Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

После осенней встречи в Белой Пади Николай Ильюхов виделся с главкомом всего один раз, сразу же после вступления 1-го Дальневосточного во Владивосток. В дальнейшем штаб полка получал только шифровки Военного совета. Прочитывая документы, Ильюхов узнавал руку Лазо.

Отель «Версаль», где разместился Военный совет большевиков, по-довоенному сиял на ярком солнце всеми окнами. О переменах напоминали лишь красный флаг над входом да фанерная заплата в стеклянной махающей двери.

В косматой козьей куртке и мягких улах, сшитых партизанским сапожником, командир полка ничем не отличался от партизан, толпившихся с самого утра на улицах Владивостока. После долгой таежной жизни люди соскучились по городской сутолоке. Партизаны дружелюбно задирали японских солдат, пихали их под бока, совали кисеты с табаком. Японцы застенчиво улыбались и кланялись. В их лицах появилось что-то робкое.

Громадного роста партизан с целой бахромой гранат на поясе хлопал по спине тщедушного солдатика в очках.

— Ты бурсевика?

Тот с застывшею испуганной улыбкой вертел головой, искал товарищей. Партизан нависал над ним косматой страшной глыбой.

— Конечно, бурсевика! — и снова от всей души огрел солдатика по спине. — А нет, так будешь. А ну-ка руки покажи. Руки, руки, говорю, давай сюда… Ну, вот сразу видно. Крестьянин, наверно? Землю, землю, говорю, копаешь? — показал, как копают землю. Солдатик обрадованно закивал. — Значит, обязательно будешь бурсевика. Так надо. Вот, хочешь приколю? — партизан достал из кармана красный бантик.

Подошли двое японских солдат, забрали у партизана бантик и прикололи его на отворот солдатской шинели с обратной стороны, чтобы не было видно.

— Наша нельзя. Сердита начальник…

— Ну, это пока, — заверил их партизан. — Придет и ваш срок. Дождетесь.

Проходившего Ильюхова узнавали, подтягивались, прекращали разговор. Японские солдаты провожали его испуганными взглядами. Они догадывались, что это командир, и ожидали неизбежной офицерской взбучки.

Из переулка показалась кучка изможденных людей в лохмотьях. Они брели, еле переставляя ноги и тупо глядя в землю. Конвоировали их двое красноармейцев с трофейными японскими винтовками. Ильюхов остановился, пропуская шествие. В одном из конвоиров он узнал Егоршу, бывшего батрака из деревни Светлый яр.

— О, ты здесь! — проговорил он, когда они поздоровались.

Егорша объяснил, что арестованные — ежедневный улов подозрительных людей с «Мильонки». Ведут их на Полтавскую, в следственную комиссию.

В дверях гостиницы партизан в громадной меховой шапке и неподпоясанной гимнастерке ловко подметал веником битое стекло. Он ругал караульного:

— Стоишь, как чучело какое. А под ногами-то что?

Шагая через две ступеньки, Ильюхов взбежал на второй этаж.

Лазо сидел в пустой комнате за небольшим письменным столом. Он рассеянно поднял голову и, будучи мыслями еще где-то далеко, несколько мгновении всматривался в вошедшего. Узнав, уперся руками в стол и с усилием поднялся.

— Приехал? Это хорошо. Где ночевал? У своих? Устроены хорошо? А то сейчас у нас имеются возможности.

На взгляд Ильюхова, главком осунулся и пожелтел, заметней стали отеки под глазами. Осенью, после лазарета, он выглядел лучше.

— Много работы? — спросил он.

— А что, неважный вид? — сразу догадался Лазо.

— С чего ты взял? — фальшиво удивился Ильюхов и спросил: — Как прошли выборы в Совет? Я слышал, победа наша?

Невеселая улыбка озарила смуглое усталое лицо Лазо.

— В этом не было никакого сомнения. Кто мог с нами тягаться? Эсеры? Меньшевики? Смешно! Но вот черт же возьми: нужны ли нам были эти выборы?

Ничего не понимая, Ильюхов принялся расспрашивать. И вот что он узнал. Вопрос об эвакуации американских войск решен окончательно, они отплывут из Владивостока где-то в самом начале апреля. Следовательно, японцы добились своего, у них теперь развязаны руки.

— Откровенно говоря, мы сильно надеялись на Красную Армию. Но она остановилась перед Читой. Войны с японцами не будет.

