Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Собачий лай сначала донесся издалека, затем стал приближаться. Рабочая слободка Владивостока славилась обилием собак. Постороннему человеку немыслимо было пройти по улице незамеченным, особенно в ночное время. Собаки заливались все громче, яростней. Сергей поднял голову и прислушался. Ну так и есть, идут сюда. Собаки наскакивали на кого-то уже во дворе. Послышалось негромкое ругательство, затем истошный визг — пнули. И тотчас хлипкая дощатая дверь содрогнулась от властного удара.

Спустив ноги на пол, Сергей положил раскрытую книгу на стол, рядом с коптилкой. Трепетное пламя заметалось, грозя погаснуть. Следовало замереть, чтобы огонек успокоился и ожил.

В дверь принялись лупить ногами. По-прежнему не унимались собаки, облаивая ночных гостей. Так проснется вся рабочая слободка!

Над головой, в квартире хозяев, Сергею послышались осторожные шаги. Там проснулись и, не зажигая света, крадутся к окнам. Добрый человек не явится после полуночи, да и не станет так ломиться. Время тревожное…

— Кого там черт принес? — громко крикнул Сергей. — Я сплю.

— Открывай! — потребовал злой голос.

«Русские, не японцы. Значит, контрразведка».

Шлепая босыми ногами, Сергей прошел в сени и пальцем поддел крючок.

Ворвались нетерпеливо, сразу пихнули Сергея в грудь, прижали к стене.

От резкого порыва воздуха коптилка погасла. В полной темноте двое быстро прошли в комнату, трое остались держать Сергея.

— А ну-ка… где он там? — распорядился старший. — Свет зажги.

Нашаривая спички, Сергей собрался с мыслями. Скорей всего, обычная проверка документов. Ну, может быть, обыск. Ничего страшного. Документы у него в полном порядке, надежные, а дома он ничего лишнего не держит. Пошарят и уйдут.

— Дверь закройте. Дует, — сердито попросил он. Чертыхаясь, Сергей сломал несколько спичек, пока зажег коптилку. От тусклого неживого света чудовищные тени пришедших закачались по стенам. Низкий потолок давил. В тесной каморке стало не повернуться. Окончательно успокоившись, Сергей незаметно пригляделся. Ну и рожи! Ольга непременно сказала бы — как топоры. И где только таких подбирают? А, впрочем, кто еще пойдет служить в охранку? Мать, Елена Степановна, всегда утверждала, что приличный человек с такой службой связываться не станет.

Старший из шпиков придирчиво изучил документы, затем распорядился начать обыск. Сергей чуть заметно усмехнулся. В каморке среди голых стен стояла железная койка с тощим матрацем, стол и табуретка. Вот разве только книга на столе…

— Так, — деловито произнес старший и снова взял документы в руки. — Кто здесь проживает?

«Как будто не видишь!» — подумал Сергей.

За документы он был спокоен. Кроме паспорта на чужое имя он имел еще удостоверение грузчика, работающего на мельнице Первой речки. Паспорт и удостоверение изготовлены на подлинных бланках. Это дело у подпольщиков поставлено образцово, не подкопаешься.

Переворошив матрац с соломой, один из шпиков заглянул под койку и разочарованно выпрямился. Больше искать негде. Впрочем, нет, еще печурка. Присел на корточки, заглянул: ничего, один остывший пепел. Вот теперь все.

— Сядь сюда, — приказал Сергею старший, указав на койку. Разворошенный матрац валялся комом.

Своими руками старший быстро обыскал карманы тужурки и брюк, брезгливо поморщился от мучной пыли. В грязную шапку-ушанку он лишь ткнул пальцем.

Четверо шпиков смотрели на него во все глаза, ожидая приказаний.

Окинув взглядом убогое убранство каморки, старший взял книгу со стола. Брови у него удивленно поползли вверх. Это был учебник Пери «Курс высшей математики для инженеров».

— Откуда это у тебя?

Зевая, как смертельно усталый человек, Сергей равнодушно проговорил:

— На мельнице попалась. Думал, что хорошее, а оказалась барахло.

Сказал и дрогнула какая-то жилка: проклятая картавость, не избавиться, не скрыть! А вдруг у них имеются приметы?

Старший смотрел на него настороженно, подтверждая опасения Сергея.

— Гм… Грамотный?

— Немножко кумекаю.

— «Кумекаю»! — презрительно фыркнул старший. — Тебе, дураку, не за такие книги хвататься надо. «Бову-королевича» читал? Вот это книга! А эту я у тебя заберу.

— Да бери, не жалко. Только вырви мне листочка два для курева. Там много написано. И вам хватит.

С треском выдрав первые страницы, старший бросил их на стол, а книгу сунул в карман.

Фу-у, пронесло!

Оберегая огонек коптилки, Сергей загородил его спиной. Во дворе опять озлобленно залились собаки. В несколько голосов послышалась громкая ругань. Шпики больше не таились.

Наверху, у хозяев, не спали, топтались у окна. Там хотели убедиться: уводят нижнего жильца, не уводят? Пусть увидят, что налет ночных гостей сошел благополучно. Сегодня Сергей прошел в их глазах проверку на благонадежность. (С неохотой они сдавали ему комнату, долго выспрашивали, мекали, тянули. Будто чуяли…)

Постепенно рабочая слободка затихла. Лишь отдаленный собачий лай сопровождал уходивших шпиков.

Заперев дверь на крючок, Сергей остановился посреди каморки. Спать не хотелось, голова была легкой, ясной, как всегда после пережитой опасности. Нету у них никаких примет! Ночной налет объяснялся просто. При всей нынешней неразберихе система наблюдения и сыска работала во Владивостоке четко. Стоило появиться в слободке новому человеку — и сразу проверка. На первый раз сошло благополучно, хотя могло быть совершенно иначе. Хорошо, что в белой контрразведке не существует его фотографии. А в лицо Сергея Лазо знают весьма немногие. Но ищут именно его. В газетах объявлено о крупной награде за поимку.

Он не спеша перебирал в уме мелочи недавнего обыска. Дураки набитые! Но и он тоже хорош. Книгу-то следовало захлопнуть, когда пошел отпирать дверь. А то сразу же видно — читал. Что же это за грузчик, читающий перед сном учебник высшей математики для инженеров? Да еще в такой поздний час… В этой мелочи сказалась привычка человека, имеющего дело с книгой: он не захлопнул ее, а отложил раскрытой, намереваясь через минуту продолжить чтение. Пустячок, конечно, но будь шпики поумнее, могли выйти неприятности. Следовало признать удачей, что он, поселяясь в этой каморке, захватил с собой один только учебник. А что вышло бы, валяйся у него на столе, скажем, «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» Маха или «История цивилизации в Англии» Бокля? Не говоря уже о Ленине, Чернышевском, Руссо. Сообразили бы даже эти дураки. «Странный, подумали бы, грузчик. Ишь чем занимается!» Это был бы верный конец.

Да и с куревом… Попросил вырвать несколько листочков, а ведь не курит же и никогда в жизни не курил! Даже страшно стало, сколько просчетов.

Опытный подпольщик, Сергей Лазо настойчиво требовал от товарищей соблюдения профессиональных правил конспирации. Сейчас, на последнем этапе подготовки к восстанию, положение нелегалов осложнялось тем, что их узнавали слишком многие: во время явок, встреч, митингов, собраний. Это опасно. У каждого имелось несколько подготовленных квартир, одевались они так, чтобы ничем не выделяться, никто не знает, откуда они приходят на встречу и куда уходят, никому не полагается знать больше того, что требуется по обязанностям. Большинство секретных документов Сергей пишет сам, своей рукой, чтобы предельно сократить число посвященных. Виновников провала, если вдруг такое произойдет, искать будет легко…

Расстелив матрац, Сергей дунул на крохотное чадящее пламя коптилки и стал укладываться. Вместо одеяла он укрылся тужуркой. Лежа с закрытыми глазами, он представлял себе тайную ночную жизнь большого приморского города. Контрразведка сбилась с ног. Вчера, 3 января, подпольный обком объявил в городе всеобщую забастовку и жизнь во всем Владивостоке замерла: опустели порт, Дальневосточный завод, закрылись магазины и театры, не работала даже электростанция, отчего город погрузился во тьму. Прекрасная организация, как бы смотр сил и готовности к решающим дням борьбы за власть!

Собственно, она для этого и затевалась, забастовка — для проверки: насколько рабочий Владивосток готов поддержать солдат городского гарнизона и хозяев тайги — партизанские отряды. Буквально накануне подпольному обкому сообщили, что три роты партизан с тремя пулеметами возле станции Сица напоролись на охрану из американских солдат. Завязался бой, но недолгий — американцы, не выдержав, бежали. Да, не вояки, не вояки. Сергей мог об этом говорить с уверенностью, — прошлым летом сам проверил в ночном бою. Но сообщение со станции Сица взволновало товарищей из обкома. Обстановка по всему Приморью накалена до предела, то там, то здесь стихийно вспыхивают стычки партизан с белогвардейцами и интервентами. Вооруженные отряды из тайги как бы нетерпеливо подталкивают тех, кто в городе, и поторапливают. И пролетарский Владивосток вчера убедительно показал, что тоже готов к борьбе.

С трудом укрывая тужуркой свое большое сильное тело, Сергей глядел в светлевшее окошко. Он хорошо представлял, как выглядел вчерашней ночью Владивосток с моря. Огромный город обычно залит разноцветными огнями. Сияет центральная улица Светланская, горящими утесами высятся конторы пароходных компаний и банков, море света в порту, где жизнь не затихает ни днем ни ночью. И вдруг непроглядная тьма, тишина, безлюдье. Несомненно, в штабе генерала Розанова кое о чем догадались и приняли меры. Власти, конечно, чуют опасность, нервничают и пытаются ухватить хоть кончик ниточки, чтобы обезвредить подпольный комитет. Но едва ли, едва ли…

Больших провалов подпольной организации Владивостока пока что удавалось счастливо избегать. Всего несколько одиночных арестов, в основном случайных, вот и все. Помогала конспирация, — научились. Два года назад, в восемнадцатом, за решеткой оказалось, по существу, все руководство во главе с Сухановым, Губельманом, Всеволодом Сибирцевым. Это был тяжелый удар. Сработал, конечно, провокатор, проникший в организацию. Палачи торопились расправиться с Сухановым, испытанным вожаком приморского пролетариата, его застрелили якобы при попытке к бегству. А Губельману и Сибирцеву удалось бежать из концлагеря. Сейчас они незаменимые работники, несут на своих плечах основной груз подготовки к свержению белогвардейского режима. Контрразведка спит и во сне видит заполучить в руки хоть одного из руководителей владивостокского подполья. Ищут, ищут ниточку.

