Офицерский романс. Песни русского воинства

Закатилася зорька за лес, словно канула,

Понадвинулся неба холодный сапфир.

Может быть, и просил брат пощады у Каина,

Только нам не менять офицерский мундир.

Может быть, и просил брат пощады у Каина,

Только нам не менять офицерский мундир.

Затаилася речка под низкими тучами,

Зашептала тревожная, черная гать.

Мне письма написать не представилось

случая,

Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.

Мне письма написать не представилось

случая,

Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.

А на той стороне басурманский редут,

Только тронь, а ну!

Разорвет тишину пулеметная смерть.

Мы в безглазую ночь перейдем на ту сторону,

Чтоб в последней атаке себя не жалеть.

Мы в безглазую ночь перейдем на ту сторону,

Чтоб в последней атаке себя не жалеть.

И присяга верней, и молитва навязчивей,

Когда бой безнадежен и чуда не жди.

Ты холодным штыком мое сердце горячее,

Не жалея мундир, охлади, остуди.

Ты холодным штыком мое сердце горячее,

Не жалея мундир, охлади, остуди.

Растревожилась зорька пальбою да стопами,

Опрокинулся в траву вчерашний корнет.

На убитом шинель с золотыми погонами,

Дорогое сукно спрячет сабельный след.

На убитом шинель с золотыми погонами,

Дорогое сукно спрячет сабельный след.

Да простят мне все то,

Что я кровью своею испачкаю,

И все те, в ком пока еще память крепка.

И скатится слеза на мою фотокарточку,

И закроет альбом дорогая рука.

И скатится слеза на мою фотокарточку,

И закроет альбом дорогая рука.

Брала русская бригада

Галицийские поля,

И остались мне в награду

Два солдатских костыля.

Из села мы трое вышли,

Трое первых на селе,

И остались в Перемышле

Двое гнить в чужой земле.

Вот приду в село родное,

Дом построю в стороне.

Ветер воет, ноги ноют,

Будто вновь они при мне…

Брала русская бригада

Галицийские поля,

И остались мне в награду

Два солдатских костыля.

Замело тебя снегом, Россия,

Запуржило седою пургой.

И печальные ветры степные

Панихиду поют над тобой.

Ни пути, ни следа по равнинам,

По равнинам безбрежных снегов,

Не добраться к родимым святыням,

Не услышать родных голосов.

Замело, замело, схоронило…

Все святое, родное — у врага,

Ты слепая, жестокая сила,

И, как смерть, неживые снега.

Ты слепая, жестокая сила,

И, как смерть, неживые снега.

Слышали, деды?

Война началася.

Бросай свое дело,

В поход собирайся!

Припев:

Мы смело в бой пойдем

За Русь Святую.

И, как один, прольем

Кровь молодую.

Рвутся снаряды,

Трещат пулеметы,

Скоро покончим

С врагами расчеты.

Припев.

Вот показались

Красные цепи,

С ними мы будем

Драться до смерти.

Припев.

Вечная память

Павшим героям.

Честь отдадим им

Воинским строем.

Припев.

Русь наводнили

Чуждые силы,

Честь опозорена,

Храм осквернили.

Припев.

От силы несметной

Сквозь лихолетья

Честь отстояли

Юнкера и кадеты.

Припев:

Мы смело в бой пойдем

За Русь Святую

И, как один, прольем

Кровь молодую.

Та мечта, что к счастью так манила,

Та любовь, что трепетно томила,

Унеслась, умчалась навсегда,

Как весны кипящие года.

Я и сам стремился всею силою

Сбросить цепи грустные, унылые,

Но победу вырвавши в бою,

Я победных песен не пою.

Каждый вечер я привык с тоскою

Хоть в мечтах беседовать с тобою,

Каждый вечер, веря и любя,

Я привык молиться за тебя.

Та мечта, что к счастью так манила,

Та любовь, что трепетно томила,

Унеслась, умчалась навсегда,

Как весны кипящие года.