— А что же будет? — нетерпеливо спросил Ильюхов.

— «Буфер». Мы остаемся как бы прокладкой между японцами и Советской Россией. Это, конечно, временно, однако… — и с удрученным видом развел руками.

— Положеньице, — проговорил Ильюхов.

Лазо сидел за столом, опустив плечи. Он думал о ленинской телеграмме… Однако многое уже сделано, в частности проведены выборы в Совет, и теперь следовало не казниться попусту, а действовать. Значит, все силы на подготовку!

— Ты где сегодня обедаешь? — спросил Ильюхов. — Может, ко мне?

Взяв себя в руки, главком поднялся, большими пальцами обеих рук согнал складки гимнастерки за спину.

— Потом решим. Пошли.

Они направились в конец коридора, где узкая захламленная лестница вывела их на следующий этаж. По дороге Лазо рассказал, что японцы давно уже не верят в реальную силу земской управы. А после выборов в Совет у них не осталось никаких сомнений относительно влияния большевиков. Если бы знать заранее, что Красная Армия остановится перед «Читинской пробкой»! Теперь же приходится действовать, принимая в соображение создавшуюся обстановку. Время для нас отмерено буквально днями: до того часа, пока за горизонтом не скроется дымок последнего американского корабля, увозящего своих солдат на родину… К слову сказать, японцы сами недавно предложили создать согласительскую комиссию для разбора спорных вопросов. В период, когда все решает время, эта комиссия удобна и для нас, и для японцев: можно сколько угодно тянуть волынку. Скоро из Хабаровска приезжает товарищ Постышев, накопилась пропасть военных дел. Исподволь создаваемая регулярная армия отнюдь не исключает применение и партизанских отрядов. Это средство уже проверено в борьбе с врагом.

— Будем думать, чтобы убрать отсюда штаб. Слишком уж опасно здесь! Но куда? Хорошо бы, по-моему, в Хабаровск…

В большой комнате над разостланной картой озабоченно стояли двое: оба с бородками, оба в пенсне. В том, что постарше, чувствовалась выправка кадрового военного.

— Товарищи Сибирцев и Луцкий, — представил их Лазо. — А это командир 1-го Дальневосточного… Предлагаю отложить на время споры и заслушать его доклад о состоянии полка.

Теребя бородку, Всеволод Сибирцев ласково покивал Ильюхову и приготовился слушать. Алексей Луцкий быстро просмотрел несколько бумажек, выбрал одну и положил перед собой на стол.

Ильюхов начал с того, что попросил помочь полку одеждой и вооружением. В особенно плачевном состоянии находятся корейский батальон, сформированный недавно в Шкотово, и рота венгров.

— Поможем, — тотчас сказал Лазо. — Этого добра у нас теперь хватает. Две тысячи комплектов обмундирования тебя устроят? Трофейное, английское…

Выдрав из блокнота лист, он написал распоряжение.

— Там получишь еще и постельные принадлежности, — добавил он. — Разжились у «союзничков»!

— Корейцы хорошо воюют? — спросил Луцкий.

— Если их как следует вооружить, будут лучшие бойцы.

Луцкий задал еще два-три вопроса и постепенно завладел беседой. По точности вопросов в нем чувствовался военный специалист с хорошим образованием.

На карте, раскинутой по столу, Ильюхов узнал условные обозначения частей своего полка. Такими же значками помечены были Тетюхинские рудники, Спасск, Гродеково, Шкотово. Как видно, штаб работал над созданием в Приморье целой армии.

Ильюхов решился задать вопрос:

— Неужели нет никакой надежды?

Все трое переглянулись.

— Видишь ли, — сказал Лазо, — японцы остаются японцами. На словах они за мир, а на деле… Ты же сам говоришь, как они вцепились в Кипарисовский тоннель.

— Значит, что же… война? — ломился напрямик Ильюхов.

— Мы, конечно, пытаемся… Но в интересах дела — готовиться к худшему.

Луцкий добавил:

— Много, слишком много подозрительного.

Перед глазами Ильюхова стояла оживленная толкотня на владивостокских улицах, красные бантики на шинелях японских солдат.

— Я сейчас шел сюда и видел: по-моему, японцы к нашим… того… вообще-то довольно дружелюбно. Язык бы еще знать!

— Ну, солдат с солдатом всегда найдут язык, — заметил Сибирцев. — На пальцах объяснятся.

