестань, Уинстон, – произнесла она сладко, явно довольная вниманием.

– Я серьезно, – запротестовал Уинстон. – Давай станцуем танец «Я жду автобус». Это один из моих любимых.

Продолжая хихикать, Кэролайн взяла Уинстона за руку, и они предприняли легкую попытку повторить движения, которые изучали в танцевальном зале в прошлом году. Оба рассмеялись.

Толпа начала аплодировать.

– Это Уинстон, – сказала одна из старшеклассниц, беря своего ухажера за руку.

– Мадам, ваша золотая колесница подана, – сказал, обращаясь к Кэролайн, Уинстон, снова кивая головой и указывая в сторону желтого школьного автобуса.

Сердце Линн забилось. Глупо, конечно, раздувать такую банальную вещь, как поездка домой на автобусе. Но она ненавидела эти поездки. Казалось, что у всех, кроме нее, было с кем сидеть. Это напоминало игру, в которую они играли в детстве. Когда музыка прекращалась, все сразу садились на места. Все, кроме проигравшего. Лишний выбывал.

А в данном случае лишняя Линн вдруг решила, что впредь она будет ходить в школу пешком. Она больше не могла выносить этого.

Вскоре автобус заполнился смеющимися и весело болтающими школьниками. Линн со вздохом уселась у окна, положив рюкзак на колени.

«Осталось еще только десять минут, – сказала она себе. – Потом я буду дома, и еще один длинный день будет прожит».

Линн едва обратила внимание на Кэролайн, которая села рядом с ней, еле удерживая в руках учебники и тетради. Линн смотрела в окно, сморщив от напряжения лоб. Иногда даже в шумном, заполненном автобусе Линн могла так сконцентрироваться, что слышала музыку, звучащую в ее голове. Не ту музыку, которую она знала, а начало чего-то, новую песню. Это было ее секретом и помогало переносить одиночество.

«Если бы люди узнали об этом, они надсмеялись бы надо мной, – смущенно думала она. – Но никто ничего не узнает!»

С тех пор когда она была маленькой девочкой, Линн мечтала только об одном: стать знаменитой сочинительницей песен. Раньше она вечно умоляла маму разрешить ей заниматься музыкой. Она всегда что-то себе напевала, сочиняя маленькие песенки в ванне или на прогулке. Она любила петь. А ее учитель пения сказал, что у нее есть талант! В детстве Линн хотела быть и автором песен, и исполнителем. Она мечтала о том, как поднимется на огромную сцену и будет петь песню за песней, завораживая аудиторию.

Но, повзрослев, Линн поняла, что никогда не поднимется ни на какую сцену. И никто не будет аплодировать ее выступлению. Одно дело фантазировать, будучи ребенком, гадким утенком.

«Но этот утенок так никогда и не превратился в лебедя, – мрачно напомнила она себе. – А превратился в гадкую утку. А кто захочет заплатить деньги за то, чтобы увидеть на сцене гадкую утку?»

Линн знала, что не обманывает себя, а просто мыслит объективно. Каждый раз, когда она смотрелась в зеркало, ей хотелось плакать. Все в ней было таким некрасивым – некрасивые светло-каштановые, в завитушках волосы. Непонятный цвет лица. Нос чуть длинноватый. Подбородок чуть излишне выдающийся. Когда все другие девочки оформились в седьмом и восьмом классах, приобретя выпуклости в нужных местах, Линн только еще больше вытянулась и похудела. Она возвышалась над всеми девушками в классе, из-за чего ощущала себя каким-то уродом. Понятно, отчего она сутулилась. Мать вечно учила ее держаться прямо, как будто это нормально для человека ростом под метр восемьдесят без каблуков.

В момент, когда автобус выезжал со стоянки, Линн тяжело вздохнула. Она подумала, что матери легко говорить. Она тоже была высокой, но при этом потрясающе красивой – стройная, грациозная, с шелковистыми черными волосами, всегда подстриженными по самой последней моде. Это было слишком гнетущим, чтобы об этом даже говорить. Что еще хуже, мать сделала себе карьеру на красоте. Она заведовала элегантным клубом здоровья в соседнем городке – салоном под названием «Серебряная дверь». День за днем Джейд Генри проводила в сфере красоты – кремы, лосьоны, физкультурные тренажеры, сауны, преображение внешнего вида.

