Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Отпуская Лазо из лазарета, доктор Сенкевич не протестовал. Обстановка в Приморье требовала, чтобы командующий незамедлительно вернулся на свой пост.

События нарастали с непостижимой быстротой. Партизанские отряды, выйдя из тайги, возвращали позиции, утраченные в летних боях. В октябре белогвардейцы вместе с интервентами оказались вытесненными с побережья. Партизаны заняли Тетюхинский рудник и город Ольгу. Вскоре противник покинул станции Тигровая и Владимиро-Александровская. В руках белогвардейцев оставались лишь Сучанские копи, Романовна и Шкотово. Партизанский фронт приближался к Владивостоку.

Доктор Сенкевич посетовал, что лечение не удалось довести до конца, и наказывал всячески избегать простуды. «Долечимся после победы», — сказал Лазо, и они обнялись.

Прежде чем отправиться во Владивосток, Сергей Лазо встретился в Белой пади с Николаем Ильюховым. Все время, пока командующий находился в лазарете, его обязанности исполнял вот этот подтянутый стройный человек, которого суровая таежная жизнь, казалось, навсегда разучила улыбаться. Высокий юношеский лоб его разрезала скорбная складка. Лазо уже знал о досадных провалах в Никольске-Уссурийском, в Казанке, в Светлом яре. Сейчас Ильюхов с головой ушел в подготовку восстания среди солдат 34-го пехотного полка, стоявших гарнизоном в Сучане.

О событиях «в России» Сергей Георгиевич знал лишь, что Красная Армия взяла Барнаул и Томск, бои идут под Красноярском.

— Недавно партизаны заняли Минусинск, — добавил Ильюхов. Но у него была и неприятная весть. Из Владивостока поступило сообщение о восстании генерала Гайды. Авантюрист в генеральских погонах сумел использовать накаленную обстановку и спровоцировал ненужное кровопролитие.

Расставаясь, они договорились, что тактика остается прежней: нейтрализация войск интервентов и борьба за каждого солдата в колчаковской армии. Ильюхов сообщил, что во Владивостоке очень активно работает бежавший осенью из лагеря Всеволод Сибирцев. В гарнизоне города большевики полностью завоевали солдат инженерной роты на Первой речке и батальон егерского полка. Надежной опорой генерала Розанова остаются, по существу, лишь офицерская школа и классы гардемаринов на Русском острове.

— Когда вы намечаете восстание в сучанском гарнизоне? — спросил Лазо.

— На конец ноября.

Ильюхов добавил, что к назначенному сроку он сам переберется в казармы полка, кроме того, из Улахинской долины к Сучану подтянется партизанский отряд. Неудачи на этот раз как будто не должно быть. Опыт научил, и предусмотрена каждая мелочь.

Из Белой пади Сергей Лазо отправился на Мельники. Маленькие станции остались без охраны, и там легко сесть на поезд. Сходить на вокзале во Владивостоке очень опасно, поэтому он доедет до станции Океанская, там его будет ждать связной.

К Мельникам, он вышел ранним утром. Наступила оттепель, с еловых лап плюхались пласты сырого снега. Станционное здание казалось вымершим. Горбина крыши почернела, обнажилась, ветер рвал из трубы жидкий дым. Поезд подошел, натужно скрипя изношенными вагонами. Станция сразу ожила. Когда паровоз взревел и, отчаянно пыхтя, стронул перегруженный состав, Сергей Лазо вместе с пассажирами влез в переполненный вагон.

Весь день попутчики рассказывали, какие строгости во Владивостоке. Немолодой человек в путейской фуражке уверял, что никаким документам веры нет. Не понравишься проверяющему — и каюк. С верхней полки свешивалась лохматая башка и подтверждала — правда, правда. Старуха, сидевшая, как курица, на двух мешках, обмирала. Ее во Владивостоке должен был встречать зять.

— Это зря, — тоном знатока изрек путеец. — Тебя, по причине старости, могли бы и не тронуть, а с зятем… — и махнул рукой.

В полдень лохматый с верхней полки слез, и они с путейцем расположились закусить. Выпив, путеец сделался угрюм, лохматый же, напротив, распахнулся и затрещал. Ему почему-то понравился сидевший в углу Лазо, он дружески хлопал его по плечу и уверял, что они где-то виделись.

