Огненное сердце

Глава 24

– Амаль, ну ты долго еще?! Мы, блин, опоздаем!

Смотрю на красные пятна, отпечатавшиеся на салфетке. Ну… Этого стоило ожидать. Почти даже не болит. Лишь немного, лишь чуть-чуть за грудиной тянет. И в горле комом вопрос к тому, кто всеми нами здесь верховодит – ну вот какого хрена, а? Вот какого…

– Дай мне пять минут!

Забираюсь в шкафчик, достаю упаковку тампонов. Движения отточены. Я действительно справлюсь быстро.

– Ты это десять минут назад говорила, – ухмыляется Димка, просовывая голову в дверь. Черт! Столько лет прожив одна, я так и не привыкла закрываться. Да и не сказать, что мы с Димкой прямо живем. В прошлую пятницу, например, он у себя остался. Потому что ему в голову пришла очередная гениальная идея. И он просто выпал из реальности. Есть у него такая забавная особенность.

– Хотела бы я сказать, что возникла непредвиденная ситуация, – машу у него перед носом упаковкой тампаксов. – Но этого как раз таки стоило ожидать. Две минуты! – сокращаю отведенный себе срок.

– Оу… Я могу чем-нибудь помочь?

– Ага, – стараюсь сохранить бодрый настрой, – Выйди, я быстрей справлюсь.

А сама жадным взглядом в его лицо впиваюсь в навязчивом и болезненном желании отыскать на дне голубых глаз отблески разочарования или хотя бы понимания, что скорей всего теперь будет вот так… Каждый раз вот так. Каждый месяц. Надежда, отсутствие результата, боль и очередная попытка пробить лбом стену. Но в глазах Димки ничего подобного нет. Только легкая задумчивость.

– Иди! – цокаю языком и отворачиваюсь. За спиной хлопает дверь. Я провожу все необходимые манипуляции и выхожу. На случившемся стараюсь не зацикливаться. В памяти еще свежи воспоминания о том, как легко попасть на этот крючок.

Димка стоит у стены. С таблеткой и стаканом воды.

– Это что? – вскидываю брови.

– Но-шпа. Вычитал, что помогает при менструальной боли. Тебе больно? Я и в дорогу взял.

Мне бы пора уже привыкнуть к тому, что он такой… Но к такому невозможно привыкнуть. Нежность топит меня каждый раз. Утаскивает. Отнимает воздух. И сушит рот. Откашливаюсь. Беру стакан. Таблетку.

– Бывает по-разному. Спасибо, Дим.

– Эй? А глаза на мокром месте чего? Ну не получилось, в следующем месяце ЭКО сделаем. Как раз успеем подготовиться после поездки.

Он так искренне не понимает, как на меня действует. Мальчишка! Или нет… Скорей тогда уж вымирающий вид мужчины. Настоящего мужчины, да.

Облизав губы, слабо улыбаюсь:

– Хорошо.

– Правда? Ты согласна? Я тебя уговорил?!

Как будто меня надо уговаривать, боже! Да он же прямо сейчас воплощает мою мечту!

– Попробуем.

– Так, может… Ну, типа, мы тебе эмбрион подсадим? Хочу посмотреть на тебя с пузиком.

– Дим…

– Ч-черт! До вылета три часа! Давай сюда чемодан, – отворачивается, резко меняя тему. Хватает мой багаж. – Это все?

– Я поняла, чего ты хочешь. Но я не уверена. Давай ближе к делу все обсудим, ладно? – останавливая суету, легонько касаюсь Димкиного локтя пальцами.

Не знаю, можно ли мужчине вообще объяснить, почему меня страшат все эти манипуляции с моим телом. И страхи – а если что-то пойдет не так, а если мой организм не справится? Когда у меня проект государственной важности. И я тупо не могу выпасть из обоймы. Это вообще мало кто может понять. В смысле – не можешь?! И как тут объяснить, что я сама себе давно уже не принадлежу? Я что-то вроде народного достояния. Ну не могу я подвести тех, кто в меня верит. Не могу бросить свою команду, не могу взять и уйти, сказав, дескать, а дальше вы как-нибудь сами. Потому что такие проекты не бросают по доброй воле. Хотя я, как любая женщина, безусловно, сама хотела бы выносить своего ребенка. Прочувствовать это от начала и до конца. Ощутить, как жизнь, которую мы сотворили, преодолев столько трудностей, расцветает внутри. Но это уж какие-то совершенно идеальные сценарии. Тут хотя бы просто стать мамой. Как угодно, согласившись на любой компромисс…

– Ладно, – расцветает Димка, а потом, дурачок такой, подхватывает на руки, и целует: – Спасибо.