Ах нет, не говори, что счастья дни придут,

Что мы с тобой пойдем навстречу им,

Ты ангел чистый мой, тебя дни счастья ждут,

А я навек один, своей тоской томим.

Во мне ты не найдешь для жизни друга,

Как день и ночь мы разнимся с тобой.

И ты пойдешь одна, души моей подруга,

В тяжелый путь, назначенный судьбой.

Дни чистой юности исчезли без возврата,

Я не вернусь, по-прежнему любя…

Прости погибшего, страдающего брата

За то, что не достоин он тебя.

Пока кадет я своевольный,

Мне жить и весело и мило.

И я, веселый и довольный,

Разлил на палубу чернила.

Нет, не быть мне вовек счастливым,

Нет мне счастья взаимной любви,

Лишь смеется судьба прихотливо

Над волненьем горячей крови.

Улыбнулось на время лишь счастье

И исчезло в туманную даль.

И погасли огонь мой и страсти,

И осталась тоска и печаль.

Не выдаст моя кобылица,

Не лопнет подпруга седла,

Дымится в Задонье, курится

Седая февральская мгла.

Встает за могилой могила,

Темнеет калмыцкая твердь,

И где-то правее — Корнилов,

В метелях идущий на смерть.

Запомним, запомним до гроба

Жестокую юность свою,

Дымящийся гребень сугроба,

Победу и гибель в бою.

Тоску безысходного гона,

Тревогу в морозных ночах

Да блеск тускловатый погона

На хрупких, на детских плечах.

Мы отдали все, что имели,

Тебе, восемнадцатый год,

Твоей азиатской метели

Степной — за Россию — поход.

В эту ночь мы ушли от погони,

Расседлали своих лошадей;

Я лежал на шершавой попоне

Среди спящих, усталых людей.

И запомнил и помню доныне

Наш последний российский ночлег,

Эти звезды приморской пустыни,

Этот синий мерцающий снег.

Стерегло нас последнее горе,

После снежных татарских полей, —

Ледяное Понтийское море,

Ледяная душа кораблей.

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня;

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь все плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда.

Еще твой мир и мудр и прост,

Еще легко его дыханье;

Вечерних зорь, полнощных звезд

Еще незыблемо сиянье;

Еще сменяет ночь рассвет,

Полдневный свет еще ликует,

И слово краткое поэт

Тебя по-старому волнует.

А ты, как Божий мир, проста,

А ты ясна, как песни эти…

Ах, без любви, как без креста,

Нельзя прожить на этом свете.

Я знаю, не будет иначе.

Всему свой черед и пора.

Не вскрикнет никто, не заплачет,

Когда постучусь у двора.

Чужая на выгоне хата,

Бурьян на упавшем плетне,

Да отблеск степного заката,

Застывший в убогом окне.

И скажет негромко и сухо,

Что здесь мне нельзя ночевать,

В лохмотьях босая старуха,

Меня не узнавшая мать.

Нам всем один достался жребий,

Нас озарял один закат —

Не мы ль теперь в насущном хлебе

Вкусили горечь всех утрат?

Неискупимые потери

Укором совести встают,

Когда, стучась в чужие двери,

Мы просим временный приют, —

Своих страданий пилигримы,

Скитальцы не своей вины.

Твои ль, Париж, закроют дымы

Лицо покинутой страны?

И бесконечный дух кочевий,

Неповторимые года,

Сгорят в твоем железном чреве

И навсегда, и без следа.

Нахмурилось синее море,

Насупилась страшная высь.

С мятежными бурями споря,

Валы набегают на мыс.

Качают тяжелые волны

В изгнанье бегущую Русь…

На север, тревогою полный,

Едва ли когда я вернусь.

Вдали ни любви, ни привета…

Навстречу лихая судьба.

