Одной ночи достаточно

14

И вот я снова шагаю по дороге, ведущей к Эрмоза Драйв, как в тот день, когда нашел бумажник и приобрел место шофера. Только тогда шел в неизвестность, а сегодня я знаю, что меня ждет. Тогда шел навстречу любви, сейчас шагал к смерти. Тогда был день, сейчас ночь, и это как бы подчеркивало разницу целей.

Мне не нужно бежать, для меня не важно, сколько времени займет дорога. Хотел прибыть к месту как можно позже. Вот почему я не ускорял шаг и не просил подвезти меня на машине. Был уверен, что доберусь до цели, и ничто не могло меня остановить.

Я шел под звездами ровным шагом. Время от времени налетал морской бриз, пронизывал насквозь, и в ночи опять наступало затишье. Иногда рядом пролетал автомобиль, освещая меня фарами и, как хвост кометы, медленно исчезал вдали.

Я шагал и шагал, зная, что, когда доберусь, двое должны умереть. Считается, что в такой ситуации человек испытывает какие-то особые ощущения. Но это не так. Я ничего не ощущал. У меня не было больше сильной ненависти. Я стал бесчувственным. Возможно, не заслуживает похвалы готовность без жалости убить человека. Но безусловно, что подобная холодность облегчает выполнение задания, которое перед собой поставили. Вы как машина, которая, однажды запущенная, больше не останавливается.

Высоко в небе насмешливо перемигивались между собой звезды, как будто уже знали, что я задумал, и это их совершенно не волновало. Они уже столько раз наблюдали подобное, что моя история была для них стара как мир.

Точно не знаю, но, наверное, было около трех часов ночи, когда добрался до персональной улочки Эрмоза Драйв. Я свернул с автострады и направился к вилле. Решетчатые ворота заперты, но это препятствие не остановило меня — знал, где наиболее легко можно преодолеть ограду. Я прошел вдоль каменного забора, пока не заметил удобное место со стороны пляжа. Сейчас был отлив, и я спокойно дошел до стены посуху. Но даже если бы был прилив, я бы перебрался туда вплавь.

Те, кто живут во власти страха, хорошо усвоили одну вещь: можно держать на расстоянии человека, но нельзя отдалить смерть.

Я перелез через забор и зашагал по песку, приближаясь к вилле со стороны фасада, который выходил на океан. Дверь, у которой я обычно ждал в автомобиле, находилась с тыльной стороны, и ей пользовались только хозяева.

Теперь я был на территории виллы. Два человека уже мертвы, хотя они этого еще не знали.

Маленькие купальные кабинки, черные на белом фоне песка, казались будками для часовых. Послышалось низкое и глухое ворчание: кто-то вылез из кабинки и кинулся ко мне.

В доме имелась собака. Собака Джоба. Они думали, что животного достаточно для защиты, кроме решетки и стены. И в нормальных условиях действительно этого достаточно, потому что животное укусило бы любого, кто ночью незаконно находился за оградой.

Я резко остановился, чтобы посмотреть, как поведет себя собака. И она тоже в последний момент затормозила разбег, зарывшись передними лапами в песок прямо у моих ног. Собака никогда не забывает того, кто однажды стал ее другом. В этом большая разница между собакой и человеком.

— Привет, Вольф, — сказал я тихо. — Я вернулся.

И погладил пса по голове.

Однако теперь, чтобы выразить радость встречи со мной, Вольф продолжал стоять у моих ног, мешая пройти.

— Ну ладно, возвращайся в конуру, — посоветовал ему. — Это дело тебя не касается.

В доме свет не горел. Ключа от двери у меня не было, поэтому придется подумать, как проникнуть внутрь. Позвонить? Нет, Джоба нельзя вмешивать в эту затею. Я не имел на него обиды. Все время, пока служил здесь, я всегда ел в его компании, за одним столом.

Обойдя дом, подошел к месту, где находились окна Романа. Комната выходила на небольшую террасу, которая помогла мне, образуя выступ среди гладких стен. Воспользовался нижним окном, чтобы опереться ногами, и вскарабкался на террасу.

Наверху остановился и посмотрел вниз. Вольф забрался в конуру и с любопытством глядел на меня, склонив голову набок. Потом я увидел, что хозяин оставил окно распахнутым, поэтому можно войти в дом, не производя шума. Комната была безмолвной, погруженной в темноту. Но он находился здесь, я слышал его дыхание. Войдя в спальню, почувствовал даже запах алкоголя, который Роман влил в себя несколько часов назад.