Ну, вот за что?! За что, а? За то, что мужик, который может влегкую сделать ребенка кому угодно, по доброй воле проходит со мной через репродуктивный ад? И ведь это даже не тот случай, когда проблемы вылезли во время брака, как это было у нас с Сидельником. Димка просто мог не взваливать на себя эту ношу! И то, что он вписался… Я не знаю. Просто какой-то сон. Иногда я не верю, что он реальный. Ущипните меня.

В аэропорт еду в странном состоянии. Держу его за руку, рисую узоры пальцем. А Димка, хоть и залип во что-то в своем планшете, время от времени выныривает из него, тянется к уху губами и повторяет:

– Все будет хорошо. Вот увидишь, как заживем! На следующий авиасалон уже вместе со Златкой полетим.

– С кем?

– Со Златкой. Что? Тебе имя не нравится? Она же сто пудов будет рыжей. Ей очень имя Злата пойдет.

Это слишком. Это слишком, господи… И все так быстро! Я не успеваю. Сидельник, Гатоев, Димка… Предательство. Абсолютная верность. Чужое хочу… И на контрасте его сбивающая с ног жертвенность.

Зажмуриваюсь. Надо продышаться, чтобы как-то это все в себе уместить. Сейчас самый лучший момент сказать Димке то, что он так хочет услышать. Я открываю рот и…

– Вас к какому терминалу, ребят, вы забыли указать, – спрашивает таксист.

– Дим, какой там терминал? В?

– Ага.

В общем, ничего важного я сказать не успеваю. Машина притормаживает. Мы выходим, водитель любезно достает чемодан. И тут к нам подходят.

– Дмитрий Ярославович Геловани? Пройдемте с нами.

Мой страшный сон наяву. И наверное, потому что я видела его тысячи раз, растерянности нет. Есть злость, есть понимание, что делать и кому звонить, но нет растерянности. Димка тоже предельно собран. Он не быкует, не сопротивляется – это последнее дело. Оборачивается ко мне и, блин, подмигивает! Подмигивает мне…

– На каком основании? Я могу позвонить своему адвокату.

А я ведь знаю, что это все не имеет смысла. На этом уровне все происходит иначе. Паника все же немного догоняет. Паника в форме вины. Я же знала, что так может быть. Я же, мать его, знала! Торможу себя лишь Димкиными «Поверь в меня хоть чуть-чуть». Это все, что мне остается. Единственная таблетка.

И я верю ему. Но моя вера не равна бездействию. Я включаюсь в происходящее сходу. Потому что это и моя война тоже. Война за любовь, за счастье… За ребенка, в конце концов, которого мы планировали.

Я отменяю свое участие в авиасалоне. Плевать. Как-то без меня справятся, все покажут-расскажут. Это над чертежами корпеть мало желающих, да финансирование выбивать. А красоваться в свете софитов с готовым результатом – да сколько угодно.

Следом звоню Гатоеву. Конечно, тот не берет. Конечно. Муса садист. Ему нужно наказать меня за непослушание. И за боль, которую он испытал по моей вине. Ясно, что мариновать меня он планирует долго. И мне бы не подпитывать его эго. Но я все равно звоню. Ему – опять и опять, адвокатам, Сидельнику! Впервые с тех пор, как зарядила ему по роже.

Где-то на подкорке зудит мысль – как же хорошо, что мама с папой со мной все же не поехали. Вот не зря говорят – все, что ни делается, к лучшем. Папа немного простыл, за ним слегла мама, и все планы вместе рвануть в Дубай пошли по одному месту. Сразу злилась, а теперь благодарна. У меня развязаны руки. Я не скована в своих действиях. И могу за эту активность держаться. А бездействие точно свело бы меня с ума. Тут и к бабке ходить не надо.

– Ну, давай же! Бери, твою мать!

Ноль эмоций. Сидельник тоже молчит. Скидываю ему «Димку арестовали. Помоги мне его вытащить». Не прочитано! Не прочитано… Паника зреет где-то внутри меня, разбухает в животе ледяным мерзким комом. А я глубоко дышу, сминая его снова и снова движением диафрагмы.

– Давайте на К*.

– Да вы что, девушка? Там все перекрыто. Меня и близко к шлагбауму не подпустят.

– Значит, остановите возле него!

– Надеюсь, вы знаете, что делаете.

К резиденции Сидельника пилю на своих двоих. Шагаю так быстро, что спина взмокла. Таксист получил двойной тариф и ждет. Но мне плевать, даже если он уедет с нашими чемоданами. Звоню в дверь. Естественно, о моем приходе доложено. Меня встречает хозяйка.

– Амалия, что случилось?!

– Марин, где Яр? Димку арестовали, я не могу до него дозвониться!

– А который час? У него какое-то совещание… – растерянно хлопает глазами та.

– Набери его! У вас же есть номер для экстренной связи?!

