Офицер по вопросам информации

— Чай или кофе?

— Что вы посоветуете?

— Первое отдает водой, в которой мыли посуду, а второе — просто помои.

— Что ж, попробую помои.

Официант, болтавшийся поблизости, который привлек внимание Макса, приземистый и чем-то напоминающий жабу, был новенький — видимо, кого-то из кухонного персонала призвали заменить Уго, чья жена была ранена во время бомбежки в уик-энд, когда она с подругами прогуливалась около Рабата. К счастью, пилот «Мессершмитта-109» заплатил за это злодеяние жизнью, «спитфайр» мгновением позже размазал его на скалах Дингли.

— Как себя чувствует жена Уго? — спросил Макс у официанта.

— Она умерла.

— Ох…

На тот случай, чтобы не оставалось сомнений, официант склонил голову набок и высунул толстый язык. Глаза его оставались открытыми и внимательными.

— Два кофе, пожалуйста.

— Два кофе.

— Да, спасибо.

Макс проводил взглядом официанта, который уходил вразвалку. Но мысли его были не здесь, а с Уго; он прикидывал, когда снова увидит его кривую улыбку.

Наконец он заставил себя сосредоточить внимание на молодом человеке, сидящем напротив него. Эдвард Пембертон с увлечением рассматривал помещение — высокие окна, тщательно выкрашенные стены, высокий потолок с балками — и явно был далек от мыслей о смерти.

— До чего красивое место.

— Это старинный «Оберж-де-Прованс».

В величественном здании в стиле барокко, некогда доме рыцарей госпитальеров, ныне размещался «Юнион-клаб», благословенное прибежище для офицеров от жестокой реальности войны. Здание, казалось, несло на себе следы прежней очаровательной жизни и, как ни странно, стояло совершенно нетронутым среди развалин Кингсуэй, старинной улицы Валлетты. Оно пропитано духом Сент-Джеймсского клуба для джентльменов, и не было лучше места, чтобы сообщить новости юному Пембертону. Обстановка поможет смягчить удар.

— Что за Уго?

Значит, он все же слушал.

— Старший официант.

— А что случилось с его женой?

Макс помедлил, прежде чем рассказать ему эту историю. Не стоит делать вид, что эти события не столь ужасны. По сути, это известие должно разжечь в нем чувство возмущения, хотя Пембертон мало что мог сказать по этому поводу. Ему не покинуть Мальту в ближайшее время; просто он этого еще не знал. Очередная перелетная птица, попавшая в силки осажденного гарнизона. Бедный неудачник.

Макс изложил все это с предельной мягкостью. Офис вице-губернатора уже был на связи с военными чинами в Гибралтаре, которые реалистично оценивали, что Мальта приперта спиной к стене. Если служба Пембертона требуется на острове, то быть посему. Он должен пригодиться — и все тут. Форс-мажор. Зато у вас будет полная картина.

— Я понимаю, — сказал Пембертон.

— В самом деле?

— Конечно, сэр. У меня нет возражений.

Макс хотел спросить Пембертона, понимает ли он, что его ждет: жара, от которой спирает дыхание, удушающая пыль, москиты, оводы, блохи, которые въедаются в плоть, бессонные ночи и скудный рацион. Ах да, и еще люфтваффе, которые вместе с региа аэронавтика стараются стереть остров с карты, разбомбив его в пыль.

— Я никогда не хотел отправляться в Гиб, — продолжил Пембертон. — Он никогда не казался мне… ну, настоящим местом, что ли, хочу я сказать.

Война как туризм, подумал Макс. Что ж, есть и такой путь попасть на нее, и, наверное, он не лучше и не хуже, чем любой другой.

— Мальта многое может предложить, — сказал он. — Когда будет окончательно дописана история войны, эта небольшая скальная шишка в середине Средиземного моря станет большой фигурой.

— Если вы взываете к моему тщеславию, это может сработать.

Макс издал короткий громкий смешок, который привлек взгляды артиллеристов за соседним столиком. Пембертон застенчиво улыбнулся, явив в широкой улыбке безукоризненные зубы. Любимец женщин и воплощение чувства юмора.

«Прекрасный объект для Розамунды, — подумал Макс. — Она никогда не простит мне, если я лишу ее права первой отказаться».

Пембертон объяснил (с тем уровнем откровенности, которой он скоро научится избегать), что ему надоело перемещаться с места на место, пользуясь покровительством своего дяди, большой величины в военном ведомстве.

— Я должен предупредить вас, что он будет отнюдь не в восторге.

— Тогда объясните ему, что Мальта уже спасла вам жизнь. Гидросамолет, на котором вы должны были вылетать прошлой ночью, пропал.

— Пропал?

— Мы думаем, был сбит рядом с Пантеллерией. Там располагается станция радиопеленгации и эскадрилья «сто девятых». Точно мы ничего не узнаем, пока не услышим, что скажет по этому поводу «Радио Рима». Конечно, они несут полно ерунды, но мы неплохо научились извлекать крупицы истины, полезные нам.

Пембертон долго смотрел на стоявшую перед ним чашку кофе, прежде чем поднять глаза.

— Вчера я обедал с одним пилотом. Познакомился с ним через Алекса. Это Дуглас Питт.

Макс никогда не слышал о Питте — ребята с гидропланов, находящихся в бухте Калафрана, держались особняком от других пилотов. Они постоянно были в полетах, покрывая две тысячи миль между Александрией и Гибралтаром по ту сторону Средиземного моря, с остановкой на Мальте — одиноком аванпосту союзников во враждебном море, которое контролировали нацисты.

— К этому придется привыкнуть.

Взгляд Пембертона остановился на Максе, требуя объяснений.

— Послушайте, я бы соврал, сказав, что сегодня потери относительно невелики. Люди… ну, сегодня они здесь, а назавтра их уже нет.

Когда Пембертон заговорил, в его голосе слышалась легкая нотка раздражения.

— Это не значит, что мы должны забывать их.

На самом деле так и есть, подумал Макс. Если вы все время будете думать о тех, с кем общались, то не сможете действовать. За первый год он написал четыре искренних письма семьям троих мужчин и одной женщины, которых хорошо знал. За минувший год он больше не написал ни одного такого письма.

— Да, ты, конечно, прав.

Пембертону придется искать свой собственный путь, предполагая, что он проживет достаточно долго, чтобы проложить его.

— Так вот, скажи мне, что ты знаешь о Мальте?

— Я знаю о Вере, Надежде и Любви.

— Все знают о Вере, Надежде и Любви; газеты у нас дома окружают славой в народном сознании имена трех Глостерских гладиаторов. Смысл этой истории в том, что отчаянию и бедствиям противопоставляется отвага, и читатели в своих домах возвращаются памятью к лету 1940 года. Когда Гитлер легко прошелся по Северной Европе, словно это была игровая площадка у его дома, маленький островок в Средиземном море с тремя устаревшими бипланами отважно выступил против всей мощи итальянской региа аэронавтика, а самолеты пилотировали летчики, едва научившиеся летать.