Однако двухлетней давности провал, когда большевики Приморья лишились своего руководителя Суханова, многому научил. Нужда, знаете ли, жестокий учитель… Она научит…

Незаметно задремав, Сергей вздрогнул от громкого собачьего лая. Что, неужели возвращаются? Нет, мимо… Бр-р, как холодно! Теперь уже не уснуть.

Поворачиваясь набок, он ощутил боль в спине и потер поясницу. Опять почки! Кажется, шлепанье босиком по ледяному полу не пройдет даром. Да и сквозняк в распахнутые двери… Жаль, если болезнь снова скрутит его в самый неподходящий момент. Болеть сейчас абсолютно некогда. Наступают горячие денечки. По существу, уже вся Сибирь соединилась с Советской Россией. Недавно Красная Армия взяла Барнаул, Новониколаевск, Томск. Сейчас она находится где-то в районе Красноярска. Под властью оккупантов остаются лишь три области Дальнего Востока. Япония делает ставку на двух людей: на атамана Семенова, собирающегося встретить Красную Армию в районе Читы, и на генерала Розанова, поставленного хозяйничать здесь, во Владивостоке. С помощью этих марионеток интервенты (в первую голову японцы) думают удержать в своих руках русский Дальний Восток. В выборе средств, как обычно, японцы не стесняются. В крайнем случае без малейшего колебания применят военную силу. А вот как раз этого-то и не следует допускать! Наших сил пока явно недостаточно, чтобы в открытую сражаться с интервентами. Вот если бы подошла из России регулярная Красная Армия! Но она еще далековато, и на ее пути стоит такая трудная преграда — белые в Чите, «Читинская пробка». Следовательно, приходится лавировать, тянуть время и спешно сколачивать отряды, обучать, хорошенько вооружать…

Лихие головы рвутся в бой уже сейчас, немедленно. Сил у нас, они считают, вполне достаточно. На их взгляд, японцы заперты в городах и боятся высунуться за окраину. Зачем, мол, тянуть, чего дожидаться? Такая торопливость, такая спешка сейчас представляет для большевиков самую страшную угрозу. Едва появится хоть малейший повод, японцы с мстительной яростью кинут в бой все свои войска для расправы с большевиками, с рабочими отрядами. Поэтому Лазо всячески доказывал, убеждал, что вооруженная борьба с японцами означает неминуемую гибель, крах всех надежд на освобождение Дальнего Востока от интервентов. Рано, рано! Как руководитель военного отдела подпольного обкома, Лазо понимал, что соотношение сил в Приморье пока явно в пользу японцев. Не обманываться первыми успехами, не давать интервентам повода вмешаться. Японцы только того и ждут. Одним ударом они смахнут все, что с таким трудом большевики налаживали в течение нескольких лет. Ни в коем случае нельзя давать им такую возможность!

В памяти еще совсем свежо неудачное восстание генерала Гайды. Всего полтора месяца назад, в ноябре, этот генерал, снятый Колчаком со всех постов и лишенный звания, появился вдруг во Владивостоке. Его нарядный поезд остановился в тупике на Нижне-Портовой улице, у самой ограды причалов. Штаб Гайды развил лихорадочную деятельность и в первые же дни установил связь с профсоюзами моряков, грузчиков, железнодорожников, находившихся под влиянием большевиков. Несомненно, мятежный генерал сразу оценил напряженную обстановку во Владивостоке и решил сыграть на ненависти к колчаковскому режиму. Генерал-авантюрист, опираясь на правоэсеровские и буржуазно-либеральные группировки, решил захватить власть. 17 ноября на рейде и в порту тревожно загудели пароходы — так началась всеобщая забастовка. Большой отряд грузчиков, получив оружие, строем покинул территорию порта. В два часа дня в городе вспыхнула первая перестрелка. Генерал Розанов обратился за помощью к японцам. Те с радостью двинули войска. Расправа с восставшими была короткой и жестокой. Генерал Гайда показал себя круглым дураком. Оборона — неминуемая гибель любого восстания. Успех только в наступлении, причем быстром и решительном. А этот вдруг надумал чего-то выжидать… Еще днем, засветло, на причале порта появился броневичок и обстрелял из пулемета мятежный корабль «Печенга». К вечеру в руках восставших остался лишь вокзал, где отчаянно сражался отряд грузчиков. В сумерках каратели принялись крыть по вокзалу из орудий. Грузчики бросились в штыковую атаку, но пробиться не сумели и погибли все до единого. Не случись этого ненужного кровопролития, мы сейчас были бы куда сильнее…

Не зажигая коптилки, Сергей стал одеваться. Промозглая приморская зима доставляла ему бесконечные страдания. В прошлом году его два месяца лечили в таежном партизанском лазарете.

Затем, то и дело хватаясь за поясницу, принялся растапливать печку. Сырые дрова долго не загорались. Пришлось сходить в сени и принести жестянку с керосином. Вот так каждый раз! Пока разгорятся дрова, пока наладится тяга… А время уходит, драгоценное время! Он подсчитал, что на эту проклятую печку и на приготовление еды уходит два, а то и три часа в день. Крайне занятому человеку некогда рассиживаться за столом.

Дожидаясь, пока закипит чайник, Сергей прикинул, чем заняться в первую очередь. С утра у него назначено несколько встреч. Он не сомневался, что будет много вестей из партизанских районов, Владивосток, по существу, обложен со всех сторон. Каждый день происходят вооруженные стычки. Обстановка осложняется еще и тем, что многие товарищи, несмотря на решение недавней партконференции, не сознают всей остроты положения. Приходится без конца повторять одно и то же: не давать ни малейшего повода японцам, воевать с ними мы не в состоянии. Сейчас любая мелочь может привести к непоправимой беде. Но как втолковать это, как убедить? Хоть свою голову отдай! Недавно они с Кушнаревым, одним из руководителей приморского подполья, долго говорили. Досадно, что Москва так далеко, вдобавок отрезана фронтами. Проклятая «Читинская пробка»! Это своего рода кордон, граница. Приходится держать связь с Иркутском. Оттуда легче сноситься с Москвой. Из Москвы политическое положение в стране видно отчетливей, шире. И это понимают все. Наверное, на днях самому Кушнареву придется отправиться в далекий и опасный путь. Если ему удастся добраться до Иркутска, то оттуда он легко свяжется с Москвой, с Лениным. Это сейчас так важно, так необходимо. А до указаний вождя подпольщики Приморья будут придерживаться решений партконференции. Кушнарев обещал не задерживаться ни одного лишнего дня. Он сам лучше всех понимал, что теперешнее Приморье напоминает бочку с порохом.

Жадно глотая огненный кипяток, Сергей набросал письмо жене. Пригодилась чистая страничка, вырванная охранником из учебника математики. С прошлого года Ольга с дочкой жила в деревне Гордеевке. Он сам посоветовал ей оставить опасный Владивосток. Время от времени удавалось посылать ей письма с товарищами. Связь с таежными районами действовала постоянно. Опытная подпольщица, Ольга работала в Гордеевке учительницей. Деревенская школа являлась передаточным звеном в системе связи партизанских сил с подпольем во Владивостоке. В своих письмах Ольга наряду с деловыми сообщениями рассказывала о маленькой Адочке. Сергей видел дочь всего один раз, ночью пробравшись из таежного лазарета в Гордеевку. Он был уверен, что в скором времени Ольга переедет во Владивосток. Колчаковский режим в Приморье доживал последние дни.

Запирая дверь своей каморки, Сергей посмотрел на окна хозяев. Там уже горел свет. Ранний уход квартиранта стал им привычен. Грузчикам некогда нежиться в постели… Сырой пронзительный ветер с океана прохватил до костей. Ну и погодка! Сергей согнулся и, сберегая остатки домашнего тепла, обхватил себя за плечи. Сама собой появилась торопливая пробежка, как и у других обитателей рано проснувшейся рабочей слободки, — десятки согнутых фигур спешили по переулкам вниз, в город. Интересно, что собаки сейчас безмолвствовали, словно вымерли. Днем у них, видимо, совсем другие обязанности.

Узкий грязный переулок заворачивался возле керосиновой лавки. Соседнего домишка уже не разглядеть, — с моря в этот час поднимался густой, плотный туман, и люди исчезали в нем, как в мутной воде.

Дверь лавки загорожена пустой бочкой с черными маслянистыми боками. Поверх большого амбарного замка висел косой лоскут серой бумаги. Сергей невольно пригляделся. На лоскуте углем выведены корявые буквы: «Карасину нет и не известна». Сергей усмехнулся.

Послышался цокот копыт, из тумана появились мутные силуэты всадников. Казачий разъезд… Странно, раньше казаки в рабочей слободке не показывались. Чуть дальше Сергей встретил патруль гардемаринов. Сомнений быть не могло: после вчерашней забастовки все внимание рабочим окраинам. Чуют, откуда ветер дует…

Внезапно туман вокруг словно ожил и раздался. Это вспыхнули фонари уличного освещения. Назначенный срок забастовки миновал, заработала электростанция. Спустя минуту снизу, со Светланской улицы, донесся пронзительный звонок трамвая. Жизнь в городе началась.