— Уже объясняются! — заверил Ильюхов.

— У нас сейчас создается политическое управление, — сообщил Луцкий. — Постараемся завоевать японского солдата. Ушли же немцы с Украины после Брестского мира!

— Время, время! — с болью в голосе проговорил Лазо. — Распропагандированных солдат генерал Оой немедленно отправляет в Японию. А свежий контингент… Мне, например, рассказывали: наши взорвали эшелон, японского солдата придавило, так он не о помощи кричит, а разбирает магазинную коробку и разбрасывает части. Зачем? Чтобы его винтовка не досталась партизанам. Представляете? Такие фанатики себя покажут!

В комнате появился высокий пожилой военный с усами вразлет. Мундир со следами споротых погон плотно обтягивал сухощавую фигуру. Это был капитан Сакович, начальник оперативного управления Военного совета. В феврале 1917 года он безоговорочно перешел на сторону народа, работал еще с Сухановым, занимаясь во Владивостокском Совете военными вопросами, затем командовал Уссурийским фронтом. Ильюхов слышал о нем как о прекрасном штабном специалисте.

Пригласив капитана Саковича к столу с разостланной картой, Лазо поднялся и выдержал недолгую паузу.

— Сама обстановка заставляет нас жить на два этажа. Мы сейчас формируем регулярную армию. Это — легально. Нелегально же мы должны не забывать о коварстве японских интервентов и быть готовы к тому, что они могут напасть на нас внезапно. Легальной работой у нас занимается Военный совет. Для нелегальной работы мы создаем специальный центр. Вам, — официальным тоном обратился Лазо к внимательно слушавшему Ильюхову, — придется переключиться на нелегальную работу. Формально вы остаетесь в должности командира 1-го Дальневосточного, но, повторяю, формально. На деле же поскорее сдавайте полк своему заместителю и готовьте Приморье к обороне. Вам и вот капитану Саковичу Военный совет дает три дня, чтобы подготовить свои предложения. Понимаю, что трех дней мало, но, к сожалению, больше дать не можем, — некогда. Положение угрожающее…

Он помедлил, собираясь что-то добавить, и вдруг улыбнулся.

— Ступайте-ка поскорее к коменданту, он вас переоденет, приведет в порядок. Сбрасывайте с себя эти таежные шкуры…

За обеденным столом Сергей Лазо насмешливо глядел на хозяина.

— Значит, вы с Саковичем сразу же законфликтовали? Не успели начать и — уже? А мы-то надеялись!

— Пойми меня правильно. Ваш Сакович судит и рядит, как кадровый военный. Он рассчитывает на обыкновенную позиционную войну, а мое мнение — готовиться к партизанской войне.

Перед тем как увести Лазо к себе обедать, Ильюхов зашел в кабинет усатого капитана. Все стены были увешаны картами. Разноцветные флажки обозначали расположение партизанских частей и японских войск. Вдоль морского побережья твердая рука военного специалиста провела жирную черную линию, обозначив предполагаемый оборонительпый рубеж. Сакович ломал голову над тем, каким образом предотвратить высадку крупных военных десантов противника. С этого и начался спор. На взгляд Ильюхова, в оценке обстановки следовало исходить из того, что у японцев в Приморье уже имеется вполне достаточно военных сил и они могут обойтись без подкреплений.

Сергей Георгиевич невесело размышлял о том, что на этот раз, пожалуй, прав не кадровый военный Сакович, а опытный партизанский организатор и командир Ильюхов. Сил у японцев припасено достаточно. Они не теряли даром времени. Выжидая, лавируя, лукаво затягивая заседания согласительской комиссии, они готовились, готовились, готовились. Лазо вспомнил февральскую поездку по краю вместе с Губельманом. Отправились они в специальном вагоне, прицепленном к поезду, с надежной охраной. Вагон отапливался печкой, немилосердно дымившей.

Часами Сергей не отходил от вагонного окна. Впервые за несколько лет доводилось ехать свободно и открыто, не боясь слежки, шпиков. На станциях не видно ни жандармов, ни офицеров. От острых впечатлений невольной улыбкой растягивались губы: хозяевами едем!

На каждой станции в вагон поднималось несколько человек: начальник гарнизона, партийные работники. Иногда вагон отцепляли от поезда, и Лазо с Губельманом уезжали в город, там собиралось совещание. Со следующим поездом они снова продолжали путь.