Пойдет по широкому свету,

Как встарь, бедовать голытьба.

Раскинет шатры на задворках

Холодных, чужих городов

И будет упорно и зорко

Следить за врагом из углов.

В смердящих потемках подвалов

Прольет свою терпкую грусть

И вспомнит, как скупо и мало

Она берегла свою Русь…

Страшась, тянусь к ней издалека.

И, ненавидя, я люблю,

Но тенью дерзкого упрека

Не брошу в Родину мою.

Пусть Русь кипит в кровавой пене,

Пусть нас тяжелый, мутный вал

Столкнул на новые ступени,

Пути иные указал.

Я узнаю в шальном разгуле

Ее, сорвавшую узду,

Есть что-то близкое в том гуле,

Зажегшем новую звезду…

Россия… Слова нет дороже

Для нас, оторванных от ней;

Тяжел наш путь средь бездорожий,

Без сил, надежд и без огней.

Черный ворон залетел ко мне во двор,

Черный ворон весть печальную принес:

«Туча черная сожгла родимый бор,

Буйный ветер пепел по миру разнес…»

Уж не петь мне больше звонким соловьем,

Легкой белочкой не прыгать по ветвям —

В полону у вражьей силы отчий дом,

Не пройти и не проехать по путям…

Эх, за что ж ты насмеялась надо мной,

Загубила моей юности года,

Ах, зачем ты не промчалась стороной,

Тучей грозной, одноглазая беда?..

Ну да что же… Ведь теперь там, говорят,

Расцветают ароматные сады,

Песни радостные душу веселят,

На дорожках — не звериные следы…

Моя матушка во тереме живет,

Что во тереме — в хоромах золотых,

Что ж, родимая, меня не позовет,

Почему же приголубила чужих?

Черный ворон залетел ко мне во двор,

Бьет крылами в переплет моих окон —

Снятся ночью мне и траур и позор,

Душат душу мне напевы похорон…

И на холме у вспаханного поля,

Под деревом высоким и нагим,

Он погребен. Окончилась неволя,

К земле земля и новый крест над ним.

Не говори: «Одну тюрьму другою

Он заменил — ни двинуться, ни встать»,

Он не в тюрьме, под сенью гробовою

Ему дано безмерное узнать.

Вот по весне посеют зерна хлеба,

И жизнь поделится с ним таинством своим,

Под светлым, под высоким небом

Тень от креста легко лежит над ним.

Но уходит бесценное время,

Как из рук ускользает песок,

И нога опускается в стремя,

И теряется в море челнок.

Только ты, утомленное сердце,

Собираешь, ревниво храня, —

Чтоб потом на нее опереться, —

Радость мимо идущего дня.

Увяньте незамеченными, розы!..

Пусть чистыми алмазами горят

На вас росы сверкающие слезы, —

Кого пленяет чудный ваш наряд?

Увяньте!.. В этот сумрачный, железный,

Угрюмый век вам нечего сиять

Красой таинственной и бесполезной:

Кому ее осталось созерцать?..

И только там, где лепестка паденье

Паденью царства мощного равно,

Быть может, ваше тихое цветенье,

Как светлый подвиг, будет зачтено.

Я в атаку последнюю шел,

Но судьба изменила герою,

Плюс к тому, оказался тяжел

Тот снаряд, что упал под горою.

Хорошо, и дымком понесло,

И предсмертные слезы просохли.

Плюс к тому, умереть повезло,

Те, кто выжил, в плену передохли.

А вокруг — тишина, тишина…

Не слыхать разговора винтовок,

И вползают на грудь ордена,

Давят лапками божьих коровок.

Кто украл мою молодость, даже

Не оставил следа у дверей!

Я рассказывал Богу о краже,

Я рассказывал людям о ней.

Я на паперти бился о камни.

Правды скоро не выскажет Бог.

А людская неправда дала мне

Перекопский полон и острог.