Удивительное ощущение! Город наводнен всевозможными войсками, мечется контрразведка, беснуются штабы, а власть, настоящая власть во Владивостоке невидима и неуловима, она дает знать о своем могуществе вот так, как вчера, — парализовав город в одно мгновение. И пусть стучит по столу истеричный генерал Розанов, пусть генерал Оой, командующий японскими войсками, презрительно цедит приказания сквозь редкие зубы, — стоит только принять решение, и сила этой власти заявит о себе в полный голос.

Снизу, из порта, неслись сиплые гудки буксиров, четко и звонко пробили склянки на японских крейсерах. Туман еще заволакивал город, но вверху, над Тигровой сопкой, уже обозначились голубые промоины. По всем признакам день обещает быть ясным, солнечным.

Спустившись из переулка на Светланскую, Сергей остановился. По булыжной мостовой, мерно топая, двигался отряд японских солдат. Тускло поблескивали плоские штыки. Одного взгляда на солдат было достаточно, чтобы определить: этот отряд только сейчас сошел в порту с корабля и направлялся в казармы. Японцы не перестают втихомолку подтягивать подкрепления.

«Неужели все-таки не удастся избежать вооруженного столкновения?»

Японский отряд прошел. Солдатишка из последнего ряда запрыгал на одной ноге, стараясь подтянуть обмотку. Офицер, шагавший сбоку, остановился и рявкнул на разгильдяя с такою злостью, что подскочил на месте. Солдатишка без памяти кинулся в строй. «Дисциплинка! — додумал Сергей. — Впрочем, надолго ли». Свежие части японцев, еще не распропагандированные, не знакомые с обстановкой в Советской России, действуют бездумно, подчиняясь воле офицеров. Так было, например, совсем недавно, во время расправы с восстанием генерала Гайды.

Глядя вслед уходившему отряду, Сергей отвлекся на совершеннейший пустяк: размотается в конце концов солдатская обмотка или нет? «Должна!» — загадал он, наблюдая, как старательно марширует солдатишка. Так и вышло: размоталась. Усмехнувшись, Сергей не стал смотреть, как петушится, злобно ощерившись, офицер, и пустился в путь на другой конец города.

День разгорался, уже очистилось небо над Тигровой сопкой, вот-вот выглянет солнце. Но любоваться раскинувшейся панорамой Золотого рога Сергею не приходило в голову. Мысли его находились далеко.

Восстание… Сейчас это самое важное. Удастся ли обмануть японцев, не дать им повода вмешиваться? Трудность заключалась еще и в том, что некоторые товарищи из подпольного обкома до сих пор не сознают всей остроты обстановки. Да что там говорить о других, если он сам совсем недавно, до партийной конференции, был тоже убежден, что японцы не помеха. Горячность, поразительная слепота! И понадобился весь авторитет Кушнарева, вся его логика и сила убеждения, чтобы партконференция приняла именно его точку зрения. Осторожность и еще раз осторожность! Один неверный шаг может погубить все дело… Пока Приморье наводнено войсками интервентов, брать власть большевикам равносильно самоубийству. Объединенными силами японцы и американцы в два счета покончат с Советами и укрепят военную диктатуру генерала Розанова.

Проходя по центральным улицам города, Сергей Лазо несколько раз видел марширующих солдат. Готовятся, готовятся… Сергей с благодарностью вспоминал о Кушнареве. Страшно подумать, что вышло бы, останься Кушнарев на партконференции в меньшинстве. Нет, старый товарищ сумел остудить горячие головы, доказать, переубедить. Умница!

Для городской партконференции удалось найти удобное и безопасное помещение: обычную баню для рабочего люда Первой речки. В любом другом месте многолюдное собрание вызвало бы немедленное подозрение.

В целях конспирации делегаты конференции собирались с узелками белья. Подгадали к самому закрытию. Когда совсем стемнело, рабочая охрана заняла свои обычные места на подступах к бане.

Здесь, на окраине города, собрался самый цвет большевистского подполья. Эти люди стояли у истоков борьбы против интервентов и белогвардейщины. Многие из них прошли тысячи верст по тайге с боями, принимали участие в знаменитом Майхинском рейде партизан, дрались с американцами возле Перетино, били японцев на перевалах Сихотэ-Алиня, создавали первые органы Советской власти на съезде трудящихся Ольгинского района. Имена их значились в списках нескольких контрразведок, цена их голов котировалась не только в русских рублях, но и в японских иенах, и в американских долларах.

Партийная конференция собралась в необыкновенно сложное время. Позади остались годы поражений и провалов, впереди уже зримо вырисовывались контуры победы. До полного торжества оставалось совсем немного. Но именно сейчас, в эти дни, каждый неверный шаг мог свести на нет всю многолетнюю работу.

И все же радостное, боевое настроение не покидало делегатов. Всеми владела уверенность: еще немного, и Советская власть победит и на Дальнем Востоке!

Банная духота становилась невыносимой. Делегаты потихонечку расстегивали воротники и дергали на груди рубашки.

Прервав доклад, Кушнарев (Товарищ Петр) с улыбкой обронил:

— Ничего, товарищи, потерпите. Это последний раз.

Следующая партконференция большевиков Владивостока, и в это верили все, состоится уже вполне легально и в подходящем помещении.

Туманный ореол над тусклым пламенем свечки, прилепленной к днищу перевернутой шайки, слабо освещал лицо докладчика, скуластое, с глубоко посаженными глазами. Кушнарев говорил стоя, энергично взмахивая кулаком, — привычный жест митингового оратора. Авторитет Товарища Петра среди рабочих Владивостока был огромен. Убежденный ленинец, он здесь работал с незапамятных времен. Это по его настоянию подпольный обком вызвал Сергея Лазо из тайги, из лазарета, и поручил ему военные дела. Сейчас Кушнарев возглавлял союз трудящихся Временных мастерских (шесть тысяч рабочих и служащих). Партийная организация мастерских действует на правах районного комитета РКП (б).

Накануне конференции Сергею не удалось увидеться с Кушнаревым. Тот явился в баню одним из последних, наспех поздоровался со знакомыми, а Сергею, не задерживаясь, бросил на ходу:

— Я думаю, ты меня поддержишь!

Сергей удивился: ну еще бы! За все время, пока он, выйдя из тайги, налаживал военную работу во Владивостоке, у него с Кушнаревым ни в чем не возникало разногласий. Единомышленники!

Начало кушнаревского доклада Сергей слушал с удовлетворением. Да, проделана колоссальная работа по организации пролетарских сил города. Дальзавод, Эгершельд, Временные мастерские, порт — это тысячи и тысячи рабочих, грузчиков, моряков. А солдаты гарнизона! Во всех боевых частях, кроме гарнизона Русского острова, укрепились и действуют большевистские комитеты.

— Солдатская масса целиком за нас, товарищи! — энергично объявил Кушнарев.

Самая ответственная часть доклада: современная обстановка и задачи большевиков. Кушнарев, волнуясь, передохнул и вытер воспаленное лицо. Жарко! Он покосился на деревянную дверь в парное отделение. Дверь была затворена, но представитель Дальзавода, сидевший неподалеку, привстал и для верности притворил ее плотнее.

Своеобразная обстановка складывалась в эти дни в Приморье! Полный разгром Колчака и неудержимое разложение его армии, но в то же время наращивание военных сил интервентов, в первую очередь японцев. Из достоверных источников подпольный обком получает сведения, что Япония готовится применить силу. Для этого ей необходим всего лишь повод. Достаточно вспомнить, с какой жестокостью японцы помогли генералу Розанову подавить недавнее восстание авантюриста Гайды. Нет сомнения, что они и сейчас с готовностью поддержат генерала Розанова. Разумеется, им не Розанов дорог, им важно разгромить растущие силы большевиков.

— Ну, это дай бог нашему теляти волка зъисты! — насмешливо заметил невысокий крепенький мужичок, пробравшийся во Владивосток из Сучанской долины, от партизан. Перед началом конференции, пока дожидались Кушнарева, он увлеченно рассказывал, как партизаны, почувствовав свою силу, дерзко прорываются к фортам Владивостокской крепости и снимают замки с орудий. Все чаще происходят стычки с разъездами белогвардейцев на дорогах вокруг города. А недавно небольшой партизанский отряд совершил налет на Сихотэ-Алиньский подъемник. Японский гарнизон открыл беспорядочную стрельбу и отошел. «Бьем, бьем мы их, товарищи, — с задором рассказывал партизан. — Японцы, оказывается, тоже умеют бегать. И еще как!»

Утомленным жестом Кушнарев потер лоб. Боевое настроение партизан представлялось сейчас чрезвычайно опасным. Шапками японцев не закидать. Уже теперь в Приморье сосредоточено около 175 тысяч японских солдат. В открытом бою партизан ждет неминуемый разгром. Следовательно, тактику большевиков диктует сама обстановка: всячески избегать вооруженного столкновения.

— Наша цель — свалить генерала Розанова. Но свалить так, чтобы японцы не нашли повода сунуться ему на помощь. Бескровный переворот! Сможем мы это сделать? Должны! Иначе…

Представитель Дальзавода не вытерпел и спросил, не считает ли докладчик Коротышку дураком. (Коротышкой подпольщики называли японского генерала Оой.) Неужели японцы будут сидеть сложа руки и наблюдать, как гибнет их марионетка?

— В этом-то и трудность, товарищи, в этом-то и сложность, — проникновенно говорил Кушнарев. — Мы обязаны внушить им, что с Колчаком покончено навеки, режима этого больше не существует. Есть ли им смысл защищать генерала Розанова? Это же мертвая фигура! А тем временем подойдет Красная Армия. Да и сами мы станем сильнее.

— Но власть-то? — с нажимом спросил представитель Дальзавода. — Власть берем или не берем?

«О чем он? — удивился Лазо. — Какой может быть об этом разговор?»

Однако Кушнарев медлил, покачивая головой. Задан самый щекотливый вопрос: о характере власти после победы восстания.

— Прошу понять меня правильно. Если мы немедленно провозглашаем Советскую власть, это тут же вызовет вмешательство японцев. А воевать с ними, я повторяю, у нас пока не хватает ни сил, ни вооружения.