Вот так и рождается миф. Надо только немного помочь ему.

— На самом деле их было шестеро.

— Шестеро?

— Да, Глостерских гладиаторов было шестеро. И еще группа в резерве.

Пембертон нахмурился:

— Я не понимаю.

— В небе одновременно никогда не находилось больше трех самолетов, остальные были непригодны.

Эти имена были вычеканены, а затем тихо стерты предшественником Макса, и потом поддерживались только горячим католицизмом мальтийцев.

— Это часть того, что мы делаем в информационном отделе.

— Это не те слова, которые нам хотелось бы употреблять. Я говорил вам, что вы совершенно независимы.

— Ну да. Как бы не так.

Макс заметил тревожный блеск в искреннем взгляде молодого человека. Шесть месяцев назад он легко отступил бы и дал Пембертону возможность делать выводы самому, но сейчас, когда крепость Мальты висела на волоске, он не мог позволить себе такой роскоши. Ему было нужно, чтобы Пембертон с первого же дня крепко сидел в седле.

— Послушайте, никто из нас не пытается подавить дух народа. На этом рынке активно действуют гунны и итальяшки. — Он сконструировал улыбку, на которую Пембертон вежливо ответил. — Вы блестящий молодой человек, так что я собираюсь какое-то время поберечь вас и объяснить вам, каким образом это произойдет.

Он начал с урока истории отчасти потому, что в досье Пембертона упоминалось, что тот получил уважаемую вторую степень по этой теме в Вустерском колледже в Оксфорде.

Лучше всего, объяснил Макс, воспринимать данные в отечественных газетах о «верной маленькой Мальте» с некоторой осмотрительностью. Когда в июне 1940 года сложились враждебные отношения с Италией и дутый цезарь протянул руку Гитлеру, Мальта была куда более разделенным островом, чем это старалась представить британская пресса. Мальта предложила себя в распоряжение Британской империи в 1800 году, но полтора столетия спустя многие хотели разорвать эти отношения, потому что всем сердцем жаждали обрести независимость от метрополии. За столом в правительственном совете напротив националистов сидели конституционалисты, защитники своеобразного колониализма. Их не только было численно больше, но они еще и ощущали поддержку семьи Стрикленд, которая эффективно контролировала мальтийскую прессу, выпуская два ежедневника: «Таймс оф Мальта» и ее независимого двойника «Ил-Берга».

И когда первые итальянские бомбы посыпались на остров, нанеся серьезный урон той близости, которую многие мальтийцы испытывали к своим ближайшим соседям — до них было рукой подать к северу через синие воды Средиземного моря, — они стали чувствовать ложь за сто шагов, и многих обеспокоила трепотня Стрикленда, потому что они знали: их тянут к британскому истеблишменту.

Посему информационный отдел стал предлагать для потребления читателям в «Дейли ситуэйшн рипорт» и еженедельном бюллетене коктейль из холодных, строгих и практически беспристрастных фактов. В сущности «Дейли ситуэйшн рипорт» представлял собой ведомость, в которой выставлялись оценки. Сколько их бомб нашли свои цели? И сколько самолетов потеряли мы и они во время ежедневных налетов? Тут, конечно, были и конфликтные ситуации, когда цель приписывали себе и артиллерия, и авиация. В дикой сумятице налетов на Гранд-Харбор кто мог с абсолютной уверенностью утверждать, был сбит врезавшийся в воду пикирующий бомбардировщик «Штука» зенитным огнем или «харрикейном», севшим ему на хвост?

Участие в таких диспутах испортило Максу много приятных вечеров — и все из-за «Лейт ситуэйшн рипорт», которые он выпускал в десять сорок пять, и они предшествовали пятичасовым отчетам. Он потерял счет случаям, когда его вызывали к телефону в середине приятного обеда, и ему приходилось выслушивать нудное блеяние из штаб-квартиры артиллерии или авиационной разведки — все они были полны желания получить драгоценный скальп.

Он подумал, что лучше всего держать эту информацию подальше от Пембертона. Он толком не мог объяснить основную причину, по которой поддерживал отношения с офисом вице-губернатора, занимаясь изданием отчетов о ежедневной ситуации. Дело было в том, что ему хотелось оставить собственные вечера нетронутыми, чтобы никто не вторгался в них, раздражая его.

Но вместо этого нес на себе тягостный груз, вникая во все детали работы информационного отдела: прослушивание станций вражеского радио на всем пространстве Средиземного моря; перевод передач Би-би-си и речей губернатора, обращенных к мальтийцам, а попутно — подбирал легкую музыку, которая перемежала новостные сообщения.

— Позолоченная пилюля, — рассеянно произнес Пембертон, когда Макс умолк.

— Хорошо сказано.

— Но не пропаганда.

— Гоните эту мысль. Еще до конца недели мне придется предстать перед Финансовым комитетом и воевать с ним, оправдывая дополнительные расходы на департамент Эдварда Пембертона.

Он не врал. Ему придется это сделать, пусть даже представители Мальты подвесят его над углями, но потом им придется согласиться с его требованиями. Для него это был предсказуемый маленький театр, который повторялся с утомительной регулярностью, обнажая одну из основных тем колониальной администрации: позволь их стороне высказаться, а затем скажи, что им следует говорить.

— Думаю, картина мне ясна.

— Прекрасно. Кстати, где вы остановились?

— У Осборна.

— Нужно найти вам более постоянное убежище. Вечерами там устраивают пьянки, и вам придется расплачиваться, чтобы заявить о себе. Мы подберем что-нибудь для вас.

— Звучит обнадеживающе.

— Если вы не против заднего сиденья, я мог бы подхватить вас около пяти.

— У вас есть мотоцикл?

— Технически это три мотоцикла, скрепленные проволокой и силой воли.

Пембертон просиял улыбкой кинозвезды.

Да, подумал Макс, Розамунда будет очень рада неожиданному гостю.

Так и случилось.

Встретив их в дверях, она поправила прическу, чего никогда не делала для Макса.

Дом располагался недалеко от дороги Принца Уэльского в Слиме, примостившись рядом с полицейским участком. Это был типичный мальтийский дом, и его скромный фасад не давал никакого представления о сокровищах, которые хранились за ним. Деревянная входная дверь располагалась между двумя окнами, и еще три были на верхнем этаже, объединенные каменным балконом, который нависал над улицей. Симметричный фасад дома не имел никаких украшений, если не считать медной пластины с названием «Вилла Мария», вделанной в белую штукатурку, и небольшой застекленной терракотовой ниши над входом с изображением безутешной Богоматери, прижимающей к себе ребенка.