Я осторожно двинулся к кровати. Видел хозяина в этой комнате единственный раз, когда вошел сюда в день моего прибытия. Добравшись до изголовья, сел на край кровати прямо рядом с ним. Матрас немного прогнулся под моим весом, но спящий, кажется, не почувствовал.

Я хотел, чтобы он меня увидел. Хотел, чтобы он знал о своей участи. Протянул руку к лампе на ночном столике и нажал выключатель. Свет упал на наши лица.

Я встал и повернул лампу так, чтобы свет бил ему в лицо. Потом сел и стал ждать, когда хозяин проснется. Но Роман спал крепко. Отсутствия Евы он не ощущал. Убийство жены не испортило ему сон. Он, должно быть, привык к убийствам, скотина!

Я не стал его будить. Решил дождаться, когда Роман проснется сам. Осмотрелся, затем поудобней устроился на краю кровати и посмотрел на него. Предыдущей ночью в Гаване я видел разных людей. Среди них были злобные, зловещие фигуры, а некоторые просто омерзительные — такие, как Куон и Паульсен, — но рожа Романа превзошла их всех. По крайней мере, в моих глазах. Потому что он убил женщину, которую я очень любил.

Наконец свет начал беспокоить спящего. Роман заворочался. Попробовал повернуться на другой бок. Я придержал его за плечи и оставил в прежнем положении, действуя при этом не грубо. Мне хотелось, чтобы он проснулся сам.

Наконец веки его дернулись. Роман моргнул несколько раз и, в конце концов, открыл глаза полностью. Сначала в этих глазах появилась недоверчивость. Должно быть, он подумал, что это плохой сон. А может, решил, что свет сыграл с ним оптическую шутку. Он снова закрыл глаза на мгновение, потом моргнул несколько раз, надеясь, что видение исчезнет. Но я не исчез, и Роман понял, что перед ним человек во плоти.

Я видел, как появившийся страх медленно меняет выражение его глаз. Они широко распахнулись, стали стеклянными.

— Привет, Роман, — сказал я. — Хорошо спится в такую ночь, а?

Хриплым от сна голосом он еле слышно выдавил:

— Джордан! Джордан!

Я положил ладонь ему на горло, но сжимать не стал.

— Не пытайся позвать его криком, — проговорил. — Потому что тут же замолкнешь навсегда. Не зови раньше времени смерть. До тех пор, пока ведешь себя тихо, будешь жить.

Воротник пижамы мешал, поэтому я второй рукой отодвинул его от шеи хозяина. Я обратил внимание, что ему нравится шелковая одежда в полоску. Сейчас пижама была в черную и золотистую полоску.

Роман сдерживал голос на низкой ноте. Хриплый шепот. А может быть, он не в состоянии был говорить громче?

— Скотти, Скотти.

Я наклонился к нему, чтобы лучше слышать.

— Что такое? — спросил нарочито вежливо.

— Я дам тебе сто тысяч долларов. Получишь в банке, здесь, в городе. Чек на предъявителя. Позволь дойти до стола… выписать чек. Только до стола, Скотти… в другом конце комнаты. Или сам принеси сюда книжечку и ручку, выпишу его здесь. Я подниму руки вверх, к изголовью кровати. Не буду двигаться, пока ты не возьмешь что нужно.

Я молчал.

— Сто пятьдесят тысяч, Скотти. Все, что я имею на текущем счете.

— Желаю, чтобы ты вернул мне Еву.

Его пальцы дотронулись до меня.

— Двести тысяч… Двести тысяч… Достаточно? Нет? На текущем счету в Чикаго… Четверть миллиона долларов.

— Убери лапы! Ты наскучил. Я хочу Еву. Ты слышишь? Хочу Еву.

Роман в отчаянии вертел головой на подушке из стороны в сторону.

— Скотти, все, что я имею. В Нью-Йорке, в Филли. На моих текущих счетах… В сейфах. Все. Ты станешь властелином мира. Позволь мне только уйти отсюда. В чем есть. Оставь мне… жизнь.

— Еву. Я хочу ее. Пусть она еще поговорит со мной. Я хочу видеть ее живой, чтобы она двигалась, чтобы она снова улыбалась мне.

— Все, все… только оставь мне жизнь.

— Но я не хочу все. Мне ничего не надо. Мое желание более простое. Ведь это так утомительно — собирать четверть миллиона долларов. Всю жизнь. И потом вдруг все отдать за один раз… Нет, нет, это очень трудно. Я же хочу лишь Еву. Тебе нужно всего-то: вернуть ее мне. Должно быть, это несложно для такого типа, как ты, который хорошо знает, какую нитку потянуть в нужный момент!

— Я не могу, Скотти, — лепетал он.

Наш «задушевный» разговор подошел к заключительной точке. Я это понял, хотя ясного решения еще не было.