— Так для кого же мы стараемся? — донесся голос из самого угла, куда не доходил малокровный свет оплывающей свечи.

— Кстати, товарищи, — спросил Кушнарев, — у нас есть еще свечки, нет? Эта кончается. Передайте сюда. А. то погаснет.

Он не торопясь зажег от умиравшего огарка свежую свечу и установил её на шайке, вдавив в твердеющий натек воска. Полюбопытствовал — не упадет ли?

«К чему он клонит?» — недоумевал Лазо. Ему казалось, что Кушнарев намеренно затягивает свой ответ на прямиком поставленный вопрос.

Снова повторив, что провозглашение Советской власти, так сказать в чистом виде, приведет к войне с японцами, Кушнарев предложил передать власть Приморской земской управе.

Дальнейшие слова докладчика потонули в гуле возмущенных голосов:

— Да там же одни эсеры!

— Позорище!

— Что же это за переворот?

Как видно, ожидавший именно такой реакции Кушнарев поднял руку.

— «Розовый» переворот, товарищи, пока всего лишь «розовый».

Ему не дали говорить.

— Таскать каштаны из огня… А для кого? Для дяди?

— Нет, это черт знает что!

Повысив голос, Кушнарев принялся доказывать, что установление Советской власти в чистом виде как раз и будет «для дяди», так как послужит поводом для вооруженного вмешательства интервентов. С какой стати играть им на руку? Большевики ни в коем случае не должны выдвигаться на первый план. Земская управа — прекрасный щит. Против нее интервенты не посмеют выступить. А большевикам на данном периоде только того и надо.

«Значит, вот почему он сказал, что надеется на мою поддержку. Но управе? Что за странная уступчивость? От близорукости? Нет, Кушнарев не таков. Но почему он не берет в расчет противоречий между „союзниками“: японцами и американцами? Как те, так и другие отнюдь не собираются поступаться своими планами. Зря они, что ли, привезли сюда столько своих войск? Вот куда надо заколачивать клин, вот чем воспользоваться…»

Не спрашивая разрешения, резко поднялся представитель гарнизона, гладко выстриженный по-солдатски, но с нашивками ефрейтора. Лазо вгляделся и припомнил: кажется, из егерского полка, расквартированного в Коммерческом училище. Возражая против передачи власти земской управе, ефрейтор с обидой напомнил о больших потерях среди большевистски настроенных солдат: аресты, провалы, столкновения. Ради чего же эти жертвы? Нет, тут что-то недодумано. Настроение в гарнизоне — только за Советы. Да и не надо нас пугать японцами и теми же американцами. Знаем их! Вы только и про наши силы не забывайте. 1-й Дальневосточный полк — шутка? А партизан сколько? А недавно в Сучане восстали сразу два батальона и убили своих офицеров! Нет, пусть лучше японцы нас боятся, а мы их — хватит, побоялись. Ефрейтор опустился на место, но тут же вскочил снова:

— Вот сидит товарищ Лазо. С какими глазами он появится перед солдатами? Да они его разорвут, если узнают, что он их за управу поведет.

— А он сейчас нам сам скажет, — вставил Кушнарев. Красноречивым взглядом он побуждал выступить Лазо, не отмалчиваться. Мнение командующего вооруженными силами значило многое. Но что же говорить? Затевать спор? Откуда у Кушнарева такая уверенность? Не такой он человек, чтобы судить и поступать необдуманно.

Своим «коньком» Сергей Лазо всегда считал умение увязывать местные события с положением на международной арене. А совсем недавно, перед своим возвращением из таежного лазарета во Владивосток, Сергей Лазо увиделся в Белой пади с Николаем Ильюховым, командиром 1-го Дальневосточного полка. За плечами Ильюхова долгий партизанский путь. Это он организовал «Комитет по подготовке революционного сопротивления контрреволюции и интервенции» в Сучанской долине и сформировал первые партизанские отряды, руководил одной из групп в героическом Майхинском рейде, когда партизаны разгромили несколько крупных гарнизонов в деревнях долины.

В Белой пади Сергей Лазо и Николай Ильюхов говорили о разногласиях в лагере интервентов. Никакой дружбы между «союзниками» нет и в помине. Эти хищники, мечтая завладеть таким лакомым куском, как советский Дальний Восток, готовы перегрызть друг другу глотки. Этим-то и следует воспользоваться!.. Сейчас, прислушиваясь к спору делегатов с докладчиком, Сергей Лазо недоумевал. Почему Кушнарев не берет в расчет грызню «союзников»?

Сергею казалось, что он нашел слабое место в неожиданной установке докладчика. Никак нельзя сбрасывать со счета неизбежные противоречия в стане самих «союзников».

Щурясь на расплывающийся в банном тумане огонек свечи, Сергей мысленно призвал себя к спокойствию и начал неторопливо, издалека. Острые противоречия, существовавшие между царской Россией и ее соперниками на мировой арене, были противоречиями империалистическими. Но с октября 1917 года они стали классовыми. И это, по существу, основные противоречия современной эпохи.

Кушнарев сначала не мог понять, к чему бы это? Его крепкое скуластое лицо простого рабочего выразило недоумение. И лишь когда Лазо заговорил о нынешних непримиримых интересах интервентов, он не сдержался и с досадой ударил себя по коленке. Не так все просто, как это кажется!

От Лазо не укрылось недовольство Кушнарева. Да, Товарищ Петр рассчитывал на его поддержку. Но — минуточку терпения — сейчас он выложит свои доводы.

— Думаю, нет никакого секрета в том, что Япония и Америка втихомолку ненавидят друг друга. Они хорошо вооружены, полны сил. Аппетиты у них, как у волков. И вот эти две стаи хищников наскочили на наш берег. Что тут следует принимать в расчет? Посылая свои войска, они понесли громадные расходы. Что же, это все полетит в трубу? Не такие они щедрые! Следовательно, конфликт между ними неизбежен. Вот и пусть себе дерутся на здоровье, нам это только на руку.

Возражая, Сергей старался говорить спокойно, убедительно. Он знал, что у подпольщиков к нему отношение особое. Бывший столичный студент, затем офицер, много читает, знает иностранные языки… Выкладывая свои доводы, он как бы рассуждал вслух и советовался, предлагая товарищам, прежде чем выступать, вдуматься поосновательней. Больше всего его озадачивало, что сегодня он вынужден возражать самому Кушнареву. Но ведь и вопрос-то сегодня!.. Даже малейшая ошибка тут должна быть исключена. Поэтому он, заканчивая свое выступление, едва заметно улыбнулся и повторил:

— Пускай себе дерутся на здоровье!

— Нашли дураков! — насмешливо заметил Кушнарев.

— Но противоречия-то! — воскликнул Лазо. — Ни на минуту не забывайте о противоречиях. Они их заставят драться.

— Это уж как пить дать! — обрадованно загудел из своего угла гладко выстриженный ефрейтор. Он добавил, что уже сейчас в отношениях между японскими и американскими солдатами заметна откровенная вражда. Японцы злятся: зачем черти принесли американцев в такую даль? Делать им здесь совершенно нечего. Пусть промышляют где-нибудь поближе, у себя под боком.

— О! Именно, именно! — оцепил Лазо поддержку. Ефрейтор тронул рукой лавку, осмотрел ладонь и осторожно сел.

Кушнарев нервно забарабанил пальцами по коленке. Спор грозил разрастись. Но от сегодняшнего решения зависело слишком многое, — по существу, судьба восстания. Скинуть генерала Розанова большой трудности теперь не представит. Но японцы! Они ждут не дождутся повода установить во всем Приморском крае военный режим. Щекотливость момента в том и состоит, чтобы на глазах вооруженных до зубов японцев свалить генерала Розанова и в то же время не дать им даже малейшего повода выступить на его защиту. Как это втолковать своим, как убедить? Самое опасное, что этого никак не могут понять представители воинских частей. А ведь у них в руках оружие. Достаточно одного неосторожного выстрела… Потом не исправишь!

— Но почему, — выдержанным тоном спросил Кушнарев, — вы считаете «союзников» дурней себя? Вы собираетесь заставить их колошматить друг дружку нам на потеху. А почему бы, например, той же Америке не стравить нас с Японией? Тем более, что это так просто. Выстрелит дуриком чья-нибудь винтовка, а пуля попадет в японского солдата. И — все, больше им ничего не надо. Вспомните, как они высадили десант. Забыли?

История с японским десантом в прошлом году была еще совсем свежа. Поздней апрельской ночью неизвестные лица совершили налет на контору фирмы «Исидо», убили двух служащих. Немедленно с японских крейсеров к берегу тронулись шлюпки, полные солдатни.

Сергей оценил замечательную выдержку Кушнарева. Вот настоящий руководитель! Недостаток образования (да что там — отсутствие всякого образования!) этот рабочий неустанно пополнял чтением. Прирожденный, митинговый оратор, Кушнарев сейчас, на конференции, вынужден был изменить своей манере говорить и принял тон, предложенный Лазо. Если на митинге, среди рабочих, не очень-то посоветуешься, то здесь приходилось именно советоваться, вникать, разбирать ошибки и заблуждения, причем никого не обрывая, не перебивая.

— Вспомните Брестский мир. — Приводил свои доводы Кушнарев. — Как нападали на Ильича! А что вышло? А вышло как раз по Ленину. В марте мы подписали, а уже в ноябре, когда немцы кайзера свергли, все к черту аннулировали. Вот она, политика-то! Учиться надо.

В банном зале установилась настороженная тишина. Стало слышно, как под ногами прохожего на улице скрипит морозный снег.

Брестский мир… Какое ожесточение кипело, какие упреки сыпались на головы ленинских сторонников! А вышло? Кушнарев прав: вышло по-ленински. И страшно представить, что было бы с республикой, не подпиши тогда большевики этого унизительного мира с немцами.