На Розамунде было длинное атласное вечернее перламутрово-серое платье, и, как только она выверенным жестом поправила рыжеватые локоны, Макс представил спутника. Розамунда протянула хрупкую руку и, когда они пожали ее, увлекла Пембертона внутрь, бросив из-за плеча одобрительный взгляд на Макса.

Холл был просторный и прохладный, безукоризненно обставленный старинной мебелью. Под их ногами лежал персидский ковер, а стены украшали разноцветные импрессионистические картины. Пембертон был слегка удивлен.

— Скажите, Эдвард, вы, случайно, не в родстве с Адрианом Пембертоном?

— Если он живет в Чепстоу, то, боюсь, он мой кузен.

— Почему вы должны бояться?

— Вы явно ничего не слышали.

— Нет, а потому не могу дождаться вашего рассказа.

Розамунда взяла Эдварда под руку и через гостиную повела к большому, обнесенному стеной саду позади дома.

— Он сделал что-то ужасное? Я думаю, именно так он и поступил. В таком случае будут оправданы все мои подозрения на его счет.

Макс бросил свою туго набитую кожаную сумку на диван и последовал за ними.

У Розамунды было три правила, которых следовало придерживаться во время ее «маленьких вечеринок». Первое заключалось в том, что она лично встречала каждого гостя у дверей. Второе — считалось непростительной грубостью рассуждать об источнике обильных запасов спиртного, когда на острове с трудом удавалось раздобыть бутылку пива. Третье правило гласило просто и ясно: после первого часа «парламентская говорильня» прекращалась, о чем в назначенное время сообщал маленький ручной колокольчик.

— Всю неделю не слышала от Хьюго ни о чем, кроме налетов, «бофоров» и «Юнкерсов-88». Так что несколько часов я хотела бы поболтать о чем-то еще, и уверена, вы тоже.

Хьюго, ее муж, был подполковником частей Королевской артиллерии. Перед войной он был известным математиком, и ему принадлежали сложные расчеты для координации огневого вала над Гранд-Харбором — это было впечатляющее зрелище, и Хьюго уже видели на посту старшего офицера в штаб-квартире Королевской артиллерии. В свои сорок с небольшим он выглядел значительно старше, что способствовало его горячему увлечению — театру — и давало возможность играть роли возрастных героев, за которые он охотно брался всякий раз, когда любительский драматический клуб Мальты ставил одну из пьес. Он вечно старался привлечь Макса к прослушиванию, чтобы дать ему какую-нибудь роль: буфетчика, шофера, немногословного гостя.

Пока Розамунда, забыв о первом правиле, водила по саду свою новую находку, Макс двинулся к столу с выпивкой под благодатной тенью одного из апельсиновых деревьев. Как и полагалось, тут никто не наливал. Слугам-мальтийцам не следовало знать, что позволяют себе их братья по оружию. Макс наливал виски с содовой, когда услышал из-за спины знакомый голос.

— «Ах ты, проклятый убивец!»

— «Генрих Четвертый», — не поворачиваясь, отреагировал Макс.

— Нехорошо, и ты это знаешь.

Макс развернулся к Хьюго, лоб которого, как всегда, был покрыт капельками пота. Это была старая и уже несколько надоевшая им игра. Хьюго любил иногда бросить ему какую-нибудь цитату, обычно из Шекспира, — но не всегда.

— «Генрих Четвертый». Вторая часть, — сказал Макс.

— Проклятье!

— Мистрис Куикли — Фальстафу. Я это учил еще в школе.

— Еще раз черт бы тебя побрал. Три раза подряд.

— Но только двадцать два из тридцати восьми.

Хьюго коротко хмыкнул.

— Рад убедиться, что я не единственный, кто ведет счет.

— Если речь идет о счете, скажи спасибо своему столетию.

— Да, разница всего в месяц… Двести сорок девятая эскадрилья засекла «Штуки» над Та-Куали.

Макс помедлил.

— То есть слухи справедливы.

— Что ты имеешь в виду, старина?

— Нам шлют другой отряд «спитфайров».

— Точно сказать не могу — это гриф «совершенно секретно».

— Тогда мне придется поспрашивать у Розамунды.

Хьюго рассмеялся. Его жена пользовалась репутацией человека, который знает все и вся. Ни одна новость, даже совершенно банальная, не проскакивала мимо сетей Розамунды. Учитывая ее связи в службах, вполне возможно, что она знала не меньше губернатора. Тот факт, что она поддерживала близкую дружбу с его сиятельством — или с Е. С., как она настоятельно требовала именовать его, — без сомнения, увеличивал набор ее сведений.

— Я сейчас вернусь, — сказал Хьюго, хватая бутылку. — Там у бугенвиллей дама в расстроенных чувствах. Лучшая половина Тревора Кимберли. Небольшого роста и симпатичная. И жаждущая.

— Нам нравится, когда они испытывают жажду.

— «Ты пронырливый мошенник смертоубийца».

— «Генрих Четвертый». Часть вторая.

— Перестань считать! — воскликнул Хьюго, исчезая с бутылкой.

Макс вернулся к столу и взял свой стакан. Хьюго прав. Апрель был тем еще месяцем — артиллерия смогла сбить больше сотни вражеских самолетов, но главным образом потому, что налеты были частые и беспорядочные. В апреле люфтваффе совершили на остров девять тысяч шестьсот налетов, примерно вдвое больше, чем в марте, что само по себе побило все прежние рекорды. Отсутствие толковых действий со стороны летчиков способствовало внушительному счету у артиллеристов. У многих пилотов насчитывалось не более нескольких часов боевых вылетов за месяц, потому что явно не хватало исправных «спитфайров» и «харрикейнов» — даже если собрать все ресурсы с аэродромов Та-Куали, Луги и Хал-Фар, их все равно было меньше десяти. На Мальте не имелось ничего иного, но вы редко слышали, чтобы пилоты жаловались, однако на что можно было надеяться, имея несколько залатанных, в боевых шрамах машин против массовых налетов «Юнкерсов-88» с прикрытием из шестидесяти истребителей?

Дела могли бы стать совсем плохи, если бы дней десять назад не сообщили о прибытии стремительных новых спитов. Они вылетели из Гринока в Шотландии и направлялись в Гибралтар. Американский авианосец «Уосп» видел их в полном порядке над водами Алжира, и полет шел без заминки, но все, кроме двух из группы, приземлились на Мальте, чтобы заправить топливные баки для долгого полета. Это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но так получилось. Фельдмаршал Кессельринг, который в безопасности сидел на Сицилии, явно был не дурак. До него, конечно, дошли слухи о прибытии воздушных сил подкрепления, и он решил подождать, пока все приземлятся, прежде чем самому приступать к действиям. Через три дня после прибытия примерно половина новых «спитфайров» была уничтожена, а остальные выведены из строя, потому что люфтваффе провели интенсивные ковровые бомбардировки аэродромов.

