Однажды ты пожалеешь

Глава 22

Наверное, я послала ему слишком много мысленного дерьма, раз это случилось. Раз со мной считаются хоть раз в жизни. Раз меня заметили.

Отец идет в свой кабинет, я молча иду за ним. Закрываю за собой дверь.

Внутри клокочет, как и днем. Слова, вопросы. И никаких розовых очков, особенно, когда он жестко говорит, подойдя к своему столу:

— Я хочу напомнить: все, что ты имеешь, дал тебе я. Это я оплатил твое образование, ты всю жизнь ни в чем не нуждалась. Ты никогда нигде не работала, я свой первый рубль заработал в пятнадцать лет. Ты еще ничего в жизни не сделала, ничего не добилась. И не смей никогда повышать на меня голос. Никогда не смей учить меня жизни, ты, избалованная соплячка. Скажи спасибо за то, что имеешь, у меня в твоем возрасте даже половины такого не было. Я как лошадь пахал в твоем возрасте, а ты каталась по курортам.

Каждое его слово — очередная пощечина!

От них я мысленно вздрагиваю, ведь в них есть правда, и я не знаю, что ему возразить!

Мои щеки горят, а внутри все еще есть барьер, который не позволяет оскорблять его в ответ. Напомнить о том, что я усвоила, как и все остальное, — что он просто удачно женился!

Только молчать, глотая этот позор.

— Это мой дом, в нем я хозяин, ты в нем никто. Ты поняла меня? И как я живу, тебя не касается, заруби на носу. Довольствуйся тем, что имеешь, будь благодарна и не смей никогда влезать в мою жизнь! — последнее он произносит с особой злостью, видимо, мое утреннее выступление сильно вывело его из себя. — Ты как сыр в масле катаешься, скажи за это спасибо мне!

Закрыть глаза, заклеить уши, залепить рот…

Шмотки, курорты, карманные. Я продавалась всю жизнь! Продавалась и закрывала глаза. Мне предлагают делать это и дальше. Самое позорное в том, что я не спешу сказать “нет”.

Я молчу, потому что трушу!

И отец истолковывает мое молчание правильно.

Дергает дверцу шкафа. Достает коньяк, позволяя мне молча стоять у себя за спиной и… обтекать…

Я делаю это еще полминуты.

Со следами стыда на щеках, тихо и рвано дыша, потому что опять задыхаюсь. А потом выхожу за дверь и ныряю в дверь туалета напротив.

Наличие в столовой гостей делает невозможным мое нахождение здесь бесконечным. А подожженная трусостью в венах кровь, делает меня сумасшедшей…

Я вылетаю из туалета, не собираясь тормозить ни единой секунды.

Осадчий вскидывает голову, смотрит на меня, когда я ветром врываюсь в столовую.

В меня будто вкололи адреналин, благодаря этому на лице пляшет мимика. Бесконтрольно. Дурная улыбка, хлопки ресниц. Звонкая дурь в голосе!

— Так мы едем или нет? — спрашиваю я.

Еще до того, как я покинула столовую, Лёва предложил втроем отправиться куда-нибудь “затусить”. Мне нужно двигаться, так что я выдаю, не дожидаясь ответа:

— Я возьму сумку…

Я вихрем взбегаю на второй этаж, переворачиваю обувные коробки в гардеробной. Бросаю все это, как есть, забрав с собой высокие кеды и сумку.

Парни уже ждут меня внизу.

Дан вышагивает перед дверью, положив на пояс руки, и от него не может укрыться мой адреналиновый припадок. Мой бегающий взгляд, тряска моих рук.

Я быстро натягиваю на ноги кеды, уронив на пол сумочку. Осадчий ее поднимает. Вручает мне, потрепав ладонью свои отросшие кудри. Резко. Все еще резко…

Я выбегаю из дома первая. Как только протягиваю к ручке машинной двери ладонь, идущий сзади Данияр снимает машину с сигнализации. Я быстро забираюсь в салон. Быстро пристегиваюсь.

Лёва садится сзади, Данияр за руль.

— Куда поедем? — спрашивает он.

Лёва предлагает диджей-бар. Я соглашаюсь, а Осадчему все равно, куда ехать.

Выбор мне подходит — там так шумно, что нам приходится кричать, чтобы друг друга услышать. Этот грохот давит любые мысли в голове, делает ее пустой, блокирует.

Не позволяет мне задаваться вопросом о том, чего я стою?!

Чего я стою в этой жизни?! На что способна, а на что нет. Насколько я продажная?! Насколько трусливая…

Эти вопросы лежат в голове, на донышке, придавленные музыкальными битами, но я все равно смотрю в пространство невидящими глазами.

От этих вопросов меня колотит, они сделали мое горло непроходимым для воздуха.