Линн знала, что мать разочарована ею. Разве можно ее за это винить? У Джейд Генри было все: ум, очарование, красота, миллион друзей. Разве могла она не хотеть, чтобы дочь немножко больше на нее походила?

Линн унаследовала от матери-красавицы только одну черту: зеленые, с золотыми бликами глаза в форме миндаля. К сожалению, Линн была близорука, так что ее прекрасные глаза были практически не видны из-за толстых очков. «Поставь контактные линзы», – постоянно призывала мать, и в конце концов Линн сдалась.

Но она была слишком стеснительной, чтобы носить линзы. Она была уверена, что, если она наденет их в школу, все будут смеяться над ней. Будут думать, что она обманывает себя, пытается выглядеть красивой или что-то в этом роде. Поэтому никто не замечал прекрасных глаз Линн.

Все друзья миссис Генри говорили одно и то же – что Линн в точности походила на отца.

«А это, – мрачно думала Линн, продолжая смотреть в окно, – было поцелуем смерти».

Макс Генри был многим хорош – умный, предприимчивый, честолюбивый, – но что касается внешнего вида, он был «так себе». Так сказала мать.

Линн практически не помнила отца. Он умер, когда ей было три года. Иногда, если она закрывала глаза и очень, очень сильно напрягалась, ей удавалось вспомнить, как она повисала на нем, обхватив за шею маленькими ручками, а он в это время пел для нее. Но она не могла по-настоящему вспомнить его лица. Хотя, конечно, она видела фотографии. Отрицать было бесполезно: она похожа на отца. Непослушные волосы, крупный подбородок, бледный цвет лица – все на месте!

Линн, однако, знала, что получила от отца и еще кое-что. Хотя мать много о нем не рассказывала, Линн как-то подслушала, как она говорила кому-то из друзей, что до свадьбы отец мечтал стать музыкантом. Вынужденный содержать семью и ребенка, он бросил музыку и устроился на работу в страховой компании.

«Но он продолжал играть на своем саксофоне, – услышала Линн слова матери. – Он любил музыку».

Может быть, поэтому Линн стеснялась перед матерью за свою любовь к музыке. Конечно, она всегда просилась ею заниматься. Но чем старше она становилась, тем труднее ей было играть для матери. Как будто, как только кто-то появлялся, чудо исчезало. Линн даже не сказала матери о том, что получила работу преподавателя игры на гитаре в Музыкальном центре по утрам в субботу. Это было ее секретом, им и останется!

Неожиданно Линн поняла, что автобус подходит к ее остановке. Она пожурила себя за то, что так отвлеклась, и неловко поднялась на ноги за минуту до того, как водитель открыл дверь.

– Извините, – сказала она Кэролайн, неуклюже протискиваясь мимо нее.

Автобусная остановка находилась в пяти минутах ходьбы от дома Линн, и, поправив рюкзак, она с чувством облегчения отправилась в путь. Испытание закончилось: она была почти дома. Она только начала напевать несколько аккордов песни, которую в это время сочиняла, как вдруг увидела нечто такое, от чего у нее перехватило дыхание. Это был он: Гай Чесни, который играл на клавишных в «Друидах». Линн покраснела до корней волос.

Две недели назад Линн смотрела выступление Гая и всей группы «Друиды» на школьном пикнике, посвященном столетнему юбилею Ласковой Долины. Что-то сделало ее необъяснимо счастливой в этот день. Возможно, это была прекрасная солнечная погода или же радостное настроение, которое овладело людьми, празднующими столетнюю годовщину основания города. Как бы то ни было, Линн впервые стала ощущать свою принадлежность к чему-либо. Но затем «Друиды» запели песню о любви. В этот момент Линн оглянулась вокруг себя на улыбающиеся лица, и волна одиночества окутала ее. Как ни старалась Линн оттолкнуть от себя это отчаяние, она не могла его одолеть. Она чувствовала себя не частью празднеств, а сторонним наблюдателем, не принимающим в них участия. Слезы закапали у нее из глаз, и она отвернулась от сцены – прочь от этого пикника, прочь от этих счастливых людей, делавших ее такой одинокой.