Люди Кессельринга, нанеся нокаут, были в приподнятом настроении. Он знал это, и они тоже все знали. Потому что без истребителей, которые способны бросить вызов воздушному превосходству люфтваффе, оставалось мало надежды, что к ним пробьется какой-нибудь конвой. И если этого не случится в ближайшее время, и пусть гунны хранят молчание, — остров будет голодать. А за этим неминуемо последует вторжение, угроза которого висела вот уже несколько месяцев.

Господи, этого и представлять не хотелось. Лучше всего вообще не думать об этом, сказал себе Макс, еще раз наполнив стакан и повернувшись, чтобы осмотреть сад.

Он оказался лицом к лицу с Митци.

Она незаметно подкралась к нему и сейчас серьезно смотрела заинтересованным взглядом; ее потрясающие зеленые глаза искали его взгляд, а в светлых волосах запутались лучи солнца. Не первый раз он почувствовал, что теряет дар речи при виде ее красоты.

— О чем вы думали?

— Да так, ничего серьезного.

— У вас были ссутуленные плечи. И выглядели вы так, словно… из вас выпустили воздух.

— Вашими стараниями.

— Льстец.

— Это правда.

— Если это правда, почему вы даже не смотрите на меня?

— Я смотрю.

— Я наблюдаю за вами с момента вашего появления.

— Вы болтали на скамейке с этим лысым типом из армейской службы безопасности.

— Ну, должна сказать, у вас прекрасное боковое зрение.

— Так говорил и мой тренер. Поэтому он ставил меня в середину игрового поля.

— Но вы же не собираетесь говорить со мной о футболе?

— Когда Розамунда позвонит в свой колокольчик, выбора у нас не будет.

По ее лицу медленно расплылась улыбка.

— Боже мой, как мне вас не хватало, — мягко и совершенно неожиданно сказала она.

В ее голосе явно чувствовалась радость, которая едва не резанула его по ушам.

— Вы нарушаете правила, — сказал Макс.

— К черту все правила.

— Вы забываете — вы же из тех, кто устанавливает правила.

— Вам не подходит жалеть самого себя, Макс.

— Это лучшее, что я могу сделать в данных обстоятельствах.

— Сейчас вы несете что-то невразумительное. — Она протянула ему стакан. — Смешайте мне еще порцию, хорошо?

— Напомните мне.

— Не будьте смешным.

— Бандиты за спиной, — прошептал он.

Макс заметил их приближение из-за ее плеча: Хьюго и Тревор Кимберли, за которым шла его смуглая красавица жена.

— Ох, я и не знаю, — многозначительно вздохнула Митци. — Опять джин с…

Макс принял ее стакан.

— Так, а где Лайонел? На патрулировании?

Теперь Хьюго был рядом.

— Будь осторожнее, старина, когда задаешь такие вопросы, — человек может не подняться с глубины.

— Здравствуй, Маргарет, — сказал Макс.

Маргарет Кимберли мягко кивнула. Кажется, она была слегка под хмельком.

— Нет, ты скажи, — настаивал Хьюго, — почему хочешь узнать, чем занимаются наши благородные подводники?

— А кроме того, у меня вряд ли стоит спрашивать, — улыбнулась Митци. — Лайонел мне ничего не рассказывает. Один день его нет, на другой день он возвращается — вот и все, что я знаю.

— Это все, что должен знать каждый из нас.

— И Тревор мне ничего не говорит, — хрипловато произнесла Маргарет.

Хьюго уставился на нее.

— Это, моя дорогая, потому, что твой Тревор большую часть времени ничего не делает. Так говорит офицер, который командует им.

— Знаешь, Хьюго, я как-то не могу воспринимать тебя в качестве командира, — звонко сказала Митци с игривым огоньком в глазах. — Может, ты гениален, может, слегка глуповат, но уж явно не командир.

Маргарет поднесла руку ко рту, чтобы скрыть смешок, который заставил Хьюго оскорбленно нахмуриться. Макс больше не смеялся.

Немного погодя женщины удалились в дальний конец сада. Макс с трудом заставил себя не обращать внимания на ленивое покачивание стройных бедер Митци под легким цветастым платьем.

— Между нами, — понизил голос Хьюго, отнюдь не смущенный этим видом, — все субмарины ушли на неделю или около того.

— В самом деле?

— Ну, вы же видели, что они погрузили в Лазаретто. А поскольку Ванклин любит запасаться…

Потеря «Апхолдера» пару недель назад потрясла не только весь гарнизон, но и местных жителей. Субмарины теряли и раньше, субмарины, которыми командовали толковые люди, известные всем и каждому, люди, которые упаивали весь бар в «Юнион-клаб» и чьи кости теперь покоились где-то на морском дне. Хотя Ванклин был другим. Красивый шотландец с мягким голосом, с библейской бородой, он отличался скромностью, которую могут позволить себе лишь воистину великие люди. Имея на счету более ста тысяч тонн водоизмещения потопленных вражеских судов и Крест Виктории на груди, он отличался спокойной невозмутимостью, которую остальные воспринимали как должное, потому что от него исходило ощущение силы. Никто из соратников не подвергал сомнению его звездный статус, потому что он никогда не выставлял его напоказ, просто занимался своей работой. А теперь он погиб, пошел на дно…

Как офицер информационного отдела Макс был первым, кто узнал о судьбе «Апхолдера». Сообщение было погребено в рукописях переводов итальянских радиопередач — короткое упоминание о безымянной подлодке, затонувшей во время стычки у Триполи. Он провел несколько осторожных расследований — достаточно, чтобы определить местоположение «Апхолдера», — а затем пару дней сидел над новостями.

Да, он хотел, чтобы Ванклин доказал его ошибку, он хотел снова увидеть, как мальтийцы заполняют бастионы, приветствуя возвращение «Апхолдера» домой и присматриваясь, чтобы увидеть, есть ли новые шевроны на «Веселом Роджере», который развевается на ветру. Но он знал, что этого не случится, понимал, что ему нужна пара дней, чтобы прикинуть, как сообщить это, как смягчить удар своим читателям и слушателям.

И сейчас, узнав об отходящих от острова субмаринах, что было совершенно правильно, он размышлял не о своей работе, а о Митци. Если подлодки в самом деле уйдут, ее тоже не будет, она пристроится где-то рядом с мужем. Где они остановятся? Скорее всего, в Александрии. Теперь он будет отделен от Митци примерно тысячемильным водным пространством, и ему до нее не дотянуться.

Хьюго счел его молчание за проявление профессионализма.

— Я думаю, что должен налить тебе.

— Спасибо, Хьюго, я ценю это.

— Думаю, что ты, как всегда, найдешь способ представить все это в положительном свете. — Он положил руку на плечо Макса. — А теперь иди и присоединись к остальным вероотступникам в вороньем гнезде. Фредди и Эллиот уже на месте. Хотя нет Ральфа — он звонил и сказал, что не может выбраться.