— Атаман у нас был… ну капля в каплю! А знал я всех и видел их, как вот тебя сейчас. Ей-бо, не вру! И Гамова, и Калмыкова самого, об остальных нечего и говорить. Ну что тебе сказать? Фуфыры они все, душонка заячьи. Не веришь? А вот слушай. Займут они деревню, в хороших хатах сами лягут, по бедным лошадей поставят. И давай мужиков терзать! «Вещей нету? Так. А денег тоже нету? Так. Ну, тогда спина имеется, пускай она и расплачивается. Ложись!» А в одной деревне по неосторожности двойняшки на глаза попались. Так атаман из кожи прямо вылез. «Нет, говорит, никак не могу такого допустить: до того вы, черти, друг на дружку похожие живете. Кидайте жребью, кому из вас жить, кому помирать». И кончил одного, не вытерпел… В хатах всегда грязь и безобразье всякое, баб сразу к начальству волокут, мамаш, которые постарше, мыть полы приставят, а с дитенками, чтоб шуму лишнего не производили, — об печку головой. Ну, и это жизнь? Тут каждый взвоет. И вот смотрел мужик на всю эту музыку, смотрел — подперло. Та война, немецкая, она была без толку. А эта, она со смыслом, заведена не начальством, а самими нами в для жизни. Правильно я говорю?

Клонило в сон, невмоготу хотелось спать, и Сергей Георгиевич попросил лохматого уступить ему на часок свою полку.

— Да, браток… Да с нашим удовольствием!

Он помог Лазо улечься и не отставал, досказывал самое сокровенное, что таилось на душе.

— Грамоты я не знаю, не обучен, но про толк какими словами ни говори — сразу раскушу. Требую, конечно, самых простых слов. С вывертом-то и неправду ведь подсунут.

— Атаманы! — загудел путеец. — Знать бы, чему их, паразитов, обучали? Зато приглядись к этим самым… к большевикам. Живут они без всякой святости, при случае и черным словом не побрезгуют, но уж насчет чего такого — нет. И в чужом барахлишке рук не полощут, и обессиливать людей не позволяют. Что узнали, что заимели — все с тобой пополам. И это правильно, так и надо. И еще просто у них все. Командиры ихние — одна слава только. Босиком который, без коня. Только и отлички, что бинокля на груди. А делают военное, отчаянное дело…

Вечером Лазо слез на станции Океанская и, как было условлено, принялся прогуливаться по чахлому бульварчику. Народ попрятался по домам, над облетевшими деревьями бульвара гомонили, устраиваясь на ночь, вороны. Кто же придет связным? Лазо незаметно посматривал по сторонам. Из переулка показалась женщина, она шла быстро, словно опаздывая на свидание. Сергей Георгиевич невольно замедлил шаг, хотя это запрещено инструкцией: он узнал милое скуластое лицо Маши Сахьяновой.

Поздоровались, пошли рядом.

— Как мы поедем? Снова поездом?

Мария рассмеялась.

— Пока пешком.

Она объяснила, что им придется идти пешком («так безопаснее»), а по пути их подберет товарный поезд. Машинист паровоза уже предупрежден.

Смеркалось быстро. Они шагали вдоль железнодорожного пути. Мария рассказала, что недавно во Владивостоке побывала Ольга, доставила исключительной важности шифровку. Приезжала она с Адочкой. Ребенок здоров.

Ему хотелось побольше расспросить про Адочку, однако он сдержался.

Мария стала рассказывать о самых неотложных делах. Подпольщики Владивостока сейчас готовятся к городской партконференции. Народу съедется много. Как скрыть такое многолюдство от охранки?

— Документы для вас готовы, Сергей Георгиевич. Придется вам побыть грузчиком с мельницы. Одежду завтра подберем. Тяжеловато с квартирой. Хозяева боятся пускать незнакомых людей. Но что-нибудь найдем.

Из остальных новостей Лазо обрадовало сообщение о хорошо налаженной системе связи с товарищами «с той стороны». Сейчас многие замыслы противника уже не; являются для нас секретом. В этом свидетельство изменившейся ситуации, свидетельство, если хотите, нашей, силы, наших возможностей.

Позади раздался свист паровоза. Мария и Сергей Георгиевич остановились. Два огненных глаза приближались из темноты. Лязг вагонов оповестил, что поезд замедляет ход. Горячая машина поравнялась, обдала маслянистым теплом. Сверху позвал незнакомый голос. Сергей Георгиевич помог взобраться Сахьяновой, затем уцепился за скользкую ручку сам.

— Устали? — спросил у Сахьяновой машинист. — Мы немного с опозданием. Но к Седанке нагоним.