И хожу я по черному свету,

Никогда не бывав молодым,

Небывалую молодость эту

По следам догоняя чужим.

Увели ее ночью из дому

На семнадцатом детском году.

И по-вашему стал, по-седому

Глупый мальчик метаться в бреду.

Были слухи — в остроге сгорела,

Говорили — пошла по рукам…

Всю грядущую жизнь до предела

За года молодые отдам!

Но безмолвен наш мир отсиявший,

Кто ответит? В острожном краю

Скачет выжженной степью укравший

Неневестную юность мою.

Пою я песню дорогую

И горько плачу но ночам.

Хочу в Москву мою родную,

Хочу к свободным я полям.

Теперь там жизнь совсем иная,

В России счастье все сулит,

Там мир, там песня трудовая

Сильней в сердцах людей звучит.

Меня измучили страданья,

Тоска в душе моей больной.

Я виноват в моих скитаньях,

Зачем я здесь, в стране чужой?..

Россия, новая, родная

Теперь ты радостей полна,

Прими ж меня, не проклиная,

Прости, свободная страна.

Пою я песню дорогую

И горько плачу по ночам,

Хочу в Москву мою родную,

Хочу к свободным я полям.

Не пишите мне писем, дорогая графиня,

Для сурового часа письма слишком нежны…

Я и так сберегу ваше светлое имя,

Как от пули ромашку на поле войны.

Пусть в безумной России нет для сердца

приюта

И в крови захлебнулись луга и поля,

Но осталась минута, нашей боли минута,

Чтоб проститься с Отчизной с борта корабля.

Не хочу умирать в чистом поле турецком,

Без России, без чести, без наград и погон.

Ах, графиня, поверьте обнаженному сердцу,

Только в вас и в Россию я всегда был влюблен.

Не пишите, графиня, — нет в живых адресата,

Упустили Россию, как сквозь пальцы песок…

Ах, Россия, Россия, разве ты виновата,

Что пускаю я пулю в поседевший висок…

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце оставляли след, —

Очаровательные франты

Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, —

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери, — вчера

Малютки-мальчики, сегодня —

Офицера!

Вам все вершины были малы

И мягок самый черствый хлеб,

О молодые генералы

Своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой

В один великолепный миг

Я видела, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик.

И вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна…

О, как мне кажется, могли бы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать, и гривы

Своих коней.

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

Три сотни побеждало — трое!

Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы все могли!

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?

Вас златокудрая Фортуна

Вела, как мать.

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие —

И весело переходили

В небытие.

Под насыпью, во рву некошеном,

Лежит и смотрит, как живая,

В цветном платке, на косы брошенном,

Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною

На шум и свист за ближним лесом,

Всю обойдя платформу длинную,

Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих —

Нежней румянец, круче локон:

Быть может, кто из проезжающих

Посмотрит пристальней из окон…

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами

И обводили ровным взглядом

Платформу, сад с кустами блеклыми,

Ее, жандарма с нею рядом…

Лишь раз гусар, рукой небрежною

Облокотясь на бархат алый,

Скользнул по ней улыбкой нежною…

Скользнул — и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,

В пустых мечтах изнемогая…

Тоска дорожная, железная

Свистела, сердце разрывая…

Да что — давно уж сердце вынуто!

Так много отдано поклонов,

Так много жадных взоров кинуто

В пустынные глаза вагонов…

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей — довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена — все больно.

Он защищал страну от смуты,

Как только мог.

Но дьявол карты перепутал,

Оставил Бог.

Смерть лихорадочно косила

Со всех сторон,

Тонула, как корабль, Россия,

А с нею — он.

Его вели между вагонов,

Как черти в ад.

Разило водкой, самогоном —

От всех солдат.

Худой чекист, лицо нахмуря,

Отдал приказ…

А он курил — как люди курят

В последний раз…

Шел снег медлительно и косо,

Синела мгла…

Уже кончалась папироса

И пальцы жгла…

— Повязку?