На крохотном полустанке после Спасска у вагонной подножки, где стоял бородатый партизан с винтовкой, возник шум. Лазо, строчивший по свежим впечатлениям в блокноте, поднял голову, затем поднялся, вышел в коридор. Навстречу шел Губельман. Пушистые усы не скрывали его довольной улыбки.

— Что там, Дядя Володя?

— Японцы. Дурачками прикидываются: лезут и лезут. Но наши с ними научились разговаривать.

Это был уже не первый случай, когда японские офицеры, как бы не понимая языка, пытались отпихнуть охрану и влезть в вагон.

— А может, все-таки пустить разок? Пускай зайдут, посмотрят. Мы же тут ничего такого не везем.

— Еще чего! Мы же к Коротышке не суемся. Вот и они пускай не лезут. Знаем мы, что все это значит!

Вагон мягко тронулся, заколебалась на окне занавеска. Проплыло казенное приземистое здание, затем ветхий сарай с конной сена на крыше, привязанный теленок, замелькали сосенки, натыканные как попало на белом снежном поле. Снова быстро набрали ход.

— Сейчас будет тоннель, — сказал Губельман. — Обрати внимание, какая там охрана у японцев.

Удрученно потирая лоб, Сергей молчал. Везде, где приходилось останавливаться, товарищи рассказывали о подозрительной активности японцев. На словах они поддерживают власть областной управы, на деле же беспрестанно чинят препятствия, не дают вагонов, не подпускают к складам. На все возражения у них ответ один: обращайтесь во Владивосток, там комиссия, там разберутся и укажут.

— Дядя Володя, я с самого начала удивился, что японцы с такой охотой пошли на эту согласительскую комиссию. Может, мы сделали ошибку? Может, нам не стоило? Нет, все-таки мир лучше, чем война.

Губельман, воткнув в усы самокрутку из крепчайшего самосада, задумчиво пускал огромные порции дыма:

— Хотя, признаться, все, что мы сейчас видим…

— Война?

Ответил Губельман не сразу.

— Сдается мне, что существовать нашей комиссии совсем недолго.

Они с Губельманом еще тогда же, в поезде, обсудили перспективу ожидаемой войны. Грузы с вооружением и другим имуществом должны переправляться через 1-й Дальневосточный полк. Японцы, без сомнения, будут всячески этому препятствовать. Сделать это им легко: у них в руках Уссурийская и Сучанская железные дороги, всюду на станциях свой контроль. Во избежание неприятностей придется ночью, не доезжая до Шкотово, перегружать ящики на подводы и проселочными дорогами развозить по деревням. Обозам двигаться только в темное время суток, на дневные часы укрываться в лесу и замирать. Вывозить надо буквально все: обмундирование, патроны, оружие, муку, мануфактуру, сельскохозяйственные машины… Находясь в поезде, получили сообщение, что командой бронепоезда «Освободитель» захвачено восемь французских танков, предназначенных «союзниками» еще для генерала Розанова. Лазо распорядился отправить их в Амурскую область. Скорее всего именно там будет находиться основная база снабжения партизанских войск.

Поездка по краю закончилась в Хабаровске. В город лишь на днях вошли отряды партизан. Хабаровцы пережили свирепый террор бандита Калмыкова: он расстрелял музыкантов духового оркестра, отказавшихся играть царский гимн, зверски убил сотни советских активистов. Видя неизбежность возмездия, он с тридцатью шестью пудами золота бежал к китайцам в Фугдин.

В соседней комнате стенные часы мерно пробили восемь раз. Едва погас последний удар, Лазо посмотрел в темное окно.

— Однако мы засиделись. Пора… Сакович, я думаю, на месте. Сегодня, сейчас же мы проводим заседание Военного совета. Надо решать. Время не ждет.

Тем же вечером после бурных споров Военный совет проголосовал за план партизанской войны против японцев. Сибирцев сначала колебался и поддерживал точку зрения Саковича. На его окончательное решение подействовала горячая речь Луцкого, легко доказавшего, что для позиционной войны у нас нет достаточной материальной базы и стабильного сложившегося тыла.