Поезд стал разгоняться, быстрее, говорливее застучали колеса…

Вновь обосновавшись во Владивостоке, Сергей Лазо с первого же дня занялся подготовкой бескровного переворота. Вместо военного отдела при областном комитете партии был создан военно-революционный штаб с шестью отделами: мобилизационно-организационным, снабжения, связи, разведки, оперативным и санитарным. На всех заводах, в мастерских, на Эгершельде и в порту рабочие объединялись в боевые десятки, эти десятки сводились в сотни. Оберегая организацию от провалов, Сергей Лазо разработал правила строжайшей конспирации. Нарушение правил каралось партийным судом.

Выдающимся событием явилась декабрьская городская партконференция, состоявшаяся в обычной рабочей бане. Приближался день восстания, боевые отряды рабочих получали оружие, в колчаковских частях работали агитаторы, к городу подтягивались из таежных районов партизанские отряды.

От Ильюхова поступило радостное сообщение: гарнизон Сучанского района восстал. В последнюю минуту офицеры попытались обратиться за помощью к японцам, однако было уже поздно: солдаты разобрали оружие и сумели захватить пулеметы. Перебив офицеров, четыре роты двинулись к партизанам. Солдат встретили в деревне хлебом-солью. Соединив партизанский отряд и солдат гарнизона, штаб организовал 1-й Дальневосточный советский полк. Это была прекрасно вооруженная, крепкая дисциплиной воинская часть. Ильюхов сообщал, что полк в любой момент готов выступить во Владивосток.

Во всем Приморье последними островками белогвардейской власти оставалось несколько крупных гарнизонов, да в самом Владивостоке в морозной дымке скованного льдом залива маячил Русский остров. Сельские районы, где хозяйничали партизаны, уже не признавали генерала Розанова.

С Иманом, Спасском и Никольском-Уссурийским бесперебойно работала хорошо налаженная связь. Вишлин несколько раз на дню доставлял Лазо коротенькие шифровки. В гарнизонах этих городов большевистская пропаганда совершала свое неумолимое дело. Солдаты отказывались признавать власть колчаковского наместника.

Японцы… На них оставалась последняя надежда генерала Розанова. Однако на подпольной партийной конференции большевики сделали исключительно тонкий ход: они приняли решение бороться за передачу власти областной земской управе. И японцы, стиснув зубы, вынуждены были сделать вид, что в это верят. В советском Приморье еще находились воинские контингента «союзников», и генералу Оой приходилось, слащаво улыбаясь, играть непривычную роль миротворца.

Между тем события грозили взрывом, обстановка продолжала угрожать великим кровопролитием. Намерения японской военщины не оставляли никаких сомнений. Как только последний американский солдат покинет Дальний Восток, период благопристойного поведения японцев тут же кончится. Оставшись хозяевами положения, они воспользуются любым поводом, чтобы применить вооруженную силу.

После партийной конференции в декабре девятнадцатого года поведение большевиков стало более целеустремленным. В начале января с необыкновенным успехом удалось провести однодневную всеобщую забастовку. Огромный город словно умер. Власти, понимая, что малейшее промедление подобно поражению, лихорадочно искали выход. На солдат надежды больше не было. Оставались лишь японцы. Они, конечно, с радостью помогут, однако сперва нужно выпроводить из Приморья американцев. А тем временем в частях владивостокского гарнизона солдатское недовольство достигло критической точки. Взрыв мог последовать в любой момент — достаточно неосторожного выстрела из винтовки. Как раз этого и ждет отчаявшийся враг. Большевики изо всех сил старались не дать заговорить оружию. Ненавистный режим Колчака, стоивший стольких жертв трудовой России, здесь, на Дальнем Востоке, должен был рухнуть без единой капли крови…

В письме из Никольска-Уссурийского, о котором сообщил Вишлин, «сделка на хлеб» намечалась на 24 января, в крайнем случае днем позже. Срок выступления никак не устраивал подпольный областной комитет. Следовало удержать товарищей, выиграть хотя бы несколько дней. Надо выступать всем дружно, а не по частям. Но, с другой стороны, если у них там уже чуть не горит… У Ильюхова в Сучане, в 34-м пехотном полку, офицеры, прознав о готовящемся восстании, едва не сорвали все дело. Средство у них одно — забрать и запереть винтовки, оставить солдат без оружия, с голыми руками. Этого, конечно, допускать не следует, однако, если имеется хоть какая-то возможность оттянуть решительный шаг…

Ответ в Никольск Сергей Лазо сел писать сам.