Макс так и поступил. Он надеялся, что присутствие друзей его отвлечет и у него появится возможность скрыть свои чувства. До войны «Вилла Мария» была занята морскими офицерами, и ее большую плоскую крышу продолжали называть вороньим гнездом. Там собиралась молодежь. Любой, кому еще не минуло тридцати, считал себя молодым, и вы никогда не знали, кого здесь встретите, когда с лестницы выходили на свет.

Обычно здесь собиралась приятная компания юных девушек в цветастых платьях домашнего шитья, которые с неуклюжей гордостью выставляли напоказ свои налившиеся груди. Вокруг них конечно же кружили молодые пилоты, скорее, мальчики, хотя в их речи то и дело слышались соленые словечки, популярные в авиации. Они всегда высказывали свое видение дела — хорошее, так себе, заход со стороны, мертвая петля, — обвиняя друг друга в промахах. Вражеский бомбардировщик был у них «большим куском», истребитель — «маленьким», кокпит звался «кабинетом»; они никогда не приземлялись, а «шлепались». Больше всего они боялись, взлетая против солнца, нарваться на стаю «маленьких кусков».

Конечно, пилоты были здесь — компания стройных молодых людей, которые каждую фразу приправляли острым словцом. Другие отирались поблизости, прислушиваясь к рассказам отважных асов. Летчики были единственными в гарнизоне, кто вступал в бой с врагом, и их истории подбавляли перцу в ежедневную рутину пассивного сопротивления.

Фредди и Эллиот были в стороне от шумной компании, в дальнем конце террасы. Фредди увлеченно поглощал джин из большого стакана, и на лице его явственно читалось отвращение ко всему, что говорил ему высокий американец. Макс протолкался сквозь толпу поближе к ним:

— Джентльмены…

— О, Максимиллиан, — оживился Эллиот. — Как раз вовремя.

— А что такое?

— Я задал Фредди небольшую загадку.

— Ты это так называешь? — поморщился Фредди.

— Во всяком случае, для их командира.

— Звучит интригующе, — сказал Макс.

— И быстро становится отвратительным.

Эллиот рассмеялся:

— Вот уж не считал тебя старым ханжой.

— Это не имеет ничего общего с ханжеством, — ощетинился Фредди. — Это вопрос… ну, морали.

— Ах, морали…

— Не говоря уж о законе.

— Ах, о законе… — передразнил его Эллиот, и теперь скептицизма в его голосе заметно прибавилось.

— Ты учился на юриста, и у тебя должно быть куда больше уважения к закону.

— Конечно, оно у меня есть. Ты же не хочешь иметь дело с учреждением, которое готово послать невинного человека на электрический стул. — Эллиот повернулся к Максу прежде, чем Фредди в раздражении смог подобрать ответ. — Хочешь послушать?

— Валяй.

— Все очень просто. Ты командир авиакрыла и получил отпуск в лагере пилотов у залива Сан-Пауль. Ты знаешь его? Конечно знаешь, еще с того времени, когда Ральф был ранен.

— Знаю.

— Тогда ты можешь его представить. Позднее время, и ты чертовски устал. И как может быть иначе после того, что тебе довелось испытать за последние несколько месяцев? Но, как бы там ни было, чувствуешь ты себя неплохо и идешь искать свою комнату. Находишь ее. Только это не твоя комната. Какая-то другая. И в кровати, которую ты считаешь своей, кто-то другой с кем-то еще.

— Ты просто не нашел меня.

— В постели были два парня, ясно? И они… я даже не знаю, как это выразить…

— Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Конечно, ты же ходил в английскую школу.

— Как и ты, — напомнил Фредди, — на тот случай, если забыл.

— Ладно, не станем копаться в куче мусора. Во всяком случае, они хорошие парни, оба офицеры. Один из вашей эскадрильи, другой нет, но ты его знаешь. Первоклассный пилот, ответственный… — Эллиот выдержал паузу. — Что ты сделаешь?

— А что б ты сделал?

— Нет, что бы сделал ты?

— Ну, я приказал бы им немедленно прекратить.

Эллиот рассмеялся:

— Я думаю, несложно догадаться, что они прекратили в тот момент, когда ты открыл эту чертову дверь. Ты подал бы рапорт о них?

— Рапорт о них?

— Авиационному командованию. Это не вопрос морали, или закона, или даже вкуса. Я хочу сказать, что никогда не испытывал необходимости, чтобы мой член оказывался в заднице другого мужика…

— О господи. — Фредди поперхнулся джином.

— …Но это не помешает мне оценить ситуацию.

Макс задумался.

— Я не подавал бы рапорт.

— Почему?

— Мораль. Эскадрилья — это как семья.

— И ты был бы готов соврать своей семье?

— Нет… Да, я полагаю, если того требует ситуация.

— Продолжай, — потребовал Эллиот. — Что еще, кроме морали?

— Ну, речь, конечно, идет о двух индивидуальностях. Их послали далеко от дома, и все знают почему. Так что, если все просочится…

— Учитывая обстоятельства, неудачная фраза.

— Ох, ради бога, Эллиот! — воскликнул Фредди.

Эллиот не обратил на него внимания.

— Интересно, — продолжил он. — Две различные точки зрения. Фредди сказал, что подаст рапорт, ты отказался, а я сообщу о них.

— Я думаю, что ты говоришь о трех точках зрения.

— Да, между мной и Фредди есть разница. Он моралист. Я же прагматик. Я доложу им, но только потому, что если этого не сделаю и об этом просочится информация, то на плахе окажется моя голова.

— Так какое это имеет ко мне отношение?

— А то, что ты сентиментален, — твердо ответил Эллиот.

— Да ладно тебе…

— Расслабься. Есть кое-что и похуже, чем быть сентиментальным.

— Ага, — сказал Фредди. — Тебе стоит побыть моралистом.

Макс оказался в положении судьи. Они были верными друзьями, лучшими из всех, и дружили вот уже два года, и теперь он научился понимать причины редких случаев плохого настроения Фредди, когда его кобальтово-синие глаза точно затягивались легкими облачками, а проказливая улыбка твердела. Но они по-прежнему были вместе, даже когда стих смех и разговор перешел к Ральфу, пропавшему члену их команды. Ральф был пилотом двести сорок девятой эскадрильи, стоявшей в Та-Куали. Дородный, крепкий и разговорчивый, он много раз слишком близко принимал к сердцу девиз эскадрильи Pugnis et calcibus — «Кулаками и пятками». Эллиот появился в компании позже, примерно к Рождеству. Он как бы материализовался из ниоткуда, сразу же после Пёрл-Харбора и вступления Америки в войну, но за четыре коротких месяца органически вписался в их маленькое братство, возглавляемое Хьюго. Он даже научил их всех играть в покер.

