Огненные палаты

Пролог

Женщина одиноко стоит под пронзительно-синим небом. Вечнозеленые кипарисы и буйные заросли травы обрамляют кладбище. Выгоревшие на беспощадном солнце Капского полуострова серые камни надгробий цветом напоминают человеческие кости.

Hier Rust. Здесь покоится.

Она высокая, с необыкновенными глазами, которые все представительницы слабого пола ее семьи наследуют из поколения в поколение, хотя ей об этом неизвестно. Женщина наклоняется, чтобы прочесть имена и даты, высеченные на замшелом надгробии. Полоска белой кожи сзади на шее между высоким белым воротничком и припорошенными пылью полями кожаной шляпы уже начинает наливаться краснотой. Здешнее солнце слишком жгучее для нежной кожи европеянки, а она много дней подряд скакала верхом через вельд.

Она стягивает перчатки и вкладывает одну в другую. Слишком много их уже потеряно, чтобы позволить себе быть невнимательной, и потом – откуда она возьмет новую пару? В этом гостеприимном захолустье есть два универсальных магазина, но ничего такого, на что можно было бы ее обменять, у нее уже практически не осталось, а наследство потрачено, все разошлось за время долгого путешествия из Тулузы в Амстердам, а оттуда до мыса Доброй Надежды. Все до последнего франка ушло на провизию и рекомендательные письма, лошадей и надежного проводника, без которого путешествие по этой чужой стране было бы невозможно.

Перчатки выскальзывают из пальцев и падают на землю у ее ног. Мелкая медно-рыжая пыль африканского юга облаком взвивается в воздух, потом медленно оседает обратно. Черный глянцевитый жук решительно спешит поскорее скрыться.

С губ женщины срывается протяжный вздох. Наконец-то она здесь.

Она шла по следу, который привел ее с берегов рек Од, Гаронны и Амстела, через бурные моря, туда, где Атлантика встречается с Индийским океаном, – на мыс Доброй Надежды. Cap de Bonne Espérance.

Иногда след этот был ослепительно-ярким. История двух семей и секрет, передаваемый из поколения в поколение. К ее матери от бабки, а к той от прабабки, а та в свою очередь узнала его от своей матери. Имена их давным-давно канули в Лету, погребенные под наслоениями имен их мужей, братьев и любовников, но дух их живет в ней. Она знает это. Наконец-то ее поиски завершатся здесь. Во Франсхуке.

Ci gît. Здесь покоится.

Женщина стаскивает с себя кожаную шляпу наездницы и принимается обмахиваться ею. Широкие поля колышут обжигающий воздух. Спасения от зноя нет. Жарко, как в раскаленной печи, и ее льняные волосы потемнели от пота. Ее не слишком заботит собственная внешность. Она пережила бури, попытки уничтожить ее репутацию и ее саму, похищенное имущество и растоптанную дружбу, которые, как ей казалось, должны были остаться в ее распоряжении навсегда. И все ради того, чтобы очутиться здесь.

На этом запущенном кладбище в этом захолустном городке на краю света.

Она расстегивает седельную сумку и запускает руку внутрь. Ее пальцы мимолетно касаются маленькой старинной Библии – талисмана, который у нее всегда с собой на удачу, – но из сумки извлекает дневник в обложке из мягкой рыжей кожи, в два оборота перевязанный шнурком, чтобы не развалился. Под обложкой хранятся письма и нарисованные от руки карты – а еще завещание. Некоторые страницы выбились, их уголки торчат наружу, точно острия граней алмаза. Это хроника поисков их семьи, анатомия многовековой вражды. Если ее догадка верна, эта тетрадь XVI века – основание предъявить свои права на то, что по закону принадлежит ей. Более чем три сотни лет спустя состояние и доброе имя семьи Жубер наконец будут восстановлены. Справедливость восторжествует.

Если ее догадка верна.

И тем не менее она не может заставить себя взглянуть на имя на могильном камне. Желая продлить этот последний миг надежды как можно дольше, она вместо этого открывает дневник. Порыжевшие от времени чернила, архаичный язык, взывающий к ней сквозь столетия. Она знает наизусть каждый слог, точно катехизис, вбитый в голову в воскресной школе. Первая запись.

Сегодня день моей смерти.

Она слышит посвист пролетающего мимо краснокрылого скворца и крик ибиса в зарослях кустарника на краю кладбища. Невозможно даже представить, что еще месяц назад эти звуки были для ее слуха экзотическими, а теперь стали обыденными. Костяшки ее стиснутых рук побелели от напряжения. А вдруг она все-таки ошибается? А вдруг это конец, а никакое не начало?

Перед лицом Господа нашего здесь своею собственной рукой пишу я эти строки. Мою последнюю волю и завещание.