«…Насчет того, что сделка на хлеб состоится 24-го или 25-го, мы со своей стороны многого сказать не можем — вам виднее. По этому поводу должны сообщить вам следующее: мы будем своевременно извещены о всяком предполагаемом продвижении японцев в сторону Никольска и передадим его немедленно вам. В случае отправления японского эшелона в Никольск мы не допустим этой отправки, либо устроив крушение, либо испортив путь. Так что возможность увеличения японских сил в Никольске со стороны Владивостока пока вас не должна тревожить. Вас также интересует вопрос о том, что должен делать сейчас владивостокский гарнизон. Мы призываем части сохранять спокойствие, не предпринимать никаких сепаратных выступлений, поддерживать тесную связь с Военревштабом и оказывать сопротивление при попытках разоружения. При данных условиях мы не считаем возможным какое бы то ни было выступление воинских частей во Владивостоке… Спешить с выступлением не в наших интересах, и если вас к этому не побудили какие-либо особые причины, то лучше выступление отложить… В понедельник выйдет четвертый номер „Коммуниста“, который мы перешлем вам. По выходе номера мы выпустим листовку по поводу текущих событий…»

Он заканчивал письмо, когда в дощатую дверь раздался условный стук. Это мог быть только связной. Военревштаб не имел помещения, важные сведения доставлялись сюда, в эту каморку, особо проверенными людьми. Появление связного в такой неурочный час означало только одно: произошло что-то из ряда вон выходящее.

Так и оказалось. Сегодня рано утром в Коммерческом училище, где располагался егерский полк, едва не вспыхнула перестрелка. Группа офицеров решила забрать у солдат винтовки и запереть их в цейхгауз. Полковой комитет воспротивился и приказал солдатам оружия не сдавать, а офицеров арестовать. Командир полка в панике бросился к коменданту Владивостокской крепости генералу Вериго. Бунт, в полку настоящий бунт!

«Вот оно, — первое, что подумал Сергей. Холодок острой опасности коснулся сердца. — Что им стоит теперь обратиться за помощью к японцам? Но какие молодцы егеря: оружия не сдали, а до столкновения не допустили. Дисциплина — великая вещь!»

— Что комендант крепости? — спросил Лазо. — Какие-нибудь меры принял?

Генерал Вериго, узнав о бунте солдат, послал егерям ультиматум: не позднее десяти часов вечера восстановить у себя надлежащий порядок.

«Так… Десять вечера… Время еще есть. Лишь бы солдат не спровоцировали на выступление. А ну случайно выстрелит чья-нибудь винтовка?..»

— Резолюция егерями вынесена? Послана?

Этого связной не знал.

— Подождите немного. Сейчас будет ответ.

Приготовив лист бумаги, Сергей задумался. Бунт в полку — достаточный повод, чтобы японцы применили вооруженную силу. Но для этого к ним должны обратиться за помощью. Неужели снова, как с авантюристом Гайдой? Может быть, генералу Розанову станет совестно соваться к японцам с каждой мелочью? Ему же нужно доказать, что, несмотря на брожение в гарнизоне, он все еще хозяин положения в городе. Генерал Оой при всем своем крохотном росте умеет взглянуть на просителя с непередаваемым превосходством! Нет, с таким пустяком, как бунт солдат в одном из батальонов, Розанов непременно должен справиться сам. Это его последняя возможность восстановить свою шаткую репутацию в глазах японцев… Сергей Георгиевич бросил взгляд на часы.

Именно сейчас, в эти минуты, где-то спешно совещаются. Генерал Вериго, конечно, тут же поехал к генералу Розанову. Конечно, надеются справиться своими силами. Если разобраться, прямого бунта нет, всего лишь неподчинение приказу… Любопытно, чей это был приказ: отобрать оружие?

Именем Военревштаба полковому комитету егерей приказывалось не теряя ни минуты вынести резолюцию о том, что солдаты признают законной властью в Приморье не атамана Семенова и не генерала Розанова, а областную земскую управу. Резолюция должна быть немедленно послана председателю управы Медведеву (угол Светланской и Алеутской), чтобы он содержание резолюции сообщил представителям «союзников». В дальнейшем егерям предлагалось не предпринимать активных действий и занимать чисто оборонительную позицию.

«Медведев, Медведев… Сообразит, конечно, какой пороховой момент, и примется тянуть, волынить, выторговывать уступки. Старый заслуженный эсер, к большевикам у него непримиримое отношение. Столько лет стычек, самой откровенной вражды! Уж он не упустит возможности посчитаться за прежние поражения.