Эллиот был в курсе всех скандалов и рассказал пикантную историю, которую услышал от Ральфа, о малышке-жене старшего офицера и мальтийском садовнике, но тут по террасе разнесся звук колокольчика Розамунды.

— Большинство из вас знают, что это означает, — объявила она с верхней ступеньки. — Пора думать и говорить о более высоких материях — о жизни, об искусстве и, ну, я не знаю… о прошлых романах и будущих жизненных планах.

— Но я только что…

— Мой дорогой Эллиот, я не сомневаюсь, что это были всего лишь сплетни.

— Да, но очень непристойные.

— Тогда постарайтесь найти меня перед уходом.

Ее слова вызвали несколько смешков в компании. Но они тут же смолкли, когда надсадный вой сирены воздушной тревоги прорезал воздух.

Кто-то простонал. Все ждали ее. Можно было сверять по наручным часам во время завтрака, ланча и коктейля тевтонскую точность немцев.

Все как один повернулись в сторону Валлетты. С высоты Слимы гавань Марсамксетт простиралась под ними, как на карте, ее пологую дугу прорезал длинный узкий проход, который вел к острову Маноэль с фортом и базой подводных лодок. Валлетта величественно перекрывала водное пространство, гордо возвышаясь на длинном полуострове, который вдавался в открытое море. За городом, скрытое от взгляда, лежало древнее поселение и глубокие протоки, что вели к Гранд-Харбору, где располагались военно-морские доки или, точнее, то, что от них осталось.

Один из самых остроглазых пилотов первым заметил флаг, поднятый над губернаторским дворцом в Валлетте.

— Серьезные дела, — заметил он.

— Куда, по-твоему, они направляются?

— К аэродромам, скорее всего, в Та-Куали.

— Докам тоже может достаться.

Это было странное время, этакое убаюкивающее спокойствие перед неизбежным налетом; вражеским самолетам требовалось примерно семь минут, чтобы долететь от Сицилии. Всему островному населению пора поспешить в подземные убежища, которые они вырубили в известняке, в том самом, из которого были выстроены их дома, достаточно мягкого для пилы и вражеских налетов, но он быстро твердел под здешним солнцем.

Будь Мальта покрыта лесами и предпочти мальтийцы строить свои дома из дерева, остров конечно же уже капитулировал бы. Каменные дома под бомбами рушились и рассыпались в прах, но огонь щадил их. Однако огонь приносил настоящие беды, когда разбегался как ртуть в плотно населенных районах, которых было довольно много на Мальте. Остров был маленький, наверное, даже меньше чем остров Уайт, но его население превышало четверть миллиона. Города и деревни сливались друг с другом, представляя собой островки жизни среди руин, но, как бы ужасно они ни страдали, опустошения всегда оставались локальными.

Хотя в конечном счете именно подземные убежища — некоторые из них огромные, как казармы, — обусловливали небольшое количество раненых. При первых же признаках опасности мальтийцы спускались под землю, прихватив с собой молитвенники и ценные вещи. Максу нравилось думать, что это их врожденное свойство. Весь остров был в сотах пещер, гротов и катакомб, в которых предки здешних жителей искали убежище задолго до того, как Христос ходил по земле и египтяне возводили свои пирамиды. Опасность теперь носила совсем другой характер, но реакция оставалась неизменной.

Он вспомнил, как при первой встрече с Митци излагал ей свою теорию. И вспомнил ее ответ:

«Когда-то они были троглодитами и остались ими».

Митци сказала это с привычной для нее легкой иронией, которую он в то время счел высокомерием.

«Я обидела вас?»

«Отнюдь».

«Прошу прощения. Это симпатичная теория, она всегда мне нравилась».

Подтекст был ясен: не думайте, что вы первый человек, который это неправильно понял.

Теперь Макс знал, что Митци специально задевает его, игриво подкалывая, чтобы посмотреть, как он отреагирует. Первое испытание он проиграл — погрузился в молчание, дожидаясь, когда она перестанет его мучить.

«Но, говоря по правде, они нравились бы мне куда больше, если бы не мое происхождение от ирландских едоков картофеля».

Вспомнив ее слова, Макс невольно улыбнулся.

— А почему, когда на нас валятся семь типов дерьма, ты улыбаешься? — заметил Эллиот.

— Я думаю, что мы в безопасности.

Все остальные пришли к тому же выводу, судя по числу гостей, оставивших сад ради великолепного вида из «вороньего гнезда». Макс заметил молодого Пембертона в толпе тех, кто заполнил крышу. Слишком вежливый, чтобы задавать вопросы о поведении других гостей, он тем не менее выглядел очень растерянным. Кто может осуждать его? Здравый смысл подсказывал, что всем им следует искать убежище. Год назад они именно так себя и вели, но постепенно миновали этот этап. Страх сменился крайней усталостью, апатией, фатализмом, о котором ты догадываешься, наблюдая, как меняется выражение на лицах новоприбывших.

Макс поймал обеспокоенный взгляд Пембертона и махнул ему.

— Кто это? — спросил Фредди.

— Наш новый рекрут. Он направлялся в Гиб, когда мы перехватили его.

— Симпатичный сукин сын, — усмехнулся Эллиот. — На голубятне все будут махать крылышками.

— Обращайся с ним помягче. Он хороший парень.

— Ясное дело, — сказал Эллиот, хотя и не был в этом убежден.

Макс представил Пембертона, а он в свою очередь отдал честь Фредди и Эллиоту.

— Так какие данные, капитан? — спросил Эллиот с преувеличенной военной строгостью.

— Данные, сэр?

— О налете, капитан, об этом чертовом воздушном налете.

— Боюсь, что я тут новичок, сэр.

— Новичок?! Черт побери, что хорошего в новичке на тропе войны с итальяшками?

— Не обращайте на него внимания, — сказал Макс, — он вас заводит.

— Шутник, — буркнул Фредди. — И чтобы ты последний раз отдавал ему честь.

Эллиот ткнул пальцем в свои знаки различия.

— Эй, они настоящие.

— Эллиот — офицер по связи с американскими военными, — объяснил Макс. — Что бы это ни значило.

— Никто из нас толком не может понять, что это значит.

Повернув голову к Пембертону, Эллиот произнес тоном заговорщика:

— И если вы разберетесь, обязательно дайте мне знать.

Макс рассмеялся от восхищения, и, может быть, к этому чувству примешивалась малая толика ревности. Все, кто знал Эллиота, были загипнотизированы его ярким обаянием, и было приятно думать, что именно ты выбран объектом его внимания, пока не становилось ясно, что он столь же легко производит впечатление на других.

— А Фредди — военный врач, — продолжил представлять друзей Макс. — Только никогда не называйте его доктором. Он терпеть не может, когда его так называют.

— Он проводит время зашивая людей, вот как нас недавно.