— И потом, вы же знаете, — продолжал Кушнарев, — ходят слухи, что американцы собираются уводить свои войска. Слухи обоснованные: ведь у американцев неспокойно дома. Политика интервенции непопулярна. Газеты шумят. Правительство вынуждено с этим считаться. Думаю, нужно ждать от американцев какого-нибудь официального шага… ну, ноты, например, или заявления. Так это делается.

Мысль Лазо работала лихорадочно. Странно, что он сразу не придал серьезного значения слухам о возможном отступлении американцев. А что, если они в самом деле решили умыть руки? Неуютно им здесь, — далековато все же забрались. Да и вояки никудышные…

Продолжая размышлять, Лазо говорил:

— Тогда, прежде чем уйти, им необходимо договориться с японцами, ведь американцам выгодно, если Япония увязнет в войне с нами. Воевать с большевиками чужими руками — это вполне в их духе. Вполне!

Довольный Кушнарев добавил:

— Они еще и подпихнут их! Я имею в виду японцев.

Движением указательного пальца Лазо засвидетельствовал меткость замечания товарища Петра:

— Именно!

Он заметно ободрился, повеселел. «Вот в чем наша сила — в коллективном уме, в общих решениях. Собрались, обсудили, поспорили и нашли единственно правильную линию поведения». Теперь, убежденный доводами Кушнарева, он употребит весь свой авторитет, чтобы решения, только что принятые здесь, проводились в жизнь неукоснительно и твердо.

Недовольный переменой в настроении Лазо, ефрейтор из егерского полка крикнул:

— Не поймут нас, если мы управе власть на блюдечке преподнесем!

— Должны понять! — потребовал Лазо. — Сейчас это ваша главная задача.

Итак, с основными разногласиями было покончено. Призрак кровавого столкновения с японцами отрезвил горячие головы. Без Красной Армии с интервентами не справиться. Если даже американцы и в самом деле намерены увести свои войска, то они предварительно о многом договорятся со своими «союзниками» и окончательно развяжут им руки.

Необычная обстановка на Дальнем Востоке заставила большевиков принять на первый взгляд удивительное решение: бороться за власть для областной земской управы. «Розовый» переворот удержит интервентов от выступления хотя бы на первых порах. А чтобы выиграть побольше драгоценного времени, в ход следует пустить крупнейшую карту — влияние консульского корпуса. Земская управа обратится к покровительству иностранных консулов, а через них — к мировому общественному мнению. Этот мощный рычаг японцы не посмеют игнорировать, по крайней мере сначала.

Иностранные представители во Владивостоке с самого начала революции проявляли удивительную активность. В 1917 году консульский корпус специальным решением категорически отказался признать власть Совета — только земская управа. Через несколько месяцев, в феврале следующего года, консулы выразили решительный протест по поводу рабочего контроля во Владивостокском порту, пригрозив «принять меры, которые они сочтут необходимыми». И вскоре приняли: был явно спровоцирован налет на контору «Исидо». Иностранная оккупация советского Дальнего Востока проходила под неустанной опекой консулов. Вмешиваясь во все дела, они неизменно заявляли, что действуют не только в интересах «международной справедливости», но и защищают законную российскую власть, — так они называли старорежимную земскую управу. Что же, теперь их следовало на этом и ловить. Пусть знают, что «страшные» большевики борются всего лишь против генерала Розанова, как представителя окончательно обанкротившегося Колчака. Иностранным представителям негоже вмешиваться во внутренние дела русских, тем более что большевики не помышляют ни о чем другом, как только укрепить власть любезной сердцу консулов земской управы. Таким образом консулы, хотят они этого или не хотят, будут вынуждены сдерживать кровожадность японской военщины. А это в конечном счете на руку большевикам, потому что дает выигрыш во времени.

Итак, самый главный и самый сложный вопрос партийной конференции решился. Удалось убедить даже непримиримых. И людьми овладело хорошее, бодрое настроение.

Представитель Дальзавода, давно уже спустивший с плеч свою промасленную кожанку, подмигнул сердитому ефрейтору:

— Тут и о «колчаках» забота: все-таки перед управой им капитулировать способнее, чем перед нами.

Вынужденные принять необычайное решение, большевики тем не менее ни на минуту не отказывались от реальной власти. Как только переворот произойдет, при управе создается Военный совет (по существу, он действует уже сейчас). Так что фактически власть из своих рук большевики не выпускают.

Закрывая конференцию, Лазо просил делегатов не поддаваться на провокации японцев и не давать им повода применить силу.

— Особо подчеркиваю один важный момент: все воинские части должны первым долгом вынести решение о полной и безоговорочной поддержке земской управы. О полной и безоговорочной!

Широкий ветер одолел туман, содрав его тяжелую влажную шкуру с побережья, и большой нарядный город засверкал под голубизной высокого неба. Как будто даже теплее стало. С высоты Нагорной улицы открывался чудесный вид. Чуркин мыс ограждал от океана залив Золотой рог. Вдали, в синеве, отчетливо проступали холмы Русского острова. На рейде и в акватории порта тяжелыми утюгами замерли военные корабли: японские, американские и английские (одно время здесь стоял даже китайский крейсер, тоже примчался на запах поживы). Сергей впервые обратил внимание, что орудия японских крейсеров направлены на город. Интересно, а вчера куда они смотрели? Сейчас все напоминало о приготовлениях к нападению… И снова он подумал о власти видимой и скрытой. Вчерашним утром этот заставленный военными кораблями порт представлял странную картину. Объявляя о начале забастовки, загудели пароходы, катера, буксиры — пар тучами срывался с труб и уносился в сопки. Рев подхватили гудки электростанции, Временных мастерских, на станции засвистели паровозы, на «Печенге» ударил сигнальный колокол. Китайцы, ловцы трепангов, вскочили в своих лодочках и принялись колотить в сковороды. Жители Владивостока кинулись на набережную…

Навстречу Сергею попался разносчик свежей рыбы. Солнце поднималось все выше — день разгорался.

Переулки, улочки, тупики, подобно ручейкам, сбегались к улице Светланской. С Китайского базара валили толпы домохозяек и кухарок с корзинами провизии. Отчаянно гремя, прополз трамвай. На городскую суету меланхолически взирал с гранитного постамента одинокий Невельской с пышными бронзовыми эполетами адмирала на мундире. Возле просторного причала дожидался летнего сезона плавучий ресторан.

На Светланской все напоминало о первых поселенцах, заложивших на побережье этот порт. Само название улицы сохранило память о веселых разбитных матросах фрегата «Светлана», рубивших просеку в вековом приморском лесу. Могучие кедры и сосны возвышались на самом берегу. В конец залива, в Гнилой угол, человек мог продраться только с помощью топора. Первопоселенцы основали на берегу военный пост и стали здесь дозором, устремив взгляды в беспредельную даль океана, откуда ежедневно вставало солнце. Скоро к ним стало прибывать подкрепление. Вон к тому мысу пристал корвет под командой капитана Эгершельда. Матросы, ступив на берег, попали в объятия соотечественников. Первой же ночью новичков поразил низкий рык охотящегося тигра.

Быстро, незаметно дикий берег стал застраиваться. С лопат день-деньской летела земля. Поднялись стены форта, из бойниц в сторону океана высунулись жерла орудий. Таким невзрачным на первый взгляд выглядел дальневосточный фасад гигантской Российской империи. И хотя воду для питья приходилось возить сюда из Японии (а веники для подметания из Кореи), новый порт в считанные годы превратился в первоклассную крепость. Заработала связь с Иокогамой, Шанхаем и Сан-Франциско, потянулись корабли под разными флагами, во Владивостоке обосновалось 12 иностранных консульств, выросли конторы, банки, причалы и склады, задымили заводы, мастерские, электростанции, загремел трамвай, закрякали автомобили.

«Важнейшим городом на русском Дальнем Востоке, — писал Фритьоф Нансен, — бесспорно является город, именуемый Владивостоком. После падения Порт-Артура он — база русской силы и влияния на Тихом океане и, может быть, в недалеком будущем станет фокусом важных событий».

Впервые Сергей увидел этот удивительный город ясным и свежим утром, и дыхание океана показалось ему прикосновением прохладного и влажного плеча юной купальщицы. От близости порта, от сверкания безбрежного пространства водной глади, чуть замглившейся на горизонте, повеяло дальними экзотическими странами. Вспомнились книги, прочитанные в тишине родительского дома при свече, перед глазами наяву замаячили соблазнительные картины полуденных краев. Пользуясь каждой свободной минутой, он с увлечением бродил по улочкам этого диковинного города. Владивосток уже ничем не напоминал задворки империи, это был крупный международный центр. Пожалуй, во всей России не найти такого города. Авантюристы, консулы, рабочий люд, матросня, оркестры ресторанов, коляски, авто… На рейде ревела туша парохода и бросала в воду якорь. К вокзалу подкатывал экспресс, покрытый пылью Зауралья. Пассажиры, сохранившие в своем облике неистребимые черты уездной глухомани, ошеломленно вертели головами, дивясь на блеск витрин и пестроту иностранцев. В отеле «Версаль» не переставая махали стеклянные двери, лакеи проворно таскали тяжеленные кофры деловых людей, заляпанные самыми причудливыми наклейками.