— Нет, со смертью в жмурки

Играет трус.

Он видел силуэт тужурки,

Скулу и ус.

И портсигар отдал солдату:

— Берите, что ж…

Не думаю, чтоб мне когда-то

Еще пришлось…

Ночная тьма уже редела,

Чернел перрон,

И, как всегда после расстрела,

Не счесть ворон.

Они, взметнувшись, к далям рвутся,

Летят, летят…

И виснут тучи над Иркутском,

И люди спят.

Все те же огни нам светили…

Но мы… мы ведь стали не те.

Теперь мы измену открыли

В ужасной ее наготе.

Рядились вы в пестрые шкуры,

Народу клялись своему,

Но волчью, собачью натуру

Явили вы скоро ему…

Запачкавши жадные руки

В казачьей невинной крови,

Вы снова взываете: «Други…»

Кричите о вашей любви…

Кричите, что были ошибки…

Но мы… мы ведь стали не те.

На нашей недремлющей Шипке

Вся кровь вопиет к правоте…

Та кровь жжет сердца, пламенея,

На зов мы ее собрались,

И Правду, и Волю лелея

Служить только им поклялись…

Однажды змею отогрели

На нашей широкой груди…

Назад… Казаки ведь прозрели

На скорбном, кровавом пути…

Мы те же огни зажигаем…

Но мы… мы ведь стали не те,

За что умирать, теперь знаем,

На плахе, в бою, на кресте…

В умирающих аллеях

Ночью призраки таятся,

По кустам туман белеет,

В листьях шорохи ютятся.

Взгляд унылый прячут очи;

Сны — давно темны и грубы…

Только ночью, мутной ночью

От тоски кривятся губы…

Тьма и явь сплелись, как змеи,

Словно сон проходят снова,

И тревожат все больнее

Отголоски забытого…

Все мне снится шелест платья…

Ночи чуткие мгновенья,

Слов мерцающих заклятья…

Нежных губ прикосновенье…

Осень лист шуршащий стелет,

А в душе тоска сильнее…

Оттого, что грустен шелест

Умирающей аллеи…

Оттого, что прозвучала

Ложь в задумчивом ответе…

Оттого, что, видно, мало

Жить осталось мне на свете…

По степям — напев унылый

Да набатов звон…

За родимые могилы

Стань, мятежный Дон!

Эй! В степях огни мелькнули!..

Шашки вновь звенят.

Запоют лихие пули…

Враг слетит с коня…

И, патрон влагая новый

В дымовом кругу,

Позавидую сурово

Павшему врагу.

Если ж пулю в час безликий

Сам себе сыщу,

Умирая в Поле Диком —

Всем и все прощу…

Почему вы, цветы, рано так отцвели

И утратили запах свой нежный?..

Что мешало вам жить и цвести

И блистать красотой белоснежной?

Кто безжалостно, грубо и смело

Так измял ваш прелестный наряд

И в безумно коротком печальном уделе

Вашей жизни невинной кто виноват?

Кто ответ даст за вас и кому?

И ответом вам жизнь не вернется?..

Снова ль трепетно ясному дню

Ваше юное сердце забьется?..

Они уйдут… но в злобе дикой,

Но эту злобу утоля…

И будут грохоты и крики,

И будет день тоски великой,

Какой не ведала земля.

Безумной полные гордыни,

Рукой, повинною в крови,

Они взорвут твои твердыни,

Твои кремлевские святыни,

Седые башенки твои…

И дым клубится над домами,

И пепла темная канва,

Как траур, ляжет меж камнями…

И небо окропит слезами

Твое пожарище, Москва.

Но будет, будет и отрада,

Воскреснешь ты, мой край родной.

И нас иная ждет награда —

Стоять вокруг святого града

Живой Кремлевскою стеной.