Переговоры с председателем земской управы лучше всего поручить Роману Цейтлину, человеку мягкому, обходительному, с дипломатической жилкой. У него поразительная способность выслушивать все, что бы ни говорилось, с тихой, вежливой улыбкой, сохраняя ровную доброжелательность. Медведеву его не сломить, не переговорить. Распетушится на первых порах и быстро выдохнется. Тут его Роман и дожмет…»

Поручение Военревштаба изумило Цейтлина.

— Сергей Георгиевич, но не такой же уж дурак Медведев! Старый зубр, на политике все зубы съел. Думаете, он не понимает, что попадает между молотом и наковальней? С одной стороны — японцы, с другой — мы. Ему сейчас выгоднее отсидеться в стороне. Двое дерутся, третий не лезь!

— Хватит, посидел! — отрезал Лазо. — Бейте на патриотизм. Розанов — бандит, он это знает лучше нас. Японцы — оголтелые враги России. За что же он боролся до седых волос? Припомните ему все лозунги: Россия, родина, народ. Управе вручается власть в крае. Когда он еще этого дождется?

Цейтлин поежился.

— Власть-то уж больно… того… ненастоящая.

— Убедите его, что все воинские части признают только власть земской управы. У него на руках уже должны быть обращения полковых комитетов. И он получит еще! Насчет этого уже отданы указания. А раз так, то управу вынуждены признать и «союзники».

— Ну, если только так…

— Теперь — самое главное. Как только Медведев согласится, пусть немедленно — слышите? немедленно, связывается с консулами. Егеря не хотят подчиняться только генералу Розанову, они целиком и полностью за власть управы. Медведев обязан взять их под защиту. И вообще ему следует держать с консульским корпусом постоянную связь. Японцев надо поставить перед лицом всего мира. Кстати, пока вы будете уламывать Медведева, я сяду и набросаю обращение к консулам. Что бы ни происходило у нас в городе — это наше сугубо внутреннее дело. Вмешаться, как вы понимаете, могут только японцы. Так вот пусть «союзники» и придерживают их. Все-таки с ними японцы еще вынуждены считаться…

Разговор с Цейтлиным занял совсем немного времени, но, вернувшись домой, в свою каморку, Сергей Лазо застал нескольких связных и у каждого — экстренное сообщение.

«Какое все-таки неудобство, что нет помещения для штаба! Необходим и телефон… Когда мы сможем наконец работать и не думать об опасности? Столько времени теряется напрасно!»

Из Спасска сообщали, что в городе произошло настоящее сражение. Отряд партизан напал на колчаковский гарнизон. Борисов, командир партизан, разбил отряд на четыре группы. Первая группа, незаметно просочившись в город, перерезала телеграфные провода, другая напала на караульное помещение, третья блокировала японский бронепоезд, чтобы он не пришел на помощь колчаковцам. Сам Борисов возглавил атаку на казармы солдат. Бой вышел коротким, солдат удалось разоружить. Захвачены трофеи: 700 винтовок и 600 ручных гранат, пулемет «максим», много патронов. Японцы, услышав стрельбу, всполошились, но их удалось убедить, что вмешиваться не нужно.

Возле станции Шкотово 2-я рота Дальневосточного полка напала на белогвардейский бронепоезд «Единение России». Команда сухопутного броненосца не оказала ни малейшего сопротивления. Бронепоезду присвоили новое название: «Освободитель». Стальная крепость на колесах под красным флагом двинулась на станцию Угольная, откуда начиналась Сучанская ветка железной дороги.

Вокруг Владивостока бушевало настоящее половодье народной войны. В Никольске-Уссурийском солдаты гарнизона объединились с партизанами и с красными знаменами вступили в город. Без единого выстрела был занят Иман. Сложили оружие белогвардейские гарнизоны в Гродеково, Раздольном, Черниговке.

Ночью, собравшись у Лазо, члены Военревштаба пришли к выводу, что пробил решающий час. Стихийные выступления партизан и воинских частей требовали постоянного руководства. Сейчас дорога была каждая минута. У подпольщиков имелось помещение, которое удалось уберечь от подозрения контрразведки даже в самые суровые времена. Это была скромная квартирка рабочего на Селенгинской улице, там многие месяцы находилось паспортное бюро. Туда, в две тесные комнатки, и перебрался военный штаб. Топилась печь, горела керосиновая лампа, усталые люди закусывали хлебом с кипятком, на железной коечке спал, засунув под подушку голову, Вишлин, — его, от усталости валившегося с ног, заставил лечь Сергей Лазо. «Отдохни, а то завтра будет слишком горячо. Пригодишься…» Сам Сергей сидел за простым кухонным столом и быстро писал.