Прямо перед стойкой, между Данияром и Лёвой я танцую.

Прикосновение Осадчего к моей талии — слишком жесткое вторжение, даже несмотря на то, что оно легчайшее. Я вскидываю вверх руку, рванув вперед, и зову бармена.

— Мне шот. Что-нибудь покрепче, — кричу я парню, повиснув на стойке на локтях.

Он показывает мне “окей”.

Лёва показывает мне “класс”, а Данияр сжимает локоть и спрашивает рядом с моим ухом:

— Что ты творишь?!

— Ничего…

Я выдергиваю руку. Хватаю возникший передо мной шот. Осадчий выдергивает его из моих пальцев, расплескав половину.

— Оплата здесь, — бармен сует нам терминал.

— Отвали, Дан! — психую я.

Он достает из кармана телефон и прикладывает его к терминалу. Снова хватает мой локоть и тащит к выходу.

Я злюсь на него, брыкаюсь.

Еще неделю назад он не мог себе такого позволить. Теперь, когда содрал с меня кожу в том безумной уикенде, — может! Может хватать меня, запрещать!

А я не хочу перед ним отчитываться!

Никто никогда не требовал у меня отчета. Пусть мои родители не делали этого, потому, что им плевать, факт остается фактом. Я привыкла к свободе, и сейчас рычу:

— Осадчий!

Он тащит меня подальше от бара, музыка постепенно стихает. Вниз по ступенькам к маленькому скверу, где много фонарей. Разворачивает лицом к себе, схватив за плечи.

— Я несся домой со скоростью двести километров в час, — говорит он жестко. — Я к тебе несся. Боялся опоздать. Летел. К тебе!

— Какой ты молодец…

— Диана!

На глаза наворачиваются слезы.

— Чего ты хочешь?! — спрашиваю я в сердцах. — Чтобы я на колени упала?!

— Дура…

Он обхватывает ладонями мое лицо, соединяет наши лбы.

Его дыхание громкое.

Я зажмуриваю глаза.

Данияр меня целует. Сминает мой рот своим. Этот поцелуй грубый и сухой, как наши губы.

— Я тебя люблю… — произносит он мне в губы.

Я хочу рвануть в сторону, спрятаться от его слов, но он не отпускает. Плюет на все запреты, которые когда-либо я устанавливала. Их больше не существует. Ничего не будет, как раньше!

— Выходи за меня… — пулей влетают в меня его слова.

— Замолчи… — я накрываю ладонью его рот, трясу головой.

Его слова пугают меня до гребаного обморока!

Дан убирает мою руку, сжимает больно локоть.

— Замолчи… — шепчу я сдавленно.

Но он уже не повернет назад.

Теперь я поняла, к чему он так давно готовился. Все эти нюансы его поведения: объятия упрямее, поцелуи крепче, острые лезвия в глазах.

Он ждал, когда я получу диплом!

— Давай поженимся, — говорит он настойчиво.

Я хочу дать ему пощечину. Свернуть его с этого пути, пусть и изваляю себя в дерьме.

— Какой же ты дурак… — борюсь я с ним. — Я же дрянь, все это знают!

Я испортила его отношения с братом, разругала его с родителями. Меня терпеть не могут все его друзья, я никого не уважаю, я не уважаю даже его родителей!

— Да, ты дрянь, — кивает Осадчий. — Но ты моя дрянь. Я дам тебе, все, что смогу. Просто попроси меня. Хоть раз в жизни, попроси! Я все сделаю. Я обещаю.

— Мне ничего не нужно…

— Тебе нужно много чего. Ты даже сама не понимаешь.

— Зачем ты все портишь?!

— Я знаю, что нужно нам.

— Свадьба?!

— Да, свадьба.

— Я не собираюсь угождать твоей семье! И я не собираюсь становиться лучше! Я не собираюсь быть удобной, не собираюсь! — выкрикиваю я все свои страхи. — Воплощать твои мечты тоже не собираюсь…

— Мне плевать… — он снова затыкает мне рот поцелуем.

Горячие ладони сжимают мое лицо. Горячий, злой напор, от которого у меня подкашиваются колени. И горячий язык, раскрывающий мои губы.

— Я не собираюсь воплощать твои мечты…

— Почему они не могут совпадать?!

— Потому что я хочу другого!

— Чего ты хочешь? — требует он. — Скажи.

— Я хочу свободы!

На это слово все в моей душе откликается. Во всей путанице мыслей, страхов, моих монстров. Я хочу, чтобы он перестал давить, но он душит меня сильнее.

— Я ничего от тебя не требую, — шепчет Осадчий. — Это не план на десять лет вперед, я не выставляю тебе никаких условий, никаких требований. Мне на все похер, ты понимаешь?! На твою семью, на мою семью. Просто скажи мне «да». Скажи мне…

Снова поцелуй.