Стоять, как у одра больного,

Тоскуя, веруя, любя,

Покуда дышит скорбь сурово

И радость утра голубого

Не озарит, Москва, тебя.

Морозный день в Новочеркасске.

Орудий отдаленный гром.

А мы в какой-то зимней сказке

По тихой улице идем.

Я помню шубку меховую,

Огромной муфты серый цвет,

Тебя, такую молодую,

Твое цветенье в двадцать лет.

Мы посмотрели друг на друга,

И стала ты моей судьбой,

Очарованьем, верным другом,

Чудесной радостью земной.

Почти полвека радость длится…

О, как была ты хороша…

Новочеркасск в снегах мне снится,

И вновь взволнована душа.

Я здесь счастливей многих —

Я дома долго жил.

Просторы и дороги

Без удержу любил.

Немало верст я сделал

Пешком и на коне,

Когда страна горела

И в смуте, и в огне.

На хуторах, в станицах

Я находил приют,

И до сих пор мне снится,

Как казаки поют.

Они давно полками

Прошли земную грань.

Поют теперь над нами

Про Дон и про Кубань.

Россия отошла, как пароход

От берега, от пристани отходит.

Печаль, как расстояние, растет.

Уж лиц не различить на пароходе.

Лишь взмах платка и лишь ответный

взмах.

Басовое взывание сирены.

И вот корма. И за кормой — тесьма

Клубящейся, все уносящей пены.

Сегодня мили и десятки миль,

А завтра сотни, тысячи — завеса,

И я печаль свою переломил,

Как лезвие, у самого эфеса.

Пойдемте же! Не возвратится вспять

Тяжелая ревущая громада.

Зачем рыдать и руки простирать?

Ни призывать, ни проклинать не надо.

Но по ночам — заветную строфу

Боюсь начать, изгнанием подрублен, —

Упорно прорубающий тайфун,

Ты близок мне, гигант четырехтрубный!

Скрипят борта. Ни искры впереди.

С горы и — в пропасть!.. Но, обувший уши

В наушники, не думает радист

Бросать сигнал: «Спасите наши души!»

Я, как спортсмен, любуюсь на тебя

(Что проиграю — дуться не причина)

И думаю, по-новому любя:

«Петровская закваска… Молодчина!»

Молчат, молчат степные дали

О днях, когда, взметнув пески,

Тревожным призраком витали

Косматых бурок косяки.

Теперь медлительны, угрюмы

Мелькнут у путевой межи

Обломки прошлого безумья

В одеждах рваных и чужих.

И вот они сквозь сумрак сонный

Глядят, встречая, каждый раз

В надменные глаза вагонов

Тоскою раскаленных глаз.

Их думы трудные кто знает?

Лемехом выбеленным плуг

Сырые комья поднимает,

Но прожит ли былой недуг?

Быть может, накрепко заметан

На память узел, чтоб потом

Зерном свинцовым пулеметов

Хлестнуть на взрытый чернозем…

Осенний бред. Все степи, степи.

Все ты, безмолвная Кубань.

И поезд мчит. Железный лепет

Тревожит сумрачную рань…

Поле, поле — степь. Широко —

Буйных лет остывший прах.

Полоненные потомки

Одряхлевшего Днепра.

При дороге чайка кличет

Неминучую беду —

Бесталанных внуков Сечи

Толпы хмурые идут.

С окровавленной Кубани,

С обезлюдевшей Лабы

Замелькали мутной ранью

Братьев сивые чубы.

Все на север, все на север…

По забытому пути,

Всюду гиблые кочевья —

Вьюгой след не замести…

На полуночных заставах

Сквозь плывун и валуны

Реют в призраках кровавых

Отоспавшиеся сны.

И опять в болота, топи,

Утоляя чуждый бред,

Жизнь казацкую утопит

Внук теперь, как раньше дед.