Понадобились дни, чтобы понять всю необыкновенность Владивостока. Здесь существовало как бы три совершенно непохожих города. Центр являл собой величие империи, ее растущее значение в волнующемся мире. Конторы, банки, увеселительные заведения, штаб крепости, редакции газет, Восточный институт, Коммерческое училище… Военная крепость с приземистыми фортами олицетворяла мощь и силу державы, ставшей у самого края океана, орудия грозно устремляли свои жерла к горизонту. Однако наряду с этим существовал еще один Владивосток, город нищеты и грязи. На Семеновском базаре бойко продавалась контрабанда: чулки, сигареты, бритвы; в Корейской слободке тайно гнездились отвратительные притоны, а в узких улочках «Мильонки» свежий человек терял голову от дурноты невыносимых запахов и без надежного провожатого мог пропасть, исчезнуть без всякого следа. Безобразная «Мильонка» стала неразлучным спутником великолепного Владивостока, его зловонной язвой. Здесь разговаривали на «пиджине», испорченном английском, и стряпались документы на все случаи жизни, в грязных харчевнях веселился отчаянный народ со всех концов мира (иные переменив десяток имен и давно уже наплевав на весь белый свет), маленький японец в турецкой феске почти задаром обучал желающих приемам джиу-джитсу, а голодный перс предлагал секрет адской машины карманного типа. Воздух «Мильонки» состоял из одних криков. Верещал фокусник, подбрасывая цветные шары и ловя их босыми ногами, завывал продавец талисманов для солдат, грузчиков и проституток, пронзительно визжал зазывала в дверях харчевни. На самом пороге харчевни спал старый китаец и дрыгал во сне ногой. Мальчик с косичкой таскал бутылки с пивом. Тучный повар ловкими жестами кидал на стол тарелочки с соевыми бобами и акульими плавниками, тарелочки вертелись волчком и, скользя по столу, останавливались в нужных местах. Повар вдруг издавал визг — и выбегал мальчик с блюдом пампушек, сваренных на пару… На «Мильонку» всегда проникала самые свежие новости. Лежа на продранных циновках, посетители шепотом рассказывали о ночном обыске в гостинице «Версаль», о крушении поезда с японскими солдатами, о пожаре на барже с керосином. Наиболее осведомленные со страхом показывали на нищего, невозмутимо евшего палочками лапшу. Вчера этого нищего видели выходившим из японского штаба на Светланской в мундире капитана. Зачем его занесло на «Мильонку»? Никто не знает. Но не исключено, что уже завтра он окажется в Никольске-Уссурийском под видом коммивояжера…

Попав во Владивосток, Сергей Лазо испытал на себе невыразимое очарование этого молодого города, так стремительно выросшего на краю державы. Своей пестротой улицы Владивостока чем-то походили на кишиневские, но здешняя пестрота конечно же не шла ни в какое сравнение с тамошней. Здесь слишком уж разнообразен был народ: японцы и китайцы, американцы и французы, матросы, грузчики, водоносы, уличные парикмахеры. И он тогда подумал: вот край земли, край родины, обрыв в беспредельный океан, которому нет конца, каким бы близким ни казался горизонт, — линия, где смыкались небо и вода, была всего лишь чертой обмана, потому что и там, за горизонтом, все так же простиралась колыхающаяся беспредельная гладь… От первых необычных впечатлений под сердцем возникло неясное и необъяснимое волнение, и, помнится, он тогда подумал, что в этом необычном городе неизбежны всяческие интересные истории, а чуть позднее появилось смутное предчувствие того, что станет его собственной судьбой.

Разумеется, позднее, когда он с головой ушел в работу, для подобных мыслей уже не оставалось времени.

Владивосток, третья по размеру морская крепость России (после Кронштадта и Севастополя), стал на глазах Сергея приморским Петроградом. Опасная и трудная работа свела его здесь с людьми, которыми он тоже не мог не восхищаться. Прежде всего, конечно, «старики» или «зубры», как с любовью называла их молодежь: Моисей Губельман, Федор Шумятский, Роман Цейтлин, Иосиф Кушнарев, — люди, прошедшие суровую школу подполья, побывавшие в тюрьмах и на каторге, прекрасно знающие местные условия, отчего их значение для того, что предстояло, было неоценимо. Всеволода Сибирцева он встречал еще в Петербурге, в годы учебы, с Николаем Ильюховым дороги сошлись уже здесь, в Приморье. В подполье работала прекрасная молодежь: Игорь Сибирцев, Саша Фадеев, Мария Сахьянова, Тамара Головнина, Настя Нешитова… За плечами этих товарищей Сергея, старых и молодых, была вся история большевистского Приморья.

На солнечной стороне Светланской пестрое гулянье. Ослепительное солнце горит на куполах громадного собора. В толпе мелькают черные околыши каппелевских офицеров, ветер с океана показывает красные подкладки генеральских шинелей, шевелит завитки на косматых маньчжурских папахах солдат. Возле кафе Кокина особенное оживление. Сергей с наслаждением вдохнул аромат густого кофе. Жаль, нельзя зайти. Грузчику с мельницы не место в лучшем кофейном заведении, для таких день и ночь не закрываются грязные притоны Корейской слободки. Сквозь большие окна кафе, слегка запотевшие изнутри, Сергей разглядел разноцветье дамских шляп. В последние дни в городе кипело какое-то надрывное веселье. Рестораны работали напропалую, музыканты и обслуга валились с ног. Поговаривали, что среди офицеров, выплеснутых событиями на самый край русской земли, участились случаи жестоких дуэлей, — стреляются на десяти шагах.

Японская солдатня в белых гетрах и суконных шлемах, отороченных собачьим мехом, толклась на середине улицы, мешая проезжающим пролеткам. Они гомонили, переталкивались, как школьники, и весело скалились. Белогвардейские офицеры, обедавшие в ресторанах «Версаль» и «Золотой рог», с неприязнью обходили их стороной. Солдаты не обращали на них внимания. У офицеров сжимались зубы. Пренебрежение «союзников» лишний раз напоминало о позоре Цусимы и Мукдена. Недавние победители и теперь вели себя на русском берегу словно хозяева.

Завидев гуляющую девушку, солдаты разом замолкали и поворачивали головы. Двое или трое, как видно самых бойких, принимались вкрадчиво шипеть:

— Русскэ барисна хоросо-о… Японскэ сордату хоро-со-о…

У каждого солдата, как у детей, болтались на тесемках, пропущенных в рукава, большие меховые рукавицы.

Сергей невольно загляделся на забавную коротенькую сценку. Развязный солдатик, заболтавшись, не заметил проходившего японского офицера. Глаза офицера под очками злобно сузились. Однако товарищи успели толкнуть солдатика. Он испуганно вытянулся и остолбенел. Прошипев что-то сквозь зубы, офицер двинулся своей дорогой. Солдатик неожиданно подмигнул товарищам и чрезвычайно похоже изобразил надменную походку офицера. Солдаты покатились со смеху. Улыбнулся и Сергей. Прежней дисциплины в японской армии не было и в помине. Жизнь в стране, где совершилась революция, не проходит даром, а агитация среди солдат совершает свое пусть медленное, но необратимое дело. Недавно в японском гарнизоне на Первой речке отказалась повиноваться приказам сразу целая рота. Бунтовщиков тут же разоружили, посадили на пароход и отправили в Японию.

Свернув со Светланской, Сергей стал подниматься в гору. Снова глазам открылась замечательная панорама обширного порта и рейда. Своими зоркими глазами Сергей разглядел одиноко стоявший пароход «Печенга». Соседство ему составила лишь чья-то шхуна. Ветер трепал на шхуне развешанное жалкое бельишко. На палубе «Печенги» показался человек в белом колпаке, опрокинул за борт ведро помоев. Чайки, вскрикивая, завертелись над пароходом каруселью: падали на воду и взмывали.

Далеко впереди, в мареве синего солнечного дня, чернели очертания Русского острова — боевой крепости, охраняющей вход в бухту. Там, на острове, до сих пор функционировала офицерская школа — оплот и последняя надежда генерала Розанова.

Переулочек вел круто вверх. Здесь селилась беднота. Все исторические места с именами первопроходцев, открывателей остались на берегу и в центре города. На покосившихся воротах Сергей разглядел жестяную вывеску: «Фершальных дел мастер, а также атваряет жильную и протчую кровь». Оставалось пройти два домишка и свернуть за амбар. В небольшой клетушке с такой же, как и у него, дымящейся печуркой встречались с людьми, работавшими «там»: в самом логове врага. Этих товарищей подпольщики особенно берегли, для встреч с ними были назначены специальные связные. Не было цены этим работникам. Они ходили по острию ножа, рискуя поминутно. Сведения от них поступали чрезвычайно редко, но, как правило, настолько ценные (а зачастую и неожиданные), что приходилось срочно совещаться, принимать спешные решения, посылать кого-то на задание, менять тактику.[1]

По заведенному правилу, важные сведения из вражеского штаба передавались отпечатанными на тончайшей папиросной бумаге. В случае опасности эти узенькие листочки ничего не стоило разжевать и проглотить.

Первое ощущение Сергея, когда он прочитал обе шифровки, — внезапный удар по голове. Он сразу узнал необычную манеру японской речи даже в русском переводе: сказуемое в конце фразы.

Выходит, японцы действительно решили оккупировать Приморье (Кушнарев как в воду глядел!). Но это значит, что американцы твердо решили увести свои войска и оставить здесь японцев полновластными хозяевами. Когда же они успели обо всем договориться? Или еще не договорились? Если только так, то время еще есть. Не спровадив американцев с Дальнего Востока, они боевых действий не начнут.

«Консулы, консулы… Пока это возможно, будем сдерживать японцев угрозой международного скандала. До поры до времени они вынуждены соблюдать благопристойность. Но что начнется, едва им развяжут руки и они останутся здесь одни!»

Во второй шифровке Сергея насторожило упоминание о каких-то «полезных русских». Сразу вспомнились случаи провалов. В условиях ожесточенной борьбы уберечься от провокаторов подпольщикам невозможно. Уж слишком велик у врага в этом опыт! Внезапные аресты, тюрьмы, затем суд, а зачастую и бесследное исчезновение… Так нашел свою смерть на виселице один из первых революционеров Приморья Григорий Шамизон, так были разгромлены сильные, активные организации владивостокских рабочих-ленинцев, так оказались в лагере за колючей проволокой Губельман, Шумятский, Всеволод Сибирцев, так погиб первый председатель Владивостокского Совета Константин Суханов. Провокаторство — старый как мир, но тем не менее чрезвычайно эффективный прием. Попробуй распознать в человеке рядом тайного врага и вовремя его обезвредить.

Неделю назад Сергей был приглашен товарищами встретить Новый год. Собрались на Первой речке в доме рабочего Меркулова. Квартира была надежная, проверенная. Однако позавчера вечером Меркулова возле дома остановил патруль. Офицер посветил фонариком в лицо Меркулову, затем стал разглядывать какую-то фотографию. К сожалению, взглянуть на фотографию Меркулов не сумел.