Утром в домишко на Селенгинской улице донеслись раскаты орудийных выстрелов. Вскочили на ноги. Всеволод Сибирцев застыл с непрожеванным куском за оттопыренной щекой. Он только что явился в штаб. Вчерашний день он провел в егерском полку, а всю ночь напролет совещался с товарищами из Центрального бюро профсоюзов. На 31 января пролетариат Владивостока готовил всеобщую забастовку.

Ударило снова, задребезжали в окошках стекла.

— Это в Коммерческом. По егерям…

Треснул винтовочный залп, простучала длинная пулеметная очередь.

— Неужели они не выдержали и отвечают?

— Товарищи, надо срочно разведать, — распорядился Лазо. — Не хватало нам еще!

— Но Медведев уже связался с консулами, — доложил Цейтлин, — «союзники» в курсе всех событий.

В помещение вбежал запыхавшийся Вишлин.

— Все в порядке, — доложил он. — Ничего страшною.

Выяснилось, что раздосадованный отказом егерей на ультиматум коменданта крепости генерал Розанов распорядился двинуть против бунтовщиков отряд гардемаринов и 1-й батальон инструкторской школы с Русского острова. Нападающие повели наступление по всем правилам и сначала открыли пальбу из орудий. То, чего опасались члены Военревштаба, не произошло: егеря проявили выдержку, с их стороны не раздалось ни единого выстрела. Ворвавшись в Коммерческое училище, гардемарины и инструктора разоружили егерей и по льду залива увели их на Русский остров.

Японцы пока не проявляли никакой активности. Роман Цейтлин уверял, что земская управа прямо-таки воодушевлена резолюциями воинских частей и с увлечением налаживает отношения с консульским корпусом. Самому Медведеву неимоверно льстит «всемирное признание» его кабинета, получившего наконец давно желанную власть во всем Приморье.

— Будем считать, — подытожил Лазо, — что генерал Розанов нам помог. Он не стал обращаться к японцам, захотел справиться своими силами. Представляю, как японцы злятся на него!

— Но «союзники»-то! — напомнил Цейтлин.

— Конечно, пока японцы вынуждены с ними считаться. Но надолго ли, вот в чем вопрос?

Принесли свежий номер «Коммуниста», тут же прибежал связной с запиской Медведева: председателю земской управы требовалось срочно увидеться с «большевистским дипломатом» Цейтлиным.

— Что-то у него случилось, — высказал Роман догадку.

Разворачивая газетный лист, Сергей Лазо с удовольствием вдохнул запах типографской краски. На первой странице помещалась его статья «Япония и Дальний Восток». Он быстро пробежал ее глазами. Строчки, которые рождались в одиноком размышлении, при свете коптилки, теперь, набранные шрифтом и оттиснутые на бумаге, уже казались чуточку чужими, не своими. В статье он говорил о том, что японцы явно наращивают военные силы и собираются оккупировать Приморье, как они это сделали недавно с Кореей. Сопротивление американцев? Нет, вряд ли они будут мешать.

Перечитав последний абзац статьи, Сергей раздумчиво почесал висок. «Дальневосточный областной комитет Российской коммунистической партии (большевиков) смотрит на себя как на один из отдаленных отрядов, осуществляющих политику Совета Народных Комиссаров в Москве и руководящих борьбой с внешней и внутренней реакцией на Дальнем Востоке…» Признание откровенное! Впрочем, генерал Оой не слеп и сам видит все, все понимает. Зато наши люди, прочитав статью, проникнутся уверенностью: Советская власть в Приморье существует и активно действует. А это — главное…

Они поговорили с Всеволодом Сибирцевым о подготовке к всеобщей забастовке. Парализовав жизнь города, рабочий класс окажет большую помощь партизанам и солдатам. Недавно, в начале января, забастовка прошла блестяще… Сибирцев пожаловался на пестроту в составе Центрального бюро. Во Владивостоке сейчас действовало несколько десятков профессиональных союзов. Имелись такие, о которых он не имел и представления: курьеров, швейцаров, сторожей, домашней прислуги. Но тон, конечно, задают металлисты и портовые грузчики.

