Одна девушка и тысяча влюбленных

ГЛАВА 3

— Кто меня продал?

Риги, Маман, Дамару — все молчали. Риги переступал с ноги на ногу, Маман старался не встретиться с Лачи взглядом, а Дамару удивленно уставился на нее, но никто не произнес ни слова. Молчание нарушила Каули:

— Женщин, лошадей и землю всегда продавали. Тебя купил сардар Дамару.

— Лачи, я заплатил за тебя триста пятьдесят рупий! — шагнув к ней, сказал Дамару.

— Не подходи ко мне! — крикнула она, размахивая кинжалом. — Мать! Верни деньги сардару!

Каули только захохотала в ответ. Ее смех пронзил сердце девушки, как отточенная стрела. Она вдруг замолчала. Потом решительно направилась к Дамару, подошла вплотную и, вертя кинжалом у него перед носом, сказала:

— Ну что ж, унеси меня, если посмеешь и сможешь. Но сама я никогда к тебе не пойду, потому что мне противно твое длинноносое лицо страуса!

Дамару весь затрясся от злости, подхватил ее на руки и понес. Лачи билась в его руках, поблескивал ее кинжал. Он не смог ее удержать, и девушка удала. Кинжал отлетел в сторону и воткнулся в землю. Лачи хотела его поднять, но тут подскочил Маман, оттолкнул ее, и Лачи вновь оказалась в цепких руках Дамару. Изловчившись, она выскользнула и побежала. Он догнал ее и несколько раз ударил кулаком. Она упала. Он схватил ее за волосы и поволок по земле. Лачи рванула его руку, и Дамару свалился на нее. Извиваясь всем телом, она высвободилась из-под него, вскочила на ноги и, уперев руки в бока, крикнула с насмешкой:

— О, мой сардар! Встань и унеси меня в свой шатер!

Сердце Дамару стучало, он тяжело дышал. Дрожа от бессильной ярости, он снова шагнул к Лачи. На этот раз она не сопротивлялась. Он боязливо поднял ее на руки и понес к своему шатру. Он прошел уже половину пути, но Лачи опять ловко выскользнула у него из рук и побежала назад. Дамару погнался за ней, настиг, но тут Лачи внезапно кинулась ему под ноги, и он грохнулся на спину, а ноги его взлетели вверх. Кое-как он поднялся, отряхнулся и, словно взбесившаяся обезьяна, с криком и визгом набросился на девушку. Но она яростно отбивалась и повалила его на землю. Дамару совсем обессилел. Он лежал на спине и шумно дышал. Лачи протянула руку, помогла ему встать, а сама села у его ног и опять крикнула с издевкой:

— О, мой сардар! Унеси меня в свой шатер!

Дамару взмахнул ногой, чтобы ударить ее, но Лачи откатилась в сторону, и он, не устояв на ногах, растянулся на земле. Лачи хохотала. Теперь вместе с ней смеялись и Маман, и его жена. Это привело Дамару в ярость. Он крикнул:

— Вы получили с меня триста пятьдесят рупий! Отдайте же мне Лачи или верните деньги!

— Деньги я не верну, — сказал Маман.

— Ты получишь Лачи, потерпи немного, — сказала Каули.

— Ну нет, обо мне не мечтай, ты получишь обратно свои деньги, — сказала Лачи.

У Дамару ныли руки и ноги. Морщась от боли, он простонал:

— Черт вас возьми! Так верните же мне деньги!

— Деньги ты не получишь, — спокойно заметила Каули.

— Тогда отдайте мне Лачи!

— Меня ты тоже не получишь! — сказала Лачи.

— Ну, если так, заявлю обо всем на панчаяте[6], и вас прогонят из табора!

Для цыгана быть изгнанным из табора — непоправимое несчастье. Маман тихо сказал жене:

— Надо вернуть ему деньги.

— Ни за что! Кто же еще даст нам триста пятьдесят рупий за эту негодяйку?

— Мама, но ведь я твоя дочь! — воскликнула Лачи.

— А хоть бы и так! Нет, денег я не верну. Порядочные люди, заключив сделку, не расторгают ее. Сделка есть сделка.

— Верно! Сделка есть сделка, — подтвердил Маман. — Мы продали тебе дочь. Ну и забирай ее!

— Но как я ее заберу? — беспомощно проговорил Дамару.

Лачи захохотала:

— Как хочешь, так и забирай, мой сардар!

— Замолчи, дочь свиньи! — злобно крикнул Дамару.

Но он тут же постарался взять себя в руки и заговорил спокойно:

— Слушай, Лачи, решай сама, что я должен получить — тебя или деньги. Как скажешь, пусть так и будет.

Темно-зеленые смеющиеся глаза Лачи стали серьезны. Она взглянула на суровые лица матери, дяди, перевела взгляд на Дамару, и ей стало его жаль.

— Успокойся, — сказала она, — свои деньги ты получишь обратно.