Фредди протянул Пембертону стакан с джином:

— Ну, допустим, не все время…

— Не обманывай его своим обаятельным мальчишеским видом. Если вам потребуется спешная ампутация — это к нему. — Эллиот хлопнул Фредди по плечу. — Подполковник Фредерик Ламберт волшебник пилы и скальпеля. Его девиз: «При чем тут руки или ноги, когда мы друзья?»

Фредди привык, что Эллиот представляет его этаким средневековым мясником, поэтому снисходительно улыбнулся, уверенный в своей репутации и в своей славе.

На протяжении последовавшего затем краткого допроса Пембертон чувствовал себя как нельзя лучше. Правильно оценив свою аудиторию, он с юмором обрисовал время, проведенное в Александрии, и свой скромный вклад в военные действия.

В это время стали вскидываться первые руки, указывая на север, на заливы Сент-Джулиан и Сент-Джордж, и на то, что было за ними.

На террасе воцарилась неестественная тишина, и все прислушались к нестройному гулу приближающихся самолетов.

— Вам придется стать свидетелем весьма одностороннего представления, — сказал Фредди. — Постарайтесь, чтобы оно не подавило ваш дух.

Он не шутил. У артиллерии был запас всего в пятнадцать снарядов на весь день. «Бофор» мог выдать весь свой боезапас за семь секунд.

Похоже, враг это знал. Первая волна истребителей, закрывшая небо, шла с какой-то непривычной раскованностью, в боевом строе эскадрилий отсутствовал привычный немецкий жесткий порядок. Подобно боксеру, легко выскочившему на ринг, противник демонстрировал полную уверенность.

Пара крупнокалиберных орудий рявкнула преждевременным вызовом на бой, и несколько дымных клубов расцвело вокруг Ме-109, которые уже выходили на цели. Они шли стаей, птицы горя, и вплотную за ними шла настоящая опасность.

С севера появилась высокая этажерка бомбардировщиков «Юнкерс-88», окруженная прикрытием из истребителей.

— Иисусе, — пробормотал Фредди.

— Ни фига себе, — поддержал Элиот.

Вот сукины дети, подумал Макс.

Теперь стало ясно, что их внимание привлекали только аэродромы: Та-Куали, Луга, Хал-Фар и, может быть, новые полосы в Сафи и Кьюренди. Все они держали путь куда-то в глубину, мимо Валлетты и Трех городов, вытянувшись в ломаную линию. Было видно, что они нацелились на южную половину острова.

«Восемьдесят восьмые» потянулись кверху, началась беспорядочная бомбежка, и небо затянуло дымом. В бой вступили «бофоры» — послышался треск очередей, показались линии трассеров. Казалось, что с этого расстояния они лишь щекотали подбрюшья бомбардировщиков, но внезапно раздался крик:

— Смотрите, горит!

И в самом деле, «восемьдесят восьмой» отклонился от курса, волоча за собой хвост черного дыма. Он неуверенно потянул к северу, направляясь домой. Это, естественно, дало сигнал «спитфайрам», что можно покончить с подбитым самолетом, и горсть истребителей, которые несколько минут назад набирали высоту, чтобы ради спасения уйти подальше от острова, ринулись за ним. Нетрудно было понять, в чем дело. Ковровая бомбардировка продолжалась, огромные столбы дыма и пыли вздымались в небо, затягивая опускающееся солнце.

Все присутствующие с молчаливым сочувствием смотрели на этот далекий спектакль. В начале года Макс оказался застигнут налетом на Та-Куали; это было одним из тех специальных представлений, которые немцы любили устраивать время от времени. Он провел двадцать минут, прижавшись к земле в воронке, которые усеивали аэродром. За последнюю пару лет он попадал в такие ситуации, в память о которых остался шрам на теле, но ничто не могло сравниться с тем всепоглощающим ужасом, который он испытывал тогда, лежа в воронке. Как ни странно, больше всего он боялся до смерти задохнуться в облаке желтовато-серой пыли, тонкой, как пудра, — она была повсюду и затягивала солнце, превращая день в ночь. Земля под ним колыхалась, как живое существо, а в воздухе стоял визг осколков, смертельная симфония камня и металла, перекрывавшая другие звуки: свист падающих бомб, грохот взрывов, стаккато очередей «бофоров», бивших вслепую, и пронзительный визг пикирующих «Штук».

Слух у него так никогда полностью и не восстановился, и он подозревал, что в тот день с ним случилось нечто такое, словно он был машиной, которую отремонтировали, замотав проволокой.

Он почувствовал легкое прикосновение к руке. Это был Фредди.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал он тихим, доверительным тоном. — Не здесь. С глазу на глаз.

— Хорошо.

— Найдешь время завтра утром?

Макс кивнул.

— Можешь прийти в центральный госпиталь?

— Во сколько?

— Пораньше. Как насчет восьми?

— Сложно, но приемлемо.

— Встретимся в морге.

Максу пришлось сдержать любопытство. Эллиот стоял у парапета, откуда было лучше всего наблюдать за налетом, но сейчас он повернулся к ним и сказал:

— Похоже, старик Заммит обзавелся новым ружьем.

Виторин Заммит жил в доме по другую сторону улицы. Он разменял шестой десяток, был худым и обладал забавным характером. Он приобрел небольшое состояние, экспортируя кружева, что позволяло ему свободно путешествовать по миру; он говорил на безупречном английском, что под силу только иностранцу. Виторин постоянно появлялся к обеду на «Вилле Мария», пока год назад не умерла его жена. Кончина жены тяжело сказалась на нем, и, хотя умерла она от того самого диабета, который терзал ее годами, Виторин безоговорочно возложил всю вину за ее смерть на врага. Теперь он вел собственную кампанию, когда не был занят делами добровольческой гвардии Слимы, в которой быстро вырос едва ли не до лидера.

У него был пистолет, и во время налетов старика часто можно было увидеть на крыше, откуда он беспорядочно палил по самолетам. Это были не только тщетные усилия, но и вопиющее нарушение правил. Он должен был хорошо это знать, и, скорее всего, так оно и было, но никто не выражал недовольства в его адрес. Если кто-то и считал по-другому, Хьюго был безоговорочно уверен, что у них иной взгляд на ситуацию.

Порой Виторин носил униформу, а иногда костюм. Он никогда не стал бы участвовать в военных действиях в рубашке с короткими рукавами. Сегодня на нем был черный костюм и нарукавная повязка добровольческой гвардии; в этом виде он бродил по крыше своей террасы как какое-то темное привидение, не обращая внимания на толпу на соседней крыше. И вместо привычного пистолета он держал в руках ружье.

— Это «ли-энфилд»? — спросил Фредди.

— С таким же успехом это может быть черенок от метлы, потому что ему все годится.