– Привет, – сказал поравнявшийся с ней Гай, глядя на нее с немного лукавым выражением на лице.

Линн не могла поверить, каким симпатичным он оказался вблизи. Ее сердце бешено забилось. Линн знала, что Гай несколько месяцев назад переехал с ними по соседству, и порой она замечала из окна автобуса, как он шел в школу или обратно.

Судя по тому, как далеко он успел дойти сегодня, он ушел из школы раньше обычного.

– Тебя зовут Линн, не правда ли? – спросил он с улыбкой. – Я встречал тебя в школе, но, кажется, мы не знакомы.

– Ах да, меня зовут Линн Генри, – ответила она в полном замешательстве.

Он виновато улыбнулся:

– Последнее время я мало с кем общаюсь. Наша группа «Друиды» да родители – практически это все.

– Должно быть, это прекрасно – играть в такой группе, как «Друиды»! – воскликнула Линн.

На лице Гая появилось удивление.

– Не многие так думают. Во всяком случае, не многие из девушек. Большинство из тех, кого я знаю, считают, что музыка – это нормально, пока она остается фоном. Но играть в группе…

– Я думаю, что это потрясающе, – страстно сказала Линн. – А какую музыку ты слушаешь, когда не репетируешь?

Она не могла поверить, насколько легко с ним было говорить. Он был таким непринужденным, таким раскованным. Он перечислил свои любимые группы, – многие из которых она тоже любила, – и совсем незаметно они оказались перед ее домом.

– А что ты думаешь о женщинах-вокалистках? – робко спросила Линн, не желая обрывать беседу.

Гай задумчиво посмотрел на нее:

– Знаешь, мне нравится кое-что из «мягких» вещей. Все годы, пока я рос, моей любимицей была Линда Ронстадт.

– Я тоже считаю, что она великолепна, – с энтузиазмом поддержала Линн.

– Правда? – просиял Гай.

В следующее мгновение он начал перечислять все, что ему нравилось в этой певице: глубина и диапазон ее голоса, слова ее песен.

Завороженная, Линн только слушала. Она подумала, что Гаю, похоже, действительно интересно говорить о музыке. Она практически не произнесла ни слова, однако, когда через несколько минут он сказал, что ему было интересно с ней разговаривать, он говорил вполне искренне.

Глядя ему вслед, Линн надеялась повстречать его снова – и скоро.

Напевая про себя, она открыла ключом дверь и вошла в дом. Аккуратная передняя была заставлена амариллисами – любимыми цветами матери. Линн даже не заметила их, бросив куртку на перила лестницы и прошагав на кухню, чтобы приготовить себе что-нибудь перекусить. Она любила это время. Матери не будет еще часа полтора, и весь дом принадлежал Линн. Он был таким мирным. Весь день она мечтала об этих моментах. Наконец-то она дома.

Но сегодня Линн, в отличие от обычного, не обрадовалась тишине и покою, которых так ждала. Взяв сандвич и поднявшись к себе наверх, она задумалась над тем, что же сегодня произошло необычного. Их маленький дом выглядел так же, как всегда, с красивой гладкой мебелью, пушистыми восточными коврами, с подобранными со вкусом картинами и скульптурами, создающими приглушенный элегантный эффект.

Линн закрыла за собой дверь и откусила кусочек сандвича. Она окинула взглядом комнату. Все веши были на тех же местах, где она оставила их утром. Кровать с балдахином аккуратно заправлена, шторы на открытом окне слегка покачиваются от ветра. Поставив тарелку на письменный стол, Линн присела на край кровати, взяла гитару и обняла ее. Затем попробовала взять аккорд.

Но песня, которую она сочиняла, не приходила. Линн посидела минуту в тишине, стараясь сосредоточиться.

Она уже знала, что произошло. В доме ничего не изменилось, это она сама ощущала себя по-новому. Она все время думала о Гае Чесни и о том, как уголки его глаз поднимались кверху, когда он улыбался. Линн попробовала взять другой аккорд, ожидая, что музыка вернет ее обратно в знакомый мир одиночества. Однако каждый аккорд, каждый такт, каждая нота напоминали о нем.

– Гай, – произнесла она вслух, и щеки ее покраснели в тот момент, когда она впервые назвала его имя.