— Но когда?

— Не позже праздника весны.

— Но ведь до весны еще три месяца! А до того времени?

— Ну, если хочешь, я буду выплачивать тебе долг по частям.

— А если не сможешь выплатить в срок? Что тогда?

— Тогда я приду к тебе и стану твоей служанкой. И буду исполнять все, что ты мне прикажешь.

Сердце Дамару дрогнуло.

— Ну тогда дай бог, чтобы ты не сумела со мной расплатиться, — сказал он и, резко повернувшись, пошел к своему шатру.

Маман и его жена легли спать под открытым небом, а Лачи ушла в шатер и долго не могла уснуть. Откинув полог шатра, она лежала на спине, смотрела в небо, и сердце ее трепетало, как далекая мерцающая звезда. «Ты знаешь, чего я хочу, о, таинственное небо! Почему мое сердце так не похоже на сердце других цыганок? Почему не могу я, как другие, продавать свое тело? А ведь я красивей многих девушек! Почему не лежит у меня сердце к родному табору, к его обычаям и законам, сложившимся за тысячелетия? Почему хочу жить в доме, а не в шатре? Как завидно и больно мне смотреть на людей, стоящих в длинной очереди на автобус. Каждый из них возвращается к себе домой всегда одним и тем же автобусом, по одним и тем же улицам. И только мы, цыгане, не имеем ни своего дома, ни своей улицы и обречены на вечное скитание? Почему это так, о, безмолвное, усталое, дремлющее небо? Ответь мне! Почему в моем сердце такая тревога? Почему я так хочу, чтобы в длинной очереди на автобусной остановке стоял мужчина, нетерпеливо спешащий ко мне. Те, стоящие в очереди, часто смотрят на меня — я чувствую, как их взгляд задерживается на мне. Но мне принадлежит лишь этот ускользающий взгляд, а не сам мужчина. Если б я захотела, то силой своей красоты я могла бы заставить, чтобы он отдал мне несколько часов, дней, пусть даже несколько месяцев своей жизни, и все же моим он никогда не будет. Видя, как он стоит в очереди на автобус, я представляю себе, о чем он думает в этот момент, какие чувства волнуют его сердце. Я замечаю в его руке цветы чампы[7], которые он несет в подарок жене, и сердце мое обливается кровью… Да, несмотря на то, что у всех этих мужчин усталые и сердитые лица, я чувствую, что в глубине души все они счастливы. Как аромат весны проникает сквозь дыры ветхого шатра, так на этих темных, покрытых пылью и потом лицах вдруг появляется как бы отблеск горящей восковой свечи. Иногда я отчетливо вижу, как задумчивое лицо вдруг словно освещается изнутри — видимо, человек вспомнил что-то очень хорошее… Мне же становится стыдно, и сердце сжимается от тоски и боли. О, если бы и ко мне спешил какой-нибудь мужчина, усталый после целого дня работы! И пусть нет у него в кармане ни пайсы, это неважно, — он сорвал бы цветок с куста и принес его мне! Ах, глупое мое сердце! Почему ты так не похоже на сердца других цыганок, которые вечно бродят из города в город и из дома в дом, у которых один муж — спутник жизни, — и многое множество других мужей — на одну ночь, на час. О, как для них все просто и легко… Муж цыганки сам одевает и украшает ее и отсылает искать любовника на одну ночь или час, а потом она с легким сердцем возвращается в шатер, словно продала не собственное тело, а очки или кольцо. Весь свой заработок она отдает мужу и мирно засыпает на его груди. А я? Почему я считаю свое тело частью души и не могу допустить его осквернения? О, слепое, жестокое, черное небо! Ты создало меня цыганкой, а в то же время не вложило мне в сердце свойственную цыганам любовь к переменам. Я, как деревце, хочу всегда оставаться на месте. На одном и том же месте хочу я встречать и весну, и осень, переносить и жару, и холод, а потом умереть и быть похороненной в той же земле».

Погрузившись в свои горькие думы, Лачи начала всхлипывать. Это была странная девушка. Все ее чувства и мысли были так несродни с той средой, в которой она жила! Она была так хороша собой, что не родись девушкой, она была бы, наверно, яблонькой или горной вершиной, покрытой снегом, или, может, коралловым дворцом морского царя. Но природа создала ее женщиной, а судьба или случай бросили ее в среду кочевников-цыган. А ведь природе, судьбе и случаю не знакомы жалость и чувство справедливости. И только силой человек может вырвать свое счастье из их цепких рук.

Глаза Лачи были полны слез, но она сжала кулаки и твердо сказала себе: «А все-таки я добьюсь своего!» Она отерла глаза и решила уснуть, как вдруг услышала шорох: кто-то бросал камешки в стенку шатра. Лачи села и прислушалась. Прошла минута, и вот кто-то тихо позвал из темноты:

— Лачи!

Она поднялась и вышла из шатра. Пред ней стоял Гуль.