— Ты просишь у меня единственную вещь, которую не в состоянии сделать. Почему не возьмешь что-нибудь другое?

— Зачем же ты ломал вещь, если не можешь вернуть ее в первоначальное состояние?

И я с силой надавил ему на горло.

Не слышно было ничего, кроме шелеста простыней. Роман бился подомной, как будто ему неудобно в постели.

В эти несколько секунд ум мой был ясный. Я даже мог рассуждать. Помню, подумал: «Сколько нужно времени, чтобы человек умер? Нет, это никогда не кончится. Неужели он никогда не умрет? Умрешь же ты, наконец? Умри! Умри!»

С каждым «Умри!» я с новой энергией усиливал сжатие. Кровать скрипела, будто плакала.

Я видел тень от моей головы, спроецированную на стене. Она дрожала, опускалась, исчезала, потом вновь появлялась и тряслась. Из этой игры теней невозможно было определить, что я делаю. Можно сказать, что это голова человека, который занимается трудным, но безобидным делом: например, закрывает чемодан, доверху набитый вещами.

Потом вдруг тень поблекла, сдвинулась в сторону и спроецировалась на стене немного дальше, как если бы появился новый источник света, превосходящий предыдущий. На том месте появилась тень не головы, а всего человека. Тень отчетливая. Я замер, когда понял, чья она.

— Я иду, Эд… Сейчас я его прибью!

Вот и затрещал хвост гремучей змеи. Вот они, ядовитые зубы.

Я развернулся вместе со своей жертвой, прикрылся телом Романа, как щитом, и потащил его за собой к краю, пока оба не скатились на коврик у кровати. Выстрел прозвучал в тот момент, когда мы начали падать. Я едва услышал его в суматохе. Это был не более чем глухой звук.

В начале этого процесса он находился подо мной, в конце, наоборот, оказался сверху. Я продолжал сжимать руками его горло, не ослабляя хватку даже когда падал. Роман повалился на меня всем своим пузатым, коренастым телом, и мы оба затихли.

Боли я не чувствовал нигде, поэтому сделал вывод, что Джордан промахнулся. Но он-то не знал этого, а значит, обязательно подойдет посмотреть.

Теперь я был уверен, что Роман убит. Он больше не двигался. Его грудь лежала на моей, и я слышал, как стучит только мое сердце. Если бы он был жив, я бы слышал удары его сердца после такой борьбы. Все ясно, Роман мертв. Хорошо. Именно этого я и хотел.

Джордан приближался. Мы лежали на полу у окна, между нами и Джорданом находилась кровать. Он не мог нас видеть. Мы не шевелились. Роман — потому что был мертв, я — потому что, пошевелившись, встревожил бы Джордана. Я видел только его ноги, обутые в соломенные сандалии, которые он носил всегда. Ноги в сандалиях осторожно продвигались вперед.

Я отпустил горло Романа. Теперь уже давить бесполезно.

Схватил рукав полосатой пижамы и поднял его безвольную руку над кроватью. Рука держалась прямо, только кисть была согнута в запястье. Я отпустил ее, и она упала на одеяло. Таким образом хотел создать впечатление, будто Роман пытается подняться с пола и помогает себе рукой, стараясь опереться.

Трюк удался. Джордан сказал мертвецу:

— Как дела, Эд? Я достал его?

Я протянул руку Романа к проводу лампы, стоящей на ночном столике. И в тот момент, когда нога Джордана ступила на угол кровати, я согнул запястье и уронил руку на провод. Светильник упал, и лампочка с треском разбилась.

Полной темноты, однако, не получилось — Джордан оставил дверь открытой. Но в углу, где мы находились, было темно.

Джордан прошел вокруг кровати, остановился и посмотрел на нас. При скудном свете, должно быть, выделялись лишь полоски пижамы Романа.

Он не мог стрелять, потому что Роман лежал сверху. Джордан наклонился, чтобы посмотреть, кто же так крепко обнимает хозяина. Это была его ошибка.

Я схватил Джордана за лодыжку и резко дернул на себя. Пистолет снова выстрелил, но уже в воздух. Пламя выстрела осветило на мгновение комнату. Я заметил, что выстрел направлен в потолок.

Оружие упало с глухим стуком раньше владельца. Падение Джордана оказалось более шумным.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы нащупать пистолет и толкнуть его под кровать. Не хотел им воспользоваться. Я был необычно возбужден. Хотел оплатить счет своими собственными руками.

Я отбросил в сторону Романа, словно это был матрас, и вскочил. Джордан находился уже на ногах. Мы бросились друг на друга. Началась борьба. Старая вольная борьба, с использованием кулаков и без правил.