И над финской явью зыбкой

Мне мерещится с утра

Маска с жесткою улыбкой

Медновзорого Петра…

Слепое сердце! Ты не хочешь

Забыть, что снилось нам вчера.

Я сам не знал, как черны ночи,

Как одиноки вечера…

И перед жалящею новью

Стоять, не ведать и не сметь —

Бог поразил меня любовью

Неумолимою, как смерть…

Слепое сердце! Ты не хочешь

Забыть, что снилось нам вчера.

Я сам не знал, как черны ночи,

Как одиноки вечера…

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам.

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,

Как заключенный, как больной.

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам.

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам…

Адъютант в тисках мундира нового

Вальсу в такт мотает головой,

Офицеры энского стрелкового

Обмывают праздник полковой.

Горячо рукам на жарких талиях,

Флирт, как фант, меняет взгляд на взгляд.

Командир полка при всех регалиях,

Весел, умилен и пьяноват.

Тихий поп с морщинками солдатскими

И картишкам, и винишку рад,

И грустит, блестя очками штатскими,

Хмурый фендрик, тайный демократ.

В окна офицерского собрания

Колдовские смотрятся снега,

Спит река сибирского названия,

За рекой, синея, спит тайга.

Сука-скука, муть провинциальная,

Служба, дружба, водка да мороз…

Обожги хоть ты, мазурка бальная,

Сердце офицерское до слез!

Так. Все так. Ползут девятисотые.

Время ускоряет мерный бег.

Вот он, на пороге, новый век.

Что в нем будет с русскою пехотою?

Он расправится во весь свой рост —

С кровью, революцией, расстрелами.

Те, что стоя пьют монарший тост,

Назовутся красными и белыми…

И кого шимоза не убьет,

Кто придет с германской в глушь

родимую

Ленину на верность присягнет

Иль решит страдать за Неделимую.

Кто-то выживет, а кто — неведомо,

Чтоб отбыть на новую войну,

Ту, что будет, наконец, с Победою.

В этот день, собрав однополчан,

За столом с трофейною закускою,

Генерал поднимет сбои стакан.

За кого же? За пехоту русскую.

Курит, пьет, хохочет молодежь,

Победившая, хмельная, сытая…

Голосом, срывающимся в дрожь,

Он заводит песню позабытую.

Подхватили — помнят!.. Наша кровь.

Где найдешь, скажи-ка, дядя, лучше их?

Ведь недаром ты припомнил вновь

Боль и гордость жизни подпоручьей.

А пока —

Вальсу в такт мотает головой

Адъютант в тисках мундира нового…

Офицеры энского стрелкового

Обмывают праздник полковой.

Я уеду, уеду, уеду,

Не держи, ради бога, меня,

По гусарскому звонкому следу,

Оседлав вороного коня.

Будут дамы глядеть из окошек,

В занавески стыдливо дыша.

Будет снегом мундир припорошен,

Будет холоден блеск палаша.

Я уеду, уеду, уеду,

Что найду в том далеком краю —

Проноет ли труба мне победу

Или жизнь отпоет мне в бою?

Ты молчишь. Только зябкие плечи

Чуть дрожат, только шея бела.

Как смогу тебя взять я далече,

Если ты за собой не звала?..

Я уеду, уеду, уеду,

Мне милее мундир голубой,

Чем глаза твои синего цвета.

Как смогу я остаться с тобой?

Конь копытами бьет эту землю.

Ни тебе, ни себе не совру.

Так скажите, зачем же я медлю

И целую тебя на ветру.

Я уеду, уеду, уеду.

Не держи, ради бога, меня,

По гусарскому звонкому следу,

Оседлав вороного коня.

По гусарскому звонкому следу,

Оседлав вороного коня,

Я уеду, уеду, уеду,

Не держи, ради бога, меня.

О бедном гусаре замолвите слово:

Ваш муж не пускает меня на постой.

Но женское сердце нежнее мужского,

И сжалиться может оно надо мной.