Вернулся из областной управы Цейтлин. Он доложил, что Медведев получил решительное заявление японцев. Генерал Оой извещал председателя управы, что командование императорской армии поставлено перед необходимостью принять решительные меры. Если партизаны начнут боевые действия в зоне расположения японских войск (это касается и беспорядков в белогвардейских гарнизонах), то японским частям будет незамедлительно отдан приказ выступить. Грозное заявление! Никто не сомневался, что японцы откликнутся на события в егерском полку. В ожидании новых происшествий они положили палец на курок. Если говорить откровенно, то заявление составлено не столько для управы, сколько для консульского корпуса. Это была дань той зависимости, которую генерал Оой еще испытывал от присутствия в Приморье «союзников», ну и в какой-то мере перед так называемым мировым общественным мнением.

— А нервничают, — заметил Всеволод Сибирцев. Хитровато щурясь, он теребил отросшую бородку. — Представляю, как им хочется поскорее спровадить домой американцев.

— Мне еле удалось успокоить Медведева, — рассказывал Цейтлин. — Но ясно одно: японцам сейчас достаточно любого шального выстрела. Плевать они хотели на то, что о них скажут! Посмотрели бы вы, что делается в городе. Патрули усилены, отряды движутся к вокзалу, в порт. Это бросается в глаза.

— А на что у нас управа? — возразил Лазо. — Надо потребовать, чтобы Медведев срочно направил протест. Пусть Оой ответит, на каком основании он захватывает город. Причем протест надо составить в сильных выражениях. Нечего с ними миндальничать!

Цейтлин в сомнении покачал головой.

— Не согласится Медведев. Он и без того…

— Это его право — протестовать. Это даже его обязанность! Власть он или не власть? Поезжайте к нему и уговорите. Заставьте, наконец!

В окошках уже серели сумерки. День пролетел незаметно. Кто-то поставил перед Сергеем кружку с кипятком. Отламывая кусочки черствого хлеба, он бросал их в рот и запивал. Вкуса еды он не чувствовал. Голова горела. Всем существом он ощущал, что обстановка накалилась до предела, чаши на весах колеблются, сейчас важно и не тянуть, но в то же время и не допустить оплошности.

Беспрерывно поступали сообщения из Спасска, Сучана, Охотска, Шкотово, Каменки. Солдаты, не встречая сопротивления, арестовывали офицеров, захватывали пулеметы. Переворот пока совершался без капли крови. Оставался один Владивосток.

Гарнизон города был полностью на стороне большевиков. Исключение составляли отряд гардемаринов и 1-й батальон инструкторской школы, которые прибыли с Русского острова для расправы с егерями. Эти части расквартированы в городе. Генерал Розанов оставил их для собственной охраны. Правда, в любую минуту он мог затребовать подкрепления с Русского острова. Только там еще находились части, на которые ое мог положиться.

Если Владивосток называли Петроградом Дальнего Востока, то Русский остров был его Кронштадтом, Запирая вход в бухту Золотой рог, он имел важное стратегическое значение. На острове находились офицерская школа, готовящая кадры для колчаковской армии, курсы унтер-офицеров, казармы гардемаринов. Начальник офицерской школы полковник Пешков — ярый монархист, под стать себе он подобрал и преподавательский состав. В гардемаринские классы, как правило, зачислялась только «золотая молодежь». Именно этими силами генерал Розанов быстро и без пощады подавил в прошлом году мятеж авантюриста Гайды.

Гарнизон Русского острова представлял опасную силу. Он мог сыграть и роль провокатора: начать боевые действия и обратиться за помощью к японцам. А тем только того и надо!

— Надо послать на остров человека, — предложил Лазо. — В конце концов, они же русские люди! Для кого они хотят таскать каштаны из огня?

— Они там разорвут любого, — заметил Вишлин. — Этот народ я знаю. Не дадут и рта раскрыть.

— Я отправлюсь туда сам, — объявил Лазо.

В комнате наступило молчание. Стало слышно, как потрескивает фитиль лампы. Проклятые лавочники подливают в керосиновые бочки воду.

— Че-пу-ха! — отрезал Всеволод Сибирцев. — Кто тебя пустит? Это чистейшее безрассудство.

Сергей усмехнулся.

— В их злость я верю. Но возьмите в расчет и другое. Представьте себя сейчас на Русском острове. Дальше отступать некуда — океан. А за спиной — страна, народ, родные, близкие. Ну? На что же они надеются? На чудо? Глупости. Это народ бывалый и все понимает. Какие уж чудеса!

— Все равно никто тебя не пустит, — заявил Сибирцев. — Ты нужен здесь. Ты представляешь… если вдруг…

— Опасно, да, — согласился Сергей. — Но какой выигрыш! А у японцев, по существу, это сейчас единственная надежда.