Квартиру Меркулова на Первой речке удавалось сохранять от подозрения в течение долгих месяцев. Теперь и она оказалась «засвеченной», появляться там опасно. Кто-то постоянно наводит белогвардейских ищеек на след. Правда, с небольшим опозданием, но наводит.

«Надо будет дать задание товарищам на той стороне. Вдруг каким-то образом им удастся выявить провокаторов! Хотя бы малейшую зацепку… Это чрезвычайно важно, особенно сейчас, когда заканчивается подготовка к перевороту».

Из-под ног Сергея осыпались камешки. Переулок поднимался круто вверх. Возле последнего домишка с окнами на склон горы он остановился. Условный стук в знакомую дверь, и, к его удивлению, отозвался громкий женский голос: «Не заперто!» Кто бы это мог быть? Комнату снимали двое ребят-грузчиков. Здесь было одно из звеньев подпольной связи.

В углу комнаты на табуретке стояла девушка и вешала на окно занавеску. Сергей узнал Зою Секретареву, сотрудницу редакции подпольной газеты. Зоя, как видно, постирала занавеску и наспех высушила ее утюгом: пахло легким угарцем.

Неожиданное появление Лазо смутило девушку. Она спрыгнула с табуретки.

— Грязь у парней… страшно глядеть. Решила навести хоть небольшой порядок.

Выглаженная занавеска повисла на одном гвозде. В присутствии Лазо девушка оробела и дожидалась, что он скажет. Ее глаза смотрели исподлобья.

В свои неполные 26 лет Сергей казался гораздо старше многих сверстников. Молодые подпольщики испытывали к нему невольное почтение. В какой-то мере это объяснялось его громадными заслугами. Полтора года назад Лазо командовал Забайкальским фронтом и наголову разбил прекрасно вооруженные банды атамана Семенова, выгнал их в Маньчжурию. Сейчас на его плечах лежала колоссальная работа по организации восстания в Приморье. Недаром за ним, как ни за кем другим, яростно охотится белогвардейская контрразведка. Этот человек постоянно жил на краю пропасти.

В затянувшемся молчании Сергей залюбовался милым простоватым лицом девушки. Он знал, что при всей своей застенчивости Зоя считается одним из самых инициативных работников владивостокского подполья.

В сенцах хлопнула дверь, затрещали доски пола, и в комнату ввалился Вишлин (Медведь), богатырского сложения парень, бежавший в прошлом году из чехословацкого плена.

— О! — удивленно вымолвил он, увидев Лазо. О сегодняшней встрече не было заранее условлено.

Быстрый обмен взглядами между Вишлиным и Зоей.

— Я скоро вернусь, — проговорила девушка и вышла. По условиям конспирации приходилось во многом таиться и от своих. Она поняла что Лазо появился не случайно.

Сергей в очередной раз хотел встретиться со Стариком, командиром китайского партизанского отряда, действовавшего в глухой тайге. Отряд методически выводил из строя важные участки железной дороги, по которой шло снабжение Владивостока. Сложность заключалась в том, что отправляться в тайгу самому Сергею было совершенно некогда, а Старик избегал появляться в городе. Китайский отряд действовал дерзко, смело, за его командиром уже давно охотились японцы. Сергей однажды разговаривал со Стариком. Увиделись они глубокой ночью в деревне Фроловке. Командира китайских партизан провели так, что никто из жителей деревни его не видел. Это оказался действительно немолодой человек, седой, усталый, однако с завидной легкостью переносивший тяготы таежной жизни.

Сергей и Вишлин разговаривали торопливо, стоя. Громадный Медведь возвышался головой под самый потолок. Слушая наставления военного руководителя, он молча кивал и поглаживал себя ладонью по волосам. Иногда он вставлял коротенькие реплики. Организовать встречу со Стариком сейчас неимоверно трудно. Да и целесообразно ли Старику появляться во Владивостоке? Слишком велик риск. Контрразведка хватает любого подозрительного человека. Может быть, лучше послать связного? Доводы Медведя заставили Лазо задуматься. А посланец с письмом сможет избежать опасностей? Говорят, сейчас трудно перебираться через линию железной дороги. Оккупационные власти ввели «нейтральную полосу»… О «нейтралке» Вишлин знал. Но он считал, что эту трудность можно преодолеть.

— Хорошо, подумаем, — заключил Лазо и напоследок поинтересовался: — Ну а у вас что нового?

Медведь понизил голос:

— Завтра у «союзников» какое-то совещание. Будет сам генерал Оой.

«Гм… Уж не прощание ли друзей перед разлукой? Скорее всего, так. Видимо, обговариваются последние детали. Одни уходят, другие остаются… Все сходится!»

Вишлин сказал еще о письме, полученном из Никольска-Уссурийского. Недавний провал там сильно ослабил военную организацию, но подпольный комитет сумел быстро поправить положение и подготовил новое восстание в гарнизоне. Сообщение об этом пришло под видом обычного торгового письма. «Сделка на хлеб» намечается на 24 января. Сергей прикинул, сколько дней осталось, и с удрученным видом покачал головой. Везде одно и то же: нетерпение! А вдруг не выдержат и начнут? Да еще и по японцам откроют огонь. Это будет гибель, поражение на первых же шагах. Слов нет, товарищи искренни в своем стремлении к борьбе, но как они неопытны! Впрочем, что говорить о них, если он сам еще недавно судил и действовал примерно так же, не понимая всей сложности обстановки? Кстати, скоро должен выйти четвертый номер «Коммуниста», там большая статья Лазо о сложившемся в Приморье положении и о нашей тактике.

Посчитав разговор законченным, Вишлин подошел к двери и выглянул в сени. В комнатке снова появилась Зоя.

— Сергей Георгиевич, — обратилась она, — объявился какой-то каппелевский полковник, предлагает оружие.

— Дорого просит? — поинтересовался Лазо. Спекулянт-полковник запрашивал умеренную цену: винтовка — двадцать пять иен, пулемет — двести. Никаких других денег, кроме японских, брать не хочет.

— Это понятно, — проговорил Лазо. — Так в чем дело? Не сошлись в цене?

— Он просит задаток.

— Э, нет! — рассмеялся Лазо. — А где гарантии? Наверняка пьяница, жулик. Обойдемся без него.

Зоя еще сказала, что большинство белогвардейских офицеров всеми правдами и неправдами запасаются гражданским платьем. Надо полагать, на всякий случай: вдруг появится необходимость скинуть мундир и переодеться.

«Чуют близкий крах, готовятся бежать. Трещит у Розанова тыл, разваливается…»

— Совсем забыл сказать вам о егерях! — спохватился Вишлин.

— Мне уйти? — тотчас осведомилась Зоя.

Сергей ее удержал.

В егерском полку, расквартированном в Коммерческом училище, была наиболее боевая и сплоченная организация солдат-большевиков. Военный совет постоянно опирался на нее.

— Бузить солдаты начинают, — рассказывал Вишлин. — У них уже давно все готово. Боятся, что офицеры догадаются и могут разоружить.

Опасность вполне реальная. У офицеров остается единственный шанс удержать солдат от выступления: под каким-нибудь предлогом отобрать винтовки.

— Оружия конечно же ни в коем случае не отдавать! — распорядился Лазо. — Но самостоятельных действий — никаких. Повторяю: никаких! Запретить даже передвижения строем, особенно с оружием в руках…

Покуда они разговаривали, Зоя наводила в комнате порядок. Мало-помалу скудная холостяцкая конурка грузчиков обрела обжитой вид, в ней появился даже некоторый уют. Застилая узкую железную коечку, Зоя до самого пола спустила край серого одеяла и запихала под койку валявшиеся сапоги и какие-то узлы. Она принялась вытаскивать на середину комнаты ободранный кухонный стол, примериваясь, чтобы он оказался как раз под свисавшей с потолка электрической лампочкой. В это время пришли еще две девушки. Одну из них Сергей узнал: Тамара Головнина, тоже жившая по чужому паспорту. Увидев эту девушку во Владивостоке, Сергей припомнил, что лицо ее ему знакомо. Тамара училась в Петербурге на Высших женских курсах и посещала собрания уссурийского землячества. Она дружила с Сухановым, Сибирцевым, Секретаревой. На Дальнем Востоке Тамара с головой ушла в подпольную работу. На некоторое время ей пришлось скрыться в тайгу, меньше двух месяцев назад она принимала участие в боях партизан на побережье.

Девушки не ожидали застать здесь военного руководителя подполья и в смущении принялись шептаться. Похоже, молодежь собиралась на вечеринку. Встречи с друзьями снимают напряжение, помогают снова обрести спокойствие, уверенность. Он несколько раз поймал осторожный взгляд Зои. На недавней встрече Нового года им довелось сидеть рядом, и Зоя рассказала ему, как погиб первый председатель Владивостокского Совета Константин Суханов. Она была на его похоронах. Лазо встречал Суханова в Петербурге. Здесь, в Приморье, им встретиться не довелось.

— Сергей Георгиевич, оставайтесь с нами, — предложила Зоя.

— Конечно! — поддержал ее Вишлин.

Заметив колебания Лазо, молодежь налетела на него, затормошила:

— Оставайтесь, оставайтесь! Без разговоров!

Девушка, пришедшая с Тамарой Головниной, вскочила на табуретку и закутала лампочку красной косынкой. Комната погрузилась в загадочный полумрак. Исчезла убогая обстановка, таинственно засветились глаза девушек, их лица обрели несказанную прелесть.

— Мы же не поместимся, — смущенно проговорил Лазо, оглядывая стол.

— Вот еще заботы-то! — воскликнула Зоя. Она решительно сдвинула стол на прежнее место, к окну, и скомандовала: — Садимся на пол. Все, все! А ну-ка разом — сели!