Нелегальная работа большевиков должна вестись с таким расчетом, чтобы не бросать и тени подозрения на Военный совет. Штаб по подготовке к обороне зашифровали двумя буквами: «ПШ». Возглавил его Ильюхов. Во все районы Приморья — на Сучан, в Никольск-Уссурийский и Спасск, на Иман и в Гродеково — назначались уполномоченные ПШ. Они вооружали население и создавали потайные таежные базы. Намечено было также приступить к эвакуации Владивостока. В первую очередь следовало вывести из-под удара Военный совет. В Хабаровске лучше и безопаснее условия работы.

Переезд в Хабаровск назначили на 10 апреля.

Сердито раздувая щеки и невежливо отвечая на поклоны сотрудников, председатель земской управы Медведев спустился вниз, к подъезду, где дожидалась щегольская коляска. Швейцар, как в старые добрые времена, расторопно отмахнул дверь. В глаза ударило солнце. Перекосив коляску, Медведев влез и, кряхтя, поместил свое немолодое тело на мягких кожаных подушках. Кучер с места взял рысью. Покачивание, щелканье подков, ветерок и солнце, — казалось бы, живи да радуйся. А между тем… Сопнув волосатыми ноздрями, Медведев откинулся в глубь коляски и закрыл глаза, завесился бровями. От возмущения вздрагивала левая рука и сердце двоило неровными ударами. Бросить все к черту, что ли, отказаться от поста, стать частным лицом, тихим обывателем, — пускай они подличают, интригуют, ломают себе головы! Устал он от всей этой жизни, изнемог…

О сегодняшней встрече с японским командующим генералом Оой его предупредили еще вчера, назвали час. Медведев разволновался. Приятного разговора ожидать не приходилось. Скорее всего, Коротышка вновь обидно сунет его носом в какой-нибудь своевольный поступок Военного совета. Господа большевики, забравшие там силу с самого начала, ни в грош не ставят авторитет председателя управы и не считают нужным получать его одобрение. Ох, господа, трудно вам будет! Генерал Оой — господин решительного свойства, ему осточертела дипломатия, и он с громадным облегчением проводит ее вместе с американскими крейсерами. Японские солдаты застоялись без привычного дела, их только спусти с цепи…

«Что ж, господа, — мысленно обращался Медведев к своим многолетним „противникам-союзникам“ большевикам, — это даже полезно, если японцы, оставшись хозяевами в Приморье, проведут необходимую дезинфекцию. Главное — пусть сорвут надоевшую „розовую“ крышу. А с японцами мы как-нибудь найдем общий язык. Не генералу же Оой звякать в колокольчик, направляя прения в парламенте! Договоримся. Им — свое, нам — свое… Так что проиграли, господа большевики. Пожалуйте теперь за Байкал, туда, в Россию, к своим. Здесь вам места нет».

Перед тем как отправиться в японский штаб, Медведев вызвал в управу представителя Военного совета. Приехал товарищ председателя совета Лазо. У Медведева сразу же испортилось настроение. Он предпочел бы разговаривать с самим председателем, но что он там значил! Всеми делами Военного совета заправлял этот вот неизменно вежливый человек с военной выправкой. «Теневой кабинет» — так называл Медведев Лазо, Сибирцева и Луцкого. Его удивляло, что в этих людях, повелевающих огромной партизанской армией, не было ни грана таежной дикости и неотесанности, — интеллигентные, воспитанные, знающие языки, отнюдь не авантюристы. А уж кого-кого, но авантюристов-то ему довелось повидать на своем веку! Один генерал Гайда чего стоил!

В последнее время, встречаясь, разговаривая с представителями большевиков, Медведев не переставал удивляться их поразительной молодости. Мальчики еще! Ему, старому политическому бойцу, было и завидно и досадно. Своя-то жизнь пусть и прошла в борьбе, по толку-то? А эти излучали такую силу, словно их глаза видели далекие горизонты. Совсем иной размах, совсем иные люди!

Старый эсер Медведев начисто отрицал программу большевиков, но примирялся с тем, что большевики тоже выступали против интервенции, оскорбляющей достоинство страны, попирающей ее еще совсем недавнее величие. На этой почве находились общие слова, притихала вражда. Большевики, надо отдать им должное, справедливо указывали на бандитские замашки всех генералов и атаманов. Адмирал Колчак, генералы Розанов и Гайда, атаманы Семенов, Калмыков, а теперь еще объявился какой-то Бочкарев — все они, если разобраться, мало чем отличаются от рыцарей «Мильонки». Отпетые личности, и недаром Запад от них отвернулся (в защиту Колчака, когда его расстреливали в Иркутске, никто и пальцем не шевельнул). Но вот японцы, японцы… Ох, проводят они американцев и натравят на демократию тех же Семенова, Калмыкова, Бочкарева. Потому-то земская управа и кооперируется с большевиками. Может быть, генерал Оой раскроет наконец пошире свои глазки и увидит, кого поддерживает большинство русского народа? С кем ему быть — с бандитами или с приличными людьми?