Я думал, что без пистолета он мало что значит. Однако Джордан знал, что делать. Видно, парень не только владел пистолетом, но и боролся много раз. И это дело вовсе не казалось ему новым. Иногда я чувствовал, как отражается от головы в позвоночник сильный толчок, и понимал, что это меня бьет Джордан. Но я только содрогался и регистрировал удары, не ощущая боли, не слушая разума. Потому что все мое существо подчинялось одной лишь холодной решимости довести задуманное до конца. Может, это и спасло меня, не знаю. Как-то мой кулак, достигнув груди Джордана, выбросил его через распахнутую дверь на террасу. Я выбежал за ним, и борьба продолжилась.

Чувствовал, как устали мои руки. Но видел, что противник отступает, а значит, каждый мой удар попадал в цель.

Наконец Джордан был прижат к перилам террасы. Я заметил, как он изогнулся назад для увеличения силы удара, после которого, очевидно, собирался вновь броситься на меня. Но эта неправильная позиция исходной точки помешала ему выбрать нужное направление. Нанося удар, он напоролся на мой бешеный кулак.

Я чуть не вывихнул плечо, но лицо Джордана вдруг исчезло из моего поля зрения. Это был последний раз, когда я его видел. В моей памяти остались лишь очертания быстро уменьшающегося лица, распухшего и в синяках от полученных ударов. Но в конце концов, разве важно, как побито его лицо? Он исчез в ночи.

То, что Джордана не стало, я ощутил сразу: мне не с кем было драться. Он свалился за перила. На террасе остались только его соломенные сандалии.

Я выглянул и увидел человека внизу. Падения оказалось недостаточно, чтобы его убить. И кроме того, он упал на клумбу. Я увидел также собаку, которая рычала, высунувшись из конуры.

Не знаю, был ли виной запах крови, исходящий от Джордана, или же собака учуяла дикую неистовость нашей борьбы, но она была возбуждена.

— Фас, Вольф! — крикнул я.

Даже не думал, что животное меня послушает. Ведь это была собака Джоба, а не моя.

Вольф же, напротив, казалось, ждал именно этой команды. Пригнув голову и подняв уши, он молнией бросился на упавшего и схватил его за горло.

Я развернулся и снова вошел в комнату. Шатаясь, прошел к кровати. Теперь исступление, в котором находился, начало исчезать. Я почувствовал страшную усталость.

Перевернул ногой тело Романа. У меня не было желания наклоняться. На мгновение вдруг показалось, что у него открылся глаз, будто подмигивает мне.

При скудном свете я заметил, что у него рядом с ухом виднелась маленькая влажная ранка от пули. Оказывается, не я был тем человеком, который прикончил Романа. Его застрелил собственный телохранитель.

Я не хотел уходить тем путем, которым вошел. Слишком устал! Медленно вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Прошел через холл к лестнице.

Внизу горел свет. В вестибюле на первом этаже стоял Джоб и, подняв голову, смотрел на меня. Он не шевелился, и создавалось впечатление, что находится в этом статическом положении уже несколько минут. Я посмотрел на него сверху.

— Ну, действуйте. Чего ждете? — сказал.

Слуга продолжал смотреть на меня, не открывая рта. Я спустился по лестнице и подошел к нему.

Джоб резко повернул голову к входной двери.

— Сейчас, я открою вам дверь, — проговорил он. — Идите, пожалуйста. Потом мне надо будет подняться наверх, обнаружить их и позвонить.

Я прошел рядом, почти коснувшись его. Посмотрел в глаза.

— Не забудьте описать мою внешность, — угрюмо произнес я.

— Но мне некого описывать. Я никого не видел, — ответил Джоб. — Эти двое ссорились часто. Всегда думал, что этим кончится. И сегодня между ними произошла ссора, когда они пришли в дом.

Я открыл дверь. Джоб продолжал:

— Она была очень приветливой госпожой. Слышал сегодня, как они говорили об этом деле. Так что я все знаю.

— Вы не услышите больше разговоров об этом, — заверил я слугу.

Джоб закрыл дверь.

Я свернул за угол и направился к пляжу. Собака, увидев меня, оставила тело Джордана и бросилась ко мне. Морда ее была влажной и испачканной кровью.

— Эту работу должен был проделать я, а не ты, — обратился к псу.

Я прошел дальше и увидел наиболее удобный для преодоления участок стены. Той стены, которой оказалось недостаточно, чтобы уберечь от смерти хозяина виллы. Я любовно похлопал собаку по спине и перемахнул через ограду.

Вольф продолжал сопровождать меня по другую сторону стены. Еще долго было слышно, как он скулит.