Схваченный за обе руки, Сергей завалился и спиной по стене съехал на чисто вымытый пол. Оставалось лишь вытянуть ноги. Его охватила атмосфера легкой студенческой пирушки. Неожиданно распахнулась дверь, на пороге возник бородатый человек в косматой шапке. Бородач мгновенно нашел верный тон: он сорвал с головы шапку и загорланил: «Быстры, как волны, дни нашей жизни…»

— Дядя Федя! — радостно закричала молодежь и захлопала в ладоши.

Это был Шумятский. С ним явилось несколько человек. Пришлось потесниться, давая опоздавшим место на полу.

Шумятский нашел минуту и сказал Лазо на ухо:

— А я заходил, хотел позвать с собой. Молодцы ребята, что тебя затянули!

— Кто это? — спросил Сергей, указывая на молодого человека, усевшегося рядом с Вишлиным. При красноватом, густом, как сироп, свете незнакомец выглядел жгучим брюнетом.

— Э, шутки в сторону! — в своей обычной манере заговорил Шумятский. Он касался бородой лица Сергея, но смотрел на молодого человека, приветливо ему улыбаясь. — Пришел сегодня из Уссурийского. Завтра ты его уже не увидишь.

«Ага, связной… Но уж больно красив! Бедные девушки…»

— Случаем, не артист?

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну, вид…

— Гм, не знаю. Но отчаянный — ужас! Нам приходится его удерживать. У него вся семья погибла в Кишиневе. Погром тот знаменитый… знаешь? Отец, мать — все.

— Так он из Бессарабии? — изумился Лазо. Надо же: в такой дали, на самом краю земли и вдруг встретить земляка! — Нам, знаешь, есть о чем поговорить. Познакомишь?

— Сделай милость!

Молодежь вдруг громко захлопала в ладоши. Брюнет, связной из Никольска, вскочил на ноги и широким жестом, обеими руками, провел по своим кудрям, откидывая их со лба. Установилась тишина. Брюнет запрокинул голову и, зажмурившись, встряхнул раскинутыми руками, как бы сбрасывая с них несуществующие браслеты. «Пляска… Цыганская пляска», — догадался Сергей. Его охватило нетерпение, он весь подался вперед. Брюнет чертом взглянул на затаившихся девушек, резко щелкнул пальцами, как кастаньетами, и томно, по-женски повел плечами. Ноги его сами собой сделали быстрый дробный перебор. «Арды ма, фрыджи ма», — запел он, усиливая ритм пляски азартными движениями всего тела. Зрители стали невольно прихлопывать в ладоши. Ноги плясуна выделывали что-то немыслимое.

— И работник прекрасный, — гудел в самое ухо Шумятский. — Сидел в лагере вместе с Костей Сухановым и Всеволодом Сибирцевым. Их вместе взяли. Но Забелло вскоре сбежал. Это его фамилия — Забелло. По нему стреляли. Его очень ценит Всеволод.

Бешеная топотуха ног внезапно оборвалась, и плясун в изнеможении повалился на руки товарищей.

— Сюда, сюда, — распорядился Шумятский, поднимаясь.

Он уступил связному свое место и принялся дирижировать хором, затянув «Ревела буря, гром гремел…».

Сблизив головы, Лазо и Забелло разговорились. Новый знакомый оказался из небольшого бессарабского городка Оргеева. Не переставая изумляться, Сергей чуть не всплеснул руками. Отцовское имение Пятры, где он родился и вырос, находилось всего в нескольких верстах от Оргеева. Длинные миндалевидные глаза Забелло возбужденно блестели. Он тоже испытывал радость от встречи.

— Эти погромщики… Я тогда был маленьким, но помню все отлично. Пьяные в стельку, глазища — во! Ничего не соображают. Мы же не евреи, мы цыгане. Помните «Земфира неверна-а…» — пропел он. — Так вот, эта неверная Земфира, возможно, приходится мне какой-то пра-пра… Пушкин, как мне рассказывали, жил в таборе. Помните, когда был в ссылке в Бессарабии.

Слушая оживленную речь своего собеседника, Сергей помалкивал. При последних словах Забелло ему стоило усилия не усмехнуться. Поскольку в их семье имя Пушкина было близким (именно по временам той памятной бессарабской ссылки опального поэта), Сергей точно знал, что никакой таборной Земфиры не существовало, — этот персонаж Пушкиным выдуман. Да и были ли в грязных таборах такие роковые красавицы? В свое время он насмотрелся на жалкий быт цыганских таборов. Много их кочевало в тех местах, где находились имения отца и бабушки…

И все же, даже присочиняя, отчаянный и разговорчивый связник разбудил в душе Сергея милые воспоминания, и он вдруг остро ощутил, как стосковался по родным местам, по солнцу и теплу, в сущности, по детству.

— Гимназию кончали в Кишиневе? — спросил Сергей. — Не Первую мужскую?

— Нет, в Оргееве. Кишиневское житье слишком дорогое, пришлось уехать. После отца-то капиталов не осталось.

Уловив косвенный упрек в родительской обеспеченности, Сергей не мог удержаться от удивления: разве в Оргееве имелась гимназия? Насколько помнится…

— А я о гимназии не говорю. Я реалист.

— Оргеев, Оргеев… оргеевские реалисты… — Сергей вдруг рассмеялся. — Забавный был народ.

— Встречались?

— Нет, что вы? Но у нас в семье был доктор, и он рассказывал о реалистах много смешного.

— Нам о гимназистах тоже кое-что рассказывали! Заметив, что Забелло уязвлен его смехом, Сергей добродушно предложил:

— Не будем считаться. Нашли же место!

— Но вы-то! — восхищенным тоном открывателя воскликнул Забелло, словно заново приглядываясь к Сергею. — Помню я ваши Пятры, как же! Так это ваше имение? Согласитесь — чудеса. Где-то ваши Пятры, где-то мой Оргеев, и вдруг мы с вами — здесь? Кто бы мог подумать!

Слово «имение» невольно привлекло внимание поющих. Ему уже приходилось отвечать на расспросы об учебе в Петербурге, об офицерстве. Он вспоминал об этом, как человек, полностью отрешившийся от своего прошлого. Все, что было, давно не имело над ним никакой власти, и он говорил об этом совершенно спокойно. Но сегодня от него не укрылось, как проскочила какая-то искра настороженности. Ну офицерство его объяснялось просто. На стороне революции сражались полковники, генералы. Но имение, помещик! У этих рабочих ребят честное, но, к сожалению, все еще довольно прямолинейное представление о революции.

На руке Забелло блестел массивный перстень. Вообще-то Сергей не выносил никакого украшательства на руках мужчин.

— Что, талисман? — спросил он.

С недовольным видом Забелло повернул перстень на пальце, спрятал камень.

— Память, — сухо ответил он.

Веселье как-то смазалось, и Лазо собрался уходить. Поднялся и Забелло. Они вышли вместе. Ветер с океана дул с прежней силой.

— А у нас сейчас тепло, — мечтательно проговорил Забелло, запахиваясь в куртку. — Я помню: под Новый год дождичек, пахнет листвой.

От воспоминаний о далекой теплой родине стало грустно.

Чтобы перебить настроение, Сергей задал несколько вопросов о состоянии дел в Никольске-Уссурийском. Кое-кто из владивостокских работников обвиняет прапорщика Чемеркина, руководителя недавно проваленной организации, в излишней доверчивости. Этим и воспользовался провокатор. Забелло, к удивлению Лазо, провокаторство отрицал начисто.

— Причина провала в неосторожности. Нельзя же так! И еще, — продолжал Забелло. — Уж очень много у нас… ну, как бы это вам сказать?., глупости, глупости. Назначаешь встречу, запоминаешь пароль, приходишь. И тот приходит: знакомое лицо. И сразу лезет обниматься: «Э, кто пришел-то!» Я обычно требую пароль.

— Ну правильно, — одобрил Лазо.

— Так ведь обижаются! И потом жалуются… У меня, — неожиданно добавил Забелло, — здесь много недоброжелателей.

Лазо слегка растерялся.

— Может быть, вам показалось?

— Нет, нет, все верно… А вы давно здесь появились? Я имею в виду, знаете товарищей достаточно?

Странные вопросы! Лазо в упор глянул на своего спутника. Тот смутился и забормотал извинения. Чтобы прервать неловкое молчание, Лазо осведомился, насколько хорошо Забелло знаком с обстановкой в своей организации.

— Что вас интересует? — уточнил Забелло. Он все еще не мог оправиться от недавнего смущения.

— Меня беспокоит шапкозакидательское настроение. Это очень плохо. Сейчас важна выдержка. Хватит ли ее у товарищей? Это будет гибелью, если они поторопятся. Достаточно нам ошибок!

Ответил Забелло не сразу. Он некоторое время собирался с мыслями.

— Видите ли… Обо всех говорить не хочется. Но… — И вдруг спросил: — А вы, случайно, не собираетесь в те края?

Снова! Да что с ним? Таких вопросов не задают! А работник вроде бы опытный… Забелло в замешательстве от нового промаха принялся сбивчиво объясняться:

— Я имел в виду, что, может быть, вам самому… Ребята-то уж больно… Но нет, простите!

Они дошли до углового фонаря, светившего вполсилы. Лазо остановился.

— Прощайте, мне сюда.

Возникла легкая заминка. Видимо, Забелло рассчитывал проводить его до самого дома. Однако правила конспирации этого не разрешали. Снова смутившись, Забелло нервно пожал ему руку и быстро пошел прочь. У Лазо осталось неопределенное чувство. Может быть, его земляк настолько обрадовался встрече, что слегка потерял голову и поэтому допустил такое подозрительное любопытство в своих расспросах? А чем иным еще можно это объяснить?

Как всегда, подозрительность лишала его покоя. Но это было следствием напряженной жизни, постоянного ожидания опасности.

Сергей медленно шел по переулку. Воспоминание о благодатном тепле родной Бессарабии настолько завладело мыслями, что ни о чем другом уже не думалось. Далекий, бесконечно милый край! Забелло прав: в такое время года там вполне мог брызгать дождичек и если открыть окна, то комната наполнится запахом влажной земли и прелых листьев…