У любого персонажа уровня Сидельника есть. Это жизненная необходимость!

– Я сейчас. Ты не волнуйся. Вот… выпей чаю. Значит, опасения Ярика не напрасны?

– Какие опасения?

Мне трудно концентрироваться на разговоре. Ведь все мои мысли о том, как вытащить Димку из лап Гатоева. Ему я, кстати, тоже звоню. Бесконечное, просто, мать его, бесконечное количество раз.

– У вас что-то с ним закрутилось, да?

А? Она про кого? Про Ярика? Или про Димку?

– Дима мне предложение сделал. Я его люблю.

Господи боже. Это, оказывается, так легко озвучить! Почему же я так долго оттягивала этот момент? Вот он сидит там, в казематах, и не знает, что весь мой мир заключается в нем. Что его взяла. Я абсолютно покорена. Абсолютно! Теперь даже непонятно, что это был за морок – мои недоотношения с Гатоевым.

Обхватываю себя за плечи.

– Ч-черт. Хочешь сигарету?

Скидываю на Марину чуть удивленный взгляд. Не припоминаю, чтобы она курила.

– Марин, ты сначала позвони.

Она демонстративно прикладывает телефон к уху и зубами вынимает сигарету из пачки. Гудки по нервам. Дым в глаза… Наконец, со второго раза:

– Ну что, блядь, за срочность?!

Я всегда думала, что у Сидельников образцово-показательный брак. И только теперь, услышав его резкий ответ на звонок жены, поняла, что показательного там гораздо больше, чем образцового. А ведь я ей столько лет втайне завидовала.

– Твоего сына загребли. Передаю трубку.

Марина отдает мне телефон и, яростно затянувшись, отходит к окну. Я ей завидовала, да... А сейчас мне эту женщину жалко. Мне вообще всех на свете жалко. Ведь мало кому довелось узнать, что бывает и по-другому. Что есть на земле такие мужики, как мой Димка… Мой Дмитрий Ярославович.

– Это Амалия.

Рассказываю все. От начала и до конца. В трубке висит тишина.

– Почему ты молчишь? – под конец мой голос срывается.

– Потому что у меня нет рычагов воздействия на этого типа, Амалия. Думаешь, если бы были, он бы еще ходил по земле?!

Это сон. Это просто дурацкий сон.

– Или ты просто нам мстишь, Яр?

Марина оборачивается. Возможно… Только возможно, я ее недооценила. Кажется, все она понимает. Может, больше понимает про Сидельника, чем я когда-либо.

Напряжение сковывает виски стальным шипованным обручем. А Яр, сука такая, молчит.

– Да что с вами всеми не так?! Вы вообще люди? – взрываюсь я. – Один, другой…

– Я подумаю, что можно сделать. Где, говоришь, его загребли?

Я подробно и терпеливо рассказываю обо всем еще раз. И молюсь, чтобы это «подумаю» не было банальной отмашкой. Чтобы в Сидельнике проснулась какая-то живая эмоция. А не только голый расчет. Я же когда-то его любила. Не могла же я любить абсолютное зло? Речь ведь идет о его сыне. Пусть нежеланном, пусть нелюбимым, но…

– А сама ты с ним говорила? – холодно интересуется он.

– С кем? С Гатоевым? Нет, конечно. Он не берет трубку. Вот думаю поехать к нему. Попытаться перехватить.

– Ладно. Мне некогда. Будь на связи, я дам знать, если я что-то узнаю.

– Спасибо.

Он узнаёт! Когда я, попрощавшись с Мариной, возвращаюсь к такси.

– В семь твой хмырь ужинает в «Пиано» со своим свекром и невестой. Попытайся разыграть эту карту. Но сильно не дави. Сама понимаешь, парни вроде него…

– Такого не потерпят. Я знаю.

Молчим. Любые слова сейчас кажутся нелепыми и пустыми. Ну не благодарить же мне Яра за то, что он вступился за сына! В итоге он просто сбрасывает. А я все же говорю «спасибо» гудкам.

До встречи в «Пиано» полно времени. Я коротаю его, бесцельно слоняясь по убранному в осенние краски городу, предварительно затащив домой чемоданы. Лужи хрустят под ногами взявшимся тонкой коркой льдом. Ветер бросает в лицо листья и неуютную ледяную морось. Я успеваю буквально до костей продрогнуть перед нашей встречей с Мусой. И каким-то непостижимым образом умудряюсь на нее опоздать. Вместо того чтобы перехватить Гатоева на входе, как задумывала, иду тупо к столику.

– Добрый вечер, господа, – вежливо здороваюсь я со всеми присутствующими. – Амалия Руцкая. Господин Гатоев, я могу вас ангажировать на два слова? Вопрос жизни и смерти.