Женщина не молится. Она не может. История несправедливостей, причиненных во имя религии ее предкам, неоспоримо доказывает, что Бога не существует. Ибо что это за Бог, если он допускает, чтобы столько людей погибло ужасной мученической смертью во имя Него?

И все же вскидывает глаза вверх, словно ждет какого-то знака. Февральское небо здесь, на мысе Доброй Надежды, такое же ярко-синее, как в Лангедоке. Одинаково яростные ветры гонят пыль по равнинам мыса Доброй Надежды и по гариге французского Юга. Жаркое дыхание земли, которое взметает в воздух вихри мельчайшего рыжего песка и запорашивает глаза. Эти ветры свистят на серо-зеленых горных перевалах, проносясь над тропами, протоптанными ногами людей и животных. Сюда, в эту глушь, которая когда-то именовалось Слоновьим Углом, пока не пришли французы.

В неподвижном воздухе разлит зной, ни одна травинка не колыхнется. Собаки и полевые работники укрылись в тени. Черные оградки отмечают границы каждого участка: семьи Вильерс, семьи Ру, семьи Журден – все они представители реформированной религии, бежавшие из Франции в поисках пристанища. В году 1688-м от Рождества Христова.

Были ли среди них и ее предки?

Вдалеке, за мраморными ангелами и надгробными камнями, вздымаются к небу Франсхукские горы, и женщину внезапно пронзает воспоминание о Пиренеях: острая и отчаянная тоска по дому железным обручем сдавливает ей грудь. Зимой они белые, а весной и ранним летом – зеленые. Осенью же серые скалы одеваются в багрянец, прежде чем весь цикл начнется заново. Чего бы она не отдала, лишь бы снова увидеть их!

Путешественница вздыхает, ведь ее родина далеко-далеко.

Из-под потертой кожаной обложки дневника она достает карту. Ей прекрасно знакомы каждая отметинка, каждая складочка и клякса, и все равно женщина вновь принимается разглядывать ее. В который раз читает названия ферм, имена первых гугенотских поселенцев, которые после многих лет скитаний и жизни на чужбине обосновались в этих краях.

Наконец она опускается на корточки и, протянув руку, кончиками пальцев повторяет очертания букв, высеченных на надгробном камне. Поглощенная своим занятием, она – которую жизнь научила никогда не ослаблять бдительности! – не слышит шагов у себя за спиной. Не замечает тени, которая заслоняет солнце. Не чувствует запаха пота, голландского кирпича и кожи, долгой скачки через вельд, до тех пор пока в затылок ей не упирается твердое дуло пистолета.

– Вставай.

Она пытается обернуться, взглянуть в его лицо, но холодный металл впивается ей в кожу. Она медленно распрямляется.

– Отдай мне дневник, – произносит он. – Если сделаешь все, как я скажу, я тебя не трону.

Ей известно, что он лжет, ибо этот человек преследовал ее слишком долго, а ставка слишком высока. Три сотни лет его семья пыталась уничтожить ее семью. Как может он отпустить ее с миром?

– Давай его сюда. Без резких движений.

Лед в голосе врага страшит сильнее, чем ярость, и она инстинктивно крепче сжимает книжечку и ее драгоценное содержимое. После всего, что ей пришлось вынести, она не намерена преподнести это сокровище ему на блюдечке. Но его железные пальцы впиваются в плечо сквозь белый хлопок рубашки, причиняя боль. Женщина невольно ослабляет хватку. Дневник падает на землю и распахивается. Завещание и купчие веером разлетаются по кладбищенской пыли.

– Вы следовали за мной из Кейптауна?

Ответа она не получает.

У нее нет пистолета, зато есть нож. Когда он наклоняется подобрать листки, она выхватывает свой кинжал из-за голенища сапога и всаживает ему в предплечье. Если ей удастся обезвредить его, пусть хотя бы на миг, – она сможет попытаться схватить бумаги и убежать. Но он предвидел нападение и успевает увернуться. Ее клинок оставляет у него на руке лишь небольшую царапину.

Жертва успевает заметить его замах лишь за мгновение до того, как его кулак впечатывается ей в висок. Перед глазами мелькают черные волосы со змеящейся в них белой прядью. Потом она слепнет от боли: удар пистолета рассекает кожу на виске. Чувствует, как по щеке бежит струйка крови, густой и теплой. А потом падает.

В последние секунды перед тем, как меркнет ее сознание, она с болью думает о том, что вот, оказывается, как суждено завершиться ее истории: в глухом углу забытого кладбища на другом краю света. Истории об украденном дневнике и наследстве. Истории, которая началась три сотни лет назад, накануне гражданских войн, которые поставили Францию на колени.

Сегодня день моей смерти.