С врожденной деликатностью интеллигента Медведей начал выкладывать Лазо свои обиды на самоуправство Военного совета. Какие-то там перемещения отрядов, назначение и смещение командиров — дело ваше, земство в эти дела не вмешивается (хотя выговоры от японцев получает то и дело). Но что касается прямых прерогатив управы, тут уж, господа, извините! За последние годы общественной смуты и государственной неразберихи в Приморье скопилось огромное количество различных грузов, десятки миллионов тонн. С первого же дня большевики принялись потихоньку прибирать эти сокровища к рукам: грузят в вагоны и отправляют в сторону Хабаровска. Делается это, как удалось узнать Медведеву, по тайному распоряжению Москвы. Выходит, здесь распоряжается, чувствуя себя хозяином, Москва? Тогда на кой, простите, дьявол облекли доверием и всей ответственностью земскую управу? Фикция, да? Хоть бы в известность ставили! А то… объясняться-то с японцами, изворачиваться, лгать… да, да, и лгать! кому приходится?

Не выдержав тона, Медведев вскочил и забегал по кабинету. Щеки его тряслись от негодования. Он угрожал отставкой: «Пусть тогда расхлебывают кашу те господа, которые ее и заварили!»

Упреки председателя управы были справедливы. Военному совету удалось отправить на Амур остатки золотого запаса, сейчас на очереди военные склады. До поры до времени японская охрана на складах не вмешивалась, хотя и проявляла беспокойство. Так продолжаться бесконечно не могло. Японцы опомнились и приняли меры. Не могут они позволить, чтобы у них из-под самого носа уплывали такие богатства!

Успокоить обиженного председателя следовало одним: нельзя же допустить, чтобы народное достояние России досталось ее заклятым врагам. Вон на рейде Владивостока стоит громада японского крейсера «Ивами». Но кто же не знает, что это русский крейсер «Орел», захваченный японцами после Цусимского разгрома! Обидно видеть это русскому человеку. Очень обидно…

— Колчак, удирая из России, вез с собой русское золото. Думаете, кому он его вез? Или атаман Калмыков в Хабаровске: первым делом кинулся в шведский Красный Крест и забрал полмиллиона. Тоже ясно, что не в казну. Эти бандиты думают о России меньше всего.

Подействовало! Возбуждение председателя пошло на убыль. Набегавшись, он завалился в кресло и выставил на стол перед собой судорожно сжатые кулаки. Возразить было нечего. И Колчак, и атаманы — им место в арестантских ротах. Не вынести русскому сердцу и наглого хозяйничанья интервентов. Дожили, что во Владивостоке русский был обязан снимать перед японцем шапку, а в трамвае уступать место любому захудалому солдатишке…

— Не вижу, однако, почему бы не ставить нас своевременно в известность о всяких там ваших… эскападах. Что за сепаратизм, за сектантство? Даже я, я, — он ударил себя в грудь, — узнаю о ваших действиях с запозданием и, приходится признать, со стороны. Как это расценить?

— Военный совет работает в полном соответствии с полученными инструкциями. Если вы помните…

— Ничего я не помню, милостивый государь! Вернее, помню все, все, все! Вы же сами уговаривали меня взять на себя этот крест. Не проходит дня, чтобы я не получил замечания японцев. А я уже стар изворачиваться и лгать. Да, стар. Вас, молодой человек, еще не было на свете, когда я…

Словом, из длинной речи разобиженного председателя управы наконец-то выяснилось, что он вызван к японскому командующему. Гадать не приходилось: последует очередной выговор за решительные действия Военного совета.

— У нас имеется согласительская комиссия, — подсказал Лазо. — До сих пор все спорные вопросы разбирались там. И успешно, можно сказать…

Внезапно седой и грузный председатель управы приподнял лохматую бровь, и Лазо поразился молодому острому блеску взгляда. Старик явно насмешничал: «Пой, птичка, пой!» Лазо почувствовал себя неловко. Увлекся!