Из уголков моих глаз текут слезы.

Я никогда не видела его таким сумасшедшим.

Я чувствую его сумасшествие в каждом слове и каждом касании — он словно боится, что я выскользну из его рук, что он не удержит. И он правильно боится, потому что этот разговор вспять уже не повернуть!

Про него нельзя забыть, сделать вид, что его не было. Теперь мы слишком сумасшедшие оба …

— Нет… — шепчу я, мотая головой, зажатой в ладонях Дана. — Нет…

— Да…

Он выпускает мое лицо и быстро лезет в задний карман джинсов. Я не успеваю даже отшатнуться, когда в свете фонарей начинает играть гранями бриллиант на помолвочном кольце.

Осадчий ловит мою руку. Пытается надеть на нее кольцо…

— Данияр! — я визжу, толкая его изо всех сил.

Он отступает, будто мой визг привел его в чувства. До него дошло, что это уже за гранью. Нормальности, зрелости, правильности!

— Твою мать… — трясет он головой, трет ладонями лицо и, запрокинув лицо, орет в черное небо. — Блядь! Скажи мне да, — просит он, посмотрев на меня. — Пожалуйста.

— Дан…

— Диана!

Зажмурив глаза, из которых текут слезы, я произношу:

— Нет. Я не то, что тебе нужно…

— Я сам знаю, что мне нужно!

Его голос ревет, и мне вдруг кажется, что эти слова в мой адрес он слышал множество раз. От разных людей.

В его глазах бешенство, он делает ко мне один широкий шаг, а я отскакиваю и лепечу:

— Нет. Не надо…

— Иди ко мне… — он протягивает руку. — Иди…

— Я не то, что тебе нужно…

— Заткнись. Закрой рот.

Мне затыкают рот не впервые за этот день, но сейчас это убивает, потому что голос Осадчего полон иной ярости. Ведь он уже знает, что я не скажу ему «да».

Его глаза горят. Он похож на эпицентр урагана. Все вышло из-под контроля!

— Отпусти меня, — произношу я. — Это моя просьба. Ты сказал, что выполнишь любую.

— Что значит, «отпусти меня»? — взрывается Осадчий.

— Я не знаю… — говорю я сдавленно. — Просто… не иди за мной…

Я делаю шаги спиной назад, вытирая со щеки слезы.

— Нет… — его голос хрипит. — Я не отпущу.

Меня вывернуло на изнанку за этот день, но я вдруг понимаю, что из нас двоих как взрослый человек рассуждаю именно я! А Осадчий… он действительно на все наплевал.

Его не интересуют последствия, не интересует ничего. Он не слушает. Ни меня сейчас, ни, видимо, свою семью…

«Она не то, что тебе нужно»

Я уверена, уверена! Они говорили ему это и не раз. Говорили, возможно, совсем недавно…

Разве это зрело?!

Он сам не понимает, что делает!

И я пячусь назад. Мотаю головой. А потом бегу…

Картинки сменяются — вечерние улицы, заднее сиденье такси. Ворота моего дома. Снова. Тишина, запахи…

Вопросы, от которых лопается голова.

И мать, которую я застаю спящей на диване в гостиной, а на полу стоит бутылка вина.

Мое лицо перекашивает так, как будто я увидела какое-то невообразимое уродство. А еще мне трудно дышать, словно меня душат реальные руки.

В темноте я сажусь напротив. Не разуваясь, подтягиваю к груди колени и смотрю на то, как поднимается и опускается грудь матери. В тишине ни единого шороха, я думаю, может она почувствует, что я здесь…

Что мне нужен совет. Мне нужно… поговорить!

Но она спит. Не двигается.

Я поднимаюсь в свою комнату бесшумно. К тому времени уже светает.

Я боюсь, что в дверь позвонят. Боюсь, что Осадчий выполнит свое обещание — не отпустит. Поэтому я тороплюсь — включив свет, забрасываю вещи в маленький чемодан, понимая, как мало в него влезет.

Мои шмотки… все то, о чем так пренебрежительно отзывался человек, которого я считала отцом, среди этих вещей есть и такие, которые я очень люблю.

Такси отвозит меня в аэропорт, где я пять часов жду своего рейса, а уже через два часа я схожу с трапа в московском аэропорту.

Контраст температур, чужой воздух — я чувствую все это и, под напором эмоций, не сразу замечаю в зоне прилета высокого брюнета, который машет мне рукой.

Я тоже поднимаю руку, чувствуя давление в груди, а Илья широко мне улыбается…

У меня не получается улыбнуться ему в ответ, ведь всеми силами стараюсь не думать о том, что однажды о своем поступке пожалею…