— Мальчишество, больше ничего… — продолжал упорствовать Сибирцев.

Их спор прервал вернувшийся Цейтлин. Лицо его сияло. Старик Медведев на удивление легко согласился подать протест японцам. Больше того, он предложил немедленно отправиться к генералу Оой и пригласил с собой Цейтлина. Председатель управы, как видно, вошел во вкус своего «премьерства». Японский командующий поманежил посетителей в приемной, однако при разговоре рассыпался в любезностях и, выслушав протест, предложил создать совместную комиссию для разбора всех спорных вопросов, которые могут возникнуть в дальнейшем. Настроен он был самым миролюбивым образом и старался дать понять, что верит в дружбу и сотрудничество.

Слушая рассказ, Сергей Георгиевич слегка покачивал головой. Странно, странно… Генерал Оой и эдакая покладистость! Что-то тут не так. Естественней выглядели бы раздражение японского генерала, даже гнев, угроза. Но нет — улыбочки… Сомнений не оставалось — японцы что-то замышляют и по своему обыкновению ловчат, отводят подозрения.

— Сладко поет, — заметил Лазо и вспомнил недавно прочитанные шифровки от товарищей с «той стороны». Показное дружелюбие генерала его нисколько не обманывало. Самая обычная лукавость! — Нам следует помочь Медведеву еще в одном. Как только произойдет переворот, управа выступит с обращением к народу. По сути дела, это наша программа…

Достав листочек с карандашными записями, Сергей Георгиевич изложил самые важные, на его взгляд, требования: освобождение политических заключенных, ликвидация остатков колчаковской власти, восстановление политических и гражданских свобод, установление общественного контроля над торговлей и промышленностью, снабжение населения продовольствием, создание комиссии для нормирования заработной платы.

— А в конце обязательно вклеим о мерах к прекращению интервенции. Это самое важное, — сказал Лазо я с улыбкой обратился к Роману Цейтлину: — Медведев, конечно, заартачится, но тут уж вам его надо дожать.

— Легко сказать! — засмеялся Цейтлин. — Его уламываешь, жмешь, а он носится по кабинету, вскидывает руки и причитает: «Дожил, дожил! Гоняют, как мальчишку на побегушках. И кто?»

— Ссориться с японцами ему не с руки, — вставил Сибирцев. — Под их крылышком ему уютнее. Он же понимает, что мы с ним и часу не проживем.

— С первого же дня мы должны взять в свои руки Военный совет управы, — продолжал Лазо. — Точнее, не упускать. Самому Медведеву с японцами не сладить.

Сибирцев внимательно вгляделся в воспаленные глаза Лазо.

— Ты бы лег, отдохнул. Койка как раз свободна.

— Да нет, я ничего… Тут кое-что еще необходимо сделать. На «Печенге» у нас народ надежный? А на миноносце «Богатырь»? Оттуда надо взять людей, чтобы прикрыть Амурскую батарею… А кто у нас на Русском острове? Абрамов? Но он ведь, кажется, эсер? Гм, гм… Но вот что я сейчас подумал. На Русском острове сейчас егеря. Пусть без оружия, под арестом, но — наши же! Это важно.

— На Русский остров все равно пойдет кто-то другой, не ты! — веско заявил Сибирцев, сразу догадавшийся о том, что исподволь точит военного руководителя переворота.

На этот раз Лазо уклонился от спора.

— Ну, еще обсудим, посмотрим…

Лампа на столе замигала и пустила длинный язык копоти.

— Керосин кончается, — быстрее всех сообразил: Сибирцев. — Сейчас долью.

Бидончик с мятыми боками оказался пуст. Весь керосин сожгли. Сибирцев почесал бородку.

— Придется у хозяев попросить. Потом рассчитаемся.

Скоро он вернулся и с улыбкой обратился к Лазо.

— Не отдохнешь немного? Хозяйка тебя жалеет. «Здесь ему, говорит, не дадут, пускай у нас ложится. Я, говорит, ему уже постелила».

Снова заправляя лампу, Всеволод дал остыть стеклу и протер его тряпкой. Всем показалось, что комната озарялась, необычайно ярким светом: Лазо живо подвинул к себе кипу бумаг. До утра предстояло составить и разослать инструкции всем военным организациям: конкретные указания о том, кому какой дорогой двигаться к Владивостоку, где могут помешать японцы и как их обойти, чтобы к назначенному часу занять позиции.