Старого воробья на мякине не проведешь.

— Ну-с, — не скрывая иронии, спросил Медведев, — так на чем мы остановились?

«Хорошо, оставим прятки!»

— Найдите момент и задайте генералу Оой один существенный вопрос: собирается ли он уводить свои войска? Вы же сами видите, все приметы говорят о совершенно обратном.

Медведев недовольно завозился в кресле. Этот молодой человек навязывал ему свое задание, словно посылал его в разведку. Однако он, старый политический боец, не намерен смотреть из чужих рук!

— Вы лучше скажите, что мне отвечать, когда он спросит о вашей конференции в Никольске-Уссурийском? Там, кажется, стоит ваш доклад.

Эге, старик отбросил всякую дипломатию!

Сергей Георгиевич поднялся и с самой лучезарной улыбкой, на какую только был способен, заявил.

— Поверьте, генерал Оой узнает об этом из своих источников. Вам незачем трудиться.

Кровь снова бросилась председателю в дородные щеки. Его открыто оскорбили подозрением в доносительстве… А молодой человек, уронив голову в коротком военном поклоне, уже выходил из кабинета. Что ж, господа, потом не обижайтесь! Сами виноваты…

Мстительное настроение не оставило Медведева и в коляске. Терпение его кончилось, выбор сделан. С большевиками договариваться бесполезно…

Теплый весенний день заливал раскинувшийся по холмам приморский город. Бухта Золотой рог в окружении двух берегов походила на тропическую лагуну. Вдали, за рейдом, синее море кипело белоснежными барашками. Мимо каменной тучи Эгершельда тихим ходом пробирались к выходу в океан громадные туши пароходов. Давным-давно привычная картина.

Убаюканный покачиванием покойной коляски, согретый солнышком и освеженный влажным океанским ветерком (экий райский выдался денек!), Медведев отходил душой и готовился к разговору с Коротышкой.

Недавно, находясь в гостях, играя в карты, Медведев увлеченно рассуждал о перспективах политической борьбы в Приморье. Один из партнеров ядовито поддел его замечанием, что земская управа всего лишь прикрыта розовой крышей, а само-то здание ее откровенно красное. Другой сказал еще обидней: крыша земская, а здание советское. Медведев отговаривался тем, что сотрудничество с большевиками вынужденное. Вот только бы японцы убрались к себе домой! Откроется простор для комбинаций. Конечной целью своей борьбы Медведев видел создание демократической республики на платформе сепаратизма. Московские большевики будут надежно блокированы «Читинской пробкой», и Приморье окажется как бы за рубежом центральной Советской власти. Справиться здесь с большевиками не составит такого уж большого труда.

Генерал Оой каждый раз поражал Медведева крохотным росточком, и председатель управы испытывал неловкость за свою тучную представительную фигуру. Поневоле приходилось смотреть на японца сверху вниз, Медведев поспешил свалиться в кресло, утонуть поглубже. Генерал, словно читая его мысли, благодарно и вежливо улыбался. Однако Медведев, давний здешний житель, не обманывался показною вежливостью японца. Вот с такою же улыбочкой он в случае чего велит и кожу снять!

По мнению Медведева, сложное время, переживаемое сейчас Приморьем, требовало жертв от всех, и будущий премьер был готов поступиться многим, даже пострадать. Против военной силы японского командующего он пока лишь располагал своим недюжинным опытом и искусством политика. Не может быть, чтобы он не перехитрил этого солдата, всю жизнь знающего один веский аргумент — солдатский штык. В крайнем случае на пользу дела не худо обратить и этот самый японский штык. Победителей не судят!

— Японские войска, — говорил генерал, топорща плечи и выставляя толстенький животик, — японские войска не имеют никакого отношения к борьбе политических групп у русских. Старый русский дом должен быть перестроен по русскому же образцу. Но гуманный смысл требует, чтобы в этом доме было хорошо жить всем. К сожалению, находятся нехорошие люди, они всячески мешают перестройке этого дома. Цель японских войск оградить хороших людей от людей плохих.

«Ловко! Это же он о том, что останется здесь до тех пор, пока не уберет всех нехороших».