Последние бомбардировщики заходили на цель, снижаясь до четырех или пяти тысяч футов прежде, чем отбомбиться по аэродрому. Сопротивления почти не чувствовалось, и они спокойно уходили наверх в сопровождении истребителей, которые должны были обеспечить их безопасное возвращение домой. Высоко в небе «сто девятые» висели как рой пчел, охраняя своих подопечных. Их работа была сделана, артиллерия отстрелялась, и теперь они пикировали на обломки, на бреющем полете ловя цели, которые им попадались. Если и стоило их бояться, то только сейчас. Даже отдаленные районы вроде Слимы сейчас участвовали в этих играх.

Зная это, несколько человек стали спускаться вниз. Но большинство остались стоять на месте, полные желания увидеть, как развернутся события. Фредди спустился и налил выпить. Когда он вернулся со стаканами, доки в Гранд-Харборе были под огнем, и истребители вылетали из-за Валлетты, как фазаны, спугнутые с ветвей. Вряд ли у них была надежда причинить серьезные разрушения своими пушками и пулеметами, но они привлекали к себе внимание. Он слышал от Ральфа, что «сто девятые» шли над Та-Куали на бреющем, едва не утыкаясь носом в землю.

Приятно было видеть, что сегодня их нахальство получило воздаяние. «Сто девятый», который шел на форт Сент-Элмо, как бы споткнулся, его правое крыло резко пошло вниз и отлетело. Не было сомнений, что пилот мог бы выпрыгнуть на такой высоте; и самолет, подняв фонтан белых брызг, врезался в воду у входа в гавань.

— Добро пожаловать на Мальту, сукин сын, — мрачно процедил Эллиот, а вокруг раздались радостные крики.

Через несколько мгновений пара истребителей спикировала на гавань Марсамксетт со стороны Флорианы. Они летели прямо над водой, готовясь атаковать базу подводных лодок на острове Маноэль. Субмарин видно не было; недавно они использовали дневные часы, чтобы успеть лечь на дно гавани.

— «Макки», — сказал молодой пилот.

Он был прав — это были итальянские самолеты, синие «Макки-202». Если и оставались какие-то сомнения, то подобные цирковые пируэты, с которыми они и скрылись, сделав несколько пушечных залпов, решили вопрос об их национальной принадлежности. Итальянцы были известны склонностью к воздушной акробатике. Самолеты сделали второй заход, снижаясь к базе, и их пушки вспенили воду. Затем, сделав левый вираж, они удалились, проносясь над ступенчатыми крышами Слимы.

Курс итальянцев лежал прямо на «Виллу Мария», и рев их двигателей быстро превратился в пронзительный визг; он едва не оглушил, но все же позволил расслышать первый выстрел из ружья. И второй.

Повернувшись, Макс успел увидеть, как Виторин Заммит выстрелил в третий раз и от двигателя «макки» отлетел кусок обшивки.

— Господи, похоже, он попал в него! — крикнул кто-то.

Он не только попал, но и нанес какое-то повреждение. Двигатель «макки» закашлялся, словно прочищая горло, затем закашлялся снова и снова, стал давать осечки, и, пока машина уходила к Святому Джулиану, за ней потянулась полоса черного дыма.

— Ну, святые угодники… — выдохнул Эллиот.

Полоска дыма скоро превратилась в ревущее пламя, и «макки» стал терять высоту, заметно отставая от спутников.

— Неужели это возможно? — недоверчиво спросил Фредди.

— О да, — ответил Макс.

Количество вражеских истребителей над аэродромами уменьшилось после того, как многострадальная наземная команда была снабжена ружьями «ли-энфилд», — они должны были поднять боевой дух, ибо никто не предполагал, что из них в самом деле удастся попасть в самолет.

И тут Максу совершенно неожиданно пришло в голову, что надо делать. Он посмотрел на Виторина Заммита, который, оцепенев от изумления, смотрел на дело рук своих, затем схватил Пембертона за локоть и потащил сквозь толпу.

— Куда мы направляемся? — недоумевал Пембертон.

— Работать.

~~~

Он голым лежал на матрасе, глядя в потолок, на котором плясали тени от маленькой жестяной лампы.

Подняв руку, внимательно рассмотрел ее в мигающем свете, согнул локоть, запястье, пошевелил пальцами, радуясь, что все суставы слушаются его, а мускулы и сухожилия играют под кожей.

Он гордился своими руками. Мужчины не обращали на них внимания. Не в пример женщинам. Его мать также всегда хвалила его руки. Хвалебные слова легко приходили к ней, может, слишком легко, чтобы комплименты имели настоящую ценность. Она разбрасывала их, как фермер зерно из мешка.

Теперь он видел ее молодой женщиной: синева широко расставленных глаз, дуги темных густых бровей, которые она отказывалась выщипывать, как делают другие женщины, потому что отец любил их именно такими. Во всяком случае, он так говорил.

«Господи, какой ты красивый сегодня».

«Я думаю, самое лучшее, что я когда-либо слышала, это твоя игра на пианино».

«Самый лучший день в моей жизни? Когда я родила тебя».

«Ты самый лучший мальчик на свете».

Родители ее были не слишком образованны, и она часто употребляла такие выражения, как «самый лучший».

Может, это и лежало в сердцевине всего. Она никогда не считала себя достойной мира, в котором оказалась, и человека, который взял ее за руку и привел в Эдем.

«Видишь все это? Таков мой мир, а теперь и твой тоже».

Но она быстро поняла, что Эдем обходится не так уж дешево, и ей пришлось расплачиваться добротой за жестокость. Этим она и стала известна. Такой она была в глазах окружающих — никому не отказывала в помощи.

Теперь он подозревал, что в основе ее поведения лежала какая-то базовая потребность: инстинкт выживания. Как мог ее муж обижать такого доброго и достойного человека, такую хорошую жену?

А она продолжала оставаться верной себе. Ее было трудно уважать за это, но, по крайней мере, в ней жила определенная решительность.

«Ты самый лучший мальчик на свете».

Теперь он видел, как она ерошит его волосы, тепло улыбаясь ему; видел и маленький белый шрам на нижней губе, оставшийся после того, как отец ударил ее ногой. И понимал: один человек пытался дать любовь за двоих. Намерение было хорошее, если не считать, что в конечном счете оно не приносило результата. Чем больше материнской заботы старалась она дать ему, тем сильнее отец чувствовал потребность помешать ей возиться с этим «чертовым сосунком».

Странно, что она не прекращала восхвалять все и вся, даже когда в этом не было никакой необходимости. Для него это было также странно, как и то, что она никогда не пользовалась щипчиками, чтобы справиться со своими непослушными бровями, хотя, конечно, должна была этого хотеть, во всяком случае, могла хотеть.

Он понимал, что это раздражало его больше всего, — но и когда отца не стало, он остался жить с ней.

Он опустил руку на матрас и улыбнулся своим мыслям. Когда в последний раз он беспокоился о чем-то?

Он сейчас чувствовал себя почти человеком.