Я в доме у вас не нарушу покоя,

Скромнее меня не найти из полка.

И если свободен ваш дом от постоя,

То нет ли и в сердце у вас уголка?

О бедном гусаре замолвите слово…

Не надо грустить, господа офицеры,

Что мы потеряли — того не вернуть.

Уж нету Отечества, нету уж веры,

И кровью отмечен ненужный наш путь.

Пусть мы неприятелем к Дону прижаты,

За нами осталась полоска земли,

Пылают станицы, поселки и хаты,

Ах, что же еще здесь поджечь не смогли?..

По нашим следам цепь за цепью несется,

Спасибо друзьям, что я здесь не один.

Погибнуть и мне в этой схватке придется,

Я тоже ведь русский, и я дворянин.

Пусть нас обдувает степными ветрами,

Никто не узнает, где мы полегли.

А чтобы Россия всегда была с нами,

Возьмите по горсточке русской земли.

Не надо грустить, господа офицеры,

Что мы потеряли — того не вернуть.

Уж нету Отечества, нету уж веры,

И кровью отмечен ненужный наш путь.

Наше счастье пронизано болью;

Страхом осени дышит весна;

Но люблю этот мир поневоле —

Для него, для него создана.

Неизбежность висит надо мною;

На ущербе мое бытие;

Но упрямо не хочет покоя

Неуемное сердце мое.

Без упрека свой жребий приемлю.

Без упрека горю и ною,

И прекрасную грешную землю

По земному всей кровью люблю.

Отче наш… Звенят слова молитвы.

Трупы турок покрывают вал…

Ты в Азове не боялась битвы

И в руке дымился самопал.

Веря свято Покрову Пречистой,

Ты за мужем на валы пошла,

И, шипя, но склонам травянистым

Полилась кипящая смола.

А потом… Ах, сотни, сотни весен

Сыновей ты снаряжала в бой,

Знала ты, что пули их покосят,

И немела от тоски глухой.

Нет на свете добывавших славу,

Дует он, горячий суховей,

Пригибает золотые травы

На могиле брошенной твоей…

Мы — ушли… И песни мы сложили,

Все свое сыновне полюбя,

И тебя, родная, не забыли

И стихи сложили про тебя.

Сколько слез твои пролили очи,

Сколько болей затаила грудь…

Отче наш… В грядущей страшной ночи

Освети ей, мученице, путь.

Плачет чибис где-то у лимана,

В приазовской родственной глуши.

В светлой дымке легкого тумана

Чутко спят густые камыши.

В ковыле тушканчик не резвится,

Над норой застыли байбаки:

Словно степь не может примириться,

Что ушли куда-то казаки…

Так ушли, что больше не вернуться,

Но верит степь и ждет года,

Ведь когда-то вести донесутся,

Что изжита русская беда!..

Значит, надо нам и нашим внукам

Верить в степь и в Божью благодать,

И, внимая сердца тихим звукам,

Неотступно-твердо чуда ждать.

Почему, когда на сердце грустно

От бессилья, долгих мрачных дум,

Так спокойно, внятно, многоустно

Отдаленный мыслям вторит шум…

«Отрекись от личных вожделений, —

Мне звенит незримый стройный хор, —

Примирись, ищи в ином забвений,

Удержи в устах твоих укор…

Твоя жизнь сейчас — ничто, былинка.

Посмотри, какой большой ценой

В схватке жуткой, грозном поединке

Без тебя воскреснул мир родной…»

И, закрыв глаза, я вижу: ровно

Золотится в рост густая рожь

С васильками, маками, любовно

Шелестит, будя в сознанье дрожь.

А земля сыра от свежей крови,

От нее дурманный дух идет…

Нет, теперь не надо хмурить брови,

Нет, чужой к ней больше не придет…

И надежда падает в бездонность,

И под шорох каждого стебля

Все ясней, что этих слов законность

Говорит мне Русская земля.