Как можно дипломатичнее старик Медведев осведомился, кого же японский генерал считает именно плохими. Появился было Гайда — с ним быстро покончили. Генерал Розанов окончательно сбежал… Междоусобица, по всем признакам, подошла к концу. Русским остается парламентарный путь, чтобы решить все свои внутренние проблемы. Медведев едва не брякнул, что надобности в японских войсках никакой…

Желтое лицо японца на миг окаменело, затем снова расплылось в широкой улыбке.

Как бы упрекая старика за скрытность, генерал заговорил о том, что в Приморье с каждым днем растут военные формирования так называемых большевиков. Эти самые большевики исподволь, незаметно создают большую армию. Японскому командованию известно, что большевики уже располагают четырьмя дивизиями и двумя отдельными бригадами.

Осведомленность Коротышки поражала. Сам Медведев знал только, что большевики всего лишь перетасовывают свои отряды, вышедшие из тайги. Но какое дело японцам до партизанских формирований? Они что, никогда не видели их, не знали о их существовании? И знали, и видели. 31 января отряды со знаменами и с музыкой вошли в город, а недавно, в марте, участвовали в демонстрации. Почему такая придирчивость именно сейчас?

Глядя в желтые глаза своего собеседника, Медведев неожиданно представил, как поступит Коротышка с большевистскими главарями, попади они ему в руки, в полное и безраздельное распоряжение. По коже пробежал мороз. Похоже, что и сам этот пигмейчик в генеральских погонах понимает толк в мучительстве людей. И председателю управы пришла мысль о необходимой жестокости в современной политической борьбе. Неплохо бы, к примеру, натравить японцев на большевиков, арестовать хотя бы лидеров, — без головки большевики сразу потеряют всякую силу. Убивать их вовсе не обязательно, можно же просто изолировать. Впрочем, это дело не его, а самих японцев. Сами как-нибудь сообразят… Но если только его избавят от большевиков, развяжут ему руки… о, вот тогда он развернется!

Вовремя спохватившись, Медведев своего желания не высказал. Напористый японец немедленно сделает встречный ход и потребует, чтобы управа официально обратилась к нему за помощью.

Подождав достаточное время, генерал Оой взял со стола узенький листок бумаги с замысловато-четкими иероглифами.

— Мне сегодня передали одну важную бумагу. Эта бумага подписана каким-то Лазо. Так вот, пока такие, как Лазо, подписывают такие важные бумаги, необходимость в наших войсках существует.

Медведев слегка опешил от доверительной откровенности японца. Что это — дерзость? Или доверие как единомышленнику, которому тоже не с руки вожжаться с большевиками? Однако всякая двусмысленность исчезла: японцы из Приморья не уйдут. Именно так Медведев понял заявление генерала.

Пока он прикидывал в уме достаточно решительное, но не выходящее за рамки вежливости возражение, генерал Оой завел речь о недавних выборах в Совет. Конечно, это внутреннее дело русских, однако надо понять и положение японского командования: просто кружится голова от обилия учреждений, претендующих на власть. К земской управе еще прибавился Совет. Кто из них владеет положением? С кем из них японскому командованию поддерживать официальные отношения?

Медведев с достоинством заявил:

— Все войска, как вы знаете, признали власть земской управы!

— Но ваша партия, господин председатель, тоже принимала участие в выборах.

— В блоке, в блоке, господин генерал. Это в традициях демократического парламентаризма.

Глянув в глаза Медведева, японец как бы проник в самые глубины его мятущейся души. Затем вежливо осведомился, не собирается ли он переменить партию и стать большевиком. Ведь победу на выборах в Совет как будто одержали именно большевики. Следовательно, им и будет принадлежать там власть.

Конец беседы Коротышка скомкал. Ему принесли какую-то бумагу, и он поблагодарил господина председателя за счастье насладиться его обществом. Снова оказавшись в спокойной кожаной коляске, Медведев сообразил, что нахальный японец, отбросив всякие церемонии, попросту обдурил его: во-первых, хлестко и обидно отчитал за выборы в Совет, во-вторых, дал понять, что войска японские останутся в Приморье столько, сколько будет нужно, в-третьих, сам он, генерал Оой, не намерен в дальнейшем считаться ни с господином председателем земской управы, ни с самой управой, ни тем более с недавно избранным Советом.

«Зачем же все-таки он приглашал меня? Убей бог, ничего не понимаю. А ведь пригласил заранее, назначил время, ждал… Ох, что-то замышляют, к чему-то подбираются…»